Пять лет спустя

Осень, 1558 год

Черный Джафер вытер об себя нож, которым только что убил возницу, затем спрыгнул с повозки и пошел в заброшенный дом. В этом тайном месте ему предстояло встретиться с человеком, которому он перепоручит принесенную с собой смерть.

Прошло пять лет после двойного несчастья, обрушившегося на семью султана. Пять долгих лет. Но долгожданная победа так и не принесла радости. Теперь ничто не приносило радости, после того как шехзаде Джихангир, который стал свидетелем казни шехзаде Мустафы, от горя заболел и спустя несколько дней отошел к Аллаху на руках у отца. Теперь все изменилось. Ни падишах не был прежним султаном Сулейманом, ни госпожа не была прежней Хюррем Султан.

Счастье и радость покинули дворец. Смех Хюррем Султан, который когда-то колокольчиком звенел в длинных переходах дворца, смолк. Не было слышно и песен.

Единственное, что теперь бывало часто слышно, – это постоянные ссоры двоих сыновей Хюррем из-за трона, а еще сплетни визирей, сражавшихся за то, чтобы выбрать и поддержать именно того шехзаде, который займет трон, а вместе с ним добиться и высокой должности.

Правда, хотя султан снял с должности Рустема-пашу для того, чтобы успокоить своих янычар, Хюррем Султан спустя два года вновь уговорила падишаха вернуть его. Но интриги, которые устраивал Рустем, бледнели на фоне интриг визирей вместе с шехзаде ради власти.

А сейчас еще и неприятность с Лала Мустафа-пашой! Рустем-паша подослал его на службу к шехзаде Селиму и выпустил на какое-то время его из виду. Однако Лала Мустафа, который получил от Селима слово, что станет Садразамом вместо Рустема, когда Селим займет престол, устраивал такие дела, что даже Рустем только разводил руками. Соколлу Мехмед-паша, чья звезда взошла вместе с Лала Мустафой, соперничал с ним, помогая Селиму занять престол. Оба теперь были врагами Хюррем, Баязида и Рустема. И вот сейчас как раз настал такой момент, когда нужно все наконец закончить.

Джафер с опаской снова проверил бутылочку с ядом в своем похожем на бездонный колодец кармане шаровар. Смерть была на месте. А если бутылочка разобьется и хотя бы капля яда попадет на кожу, то через минуту или две наступит смерть, словно от укуса сорока змей.

В дрожащем пламени факела, прижимаясь спиной к стене, Джафер продвигался беззвучно и медленно. Он решил, что успокоится, только когда отдаст яд ожидавшему его человеку. Сейчас бутылочка отправится в смертельное путешествие.

Послышался шорох. Он прислушался, но ничего не услышал, хотя мог поклясться, что кто-то шевельнулся. Он прислушался снова, но все было тихо. Наверное, пробежала крыса.

Он двигался вперед, стараясь не шуметь.

Тот же самый звук послышался вновь, и он решил потушить факел, прижав его к земле. Джафер тут же растворился во тьме. «Неужели меня кто-то выдал», – подумал он. Такое могло случиться – во дворце полным полно ушей. Прежде во дворце на каждом шагу были шпионы Ибрагима-паши, а сейчас шпионы Рустема. Наверняка люди Селима, Лала Мустафы и Соколлу тоже дежурили за каждой дверью.

Было совсем тихо, нужно было идти дальше в кромешной тьме. До комнаты, в которой им предстояло встретиться с доверенным лицом, оставалось десять шагов. Он уже собирался сделать шаг, как вдруг к его шее прикоснулась острая сталь. Джафер вздрогнул. В темноте его обдало зловонием.

– Что ты любишь, жасмины или гиацинты?

Услышав этот вопрос, Джафер успокоился. От напряжения пот лил с него градом. Именно с этим человеком он должен был встретиться. «Это ты?» – прошептал он в темноте.

Его вновь обдало зловонием, а острая сталь сильнее прижалась к коже.

– Отвечай, иначе умрешь.

– Я люблю жасмины, гиацинты ненавижу.

Рука со стальным клинком должна была отодвинуться, но она даже не шевельнулась.

– Ты пришел умереть или убивать?

Евнуха вновь обдало жаркой волной страха. Неужели нужного человека поймали, пытали и под пыткой он выдал все?

– Ни умирать, ни убивать, а увидеть друга, – отозвался Джафер дрожащим голосом, выдававшим его страх и нетерпение.

Это был второй пароль. Рука, прижимавшая нож к его горлу, сейчас либо отодвинется, либо вонзит нож. Произошло первое.

– Ты чуть было не перерезал мне горло.

В ответ раздался смех:

– Ты все принес?

Джафер сунул руку в шаровары, вытащил бутылочку и протянул ее. Человек схватил ее, а Джафер сказал: «Осторожно, если она разобьется, то и ты умрешь». Но человек ничего не ответил и растворился во тьме. А Джафер, подождав какое-то время, успокоил колотившееся сердце и вышел из дома.

Он выполнил задание, смерть отправилась в путь.

Прошло четыре месяца с тех пор, как Хюррем Султан вернулась из Эдирне.

В комнате султана Сулеймана было совсем темно. Сулейман сидел и наблюдал из окна танец факельных огней, освещавших двор. На противоположной стороне двора огни соединились в алое пламя. В пляшущем пламени факелов было видно, как янычары в высоких войлочных колпаках, стоящие в карауле, вышагивают по двору, и их тени, отражаясь на стенах, напоминали огромных сказочных дэвов.

Хюррем приветствовала падишаха, низко поклонившись, шурша платьем из тафты. С того дня, как она узнала о смерти Джихангира, она больше никогда не распускала волосы.

Султан Сулейман, услышав шорох ткани, медленно повернулся к Хюррем. Знаменитый кафтан с тюрбаном были небрежно брошены на кровати.

Теперь Сулейману было шестьдесят три года. Борода его давно поседела, и красный свет факелов, светивший со двора, играл на ней отблесками пламени. На нем были черная, расшитая серебром, рубашка и черные шаровары.

Хюррем прошептала: «Повелитель…» – и замерла в поклоне.

Увидев, что жена не двигается, ожидая его, он направился к ней и обнял ее за плечи. Пламя факелов со двора отразилось и в глазах Хюррем.

– Почему ты такая бледная? – спросил он ее.

Хюррем и вправду была очень бледна. Он поднес руку ей ко лбу.

– У тебя жар. Нужно немедленно позвать лекаря.

– Для вашей покорной рабы Хюррем ваши внимание и нежность – лучшее лекарство. Не беспокойтесь, наверное, мы простудились.

Падишах подошел к окну и сел на длинный широкий диван. «Иди сюда», – позвал он ее. Хюррем подошла и села рядом с мужем. За прошедшие годы ее прекрасное тело пополнело.

– Твой Сулейман Хан стареет, Хюррем.

Хюррем тут же прикрыла рукой губы мужа: «Совершенно нет. Вы несправедливы к себе. Пусть жизнь моего повелителя будет очень долгой, а правление – бесконечным. А тот, кто злословит, пусть будет наказан. Вы прекрасны и сильны, как лев, повелитель».

Падишах засмеялся. Точнее сказать, это был не смех. После всех пережитых ими несчастий она больше никогда не слышала прежнего заливистого смеха Сулеймана.

– Ты неправа. Я устаю, сидя на лошади. У меня болит спина, ноют плечи. Ноги подводят меня. Главный лекарь только и твердит, что их нужно мазать мазью. А мне на коня не влезть, не слезть с него. И ты меня еще львом называешь?»

– Сегодня мы увидели вас на белом скакуне, и вы были так прекрасны, что нам показалось, что мы ослеплены вашим сиянием. Вы так величественно восседали на коне в соболином кафтане, что мы растерялись.

Сулейман поцеловал свежую, несмотря на возраст, щеку жены: «Хюррем, это просто соболиный кафтан и огромный тюрбан. Кафтан скроет холод моего сердца, а тюрбан спрячет снег, выбеливший мне волосы. Вот и все величие».

Хюррем поднесла руку мужа к губам, а падишах поцеловал ее маленькую белую ручку.

– Мой меч залежался в ножнах. Все тоскуют по войне. Зачем нужен падишах, если он все время сидит во дворце? Так постоянно твердят янычары.

– Повелителю виднее. Нам кажется, что сплетников нужно наказать. Отрубить несколько голов непокорным.

– Янычары правы. Войско существует для военных походов. Нам нужны новые завоевания, чтобы мои верные янычары, сипахи, акынджи перестали бедствовать и нищим раздали милостыню.

Сулейман внимательно посмотрел на жену и добавил: «Вчера я не поленился посчитать, ровно тридцать восемь лет прошло. Когда мы взошли на престол, опоясавшись мечом, дети наши были маленькими, но сейчас они все уже стали отцами».

Он погладил Хюррем по руке: «Легко ли сказать, целых тридцать восемь лет править таким огромным миром, отвечать за покой и порядок. Но теперь я устал, Хюррем».

Хюррем заволновалась. Что это означало? О чем он хотел сказать? Он что, готовился отречься от престола и передать его Селиму? Или хотел с ней о чем-то посоветоваться? Или в чем-то ее подозревал? Пока она так размышляла, Сулейман продолжал:

– Иногда по ночам я думаю, что твой путь должен закончиться, Сулейман Гази. Оставь дела государства шехзаде Селиму. Отойди в сторону. Смотри, что будет.

Хюррем почувствовала дрожь. Необходимо срочно вмешаться. Но она прекрасно знала Сулеймана. Сейчас нужно терпеливо слушать. Сейчас нужно ждать последнего слова. Сулейман еще не сказал того, что собирался.

– Но ты же знаешь, что наш наследник любит женщин больше османского государства. Вместо того чтобы вместо нас отправиться в поход на Сигитвар, он предпочитает пить в обществе наложницы из Венеции, которую ему подарил Хайреддин-паша. Как ее зовут, эту девушку? Нур…

– Нурбану.

Селим, Селим! Их непутевый сын! С того самого дня, как казнили Мустафу и падишах объявил наследником престола Селима Хана, как Хюррем ни пыталась его уговорить передать трон Баязиду, падишах твердил одно: «Таков закон». А сейчас, должно быть, произошло что-то такое, что вынудит его отменить решение.

– Что ты, Сулейман, ты несправедлив к нашему сыну! У кого в молодости ветер в голове не гуляет? Да, Селим витает в облаках, он неопытен. Но у него в жилах течет кровь великого султана Сулеймана, перед которым дрожит весь мир.

Сулейман серьезно посмотрел на Хюррем.

– Вино у него течет в жилах, – горько сказал падишах.

Хюррем пыталась хранить беспечное выражение лица.

– Ни о чем не беспокойтесь, повелитель. Когда наступит время, Селим проявит и мудрость, и смелость, достойные вас.

– Ты так думаешь? Когда я был в его возрасте, наша слава была не в объятиях бабы, а на поле боя. А наш шехзаде теряет голову от каждой встречной красавицы.

– А кто не знает, каким любителем красавиц был в свое время наш повелитель? Разве вы забыли, как пытались аккуратненько положить нам на плечо платок? Даже ваша покойная матушка, да будет земля ей пухом, поразилась вашей ловкости. И к тому же и Лала Мустафа-паша, и ваш новый слуга Соколлу, как поговаривают злые языки, ни одной красотки не пропустят. И, конечно, наш шехзаде, ваш сын, во всем будет похож на вас.

Хюррем склонилась над выложенным перламутром столиком и налила себе и мужу из хрустального кувшина шербета с фисташками. Попрыскала на руки мужу и себе розовой водой.

– Не пытайся защищать сына, – сказал Сулейман. – Пусть шехзаде Селим и мой сын, но говори, что хочешь, он на меня не похож ни волосами, ни бородой, ни характером. Даже народ называет моего шехзаде «рыжий Селим». Как я могу оставить трон Селиму, которого каждый янычар зовет – Селим-пьяница? Как странно распорядилась судьба.

Хюррем вздохнула: «Ах, наш бедный шехзаде. Но что делать! Были неопровержимые доказательства его вины. Разве закон и обычай велят поступить по-другому? Если есть вина, то как может голова оставаться на плечах? Так что в чем виноват повелитель, что терзает себя уже пять лет?»

– Ты помнишь, я спрашивал тебя, как бы ты поступила, если бы была Сулейманом?

Конечно же, она все помнила, но промолчала.

– Ты сказала, что ты простишь, Хюррем. Если государство мое, трон мой и сын мой, то кому какое дело? Ты сказала: «Я бы простила своего сына». Но я тогда не знал. А вдруг мне прощать нужно было не Мустафу?

Голос падишаха теперь дрожал. Хюррем попыталась что-то сказать, но Сулейман перебил ее: «А если он и в самом деле невиновен, Хюррем? А если его и в самом деле оклеветали?»

Хюррем попыталась было возразить, но промолчала. Чего теперь было говорить?

– С того самого злополучного дня Мустафа стал моим кошмаром. Сын снится мне каждую ночь, говорит мне: «Я был невиновен, дорогой отец! Ты дал мне жизнь и лишил меня ее. За что ты убил меня? Зачем отдал меня в руки палачей?» Так плачет он каждую ночь, а потом…

Он уставился невидящим взором куда-то: «А потом… А потом у Мустафы из глаз внезапно начинает литься кровь».

Падишах протянул Хюррем дрожащие руки и с ужасом посмотрел на них: «А потом мои руки остаются в крови…»

Хюррем подбежала к мужу, обняла и поцеловала его:

– Повелитель, вас все называют Кануни – законодателем. В Китае, Индии, во франкских странах справедливость моего султана стала легендой. Так откуда же кровь на его руках? Пусть бы у всех ханов, у всех царей и королей руки были такими же чистыми, как у нашего падишаха.

Она попыталась сменить тему.

– И потом, почему вы корите себя, за что мучаете себя? Если престол достанется шехзаде Селиму, то его будет окружать много опытных визирей, и дела государства будут в полном порядке.

– Разум слуги ничтожен, Хюррем. Вся ответственность лежит на том, кому принадлежит трон. Если хотя бы однажды в Диване кто-то скажет, что султан всегда делает так, как мы хотим, то больше добра не жди. Они или сами усядутся на престол, или устроят беду в государстве. Ты забыла Ибрагима-пашу?

«Как я могу забыть греческого мерзавца, – подумала Хюррем. – Будь твоя воля, еще бы и не то произошло. Благодарение Аллаху, Хюррем раскрыла тебе глаза».

Сулейман, увидев, что жена молчит, внимательно посмотрел на нее. Обычно всегда, когда речь заходила об Ибрагиме, ей было что сказать, но теперь, видно, слов у нее не нашлось.

Хюррем заметила, что руки падишаха все еще дрожат.

– Именно этого я и боялся, – продолжал Сулейман. – Но Селим Хан тоже мой шехзаде. Судя по тому, что Мустафа теперь пребывает в раю, трон принадлежит Селиму по праву. Таков обычай. Но если по его вине в государстве произойдет беда, если он ввергнет нашу страну в какое-нибудь бедствие, словно наш дед Баязид Хан, то что тогда будет, Хюррем?

Наконец-то наступил удобный момент. Хотя Хюррем знала, что падишах разгневается, она решила попытать удачу. Может быть, ужасы, свидетелем которых стал Сулейман за всю свою жизнь, и беспокойство, которое у него вызывал Селим, заставят его отдать предпочтение Баязиду.

– Мудрость нашего повелителя известна всем, а его покорные слуги не смеют ему советовать. Однако, если упаси Аллах завтра что-нибудь произойдет, ваши страхи станут реальностью и наш сын Селим не справится с управлением государством, вы даже в лучшем мире будете упрекать меня за то, что я вам ничего не сказала. Поэтому я преступлю дозволенное и скажу то, что хочу сказать.

– Обязательно говори, Хюррем. Укажи нам путь. Скажи нам, куда идти, и я тебе поверю. Туда мы и пойдем.

Хюррем взяла мужа за руку: «Аллах любит наших шехзаде больше нас. Он очень быстро забрал к себе и моего Мехмеда, и Джихангира. Конечно, душа наша очень страдала. Но он не оставил вас без наследников. У вас есть два шехзаде, которым вы можете оставить престол».

– А Мустафа? – произнес падишах. Ему захотелось сказать: «Разве Мустафа не наш шехзаде, что ты его не вспоминаешь? Впрочем какое теперь это имело значение? Неужели женщина должна отвечать за то, что отец убил собственного сына?»

– Если ты сомневаешься в Селиме, то посмотри на Баязида Хана, – продолжала Хюррем. – Разве Баязид не твоя плоть, не твоя кровь? Все только и говорят, что о нашем шехзаде Баязиде.

Кануни в гневе вскочил.

– Селим, конечно, пьяница, но он предан мне. А Баязид смел, но безрассуден. Ты хочешь, чтобы я забыл о преданности и нарушил закон? Если бы Сулейман хотел нарушить закон, разве казнил был он тогда Мустафу?

Теперь стрела была выпущена из лука. Хюррем заговорила мягким, нежным голосом, медленно выговаривая каждое слово: «Они оба наши сыновья. Но я знаю их лучше падишаха. Потому что я подарила часть своей души роду Сулеймана». Хюррем медленно погладила себя по животу: «Я пять раз носила в своей утробе драгоценную ношу, подаренную мне моим господином. И я знаю, что нет больше другой матери, которая бы подарила династии Османов пятерых детей, четырех шехзаде. Я знаю все о своих детях. Я их чувствую, я их понимаю. Баязид безрассуден, потому что смел. Он, как ты, думает только о государстве. Он тоже, как и ты, испытывает сомнения по поводу своего брата Селима. Поэтому и совершает безрассудные поступки».

Султан Сулейман заговорил негромко, но каждое его слово ударяло, словно тяжелый хлыст.

– Какие безрассудства, женщина? Он пошел весь в своего деда Селима Хана. Кто знает, не вздумает ли он, подобно деду, лишить престола отца? Разговор закончен. Иди отдохни, ты выглядишь совсем больной.

Действительно, она была больна. Уже месяц ее мучили страшные боли. Мази, приготовленные лекарями, не помогали. Но она решила послушать мужа и вежливо поклонилась.

– Сыновья наши общие, но решение твое, Сулейман, – сказала она.

Прежде чем пытаться дальше добиваться своей цели, нужно было поправиться.

Но поправиться ей было не суждено. Вместо исцеления боли с каждым днем усиливались. Она чувствовала, как боль сковывает все ее тело. Сулейман велел явиться лучшим лекарям империи. Лекари приготовили все лекарства, какие знали, но ни одно не помогало.

Силы Хюррем таяли с каждым днем. Теперь она не вставала с постели. Впервые у нее было много времени, чтобы подумать не только о делах государства и трона. Только сейчас она обратила внимание, что среди суетившихся вокруг нее служанок есть несколько новых калф. Она позвала Мерзуку и спросила, откуда все эти девушки. Мерзука ответила, что девушки были присланы к Хюррем Султан в подарок бейлербеем Румелии.

– Все они христианки, – сказала Мерзука. – Все попали в плен. Одна из Валахии, две из Венеции и одна хорватка.

– Хорватка?

Хюррем стало не по себе.

– А как она попала в плен?

– Хорватку захватили в плен войска Соколлу Мехмеда-паши при подавлении восстания в Салониках после казни шехзаде Мустафы. Она досталась Пертеву-паше, а он, став бейлербеем, отправил в подарок вам.

Хюррем похолодела. Пертев-паша был давним другом Соколлу. Яд?..

– Позови мне Джафера! – приказала Хюррем.

Когда Джафер пришел, она с трудом сидела на кровати, но велела всем служанкам удалиться.

– Признайся мне, Джафер, что делает Рустем-паша? Почему Соколлу-паша все еще жив? Ты передал яд?

Джафер до последнего надеялся, что от госпожи удастся скрыть провал. После того как он передал яд, прошел месяц и две недели. Однажды утром он шел по двору дворца и услышал, что стражники обсуждают странную находку, обнаруженную утром перед дворцовой стеной. Кто-то подкинул ночью холщовый мешок. В мешке была голова какого-то бедняги, а еще маленькая пустая склянка. Стражники не знали, что делать с этой находкой, но ни старшим агам, ни визирям показывать ее не стали.

Джафер попросил показать находку. Едва перед ним раскрыли мешок, он узнал голову. Именно этот человек несколько недель назад приставил ему к шее нож, и именно ему он отдал эту бутылочку, которая тогда была с ядом.

Тогда Джафер ничего не сообщил Хюррем, опасаясь ее гнева и надеясь вновь попытать удачи. Как бы то ни было, в его потайном шкафчике было много таких бутылочек.

– Приведите ко мне эту хорватку, – закричала Хюррем из последних сил. Но девушка, которая много недель не покидала покои Хюррем Султан, теперь как сквозь землю провалилась. Ее искали несколько дней, но не нашли.

А силы Хюррем все таяли.

Тени внезапно исчезли. Голосов тоже не слышно. Свет, слепивший ее, погас. Кромешная тьма поглотила ее. Ей захотелось радостно захлопать. Маленькая рыжеволосая веснушчатая девочка появлялась перед ней только тогда, когда ее, лежавшую в кровати, полностью захватывала тьма. Только тогда в ее сознании открывалось светлое окошко, в которое были видны бесконечные луга. Как раз сейчас был именно такой миг. Тьма была такой плотной, что, казалось, к ней можно прикоснуться. Она слышала, о чем вещает безмолвие.

«Давай же, – прошептала она. – Приходи». Она пыталась услышать собственный голос, но все было тщетно. А вот голос девочки она слышала – она была в этом уверена. К тому же теперь слышала его только она. Теперь девочка, кажется, разговаривала с ней. Внезапно она почувствовала, что та разволновалась. Как бы хотелось… Во время каждого ее прихода… Но, бегая за бабочками, размахивая бившими по спине косами, девочка только лишь останавливалась и смотрела на нее. А ей так хотелось протянуть руку и обнять девочку. Но не удавалось.

Ей нравились сине-зеленые глаза девочки. Нравились крохотные родинки у нее на щеках, ее неописуемая улыбка. «Ну что же ты, – сказала она ей. – Не заставляй бабочек ждать».

Та и не заставила. Бескрайнее поле, сплошь покрытое желтыми цветами, внезапно кончилось. Позади, далеко позади она увидела горы, вершины которых таяли в дымке. «Ах, как я по вам соскучилась», – сказала она бабочкам, танцевавшим над цветами. А та девочка пришла опять. Ее синее платье и белый передник развевал ветер. Мать не заплела ей косы. Волосы ее колыхались, словно рыжее море у нее за спиной, разлетаясь наперегонки с ветром. Бабочки слетелись к ее роскошным волосам. Девочка, кажется, пела веселую песню, а бабочки размахивали крохотными крылышками над ее головой. Мелодию было не расслышать. Пение птиц тоже… Она словно бы смотрела на рай, в котором не было звуков, смотрела из сердца тьмы.

Внезапно, бегая за бабочками, девочка увидела ее. Танец на поле замедлился. Их взгляды встретились. Господи, какой красивой она была! Красивой и безгрешной. Какой беззащитной! Увидев это, ей стало грустно и захотелось отвернуться. Но она была полна решимости заговорить с девочкой. Когда девочка уже отвернулась и собиралась опять побежать за бабочками, она позвала ее:

– Постой, не уходи.

Девочка остановилась среди желтых цветов. Смотрела на нее.

– Поговори со мной.

Сине-зеленые глаза засияли, но ничто не нарушило тишину.

– Скажи мне, кто ты?

Девочка наклонилась и сорвала цветок. «Александра. Я – Александра».

– Александра!.. Какое красивое имя. Как оно тебе идет.

– А кто ты? Мне кажется, я тебя знаю.

Она не смогла сказать – и мне тоже кажется, что я тебя знаю. «А я – Хюррем Султан, красавица».

– Хюррем Султан? Кто это?

– Я – жена султана Сулеймана Великолепного, правителя семи сторон света и трех континентов.

Девочка согнула колено, приподняв край синего платья. Слегка поклонилась. Протянула ей сорванный желтый цветок.

Хюррем попыталась выскользнуть из объятий тьмы и взять этот цветок, но не смогла. В горле у нее застрял крик. Теперь ей хотелось вырваться из тьмы и бегать за бабочками вместе с Александрой в море желтых полевых цветов. Но вырваться из тьмы ей никак не удавалось.

На лице девочки появилось лукавое выражение: «Хюррем влюблена в Сулеймана?»

– Конечно, влюблена.

– И Сулейман, конечно, тебя любит?

Хюррем хихикнула про себя: «Откуда ты знаешь?»

– Ты ведь очень красивая.

Внезапно девочку что-то отвлекло. Она вновь принялась бегать за бабочками, кружась и подпрыгивая. Потом она внезапно остановилась, словно бы что-то вспомнила.

– А у тебя есть трон, корона?

Хюррем растерялась.

– Ведь это здорово – быть Хюррем Султан, – сказала девочка, вновь принимаясь бегать и кружиться. – Я решила. Тоже буду Хюррем.

Хюррем хотелось вырваться из тьмы, что крепко держала ее в своих объятиях, подняться с ложа, не выпускавшего ее. Ей не удавалось. «Нет! – закричала она. – Лучше оставайся султаншей полей!» Но Александра уже давно скрылась из виду. Внезапно Хюррем услышала песню. «Хоть бы никогда не кончалась эта песня», – подумала она, но внезапно все вокруг начало таять. Сначала поблекли краски. Затем исчезло поле в цветах. Затем – горы в дымке. Потом стих шум ветра, и перестала доноситься песня Александры. Окно закрылось. Хюррем вновь осталась один на один с тьмой.

Ей запомнился вопрос девочки: «Любит ли Хюррем Сулеймана?» Она задрожала. «Сулейман, это ты пришел ко мне?» – спросила она, ощупывая постель рядом с собой. Рядом никого не было, но ей все равно казалось, что ее сжимает в стальных объятиях муж. Страстно сжимает. Она чувствовала, как у нее на шее, груди разгораются огни от горячих, как огонь, губ султана Сулеймана. У нее перехватило дыхание. Разве так бывает? Разве можно таять от жарких поцелуев здесь, между светом и тьмой, между бредом и явью, между раем и адом?

Ей стало страшно. Она попыталась сесть. Из груди рвался немой крик. Чьи это пальцы? Она застыла от ужаса. Попыталась нащупать в темноте владельца пальцев, отправившихся в сводящее ее с ума путешествие по ее телу. Но увидеть его не смогла. Его не было. Пальцы, не имеющие владельца, ползали, как пауки по ее ногам! «Кто ты?» – простонала она. Никто не ответил. Хюррем попыталась отодвинуться от пальцев, которые оставляли печать греха и похоти на каждой потаенной точке ее тела. «Нет! – закричала она. – Нет! Нет!»

Она подумала о том, что, подняв себя, сама бросает себя во тьму. Она бежала, чтобы спастись. Однако ни рук, ни ног у нее не было. Паучьи пальцы исчезли. Перед ней взвился на дыбы жеребец с развевающейся гривой. На лошади возвышался величественный великан. Внезапно тьма осветилась ярким светом. «Прыгай, девочка моя!» – сказал великан. Ни о чем не думая, Хюррем прыгнула в эти сильные руки. «Увези меня отсюда!» – пробормотала она, обвивая шею великана. «Отвези меня в мои поля. Меня ждут мои бабочки». Конь бросился вскачь, подобный ветру. Хюррем чувствовала, как его развевающаяся грива спутывается с ее волосами, как пряди гривы ласкают ей лицо.

Во тьме зашевелились какие-то фигуры, лиц которых было не различить. Слышались неясные разговоры. «У нее жар», – сказал один голос. Постепенно вокруг стало проясняться, и она различила лица своих детей. Голос принадлежал Мехмеду. «Ах, Мехмед, сынок мой, – простонала она, – мать твою убить не смогли, зато тебя сгубили». Затем мимо прошла Михримах. Единственная моя доченька. Рыжие волосы Селима… Жгучий взгляд Баязида, так похожий на взгляд Сулеймана. Мимо прошел и Джихангир – тоненький, как тростинка. Хюррем хотела его обнять, но младший сын вырвался.

Она сделала над собой усилие и села в кровати. Оказалось, что великан стоит у ее постели. Дрожащей рукой она вынула из-под подушки свою сумочку с приданым, которую хранила так много лет, и протянула великану: «Отнеси ее туда, где мы ее взяли, да там и оставь. Передай от меня привет бабочкам в полях».

Улыбка замерла у нее на лице. Глаза словно бы смеялись и были по-прежнему полны жизни.