«Клевета!»

Хюррем с широко раскрытыми глазами вскочила с места.

– Я никогда на свете не поверю, повелитель, и вы тоже не верьте! Это кто-то хочет оклеветать нашего шехзаде.

Падишах, погруженный в невеселые мысли, в ответ только посмотрел на встревоженную жену.

– Садразам-паша думает, как и ты, Хюррем. Все мои визири и все мои паши доверяют нашему сыну.

– Конечно же, доверяют, что им плохого сделал Мустафа!

Сулейман грустно покачал головой: «Если они доверяют, то как можем мы не доверять, Хюррем. Как мы можем допустить, чтобы на нашего сына пало хоть малейшее подозрение. Хотя сомнения, словно голодные волки, гложут нас. Но дело уже приняло нежелательный оборот. В народе пошли сплетни. Раньше шептались о том, что падишах постарел и должен уступить место Мустафе, а сейчас – что Мустафа Хан готовит восстание, чтобы свергнуть отца с престола. Так повсюду говорят. В янычарских казармах, среди матросов и даже во дворце».

Хюррем и так прекрасно знала, какие ходят по городу сплетни. Впрочем, вся огромная империя кипела! Слугам Хюррем и Рустема-паши хватило произнести всего лишь несколько слов в нужных местах, чтобы сплетни распространились повсюду. Помимо Хюррем и Михримах Султан, в этот огонь дров подбрасывали еще и два сына Хюррем, Селим и Баязид, теперь тоже мечтавшие о троне.

Только шехзаде Джихангир был далек от всего происходящего. Все, что он слышал, причиняло ему боль. Однажды он сказал Хюррем: «Никто не сможет убедить меня в том, что эта ложь – правда».

У слабого, вечно больного Джихангира оказался неожиданно сильный голос: «Совершенно невозможно, чтобы наш брат Мустафа Хан готовил восстание против отца. Я могу поверить, что горы сдвинулись с места или моря высохли, но я никогда не поверю, что Мустафа Хан мог предать нашего отца».

Хюррем знала, как ее сын любит Мустафу. Но такой реакции от него не ждала. В кого он пошел, этот мальчик? Она не могла не заметить, что ее сын что-то подозревает. В тот день Хюррем испугалась, что Джихангир из-за своей чувствительности совершит ошибку, которая погубит всех. Она сразу мягко сказала ему: «Кто же верит, сынок, кто же может в такое поверить. Пусть Аллах защитит нашего шехзаде от этого страшного навета».

Сплетни между тем нарастали, как снежный ком, переходя от человека к человеку в разных концах империи. Теперь искра превратилась в пламя. Повсюду только и говорили о том, когда же шехзаде Мустафа свергнет отца с престола.

– Ты слышал, эфенди? Шехзаде Мустафа сказал, что с него хватит.

– Сказать-то сказал, ну и что? Разве кто-то к нему прислушивается? Падишах совершенно не собирается никому уступать свое место. А ему следовало бы давно уступить трон, ведь он постарел. Но нет, ничего он не уступит, а даже если и захочет уступить, ему московитская жена не позволит.

– Но когда-нибудь же он отойдет от дел. Хотя время у него еще есть.

– Какое время, эфенди. Вся страна кипит, как котел. Чего шехзаде ждет? Янычарам, видно, нужно вновь перевернуть казаны, вновь устроить погром.

– Ты что, совсем ничего не знаешь? Янычары ничего не сделают без приказа Мустафы. Солдаты как его видят, всегда радуются и говорят: «Один Явуз ушел, другой Явуз пришел».

– Пришел бы этот Явуз поскорее.

– Придет, придет. Наш покойный султан Явуз Селим Хан в сорок лет взошел на престол. Так что шехзаде Мустафа говорит всем беям и агам, которые приходят к нему на поклон, что Аллах и ему дарует трон в сорок лет.

– А сколько лет Мустафе Хану?

– Говорят, скоро будет тридцать восемь.

– Вай, вай, вай. Ему надо ждать еще два года. Интересно, кто же доживет до такого времени. Интересно, он сам-то доживет?

Все, о чем говорилось в военных казармах, моментально достигало ушей падишаха. Хюррем, признаться, и сама была в растерянности от того, каких размеров достигли разговоры. Она продолжала играть роль защитницы Мустафы. «Шехзаде вырос у нас на глазах, – твердила она Сулейману, – мы ни разу никогда не видели непочтительного обращения с его стороны. А разве вы видели, чтобы верить таким наветам?»

– Видеть-то мы не видели. Но мы знаем, что дыма без огня не бывает. Жажда власти лишает человека разума и сердца. Он забывает и сыновний, и родительский долг. Если бы такого не было, то разве стал бы наш дед убивать своих братьев? А наш отец – своего отца?

Хюррем повернула к мужу заплаканное лицо: «Неужели повелитель хочет сказать, что он поверил этой лжи?»

Внутренние муки отразились на лице Сулеймана. Он задумчиво посмотрел на жену. «Я ни во что не верю, – прошептал он. Он был таким печальным, что не заметил глубокого волнения, на мгновение появившегося на лице Хюррем. – Я ни во что не верю. Это наш сын и наше государство. На кону либо жизнь государства, либо жизнь сына. Нужны доводы, доказательства».

Хюррем предполагала, что дело пойдет именно так. Но ее план был очень тщательно продуман. Она сказала про себя: «Скоро я тебе дам доказательства и доводы». А сама улыбнулась, будто радуясь его словам: «Я знала, что вы не поверите клевете».

Тоска и волнение в глазах падишаха не развеялись: «Так управлять государством нельзя. Я должен быть во всем уверен. Мне нужно убедиться в том, что наш шехзаде не готовился свергнуть нас».

– Что вы будете делать?

– Не знаю.

Зато Хюррем хорошо знала. Она не отводила от падишаха грустных и задумчивых глаз.

– Может быть, ты что-то скажешь, Хюррем?

– Раз уж появилась такая клевета, то вам следует отправить в Амасью одного-двух визирей, кому вы доверяете больше всех. Пусть они поговорят с нашим шехзаде. Насколько мы знаем, Мустафа Хан никогда не отказывается от своих слов. Если у него есть подобные мысли, то он достаточно отважен, чтобы их ни от кого не скрывать.

Сулейман много раз слышал, как Хюррем защищает сына Гюльбахар, но такого он не ожидал. Ведь она тоже была матерью шехзаде. Если Мустафа потеряет право наследовать престол, то очередь перейдет к ее сыну Селиму, и, несмотря на все это, она не позволяла плохо сказать о Мустафе.

– Мы тоже думали об этом, – кивнул он. – Мы отправили в Амасью двух наших визирей. Они поговорят с Мустафой и попытаются понять его намерения. Обоим мы дали полномочия провоцировать Мустафу против нас.

– Вы увидите, повелитель, что наш шехзаде докажет свою преданность вам и нашему государству, – сказала Хюррем и потом внезапно добавила: – Мы слышали, что учитель нашего шехзаде Сюрури Мехмед-эфенди сейчас в Стамбуле. Вот бы вы поговорили с ним.

– Мы выслушаем и его и других. Я недавно отдал приказ, Рустем-паша немедленно отправляется в Амасью. Он должен там все хорошенько обследовать и доложить нам, каким бы не было положение.

Хюррем растерялась. Интересно, зачем еще посылать Рустема в Амасью? Они оба должны были оставаться вдалеке от этого дела. Падишах должен был верить в их полную непричастность. А поездка Рустема в Амасью сейчас могла нарушить все их планы. Малейшая ошибка ее зятя, любое слово, которое по неосторожности сорвется с его губ, могли в одно мгновение все погубить. Нужно было предупредить Рустема, прежде чем он отправится в путь. Хюррем немедленно поднялась и направилась во дворец своей дочери в Юскюдаре.

Приехав, она крепко наказала дочери: «Передай своему мужу, чтобы стоял на своем: Мустафа невиновен. Это он должен говорить там и тут. Пусть доказательство теперь придет само. Он пусть ни во что не вмешивается».

Михримах ничего не поняла и растерянно смотрела на нее. Мать рассердилась:

– Ты, пожалуйста, не будь глупой, а передай все, как я сказала, своему Рустему. Иншаллах, он меня поймет.

Хромой Садразам, конечно, все понял. С такими наставлениями он отправился в путь. В план нужно было внести небольшие изменения. Раз уж он сам ехал в Амасью, то доказательства должны были прибыть из другого места и предстать прямо перед Сулейманом. Это обойдется Рустему дороже, но другого выхода нет.

Кроме мелких изменений, все остальное шло как по маслу. Учитель шехзаде Мустафы Сюрури Мехмед-эфенди долго хвалил перед падишахом Мустафу, совсем как приказала Хюррем Султан.

Визири, которые отправились в Амасью до Рустема, как и предполагала Хюррем, поклялись, что наследник престола невиновен и верен отцу. Один из них сказал Мустафе: «Османская империя нуждается в вас». В ответ на что Мустафа накинулся на него со словами: «Что ты за паша такой, эфенди? Ты носишь у себя на плечах кафтан, который пожаловал тебе мой отец, и смеешь говорить про него дурное. Как тебе не стыдно? Мы молим Аллаха о том, чтобы Сулейман Хан был здоров, а мы бы ему служили, а если потребуется жизнь, пожертвовали бы ради него. Пусть власть будет запретной для Мустафы, пока отец жив».

Когда султану Сулейману доложили об этих словах, он тихо сказал: «Мой доблестный сынок!» Он благодарил Аллаха – страхи оказались напрасными, и его подозрения тоже.

На какой-то момент, казалось, все успокоилось. И, казалось бы, даже шехзаде Джихангир, который так возмущался обвинениями в адрес брата, успокоился и забыл о произошедшем. От волнения за брата Джихангир разболелся. Сулейман очень любил своего младшего сына и, как только убедился, что Мустафа невиновен, поспешил в покои Джихангира, чтобы лично ему об этом сообщить. Джихангира мучил жар, но, когда он увидел отца, лицо его просветлело. Хюррем сидела в изголовье и самолично меняла ему на лбу повязки, смоченные в уксусе, чтобы сбить жар.

– Что происходит, Хюррем?

– У шехзаде сильный жар, повелитель.

Джихангир что-то очень тихо прошептал. Когда падишах склонился над ним, чтобы расслышать его слова, он с неожиданной силой схватил отца за руку. Обливаясь потом, он с широко раскрытыми глазами смотрел на руку Сулеймана. В глазах его читался страх.

– Протяни руку, матушка, – прошептал он Хюррем. Точно так же, с широко раскрытыми глазами, смотрел он и на руку матери, а затем соединил их руки вместе и забылся. Когда они вгляделись в его лицо, то заметили, что он плачет.

До того момента, пока из Токата внезапно не прискакал сипахи Шемси-паша, Сулейман и Хюррем не отходили от постели своего младшего сына. Они даже вместе ездили на могилу к мечети Эйюп Султан, чтобы вместе помолиться о здоровье молодого шехзаде, и раздали там щедрую милостыню. Затем они отправились в усыпальницу-тюрбе, которую главный архитектор Мимар Синан построил для могилы шехзаде Мехмеда, и долго пробыли в ней.

Примчавшись со всех ног из Токата, Шемси-паша доложил, что он привез очень срочное и важное известие и что ему немедленно нужно лично к падишаху.

Кошмар начался снова.

Новость была ужасной. Шехзаде Мустафа просил помощи у шаха Тахмаспа, чтобы свергнуть своего отца-султана с престола.

Падишах от ярости не находил себе места. «Никогда! – кричал он, – Мустафа никогда не осмелится на подобную дерзость!»

Он все никак не мог поверить. Мустафа – и просит помощи у главных врагов Османов! Раньше небо упадет на землю, чем такое произойдет.

Шемси-паша вытащил из-за пазухи коробочку и протянул Сулейману.

– Вот доказательство!

Падишаху казалось, что горы обрушились на него. Он принял из рук паши коробочку с опаской, словно бы она могла обжечь ему руки. Вынул лежащий в ней кусочек пергамента, развернул и прочитал.

– Тебе дал это Рустем-паша?

– Мы узнали, что Садразам-паша подъезжает к Амасье. Но так как я хотел как можно скорее сообщить об этом вам, то мы отправились через горы и с ним разминулись.

– Наш зять об этом не знает?

Шемси-паша с досадой посмотрел на падишаха: «Я решил, что такое никто раньше повелителя видеть не должен. Так что, если бы мы даже и встретились с Садразамом-пашой, я бы ему ничего не сказал. Если я допустил ошибку, то моя шея тоньше волоса».

– Как это попало к тебе в руки?

– Нам сообщили, что два шахских посланника в одной из деревень пытаются обратить в шиизм население, и мы сразу поспешили туда. Тех двоих нам удалось поймать. Один из них погиб в схватке. Второго мы серьезно ранили. На допросе он признался, что той ночью должен был встретиться с гонцом от Мустафы Хана. Я не очень-то поверил, что у нашего шехзаде могут быть какие-то дела с шахскими соглядатаями, но на всякий случай мы устроили западню. Когда появился гонец от нашего шехзаде, я поймал его своими руками.

– Ты привез тех, кого поймал?

– Я уже сказал, что один из них погиб. Второго раненого, я собирался привезти, но он тоже отдал душу Аллаху. А гонец шахзаде…

– Что с тем гонцом?

– Когда я открыл коробку и читал письмо, он неожиданно положил что-то в рот. Он умер, не сходя с места, лишь пена пошла изо рта. Даже если бы он остался жив, я не думаю, что он был бы нам полезен, – ведь у него не было языка.

– То есть у тебя не осталось ни свидетеля, ни доказательств?

– У меня есть только коробка, которую я передал повелителю, и пять воинов, которые в тот момент были со мной.

«Разве я правильно поступаю, – сказал про себя султан Сулейман. – Вместо того чтобы заниматься позором, в который поверг нас наш собственный сын, мы подозреваем нашего преданного раба, который доставил нам письмо, выдавшее предателя».

Сулейману казалось, что он постарел на тысячу лет. Он сидел на золотом троне, но сидел ссутулившись. Он еще раз перечел письмо.

Вот то доказательство, которого я так боялся. Так, значит, жажда власти все-таки ослепила Мустафу настолько, что он решил обратиться за помощью к главному врагу Османов.

«Ах ты, неблагодарный сын, – подумал Сулейман. – Тот трон, которого ты так добивался, все равно когда-нибудь был бы твоим. Зачем же нужно было предавать? Кто же такой Сулейман, чтобы сидеть на троне вечно? Ведь в один прекрасный день мы, как это записано нашей судьбой по закону наших предков, оставили бы тебе его. Если бы ты хотел, ты бы поступил, как твой дед: убил бы своего отца. Мы бы тебя простили. Мы бы не стали на том свете жаловаться на тебя Аллаху. Мы бы считали, что наша жизнь стала жертвой на благо государства. Но предательство простить невозможно. Разве стоило ради этого обветшалого трона навсегда становиться предателем, Мустафа?»

По его щекам и седой бороде текли слезы. Он протянул доказательство измены второму визирю Ахмеду-паше. Паша, который также был родственником падишаха, так как был женат на одной из сестер султана Сулеймана, не поверил прочитанному. «Здесь есть ошибка! – воскликнул он. – Ваши визири только что вернулись из Амасьи. Повелитель лично поговорил с учителем нашего шехзаде Сюрури Мехмедом-эфенди. Все твердят только о том, насколько предан султану Мустафа Хан».

– Предан-то предан, а это что такое, паша? – султан в гневе указал на письмо в руках визиря. – Это не простые слова, ты держишь доказательство измены. Наш шехзаде просит о помощи, чтобы занять престол, шаха Тахмаспа, который уже давно разоряет наши земли. Он пишет ему, что как только разберется со своим отцом, заплатит ему землями и золотом. А у того просит в жены дочь, чтобы породниться. Пишет, что будет считать его отцом. Каждая строчка, каждое слово принадлежит Мустафе. Разве ты не видишь, что он даже печать свою не постеснялся поставить?

Тем вечером он не стал слушать даже Хюррем. Когда же она робко сказала, что все это клевета, а письмо, наверное, написали другие, он взорвался:

– Ты что, Хюррем, не узнаешь ни почерка нашего сына, ни его печати? Почему ты все время защищаешь его? Почему ты все время пытаешься доказать, что шехзаде невиновен?

Внезапно он помолчал и посмотрел на Хюррем своими налившимися кровью от бессонницы и гнева глазами: «Или ты тоже хочешь, чтобы мы поверили в сказку, что шехзаде нам предан, тоже хочешь свергнуть нас с престола и лишить нас жизни?»

Хюррем растерялась от этих слов. Что ей приходится выслушивать! Может быть, она слишком далеко зашла? Неужели, пытаясь сделать так, чтобы подозрения падишаха не пали на нее, она, перегнув палку, наградила его подозрением о ее связи с Мустафой? Она впервые заметила, что в его глазах нет любви. Нужно было срочно что-то делать.

Она медленно поднялась. Из одного из ящиков инкрустированного перламутром шкафа вытащила старинную сумку с приданым. Сидя на коленях, она высыпала ее содержимое на пол. Эта сумка сопровождала ее много лет, и в ней хранились обломки и куски ее воспоминаний. Сулейман внимательно наблюдал за действиями жены. Хюррем задумчиво перебрала все приданое. Обрывок обгоревшей занавески, разбитая пополам иконка Девы Марии, осколки глиняных тарелки и чашки и маленький кинжал, который подарил ей Тачам Нойон.

Подняв голову, она посмотрела на падишаха и молча протянула ему кинжал.

А он подумал: «Что же я делаю, зачем же я убиваю Хюррем, в то время когда думаю о смертной казни предателя».

Хюррем сказала: «Если вы не хотите, повелитель, убивать меня, то тогда возьмите мой кинжал и казните предателя».

Падишах решил отправить перехваченное письмо с печатью Мустафы шаху Тахмаспу так, словно бы оно к султану не попадало. Трое всадников, одетые как слуги Мустафы, вручили письмо шаху в Тебризском дворце. Письмо было таким убедительным, что шах, который с подозрением относился даже к собственной тени, сразу поверил. Глаза его заблестели, сердце загорелось жаждой мести. «Подожди теперь у меня, Сулейман, – радостно в предвкушении победы твердил он тем вечером, глядя на слуг, которые обмахивали его павлиньим опахалом, с тем, чтобы хоть немного избавить от жары, навеянной ветром пустыни. – Твой отец украл престол у моего отца. А сейчас твой сын принесет мне престол на подносе».

Тахмасп немедленно велел написать Мустафе ответ, в котором говорилось, что он выражает свою радость и поможет ему свергнуть отца с престола: «Когда же ты пойдешь на Сулеймана, знай, что мы будем поддерживать тебя с тыла». В письме он также намекал, что согласен отдать дочь за Мустафу: «Мы возьмемся за руки, словно отец и сын, и будем вместе править миром». Глядя вслед гонцам, отправленным к Мустафе, он сказал себе: «Помоги мне прикончить твоего отца, а затем посмотрим, оставит ли в живых Тахмасп хоть одно отродье из рода Сулеймана». В его глазах теперь светилась ненависть.

Шах не знал, что письмо попало не в руки к Мустафе, а прямо к султану Сулейману. На шахских гонцов напали всадники султана, и тахмаспова шкатулка с письмом, украшенная драгоценными камнями и обтянутая кожей лани, вскоре оказалась в Стамбуле.

Теперь Хюррем больше не надо было ничего делать. В руках у падишаха были доказательства измены Мустафы. А сейчас перед ним было письмо и адресата предателя. Что теперь еще оставалось?

Когда Сулейман нехотя отдавал письмо Тахмаспа своему зятю Садразаму, он пробормотал: «Аллах, чем я прогневил тебя, что ты ниспослал мне такие страдания? Лучше бы лишил меня души, чем заставил пережить предательство сына».

Невидящими глазами он снова и снова перечитывал ответ Тахмаспа сыну. В какой-то момент он начал задыхаться. «Воздуха! – закричал он. – Воздуха! Откройте окна!» Ворвавшийся в покои свежий весенний воздух помог ему прийти в себя, хотя он так и не заметил запаха цветов, которыми пах ветер. Сердце его было словно зажато горячими тисками. Он поднял голову от строк, каждая буква которых выжигала ему глаза и рассудок. Некоторое время смотрел в окно.

Любое предательство смывается только кровью!

– Мы должны соблюдать закон, – проговорил он бесцветным голосом. – Предатель должен быть наказан.

Но как? Сулейман поднял руки перед собой и долго, задумчиво на них смотрел. На этих руках будет кровь собственного ребенка.

Внезапно он вспомнил, как недавно шехзаде Джихангир смотрел на его руки и плакал. Неужели Джихангир разглядел будущую кровь на руках отца?

Султан Сулейман чувствовал, как земля уходит у него из-под ног.