После Первой мировой войны структурализм занял господствующее положение в теоретической лингвистике большинства стран Европы и Северной Америки. В его рамках работали и многие из ученых, прямо не заявлявших о своей принадлежности к структурализму, но тяготевших к выявлению системных отношений в синхронии (показательный пример — Московская фонологическая школа). Такая роль структурализма сохранялась до 50-х гг. XX в. включительно.

Это безусловно не значит, что все языковеды соглашались с основными постулатами структурного подхода. Речь сейчас не идет о концептуальных спорах между разными направлениями внутри структурализма (например, между пражцами и глоссематиками, пражцами и дескриптивистами), о которых говорилось выше. Немалое число ученых вообще считало структурный подход к языку неприемлемым.

Критику структурализма в дохомскианский период, в 20—50-е гг., можно подразделить на три направления. Самую многочисленную группу критиков составляли языковеды, стоявшие на старых, прежде всего младограмматических позициях и упрекавшие структуралистов в «антиисторизме» и «схематизации». Таких ученых было немало среди историков языков и компаративистов, хотя структурный подход постепенно проникал и в эти области. Иногда эти ученые справедливо отмечали неучет структуралистами тех или иных фактов, излишнюю схематизацию материала, игнорирование исключений из правил и пр., но в методологическом плане этими языковедами не было внесено ничего существенно нового по сравнению с младограмматиками. Особенно активно критика структурализма с позиций науки прошлого века велась в СССР после выступления И. В. Сталина по вопросам языкознания в 1950 г. (книги и статьи Ф. П. Филина и др.).

Особое место среди критиков структурализма занимали марристы. Отвергая одновременно как компаративистику, так и структурализм, они во многом критиковали обе научные парадигмы с позиций еще более старых концепций XVIII в. и первой половины XIX в., в которых основное место занимали недоказуемые гипотезы о происхождении языка и языковых стадиях. По ряду вопросов марристы в критике структурализма сближались с описанной выше группой, прежде всего они также считали обязательным свойством лингвистического исследования «историзм». Однако сам Н. Я. Марр главным своим противником считал сравнительно-историческое языкознание, а «описательные» синхронные исследования в отличие от компаративных в СССР никогда не запрещались, что оставляло возможность для развития структурных теорий.

Наконец, встречались и работы, в которых критика структурализма совмещалась с формулированием оригинальных концепций. Находясь вне магистрального пути развития мирового языкознания, они содержали оригинальные идей, которые впоследствии в том или ином виде оказались востребованы наукой. Мы отметим две такие работы: вышедшую в 1929 г. в Ленинграде книгу «Марксизм и философия языка» и появившуюся двенадцатью годами позже в Токио книгу М. Токиэда «Основы японского языкознания».

 

Лингвистические идеи книги «Марксизм и философия языка»

Книга «Марксизм и философия языка» имела необычную судьбу во многих отношениях. После выхода она получила в основном отрицательные отзывы, а затем была прочно забыта. Однако в 1973 г. по инициативе Р. Якобсона она появилась в английском переводе и стала популярной на Западе, ее переводили на многие языки. У нас она не переиздавалась с 1930 до 1993 г., но в самое последнее время появились два ее новых издания и готовится третье.

Сложные проблемы связаны с авторством книги. Ее автором в первом издании обозначен Валентин Николаевич Волошинов (1894–1936). Это был ленинградский ученый широкого профиля, по преимуществу литературовед, к моменту выхода книги — аспирант Ленинградского института литератур и языков Запада и Востока, позднее вплоть до своей ранней смерти — доцент Ленинградского педагогического института им. А. И. Герцена. Однако в 60-е гг. стало известно, что к авторству книги имел отношение и друг В. Н. Волошинова, известный литературовед, автор популярных книг о Ф. М. Достоевском и Ф. Рабле Михаил Михайлович Бахтин (1895–1975). Сейчас иногда книгу считают единоличным его сочинением и даже издают под его фамилией. Точное разграничение авторства вряд ли возможно, но все имеющиеся данные дают основание считать книгу сочинением двух авторов. В некоторых отношениях судьба книги схожа с судьбой одного из главных объектов ее критики — «Курса общей лингвистики», как известно, фактически написанного не одним Ф. де Соссюром. Отметим, что ни В. Н. Волошинов, ни М. М. Бахтин не были профессиональными лингвистами и данная книга для обоих — основная публикация по проблемам языка.

Книга состоит из трех частей: философско-методологической (там в основном сосредоточена и проблематика, связанная с марксизмом), историко-лингвистической и конкретно-лингвистической, посвященной проблеме несобственно-прямой речи. Позиция авторов по отношению к развитию мирового языкознания содержится в основном во второй части книги, о которой дальше и будет идти речь. В книге дается краткая история основных лингвистических направлений в европейской и отечественной науке. В отличие от аналогичных очерков, исходивших из структуралистского лагеря, где особенно противопоставлялись друг другу наука XIX в., прежде всего в младограмматическом варианте, и новая, структурная лингвистика (см. рассмотренные выше работы В. Брёндаля и В. Матезиуса), здесь выделяются два иных направления в науке о языке разных эпох, именуемые «индивидуалистическим субъективизмом» и «абстрактным объективизмом».

Первое направление в своих истоках возводится к романтизму, его основателем признается В. Гумбольдт, к нему отнесены, в частности, X. Штейнталь и школа К. Фосслера. Истоки второго направления, более древнего, авторы книги видят еще в античности, далее оно развивалось «на французской почве» (видимо, имеется в виду прямо не названная грамматика Пор-Рояля) и, наконец, получило законченное выражение у Ф. де Соссюра, Ш. Балли, И. А. Бодуэна де Куртенэ и др. Младограмматизм же расценивается как направление, имевшее «по отношению к двум разобранным направлениям, смешанный или компромиссный характер».

Если для В. Брёндаля или В. Матезиуса структурная лингвистика прежде всего отделялась от языкознания XIX в. преимущественным вниманием к синхронному, а не историческому исследованию, то в книге «Марксизм и философия языка» главное различие двух направлений видится в ином. «Индивидуалистический субъективизм», по мнению ее авторов, исходит из четырех следующих «основоположений»:

«1) язык есть деятельность, непрерывный творческий процесс созидания… осуществляемый индивидуальными речевыми актами;

2) законы языкового творчества суть индивидуально-психологи-ческие законы;

3) творчество языка — осмысленное творчество, аналогичное художественному;

4) язык как готовый продукт… как устойчивая система языка (словарь, грамматика, фонетика) является как бы омертвевшим отложением, застывшей лавой языкового творчества, абстрактно конструируемым лингвистикой в целях практического научения языку как готовому орудию».

А «основоположения» «абстрактного объективизма» определяются так:

«1) Язык есть устойчивая неизменная система нормативно тождественных языковых форм, преднаходимая индивидуальным сознанием и непререкаемая для него.

2) Законы языка суть специфические лингвистические законы связи между языковыми знаками внутри данной замкнутой языковой системы. Эти законы объективны по отношению ко всякому субъективному сознанию.

3) Специфические языковые связи не имеют ничего общего с идеологическими ценностями (художественными, познавательными и иными). Никакие идеологические мотивы не обосновывают явления языка. Между словом и его значением нет ни естественной и понятной сознанию, ни художественной связи.

4) Индивидуальные акты говорения являются, с точки зрения языка, лишь случайными преломлениями и вариациями или просто искажениями нормативно тождественных форм; но именно эти акты индивидуального говорения объясняют историческую изменчивость языковых форм, которая как таковая с точки зрения системы языка иррациональна и бессмысленна. Между системой языка и его историей нет ни связи, ни общности мотивов. Они чужды друг другу».

В целом здесь в суммарном виде прежде всего противопоставлены точки зрения К. Фосслера и Ф. де Соссюра (см. особенно конец пункта 4 в характеристике «абстрактного объективизма»: тезис о «чуждости друг другу» системы и истории языка многие соссюрианцы не поддерживали). Но в целом действительно здесь выделены многие существенные характеристики гумбольдтовской традиции, с одной стороны, и структурализма, с другой. Отмечены, в частности, подход к языку как к energeia и как к ergon; рассмотрение языка «изнутри», с учетом позиции носителя языка, и исключительно извне; изучение «индивидуальных актов говорения» и ограничение объекта исследования языком в соссюровском смысле.

Авторы книги «Марксизм и философия языка» до конца не солидаризируются ни с тем, ни с другим направлением, но главный объект их критики — «абстрактный объективизм» в его современном, соссюровском и послесоссюровском виде. Ни по одному из параметров он не оказывается более правым по сравнению с другим направлением.

«Абстрактный объективизм» возводится к «филологизму», который, по мнению авторов книги, «является неизбежной чертою всей европейской лингвистики, обусловленной историческими судьбами ее рождения и развития… Лингвистика появляется там и тогда, где и когда появились филологические потребности». В связи с этим упоминаются Аристотель и александрийцы. Такое высказывание не вполне точно: как мы упоминали, александрийцы описывали склонение и спряжение не столько в языке Гомера, сколько в койне, тогда еще вполне живом языке. Однако далее помимо задачи толкования текстов на непонятном языке упоминается и другая: «Лингвистическое мышление служило еще и иной, уже не исследовательской, а преподавательской цели: не разгадывать язык, а научать разгаданному языку». Подчеркивается, что две эти задачи, действительно игравшие первостепенную роль при формировании лингвистических традиций, были связаны с овладением «чужим языком»: мертвым языком письменных текстов либо престижным языком культуры, отличным от материнского (вспомним, что античная и арабская традиции развились именно тогда, когда соответственно греческим и арабским языками стали овладевать носители иных языков). Авторы книги несколько переоценивали роль «филологизма» (к тому же к XX в. в основном уже преодоленного) для «абстрактного объективизма», но верно оценивали другую черту, общую для европейской традиции и структурализма: ориентацию на текст как на исходную данность, анализ как основной метод. Текст мог быть классическим памятником или множеством фраз, произнесенных информантом, но в любом случае — это некоторый объект, отделенный и от говорящего, и от самого лингвиста. Структурная лингвистика лишь четко сформулировала такой подход и очистила от традиционной непоследовательности.

Авторы книги подвергают сомнению саму объективность существования языка в соссюровском смысле: «Субъективное сознание говорящего работает с языком вовсе не как с системой нормативно тождественных форм. Такая система является лишь абстракцией, полученной с громадным трудом, с определенной познавательной и практической установкой. Система языка — продукт рефлексии над языком, совершаемой вовсе не сознанием самого говорящего на данном языке и вовсе не в целях самого непосредственного говорения». Такой «продукт рефлексии» если и имеет какую-то ценность, то только для «расшифровывания чужого мертвого языка и научения ему». Но они не нужны ни носителю языка, ни ученому, ставящему задачу «понимания и объяснения языковых фактов в их жизни и становлении». Абстрактная языковая система «уводит нас прочь от живой становящейся реальности языка и его социальных функций».

По мнению авторов книги, из всего многообразия проблем, связанных с языком, «абстрактный объективизм» выделяет лишь одну проблему — «критерий правильности». Эта проблема имеет лишь педагогическое значение: данный критерий нужен, когда речь идет об обучении языку. Но «нормально критерий правильности поглощен чисто идеологическим критерием: правильность высказывания поглощается истинностью данного высказывания или его ложностью, его поэтичностью или пошлостью и т. п. Язык в процессе его практического осуществления неотделим от своего идеологического или жизненного наполнения».

«Абстрактный объективизм» критикуется за многое: за неучет реальных процессов говорения и слушания, за вырывание языковых явлений из реального контекста, единственно важного для носителей языка, за неспособность оперировать более чем рамками отдельного предложения («построение же целого высказывания лингвистика предоставляет ведению других дисциплин — риторике и поэтике»), за отрыв языковой системы от процесса ее становления и т. д. Присутствует и традиционное для противников структурализма обвинение последнего в «неисторизме», хотя, как уже говорилось, перенос внимания на синхронию не считается в книге основополагающей чертой данного направления, а возможность строго синхронного подхода к речи в «Марксизме и философии языка» как раз допускается. В книге нет термина «семантика», однако подчеркивается особое внимание «абстрактного объективизма» к языковой форме, особенно звуковой, при неспособности изучать «идеологическое наполнение» языка. Если отвлечься от иных терминов, речь здесь идет об игнорировании семантики в структурализме.

По сути все обвинения в адрес «абстрактного объективизма» и прежде всего структурализма сводятся к одному большому: он не может ответить на многие вопросы, связанные с «человеческим фактором» в языке. И действительно, в рамках структурализма (как, впрочем, и предшествовавших ему направлений) не удавалось построить ни полноценной семантики, ни лингвистики речи, ни разработанной социолингвистической теории, ни методов анализа текста, ни многого другого. От некоторых задач (скажем, от социолингвистики) большинство структуралистов отвлекались сознательно, от других, как от семантики в европейском структурализме, не отказывались, но структурные методы объективно мало что могли здесь дать. В этом смысле критика В. Н. Волошинова — М. М. Бахтина была вполне серьезной.

Тем не менее их подход был несомненно максималистским. Сужение объекта исследования в структурализме дало возможность создать теорию оппозиций, дистрибуционный анализ и многое другое, без чего мы уже не можем представить себе лингвистику сейчас, какими бы устаревшими сейчас ни казались многие методологические положения структурализма. И ответить на те вопросы, которые ставила книга «Марксизм и философия языка», можно было лишь имея хоть какой-то ответ на вопрос «Как устроен язык?», на котором сосредоточились структуралисты. Кроме того, некоторые структуралисты выходили за рамки «абстрактного объективизма», достаточно назвать учение об актуализации у Ш. Балли, функциональный подход у пражцев. У В. Н. Волошинова — М. М. Бахтина верно отмечены многие недостатки структурного подхода к языку, но полное его отрицание или даже ограничение его применимости изучением мертвых языков не были продуктивными решениями.

«Индивидуалистический субъективизм» оценивается в книге гораздо выше: «Индивидуалистический субъективизм прав в том, что единичные высказывания являются действительною конкретною реальностью языка и что им принадлежит творческое значение в языке… Совершенно прав индивидуалистический субъективизм в том, что нельзя разрывать языковую форму и ее идеологическое наполнение. Всякое слово идеологично и всякое применение языка — связано с идеологическим изменением». Школа К. Фосслера вообще оценивается в книге намного выше соссюрианства, одно из главных ее преимуществ видится в том, что «школа Фосслера интересуется вопросами пограничными». Пограничные между лингвистикой и другими науками вопросы, исключавшиеся из ведения лингвистики структуралистами, особо интересовали авторов книги, как уже говорилось, не лингвистов по преимуществу. Эти пограничные вопросы, в частности, понятие темы высказывания и особенностей несобственно прямой речи, составляют основной предмет позитивной части книги.

«Индивидуалистический субъективизм» критикуется не за то, что это «субъективизм», а за то, что он «индивидуалистичен», что он «игнорирует и не понимает социальной природы высказывания и пытается вывести его из внутреннего мира говорящего». Также говорится и о стремлении обоих лингвистических направлений исходить из монологического высказывания, игнорируя диалог.

Книга «Марксизм и философия языка» появилась не ко времени. В 1929 г. у «абстрактного объективизма» еще много было резервов развития, тогда как школа К, Фосслера, на которую в книге возлагаются наибольшие надежды, скоро сошла на нет. Еще более четверти века задача разработки собственно лингвистических процедур языкового анализа оставалась приоритетной, обособление лингвистики от других наук было более важным, чем задача интеграции лингвистики с другими науками. Для решения многих вопросов, которые ставятся в книге, тогда еще не пришло время. И неудивительно, что многие такие вопросы в ней в большей степени ставятся, чем решаются. Также неудивительно, что книгу надолго забыли.

Однако после формирования генеративизма ее тематика стала вновь актуальной. Отказ от рассмотрения языка «в себе и для себя» и, если угодно, возврат к «индивидуалистическому субъективизму» у Н. Хомского дал возможность вновь обратиться и к «социальной природе высказывания» и к «речевому взаимодействию», долго не изучавшимся. Лингвистика текста, прагматика, изучение дискурса — все это имеет прямое отношение к проблематике книги. И о ней закономерно вспомнили.

 

Мотоки Токиэда. Школа языкового существования

Другое заслуживающее внимание выступление против структурализма появилось несколько позже в стране с совершенно иными традициями. Как уже говорилось, с конца XIX в. в Японии произошел синтез национальной лингвистической традиции с идеями европейского языкознания. При этом ввиду последовательно синхронного характера традиционной японской науки о языке там не нашли отзвука идеи исторической и особенно сравнительно-исторической лингвистики, зато очень быстро японские ученые освоили структурные методы изучения языка; как уже упоминалось, японский язык стал первым, на который перевели книгу Ф. де Соссюра. Идеи Ф. де Соссюра, Ш. Балли и др. повлияли на ряд японских ученых, из которых наиболее крупным был Синкити Хасимото (1882–1945).

Однако влияние структурализма вызвало критику со стороны ряда ученых в Японии, в том числе со стороны профессора Токийского университета Мотоки Токиэда (1900–1967). Это был видный специалист по общему и японскому языкознанию, автор изданных уже в послевоенные годы фундаментальных грамматик современного и старописьменного японских языков, работ по стилистике, социолингвистике, истории японского языкознания и др. Его основная работа по теории языка «Кокугогаку-гэнрон» («Основы японского языкознания») впервые была издана в 1941 г. и ввиду большой популярности многократно переиздавалась (в 1973 г. вышло уже двадцать восьмое ее издание). Фрагменты книги опубликованы в русском переводе в хрестоматии «Языкознание в Японии», М., 1983, с. 85—110.

М. Токиэда исходил из принципиального отличия объекта естественных наук от объекта лингвистики. Если в естественных науках «объект находится перед наблюдателем как отделенный от него предмет», то с языком это не так. Мы можем наблюдать лишь звуки и письменные знаки, но «конкретный языковой опыт приобретается только тогда, когда мы, услышав некоторые звуки, вспоминаем некоторый смысл или же выражаем некоторые идеи в звуках. Это же следует сказать и о письме». М. Токиэда подчеркивал, что язык — не материал для говорения, то есть — не абстрактная система, а субъективная деятельность, осуществляющая говорение, слушание, письмо и чтение. Этими идеями ученый перекликается с гумбольдтовской традицией, однако он постоянно указывал на свое следование японской лингвистической традиции XVII–XIX вв.

М. Токиэда считал, что «язык не существует… вне человека, который пытается его описать; он существует как духовный опыт самого наблюдателя». Это относится не только к его родному языку, но и к древнему и иностранному: везде исследователь может изучать лишь тот язык, который он знает и в который он вжился. Здесь он безусловно исходил из традиционного опыта японских ученых, почти исключительно занимавшихся толкованием древних текстов и описанием языка этих текстов.

М. Токиэда разграничивал две точки зрения на язык: позицию субъекта и позицию наблюдателя. Позиция субъекта — позиция носителя языка; помимо практической деятельности эта позиция предусматривает и определенное осознание языка: мы отделяем в языке правильное от ошибочного, красивое от некрасивого, престижное от непрестижного. Позиция наблюдателя связана с изучением, анализом, описанием языка. Подход к языку с двух позиций различен: литературный язык и диалекты могут быть равноценны с точки зрения наблюдателя, но они различаются по престижности для субъекта; варианты одной фонемы не осознаются и не различаются субъектом, но наблюдатель может обнаруживать тот факт, что они имеют фонетические различия. Разграничение двух позиций обнаруживает некоторое сходство с выделением двух точек зрения на язык у А. М. Пешковского.

В связи с различием двух позиций японский языковед пишет и о различии двух направлений в языкознании. В идеях Ф. де Соссюра он вполне справедливо увидел попытку последовательно описывать язык с позиции наблюдателя. Как и авторы книги «Марксизм и философия языка», М. Токиэда ставит под сомнение объективность существования языка в соссюровском смысле: «Нужно считать, что langue, выделенный Соссюром, не сам язык и не чисто психическое явление, а нейрофизиологический процесс… Если мы отвлеклись от предшествующего и последующего процесса, речь уже утратила языковые свойства. Таким образом, какую бы часть языка мы ни взяли, в ней нет ничего, что не было бы непрерывно возникающим процессом. Явления непрерывно возникающего процесса — это и есть язык. Естественнонаучный структуралистский анализ, игнорирующий свойства этих явлений, конструирует предметы, далекие от сущности изучаемых объектов. Концепция langue у Соссюра, таким образом, построена на ошибочных методологических основаниях». Согласно М. Токиэда, не существует ничего, кроме языковой деятельности, и нельзя считать объектом исследования некую систему, изолированную от этой деятельности. Подход, для которого, как в естественных науках, существует только позиция исследователя, по мнению М. Токиэда, не может быть оправдан.

Этому подходу противопоставлен другой, который, в частности, автор данной книги обнаруживает в традиционной японской науке о языке. Главный постулат этого подхода формулируется так: «Точка зрения наблюдателя возможна только тогда, когда имеет своей предпосылкой точку зрения субъекта». Далее М. Токиэда пишет: «Чтобы Б, находясь в позиции наблюдателя, мог иметь своим объектом язык лица А, он должен толковать его с позиции субъекта, вновь его субъективно пережить, а затем только перейти на позицию наблюдателя, следя при этом за своим собственным опытом». Главный и по существу единственный метод лингвистического исследования интроспекция (в описанном выше широком смысле, включая и вживание в чужой язык). К интроспекции могут быть добавлены разве что еще мало развитые непосредственные исследования языковых механизмов мозга, однако, например, описание языка с помощью информанта (прямо не упоминаемое в книге), согласно М. Токиэда, не научно.

Различие двух подходов М. Токиэда иллюстрирует на примере понятия фонемы. Структурализм рассматривает фонему как семью звуков или абстрактный звук; если же исходить из позиции субъекта, то фонемы «считаются понятийными звуками или признаками-указателями, разделяющими звуки языка». Выступая против структурализма Ф. де Соссюра и Ш. Балли (других структуралистов М. Токиэда, видимо, не знал; любопытно, что именно с этими же двумя учеными по преимуществу полемизируют и авторы книги «Марксизм и философия языка» японский языковед фактически здесь спорит не столько со структуралистами, сколько со сторонниками так называемого «физикалистского» подхода к фонеме, тогда как структуралисты (по крайней мере, большинство европейских) именно и подходили к фонемам с точки зрения смыслоразличения, то есть как к «понятийным звукам». Реально наиболее близкой концепция М. Токиэда оказывается к психологическим концепциям И. А. Бодуэна де Куртенэ и Б. Д. Поливанова.

Авторы книги «Марксизм и философия языка» и М. Токиэда (никогда не знавшие друг о друге) в чем-то исходят из прямо противоположных позиций: первые отрицают филологический, толковательный подход к языку, а М. Токиэда именно его считал основой научного языкознания (при широком понимании такого подхода, распространяя его и на современные устные тексты). Однако в критике структурализма они сходятся: они отвергают статичный подход к языку как к системе в отрыве от говорящего от него человека. В обеих книгах критикуется отход лингвистики XX в. от антропоцентризма, попытка рассматривать язык целиком со стороны как чисто объективное явление. Разница однако в том, что В. Н. Волошинов — М. М. Бахтин такую попытку считали исконным свойством науки о языке, исключая лишь гумбольдтовскую традицию, а М. Токиэда видел в этом отход от того, что исконно было заложено в лингвистической традиции прежних веков; пожалуй, последняя точка зрения исторически вернее.

М. Токиэда последовательно отстаивал подход к языку, который в американской лингвистике примерно тех же лет пренебрежительно назывался менталистским (кстати, в защиту ментализма выступали и японские структуралисты, далекие по взглядам от М. Токиэда; крайний антиментализм, связанный с отказом от семантики, не был принят в Японии, как и в большинстве европейских стран). Как и книга «Марксизм и философия языка», книга «Основы японского языкознания» выдвигала максималистскую программу, вообще отрицавшую ценность структурного подхода (при этом при конкретном анализе японского материала ее автор совсем не избегал использования ряда идей критикуемых им авторов, особенно Ш. Балли). Но очень примечательны такие слова М. Токиэда: «Многие наблюдатели намерены описывать язык объективно, но фактически своей неосознанной толковательной деятельностью они предварительно проходят через позицию субъекта; если же в теории этого не признают, правильное понимание толковательной деятельности теряет свое значение, а предпосылки языкового исследования часто оказываются искаженными». Такое искажение стало особенно заметным у лингвистов, пытавшихся довести до логического завершения «абстрактный объективизм», особенно у З. Харриса. Послехомскианская лингвистика пришла к реабилитации интроспекции как метода (см. особенно работы А. Вежбицкой), хотя, конечно, нельзя считать, что все в науке о языке основано только на ней.

Из выдвинутой М. Токиэдой концепции языка как процесса вытекает, что необходимым элементом лингвистического исследования должно быть изучение конкретных ситуаций и, следовательно, социальных и психологических характеристик, влияющих на речевую деятельность. Вполне закономерно, что из данной концепции, обогащенной идеями американской социологии и психологии (но не лингвистики!), выросла сформировавшаяся вскоре после войны школа языкового существования, занявшая в Японии 50—80-х гг. господствующее положение в языкознании; сам М. Токиэда принимал активное участие в разработке теоретических положении этой школы. Из всех ведущих школ мировой лингвистики японская школа языкового существования наиболее последовательно занимается лингвистикой речи в соссюровском смысле (хотя ей, разумеется, приходится опираться на уже существующие описания языковой системы).

Иногда школу языкового существования определяют как школу японской социолингвистики, но ее подход шире: она изучает любые условия функционирования речевой деятельности, прежде всего конкретную обстановку каждого речевого акта. Но, безусловно, в отличие от М. Токиэда теоретики языкового существования (М. Нисио, Т. Сибата и др.) более всего интересуются не психологическими, а социальными предпосылками речевой деятельности, в первую очередь характером коммуникации, типами общения между собеседниками, принятыми в обществе и обусловленными социальными причинами. С точки зрения данной школы слова, предложения и т. д. — лишь абстракции лингвиста, на деле существуют лишь устный или письменный текст и обстановка, в которой он производится или воспринимается. Отрывки из сочинений лингвистов школы языкового существования включены в упомянутую хрестоматию «Языкознание в Японии».

Указанное направление более всего известно массовыми обследованиями функционирования языка, охватывающими большое количество информантов. Получены данные о том, например, сколько в среднем слов произносит японец того или иного возраста, пола и социального положения, сколько времени в день он пишет, какова средняя длина произносимых им предложений и т. д. Собран большой и интересный фактический материал, хорошо разработана методика его сбора, но теоретическое осмысление полученных результатов часто оказывается недостаточным.

Литература

Алпатов В. М. Книга «Марксизм и философия языка» и теория языкознания // Вопросы языкознания, 1995, № 5.

Алпатов В. М. Предисловие // Языкознание в Японии. М., 1983.

Неверов С. В. Социально-языковая практика современной Японии. М., 1982 (книга посвящена школе языкового существования).