Полдня мы мастерили на кухне зверей. Я лепила червяка — потом змею — потом крысу — потом кошку — потом собаку — потом корову — потом лошадь — потом бегемота. Я придумала существо с крыльями и когтями. Потом слепила младенца и стала его укачивать, напевая колыбельную. А потом… я скатала всю глину обратно в ком и сделала археоптерикса.

Археоптериксы — это динозавры, только с крыльями и перьями. Они умели летать. Может, и не так хорошо, как нынешние птицы. Они были довольно тяжёлыми и вряд ли летали далеко — просто неуклюже перепархивали с места на место. Но археоптериксы не вымерли полностью, как остальные динозавры. Они продолжились в птицах. Археоптерикс — общий предок всех птиц, какие только есть на Земле. Дрозды, которые вьют гнездо над моей головой, — его потомки!

В Лондоне, в Музее естествознания, есть ископаемые останки археоптерикса. Мама обещает, что, как только у неё появится чуток времени и чуток денег, мы непременно съездим на него посмотреть.

Пока я лепила крылатого динозавра, мама сидела рядом, наблюдала и улыбалась.

— Археоптерикс, — произнесла она протяжно. — Чудесное слово, верно?

— Ага!

Обожаю погружать пальцы в глину, месить её, пришлёпывать, крутить, рвать, расплющивать. И поглаживать её обожаю, добавляя по капельке воды. Обожаю, когда глина засыхает на коже коркой, а потом сжимаешь руку в кулак — и корка рассыпается в пыль. Обожаю подсматривать, как глина закаляется, твердеет в духовке. Мы не можем купить печь для обжига, она очень дорогая, поэтому печём наши поделки вместе с хлебом, запеканками, пиццами и рагу. Неправильно печём и без глазури. Но мы в этом особой беды не видим. Нам наши глиняные штучки кажутся красивыми. Мы их раскрашиваем и ставим на полки. Иногда даже лепим друг друга — делаем такие маленькие портретики из глины. А однажды мама слепила папу. Если сравнивать с фотографиями — конечно, не похож. Но в то же время — похож. Глиняный папа похож на настоящего больше, чем любая фотография.

Пока мы лепили, я почему-то вспомнила один день из прошлого, когда я была маленькая (странно, написала и сразу подумала: а какой я тогда была?) и ещё ходила в школу. У нас был один предмет, «искусство» называется, его вела миссис Томпкинсон. И вот однажды мы работали с пластилином, и я увлеклась. Слепила человечка и пустила гулять по парте. А когда мне показалось, что никто на меня не смотрит, я взяла его в руки и стала нашёптывать в самое ухо: «Оживи! Оживи!»

Я очень, правда, очень сильно сосредоточилась — мне ужасно хотелось, чтобы он ожил.

За соседней партой сидел мальчик. (Джозеф Симм? Вроде так, хотя точно не помню. Я ведь постаралась их всех из головы выкинуть, всех до одного.) И вдруг я почувствовала, что он на меня смотрит. Я тоже на него уставилась: чего, мол, пялишься? Я он покачал головой: мол, совсем спятила. Тогда я наставила на него палец, погрозила и выкатила глаза, будто заклятие страшное накладываю.

— Ой, мисс Томпкинсон! — завопил он. — Мисс! Она опять! Мина МакКи опять!

Дурак! Что — опять? Я — не опять, я — всегда!

Налепив всякой всячины, мы с мамой вымыли руки и сделали себе гренки с корицей. ВКУСНОТИЩА! Моя мама готовит — пальчики оближешь! А потом мы пошли гулять. Я рассказала маме про гнездо чёрных дроздов и про дочку мистера Майерса. Как раз когда мы проходили мимо его дома. Дом стоял такой облезлый и мрачный…

— Интересно, кто его купит, — сказала я.

— Кто-то, кто не побоится приложить и даже замарать руки, — отозвалась мама. — И у кого хватит фантазии представить, как тут потом будет хорошо.

Мы пришли в Хестон-парк. И двинулись по аллейке, где совсем рядом вход в Мир-иной. Внутри у меня всё сжалось, и, наверно, я вздрогнула, потому что мама остановилась и спросила:

— Мина, что с тобой?

А за её спиной как раз были закрытые железные ворота.

— Всё хорошо, мам, — быстро ответила я.

— Точно?

— Точно.

Я задумалась. Может, всё-таки рассказать ей эту историю? Как я, совсем одна, вошла однажды в эти ворота?

Но я не стала. Кстати, если честно, я маме много чего не рассказываю. Наверно, все дети так. Иногда не хочу её огорчать. Иногда случается странное, такое, что и объяснить трудно. Иногда я вообще не могу из себя слова выдавить. Но какая разница почему? Не рассказываю, и всё. Думаю, она знает, что многого обо мне не знает. Но это тоже не важно. Чтобы понимать человека, необязательно знать о нём всё-всё.

Она улыбнулась, обняла меня и сказала:

— Странная ты у меня девочка.

— Ещё бы, — ответила я.

И мы пошли дальше.

Запишу-ка я для неё историю про моё путешествие в Мир-иной. И может быть, даже позволю прочитать. Вдруг, если это записать, мне самой всё станет понятнее?

Ночь. Но город и ночью рычит и грохочет. На кольцевой дороге, что огибает центр, гудят моторы — неумолчно, без сна и отдыха. И всякие станки, которым не положено останавливаться, стучат-рычат. Ещё в ночной шум города вплетается сонное сопение, и храп, и шёпот. И вода по трубам журчит, и электросчётчик гудит, и телевизоры бубнят у людей, которые не хотят или не могут спать. Лают собаки. Завывают коты. Совы ухают над Вороньей улицей и Хестон-парком. Привет, совы! У-хууу. У-хууу. Я учусь ухать по-совиному, но пока получается не очень похоже.

Сначала я собиралась написать рассказ о Мире-ином от первого лица: «Я пошла туда-то, я сделала то-то». Но потом поняла, что так не получится. Лучше я чуть-чуть отодвинусь, чтобы вышло: «Мина пошла туда-то, Мина сделала то-то». Ну вот, пишу. А из окна льётся лунный свет. Ухают совы.

 

Ей было всего девять лет. Такая тощенькая, довольно мелкая девица с иссиня-чёрными волосами, бледным-бледным лицом и сияющими глазами. Некоторые люди утверждали, что она не без странностей. Мама считала её храброй. Иногда эта пигалица вела себя как взрослая, а иногда — наоборот, как совсем маленькая девочка. Да, всё так и было: она была разом и сильная, и отважная, и одинокая, и потерянная. Мир казался ей огромным, а она в нём — совсем крошечной. Мама говорила, что так с любым человеком иногда случается, не важно, сколько ему лет, но Мине приходится тяжелее, чем другим, из-за того, что произошло с папой. Ничего, со временем она подрастёт, окрепнет и уже не будет чувствовать себя такой малюткой. Так мама обещает.

Сама мама была сильной. С рыжими блестящими волосами и тёмно-зелёными глазами. Мина знала, что её мама самая смелая, самая нежная, и если в мире и вправду есть святые, то её мама из их числа.

Мина помнит, как мама спорила с врачами, особенно с тем, который прописал Мине таблетки. Он уверял, что от таблеток ей будет только лучше.

— Не будет, — твёрдо говорила Минина мама. — Она просто перестанет чувствовать мир. Отупеет! Но она же не робот, а ребёнок! Она растёт. И вырастет без ваших дурацких таблеток.

Мина училась в средней школе Святого Бида, как раз рядом с парком. И вот однажды весной в понедельник, на уроке истории, мистер Хендерсон рассказывал о прошлом их родного города. Когда-то этот город окружали угольные шахты. Много сотен лет мужчины и мальчики спускались под землю — добывали уголь. «Только представьте, — сказал он. И засмеялся. — Представьте, что вы спускаетесь в кромешную тьму, чтобы добыть там уголь, чёрный-пречёрный, как волосы Мины МакКи». Он сказал, что, если бы можно было погрузиться в недра земли прямо под школой, под полом класса, они бы оказались в хитросплетении шахт и штолен. Глаза учителя расширились, округлились. Он добавил: «Там и кости можно найти — кости тех, кто умер прямо в шахтах. Труд шахтёров был очень опасным, но люди жили не тужили и делили с соседями, такими же шахтёрами, свои беды и радости».

Потом он продекламировал какие-то стихи о шахтёрах и включил на плеере шахтёрские песни. И подпевал. Он сказал, что его собственный дедушка тоже был шахтёром, поэтому он вырос на рассказах о подземном лабиринте, о мужественных людях, которые каждый день спускались глубоко под землю, о рабочих пони, которые таскали тележки с углём, не видя белого света, и о призраках, которых люди то и дело встречали в этих бесконечных коридорах.

Он показал детям старинные карты города — там были помечены шахтные стволы, уходившие в самые недра земли, и туннели, которые ползли от городских окраин к центру. Он сказал, что совсем рядом со школой, в Хестон-парке, имеется такой туннель: из его ворот когда-то выезжали телеги — везли уголь вниз, к реке. Оказывается, туннель сейчас ремонтируют. Хотят снова открыть его — для историков и туристов. Возможно, однажды они отправятся туда всем классом на экскурсию. На этом урок закончился.

Мина уже знала о входе в туннель и о самом туннеле. Она видела в парке, за кустами рододендрона, крепкие железные ворота, поверх которых были приварены две стальные полосы. Крест-накрест. Недавно эти полосы исчезли, и внутрь прошли мужчины в касках, с большими переносными фонарями. На воротах появилась новая ярко-оранжевая табличка: ОПАСНО!!! НЕ ВХОДИТЬ!!! И череп с костями нарисован.

В голове у Мины перемешалось много разных историй о подземельях: про Мир-иной, про ворота и туннель, про шахты, где работали родственники мистера Хендерсона, и про древние времена. Дедал, например, построил подземный лабиринт для чудища по имени Минотавр, а Аид, царь подземного мира, увёл в подземелье свою жену Персефону, отчего и получилась смена времён года. Больше всего Мине нравилась легенда про славного певца Орфея. Его жену укусила ядовитая змея, но Орфей не мог смириться со смертью прекрасной Эвридики и отправился вызволять её из царства мёртвых. По всему миру скитался и всё-таки нашёл ход, проник под землю…

Мина понимала, что это глупо, но ей было всего девять лет, и она часто грустила, и в её фантазиях и снах вход в подземный мир находился как раз в Хестон-парке, за кустами рододендрона. Она называла его Мир-иной и говорила себе, что однажды наберётся храбрости и пройдёт туда, за ворота, и спустится в Мир-иной, как Орфей. Да, у него не получилось вернуть Эвридику. А у Мины всё получится. Она познакомится там с Аидом и Персефоной, и они отпустят папу обратно на землю.

Дело было в понедельник, сразу после урока истории. В конце урока мистер Хендерсон встал перед классом и запел:

Тут он прервал песню и пояснил:

— Меня так дедушка укачивал, когда я был маленьким. Представьте, я — совсем крошка, а мой старый ласковый дедуля поёт мне колыбельную. Кстати, знаете, что такое «бей сигнал»? Раньше в колокол били, когда новой смене приходил черёд в шахту спускаться.

И он снова запел. И наплевать ему было на тупых, равнодушных детей, хотя они гримасничали и хихикали, особенно мальчишки — они же вечно строят из себя самых крутых. Учитель пел, а Мина закрыла глаза и представила, что это поёт папа… папин голос…

Мистер Хендерсон улыбнулся и вытер глаза.

— Помните, — произнёс он, — всегда помните тех мужчин, тех мальчиков, которые добывали здесь уголь… чёрный и блестящий, как волосы Мины МакКи.

Потом наступила большая перемена, все поели и высыпали на улицу. В тот день одноклассники были Мине особенно отвратительны. Они гоготали, как гуси, выли, как гиены, обзывали её Угольной МакКишкой и посылали куда подальше — точнее, под землю, где ей самое место. Мина сжала кулаки и крикнула:

— Мерзкие грязные гиены!!!

— Ого! МакКишка ругается! Ща нажалуюсь! А ну повтори!

— И повторю! Вы — мерзкие грязные гиены, — выпалила Мина и, выбежав со школьной площадки, устремилась прямиком в парк.

Только там, под деревьями, она замедлила шаг, прислушиваясь: нет ли погони, не зовут ли, не кричат ли вслед. Но было тихо. На опушке, прямо на траве, расположились какие-то люди — они читали газеты и жевали бутерброды. Рядом лежали их круглые каски. Мина прошла мимо, совсем близко, но на неё никто и не взглянул. Пробравшись сквозь заросли рододендрона, она оказалась у заветных ворот. Они были не заперты, даже приоткрыты и подпёрты камнем. Мина взглянула на табличку с черепом и костями и быстро отвернулась. Девочка она была худенькая, маленькая — сдвинула камень на пару сантиметров и скользнула внутрь.

Да, там было очень темно, но под потолком болталась лампочка, и её слабый свет освещал ступени, уходившие круто вниз, под землю. И Мина пошла вниз по этим крошащимся ступеням. Их было штук двадцать, а то и больше. Потом начался сам туннель, и там тоже мерцала лампочка, а вдали — ещё несколько, и было понятно, что туннель тянется и вправо и влево, свод в нём низкий, но идти можно не пригибаясь. По мощённому булыжником полу сочилась вода. Пахло влажной гнилью, плесенью и ещё чем-то, наверно смертью. Она вспомнила, что снаружи, на улице, светит солнце. И это солнце так близко, совсем рядом! Мина с трудом удержалась, но не поддалась страху, не бросилась прочь. Она стала думать про Орфея и папу. И про своих тупых, гогочущих одноклассничков. Они небось не осмелятся сойти в Мир-иной. А она, Мина, не боится. Она вдохнула поглубже, набираясь храбрости, и пошла вперёд, в царство мёртвых. Булыжник под ногами лежал неровно, она то и дело спотыкалась и хваталась руками за влажные стены. Ещё она поминутно вздрагивала: ей казалось, что за ней гонятся и вот-вот окликнут. Но тишину не нарушало ничто, кроме её собственного шёпота.

— Меня зовут Мина, — повторяла она снова и снова, и слова возвращались к ней гулким эхом. — Меня зовут Мина. Я очень смелая.

Вдруг откуда-то издали донёсся глухой рёв. Мина замерла. Может, водопад? Или… уж не мёртвые ли это корчатся и стонут в муках?

— Меня зовут Мина. Я очень смелая. Меня зовут…

Что-то коснулось её ноги. Мина вскрикнула и шарахнулась в сторону. Уфф… Оказалось, к ногам ластится чёрный кот!

— Кисик, котенька…

Так и не уняв дрожи, Мина наклонилась и принялась гладить густую тёмную шерсть.

— Меня зовут Мина, — утешительно прошептала она, а кот в ответ мяукнул и заурчал.

Мина поняла, что в этой темноте у неё появился друг, и мало-помалу успокоилась.

Дальше они пошли вместе. Стены туннеля кое-где обвалились, и дорогу преграждали завалы из камней и кирпича. Мина явственно представляла мир, который всё отдалялся, отдалялся и наконец остался где-то над головой — за слоем земли, камней, костей, корней… А вдруг сейчас всё это обвалится ей на голову и засыплет, как когда-то шахтёров?

А потом — Мина даже ахнула — туннель перерезала канава. С водой, В тусклом свете очередной лампочки Мина увидела поток, бурлящий у самых её ног. Наверно, это и есть река между миром живых и миром мёртвых, через которую перебрался Орфей! Мина наклонилась погладить кота. Но он увернулся. А на другом берегу подземной реки кто-то зарычал и замерцали два глаза. Ага, подумала Мина, это то самое чудище, страж подземного мира, которого должен был приручить Орфей. Существо приблизилось и оказалось косматой облезлой собакой. Она скалилась и рычала на них с котом через канаву.

Мина присела на корточки. По-дружески протянув к собаке руку, она — по примеру Орфея — запела тонким, дрожащим голоском:

Пёс порыкивал, но уже не так грозно, а потом и вовсе лёг и словно бы даже заснул. Кот вернулся и пристроился возле Мины. Она посмотрела в бесконечный, уходящий вниз и вниз туннель и собралась было перешагнуть ручей, как вдруг услышала человеческий голос.

— Джаспер!

Пёс вскочил, зарычал. Уши его встали торчком.

— Джаспер! Где тебя черти носят?

Далеко в туннеле показался силуэт человека.

— Джаспер!

Пёс развернулся и побежал к хозяину.

— Кто здесь? — раскатилось по коридору. Голос был низкий, хриплый, он ширился, жёстко отскакивая эхом от стен. — Кто здесь? А ну, покажись!

Мина пригнулась. И скользнула обратно в туннель, уходивший вверх, к выходу. Ступала на цыпочках, тихо-тихо. И только за грудой камней распрямилась и побежала со всех ног.

— Кто здесь? — вопил голос ей вслед. — Какого чёрта тебе тут надо?

Мина спотыкалась, хваталась за стены, чтобы не упасть, но бежала. Лай, крики — совсем как голоса мертвецов и того чудища, что их сторожит. Шаги преследователя тяжело ухали у неё за спиной. Наконец она добралась до лестницы с осыпающимися ступенями. И стремглав взлетела вверх, к воротам, к солнечному свету. Выскочила и захлопнула ворота крепко-накрепко. Чёрный кот тут же скрылся в кустах рододендронов. Мина пробралась сквозь кусты к опушке. Мужчины по-прежнему лежали на траве, по-прежнему жевали бутерброды и читали газеты — словно её путешествие в Мир-иной длилось всего несколько мгновений. Она прошла мимо, и они снова даже бровью не повели. Сердце Мины бухало, чуть из груди не выскакивало, но она изо всех сил старалась не умереть со страху.

Ну а потом раздался крик-визг миссис Малоун, а следом, у входа в парк, показалась и сама миссис Малоун.

— Мина МакКи! Мина МакКи! Сию минуту иди сюда!

За спиной миссис Малоун маячил мистер Хендерсон. Он держался куда спокойнее.

— Вернись, Мина, — сказал он. — Вернись, и мы всё обсудим.

Минину маму, конечно, вызвали в школу. И все собрались в кабинете миссис Малоун. Это из-за ребят, призналась Мина. Они тычут пальцами и такое говорят… А что на ней за грязь? И почему туфли в пыли и каблуки сбиты? Не знаю, отвечала она. Просто гуляла в парке. Просто залезла на дерево. Не рассказывать же им, что она отправилась в Мир-иной, как Орфей? Не рассказывать же им, что она заворожила своим пением стража подземной реки — опять-таки как Орфей? А главное, не рассказывать же им, что у неё, как у Орфея, не вышло вернуть на землю того, кого она любит? Да и кто поверит, что ворота в загробный мир находятся в Хестон-парке?

Напоследок Мина сказала так:

— Ничего я особенного не сделала. Подумаешь — убежала ненадолго! Просто хотела свободы, и всё!

Домой в тот день её вела мама. Они пришли, устроились в обнимку на диване, и мама задумчиво пробормотала, ероша волосы Мины:

— Как же нам с тобой поступить?..

За окном пели птицы, они с мамой их слушали.

Сначала Мина хотела рассказать маме всё, во всех подробностях. Мама поймёт. И воображение у неё хорошее — сумеет представить, как всё было. Но Мина понимала, что поступила не очень-то благоразумно. Скорее совсем не благоразумно. И сейчас она не хотела пугать маму. Чтобы мама не думала, что Мина вот-вот ещё что-нибудь вытворит.

Мина долго ломала голову, а потом поняла: лучше эту историю записать. Так она и сделала.

Неужели я и вправду верила, что туннель ведёт в царство мёртвых? И что я вызволю оттуда папу? Не знаю. А если уж я сама не знаю, хотя сама туда ходила… Но я ведь была тогда ещё маленькая. И совсем запуталась — из-за беды, которая произошла с папой… Я иногда представляю, будто я нынешняя прихожу к себе тогдашней как старшая сестра. Обнимаю себя и говорю: «Не волнуйся, Мина. Жизнь пойдёт на лад, обещаю. Ты станешь сильной».

Туннель всё ещё заперт, людей туда не пускают. Выяснилось — это мне мама рассказала, — что придётся потратить целое состояние, чтобы всё там обезопасить. В некоторых местах обрушились стены и даже пол, и под ним открылись неизвестные пещеры. А боковые туннели ведут в никуда — заканчиваются тупиками, каменными обвалами. Я, конечно, больше под землю не совалась. Так и не знаю, что это был за человек-силуэт, и что за собака, и что они вместе там делали. Я уговариваю себя, что дядька — просто рабочий из бригады, которая ремонтировала туннель. Но почему с ним была собака? Тогда, может, это самый обычный человек? Он пошёл выгуливать собаку и они заглянули в туннель из любопытства? Нет, непохоже. Эти образы — человек-силуэт и его пёс — преследовали мена несколько месяцев. Я до сих пор высматриваю их на дорожках, когда мы с мамой гуляем в парке. И наш район, вместе с Хестон-парком, представляется мне Древней Грецией, а под ногами, под слоем земли, лежит Мир-иной. Там на троне сидит Аид, царь этого мира. А рядом — его жена, добрая Персефона. Иногда мне кажется, что я действительно увидела или почуяла там, внизу, что-то настоящее, древнее… Интересно, что открылось бы мне, если бы я перебралась на другую сторону подъемной реки? Если бы подошла к человеку-силуэту и сказала:

— Меня зовут Мина МакКи, и я ищу своего папу.

Но самое лучшее воспоминание — это чёрный кот. Нет, он никакое не воспоминание — теперь я вижу его повсюду. Шерсть у него ещё чернее моих волос. Я называю его Шепоток. Он прекрасен. Он — Шепоток.