Сумрак вечера надвигался. Леонардо сидел в мастерской учителя, погруженный в глубокую думу. Боттичелли читал ему книгу, и голос его звучал вдохновенно и страстно. Леонардо смотрел пристально, не отрываясь, в одну точку, и, когда Боттичелли опустил книгу, он не переменил позы.

– Я вижу Беатриче, – сказал он как-то странно, загадочно, – вот она, Сандро! Вот это неземное блаженное существо дантовского рая!

И Леонардо торопливо набросал рисунок на бумаге. Из-под его угля выходило странное существо, но замечательнее всего в этом существе были глаза, далеко отставленные друг от друга, с мечтательным неземным взглядом…

– Что она видит, Сандро?

– Она видит Бога, – отвечал убежденно Боттичелли.

Образы дантовской «Божественной Комедии» теснились в душе Леонардо беспорядочным роем. Давно уже Сандро ушел со своей любимой книгой, а Леонардо все сидел, глубоко задумавшись над бумагой, и делал наброски. В голове его родилась другая картина из того же Данте – «Воскресение Христа».

Картина вышла прекрасной, хотя и страдала исторической неточностью и несогласием с евангельским текстом. Для современного вкуса может показаться весьма странной идея сделать свидетелями воскресения Христа лиц католического духовенства в дьяконском облачении и благочестивую христианку, весьма мало похожую на женщин, сопутствовавших Христу. Но Леонардо взглянул на это иначе. В лице Христа он изобразил воплощение христианской идеи и хотел показать, что евангельское сказание о воскресении можно применить ко всякой эпохе, когда только существовали искренно верующие в это событие. Впрочем, в то время такие погрешности против исторической правды не казались странными: у всех великих итальянских художников мы видим то же самое. Лучшей частью картины является образ святой Лючии. Лицо ее, резкое, почти грубое, некрасиво, но чудное выражение глаз заставляет забывать это. Глаза святой Лючии – глаза мученицы, одухотворенной беспредельной восторженной любовью к Христу, которая заставила ее без трепета идти на смертную муку. Другая прикрытая фигура – патрона Винчи-Леонардо, выражающая твердую веру и радость. «Воскресение Христа» находится в Берлинской картинной галерее.

Теперь Леонардо был далеко не тот мальчик, который помогал когда-то учителю написать ангела для «Крещения Господня». Художник много пережил, многому научился. Целый ряд путешествий по Италии принес ему много пользы. Его тетрадки и альбомы были испещрены многочисленными набросками и заметками. Из рисунков сохранилось немного, но и по ним мы можем достаточно ясно судить, с какой тщательностью изображал Леонардо все, что обращало на себя его внимание: фигуры животных, деревья, от дельные листья кустарников, травы, различную утварь… Эти подготовительные работы принесли художнику много пользы. У Верроккьо Винчи пробыл после окончания учения еще около пяти лет.

На вилле Кареджи, около Флоренции, жил широкой жизнью Лоренцо Медичи, прозванный Великолепным. В его роскошном дворце пиры сменялись пирами; аллегорические процессии, устраиваемые лучшими художниками Флоренции, сменялись блестящими турнирами, гремевшими далеко за пределами Италии. На эти турниры съезжались все знатные гости итальянских государств, вельможи, герцоги, рыцари из далеких чужеземных стран.

Рисунок Леонардо да Винчи

Леонардо не пропускал турниров. Он любил этот блеск и шум, любил красоту, отвагу сражавшихся рыцарей. Он наслаждался зрелищем красивых движений, сверканием стальных лат и горящих отвагой глаз; он любовался лицами прекрасных дам, смотрящих с высоты своих почетных мест на бьющихся во славу их рыцарей; он любовался этими лицами, оживленными выражением то страха и скорби, то жгучего любопытства, то беспредельного торжества. И Леонардо неизменно вынимал свою верную спутницу – записную книжку – и заносил в нее портреты рыцарей и дам.

Еще в то время, когда Леонардо был учеником Верроккьо, он увлекался празднествами, устраиваемыми могущественным Лоренцо. Особенно памятен был ему знаменитый турнир, на котором участвовали все красивейшие юноши Флоренции. На этом состязании Лоренцо гарцевал перед прекрасной Лукрецией Донати, а покойный брат его, Джулиано, в серебряной кольчуге и шитом серебром и жемчугом костюме, в шапочке, осыпанной драгоценными камнями, красовался на своем горячем коне перед прелестной Симонеттой, которая была тогда ему дороже самой жизни… И Леонардо с увлечением нарисовал красавицу Симонетту и ее рыцаря – красавца Джулиано, который скоро пал жертвой кровавого заговора.

Во Флоренции, как и во всех итальянских городах того времени, между знатными фамилиями, желавшими первенствовать, шла вечная упорная борьба. Флорентийская фамилия Пацци давно уже враждовала с родственной ей фамилией Медичи и оспаривала у последних власть и могущество в родном городе. За эту вражду пришлось первому поплатиться жизнью Джулиано Медичи, когда-то изображенному Леонардо в момент высшего счастья: он пал, пронзенный кинжалом в сердце в храме Санта-Мария дель Фьоре во время обедни. Тяжело раненный Лоренцо укрылся тогда в ризнице, и это спасло его. После заговора флорентийцы пришли в неописуемую ярость. Имя Медичи сделалось для них священным.

– Смерть собакам Пацци! Смерть гнусным заговорщикам! – стоном стояло над городом.

Городской совет объявил 400 смертных приговоров. Заговорщики были подвергнуты пытке и повешены. Самый смелый из них, Бернардо Вандини, бежал в Константинополь, но был выдан султаном и казнен. И Леонардо, присутствовавший при казни, занес страшную картину в свою записную книжку.

Заговор Пацци только усилил могущество Лоренцо Великолепного, окружил его ореолом чего-то священного. Он употреблял все усилия, чтобы поддержать свое значение. Блеском двора он рассчитывал ослепить своих сограждан, прогреметь во всех христианских землях и показать народу свою благость и свое могущество. Лоренцо хотел доказать республике, что он необходим ей как правитель, и мало-помалу, распуская тонкие сети политической игры, стать неограниченным монархом Флоренции. С одной стороны, покровительствуя науке и искусству, собирая вокруг себя все, что было замечательного и талантливого, Лоренцо старался приобрести преданность лучших людей страны; с другой стороны, устраивая многочисленные празднества для простого народа, он покупал его рабскую покорность. Он окружил себя таким ореолом величия, что заставлял невольно преклоняться перед собой. Этот гениальный честолюбец, просвещенный тиран, и все-таки тиран, тонко и ловко забирал в свои руки независимость и свободу Флоренции. И таким образом он являлся настоящим монархом свободной республики. На вилле Кареджи постоянно принимались блестящие посольства; к Лоренцо стекались итальянские и немецкие вельможи, князья, герцоги; ему присылались богатейшие дары из от даленных государств Востока. Раз посольство от восточного султана преподнесло в дар Лоренцо Медичи множество драгоценных подарков и в числе их жирафа и прирученного льва. Лоренцо, любивший блеснуть перед толпой, устроил на городской площади оригинальную охоту. Дикие кабаны, лошади, быки, собаки, лев и жирафа, выпущенные на свободу, должны были вступить в смертельный бой… На знаменитый маскарад «Торжество Камилла», на который съехалось множество кардиналов, Лоренцо хотел достать у папы слона, но тот, вместо слона, занятого в это время в другом месте, послал Медичи двух леопардов и барса. При этом папа весьма сожалел, что его сан не позволяет ему явиться на это великолепное зрелище.

Такие бесконечные забавы, праздники, турниры охватывали всех вельмож ненасытной жаждой зрелищ; казалось, итальянцы хотели превратить всю свою жизнь в одно непрерывное карнавальное празднество. Другие заботы перед этой казались им просто вздором. Наслаждаться – и наслаждаться благородно, величественно, умом, чувствами и особенно глазами, – вот каковы были их желания. Таким, прежде всего, являлся, и глава Флорентийской республики.

Лоренцо Великолепный, окруженный знаменитыми итальянскими поэтами, учеными и художниками, принял к себе талантливого Леонардо да Винчи на жалованье и предоставил в его распоряжение мастерскую в саду Медичи, находящемся вблизи площади Святого Марка. В этом саду помещались мастерские художников, хранились статуи и небольшая коллекция древностей.

Лоренцо с глубоким вниманием относился к молодому художнику, но этого было мало для Леонардо. Он чувствовал себя неудовлетворенным. Флоренция была слишком избалована художниками первой величины, а Леонардо не хотел занять в ней одно из второстепенных мест. К тому же республика изнемогала, обуреваемая политическими интригами, вечно ненасытной борьбой и заговорами отдельных личностей и целых партий. Все это было чуждо душе углубленного в незыблемые мировые вопросы Леонардо, которому тонкая сеть людских расчетов, мелкого и крупного честолюбия, страстей и вражды казалась мелкой и ничтожной. Для него существовали лишь искусство и наука, и только они должны были пережить все временное и случайное.

Художник задыхался в душной атмосфере придворных празднеств, на которых он играл роль жалкого орудия прихотей богатого банкира Лоренцо Медичи. Он жаждал деятельности более широкой; он стремился туда, где нашелся бы правитель, для которого он стал бы необходимым.

Леонардо уже минуло тридцать лет. За это время в семье его произошло много перемен. Бедному Пьеро да Винчи положительно не везло: его маленькая Франческа, эта девочка-мать, отправилась в могилу вслед за Альбиерой. И Пьеро так же невозмутимо решил взять в свой дом новую хозяйку. Он женился на Лукреции ди Кортежьяни, которая была моложе своего пасынка Леонардо. Леонардо отнесся к новой женитьбе отца совершенно равнодушно: ему только жаль было Франческу, славного товарища его отроческих лет и юности.

Раз как-то за Леонардо явился слуга Лоренцо Великолепного. Молодой художник немедленно отправился в палаццо Медичи. Массивные мраморные лестницы вели к жилым покоям, довольно неуклюжим и мрачным. Шаги Леонардо звонко раздавались на каменных плитах узорчатого пола. В одной из комнат, на высоком резном кресле, обложенном мягкими подушками, сидел Лоренцо. Маленький паж почтительно доложил о приходе мессера Леонардо.

– Пусть войдет! – сказал Лоренцо, на минуту оживляясь. – А, здравствуй, любезный мессер Леонардо! От всей души рад тебя видеть. Как бы ты думал, зачем я тебя звал?

– Я думал, насчет стихов вашей светлости… – начал равнодушно художник.

– Нет, не стихи. Хотя стихи – это очень кстати. Ты говоришь про мою песнь:

Ты про эту песню, мессер Леонардо? А я про другую: я надумал послать тебя в Милан к моему другу, светлейшему герцогу Лодовико ди Моро.

Леонардо поднял ясные равнодушные глаза и пристально посмотрел на вельможу.

– Зачем это угодно вашей светлости? – спросил он просто.

Лоренцо несколько минут молчал и, хмурясь, играл кистью своей шелковой подушки.

– Тебе это все равно, наконец, – произнес он уклончиво. – Довольно и того, что тебе будет там лучше. У нас все здесь переменилось, и вместо ярких цветов мы должны были бы украшать наши дворцы черными флагами.

Лоренцо поник головой и с грустью смотрел на свои блестящие покои с позолотой на расписных потолках, со стенами, украшенными дорогими восточными коврами и аллегорическими картинами, на всю эту роскошь мраморных статуй среди торжественного безмолвия портретов предков… В его голове мелькнуло тяжелое воспоминание об ужасной смерти несчастного брата Джулиано, погибшего два года назад.

Лоренцо заметил на лице Леонардо выражение у довольствия, когда предложил ему ехать в Милан: Милан представлялся воображению художника тем городом, который был способен удовлетворить его стремлению к широкой деятельности.

– Я вижу, что мое предложение тебе по вкусу, – сухо засмеялся Лоренцо. – Это доказывает, что ты не особенно будешь грустить о нашем дворце. Что ж, все к лучшему. Мне же хочется выказать расположение к моему брату и другу, светлейшему герцогу Сфорца, и для этой цели, право, я не найду человека лучше тебя. Ты поедешь, мессер, моим послом в Милане и передашь от меня герцогу лютню, при сем, конечно, сумеешь показать ее превосходные качества, а еще больше свои превосходные таланты инженера и архитектора. Ну, что же ты на это скажешь?

Леонардо задумался.

– Я попрошу у вашей светлости несколько дней для размышления.

– Для размышления? Хорошо. Я знаю, ты над всем любишь размышлять. Ну, да это твое дело, но только размышляй не особенно долго. А теперь я больше тебя не держу мессер Леонардо, ступай; да скажи, доволен ли ты своим помещением? Я не хочу, чтобы кто-нибудь был у меня недоволен…

Рисунок Леонардо да Винчи

И величественным жестом вельможа простился с художником.

Леонардо сидел в своей мастерской, с глубокой задумчивостью устремив взгляд в окно, на темную листву кипарисов сада Медичи. Ночь была тихая, благодатная, и легкий ветер доносил до художника шелест померанцевых деревьев и аромат их молочно-белых цветов.

Леонардо думал о Милане и герцоге Сфорца, и в глазах его уже не было нерешительности. Напротив, они смотрели бодро и уверенно. Наконец он взял перо и начал писать.

«Пресветлейший государь, – писал Леонардо, – приняв во внимание и рассмотрев опыты всех тех, которые величают себя учителями в искусстве изобретать военные снаряды, и найдя, что их снаряды не отличаются от общеупотребительных, я, без всякого желания унизить кого бы то ни было, постараюсь указать Вашей светлости некоторые принадлежащие мне секреты, вкратце перечислив их:

I. Знаю способ постройки легких, очень удобных для перевозки мостов, благодаря которым можно преследовать неприятеля и обращать его в бегство, и еще других, более прочных, которые могут противостоять огню и приступам и которые к тому же легко устанавливать и разводить…»

Он писал долго, перечисляя массу познаний, касающихся военного дела, говорил, что умеет делать пушки, мортиры, умеет копать рвы и подземные ходы без малейшего шума, умеет строить корабли и сооружать снаряды, годные для морского сражения. Потом он приступил к перечислению своих мирных занятий:

«X. В мирное же время считаю себя способным никому не уступить как архитектор в сооружении общественных и частных зданий, в устройстве водопроводов.

Я могу заниматься скульптурными работами из мрамора, бронзы и терракоты; по части живописи я могу поравняться со всяким другим, кто бы он ни был. Я обязываюсь, кроме того, от лить из бронзы статую, чтобы увековечить память Вашего отца и славного рода Сфорца. А если что-либо из вышеупомянутого показалось бы Вам невозможным или невыполнимым, то предлагаю сделать опыт в Вашем парке или в другом месте, где угодно будет Вашей светлости».

Это письмо не есть письмо хвастливого человека, который не может выполнить то, что обещает. Леонардо хорошо знал свои силы, а длинный перечень его талантов как военного инженера помог бы художнику поступить на службу к герцогу миланскому. Одной лютни, посылаемой Лоренцо Медичи, пожалуй, было мало, чтобы прочно устроиться в Милане.

Эта лютня была сделана руками самого Леонардо. Он отлил ее из чистого серебра в форме лошадиной головы. Новая своеобразная форма была рассчитана так, чтобы придать звуку больше силы и приятности.

Отъезд в Милан был почти решен, по крайней мере для Леонардо. Он ждал только благосклонного ответа от Моро, и ответ не заставил себя долго ждать. Но что за личность был Лодовико и почему Леонардо так стремился к нему?

Они были точно созданы друг для друга.

Лодовико Моро происходил из плебейского рода Сфорца. Родоначальники его еще в XIV веке были простыми землепашцами. Эти выскочки мало-помалу, благодаря ловкости, достигли высших степеней почета и власти, и один из них, Франческо Сфорца, конную статую которого собирался отлить Леонардо, силой и интригами завладел после смерти своего тестя, герцога миланского, не принадлежащим ему по праву герцогством. Франческо был красив, умен, отважен; многочисленные победы прославили его и покорили сердца солдат. И эта любовь вместе с интригами повергла к его ногам герцогство Миланское. Чернь на плечах несла из собора родоначальника своих будущих тиранов…

Франческо умер, и власть должна была по наследству перейти к развращенному до мозга костей, жестокому сыну его Галеаццо-Марии, слава о безумных выходках которого разносилась далеко за пределами Италии. Этот тиран в одну ночь заставлял расписывать фресками целую залу и из-за малейшего подозрения приговаривал к смерти самых близких ему людей. Любимым его зрелищем была страшная, им выдуманная казнь: безумный герцог приказывал зарывать осужденных в землю по шею и кормить их нечистотами. И, когда тела несчастных содрогались от нечеловеческих страданий, Галеаццо наслаждался… Три смелых юноши решили, жертвуя своей жизнью, избавить родину от бесчеловечного угнетателя и умертвили его в церкви… За это их подвергли ужасной мучительной смерти…

После смерти Галеаццо-Марии герцогская власть должна была перейти к его сыну Джованни-Галеаццо. Но Лодовико Моро, второй сын Франческо Сфорца, далек был от мысли уступить племяннику Милан без борьбы. Он сделал попытку захватить власть и за это был изгнан в Пизу, но скоро нашел себе столько сильных приверженцев, что вернулся обратно регентом Милана. Он не отнял прав у своего племянника, но сделал из него послушное орудие своих замыслов.

История раздоров, смут и низких заговоров, которую мы видим в Милане, повторялась решительно во всех частях Италии. Весь полуостров распадался на отдельные государства, и все правители их смотрели друг на друга как на заклятых врагов.

Вечно враждуя между собой, от дельные области призывали на помощь иностранцев, которые грабили не только противников, но и союзников. Никто не думал о единстве погибающей, ослабленной страны. Изнеженность и постыдная жажда роскоши, ради которой не брезговали никакими средствами, охватили всю Италию, подавили все лучшие человеческие чувства. Папы не отставали от простых смертных, не стыдились поругания своего священного сана. Все покупалось за деньги: слава, почести, папская тиара. Именем Бога папа отпускал за деньги грехи. «Милосердый Бог не желает смерти грешников, – глумились папские прислужники, – пусть они платят и живут». И наместники Христа не останавливались даже перед убийствами. Один из них, чтобы продлить свою угасающую жизнь, приказал убить трех младенцев и перелить в свои старые жилы их свежую, здоровую кровь.

Эта ужасная картина всеобщего упадка имела только одну светлую сторону: тщеславие побуждало от дельных правителей щегольнуть перед врагами не только внешним могуществом, но и развитием в своих областях наук и искусств, как нигде в Европе. При помощи этих сильных покровителей возникли и расширились итальянские университеты, давшие немалое число выдающихся ученых.

Вот какие условия жизни создали Лодовико Моро. Этот человек обладал всеми пороками своего века. Изнеженность, ненасытная жажда наслаждений, страшное властолюбие, двоедушие, коварство и жестокость были присущи ему, как и вообще всем тиранам того времени. Он не останавливался ни перед какими средствами для достижения своих целей, а цели его всегда касались его личного благополучия. Но у Лодовико был свой идеал государя, к которому он стремился.

«Государь, – говорил Моро, – должен быть умен. Он не смеет бездействовать, но должен неустанно заботиться о благе своих подданных. Слава – это его святыня, девиз. Государь должен стремиться к великим делам».

И стремясь сделать Милан средоточием умственной жизни Италии, он окружал себя учеными, поэтами, инженерами, художниками. Он сам превосходно знал латынь. Университет в принадлежащем ему городе Павии Моро сделал одним из главных центров итальянской образованности, а с блеском его двора вряд ли мог поспорить кто-нибудь из итальянских государей. Поэты прославляли в выспренних сонетах славу и величие Лодовико; Моро сооружал здания, которым по красоте едва ли были равные; над ними работали славнейшие архитекторы и инженеры Италии. Талантливые музыканты услаждали слух Моро игрой на флейте, лире, пели ему вдохновенные импровизации, и в такие минуты душа Лодовико делалась доступной лучшим и благороднейшим чувствам… Это была одна часть двойственного человека, проникнутая глубокой, чуткой и страстной любовью ко всему прекрасному; это была искра Божья, которая ярко вспыхивала, разбуженная вдохновенными звуками или прекрасным зрелищем. Но проходил момент, впечатление ослабевало, и в Лодовико просыпался прежний зверь…

Леонардо своим глубоким умом понял герцога, видел хорошо эти две души, так странно совмещенные в одном теле. Когда он решил соединить свою судьбу с судьбой Моро, не холодный расчет руководил им: он не мог найти лучше этого принца, который жаждал славы, интересовался всеми науками и стремился оправдать свою тиранию тем, что сделал Милан первым городом Италии. Леонардо прежде всего хотел действовать; он знал, что сделается необходимым для Моро, что тиран подчинится его влиянию. В Моро хотел отыскать он лучшую сторону его двойственной души, найти в ней самые чуткие струны и играть на них во имя всего благородного и прекрасного. Это была его сила, его призвание, и он крепко верил, что сумеет достигнуть всего.

Отъезд в Милан был решен.