Стояли жаркие дни, наступила та благодатная пора, когда посев был уже позади, а косовица ещё впереди. Работа переместилась с поля на усадьбы. В степи было пусто, лишь кое-где пололи подсолнухи да иногда на дорогах виднелись подводы. Время для бегства — лучше не придумаешь. Но Вадимка знал, что без встречи с людьми дело не обойдётся. Шёл он босой, без шапки, в руках нёс полушубок. Если присмотреться, то, пожалуй, догадаешься, что в мешке у него лежат валенки. Полушубок и валенки в такую-то жару! Поклажа ясно говорила, что путник собрался в дальнюю дорогу. А его штаны! Они были заношены до невозможности. Наверно первый же встречный спросит: «Что ты за человек? Куда идёшь?» Вадимка решил обходить любое жильё. Так оно надёжнее! Еда ведь у него есть. Он был доволен, что среди рослых хлебов его не сразу заметит людской глаз.
Но вдруг перед ним, на перекрёстке, плохо видном среди колыхавшейся на ветру пшеницы, вынырнули две повозки. На передней сидело двое мужиков. Пешеход оказался у них на виду. Вадимка хотел отстать, но один из ехавших махнул ему рукой:
— Сидай, хлопче!.. В ногах правды немае!
Деваться было некуда, путник догнал переднюю повозку, побросал в неё свою поклажу и вскочил сам.
— Вы откудова ж будете? — поспешил он спросить.
Оказалось — это два брата из Харьковской губернии, ездили на Кубань «за счастьем» — добывать худобу. Прошёл слух, что белые при отступлении побросали много скотины — и волов и лошадей. Скот на Кубани стал нипочём. И, слава богу, братья съездили не зря — отправились туда «с одними кнутами», а теперь вот гонят домой две пары волов «со снастью». Один из братьев — высокий, сутулый, видать младший, — угрюмо молчал, зато другой — коренастый, небольшого роста — говорил охотно.
— После гражданской войны надо как-то хозяйнуваты, — рассуждал он. — Бог даст, как-нибудь перебьёмся и… заживём… Война кончилась… Нынче люди обратно в свои хаты полезли. Пахать, сеять начнут… Гляди, який урожай на Кубани нынче!.. А все мужик! Без мужика ни белые, ни красные, ни зелёные житы не можуть…
Вадимка слушал, но из головы не выходило — почему его не расспрашивают? Может быть, приняли за здешнего?.. Дай-то бог!.. Но вопрос не заставил себя ждать.
— Ну, что, хлопче?.. Домой драпаешь?
Вадимка опешил.
— Ага, — вырвалось у него само собой. — А почему вы знаете?
— Да тут и знать нечего. За версту видать, что ты за птица… Вашего брата кругом полно, расползлись, як тараканы… Домой командируются… Из дому выезжал зимою, что ли? — глянул он на полушубок.
Вадимка молчал.
— Какой станицы-то?
— Митякинской.
— Знаю, знаю… бывал… Я по твоему выговору догадался, что ты не луганский и не вешенский… Значит, и ты до дому!.. Хорошо делаешь. Коли дома не пекуть, так и в людях не дадуть… А где думаешь через Дон переправляться?.. Сейчас можно переехать только по железнодорожному полотну… по дамбе… от самого Батайска до самого Ростова… На семь вёрст тут разлился Дон!
Вадимка обомлел. Как в это время переправляться через Дон, ему и в голову не приходило. На их степном хуторе их речка Глубочка разливалась бурно, но скоро входила в берега. Говорили, что на Дону полая вода держится долго, но что Дон под Ростовом разливается на целых семь вёрст, Вадимка услышал впервые… А ещё собирался скакать домой на коне! Самому-то через Дон не перебраться. Когда отступали, Вадимка видел, что между Батайском и Ростовом несколько мостов. И на каждом мосту, наверно же, стоит охрана… А он в такую жару с полушубком да с валенками… Обязательно арестуют да в тюряху посадят!..
Вадимка готов был заплакать.
— Что же мне делать, дяденька?
— Тебе, хлопчик, треба переправляться на какой-нибудь подводе. Ты вполне сойдёшь за подводчикова сына… Чего тебе горевать?
Вадимка заметил, что глаза возницы скользнули по его мешку, парнишка догадался, чего от него ждут.
— Дяденька! — тихо сказал он. — Я отдам вам ботинки, а вы меня через Дон перевезите… Ладно? Ботинки хорошие, солдатские, им сносу не будет… Вот поглядите! У меня есть ишшо валенки, да в них я обуваюсь на ночь… а то ноги мёрзнут… Другого у меня ничего нету.
— Да где ж тебе взять это самое другое, — согласился мужик, осматривая ботинки. Он ударил их один о другой подошвами, сунул под какую-то одёжину и сказал с равнодушным видом: — Ладно… Выручу… А то ще загынешь тут.
Счастливый Вадимка только хмыкнул носом.
…Батайск был забит красными войсками, возвращавшимися с Кубани. Стоял гомон, как на ярмарке. Пехота, конница и обозы вытягивались узкой лентой по полотну железной дороги в сторону Ростова. Все пространство между Батайском и Ростовом было залито водой, поблёскивавшей на солнце.
— Ложись вот сюда, укрывайся своей овчиной, будешь нынче хворый… Спросят, кажи — ты мой сын, ездил с нами на Кубань за худобою да занедужав…
Вадимка улёгся на оклунок с пшеницей, укрылся полушубком. Он хорошо видел, что творилось вокруг. Украинцы втёрлись своими бричками в военный обоз, старший брат попросил красноармейцев говорить, что его повозки принадлежат к их обозу.
— Даёшь, даёшь! — отвечали ему.
Разбитной харьковчанин пустился в разговоры с шедшими пешком красноармейцами. Несколько человек сели на повозку рядом с Вадимкой. Харьковчанин увлекательно и с подробностями стал рассказывать, как его не раз обижал гетман Скоропадский, грабил Деникин, разорял Петлюра, трясли гайдамаки, дважды ставил к стенке батька Махно. И только красные не тронули у него ни полена.
— А теперь вот взял сына с собою — дома всё равно есть нечего — а вин свалился в дороге. Чи довезу живого, чи нет? Сыпняк не любит шутковаты!
— Сыпняк? — переспросил кто-то, и все, сидевшие на повозке, мигом соскочили.
— Вот это пройда! — Вадимка засмеялся под полушубком.
Но когда повозка осталась пустой, обнаружилась новая невыгода — её стали останавливать на каждом шагу.
— Что за подвода?
— Не задерживай! — кричали красноармейцы, ехавшие впереди.
— Чего надо? Из нашего обоза! — кричали сзади.
И часовые отходили.
Вадимка с тревогой ждал — вот-вот случится что-нибудь худое! Но все шло благополучно. Однако ехать Вадимке было ужасно неудобно. Повозка тряслась по шпалам, то бешено подскакивая кверху, то срываясь куда-то вниз. Оклунок был твёрдый, как камень, об него пребольно билась голова. Все, на что смотрел Вадимка, казалось, тряслось, как в страшной лихорадке. Наконец мальчик не выдержал.
— Ой, уж дюже больно!.. Я сяду! — заныл он, приподнимаясь. — Невмоготу! — и сел.
Около него сразу же появился старший возница.
— Что, сынок? Переворот мозгов получился? Это не беда. Ложись, ложись! — И чуть слышно прибавил: — Я всем толкую, что ты помираешь, а то насядут на повозку… Волы и так еле тянут… Ложись, да живо!
Пришлось повиноваться.
— Ну и духотища!.. Раздягнуться, чи що? — вздохнул младший брат. Это были единственные слова, которые от него слышал Вадимка.
— С глузду зъихав! — ужаснулся старший. — Скинуть одяг — дурная примета — тоди жди беды. Пока не переправились — терпи… Я сам давно зажарился!
Вадимка понял, что пощады ему не будет. Оставалось терпеливо ждать, когда же кончатся эти проклятые семь вёрст.
И вдруг до него донеслось, как засуетился и громко заговорил старший из братьев, стал благодарить красноармейцев, усердно начал хлестать по волам кнутом, повозка покатилась по ровному месту, мимо поплыли какие-то здания.
Вадимка понял, что переправа кончилась, они выбрались из обоза.
— Ну, ты ще дышишь? — услышал он.
Парнишка сел, огляделся. Они ехали по немощёной улице, дорога круто шла вверх, дома были совсем не городские.
— Станица Гниловская, — объяснил ему старший харьковчанин. — Слава богу, перебрались через полую воду! Господи, защити и помилуй! — он размашисто перекрестился. — Слезай, хлопче, разомни ноги… на гору волам тяжко.
Вадимка с трудом сполз с повозки, все тело невыносимо болело, трещала голова, ноги не хотели ему подчиняться.
— Ничего, ничего… я изловчусь, — прошептал он, пытаясь шагать, держась за повозку.
Но вот выбрались на гору. Отсюда Ростов был виден как на ладони. Все пространство от Ростова до Батайска, маячившего на горизонте, казалось совсем сказочным — вода от солнечного заката стала багровой. Вадимка остановился, залюбовавшись этой ослепительной водной, равниной. Вот и Дон, о нем он много слышал с детства, про него пели казаки в своих песнях. Это был его Дон. И пусть он, Вадимка, ещё не дошёл до дому, но он стоял на своей родной земле. Как хорошо, что в Новороссийске не попал на пароход. Стал бы он тогда чужим человеком на чужой земле. Спасибо дяде Василю!
— А теперь команда «Сидай!» — услышал он голос старшего подводчика.
Некоторое время ехали молча, потом старший снова заговорил:
— Ну, парень… Ежели б мы ехали прямо до дому, так мы бы, ей-богу, к тебе домой в гости завернули… А то мы заедем к родичам. Это много левее Донца… Тебе с нами уже не по пути… Так что забирай своё барахлишко…
Вадимка понял: через Дон тебя перевезли, значит, плату за ботинки ты уже получил. А теперь геть с повозки… Уговор дороже денег!
— Вон бачишь — от нашего шляха идёт свёрток вправо, — по этому свёртку ты и шагай.
Вадимка на ходу соскочил с повозки, взял своё дорожное снаряжение.
— Ну, спасибо, добрые люди! Дай вам бог здоровья!
— Мой тебе совет, хлопче, — напутствовал его старший брат, — ты днём спи, а ночью иди. Ночью люди тебе мешать не будут!
— Ладно.
И снова парнишка остался один в зелёной степи. Уже темнело. Вадимке смертельно хотелось спать, и бороться со сном он уже не мог. Свернул на житное поле — жито выше, чем пшеница, в жите можно лучше спрятаться! Зашёл подальше от дороги, огляделся — кругом не было ни души — расстелил полушубок, поужинал на нём, обулся в валенки и улёгся, накинув шубец на плечи. Местечко он выбрал рядом с межою — на межу положил мешок, изголовье вышло на славу!
«Нет, дяденька! Шагать я буду днём, а ночью… люблю поспать», — подумал Вадимка уже сквозь сон.
…Всходившее солнце встретило Вадимку уже в пути. Он решил каждый день проходить как можно больше, иначе у него не хватит на дорогу харчей. Но неожиданное препятствие преградило ему дорогу уже на первых верстах. Вадимка остановился на невысокой горе, под горой текла речка, поросшая камышом, и раскинулось село. По берегам речки сидели парни и девчата, слышались песни. Путник догадался, что нынче — воскресенье. Как быть? Идти через мост — пропадёшь, напорешься на людей. Переплыть бы речку где-нибудь подальше от села? Дождаться ночи? Уж очень не хотелось терять целый день. Вадимка решил идти прямо через село. Эх, будь что будет! И он быстро пошёл под гору.
Улицы были пусты.
«Молодые на речке, а старые сидят по домам, — подумал путник, прибавляя шагу. — Пронеси, господи!» Но завернув за первый угол, он остолбенел — около большой хаты на брёвнах сидела добрая сотня мужиков. «Сельский сбор… сходка», — промелькнуло в голове. Отступать было некуда. Гудевшая сходка сразу замолкла, все повернули головы в сторону прохожего. Под взглядами такой громады людей Вадимка совсем растерялся. «Пронеси, господи!» — прошептал парнишка, боясь глянуть в сторону людей. Наступившая тишина, казалось, давила его к земле. Пройти бы площадь, и сходка останется позади.
— Эй!.. А ну, подойди! — как кнутом хлестнуло Вадимку.
Он подошёл, не поднимая головы.
— Куда идёшь? — спросил сидевший к нему ближе других.
— Домой иду, — буркнул Вадимка.
— А где был?
— Далеко был…
И снова стало тихо. Вадимка стоял, упёршись взглядом в свои босые ноги и не зная, куда девать висевший на руке полушубок. Он ждал чего-то страшного. Его сейчас поймают, а потом… Вадимка боялся думать, что с ним будет потом, но домой теперь он уже не попадёт…
— Вот что, друг, — сказал ближний мужик. — Если ты так будешь ходить… до дому не дойдёшь, дурак… Пока не пришёл милиционер, а он вот-вот придёт, ты заворачивай-ка вон за ту хату и дуй без оглядки!.. А ну, живо!
Вадимка сорвался с места и бегом помчался к заветной хате. Слышал, как сзади снова загудела сходка. Опомнился он и отдышался, когда села уже не было видно. «Нет, жильё надо обходить!.. Попёрся, дурило, через село… и вот, видишь, что получилось?»
Но и в чистом поле в этот день парнишку поджидала беда. Шлях пересекала дорога, а по ней ехала подвода. Доносилось знакомое цокотанье брички. Вадимка замедлил шаг, чтобы подвода успела проехать. Но подвода остановилась на перекрёстке и стала его дожидаться. Двое ехавших на бричке были в военной форме. Вадимка нехотя, нога за ногу, пошёл к ним.
— Шагай, шагай! Чего ты ползёшь, как три дня не ел… Далече ли ходил?
— Да посылали вот по одному делу…
— А кто посылал?
— Да отец с матерью.
— И куда посылали?
— Да тут, в одну слободу…
Вадимка поднял глаза. Сидевшие на бричке смотрели недоверчиво.
— А сам-то ты из каких краёв?.. Гундоровский?.. Каменский?.. Луганский?.. Или митякинский?
— Митякинский. Из Суходола, — признался парнишка, совсем смутившись.
— Из отступа, что ли?.. Думаешь, ты тут первый бредёшь?
Вадимка молчал.
— А что, если мы тебя сейчас заберём? Что ты на это скажешь?.. Мы — милиция из этих мест.
Вадимка опустил голову.
— Благодари, брат, господа бога, что нам некогда назад возвращаться… А ты как же идёшь?.. По карте, по компасу?
— По солнышку! — повеселел их собеседник. — Вот там восток, вот там запад, а мне туда, на сивер.
— Ну, ладно, валяй на свой «сивер». Только вот что… за тем бугром, — показал кнутом правивший лошадьми милиционер, — дорога будет расходиться на две. Так ты иди по левой отрожке, а то по правой в аккурат попадёшь на станцию… Лет-то тебе сколько?
— Уже четырнадцать.
— Ну, вот видишь. Тебе уже пора в поле работать, а ты все домой никак не попадёшь… Валяй!
И бричка поехала своей дорогой. Благодарными глазами парнишка посмотрел ей вслед.
…Прошло уже пять дней, как Вадимка перебрался через Дон. Дни эти были очень трудными. Каждый день — и по нескольку раз — его подстерегали неожиданности, он то и дело натыкался на людей. Каждая встреча начиналась с недоверчивых взглядов и строгих вопросов. Вадимка робел: «Ну, сейчас заберут!» Но после строгих вопросов люди начинали улыбаться, подшучивать над ним; особенно смешил его полушубок. Один дядька даже сказал, что в такую жару к шубе не хватает только валенок. Кончались эти встречи всегда одинаково. «Ну, иди!» — говорили ему. А некоторые и дорогу показывали, и харчами делились.
Вадимка перестал бояться этих встреч. Он уже ждал улыбок и сочувствия, вера в доброту, начавшая было угасать в его душе, снова стала возвращаться к мальчишке. «Да и брехать людям не надо, — решил он, — всё равно они правду видят, только над тобой смеются!»
Одного Вадимка не мог понять. До сих пор получалось так, что люди, которые ему попадались, были не казаки. Недалеко от Ростова встречались армянские села, а потом пошли села, где живут хохлы, не раз он набредал на городских людей, проезжавших по степи. Будь это казаки — удивляться было бы нечему: многие из них сами побывали в отступе. А то ведь не казаки! И его жалели. Никто не тронул, никто не загородил дорогу! Удивительное дело!
Потом сплошь пошли донские, казачьи хутора. Тут уже ничего не спрашивали. Вадимка совсем осмелел. На шестой день он подходил к Донцу, на берегу стоял большой казачий хутор. Без всякой опаски зашёл в крайний двор. Пожилая женщина — видать, хозяйка, — возилась под навесом у печки.
— Здорово дневали! — звонко поздоровался Вадимка.
— Слава богу! — казачка внимательно посмотрела на него. — Да ты, родимый, тоже оттудова?
— Ага! Оттудова, тётенька!
— Заходи, заходи, гостем будешь… Да овчину-то свою брось под плетень. В ней вшей-то небось видимо-невидимо.
— Не одна меня кусает, их тут много развелось! — весело ответил Вадимка. Это он не раз слышал от казаков.
— Снимай свой мешок да валяй на реку. На тебе грязи на целый вершок! Глянь на свои ноги — то ли ноги, то ли сапоги!.. Ты их как следует песочком протри… Быть на Донце и не искупаться! Наш Донец — река знаменитая! Ты-то каковский?
— Митякинский.
— Ну, вот. Значит, по Донцу нам родня… Ступай… После купанья приходи, обедать будем… Потом мой старик тебя на тот берег переправит.
Вадимка побежал на реку. На улице стояла пароконная бричка, вожжи держал мальчишка лет восьми. Бричка, видать, с другого хутора, потому что кучер и два его сверстника, стоявшие неподалёку, вели спор — чей хутор лучше?
Вадимка позавидовал ребятишкам. Они в отступ не ходили, как жили дома, так и живут, никакого горя не знают, когда захотят, ходят в Донец купаться… Правда, ему пришлось повидать и Донец, и Дон, и Кубань, он видал даже море, но сейчас Вадимка готов был отдать все это, лишь бы всегда жить дома.
Эта вновь ожившая тоска по дому не давала ему покоя. Когда он бросился в Донец, ему показалось, что он купается в своей Глубочке. Говорят — дома и стены помогают. Что там стены! Дома помогает все: помогают люди — они ждут его обедать, помогает вода — она так освежила его измученное тело. Помогает даже… песок — Вадимка принялся очищать им свои загрубелые ступни. Он с ненасытной жадностью плавал, нырял, барахтался в воде, пока не озяб так, что у него зуб на зуб не попадал.
Когда возвращался с Донца, спор между ребятишками — чей хутор лучше? — ещё продолжался. Вадимке очень хотелось ввязаться в спор, доказать, что эти ребята не знают самого главного — разве какой-нибудь хутор может быть лучше Суходола? И нет на свете человека лучше его матери.