Был август; кончилась уборка хлеба. У подъезда Новоспасского дома остановилась карета старшего брата Евгении Андреевны Афанасия Андреевича Глинки, и из неё вышел Афанасий Андреевич, одетый с иголочки, и нарядная, шуршащая шелками, в широком салопе жена его Елизавета Петровна. За ними на телегах следовал крепостной оркестр.
Садилось солнце; к террасе подошли жницы с громадным снопом, украшенным цветами. Низко кланяясь, поднесли они этот сноп господам и, чтобы забавить гостей, затянули песню:
Ой, ты, сад, виноград,
Зелёная роща...
Из окна слушает Миша, и нежат ему душу родные звуки.
— Плясовую! — командует Иван Николаевич.
И две плясуньи выходят в круг, машут белыми платочками и под балалайку откуда-то появившегося парня плывут лебёдушками... Жниц угощают на кухне, и в столовой для господ готов великолепный ужин, и в то время как помещики подходят к дамам, чтобы вести их к столу, десятилетний Миша, забившись в уголок, не спускает глаз с оркестра дяди.
Что делали эти люди, возившиеся около своих труб, больших и маленьких, водившие смычком по скрипкам и ещё каким-то большим инструментам? Когда они начинали играть — звуки были ужасны. Миша морщился и затыкал уши руками. Но что это? Звуки вдруг сделались нежными и мягкими; Миша опускает руки и слушает; глаза его блестят. Знакомые звуки; где он их слышал? А, да, в девичьей, и от няни Авдотьи, когда она ему пела русские песни. Или это одна из тех мелодий, что он слышал сейчас от жниц?
Детское ухо ещё не улавливало искажений, которые были неизбежны при тогдашнем «иностранном» направлении музыкального творчества. Народная песня была чужда даже русским музыкантам-специалистам, воспитанным на иностранных мелодиях. Искажёнными являлись и русские песни, исполнявшиеся за ужином в Новоспасском, но чуткое ухо Миши ловило в них основную родную мелодию, которая глубоко трогала сердце, и он слушал затаив дыхание...
Музыка смолкла; гости задвигали стульями. Миша очнулся; он не помнил ни ужина, ни разговора, ни звона бокалов, не помнил ничего, кроме мелодии, звучавшей у него в душе.
А вот опять заиграла музыка...
— Кадриль! — кричит громко какой-то молодой франт в голубом фраке, и Миша видит, как гости строятся в пары.
Снова плывут звуки. Экосез, матрадур, кадриль, вальс, англэз, pas de châle, мазурка, которая только что входила в моду...
Миша незаметно, бочком, пробирается к оркестру. Вон у того, что держит маленькую флейту — «piccolo», — такое доброе лицо... Теперь он положил её и отдыхает, ожидая своей очереди. Ну да, сейчас повторение мелодии...
Миша тихонько дотрагивается до руки старого флейтиста и говорит мягким, полным мольбы голосом:
— Можно? Позволь, пожалуйста...
Старик не может отказать. Он боится фальши, но глаза ребёнка так молят, что он с лёгким колебанием протягивает флейту.
Какое счастье! Миша подносит её к губам.
Из маленькой дудочки вырываются робкие, но гармоничные звуки. Озадаченный флейтист одобрительно кивает головой.
— Ай да барчук... подумай!
Но Мише хочется попробовать и скрипку. Он просит её у другого музыканта, и тот даёт уже более смело.
— Мишель, спать! — слышит он голос Розы Ивановны и скорее убегает, чтобы взрослые не заметили его в оркестре.
И долго потом, лёжа в постели, Миша слышит музыку в зале.
На другой день, как всегда, был урок рисования. Миша рисовал вяло. Учитель с изумлением взглянул на мальчика.
«Верно, ему хочется спать, потому что он вчера поздно лёг», — подумал архитектор и не сделал мальчику никакого замечания.
На другой день повторилась та же история.
«Удивительно слабый ребёнок — немного меньше поспит и уже выбит из колеи!» — подумал архитектор.
А бедный рисунок был на этот раз затушёван до того черно и небрежно, что учитель наконец решил сделать ученику серьёзное замечание. Только что он хотел начать свою речь, как увидел, что Миша снова закрыл глаза и, раскачиваясь и в такт стуча пальцами о стол, запел вполголоса мелодию, слышанную за ужином.
— Что это за выдумки? — спросил учитель недовольно. — Ты пришёл учиться рисованию или распевать?
Мальчик открыл глаза, растерянно взглянул на учителя, и мягкая улыбка появилась у него на губах.
— Ты и не рисуешь потому, что всё только и думаешь о музыке!
— Что ж делать, — отвечал маленький Глинка, — музыка — душа моя.
И это было сказано так горячо, искренне и добродушно, что у учителя не хватило духу бранить или наказывать ребёнка.
Скоро Миша начал так называемые «правильные» уроки музыки. Из Новоспасского исчезла Роза Ивановна, а на её место приехала учительница «с музыкой».
Миша первый увидел в окно приехавшую новую учительницу. Поленька примчалась из соседней комнаты:
— Видел?
— Видел.
— Какая она? Старая? Злющая?
— Н-н-не знаю...
А новая учительница, Варвара Фёдоровна Кляммер, уже входила в комнату. Это была барышня, окончившая Смольный.
— Страшная! — прошептала Поленька.
— Где у детей стол для занятий и шкаф для книг? — спрашивала Варвара Фёдоровна у Евгении Андреевны после первых слов приветствия.
Она увидела, что книги разбросаны, в чернильнице высохли чернила, а в шкафу беспорядок, поморщилась, и строгое лицо её приняло недовольное выражение.
— Я люблю порядок, дети, и не люблю небрежность.
И тут же начала убирать комнату; скоро всё было
на местах.
— Уроки должны начинаться минута в минуту! — скомандовала она.
— Уж это как вы найдёте нужным, — отозвалась Евгения Андреевна.
— И сейчас же я начну экзаменовать детей; посмотрим, что-то они знают.
Дети знали очень мало: Роза Ивановна занималась с ними главным образом практикой французского языка, и Варвара Фёдоровна решила прибрать учеников к рукам. Она преподавала русский язык, французский, немецкую грамматику, географию и всё заставляла учить наизусть.
— Надоело учить вдолбёжку, — жаловалась Поленька Ирине Фёдоровне. — Счастливая Катя — она бросила учиться и занимается только рукоделием да немного у отца Иоанна. У него не страшно: он — добрый. А наша придумала ещё нас учить диалогам.
— Каким таким ещё диалогам?
— Велит мне разговаривать за уроками с Мишей: он спрашивает у меня урок, я ему отвечаю, он добавляет, и всё вдолбёжку, слово в слово. Такая скука!
— Верно, так надобно, деточка! — утешала Поленьку добрая Ирина Фёдоровна.
Дети ненавидели уроки Кляммер, но подчинялись ей беспрекословно.
— За фортепиано! — коротко командовала Варвара Фёдоровна.
В зале немного холодно. На дворе сеет мелкая снежная крупа. Сухая фигура Кляммер стоит возле фортепиано и отсчитывает такт. Как скучны для Миши её упражнения; то ли дело мелодия оркестра дяди Афанасия...
— Раз-два, раз-два... Зачем смотришь на клавиши, я говорю? Смотри вверх и играй! Опять посмотрел? Ну, погоди!
На следующий урок Варвара Фёдоровна приносит доску. Она как-то искусно приделывает её над фортепьяно и злорадно говорит:
— Ну, теперь попробуй смотреть на клавиши, я их закрыла.
Дети играют теперь, не видя клавиш, и едва только ошибутся, карандаш в руках девицы Кляммер больно ударяет их по пальцам. Так их учили играть не глядя на клавиши.
От этой скучной музыки Мишу ещё больше тянуло к «дядиным музыкантам».
Канун Рождества, памятный «Евгениев день», — именины Евгении Андреевны. В этот день, конечно, съедутся в Новоспасское все окрестные помещики, и дядин оркестр уже тут. Мише почти двенадцать лет, и его заставят, конечно, танцевать: Варвара Фёдоровна обучала детей и танцам.
Становятся в пары; в люстре мигают жёлтые огоньки восковых свечей. Именинница в новом парадном платье с сиреневыми лентами, сияя улыбкой, ведёт за руку маленькую девочку в белом платьице и в узеньких туфельках. На лбу у девочки дрожат локончики; глазки жадно следят за толпой, а ножки выплясывают в такт сами собой. Евгения Андреевна ищет ей кавалера, и выбор её, конечно, пал на Мишу — ищет она и не находит: мальчик незаметно юркнул за спину контрабаса.
Маленькую девочку кружит другой кавалер, сын соседа; она удовлетворена. А Миша, весь отдавшись звукам, не слышит, как его зовут. Ведь он любит музыку оркестра больше всего на свете! И вдруг видит совсем близко гневное лицо отца.
— Ты что это, в музыканты к дяде нанялся? Крепостных людей для этого мало, что ли? Или ты забыл, что непристойно оставлять гостей? Какой же, скажи на милость, из тебя выйдет благовоспитанный дворянин, ежели ты не сумеешь даже провести даму в экосезе? Сию же минуту ступай и пригласи Lise.
И неуклюжая не по летам маленькая фигурка Миши неохотно, вяло двигается к стулу крошечной дамы, на которую ему указал отец.