После утреннего намаза султан Сулейман вихрем влетел в покои Хафзы Султан. Пожилая женщина не помнила, чтобы когда-нибудь она видела сына таким разгневанным. От гнева он даже забыл поцеловать ей руку, а ведь он никогда этого не забывал.

– Разве матушка не должна знать обо всем, что происходит в нашем гареме? – набросился он на Валиде. – Разве наша матушка не должна следить за тем, как живет гарем? Не должна слышать любой звук, любой шорох в нашем дворце? Не должна следить за каждой мухой? Неужели мы напрасно ей доверяем? А ведь мы знаем, что наша матушка даже спит с открытыми глазами. Но ей все равно неведомо то, что происходит во дворце. Хорошо, что у нас есть стража. Ведь так к нам в гарем может пробраться кто угодно, а мы и знать не будем.

В ответ на гневные укоры и яростные вопросы падишаха, метавшегося по комнате, Валиде Султан сказала: «Ты можешь сердиться на меня, сын, за то, что я ни о чем не знала, и я даже признаю твою правоту, но почему тебя так разгневало, что Хюррем стала мусульманкой?» Она взяла Сулеймана под руку и усадила рядом с собой: «Я только рада этому. И мой сын, я уверена, рад больше меня. Но что же его так разгневало?»

Сулейману стало стыдно. Разве можно так кричать на собственную мать? Он поцеловал руку Хафзы Султан и приложил ее к своему лбу.

– Долгих лет жизни тебе и твоему государству, султан, сынок. Да будет тобой и твоим правлением доволен Аллах. Скажи мне все-таки что случилось?

Сулейман рассказал все по порядку. «Вот так обстоят дела, матушка», – закончил он свои слова. Он умолчал о самом важном. Он не смог признаться матери, что Хюррем отказалась приходить к нему в покои.

– Мы часто узнаем о том, что говорят во дворцах Карла V и папы, но совершенно ничего не знаем о том, что делает женщина, которая делит с нами ложе. Вот почему мы гневаемся.

– Ты поблагодарил Аллаха за приятную весть?

– Поблагодарил!

На самом деле этим утром Сулейман даже не мог толком совершить намаз. Он всю ночь провел, не сомкнув глаз.

– Хюррем сейчас очень счастлива. С одной стороны, она рада, что совершила богоугодное дело, а с другой – ее гнетет страх совершенного греха. Лучше бы ты ее не обижал.

– А я ее и не обижал.

Но он знал, что обидел ее.

Хафза Султан рассказала сыну, как Хюррем расчувствовалась, когда Баязиду читали азан, как упрашивала ничего не говорить Сулейману и как настаивала, что хочет идти слушать мевлюд, и плакала у мечети.

– Вот если бы ты, матушка, еще тогда нам об этом рассказала!

Валиде Султан не обратила никакого внимания на укор, звучавший в устах сына.

– Это дело касается только Аллаха и его раба. Что нам остается? Что я должна была тебе сказать? Что твоя наложница плачет, когда читают мевлюд? Или что плачет, когда слушает азан? Я не думаю, что тебе это понравилось бы. К тому же я не могла предположить, что она захочет перейти в нашу веру. Если бы я знала, я бы сделала все необходимое, чтобы разделить с ней эту радость.

Валиде Султан заметила, что, хотя гнев Сулеймана улегся, губы у него все еще дрожат.

– Нам кажется, что нашего сына печалит что-то еще, разве не так?

– Я рассержен на ходжу! Разве можно браться за такие дела, не известив нас. Мы относимся к нему так, как того требует его положение. И разве ходжа – не наш раб?

Валиде с изумлением посмотрела на сына: «Побойся Всевышнего! Шейх-уль-ислам Али Джемали-эфенди тебе верно служит, но все мы всего лишь рабы Аллаха».

Теперь в голосе самой Хафзы Султан слышались обида и гнев. Сулейман сидел, низко склонив голову, всем видом признавая свою неправоту.

– Ты нас очень разгневал, мы даже не знаем, что сказать. Смотри, не вздумай скрывать, если тебя разгневало что-то еще.

Сулейману совершенно не хотелось говорить о том, что так расстроило его. Разве может падишах пожаловаться: моя любимая женщина прогнала меня, я очень скучаю по ней, матушка…

Сулейман, стуча каблуками, направился к двери и вышел. А Хафза Султан осталась наедине со своими мыслями.

В присутствии сына она делала вид, что очень довольна. Но теперь она хорошо узнала Хюррем и понимала, что та никогда не примет такое важное решение только лишь потому, что услышала внутренний голос. У нее наверняка была какая-то своя цель.

Она вновь вспомнила тот сон. Хюррем и в самом деле поймала орла и теперь в объятиях его крыльев достигла таких высот, о которых прежде не могла мечтать. Но она по-прежнему оставалась наложницей. Если однажды орел выпустит голубку из своих объятий, что с ней будет? Она упадет с огромной высоты и разобьется. Разве только она? С нею разобьются и четверо маленьких голубят.

Внезапно безумная мысль осенила ее. «Неужели эта сумасшедшая могла задумать такое? Этого не может быть, – успокаивала себя Валиде Султан. – Если Хюррем и сумасшедшая, то не настолько».

Это срочно необходимо было с кем-либо обсудить. Ей казалось, что иначе она сойдет с ума от мучивших ее вопросов. Лучше всего было прямо сейчас отправиться к Хюррем.

Она уже поднималась, как вдруг к ней вошла Хатидже Султан. Приход дочери несколько успокоил женщину. Женитьба с Ибрагимом-пашой уже наложила печать зрелости на прекрасное лицо Хатидже.

– Хорошо, что ты пришла. Я здесь схожу с ума.

– Не вы одна, матушка. Кажется, падишах тоже сходит с ума. Ни свет ни заря позвал моего мужа. Ибрагим вскочил и улетел, как молния. Что происходит? Восстание какое-то или враги напали?

– Если Сулейман сойдет с ума, я не удивлюсь, дочка. Хюррем тайно сменила веру.

– Что она сделала?

– Она произнесла священную шахаду и стала мусульманкой.

Хатидже Султан только всплеснула руками. «Не может быть! – воскликнула она. – Наверное, мой брат обрадовался».

– А я бы сказала, что скорее рассердился.

– На что здесь сердиться? Здесь поздравлять нужно. Хюррем, значит, очень смелая, молодец. Разве просто сменить веру? У нее за спиной говорят, что она московитская ведьма, а, оказывается, сердце Хюррем обратилось к милости Аллаха. Впрочем, это было и так ясно: те ее тогдашние странные слезы, ее тайный приход к мечети. Значит, ее звал какой-то голос.

– Ты веришь, что Хюррем сделала это только ради какого-то голоса?

Вопрос был задан таким тоном, что Хатидже растерялась.

– Сопоставь события. Она заставила Сулеймана привыкнуть к себе. Когда Гюльбахар была сослана, ей вслед Хюррем горевала и плакала, но искренне ли? Искренни ли были ее чувства или она притворялась? И что же вышло в конце?

Хатидже попыталась было возразить, но Хафза Султан перебила ее:

– Что же вышло? Маленькая наложница стала любимой женщиной самого повелителя мира. Родила одного за другим четверых детей, окончательно упрочив свое положение. Сколько она еще родит, не знаю. А сейчас еще и веру сменила.

– Но Хюррем же не чужих детей привела. Падишах хочет от нее детей.

Хафза Султан увидела, что дочь ее не слушает и не принимает ее слова всерьез.

– Душа человека – потемки, доченька.

– Как ты думаешь, почему она это делает?

– Строит Сулейману ловушки, – прошептала Хафза Султан.

– Что вы такое говорите? – Хатидже замахала руками и попыталась сдержать улыбку, хотя это ей не удалось.

– Не смейся. Твоя мать не зря дожила до седых волос. Видела всякие козни, всякое коварство. Хюррем старается усилить свое влияние на султана.

– Ну куда еще усилять? Падишах при слове «Хюррем» забывает обо всем на свете. Как раз вчера об этом говорил Ибрагим-паша. Нет ничего такого, что бы Сулейман отказался сделать для Хюррем.

– Твой муж стал Садразамом, но глаза у него так и не открылись. Теперь осталось всего несколько вещей, которые Хюррем еще не может заставить сделать Сулеймана. Вот она и старается.

– И что же это за вещи?

Вид у Хафзы Султан стал задумчивым.

– Хюррем никогда не позволит сыну Гюльбахар занять престол. Она сделает все, чтобы престол достался ее сыну.

Хатидже Султан впервые посерьезнела.

– Вы думаете, матушка, что Хюррем сменила веру только для того, чтобы один из ее детей стал наследником?

– Это одна из причин. По крайней мере, такая же важная, как и голос, который она услышала в своем сердце.

– Но падишах на это никогда не пойдет. Он очень любит шехзаде Мустафу.

Хафза Султан не слышала слов дочери. Внезапно чудовищная мысль поразила ее. Хатидже Султан заметила, как изменилось лицо матери. Хафза Султан пробормотала: «Не испытывай свою судьбу и Сулеймана, Хюррем! Я не знаю, что предначертано тебе, но сына своего я знаю хорошо. Страсть Сулеймана может погаснуть внезапно, но гнев его навечно».

– Пойдем, – сказала она дочери.

– Куда мы?

– Пойдем, поздравим Хюррем Ханым.

Мать с дочерью во мгновение ока оказались у покоев Хюррем и застали там страшную суматоху. Все было вверх дном. Служанки носились по комнатам, а Хюррем то и дело давала им все новые приказания.

Хатидже Султан обняла ее. Хафза Султан протянула руку для поцелуя. Отступив на шаг, она внимательно смерила Хасеки взглядом, а затем раскрыла руки, приглашая Хюррем в свои объятия.

– Да удостоит Аллах тебя своей милости.

Хатидже Султан, указывая на царивший беспорядок, спросила:

– Что здесь за суматоха?

– Я собираю вещи и уезжаю.

День с неожиданности начался, неожиданностями и продолжился. Пожилая женщина не знала, что и сказать. Хатидже тоже ничего не поняла: «Что ты делаешь?»

– Я собираю свои вещи.

Мать с дочерью изумленно переглянулись. На сей раз заговорила Хафза Султан: «Зачем ты это делаешь? К тому же разве можно женщинам вот так, ни с того ни с сего, как только взбрело в голову, покидать дом падишаха?»

– Повелитель позволит мне уехать, госпожа, и даже сам попросит меня об этом.

– Это невозможно, падишах тебя любит. К тому же разве он может отпустить мать своих четверых детей?

– Может, – отрезала Хюррем.

– Я ничего не понимаю. С чего бы вдруг падишаху желать, чтобы ты уехала?

Хюррем резко повернулась к Хатидже и Хафзе Султан.

– Потому что я ему сказала, что мы больше не можем быть вместе. Мое тело без никаха теперь запретно для любого мужчины, ибо прелюбодеяние – великий грех. Разве не так?

Хатидже Султан раскрыла от изумления рот. Хафзе Султан показалось, что на нее вылили ведро холодной воды. Она лишь подумала: «Эта девица моей смерти добивается. Сумасшедшая сделала то, чего я больше всего боялась».

Хюррем была довольна тем, как восприняли ее слова, и грустно продолжала: «Сердце нашего повелителя благородно. Он не заставит меня совершать такой грех. А я не хочу, чтобы отец моих детей совершал грех. А если так… То, значит, дверь перед Хюррем открыта».

Хатидже молча обняла девушку. Из глаз Хюррем тут же полились слезы. Валиде по-прежнему не знала, что сказать. Впрочем, что было говорить? Не уезжай, оставайся и греши? Последнее слово теперь было за Сулейманом. «Моего сына загнали в угол, – подумала Валиде Султан. – Хюррем уже слово «грех» приплела. Сулейман никого не послушает. Среди людей нехороший слух пойдет. Теперь у султана только два пути: или Сулейман укажет девушке на дверь, или совершит с ней никах. Так как второе совершенно немыслимо и невозможно, то Хюррем права, что собирает вещи».

Такую большую партию могла разыграть только такая умная и страстная женщина, как Хюррем. Хафза Султан знала, какая она смелая, но не подозревала насколько. Что можно сказать о матери, которая готова потерять все, что имеет, и даже будущее своих детей? С такой женщиной стоит только проститься.

Так она и сделала. Она поцеловала Хюррем в лоб, теперь это был прощальный поцелуй.

Хатидже Султан тоже верила, что теперь падишаху остается только отослать Хюррем, и стояла расстроенная.

Вторым человеком, который услышал от султана Сулеймана, что Хюррем приняла ислам, стал Ибрагим-паша. Садразам не знал, что и сказать. Он долго стоял в задумчивости перед падишахом. Ситуация была слишком сложной. Хюррем все правильно рассчитала. Сулейман заговорил сам: «И где же, скажи мне, Ибрагим, твои хваленые слуги? Как же ты можешь утверждать, что тебе известен шорох каждого листика в государстве, что мимо тебя ни одна мышь не проскочит? Смотри, как московитка, которую ты так презираешь, что все время твердишь об этом жене, обвела вокруг пальца всех твоих шпионов!»

Ибрагим покраснел до ушей. «Значит, Хатидже обо всем рассказывала брату. Неужели Сулейман отдал мне в жены свою сестру, чтобы она шпионила за мной», – грустно усмехнулся Ибрагим. Он ощутил сильное беспокойство. А вдруг Хатидже доложила, о чем они разговаривали с венецианцем Джиритти, когда тот приходит к ним домой? Правда, они говорили по-итальянски, но Ибрагим не был уверен, что его жена не знает этот язык. В гареме всегда бывало много итальянок. А еще это венецианское золото! И драгоценные камни, которые он втайне привез из Египта. Слугам приказано было переносить сундуки по ночам, но Хатидже, конечно же, обо всем знала. Неужели она и об этом рассказывала? Судя по тому, что она донесла, как он называл Хюррем московиткой, вполне возможно, подумал он с ужасом. «Возьми себя в руки, – сказал себе Садразам. – Человек страдает от любви к своей наложнице, а ты о чем думаешь?»

– Повелитель, скажите пожалуйста, что могут мои шпионы делать в гареме моего падишаха? Достаточно того, что государство в безопасности, а слушать сплетни гарема мы не вправе.

Падишах нервно ходил по комнате. Сулейман всегда, когда был задумчив или разгневан, имел обыкновение мерить комнату шагами, заложив руки за спину. А Ибрагим задумчиво теребил свою короткую бороду.

То, что мать детей Сулеймана и его любимая наложница сменила веру, явилось очень важным событием. Как только Сулейман сообщил ему об этом, Ибрагим сразу понял, что дело может закончиться чем угодно, даже беспорядками. Он никак не мог поверить в то, что падишах на самом деле любит Хюррем. Как можно всерьез влюбиться в кого-то, когда твой гарем полон красавиц со всех концов света?

Ибрагим вспомнил, как он недооценивал Хюррем до похода на Мохач и как дорого ему это обошлось. Впервые в военном деле Сулейман прислушался не к его мнению, а к совету обычной женщины. Она была настолько умной, что, хотя не пользовалась никаким уважением, умела нагло использовать удачу. Она была настоящей змеей, эта девчонка. Ведь никто не понял, как и когда она сумела так подобраться к падишаху. А когда все поняли, оказалось уже слишком поздно. Теперь ее внезапный переход в ислам был, конечно же, тоже тонким расчетом.

Ибрагим должен защитить Сулеймана от этой змеи. А кроме того, у него самого есть планы на своего друга-падишаха. Ему тоже нужен Сулейман для того, чтобы все эти планы стали реальностью. Выход только один – нужно любой ценой избавиться от Хюррем, отравить московитскую змею ее собственным ядом.

Падишах подошел к нему и медленно сказал: «Аллах свидетель, я не принуждал ее сделать это. Ни словечком не обмолвился. Несмотря ни на что, я, конечно же, очень рад тому, что Хюррем сменила веру только для того, чтобы порадовать меня, чтобы ее никто не называл неверной».

«Ну-ну, – подумал про себя Ибрагим, – конечно, только для этого».

– Хюррем Ханым осветила наше сердце светом, – продолжал Сулейман, – но главная проблема… Главная проблема совершенно в другом, Ибрагим.

«Ну вот мы наконец и о сложностях заговорили, – злорадно подумал Садразам про себя. – Сейчас мы узнаем, что замыслила эта змея».

– Я падишах, а ты мой визирь. Но нас с тобой связывает еще одна простая истина. Ты друг мне. А к тому же теперь еще и мой родственник.

– Для нас не может быть ничего главнее дружбы самого падишаха, – поспешил ответить Ибрагим.

– Я никому, кроме тебя, не говорил о главной сложности, которая стоит за решением Хюррем. Все, что я скажу тебе сейчас, останется между нами.

– Разве у повелителя есть сомнения по поводу того, что все, о чем мы с ним говорим, остается между нами?

Сулейман глубоко вздохнул:

– Конечно нет, иначе доверил бы я тебе свою печать, визирь. Если будет иначе, не сносить тебе головы.

Ибрагим похолодел. У Османов всегда так. Никогда не известно, что сделает падишах. Человек, который минуту назад был твоим другом, в следующее мгновение может стать твоим врагом. Поэтому не стоит терять бдительности. А падишах, увидев, как вытянулось лицо великого визиря, внезапно развеселился и хлопнул его по спине: «С тобой и пошутить нельзя! Если бы мы не считали тебя своим другом, разве доверили бы мы тебе свои тайны? Ситуация и вправду сложная».

Ибрагим, которому уже не терпелось все услышать, поклонился и сказал: «Я вас внимательно слушаю, о мой повелитель, и знайте, что никто в мире не узнает о ваших словах».

– Главная сложность заключается в том, что Хюррем, став мусульманкой… перестала пить вино.

Ибрагим растерялся.

– А разве женщинам пристало пить вино, повелитель?

– Да послушай же ты меня. Хюррем Ханым теперь больше не может делить со мной ложе. Понимаешь?

«Какой неожиданный ход, – сказал Ибрагим про себя. – Чего она добивается? Разве не она в свое время поставила на голову весь гарем, лишь бы попасть к падишаху? И почему теперь от всего готова отказаться?» Он хотел было спросить об этом, но не осмелился. Падишах сказал сам: «Мусульманке запрещено делить ложе с мужчиной без никаха».

Ибрагиму показалось, что он ослышался. Неужели возможность, которую он ждал так долго, представилась так неожиданно? Он едва сдержался, чтобы тут же не выпалить: «Прогоните немедленно московитку с глаз долой», но вслух воскликнул: «Кто открыл Хюррем Ханым эту истину?» Голос его слегка дрожал от волнения.

– Али Джемали-ходжа! У него она узнала про грех. Конечно, он ответил ей, что мусульманка не может ни с кем жить без никаха. Он сказал ей, что это прелюбодеяние.

«Вот тебе и государственный кризис», – усмехнулся про себя Ибрагим. Если османский падишах, великий султан Сулейман, продолжит жить с Хюррем, то он будет совершать прелюбодеяние. А это было совершенно невозможно, потому что по Стамбулу и по всей стране немедленно поползли бы сплетни. Все это создало бы огромные сложности, в особенности после того, как сам шейх-уль-ислам объявил ситуацию грехом. Оставалось бы единственное решение – шелковый шнурок для Хюррем. Но такое решение мог принять только султан Сулейман.

Едва скрывая радость, Ибрагим тихо сказал: «Ситуация очень сложная, повелитель».

– А теперь скажи мне, паша, что нужно делать в таком случае?

Ибрагиму очень хотелось ответить: «Позвать палача», но вместо этого он сказал: «А как повелитель хочет, чтобы я ответил на этот вопрос: как ваш великий визирь, или как ваш родственник?»

– Мне неважно, как ты ответишь, мне нужно найти выход.

Ибрагим долго смотрел на падишаха.

– Позвольте, я буду говорить тогда от лица обоих.

– Говори.

– Всем нам в детстве рассказывали прекрасные сказки о любви. Когда я попал к Османам, я тоже слышал такие сказки. Все мы в детстве вздыхали над этими сказками и думали – посетит ли нас когда-нибудь такая любовь? Повелителю было угодно милостиво выдать за нас свою сестру Хатидже Султан, и нас посетила такая любовь. Но мы знаем…

Он замолчал, внимательно глядя в пронзительные глаза падишаха, готовые потемнеть от гнева каждую минуту. Он сделал вид, что ему неловко продолжать, но на самом деле разум его совершал холодный расчет.

– Так и что же ты знаешь? – нетерпеливо спросил Сулейман.

– Мы знаем, что любовь нашего повелителя к Хюррем Ханым однажды будет у всех на устах. О ней будут складывать легенды. Если бы я говорил обо всем этом как ваш родственник, я бы сказал именно так.

Ибрагим перевел дыхание. Вот он, этот миг, наконец наступил. Теперь он был готов набросить удавку на шею Хюррем. «Однако, – медленно проговорил он, – сердцу не ведомы ни законы, ни предписания. И наш повелитель прекрасно знает, что такое государство. Государство требует бесстрашия и самоотверженности. Государство ревниво. Государство никогда не позволит любить кого-то, кроме себя».

Ибрагим всматривался в глаза Сулеймана. Соглашался ли падишах с ним или гнев медленно поднимал в нем голову – было неясно.

– Вы ведь всегда требуете от ваших рабов, чтобы они жили согласно закону, традициям, шариату.

– Требуем.

– Вы всегда запрещаете своим рабам жить не по исламу.

– Запрещаю.

– Мы знаем, как сильно повелитель любит Хюррем Ханым. Но мы свидетельствуем перед Аллахом, что любовь повелителя к государству, завещанному ему его предками, гораздо сильнее.

– Смелее, паша, говори, что собирался.

Теперь глаза падишаха горели огнем.

– Я хочу сказать, повелитель, что какой бы сильной не была ваша любовь, правитель не должен преступать собственные законы. Их нельзя преступать ради того, чтобы ваши рабы тоже всегда следовали шариату. Вот что мы сказали бы вам в качестве вашего Садразама.

Падишах стоял не двигаясь и смотрел на своего главного визиря. По его глазам нельзя было понять, о чем он сейчас думает. Ибрагиму это молчание показалось вечностью.

– Ты хочешь сказать, что повелитель не должен слушать голос сердца, а должен жить только ради блага государства?

Снова воцарилось молчание. Оно было таким осязаемым, что в какой-то момент Ибрагиму показалось, будто его можно потрогать.

Наконец Сулейман повернулся к визирю спиной и подошел к окну. Некоторое время он задумчиво смотрел на Босфор, блестевший голубой гладью в лучах солнца. Глаза у Хюррем синие, словно море, глаза у Хюррем зеленые, словно море, глаза у Хюррем глубокие, словно море. Не поворачиваясь к Ибрагиму, он спросил:

– Что нужно сделать, чтобы не преступить закон?

Ибрагим снова чуть не выпалил: «Позвать палача!» – и снова еле сдержался.

– Будь я хоть Садразамом, хоть вашим родственником, ум вашего скромного раба слишком мал, чтобы советовать вам, падишах. Повелитель всегда принимал справедливые решения. Поэтому его называют Великим. В этом случае повелитель тоже примет самое правильное решение.

Сулейман медленно пошел к двери. На этот раз он не держал руки за спиной. Значит, он решил, как поступить.

«Готовься, Хюррем», – пробормотал Ибрагим.