Если. Если бы Кеннеди или Хрущев отдали в ту ночь приказ пустить ракеты… Если бы какой-нибудь генерал в каком-нибудь подземном бункере, или командир какой-нибудь подводной лодки на самом дне моря, или летчик в каком-нибудь самолете потерял рассудок от напряжения и сам, по своей воле, нажал на кнопку… Если бы забарахлил какой-нибудь примитивный компьютер… если бы корабли, следовавшие на Кубу, так бы и шли на Кубу… Если… если… я бы тогда не сидел здесь, рядом со старой лампой из Лурда, и не писал эту историю. И не осталось бы повести о том, что произошло в Кили-Бей осенью 1962 года. Может, и вовсе бы ничего не осталось, никакого мира, лишь обугленный, изуродованный комок отравленной земли, отравленного воздуха и отравленной воды, и он продолжал бы вращаться в пустоте и тьме космоса. Конец истории. Конец всех историй. Ни меня, ни вас — никого. Но никто не нажал на кнопку. Корабли повернули вспять. Мы сделали шаг назад от ворот ада.

Люди по всему миру вели себя так же, как и мы в нашем маленьком захолустном Кили-Бей. Мы дрожали, трепетали, тряслись от ужаса. Мы кричали: «Нет!» В каких-то местах начались беспорядки, мародерство. Даже неподалеку от нас, в Ньюкасле, были стычки на улицах. В Блайте какие-то подростки подпалили газетный киоск. Но большинство, как и мы, в Кили-Бей, держались вместе, делились едой, старались любить друг друга. Даже те из нас, кто ни во что не верил, возносили молитвы. Мы зажгли костер. Мы перебрасывались шутками, видели сны, плакали, забирались в прошлое и пытались заглянуть в будущее. И все это время на нас смотрели равнодушные звезды, напоминая, какие мы крошечные, какие ничтожные — возможно, мы и вовсе никому не нужны.

И в самом сердце этой последней ночи Макналти выступал бесплатно, не для зрителей. Он не требовал, чтобы на него смотрели, не требовал, чтобы ему платили. Он выдохнул пламя в небо, а потом совершил смертельный поступок: вдохнул его обратно.

Когда мы до него добежали, он уже был мертв. Факелы, будто свечи, перемигивались рядом. Мы встали на колени и услышали, как испуганные голоса выпевают во тьме наши имена: Бобби! Айлса! Дэниел!

Я взмахнул факелом и увидел, как приближаются их силуэты; и вскоре все переместились от пылающего огня к огнеглотателю, лежавшему бездыханно на холодном песке.

Мама закрыла ему глаза.

— Бедняга, — прошептала она.

И прижала меня к себе.

Мы смотрели на тощее, измученное тело, пока факелы не погасли; а я подумал — что, если вскрыть его, увидеть, что там внутри: молчание, тишину, загадочное исчезновение жизни.

Есть, конечно, и другие «если». Если бы в то воскресенье я не пошел с мамой на набережную Ньюкасла… Если бы папа не вспомнил, что произошло по дороге из Бирмы… Если бы Макналти не пришел в Кили-Бей… Если бы мы с Айлсой не пошли в дюны и не привели его… Если. Но все это произошло, и он умер, и эту историю уже не изменишь.

Мы ничего не могли больше сделать. Накрыли его одеялом. Посидели с ним немного. Помолились за то, чтобы он упокоился с миром.

— Простите меня, — прошептал я так тихо, что никто не услышал.

А потом мы вернулись к костру, и сидели вокруг яростно шипящих углей, и ждали, когда настанет конец этой страшной ночи.