Ей сообщили: «Падишах ждет вас в зале для приемов после полуденного намаза». Хюррем переглянулась со своей подругой Мерзукой. С чего это вдруг? Хюррем медленно опустилась на седир. Всем было известно, что в зале для приемов Сулейман принимает иностранных послов, а также вершит дела государства. «Сейчас, наверное, Сулейман будет вершить ее судьбу», – усмехнулась она.
«Интересно, что это за спешка», – подумала Хюррем. С того момента, как она отказалась делить с падишахом ложе, прошел всего лишь один день. Должно быть, падишах вызывал ее, чтобы объявить решение о ссылке.
Хюррем, конечно, могла и не делать этого отчаянного шага. Она могла бы дождаться удачного поворота судьбы, например, шехзаде Мустафа мог внезапно умереть. А ведь такое никогда не приходило ей в голову. Смерть Мустафы!
Она знала – то, что она совершила, грозило гибелью. Но она с детства любила опасности. А жизнь во дворце была полна опасностей. Ловушка могла подстерегать в каждой комнате. В любой момент мог кто-то напасть. Смерть здесь была гораздо ближе, чем в лесу и горах. Во всех комнатах дворца, куда почти никогда не проникали лучи солнца, во всех бесконечных длинных запутанных и мрачных коридорах витал странный запах. Казалось, это был запах смерти. Хюррем только и оставалось, что жить бок о бок с опасностью. Если бы даже она и не разыграла эту карту, то рано или поздно холодная рука смерти сжала бы горло ей и ее детям. Так что выбора не оставалось.
Она вспомнила тот день, когда из дворца уезжала Гюльбахар. Хюррем помнила, как горделиво садилась Хасеки в карету. Никто не заметил ни слезинки у нее на лице. Величаво и горделиво вышла она из своих покоев в дорожной одежде, ни разу не обернувшись.
Вдруг одна мысль поразила ее, словно удар ножа: «Ведь падишах не отдаст мне моих детей. Может ли Сулейман быть таким бессердечным? Но Баязид совсем еще малыш, ему ведь нужна мать. Всем моим детям еще нужна мать». Если потребуется, она будет умолять падишаха. Она никогда еще ни о чем его не просила. Но ради детей она забудет о гордости. Хюррем не намерена оставлять здесь своих детей, чтобы их однажды задушили по приказу Мустафы. Если им суждено умереть, то они умрут вместе, а если жить – то тоже вместе.
Проклятая Гюльбахар ни слезинки не проронила. Хотя с чего бы ей плакать. Ведь ее Мустафа был рядом с ней. Хюррем обняла Мерзуку: «Пусть они оставят мне моих детей. Пусть только оставят, и они увидят, с какой поднятой головой я уеду из этой тюрьмы».
Она встала.
– Оденьте меня в белое платье из египетского хлопка.
Служанки растерялись. Она надела белую длинную, до пола, сорочку. На ноги – белые шелковые туфли. Поверх платья – белоснежный кафтан из греческого сукна. Ни одна драгоценность не заблестела в ее волосах или на шее.
Мерзука растерялась вместе с остальными служанками. Впервые Хюррем не надела ничего пурпурного.
– Почему ты во всем белом? – в недоумении спросила она.
– В исламе белый цвет – цвет траура, Мерзука, как ты не понимаешь.
У татарки из глаз брызнули слезы, но Хюррем отвернулась, отстранив одну из служанок, которая протягивала ей хотоз. Она лишь покрыла волосы белым платком и медленно подошла к двери. Джафер взволнованно последовал за ней: «Аллах всемогущий, спаси и сохрани!»
Хюррем вся в белом медленно и торжественно шла по коридору в сопровождении так же торжественно выступавших за ней служанок. Обитатели гарема, привыкшие, что Хюррем предпочитает разные цвета, но чаще всего пурпурный, были совершенно растеряны. Теперь во всем белом рыжеволосая Хюррем была похожа на ангела. Она плыла по гарему той самой походкой, которой ее обучили в Бахчисарайском дворце, и наложницы с завистью смотрели ей вслед.
Одна из наложниц прошептала: «Вы видели ее лицо? Оно такое же бледное, как и ее платье».
– Почему, интересно.
– Может быть, она заболела?
– С чего бы ей болеть?
– Откуда я знаю? Хюррем Ханым словно бы идет на смерть.
Именно так и было. Хюррем и в самом деле была на краю гибели.
«Прости меня за все», – прошептала Хюррем своей подруге Мерзуке. Они подошли к дверям зала для приемов. Глаза татарки были на мокром месте, но она сдерживалась. Сегодня никто не должен был плакать – ни Хюррем, ни ее служанки. Все они должны были высоко держать голову, как и их госпожа. С колотившимся сердцем Хюррем переступила порог зала.
Каково же было ее изумление, когда внутри она увидела Хафзу Султан и ее дочь. Значит, Сулейман собирался наказать ее у них на глазах. Зал был огромным, высоким, с пышно украшенным потолком. Мать с дочерью сидели посреди зала, за инкрустированной перламутром решетчатой ширмой, поставленной, как видно, здесь торопливо, на время. Хюррем не придала этому никакого значения. Значит, сюда придут и мужчины. Неужели сам Ибрагим будет смотреть на то, как ее выгоняют? Наверное, да. Наверное, Сулейман не смог бы совершить такого шага без присутствия своего любимого паши. Кто знает, как обрадуется Ибрагим, увидев ее поражение. Но ничего, греческий шакал никогда не увидит моих слез, я не доставлю ему такой радости.
Внезапно она занервничала: «Зачем были нужны все эти церемонии? Неужели в этом дворце отъезд в ссылку – тоже торжественный ритуал? Неужели, когда падишах отправлял в ссылку Гюльбахар, все было так же?» Подумав об этом, Хюррем почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног.
Мужчины, женщины, все вместе в одном зале, разделенном решеткой. «Это суд, – с ужасом подумала она. – Сулейман собирается меня судить». Да, все было похоже на суд. Сейчас он зачитает перед всеми ее грехи и огласит приговор: «Хюррем приговаривается к ссылке, ее лишают права видеться с детьми». Или ее приговорят к смертной казни?
Валиде и Хатидже Султан совершенно растерялись, увидев Хюррем здесь, да еще и в белом. Они тоже не понимали, зачем нужна решетка посреди зала. Хафза Султан догадывалась, что ее сын решил выслать Хюррем и ее детей из дворца, но к чему тогда такие приготовления.
В глазах Хюррем не было никакого страха. Она стояла с гордо поднятой головой. Прекрасная и величественная. Только бледная.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила Валиде Султан, улыбнувшись. – Здорова ли ты? Храни тебя Аллах.
Хюррем ответила на эти слова слабой улыбкой. Хатидже Слутан тоже улыбнулась: «Мы привыкли видеть тебя другой, Хюррем». Хюррем села рядом с ними, а Хатидже думала: «Кто бы что ни говорил, Хюррем мать четверых султанских детей. Я ее люблю». Ее мысли обратились к брату: «Если ты решил ее прогнать, то прогоняй, но зачем же тогда позвал сюда нас? Чтобы мы были свидетелями низкой сцены? Разве можно так оскорблять женщину, которая подарила тебе четверых детей?»
Высокая дверь, доходившая до потолка, вновь открылась, и вошла Семиха. Увидев супругу Искендера-паши, которая недавно приходила к ней искать покровительства, Хюррем почувствовала, что готова сквозь землю провалиться. Сулейман зовет сюда совершенно чужих людей, чтобы перед ними решать дела своей семьи?
– Что вы здесь делаете, Семиха Ханым? – спросили ее женщины.
– Видит Аллах, я не знаю. Из дворца прибыли слуги и велели немедленно прибыть.
Семиха тоже была растеряна и с недоумением смотрела на облаченную в белое Хюррем. Их обеих одновременно озарила одна и та же догадка. Должно быть, шпионы Ибрагима донесли об их встрече падишаху. Сейчас падишах предъявит им и это преступление.
По другую сторону решетки послышались разговоры. Семиха Ханым, увидев в отверстия, что один из вошедших – ее супруг, сильно заволновалась. Однако Искендер-паша выглядел очень спокойным. Он стоял рядом с другими визирями и тихонько о чем-то беседовал. Между тем вошел Ибрагим-паша. На голове у него красовался огромный тюрбан великого визиря. Хюррем видела его лицо. Он был очень доволен, потому что явно знал, что сейчас произойдет. Ибрагим неспешно приветствовал других визирей и даже раскланялся с Искендером-пашой, которого считал своим врагом.
В душе у Хюррем, наблюдавшей за тем, как гордится собой и радуется Садразам, бушевала буря. «Аллах, – подумала она, – помилуй меня, не допусти этому человеку увидеть мой позор».
По голосам визирей и пашей, собравшихся в зале, было ясно, что никто из них тоже не понимал, зачем их здесь собрали. Каждому из них падишах приказал явиться лично. И каждый из них был изумлен, увидев здесь других. Решетка, установленная посреди зала для приемов, так же вызывала изумление. Что делала эта решетка посреди зала с позолоченным троном, который повелитель использовал для того, чтобы показать иностранным послам свое величие и силу своего государства? Решетка означала присутствие женщин. Но зачем? И каких женщин? Этого тоже никто не знал.
Только Ибрагим не придавал решетке никакого значения. Должно быть, падишах решил объявить о том, что он прогоняет Хюррем из дворца, а также поговорить здесь о других государственных делах, хотя это и было немного необычным. За решеткой, должно быть, сидела Хюррем. Наверное, падишах пожелал, чтобы Хюррем слышала и видела, как он будет выносить ей вердикт. А может быть, московитке предстоит собственными ушами услышать свой смертный приговор.
Все в зале волновались. Лишь Хюррем почему-то вдруг успокоилась. Ей не хотелось ни о чем думать. Она давно все решила. Без своих детей она отсюда не уедет. Если ей суждено выйти отсюда живой, она выйдет только со своими детьми. «Ну же, – подумала она, – Сулейман, говори, что собирался, и покончим с этим».
Хатидже Султан гадала, куда отправят Хюррем. В Манисе сидела Гюльбахар, так что либо в Кютахью, либо в Амасью. Хатидже было очень грустно: «Зачем же Хюррем так обидела падишаха?»
А Хафза Султан в этот момент пыталась на пальцах подсчитать возраст шехзаде Мустафы. Шел 1529 год, и мальчику должно было быть четырнадцать лет. «Он уже совсем взрослый», – подумала она с улыбкой. Она вспомнила каждого ребенка Хюррем. «Бедненькие малыши. Теперь Сулейман, должно быть, позовет обратно Гюльбахар. А может, стоит показать ему ту новенькую гречанку, что прибыла в гарем на прошлой неделе».
Супруга Искендера-паши Семиха гадала, не совершила ли она ошибку, что ходила к Хюррем. Если бы она знала, что власть Хасеки так быстро закончится, то, конечно, никуда не пошла бы. Правда, эта мысль принадлежала ее мужу, а не ей. Это муж велел ей сходить к Хюррем Ханым. Но, значит, и Искендер мог ошибаться. Она беспокойно ерзала на месте и ругала себя за тот поход.
Садразам Ибрагим-паша и другие визири выстроились в ряд и склонились, опустив головы в больших тюрбанах. Наконец-то вошел Сулейман. Рядом с ним был шейх-уль-ислам Али Джемали-эфенди.
Хюррем по суматохе среди визирей догадалась, что прибыл падишах, и зажмурилась. Затем медленно открыла глаза. Ей было так страшно, что она готова была закричать. Сулейман, как и она, тоже был весь в белом и с непокрытой головой.
Со смешанными чувствами Хюррем смотрела на человека, от которого родила четверых детей. «А он уже начал седеть», – подумала она. Раньше Хюррем этого совершенно не замечала. Этот человек, который сейчас выкинет ее из своей жизни, подарил ей невообразимое счастье. Все эти годы она жила в прекрасном сне, и теперь сон закончился. Необходимо было просыпаться.
Она вглядывалась в лицо Сулеймана, пытаясь увидеть в нем следы гнева, с трудом давшегося решения, тяжких переживаний. К ее удивлению, падишах был очень спокоен. Можно сказать, он выглядел умиротворенно.
Хюррем посмотрела на Али Джемали-эфенди. Она искала в его глазах раскаяние, страх, следы султанского гнева. Но и старый ходжа умиротворенно смотрел по сторонам. В его облике читалось легкое волнение. К груди он прижимал Коран.
Султан Сулейман прошел мимо визирей и сел на золотой трон, стоявший посреди зала для приемов. Все происходящее изумило Хюррем. На этом великолепном троне, на котором Сулейман всегда принимал удостоившихся приема иностранных послов, замиравших от роскоши и чувствовавших себя перед ним ничтожными, он теперь был похож, без кафтана и тюрбана, не на великого повелителя, заставлявшего трепетать весь мир, а на простого человека. «Я все-таки очень его люблю», – сказала себе Хюррем. Он казался одиноким и беспомощным. Она помнила, как в первую ночь, когда она по ошибке поклонилась его облачению, он сказал: «Повелитель – это кафтан с тюрбаном. Все почтение оказывают им». Ей показалось, что она вновь слышит тот полный любви и страсти голос Сулеймана. Сама того не замечая, она печально улыбнулась: «Аллах, как же я была счастлива!»
Падишах пристально посмотрел в сторону решетки. Хюррем прекрасно знала, что эти глаза смотрят прямо на нее.
– Мы созвали всех вас, чтобы объявить важную новость. Она настолько важна, что мы должны ее обсудить и вместе решить, как сообщить о ней народу, – произнес Сулейман.
Двое из присутствующих растерялись. Это были Хафза Султан и Садразам Ибрагим. Ибрагим думал: «Зачем сообщать народу, что какую-то из наложниц прогнали из гарема?»
– Вчера мы получили очень неожиданное известие…
Сердце Хюррем готово было выпрыгнуть из груди. Итак, этот миг наступил.
– В нашем гареме произошло нечто, что скрыли от нас. Скрыли не только от нас, но и от нашей Валиде.
Ибрагим уже потирал руки. Сейчас гнев падишаха обрушится на эту негодяйку.
– Али Джемали-ходжа…
Падишах повернулся и посмотрел на старика. А тот в ответ низко поклонился, демонстрируя уважение.
– …не посчитав нужным сообщить нам, удовлетворил просьбу матери наших четверых детей Хюррем Ханым.
Садразам едва скрывал нетерпение: «Ну что же он так тянет?»
Падишах видел, что все присутствующие по обе стороны решетки взволнованы, но предпочитал этого не замечать. Он продолжал, медленно подбирая слова:
– Мы так и не смогли понять, произошло ли это событие, случившееся не по нашей воле, по чистосердечному желанию матери наших детей или лишь по воле Всевышнего. Я поговорил с ходжой-эфенди. Я спросил его – как он мог действовать, не известив нас? Но ходжа-эфенди ответил нам, что для того, чтобы исполнить волю Аллаха, позволения его раба не требуется.
Хюррем сидела подавленная. Хатидже Султан, краем глаза посмотрев на нее, увидела, что Хасеки кусает губы и теребит край своего белого кафтана.
– Конечно, если такова воля Аллаха, то наша воля и наше согласие здесь ни при чем. Если бы мы знали о том, что произойдет, то мы бы не имели права препятствовать этому. Но, как бы то ни было, уже все произошло. Хюррем Ханым была тщательно опрошена Али Джемали-эфенди, и при его свидетельстве и по воле Аллаха приняла ислам.
Последние слова Сулеймана произвели среди визирей, которые ничего не знали о произошедшем, переполох. Забыв на мгновение, что они находятся перед падишахом, изумленно загомонили.
Султан некоторое время наблюдал изумление подданных, а затем поднял руку, показывая всем молчать. Все замерли, так что в огромном зале было слышно лишь дыхание людей. Падишах вновь посмотрел в сторону решетки. А Хюррем теперь видела огонь, пылавший в глазах падишаха. Его губы сейчас должны произнести слова, которые решат ее судьбу. Жизнь или смерть? Счастье или горе?
Падишах сказал:
– Хотя мы разгневались, что такое важное известие от нас утаили, мы не могли не обрадоваться, что в конце концов мать наших детей открыла сердце истине и вступила на путь ислама.
Визири одобрительно закивали. Ибрагим разозлился. Сколько можно тянуть? Всего-то и надо было сказать: наложницу я отсылаю, дети едут с ней. И только. Зачем нужно всех здесь собирать?
– Я не буду больше затягивать свою речь, – вздохнул падишах. – Я долго думал над сложившейся ситуацией, все хорошо взвесил. И повелеваю следующее. Начиная с этого момента, Хюррем Ханым больше не наша наложница. Мы даруем ей свободу.
Тишина.
Каждое слово звенело у Хюррем в голове. Что это означает?
Ибрагим-паша не верил собственным ушам, с изумлением глядя на Сулеймана. Падишах не отрывал глаз от решетки.
– Да, – повторил Сулейман. – Мы освобождаем Хюррем Ханым от звания рабыни и наложницы. Отныне все, чем она обладает, принадлежит ей. Все то, что она получит, начиная с сегодняшнего дня, будет записано, как ее имущество.
Хюррем сидела оглушенная. У нее совершенно не осталось сил. Она ничего не слышала, не видела, не понимала. Она не видела, как Хатидже Султан радостно всплеснула руками. Не видела она и негодования в глазах Хафзы Султан.
Ибрагим-паша тоже стоял, как громом сраженный. Он уже готов был праздновать победу, как вдруг все рухнуло. «Врешь, – думал он, – никого не обманешь. Сейчас Сулейман освободит московитку и отправит из дворца, назначит ей жалованье, тем все и кончится». Но что делает Али Джемали-эфенди? По знаку султана шейх-уль-ислам подошел к решетке и раскрыл Коран. Где это видано, чтобы читали Коран, когда прогоняют наложницу?
Визири переглядывались, пытаясь как-то объяснить действия Сулеймана. Их собрали здесь сейчас явно для какого-то события. Но какого? Ладно, Хюррем освободили. Конечно, это правильно. Такой поступок достоин султана. Пусть теперь, будучи свободной, она найдет свое счастье. Но ведь Хюррем вроде бы уже нашла свое счастье, став матерью султанских детей. Тогда зачем же сейчас Сулейман приказал читать Коран?
Внезапно Валиде все поняла. Ей стало плохо, она прижала руку к груди: «Милосердный Аллах, мой сын, должно быть, сошел с ума».
А шейх-уль-ислам Али Джемали-эфенди продолжал читать Коран, и слова священной книги заставили всех присутствующих ненадолго обрести покой, забыв обо всех распрях. Но лишь ненадолго.
Дочитав священные аяты, ходжа закрыл книгу. Три раза поцеловал ее, приложил ко лбу и протянул падишаху. Тот тоже три раза поцеловал книгу, приложил ко лбу, а затем прижал к груди. Вновь раздался голос старого ходжи:
– Как вас зовут, сын мой?
Присутствующие раскрыли рты. Теперь все осознали, что происходит. Хюррем не очень хорошо понимала происходящее и, прислушиваясь к словам ходжи, думала, что он читает Коран той, что осуждена на смерть.
– Меня зовут Сулейман Шах, сын султана Явуза Селима Хана, – ответил падишах.
– Сулейман Шах, скажи мне, берешь ли ты в жены Хюррем Ханым, которая сидит здесь?
У Хюррем потемнело в глазах. Она не верила своим ушам. Да и никто не верил своим ушам. Только Искендер-паша улыбался, думая о том, что не зря его жена Семиха ходила на поклон к русской Хасеки.
Хатидже Султан поднялась со своего места, подошла к Хюррем и обняла ее.
– Сулейман женится на тебе, – тихонько сказала она ей.
Ходжа продолжал:
– Повтори при свидетелях, сын мой, берешь ли ты в жены Хюррем Ханым?
– Я беру в жены Хюррем Ханым, ходжа-эфенди.
– Вы все, присутствующие здесь, слышали ли вы эти слова?
Изумленные визири закивали: «Слышали, слышали, повелитель!»
Ибрагим-паша стоял, сраженный, проклиная про себя московитскую змею. Ходжа-эфенди повернулся к решетке:
– Как тебя зовут, дочь моя?
Воцарилось молчание. Хюррем не отрывала взгляд от глаз Сулеймана, и маленькие отверстия решетки совершенно не мешали ей. Она взяла себя в руки, расправила плечи и подняла голову.
– Я, – сказала она гордо, – Александра-Анастасия Лисовская, дочь священника отца Николая из Рутении.
На лице Сулеймана заиграла улыбка.
– Скажи мне, дочь моя, берешь ли ты в мужья Сулеймана Шаха, сына Селима Хана, который сидит перед тобой?
Молчание. Сначала никто не обратил внимание на паузу, но, когда она затянулась, все начали переглядываться. Хюррем увидела, что падишах помрачнел. Хатидже Султан в нетерпении сжала кулачки. А Хюррем молчала, потому что ей казалось, что все снится.
– Ты слышала меня, дочь моя?
Теперь волнение и нетерпение слышались и в голосе ходжи.
– Слышала, ходжа-эфенди.
– Тогда отвечай, берешь ли ты в мужья Сулеймана Шаха, сына Селима Хана?
– Беру.
– Слышали ли вы и эти слова? – обратился ходжа к визирям.
– Слышали.
– А если завтра вы предстанете перед Аллахом, будете ли вы свидетельствовать, что Сулейман Шах и Александра… то есть Хюррем Ханым являются мужем и женой?
– Будем, – ответили свидетели.
– В таком случае, – произнес Али Джемали-эфенди, – я объявляю этого мужчину и эту женщину, Сулеймана Шаха и Хюррем Ханым, перед лицом Аллаха мужем и женой.