Годы смут

Избавившись от Ибрагима-паши, Хюррем принялась заниматься своими детьми, делами гарема, управлением наложницами и калфами, а султан Сулейман – новыми войнами, завоеваниями и бесконечными сварами пашей.

Хюррем казалась совершенно спокойной, словно все ее беды позади и не осталось больше никаких препятствий к тому, чтобы ее сын когда-нибудь занял престол. Но внутренний голос не давал ей покоя: «Не расслабляйся, настоящая борьба еще только начинается. Не позволяй сыну Гюльбахар занять престол. Не закрывай глаза, Хюррем. Враг не дремлет».

Она понимала, что нужно дождаться очередного удобного момента, чтобы нанести удар. Так как речь шла о старшем шехзаде, теперь требовались особенное внимание и терпение. Зато у Хюррем появилась новая помощница в ее планах и делах – ее единственная дочь Михримах Султан.

Создавалось впечатление, что Гюльбахар ослаблена и отошла в сторону после казни ее главного покровителя. Конечно, ее продолжали терзать ненависть и ревность, но, так как сын ее давно подрос, она чувствовала себя увереннее. Да и Сулейман теперь стал брать с собой старшего сына повсюду, даже на войну. С возрастом Мустафа Хан и внешностью, и манерами стал похож на своего деда Селима Явуза. Сидел верхом, как Селим, держал меч, как он, и, как он, стрелял из лука. Несмотря на все победы Сулеймана, воины продолжали помнить и чтить героические деяния его отца, и всякий раз, глядя на Мустафу, они словно бы видели Селима Грозного, а поэтому относились к молодому шехзаде с особенным почтением. Это тоже успокаивало Гюльбахар. Кроме того, каждый в империи знал, как янычары ненавидят московитку и ее детей. Гюльбахар думала, что Сулейман тоже не слепой и все прекрасно видит. Разве не об этом говорило то, что падишах поручил старшему сыну престол, отправляясь на войну с иранским шахом?

Правда, Сулейман ни разу больше не оставлял Мустафе престол после персидского похода. Но, вероятно, делал он это не просто так. Должно быть, он хотел, чтобы сын набрался опыта на поле битвы. А сын ни на что не жаловался. Наоборот, ему очень нравилось находиться среди янычар. Еще Мустафа любил играть и гулять с младшим сыном Хюррем Джихангиром. Правда, Гюльбахар всегда советовала сыну держаться подальше от детей Хюррем. И Мустафа всегда ее слушался, но с рождением Джихангира все изменилось. Они с Джихангиром стали словно родные братья. Когда Джихангир был маленький, Мустафа часто брал его за ручку и водил гулять в сад, где, не обращая внимания на неудовольствие обеих матерей, целыми днями играл с худеньким и слабым сыном Хюррем. Он даже иногда катал его на низкорослой лошадке. Джихангиру такая забота очень нравилась. Едва завидев Мустафу, малыш начинал радостно улыбаться, а Гюльбахар удивлялась этой дружбе. «Должно быть, их притягивает общая кровь, – думала она. – Ведь они все-таки братья. Но нельзя терять бдительность. Неизвестно, когда ужалит московитская змея».

Дружба старшего и младшего шехзаде радовала и султана Сулеймана. Когда султан видел своих счастливых детей, он забывал обо всех войнах и обо всех интригах визирей. Он уже давно уверился в том, что Хюррем не питает никаких враждебных чувств к его бывшей наложнице, и надеялся, что дружба сыновей успокоит ненависть и ревность в сердце Гюльбахар. Сулейман часто по ночам молил Аллаха о том, чтобы его дети жили долго, счастливо и никогда не враждовали между собой.

Но мир между Хюррем и Гюльбахар был только видимостью. Проходили годы, Сулейман возвращался с новыми победами, новые города склонялись к его ногам, но между женщинами ничего не менялось. И из-за ненависти, питавшей сердца обеих, дворец султана Сулеймана напоминал вулкан, в глубоких недрах которого зрела готовая в любой момент вырваться на поверхность раскаленная лава. Но об этом вулкане никто не подозревал и никто не знал, сколько жизней еще он унесет.

Однажды вечером Хюррем внезапно спросила мужа: «Любит ли повелитель свою дочь?» Сулейман очень удивился.

– Что ты такое говоришь, Хюррем? К чему эти вопросы?

– Повелитель, кажется, так любит свою дочь, что многого не замечает.

– А что я должен замечать?

– Повелитель, ваша дочь давно уже выросла, и ей надо поискать достойного супруга.

Сулейман задумался. Помолчав какое-то время, он сказал:

– Она еще слишком молода и неопытна, чтобы выходить замуж. Она еще совсем ребенок.

– Какой же она ребенок, Сулейман? Нашей дочери уже целых семнадцать лет!

– Ты хочешь, чтобы я отдал свою возлюбленную дочь какому-то чужому человеку?

– Сулейман, когда меня привезли к тебе, я была моложе Михримах! Когда мне исполнилось столько лет, сколько ей сейчас, я уже подарила тебе двоих детей.

Сулейман ничего не ответил. Он так любил свою единственную дочь, свою «прекрасную, как луна, красавицу», что ему в голову не приходила самая простая мысль.

– Родители должны устраивать счастье своих детей, Сулейман, – продолжала Хюррем. – Я же, как любая мать, мечтаю выдать нашу дочь за достойного человека.

Падишах изумленно посмотрел на Хюррем, нахмурился и спросил: «Мы что, чего-то не знаем? Михримах пожелала выйти замуж? Она полюбила кого-то?»

– Ну что ты, Сулейман. Просто я думаю о том, как сложится ее судьба.

Султан продолжал недоверчиво вглядываться ей в глаза.

– Ты сама подыскала нашей дочери мужа?

Хюррем улыбнулась: «Ну что вы, повелитель. Как может ваша покорная рабыня Хюррем, не известив своего господина, браться за такое серьезное дело?»

На самом деле за это дело она взялась уже давно. Уже несколько месяцев она подыскивала будущего мужа для своей дочери. Правда, подыскивала она скорее не такого человека, который сделает ее дочь счастливой, а такого, который окажется ловок и оборотист в делах государства под контролем Хюррем. Его можно сделать визирем. Ведь Сулейман непременно сделает Садразамом человека, которого его единственная любимая дочь выберет в мужья.

«Внимательно слушай меня, ага», – сказала Хюррем. Рустем стоял перед ширмой, за которой его принимала Хюррем Султан, и в полумраке комнаты старался не смотреть в ту сторону, откуда шел голос. Хюррем Султан говорила очень тихо. В голосе ее чувствовалась такая сила, что даже если бы и мог, он бы не решился посмотреть ей в глаза. Он не понимал, зачем его пригласили к самой Хюррем Султан. Может быть, подлый Хюсрев-паша донес о тех небольших подношениях, что он принимал по долгу своей службы в Диване? «Шайтан побери этого пашу, – подумал он. – Как видно, шельмец на меня донес». Но служить при Диване, не принимая и не раздавая подношений, и в самом деле было сложно. Как говорится, не помажешь – не поедешь. А может быть, он все же переборщил с маслом? Боснийский раб из бедной деревни, без дома и без крова над головой, попав в Эндерун, вышел оттуда другим человеком. Он успел узнать, что с волками жить – по-волчьи выть. Слабым не улыбается удача, правда всегда на стороне сильного. А сила прежде всего зависит от денег.

Не поднимая головы, он боковым зрением пытался сквозь отверстия ширмы разглядеть Хюррем Султан. Она сидела перед окном, разукрашенным цветным стеклом в виде тюльпанов и листков, на роскошном диване, покрытым дорогим бархатом, опершись левой рукой на подушки из китайского шелка. Складки ее кафтана и платья ниспадали на прекрасный иранский ковер, словно высокогорный водопад. В лучах света сверкали рубины в ее волосах.

Хюррем Султан продолжала говорить:

– Тебя все очень хвалят во дворце, Рустем-ага. Все говорят, что расторопнее и сообразительнее тебя аги не найти. Мы знаем, что ты был верным слугой покойного Искендера Челеби. Главный казначей всегда, всю свою жизнь, доказывал преданность нашей семье и династии Османов. Из-за ложного доноса мы потеряли его, но мы всегда будем помнить преданность верных нам людей. Династии требуется верный и преданный человек.

Рустем растерянно молчал. Хюррем заметила, что он замер перед ней в страхе, и решила немного его взбодрить: «Скажи мне, ага, разве ты не сделаешь все, что он тебя зависит, чтобы верой и правдой служить нашему повелителю?»

Рустем пытался сообразить, к чему эти вопросы. Для чего сама Хюррем позвала его сюда? «Надо же, – думал он, – она такая же бывшая рабыня. Но теперь ей поклоняются правители Европы. А про меня, Рустема, пол-Стамбула говорит, что без этого боснийца не обойдется ни одно государственное дело. Так зачем же мне устраивать государственные дела против государства? Да и к тому же какое государство, приняв боснийского крестьянина из бедной деревни, может сделать его важным государственным лицом? Только Османы! Какое еще государство может возвысить дочь простого священника из Рутении так, что ей поклоняются короли Европы, и сам папа Римский с почтением отзывается о красоте Султаны Ля Росы? Слушай, внимательно слушай, что она тебе скажет, ага. Чует мое сердце, это еще только начало. И передо мной скоро откроется новый путь».

Хюррем, увидев, что Рустем продолжает молчать, спросила: «Отчего ты молчишь, ага? Каждый человек, даже если он поменяет свои имя, веру, Священное Писание и храм, никогда не сможет изменить свою душу и свой разум. Мы часто говорим о том, что мы что-то забыли, но сердце наше помнит все».

Рустем ломал голову. Чего от него ждет эта женщина? Признания в том, что душа его помнит родные края? Все это было очень странно.

Глаза Хюррем светились тем особенным светом, который так воодушевлял ее друзей и так пугал ее врагов. Рустему следовало бы испугаться, но он не боялся, а лишь насторожился.

– Послушай меня, ага. Не стоит бояться того, что ты помнишь родину. Мы все здесь ее помним. К тому же разве не было других девширме, которые верой и правдой служили нашему государству? Таких было очень много. Обернись по сторонам, почти все визири в Диване – кто хорват, кто албанец, кто араб. Это очень хорошо. Но, если такие, как ты, верой и правдой послужили нашему государству, разве они не достойны награды? Скажи мне, Рустем, а ты сам как думаешь? Тебе никогда не приходило в голову, что ты можешь сам себя наградить?

Рустем похолодел. Рука его машинально потянулась к шее. «Эта женщина непременно что-то знает, – подумал он. – Если я в чем-то признаюсь, то она обвинит меня в предательстве султана и отдаст палачу. Если буду отрицать, то сделаю только хуже. Но молчать нельзя». В горле у него стоял ком.

Молчание нарушил тихий смех Хюррем. Она сделала ему знак подойти ближе к решетке. Рустем придвинулся, сделав только шаг. Одна нога его с рождения была короче другой. Чтобы скрыть свой недостаток, он всегда носил длиннополые кафтаны, у специального мастера заказывал сапоги, у которых один каблук был выше другого. Правда, подобная хитрость не помогала ему скрыть хромоту. Хюррем тоже это заметила и подумала: «Кажется, я нашла подходящего человека. Этот не будет заноситься, этот будет делать все, что я прикажу».

Про Рустема ей рассказывали, что молодой девширме демонстрирует рвение в государственной службе, умеет молчать и точно исполняет все поручения. Верные люди Джафера в Диване и раньше пользовались его услугами. Рустем вроде бы не знал, для кого он выносит из Дивана ту или иную копию записи секретаря. А может быть, о чем-то догадывался. Но даже если и догадывался, ни разу за все время он не был замечен в сочувствии врагам Хюррем. Правда, казалось, он вообще никогда никому не сочувствует. Исполнительный, нелюдимый, скрытный, но всегда точно выполнявший приказы, этот ага жил совсем один, в небольшом особняке в Галате. При нем были только старая албанская служанка и немой конюх. «Такой человек умеет быть верным, – подумала Хюррем. – Теперь настало время призвать его».

– Скажи мне, ага, ты никогда не думал о том, что достоин стать визирем?

Рустем, не веря своим ушам, тихо сказал:

– Такие мысли – грех, госпожа.

– Разве то, что ты рожден в Боснии, может помешать в таком государстве, как наше, такому способному человеку, как ты, стать визирем?

– Не может, – пробормотал Рустем.

Хюррем явно обрадовалась.

– А разве могло мне мое русское происхождение помешать родить нашему падишаху несколько шехзаде и стать его законной женой?

Теперь все было ясно. Жена султана Сулеймана ищет себе союзников после казни Искендера-паши, с тем, чтобы не допустить к трону наследника Мустафу. Рустем почувствовал, как к нему подступается какая-то невиданная сила, сопротивляться которой бесполезно. «Если султан Сулейман правит миром, – думал Рустем, – то самим Сулейманом правит Хюррем». В эту минуту он почувствовал себя почти сообщником этой странной женщины, которую многие в империи обвиняли в колдовстве.

С чего она вдруг так неожиданно призвала его и так неожиданно ему доверилась? Неужели Хюррем совершенно не боится встречаться с ним, Рустемом, и вести такие разговоры? «Нужно еще подождать», – думал он.

За окном постепенно смеркалось, и в комнате темнело. Заходящее солнце продолжало светить из окна в спину Хюррем, и теперь рубины в ее волосах горели яростным пламенем.

– Ты, ага, достоин самой высокой награды за свою преданную службу, – продолжала Хасеки. – И если тебя раньше не замечали, то теперь заметили. Если раньше тебя никто не мог наградить, то я награжу.

Наконец Рустем решился. «Я готов на все, – думал он, – лишь бы во всяком деле была и моя выгода». Он чувствовал, что Хюррем внимательно смотрит на него. А она, словно прочитав его мысли, сказала: «Ты будешь служить нам, ага. Мы с тобой из разных земель. Но и ты, и я – мы оба готовы преданно служить нашему государству и нашему повелителю. Мое место рядом с повелителем, а твое – в Диване. Теперь настало время, Рустем-ага, примерить тебе кафтан паши и визиря. Повелитель должен тебя оценить».

Хюррем тщательно продумала каждое свое слово, готовясь к встрече. С помощью верных слуг она хорошо изучила этого человека. Она и не ожидала, что он особенно испугается, как не ожидала и того, что, возмутившись речами главной женщины гарема, он с негодованием уйдет прочь. Конечно, ага был изумлен, но, получив приказ явиться к самой Хюррем Султан, зная, что о ней говорят, был готов к чему-то подобному. Он все прекрасно понимал и знал, что голосом Хюррем Султан сейчас с ним говорит сама судьба.

Прошло полгода, и Рустем-паша был назначен султаном Сулейманом третьим визирем Дивана. Его назначение вызвало всеобщее возмущение, как когда-то назначение Ибрагима. Еще бы! Назначения в Диван годами ждали прославленные паши, воины, бейлербеи и санджак-беи. Но падишах заметил и выбрал именно Рустема. Почему – оставалось только гадать.

Гюльбахар бесилась у себя в Старом дворце. Хюррем теперь была для нее совершенно недосягаема, по крайней мере, пока жил падишах. Она попыталась несколько раз подослать к ней верных и коварных служанок, однако каждую из девушек, одну за другой, постигло несчастье. Первую нашли повешенной в маленькой комнате в покоях для новеньких, вторая оступилась в саду так, что оказалась сразу в Босфоре, а третья, видимо, поскользнулась в хамаме и свернула шею. Гюльбахар хорошо заплатила также Ахмеду-аге, служившему на султанской кухне, чтобы он вылил целебное снадобье в кушанье Хюррем Султан и ее детей, но неразумный ага то ли от глупости, то ли от жадности решил попробовать прекрасные кушанья сам, до утра мучился, а под утро, издав тихий стон и не сумев сказать ни слова стражникам, евнухам и калфам, соединился с Аллахом.

То было спокойное время для Хюррем Султан. Окружая себя верными людьми, она постепенно шла к намеченной цели. Уже трое из визирей в Диване присягнули ей в верности. На ее стороне всегда был и шейх-уль-ислам, помогавший ей мудрыми советами. Именно он посоветовал супруге падишаха и халифа заняться благотворительностью. Старик сказал, что помощь бедным всегда угодна Аллаху и прославит среди простых людей прекрасную супругу султана Сулеймана, о которой и так ходят легенды. В один прекрасный день во время Рамазана Хюррем Султан пригласила к себе в покои жен всех высших сановников Османской империи и объявила о том, что создает на свои средства свой вакф для бедняков. На средства вакфа недалеко от дворца будет построен целый квартал благотворительных заведений. Там будут и общественная кухня, и больница, и странноприимный дом, и общественная баня, и медресе, и караван-сарай. Жены сановников все до одной восторженно отнеслись к идее первой женщины империи и тут же изъявили желание внести и свой вклад в богоугодное дело.

Однако судьба продолжала играть с Хюррем Султан, словно морская буря с утлым суденышком. Из Манисы внезапно пришло известие, что старший сын Мехмед, которого она поклялась сделать падишахом, скоропостижно скончался. Хюррем чуть с ума не сошла от горя. Лекари утверждали, что шехзаде умер от оспы. Однако Хюррем Султан не верила. Она уговорила падишаха устроить тщательное расследование, которое длилось год с лишним. После смерти шехзаде Мехмеда весь дворец погрузился в траур. Падишах, когда прискакал гонец со страшной вестью, находился в походе, осаждая венгерскую крепость Эстергом. Османы одержали победу, гонец встретил армию падишаха уже на пути в Стамбул. Узнав о смерти сына, падишах спешился и пошел вперед один. Из его глаз на начинавшую седеть бороду стекали слезы. Шел двадцать третий год его правления, и он вновь испытал боль от потери ребенка.

Сулейман вернулся к своей любимой жене. Хюррем впервые видела его в таком состоянии. Да и он ее впервые видел такой. Она бродила по дворцу бледная, словно привидение. Под глазами появились тени. Казалось, она состарилась сразу на несколько лет. Она пыталась было улыбаться, но ей это не удавалось. Первую ночь после возвращения султана из похода муж и жена проплакали вместе.

Когда прошло некоторое время после смерти сына, султан Сулейман призвал главного архитектора Синана-агу и приказал ему: «Построй такую мечеть моему шехзаде, чтобы память о нем сохранилась в веках. На дверях ее ты напишешь: “Да упокоится султан Мехмед в раю навечно”. А еще выложишь из самых дорогих изразцов такую Аль-Фатиху, чтобы спустя тысячи лет после нас те, кто будут видеть ее, знали о нашей боли».

Тело шехзаде Мехмеда привезли из Манисы и торжественно похоронили недалеко от дворца. Хюррем Султан приказала всему гарему не снимать траур в течение года. Мечеть, которую строил Синан-ага, должна была расположиться прямо над могилой шехзаде.

Траурная церемония длилась месяц. Падишах несколько дней подряд приходил на могилу сына читать Аль-Фатиху и просто молча сидел там часами.

Хюррем долго не могла оправиться от боли, но понимала – у нее остались еще четверо детей, и она должна, несмотря ни на что, заботиться об их благополучии и будущем. Однажды она даже сказала Мерзуке: «Как-никак, у меня еще есть дети. А ты подумай о тех матерях, у которых только один сын». Было ясно, кому адресованы эти слова. Ни лекари, осматривавшие тело покойного шехзаде, ни Садразам Сулейман-паша, ни сам султан Сулейман не смогли убедить ее в том, что сын умер от оспы. «Нет, – качала она головой в ответ всем, кто пытался ее переубедить. – Это убийство. Разве не пытались его мать точно так же убить укусом змеи? Кто знает, как им удалось лишить жизни моего львенка? Кто знает, что им удалось ему подмешать?»

Султан Сулейман в один прекрасный день не выдержал: «Если ты кого-то обвиняешь в убийстве, то скажи, и я прикажу казнить подлеца». Вместо ответа Хюррем долго смотрела мужу в глаза. «Терпение, – прошептала она. – Наступит день, и Аллах непременно покарает всех виновных. Мое сердце сейчас страдает, но великий Аллах сделает так, что и их сердца будут плавать в крови».

Сам Сулейман постарел и выглядел теперь лет на десять старше своего возраста. Казалось, даже яростный взгляд его померк. А Хюррем твердила себе целыми днями, что нужно торопиться. Теперь все могло измениться в любой момент, и нужно было действовать. Она утешала себя мыслями о том, что пусть и не Мехмед, но другой ее сын все равно взойдет на трон Османов. Для этого нужно было как можно скорее сделать третьего визиря Дивана, Рустема-пашу, Садразамом.

Свою волю она безжалостно объявила дочери. Та пыталась было плакать, возражать, но Хюррем сказала ей: «Михримах, дочь моя, ты член династии. Великой династии Османов. Весь мир у наших ног. С рождения тебе дарована большая власть. Но за эту власть и богатство тоже нужно платить. Нужно делать все, чтобы ее удерживать. И ты, османская принцесса, не можешь строить свою жизнь, как тебе заблагорассудится. Вся твоя жизнь должна быть направлена на процветание твоей семьи и твоего государства. Человек, за которого ты выйдешь замуж, вскоре станет великим визирем. И мы получим возможность вершить собственные дела».

Михримах поплакала еще немного, но в конце концов согласилась. Еще бы, ведь она была дочкой самой Хюррем Султан, которой мать с рождения передала не только все черты своего характера, свой ум, свою красоту, но и безудержную жажду жизни, жажду занимать в этой жизни только первые места.

Для Рустема, третьего визира Дивана, предложение жениться на прекрасной дочери самой Хюррем Султан, о которой он и мечтать-то не смел, было громом средь ясного неба. Голова его только недавно перестала кружиться после столь стремительного взлета. И, когда Хюррем Султан вызвала его, чтобы сообщить о своем решении, в ответ он сумел пробормотать лишь: «Простите мне мой вопрос, госпожа. Но согласится ли повелитель на этот никах?»

– Согласится.

Холодная сталь в голосе Хюррем заставила Рустема вздрогнуть.

– А Михримах Султан знает?

– Знает, – звенела та же сталь.

– Неужели, госпожа, красавица всех красавиц Михримах Султан согласится стать законной женой недостойного вашего раба?

– Согласится.

На самом деле Михримах не была уж такой красавицей. Она унаследовала от матери ее сине-зеленые глаза, но волосами, лицом и станом была в отца. Острый нос с горбинкой и волевой подбородок выдавали в ней члена династии. В ней чувствовалась не столько внешняя красота, сколько внутреннее благородство. Во дворце и во всем Стамбуле говорили, что султан Сулейман души не чает в единственной дочери и готов сделать все ради ее счастья.

– Мы так и не получили ответа на наш вопрос, ага, – напомнила Хюррем Султан. – Будешь ли ты нашим зятем и будешь ли ты и дальше нам верно служить?

Подняв голову, Рустем-паша попытался с благодарностью взглянуть в лицо госпоже, но из-за ажурной ширмы было видно немного. «Рустем навечно будет вашим рабом, госпожа! – с жаром произнес он. – Отныне все, что вы пожелаете, все, что вы только прикажете, будет сразу же исполнено».

Хюррем величественно поднялась и неспешно подошла к окну, за которым текли глубокие воды Босфора. Вечерело, и противоположный берег зарделся алым огнем. Солнце отражалось в окнах нескольких прибрежных ялы.

– Да сопутствует тебе удача, ага, – сказала Хюррем, не глядя на визиря. – Аллах да сделает легким твой путь.

И махнула рукой, делая будущему зятю знак удалиться.

Свадьба Рустема и Михримах удивила многих, в особенности Гюльбахар. Визирь не отличался статью, а Михримах было только семнадцать лет. И как только Сулейман согласился, целыми днями недоумевала она. Кроме того, о будущем родственнике Османов ходили нехорошие слухи, будто он берет взятки. И странно было, что такой любитель справедливости и законности, как султан Сулейман, согласился отдать такому человеку собственную дочь.

Свадьба длилась несколько недель. Снова гулял весь Стамбул, рекой лился шербет и на подносах разносились по улицам яства из султанской кухни. Свадьба дочери помогла Сулейману и Хюррем немного отвлечься от смерти сына. Однако привкус горечи отравлял все. Хюррем знала – если бы не смерть первенца, этой свадьбе никогда не бывать. Но теперь Рустем был нужен ей. Именно такой человек должен был помочь ей вырвать трон из рук шехзаде Мустафы Хана.