Михримах Султан родила дочь, и это событие долго отмечали. Султан Сулейман был невероятно рад внучке. Когда ему сообщили о том, что дочь благополучно разрешилась, он поспешил к ней. Взяв младенца на руки, он произнес: «Пусть все зовут тебя Айше Хюма Шах».

В последнее время его жизнь омрачали боли в ногах, которые с каждым днем усиливались. Болели ступни и особенно пальцы. Он вспоминал, что его отец Селим Хан умер в страшных страданиях из-за нарыва на спине. Сулейман всегда боялся, что такая же участь постигнет его детей, но в последнее время стал подозревать, что, скорее всего, она постигнет его самого. Если довольно небольшой нарыв на спине Селима Хана лишил отца жизни, то, наверное, больные ноги сведут его, султана Сулеймана, в могилу. Но разве такого конца достоин повелитель мира? Теперь он часто молился о том, чтобы вместо подобной смерти его настигла какая-нибудь стрела на поле боя.

В конце концов боль победила стыд. В один из дней он приказал позвать главного лекаря Бедреддина Мехмеда Челеби. Тот долго осматривал падишаха, а затем погрузился в глубокие раздумья, теребя бороду. Падишах заподозрил, что дело серьезно.

– Что скажешь, Челеби, о чем ты так задумался? Мы же не собираемся умирать оттого, что у нас пальцы на ногах заболели.

Все во дворце знали, насколько подозрителен падишах, и пожилой лекарь ответил:

– Упаси Аллах, повелитель, все в порядке. Но мы бы хотели показать вас другим лекарям, чтобы они лучше оценили положение.

Сам он уже знал, что дело плохо.

– Зачем же тогда ты хочешь пригласить других лекарей? Ты что-то скрываешь от нас, Челеби?

В тот день главному лекарю пришлось изрядно попотеть, чтобы убедить падишаха, что тот ничем серьезным не болен. В конце концов султан Сулейман все же разрешил другим лекарям взглянуть на его ноги. Шесть лекарей долго рассматривали его голени, колени, ступни. Затем, отойдя в сторонку, они стали тихо о чем-то переговариваться.

– Вы поняли, что это за болезнь? – нетерпеливо спросил падишах. – Эти боли мешают нам спать, нам стало сложно надевать сапоги. Что за хворь такая?

Бедреддин Мехмед Челеби прокашлялся, чтобы выиграть время, пытаясь собраться с мыслями.

– Хвала Аллаху, наш повелитель, словно лев. Однако вам теперь пятьдесят лет.

– Причем здесь возраст, Челеби? Говори, чем я заболел.

– Подагра.

– Что такое подагра?

– Это болезнь суставов, повелитель. По мере того как человек стареет, в его суставах…

– Да хватит, что ты все твердишь о возрасте, Челеби! – в голосе повелителя слышались первые нотки гнева.

В последнее время падишаха ничто не сердило так, как напоминание о возрасте. До него часто доходили сплетни о том, что в янычарских казармах воины говорили: «Наш падишах уже стар. Вместо того чтобы отправиться в поход, он все время проводит в гареме со своей бабой».

Сулеймана страшно злили такие слова, потому что они были ложью. Чего янычарам еще нужно? Он завоевал половину Леванта. И как они смеют так отзываться о Хюррем Султан? Он уже двадцать пять лет на престоле, и за двадцать пять лет войско совершило десять военных походов. Сулейману покорились Белград, Буда, Родос, Багдад. Чего еще хотят эти безбожники?

– Подагра опасна? – он попытался успокоить подозрения, голос его звучал как можно спокойнее.

– Повелителю не о чем беспокоиться. Однако…

Это «однако» просто взбесило падишаха, и он взорвался:

– Говори немедленно! Болезнь либо опасна, либо нет.

Бедреддин Мехмед Челеби, испуганный и растерянный, залепетал:

– Я хочу сказать, повелитель, что ваша болезнь не смертельна…

– Вместе с этим, – продолжил он, – если ее не лечить, то начнутся воспаления. Боль усилится. Вам будет трудно двигаться.

– Скажи мне, Челеби, мы станем из-за этой болезни беспомощны? – на этот раз мягко спросил падишах. Теперь он раскаивался, что накричал на пожилого лекаря, ведь тот был ни в чем не виноват.

– Упаси Аллах! Ничего такого нет и быть не может. Я клянусь. Волноваться не о чем. Тут ничего не поделаешь, все мы люди. Сегодня ты здоров, а завтра…

Султан понял, что лекарь снова готов нести чушь, и перебил его: «Есть ли лекарство от этой болезни?»

Челеби указал на остальных врачей, стоявших поодаль:

– Мы только что об этом говорили. Конечно же, есть. Мы приготовим мази, которые вам помогут. Их нужно будет нанести на больные места. А еще вам нужно соблюдать меру в еде. Вы должны есть часто, но понемногу. Повелитель давно уже не пьет ни вина, ни ракии – это хорошо. Теперь вам не следует есть кислого и соленого, а еще вам следует воздержаться от мяса…

– Ты бы лучше сказал, что меня живым в могилу зароют, – падишах хоть и старался говорить веселым голосом, но сильно погрустнел. – Не препятствует ли эта болезнь военным походам?

– Никаких препятствий нет, повелитель, – ответил главный лекарь, стараясь, чтобы голос звучал твердо. – Иншаллах, наши воины под предводительством падишаха одержат еще много славных побед. А мази, которые мы вам нанесем, успокоят вашу боль.

– К тому же, – продолжил Мехмед Челеби, – мы советуем вам отправиться на теплые воды. Целительные воды Бурсы помогут нашему падишаху.

Хюррем Султан чувствовала себя словно в раю. Дворец с его интригами, заговорами и сплетнями был далеко. Султан Сулейман приказал проследить за тем, чтобы лекари повсюду рассказывали, какое прекрасное здоровье у падишаха, и, оставив все государственные заботы на зятя Рустема-пашу, удалился с супругой в Бурсу, надеясь там обрести исцеление от недуга. Чтобы положить конец сплетням о своей болезни, он выехал из Стамбула верхом на лошади. Хюррем ехала следом в султанской карете, а султан Сулейман не слезал с лошади до тех пор, пока город не кончился.

Хюррем была очень рада, что падишах поручил трон не шехзаде Мустафе, а своему зятю. На самом деле с появлением Рустема Мустафа настолько отошел в тень, что иной вариант был бы просто удивителен.

Однажды вечером перед поездкой в Бурсу между Сулейманом и Хюррем состоялся разговор.

– Скажи, Сулейман, как ты думаешь, а правильно ли то, что мы оставляем Стамбул на попечительство Рустема?

– Что? – изумился падишах. Эта женщина умела его удивить.

– Пожалуйста, не гневайтесь, повелитель. Ваша покорная рабыня Хюррем ничего не смыслит в делах государства, она, как всегда, беспокоится о своем муже. Вы знаете, я никогда не скрываю своих мыслей и говорю то, что думаю.

– Говори, Хюррем, что тебя беспокоит.

– Рустем очень умный и опытный человек, он разбирается во всех делах. Но, как бы то ни было, он всего лишь Садразам. Может быть, вместо нашего зятя следовало бы позвать из Амасьи Мустафу Хана? Разве не будет правильно, если попечителем престола на время нашего пребывания в Бурсе будет наш шехзаде?

«И как этой женщине удается каждый раз так меня удивлять», – подумал падишах. Он знал, что Хюррем ненавидит Гюльбахар. Но к ее сыну она относилась совершенно особенно, казалось, даже лучше, чем к своим сыновьям. Он ни разу не слышал от нее плохого слова о Мустафе. Сулейман много раз спрашивал себя, почему Хюррем, у которой было трое сыновей, ожидавших престола, никогда не пытается очернить Мустафу в его глазах. Ведь если бы на ее месте была Гюльбахар, она бы так и поступила. Она бы непрестанно порочила сыновей Хюррем. Но Хюррем о Мустафе не говорила ничего, кроме того, что «он доблестный, сильный и славный шехзаде».

Размышляя над вопросом жены, он подумал, что она права, говоря, что ничего не смыслит в государственных делах. Если бы смыслила, то давно заметила бы, что доблестный шехзаде давно стал опасным. «Ведь я сам рассказал ему, – думал он, – о том, как мой отец обошелся с моим дедом. Хюррем, видимо, ничего не знает о слухах, которые бродят по Стамбулу, и о том, что говорит войско. Если бы она знала, что солдаты давно требуют Мустафу Хана, она бы никогда не спросила, почему мы не оставляем трон Мустафе».

И падишах, подумав, какая простодушная, наивная и простосердечная эта Хюррем, покрепче обнял жену и сказал: «Нет, пусть шехзаде остается в своем санджаке в Амасье и занимается своими делами. Мы считаем правильнее поручить Стамбул нашему зятю. Он привыкнет заниматься государственными делами, пока нас нет».

Хюррем облегченно вздохнула: «Ну что ж, значит, подозрения у него появились, это хорошо».

Оставшись с мужем наедине в роскошном особняке посреди огромного парка, напоминавшего зеленый, как море, лес, она постаралась на время обо всем забыть. Теперь она была занята только тем, чтобы вылечить мужа. Они вместе ходили на горячие источники, вместе принимали целительные ванны, вместе пили целебную воду. Хюррем сама ухаживала за мужем, не позволяя служанкам приближаться к нему. Она готовила ему еду и подавала ее. По вечерам она прижимала к себе пузатый уд или клала на колени канун и пела мужу его самые любимые песни.

Султан Сулейман, слушая этот голос, всегда уносился в мир грез. В такие минуты в его сердце не оставалось ни страхов, ни волнений. Его жена была все так же свежа и прекрасна. Более того, ее глаза и улыбка были даже еще прекраснее, чем в тот день, когда он увидел ее в покоях для наложниц. А ее голос! Казалось, ее сильный страстный голос был способен излечить любую болезнь, любой недуг и прогнать саму старость.

Сулейман и Хюррем впервые за тридцать лет совместной жизни ощущали себя такими свободными и счастливыми. Ведь они жили здесь, как простые люди. Как простые муж и жена.

Они гуляли у подножия Улудага, держась за руки. Однажды они даже поехали верхом до равнины Йенишехира. Они любовались остроконечными скалами, тянувшимися к небу, словно на молитве, над бесконечным морем зелени. Сулейман не мог оторвать глаз от этой красоты.

– Я могу спросить, о чем так задумался мой повелитель? – спросила Хюррем.

– Здесь наши родовые земли, Хюррем. Я вспоминаю о предках, – глаза Сулеймана блестели впервые за долгое время. – Государство, которым мы сейчас правим, было основано Османами именно здесь. И посмотри, чего мы достигли. А ведь когда-то размеры государства не превышали одного стойбища. А сейчас мы не знаем, где наше государство начинается и где заканчивается.

Хюррем поразили слова падишаха.

Сулейман продолжал: «Кто знает, может быть, мой прадед Осман Гази отдыхал под этим деревом. Может быть, беи Орхана Гази купали лошадей в этой реке. Может быть, на этом холме они решили завоевать Бурсу.

Хюррем слушала падишаха с широко раскрытыми глазами.

Когда они вернулись в Бурсу и легли спать, она лежала и думала, что же так поразило ее в этих словах. Внезапно она заметила, что уже долгое время не чувствует себя здесь чужестранкой. Она уже давно не задается вопросом, который прежде время от времени не давал ей покоя: «Кто я?» Она теперь больше не чувствовала себя на чужбине.

Так, значит, страна Османов стала ей родиной. «Конечно, – думала Хюррем. – Конечно, я теперь из рода Османов. И какое значение имеет кровь или мое происхождение? Я, как саженец, приросла к их древу и дала новые отростки».

Она все еще страдала всякий раз, когда перед глазами у нее вставало безжизненное тело шехзаде Мехмеда: «Как мне может быть чужой земля, в которой похоронен мой сын, плоть от плоти моей, кровь от крови моей? И когда-нибудь от меня, Хюррем, на престол Османов сядет новый падишах».

Дни сменялись днями. С той самой ночи, когда она решила, что принадлежит теперь к роду Османов, Хюррем не отпускали тревожные мысли. Болезнь падишаха была первым звонком. Времени становилось все меньше. Ей делалось страшно при мысли, что будет, если падишах внезапно умрет. А ведь это может произойти в любой момент. У него позади пятьдесят зим, и к тому же он болен. Она старалась гнать от себя эти мысли, но с некоторых пор тяжесть и этой ноши начала давить ей на плечи. Мысли о болезни и старости не отпускали ее. Те же самые мысли не отпускали и Сулеймана. Страх болезни читался теперь даже в его стихах.

Все это было очень опасно.

Сулейман понимал, что может в любой момент с легкостью избавиться от боязни старости и смерти, а также от страха предательства, который не давал ему покоя. Вместо того чтобы ждать, пока его лишат трона, он мог в любой момент передать трон Мустафе, чтобы встретить спокойно старость. А в противном случае в любой момент могло произойти восстание, и его могли попросту свергнуть. Хюррем тоже все это понимала и знала, что оба варианта одинаково губительны для нее и ее детей.

Однажды летним днем, когда Сулейман возлежал на седире, под навесом, обращенным в сторону Улудага, вершины которого даже летом были в снегу, и читал Хюррем свое стихотворение, посвященное ей, он, сам того не замечая, усилил предчувствие беды, которое давно не давало ему покоя.

– Послушай, моя красавица, – сказал он, вытаскивая из-за пояса лист бумаги. – Это мое новое стихотворение.

И начал медленно читать:

«О господи», – думала Хюррем, не веря своим ушам. Великий султан Сулейман словно бы прощался с жизнью. «Мы должны немедленно вернуться в Стамбул, – взволнованно подумала она. – Немедленно! И должны сделать то, что должны. Зерна подозрения должны принести плоды. Иначе будет слишком поздно».

Тьма давно скрыла горы, в которых Ферхад ради любви Ширин проделал не одну дорогу. На небе не было видно ни звездочки. Бледные желтые огни в окнах дворца санджак-бея на берегу реки Йешиль отражались на воде, которая с журчанием протекала мимо дворца, ударяясь о скалистые берега. Тьма была непроглядной. Словно стеной, она окружила Амасью. Не было видно и огромных тысячелетних гробниц древних царей на холме, у подножия которого стояли дворец и городские дома. Перед самой большой из них горел факел, и в его мерцающем свете вход в темную пугающую пещеру то появлялся, то исчезал. Чуть поодаль, на мосту через реку, тоже горели два факела. Света их все равно не хватало, чтобы осветить мост.

Город старшего шехзаде Амасья, зажатый между двумя холмами, сейчас в этой тьме готовился ко сну. Пока огни домов постепенно гасли, на вершине одной из скал, нависшей над городом, словно орлиное гнездо, произошло какое-то движение. Тень, чернее ночи, сползая между скалами, плыла прямо к реке. Тень замирала на месте, когда из-под ее ног срывался даже маленький камень.

Когда тень достигла берега, в воду сорвался большой камень. Тень застыла. Крадущийся человек знал, что на противоположном берегу воины шехзаде Мустафы стоят в карауле и время от времени обходят дворец. Несмотря на шум реки, до него доносились их голоса. Интересно, слышали ли они, как упал камень? Он остановился и подождал, надеясь, что шум реки все же заглушил звук камня. Даже если они что-то слышали, пока они его не видят, опасности нет. Такой звук мог появиться, если на водопой пришел какой-нибудь зверь, а в это время года к реке спускались даже волки.

Убедившись, что тревоги на противоположном берегу не возникло, человек бросился в холодные, как лед, шумные воды. Вода была такой холодной, что он должен был сразу замерзнуть, но от напряжения ему, напротив, было жарко. Так как он старался плыть против сильного течения, мышцы его горели огнем. Мерзла у него только голова, но этого было достаточно. Он боялся, что двигается слишком шумно, а еще у него от холода стучали зубы, и ему казалось, что этот стук разносится по всем окрестностям.

Он уже собирался выбраться на берег, как вдруг услышал какой-то звук и замер. Рядом кто-то был. Приближались звуки шагов. Он замер в воде, тело его напряглось. Человек был безъязыким, и если бы его поймали, то никто не смог бы узнать, кто он таков, кто его послал и зачем он пробрался во дворец шехзаде Мустафы. Но его бы непременно убили. А он вовсе не собирался умирать. К тому же он не знал ничего, кроме того, что ему следует в этом дворце забрать.

Некоторое время он подождал в воде. Теперь он не двигался и начал замерзать. Сомнения начали посещать его. В какой-то момент он подумал, что, если его не поймают, он все равно умрет здесь от холода. Его глаза не видели ничего, кроме тьмы. Он попытался не думать о холоде. Это не помогло. Холод по сосудам пробирался прямо к сердцу, прямо к его мозгу. Он чувствовал это движение. Теперь у него начали слипаться глаза. Он с ужасом вздрогнул, поняв, что начинает засыпать. Так приближалась смерть. Стоит уснуть лишь на мгновение, и спасения нет. Чтобы не уснуть, необходимо было двигаться, а он не мог даже пальцем пошевелить, потому что малейшее движение тоже означало смерть.

Наконец он разглядел тень стражника. Спасение сейчас зависело от прыжка, который нужно было совершить. Мышцы, начавшие болеть от холода и напряжения, внезапно разжались, как пружина. Его руки стащили в реку стражника, который не успел даже вскрикнуть. Шум реки заглушил шум падающего тела. Завязавшаяся было в воде борьба мгновенно закончилась. Безжизненное тело стражника тут же унесло течение.

Человек подождал еще какое-то время, а затем с трудом вылез из воды. Почувствовав, что кровь вновь начала течь в жилах, он устремился прямо под балкон шехзаде Мустафы, нависавший над водами горной реки Йешиль.

Еще не рассвело, когда безъязыкий закончил свою работу. Он скрылся во тьме точно так же, как и появился. Его никто не видел и не слышал, в этом он был уверен. Единственный след, который он оставил за собой, – это пропавший в водах Йешиля стражник. Кто знает, когда и где воды вынесут тело на берег. А если люди шехзаде Мустафы его найдут, то они решат, что стражник просто сорвался в темноте.

Несмотря на холод и все сильнее капавший дождь, человек яростно гнал коня вперед. Ему хотелось как можно скорее достичь места назначения и вручить злосчастный предмет, за которым он охотился. Он согласился на игру со смертью ради увесистого кошелька золота.

Когда рассвело, равнина была уже далеко позади. Он проскакал еще примерно час и вскоре увидел перед собой холм с единственным деревом. Там он должен был встретиться с заказчиком, лицо которого было всегда закрыто. Его грела мысль о том, что сейчас он получит звенящие монеты: плату за холод и все мучения. Именно в тот момент он заметил под деревом тень. Значит, заказчик прибыл раньше него.

Через несколько минут оба всадника встретились. Лошадь безъязыкого от долгой дороги тяжело дышала, роняя на землю пену. Ожидавший его был на вороной лошади. Он вновь был закрыт черной повязкой, которая оставляла открытым только его рот.

– Все закончено?

В ответ безъязыкий кивнул.

– Ты привез?

Безъязыкий снова кивнул.

– Тебя кто-то видел?

Тот отрицательно покачал головой и попытался показать руками, как он стащил в воду стражника.

Человек в черных одеждах протянул руку:

– Дай мне то, что ты привез.

Безъязыкий вытащил из-за пазухи сверток и показал его человеку в черных одеждах.

– Ты хочешь прежде получить свои деньги?

Безъязыкий кивнул и заулыбался, увидев кошель. Он тотчас отдал сверток и радостно пощупал монеты.

Наконец все закончилось. Он избавился от этой вещи. Развернув коня, он решил уехать прочь, как вдруг за спиной послышался какой-то шорох. Когда он обернулся, было слишком поздно. Кинжал, словно молния, пронзил его.

Закончив черное дело, человек с закрытым лицом поскакал прочь. Он не оборачивался. Он знал, что в кошельке, который давал безъязыкому, не было ничего, кроме мелких монет.

Через некоторое время он подъезжал к Стамбулу.

Тем же вечером Садразам Рустем-паша отправился в покои к Хюррем Султан.

– Все исполнено, госпожа, – только и сказал он ей.

По блеску глаз зятя Хюррем поняла, что все произошло так, как она хотела. Она ждала этого момента с того самого дня, как Рустем поделился с ней своим замыслом. Значит, теперь тридцатипятилетнее ожидание подходило к концу.

«Как хорошо, что я выбрала именно Рустема», – подумала Хюррем. Уже было не перечесть всех ее поручений, которые Рустем выполнил с того момента, как стал великим визирем. Но Рустем и сам не терялся. Помимо благодарности, которую он испытывал к Хюррем, он не забывал и о своей собственной выгоде. И поэтому с радостью оказывал мелкие услуги Баязиду, которого Хюррем хотела возвести на престол, а также делал все для того, чтобы отдать в руки палачу Кара Али шехзаде Мустафу, однако помнил, что, если все-таки Мустафа станет падишахом, палачу придется отдать Баязида. Но теперь хромой зять выдумал такое, чему позавидовал бы сам шайтан.

Хюррем очень понравился замысел Рустема. Он был страшно опасен, но в случае его успешного исполнения спасения жертве не было. Она обдумывала его несколько месяцев. В конце концов решилась и отправила зятю тайное послание через Михримах Султан.

Хюррем, стараясь сдерживать радость, только теперь прошептала: «Все прошло благополучно?»

– Да, моя госпожа.

– Следов не оставили?

– Нет.

– А тот, кто принес печать?

– И его тоже.

– Не вздумай принести ее сюда или к себе во дворец. Сейчас это опаснее огня и яда. Если кто-то найдет, то мы погибли.

– Ни о чем не беспокойтесь.

– Когда напишут письма?

– Сегодня ночью.

– То, о чем мы договорились, должно быть написано так и теми словами, какие обычно использует Мустафа. Этого не знает никто лучше его учителя. Пусть он напишет все сам так, как знает. После этого завали его деньгами. Сделай санджак-беем. Пообещай ему целый мир, но пусть свое дело он сделает хорошо. Напомни ему также, что, если что-то пойдет не так, его сразу отдадут в руки палача. Проверь все лично. Напишет все, как мы приказали?

Рустем-паша кивнул.

– Я повторяю еще раз, Рустем-паша, не должно быть никаких ошибок. Наши главные враги – страх и спешка. И о том, и об этом тебе придется забыть. Помни, что слугу, который понесет письма, должны поймать люди падишаха. И в тот момент никого из твоих людей там быть не должно.

Садразам вновь кивнул, а затем сказал:

– Меня беспокоит только человек по имени Яхья…

– Поэт Яхья?

– Да, этот поэт – личный оруженосец и охранник шехзаде Мустафы. Он славится своей смелостью и может нам помешать.

– Не смешивай два разных дела, паша. Яхья-эфенди может помешать только твоему богатству. Помнишь, в Багдаде как-то поэт Физули написал падишаху такие слова: «Мы отправили вам приветствие, но его не приняли, так как оно не было подарком», – так и Яхья говорит, что вы никогда не приветствуете людей, пока не получите подарка. И он по-своему прав. Будь поосторожнее, зять. Сулейман долго терпит, но в конце концов может разразиться буря. И тебя не спасет даже наше заступничество.

Рустем был намерен погубить поэта. Он не унимался:

– Этот Яхъя пишет не только обо мне. Он пишет и о том, что Хюррем Султан настраивает падишаха против Мустафы. И я боюсь, что…

Его перебил полный гнева взгляд Хюррем.

Она взорвалась: «Чего ты боишься, паша, скажи мне?! Ведь ты – великий визирь. Зачем мы усадили тебя на эту должность? Разве затем, чтобы ты брал взятки? А раз уж ты берешь, то будь добр соблюдать меру. Если не можешь, то меры принять придется нам».

Той ночью Хюррем не сомкнула глаз. Если бы Гюльбахар не убила моего Мехмеда, то когда-нибудь я бы усадила его на престол отца. Слезы навернулись ей на глаза. Теперь на престол отца нужно было усадить Баязида.