Великий день наступил. После многомесячных раздумий и сомнений Хюррем наконец приняла решение. Шаг был необходим для того, чтобы полностью стереть из жизни Сулеймана имена Ибрагима и Гюльбахар.

«Назовут ли меня предательницей? Осудят ли за то, что я отказалась от родной веры? Совершаю ли я грех?» – спрашивала она себя последний раз. Нет, ничто не могло считаться грехом, если она совершала это ради своих шехзаде. К тому же с чего бы этому решению быть греховным? Ведь разве не сам Господь позволил ей так поддаться чарам новой веры? К тому же ей нет никакого дела до того, что о ней говорят. Как может быть грехом то, что мать борется за жизнь своих детей, за их власть и славу?

Когда шейх-уль-ислам Али Джемали-эфенди вошел в ее покои, она сидела за решетчатой ширмой. Хотоза у нее на голове не было, рыжие волосы закрывал алый вышитый платок. Мерзука сидела у ног своей подруги.

– Прошу меня простить, ходжа. Это мне следовало прийти к вам. Но мы попросили привести вас. Простите.

– Кто мы такие, чтобы прощать рабу Аллаха? – отозвался старик. – К тому же мы не можем никого судить за то, что нас позвали ради благого дела. Это гордыня. А наша религия осуждает и гордыню, и гордецов. Очевидно, то, что ты собираешься сказать, принесет благо.

– Нам прежде хотелось спросить о том вас.

– Иншаллах, мы сможем достойно ответить на ваш вопрос.

«Ну давай же, – сказала себе Хюррем, – делай, что решила. Тебе давно пора сжечь все мосты в прошлое». Она глубоко вздохнула и сказала:

– Я хочу стать мусульманкой, но я не понимаю священный Коран.

– Разумеется. Ведь ты не знаешь его языка.

– Да, не знаю. Но как бы вам сказать… Его слова очень сильно действуют на меня.

Шейх-уль-ислам задумался. Ходжа долго молчал и наконец сказал:

– Скажи яснее, что ты чувствуешь, когда слышишь слова Корана?

Вопрос был очень трудным. Ведь Хюррем и сама многие месяцы не могла на него ответить:

– Как бы вам сказать… Я чувствую, что он как-то действует на меня. Я ничего не понимаю, но такое чувство, будто понимаю все. Мое сердце начинает колотиться быстрее, душа наполняется светом. Мне хочется…

– Смелее, дочка. Чего тебе хочется?

– Мне хочется плакать.

Как красиво и просто рассказывала эта русская о зове к истинной вере, полученном ее душой от Всевышнего.

– Но вслед за тем, – прошептала Хюррем, – мне становится страшно. Ведь я христианка. Неужели я совершаю грех?

– Почему ты думаешь, что совершаешь грех?

– Я боюсь, что я совершаю великий грех, потому что мне очень нравятся и азан, и Коран. Но, наверное, думать об этом тоже грех.

Лицо пожилого человека осветилось улыбкой. На какое-то время он задумался, а затем сказал: «Ни то ни другое не может считаться грехом, дочка». Он поднял голову, словно бы указывая на небо: «Большое счастье, что Аллах показал тебе свое расположение. Ты должна радоваться, а не бояться. Всевышнему было угодно привести тебя на перепутье. А сейчас он тебе говорит, что перед тобой два пути. Если хочешь, продолжай идти тем путем, которым ты шла до сегодняшнего дня. Но если твой внутренний голос говорит тебе о том, что второй путь, который я показал, дарует тебе покой и счастье, смело вступай на него. Ты должна выбрать свой путь, доченька. Но, прежде чем ты сделаешь этот выбор, тебе необходимо хорошо подумать…»

Хюррем пыталась разглядеть из-за ширмы глаза пожилого ходжи, прикрытые поседевшими бровями и ресницами.

– Я уже выбрала свой путь, ходжа-эфенди. И теперь передо мной новый путь, – сказала она.

Из-за ширмы ей удалось разглядеть, как зашевелились губы Али Джемали-эфенди. Кажется, он молился.

– Однако, – продолжала Хюррем, – я не знаю, что требуется, чтобы идти по этому пути. Ведь я не знаю даже языка.

– Знаешь ли, доченька, ты сама уже ответила на все свои сомнения. Ведь важно то, что происходит у тебя в сердце, а не то, что ты не можешь читать на чужом тебе языке. Вера важнее всего.

Хюррем так волновалась, что крепко сжала руку Мерзуки, чтобы успокоиться. Помолчав немного, Али Джемали-эфенди подал голос: «Позволь, я задам тебе один вопрос».

Голос ходжи-эфенди звучал мягко:

– Ты уже сказала о своих пожеланиях, но я должен сам спросить тебя – ты в самом деле хочешь перейти в ислам?

Хюррем, ничуть не колеблясь, ответила: «Да!»

– Я спрашиваю еще раз, доченька, ты хочешь стать мусульманкой?

– Да, господин.

– Я все верно расслышал, ты сказала да?

– Я хочу стать мусульманкой, ходжа.

– Ты хочешь этого только потому, что тебя взволновали слова священного Корана?

– Я чувствую, что на это есть воля Аллаха, ходжа-эфенди. По его милости я стала матерью четверых детей. При рождении каждому из них прочитали азан. Мои дети – мусульмане. Так как же может мать детей, которая подарила им жизнь, оставаться христианкой?

Али Джемали-эфенди тихонько кашлянул и поправил ее: «Жизнь дарует один Аллах».

– Я хотела сказать другое, – тихо произнесла Хюррем. – Я чувствую себя мусульманкой.

Губы пожилого человека вновь беззвучно зашевелились. После этого он приблизился к ширме:

– Скажи мне, доченька, а наш султан Сулейман Хан знает ли о твоих желаниях?

Хюррем отрицательно покачала головой, но, поняв, что ходжа не видит ее, тихонько ответила: «Нет».

– Тебе ведомы столпы ислама?

– Я знаю, их пять, – ответила Хюррем и тут же перечислила все, чему научила ее Мерзука.

– Ты говоришь, что ничего не знаешь, доченька, но сама уже сделала первый важный шаг.

– Я никому не говорила, но на прошедший Рамадан я соблюдала пост. Я знаю несколько молитв. Я не понимаю их, но умею их читать. Я научилась совершать намаз.

– Самое важное – основы веры. Насколько они крепки, настолько крепким будет и здание твоей веры, которое ты на них построишь. Вскоре ты научишься понимать эти слова. А сейчас скажи мне, раз уж ты выучила пять столпов ислама, что является главным условием для того, чтобы стать мусульманином?

– Священная шахада, свидетельство, которое необходимо произнести.

– И ты готова его произнести, доченька?

– Готова, но у меня есть последний вопрос.

Хюррем подошла к самому сложному моменту разговора. С ответом на вопрос, который она собиралась задать, было связано все. Она ждала ответа, чтобы решиться окончательно.

Мерзука, правда, уже дала ей ответ, но теперь Хюррем хотела услышать его и от духовного лица. Если все, что говорит шейх-уль-ислам, является законом, то, когда старика об этом спросит Сулейман, он ответит то же самое, и его ответ сослужит Хюррем хорошую службу. Хотя кто знает, может быть, все, о чем она мечтает, вознамерившись принять ислам, и погибнет из-за ответа ходжи-эфенди. К тому же только так можно проверить, любит ли ее Сулейман на самом деле или нет. Если его чувства всего лишь преходящая страсть, делать нечего. Хотя она и подарила ему четверых детей.

– Я тебе слушаю, доченька.

Хюррем запнулась, изо всех сил стиснув руку Мерзуки. Так крепко, что ее ногти ранили девушке ладонь.

– Вопрос мой вот каков. Дозволено ли мусульманке сближаться с мужчиной, если у них не было никаха?

Али Джемали-эфенди покраснел. Он все понял. Вот в чем была главная причина. Ведь Хюррем была простой наложницей. Падишах мог вступать в связь с немусульманкой, однако стоило той принять ислам, как все менялось. «Очень сложная ситуация», – сказал себе шейх-уль-ислам. Вскоре все узнают, что Хасеки стала мусульманкой, и среди подданных разнесется весть, что, несмотря на это, султан Сулейман живет с ней без никаха. Закрыть глаза на это никак не удастся. Султан не сможет забыть о предписаниях шариата, согласно которым не так давно в Касымпаша осудили мужчину и женщину, живущих без никаха. И он не сможет сделать так, чтобы во дворце шариат стал другим. Он не сможет закрыть глаза на прелюбодеяние. «Как жаль, – подумал он, – сейчас Хасеки, которой Аллах указал путь, услышит его ответ и непременно раскается в принятом решении». И все же он должен был сказать правду. Он попытался сквозь отверстия ширмы рассмотреть лицо женщины.

– Нет, доченька, – тихо произнес он. – Мусульманке запрещается жить с мужчиной без никаха. Это прелюбодеяние. Это большой грех.

Воцарилось молчание, которое Али Джемали-эфенди связал с тем, что Хасеки страшно расстроена. Каково же было его изумление, когда по голосу он услышал, что Хюррем счастлива.

– Так, значит, не дозволяется. Так, значит, прелюбодеяние – большой грех.

– И ты по-прежнему хочешь стать мусульманкой, доченька?

– Хочу.

– Ты хорошо подумала о последствиях своего решения?

– Аллах, который указал мне путь, поможет мне преодолеть все препятствия на нем.

– Тогда мне остается лишь выполнить свою обязанность. Выполни первое условие ислама и произнеси имя Аллаха, дочка.

Али Джемали-эфенди сначала услышал шорох ткани, донесшийся из-за ширмы, а затем голос Хюррем, произносивший слова шахады:

– Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – пророк его.

Она выговаривала каждое слово очень тщательно, и голос ее дрожал. Старик сам почувствовал, что волнуется. Он закрыл глаза и принялся читать длинную молитву, а затем произнес: «Прозвучали слова священной шахады, было упомянуто имя Всевышнего, прозвучала клятва в том, что нет другого Бога, кроме Аллаха, и что Мухаммед, да пребудет мир с ним, посланник Его. Мы это слышали собственными ушами, мы свидетельствуем. Пусть все слышат и знают, что Хюррем Ханым по воле Аллаха приняла ислам. Да будет над ней его благословение».

Из-за решетки раздалось всхлипывание: «Да будет доволен вами Аллах, ходжа». Хюррем говорила очень тихо: «Если бы можно было, мы бы поцеловали вашу драгоценную руку». Хюррем не понимала, почему она плачет. Неужели она разволновалась из-за слов, которые произнес ходжа? Хюррем сказала себе: «Все, теперь все кончено. Теперь я по другую сторону. Теперь я сожгла последний мост между собой и своим прошлым. Прощайте, родные холмы. Прощайте, полевые цветы. Прощай, моя деревня, где я ловила бабочек. Прощай, моя родина, где девушки водят хороводы. Обратного пути нет».

– Какое счастье, – весело сказал ходжа, и его слова заставили Хюррем отвлечься от воспоминаний. Казалось, старик чувствовал все, что у нее происходило в душе. «Ты словно бы родилась заново, Хюррем Ханым, – сказал он. – С тех пор как твою душу озарил свет ислама, все, что было у тебя, осталось в прошлом: твое имя, твой язык, твоя вера. Ты изменилась, стала совсем другим человеком. Прошлое предоставь прошлому, чтобы оно не омрачало будущее. Ведь именно ты подарила султану Сулейману, сыну султана Селима Хана, троих сыновей и дочь. Повелитель доволен тобой. Проявляй усердие в своих молитвах и в вере, чтобы и Аллах был тобой доволен. Необходимо забыть прошлое, чтобы жить будущим. Тебя будут помнить не за твое прошлое, а за твое будущее».

Именно этого хотела Хюррем. Теперь судьба окончательно стерла ее прошлое. Александра-Анастасия Лисовская умерла, о Руслане все давно позабыли. Христианский мир называл ее Роксоланой, Султаной ля Росой, но она оставалась Хюррем. Единственной возлюбленной султана Сулеймана.

Мерзука радостно обняла ее.

– Пусть Аллах помогает тебе на всех путях, доченька, – воскликнул старик.

– Ходжа-эфенди, – Хюррем встала и близко подошла к решетчатой ширме, так что стало видно ее лицо. Она держалась за ширму, ее пальцы виднелись в дырочках. – Мы просим вас сообщить это известие повелителю лично.

В ее голосе сейчас слышались и мольба, и приказ. «Она совершенно права, – взволнованно подумал ходжа. – И как это я только пошел на такое?» Он был очень опытным человеком, однако поддался чужой воле. Все произошло в мгновение ока, без дозволения падишаха. А что скажет Сулейман? Но что ему оставалось делать? Он сказал себе: «Пусть воли падишаха не было, но была воля Аллаха». К тому же, будучи лицом духовным, он не мог отказать человеку, который хочет принять ислам. Он не мог сказать – мне нужно посоветоваться с падишахом, посмотрим, разрешит ли он тебе принять ислам. Это было бы настоящим оскорблением воли Аллаха, даже если речь идет о женщине, которая подарила повелителю четверых детей, о возлюбленной султана Сулеймана. «Да какой там возлюбленной, султан любит ее по-настоящему», – сказал старик сам себе. И эта женщина, не сообщив ничего султану, сейчас стала мусульманкой. Али Джемали-эфенди пытался предугадать, какой будет реакция падишаха. Возможно, сначала он обрадуется, но потом, когда поймет, что должен расстаться с Хюррем, сильно разгневается. «Я не могу, – говорил себе старый шейх-уль-ислам, – сказать рабу, перед которым Аллах открыл двери истины: стой, не входи! Именно это я скажу падишаху».

Шейх-уль-ислам кивнул: «Да, мне кажется, так будет лучше».

«Что?! – вскричал падишах. – Правильно ли я тебя понял?»

Хюррем показалось, что прошла тысяча лет, но на самом деле их объяснение заняло не более пяти – десяти минут. По правде, Сулейман с самого начала почувствовал, что происходит нечто странное. Во-первых, тем вечером Хюррем не прикоснулась к вину. Более того, не дала вина и ему, когда он спросил. Она была очень задумчива. Он несколько раз обращался к ней, но она не услышала. Видно было, что она волнуется, и это было крайне непривычно. У нее, кажется, даже дрожали руки. Боялась ли она чего-то? Если бы он не знал Хюррем, он бы так и подумал. Он собрался было спросить, что происходит, но передумал. Султан Сулейман решил, что если Хюррем есть что сказать, то будет лучше, если она сама начнет разговор.

Хюррем была очень красива, даже в своей задумчивости и растерянности. Ее рыжие волосы были покрыты вышитым покрывалом. А ведь Сулейман так любил, когда она по вечерам приходила к нему, свободно их распустив. А тут уже несколько дней она ходила в цветных покрывалах. Она их не завязывала, а просто накидывала на голову.

Ее задумчивость не стерла с ее лица всегдашнюю очаровательную улыбку. Сулейману показалось, что глаза, про которые он уже много лет не мог решить, синие они или зеленые, этим вечером словно бы потемнели. «Ну и пусть, – решил султан. – Такой задумчивой она кажется еще интереснее и еще умнее. Нет надобности ничего скрывать. Я люблю Хюррем».

Он любил ее. Очень любил. Он от всех скрывал, как мучился ее отсутствием под Мохачем.

Он захотел привлечь ее к себе, но Хюррем внезапно мягко отстранилась. Он обиделся, но виду не подал. Должно быть, была какая-то веская причина, потому что Хюррем и самой всегда нравилось подолгу обниматься.

Теперь падишах шутливо спросил: «Что, Хюррем Ханым будет прятать от нас сегодня и свой прекрасный голос?»

Хюррем встала и медленно подошла к нему. Внимательно посмотрев ему в глаза, она минуту постояла перед ним, а затем села перед ним на колени:

– Ваша покорная рабыня Хюррем хочет сегодня вечером кое-что сказать.

– Прекрасно, мы надеемся, что ты хочешь нам рассказать о какой-нибудь новой песне.

– Это не песня.

– Может быть, стих?

– Нет, повелитель, не песня и не стих. У меня есть один важный вопрос. Точнее сказать, несколько вопросов.

– Ах вот как? Ну давай, спрашивай, – кивнул падишах.

– Не беспокоит ли повелителя то, что женщина, которая произвела ему на свет троих шехзаде и одну принцессу, является христианкой?

Падишах застыл с раскрытым ртом. Чтобы не показывать своего изумления, он принялся задумчиво теребить покрывало на голове девушки.

– Нет, не беспокоит. А почему должно беспокоить? С чего ты вдруг заговорила об этом? Твоим молитвам что-то мешает? Ты хочешь ходить в церковь? Только скажи, я немедленно распоряжусь.

Хюррем отрицательно покачала головой.

– Повелитель не предпочел бы, чтобы я оказалась мусульманкой?

– Хюррем Ханым, мы не выбираем людей сообразно их религии. Неужели ты за такое долгое время это так и не поняла? У тебя одна вера, у нас другая.

Хюррем заметила обиду в голосе падишаха. Но стрела уже была выпущена из лука. Теперь ничего невозможно было остановить. У нее так колотилось сердце, что его стук отдавался в ушах. Ей оставалось молиться, чтобы Сулейман этого не заметил. От волнения у нее пересохли губы. «Я хочу сказать, повелитель, – неуверенно сказала она дрожащим голосом, – не было бы лучше, если бы я была мусульманкой, а не христианкой?»

На самом деле Сулейман уже давно понял, что дело серьезное. Его ответы были очень важны для женщины, которую он очень любил. А может быть, и для него самого. Как он мог солгать перед лицом Аллаха? Конечно же, он предпочел бы, чтобы Хюррем была мусульманкой, но если уж Всевышний распорядился по-другому, то что он мог поделать? Кроме того, все и так было прекрасно. Эта христианка подарила ему четверых детей. Четверых мусульман.

Ему неловко было сказать: «Да, так было бы лучше», и поэтому он произнес: «Такова воля Аллаха». Он попытался вложить в голос всю свою нежность, хотя его слова словно бы показывали, что разговор совершенно неважен для него. Однако этого оказалось недостаточно.

– Но разве мой повелитель не был бы счастливее, если бы я стала мусульманкой?

Падишах посмотрел на девушку с нежностью. Теперь не было никакого смысла скрывать истину, которую Хюррем хотела услышать из его уст. «Был бы», – прошептал он.

Печальное лицо Хюррем внезапно осветилось. Из затуманившихся глаз полились по щекам слезы. Но теперь это были слезы радости.

– Ну так пусть повелитель будет счастлив. Хюррем теперь мусульманка.

– Что?!

– Ваша покорная рабыня Хюррем, мать ваших детей, стала мусульманкой.

– Что ты сделала? Что ты сделала?

– Я стала мусульманкой.

– Ты сменила веру только ради того, чтобы сделать меня счастливым?

Хюррем, вытирая с лица слезы и шмыгая носом, пробормотала: «И да, и нет».

– Что значит – и да, и нет?

Хюррем показалось, что она слышит в его голосе довольные нотки.

– Да, потому что я хочу, чтобы повелитель был счастливым. Я не желаю, чтобы из-за меня за его спиной говорили, что любит он неверную. Я также не хочу, чтобы кто-то принижал из-за этого моих шехзаде и мою Михримах. А нет – потому что я уже долгое время чувствую что-то странное. Когда я слышу азан, мое сердце замирает, хотя я не понимаю ни слова…

Падишах обнял ее. Хюррем с заплаканными глазами спросила: «Я смогла сделать счастливым моего султана?»

В ее голосе слышались надежда и некоторое оживление.

– Конечно, смогла. Ты и так делала меня счастливым, а теперь я еще счастливее.

Падишах поцеловал Хюррем в лоб.

– Ты порадовала нас, Хюррем Ханым, да будет доволен тобой Аллах.

Он внимательно посмотрел Хюррем в глаза, и взгляд его помрачнел: «Почему ты раньше нам ничего не сообщила о своем желании?

– Я боялась, что повелитель нам не позволит. Ведь я знаю, какой вы милостивый и милосердный правитель. Вы бы решили, что меня здесь притесняют, и поэтому я хочу сменить веру. Вы бы вновь сказали, что у тебя одна вера, у нас другая. А ведь я и в самом деле услышала зов Аллаха.

– Как ты сумела проделать все это в тайне? Неужели и Валиде Султан ни о чем не знает?

– Не знает.

– Расскажи нам все по порядку, Хюррем Ханым.

И Хюррем все рассказала с самого начала. Падишах внимательно слушал ее. Его брови удивленно поднялись. Он не смог сдержать смеха, когда услышал, что Хюррем во время Рамадана тайком соблюдала пост и в то время, когда другие женщины молились в мечети, тайком сидела снаружи и слушала проповедь. Он также удивился, когда узнал, что совершать намаз и некоторые предписания ислама обучила ее Мерзука. В этом дворце, в каждом камне которого были глаза и уши, Хюррем, оказывается, училась, чтобы стать мусульманкой, и ни одна живая душа об этом не узнала.

Когда султан Сулейман наклонился, чтобы поцеловать губы Хюррем, которую он продолжал сжимать в своих объятиях, произошло нечто совершенно неожиданное. Девушка повернулась и своей рукой прикрыла падишаху губы.

– Нельзя.

– Почему нельзя?

– Потому что я не хочу, чтобы великий султан из-за меня впал в грех и попал в ад. Ведь ложиться в постель с мусульманкой без никаха считается прелюбодеянием и очень большим грехом. Ваша покорная рабыня теперь мусульманка. И одна должна защищать от греха и вас, и себя.

– Кто тебе об этом сказал?

В голосе падишаха впервые звенел гнев. Девушка ничего не ответила, а лишь, наклонив голову, молча стояла перед ним.

Сулейман в ярости продолжал: «А теперь послушай меня! Зачем говорить о том, что и так всем известно?»

Он выскочил из покоев.

Никто не знал, какую партию тем вечером разыграла Хюррем, поэтому обитатели дворца не поняли, почему Сулейман шагал по его коридорам мрачный, как туча. Никто во дворце не знал, какая буря разразится утром.