Глава 1

В аэропорту Шереметьево было, как всегда, многолюдно. Понятно: июль, разгар туристического сезона, время отпусков. Аэропортовская жизнь, слегка суетная и нервозная, текла здесь своим чередом, невзирая ни на что — словно не гигнулся в прошлом году великий и могучий Советский Союз, и Гайдар цены не отпустил, и хлебушек не подорожал в сто или тысячу раз, сейчас уж и не упомнишь… Пыхтя вонючими сигарами, степенно дефилировали у табло рослые толстяки с надменными лицами — явно заморские командировочные. Суетились многодетные мамаши в длинных балахонах и в надвинутых на глаза зеленых платках, и долговязые юнцы с неподъемными рюкзаками сонно жались друг к дружке в ожидании гида… Лавируя в толпе приезжих и встречающих, вертелись смутные субъекты в кожаных куртках, горячим шепотом предлагая недорогое «такси до центра»… Сотни людей с озабоченным видом сновали по тесному залу прилета, словно вертухаи во время лагерного шмона. Но на зоне хоть создается видимость порядка, а тут возникало ощущение, будто каждый носится без толку и без цели и только путается под ногами…

Ангел огляделся, всматриваясь в калейдоскоп лиц, и вздохнул: как его тут углядишь, в такой-то круговерти. Рядом с ним топтался здоровенный парень по кличке Вакула, его старый кореш и по совместительству шофер-телохранитель. С Вакулой они парились вместе в Башкирии, было это лет пять назад, откинулись с зоны почти одновременно, с интервалом в неделю, и с тех пор Ангел старался не терять связь с этим покладистым, всегда спокойным и даже внешне бесстрастным украинским парубком-здоровяком. Но Ангел знал: если Вакулу раззадорить или, не дай бог, огорчить, тот заводился с поло-борота и в такие минуты мог нанести обидчику серьезный урон. Ибо сила Вакулы была фантастической — он мог запросто вытянуть стальную подкову в прут, одним ударом кулака свалить быка-трехлетка. Украинская деревня с детства закалила Вакулу. И если бы не глупая драка на деревенских танцах, то, может, и стал бы хлопец каким-нибудь чемпионом Украины по боксу.

Ангел ухмыльнулся, вспомнив, как его поразило в первый раз внезапное превращение Вакулы из флегматичного увальня в разъяренного зверя, на которого и смотреть-то было страшно, не то что потянуть на него. Сам Ангел был тогда — в восемьдесят седьмом — смотрящим по зоне. Один из его быков, Теля, решил сдуру покуражиться над всегда молчаливым украинским пацаном, старавшимся держаться тихо, в сторонке, и сморозил Вакуле в лицо какую-то глупость, типа — пошутил над ним. Да не просек, чем это попахивает, вот и нарвался на Бакулины пудовые кулачищи. Потом Теля уже не пытался шутить, а главное, и быком не смог остаться при Ангеле: что-то там ему Вакула сломал или порвал в спине, так что шуткарь досиживал свой срок в инвалидах.

Ангел вновь усмехнулся и, оглянувшись на Вакулу, поймал взгляд бесстрастных, ничего не выражающих голубых глаз.

— Ну и где твой супермен? — пробасил Вакула. — Самолет из Ленинграда вроде уже час как приземлился? Может, в штаны наложил и раздумал прилетать?

— Ну это ты брось, брат! — покачал головой Ангел. — Варяг с кем попало якшаться не станет. Раз прислал человека, значит, будь уверен: специалист — первый класс. Не появился, значит, его что-то задержало, а может, осторожничает, смотрит, нас с тобой изучает. Варяг с ним лично договаривался. Ему сообщили, что встречать будут у выхода. Но он вроде как не торопится подходить. Давай-ка подымемся на второй этаж, поглядим, кто кого быстрее вычислит.

Пока неторопливо поднимались по лестнице, Ангел вспоминал, что ему удалось узнать о госте, которого попросил встретить Варяг. Вспоминать пришлось немногое: имя — Степан Юрьевич Юрьев, кличка Сержант, без малого двадцать лет прожил на Западе, где служил в Иностранном легионе, потом по воле судьбы попал в наемные снайперы, а снайпером он был с большой буквы. Поговаривали, что с самой большой. Сержант владел всеми видами стрелкового оружия — от пистолета до гранатомета, мог стрелять из любого положения, с любого расстояния, для него не существовало невыполнимых заказов. Хотя собственного мнения у Ангела на этот счет пока не было. С Сержантом он знаком не был, в деле его никогда не видел, потому мог только полагаться на имеющуюся скудную информацию и на отзывы Варяга. Но пока Ангелу этого было достаточно. Тем более что выписанный из-за бугра суперснайпер был русский. А это для Ангела значило чуть ли не больше всего остального.

Варяг с самого начала хотел сделать ставку на русского. Русскому ничего не надо объяснять: поставишь задачу, дашь аванс — и все. А для того непростого дела, ради которого пригласили закордонного гостя, это обстоятельство, считал Ангел, особенно важно…

— Так он из наших? — спросил Вакула.

— В каком смысле? Наш — не наш… Родом из России. Служил когда-то легавым в Ленинграде, дослужился до старшего лейтенанта, а потом не ужился с начальством и был уволен по «несоответствию». Обычное дело, начальнички хотели на молодого списать кое-какие свои грешки, да молодой попался принципиальный.

— И что он сделал?

— Сначала кое-кому по башке настучал, а опосля за бугор слинял — вроде у него в Африке родственники были. Точно не знаю… Стал, говорят, настоящим спецом в своем деле.

— Ты хоть знаешь, как он выглядит, этот спец ленинградского разлива? — Вакула перевесился через перила и обвел глазами толпу.

— Фотографию его мне Варяг показывал.

— И как он выглядит?

— Да как, просто выглядит. Такого в толпе не приметишь. Все среднее — и рост, и внешность, и комплекция. Как и положено профессионалу высшей пробы: неприметный! Умотал на пээмжэ в середине семидесятых. За последние десять лет несколько раз приезжал в Россию, всякий раз под разными фамилиями: когда и как, никто не знал. Службы просто с ног сбились, но никаких следов на него не обнаружили.

Ангел замолчал, внимательно всматриваясь в бурлящее людское море внизу. Прилететь-то Сержант прилетел, это ясно, потому что, как уговаривались, он из Ленинграда перед отлетом весточку дал Варягу по телефону. В Ленинград из Европы Сержант добирался кружным путем — из Стокгольма в Хельсинки, а потом через Гданьск — и вчера переночевал в Ленинграде, где у него своя хата имеется. А уж в Москву прибыл по нормальной совковой ксиве.

Прилет его рейса давно уже объявили, так чего же он не появляется? Учуял какой-то подвох или просто не доверяет…

— Ну и как же все-таки легавые не пронюхали, кто он такой? — никак не мог угомониться Вакула.

— А как его пронюхаешь? — рассеянно пробормотал в ответ Ангел. — То он немецкий турист, то французский бизнесмен, документы всегда в порядке, не подкопаешься… Знаешь что, Вакула, иди-ка ты, брат, к выходу, поошивайся там. Мы ему на всякий случай номер машины дали, может, он на улицу уже выкатился, там нас пасет?

Вакула уже собрался выполнять приказание шефа и направился вниз по лестнице, когда Ангел почувствовал, что на них кто-то смотрит. Он оглянулся: метрах в двух, на верхней ступеньке, стоял невысокий блондин-крепыш и, чуть заметно улыбаясь, внимательно смотрел на обоих. В правой руке он держал небольшой синий чемодан.

Несмотря на то что улыбка незнакомца выглядела насмешливой, всем своим обликом он выказывал добродушие и учтивость, но никак не самоуверенную надменность, которую в первое мгновение можно было бы в нем заподозрить. Вакула, обернувшись на ходу, тоже понял, что этот неброский, слегка похожий на бывшего спортсмена мужик и есть ожидаемый ими гость. Вакула был уязвлен мыслью, что этот заморский гость, не имея ни малейшего понятия о том, кто его должен встречать в московском аэропорту, первым сумел вычислить среди огромной толпы посланцев своего будущего работодателя.

А Сержант уже давно пас обоих. Смешавшись с группой прилетевших пассажиров, Юрьев поначалу затаился у ближайшего газетного киоска и сделал вид, будто разглядывает заинтересовавший его журнал, а сам при этом пристально утюжил глазами вокруг. Этих двоих Сержант выделил из людской стаи довольно быстро. Они держались особняком, и их глаза как-то особенно шарили по лицам. «Охотники», — тут же отметил про себя Юрьев. Последние десять лет он сам был то охотником, то дичью, давно уже научился безошибочно распознавать в людской круговерти этот особый охотничий аромат, этот пронзительный запах охотничьего азарта, тревожного ожидания погони, этот коктейль, замешанный на поте, крови и слезах.

Когда эти двое — брюнет, явно выше по своему статусу, и его спутник, крупный простоватый парень, — поднялись наверх и продолжали сверху вести наблюдение за залом прилета, Сержант уже не сомневался: он просто взбежал по противоположной лестнице, прошел по балкону второго этажа, спустился на один пролет по другой лестнице и встал позади.

Тут оба и обернулись как по команде — почуяли! Значит, точно охотники.

Брюнет в мгновение оценил гостя, прищурив пронзительные черные глаза. Сержанту на миг показалось, что эти глаза готовы прожечь его насквозь. Но тут же произошла перемена.

— Степан Юрьевич? — поинтересовался чернявый.

— Он самый, — снова невольно ухмыльнулся Сержант и протянул крепкую ладонь.

— А я Владимир Константинович… Можно просто Володя. — Ангел пожал протянутую руку. — Мы договаривались встретиться с вами на выходе, если я не ошибаюсь.

— Да. Но я догадался, что вы меня будете встречать именно здесь.

— Но…

— Как я догадался? — вновь перехватил инициативу разговора Юрьев и добродушно усмехнулся. — Если бы не был таким догадливым, вряд ли бы до вас доехал вообще… 

Ангел оценил остроумие гостя и обменялся с ним понимающей улыбкой.

Вакула тем временем, махнув шефу рукой, поспешил к машине, а Ангел и Сержант все еще стояли, разговаривая и приглядываясь друг к другу. И если Сержант мгновенно определил склад характера встречающего, не зная о нем ничего, то Ангел, наоборот, знал о приезжем много, но вот понять, что за птица перед ним, так и не мог. Мужик как мужик, ничего особенного: на вид ни дать ни взять директор овощной базы, немного располневший на казенных харчах.

Они оба продолжали улыбаться друг другу.

— Как долетели?

— Нормально долетел, слава богу, не укачало, — добродушно отозвался Сержант;

— Ну что, пошли? — спросил Ангел и поглядел на синий чемоданчик, не решаясь предложить гостю свою помощь.

— Я сам, — догадался Сержант, кивнув в знак благодарности.

Они вышли из здания аэровокзала и зашагали к парковке. Гость молчал. Ангел, на правах радушного хозяина, заполнял паузу монологом о больших экономических возможностях, которые открываются в связи со свободными рыночными ценами, о кооперативах и внешней торговле… Не говорить же с бывшим ментом, пусть он хоть трижды спец, о зоне и воровских раскладах?

Сидя в черной «Волге», Сержант продолжал молчать, время от времени вежливо кивая в ответ собеседнику, наигранно веселый голос которого, не умолкая, рокотал в салоне, продуваемом встречным ветром. Сержанту лекция Володи, как тот представился в аэропорту, совершенно не мешала думать.

Хозяином этого самого Володи — и не только Володи, но и многих людей в разных уголках России — был Владислав Геннадьевич Щербатов, четырежды судимый уголовник, а ныне один из могущественнейших теневых правителей огромной страны, лидер воровской империи, вес и престиж которого признавали многие криминальные авторитеты России. Оставался лишь один вопрос: насколько соответствуют действительности те россказни о невероятных по дерзости и смелости подвигах Варяга, которые просыпались на Сержанта как из рога изобилия. Насколько отчаянный и хитрый Варяг из слухов и сплетен соответствует реальному Владиславу Щербатову…

Степан обернулся к Володе:

— И куда ты меня везешь?

— В наш учебно-тренировочный центр. Это двести километров к югу от Москвы, под Тулой. Бывшая база КГБ. — На губах Ангела заиграла улыбка.

— Безопасность гарантируете? — безразлично бросил Сержант.

— На все сто. Там глухое место, леса. Закрытая зона…

— И что там имеется?

— Все, что было при прежних хозяевах. Казармы. Стрельбище. Трехкилометровая полоса препятствий. Плац для тренировок с кирпичными постройками и муляжами бронетехники. Автотрек. В общем, почти космодром.

Сержант усмехнулся.

— Людей много?

— Сейчас двенадцать. Скоро подвалят еще восемь из бывших наших боевиков.

— Итого двадцать?

— Так точно, — кивнул Ангел.

— Только не надо их боевиками обзывать, — поморщился Сержант. — Они курсанты. Салаги. Чтоб стать боевиком, надо долго и многому учиться. И скольких надо отобрать для последующей работы?

— Чем больше, тем лучше. На ваше усмотрение, Степан Юрьевич, сколько сочтете нужным: восемь… десять… Не знаю.

Сержант кивнул и замолчал. Как он и предполагал, ему можно диктовать работодателям свои условия. Это хорошо. Он привык выполнять любые поставленные перед ним задачи, выставив предварительно свои условия.

— А что потом, когда люди будут подготовлены? Или это мне следует обсудить с… вышестоящим начальством? — с иронической усмешечкой продолжал Степан.

— А я и есть вышестоящее, — улыбнулся Ангел, и в его черных глазах вспыхнули желтые искорки.

Сержант исподлобья оценивающе оглядел собеседника: значит, он не ошибся в своих первых ощущениях, увидев в Володе человека весьма серьезного. Это он потом ваньку валял, когда пытался заболтать Сержанта.

— Я полностью отвечаю за вашу работу в лагере… — снова подтвердил свой статус Ангел.

Сержант понимающе кивнул.

— Ясно. Кстати, мне было обещано триста тысяч зеленых за три месяца работы. Но я не предполагал, что людей… курсантов… будет так много. Ведь сначала речь шла о пяти — шести. Трехмесячный курс для целого взвода обойдется подороже.

Ангел пожал плечами.

— Не знаю. Вот финансовые вопросы вы обсудите с Варягом. Это его епархия. А что касается «потом»… Потом вам придется осуществить специальную операцию. Конечно, за дополнительное вознаграждение.

— Мы так не договаривались! — на всякий случай нахмурился Сержант, гадая, что же ему такое предложат за «дополнительное вознаграждение». Хотя ответ и на этот вопрос он примерно себе представлял. Вряд ли что-то неожиданное…

— Так договоримся! — с добродушной улыбкой воскликнул Ангел.

Эта улыбка обезоружила Сержанта, но для проформы он недовольным тоном буркнул:

— Посмотрим…

В раскрытое окно залетел шмель и стал, низко гудя, летать по салону. Никто даже не попытался увернуться от мохнатого насекомого. А Сержанту появление шмеля показалось символичным, он как-то сразу ощутил себя на родине и в один момент смягчился.

— Ну, ладно! Когда мне приступать? — отбросив торг, по-деловому осведомился он, провожая полет шмеля ласковым взглядом.

— Сегодня и приступайте, — отозвался Ангел. — Скоро прибудем на место. Для вас там все подготовлено. Как разместитесь, можно будет провести первое занятие для знакомства. Контингент вас ждет.

— А что там за люди собрались? — полюбопытствовал Сержант. Впрочем, и этот ответ он уже примерно знал.

— Всякие. Большинство демобилизованные срочники, есть и младшие офицеры. Есть и… недавно освободившиеся. Из военнослужащих в основном вэдэвэшники, есть ребята из вэвэ. Бывшие милиционеры. Кое-кто прошел «горячие точки» — Таджикистан, Вильнюс, Балканы…

— Вильнюс? — переспросил удивленно Сержант, но не стал уточнять, что за «горячая точка» была в столице бывшей советской Литвы. — Балканы — это серьезно… Значит, к запаху и виду крови привыкли. И азы науки убивать постигли. Это хорошо.

— Да, у нас там одна особенность: они фигурируют там не под своими именами и фамилиями, как в паспорте, а под кличками. Под оперативными псевдонимами. Это на тот случай, если кто-то из них…

— …не оправдает доверия или окажется в руках противника, — продолжил Сержант. — Очень правильное решение. Одобряю.

Ангел осклабился, точно похвала предназначалась ему лично.

— Кстати, как мне им вас представить? Как Степана Юрьева? Или как Джо Долана?

— Я привык, чтобы меня на работе называли Сержантом.

— Лады, Степан Юрьевич, — согласился Ангел и стал описывать гостю условия проживания: — У нас там своя столовая, кормят сносно, даже очень, вам выделен отдельный коттеджик, двухкомнатный. Всем там заправляет наш интендант Костя Шлыков. Вы как, хотите с дорожки для начала перекусить?

Степан покачал головой:

— Я в самолете перекусил. Для завтрака уже поздновато, а для обеда рано. Неплохо бы для начала познакомиться с личным составом, а потом уж застольничать… Вместе…

Над узкой проселочной дорогой нависали высокие раскидистые кустарники и буйные кроны деревьев, длинные жесткие ветки хлестали «Волгу» по крыльям и крыше, лезли в приоткрытые окна. Покачиваясь на кочках, словно катер на океанской волне, машина обогнула ветвистый дуб и уперлась в глухие железные ворота. Вакула дважды просигналил, в воротах тут же открылась калитка, и из нее вывалился плечистый парень в камуфляжной форме. Приветственно махнув водителю, парень нырнул обратно в калитку — и ворота медленно распахнулись. «Волга» въехала в ворота и через полкилометра выскочила на большую, в два футбольных паля, поляну. Посередине поляны торчало несколько кирпичных бараков, издали похожих на выставочные макеты дачных хозблоков. Из бараков высыпали люди — человек десять — и выжидательно застыли на асфальтовом плацу.

Бригада оказалась весьма разношерстная, преобладали парни лет по двадцать пять — тридцать, все крепкие, с виду явно непугливые, хотя и, быть может, пуганые, а судя по взглядам, если не нагловатые, то уж точно себе на уме, словом — примерно такие, каких Сержант встречал в Иностранном легионе. «Легионеры» — так он мысленно их сразу и окрестил… Хотя какие уж там легионеры! При всем их жизненном опыте, их еще до легионеров учить и учить. Короче, курсанты — самое точное для них определение.

Степан подождал, пока курсанты подтянутся к «Волге», и только тогда вышел из машины. Следом за ним неспешно вылез и Ангел. При виде Ангела пацаны сразу как-то подобрались и притихли: точно генерала увидели, подумал, усмехнувшись про себя, Сержант.

Некоторое время гость и встречавшие его обитатели лесного лагеря хмуро присматривались друг к другу.

— В шеренгу становись! — негромко скомандовал Ангел.

По тому, как люди, лишь на секунду-другую замешкавшись, сразу разобрались в шеренгу, Сержант понял, что все они и впрямь прошли крутую школу армейской муштры и усвоенные уроки еще не забыли. Что ж, тем лучше.

Ангел шагнул вперед.

— Знакомьтесь: ваш инструктор, мужики. Прошу любить и жаловать… — Он покосился на Юрьева. — Сержант. — Услыхав в шеренге смешочки, Ангел малость сбился со своего официального тона и пояснил: — Сержант — это не воинское звание, а кликан. Понятно? — повысил голос Ангел.

— Так точно! — прозвучало вполне по-армейски в ответ.

— Ну вот и лады. Думаю, Сержант сейчас вам сам все растолкует. О себе и ваших занятиях.

Больше ничего не добавив, Ангел повернулся и, кивнув Степану, двинулся к «Волге». Свою миссию он счел законченной. Уже заняв место рядом с водителем, он выглянул в открытое окно.

— Увидимся в конце месяца, Степан Юрьевич. Приеду вас проведать. Номер телефона для связи на экстренный случай я оставил в командном бараке. У Кости Шлыкова. Ну, больше болтать вроде не о чем, — добавил он и ухмыльнулся.

Когда машина исчезла за глухой стеной лесного массива, Сержант молча обошел строй своих новых бойцов. Он насчитал их девятнадцать. Курсанты испытующе оглядывали инструктора и ждали, что он им скажет. На лицах многих прочитывался искренний, хотя и недоверчивый интерес, смешанный с сомнением, а кое-кто глядел на невысокого крепыша с чуть заметным пузцом с нескрываемой насмешкой… Каждый раз одно и то же, устало подумал Сержант, вспомнив аналогичные тренировочные лагеря в Сербии, Конго и Никарагуа. За несколько месяцев ему предстояло вытравить из этих гавриков самомнение, гонор и расхлябанность и выковать из каждого хладнокровного охотника, который, если хочет выжить в самых суровых условиях, обязан полагаться исключительно на инстинкт и рефлексы, а не на разум, на интуицию, а не на опыт, на чутье, а не на логику. Потому что хороший охотник — это не homo sapiens, а в первую очередь дикий зверь, умеющий видеть, слышать, обонять, чувствовать.

Он подошел к первому в шеренге — лохматому высокому парню, угрюмо зыркающему из-под тяжелых надбровных дуг.

— Кличка?

— Домовой!

Этому кликуха в самый раз, решил Сержант и обратился к следующему:

— Кличка? 

— Сизый!

И этому годится. Не то что шевелюра, брови и ресницы, а даже и веснушки на щеках у него были какими-то сизыми, точно изъеденными кислотой.

Он продолжал выслушивать их клички, машинально отпечатывая их в памяти, а сам гадал, кому из них поручено приглядывать за новым инструктором и тайно докладывать о его поведении и проводимых им занятиях господину Щербатову. Встретивший его Володя мягко постелил, ни словом не обмолвившись о принятом тут распорядке дня, о здешних правилах, сделав вид, будто инструктор здесь будет сам себе хозяин и всему голова. Но так не бывает, уж это Сержант точно знал. Даже при полной иллюзии самостоятельности в любом тренировочном лагере есть уши и глаза босса, который всегда хочет проконтролировать, не зря ли он тратит немалые бабки на хваленого эксперта по охоте на людей. И кто же из этих лбов может быть ушами и глазами Варяга? Может быть, Сизый, или Домовой, или вон Кастет, накачанный амбал с открытым, обманчиво интеллигентным лицом. Или весельчак Пижон, нарочито ломающий из себя простачка? Или… Впрочем, Сержанта на данном этапе этот вопрос интересовал меньше всего. После знакомства он предложил курсантам показать уровень физической подготовки на перекладине и стометровке…

После показательных забегов и упражнений на перекладине Сержант снова выстроил всех и отошел от шеренги на несколько шагов, чтобы видеть сразу всех.

— Вам, очевидно, в общих чертах разъяснили, зачем вы здесь и кем вам предстоит стать. Хочу предупредить сразу: вы сами выбрали себе эту профессию, винить вам в этом некого. Так что вам, ребята, ничего другого не остается, как примириться с тем непреложным фактом, что отныне жизнь ваша поделена на две части: то, что было до нашего с вами знакомства, и то, что будет после. Мне поручено, отобрав лучших из лучших, сколотить из вас компактную команду, и я это сделаю. Запомните для нашего же блага… Наш общий успех будет зависеть от того, насколько быстро вы сумеете усвоить навыки, которые я вам постараюсь привить. И еще. Здесь вы не граждане России, обладающие социальными, политическими и прочими правами, а послушное орудие моей воли, мои глаза, руки и ноги. Если кто из вас читал Библию, тому напомню, а прочих прошу просто усвоить: если глаз твой соблазняет тебя, вырви глаз, если рука твоя ослушается тебя, отсеки руку…

— Ну этого-то в Библии нет, Сержант! — подал голос Кастет, чем вызвал волну тихих смешочков в строю.

— Так сказано в моем катехизисе, умник, который скоро станет и вашим! — рявкнул Сержант. — Я подготовлю из вас охотников. Для опасной охоты. По большей части вас ждет охота вслепую — когда вы не будете ни знать, ни видеть того, за кем охотитесь. Это, как правило, вы узнаете лишь в самый последний момент, когда пора нажимать на спусковой крючок. Так что учтите: любая попытка действовать по своей воле, на свой страх и риск, может стоить вам жизни! В том числе и здесь, в лагере. Надеюсь, до этого не дойдет.

Сержант мрачно оглядел шеренгу. Выражение лиц почти не изменилось: курсанты все еще принимали его слова за обычный треп временного отца-командира. — Скоро у них это пройдет, я выжгу из них это наивное заблуждение», — подумал он почти с жалостью и, нагнувшись, поднял с земли округлый камень.

— Дальше запоминайте, — продолжал Сержант, рассеянно перекатывая камешек в пальцах. — У нас тут не лагерь для военных сборов. — И тем более не вэче доблестной Советской армии. У нас тут будет сухой закон. Никаких пьянок! Кого замечу в обнимку с бутылкой — тот сразу выбывает. Со всеми вытекающими… Дальше. Никаких блядок. На территорию лагеря девок не приводить. Если кому станет совсем невмоготу — можете назначать свидание Маше Кулаковой… Еще. У нас тут будет не просто единоначалие, а самодержавие. И полновластный государь император здесь не Варяг и не президент Ельцин, а я, Сержант. И последнее… Дисциплина. С данной минуты в лагере устанавливается жесточайший дисциплинарный порядок. Любое его нарушение будет стоить вам жизни!

Народ расслабился, слушая вступительную речь командира. Домовой даже заскучал, с едва заметной усмешкой разглядывая нового наставника. И вдруг он невольно зевнул во всю пасть. Но не успел еще захлопнуть варежку, как Сержант сделал едва уловимое движение кистью, и камень из его ладони выстрелил прямехонько в нижнюю губу Домового.

Шеренга качнулась, и стоящие рядом с Домовым отшатнулись от него. Тот ошеломленно стер кровь с разбитой губы и вытаращился на невозмутимого инструктора.

— Повторяю для не шибко понятливых, — вкрадчиво произнес Сержант. — Жесточайший дисциплинарный порядок! А его основа — безусловное уважение к командиру! А теперь вольно и разойтись и через час быть готовым к занятиям по стрельбе. Занятия начнем знакомством с оптическим прицелом…

 

Глава 2

В мутноватый окуляр оптического прицела вприпляску вплыл черный круг мишени. Тяжелое ложе винтовки в ременной оплетке плотно легло в левую ладонь, и Степа стал, как учили, осторожно выдыхать воздух из легких. Он выдыхал до тех пор, пока центр мишени не перестал плясать и не сел на пенек мушки, оставив еле видимую, волосяную щелочку зазора. В этот момент он задержал дыхание, убедился, что, внутри все окаменело, и только тогда медленно вдавил указательным пальцем уже прижатый спусковой крючок.

Сухо грохнул выстрел, и через пару секунд Егор Викторович, его тренер, опережая контролера-наблюдателя, победно крикнул: «Есть!» И тут же, словно эхо, наблюдатель громко объявил: «Номер седьмой — «десятка»!» Только после этого Степа вздохнул и, переломив винтовку, вставил новый патрон.

Собственно, на городском чемпионате по спортивной стрельбе среди юниоров у него, Степы Юрьева, равных соперников не было. Это знал не только он сам, но и все участники соревнований. Как шутил Егор Викторович, можно было бы заранее вручить ему главный приз, но ведь неудобно получать кубок, не явившись на соревнования.

— Приходи пораньше, Степан, я тебя кое с кем познакомлю, — загадочно сказал Егор Викторович накануне.

Дело было как раз перед 9 Мая. Ленинград готовился к празднику Победы, загодя украсившись красными флагами с полосатыми черно-желтыми лентами и транспарантами с бодрыми здравицами в честь воинов-освободителей. Праздничное настроение, похоже, охватило всех ленинградцев, люди усердно готовились к застольем. отстаивали длинные очереди за деликатесами, без устали сновали по продуктовым магазинам. Предпраздничная суета не могла не подействовать на Степу, и он шел на эти соревнования с нетерпением, с радостным предвкушением какого-то чуда — не спортивного даже (здесь все было ожидаемо и предсказуемо), но какого-то особенного праздничного чуда.

Перед тем как выйти на огневой рубеж, Степа в сопровождении тренера подошел к высокому грузному мужчине, несмотря на теплую погоду, одетому в плотный серый плащ поверх синего костюма, и Степа подумал, что этому упитанному дяде, должно быть, сильно жарко в таком плаще.

— Вот и наш будущий чемпион, Петр Иванович, — представил Степу тренер. — Можете потолковать с ним по душам.

Петр Иванович оглядел невысокого блондинистого парня с ног до головы и добродушно ухмыльнулся:

— Вот ты какой! Значит, уверен, что чемпионом будешь? Хвалю, хвалю, Степан Юрьевич… Эка тебя угораздило на отчество и фамилию. Юрьевич Юрьев. Стало быть, твоего отца звали Юрий Юрьев. Имя просто как у циркового артиста, ей-богу! Он у тебя не по этой части? Хе-хе… А я вот по какому делу. Видишь, специально вот ради тебя сюда приехал познакомиться. Тут, понимаешь, мне все уши о тебе прожужжали: замечательный, мол, кадр растет. Меткий стрелок, прямо-таки снайпер. Я вот и подумал, коли ты такой великолепный стрелок, почему бы тебе, брат, к нам не податься? Я, знаешь, формального подхода не люблю. Зачем вызывать к себе в кабинет, когда можно прямо на месте познакомиться и поглядеть на тебя в действии? Ты ведь в этом году среднюю школу кончаешь? Насколько я знаю, ты пятидесятого года, а сейчас у нас шестьдесят седьмой. Выходит, тебе уже семнадцать. Самый подходящий возраст. Так как, пойдешь к нам учиться?

— А куда? — спросил Степа, так и не уловивший, куда его приглашает упитанный дядька в осеннем плаще.

— Как куда? А разве Егор тебя не предупредил? Э-э, да ты же ничего не знаешь! И я не представился. Так вот, брат, я майор милиции Семаха Петр Иванович, работаю в уголовном розыске, в Ленугро, понимаешь? Замначальника управления по кадрам. Тут нас бросили на работу с молодежью, как-никак юбилейный год, пятидесятилетие Октябрьской революции на носу, вот мы и ищем достойную смену ветеранам. Я тебе предлагаю после средней школы поступать к нам. У нас тоже ведь школа есть, школа милиции. Окончишь ее, так с твоими стрелковыми способностями быстро по службе пойдешь в рост, это я тебе обещаю. А там почет, положение… Ну как, можно на тебя рассчитывать?

— Я не знаю, товарищ майор. Вообще-то я не против… но подумать надо, — смущенно промямлил Степа.

— Ну, думай, думай, — усмехнулся Семаха. — А я пока похожу, погляжу, что тут у вас и как. Ты хоть в курсе, что эти соревнования организовало городское управление МВД? Так что если и впрямь станешь победителем, как обещает Егор, то считай, ты наш чемпион, так?

Майор Семаха добродушно рассмеялся, потрепал Степу по плечу, ощупал его бицепсы, протянул уважительно: «О-о!» — и затерялся в толпе.

…Сейчас, готовясь к новому выстрелу, Степа думал, что, может, и впрямь податься в школу милиции. Будет постигать милицейскую науку да по соревнованиям ездить, от начальства благодарности получать. Плохо, что ли? Сейчас, если — а вернее, когда — он победит, по итогам соревнований получит звание кандидата в мастера. Почему бы и нет, может, стоит пойти? Раз причиной такого пристального к нему внимания стали его стрелковые успехи, то где, как не в милиции, он сумеет сполна утолить свою страсть к огнестрельному оружию…

Он не забыл о предложении майора Семахи. И, как только получил аттестат о среднем образовании, сразу же подал документы в центральную городскую школу милиции. Там его фамилию явно знали, потому что без излишних проволочек и проверок зачислили в курсанты. А потом жизнь потекла как по накатанной, да что там потекла — побежала, понеслась. Годы летели незаметно, наверное, оттого, что нудные недели занятий в учебных аудиториях постоянно перемежались с куда более интересными разъездами по бесчисленным соревнованиям по стрельбе — от областных состязаний до всесоюзных чемпионатов, на которых отличник-курсант Степан Юрьев неизменно завоевывал призовые места. После школы милиции младшего сержанта Юрьева включили в особый полк охраны городского управления МВД, который обеспечивал безопасность Ленсовета, потом уговорили поступить на заочное отделение юрфака Ленинградского университета, после успешного окончания которого он получил звание младшего лейтенанта и наконец был переведен в Ленугро, под начало полковника — уже полковника! — Семахи.

Но, став полноценным «следаком», Степан недолго радовался. Все бы ничего, да одна мысль не давала покоя: в конторе его почти не использовали по прямому назначению. Никаких особо важных дел не поручали, в опербригады не включали, а придерживали, как бы берегли… Никого, похоже, не волновало, что Степан Юрьев — один из очень немногих простых ленинградских «мильтонов» — имел высшее юридическое образование и мог бы со временем вырасти в ценный кадр следственных органов… Нет, самое главное, что вызывало к нему неподдельный интерес, были его уникальные способности виртуозного стрелка, умеющего бить точно в центр мишени с любого расстояния, из любого положения, чуть ли не с завязанными глазами! В Ленугро он считался занятной диковинкой, которую не зазорно было продемонстрировать даже заезжим московским генералам и обкомовскому начальству, и его не раз приглашали на закрытые дачи в Красное Село, чтобы, после шумного застолья, поаплодировать его снайперскому таланту.

Чем быстрее увядали его романтические мечты об охоте за опасными и жестокими преступниками, тем больше уязвляли навещавшие его время от времени горькие мысли, что в Ленугро его используют в качестве циркового медведя. Степан интуитивно чувствовал, что со стороны старших по возрасту и званию сослуживцев отношение к нему скорее не уважительное, а какое-то насмешливо-снисходительное. Впрочем, в открытую этого отношения никто никогда не выказывал, потому что необыкновенная физическая сила сержанта, потом старшего сержанта, потом старшины и, наконец, младшего лейтенанта Юрьева была известна всем. Добродушные подколки и шуточки-прибауточки кому-то могли сойти с рук — но лишь тем, кого Юрьев числил в своих приятелях. Другие же не рисковали, зная о его необузданном, часто свирепом нраве, неожиданно взрывавшем корку его обычно невозмутимого добродушия…

Но все же в один прекрасный день терпение Степана лопнуло. И он написал рапорт начальнику Ленугро — не столько даже сухую служебную записку, сколько проникновенное письмо: мол, либо дайте работу по полученной специальности, либо увольняйте. Реакция последовала быстро. Рапорт он оставил в приемной начальника в понедельник, а утром в среду полковник Семаха его вызвал.

Как только Юрьеву передали, что полковник ждет его зссле обеда, он весь день ходил сам не свой. Он все вспоминал свое знакомство с майором — тогда еще майорам — Семахой на соревнованиях по стрельбе среди юниоров в шестьдесят седьмом. Та давняя встреча стала переломной в его судьбе, и с тех пор они виделись с Семахой хоть и нечасто, но регулярно: Петр Иванович внимательно следил за успехами лучшего стрелка ленинградский милиции и не упускал случая похвастаться своим — личным, можно сказать отеческим, участием в его славной биографии. И вот теперь Степан рассчитывал, что Семаха в очередной раз даст ему «зеленый свет», как уже это случилось восемь лет назад, и он, младший лейтенант Юрьев, выскочит на широкую трассу, ведущую к неизведанным, захватывающим дух вершинам…

В назначенный час он был впущен в кабинет начальника Ленугро. Последний раз Степан видел Семаху года полтора назад, на ноябрьские, на торжественном заседании в Смольном. С тех пор полковник не сильно изменился. Только погрузнел чуть больше, и лицо у него стало пошире, и весь он прямо-таки лоснился. Петр Иванович поманил замявшегося в дверях младшего лейтенанта и махнул рукой в сторону батареи стульев вдоль длинного стола.

— Садись… Степан Юрьевич… Получил твой рапорт, ознакомился. — Семаха уткнулся взглядом в какие-то бумажки на столе. — Ты меня маленько опередил. Я тут, брат, знакомлюсь с личными делами сотрудников, отбираю для продвижения… Я слыхал, ты успехи продолжаешь делать в стрельбе. Вот, говорят, на прошлом месяце на спартакиаде очередной кубок отхватил… Хвалю, брат, хвалю. Это дело нужное. Я тоже ведь, понимаешь, люблю это дело, но куда мне до тебя!.. Помню, ты уже в шестьдесят седьмом блистал… Это ж сколько тебе, брат, было лет тогда?… Семнадцать! А сейчас, стало быть, двадцать пять… Молодец, хвалю, в семнадцать лет стать чемпионом области по стрельбе из винтовки — это тебе не… Потом ты норму кандидата в мастера выполнил, а сейчас, понимаешь, уже мастер спорта по стрельбе. И вроде как в вольной борьбе у тебя успехи немалые…

Полковник покосился на молчаливо сидящего младшего лейтенанта.

— Может, чайку с печеньицами? — Он нажал на кнопку переговорного устройства и бросил в микрофон: — Наталка, два чая и овсяное! Сейчас чаек будет. Другого не предлагаю. Другого мы с тобой еще тяпнем. Попозже. Я вот тут представление написал на новое звание. Лейтенанта получишь, Степан, вот тогда и тяпнем, а? Я таких, как ты, молодцов уважаю. Вишь ты, и борец, и стрелец, и школу милиции экстерном закончил, и заочный юрфак ЛГУ год за два… — Семаха хохотнул.

— Иван Петрович! — уловив паузу, торопливо выпалил Степан. — Так что с моим рапортом? Что-то я засиделся…

Семаха, шумно вздохнув, закивал:

— Засиделся… Ачего в бутылку сразу полез? Чего уж так прямо и «увольняйте»! Многие у нас годами сидят в ожидании чуда… Не всем же, брат, валютчиков матерых ловить и ордена на грудь вешать… Таких громких дел, как Рокотова-Файбышенко, у нас в Ленинграде не было уже лет двадцать и не предвидится. У нас же народец гнилой, все больше по пятьдесят восьмой идут… то есть, я хочу сказать, по сто девяносто первой… Таких вот молодчиков у нас в славном городе на Неве в последнее время что-то развелось… Но этими субчиками не мы, а комитет занимается. Мы в их епархию не лезем…

Секретарша Наташа, длинноногая симпатичная брюнетка с большими глазами-вишенками на смугловатом лице, принесла на подносике два стакана чаю и корзиночку с овсяным печеньем. Семаха шумно отпил, и Степан из вежливости сделал глоток. Он украдкой посмотрел вслед Наташе: странно, как это он раньше ее не замечал, хотя в кабинет начальника утро и раньше захаживал… Хороша девка — глаз не оторвать! Эх, вот бы с такой закрутить!

Полковник порасспрашивал Степана о матери, скорбно покачал головой, услышав, что она год назад умерла, оставив сыну однокомнатную квартиру на Литейном, потом поинтересовался его отношениями с сослуживцами, планами на семейную жизнь и надолго замолчал, что-то обдумывая.

— Boт что, младший лейтенант Юрьев, — наконец заявил Семаха. — Ты ведь, считай, мой крестник. Так что надо тебе помочь. Я тебе вот что скажу, сынок… Рвешься оперативкой заняться — будет у тебя оперативка. Ты и там, я думаю, со временем звезд нахватаешь не меньше, чем призов на стрельбище. Хе-хе… Ты смотри, Степа, о тебе ведь мнение хорошее. Вон, гляжу, характеристики на тебя одна лучше другой… В нашем деле помимо меткости глаза и твердости руки еще нужно кое-что. Помнишь, как Феликс Эдмундыч говорил? Горячее сердце и холодная голова. А я тебе так скажу: голова на плечах нужна. Не тыква, а голова! Чтоб не напортачить, не наломать дров. Но ты — снайпер, ты должен справиться. Так что давай, дерзай. И не забудь мое напутствие: главное — головой работай, головой. А языком поменьше. Тогда все будет путем…

— Да я же… — попытался возразить младший лейтенант Юрьев, но полковник не пожелал его слушать.

Недовольно засопев, Семаха отрезал:

— Я тебе, Степа, помогу! У тебя все задатки есть, чтобы стать… Может, для тебя следак — должность промежуточная… Главное, заруби себе на носу: пошустрее работай головой и поменьше мели языком, а то, понимаешь, приходят к нам умники с дипломами, а что вокруг них творится, понимаешь, ни хрена не петрят… Римскому праву они обучены, а вот ленинградской специфики не понимают… Ты, кстати, в партию не думаешь вступать? Подумай. С партбилетом в кармане, Степан Юрьич, далеко пойдешь и высоко взлетишь. Но только если по-умному будешь себя вести… А тогда, помяни мое слово, сумеешь добраться до самых высот!

 

Глава 3

«Красная стрела» дернулась и замедлила ход. Впереди был, видимо, какой-то разъезд, на котором попутные поезда, хоть пассажирские скорые, хоть товарные тихоходы, обязаны были пропустить неукротимо несущийся вперед к славному городу на Неве фирменный ночной экспресс. Степан отдернул плюшевую занавеску и выглянул в окно. На валдайские леса и луга упала ночь, и во тьме мерцали лишь дальние огоньки одиноких домишек в полузаброшенных деревнях.

В кармане у Варяга мелодично запел мобильник, тревожным крещендо выводя «Танец маленьких лебедей». Он вытащил серебристую коробочку, посмотрел на дисплей и удивленно хмыкнул:

— Чижевский! Чего ему приспичило? — И, нажав на кнопку приема, ответил: — Да, Николай Валерьянович!

Степан заметил, как вмиг потемнело лицо Владислава, который, напряженно нахмурившись, вслушивался в голос далекого собеседника.

— Понял, все понял! Сейчас же свяжусь с Филатом, и мы это дело переиграем. Спасибо, держите меня в курсе всех новостей… Да какой уж теперь тут сон!

Варяг бросил умолкший сотовый на цветастое покрывало и глухо сообщил:

— Степа… Ты не поверишь! Чижевский говорит, час назад в Шереметьеве на взлете потерпел катастрофу питерский рейс. Наш с тобой рейс…

Сержант витиевато выматерился и провел ладонью по лбу, точно стирал невидимую испарину.

— Значит, предупредили тебя не зря…

Варяг задумчиво кивнул.

— Значит, не зря. Вопрос только — кто? И зачем? Чижевский мне сейчас сообщил, что по горячим следам якобы установлено, что у этой «тушки» взорвался то ли топливный бак, то ли турбина.

Владислав долго молчал, обдумывая страшную новость Чижевского о трагедии в московском небе. Но тут понять пока ничего было нельзя, и делать какие-то выводы преждевременно. Никаких подробностей Николай Валерьянович не поведал. Просто потому, что никаких подробностей еще не было. Завтра появятся. И Варяг снова прокрутил в голове тот короткий звонок ему на мобильный от неизвестного. Кто же это мог быть? Некто, кто непосредственно в покушении участвовал или просто был в курсе. Или же это сделано….

Пришедшая ему в голову мысль показалась настолько невероятной, невозможной, неправдоподобной, что он даже в первую секунду решил, что бредит…

— Степа… — Варяг положил на мускулистое плечо приятеля руку и крепко сжал. — Послушай… А что, если они меня предупредили специально, чтобы я послушался их совета… И как теперь выяснилось, это предупреждение было не туфтой, но… — Он ринулся к двери купе и повернул дважды никелированный рычажок замка, а потом еще выдернул язычок блокировки двери, не позволявший открыть ее снаружи.

— Ты чего, Владик? — изумился Сержант, не понимая, что происходит.

— Я не исключаю, Степан, — почти шепотом произнес Варяг, — что катастрофа питерского самолета — это подстава. Жестокая, коварная, циничная, но… подстава.

Сержант во все глаза смотрел на переменившегося в лице Варяга.

— О чем ты, Владик?

. — Степа, мы ведь с тобой числимся улетевшими в этом несчастном самолете. А на самом деле едем здесь поездом. А значит, на нас все и можно списать, усекаешь? Пойми, Степан, — еще тише продолжил Варяг. — Главные события теперь могут развернуться здесь, на железной дороге. В этом поезде. — Варяг заглянул в глаза Сержанту и заметил, как в них заметались желтые искорки.

— Ну, в любом случае, — медленно проговорил Степан, — моя старушка «беретта» при мне. Да и свой конструктор я сумею собрать секунд за десять — пятнадцать. — С этими словами он похлопал ладонью по потертому кожаному портпледу, валяющемуся на полу под столиком. В портпледе, между пакетами с чистыми рубашками, в плоской картонной коробке лежали железные и пластмассовые штуковины, похожие на детали игрушечного робота-«бионикла». Но если эти детали сложить, то выходил вовсе не «бионикл», а скорострельный тридцатизарядный автомат «узи-супер» выпуска 2003 года.

— Степан, я боюсь, что нам может не подвернуться случай для обороны. Да и чем она нам поможет: теперь на Варяга можно списать всю катастрофу. А на мертвого Варяга тем более.

В тяжелых размышлениях прошло минут двадцать, когда в дверь осторожно, как бы опасливо, постучали. Оба пассажира переглянулись. Варяг молча кивнул Сержанту на дверь: мол, погляди, кто там, — а сам ловко вспрыгнул на полку, сдвинул висящий на деревянных плечиках плащ и, вплотную прижавшись к простенку, тихо выдернул из подмышечной кобуры «люгер» с глушителем.

— Кто? — нарочито сонным голосом спросил Степан.

— Чайку не желаете? — преувеличенно любезным тоном отозвался из-за двери проводник.

Степан бросил на Варяга вопросительный взгляд. Тот отрицательно помотал головой и для верности резанул ладонью воздух: мол, пусть проваливает.

— Да мы уже спим, любезный. Вот с утречка давай, — зевая, сказал Сержант и прислушался. За дверью послышались удаляющиеся по вагонному коридорчику шаги.

— Слушай, Влад, а может, ты параноик? — пошутил Степан. — Ну, предупредил тебя доброжелатель о готовящемся покушении. Ему спасибо надо сказать, особенно в свете последних событий, а не подозревать в коварных замыслах.

Варяг невесело усмехнулся.

— Не знаю, брат, не знаю. Одно могу сказать: весь опыт моей жизни, а в особенности опыт последних двух лет, учит, что если придерживаться принципа «обжегшись на молоке, дуешь на воду» — и проживешь дольше, и здоровье сбережешь.

И Варяг сумрачно покачал головой.

— Если мое подозрение… не паранойя, как ты считаешь. а натуральный факт, то от судьбы не уйдешь. Они нас будут искать на пути в Питер.

— Но, Влад, билеты на поезд я покупал на другие фамилии. Как они нас найдут? Ведь в Питер идет столько поездов, к тому же ты мог перенести поездку или уехать на тачке.

— Как в Питер ни ехать, Степан, а они нас перехватят в любом случае — если им понадобится, конечно. Хоть в вагоне поезда, хоть в джипане на шоссе… Так что давай-ка, брат, собирай свой конструктор. У меня сильное предчувствие, что спать нам сегодня не дадут! — Варяг прилег на полку, сунув под затылок мягкую подушку, и добавил: — Так на чем ты, Степа, остановился?

* * *

Сначала Юрьев поймал себя на том, что невольно прислушивается к ее голосу в столовой. В обеденный перерыв в огромном зале с высокими потолками всегда стоял ровный гул, создаваемый десятками голосов и монотонным рокотом вентилятора на кухне. Но ее голос — низкий и певучий, с интимной хрипотцой, как у какой-нибудь джазовой певицы, — был слышен издалека. Джазом Степан увлекся недавно: Васька Макеев пристрастил, нанеся ему штук двадцать бобин с записями великих джазовых солисток, которые он мог целыми вечерами слушать на своей старенькой «Комете». У Натальи был такой вот «джазовый» сексапильный голос. Самое интересное, что говорила-то она не громче остальных, но он слышал каждую ее реплику, взрыв ее смеха с любого столика, где ему в обеденный перерыв доводилось приземляться со своим пластиковым подносом.

Сначала он случайно сел за соседний столик и, узнав в сидящей к нему спиной эффектной брюнетке секретаршу начальника Ленугро, даже о рассольнике своем забыл, искоса поглядывая на нее и прислушиваясь к модуляциям ее завораживающего голоса. А потом стал специально подгадывать время, когда Наталья приходила обедать, — ровно в тринадцать пятнадцать, когда ее новый шеф, полковник Лиховцев, сам в это время обедавший, отпускал секретаршу вниз.

Ее голос задевал в его душе какую-то чувствительную струну, раздражал, возбуждал… А если честно, то впервые он почувствовал безотчетное возбуждение, увидев ее мельком в кабинете у Семахи во время того разговора несколько месяцев назад, когда она принесла им с Семахой чаю. Стараясь не особенно вызывать любопытство своим интересом к Наташе, он у знакомых — в основном у Васьки Макеева, который был со всеми в утро на короткой ноге и с секретаршей начальника тоже приятельствовал, — выяснил, что Наташа родом из Рязани, в Ленинграде закончила курсы машинисток-стенографисток, а потом кто-то порекомендовал ее на место секретаря… Причем не случайно: Наташин отец работал в системе МВД, но пару лет назад уволился вроде как по ранению или болезни. Правда, подробности Наташиной биографии Юрьева не больно интересовали.

До поры до времени…

Однажды — все в той же столовой — он остро почувствовал, что ему чего-то не хватает, словно какая-то пустота возникла рядом. Степана охватило тревожное беспокойство, и он вдруг с удивлением понял, что ему не хватает ставшего уже привычным и желанным низкого с хрипотцой голоса. Наташа заболела и неделю не появлялась в здании ЛенУВД. А он всю ту неделю томился и ходил сам не свой.

С этого момента Юрьев уже стал упорно и целенаправленно искать с ней встреч. И как-то вечером, подкараулив

Наташу на выходе из здания, увязался за ней, нагнал и, смущаясь, как школьник, предложил проводить. Она не стала жеманничать и кривляться, а повела себя с ним так естественно и непринужденно, словно сама давно ждала, когда же к ней осмелится подойти симпатичный блондин-лейтенант, знаменитый на весь Ленинград и Ленинградскую область мастер стрельбы. После того вечера как будто рухнула незримая стена между Степаном и Наташей. Единственное, о чем она его попросила, так это чтобы в управлении об их отношениях пока не знали. Зачем, спросил озадаченно Степан, но она только прижала пальчик к его губам и загадочно засмеялась…

Теперь они, соблюдая строгую конспирацию, старались не встречаться в течение рабочего дня, наверстывая упущенные часы после работы… Инициативу проявляла Наташа, что было как-то неожиданно и вдвойне приятно. Вечерами она таскала его в кино, на прогулки в Летний сад, выбирая самые укромные уголки, а по выходным они частенько уезжали за город. В Ленугро о вспыхнувшем романе секретарши начальника и молодого лейтенантика никто не знал — за исключением Васьки Макеева. Если Наташа, улучив момент, когда шеф выходил из кабинета, начинала звонить Юрьеву, то она всегда сперва подзывала сержанта Макеева, который уже переключал ее на аппарат Степана Юрьева. Васька стал у них как бы связным, доверенным лицом…

Как-то они договорились сходить в кинотеатр «Рассвет» на последний сеанс. Так поздно потому, что у Степана в ту пятницу были учебные стрельбы в тире и раньше девяти вечера он никак не мог освободиться.

Они едва успели забежать в зрительный зал до того, как хмурая билетерша закрыла двери. Свет уже погас, и они, то и дело извиняясь, пошли на свои места. Показывали американский фильм «Оклахома как она есть» — про борьбу простого трудового народа с циничными неф-. тяными магнатами Среднего Запада. Степан на экран глядел мало — все больше косил глазом на словно выточенный из камня Натальин профиль. Сидели они на заднем ряду, и девушка, затаив дыхание, следила за мельканием цветных теней на экране, а Юрьев чувствовал только ее пальцы в своей ладони, тонкие, влажные девичьи пальцы, и ощущал непонятую тревогу или томление…

После сеанса она вдруг предложила поехать к нему домой и попить чаю: мол, после таких треволнений в сквере ее замучила жажда… В просторной и полупустой комнате у Степана было темно — только за окнами бледно желтели стены соседних домов, облитые тусклым сиянием уличных фонарей. Свет зажигать не стали и, едва переступив порог квартиры, как-то оказались в объятиях друг друга. Степан жарко поцеловал Наташу в губы, а она, закрыв глаза, запустила ему в рот горячую змейку языка, и его пальцы нащупали у нее на спине, под шеей, замочек.

Наташа мягко отстранила Степана, закинула руки за спину, легким движением расстегнула молнию, мигом скинула всю одежду и встала перед ним нагая, залитая струящимся с улицы желтым колдовским светом…

А дальше все слилось в бесконечное безумное марево жарких поцелуев, объятий, сплетения ног и рук, ее стонов и его прерывистого дыхания, и бездонного восторга, и сладкой мучительной боли, завершившей самозабвенное соединение их тел на велюровом покрывале широкой кровати…

Когда она уснула, свернувшись калачиком, он лежал рядом, ощущая восхитительную тяжесть ее головы у себя на локте, и не мог понять: за что ему этот дар судьбы? Такая необыкновенная, красивая, страстная, нежная!..

После той удивительной ночи Наташа дня через три почти что переселилась к нему. То есть она, конечно, не стала хозяйкой в его доме, но ночевать оставалась часто, хотя разговоров о том, чтобы пойти в загс расписаться, не заводила, да и Степан не проявлял инициативы.

* * *

В апреле семьдесят седьмого лейтенанта Юрьева вызвал к себе начальник Ленугро полковник Лиховцев, который за полгода до того сменил ушедшего на повышение в Москву генерал-майора Семаху.

Новый начальник утро некоторое время молча глядел на подчиненного из-под кустистых бровей и наконец сказал со вздохом:

— Степан, мы сейчас работаем по одному делу. Дело не бог весть какое, на нем не прославишься, и орден тебе за него не повесят, но не хочется следствие затягивать, да и надо бы его побыстрее довести до суда. Там есть потерпевший, главбух крупного предприятия. На него было совершено нападение, но улик никаких, свидетелей нет… Непростое дело. Прокуратура держит его на контроле…

Полковник Лиховцев выбил пальцами дробь по столу. Вновь посмотрел на Юрьева исподлобья.

— Да еще и, черт их побери, в обком написали телегу, а год у нас юбилейный, сам понимаешь… К сигналам трудящихся относятся с особым вниманием. В общем, надо засучить рукава. А то, если прокуратура хай подымет, у нас тут головы задымят. Лишний «висяк» накануне семидесятилетия Великого Октября нашему управлению нужен как корове седло… Понятно?

— Не совсем, товарищ полковник, — помотал головой Степан. — Что за расследование? Кто потерпевший? И в обком кто писал?

— Кто-кто… родственники потерпевшего, жена, кто же еще? Недовольны медленным ходом следствия. Пять дней прошло… Что ж она хочет, чтобы мы ее благоверным круглые сутки занимались? В общем, подключайся к группе Сергеева, они сейчас на другой фронт брошены, и попробуй сам во всем разобраться. Потом доложишь.

Так Юрьев получил дело, которое повлияло на его дальнейшую судьбу самым неожиданным и чуть ли не роковым образом. И так уж случилось, что не успел он еще вникнуть в задание, как втянулся в еще одно, на первый взгляд совсем пустяковое дельце, которое подтолкнуло стремительное развитие всех последующих событий в его жизни.

Как-то, покупая «Ленинградскую правду» в газетном киоске нёдалеко от своего дома на Литейном проспекте, он заметил, что там втихаря приторговывают импортными вещами — джинсами и наручными часами. Причем торговля шла только для «своих»: покупатель называл киоскеру пароль и получал товар, ничего при этом не платя. Паролем служила нейтральная фраза типа: «У вас не остались «Известия» за прошлый понедельник?» На что киоскер говорил, что «Известия» за прошлый понедельник отсутствуют, но есть «Труд» за прошлый вторник. День недели мог варьироваться, но в пароле и отзыве обязательно звучали кодовые слова — названия газет «Известия» и «Труд».

Проведя в течение недели наружное наблюдение за киоском, Степан понял, как работает хитрая система. Он уже кое-что слыхал от сослуживцев, связанных с ОБХСС, о таких делишках — кажется, это называлось фарцовкой: юнцы без определенного места работы выменивали или покупали у иностранных туристов модные шмотки, а потом толкали их знакомым втридорога. Но ленинградская шантрапа занималась мелочовкой. По-серьезному промышляли фарцовкой вполне солидные дяди и тети, имевшие возможность выезжать за рубеж в командировки и привозить оттуда дефицитные предметы роскоши — от транзисторных приемников до магнитофонов и даже телевизоров… Понятно, что этот киоск на Литейном был только перевалочным пунктом: старичок киоскер явно не тянул на ушлого «фарцмана». Но на кого он работает?

В то злополучное утро Степан решил это выяснить. Он сделал в киоске контрольную закупку — приобрел атлас железных дорог СССР, после чего показал киоскеру удостоверение сотрудника Ленугро, подозвал двух прохожих и в их присутствии начал обыск. Киоск принадлежал расположенной недалеко ведомственной типографии Ленгортранса. В ходе обыска Степан обнаружил три пары джинсов «Levi’s» и пять японских наручных часов «Seiko». Среди прочего внимание Юрьева привлекла картонная коробка, в которой лежали атласы железных дорог СССР — один из них он только что купил за восемьдесят три копейки. В бумагах нашлась накладная на эти атласы, все было нормально. За одним маленьким исключением: в накладной фигурировали атласы в количестве двадцати пяти штук, а в коробке их лежало едва ли не две сотни…

Юрьев составил акт, как учили, и допросил продавца. Старик страшно нервничал, вначале сбивчиво отпирался, отнекивался, но потом перепуганно признался, что весь товар получает прямо из типографии — причем не только атласы, но и джинсы, и часы, и женское белье, и французские духи… В общем, стало понятно, что параллельно с примитивной фарцовкой кто-то сбывал через этот киоск неучтенную типографскую продукцию. На всякий случай Юрьев в тот же день обошел другие газетные киоски. Занятно: везде продавались эти самые атласы. Причем во всех точках в накладных количество полученного для продажи товара раз в десять было занижено по сравнению с реальными продажами.

Степан решил в конце рабочего дня наведаться в типографию Ленгортранса и пощупать там. Но не один, а со знакомыми ребятами из ОБХСС, которые по своим каналам быстро получили ордер на обыск. Результаты обыска выявили, что по официальным документам типография печатала символическое количество книг, справочников, атласов, а основная масса полиграфического товара продавалась «налево» без всяких документов. Как показали «не для протокола» опрошенные работники типографского склада, проворачивал эту масштабную операцию директор типографии с ведома начальника отдела сбыта.

…Степана удивило, что Михаил Игоревич Романов, худощавый, гладкий, смутно похожий на известного киноартиста мужчина, не проявлял никаких признаков страха. В момент задержания директор типографии выглядел скорее раздраженным, чем напуганным. Но спорить с милиционерами он не стал, попросил только разрешения позвонить домой и сообщить, что сегодня задержится, а может быть, и вовсе не придет ночевать…

Юрьев хотел было ему отказать, но потом он решил, что дело и так ясное, пусть дома готовятся к долгой разлуке, — словом, позволил. На часах уже было начало одиннадцатого. Михаил Игоревич сообщил жене, что его «по недоразумению» задержали сотрудники милиции и что надо срочно созвониться с Александром Федоровичем и обо всем ему рассказать.

Юрьев поинтересовался, кто такой Александр Федорович. Романов только криво улыбнулся и пробормотал что-то в том плане, что, мол, скоро узнаете.

Доставив директора типографии в ближайшее отделение милиции и попросив дежурного оформить задержание, Юрьев с сознанием выполненного долга позвонил Наташе — они уже неделю как встречались — и пригласил прогуляться по Васильевскому перед сном, полюбоваться огоньками на Неве.

А на следующий день, едва придя на работу, лейтенант Юрьев узнал, что киоскер Филиппов сегодня ночью арестован у себя дома и ему предъявлен целый букет обвинений — от перепродажи краденого до хищения продукции со склада типографии Ленгортранса… Об этом ему в коридоре шепотом сообщил старший сержант Макеев, старый приятель, который работал с ним в одном отделе уже пятый год. Можно сказать, они службу в Ленугро начали вместе, только Юрьев постоянно учился, учился и еще раз учился, месяцами пропадал в разъездах по стрелковым соревнованиям и получил офицерские звездочки на погоны, а Макеев так и остался при трех сержантских лычках. На их дружбу, впрочем, разница в звании влияния не оказывала… Ведь именно благодаря Ваське Макееву Степан познакомился с красавицей секретаршей начальника утро Натальей, с которой у него недавно такая любовь закрутилась, что… В общем, можно сказать, Васька для Степана был доверенным лицом и, пользуясь своими приятельскими отношениями с Наташей, узнавал о всех новостях в управлении прежде личного состава. Макеев предупредил также, что шеф сегодня пришел «с ранья», сам не свой, на всех орет, и причиной его недовольства является жуткий разнос, который сегодня с утра пораньше ему вроде как устроили по поводу вчерашнего обыска в типографии и незаконного задержания директора Романова…

Степан нахмурился, не понимая, что так рассердило полковника, собирался подробно рассказать начальству все, как было, но, войдя в кабинет и бросив взгляд на мрачнейшего полковника Лиховцева, невольно прикусил язык.

Тот сидел в кресле, погрузившись в суровое молчание. На Юрьева он даже не взглянул. Потом взял со стола исписанный листочек и положил его перед собой. Юрьев сразу почувствовал: тут что-то не так. Только не мог понять, в чем дело.

Полковник Лиховцев тяжело засопел.

— Вот что, Степан Юрьевич. Смотри сюда и слушай, что я тебе скажу. Тебя же предупреждали, что у нас тут надо головой работать, а не задницей. Ты же не салага, в утро уже вон сколько работаешь… И Петр Иваныч тебя рекомендовал… Ты мне скажи: ты что же, совсем ничего не соображаешь?

— Не понял… — Степан поймал себя на мысли, что Лиховцев слово в слово процитировал напутствие полковника Семахи, сказанное ему полгода назад. Чудеса, да и только!

— Как фамилия директора типографии? Это я тебя спрашиваю просто так, между прочим. Ответь мне, как его фамилия. Я жду.

— Ну… Романов.

— Так. А теперь, лейтенант, посмотри вон туда! — Мясистый палец Лиховцева взмыл вверх и уперся в стену обшитого деревянными панелями кабинета, в то место, где висел застекленный портрет первого секретаря Ленинградского обкома партии товарища Романова — упитанного дядечки с капризно изогнутыми чувственными губками и ничего не выражающими глазками.

— Начинаешь соображать? — перешел на свистящий шепот Лиховцев. — Так вот, твой директор типографии и… — мясистый палец вновь взмыл вверх, — то ли двоюродные, то ли троюродные братья, то ли сватья, то ли кумовья… Словом, родственники. Понимаешь?

— И что с того?..

Полковник не слушал. Он раздраженно взмахнул исписанным листочком.

— Пока ты проявлял служебное рвение, твою мать, мне домой обзвонились. Я тебе всю ночь названивал — тебя не было! Небось по девкам шлялся? Одобряю, молодец! Лучше б ты только к ним и проявлял интерес! А я вчера все понять не мог, на хрена ты ребят из ОБХСС дернул… Какая-то типография, какие-то атласы, джинсы… Теперь понимаю: лейтенант Юрьев решил выслужиться! — Он откинулся на спинку кресла и рявкнул: — Тебе же было поручено конкретное задание — включиться в расследование инцидента на фабрике «Балтийский рабочий». Ты включился? Ни хрена ты не включился, а пошел по киоскам шмонать. Кто тебя просил? На матерых преступников решил поохотиться? Решил к ногтю прижать тех, кто мешает нам строить светлое будущее? — Он вдруг помрачнел еще больше и тихо, с грустцой, добавил: — Для этой охоты нужен тонкий нюх, парень, а не то сам попадешь в капкан… Да и не всегда понятно, на кого охотиться надо… — Он почесал затылок. — Ладно, скажи спасибо, что рассосалось быстро и бесследно. Слава богу, до прокуратуры не дошло. Мне удалось замять. Скажи спасибо, этот Михал Игорич оказался не вредный. Сделаем так. Вам, лейтенант Юрьев, объявляю благодарность за успешно проведенное расследование о нелегальной торговле через городскую сеть «Союзпечати». Но сегодня ж… слышишь? Сегодня же ты лично поедешь в типографию к Михал Игоричу Романову и принесешь ему извинения!

Степан подумал, что ослышался. Как это он, офицер уголовного розыска, поедет к преступнику, пускай тот хоть и с громкой фамилией, и станет перед ним униженно извиняться за то, что он задержал его по подозрению в спекуляции, статья… В висках и ушах гулко застучали молоточки. «Да за кого он меня принимает, этот полковник Лиховцев?!»

До era слуха донесся стальной голос начальника:

— …немедленно займись избитым бухгалтером. Для начала проведи с ним новый допрос. Он сейчас в хирургическом отделении Первой городской больницы. Все. Свободен!

Юрьев так никогда и не узнал, кто такой был тот таинственный Александр Федорович, которому должна была позвонить — и, ясное дело, позвонила — жена пройдохи директора типографии и чье вмешательство в мгновение ока заставило Ленинградский уголовный розыск прекратить такое перспективное, на взгляд лейтенанта, дело…

И в типографию Ленгортранса ехать все-таки пришлось — это самое противное. Войдя в кабинет Романова, Степан не нашел сил взглянуть прямо в наглые ухмыляющиеся глаза Михаила Игоревича. Он сквозь зубы процедил официальное извинение за неправомерные ошибочные действия и не прощаясь вышел, ненавидя в этот момент даже не столько директора типографии, сколько себя. Он шел по улице, уткнув взгляд себе под ноги и злобно повторяя слова Лиховцева: «Для этой охоты нужен тонкий нюх… не всегда понятно, на кого охотиться надо…»

Да это же просто какая-то охота вслепую! И непонятно, кто ты сам — охотник или дичь…

 

Глава 4

Стремясь поскорее забыть об унизительном для себя финале происшествия в типографии Ленгортранса, лейтенант Юрьев яростно взялся за дело о нападении на главного бухгалтера обувной фабрики «Балтийский рабочий» Андрея Петровича Серегина. Дело показалось ему странным и непростым — тут полковник Лиховцев был прав на все сто. Итак, Серегина неделю назад нашли сильно избитого, без сознания, возле забора фабрики часов в десять вечера. Никаких существенных подробностей о происшествии в протоколах допросов не было. Вернее, вообще никаких подробностей. Вышел за проходную, пошел по улице, вдруг сзади напали, сшибли с ног, избили, а потом, как говорится, потерял сознание, очнулся — гипс… Потерпевший был доставлен в городскую больницу, где ему сделали серию операций на сильно поврежденном лице. Опрос сотрудников бухгалтерии и начальника службы охраны фабрики ясности не прибавил: никто ничего не видел, не слышал. Серегин к деньгам непосредственного отношения не имел, вернее, имел, но только к финансовым документам, а не к наличности. И получку на фабрике выдавали неделю назад, так что нападение было совершено явно не с целью ограбления…

Лечащий врач, провожая следователя Юрьева в палату, сообщил, что больной поступил с тяжелой черепно-мозговой травмой, множественными ушибами мягких тканей лица, перелрмом семи ребер и разрывом брюшины. Сейчас состояние нормализуется…

В палате стояло еще пять коек. Возле койки Серегина сидели на стульях два мужика и самозабвенно уплетали копченого леща. При виде гостей мужики чинно собрали кости, свернули газетку и заторопились к двери. Оставшись наедине с Серегиным, Юрьев сел на стул возле койки и представился. Врач, упомянув про ушибы мягких тканей лица, профессионально приуменьшил степень тяжести повреждений. Лицо главного бухгалтера представляло собой синюшно-багровую бугристую маску. Да, подумал Степан, били со знанием дела, так, чтобы не убить, не покалечить, но сильно напугать и причинить максимум боли. Похоже, наказывали за что-то… За что?

— Я знаю, вы уже давали показания, — начал Степан. — Меня интересует ваша версия случившегося, Андрей Петрович. Кто на вас напал, за что?

В ответ донесся глухой клекот. Главный бухгалтер мучительно, с надрывом, откашлялся («По легким били», — сразу определил Степан) и заговорил едва слышно:

— Ничего не видел, не слышал. Темно было. Ударили сзади по голове, едва я вышел из проходной. Потерял сознание, очнулся уже в операционной.

Степан читал протокол. Андрей Петрович, словно роль заученную, все повторил слово в слово.

— И никаких предположений? Ведь попытки ограбления не было. А нападавших было трое. То есть для них вы не стали случайной жертвой, они ждали именно вас. Неужели совсем никаких предположений? — Юрьев вдруг поймал себя на забавном ощущении, что он незаметно для себя вдруг вжился в роль умного и слегка ироничного следователя-«знатока» Пал Палыча Знаменского из популярного телесериала.

Серегин слабо помотал головой.

— Нет. Мало ли пьяных придурков на улицы по вечерам выходят. Ничего не знаю. Это вам надо все знать. Вы следователь — вы и распутывайте.

Последняя фраза Степана задела: ему показалось, что в словах Серегина прозвучал вызов: мол, вам надо — вы и распутывайте это нападение, а мне все до лампочки! Знает за что, твердо решил лейтенант. Точно знает. Но не скажет. Потому что действительно напуган. Больше ему тут делать было нечего. Ладно…

Юрьев попрощался, дал дежурное обещание еще зайти и поехал на обувную фабрику «Балтийский рабочий». Фабрика находилась на другом конце города, в пустынном месте, рядом с жилыми новостройками. Лейтенант двинулся вдоль бетонных плит забора, стараясь найти место, где был избит бухгалтер. Свернув за угол, он наткнулся на древние закопченные кирпичные корпуса, явно не принадлежащие фабрике. Место было глухое — тут не то что поколотить, а и убить можно без опасения, что тебя заметят… И на кой черт главбух сюда поперся, если автобусная остановка в противоположной стороне? А может, ему тут назначили встречу?

Юрьев вернулся к проходной.

У свежеокрашенных железных ворот с жестяной. звездой посередине ему пришлось задержаться. Через окошечко в боковом проходе охранник долго изучал его удостоверение, потом ходил куда-то звонить. Телефон, видно, был допотопный, плохо работающий, и Юрьев слышал, как охранник надсадно кричал кому-то, что опять пришел опер из утро, хочет видеть кого-нибудь из начальства… Наконец его впустили. <

За проходной, уже на территории фабрики, к Степану неспешно подошел высокий мужчина лет тридцати с небольшим, в отлично сшитом костюме. На пухлом лице кривился надменный рот. Он назвался начальником службы охраны Петром Сергеевичем Кривошеиным.

— Привет следакам! — насмешливо выплюнул он, представившись. — А я все теряюсь в догадках, что же это ребята из угро запропастились? В первый день понаехали, всех допросили — и исчезли… — На губах вызмеилась кривая ухмылочка. — Ну, открылись новые обстоятельства?

— И что, только один раз и приезжали? — пропустив вопрос, переспросил Юрьев.

— А сколько надо? Зачем нам тут воздух портить! И так после них три дня проветривали, — ухмыльнулся Кривошеин.

— Начальник охраны сразу не понравился Юрьеву. Он либо напрашивался на скандал, либо просто привык всем подряд хамить и считал это хамство нормальной манерой поведения.

— Мне нужно побеседовать с директором фабрики, — переменил тему Юрьев.

— Вообще-то с ним беседуют в горкоме, — осадил молодого следака начальник охраны. — А все прочие разговаривают. Но сейчас директор в командировке. Я за него. Можете задавать свои вопросы мне. Хотя вроде как все уже отвечены. Так что вас интересует, наш главный бухгалтер? Ну мало ли кто его помял. Может, было за что. Может, он чью-нибудь жену трахнул несвоевременно. Или еще что. Бытовуха…

Кривошеин завел Степана к себе в кабинет, усадил на стул, а сам по-хозяйски уселся в кресло и осклабился:

— Давай, командир, подпишу, что там надо, и закроем лавочку. Бытовуха чистой воды. Так и запиши. И не фига копытом землю рыть…

Последние слова были произнесены явно с угрозой: Юрьеву давали понять, чтобы он не умничал… И тут начинается охота непонятно на кого, мелькнула у Степана мысль. '

— Нет, на бытовуху это не похоже, — упрямо набычился он. — Я бы хотел ознакомиться с вашими финансовыми документами. — И, заметив, как огонь заполыхал в глазах Кривошеина, добавил врастяжечку: — Собственно, я моїу получить ордер на изъятие финансовой документации…

Кривошеин по-петушиному склонил голову набок и внимательным, злым взглядом проутюжил Юрьева. Он изучал его так, словно перед ним был не человек, а занятный обитатель террариума. Наконец шеф службы безопасности пришел к какому-то выводу.

— Ну, ну, — процедил он сквозь зубы. — Будут тебе документы, изучай! Деловой!

И вышел. Минут через пять хорошенькая девчонка-бухгалтерша Таня принесла в кабинет несколько толстых папок с финансовыми проводками за последние три месяца и беззаботно спросила, чем еще может помочь родной милиции.

— А вы случайно не в курсе, в последнее время у вашего начальника не было со смежниками каких-то финансовых конфликтов?

— У Серегина? — переспросила девушка. У нее было круглое румяное личико, что называется, кровь с молоком. А когда она улыбалась, глаза весело щурились а на щеках появлялись ямочки.

— Нет, я говорю о вашем директоре Михаиле Дмитриевиче Сазонове.

— О Сазонове? — удивленно протянула Таня. — Но он так часто бывает в командировках, что мы уже давно привыкли директором считать Кривошеина. Петр Сергеевич его врио, заменяет постоянно по всем вопросам.

— И финансовые документы подписывает?

— Нет, — улыбнулась Таня, — документы всегда подписывает Михаил Дмитриевич, когда бывает на рабочем месте. — Она задумалась на мгновение. — Хотя и правда, его ведь часто не бывает… Но платежки всегда подписываются вовремя. Ну, наверное, он загодя их подписывает…

Юрьев подивился феноменальной наивности молоденькой бухгалтерши и несколько часов пристально изучал документацию. Из университетского курса политэкономии и основ бухучета он еще помнил многое, ведение финансовой документации и типовые нарушения с двойной бухгалтерией ему тоже были памятны, но наконец он понял, что напрасно тратит время. Либо здесь все было в порядке, либо требовалось проводить серьезную проверку с привлечением ревизоров из Москвы.

Он сдал папки улыбчивой Тане и отправился в кабинет директора, который находился в этом же коридоре. В предбаннике стояло два стола. За одним сидела строгая блондинка — явно крашеная — и бойко стучала по клавишам электрической печатной машинки, а за другим развалясь сидел угрюмый парень примерно одного возраста с Юрьевым и читал журнал «Юность».

— Директор у себя? — на всякий случай спросил Юрьев секретаршу, зная, что директора фабрики нет.

Та сдвинула брови в ломаную ниточку и, не прекращая печатать, отрицательно мотнула головой.

— В командировке. Будет в следующую среду.

— А вы кто такой? — спросил, точно пролаял, угрюмый парень и бросил журнал на столешницу.

Степан кинул на него оценивающий взгляд: крепкий, широкоплечий, коренастый, по виду борец-вольник. Следователь решил не ввязываться в ссору и спокойно проговорил:

— Я из уголовного розыска. А вы кто?

— Кто, кто, конь в пальто, — пробурчал парень, встал и молча вошел в кабинет директора.

— Что за весельчак? — спросил Юрьев секретаршу.

Ее тонкие губы разъехались в усмешке:

— Заместитель начальника охраны по общим вопросам. Привалов.

Она наконец-то прекратила печатать, нажала клавишу переговорного устройства на столе и проворковала:

— Петр Сергеевич! Тут товарищ из милиции…

Дверь в директорский кабинет чуть приоткрылась, и из-за нее показалась насмешливая рожа Кривошеина:

— Уже все обнюхал? Ну тогда входи!

Кривошеин не торопясь прошел за широкий, внушительного вида стол и опустился в кожаное вертящееся кресло. Он явно (как и директор типографии Ленгортранса, вдруг с легким недоумением вспомнил Степан) не-испытывал ни малейшего беспокойства от общения с представителем правоохранительных органов. Широко зевнув, Кривошеин оглядел Юрьева.

— Активность проявляешь, продвинуться по службе хочешь? На третью звездочку пашешь? Ладно, ладно. Обеспечим мы тебе продвижение. А с хозяином встречу устроим… На следующей неделе годится?

— С хозяином? — удивился Юрьев.

— С директором, — поморщился Кривошеин. — Давай, опер, я твой телефон запишу, и на той недельке мы тебе звякнем, вот и встретишься. Лады?

Юрьев дал свой телефон, отказался от сопровождения и, перед тем как уйти, еще некоторое время потолкался среди рабочих. Из расспросов он уяснил, что фабрика лет пять назад была модернизирована, работает на гэдээровском оборудовании.

Юрьев покинул фабрику и отправился на службу. Дня три ушло на всевозможные проверки, телефонные беседы и поиски в архиве.

Скоро картина более или менее прояснилась.

Оказалось, что фабрика «Балтийский рабочий», выпускающая дефицитную продукцию, которую потребитель мог бы расхватывать едва ли не у ворот предприятия, официально числилась планово-убыточной. На бумаге «Балтийский рабочий» выпускал никому не нужные галоши, зимние войлочные ботинки типа «прощай, молодость» и сандалии из кожзаменителя — т- в соответствии с планом. Фабрика получала щедрое финансирование из бюджета, но ее прибыль была нулевой… На бумаге.

А в реальности, как кое-кто из особо говорливых рабочих поведал молодому оперу, по ночам с фабрики уходили фуры с какими-то грузами — видать, с неучтенной продукцией… И еще он узнал, что был на «Балтийском рабочем» особый цех, где изготавливалась «спецпродукция» к каким-то государственным праздникам. По намекам и уклончивым разговорам Степан понял, что в этом спеццехе тачали новомодную обувь, которая не значилась ни в каком производственном плане, но как за нее расплачивались потребители и что это за потребители, работяги не знали или не желали говорить…

На следующей неделе Юрьев стал ждать звонка. Позвонить должны были либо из приемной неуловимого директора «Балтийского рабочего», либо сам Кривошеин. Как-то, разговорившись с сержантом Макеевым, он поведал ему о финансовых делишках обувной фабрики. Догадливый Вася Макеев сразу просек суть дела, восхищенно заахал, а потом вдруг заскучал.

— И ты что, старик, собираешься покатить баллон на таких серьезных людей? Тебе мало того хая с типографией? Полковник же тебе ясно намекнул, что надо работать башкой и на рожон не лезть!

— Так он же имел в виду типографию… — не понял Степан.

— А какая разница? — Макеев вытаращил глаза. Там типография, тут обувная фабрика… Алгоритм-то один и тот же. Ленинградский алгоритм. А может, и всесоюзный. Да только здесь ситуация для тебя даже хуже может обернуться; Слыхал я краем уха про этот «Балтийский рабочий». Там темные дела крутятся, а этот твой главбух, видно, по незнанке или сдуру шагнул не в ту степь, какие-нибудь не те платежки раскопал, да и ляпнул про них в годовом отчете, а может, перепугался и решил втихаря в комитет партийного контроля сбегать… Ну и получил по полной программе черную метку! — Васька вздохнул и с сожалением поглядел на приятеля. — Мой тебе совет: найди какого-нибудь местного забулдыгу, пусть он подпишет признание, что это он бухгалтера спьяну отмутузил, — и дело с концом. Тебе что, больше всех надо?..

Звонок раздался часов в десять. Степан сорвал трубку с рычага и с немалым удивлением услыхал голос Наташи. Обычно она звонила ему напрямую только по официальному делу. Так случилось и сейчас: Начальник утро Лиховцев срочно потребовал Юрьева на ковер.

Полковник только скосил черный глаз из-под густой брови на вошедшего Юрьева, засопел и ничего не сказал. Даже если бы Наташа не предупредила, что шеф сегодня мрачнее тучи, Степан и так догадался о дурном настроении шефа.

Тягостное молчание продолжалось минут пять. Под люстрой, жужжа, кружилась невесть откуда взявшаяся здесь муха.

— Ну что, брат, все-таки ты никак не желаешь прислушаться к советам старших товарищей. Я к тебе как к сыну, понимаешь, как к сыну родному, а ты что? Я тебя не собираюсь вечно прикрывать: своя, понимаешь, шкура ближе к телу. Опять, понимаешь, пришлось извиняться за неумеренную ретивость подчиненного. Из горисполкома звонили, на тебя жалоба поступила. Превышаешь служебные полномочия…

— Товарищ полковник! — не выдержав, воскликнул Степан. — Там же, на этой фабрике, такое творится!.. Хищения в особо крупных раз…

— А ты что, ёлки-палки, в обэхаэсэс работаешь? — перебил его Лиховцев и заорал: — Ты, Юрьев, расследуешь дело об избиении главбуха обувной фабрики. Твое дело — маленькое: найти виновного, и точка. Какие там хищения? Какие финансовые документы? Да ты, парень, в своем уме? Какого хрена ты полез в чужую епархию? Шибко умный? — Полковник Лиховцев рассвирепел не на шутку. — Теперь вот что. Сейчас поедешь на беседу в юридическое управление Смольного. Езжай немедленно: третий этаж, кабинет триста семнадцать. Пропуск тебе в бюро пропусков оставлен. — Полковник тяжело вздохнул. — Потом доложишь. И чтоб хоть там… без самодеятельности!

В триста семнадцатом кабинете лейтенанта Юрьева ждали. Он получил пропуск в окошке, отметился на входе, поднялся на третий этаж и прошагал по ковровой дорожке к тяжелой резной двери. В предбаннике пожилая секретарша с угрюмым лицом резво упорхнула за обитую черной кожей дверь, через секунду выпорхнула обратно и махнула Юрьеву рукой, приглашая войти.

Он вошел. В длинном, как футбольное поле, кабинете во главе бесконечного полированного стола восседал полный коротко стриженный мужчина в очках. Был он широк, массивен и еще далеко не пенсионного возраста. Гладкое тяжелое лицо как бы стекало книзу складками кожи, придавая его обладателю значительность.

По обеим сторонам стола, боком к двери, сидели еще двое. Степан с удивлением признал в обоих своих старых знакомцев с фабрики — хамоватого начальника службы безопасности Кривошеина и угрюмого замдиректора по общим вопросам Привалова.

Хозяин кабинета вяло махнул рукой.

— Садитесь, товарищ Юрьев, в ногах правды нет. Я пригласил вас прийти по одной простой причине. Мы знаем предприятие «Балтийский рабочий» как одно из старейших предприятий Ленинграда и области. И все, что там делается, не проходит мимо внимания руководства города. Вы это понимаете? Как идет следствие? Какие успехи? Или трудности? Удалось найти того негодяя, кто это сделал?

Степан, уже начавший понимать, зачем его пригласили в этот кабинет и чего добивается от него этот важный толстяк, ввернул:

— Я считаю, что нападение на главного бухгалтера совершил не один человек, а группа…

При этих словах до сих пор сидевшие молча Кривошеин и Привалов заерзали, переглянулись и свирепо вонзили в Юрьева две пары глаз.

Толстоголосый никак на это замечание не отреагировал, словно не расслышал.

— В наших общих интересах, чтобы это бытовое преступление было раскрыто как можно скорее и виновный понес заслуженное наказание. Ваши коллеги и вы лично были на фабрике. Странно, что вы не опрашиваете местных жителей, может быть, кто-то что-то видел… Там район неблагополучный… Вероятно, что товарищ Серегин стал невольной жертвой хулиганства или… Словом, не мне вас учить, товарищ Юрьев. Я надеюсь, что скоро этот неприятный инцидент будет исчерпан. — Он рассеянно поводил рукой по столешнице, поворошил какие-то бумажки. — Вы свободны. Полагаю, что возникшие у товарищей… — тут он мотнул головой в сторону Кривошеина, — претензии к вашей работе можно считать чистым недоразумением. Успехов вам!

Не успел Юрьев выйти за дверь, как следом за ним из кабинета бросились оба посетителя.

— Понял, мусорок? — прошипел ему в затылок Привалов, уже когда они оказались в коридоре. — Или тебе надо объяснить еще популярнее? Я могу…

— Спокойно, Гриша, — одернул его Кривошеин, волком глядя на Степана. — По-моему, Аркадий Петрович выразился ясно, и он понятливый паренек. Так?

— Понятливый, бля… Дать ему в лоб, чтоб понятие поглубже засело! — мрачно пробурчал Привалов.

— Опять ты со своими шуточками! — строго оборвал его Кривошеин.

Лейтенант Юрьев внимательно посмотрел на Привалова, потом перевел взгляд на Кривошеина:

— «Чтоб понятие поглубже засело»… Я теперь от вашей фабрики не отстану. Завтра же подам рапорт и добьюсь, чтобы обэхаэсэс провело у вас проверку по полной программе!

Теперь не выдержал с виду более спокойный Кривошеин. Он удержал за руку напарника, уже изготовившегося накинуться с кулаками на нахального милиционера, и прошипел:

— Ну, ты сам напросился, мусор. Теперь гляди, как бы с тобой чего не вышло. О здоровье своем побеспокойся, да не только о своем… Ты, я гляжу, неученый еще. Так мы тя поучим, падла…

— Ты, дерьмо собачье, хорэ у нас вынюхивать! — тяжело дыша, процедил Привалов ему в ухо. — Еще раз тебя на фабрике увижу — пеняй на себя! Тебе русским языком сказано: вынюхивай по соседству! А к нам не лезь!

Степан, набычившись, медленно развернулся с намерением вмазать этой говорливой падле кулаком в пятак, но Кривошеин с Приваловым уже юркнули в какой-то узкий проход, ответвлявшийся от главного коридора Смольного, и исчезли.

Ему все стало ясно. Все. Теперь он понял, что и впрямь всю эту неделю охотился вслепую. Но сейчас он прозрел. И намек Аркадия Петровича уяснил. Ему посоветовали не копать, а спустить дело на тормозах, замять, замотать… Примерно то же самое, только не обиняками, а напрямую, ему сказал Васька Макеев. Забавно. Они точно сговорились… Этот самодовольный боров из горисполкома… И хам Кривошеин, и урод Привалов… Как бы не так! Степан сжал челюсти так, что в деснах заломило. «Я докопаюсь, кто и за что изувечил главбуха…»

* * *

Вернувшись в контору, Степан засел за рапорт, который после разговора в большом кабинете и особенно посте стычки с двумя гадами он решил подать во что бы то ни стало. Текст получился большой, потому что лейтенант постарался изложить свои подозрения аргументированно, без «воды» и эмоций. Он уже дописывал последнюю страницу, как вдруг ему позвонили из ЖЭКа и сообщили, что дверь его квартиры открыта, вероятно, взломана…

Он упросил знакомого сержанта-водителя подбросить его на патрульном газике до дома. Замок и впрямь был взломан. Войдя в квартиру, Юрьев обомлел: тут словно побывала стая дикарей или уличных вандалов. В большой комнате все было разгромлено: книжные полки выпотрошены, ящики серванта выдвинуты и все их содержимое — столовые приборы, коробочки со старыми мамиными украшениями, фотоальбомы, отцовские почетные грамоты — разбросано по полу, обивка стульев и дивана распорота крест-накрест, паркет залит чернилами, чернильные потеки покрывали обои и потолок… Смущенно топтавшийся в коридоре начальник ЖЭКа Николай Степанович осторожно спросил, не украдено ли чего и не стоит ли вызвать участкового. Но Степан уже и так понял, что у него побывали не квартирные грабители.

— Не надо, — глухо ответил он, — ничего не украдено. Я сам разберусь…

Выпроводив оторопевшего Николая Степановича, он стал собирать с пола разбросанные грамоты, обрывки старых семейных фотографий, а когда поднял из-под стола разорванную золотую цепочку — мать тайком, скрывая от отца, носила на ней золотой крестик, — ощутил прилив жестокой и бессильной злобы. Кто же это сделал? Какая сволочь? Тут долго гадать не нужно… Он догадался, кто побывал у него дома. И зачем. Но только доказательств у него не было никаких — ни улик, ни следов.

Он взял в ванной веник и принялся было подметать, но не выдержал. Надо съездить туда, найти их… Решение созрело сразу. Найти их… Но что он может сделать? Арестовать? Смешно… Но их надо наказать. А если это не они… Да, скорее всего, не они, не сами же Кривошеин и Привалов приехали сюда и учинили такой разгром. Понятное дело, подослали каких-то ублюдков.

Когда вышел на улицу, перед глазами все плыло, в ушах гудело. Душа горела — от обиды, от ощущения собственного бессилия и от неутоленной, слепой ярости… Он бродил по городу несколько часов, точно лунатик, точно пьяный. Его один раз даже армейский патруль остановил около Эрмитажа, невзирая на милицейскую шинель, — проверили документы, принюхались к дыханию и отпустили с миром.

Стало темнеть: Близился вечер. Оказавшись около автобусной остановки, Степан сел на первый подошедший автобус, проехал остановок десять, сошел. И вдруг с удивлением увидел, что стоит возле проходной фабрики «Балтийский рабочий».

И сразу все стало на свои места. Это была судьба.

— Я их у рою, этих гадов! Урою… — прошептал он.

Степан дернулся было к железным воротам со звездой, но быстро передумал и поспешно двинулся в обратную сторону, вдоль забора, свернул за угол, прошел еще метров пятьдесят и остановился. Это было то самое место, где избили главного бухгалтера Серегина. Он заметил в бетонной плите широкую, в ширину человеческой фигуры, дыру, заложенную проржавевшим стальным листом. Ага, возможно, именно через нее и вылезли нападавшие… Степан не без труда протиснулся в нее, сильно оцарапав тыльную сторону правой ладони. Он обмотал окровавленную руку платком и посмотрел на часы: начало десятого. Рабочий день давно закончился. Под покровом сгустившихся сумерек он рысцой побежал к административному корпусу, где на втором этаже горело два окна…

Он догадался, кто там сидит в столь поздний час.

Подойдя к двери, Юрьев заметил, что она чуть приоткрыта. Он приник к щелочке, прислушался. В кабинете было тихо. Вдруг раздался телефонный звонок. Трубку сняли, и знакомый голос Кривошеина произнес:

— Алло! — И после паузы хрипло: — Ты, Вить, уверен, что вас там, на Литейном, никто не видел? Точно? Ну ладно… Как все прошло? — Пауза. — Ну и славно. Если этот лейтенантишка не совсем дебил, должен понять, что к чему… Ты из города с ребятами сегодня смойся, лучше до конца месяца где-нибудь перекантуйтесь. Все, бывай!

Телефонная трубка со стуком легла на рычаг. Кривошеин, хлопнув в ладоши, довольно крякнул.

Степан даже усмехнулся про себя: как же он вовремя подоспел, прямо к раздаче! Эта падла Кривошеин себя с потрохами выдал телефонным разговором со своим громилой… Теперь ясно, кто учинил налет на его квартиру! И, схватившись за ручку, с силой рванул дверь на себя.

Начальник службы безопасности фабрики и он же по совместительству временно исполняющий обязанности директора Кривошеин стоял у окна. Поглядев на вошедшего лейтенанта милиции, он насмешливо произнес:

— Опять пришел, мусорок? А чего пришел? Договариваться по-хорошему? Так это днем была такая маза. А теперь ты ее упустил, дурашка… — И, хотя он произнес эти слова спокойно, в его потемневших глазах заплескался страх.

— Нет, не договариваться, — медленно сказал Степан, стараясь унять клокочущую внутри ярость. — Теперь договариваться будешь сам… с прокурором.

— Да что ты? — с деланым испугом воскликнул Кривошеин, глядя куда-то поверх плеча Юрьева. — И это почему?

Степан даже усмехнулся, заметив, как бегают округлившиеся от страха глаза Кривошеина.

— Потому, что я слышал твой разговор с неким Витей… Про квартиру на Литейном. И про то, что ему с ребятами лучше смыться из города до конца месяца…

Сзади раздался едва слышный скрип отворяемой двери. По выражению лица Кривошеина, на долю секунды озарившегося радостью, Степан понял, что кто-то незаметно вошел в кабинет… Кто же? Да уж тут долго гадать не нужно. Он сразу понял, кто это может быть. Скосив взгляд налево, Юрьев заметил медленно приближающуюся плотную фигуру. Дальнейшее заняло считаные секунды.

От двери к нему медленно двигался Привалов, и, когда подошел почти вплотную, Степан коротко, без замаха, ударил его локтем по ребрам. Привалов не ожидал столь стремительной атаки и не успел закрыться: он согнулся, как марионетка, у которой обрезали ниточки, и, хрипя, опустился на колени. Воспользовавшись мгновенным замешательством противника, Степан схватил его за правое запястье и сильно сдавил — зажатый в руке Привалова пистолет ТТ с грохотом упал на пол. Привалов быстро пришел в себя: он вскочил с колен и нагнулся за пистолетом, но тут же был отброшен к двери страшным нокаутирующим ударом кулака. Лейтенант подхватил с пола пистолет: рукоятка плотно легла в ладонь, перевязанную платком.

— Вот теперь поговорим! — вполголоса произнес Юрьев, подняв тэтэшник и наведя ствол на грудь Кривошеина. Тихо лязгнул взведенный курок.

Кривошеин шумно сглотнул слюну. Он хотел что-то сказать, но язык ему не повиновался.

— Так за что вы своего главбуха уделали? — спросил Степан, с ненавистью глядя на врио директора обувной фабрики и не надеясь услышать ответ. Но он ошибся. Кривошеин, похоже, уже превозмог первоначальный страх и теперь опять смотрел на лейтенанта с презрительной усмешкой.

— За то, что полез, мудак, не в свое дело, — с наигранным спокойствием процедил Кривошеин. — Вот и получил по заслугам, гер-рой! И ты получишь, лейтенант! Давай, урод, вызывай свой наряд, вези нас в капэзэ, но завтра нас по указанию товарища Мамонтова отпустят, а тебе, мусор, кранты! Конец твоей карьере! И потом, когда с тебя погоны сорвут и под зад пинка дадут, вот тогда мы тебя уроем по полной программе…

— По указанию товарища Мамонтова, говоришь, отпустят? — задумчиво повторил за ним Юрьев. Это точно! Конечно, этих двух подонков отпустят. Уж коли за них горой стоит сам товарищ Мамонтов, большая шишка в Смольном, то их точно отпустят и еще извинятся. Как отпустили директора типографии, за кого высокие покровители замолвили словечко, и дело быстро замяли. — А кто тебе сказал, что я наряд буду вызывать? — услышал вдруг Степан свой голос, который во внезапно наступившей тишине прозвучал точно чужой.

Кривошеин, как завороженный, устремил взгляд в черную глазницу ствола, наведенного на его грудь.

— Ладно, лейтенант, хорош пугать-то! — неуверенно бросил Кривошеин. Губы у него побелели и мелко задрожали. — Не на такого напал…

И вдруг он откинул правую полу пиджака и его рука, метнувшись за пояс, выхватила небольшой серебристый револьверчик. Грохнул выстрел, за ним второй. Первая пуля осой взвизгнула около левого уха, а вторую Степан не стал дожидаться и, интуитивно угадав ее траекторию, чуть отклонился вправо и, повинуясь уже не просто охотничьему чутью, а звериному инстинкту самосохранения, не целясь дважды выстрелил в Кривошеина. Только после этого до его слуха донесся тонкий визг второй револьверной пули. За спиной раздался глухой стон и грохот упавшего тяжелого тела. Запоздало отпрыгнув в сторону, к боковой стене кабинета, Степан резко обернулся и увидел распростертое перед дверью тело Привалова: промахнувшись, начальник службы охраны фабрики всадил две пули в своего подручного. Потом Степан взглянул на Кривошеина. Тот рухнул лицом вниз на письменный стол, и под его головой по полированной столешнице уже растекалась кровавая лужа.

Степан опустил еще дымящийся тэтэшник. Его всего трясло — дрожали ноги, руки, его охватил озноб, точно вдруг резко поднялась температура. В затуманенном мозгу тяжелым молоточком стучало одно слово: «убил!» Он убил… Убил человека. За двенадцать лет Степан Юрьев произвел тысячи выстрелов из самого разнообразного оружия, но еще никогда, ни единого раза ему не приходилось стрелять по живым мишеням — по людям… И хотя Кривошеин был мразью, с которой ему, лейтенанту советской милиции, сотруднику Ленинградского уголовного розыска, не позволили вступить в честное единоборство и победить по закону, Степану стало жутко. Даже при том, что он выстрелил, защищая свою жизнь, он ощущал себя убийцей…

Что же делать? Вызывать опергруппу? Признаться в применении огнестрельного оружия в целях самозащиты? А кто ему поверит? И поверят ли? У этого Кривошеина слишком высокие покровители… И возможно, за его спиной стоят еще какие-нибудь темные личности, облеченные властью и влиянием. Не зря же он так хорохорился… Грозил… Степан поглядел на чужой пистолет. На нем не осталось его «пальчиков». Это удачно… Он на всякий случай тщательно обтер рукоятку тэтэшника и аккуратно вложил пистолет в еще теплую правую ладонь Привалова. Что ж, на первый взгляд взаимное убийство по неосторожности или в ходе бытовой ссоры. Но это уже не его забота. Пусть это двойное убийство расследует ребята из родной конторы…

 

Глава 5

Насчет бессонной ночи Варяг не ошибся. Минут через десять — пятнадцать синяя лампа под потолком неожиданно погасла. Купе погрузилось во мрак. Только одинокие фонари за окном на миг озаряли его тусклым светом и тут же растворялись в ночном пространстве. Сержант нагнулся и подхватил с пола небольшой, похожий на электрическую дрель, автомат с удлиненным глушителем на стволе. Варяг привстал на полке, отбросив одеяло, и прислушался. За дверью сквозь перестук колес угадывалось движение: осторожные шаги. Потом еле различимый шепот. Потом шаги и голоса стали удаляться. Все стихло. Варяг выразительно глянул на Степана и знаком приказал ему проверить обстановку в коридоре. Тот осторожно отпер замок, опустил никелированную заглушку на двери и дернул ручку. Дверь с тихим щелчком отъехала влево. Сержант быстро выглянул в коридор и тихо закрыл дверь.

— В конце коридора стоит мужик, — сообщил он вполголоса. — Не проводник, не официант из ресторана. Вообще не поездной работник. И явно не пассажир.

— Почему ты так решил? — напрягся Владислав.

— Пассажир в сортир не пойдет в пальто, верно? К тому же как только он заметил меня — сразу юрк за дверь тамбура и затих там. Странный мужик. Но я тебе еще вот что скажу, Владик… — Сержант почесал лоб, на котором обозначились морщины. — Вспомнил я этого мужика в пальто. Да, точно, это он. Вот что значит профессиональная наблюдательность… — Сержант усмехнулся. — Этот самый мужик возник на Ленинградском вокзале, я его заметил, когда он за нами по залу ожидания поперся. Я тогда не придал этому значения, ну мужчина  в пальто, ну и что? Мало ли таких в толпе…

Варяг улыбнулся и недоверчиво покачал головой:

— И кто из нас параноик? Шел мужик на «Красную стрелу»…

Сержант поднял руку.

— У него не было чемодана, Владик. У него вообще в руках ничего не было. Руки были засунуты в карманы. Знаешь, я же в Штатах много лет прожил. Там у них служба безопасности на железнодорожных вокзалах и в аэропортах работает на совесть — четко и со знанием дела. Так знаешь, кого они особо пристально проверяют? Думаешь, тех, кто идет на посадку с рюкзаками и с чемоданами на колесиках? Ни хрена! Самые подозрительные — это люди без багажа! Таких безбагажных, если они регистрируются на рейс, шмонают особенно тщательно.

Кажется, доводы Сержанта убедили Варяга. Он задумчиво взглянул на своего верного друга, а теперь еще и телохранителя и мотнул головой в сторону двери:

— Ну что, брат, тогда, может, сходишь проверишь?..

Сержант кивнул в знак согласия, привычным жестом спрятал «узи-супер» под полу пиджака, вышел за дверь и, осторожно ступая, бесшумно двинулся направо в сторону тамбура. Он поравнялся с туалетом и, нажав на блестящую холодную ручку, толкнул дверь внутрь. В туалете пахло хвойным освежителем. Пол был сухой, и крохотная колыбелька рукомойника блестела сухой чистотой. Нет, решил Сержант, этот хмырь явно не в сортир наведывался. Ладно, последний мирный вариант: случайно забрел не в свой вагон. И теперь ищет… Пряча автомат под пиджаком, Степан выскользнул из туалета и направился в соседний вагон. Он прошел до конца пустого тускло освещенного коридора и уже занес ногу над истоптанным ребристым порожком, чтобы перейти в следующий вагон, как вдруг ему в голову пришла страшная догадка. «Подстава» — вспомнилось ему оброненное Владиком словцо. Подстава! Его, как глупого щенка, выманили из купе, показав косточку, а он и поймался на этот трюк!

Стоило Сержанту вбежать в свой вагон, он сразу понял, что не ошибся насчет подставы.

В коридоре около их купе топтался коренастый толстячок в кожаной куртке. Судя по оттопыренности под проймой левого рукава, там в подмышечной кобуре толстячок припрятал пистолет. Этот тоже был явно не пассажир их вагона, а, скоре всего, действовал в паре с тем мужиком в пальто, который сбежал в соседний вагон. Первым поползновением Степана было тихо достать из-под пиджака «узи» и помахать им под носом у толстячка, но потом он решил, что если даже толстячок полезет за пазуху, то не открывать же стрельбу в вагоне… Он спокойно зашагал по коридору, поглядывая в окна, всем своим видом показывая, что ему нет никакого дела до околачивающегося около чужого купе крепыша в кожаной куртке. А тот, заприметив приближающегося плотного блондина, поспешно сел на откидное сиденье.

Сделав вид, что намерен направиться дальше по коридору, Степан скроил добродушную мину и вежливо проворковал:

— Позвольте протиснуться!

Толстячок мрачно окинул его взглядом и уставился в ночную мглу за окном. Оказавшись у него за спиной, Степан молча обрушил ему на шею кулак и, подхватив сразу обмякшее тело, трижды постучал в дверь купе.

Варяг открыл ему только после того, как Степан отчетливо и коротко доложил через дверь о ситуации. Он понял, что Владислав перестраховывается, не желая напороться на непрошеных гостей.

Втащив нокаутированного толстячка в купе, Степан бросил его на свою полку и, растерзав простыню на несколько длинных полосу затолкал одну толстяку в рот, а двумя другими связал по рукам и ногам. После этого он его быстро обыскал и, обнаружив подмышкой югославский пистолет-пулемет «агран-2000», удовлетворенно хмыкнул.

— Надо с этого поезда линять, Владик, — прошептал Сержант решительно. — И чем скорее, тем лучше. Насчет паранойи беру свои слова назад — ты как в воду глядел: тот хмырь в пальто слинял, но этот у него на подстраховке был. Не удивлюсь, если кроме этих двух козлов в поезде сидит еще взвод ОМОНа.

— Остановок в пути не предвидится, — заметил Варяг. — Бологое уже проехали.

— Ничего, — усмехнулся Степан: — В коридоре я приметил стоп-кран. Сейчас сделаем внеплановую остановку…

Варяг схватил его за локоть:

— Ни в коем случае, Степа, не надо привлекать к себе внимание! Не дай бог еще сбегутся сюда… Ты что? На ходу спрыгнем. Давай-ка собирай вещички по-быстрому Он прильнул к окну. За стеклом стояла сплошная стена ночи, ни огонька не было видно. — Черт его знает, где мы… Спрыгнешь тут, а потом будешь до рассвета плутать по болотам. А нынче ноябрь — заморозки уже…

Степан схватил свой портплед, сунул в него «узи-супер» и вышел из купе. Оказавшись в тамбуре, он вытащил из портпледа черную коробочку, в которой лежали всякие диковинные инструменты — тонкие плоскогубцы, длинные ключи, гнутые стальные прутики-отмычки. Он выудил из вороха металлического хлама железнодорожный Г-образный ключ и ловко открыл вагонную дверь. Лицо обдал колючий зябкий порыв воздуха. Веселый перестук колес на стыках рельсов звучал как соло ударника в джазовом оркестре. Степан невольно вспомнил запись концерта Бенни Гудмена, которую он в свое время в Ленинграде заслушал буквально до дыр…

— Ну давай! — сердито прошептал сзади Варяг. — Чего замер? Смотри, поезд притормаживает! Сейчас самый удачный момент! Надо успеть…

Степан пристально вгляделся во тьму. Ветер со свистом бил по глазам, трепал волосы. Пора! Тело вдруг вспомнило все, чему его учили когда-то в тренировочном лагере Иностранного легиона под Марселем: он инстинктивно сгруппировался, приготовившись к прыжку, и на счет «три» оттолкнулся от пола… Он летел, прижав к груди портплед с вещами и автоматом. Не успев приземлиться, услышал, как за спиной громко крякнул Варяг, выпрыгнувший из тамбура.

Приземлился Сержант удачно: на пологую песчаную гору. Видно, в этом месте собирались ремонтировать пути, вот песок и заготовили.

— Жив? — послышался голос Варяга.

— Нормалек! — бодро ответил Степан. — Сам как?

— Порядок!

Они забежали в березовую рощицу, начинавшуюся прямо около насыпи, w двинулись параллельно железнодорожным путям, стараясь держаться под покровом темноты. Вскоре впереди показались бусинки огней. По-видимому, они подходили к небольшой станции или деревеньке. Варяг вытащил мобильный и стал нажимать кнопки.

— Кому это ты сон хочешь сломать? — хохотнул Степан, глянув на часы. — Три пятнадцать утра.

— Филату, — коротко отозвался Варяг. — Надо бы узнать поточнее, где мы находимся, что это за местечко. И Филату адрес сказать. Пускай он высылает к нам своих гонцов на тачке. Пешкодралом до Питера мы вряд ли доберемся…

С собой он в эту поездку предусмотрительно взял новенький мобильник, который вместе с новой сим-картой купил еще вчера в салоне связи «Техмаркет». Покупка была сделана без паспорта, и Варяг надеялся, что уж на этот раз никто шибко ушастый не сумеет присосаться к радиоэфиру и выследить его местонахождение…

* * *

Ранний звонок Варяга застал Филата на его даче в Сестрорецке. Питерский смотрящий имел полезную привычку никогда не отключать мобильный. Для этого у него всегда под рукой имелся набор заряженных аккумуляторных батарей, которые он менял по мере необходимости, так что его «эрикссон» находился на боевом дежурстве круглосуточно.

Памятуя о недавней игре в прятки с ментами, которые посадили его на короткий поводок с помощью мобильника, Варяг не стал вдаваться в подробности и коротко изложил суть дела. Полустанок, возле которого они с Сержантом соскочили с поезда, назывался Заозерье. Филат пообещал через пятнадцать минут, максимум через полчаса, выслать за ними «экипаж» с двумя надежными пацанами. Значит, через три-четыре часа их подхватят и повезут в Питер…

Ночь еще полноправно властвовала над этим глухим краем. Было зябко, влажно. Вдалеке, в кромешной тьме, поблескивали три-четыре сигнальных огонька около железнодорожного полотна. Они остановились метрах в четырехстах от полустанка, опасаясь привлечь к себе внимание. С Филатом договорились так, что при подъезде к месту его гонец Саня Зарецкий отправит на мобильник Варягу пустую эсэмэску — и тогда оба беглеца выдвинутся к полустанку и будут ждать у шлагбаума на переезде.,

— Ну что, Степа, теперь нам тут сидеть и мерзнуть уж не знаю сколько… — невесело заметил Владислав. — Чудно все это, скажу я тебе. Вроде как я уже большой государственный чиновник, в кармане лежит заламинированная ксива с двуглавым орлом, вертушка в служебном кабинете на Варварке стоит, а я все по старинке — по лесам хоронюсь, как побегушник вонючий…

Сержант усмехнулся и огляделся по сторонам.

— Да так про тебя, видать, в Книге судеб написано. И никуда от этого не деться. Как и мне… — добавил он печально. — Оба мы с тобой побегушники. Оба обречены на эту охоту вслепую…

* * *

Последние несколько месяцев лейтенант Юрьев нельзя сказать, что был сверх меры загружен работой. Хотя ребята из его отдела землю рыли носом. По городу прокатилась волна квартирных краж, причем их жертвами становились в основном старые театральные актеры, антиквары и почтенные филателисты, в чьих домах хранилось накопленного за десятилетия добра на многие сотни тысяч рублей. Понятно, что случайно такие кражи не происходят, а значит, во всех случаях действовал умелый наводчик или группа наводчиков. Шум был поднят немалый: ограбленные старики писали гневные телеги во все высокие инстанции, требуя немедленно «найти и обезвредить» наглых грабителей… Полковник Лиховцев вяло отбрехивался от грозных министерских звонков из Москвы и от настырных адвокатов, представлявших интересы потерпевших. Руководитель следственной бригады майор Зимин даже получил от Лиховцева секретное «добро» на разговор с главным уголовным авторитетом Ленинграда, вором в законе Смоляным, с целью получить его содействие. Кражи явно совершили какие-то гастролеры, и по воровскому кодексу Смоляной был вправе если не сдать чужаков, то по крайней мере навести легавых на их поганый след…

Зимин взял с собой Степана Юрьева на встречу со Смоляным на всякий случай. Хотя никакой опасности для ленинградского опера предстоящая беседа не представляла, присутствие виртуоза-стрелка, видимо, придавало майору уверенности и повышало значимость его миссии. Да и молодому лейтенанту было любопытно поглядеть на живого авторитета, о котором ходило множество легенд, и главная та, будто бы он считался доверенным лицом самого Медведя, лидера московских законных воров, и держал в своих руках чуть не всю пищевую промышленность Ленинграда, все рестораны, винно-водочную торговлю и даже морской порт… Смоляной оказался сорокалетним мужчиной вполне приличной внешности, в дорогом костюме, при золотых часах, курившим импортные ароматные сигареты. При самом разговоре Степан не присутствовал — майор Зимин, представив Смоляному своего сопровождающего, попросил его подождать за стойкой бара, пока они с ленинградским паханом беседовали в кабинете ресторана «Астория».

После этого лейтенант Юрьев счел, что период его неофициальной опалы завершился. Дело в том, что посте загадочного убийства на обувной фабрике «Балтийский рабочий» двух ключевых работников дирекции следствие по делу о нападении на главбуха Серегина было тотчас закрыто. Серегин выписался из больницы и сразу подал в Ленугро заявление, в котором просил прекратить расследование. Что и сделали — с явным облегчением. Но вот Степана с тех пор перестали привлекать к оперативной работе. То есть его не отстранили демонстративно, а как бы забывали включать в ту или иную опергруппу, зато стали чаще посылать в командировки по Союзу, инспектировать тиры при милицейских шкалах. Он часто вспоминал короткую стычку в кабинете Кривошеина и всякий раз, когда перед его глазами вставало побледневшее, с белыми губами и остекленевшими от страха глазами лицо фактического руководителя фабрики «Балтийский рабочий», испытывал странное чувство — не то раскаяния, не то стыда. Хотя нет, почему он должен раскаиваться: Степан поступил по правилам — не он первый стрелял, а открыл огонь на поражение, защищая свою жизнь. В конце концов, он же был в милицейской форме и действовал по уставу… Вот разве что не сделал предупредительного выстрела в воздух, да у него и времени не оставалось на предупредительные выстрелы… И все же ощущение горечи было, несмотря ни на что. И чем больше он думал о том происшествии, тем горше ему становилось… А тут еще новая напасть — в утро он теперь был все равно как ярмарочный медведь.

Поздними вечерами перед сном он частенько делился с Натальей невеселыми мыслями о своем двусмысленном положении в Ленугро — не для того, чтобы она посодействовала ему, пользуясь своей должностью секретаря при начальнике, но просто чтобы найти хотя бы у близкого человека душевный отклик, получить дружеский совет, услышать слово ободрения. Наташа искренне опечалилась известию о том, что его карьера в утро начала почему-то пробуксовывать, и сама настойчиво возвращалась к этой теме, а однажды даже попрекнула его тем, что он сам, мол, виноват в таком повороте событий, потому что не слушает разумных советов и лезет на рожон там, где надо бы притормозить… Степан сильно задумался над этим упреком и ходил потом дня два сам не свой.

А потом он стал замечать, что она к нему как-то стала охладевать, что ли… Однажды у них зашел разговор о будущей семье. Наташа сама его завела. Жить в его родительской тесной и обшарпанной однушке она категорически не хотела.

— Если бы ты нормально себя вел, — заявила она, — то, учитывая твои военно-спортивные достижения, давно бы уж получил у нас двухкомнатную в новом районе… — Она снова начала раздражаться, что с ней всегда происходило, когда разговор заходил об улучшении их жилищных условий. — Ты же знаешь, майор Потапов квартирами занимается. Надо бы к нему подкатиться, или Лиховцева попросить, или Семахе в Москву позвонить, чтобы он подключился… Ты что же думаешь, тебе в жизни все само в руки будет падать? Надо действовать, добиваться, не сидеть сиднем…

Наташина идея обратиться за помощью к Потапову его даже обрадовала: странно, как это он сам не додумался! Дело в том, что Борис Сергеевич Потапов раньше работал в центральном аппарате ЛенУВД на какой-то бумажной должности, но после перевода в Ленугро в связи с недавней политикой «укрепления кадров» старые свои связи не утерял, а даже упрочил, так что, ввинтившись в жилищную комиссию парткома, он очень быстро стал лично контролировать процесс распределения ведомственных квартир, которые выделялись для нуждающихся в улучшении жилищных условий сотрудников Ленинградского уголовного розыска. Потапов был мужик свой: без выкрутасов и закидонов, без гонора — и любого, кто ни заходил к нему в просторный кабинет на втором этаже, будь то хоть полковник-важняк, хоть водитель-сержант, привечал радушно и провожал обещанием всячески помочь в «положительном решении вопроса». К нему даже кликан прилип: «положительный вопросорешатель».

Майор Потапов был маленький, кругленький, с заметным животиком — и притом крепко стоящий на земле. Он имел миловидную и такую же, как он сам, рано раздобревшую жену, которая работала заместителем главного бухгалтера в центральном аппарате ЛенУВД, да двух дочурок-погодков и, хотя звезд с неба не хватал, считался образцовым служакой на всех постах, получая от начальства поощрения и повышения, причем, как подозревали многие, не столько за служебное рвение, сколько за личную преданность и готовность посодействовать в жизненно важных бытовых вопросах.

— Ну а что ж ты раньше-тο ко мне не заходил? — с искренним недоумением воскликнул Потапов, выслушав Степана. — Такие дела, брат, на щелчок не обделываются. Это дело хлопотное, не терпящее суеты и поспешности… — Он шумно вздохнул и покачал головой. Потом подмигнул и добавил шепотом: — Но своим надо помогать. Я тебе вот что могу предложить…

То ли случайно, то ли не совсем, но буквально за два дня до визита Юрьева вызвал майора Потапова к себе полковник Лиховцев и после обсуждения текущих жилищных дел вдруг брякнул как бы между прочим:

— У нас тут проблема возникла. С фабрикой «Балтийский рабочий». Там что-то странное происходит. Может, ты слыхал, Боря… Все никак не можем отмазаться… Три месяца прошло, а хвост тянется. И потянул этот хвост лейтенант Юрьев. Уж не знаю, кем он себя возомнил, Шерлоком Холмсом или прокурором Руденко, но что-то у него на оперативной работе не больно получается. Больше скажу: от него пока что одни неприятности. Вроде и не дурак, но чего-то этот малый не понимает. Все его не в ту сторону ведет. Очень уж инициативный. А такому инициативу только дай — он и себя под монастырь подведет, и с нас тут звезды, а то и бошки полетят. В общем, надо ему занятие найти. Есть у него великий талант — в стрельбе ему равных нет. Мы уж его на все спартакиады и соревнования посылаем — как говорится, подальше от нашего курятника. Но одной стрельбой по тарелочкам его не занять. Ты бы привлек, что ли, к своим делам нашего знаменитого снайпера. Дай ему ответственное поручение, пусть он хоть месяцок-другой покрутится… Да и тебе полегче будет. Тут же на носу, я знаю, сдача дома на Васильевском. Та еще драчка начнется за ордера. Ну вот, пусть он примет огонь на себя.

Примерно это — но, конечно, в других выражениях и без ссылок на личные качества лейтенанта Юрьева — и рассказал Степану майор Потапов, а под конец объяснил суть общественного поручения.

— Если упустить эту новостройку на Васильевском, то нашим очередникам еще лет десять придется ждать, и неизвестно еще, дождутся ли — многим-то уже лет по шестьдесят — семьдесят…

— Только я не понимаю, товарищ майор, — кашлянув, заметил Степан, — почему вы именно мне предлагаете заняться этими квартирами. Я же не по этой части…

Майор Потапов удивленно вздернул кустики бровей:

— Как почему? Ты же сам ко мне пришел с просьбой об улучшении. А я тебе говорю: дело это непростое. Но если ты будешь работать, на общественных началах, в этой сфере, то… ты же знаешь, у нас в Союзе такая практика существует, тебе в качестве поощрения могут выделить квартиру вне очереди. Вот в чем штука! Я ж тебе помочь хочу! Думай, конечно, но ты можешь подать заявление на общих основаниях, как обычный сотрудник городского управления, встать в очередь, но ждать придется лет пятнадцать! Не нами это заведено, а… — И Потапов ткнул пальцем в потолок. — Да и еще один плюсик запишется в твою анкетку. Ведь время придет тебе рекомендацию в партию давать — вот про твои заслуга и вспомнят…

Короче говоря, Степан, правда с тяжелым сердцем, согласился. А что делать — если майор Потапов пообещал, что к шестидесятилетию Октября — а юбилей уже не за горами — партком вполне может дать ему желанную двушку как активисту жилищной комиссии…

— Ну мужик хитер! — восхищался вечером Макеев, когда Степан рассказал ему о состоявшемся разговоре. — Вот жук! Это он на тебя хочет свалить всю грязную работу, а сам только капусту будет нарубать. А ты чего, согласился?

Он покрутил пальцем у виска и с сожалением посмотрел на приятеля. Наташа, словно бы в утешение, встала и обняла Степана за плечи. На кухне, где они расположились за крохотным столиком, было тепло, уютно. Макеев принес с собой бутылку «Московской» и «Ахашени» — для Наташи. Для пущего кайфа зажгли толстую красную свечу, и тени от колеблющегося пламени плясали на потолке, бросали отблески на лица.

Васька в последнее время зачастил к ним. Никогда не приходил с пустыми руками — то букетик гвоздик для хозяйки дома, то бутылочку «Ахашени» (Наталья очень любила красные полусладкие), то тортик «Арахис» (еще одна Наташина слабость). Жил он холостяком, хотя был парень видный — высокий, улыбчивый, правда, немного простоватый, но себе на уме, с деревенской сметкой, позволявшей ухватывать от жизни то, что приносило несомненную пользу. Последние лет пять Степан и Вася были почти неразлучны: не только на службе, но и в отпуске. Вместе они объездили Южный берег Крыма, поплавали в Каспийском море, пару раз ходили в горы. Появление Наташи в жизни Юрьева лишь на первое время разлучило закадычных приятелей, но потом все вернулось на круги своя. Наташа, смеясь, даже называла Ваську третьим членом семьи…

После того как Степан запрягся к майору Потапову в жилищную комиссию, Макеев хоть и посмеялся, но вскоре попытался подъехать к закадычному другу с просьбой провернуть выгодный обмен — его старой тридцатиметровой квартирки на новую, большего метража. Да не вышло: Степа отказал другу наотрез. Мол, афера все это, ты и в очереди не стоишь. И как-то так серьезно, со злобой, отказал, что Васька даже обиделся.

А через пару месяцев грянул гром.

Со слов Наташи, все произошло неожиданно и стремительно. Однажды в пятницу вечером полковнику Лиховцеву поступил звонок из Смольного. Лиховцев, поговорив всего минуты две, срочно вызвал к себе майора Потапова. Они долго что-то обсуждали за плотно закрытыми дверями, даже чаю не просили. От Лиховцева майор Потапов не вышел, а выкатился — красный, возбужденный, какой-то весь всклокоченный. Назавтра же — на субботу! — срочно оформил себе командировку в Архангельск и вечером в ту же самую пятницу ночным поездом выехал. А в понедельник рано утром в коридорах Ленугро возникли два молчаливых майора, причем одним из них была высокая сухощавая женщина, что показалось Наташе особенно тревожным. Майоры зашли к Лиховцеву и, потребовав всю документацию жилищной комиссии по распределению ведомственных квартир, плотно сели за проверку в первом отделе — кабинете за железной дверью. Через неделю ревизоры объявили, что большинство квартир в новостройке на Васильевском острове, переданных исполкомом Ленугро, ушли налево, а не по прямому назначению, причем подписи на всех решениях принадлежат одному лицу — лейтенанту Степану Юрьевичу Юрьеву.

Это была какая-то нелепость! По коридорам слушок прополз стремительно — как вспугнутая гадюка в осеннем лесу. Степан ринулся было к Потапову, но тот уже неделю сидел на больничном. Тогда он напросился на прием к полковнику Лиховцеву.

— Эка ты влип, парень! — неожиданно сурово стал отчитывать его начальник утро. — Ну и дело заварил, понимаешь! И кто бы мог подумать? А ты ведь наша гордость, лучший стрелок в системе МВД, чемпион области по вольной борьбе, а в какой дурацкий переплет попал! — И, глянув на явно опешившего от таких слов Степана, вдруг по-отечески ласково добавил: — Ну, мы тебя в обиду не дадим, с кем не бывает. Но… нехорошо. Никогда бы не подумал, что ты, Степан, жулик…

— Да не жульничал я с этими квартирами, товарищ полковник! — чуть не закричал лейтенант. — Майор Потапов попросил несколько раз подпись вместо него подмахнуть на документах. Ну я и… Меня же выбрали его заместителем в комиссии по жилплощади, с правом подписи… Откуда же мне знать, что он там такие махинации крутил!

При последних словах Лиховцев нахмурился, помрачнел и отвел взгляд. Минуты три молчал.

— Я бы попросил вас, Степан Юрьевич, — начал он деревянным голосом, — выбирать выражения. Вы не вчера родились и в жилищной комиссии, как я понимаю, несете ответственность за принимаемые коллегиальные решения. Насколько мне известно, решения по тем квартирам принимались… уж не знаю почему, не коллегиально… И подпись под ними стоит не чья-нибудь, а ваша! При чем тут майор Потапов, а? За себя надо отвечать, лейтенант, а не за майора, понимаешь!

Помолчав еще с минуту, Лиховцев кивнул на дверь:

— Свободен, лейтенант. Подумай хорошенько над тем, что я тебе сказал. И учти: тебя мы… в обиду не дадим. Ты не дрейфь, парень!

Чтобы не поднимать шума раньше времени, решено было провести по-быстрому служебное расследование деятельности жилищной комиссии. Недели не прошло, как свои ревизоры пришли к выводу, что лейтенант Степан Юрьев допустил если не преступный умысел, то халатность… Действительно, восемнадцать квартир из новостройки, предназначенной для очередников УВД, были получены работниками городского торга, сотрудниками исполкома и порта. Как это вышло, Степан понять не мог. Но что сделано, того не воротишь.

Вернулся с затяжного больничного майор Потапов. Первым делом вызвал к себе Юрьева, усадил на стул и пошел в волнении колобком кататься по кабинету.

— Ну дела! Как же так я не уследил! Это, конечно, никакая не афера, ясен день, а недогляд, Степа. И ведь теперь ничего не сделаешь! Люди получили ордера, кое-кто уже въехал… А люди оказались не последние в нашем славном городе. Попробуй только выступи против таких, раздавят как жука! — Он остановился перед Степаном и участливо потрепал его по плечу. — Но ты, брат, не беспокойся. Полковник за тебя на самом верху просил, я знаю, так что уголовное дело заводить не станут. Для проформы, конечно, придется провести товарищеский суд. Пожурят тебя там за халатность и все спустят на тормозах.

Товарищеский суд был назначен на последний четверг октября. Накануне вечером пришел Васька, принес, по обыкновению, Наташе цветы, а к столу шампанское. Старались вести себя как ни в чем не бывало, словно ничего не произошло, но веселья все-таки никак не получалось. Макеев был какой-то взъерошенный, смущенный, не шутил, как обычно, а все отмалчивался, посидел-посидел да и ушел, даже от чая отказался. Только буркнул Степану в коридоре на прощанье:

— Держись, старик! Прорвемся! —  Но бодрости в его голосе не ощущалось.

У Степана от этих неискренних, фальшивых слов в груди зашевелилась, заворочалась глухая ярость — вроде той, которой он дал выход, пристрелив двух подонков на обувной фабрике. Захлопнув входную дверь, он вернулся в комнату. Увидел, что Наташа тоже как будто засобиралась.

— Ты куда? — Степан подошел к ней и крепко обнял за плечи, так что ее лицо исказилось.

— Больно, Степа! — пробормотала Наташа, силясь вырваться из его рук. Но он не отпускал ее. Его губы потянулись к ее губам, но она увернулась, и тогда он привлек ее к себе, прижал, ощутив упругие выпуклости девичьего тела, и стал покрывать ее лицо жаркими поцелуями. Наташа поначалу сопротивлялась, но постепенно сила или решимость ее слабела, и она сама прижалась к мускулистой груди Степана и, чуть приоткрыв рот, запрокинула голову, словно давая ему понять, что она готова… Он начал срывать с нее одежду, разбрасывая по полу. Наташа чуть слышно стонала, дыхание ее стало прерывистым. Степан знал, что ей нравится заниматься с ним любовью: он был сильный, страстный, нежный. Но она хотела, чтобы Степан проявлял неукротимую силу, настойчивость, иногда даже граничащую с грубостью. Он повалил Наташу на пол, поспешно стянул с себя рубашку, брюки и трусы и мощно вошел в нее, схватив за руки и разведя их в стороны, прижав к половицам.

Наташа мотала головой, закрыв глаза и приоткрыв рот, и стонала громче. Он ощутил, как жарко и влажно стало у нее внутри, и сам распалился от этого еще сильнее. Наконец его тело сотряс взрыв острого наслаждения, и он, скрипнув зубами, в последний раз всадил свой жезл в кипящий колодец страсти…

Они утомились от любовной борьбы и, откатившись друг от друга, замерли на полу, как два зверя. Как будто в последний раз, мелькнуло у Степана в мозгу. Как будто прощались навсегда…

Он не мог знать в тот миг, насколько точна оказалась его догадка. Наташа оделась и ушла, наотрез отказавшись остаться на ночь.

На другой день, в четверг, собрались в парткоме на суд. Пришли не только офицеры, но и сержантский состав — для представительности. Степан, не глядя ни на кого, сел на край стула посреди комнаты и хмуро уставился в пол. Заранее перегорев, Юрьев с удивившим его самого безразличием выслушал выступление полковника Лиховцева, потом майора Потапова, потом и других, среди них были и те, кому не без помощи Степана достались новые ведомственные квартиры. Вот от этих он меньше всего ожидал услышать слова, что прозвучали в гробовой тишине. Чем больше они выступали, тем с большим изумлением Степан воспринимал происходящее. Один, подполковник Сергей Меньшиков, который месяц бегал за Степаном и заискивающе рассказывал ему, как тяжело ютиться вчетвером в однокомнатной развалюхе на окраине, решительно заявил, что виноват не так лейтенант Юрьев, как сам коллектив, потому что не смог вовремя разглядеть замаскировавшегося носителя чуждой идеологии — идеологии рвачества, мошенничества и обмана.

Стараясь не глядеть в сторону Степана, выступил со своим словом и Васька Макеев. Он тоже выразил сожаление, что вовремя не обратил внимание на дурные наклонности товарища Юрьева, которые поначалу не бросались в глаза, а в истории с квартирными махинациями проявились сполна. Но виноваты все, не углядели…

Чтобы дать шанс Юрьеву исправиться и вновь стать человеком, достойным звания советского милиционера, ему посоветовали подать заявление об увольнении из утро по собственному желанию и перейти в другой отдел — например, в ГАИ. На том заседание товарищеского суда объявили закрытым.

* * *

Не замечая вокруг себя ничего — ни пешеходов, ни машин, не разбирая дороги, Степан брел к себе на Литейный. Странно: Наташа вчера даже не позвонила. А он весь день был занят — вернее, старался себя чем-то занять, чтобы не думать о предстоящем товарищеском суде, — и не виделся с ней на работе, обходя кабинет Лиховцева стороной. Придя домой, он сел, на зажигая света, на тахту и уронил голову. В ГАИ пойти? Как же, разбежался… Лучше уж совсем уволиться из милиции. А куда пойти? Что он умеет?.. Как что? У него же какое-никакое юридическое образование. Английский, опять же, знает — пусть не в совершенстве, но Агату Кристи и «Морнинг стар» читать может. Ну и стрелок он классный… Это тоже плюс. Нет, врете, гады, ни в какую ГАИ вы меня не отправите! Да с его-то анкетой ему везде, в любом уголке огромной страны, широкие горизонты открыты. Станет адвокатом, на худой конец — юрисконсультом на большом предприятии, плохо ли?

Степан встал и прошелся по комнате. Позвонил Наташиной тетке. Та сказала, что Наташи дома нет, и когда вернется, неизвестно. Куда же она могла деться? А может, к Ваське отправилась — стыдить его, мерзавца, за предательское выступление на суде? Впрочем, чего его стыдить, он же как уж, всегда вывернется… У него и отговорка найдется: попробуй, мол, не выступи в унисон с другими — так поставят на цугундер, потом не обрадуешься. Хотя ему-то, другу закадычному, все-таки можно было быть посмелее… Неужели он так и не понял, что Степу просто подставили, самым подлым образом подставили?

Он прилег на тахту и незаметно для себя уснул. Проснулся через полчаса, точно очнулся от наркоза после тяжелой операции: голова гудела и точно налилась свинцом. Пронеслась гулкая мысль: а что, если Наталья вообще больше не вернется? Что, если она с концами ушла? Как же так? Бросила в самый трудный момент его жизни! Поняла, что с таким увальнем каши не сваришь, и ушла…

Степан стал припоминать, что в последнее время Наташа уже не проявляла к нему прежней пылкой нежности и уже не заводила, как прежде, разговоры о будущей свадьбе, о переезде в квартиру побольше. Да и не только ночевать перестала, но и приходила все реже…

Он снова набрал ее номер. Теперь никто не подошел. Видно, старуха спать легла. Степан немного послонялся по квартире. В холодильнике нашел недопитую бутылку «Ахашени», оставшуюся после последнего посещения Макеева. Налил себе в стакан остатки, залпом заглотнул.

Голова не прояснилась, а осталась такая же свинцовая. Старые, еще дедовские, ходики с боем сухо пробили половину одиннадцатого. Торчать одному в пустой квартире стало так тошно, что он решил прогуляться. Вышел на улицу. Накрапывал дождь. Он поймал такси и назвал Васькин адрес — на проспекте Лермонтова.

Макеев открыл дверь и некоторое время смотрел на него, словно не узнавая. Потом опомнился, выдавил вымученную улыбку, пригласил в квартиру:

— Входи, старик. Я тебя не ждал…

Степан прошел в комнату, сел на диван. В телеэкране наяривали на гитарах «Песняры». Длинноусые белорусы пели про березовый сок.

— Вась! Наташка куда-то пропала, — начал Степан глухим голосом, исподлобья поглядев на приятеля. — Уже второй день не могу ее застать нигде. Мне не звонила. И дома ее нет. Не знаешь, где она может быть?

Макеев отвел глаза, притворившись, что его заинтересовала трансляция концерта из Колонного зала Дома союзов.

— Да, старик, всякое в жизни бывает, — невпопад брякнул он.

— То есть как это бывает? Что бывает?

В этот момент из кухни бесшумной кошкой выскользнула Наташа, молча прошла мимо Степана и присела рядом, с Васькой, примостившись на подлокотнике кресла. Положила ему руку на плечо — с таким видом, будто бросала Степану вызов.

И тут только до него дошло… Сердце упало. Он задрожал, как в ознобе.

— Я думала, ты уже догадался, неужели не ясно? — спокойно произнесла она. — Я хотела по-нормальному, без сцен расстаться, а ты… И зачем ты сюда пришел? Неужели ты настолько слеп и глух, что ничего не видишь вокруг себя? Точно слепой котенок, тычешься, тычешься… В следственном отделе над тобой смеются, с квартирами этими дурацкими вляпался. А теперь вот со мной. — Она говорила хлестко, отрывисто, точно выстреливала одиночными из автомата.

Степан смотрел на ее тонкую руку, которая вдруг вспорхнула к Васькиной макушке, на ее стройные ноги, на очертания туго стянутого юбкой бедра и подумал, что еще вчера, да какое там вчера — минуту назад готов был все отдать, лишь бы ласкать ее, целовать ее, слышать ее горячее дыхание и тихие стоны во мраке комнаты…

— Так ты, Степа, ничего и не понял… А мне раньше казалось, ты другой… Сильный, умный, умелый… Ошиблась я в тебе. Извини. Было мне с тобой хорошо, я ведь замуж за тебя собиралась, но теперь вижу: нет, Степа, ты не тот, кто мне нужен, мне нужен другой, не ты… Ты слабый, безвольный, наивный… А жизнь наша такова, что требует быть жестким, расчетливым и циничным. Да-да, Степа, циничным. Каждый за себя. Ты вокруг себя посмотри: как люди живут, чем живут… Ты, Степа, неудачник. При всех твоих талантах и успехах ты… пустоцвет! Так что извини, пришла пора нам расстаться. Я не могу свою жизнь потратить на то, чтобы всякий раз говорить себе: ну ты видишь, Наташечка, опять у него ничего не получилось! — Она говорила все с большим жаром, как будто ее раззадоривали обидные слова, которые она швыряла Степану в лицо. — Срок пришел. Все у нас кончилось. Если у тебя нет, то у меня уж точно кончилось. Я вот с Васей, видишь? — сказала она с расстановкой.

— Но так же нельзя! — выдавил Степан.

— А как можно? — спросила она, жестоко хлестнув его взглядом.

Он не ответил, молча поднялся и пошел к двери.

На улице ему стало совсем туго. На Ленинград упала холодная октябрьская ночь. Тускло светили редкие фонари. Город опустел, готовясь ко сну. Внезапно он с неотвратимой отчетливостью понял, что вся его прежняя жизнь рухнула. Только сегодня утром еще была — понятная, определенная, многообещающая, а сейчас вот, в эту самую минуту, ее враз не стало. Путь наверх в иерархии Ленинградского утро ему отныне заказан, любимая женщина ушла к другу, да и сам друг оказался трусом и предателем… Как жить после этого дальше? Как жить, не зная, что тебя ждет за дальним поворотом?

А там, скорее всего, крутой обрыв, глубокий овраг… А как уберечься от падения вниз? Да никак, главное — крепко за баранку держись, шофер, как поет Олег Анофриев в том старом фильме. Но какая тоска, какая тоска!

— Эй, гражданин! Погоди! — раздалось у него за спиной. Степан обернулся и увидел три рослые фигуры в синих милицейских шинелях. Одно из лиц показалось ему смутно знакомым — вроде бы этого старшего сержанта он видел в коридоре на своем этаже. Милиционеры обступили его, намеренно блокируя с трех сторон.

— Вам что, ребята? — хмуро поинтересовался Степан и почуял тяжелый смрад водочного перегара, исходящий от старшего сержанта.

— Мы те не ребята, гражданин! — неожиданно грубо просипел самый высокий из троицы. — Мы работники охраны общественного порядка.

— Работники, мать вашу! А от вас за версту несет! — внезапно вспылил Юрьев. — В форме… Хоть бы для начата шинели сняли, а потом водку жрали!

Тут рослый схватил его за воротник пальто и с силой встряхнул.

— А ты, бля, говорливый! — сипло пророкотал он. И ударил кулаком Степана в лицо.

Не ожидав нападения, тот пошатнулся и с трудом удержал равновесие. Ярость точно язык пламени полыхнула в груди. Юрьев стиснул зубы и ответил — резким хлестким крюком рослому в челюсть. Но не рассчитал угол и силу замаха, и костяшки пальцев только чиркнули по скуле.

И тут же на него обрушился град ударов со всех сторон. Степана повалили на землю и стали бить сапогами, норовя попасть по самым чувствительным местам — по почкам и печени. Он закрыл локтями лицо и быстро перекатился по асфальту вбок, вскочил на ноги с намерением по крайней мере одному из нападавших разбить рожу… Но те вдруг, топоча сапогами, бросились в темный переулок. Степан огляделся в поисках причины их внезапного отступления и увидел фары приближающейся машины. Это был патрульный милицейский газик.

Не хватало еще, чтобы его сейчас забрали в отделение! Он мельком оглядел себя: плащ перепачкан в дорожной пыли, ворот рубашки порван, лицо наверное, тоже красивое…

И он метнулся в тот же темный переулок, куда нырнули подвыпившие блюстители общественного порядка Ленинграда. Степан шел по неосвещенному переулку и тихо, остервенело матерился. Ну какие мусора… Другого слова и не подберешь! Мусора поганые! Суки… Да, а он еще, щенок паршивый, на что-то надеялся, лелеял дурацкие мечты служить на страже закона в рядах славной советской милиции… Сволочи!

Он чуть не завыл в голос. Мысли возвращались к главному событию сегодняшнего дня. Не к товарищескому суду, а к встрече с Наташей. Но какова! И каков Васенька — они же за его спиной спелись, слюбились, а он ни сном ни духом… Может, Наталья права: он дурень, тюфяк? Да нет, почему тюфяк — просто он ей доверял, доверял, как самому себе, больше, чем себе.

Потом он стал вспоминать квартирный скандал, в котором крайним назначили его, лейтенанта Юрьева. Ну сука хитрожопая, этот майор Потапов… Вот здесь Наташка права: как слепого кутенка обвел его майор вокруг пальца. Сыграл с ним вслепую… и бросил на расправу этим гнидам.

Да все они гниды… Все, кого ни возьми, — что Вася Макеев, что майор Потапов, что эти трое пьяных мусоров… Все не достойны славного звания советского милиционера, если вообще есть такое звание, если не болтовня это все пустая!

Думая о Потапове, он вдруг. вспомнил, как тот иногда при нем, как бы стесняясь, торопливо залезал в свой сейф, чем-то там шуршал и торопливо запирал. Степан напряг память и припомнил, что особенно часто лязгал сейфовый замок после посещения Потапова теми сослуживцами, которые с его помощью получали квартиры. Что-то он туда убирал, в свой сейф, что-то он там прятал… Подарки? Может, и подарки, да только вряд ли он бы так воровато кидал туда бутылки коньяка или коробки шоколадных конфет. Нет, там, похоже, не коньяк и не конфеты… Что? Наверное, держит деньги в служебном сейфе, почему бы и нет?

И неожиданно в его разгоряченном, взвинченном мозгу возник план действий. Может быть, если бы не приступ бессильного отчаяния и обиды, нанесенной ему сослуживцами и любимой женщиной, жизнь лейте^-нанта ленинградской милиции Юрьева потекла по иному; более привычному для миллионов советских людей руслу.

Может быть…

Юрьев остановил старенький «москвичок» и попросил водителя, старичка в засаленной кепке, отвезти к городскому управлению МВД. Тот только хмыкнул: мол, в такой поздний час что там тебе, мил человек, делать? Знакомый дежурный, увидев лейтенанта Юрьева, не сказал ни слова, только отдал честь и пропустил внутрь.

Здание, несмотря на полночный час, жило своей жизнью. Свет в коридорах был притушен, но во многих кабинетах шла рутинная работа. Следователи, распутывавшие особо важные дела, порой засиживались у себя до рассвета за остывшим чайком да за папками с грифом «для служебного пользования». Он поднялся к себе на этаж. Дошел до двери кабинета майора Лиховцева. Огляделся. Пусто. Потом нашел комнату жилкомиссии, в которой обитал майор Потапов. Секунду-другую он тупо смотрел на дверь. Как же туда попасть? А вот как! В голову пришла дерзкая мысль. Спустился вниз, к дежурному, под роспись взял ключ — сказал, что надо кое-какие бумаги для завтрашней жилищной комиссии пересмотреть. Дежуривший в эти сутки старший сержант, знавший Юрьева в лицо, явно не знал ни о квартирных махинациях, ни о состоявшемся сегодня днем товарищеском суде… Выдал ему ключ — «на полчасика», честно пообещал Степан. Дольше в кабинете Потапова он и не думал задерживаться…

Он бесшумно проник в кабинет жилкомиссии. Быстро прикрыл за собой дверь. Несколько секунд стоял, прислушивался: тихо. Включил настольную лампу и направился к сейфу. Низкий сейф стоял за креслом у стены. Чаще всего, припомнил Степан, майор вынимал ключи из письменного стола. Правда, уходя отсюда и запирая кабинет, он мог забирать их с собой.

Черт! Если ключа нет, как же он заглянет в потаповский сейф? Степан осторожно выдвинул верхний ящик. Он был набит какими-то бумагами с печатями и подписями. Средний ящик тоже заполняли какие-то документы. А вот в нижнем он нашел ключ на железном кольце. Но еще не факт, что это тот самый ключ, который ему нужен…

С тревожно бьющимся сердцем Степан аккуратно вставил ключ в скважину сейфового замка. Ключ мягко вошел, повернулся, и, надавив на ручку, Степан открыл дверцу. В сейфе лежал пухлый портфель и больше ничего. Он положил портфель на стол и открыл. Внутри обнаружились две бутылки «Ессентуков», три апельсина, батон сырокопченой колбасы и толстый, увесистый запечатанный конверт большого формата. Деньги, сообразил Степан. И повеселел. Ну ладно, падла, хоть на башли тебя накажу! Он закинул конверт обратно в портфель, защелкнул замки и, закрыв сейф, швырнул ключ обратно в нижний ящик.

Выйдя на улицу, Степан дошел до какого-то скверика и присел на скамейку под развесистой липой. Он вскрыл конверт и запустил руку внутрь. Пальцы нащупали мягкие бумажки. Он выудил стопку и, посмотрев на купюры, оторопел. Это были не пятидесятки и сотни с восковым профилем Ленина, как он ожидал, а зеленые банкноты с портретом важного старика в парике. В центре и по краям стояли цифры 100. Доллары… Откуда же у майора советской милиции доллары? Да еще столько. Он пересчитал бумажки: всего тут набралось четыре тысячи триста долларов. Солидная сумма.

И вдруг Степана осенило. Он даже оробел от внезапной и чем-то даже пугающей мысли. С этими деньжищами оказаться бы сейчас за кордоном… И тут в голове все завертелось вихрем, как на бешено мчащейся карусели, рваные воспоминания, как мельтешня кинокадров, сшибаясь и валясь друг на друга, замелькали перед мысленным взором: скользкая усмешечка майора Потапова, запрокинутая голова Наташи, круглые фальшивые глаза Макеева, широкоплечая фигура Кривощеина, перевязанное лицо главбуха Серегина, капризно изогнутые губы директора типографии Романова…

Да пропади оно все пропадом! Что его тут удерживает? Наташа его бросила, люди, которых он считал близкими товарищами и даже друзьями, трусливо отказались от него, его имя облито грязью, от которой теперь век не отмыться… В ГАИ служить? Да пошли вы все…

Решение пришло внезапно и опалило его сознание огнем. Сейчас или никогда. Вдалеке он заметил приближающуюся пару автомобильных фар. Он вышел на проезжую часть и поднял руку. Белая «Волга» с красным крестом на боку остановилась, и Степан плюхнулся на переднее сиденье рядом с водилой.

— В грузовой порт! — коротко бросил он.

Выйдя из машины метрах в пятистах от нужного места, он быстро нашел кое-как заложенный досками проем в бетонном заборе. Втянув живот и съежившись, Степан втиснулся в щель и благополучно пролез внутрь.

Порт не спал. Казалось, интенсивность трудовой деятельности в ночное время здесь только возрастала. Мостовые и башенные краны споро переносили рифленые многотонные контейнеры с причалов на палубы сухогрузов и обратно, лучи прожекторов чертили яркими лучами кромешную тьму над _водой, из далеких матюгальников неслись отрывочные команды невидимым рабочим.

Спрятавшись в тени за бетонной постройкой неопределенного назначения, откуда просматривался ближайший причал с пришвартованным судном — длинным, похожим на гигантского черного аллигатора, сухогрузом с темной птицей палубного крана, Юрьев стал спокойно оценивать обстановку. Яркий сноп света падал на борт и высвечивал надпись на немецком языке: «Morgenstem». Под названием судна более мелкими буквами стояло «Hamburg». Скосив глаза вправо, он сразу же обнаружил стайку таможенников, роившуюся у сходней, скинутых с палубы сухогруза-иностранца. Сразу за немцем темнело вытянутое тело другого сухогруза. По нему тоже шарили лучи прожекторов, но там погрузочно-разгрузочные работы еще, похоже, не начались. Да и суеты вокруг не наблюдалось.

Степан раздумывал недолго. Ему показалось, что на «аллигаторе» погрузка уже закончена. Во всяком случае, таможенные инспекторы явно не собирались подниматься на борт. Скорее всего, они уже его осмотрели. Возле трапа стояли два солдата с автоматами, они пропускали на сухогруз моряков из команды. Внимательно приглядевшись к судну, Юрьев подумал, что можно было бы легко влезть на палубу по кормовому швартовому канату. Вот разве что пограничники легко могли бы его обнаружить. Если только отвлечь их внимание. Но как?

Решение пришло быстро. Держась в тени портовых построек, Юрьев крадучись направился к складу бочек с бензином под открытым небом. Несколько десятков бочек были сложены пирамидой. Юрьев надеялся, что огонь не перекинется в открытые ворота складского бокса. А впрочем, ему теперь и на это было наплевать. Оглядевшись, он увидел на стойке пожарного щита красное ведро. В этот момент из ворот складского бокса вышла группка шумно переговаривавшихся рабочих. Степан едва успел присесть за пирамиду бочек. Рабочие топали прямо на него… Он задержал дыхание, готовясь к самому худшему. Рука автоматически потянулась к карману, где лежал табельный ТТ. Если они заметят его, сразу поднимут шум — и тут же сбегутся погранцы, портовая охрана и… Нет, рабочие прошли мимо, не заметив спрятавшегося диверсанта.

Один из рабочих громко посетовал, что сегодня здесь особенно сильно воняет бензином. Ему ответил другой, судя по голосу — постарше, и предложил пойти глянуть, нет ли где течи. На него хором прикрикнула молодежь: мол, утром придет завтрашняя смена, пускай они и проверяют, а им по домам пора.

Дождавшись, когда работяги ушли, Юрьев взял ведро и наполнил его до половины бензином из самой верхней бочки, предварительно открутив пробку. Потом, стараясь сам не облиться, стал выливать на бетон тонкую струйку горючего от упавшего на асфальт конца веревки, насквозь пропитанной бензином. Содержимого ведра хватило метров на тридцать. Подобрав с асфальта валяющийся обрывок веревки, он с усилием отвернул пробку на нижней бочке, засунул внутрь веревку, потом вытащил, оставив в бочке только самый конец.

Веревка пропиталась легковоспламеняющейся вонючей жидкостью. Теперь последнее… В длину этот веревочный «запал» был около двух метров. Очень мало, он и отбежать толком не успеет. Ну да ладно. Чиркнув спичкой и бросив горящую палочку в бензиновый ручеек, он нырнул в тень и сделал спринтерский рывок к ближайшему складу. Завернув за угол, остановился. Сердце билось в горле, дыхание перехватывало, пот градом катил по лбу. Да, бегун из него никакой, тренироваться надо…

И тут вдруг сзади вспыхнуло слепящее зарево, громыхнул раскатистый сухой гром — точно гигантская хлопушка лопнула, и на мгновение в порту стало светло как днем. Когда грохот стих, огненные всполохи озаряли все вокруг оранжевым и языки пламени затеяли устрашающую пляску. Под причалом словно разверзся вход в преисподнюю.

Юрьев рысцой припустил к немецкому сухогрузу. Со всех сторон к пожару сбегались люди.

Как он и предполагал, исполинское зарево отвлекло погранцов и портовых охранников. Где-то далеко протяжно и заунывно заголосила сирена. В считаные минуты Степан спокойно добрался до кормового каната, закусил ручку портфеля, схватил руками и обвил ногами шершавый толстый канат и пополз наверх. Последние метры дались ему с превеликим трудом. Добравшись до борта, он из последних сил перевалился на палубу, скользнул к противоположному от причала борту, согнувшись в три погибели пробежал несколько метров, нашел в темноте — скорее интуитивно, чем со знанием дела — арочную дверку в трюмный отсек и поспешно, стараясь не грохотать каблуками, спустился по лесенке.

Всю ночь до утра ему не давал сомкнуть глаз неумолчный шум в порту: рев моторов, сирены запоздалых пожарных машин, крики людей, скрежет портовых кранов. Ранним утром, еще до рассвета, сухогруз «Morgenstern» вышел из порта и взял курс в открытое море. К полудню началась качка, и Степан не заметил, как его убаюкало…

* * *

Три дня он просидел в темном трюме, как мышь, таясь за штабелями каких-то тяжелых ящиков, пахнущих не то смолой, не то дегтем. Он чутко вслушивался в каждый скрип и шорох, боясь, что его обнаружит случайно забредший сюда грузчик или вахтенный и поднимет хай. Но ему повезло: за три дня пути никто его не потревожил. Он чувствовал себя здесь как в ловушке: ни нос показать на палубу нельзя, ни даже порыскать по трюму в поисках более сносного места для ночлега или — что куда важнее — чего-то съестного. За первые два дня он съел маленькими порциями батон колбасы и апельсины из портфеля Потапова, а потом пришлось поститься. Бутылка «Ессентуков» была им опустошена почти мгновенно, и в последующие двое суток ему мучительно хотелось пить, но сознание того, что он неуклонно удаляется от Ленинграда, от Союза, от своего позора и растоптанной любви, давало ему силы вытерпеть мучительную жажду. К тому же он нашел кастрюлю с вонючей водой и, предварительно попробовав ее на кончик языка, выпил.

На третий день, приучившись не просто слышать, но и различать звуки наверху, он по стукам в корпус и отдаленным гудкам понял, что судно вошло в большой порт. Подождав с полчаса, он стал выбираться из своего укрытия. Теперь, даже если его тут засекут, хрен он им скажет, что сбежал из Ленинграда. Пускай хоть в тюрьму тащат. А там будь что будет… Выкрутится!

На палубе его ослепило яркое солнце. Два вахтенных драили металлические поручни около капитанской рубки.

Они окинули странного незнакомца подозрительными взглядами, но смолчали. Юрьев, сжимая в руках портфель, спустился по сходням на причал и остановился, озираясь по сторонам. Вокруг царила деловитая суета. На него никто не обратил ни малейшего внимания, все были заняты своим делом. Только потом, уже много лет спустя, вспоминая свое приключенческое бегство из Союза, Степан вполне осознал, что проник на Запад дуриком… Смешавшись с разношерстной толпой иностранных моряков, солдат, портовых рабочих, он стал прислушиваться к звучащей вокруг речи. И через несколько минут, опознав в лающих звуках знакомые слова, понял, что находится в Германии.

Сердце ликовало. Он никак не мог поверить, что вот так вдруг, в три дня и три ночи, перенесся, как на волшебном ковре-самолете, из Ленинграда в Германию. Услышав за спиной английскую речь, он обратился к матросу в бело-синей форме и спросил, что это за порт. Тот расхохотался и, покрутив пальцем у виска, коротко ответил:

— Hamburg, old chum!

Гамбург! Степан не отпускал веселого матроса.

— А где можно записаться рабочим на судно?

Матрос махнул рукой в сторону двухэтажного серого здания, где размещалась портовая контора.

В конторе у Юрьева сразу потребовали документы. А он, памятуя о своей нордической внешности, нагло назвался Йоханом Лиелупиньшем, жителем Риги, и сказал, что документы потерял и хочет наняться на любое судно на любую работу. Скучающий чиновник — лысоватый дядька с длинной, как огурец, головой и в самых обычных сатиновых нарукавниках, какие обычно носят советские бухгалтеры, полистал толстенную замусоленную тетрадь и предложил место грузчика на «Ruprecht Emke», идущем в Йоханнесбург с грузом советских алюминиевых чушек. С довольствием, но без жалованья.

Йоханнесбург? Это где? В ЮАР — на другом конце глобуса… Ну и ладненько! Не все ли равно? Лишь бы подальше от Союза! И новоиспеченный Йохан Лиелупиньш поставил размашистую закорючку там, где ему указал огурцовоголовый дядька в нарукавниках.

 

Глава 6

Они сидели на поваленной сосне в лесочке уже часа два. Предрассветный холод пронизывал до костей, и Варяга не спасал ни теплый плащ на шерстяной подкладке, ни мохеровый свитер толстой вязки — недавний подарок Людмилы. Степан, утомленный долгим своим рассказом, умолк, чтобы перевести дух и собраться с мыслями. Из беспросветной ночной тьмы донеслось далекое урчание мощного мотора. Варяг невольно вздрогнул от ощущения, что время вдруг потекло вспять и он снова очутился в том подмосковном лесу рядом с железной дорогой, где несколько месяцев назад они с Чижевским спасались от ментовской облавы. Он мотнул головой, отгоняя тревожное наваждение. Сержант привстал и стал напряженно вглядываться во мглу.

— Трактор, — послушав, успокоил он Владислава. — С ночной попойки или с гулянки едут… Ф-фермеры, прости господи! — добавил он презрительно и сплюнул. — С такими вот трактористами нам придется Америку догонять и перегонять! Представляешь?

Он еще хотел что-то добавить, но не успел. Сзади в ночной тиши гулко хрустнула ветка, и тут же раздался хриплый выкрик:

— А ну, бросай, что у вас там! И руки за голову!

Варяг резко обернулся, сноп яркого света ударил ему в лицо. От неожиданности он зажмурился и прикрыл глаза ладонью. Сержант поднялся, повернувшись на голос, и очень спокойно и миролюбиво, как успокаивают расплакавшегося ребенка, произнес:

— Тихо, дядя, а то у меня инфаркт случится. Ну че ты разорался, а? Видишь, мы тихие люди, на последний поезд опоздали, вот сидим отдыхаем… Ждем.

Его мерный уверенный голос, видимо, произвел благоприятное впечатление на ночного пришельца, и тот приопустил фонарь, но менее сварливым оттого не стал:

— Не знаю я, какой такой поезд в четыре утра вы ждете! Никаких поездов до шести не будет. А ну показывай, что у тебя там.

— Да это ж просто сумка с вещами, — помедлив, ответил Сержант, с досадой подумав, что, если этот настырный старикан с фонарем попытается пошмонать его портплед, где лежит в собранном виде автомат «узи-супер», дело примет критический оборот. Старикана, вероятно, придется обезвредить, что в данных обстоятельствах было совершенно излишне. — Вещички там, уважаемый. Я ж тебе говорю: опоздали на питерский поезд.

— И на какой же? — насмешливо поинтересовался старикан.

Только теперь Степан разобрал, что тот был одет в черную железнодорожную тужурку с блестящими пуговицами и в потертую шапку-ушанку с бляхой на лбу. В одной руке у него был фонарь железнодорожного обходчика, а в другой он сжимал охотничье ружьишко. Сержант невольно усмехнулся: как ни тщился старый обходчик изобразить из себя сурового стража этих заповедных мест, вид у него был жалкий.

Тут в разговор встрял Варяг. Он встал с суковатого бревна и, шагнув вперед, достал из кармана пиджака краснокожее удостоверение с золотыми тиснеными буквами:

— Здравствуй, мил человек, ну что ты так волнуешься? Вот мои документы, можешь посмотреть: мы не злодеи и не злоумышленники. Я государственный служащий. — С этими словами Владислав протянул обходчику раскрытую ксиву.

Тот неуверенно взял книжечку и посветил фонарем на заламинированную фотографию и надпись. Прочитал, смущенно кашлянул:

— Так это… чего же вы тут, Владислав Геннадьич… В лесу-mo холодновато ночью. Пошли ко мне.

— Вот это другой разговор, дядя! — повеселел Сержант.

— Кто вор? — недовольно переспросил обходчик и обиженно крякнул. — Я уж тут восемнадцатый год служу а вором никто не обзывал.

Владислав и Сержант, переглянувшись, рассмеялись.

— Что, отец, паровозные свистки да тепловозные гудки слух притупили? Глуховат на ухо стал? — Сержант махнул рукой. — Я говорю, «другой разговор». Ладно, пошли к тебе. А то и впрямь тут свежо.

Не успели они пройти и десятка шагов, как в кармане у Варяга запиликал сотовый. Звонил Филат. Он сообщил, что Саня Зарецкий со своими пацанами уже съехал с трассы «Россия» в районе Чудова и вышел на финишную прямую, так что минут через сорок, если не заблудится на проселках, пришвартуется в Заозерье.

…Они сидели в сторожке путевого обходчика Константина Егоровича — который уже поставил старенький чайник на электроплитку и собирал на стол нехитрую закуску.

— Ты что, Владик? — напрягся Сержант, заметив тревогу на лице друга. — Какие-то проблемы?

Варяг медленно кивнул. Он тронул переносицу и смахнул невидимую капельку пота.

— Мы когда сейчас с Филатом говорили, я подумал: уж не приросли ли к его трубе чужие уши. Что-то там сомнительный шумок послышался. Не исключено, — решительно добавил он. — Не исключено. Ведь когда мне тот доброхот вчера утром позвонил, он точно знал, куда я еду. И к кому, может быть, тоже знал. Уж не Филатов ли телефон слушал? Все это мне уже начинает напоминать наши с Чижевским скачки с препятствиями… — Варяг вдруг вспомнил совсем еще недавнее происшествие в подмосковном лесу, когда взвод омоновцев окружил сторожку егеря и устроил там показательный шмон. Ему не хотелось снова подвергать риску здоровье, а может быть, и саму жизнь ни в чем не повинного старика-добряка. Он резко поднялся с колченогого стула. — Слушай, Егорыч, ты извини нас, отец, но мы у тебя не останемся. За нами должны скоро подъехать и забрать. Подождем у переезда, у шлагбаума.

Константин Егорович покачал головой и пробурчал:

— Ну вот, а я уж вам угощеньице достал. Куда ж мне теперь его девать? Огурчики вот венгерские открыл — я эту банку месяц буду есть… И водочку откупорил. Сам-то я не пью. А угощать мне ею некого.

Но Варяг был непреклонен. Он прекрасно отдавал себе отчет в том, какая опасность могла грозить ничего не подозревающему старику, если сюда неожиданно нагрянут непрошеные гости, какая-нибудь группа захвата… Хотя кто бы мог отдать приказ об аресте председателя Совета по инвестиционным проектам при Торгово-промышленной палате России? Варяг невесело усмехнулся про себя. Да кто угодно может отдать такой приказ: в российских спецслужбах немало умников, которых хлебом не корми — дай только ткнуть мордой в асфальт кого-то рангом повыше да кошельком потуже. Но Владислав Геннадьевич Игнатов им больше такой радости не доставит…

Варяг двинулся к двери. Сержант устремился за ним.

— Егорыч, если все будет нормально, твое угощение даром не пропадет. Погоди немного — минут сорок… Глядишь, гости понаедут!

Они схоронились в густых кустах, которое начинались прямо у переезда, за торчащим вверх черно-белым шестом имагбаума. Постелив на влажную землю сложенный вчетверо плащ, Варяг присел и кивнул Сержанту:

— Ну, Шехерезад, трави свою сказку…

* * *

Четыре с лишком тысячи «зеленых», изъятые Степаном из личного сейфа майора Потапова, на первых порах стали для него хорошим подспорьем в обустройстве в незнакомой экзотической стране на самом юге Африки. Он поселился в недорогом, но приличном отельчике недалеко от йоханнесбургского порта и недели две ни черта не делал, а знай себе бродил по улицам и площадям огромного города, вслушивался в вавилонское смешение языков, в котором его ухо различало английскую, немецкую и еще какую-то непонятную речь, которая, как потом выяснилось, была особой разновидностью голландского — африкаанс. Очень скоро, правда, ему пришлось озаботиться легализацией своего пребывания в Йоханнесбурге.

Сложность заключалась в том, что Степан, хоть и имел уже немалый опыт работы в правоохранительных органах, никогда бы не смог определить, насколько достоверно в глазах местной полиции может выглядеть фальшак. Где такую ксиву достать, было понятно и ежу — нужно искать контактов с местным криминальным подпольем. Эти поиски, конечно, были очень небезопасны, но его бюджет истощался и временем для долгой охоты он просто не располагал. Так что пришлось пойти на риск.

Каждый день, проснувшись спозаранку, Юрьев спускался по скрипучей деревянной лестнице со своего третьего этажа, кивал портье, открывал застекленную дверь — и отправлялся «шакалить» по окрестным барам и дешевым пиццериям в поисках характерных лиц. Или, точнее говоря, рож. Обычно он садился за угловой столик (спиной к стене, лицом к двери, как и полагается опытному оперативнику на «наружке») или взгромождался на табурет у стойки с кружкой слабенького эля в руке и начинал визуальную охоту. Это была охота вслепую: приходилось наобум оценивать сомнительного вида личностей, в ком при внимательном наблюдении вроде бы угадывались черты местных блатарей. Но Степан не спешил и до поры до времени выжидал.

Первый поклев оказался совсем не тем, на что Юрьев рассчитывал. Навел на него, видимо, бармен — худощавый парень лет тридцати в цветастой рубахе. Двое рыжих полицейских, похожих друг на друга, как старший и младший брат, вошли в бар и направились прямехонько к нему. Утомленный ежедневными пивными посиделками, Степан со злобным отчаянием наблюдал, как они неторопливо приближаются к стойке, и лихорадочно обдумывал способ выкрутиться из назревающей опасной ситуации. «Так оно и должно было случиться! К этому, бля, все и шло…» — крутилась в голове бесполезная мысль. «Младший брат» уже навис над ним, лениво сделав приветственный жест с высоты своего двухметрового роста, и начал задавать вопросы, причем в потоке речи на африкаанс слова «паспорт» и «ай-ди» Степан разобрал вполне отчетливо. «Старший брат» стоял в двух шагах позади, опустив руку на бедро, к висевшей на ремне кобуре и резиновой дубинке.

Степан вяло похлопал себя по карманам, развел руками — нет, мол. Лица юаровских мусоров закаменели, младший зашел ему за спину, старший выразительно обнял пальцами рукоятку дубинки. Юрьеву так же вежливо — словами и разъясняющими жестами — предложили выйти на улицу. Когда Степан увидел припаркованный у бара открытый джип, он понял, что «сгорел». Заведя Степана за угол, полицейские торопливо огляделись по сторонам и, приперев к стене, обступили его. Старший кивнул, глянув на карман: что, мол, у тебя там? И, осененный мыслью, которая показалась ему удачной, Степан вытащил из кармана портмоне, а оттуда выудил пачку изрядно помятых «гринов».

Обыскав его напоследок, йоханнесбургские блюстители порядка посовещались и, дав ему понять, чтобы он здесь им больше на глаза не попадался, отпустили с миром.

Обидный прокол в баре вечером компенсировался случайным знакомством с гостиничным барменом — старичком, который оказался по происхождению русским, сыном эмигрировавшего еще в начале 20-х из Совдепии священника. И в жизни Степана на чужбине произошел очередной крутой поворот…

Федор Сергеевич Девятинский отнесся к беглецу с исторической родины с участием, посоветовал, к кому обратиться в поисках работы, предоставил скромный кредит на проживание в гостинице до первого заработка и обучил элементарным бытовым выражениям на африкаанс. А главное, добыл ему через каких-то эмигрантов-литовцев удостоверение перемещенного лица, временно находящегося на территории Австрии. Ксива, датированная аж 1954 годом, была явно паленая (никаких перемещенных лиц во второй половине 70-х уже давно в Австрии не было), но фотографию на нее налепили настоящую — Степан содрал ее со своего советского паспорта, — а надписи на немецком языке были настолько невразумительными, что вряд ли у кого из южноафриканских полицейских возникло бы подозрение в их недостоверности. Через три дня Юрьев — или Йозеф Ортунг — уже вкалывал разнорабочим в грузовом порту.

Рвать жилы приходилось плечом к плечу с местными чернокожими — даже среди белой швали Йоханнесбурга не находилось смельчаков, отважившихся бы вариться целый день в сорокаградусном портовом аду. Когда в порту случался простой, Степан шел горбатиться на «железку», или на продуктовые склады, или в овощные лавки. Недели через две после начала трудовой страды он как-то глянул на себя в зеркало платяного шкафа — и поразился своему новому облику: раньше он весил восемьдесят с лишним и имел внушительный вид борца-полутяжеловеса, а теперь на него смотрел обгоревший на солнце сухощавый мужик лет тридцати, если не больше, с шелушащейся на носу и плечах кожей и усталым мутноватым взглядом. Он, как нанялся в порт, перестал бриться, и теперь его подбородок и щеки покрывала ровная, похожая на выгоревший мох рыжеватая щетина.

Получив первый легальный заработок в конце недели, он снял на припортовой улице проститутку — высокую худощавую мулатку, к которой уже несколько дней приглядывался. Девушка была — или казалась — совсем юной: она всегда стояла неподвижно, прислонившись к кирпичной стене, и ее огромные, черные, как две спелые вишни, миндалевидные глаза со снежно-белыми белками глядели в никуда, а светло-коричневые тонкие руки висели вдоль стройных бедер. Степан, выматываясь на тяжелой физической работе, к концу дня уже думать не мог ни о чем, как только прийти к себе в номер, завалиться на койку и поспать час-другой, а потом выйти в город поесть. Но в ту пятницу, проходя в очередной раз мимо миндалевидных глаз, он затормозил и, почему-то робея немного, подошел к тонкой мулатке и хриплым шепотом сказал: «Will уou come with mе, baby?» Она, стрельнув в него глазами, точно он спугнул ее и силой выволок из мира ее потайных грез, еле заметно кивнула и, отделившись от грязной стены, двинулась за ним. Он спиной и затылком ощущал теплые волны ее запаха и дыхания, — и почувствовал мощный прилив возбуждения, ему даже стало неловко оттого, что прохожие могли заметить холм, нахально взбугрившийся около ширинки.

Портье проводил его понимающим взглядом: ну наконец-то, парень, сподобился…

Он не знал, как себя следует вести с ней. Последний раз он был с женщиной полтора месяца — а сейчас казалось, целую жизнь — назад, и то была женщина, которую он любил и которая его предала, а эту мулатку, тонкую и хрупкую, как веточка ивы, эту юную женщину с загадочными глазами и возбуждающими пухлыми губами он не любил и любить не мог, а хотел, как истосковавшийся после долгой зимы самец… Он подошел к ней и, не задавая никаких вопросов и не пытаясь даже завести с ней вежливый разговор «для разгона», грубовато положил ладони на ее упругий впалый живот, резко задрал платье, обнажив дыньки светло-коричневых грудей с темными большими кругами вокруг крупных сосков, припал к ним губами и стал жадно покрывать поцелуями ее шею, грудь и живот. Мулатка стояла неподвижно, не издавая ни звука, точно ждала чего-то. Степан опустился на корточки, стянул с широких костистых бедер белые трусики и, осторожно раздвинув пальцами заросли курчавых черных волос на треугольнике лобка, впился губами в розоватый гребешок…

Он услышал, как девушка издала полустон-полушепот, и этот легкий, как внезапный порыв ветра, звук раззадорил его еще больше. Стало ясно, что мулатке нравятся его ласки. Он поспешно стянул штаны и трусы и в порыве неодолимой, похоти повалил мулатку на пол и яростно, грубо вошел в ее горячее и уже влажное лоно. Неутоленная страсть вырвалась из его возбужденного тела почти сразу же, бурными толчками, причинив такую невыносимо сладкую боль, что он даже зарычал. Мулатка со стоном впилась ему в спину острыми ногтями и тесно сжала бедра, словно желая воспротивиться его вторжениям, тем еще обострив удовольствие. Это была опытная мастерица секса…

Выпроводив мулатку и дав ей чуть больше денег, чем она попросила, Степан вдруг подумал, что даже не узнал ее имени и не предложил прийти сюда через пару дней. Он прилег на постель и, закрыв глаза, стал вспоминать эти несколько потрясающих минут страсти, которые пережил с безымянной мулаткой. В конце концов он поймал себя на мысли, что никогда еще не испытывал столь полного сексуального удовольствия. И вдруг его сердце наполнилось какой-то необъяснимой радостью от того, что он оказался в этой далекой чужой стране, где все было в новинку: зной, житье в отеле, тяжелый физический труд бок о бок с полуграмотными неграми и даже эта молоденькая страстная мулатка… И впервые за все время своего «эмигрантства» Степан понял, что ему, по большому счету, повезло в жизни.

 

Глава 7

Выкладываясь до изнеможения на работе в порту, Юрьев тем не менее мало-помалу приглядывался к повседневной жизни большого африканского города, даже к тем нюансам, которые, казалось бы, его не касались. Он начал откладывать деньги — не представляя, с какой целью, а скорее так, на всякий случай. Лишь изредка выделяя какую-нибудь скромную сумму для покупки присмотренной на блошином рынке необходимой одежды, он экономил на всем остальном — на женщинах, питании, выпивке и куреве. Ему помогал старик Девятинский — то приглашал посидеть за бутылочкой рома, то угощал ужином в своей маленькой и опрятной, как он сам, квартирке. Старик жил вдвоем с супругой (та была местная, из бурской семьи, по-русски знала несколько слов, а мужа Федора называла Тео), детей у них не было, и порой Юрьев ловил на себе печальные взгляды старичков, от которых ему становилось неловко.

Он частенько подумывал о том, как прихотливо устроена оказалась его русская душа. Ни тоски по родным березкам, ни угрызений совести по поводу бегства из Союза, ни гордости за очередные успехи советской космонавтики он не испытывал. Вот о чем Юрьев по-настоящему тосковал, так это по оружию. Не хватало ему давно уже ставшего привычным ощущения своего превосходства и непобедимости, дарованного таким знакомым, таким родным, словно сросшимся с его правой рукой и ставшим продолжением правого глаза стволом.

Пистолет ему бы не помешал. Зачем — он себе не мог этого объяснить, но интуитивно понимал: со стволом в кармане будет надежнее и спокойнее. Освежив в памяти английский и овладев азами африкаанс, он мог чувствовать себя увереннее и на работе, и на улице, и в кабаке, и наедине с проституткой. Новый, во многом таинственный «западный мир» становился с каждой неделей его пребывания в Йоханнесбурге все понятней, но особой пользы пока что в этом для него не было.

Как-то старик Девятинский попросил Степана съездить в субботу на виноградник в семидесяти милях от Йоханнесбурга, где его знакомый немец гнал чудный рислинг. Это вино Федор Иванович в небольших количествах тайком продавал в своем баре завсегдатаям, беря себе всю выручку и не делясь с хозяином отеля. Степану надо было договориться о поставках молодого рислинга предстоящей осенью, потому что сам старик уже не имел сил для столь долгого путешествия, а телефона на винограднике у немца не было.

Первое путешествие на автобусе по стране не стало для Степана ни особенно интересным, ни слишком комфортным. Всю дорогу из пустыни мела пыльная буря, и красная пыль плотным слоем оседала на гудроне, окрашивала листву деревьев и ручьи в оранжевый цвет.

До места добрались затемно. Юрьев без сожаления покинул душный автобус, который тут же растворился в ночи, и оказался один на шоссе. Дальше до фермы нужно было около получаса топать пешком. Куда идти, он примерно знал, имея в кармане нарисованный Федором Ивановичем на салфетке план, но на всякий случай постоял с минуту, стараясь поточнее определить свои координаты, а потом пошел назад по пыльной дороге до развилки. В небе висела огромная белая луна.

На обочине, метрах в ста от автобусной остановки стоял древний английский джип с включенными фарами. Юрьев заметил, что в машине сидит один человек — значит, это не военный патруль, — и поэтому спокойно двинулся мимо, но его окликнули по-английски. Хлопнула дверца, и к нему подошел высокий сухощавый мужчина в светлом костюме.

— Доброй ночи, сэр! — учтиво поздоровался незнакомец.

— И вам того же, — несколько настороженно отозвался Юрьев. — Что вам угодно?

— Я вижу, вы не африканер, сэр, но тем лучше. Я торчу здесь уже два часа, у меня кончились сигареты, а курить хочется чертовски. Но я жду знакомого и отлучиться в поселок не могу. А эти чертовы африканеры даже не соизволят притормозить и поинтересоваться, что за беда стряслась с собратом по цвету кожи! — Под черной полоской усиков блеснула добродушная улыбка. Он явно был не местный, а иностранец, хотя по-английски говорил очень хорошо, почти без акцента. Скорее всего, француз, лет сорока — сорока пяти, определил Степан.

— «Лаки страйк» вас устроит? — предложил Юрьев, нашаривая в кармане мятую пачку. Он с некоторых пор предпочитал американские сигареты.

— Да, вполне. Благодарю вас, сэр.

Они закурили. Степану почему-то не хотелось покидать собеседника: чем-то он его заинтересовал, да к тому же и спешить ему было некуда — все равно возвращаться в Йоханнесбург предстояло только завтра днем.

— Могу я спросить, откуда вы родом? — затянувшись, вежливо поинтересовался незнакомец. — Судя по выговору, вы в стране недавно.

— Мне трудно теперь ответить, — насторожился Степан. — Родился я на чужбине, в лагере для перемещенных лиц… в Австрии. А родители из Латвии.

Незнакомец кивнул. Говорить было больше не о чем. Они распрощались, и Юрьев двинулся дальше по шоссе. У развилки, где ему надо было сворачивать направо, на грунтовую дорогу, тянущуюся к винограднику, он подумал, что стоило бы оставить французу всю пачку, и оглянулся. Француз стоял около своего джипа и курил.

И вдруг из ночной мглы на француза ринулись три черные фигуры, на ходу развернувшись веером и напав на француза с разных сторон. Степан оторопел и подумал, что лучше бы делать отсюда ноги, но клубок черных фигур вдруг распутался, и опять стал виден силуэт француза — тот теперь стоял на коленях или на корточках, Юрьев точно не смог рассмотреть. Француз, пошатываясь, поднялся на ноги, и негры снова бросились на него.

«К черту!» — мелькнуло в голове у Степана, и он помчался обратно к джипу, вдруг поняв, что просто не может бросить в беде человека, с которым его на пустой африканской дороге объединил короткий разговор ни о чем.

Что ж, двое европейцев на троих нападавших — расклад приемлемый. Юрьев бесшумно подскочил сзади к одному и ударом ноги в спину отшвырнул его от упавшего на колени француза, оттолкнулся от тяжелого тела как от прыжкового трамплина и метнулся к другому. Прямо перед ним оказалось потное антрацитовое лицо с толстыми губами и сверкающими во тьме белками. Несильно размахнувшись, Степан нанес кулаком удар прямо по широкому носу и сразу после этого ребром левой ладони рубанул противника по грудной клетке, надеясь сбить с дыхания. Но в этот момент сам почувствовал сильную боль в боку и невольно опустился на одно колено. Все-таки этот чертов негр его достал, нашел брешь в обороне. Но удар был нанесен явно не кулаком, а чем-то твердым и узким… И тут Степан, озверев от боли и от сознания допущенного им промаха, перехватил противника за правое запястье и, приподнявшись, дернул негра за руку вперед и вверх, заставив его перегнуться пополам, и взял «на рычаг». Так и есть: в завернутой за спину руке блеснул пистолет.

Подмяв под себя негра, он бросил взгляд на француза. Тот двигался как балетный танцор — длинными и короткими прыжками-перебежками с разворотом, так что в воздухе только мелькали его ноги. После одного такого прыжка оба негра разбежались от него в разные стороны, как перепуганные кошки. Такого стиля рукопашного боя Юрьев еще не видел, хотя пришлось ему овладеть и дзюдо, и карате, и боевым самбо. Но тут на нем с двух сторон повисли поднявшиеся с земли двое негров, и в этот момент Юрьев взвел курок «люгера» — трофей оказался хорошо ему знакомым немецким пистолетом — и начал стрелять одиночными по темнеющим в серой мгле живым мишеням. Один рухнул, как сброшенный с грузовика мешок с картошкой, а другой, тот, что был послан им в нокдаун, получил пулю в затылок и затих, обхватив голову обеими руками, точно силился затолкать обратно в череп кроваво-черное месиво. Степан, пошатываясь, расправил плечи и обернулся.

Незнакомец, стряхивая пыль с растерзанного пиджака, легкой, точно скользящей походкой подошел к Степану и одобрительно похлопал его по спине.

— Хорошая стрельба, приятель, очень хорошая! — с учтивой невозмутимостью похвалил он Юрьева. — Я ваш должник.

— Кто они? — кашлянув, хрипло спросил Степан.

— Ночные крысы. Диверсанты… из ангольских повстанцев. В этих местах они готовы напасть на любого белого.

Юрьев усомнился, что на автобусной остановке на пустой дороге ангольские партизаны станут поджидать «любого белого», но не сказал ни слова. Незнакомец его заинтересовал: этот француз явно был не тем, кем хотел казаться.

— Где вы научились так драться и… Я видел, как вы убили этого громилу. Не целясь — и точно в лоб. Где? Неужели в Австрии?

Юрьев не сумел разобрать все, что сказал француз, но общий смысл вопроса был ему понятен.

— Я учился… в полицейской школе.

— В австрийском лагере для перемещенных лиц? — Француз затянулся, и Степан заметил тронувшую его губы легкую ироническую улыбку. Этот чертов француз словно читал его мысли…

— Я бежал из Советского Союза, — неожиданно для самого себя произнес Юрьев. — А стрелять и драться меня научили в школе милиции. В Ленинграде.

Француз кивнул и продолжал задумчиво курить. Он явно не спешил. Интересно, кого же он поджидал здесь? Но спросить Степан не решался. Он глянул на часы: половина одиннадцатого. Ему надо спешить на ферму к немцу. И вдруг его точно ударило током: какого же он дурака свалял, что так и не снял с руки свои старые часы «Победа». Да ведь по ним его бы сразу вычислили! Он сунул левую руку в карман, как бы ища что-то.

Француз протянул руку.

— Этьен Башар. Майор Иностранного легиона Этьен Башар. Я назначил тут встречу с нашим человеком, который должен был передать мне сведения о передвижении ангольских партизан. Но что-то он сильно задерживается. У нас в таких случаях говорят: если я буду сильно опаздывать — скорее всего, меня убили.

Иностранный легион! По отрывочным сведениям, почерпнутым из лекций в школе милиции и из каких-то книг, Степан смутно помнил, что это французская военизированная организация, объединяющая наемников, «солдат удачи», за деньги воюющих в разных уголках света. Неужели это его шанс? И он услышал конец вопроса, заданного ему Этьеном Башаром:

— …не хотите записаться в Иностранный легион?

Ему предлагают вступить в Легион! Да кто же возьмет его — беглеца без документов, нелегала в чужой стране, из которой еще нужно каким-то образом выбраться? Разве захотят французы возиться с ним, черт знает кем, когда к их услугам, должно быть, толпы желающих завербоваться законных эмигрантов из Европы и Азии? Нет, конечно нет… 

— Я… не знаю… — выдавил Юрьев. — У меня нет документов.

Он повернулся и поискал взглядом сумку, которая валялась где-то на дороге.

— Ну, документы не проблема, дружище, — усмехнулся Башар. — Скажу вам, что командование Легиона обычно не обращает внимания на такие мелочи. Главное — человеческий материал. А вы, я смотрю, будете во сто крат лучше многих новобранцев Материнского полка. Такие, как вы, могут составить гордость Легиона. Вы где живете?

— В Йоханнесбурге, — ответил Степан, все еще не веря в свою фортуну.

— А тут по делам?

— Да, до утра. Мне надо кое-что передать хозяину виноградника, который в полумиле отсюда…

— Герру Рихтеру? — Этьен Башар проявил удивительную осведомленность. — Прекрасно, тогда послезавтра, в понедельник, зайдите после обеда во французское консульство. Это на Конститьюшен-авеню… Спросите Анри Бенуа — это наш военный атташе, скажете, что вас к нему направил Этьен Башар. Назовите свое имя. Я завтра позвоню ему и предупрежу о вашем визите. — Он подошел к джипу, встал в сноп яркого света от левой фары, вытащил записную книжку и вопросительно поглядел на Степана: — Так какое имя?

Степан хотел было назвать имя и фамилию, которые значились в фальшивом удостоверении перемещенного лица. Но передумал. Из глубин памяти вдруг выплыл кусок какого-то то ли американского, то ли югославского фильма про ковбоев и индейцев. Одного из героев там звали Джо Долан. Джо Долан… А что, звучит!

Башар аккуратно записал два коротких слова и хмыкнул:

— Джо Долан… Что ж, типичное русское имя, — и, закрыв книжечку, убрал ее во внутренний карман пиджака. — Вот и славно, мсье Долан. Прощайте, друг мой. Возможно, даст бог, еще свидимся.

Степан так и не узнал, кого ждал и не дождался ночью на пустынной дороге в сельской глуши Южно-Африканской Республики майор Иностранного легиона Этьен Башар. Но короткая стычка с ангольскими бандитами и три трупа, оставшиеся лежать в придорожной пыли, неожиданно открыли новую захватывающую главу в его жизни.

 

Глава 8

Заработанных за месяц на поденщине в порту денег Юрьеву едва хватило на авиабилет до Марселя, куда его, с рекомендательным письмом, направил французский военный атташе. Блаженствуя, расслабившись в кресле «боинга», он цедил глоточками дешевый «эр-франсовский» бренди и размышлял о том, кем ему предстоит стать — парашютистом, танкистом или снайпером в одном из экспедиционных контингентов в Африке, или Полинезии, или черт знает где еще… Скользящие по проходу с недежурными улыбками миленькие стюардессы что-то предлагали, о чем-то спрашивали, но не понимающий французского Степан только молча мотал головой и возвращался к своему бренди и к раздумьям. В армии ему служить не довелось — ведь сразу после милицейской школы он пошел работать в ментуру — и представлял специфику своих будущих занятий в тренировочном лагере довольно смутно. Единственное, что он действительно умел — и неплохо, так это стрелять. Ну что ж, на стрельбе, наверное, можно будет и остановиться, сказал он себе. Бренди начинал действовать, и только что ясный и цепкий мозг подернулся приятным туманцем. Он успел поймать себя на том, что пьет теперь, как истинный европеец, глоточками, и тут туман в голове загустел, Степан откинулся на спинку кресла и провалился в блаженную пучину сна, в которой утоцули'разноязыкие попутчики, улыбчивые стюардессы и льдистые глыбы облаков за иллюминатором…

Попав на сборный пункт Иностранного легиона в Обани, городке недалеко от Марселя, Степан успешно прошел «вступительный тест» — медицинский осмотр, кросс по пересеченной местности — два с половиной километра надо было пробежать за 12 минут — и еще полсотни приседаний, столько же отжиманий от пола, подтягивание на турнике… В общем, такая вот муть, с которой он без особого напряга справился на отлично и почему-то поразил инструкторов, которые восхищенно лопотали вполголоса и цокали языком, оценивая показанные новобранцем Джо Доланом результаты.

А потом началась рутина строевой, боевой и тактической подготовки в тренировочном лагере. Тяжелее всего оказались занятия на местности — десятикилометровые марш-броски, десантирование с вертолета, ориентирование на незнакомой местности, преодоление опасных для жизни препятствий… Первые две недели он жутко уставал, к концу дня валился на койку замертво и тут же засыпал, иногда даже не имея сил сходить в столовку на ужин. Прыгать с парашютом, впрочем, ему было в новинку и интересно, а уж когда он получил автомат «фа-мас», и вовсе воспрял духом. И в первый же день на полигоне поразил высокую комиссию из штаб-квартиры Легиона, выбив при стрельбе с трех дистанций из 1000 очков 995. Джо Долана вызвали на беседу в командирскую палатку и через английского переводчика предложили до окончания срока учебной подготовки зачислиться во второй парашютно-десантный полк и подписать пятилетний контракт.

Остров Корсика, на котором базировался его полк, был сплошь покрыт лесистыми горами и овражистыми долинами, абсолютно не приспособленными ни для выброса десанта с полной боевой выкладкой, ни для быстрых перемещений, да и в горах Юрьеву довелось до этого побывать только один раз — на Домбае три года назад, но там он не столько лазал по горным склонам, сколько жарил с Васькой Макеевым шашлыки да жрал водку.

Со стрельбами было куда проще — здесь, пожалуй, единственную техническую проблему представляло для него только то, что стрелять курсантов обучали не со стационарной позиции, а на марше, когда уставшие от тяжелой ноши руки подрагивали, пальцы не слушались и ноги подгибались от усталости. «Запомните, — повторял им инструктор, рослый мордатый негр, черный как уголь. — Война — это на семьдесят процентов бег, на двадцать процентов — игра в прятки и только на десять процентов — умение прицельно стрелять». Руководил тренировочными стрельбами из снайперской винтовки так называемый «тирёр д’элит» — «элитный стрелок». После первых трех занятий он отвел Джо Долана в сторонку и тихо, чтобы не услышали другие курсанты, предложил ему «бросить эту ерунду» и перевестись в шестую десантную роту для выполнения боевых задач. На что Степан Юрьев — Джо Долан с радостью согласился.

Так буквально через три недели — вместо положенных четырех месяцев — курсант Долан стал полноправным бойцом Иностранного легиона.

Сержант Джо Долан прослужил в Иностранном легионе в общей сложности десять лет, заработав кругленькую сумму и французское гражданство. В его боевой биографии было участие в пятнадцати спецоперациях в Центральной Африке, Французской Гвиане и в Афганистане в конце 1983 года. К моменту ухода из Легиона он получил специальность старшего инструктора по спецоперациям и прошел универсальную разведывательно-диверсионную подготовку. Его научили выживать в различных климатических условиях, маскироваться на местности до полного слияния с естественным ландшафтом, бесшумно снимать часовых, незаметно минировать любые объекты — от малолитражного автомобиля до военной базы, убивать людей голыми руками. В одной из последних операций в Южной Америке он получил пулю в живот, чудом выжил — и в конце концов решил, что с него хватит.

Пяти лет не дослужил Степан Юрьев до полагающейся легионеру пожизненной государственной пенсии. Но в его жизни вновь произошло событие, определившее всю его дальнейшую судьбу. Как-то на корсиканском пляже рядом с сержантом Доланом оказался веселый веснушчатый британец лет пятидесяти. Неожиданно разговорившись с сержантом о том о сем, англичанин пригласил его вечером в бар, где после трех стаканчиков виски признался, что является сотрудником одной лондонской фирмы, которая предлагала отставникам Иностранного легиона выгодные заказы особого назначения.

— Какого? — насторожился Джо Долан, сразу поняв, к чему клонит его говорливый собеседник.

— В основном нашими заказчиками являются американцы и итальянцы, — уклончиво ответил Билл (так звали англичанина). — Они готовы платить хорошие деньги за предлагаемые услуги. Очень хорошие деньги. Не то что в Легионе. Вот вы, сержант Долан… Ну скажите, какие у вас здесь перспективы? На пенсию, которую вам будут платить в Легионе, вы сможете купить себе на старости лет разве что крошечный домик на Лазурном Берегу или яблоневый садик в Нормандии — не более того. У нас вы станете миллионером! Не скрою, мне вас рекомендовали. С вашей квалификацией и опытом работы в Африке, Латинской Америке… И еще финансовый фактор, который нельзя упускать из виду… Вы будете получать раз в пять больше, чем в Легионе. И это только сначала. Само собой, полная медицинская страховка на случай ранения. Со временем вам предложат контракт на обучение курсантов в одной из стран третьего мира.

— Как я могу убедиться в гарантиях? — прямо спросил сержант Долан.

Билл улыбнулся:

— Вопрос делового человека. Что ж, кое-какие документы я могу вам показать прямо здесь. Но, думаю, вас больше убедят свидетельства людей, которых вы знали по службе в Легионе. В Лондоне вы сможете побеседовать о нашей фирме с лейтенантом Морисом или с капралом Петреску. Помните таких? Они уже несколько лет сотрудничают с нами после отставки. Я предложил бы вам такой план…

* * *

Сержант Долан взял недельный отпуск и улетел в Лондон. Вернувшись из Англии на Корсику, он сразу подал рапорт об увольнении из Иностранного легиона, перевел все свои накопления в швейцарский банк «Креди насьональ де Женев» и отбыл обратно в Англию.

А через месяц он по тайным каналам английской разведки МИ-6 был заброшен в Никарагуа, где выследил и убрал человека, о котором ему сообщили только имя, места его появления и особые приметы. Джо Долан воспользовался хорошо знакомой ему по секретным операциям Легиона складной пластиковой винтовкой немецкого производства и оптическим прицелом с прибором ночного видения. Его первая спецоперация прошла настолько успешно, что через два месяца, вопреки действовавшему в этой английской конторе правилу использовать одного и того же киллера только раз в полгода, ему поручили отправить на тот свет колумбийского наркобарона, контролировавшего торговлю героином в северной Мексике. То, что ему сообщили род занятий его очередного «клиента», свидетельствовало о высоком доверии, которое оказали Джо Долану его нынешние хозяева.

Юрьев-Долан никогда не отказывался от предлагаемых заданий. Разговор с англичанином Биллом задел некую чувствительную струну в его душе: он задался целью, стать богатым человеком, понимая, что этого можно добиться только чистой работой без срывов. И заказы посыпались на него как из рога изобилия. Работать на тайную контору было куда опаснее, чем служить в Легионе: теперь он зависел от длинной цепочки посредников-партнеров по той или иной операции, которых, как правило, он лично не знал или знал лишь понаслышке. Но чутье охотника, обостренное двумя полученными ранениями и почти инстинктивным ощущением опасности, его не подводило никогда, даже при том, что охотиться теперь ему нередко приходилось вслепую, когда он не знал ни имени, ни адреса, ни даже лица «объекта» и определял местонахождение своей будущей добычи по каким-то косвенным признакам, на ощупь. Он не удивился, когда однажды к нему поступил заказ на «гражданское» убийство. Речь шла об устранении крупного политического деятеля в одной восточноевропейской стране, и он твердо знал, что справится с заданием. И справился.

Так Сержант — теперь его старое воинское звание прилипло к нему оперативной кличкой — приобрел новый статус, о котором не мог даже помечтать еще каких-то пять лет назад. Размеры его гонораров росли, а репутация снайпера, не знающего промахов, укреплялась на трех континентах. А в 1985 году ему предложили стать инструктором в секретном лагере по подготовке командос в джунглях Южной Африки. Сержант назначил приемлемую, на его взгляд, цену и, когда заказчики, попытавшись было вяло возражать, согласились, не раздумывая подписал двухлетний контракт. Объявленный Интерполом в международный розыск, он нуждался в длительной передышке, в уходе «на дно». Возможно, за эти два года о нем забудут и перестанут охотиться за ним на всех континентах…

Прилетев в Йоханнесбург, Сержант отправился в портовый квартал и зашел в бар гостиницы «Голден краун», некогда приютившей его в этом городе. Он заказал бокал немецкого рислинга и узнал у говорливого бармена, что старики Девятинские давно умерли, продав перед смертью свой бизнес Вальтеру Рихтеру, владельцу крупных виноградников в семидесяти милях от города…

Сержант допил вино, расплатился и вышел. Он, конечно, и не надеялся застать добрых старичков в живых.

Но на душе у него почему-то стало тяжело, точно он ждал или надеялся на теплую встречу после стольких лет, а надежды растаяли как дым… Единственный человек, с которым у него в чужой, непонятной стране возник — или это только была видимость? — теплый человеческий контакт, умер, не дождавшись ни возвращения беглеца из Советской России, ни возврата когда-то одолженных ему денег.

Он вспомнил, что в далеком и, как теперь казалось, покинутом уже навсегда Ленинграде осталась могила матери. Он вспомнил Наталью, которую любил до самозабвения и на которой мечтал жениться. Вспомнил уже стершиеся из памяти лица сослуживцев по Ленугро — и понял, что остался совсем один в огромном неприветливом и не вызывающем доверия мире, где его единственной верной подругой остается снайперская винтовка.

Что ж, раз так распорядилась судьба, он не будет роптать. Джо Долан еще повоюет, еще поохотится!