Глава 1

Первое, что я почувствовал, проснувшись утром 13 июня 20ХХ года примерно в 6.30 по московскому времени — это невообразимую легкость и нежнейшую гармонию. Меня буквально распирало от новых вкусных ощущений. Какая-то очаровательная непривычная радость пропитала меня всего, какое-то неиспытанное доселе чудесное наслаждение наполнило каждую клеточку моего тела и разума. Я ощущал себя прозрачным, легким, практически невесомым и необыкновенно счастливым и беззаботным. Эйфория от обыкновенного будничного утра до глубины удивила и потрясла меня; нежась в кровати еще какое-то время и прислушиваясь к странным, светлым и неожиданным ощущениям, я вдруг поймал себя на мысли, что так и продолжаю лежать с закрытыми глазами. Клянусь, я обычно открываю глаза, когда просыпаюсь, как все, всегда и везде, просыпаясь, открывают глаза, но сегодня…

Как часто мы не замечаем привычных действий, совершаемых ежедневно, ежеминутно, ежесекундно, ежемгновенно, если хотите. Обыкновенный вдох или, допустим, выдох, мы делаем много-много раз на дню, миллионы вдохов и выдохов в год, тысячи в сутки, десятки в минуту, эти привычные действия, вдох и выдох, становятся рутиной, обыденностью, незаметной составляющей физиологического процесса под названием жизнь. Или, например, другое обыденное действие взрослого полноценного человека — шаг, из той же оперы: делая тысячи шагов в сутки, ты относишься к ним, к шагам, как к само собой разумеющимся гаджетам человека. Порою в рутине или в круговерти жизни ты попросту забываешь о существовании этих привычных процессов. Ты не замечаешь их, практически не осознаешь всю важность этих элементарных функций человека, ты привык, ценность их поблекла и растворилась в кипе выдуманных проблем и дел. О, если б могли мы помнить свой первый вдох, который совершаем при рождении, холодный, режущий нежную плоть легких, колючий прогорклый воздух земной атмосферы… Но мы этого не помним — забыли напрочь.

Я замер и вдруг понял, что мои глаза не открывались. Никак. Никакими мысленными командами, никакими уговорами и угрозами…

Какое-то время, обескураженный от такого факта, я продолжал лежать без движений. Перечислить все мысли, которые забегали, завертелись, заметались во мне нереально. Клубок, переплетенных подозрений, предположений, вопросов без ответа, туманных догадок и страшных предчувствий катился на меня во мне же самом, вероятно, поднимался к горлу тугим упругим комком змей-сомнений, сдавливал моё дыхание, практически душил и пугал. «Фу-у-у», — закричал я от возбуждения и, вынув руки из-под одеяла, в крайней степени волнения прислонил их к тому месту, где по обыкновению у меня, как и у всех людей, находятся глаза… А-А-А! Их там не было! То есть совершенно не было глаз, не было даже намека на них или какого-либо следа их былого присутствия. На месте глаз была абсолютно ровная поверхность кожи, гладкая, без шероховатостей или затянувшихся послеоперационных швов. Я сел на кровати и, повернул голову к окну, и окончательно убедился, что тьма, которая окружала меня теперь, ничуть не рассеивается от утреннего света. Маслянистые шарики по прозвищу «глаза» куда-то пропали. Какая-то неведомая сила, какое-то необъяснимое явление утащило два моих чудных серо-зеленых кругляшка. Я тщательно ощупал своё лицо и место, на котором прежде располагались мои глазоньки. Мне грезилось, что возможно они как-то провалились внутрь головы на самое дно черепа, а дырочки за ночь заросли. Под кожей на месте глаз не ощущалось никаких яблочной формы сгустков. На месте глаз была ровная, ничем не примечательная поверхность и в это сложно было поверить, но это было так. Глаз не было, ни одного. Тщательно исследовав голову со всех сторон, я не обнаружил маслянистых друзей зрения нигде, их не было ни на затылке, ни за ушами, ни на подбородке. Вам кажется, что я рехнулся? В чем-то вы будете правы, я чувствовал себя совершенно по-идиотски, снова и снова ощупывая себя, разыскивая на своей голове, шее и даже теле собственные пропавшие глаза, что может быть глупее? Холодный пот разочарований несколько раз окатывал меня с головы до пят. Мальчики мои, маслянистые поганцы зрительные шарики пропали, они исчезли, не оставив мне даже прощальной записки или письма. «Фи-и-и-и», — сказал в тьму комнаты мой посеревший, осунувшийся от плохих вестей голос. Руки предательски задрожали.

На ощупь я разыскал разбросанную по полу вчерашнюю одежду. Брюки тут, футболка слева, почти под кроватью… Носки пришлось надеть вчерашние: искать свежие, не было ни времени, ни желания. Встал, сделал три неуверенных шага в сторону зеркала.

Зачем я к нему иду, к этому зеркалу, и что я там увижу, я же ничего… Ах, нет, не паниковать, не суетиться и не плакать. Хотя какое там плакать, глаз-то нет, и захочешь, не поплачешь. Так, с зеркалом можно попрощаться. Глупая привычка чуть, что смотреться в зеркало, вот теперь кирдык вредной привычке, смотреться-то нечем, ни одним глазком, ни полглазиком. Горько усмехнулся во тьму, новоиспеченный безглазый ворчун. Где же мой телефон? Так-так-так — соображал я, стоя в темноте комнаты. Вернее будет сказать, что это только я был в мнимой искусственной темноте, а комната, вероятно, была наполнена зыбким утренним светом. Ах да, телефон в куртке, а куртка на вешалке. В кромешной тьме, временами опираясь на стены, я поковылял в прихожую за мобильником. Натыкаясь на валяющиеся кругом вещи и едва не упав, напоровшись на стул, я-таки успешно добрался до вешалки. Вот он, мой родной мобильный телефон, ну и ладушки. С телефоном в руке я без приключений прошел на кухню. Вот в такие сложные сволочные моменты понимаешь всю прелесть введенных в автоматический набор номеров. «Паскудники, — выругался я в темноту, проклиная никого и всех сразу, — куда маслянистые шарики-то мои пропали?».

Так, что ж там у меня вбито? Морозов номер один, девица, с которой я встречаюсь последние полгода Катя-Костля номер два, на тройке работа, на четверке банк, на пятерке… Че ж на пятерке-то? На шестерке то ли брат, то ли мать. Звонить начальству — Морозову, — или непосредственно на работу Сержу Жохову смысла не было. Ну что я им скажу: пропали глаза, на работу сегодня не приду? Не смешно. Маму тоже расстраивать не хотелось, тем более что я, как ни силился, не мог вспомнить, то ли я только собирался, то ли действительно ввел ее номер. Ну и услышать от неё в итоге пару ласковых — ты бы еще голову потерял, — мне не хотелось. Брат, старший брат, ему! Так, не глядя, жму — шесть. Показался мне вечностью набор мегафоновского номера — тырк-тырк-тырк, тырк-тырк-тырк. Д-у-у-у-у, ду-у-у-у-у, ду-у-у-у-у-у-у — длинные гудки: не берет свин, опять от судебных приставов прячется. «Посмотри на мобильник, братанька, — мысленно умолял я старшего брата, — стрикозёл, ты-то можешь посмотреть, кто тебе звонит»… Трубку так и не подняли. Далее с тем же никаким результатом шли: Катя-Костля, Жохов с работы, банк, наконец, мой начальник и по совместительству друг Макс Морозов. Возможно, я путаюсь в последовательностях набора номеров. В панике я вызывал то одного, то другого, то третьего, то выборочно, то по очереди, то хаотично — результат был неизменен.

Растерянный, я, то кругами бродил по кухне, то вновь садился на табурет, то вслух ругался, то проклинал тех, кому звонил, то гомерически смеялся в темноту. То начинал говорить нараспев, и речь моя волшебным образом перерождалась в протяжный высокохудожественный вой, ну наподобие церковных песнопений. Я выл сочиняемые на ходу мобильные молитвы (мобильные потому что я выл их в телефон), обращенные к молчащим абонентам. Это был плач человека, физически лишенного способности лить слезы — и они хлынули аудиопотоком, наполняя кухню щемящим грустным тембром звучащих в тишине аудио слез. Вой понимался под потолок, и там закручиваясь воронкой синусоид, разлетался резонирующим дрожанием сквозь стены дома. Пульсируя, звук улетал в пространство вселенной, разнося по округе боль и бессилие, граничащие с самым глубоким отчаянием, которое только способно возникнуть на земле.

Ничего не помогало. Не знаю, сколько бы продолжался этот неистовый спектакль одного лишенного глаз актера, пока я не наступил на фарфоровую плошку с кошачьей едой. «Васенька, а где же Васенька?! — взметнулось в заплаканном сознании, — Васенька-Масенька-Васенька-Масютка, — Масюта, мась-мась-мась — запричитал я, — Кот Васенька, вечно голодный Васенька, он-то где?! И под ноги с утра не бросается… У него-то, поди, глаза на месте?»… Осипшим от внутренних слез голосом я продолжал настойчиво звать питомца: «Вася, Васенька!.. Кис-Кис! Вася! Ва-сень-ка! Ося-Ося, еврейский котенок, где же ты? Ося, Ося, Ося, Осенька! Ося-Ося-Ося. Смырс ко мне!». В ответ из глубины комнаты послышалось сдавленное, хриплое, едва слышное «мяу»…

Налетая на углы и невидимые теперь предметы, я бросился навстречу кошачьему хрипу. Эх, Васенька-Васенька, — будь у меня глаза, я, возможно, всплакнул бы повторно за этот день, идя навстречу своему молодому, замечательному, родному коту. Я быстро нашел его. Он был на кровати, запутавшимся под одеялом. Родной мой Смырс! Взял животинушку на руки и прижал к груди, осыпая лохматую мордочку поцелуями. Освобожденный от оков одеяла кот благодарно замурлыкал. Ур-р-р-р-р, ур-р-р-р-р. Боже, какую радость может доставить обычный среднерусский кот в такой вот сложный трагический момент! Но, едва Васенька прикоснулся ко мне, я понял. Мои глаза, если можно так выразиться, открылись…

Кот, прижатый к моей груди, нежно мурлыкающий, скорее походил на лохматую довольно короткую и толстую змею, а не на домашнего четвероногого зверя. Он был жив, вне всякого сомнения, и глаза его были на месте (это я почувствовал лобызая Васину мордочку), но… У него не было лап, то есть абсолютно не было лап. Голова, хвост, туловище, уши, глаза, даже усы были на месте, а вот лап не было. Ни одной пары. Ни передних, ни задних. Так вот почему он с утра не путался под ногами и смиренно лежал под одеялом!

Ё-маё, думал я, загадочная пропажа глаз всего лишь вариант в головоломке со странными исчезновениями, причем не самый худший, ведь у кого-то, возможно, исчезли ноги, а может и вместе с руками, как у кота… Видимо поэтому они не могут ответить на мои звонки, поднять трубку или позвонить мне… Если подобное пропадание частей организма у меня и даже у кота, то скорее всего, и там за порогом моей квартиры что-то не так. Впервые за это утро я задумался об этом. Размахнувшись, я швырнул мобильник об стену, несчастный механизм глухо бзднул крошками пластмассы, потонув во тьме.

Без особых проблем натянул кеды и куртку, с большими накладными карманами. Вышел на улицу. Возможно, ли объяснить логику моего поступка? А вы бы что делали? Так и сидели бы в квартире с безногим котом и бесполезным молчащим телефоном? Вот то-то и оно, дома ловить было нечего. Движение — вот основа жизни, её непреходящие соль и смысл.

Улица встретила нас гулкой тишиной и запахом дыма. Тишина прозрачная, глубокая, всепоглощающая. Не пели птицы, не рычали машины, не плакали дети. Слабый ветерок прошелестел в листве ближайшего дерева. В правом накладном кармане куртки безногий кот, довольная сытая «псина» мырлыкала засыпая. Боже, как приятно шагать с котом в кармане, вдыхая утренний свежий воздух, вслушиваясь в оглушительную странную тишину. Что с нами будет?…

Направление движения то, чему в обычной жизни придаешь так много значения и смысла то, что определяет конечный пункт твоего пути. Конечный пункт? Какой гребанный конечный пункт может быть в мире, в котором у людей исчезают глаза, а у котов ноги, в котором в подозрительной тишине пахнет дымом, не поют птицы, не галдят дети и не рычат двигатели автомобилей. Недолго думая, я повернул в центр города, туда, где, мне казалось, я смогу найти ответы на мучившие меня вопросы и подозрения, смогу получить необходимые мне объяснения, узнать, учувствовать, понять, принять или отвергнуть их. Влево, я шагнул влево, туда, где раскинулась аллея Героев Великой Финансовой Депрессии с пирамидальными аккуратными тополями, стрижеными газонами и стилизованными под старину чугунными лавочками. Увижу ли я еще когда-нибудь это великолепие простодушного городского ландшафта, черт его знает…

Через несколько минут я уже чувствовал под ногами искусственную брусчатку. Испытывая чувство маленькой победы, я искренне порадовался тому факту, что аллея никуда не делась, одинаковые стандартные выбоины камней под ногами остались прежними. Запах липового цвета дурманил, убаюкивал и даже успокаивал. Внезапно, боже ж мой, сколько раз мне теперь придется что-либо почувствовать внезапно, смогу ли я когда-нибудь привыкнуть к кромешной тьме, которая давила на меня со всех сторон, — я услышал приближающийся топот. Как ни странно, этот неожиданный тусклый дробный звук вызывал во мне панический страх, и растущее беспокойство. Быть слепым не так весело, как вам может показаться с первого взгляда…

Странный прыгающий топот слышался, не пойми, с какой стороны: сначала казалось, что он доносится со спины, теперь переместился правее, а затем непонятно как оказался спереди. Глухой пугающий топот чего-то небольшого приближался, и это были не ноги, а что-то другое. Тревога росла, как на дрожжах. В сторону, надо отойти в сторону, инстинктивно ускорив шаг, я стал искать лавочку, «лавочку спасения». Будь я на лавочке… Я болезненно встретился с муниципальной урной — быр, чему только не обрадуешься сегодня — О, УРНА! В шаге от урны она — лавочка спасения. Топот был уже в каких-то метрах от меня. Это был поистине многоголосый, сочный и в крайней степени неприятный звук, он напоминал мне интер-шум табуна лошадей, но, может быть, каких-то супермаленьких лошадушек, каждая их которых весила не более полутора-двух килограмм. Или напоминал звук падающего на пол ребенка, или пакета с едой из супермаркета, или… Множество бык-дык бык-дык звуков вразнобой покрывали большую площадь вокруг меня забравшегося с ногами на лавочку. Теперь явно ощущалось слаженное движение «стада» скачущего в одном направлении, не то чтобы быстро, однако и не медленно. Забравшись на лавочку, заплелся в позу эмбриона, поджав под себя ноги и закрыв руками и коленями голову. Невыносимый топот забухал буквально у меня под носом. Бык-дык бык-дык бык-дык. Меня реально затрясло от страха. Что же там такое катилось, прыгало и ударялось о землю, поднимая пыль и пугая меня, лишенного зрения, лишенного достоверной документальной информации? Я окончательно потерялся в этой тяжелой и пугающей атмосфере окружающего меня топота и невидимой ныне суеты… ХРЯСЬ — неожиданно один из этих прыгающих невидимых объектов очутился рядом со мной на лавочке. Я не мог ошибиться, оно упало на лавочку рядом со мной. Замер, стараясь не издать ни единой ноты звука, ни одной лишней молекулы запаха, ни одного случайного движения. Столько можно находиться в таком состоянии полного окоченения, если учесть, что и дышать я давно перестал. Любопытство — вот вечный двигатель человечества, что преподаватели в университетах называют катализатором науки и прогресса. Я трясущейся правой рукой приближался в пространстве к неизвестному гостю на лавочке… Что это? Волосы что ли, на чем-то круглом — в мгновение меня передернуло от отвращения, судорожно с омерзением отбросил от себя то, что тысячью топов прыгало вокруг меня и колоссальным табуном уносилось куда-то в глубь города… Это были человеческие головы! Тупым ноющим отвращением наполнилась моя грудь, страх выбил из покровов тела липкий холодный пот, тошнота подкатила к самому горлу. И не в силах сдерживаться я проблевался за лавочку.

Головы словно адовы мячики катились и прыгали вокруг меня, табуном поднимая пыль с брусчатки, сминая траву, налетая на фонарные столбы, урны и лавочки аллеи. По меньшей мере, их можно было бы насчитать не менее тысячи, отделившихся от туловищ голов, будь у меня глаза, да только глаз у меня не было. В оцепенении я просидел на лавочке несколько минут, а может и целый час.

Кто сможет мне объяснить, что все это значит? Кто?! Было возникшая тяжелая агония в мыслях не найдя рассудительной опоры покосилась на тоненьких соломенных ножках и подвернув хлипкие коленочки со всего размаху упала на мраморный фундамент рассудка, разлетевшись миллионом глиняных крошек. И что не говори слепой человек в отношении стресса намного устойчивей зрячего, психика, что ли меняется от слепоты, становится, как сталь, жесткой и непробиваемой.

Еще раз прислонил ладони к тому месту, где раньше находились мои глаза, будто рассчитывая найти их на своем привычном месте. Ровная гладкая кожа и никакого намека на прятавшиеся под кожей глазные яблоки, ни одного шрама, прокола и шероховатости, чистая гладкая кожа. Глаз не было. Зато был родной безлапый кот в кармане, пустые беззвучные улицы, ах, да и табун намедни пропрыгавщих мимо меня человеческих голов. Можно сказать в этом уравнении с множеством неизвестных уже присутствовало несколько более-менее внятных величин. Сложная шахматная партия, кроссворд, головоломка, буриме в котором не ясен, ни ответ, ни вопрос, есть только крохотный пул разрозненных субъектов, — разгадав соотношение которых, друг между другом, откроешь то самое главное знание — ответ, зашифрованный в переплетении как бы несвязанных между собой случайных элементов. Не люблю я эти буриме, а особенно тех, кто их придумывает.

Был ли день или вечер или навечно застывшее, как на стоп кадре, утро — кто знает? Если там, в квартире я был уверен, что проснулся утром, то здесь, на аллее, засомневался во времени суток. Мне казалось, немного припекало солнце, но каким было это солнце и было ли оно вообще? И не было ли на солнце моих глаз? А может мои сбежавшие маслянистые шарики и есть нынешнее солнце, двойное? А? Каково? Вместо солнца наверняка висят в небесной пустоте два моих серо зеленых маслянистых приятеля-шарика и молча, ухмыляются моему растерянному состоянию, издеваются гады! Чувство юмора реаниматор, что надо. Чуть придя в себя, я осторожно, словно боясь замочить ноги в пляшущих по земле человеческих головах, коснулся подошвой кед земли. Встал. Уверенность потихоньку возвращалась ко мне, кот, о котором я совершенно забыл, замурлыкал в кармане, напомнив о себе. Кот, несчастный обезноженный кот вселял в меня надежду. Он был для меня примером мужества и отваги! О, мой короткошерстный среднерусский кот, пою во славу тебя! Молю всевышнего за то, что послал мне тебя! О, замечательный мой героический кот! Сунув руку в карман, я погладил кота, за ушами, по мордочке и возле глаз в области висков (его любимое место), ну и чуть по спинке. Мастерски извернувшись, Васенька цапнул меня за руку. Ну и обормотище, без лап, а все туда же чуть что цапать зубищами своими, ну уж теперь зато не царапнешь. Вот она настоящая любовь, кот, так ты платишь мне за мою доброту, за моё восхищение и благоговение тобой, зачем тебе эта бессмысленная война, в ответ я без злобы ущипнул кота и быстро вынул руку из кармана. Я продолжал свое движение к деловому центру города. Мне было странно чувствовать такую слаженность движений, такую безупречную ориентацию в пространстве тьмы, мне казалось, что человек слепой коим сейчас я и был, должен передвигаться медленнее и осторожнее. К черту осторожность, плевать на все, мысленно установил статус «мчусь в город с закрытыми глазами» («в город» — так говорят жители окраин, отправляясь на прогулку в центральные районы). Двигаясь по наитию, я каким-то непостижимым образом в мыслях видел, куда и где я иду, карта местности была трехмерной.

Миновав Героев финндепрессии, я оказался на Большом Сухомлинском Перекрестке, запахло свежим горячим ирисом и почему-то дегтем, подойдя к регулируемому переходу, без труда обнаружил столб с кнопкой для пешеходов, нажал, услышал трель сигнала светофора для слепых. Да, забота о слепых была куда кстати. Светофоры работали. Машин не было, а светофоры работали — может, сейчас ночь? Ночью так мало машин, а может, я просто сплю? Вспомнил старую байку о том, что во сне не может быть боли, вновь нащупал в кармане кота, потянул его за ухо; кот в ответ неслабо ухватил меня за руку — нет, во сне никто не кусается, а если и кусается, то сразу просыпаешься. Не стоит тешить себя надеждой проснуться дважды за одно утро. Кот, кот чтобы я без тебя делал…

Два долгих квартала я прочапал без особых хлопот; две тумбы с театральными афишами, да пару урн — это все, на что я наткнулся в кромешной тьме. Можно сказать, что я был прирожденным слепым и позавидовать тому, как мастерски я перебегал дорогу, и совершал залихватские повороты и маневры там, где они были необходимы и уместны. Увлекшись бессмысленным, но забавным путешествием к центру, я и не заметил, как дошел до железнодорожного вокзала. Автоматически, можно сказать, по привычке, вошел в зал ожидания. Вслепую вбежав по сотням низких ступенек. Сколько раз я делал это до того, как потерял зрение. Турникет, тумба электрораспределительного щита, большая широкая лестница парадного входа — привычка, выработанная годами, инстинкт, приобретенный тысячекратным входом в это помпезное полупустое здание. Теперь я сделал это так, как делал неделю, месяц или 10 лет назад: я вбежал по лестнице, не глядя под ноги, до самых парадных дверей, не оступившись и не запнувшись ни разу, вот какой я обалденный слепой спринтер. Теперь я знаю лишенным зрения нужно определенно бывать именно там, где знаешь обстановку, как самого себя. Поток мыслей прервал новый энергичный звук. Только сейчас я до меня дошло, что слух мой уже давно не ощущал ни единого постороннего звука, ни шороха, ни мелодии, или какого-нибудь технологического шума, кроме тех гулких шагов, которые производили подошвы моих собственных ног в абсолютной тишине пустого города. Изголодавшийся по звукам слух жадно ловил новый ритмичный звук. Отчетливый, волнообразный, сочный — он напоминал мне пульсацию огня, звучал он так уххх-уххх-ухх. Остановившись и замерев, я с интересом вслушивался в этот полыхающий звук, всем своим естеством поглощая звуковые волны, наслаждаясь этим странным шумом волнообразного невидимого импульса. Звук магнитом притягивал меня. Интуитивно определил место, из которого он доносился, похоже, это был центр главного зала ожидания.

Осторожной поступью гусиным шагом я приближался к «очагу» ближе и ближе. Двигался пока до источника звука, не остался буквально метр. Порывами и импульсами, сгустками пульсаров и клубящимися языками «полыхало» нечто в двух шагах от меня. Передо мной было странное природное явление: то вдруг чудилось мне, что оно источало жар и повышенную температуру горения, а то внезапно обдавало холодом и сыростью, окутывало запахом гнили и разложения. Это сгусток энергии — сразу определил я, вот какой я умный, может это какое-то новое никому неизвестное физическое либо магнитное завихрение. Безусловно, в эпицентре находилась некая пульсирующая материя. Уловив момент, когда волна огненного всплеска этого возможно пламени едва закончилась, сделал один большой шаг-прыжок навстречу неведомому объекту энергии, рассчитывая, что следующая волна будет прохладно-гнилостной. Вытянув вперед руки, коснулся чего-то круглого с резиновым ободом, спицами и подлокотником, на котором сразу же ощутил лежащую человеческую руку, сморщенную старческую руку. Скорость мышления невозможно измерить существующими ныне приборами, но если бы такие существовали, то вероятнее всего они зафиксировали бы в моей нервной системе рекордную величину скорости мысли. Инвалидная коляска с пожилым человеком вот то, что пылало этим переменчивым пульсирующим пламенем! Вверх по сморщенной руке и выше до лица, невероятно это женщина! Старая парализованная женщина в инвалидном кресле пульсировала разно-температурными языками пламени. Крик боли прорезал пустоту зала. Ёлки-палки, как больно. Следующая волна пламени отбросила меня, швырнула с исполинской силой, подкинула как тряпичную безвольную куклу, теряя от удара и боли сознание, слух мой впитал эхо душераздирающего вопля, вероятно старухиного голоса — СДВИГ! Слово СДВИГ провизжала тысячекратным эхом старуха, слово отразилось от стен реактивным напором, в клочья разодрало тишину, резонансом пробежало по коже, всколыхнув каждую молекулу моего тела и разума, тонувшего в беспамятстве боли и судорог. Потухшее отключившееся восприятие и в пустоте тьмы и это слово, не теряющее ни смысла, ни значения, ни свойств — при многократном воспроизведении — СДВИГ. Глаза, усыпавшие потолок зала ожидания, загадочное пламя, скачущие головы, отпрыгивая от асфальта, горланят СДВИГ— СДВИГ, старуха в кресле, широко разинувшая пасть изрыгала — СДВИГ— СДВИГ! СДВИГ! Глаза, на потолке моргали, щерились, с любопытством разглядывали, с укором, с ненавистью пристально смотрели — уставившись на меня. Потолок усыпанный человеческими глазами. СДВИГ….

 

Глава 2

Чужие люди. Оптимист. Корректор встречает Эмми

В общем, было распространенно сообщение о том, что в квартирах могут появляться «чужие» люди. Сам не понимаю, почему я отнесся к этой информации так серьезно. По сообщениям распространенным накануне, лично я их видел по телевизору, да, по-моему, эти сообщения только там и были. Во всех вечерних федеральных новостях, показали незамысловатый видео сюжет, который подавался то ли как некая версия; то ли как научная гипотеза. Официальное коммюнике правительства России и научного мира естественно содержало минимум действительно полезной информации, одни только голые факты без интерпретаций и подробностей. Видеоролик заявления был смонтирован наспех. Обрывки фраз, нелепые заминки, подрывы на видеопленке, некачественные склейки, местами брак в фонограмме и посторонние шумы чередовались с позорными провалами в тишину, сама запись нервозная, официальный тон был неуверен и путан.

От лица госдепа говорил некто господин Ковальчук, плотный мужчина с крупным сосискообразным носом, на этот раз он представился, как старший оперативный пророк при Президенте РФ. Признаюсь, ни разу я не видел, чтобы этот деятель госструктур представлялся одинаковыми должностями, престранный тип я вам скажу у меня от него мурашки по коже. Предполагаю, что сменами своих должностей он добивался дополнительного внимания к своей персоне, всем известно, что смена статуса автоматически отображается на ретрансляторе государственных изменений в рубрике новостей.

От лица мирового сообщества ученых выступали двое: пожилой английский литератор романист Стивенсон, сухощавый старик в мятом пиджаке, фантаст и провидец, и профессор Конюхов полноватый человек средних лет с мутными маслянистыми глазами и короткой рыжей бородой, так же в мешковатом плохо скроенном пиджаке, хорошо известный в определенных научных кругах, как мистик практик.

Съемки происходили в небольшой государственной студии. Перед выступающими стоял деревянный грубой работы кособокий столик на коротких ножках на нем гроздьями разнокалиберные микрофоны с эмблемами газет, журналов и издательств, для докладчиков небольшой продавленный диван из искусственной кожи. Вся обстановка студии, дешевые обои, низкие потолки, задрипанный коврик на полу и тусклый телевизионный свет демонстрировала привычный экономный, а попросту говоря нищенский государственный стиль. Чиновничье дело в нашей эпохе было атавизмом, марионеточным придатком литературной элиты и финансировалось по остаточному принципу. Госслужащего было легко узнать по нищенскому одеянию, мятой не современной одежде, голодному измученному финансовыми трудностями взгляду и порванной никудышной обуви. Государственное администрирование переживало период полной стагнации и не нужности. Роль их сводилась к информированию населения, да к ведению текущей общественной бухгалтерии, но и с этой задачей они справлялись из рук вон плохо. Такова была действительность, эпоха лучших времен для этой сферы человеческого управления минула много тысячелетий назад. Говорят, что когда-то чиновники имели какой-то невероятный вес в обществе и уникальный статус чуть ли не избранных. Но сейчас об этом вспоминают с усмешкой, с язвительным юмором. Можно ли считать этих убогих учетчиков информаторов — чем-то более, чем они являются на самом деле? То-то и оно. Теперь убогая когорта госадминистрации лишь пыль под ногами Великих Писателей Белого Света. Так было всегда, а о другом история умалчивает, свидетельств тому не сохранилось (Свидетельства похоронены в земле, на глубине сто тысяч миль, утонули в матушке Земле, туда им и дорога — по Гамильтону).

Ковальчук в центре, слева Стивенсон справа Конюхов. Лица докладчиков и это было заметно даже через рябь и подергивания некачественной видеозаписи, были угрюмы и напряженны. Говорили по очереди. Начинал Ковальчук, подрыв пленки, Стивенсон, подрыв, ложная склейка, Конюхов, примитивный спецэффект «шторки», общий план докладчиков. Скачек звука, Конюхов, изображение завалилось вправо, задрожало, дернулось, Стивенсон, ушло в черное, на полсекунды вспышка — Ковальчук, молчание, крупно Стивенсон, концовка — общий план докладчиков. Нередко фразы обрывались на полуслове, да так, же и начинались. Сюжет был смонтирован второпях, это было заметно не вооруженным взглядом.

Смысл обращения сводился к тому, что появление «чужих» это вероятно следствие некого террористического магического эксперимента, и до конца не ясно, то ли теракт, то ли просто какой-то мистический сбой или сдвиг. Природа явления пока не поддается детальному изучению, сообщали докладчики, но сам факт предстоящего катаклизма — подтвержден официально. Названное для простоты — СДВИГОМ, явление официально признанно и завизировано, как и властями РФ, так и мировым сообществом ученых и Писателей. Сдвиг сертифицирован в Государственной Магической Палате. Ему определенна высшая шестая степень опасности, уровень, говорящий о многом. В конце сюжета Стивенсон уронил на пол карандаш, чуть повозившись в три погибели, он отыскал карандаш, поправил сбившийся на бок засаленный галстук и в полголоса бросил в сторону, бегите, бегите, бегите, спасайтесь… Шторк, и сюжет прервался.

Ну, надо же, я еще в этот момент подумал, каких только Палат у нас нет, уже и Магическая Палата РФ появилась. Этот сюжет показали по всем федеральным телеканалам с преобладающей долей государственных акций: РТР, ОРТ, Спортивный канал и по Культуре. Что же до граждан, которые принципиально не смотрят государственное телевидение, как, будто им и дела до таких не было. Впрочем, такой наплевательский подход к распространению информации был делом обычным для России, аинформативность, рецессии информационных полей традиционны для наших широт.

Углубленный в размышления корректор снял со стены, у ящика сообщений, перчатку самописца и медленно водя прибором по белым листам бумаги, написал несколько писем: матери, Катюне, брату и двум коллегам с работы. Письма носили рекомендативно-прощальный характер, содержали по два три небольших абзаца в основном общих фраз и стандартных прощальных предложений. Чуть повозившись с редактурой фрагментов, корректор поставил печати и расписался, свернул листки аккуратными шестнадцатиугольниками и утопил получившиеся конверты в прорезь рассылочного ящика. Прерывистый свист свидетельствовал об успешной отправке посланий. Обдумывать и принимать решения лучше всего на свежую голову, тем более еще целые сутки в запасе. Появление «чужих» ожидалось в полночь с пятницы на субботу, а сегодня была среда. Ах да, уже четверг — сказал корректор, вслух, глядя на часы, в дорогом кожаном переплете висевшие на стене напротив и лег спать. Часы — подарок родной редакции на юбилей безупречной службы, теплые воспоминания о скором повышении уровня последнее, что нежным туманом обволокло сознание, и он уснул.

Утро, готовлюсь встретить Сдвиг во всеоружии, сооружаю баррикады. Укрепление периметра затеял с окон, которые плотно закрыл и блокировал створки дополнительными длинными шурупами. Сами стекла заклеил непрозрачной упаковочной бумагой. Оставив открытым только окно на кухне, его я планировал драпировать ватным одеялом. В получившимся новом сумраке, пораскинув мозгами, решил заодно забаррикадировать и двери, ведущие на лоджию и в спальню. Я рассуждал так, мне хватит и кухни с ванной, остальное пространство ни к чему. Мне не привыкать жить на кухне, воспоминания о студенческой жизни призрачной тенью мелькнули в памяти. Лучшего места для встречи со Сдвигом и не придумать. Кухня — защитник, кухня — бункер, кухня — территория свободная от предрассудков, кухня светлое место приёма пищи, кухня почти святилище. На кухне есть все, что нужно для полноценной жизни! Я мог бы еще долго убеждать самого себя в избранности кухни по сравнению с другими помещениями квартиры, однако в тот момент я искренне верил в неприступность бастиона под названием — кухня. Я принес раскладушку, несколько покрывал и ватное одеяло. Вкрутив несколько саморезов по верху окна, примерил новую занавеску — ватное одеяло, звуко-свето маскировка была готова. Довольный собой свалил оставшееся нужное барахло в углу, после чего сначала забил гвоздями дверь в спальню, потом в гостиную. Окончательно замуровав вход в комнаты тяжеленным буфетом. Который полчаса толкал ногами, сантиметр, за сантиметром продвигаясь к цели, то есть к двери, ведущей в другие комнаты.

Закончив с дверьми и окнами натянул заношенные гриндерсы и надев поверх летной куртки грубый кожаный плащ, засобирался на улицу. Вид у меня был странный, все-таки на улице было лето хоть и дождливое и непривычно прохладное, но лето, а я собираюсь выйти в куртке в плаще, да еще и в высоких ботинках на шнуровке — жесть короче. На меня будут удивленно смотреть, на что конечно наплевать, хотя это неприятно ловить на себе насмешливые взгляды прохожих, да плевать. Пусть думают, что хотят.

Пока хозяйничал в квартире и готовился к катаклизму, я несколько раз включал телевизор. Образовательные и литературные каналы не работали, везде транслировалась черно-белая рябь эфира. Ни новостей, ни программ научного характера не было, было ощущение какого-то траура, какой-то растущей тревоги. В ящике мгновенных писем было пусто, сигнал он-лайн конференций равномерно мигал, машина работает, сомнений нет. Уже в напяленном на куртку плаще щелкнул переключателем проводной радио-ракушки и, убедившись, что деревянный раструб издает только шипение эфира, вышел на улицу. Так как дни предполагаемого появления «чужих» и возникновение катаклизма под названием Сдвиг администрация города объявила вроде как вынужденными всероссийскими выходными на улице было пустынно и по воскресному тихо. Одинокие прохожие попадались мне на встречу, в основном это были молодые люди низших уровней, беззаботно бредущие куда-то по своим делам с дешевой периодикой в руках. Выходные действовали на многих одинаково — читать только беллетристику, бульварные романы да развлекательную отупляющую периодику, бездельничать, развлекая себя или окружающих деструктивной функцией безделья. Так сложилось, что жил я в районе фермеров, недвижимость здесь была весьма доступна, но за это приходилось расплачиваться соседством с самой малообразованной расой города — фермерами, или цветочниками, как называли их за глаза.

Поравнявшись с киоском Союзпечати, я остановился, порылся в карманах достал несколько белых тяжелых монет и протянул продавщице.

— Вестник Научного Оптимиста, пожалуйста — вежливо обратился я к лицу в киоске.

— Оптимиста? Переспросила пожилая женщина в окошке киоска, взяла монеты бросила в ответ на блюдечко совсем маленькие желтые кружочки с цифрами, сдача, и протянула увесистый бумажный журнал в тонкой бледной суперобложке.

Свежий номер «Вестника Научного Оптимиста» был полностью посвящен предстоящему СДВИГУ. На обложке анонсировалась главная статья номера, сухо и лаконично: «Сдвиг параллельных миров и его влияние на окружающую действительность». Статьи, опубликованные в этом издании, мастерски имитировали настоящие научные работы, это были приближенные к оригиналам реплики научного контента. Однако подробности и скрупулезность опубликованных в Оптимисте материалов, вызывали неподдельное уважение и доверие. Пусть этот журнал и называли, в определенных известных кругах, псевдонаучным я был постоянным читателем ВНО. К тому же подача статей сопровождалась множеством удобных и полезных ссылок и сносок, рисунков, схем, диаграмм, сравнительных таблиц, ну и само изложение текста восхищало непревзойденным качеством, максимально упрощенное лишенное доброй половины специальных научных терминов, так сказать обобществленное содержание, то есть адаптированное для лиц различных уровней мозговой активности и полученного образования.

«Оптимист» еженедельник, на 800 тончайших страниц мелкого шрифта с черно-белыми иллюстрациями. Я не был снобом и регулярно прочитывал все выпуски Оптимиста от корки до корки, не смотря ни на насмешки коллег, ни на косые взгляды некоторых ученых мужей, которые волей или неволей становились свидетелями моего увлеченного чтения научно-популярного издания.

Выбрав почище стол, один из тех, что окружали газетный киоск, забрался на высокий деревянный резной стул, с надписью на спинке «принесенное с собой читать здесь запрещено, штраф 100 монет». Устраиваясь поудобнее, мельком глянул на девочку в кепке-фонаре для ночного чтения, и на группу прыщавых подростков мальчиков с большими яркими азбучного вида книгами. Больше никого не было. В это время, в общественной уличной читальне, мало встретишь читающей живности. Днем читают по норам, по кабинетам, по индивидуальным кабинкам-читальням. На улицах начинают читать ближе к вечеру, заполняют многочисленные городские читальни, занимают высокие стулья, длинные лакированные лавки, столы и скамьи для чтения. Становится шумно на улицах от шелеста страниц, от вздохов, смешков, восклицаний и шепота, переговаривающихся делящихся друг с другом только что прочитанным молодых и пожилых читателей. Вечером на бульварах людно, многие читают на ходу, держа книги в руках, со световыми приборами, закрепленными на головных уборах. Найти в это время приличный свободный стол с парой заточенных карандашей и писчей бумагой невозможно, кругом давка и духота.

Девочка лет 22–24 пристально посмотрела в мою сторону, затем сдержанно без пошлости мигнула мне глазами, вернее глазками. В её руках я увидел оранжевую книжную закладку линейку со знаком «+». Ах, какая досада отказать такой цыпочке с моей стороны было бы абсолютным свинством. Я поднял к глазам сомкнутые друг с другом руки, что буквально обозначало — «я не против того чтобы ты почитала мою книгу вместе со мной». С такими плюсами сидят те, кому не на что купить ни журнал, ни книгу, ни газету, они словно алкоголики в древности ищут компанию, наливающую за так, как говорили тогда «на троих». Ищут тех, кто не откажет в совместном чтении. Проворно порхнув со своего места, девочка, слегка запыхавшись от волнения, придвигала свой высокий стул рядом к моему месту.

— Эмми — коротко представилась девочка.

— Лосёк Андрей Иванович, корректор — кивком ответил я.

— У — Оптимист — оценивающе пропела белокурая «студентка».

Вот уж не знай, была ли она студенткой или аспиранткой или уборщицей библиотек, свежая молодая плоть её бледная и полупрозрачная говорила о недостаточном витаминном питании организма, отсутствии денег и её северном сельском происхождении. Такие попадают в большие города по чистой случайности либо дальнобойщик книгоперевозчик прихватит в попутчицы, чтоб всю дорогу читала вслух, либо блуждающие атракционщики-циркачи вывезут за пределы деревни ради забавы уморительной уморы. «Дикую деревенщину книжками приманить» — так они называли это всуе между собой, я не раз читал о подобных случаях в разных аналитических изданиях по социологии и происхождении смешанного общества. Хотя поговаривают, некоторые сельские уникумы и сами доходят до городов. Но вряд ли это, правда, такие расстояния по Мислесомному лесу, по гиблым отстойным пустошам, через горные хребты одному не пройти, либо в болоте потонешь, либо в пропасть упадешь, либо бог знает, что с тобой еще может случиться.

— Работаешь? Учишься? Поинтересовался я у девочки. Меня невольно втягивало в разговор белокурое с редко расставленными зубами и голодными глазами чудо из сельской местности.

— Работаю, выдохнув ответила Эмми, — в Первой Национальной Читальне, что напротив станции Счастливой. Убираюсь там по ночам и читаю, а днем здесь, читаю, что подвернется.

— Угу, так и знал — понимающе ответил я. Копируя её молодежный сленг, манеру угукать чуть что. Она еще раз улыбнулась, определенно мне нравилось вызывать у неё улыбки. Поймал себя на мысли, что считаю её улыбки, от этого в глубине сознания какое-то непонятное неопределенное чувство шевельнулось, ожило, задвигалось.

Бледное лицо девочки её глаза едва заметным кивком указали на книгу передо мной. Читать хочет аж невтерпеж ей — ну давай-давай, почитаем мысленно заключил я. Я открыл первую страницу Оптимиста и ещё раз прочел, теперь вслух: «Сдвиг параллельных миров и его влияние на окружающую действительность».

Вступление содержало краткий схоластический экскурс в историю Белого Света. Различные версии происхождения от разных ученых мужей повествовали о Сотворении материи, о возникновении тверди и Эпохи Неведения, которая для удобства называлась с приставкой «до нашей Светлой эры». Обзорные материалы хоть и были написаны идеальным чистым слогом, но как я и упреждал, поверхностны и мутноваты. Мол, жил Мир и существовала Пустота — основа основ. Но тут возник Первопричин, ввел составляющие пустоты в диссонанс, в противоречие и в противостояние друг другу и самим себе. Основы соединились, переплетясь в Вихре Созидания, от неприемлемого переплетения материй возник Энергетический Взрыв (Порыв — по Гамильтону), соединивший Пустоту, Энергию и Дух (Триединство Сути — по Гамильтону). Триединство образовало твердь, живую субстанцию и бесконечную необъяснимую пустоту. Так появилась доисторическая Эпоха Неведения (Куринной Слепоты — все по тому же Гамильтону). Переворачивая страницы, я мельком посматривал на Эмми, каждый раз собираясь перелистнуть страницу. В ответ на мои оглядывания она утвердительно трясла головой «угу-угу давай, давай переворачивай, я уже давно прочла». Читала она запоем с выдававшей её страстью и неутолимым голодом к получению новых знаний, информации и эмоций. Незаметно прошел час другой, столики вокруг потихоньку заполнялись людьми, и мы уже сидели в окружении нескольких десятков разношерстных читателей. Разбросанные по разным столикам усевшиеся плотными группками они увлеченно читали, конечно, был еще день, уличная читальня № 0454 на площади Нижегородских Поэтов рассчитанная на 1.000 посадочных мест была фактически пуста.

Я остановился, надо было передохнуть, появившаяся со спины пожилая киоскерша, молча, поставила два стакана бесплатного черного кофе, радом плюхнулись упаковки с порционным сахаром.

— Сахар буите? — спросила Эмми.

— Нет, нет, — ответил я, почти, извиняясь.

Эмми мгновенно разорвала пакетики с сахаром и высыпала себе в стакан. Шесть автоматически посчитал я, молодость, активному мозгу требуется много глюкозы, а здесь за сахар и платить-то не нужно. Она с наслаждением отхлебнула большой глоток.

— Вкусно? — съязвил я.

— Угу — полезно для головы — ответила белокурая Эмми.

— Давно здесь в городе?

— Месяца два примерно.

Эмми проворно вычерпывала пластиковой ложкой со дна стакана не растворившуюся жижу сахара.

— Нравится читать?

— Угу, ответила она.

— Ты знала про Основы? Про Триединство? Гамильтона читала?

— Нет, знала кое-что легенды в основном — она настойчиво гипнотизировала Оптимиста, пытаясь прочесть сквозь обложку. Я открыл на 176 странице, там, где мы прервались. Буквы складывались в слова, слова формировались в предложения, предложения слипались в абзацы, абзацы заполняли страницу, страницы улистывались в прочитанное открывая взорам новые буквы, которые складывались в слова и конструкции. Информация слетала со страниц лучистыми флюидами, оседая в глубине подсознания, лист за листом диагоналями и параболами мы читали Оптимиста, все глубже погружаясь в информационные дебри, стрелки часов бешено вращались или это мы учитывались до такой степени, что время едва поспевало за нами…

Послышался рев турбированного двигателя, в переулке показался кроваво-красный Субару, на максимальной скорости он приближался к Читальне. Визг тормозов, поднял клубы пыли поразительной утонченности, мощный автомобиль остановился напротив киоска «Союзпечати», полу развернувшись от заноса вправо. Открылась дверь, появился высокий плотного сложения человек в струящемся серебристом кевларовом плаще и длинным костяным посохом в руке. Тонкие седые волосы, ниспадающие на плечи, изможденное лицо буквально сморщенное от преждевременных интеллектуальных морщин и признаков ранней старости, сравнительно не крупная голова на атлетически сложенном и устойчивом теле. Редкое сочетание старика и атлета в одном человеке. Это был один из немногих Великих Писателей современности: Ангелоид Гимениус 3. Несколько человек, и моя невольная сочитательница попадали со стульев, склонив головы к пыльной земле, согнулись в уместном обязательном поклоне великому созидателю Белого Света (Малая длань благодарности — по Гамильтону). Учащимся, жителям деревень и пригородов, и прочим малообразованным гражданам (Пока деревяшко голова, кланяйся святым литераторам мля — по Гамильтону) обязалось встречать писателей третьего и выше уровней именно таким образом. Ну а горожанам соответствующим пятому и выше уровням образованности подобало лишь на мгновение снять головной убор и слегка склонить свою голову, что я и сделал с достоинством и некоторой присущей моему положению небрежностью. В литературной иерархии, я соответствовал твердому 4 уровню (Светлые головы — по Гамильтону), а Гимениус писатель 3 уровня значимости (Некоронованные Столпы Мудрости — по Гамильтону). Вслед за такими как он, шли мы филологи, корректоры, бильд редакторы, выпускающие редакторы, наборщики, библиотекари, каталогисты, журналисты периодических печатных изданий и исследователи языка и истории. Третий уровень присваивали не только писателям, но и прочим литературным служащим в частности тем, кто более 20 лет успешно прослужил в Министерстве Литературы. Хоть мы и в сравнение не шли с 3 уровнем Писателя, однако находились всё же где-то рядом в иерархии непреходящих литературных ценностей. Моё назначение и перевод на 3 уровень (первая низшая ступень трешки) был делом решенным, к осени я ожидал долгожданного назначения и получения соответствующих привилегий и льгот.

Творцы Белого Света — Великие Писатели, им и только им полагались такие исключительные почести и негласным законом утвержденные обряды восхищения и почитания. Только они Живые Творцы Белого Света — Писатели 3 уровня имели значительные привилегии в современной иерархии ценностей.

Писатель, опираясь на посох широкими шагами подошел к киоску, наклонившись к окошку, что-то шепнул киоскерше и та, суетясь и кланяясь, как китайский болванчик выставила стопку перевязанных подарочной бечевкой книг. Гимениус 3 оглянулся, безразлично оглядев сидящих за столами читателей, на секунду наши глаза встретились, зацепившись взглядами, я отчетливо почувствовал теплоту исходящую от его взгляда, взгляда абсолютно бесцветных в это время суток глаз. С такого расстояния, я успел заметить среди десятка обложек в связке писателя и корочку переплета Оптимиста. Ух, подумал я, а ведь мы на правильном пути. Буквально через минуту, Субару взревев турбиной, рванул с места и скрылся за поворотом. Эмми с раскрытыми от восхищения глазами неотрывно провожала кроваво красную машину Писателя.

— Ну что не видела его раньше? Это Ангелоид Гимениус 3. Я читал его книги. Кое-что даже корректировал, было дело.

— Я знаю — буркнула Эмми и поправила сбившуюся на глаза челку, заправив непоседу под шапку для ночного чтения.

— Знаешь, что? Что я читал? Или, что он Гимениус 3? — подтрунивал я над девушкой. Обидевшись, она выдавила: — я знала, что он Ангелоид 3.

Мы продолжали читать научный труд, времени у меня оставалось немного, а прочесть предстояло еще более 300 страниц.

 

Глава 3

Гимениус Третий

По вечерам думалось легко, легче, чем днем или утром. В конце дня давление, которое город оказывал на всех в нем находящихся, спадало. Напряжение растворялось в дымке предзакатного солнца, в преддверии прохладной ночи стресс уходил прочь. Возникало ощущение, что мозг расслаблялся, раскидывался, разбухал. Не так, как утром или днем тогда мозг скорее напоминал комок туго переплетенных змей, клубок ссохшегося выстиранного белья или старый шмоток упругой сырой резины. Днем давление увеличивалось настолько, что кажись, качни ты головой и тугой как мяч комок мозг бултыхнется в полупустой голове, загремит, словно дьявольская погремушка в руках колдуна Вуду. Вечером, напитавшись закатом и спокойствием многолюдных улиц, мозг заполнял все пространство черепной коробки приятно давил изнутри наружу.

Вечером глаза становились больше и чуточку на выкате это мозг, разбухший до приятного безобразия, слегка выдавливал глазные яблоки наружу, уши вечером тоже более обычного лопушились и все из-за мозга расслабленного приглушенной тишиной уходящего дня, полумраком улиц и площадей, прохладой комнат и домашней шерстяной одеждой. Вечером думалось легче, масштабней, я бы даже сказал мудрее и глубже, рождались грандиозные планы, возникали сказочные сюжеты и удивительные персонажи…

То вдруг выстраивались в ряд многометровые боевые черепахи-тортиллы, клеенчатыми чешуйчатыми мордами они щерились в пустоту комнаты лязгая всевозможным оружием, закрепленным на их потертых от сражений и скитаний панцирях. Боевые тортиллы хорами мурлыкали бравурные гимны своего непобедимого войска. Ровными шеренгами маршировали мимо писателя орды боевых черепах, вот легкие низкорослые молодые черепашата в касках напоминающих детские ведёрки, вооружение: луки, стрелы, копья и заточенные, как лезвия, алебарды. Вот поплотнее шеренга эти неповоротливые тягловые черепахи несли на своих спинах тяжелые тупоголовые в резных древесных чехлах ракеты и снаряды. Тех сменяли тортилльи женского рода с бело красными шляпками на головах, причудливыми узорами расписанные женские черепашьи лица, тонкие быстрые черепахи из медицинского корпуса, и из сектора изящной смерти. Колонны двигались мимо меня, черепахи маршировали так величественно и с таким достоинством и преклонением, что Писатель чувствовал себя натуральным черепашьим царем принимающим парад верных подданных. Ур-ур-ур-ур четырехкратное мурлыкающе приветствие эхом удаляющихся голосов растворилось в туманном облаке.

То окружали повсюду, размером с лесного муравья малюсенькие добрые колдуны сотни тысяч маленьких существ, в крохотных колпачках на головах и плащах размером с копеечку размахивали еще более микроскопическими полупрозрачными волшебными палочками, готовые в секунду исполнить любое, но малюсенькое, как и сами волшебники, твоё желание. Серебряный искрящийся блеск вокруг их фигур приятно слепил глаза Писателя сквозь толстые стекла защитных очков в деревянной грубой оправе.

Вооружившись сотнями карандашей, ручек и перьев, Писатель, потея и напрягаясь записывал все, что появлялось вокруг него, под ним, над ним или даже в нем. Сломанные карандаши летели в сторону, закончившиеся ручки в корзину, ловко выхватывая чистые листы бумаги он до боли в пальцах и до мозолей на локтях фиксировал сюжеты магических турниров и интеллектуальных игр, записывал сценарные планы сказок, зарисовывал схемы волшебных лабиринтов, подземелий и замков.

Не слушающимися уставшими руками размашисто зарисовывал детали одежды персонажей новых пока никому неведанных историй. Изображал странные приборы, назначения которых он и сам пока не знал, и фантастические лица и фигуры тех о ком только догадывались.

То невесть откуда взявшись, вокруг него, появлялись, возникали из пустоты бытия странные меховые четырехглазые существа, на головах у них располагались огромные похожие на ватрушки уши, лопотали они славно весело и безумолку. То начинали без повода смеяться, то пищать наподобие комаров или свистеть, как пустынные суслики, то вдруг принимались пускать ртами цветные пузыри, выдувая причудливые сочетания пузырящихся цветных сфер. Их пузырчатое наречие, на котором они выражались, сначала было не понятно ему, к тому же писатель долго не мог определиться в какую из пар глаз следует смотреть прежде, а в какую после. Но уже на третью их встречу выяснилось, что стоит только взять в руки перо или карандаш и прислонить пишущий инструмент к бумаге, как мгновенно рука движимая волшебной силой, записывала смысл трескотни пропузыренной четырехглазыми слоноподобными мишками. Точно переводя каждый вздох, ужимку, писк или серию цветных пузырей на понятный литературный русский язык, он сокрушался, будь у него время, он бы в подробностях рассказал Белому Свету, о чем пропищали и пропузырили, а то и просмеяли ему эти добродушные смешливые меховые создания. Четырехглазые лапоухи дарили ему диковинные леденцы яркие душистые приторно сладкие солнышки на тоненьких металлических штырьках. Стоило лизнуть такой леденец, и вместо слов рот твой говорил цветными пузырями. Пузыри отделялись от губ и невесомыми цветными облаками поднимались под потолок, где негромко лопнув, окатывали всех ниже гроздьями конфетти. Все смеялись и писатель и лопоухие смешливые слоно-мишки. Притопывая и раскланиваясь, симпатяги четырехглазы, танцевали вальс, били североамериканскую чечетку, показывали невообразимые фокусы, меняли местами глаза и мастерски пересвистывались. Поверьте на слово, с этими милыми персонажами можно было возиться часами на пролет, ничуть не уставая и только неутомимые руки и правая, и левая безудержно строчили фиксируя новую реальность на белой мелованной бумаге.

Чудодейства и волшебство литературатворчества достигали своего пика глубоко за полночь, внезапно обрываясь на первой трели деревянного механического будильника. Деревянные резные колокольчики растрезвонившись не на шутку сообщали об официальном пришествии рассвета. Зыбкий туман крошечной поблескивающей пылью оседал на предметах рабочей комнаты, дело сделано миновала очередная трудовая ночь Гимениуса третьего.

Окажись вы в кабинете Писателя в момент, когда таинство литературотворения свершилось, вы пришли бы в изумление, увидев тысячи мелко исписанных страниц, кипы рисунков, пачки набросков, стопки странных планов, необычных схем, портретов и мизансцен. Вы бы заметили страницы, испещренные непонятными неземными иероглифами и алфавитами, неведомые миру картины со странными приборами, лицами и географическими картами. И наконец, вас поразил бы и внешний вид сочинителя, посреди, кип бумаг, сломанных карандашей и закончившихся одноразовых ручек на кованом стуле сидел мастер. Мраморно-бледный человек с окровавленными стертыми в кровь локтями и скрюченными судорогой напряжения пальцами за шатким заюзанным в щепки столом, в глухой без окон комнате с висящей под потолком тусклой лампочкой без абажура. Вы скорее бы подумали, что перед вами мертвец, причудливо закрепленный на стуле, ан нет — это не мертвец это просто Великий Писатель Белого Света — Ангелоид Гимениус 3, писатель от бога, рассказчик и созидатель Реальности пророк и миротворец, положивший жизнь свою на алтарь сочинения бытия.

Смертельно уставший человек еще около часа сидел за столом без движенья, только едва заметно вздымавшаяся его грудь выдавала в нем биение жизни (теплившуюся жизнь). Скрюченные судорогой мозолистые пальцы Писателя безжизненно покоились на истертой столешнице шаткого затрепанного стола. Покосившиеся ножки стола едва выдерживали жилистые натруженные руки сочинителя и высокие стопки исписанных знаками страниц. Где-то через час он облизал сухим языком пресные потрескавшиеся губы, шумно выдохнул у-ух пошевелил сначала веками, потом осторожно, съеженными скрюченными от усталости кистями рук наконец рывком поднялся со стула и чуть покачиваясь, вышел из своего кабинета.

Душ почти с кипящей водой приводил сказочника в чувство, багровая от очень горячей воды кожа вновь становилась эластичной, мраморная бледность уступала место естественной желтизне человеческой кожи. Стол в конец стерся — завтра возьму новый, этот на свалку, и карандашей и бумаги — мысленно планировал свой новый рабочий день сказочник.

Приспособленный под склад гараж был до крыши забит самым необходимым писателю: плоскими ящиками с несобранными письменными столами, многочисленными упаковками карандашей, коробками с ручками, перьями и чернилами, штабелями белой средней плотности бумаги. В неделю уходило бесчисленное количество канцелярских принадлежностей, бумага все равно не вовремя кончалась, два-три письменных стола за неделю приходило в негодность, истиралось в щепки, раскачивалось от непомерных нагрузок и в итоге отправлялось на свалку.

Плотно исписанные страницы рукописей упаковывались в крепкие армейского типа ящики и транспортировались в летний домик, переоборудованный в канцелярию-конвейер по обработке рукописей. Хозяйственная пристройка, увеличенная недавно еще на один этаж, содержала в себе многоярусные крепкие стеллажи и электропогрузчик, который аккуратно укладывал тяжелые ящики по определенным датам и фактам места. За обычный писательский вечер в среднем получалось рукописей на семь-восемь ящиков, понятно, что обработать все рукописи в одиночку было невозможно, поэтому бывшая летняя резиденция уже давно переоборудована в Лабораторию Обработки Рукописей Гимениуса 3.

В ЛОР Ангелоида Гимениуса Третьего ежедневно трудилось 15 человек, часть из них были пожилые опытные машинистки-секретари, да два разнорабочих, да два художника контуровщика, бригада универсальных переводчиков, интеллектуальные сортировщики, интерактивный корректор на полставки, и дедушка Йо-Йо пожилой технолог книго-печатник. Не стоило, правда забывать, что даже разнорабочие имели как минимум одно высшее гуманитарное образование, ведь в их обязанности входила механическая разгрузка, предметная сортировка и скрепление рукописей в главы и части. Бегло просматривая, прочитывая страницы, графики, схемы и рисунки Автора, они на ходу анализировали прочитанное, либо просмотренное и рассортировывали тысячи листов в тематические стопки, затем укладывали черновики, в цветные корзины, подвешенные к ленточному потолочному транспортеру.

Центр Обработки Рукописей функционировал в две смены, первая смена начиналась в 5 утра и далее по графику, можно сказать ЛОР трудилась почти круглосуточно, работы было много, взять же на помощь еще сотрудников Автору не позволял доход, его уровень всего на всего Третий в Иерархии Великих Писателей Белого Света. А это хоть и являлось великим достоинством, но отнюдь не было печатью Абсолютного Блага которым обладали Писатели Первого и Второго высших уровней Литературной значимости.

Гимениус 3 опустил рукоять рубильника, включился свет в коридоре, соединяющем рабочий кабинет и двор, ровный голубоватый свет заполнил пространства технической литературной зоны дома. Завидев свет, бригада мускулистых разнорабочих на электрокарах подъехала к черному входу дома. Началась первичная погрузка рукописей и транспортировка в ЦОР. Бережно и аккуратно собирались рукописи. Гимениусу хотелось спать, глаза слипались, веки стали тяжелыми свинцовыми ныли руки, немного побаливала спина от чрезмерного сидения за столом, закутанный в махровый домашний халат он стоял, облокотившись на перила. Писатель смотрел на людей, проворно собиравших исписанные страницы, ящики быстро наполнялись, опечатывались сургучными печатями с именем и гербом Гимениуса 3. Ящики складывались на полеты, когда вся погрузочная площадка была заполнена ящиками, писатель автоматически посчитал — 9 ящиков, это хорошо, подумал сказочник, можно будет нанять еще двух работников на летний сезон. Он прошел в кабинет духота, в котором от снующих сотрудников развеялась, тяжелая пострабочая атмосфера растворилась в ночном воздухе. Абсолютно пустая комната, в которой только стальной кованый стул оставался на своем прежнем месте. Он внимательно осмотрел помещение то ли ища оставшиеся рукописи, то ли ожидая найти хоть один фиолетовый волосок, оставшийся от фантастических лопоухих смехунов пузырщиков, или микроскопического забытого в впопыхах колдуна. Чистый пол из струганных досок, зияющая бездушной пустотой комната слегка раздражала Писателя, он вышел прочь, унося в спальню уставшее тело и гудящею измученную провидениями голову. Холодный пот сменялся липкой испариной жара, он без конца поворачивался с бока на бок, не забывая прокладывать согнутые в коленях ноги одеялом. Он считал, за неукоснительное правило располагать между коленей какую-нибудь ткань, колени, говорил Писатель, во время сна никогда не должны касаться друг друга! Ты можешь спать без подушки и без одеяла и даже на голой сырой земле или на грязном полу или даже на улице под дождем, но никогда не смей смыкать между собой колени, не проложив между ними кусок материи или иной мягкий предмет (Гимениус о коленях*). Возникало впечатление, что он болен, неизлечимо болен и вот-вот умрет, писатель хорошо знал это щемящее ноющее чувство разбитого мечущегося истерзанного работой тела и мозга. Нет, конечно же, он не болен, просто устал. Внезапно находящаяся под ним кровать вдруг разошлась в стороны и он не найдя более опоры вдруг упал в какую-то бесконечную наполненную прохладой и легкостью бездну. Он уснул.

Сон Гимениуса или краткий разговор с Тьмой.

Лица не была видно под струящейся тканью, казалось, я разговаривал с самой Пустотой, шелковая ткань невесомыми складками окутывала фигуру и лицо, сидящего напротив меня незнакомца… Складки черного шелка собирались в уродливые отвратительные узоры, напоминающие черный магический ландшафт кладбищ и погребений. Полусогнутая покатая спина укрытая шелковой материей одеяния отдавала отблеском сверхъестественности, почти осязаемой опасности, витающей в воздухе вокруг собеседников.

Укутанная в черный шелк фигура шипящим таинственным голосом чревовещала, загадочная личность, лишенная рук и ног, фигура, вернее субстанция, укутанная в черный шелк, и как ему только удавалось, так искусно драпироваться…

Гимениус смотрел прямо в ту область, где по его представлению находились глаза и возможно лицо говорящего, смотрел в окруженную черным шелком Тьму, голос тихий едва заметный едва слышимый возвращал к действительности:

— Пши — пши, уеха, пши лето, уеха пши, пши-репитетли пши — продолжала фигура — Уеха пши рос-тополамус уеха пши, репитетли-пши путаламо, пши уеха пши путаламо.

Древне-русский диалект — язык мертвых, знаний полученных мною на курсе мертвой лингвистики было достаточно, чтобы понимать смысл услышанных фраз «наплюй на гордость не верь Бледным не верь Прозрачным не верь Желтым лето возмездия не будет длиться вечно, лето сгинет, как сгинула весна, осень повернет все в спять. Не верь Бледным. Не верь Прозрачным, не верь Желтым свет уйдет….»

— Пши Аматори, пши джи путаламо, уе уе олбани путаламо, пши, Ома, ума пши олмани пши АМАТОРИ фу-по пши полкус пши тамус пши уеха пши путоламо…

Последнее что расслышал Писатель, прежде чем говорящий пропал, возможно, растворился в кулуарах сумрака…

Далее разными шрифтами одно слово на всех известных и неизвестных языках Белого Света обработанное в Афтер Эффекте (Adobe After Effects — продукт компании Adobe Systems, программа для редактирования видео и динамических изображений, разработки композиций, анимации и создания различных эффектов) или в Три Дэ Максе (3D Studio MAX — полнофункциональная профессиональная программная система для работы с трёхмерной графикой, разработанная компанией Autodesk) крутилось, распадалось, возникало из пустоты эффектами и вновь пропадало, рассыпаясь на части, пульсируя, волнообразно всплывая, уходя в черное, собираясь из волн и капель, выгорая в пространстве, объемными буквами, а то и в 2Дэ анимации, то рисованное вручную, то созданное неведомыми дизайнерами сплывало и исчезало слово: СДВИГ, СДВИГ, СДВИГ. Тысячекратно повторенное слово полыхнуло жалящим глаза пламенем и растворилось во тьме.

Пораженный увиденным, а вернее приснившимся, Писатель открыл глаза. Ошеломление, граничащее с помешательством, переполняло его. В бежевом колпаке для сна в длинной спальной рубашке он расхаживал по спальне, рассуждая. Сны те самые, о которых он слышал и читал в исторических фолиантах, сны обычные сны никогда не посещали людей живущих в этом времени и в этом пространстве. Великолепие вымысла или послание свыше, что это было? Может это была тривиальная явь — завуалированная под сновидение? Может… Да нет же! Гимениус прекрасно знал, что послание пришло к нему во время сна, сцена общения с Тьмой не была плодом его воображения, однако имела столько же прав на существование и столько же значения, как и его каждодневный изнурительный труд литературотворения Белого Света. Сон — ему возможно единственному человеку на Земле, а может и на всем Белом Свете, было ниспослано Соновидение! Сон не являлся осязаемой субстанцией, не имел традиционных свойств материалов и живой плоти, как в его каждодневном писательском труде, который не только порождал фантазии из небытия, но и наполнял сочиненные (Оживленные — по Гамильтону) им субъекты всеми свойствами живого и не живого мира. Тут же в его сне вымысел не являлся реальностью в полном смысле этого слова, и это было очень странно и одновременно фантастично. Сон был некой пограничной материей, принося информацию, ощущения, предчувствия и вопросы без ответа — он отнюдь не являлся частью этого мира, ибо был лишен физического факта существования, сон приснился, и все чем располагал Писатель, была та многозначительная сцена общения с Тьмой.

— Фантастика! — воскликнул Гимениус и бросился собираться, ему нужно было достать все доступные научные работы по механике сна, его реальном значении и суггестивной сущности. Конечно, он не рассчитывал найти много инфы на эту тему, книг о древнейших мертвых явлениях было не много. Существовали какие-то витиеватые гипотезы, какие-то аналитические откровения, максимум два десятка книг, всплыл список из фамилий ученых: Заратустра, Фройд, Масленников, Иванес, Роквелл и Блюминторг. Автоматически он настукивал на печатном механизме список тематических вопросов и подборку фамилий ученых, закончив заказ, уголком кисти он нажал ввод, руки были еще довольно слабы, и направился к машине. Серебристый кроваво-алый Субару рванул с места всей своей мощностью 4.2 литров объема движка, турбина взревев сорвала машину с места. Он мчался к Общественной читальне № 0454 чтобы забрать заказанные по проводной связи книги, в полдень людей на улицах совсем не много, Гимениус путался в поворотах и названиях переулков, сказывалась усталость и последствия потрясения от увиденного во сне. Примерно через полчаса Гимениус был на месте. Две дюжины читателей за столами, увидев его некоторые пали на землю в поклоне его иерархической значимости, другие вероятнее всего жители города с уважением сняли шляпы и произвели необходимый кивок головой. Проходя мимо столов, Гимениус заметил пару мужчина лет 45 и девочка подросток склонившаяся к земле, он встретился с мужчиной глазами, корректор — Лосёк, подумал про себя Гимениус, и как ему показалось, забыл навсегда его лицо. Кто же будет запоминать лицо случайно встретившегося тебе на пути человека, тем более корректора… Тяжесть перевязанных бесплатной подарочной бечевкой книг приятно оттягивала правую руку… В его памяти осталась странная улыбка корректора, улыбка которую будь он менее загружен размышлениями о сне, он назвал бы «чего-то значащей, чего-то символизирующей, что-то в ней было». Лицо забылось, а вот улыбка впечаталась намертво, и девочка, стоявшая на коленях, рядом с безликим корректором…

Гимениус 3 торопливо хлопнул дверью, повернул ключ зажигания, выжал сцепление и по привычке включил сразу вторую передачу, колеса машины бешено завизжали по асфальту, выжигая облака белого дыма.

 

Глава 4. Первый Сдвиг Тима Рода. Лосёк и Эмми день прошел

Я прекрасно помню свой Первый Сдвиг, который наблюдал в далеком, кажущимся мне теперь уже чужим, детстве. Воспоминания имеют такую подлую особенность со временем терять приверженность к тому, кто ими обладает. Если во мне вдруг зарождалось желание вспомнить свои детские годы, то по непонятной и необъяснимой причине я трактовал эти воспоминания, как краткие истории, случившиеся с неким мальчиком Тимом Родом, отказываясь принимать тот факт, что этим вымышленным мальчиком на самом деле был я сам. Итак, свой первый Сдвиг Тим Род увидел в восемь лет.

Прежде чем поведать вам эту странную, почти фантастическую историю о наблюдении Первого Сдвига, хочу напомнить, что я отнюдь не претендую на роль Свидетеля, коих ныне не счесть и которые сделали и продолжают делать на своих якобы хорошо сохранившихся «воспоминаниях» карьеры, информационные поля и материальные блага. Торгуя налево и направо тем, что по праву может принадлежать только Истории Белого Света, памяти человечества и в малой степени частному лицу, и уж никак воспоминания о Сдвиге не могут быть ни предметом провокационной рекламы, ни объектом бесстыжей торговли, ни гнусным способом извлечения прибыли. В этом абзаце я заявляю об отказе от авторских прав на рассказанные мною воспоминания о Сдвиге, так же вдогонку довожу до сведения, что не приму участия в сертификации данных историй и сведений, и заведомо сообщаю, что обнародованные мной воспоминания не имеют официального патента для использовании их в исторических документах и каталогах. Таково моё решение, таков мой выбор и никто не вправе осуждать и критиковать меня за это, пусть рассказанное ниже имеет рейтинг полувымысла или полуправды — что отнюдь не преуменьшает ценности моих личных переживаний, четко и ясно сохранившихся в памяти и душе.

Тим Род внутри меня продолжал.

Я удивительно отчетливо помню свою мать. По фигуре она была упитанной и полной женщиной, но при этом невероятно подвижной и активной. Поверьте до некоторых пор, никогда я не видел её неподвижной или молчащей. Казалось, что в её сердцевине находится мощнейший из известных двигателей Земли, вырабатывающий динамику телодвижений, мимики и многоголосия звуковых эффектов. В повседневной одежде мамы преобладали яркие насыщенные цвета, современные светоотражающие материалы, богато украшенные бесчисленными ошметками рюш и декоративных нашивок, часто вместо светского платья я видел на ней исключительно костюмы клоунов и ростовых кукол. Огненные кричащих цветов парики, накладные потешные носы, забавные разноцветные бакенбарды и искусственные бороды, разные пластмассовые очки-приколы дополняли разбитной дизайн матери. Каждый день моего детства был настоящей изящной сказкой, бесконечным посещением цирка шапито, который находился буквально у нас дома, и работал, если так можно выразиться, всего для одного зрителя — для меня. С матушкой никогда не было скучно или грустно, она давала мне то, что принято сейчас называть тривиально и пресно — хорошее настроение. Я не могу назвать её имени, по причинам конфиденциальности моих неофициальных воспоминаний, но поверьте мне на слово о такой матери мог мечтать каждый ребенок, живущий в те далекие, дикие, по нынешнем меркам, времена.

Запах нутряного жира — вот та капля «дегтя», которая присутствовала в моих детских воспоминаниях. Обычно мать использовала много грима для создания своих образов и дизайна на лице и теле. Театральный грим, который непомерно дорого стоил в те стародавние времена, впрочем, и сейчас цены на него неоправданно высоки, из экономии мать делала сама. Рецепт грима довольно прост: необходимо взять нутряной жир животных («барсучье» сало) и растопить его на медленном огне в любой эмалированной посудине; более всего для приготовления грима подходил нутряной жир свиней и рогатого скота. Затем растопленный жир, пока он был горячим, несколько раз фильтровали, удаляя шкварки и прочие не растворяемые сгустки и включения, а далее, разделив на порции, тщательно перетирали получившийся состав с цветными натуральными красками. На выходе получалась некая эластичная и безвредная для кожи мазь различных цветов. Самый важный цвет белый — белила, ими мать обычно закрашивала всю поверхность своего лица и открытые участки тела. Затем шли популярные красный и черный цвета, ими рисовались кроваво алые губы, брови и другие элементы масочного потешного дизайна. И поныне вспоминая детство, в горле у меня будто бы снова стоит навязчивый неприятный запах кипящего животного жира, словно все, что я вспоминаю, происходит наяву, где-то совершенно рядом.

Особенно хорошо я помню наши обеды. Начиналось это так, как только наступало время обедать, в доме срабатывали будильники. Будильников было не меньше сотни, они кукарекали, блеяли и квакали, звонили большими и маленькими колокольчиками, пищали и пиликали на все лады и тональности, дом наполнялся праздничной веселой какофонией. Обед, обед, обед пришел — зазывала разными прикольными голосами мать и кругами носилась по комнатам, пока не скрывалась на кухне. Затем матушка выкатывалась гимнастическим колесом из кухни, откуда вереницей по детской железной дороге вальяжно выезжали кастрюли, горшки, крынки и склянки со всякой едой. Звучали медные торжественные фанфары, и вдруг из глаз матушки двумя уморительными струйками начинали брызгать игрушечные слезы, мама же кукольно хихикала и колотила себя по вискам, как неисправная игрушка, желающая себя отремонтировать легким ударом по комполу.

Я сидел за большим обеденным столом в забавном колпачке с кисточкой на макушке и с красным поролоновым носиком на резинке. Когда все кастрюли, крынки и черепки, наконец, под вопли и улюлюканья меня и мамы, водружались на стол, начиналось самое интересное. И чего только не оказывалось в кастрюлях и крынках: оттуда вылетали пружинами пищащие монстры и куклы, доставались живые кролики и кошки, выпархивали голуби и малюсенькие декоративные птички колибри, высыпалось конфетти вместо чая, выпрыгивали игрушечные лягушки из масленицы или мармеладницы, — а я заливался смехом до тех пор, пока в самой маленькой неприметной кастрюльке мы не находили непосредственный предмет нашего обеда, простую чечевичную кашицу или омлет из сухого яичного порошка. Жили мы не богато, питались обычной социальной пищей, той, которой снабжало горожан государственная продовольственная корпорация. Однако приправленная таким здоровским высококлассным шоу пресная и малокалорийная еда казалась мне тогда самой вкусной на свете. Так было всегда и мне представлялось, так будет вечно, о детство наивный период недоразвитой по возрасту личности.

Обычно смеющаяся безумолку мать и превращающая каждое дело, каждое слово, каждый свой шаг в искрометную шутку или скетч, в тот знаковый судьбоносный день была более чем спокойна и непривычно медлительна. Её дизайн в этот вечер был образом вечно грустного клоуна Пьеро, белый в пол балахон с черными пушистыми декоративными пуговицами и широким многослойным воротником. Картину дополняли струящиеся до самого пола рукава и носатыми танками грубые ботинки — Гриндерсы. Белый незатейливый грим на лице, да пара больших нарисованных черным слезинок. Очень спокойным, смирившимся голосом она сказала мне, сидя у моей кровати в момент, когда я уже готовился ко сну, вместо нового анекдотика про недоумком из детского садика, вместо ночных фокусов или простого безудержного ржания и обоюдного щекотания, она не присущим ей чужим серьёзным голосом сказала, «ну спи давай, завтра Скачок с утра будет, по радио обещали». Такой я никогда не видел её, такой серьезной, такой сосредоточившейся на чем-то одном, я с головой закутался в одеяло, пытаясь забыть это выражение маминого лица, её слишком грустные «злые» глаза и неприятную тональность её спокойного бесцветного голоса. Может именно так у людей возникают комплексы или как говорили в древности «психологические травмы» (Внутренние переломчики — по Гамильтону). Тим проплакал еще час, стыдясь своего страха перед неведомым Скачком, глотая обиду от строгих слов матери, он впервые чувствовал страх от неминуемого события, прогнозируемого властями и мамой, главной и самой важной инстанцией для Тима, тогда в его нежном почти бессознательном возрасте.

Утром отец, слишком долго стоял, обнявшись с матерью, они будто бы прощались навсегда. Отец был неестественно бледен, мать едва сдерживала слезы, ну а Тим жадно поглощал новые ему доселе не известные негативные эмоции и не стесняясь, плакал. Тим Род не знал сути и подробностей, не мог знать в силу своей юности и положенной на тот момент естественной детской глупости. Кругом реками лились слезы, все обнимались и прощались, на всякий случай, друг с другом, с окружающим миром, с домашними животными и детьми. Скачок (Сдвиг прыг-скок — по Гамильтону), который прогнозировали власти, мог закончиться для многих печально, ибо не всем суждено было его пройти, не всем суждено было выжить в этой переделке, вернуться на прежние места, занять прежние позиции в обществе и вообще быть здесь на этой стороне Белого Света. Скачок передвигал миры, на некоторое время, путая ЗДЕСЬ и ТАМ, перемешивая в дьявольском коктейле разные по сути реальности. Скачек, или как его сейчас называют «СДВИГ прыг-скок» сдвигал то, что здесь называют Белым Светом с тем, что ТАМ, а как уж там это называют, никто не ведал.

Тим прекрасно помнил этот день, когда тысячи тысяч жителей Белого Света вышли из своих домов чтобы увидеть своими глазами Сдвиг. Мы тоже с мамой вышли на улицу и с пристальным вниманием смотрели на небо, которое сначала жутко меняло цвета: то становясь неестественно прозрачным, то вдруг наливаясь чернотой, становилось шершавым и практически непроходимым для света, то вдруг небо озарялось розовыми кляксами акварели, то опять становилось бесцветным, то необычайно свежим и каким-то девственно чистым, то наоборот неожиданно пугающе пахло гнилью и тленом и появлялись в небе едва заметные вытянутые кресты. Небо играло всеми красками радуги; чернело, каменело, съеживалось, растягивалось, то вдруг наподобие обрыва кинопленки все вокруг передергивалось и дрожало. Треск, похожий на разряды миллионов микро молний, разрезал пустоту называемою небом и…

Тим никогда не забудет свой первый Скачек, в небе просияв, появились Исполинские Рыбы. Рыб было не много, не больше дюжины должно быть. Он, было, пытался их сосчитать, но ему никак не удавалось это сделать. Едва Тим доходил до половины количества рыб, как вдруг понимал, что пропустил одну, или двух и принимался считать заново, но и тогда сбивался со счету. Количество Исполинских Рыб хоть и казалось законченным, вовсе не являлось таковым, ибо несло в себе пока неведомую простому человеческому уму цифру. Загадочная цифра, отражающая количество Исполинских рыб (Живая циферка — по Гамильтону) имела редкое неземное свойство, изменяясь каждую миллисекунду одновременно оставаться неизменной фиксированной величиной. Ученные до сих пор спорят, пытаются сформулировать, вывести, рассчитать это простое и одновременно загадочное значение, и который год не приближаются к разгадке магического неведомого числа, ни на иоту. Короче Исполинских Рыб было ровно столько чтобы не оставить свободного места на небе. Их размер и внешний вид поражал воображение своими чудными формами и очертаниями, висящие в небе Исполинские Рыбы были тем, что называют метрическим замещением пустотной субстанции, визитной карточкой того раннего Скачка.

Дети, возбужденные увиденным фантастическим зрелищем, сразу затеяли баловаться, смеяться и скакать, как угорелые. Попутно они сочиняли и распевали однодневные стишки-считалочки детские потешки (Глупые фразочки — по Гамильтону, традиционные детские интеллектуальные лингво игры упражнения). Распевая незамысловатые строки, малыши выражали свою радость, счастье, необъяснимый восторг.

Рыбы в небе, Рыбы в небе, а мы с мамой на Земле; Вот так рыбы не Рыбы, а Рыбищи; рыба Рыба там виси да на нас не упади, дай нам жить, а ты плыви ясным солнышком свети. Рыба А-А-А мама М-М-М, Всем рыбакам по Рыбе, да только не по маленькой речной, а по поднебесной большой, Исполинской Р-ы-ы-ы-ы-б-е-е-е-е — слышалось в округе из всех палисадников, и частных детских площадок, огороженных живыми изгородями.

Тим Род, вооружившись гимнастическим обручем, тоже пел: Папе Рыбу, Маме Рыбу, ну а деду с бабой по крючку! Я не рыба — я Тим Род, а Рыба — Рыба она не Тим, я на Земле, а Рыбы на небе и мне хорошо, а им еще лучше, Всем по рыбе, а бабе с дедом по крючку!

Дети дурачились, кувыркались и пели, а их родители были спокойны, непривычно спокойны и неподвижны. В основном с детьми находились матери, мужчины, как и полагается в это время суток были на службах в своих канторах на своих работах. Редко в каком палисаднике стоял муж, отец или брат, пожилых и вовсе не было видно ни одного, тогда Тим не мог этого объяснить, да и не задумывался об этом. Он крутил на талии цветной обруч и пел: Я не рыба я Тим, а рыба в небе, рыба в небе раз два три, вас не сосчитать рыбоньки мои…

Вас интересует, сколько часов продолжалась свистопляска с игрой Исполинских небесных Рыб? Ответа нет и поныне, почти ничего не известно, что происходило там, на Выставочных Холмах, когда случился первый Сдвиг (Местность наблюдения за Сдвигом по научному «Выставочный Холм», Гамильтон).

Вероятно к вечеру, Скачек сгинул, рыбы пропали, с неба капал трехцветный весенний дождь (Красный, белый, голубой — выбирай себе любой, кап-кап-кап, цвет-цвет-цвет — по Гамильтону), а в дом пришел какой-то небритый и грустный незнакомый мужчина. Мама долго смотрела на него, немигающим взглядом, дядя сидел тихо, время от времени поглядывая на неработающий телевизор, и тоже молчал. Так продолжалось какое-то время, мама, молча, подливала неизвестному дяде чая и вдруг учтиво предложила ему шанюшек с творогом, любимых папиных кондитерских изделий. Мужчина неожиданно зевнул, мама почему-то сказала «ты всегда их любил», и назвала дядю папиным именем, тот отозвался, хотя мне показалось, что не сразу. Затем она подозвала меня и, указав на дядю, сказала — теперь он наш папа. Тим выпучил глаза наполненные слезами и пробормотал, но это не он… — Нет Тим это он, во всяком случае теперь наш папа такой… Или теперь ЭТОТ — он!

Тим Род, улыбнувшись, подмигнул мне и розовым облаком растаял внутри меня…

Эмми, не уступала мне в чтении ни знака, наоборот временами она даже обгоняла меня на некоторых страницах, успевая прочесть отдельные куски по два, а то и по три раза. Экая ненасытная читалка. Голод по чтению, который испытывала Эмми, был естественной потребностью её молодого еще не насытившегося информацией мозга, еще не полностью сформировавшейся духовности и растущего, как на дрожжах интеллекта.

— Я видел первый Скачек, — зачем-то сказал я. Она с восхищение посмотрела на меня. — Ты, верно, был таким… Таким маленьким, ну конечно, конечно ты был маленьким мальчиком, первый Сдвиг был так бесконечно давно.

— Хм, давно… Я все помню, все, до мельчайший подробностей.

— Как тебе удалось пронести эти воспоминания сквозь время?

Я было хотел ей ответить правду, что воспоминания сохраненные, как о ком-то другом остаются в памяти намного дольше, как мои о моём детстве, воспоминания некого чужого мальчика Тима Рода, но осекшись, сказал: — Тогда у меня сменился отец, (вернее «сдвинулся в параллели» — по Гамильтону), потому и запомнил.

— А больше он не менялся? — спросила, не заметив моих внутренних метаний Эмми. — Он больше не менялся, но он новый другой мне как-то не прижился, он был другой слишком намного, — тут я хотел сказать «лучше», но это было бы неправильно, новый отец был не хуже. «Он — просто был другой» — закончил я.

Статья 14.0.2, которую мы читали, была как раз о первом скачке, (Рывок ЭЙ-ВАН — по Гамильтону), поверхностно скомпилированный текст содержал кучу неточностей и туманностей, не будем забывать, что Оптимист все-таки обще-потребительский журнал. Отрывок описывал и Исполинских Рыб, и даже приводил несколько мне не знакомых считалочек о Рыбах и детских игр. Скорее всего, выдуманных или сочиненных намного позднее, такой способ подачи информации называется реконструкция событий, когда в художественно-публицистической форме излагается важное или просто интересное историческое событие или случай. Среди сотен строк о Первом Скачке попалась и великая крылатая фраза Гамильтона «Круги на глади воды, за воду здесь я принимаю бесконечное время, так вот круги оставленные прыгнувшими в воду времени ИСПОЛИНСКИМИ РЫБАМИ еще долго будут расходится в существующем бытие оставляя след в струящемся бесконечно Времени и Жизни», слова прочитанные еще в школе и сейчас производили на меня неизгладимое впечатление, великий мудрый Гамильтон, понимал сквозь пространство и время, чувствовал, предугадывал то, о чем станет известно толькоспустя столетия.

Далее повествование обрывалось знаком бесконечности. Незаконченная мысль давала повод лишний раз задуматься над прочитанным, заключить, как говорил мой прежний истинный отец «заключить мысль повернутой на девяносто градусов восьмеркой, пригвоздить смысл бесконечной круговертью двух склеенных полусфер». Так сейчас не думают, так не принято думать, символ в журнале всего лишь дань древним традициям изложения, не более. Сейчас каждая мысль имеет точку пришествия, везде норовят добавить так называемые выводы, провести окончательный анализ, обобщить сведения, подвести под один знаменатель, сводя глубины неведомого до мелководья сиюминутных знаний. Глубина познаний превращена современными учеными и некоторыми Писателями в мелководный брод, бездны по их мнению имеют критические величины, а неведомое бесспорно познаваемо, нет многое из сегодняшнего дня из того что существует сейчас мне — понятно и близко многое, но не все.

Я скорее относился к лицам старо-научного мышления и не допускал существования в науке принципа «окончательного изучения», а исключительно представлял восхождение знаний в бесконечную спираль Фибоначчи, восьмерка, в написании своем бесконечна, как не имеющие окончательного счета Исполинские Рыбы Первого Скачка, как исчезнувший прежний отец, как кардинально изменившаяся мать, потерявшая юмор и гиперкинез навсегда, ставшая той сварливой рано постаревшей малоподвижной женщиной. И отец украденный у меня Первым Скачком, клянусь всем, что мне дорого, что этот вернее тот кто пришел ему на замену, был человеком неплохим, возможно, но что я определенно мог о нем сказать так это то, что он был другим… А был ли я тем же самым мальчиком? Не подменили ли меня, как в свое время отца? Кто может ответить мне на этот вопрос? А кто спросит меня об этом? Восьмерка повернулась на 90 градусов и замкнула мысль бесконечным повтором полусфер…

Эмми, молча, смотрела мне в глаза, будто голод по чтению слегка притупился или прошел, правда, так быть не могло. Она сама не понимала, почему чтение в моих глазах так взволновала ее, так магически заворожило её, и заставило, возможно, впервые безо всяких видимых технических причин прервать такое необходимое её растущему организму чтение. Чуть позже она спросила: — Вы ждете СДВИГ? — Ты о нем раньше слышала? — дурацкая привычка отвечать вопросом на вопрос.

— Нет — сейчас только узнала отсюда из Вестника.

— А я представь, видел вчера по телеящику официальное коммюнике о предстоящем Сдвиге. Мало кто знает, еще меньше тех, кто верит во все это. Последний Сдвиг был слишком давно, настоящих реальных свидетелей осталось мало, а лжесвидетелей так стало кишмя кишеть. Чего только не рассказывают о Последнем Скачке. Эра Великих Писателей сделала людей недоверчивыми, то, что вчера было добром, завтра может обратиться неистребимым злом. Писатели безрассудно насыщают Белый Свет тем, что порождает их безграничное воображение.

— Вам это не нравится? — продолжая пристально изучать мои глаза, тихо спросила Эмми.

— Мне все нравится девочка, только мне страшно, мне очень страшно, зачем так насиловать то, что уже существует и здравствует, то, что более менее устраивает жителей белого Света. Нашему миру катастрофически не хватает простой банальной устойчивой реальности, простой повторяюсь реальности, жить в бесконечно меняющихся лабиринтах пространства и времени, ежедневно вникать в новое, не зная, что ждет тебя в…

Мою речь довольно громкую и эмоциональную перебил, полноватый малый, беспардонно усаживаясь, напротив, — у вас свободно? Не дожидаясь ответа, он уже пролистывал толстенную книгу в серебристо голубом кожаном переплете, приземлившись напротив. Я не закончил мысль, в уме нарисовав после своей случайно прервавшейся речи знак бесконечности, на прощанье подмигнул Эмми, пихнув под мышку «Оптимиста» безмолвно встал, и резко повернувшись, вышел из-за стола, заспешил в продуктовый ангар.

Ух, сколько времени прошло, зачитались мы с Эмми. Уже давно наступил вечер, улицы были усыпаны читающей публикой, лавчонки, и скверы под завязку забиты читателями, смеющейся молодежью и почтенными лицами средних лет, среди идущих сидящих стоящих читателей изредка попадались и пожилые. Старые люди резко выделялись в толпе своей пугающей бледностью кожи и потерянными безразличными глазами. Их лица, похожие на гипсовые сухие маски, выражали бесконечную тоску и вселенскую скорбь, впалые тусклые глаза и трупная белизна кожи, пугающие сумрачные лица. Это были Неовозвращенцы, пожилые люди эпохи Безвременья, получившие в дар бессмертие. Мой дед, был одним из таких монстров, мой дед был Неовозвращенцем. Почему был он и сейчас есть — сказал вымышленный мальчик Тим Род, проявляясь внутри меня. Мы держали его на заднем дворе, в небольшой комнатке, в которой раньше хранился садовый инвентарь. Всегда, когда вижу Неовозвращенцев, вспоминаю деда. Тим Род постепенно наращивался, наливался всеми красками жизни, вырисовываясь из голубоватого цвета тумана, полностью состоявшись во мне, он продолжал.

Я хорошо помню вечер, когда дедушка вернулся домой, пахнущий могилами и чем-то тусклым, чем-то явно подпорченным, бледный тощий старик, со вздутым, как баскетбольный мяч, животом. Помню его глаза, впавшие глубоко внутрь, безразличные и неподвижные, как у мертвеца. Он не проронил ни слова, как ни в чем не бывало, прошел в залу и уселся за обеденный стол, налил себе стакан горячего чая и сделал несколько больших судорожных глотков крутого кипятку. Чай, пройдя гортань, и вероятно проникнув в пищевод, вдруг где-то снизу пролился, закапал и вылился на пол через отверстия в брюшной полости. Дед был буквально изрешечен выстрелами из дробовика.

Неовозвращенцев не любили, боялись и даже ненавидели. Не все кто вернулся из Безвременья, были такими как мой дед, относительно спокойными и безобидными, многие отличались неистребимым желанием пожирать все живое. Те, к кому приходили Неовозвращенцы, должны были в течение суток сообщить соответствующим государственным службам об этом факте. Заполнив необходимые формуляры и бланки, комиссия принимала решение о допуске или изоляции вернувшегося, если родные не возражали, и готовы были оставить родного «человека» у себя, он, несмотря на свой статус полуживого мог остаться с ними, под их личную ответственность.

В других случаях, когда люди и знать не знали, кто это, что за родственник такой нагрянул к ним на постой, ну например, все, кто знал о нем, уже умерли или попросту забыли их этого дедушку или бабушку, тогда госконтролеры изымали бедного неородственника в свои исследовательские лаборатории. Родным нужно было всего на всего завизировать официальный отказ от нового родственничка. Отказ так же оформлялся, в случае если неовозвращенец имел слишком свирепый характер пожирателя живности, тогда в ход шло прошение о ликвидации, которое в результате обязан был подписать окружной Председатель, но это было формальностью, ликвидацию могли провести и сами родственники, или за символическую плату «государственные службы очистки от объектов из Безвременья».

Из Большого Свитка Истории (под редакцией Гамильтона естественно) мы знаем, что эпоха возникновения Неовозвращенцев — точка отсчета современного времяисчисления Белого Света. Все, что было до того, называлось «глубоко до нашей Светлой Эры», все, что после «натуральным временем Белого Света» или просто Белым Светом. Давным давно в 2012 — по старому летоисчислению, миром правил Двухголовый Ру*.

* Двухголовый Ру — сноска, описание. Император Земли, собственник РФ — Гидроинтендант, человекоподобное существо, на теле которого произрастают сразу две головы. Могущественный уродец путем сложных ухищрений и вероятно подкупа должностных лиц получил право на управление Миром на Сорок Сороков (Сорок Сороков, — сорок сроков правления Миром по сорок лет каждый). Планета, разграбленная и фактически уничтоженная государственной Интендатурой, под предводительством Двухголового Ру едва сводила концы с концами. Граждане были слепы, ибо находились в состоянии эйфорического социального гипноза. Тьма сознания искусственно созданная нанотехнологами того времени позволяла управлять безвольным народом. Власть Двухголового Ру Гидроинтенданта Земли была абсолютной, безжалостной и своенравной, методы правления хищническими, способы наведения порядка жесточайшими. Как сказал один из современников того смутного времени, профессор Глобале Капчиц «позитив той поры зиждился на непререкаемом свойстве Темного Времени, чем меньше уделялось внимания самому человеку, тем было лучше для человечества».

Государственное Зло, распространяемое специальными распылительными машинами, и искусственная Тьма, излучаемая закамуфлированными Излучателями Тьмы — делали свое черное дело, народ не роптал и даже находил в своем существовании некий ему только понятный позитив и смысл. Принципы справедливости и чести — были перевернуты и извращенны, черное официально считалось белым, белое государственно затенялось и черноточило. Добро оборачивалось злом, а зло хохотало и балагурило. Слезы унижений и боли были мерилом справедливости и счастья, подлости и мракобесию был дан вечный зеленый, благородные ценности вывернулись на изнанку и стали неприглядными и омерзительными. Даже Солнце отгородили от Земли полупрозрачными маскировочными тканями, солнечные лучи те редкие, что достигали земли, были слабыми холодными грязно серыми. На Земле воцарились вечные государственные сумерки.

Долгие годы миром правил Двухголовый Ру, до тех пор, пока не случилось Пришествие. В те стародавние времена вера людей в Осязаемый Свет — являлась верой в ожидание, что, мол, скоро придет на Землю человекоподобное волшебное существо и спасет мир от горестей и напастей. Существовало множество легенд о подобных магических субъектах, самыми же популярными были два течения: ждали некого Иезу Христоса и его восточное зеркало пророка Мухаммеда Аллаха.

Миллиарды людей обращали мольбы к этим мифологическим символам, поклонялись им как божествам, как непререкаемой Энергии Справедливости, как панацеи от невзгод или защитника силы. Пришествие произошло в полдень 17 августа 2012 в неком богом забытом городе на реке Волга в Нижнем Новгороде. Полдень был ослеплен яркой муарово-серебристой вспышкой на главной городской площади, серебряный столб, уходящий в толщи воздушного пространства, образовался из радикально измененных серебристых молекул воздуха. Столб серебристой пыли закружил хороводы воздушных масс и во серебряном столбе полупрозрачном появился какбычеловек. В белом одеянии с миролюбивым лицом, небольшой бородкой а-ля амигос и простой тканевой накидкой на плечах. Так древнее знамение стало явью, а возвращение на Землю Создателя осуществилось. Бытует мнение что город, скорее всего, был другой, а то, что именно Нижний Новгород был зафиксирован в исторических фолиантах в смысле святого места появления Очеловеченного Божества так это происки тамошних чиновников для присвоения городу статуса Курортно-религиозная Мекка. Оставим этот спорный факт на совести тех, кто его породил. В сущности не важно где это произошло и когда, и даже каким образом чисто технически это событие осуществилось это детали не имеющие влияния на суть, всего лишь цифры и символы из Времени До…

Что было дальше? Ту-ду-ду-ду ту-ду-ду дуууууу — фанфары грандиозного органа — маршем православных мучеников открылась Всемирная пресс-конференция «Пришествие Иего». Кто-то видать подсуетился, все быстренько организовал, факсы, пресс-релизы, успешная рассылка, коротенький анонсик во всех главных СМИ. Сделали на хорошем уровне, у Вседержителя не пойми, откуда объявилась команда лучших специалистов в области массмедиа. С другой стороны он вроде заявлялся, как всесильный, поэтому уж команду ведущих специалистов по организации пресс-конференций так это раз плюнуть. Официальное приветствие Бога вернувшегося, обращенное к жителям РФ и мира транслировалось по телевидению. Всему Свету явился некий сверх человек, какбычеловек, но и не человек вовсе, а сам Бог в облике человеческом. Его лицо можно было видеть, но нельзя было запомнить или зафиксировать в памяти, его язык казалось бы непонятный незнакомый всем, как голос редкой тропической птицы, однако люди без труда понимали смысл произносимых им слов (Не пойми чего бурчит, а все понимают, вот ведь чудо — Гамильтон). Прессуха длилась несколько часов, какбычеловек долго и упорно разъяснял прописные истины, де то плохо, а то де хорошо, белое — мол белое, а черное — тьма, дети на радость, труд — благо, допинги — зло, дурные помыслы — отныне вне закона, ну и далее в таком же духе. Верьте мне ибо я тот кого вы ждали, я пришел чтобы… На этих его словах, конференция прервалась, помехи и искажения, теле сигнал был утерян. Многие тогда восприняли такую концовку как желание нагнать побольше загадочности к этому итак неординарному событию. В тот же день на земле пролился Большой Книжный дождь, малыми брошюрами и толстенными религиозными фолиантами пролился настоящий чистый, как слеза литературы Книжный дождь. Были и жертвы, однако, немного. Книги религиозного свойства обладали какими-то до сих пор не совсем понятными свойствами стоило их открыть… Но об этом чуть позже.

Что могло произойти тогда? Как мир отреагировал на Второе Пришествие? Если кто не знает все легенды о волшебных бого-человеках начинаются с их первого пришествия. Что сделали сильные мира сего и в частности Двухголовый Ру? Обладая фактически безграничной всепланетной властью, обладая правом собственности на недра и в общем-то на все ценности Земли, что вы думаете двуглавый Гидроинтендант сделал? Так бы без возражений и отдал бы всю свою безграничную власть и все несметные богатства, и уникальные полномочия некому филантропу в марлевой накидке и витиеватом венке на голове? Пусть его голос трижды понятен каждому да услышавшему, пусть он и обладает некими магическими способностями, ну и что? Разве это может быть мотивом расстаться с абсолютной властью над Миром?

Далее была скукотища, с пришествием Очеловеченного Божества, на Земле наступила Эра Безвременья (или Эпоха Временного Бессмертия — по Гамильтону), люди получили важный и бесценный, как им тогда казалось подарок. Возможность существовать вечно, живя на Земле вместе с богом Человеческим, справедливым и честным, воздающим по заслугам и по совести. Как они ошибались…

Правительство во главе с Двухголовым Ру с войсками и сподвижниками не желая подчиняться высшей силе небесной, не желая иметь бесконечную праведную жизнь, сохранив механизмы и знания Времяисчисления, оружие и все имевшиеся на тот момент человеческие предрассудки покинули поверхность Земли и ушли в глубины земной мантии. Может показаться, что они позорно бежали, но это было не так. Тайные излучатели Тьмы и Государственные распылители Абсолютного Зла были уничтожены новой паствой Вседержителя. Даже марлевые серые полотнища отгораживающие Землю от солнечного света были сорваны под улюлюканья разъяренных праведников. Народные волнения охватили Землю, люди опьяненные опиумом религии творили Справедливый, по их мнению, Суд. А несогласные укрылись в земной коре, дабы оттуда из недр вести свою подрывную партизанскую деятельность, и жить привычным им образом, как до пришествия. Много лет продолжалась безжалостная война между силами Гидры и праведниками. Партизаны Гидроинтендатуры выползали из щелей в земле из нор своих, чтобы устанавливать в людных местах смертоносные устройства времени (электронные и механические часы, календари и ежедневники). Время на определенной площади от присутствия механизмов времяисчисления возобновляло свой естественный отсчет, превращая живое и не живое в то, каким оно могло бы быть существуй на Земле традиционное времядвижение. Старики и старухи истлевали в прах, дети мгновенно превращались в ссохшихся старичков, вещи на глазах разваливались и сгнивали от быстротекущего натурального времени.

Неизвестно сколько бы веков продолжалось это братоубийственное противостояние, если б не настала Эра Великих Писателей Белого Света. Учеными, скрывшимися в толще земли (ученые тоже оказались среди недовольных) были открыты первопричины существования всего бесконечного естества. Была решена сложнейшая теологическая (мистическая) задача, Великие Писатели Белого Света обладают способностью сотворять Мир (Миротворцы по Гамильтону), насыщая его смыслом и материей. Так же открылась Истина Истин — вернувшийся человеко-бог был всего-навсего ботом фантазии некого Нерадивого Писателя его ложной моделью мира, его паразитическим фантазмом воплотившимся в живой реальности. Пришествие какбысверхчеловека — оказалось материализацией Литературного Героя, порождением творческого вымысла. Как утверждали впоследствии историки, это был единственный официально санкционированный факт убийства Писателя N, злобного придумщика, волею которого Мир захлебнулся в проблемах теологического характера (его имя преданно проклятию и забыто навечно — по Гамильтону). Союз Скрывшихся под Землей постановил лишить жизни того, кто сконструировал мистерию о возвращении сына божьего, которое впоследствии было названо Великим Ложным Пришествием Человеко-бога. С тех самых пор власть на поверхности Земли перешла к Союзу Великих Писателей Белого Света.

Безвременье закончилось, оставив на Земле бессмертным то самое единственное поколение, которое успело пожить в Эфемерную стадию Бессмертия.

Неовозвращенцы, в том числе и мой дед, по сути, были вечно живущими мертвецами. Многие обладали склонностью пожирать живое, бессознательно они пытались таким нечеловеческим способом вернуть тепло в свои тела, оживить свои души и не могли обрести покой. Мой дед носил укрепленный стальной намордник, его держали в специально оборудованной комнате келье с решетчатыми окнами и оббитыми стальными щитами стенами, питался он умершими животными и прочим биологическим мусором. Иногда, когда он был сыт, поверьте это случалось редко, он рассказывал мне удивительные истории о времени Ложного Пришествия, которое он пережил.

Я быстрым шагом следовал по улице, наконец, гипермаркет Андреевский продуктовый Ангар. Войдя вовнутрь, я спешно схватил тележку и направился к торговым рядам.

 

Глава 5. Колаптус, или растворение одного несчастного человека. Омерзение, или Что случилось с тем парнем, который без глаз и с котом в кармане опрометчиво приблизился к загадочной старухе на инвалидном кресле

Омерзение и боль. Щемящая бесконечная боль. Омерзительное омерзение и еще раз омерзение, и еще раз невыносимая открытая тупая боль — то, что ощутил Анасфилатос, очнувшись после удара. Боль пропитала все его тело, каждый сантиметр, каждый миллиметр, каждый микрон Анасфилатосовского тела ныл, стонал и болезненно пульсировал. Боль повсюду, снаружи и изнутри, вдоль и поперек тела, сверху вниз, снизу вверх, с одного края на другой, по диагонали и ломаным неправильным многоугольником, по кругу и по спиралям, точками и областями — боль, боль, боль.

Боль накрыла его всего с головой капюшоном. Сознание Анасфилатоса стало прозрачным и едва существующим. Боль остриями кромок и иглами жал парализовала конечности, обездвижила мышцы, повергла нашего героя в состояние телесного страдания и невыносимого омерзения. Какое-то время Анасфилатос балансировал на кромке лезвия жизни и смерти. Можно было сказать, что он был почти мертв или наполовину жив. Он находился в состоянии клинической смерти. Налицо были все признаки: фибрилляция сердца, отсутствие дыхания, кожный покров синеватый, зрачки глаз резко расширены из-за кислородного голодания коры головного мозга и не реагируют на свет. Монетка встала на ребро в смертельной игре в орла и решку. Внезапно весы судьбы качнулись в сторону… Дуракам, короче, везет. В сторону жизни качнулись весы судьбы, и Анасфилатос стал постепенно приходить в себя.

Шок, который он испытал, прикоснувшись к старухе на инвалидном кресле можно было сравнить с ударом электрического тока. Раньше, до Сдвига, он испытывал боль от электричества множество раз. Особенно в детстве, когда, увлеченный конструированием электронно-индуктивных цепей, не замечал таких «мелочей», как не выключенный из сети прибор или накопительный модуль под напряжением. Он, не задумываясь, брал оголенные штекеры или провода голыми руками, и парализующая энергия электричества жалила его, создавая причудливые дуги заземления Анасфилатоса с поверхностью тверди.

Однако это могло только образно быть сравнимо с болью от разряда электричества. То, что он прочувствовал сейчас, было примерно в миллион раз сильнее и необычнее любой даже самой изощренной, самой сильной боли когда либо существовавшей на земле, ибо никакое электричество не вызовет в пострадавшем такую волну всепоглощающего почти материализовавшегося омерзения.

Анасфилатос смотрел в потолок через щели едва открытых глаз, какой-то странный потолок городского вокзала, что-то в нем было не так. «О-па, — подумал Анасфилатос, — я вижу потолок! Значит, у меня опять есть глаза!». Мысли с трудом преодолевали невыносимое омерзение, бесконечную боль и приступы тошноты, едва успевая проскользнуть в милимизерные отрезки времени, когда жуткая боль чуть отступала. Пульсирующий тип боли приобретал математическое постоянство, безболезненные отрезки времени, между приступами жалящей миллиардом ос боли увеличивались. На секунду боль отступала, но затем с новой силой обрушивалась на него.

Анасфилатос таращился во все глаза. Чудеснейшим образом проклюнувшиеся вернувшиеся глаза, «спасибо за глаза, спасибо за глаза», — в полубреду мысленно кого-то благодарил Анасфилатос. Физически он чувствовал себя каким-то расхлябанным, что ли, разбитым, сломанным физически, но не духовно. Анасфилатос не мог пошевелиться, почти не мог, кожными покровами он почему-то ощущал слизь, покрывшую его тело и все в округе. Слизь обволокла и глаза, и руки, и плечи, и волосы, и, возможно, ноги, которые он не видел из этого положения на полу. Не снится ли ему это? Глаза то ли плакали, то ли просто слезились. Боль мешала сосредоточиться на прочих новых ощущениях в теле. Желание пошевелиться переполняло его, он собирался с силами. Напрягая до дрожи, мускулы стробированным движением, преодолевая посттравматическое расслабление мышц, он попытался поднять руку, чтобы удостовериться, что сам он существует и глаза не плод его воспаленного воображения.

Скосив глаза, повернуть голову, он не мог, не слушались парализованные мышцы шеи, он ждал, казалось целую вечность появления поднимаемой ценой невероятных усилий правой руки. Через какое-то время он и в правду увидел свою правую руку в слизи, стекающей с ней сначала кисть затем локтевую и лучевую кости. Постойте, я вижу сквозь слизь — свои кости? Сквозь мутноватую слизь, в которую теперь на его руке превратилась мышечная ткань и кожные покровы, он совершенно свободно наблюдал свои собственные кости руки. А-а-а-а-а!

Бред, какой-то, согнутая в локте рука была совершенно легкой практически невесомой. Но даже такую полупрозрачную руку пришлось поднимать, аж несколько мучительных минут, видимо мышцы совсем никудышные стали. Правая полупрозрачная рука со стекающей по ней прозрачной слизью. Слизь была повсюду. Осмотр руки длился не долго, рука таяла, как свеча от пламени. Рука безвозвратно превращалась в слизь.

Боже я таю, как оловянный солдатик из сказки, она исчезает буквально на глазах. Стекая с руки, мутноватая слизь, как едкая щелочь растворяла и костный каркас. Верхних фаланг пальцев уже не было. Фаланги тю-тю.

Что чувствует человеческая особь, наблюдая за тем, как она, эта особь, тает на собственных глазах? Боюсь, что мне нечего сказать на этот счет. Пусть мои путаные в данный трагический момент мысли останутся тайной, они слишком интимные, а может просто жалкие и позорные для того чтобы приводить их здесь безо всяких преград и редактуры. Ну, вот ладонь полностью пропала, растаяла. Упс, ладонь тю-тю! Вот и оставшаяся часть руки медленно стекла куда-то вниз, он не мог видеть куда. Повернуть головы не мог, приподняться с пола не мог, он ничего не мог! Он медленно расщеплялся. Растекался в жидкую тягучую слизь.

Радость от появления и возвращения глаз несколько померкла. Героические чувства от того, что он остался жив, от того, что не был сожжен непонятным пульсирующим пламенем — поблекли, так же растворились.

Нет, нет, — кричал внутренний оптимист, я остался жив! Да к тому же был награжден внезапно вернувшимися глазами! Даже не смотря на таяние и слизистые метаморфозы — это победа! Вот только внутренний фаталист Анасфилатоса смотрел на всю эту «победу» с нескрываемым презрением и ухмылкой. Еще бы цинизм закоренелого неудачника незыблемый стержень натуры.

Как много необъяснимого нелогичного произошло за этот день, если это еще был день, а не месяц или год. Глаза могли появиться и за мгновение, а могли и за годы его пребывания в забытьи проклюнуться из микроскопических семян и прорасти. Но и в этом внезапно кардинально и бесконечно изменившимся мире он лишенный глаз, или наоборот выживший и с внезапно появившимися глазами оставался все тем, же неудачником. Все тем же невезучим отстойным парнем, который если что и умеет делать отлично так это всегда и везде оставаться в полном дерьме. И теперь превращаясь в жидкость, он думал об этом. Может, сожалел, может, оставался верен своей привычке в равной степени воспринимать и бесконечные проигрыши, и очень редкие удачи.

Да, он растворялся, а глаза продолжали видеть, и он не умирал, как ни странно ему было это чувствовать и понимать. Анасфилатос не умирал! Его долбанная личность совершенно не расщеплялась, в отличие от тела! Он просто мутировал в другую метафизическую форму. Ошеломленный этим открытием он воочию наблюдал, банальную истину, что сознание не зыблемо в его частном случае. Сознание не меркло! Боль и омерзение распались на составляющие и исчезли. Осталось только чувство повышенной водянистости что ли, Анасфилатос продолжал мыслить, и это его успокаивало и даже вселяло некую пока тайную надежду.

Жидкость, окончательно растворила в себе же самой останки лежащего навзничь человека. От человеческого тела осталась лужа. Анасфилос трансформировавшийся в слизь впитывался в материю земли, когда-то находившуюся под ним, когда он Анасфилос был еще в твердой оболочке. Теперь же лишенный жесткой конструкции тела он проникал все глубже и глубже куда-то в глубины и толщи бетонных перекрытий вокзала. Не смотря на все происходившее, сознание Анасфилатоса продолжало исправно функционировать. Много ли разницы между любой слизью или жижей и тем, что аккуратно носит в черепно-мозговой коробке обычный человек? Его сознание, растворенное в жидкости, ничуть не претерпело изменений. Анасфилатос не мог самостоятельно поднять и ложки или шагать по улицам, но он не переставал мыслить и как следствие существовать, хотя назвать свободное течение мысли размышлением — вопрос конечно философский. Способность формировать мысли в отдельно произносимые мысленно слова исчезла, растворилась. Теперь мысли выражались без использования грубых языковых наростов. Жидкость мыслит другими категориями и формами, другими прообразами смыслов, другим механизмом. Правда понятие механизм в сочетании со слизью, скорее усмешка, у него не стало механизма, все в нем стало плавным, перетекающим и впитывающимся в окружающую твердь… Мыслящая слизь утекала в глубины земной материи…

И тут он поймал себя на том, что уже не был и слизью, слизь всего лишь освободила путем естественного испарения эфирную составляющую человека. Живой мыслящий разум, чудесно отслоившийся от молекулярных оков. Лепота, однако. Разум, лишенный тяжести молекул такой же живой, как и в любом разумном существе. Свободный, вернее освобожденный от тела разум прозрачный и без запаха продолжал жить и размышлять, повинуясь законам необъяснимости мира и духовной энергии. Отслоившийся от материального разум, облаком невидимой субстанции парил над поверхностью. Единым разумным субъектом или так одной человеческой душой или духом человека все равно, как это назвать, ибо точного научного определения этому облаку энергии нет. Мыслящее облако парило над местом, где еще недавно находился в твердой оболочке человек. Забыв обо всем дух, восхищенный своим нынешним состоянием осматривался, поражался новым чувствам и новой формой существования. Он испытывал величайшую духовную эйфорию, размышляя, что теперь он не есть дух, заточенный в теле человека теперь он освободившаяся душа напрочь лишенная телесной составляющей. Он не имеет ни одной видимой молекулы, но он и не является газом или родственной газу материей, он идеально очищенная от физического тела суть человека, читай его духовное начало. Память, интересно сохранилась ли у сути у прозрачной (призрачной) души способность вспоминать прошлое. Немного испугавшись, Анасфилатос попытался вспомнить хоть что-нибудь из прошлого и… Воспоминания загружались…

Воспоминания лавиной обрушились на него, словно прорвало плотину (а так и было). Он почувствовал, что помнит все, как и раньше, и детство, и юность и то, что было утром, и что произошло потом и… И что было до его появления… И то, что было до того, как он был тем предпоследним существом, ну как его звали-то ах да Анасфилатосом. Он бурно заполнялся новыми воспоминаниями, сокрытыми от него, в период, когда он был еще человеком телесным.

Ошеломленный этим, дух с аппетитом рылся в анналах воспоминаний, обнаруживая множество историй из прошлых прожитых жизней. Как это интересно! Как удивительно и необыкновенно! Неужели такое возможно! Позднее этот момент возвращения воспоминаний о прошлых жизнях Анасфилатос сравнил с восстановлением данных на поврежденных жестких дисках компьютера. Ты можешь отформатировать жесткие диски компьютера множество раз и работать с ними десятки или даже тысячи лет и не знать, что на этих дисках параллельно существуют терабайты «утерянной» якобы стертой информации, которую на самом деле можно восстановить.

Он был поэтом Серебряного века, он был женщиной крестьянкой, он был уличным циркачом, он был предводителем тысячи монгольских воинов, он был кошкой, и он был насекомым… Теперь он мог в мельчайших подробностях вспоминать события прошлых жизней, от первых секунд зарождения до самого конца жизненного цикла. Женщина, я был женщиной, даже то, что я был котом или насекомым, меня не так удивило, как то, что я когда-то был женщиной. Вот откуда во мне так много нерешительности, нежности и необоснованной хрупкости — размышлял невесомый дух. Интересно есть ли кто-нибудь на Земле, кому открылось таинство освободившийся душевной материи? Или абсолютно все испытывают нечто подобное, освобождаясь от телесного якоря? Ответов на эти вопросы он не знал, остальное же видел ясно и отчетливо.

Информация выглядела в его сознании в виде облака тэг. Натуральное живое облако воспоминаний во флеш технологии (Adobe Flash (ранее известная как Macromedia Flash), или просто Flash (/flжʃ/) — мультимедийная платформа, используемая для создания векторной анимации и интерактивных приложений (в том числе, игр), а также для интеграции видеороликов в веб-страницы.). Объемное живое облако из имен, фамилий и названий существ, пред его взором, манило и дразнило его. Те надписи, на которые он обращал внимание, сразу же выдвигались на передний план, становились крупнее. Но стоило перевести внимание на другое слово, прежнее уменьшалось и уходило сначала на второстепенный уровень, затем и вовсе вглубь облака слов. Тысячи ключевых слов в живом лингво облаке — чудная технология воспоминаний. Анасфилатос и не знал, за какие воспоминания браться, ему хотелось вспомнить и жизнь в облике Богомола (Богомол обыкновенный (лат. Mantis religiosa) — представитель подотряда Богомоловые отряда Тараканообразные, крупное хищное насекомое с хорошо приспособленными для хватания пищи передними конечностями. Достигает 42–52 мм (самец) или 48–75 мм (самка) длины.) и в облике еврейского священника, и в…, и в …

Он выхватывал из облака слов фамилию, имя или название существа, слово увеличивалось и раскрывалось сложным текстовым документом, родился тогда-то, жил там-то, женился на той-то, работал тут и тут, болел тем-то и тем-то, умер там-то и тогда-то. В тексте, некоторые слова при наведении на них внимания выводили встроенные в них гиперссылки на дополнительные материалы, фотографии, схемы, динамические воспоминания (почти видеозаписи, но очень низкого качества). В других случаях раскрывались новые текстовые блоки подробного описания событий или важных ключевых моментов, даты, карты, списки, диагнозы, схемы проезда, ссылки на взаимно ссылающиеся тексты.

Ан вон оно как устроено, чудно право же и очень удобно, целая личная библиотека воспоминаний пред мысленным взором. Облако воспоминаний поворачивалось по мере копания в его кутерьме, на передний план выводились новые слова, новые имена фамилии, название организмов. Эштон Ландау (лепёшечник, Северная Индия, провинция Кри Ко Лау), Фаггот Варинштейн (еврей, меняла, средние века), Королева Англии Елизавета 2, Роман Козлов (карточный шулер, Москва), Кондовый Пёс (безродная среднерусская кошка, домашняя, умерла от туберкулеза), Самуил Маршак (стихоплет), Генри Ллойд, Стасон Мармеладов, Вениамин Аношкин, Барбара Брыльска, Вольтер Снаут, Сороконожка (Многоножки (лат. Myriapoda) — надкласс, объединяющий четыре класса наземных членистоногих (симфил, губоногих, двупарноногих и пауропод, последних обычно объединяют в один подкласс). Характерные представители многоножек: сколопендра калифорнийская и сколопендра гигантская, костянка, Мухоловка обыкновенная, кивсяки.), Неродившийся мальчик, Неклассифицируемая сущность, Анрю Барклай, Лаундж Сарториус, Сережа Холин, Быстрый Ручей, Джабраил Исланбеков и многие другие.

Имена вращались вокруг облака, уходили вглубь и возвращались, прятались внутри, опять всплывали, и вновь проваливались в словесное месиво. Долгое время дух учитывался до одури тем из чего он собственно и состоял из воспоминаний прошлых жизней, из кутерьмы четких знаний и информации. Будучи в телесном заточении душа такого не ведала, видно воспоминания блокировалась некими специальными сдерживающими факторами, душевными секретами. В принципе это явление блокирования воспоминаний о прошлых жизнях можно понять. Человек ограничен в своем миропонимании. Есть критические значения, переступив которые ему просто не выжить. Психика в человеке величина хрупкая, несмотря на грозный вид его сухожилий, титановую крепость костного каркаса и мощь мышечных тканей.

Дух, увлеченный просматриванием историй прошлых жизней, плыл по небу увлекаемый движением парящих в пространстве посторонних энергий, которые слабым потоком инфлюэнцей несли его высоко над домами над городом. Ветер, летящий сквозь мыслящую энергию, приятно охлаждал мыслительный процесс невидимого пучка воспоминаний. Дух погрузился в чтение самого себя.

Богатый крестьянин — застрелен красноармейцами, под Муромом; богомол — съеден любящей женой на кукурузном поле; биржевой маклер — рискнул по крупному, разорился и других разорил, суицид; эстрадная польская певица — отравилась снотворным, несчастная любовь; не рожденный младенец — умер не родившись; спившийся талантливый клоун — сгинул в безвестности; бездарный поэт морфинист — передознулся на литературном сейшине; даже молодая морская черепаха — съедена нигерийскими голодными лисами — воспоминания из прошлых жизней были горькими.

Чем дальше дух проникал в суть прошлых прожитых им жизней, тем четче и понятней ему становилась общая картина, все те тысячи лет его существования в разных обличиях и формах имели некий общий знаменатель, общий форзац, единый почти неизменный и схожий парадокс. Все прожитые жизни были несчастными. Будь он хоть комаром, ему ни никак не удавалось построить своё счастье, ни в одном из многочисленных воплощений и теперь, просмотрев немалую часть всех историй, он сделал грустный вывод. Фак!

Мысль, освобожденная от оков слизистой мозга, движется, как юла, как волчок, закручиваясь спиралью сходясь в центре своего логического пика в единую тончайшую иглу вывода. На самой маковке мысли находится острая тончайшая часть мысли милимизерное остриё — это и есть тот генеральный вывод, который в своей закрученной спирали породила свободная бестелесная мысль. Волчки мыслей кружились на невидимой поверхности рассуждений. Мысли сворачивались причудливыми кулечками. Сам цикл осмысления состоял из недолгого вращения мысли вокруг своей оси. Через какое-то время Мысли Волчки снижали темп своего вращения, скорость заметно падала. Волчки мысленных процессов начинали сначала елозить словно пьяные, смешно раскачиваясь, затем терять свои равновесия. Постепенно становились видны сложные узоры, покрывающие их тела снаружи. Мысли волчки, раскачиваясь, наконец, падали на боковые грани и взору открывалась нижняя часть мысли. Нижняя часть отвращавшейся своё мысли имела множество вогнутых геометрических форм углублений. Волчки, лежащие на невидимой поверхности размышлений, водружались в выемки на полках разума.

На глазах создавались загадочные цепочки размышлений. Движения мыслей были быстрыми, но только там, где это требовало мышление, в других случаях информация обрабатывалась неспешно, выстраивая на поверхности анализа новые мыслительные волчки, которые едва сформировавшись, начинали свое вращение, они вращались и рисунки на них сначала превращались в цветное месиво, а затем в яркие цветные полосы.

Движение мыслей — в виде волчков издавало характерный свист напоминающий пение северных птиц, а тем временем во внутреннем объемном дворике размышлений выстраивались стеллажи с выводами. Каждый стеллаж имел специальные золотые держатели (электропроводность тут, понимать надо), в которые вкладывались плоские длинные основы. Мыслительные основы имели характерные углубления, рассчитанные на погружение в них уже обдуманных мыслей волчков, когда вся основа целиком заполнялась мыслями волчками, она водружалась на стеллаж рассуждений или стеллаж анализа, и так вновь и вновь до тех пор, пока весь внутренний дворик размышлений не был уставлен стеллажами с остывшими мыслями волчками.

Дух взглянул на стеллажи с холодными уже размысленными мыслями-волчками на стеллажах, как те вдруг начали испаряться. Каждая ферма стеллажей испарялась по своему, испарения в свою очередь кристаллизовались в сверкающие похожие на крошечные алмазы окончательные очищенные и тщательно продуманные смыслы. Смыслы складывались в некие похожие на головоломки многоугольные фрагменты. Фрагменты слипались в еще более крупные куски, которые спаивались, создавая большие фигуры. Внимание, вот и возникла первая буква, содержащая в себе смыслы первой мыслительной фермы — С, потом почти таким же образом образовалась вторая буква — Д, затем третья — В, четвертая — И, и наконец, нехотя выкатила пятая заключительная буква Г, как виселица она заняла свое почетное последнее место в появившемся слове. Дух, не мог поверить своим глазам, прочтя слово, созданное его кропотливым мыслетворением. Дух прочел слово от начала до конца несколько раз СДВИГ!!! СДВИГ!!! СДВИГ!!!! Шок охватил мыслящее облако.

Это неприятное, пугающее слово СДВИГ, каверзные буквы сверкали внутри мысленного дворика. Дух набросил на слово тонкую непрозрачную ткань сомнений и забытья, но все равно было видно, что там под тканью, было видно, какое слово громоздилось под тонкой накидкой забвенья, тогда дух загородил слово СДВИГ непрозрачной ширмой игнора, и продолжил медленное снижение к тверди земной. А там, на земле творилось что-то неладное, все сдвигалось к такой-то матери…

 

Глава 6. Гимениус 3. Пятичтение. Самая книжная глава

Остаток дня Гимениус планировал провести за чтением. Он находился в комнате для чтения за столом для Пятичтения. Сложное деревянное сооружение представляло собой некий резной деревянный станок с установленными на нём держателями для книг. Две книги находились напротив глаз, на возвышении, справа книга для правого глаза, слева для левого. Каждый держатель был снабжен кулиской для автоматического переворачивания страниц. Подставки крепились шарнирно, на телескопических рычагах. Держатели книг для чтения глазами легко подстраивались под любой рост читателя.

Непосредственно на самой столешнице стола находилось еще два ложа для книг, горизонтальных, это для чтения книг вслепую руками справа для правой и слева для левой руки. Книги с рельефно точечным шрифтом, так называемы книги для слепых — расширяли возможности чтения именно для зрячих, ибо имея всего два глаза невозможно читать одновременно более двух книг. Так книги, созданные в древности для нужд незрячих, теперь именовались «книгами для рук», и использовались в основном ученными и писателями для оптимизации процесса чтения. Итак, эти держатели для горизонтальных книг так же были снабжены кулисками для переворачивания страниц, но другой конструкции. Всем известно, что книги в горизонтальном положении перелистываются совершенно с другой технологической особенностью. Книги на столешнице к тому же имели накладные ограничители для поля чтения. Условия, при которых производилось чтение правой и левой руками, когда глаза заняты чтением других книг и фактически читаешь не глядя по горизонтали пальцам необходимо правильно следовать строчкам. Для этого и были сконструированы специальные скользящие накладки, которые позволяли следовать за строкой, не отвлекаясь на то зрительным вниманием.

Ниже под столешницей почти на полу стояло устройство для чтения вслепую пальцами правой ноги. Те же сложные горизонтальные кулиски перелистывания страниц и скользящие рамки ограничителя строк, но естественно с более широкой прорезью рассчитанной на громоздкие пальцы ступни.

Ну, а под левой ступней находилась панель управления столом для Пятичтения. Выпуклые деревянные наросты на панели позволяли мгновенно менять интенсивность перелистывания страниц и движения ограничителей для «слепого» чтения.

Стол для Пятичтения при всей кажущейся простоте устройства обладал немыслимой чувствительностью к читателю и множеством настраиваемых функций. Нередко стол для Пятичтения в миру называли Столом Разума, так удобен был этот агрегат для чтения пяти книг одновременно. Стоит, однако, заметить, что Пятичтением этот стол называли условно, так сложилось исторически, ибо в реальности он позволял читать и шестую и даже седьмую книгу при желании. В стол было вмонтировано приспособление для прослушивания аудиокниг. Специальное проигрывающие устройство воспроизводило голос чтеца, записанный на древесных валиках Рихмана. Устройство водружалось на голову, аудиошлём, где была функция прослушивания, как одной книги и в правом и в левом ухе, так и возможность настройки раздельного аудиопотока. В правое ухо шел сигнал с одной книги, а в левое с другой.

Гимениус не очень-то доверял современным технологиям книгочтения, полагаясь на древние проверенные способы, аудиокниг слушал мало и через не хочу. Сегодня ввиду особой сосредоточенности на чтении он решил не перегружать мозг шестой и седьмой аудиокнигами. И функцию аудио использовал по своему — он загрузил в углубление для аудиоваликов — музыкальный контент. Это были его излюбленные мелодии, сборник всемирной тишины. Собранные за тысячелетия существования культуры и просвещения, тишины со всего бесконечного Белого Света. Пощелкав на панели управления, он активировал глубокую тишину каменной пустыни Гобби. Сухая прозрачная звенящая тишина каменной пустыни вырвалась из деревянных аудиораковин в кабинет, наполнила помещение до краёв, до самого потолка тонким мерцающим звуком бесконечного безлюдного пространства.

Гимениус уже давно закрепил в держатели необходимые ему книги. Он вдел руки в углубления для чтения книг на столешнице, поставил правую ногу на пятую книгу и щелкнул левой ногой рычаг с латинской надписью start на панели управления столом для Пятичтения. Зашипели инерционные механизмы стола, щелкнули кулиски перелистывания страниц, застрекотали таймеры чтения. Ш-ш-ш-ш штапатук шырк шмырк трык трык трык трррррррр ширк тыр тыр трррррррр — зашумел, ожил стол для Пятичтения.

Чтение.

Книга справа для правого глаза Оптимист. Оптимист — называл СДВИГ явлением непознанным и болезненным для Белого Света, использовался термин — «непроходимым по неопределенным причинам». Оптимист сообщал, что по данным Магиястата Сдвиг делится на двенадцать полноценных стадий. Для удобства стадиям Сдвига были даны официальные наименования. Далее перечислялись стадии Сдвига по мере их хронологического возникновения. Муаровое восхождение, Замочные прятки, Кулерные завихрения, Метаморфозы материального, Замещения духовных веществ, Две стадии обратного действия, Кажущееся окончание Сдвига, Окостенение метаморфоз, Амплитудные бессмысленные колебания светотеней, Заморозка, Завершение скачка или Тьмезация пространств и времени.

Оптимист сообщал: Сдвиг опасен, непредсказуем и необъясним с точки зрения современной науки и литературы. При всей кажущейся простоте понимания самого механизма сдвижения суггестивных материй в пространстве и времени — его природа чужда бесконечному миру. Сдвиг есть неисправимая ошибка взаимодействия метаморфоз Света и волновых излучений Тьмы. Гимениус глотал строку за строкой, слово за слово, абзац за абзацем, страницу за страницей. Оптимист состоял из упрощенных текстов, читалось легко, воистину читая Оптимиста человек, получал ни с чем несравнимое удовольствие. Чистый доступный почти разговорный слог характеризовал это как бы научное издание. Писатели приложили немало усилий, что бы сделать текст настолько прозрачным и понятным лишенным надуманных крючковатостей и неровностей, лишенным мертвого груза метафор и сложносочиненных предложений. Чистейшая, как слеза, информация, поданная в удобоваримой форме легкогоусвояемого чтива. Информация из Оптимиста по вкусу напоминала кондитерскую клубнику, с запахом нежнейшей аппетитной ванили и едва заметным привкусом горького миндаля.

Книга слева для левого глаза Кашпей Алатау (#2200 697975 Серия № 357). Справочник по неведомым процессам. Грубые серебристые страницы в сочетании с современнейшим бесшовным переплетом, дорогая кожаная обложка с металлическими треугольниками на уголках обложки.

«Кашерон сидьюз, элаус ратангол диметрос кулой — алой алоян баргазы. Бельгон урон бельгон сапсан, сапсан алатау улентинг сабуч балгон — самурга сароу: сароу сароу саронинген первол перван перванолис первак — курао: курай курай кураконт элгат пирелли коспон пушке пхукет пустаной кулангон вайоминг алатон кура» — древне куртонайский диалект. Издревле на этом языке печатались фолианты о неведомых процессах. Кашпейцы один из древнейших народов Белого Света живущие высоко в горах в пещерах Улорахмонского хребта, создали сотни лет назад Великие университеты Неведанных процессов. Героический народ, зачастую ценою собственных жизней они создавали справочники и первоисточники о том, чему еще только предстоит свершиться, свершиться, возможно, даже не здесь, а где-то там на обратной стороне реальности, или там…

Впрочем, объяснить читателю, где же там не представляется возможным, для этого или придется написать отдельную книгу страниц на 800, или получить читателю образование писателя третьего уровня значимости каким и был Гимениус. Чтобы разбираться в тонкостях неведомых процессов, недостаточно просто уметь читать на куртонайском диалекте или иметь пару гуманитарных высших образований, поверьте мне на слово, этого совершенно недостаточно.

Кашпейские ежемесячные брошюрки и карманные многотомники регулярно обновлялись новыми актуальными публикациями и изданиями. Правом чтения таких книг, как было сказано выше, обладали, только лица высшей категории языкознания и литературотворения. «Поторопись, все что надвигается, идет в твою сторону, уцелевшие легионы Света на краю пропасти…» — гласил справочник, точнее будет сказать, намекал.

Технология производства такой справочной литературы крайне сложная. Например, целлюлоза для изготовления серебристой голубой бумаги вырабатывалась, как вы уже догадались из голубых горных елей. Выращивали эти капризные деревья на высокогорных фермах-университетах. Каждое дерево обслуживалось специальной группой ученых исследователей, которые кропотливо взращивали растение на протяжении десятилетий. Прививая к дереву определенные виды растений предсказателей, мыслящих грибниц и разумных орфографических насекомых. Только Кашпейцы умели выращивать столь редкую предсказательную целлюлозу. Вот из этой самой редкой на Белом Свете серебристой голубой целлюлозы и изготавливалась бумага для этих изданий. Уникальные справочники Кашпей Алатау не нуждались в рекламе. Содержание этих почти священных книг проливало свет на неведомое. Процесс изготовления справочников был трудоёмким долгим и опасным для здоровья любого живого существа. Каждый тираж справочника был полит тоннами пота неутомимых бесстрашных кашпейцев. Хотя зачастую в бочке пота была и чашка человеческой крови. Это кровь тех, кто пал горькой жертвой сложных до конца не понятных и не известных широким массам технологий книгопечатанья этих справочников.

Книга справа для правой руки — «Толерантные положения при движении пустот и твердых тел. Математические скачки от Тарпищев Кьюз Корпорейшин». Движение в математическом эквиваленте. Расчеты пластов времени, и бытовые вычисления световых излучений, как на поверхности мира, так и в его малоизученных глубинных аспектах (Изнаночные светотени по Гамильтону). Мастерская Света, так крыли Тарпищев Кьюз Корпорейшин в околонаучных кругах, им удалось когда-то каким-то чудом зацепиться на ниве изучения света. Сначала Кьюз Корпорейшин издали небольшой труд по проблематике и составу светящихся волн и излучений, где теоретически доказывалась Теория большого квази-центрального слияния тьмы и разнородных по происхождению лучей пространства и времени, вот на этом пересечении волновых излучений и был построен весь доказательный пул научной работы от Тарпищева.

Гимениус отчетливо помнил ту первую значительную научную работу Кьюз Корпорейшин — Закон пустоты в расчетах и данных. Она эта публикация вызвала макро-волну в умах тысяч писателей мира. Результатом этих волнений стали Новые и Сверхновые гибкие Миры (Сверхтягучки — по Гамельтону), в том числе причину возникновения смертоносных Соторьевых Пустошей — приписывают именно этому событию. Тогда мнения научного и литературного сообщества разделились на сотни вариаций, от полного неприятия или непонимания (Эффект Доллорес — по Гамильтону), до маниакального следования и веры (Слепотного приятия — по Гамильтону). Всего через семь с половиной лет, теории Кьюз Корпорейшин были лабораторным образом доказаны и закреплены в государственной Палате по Экспериментам слияний волновых излучений (Министерство Тьмы и Света — по Гамильтону). С тех пор Тарпищев Кьюз Корпорейшин — признанный лидер в области изучения математических скачков. Инвестируя тонны золотых монет, в перспективные математические исследования Кьюз Корпорейшин конечно извлекает из получаемых данных баснословные прибыли (Дорогие книжечки — по Гамильтону) продвигая параллельно науку и литературу вперед семимильными хаотичными скачками.

Книга для левой руки — «Усложнения простых чисел для Королевской семьи» Ламанский монах Прист Лаундж (Королевская семья — Восемь Величайших писателей белого Света; Сарториус-Первый, Ильшат Ротердамский, Клиц, Эрнест Хонгар-257, Юмата Жимолости, Ваня Дерняткин, Зой Буба и Магистр Яббо — глубкая восьмиглавая семейка — по Гамильтону). Посвящение своих научно-литературных работ Королевской Восьмерке — выражало непомерное уважения великим перстам литературы. Свод значений простых чисел при увеличении давления духовного начала деформируется до неузнаваемости. Элементарнейшая лавинообразная зависимость. Дух изменяет свойства исчисления, массы атомов обменяются значениями с массами электронов, связи атомных объектов теряют былую актуальность, дух замещает материю, и материя из физической превращается в духовную. Слова обретают смысл, предметы теряют непрозрачность, физические свойства становятся духовными и наоборот. Вихревые значения цифровых структур — выраженные в тонких таблицах, пропорции соответствия духа и материи в сложных и простых формулах и тождественностях, тонкая грань равновесий с множеством невероятных значений — в уравнениях, формулы замещений Духа и Материи, пути следования Духовных энергий в лабиринтах атомных измерений. Важная при Сдвиге закономерность в 1.200 страничном научном докладе. Сложная богатая схемами формулами, расчетами и бесконечными подробными сносками книга.

Книга для правой ноги, естественно рельефно точечная (ногой же читаешь) — Скринсейвер или Сказки Колоссальных рыб. Сказки Специальные.

Пятая книга была предназначена для сохранения баланса чтения (Сужение мысли, заострение мысли — по Гамильтону). Чтение пятой книги необходимым образом форматировало сознание от сухих научных трудов. Главная задача подобных книг создавать параллельные разгрузочные мыслительные процессы. Простодушные сказочные тексты охлаждали саму систему мысли в целом. Скринсейвер давал волю воображению и стимулировал процесс мышления в заданном направлении. Книги типа Скринсейвер, использовали оперативную память человека для оптимизации размыслительного процесса. Закольцовывая примитивные мысли, создавали воронку размышлений, которая заплетая смыслы и значения прочитанного, компилировала макро выводы в логически завершенные цепочки. Эти цепочки-последовательности в свою очередь закручивались в уходящую внутрь мозга скрин-спираль. Воронка Скринсейвера — катализатор анализа, для Пятичтения. Скринсейвер посредством сказки высвобождал энергию потаенного резервного мышления. Ангелоид читал правой ногой.

Кошка-учительница

В одном маленьком уездном городке N жила и работала кошка-учительница. Сейчас уже никто и не помнит, как она появилась в этом захолустном местечке на самой окраине среднерусской равнины.

А случилось это так…

Как-то утром в одно тамошнее затхлое кадровое агентство кто-то робко постучался — вернее поцарапался — и… Она, скромная, строго и несколько старомодно одетая женщина-кошка, перешагнула порог этого давно уж никем не посещаемого заведения. С минуту повозившись, необычная посетительница достала из кожаного кейса стопочку бумаг в красивой розовой папке; мурлыча, представилась и изложила цель визита: «Мурочка такая-то, окончила университет, работала там-то и там-то, хочу предложить свою кандидатуру на соискание должности учителя в какой-нибудь школе вашего замечательного городка». По одежде и манерам Мурочка была настоящая комильфо: трикотажное платье в цветочек с оборками и рюшами до пят, шляпка, пенсне на цепочке. Сзади из-под юбки выглядывал довольно большой и такой же милый, как и его владелица, хвост, которым она как бы обмахивалась в моменты, когда врожденная скромность брала верх над холодным профессионализмом и дипломатическими повадками благородной институтки.

Поверьте на слово, никто в агентстве не удивился такому странному, но чрезвычайно милому соискателю. Ну, кошка — учительница, эка невидаль? К тому же в городе не хватало хороших педагогов, а у нее, как-никак, университетское образование. Посмотрев документы Мурочки, клерк где-то порылся, поправляя вечно съезжающие на кончик носа очки; что-то поперебирал в картотеке, бормоча: «Так, так, сейчас, сейчас, был у нас где-то запрос на учителя в школу…». И пяти минут не прошло, как он уже выписывал адрес одной муниципальной N-ской школы, где, судя по всему, и суждено было трудиться институтке.

Через день-другой — точных данных нет, да и не важно это, — хвостатая соискательница, предварительно созвонившись с директором школы, пришла знакомиться с будущими коллегами, ну, и самой, понятно, школой. Школа эта была не то чтобы обычная, а… Как бы это сказать? Брошенная это была школа на самой окраине спального квартала угрюмого города N, и от статуса «сельская школа» ее отделяла всего сотня метров. По документам где-то в этом месте город кончался, и начинались сельские угодья, посему учились в школе в основном дети крестьян и фермеров.

Кошку-учительницу приняли хорошо; судя по резюме, работала она прежде в школах с углубленным изучением иностранных языков, и в университете практические занятия вела, и даже в частной школе целый, аж год, преподавала. Ну, так вот, директор сразу чайник поставил и даже печенья достал из своего шкафчика, да конфет. Кошка-учительница лишь махнула хвостиком и вежливо отказалась. «Эх, дурья я башка! Вам же не вкусно это! Ой, как же я не подумал? — искренне запричитал Сергей Геннадьевич Кушнер, простоватый директор школы 181 уездного городка N, — Вам же молочка да селедочки предлагать надо, а я тут с чаем со своим, да с печеньем сладким». Кошка-учительница неожиданно замурлыкала и облизнулась, услышав такие приятные слова: «Молочка… мур, мда, молочка… Мы еще с вами выпьем молочка, если, собственно… А вот, вы спрашивали, моя трудовая книжечка», — и кошка-учительница протянула в пушистой лапке зеленую книжечку.

Конечно, Сергей Геннадьевич сразу влюбился в красавицу и умницу кошку, как, впрочем, и весь педагогический состав, да и ученический тоже. Отзывалась она на Мурку, хоть и без отчества, но строго на «вы». А как иначе? С такой-то кралей только так…

И начался упорный труд на новом месте. Дали классов ей аж пять. Иностранные языки знала она в совершенстве, особенно французский: врожденное — родное для кошек «мур» там часто встречается. Ученики, сплошь из окрестных сел и деревень, знаниями не блистали, и работы у кошки-учительницы был непочатый край.

Жила она одна, снимала крошечную малосемейку в заплеванной кирпичной девятиэтажке в центре города N.

Незаметно прошла четверть, затем другая. Школа заметно преобразилась. И ученики как-то добрей, что ли стали, как-то чище, вылизаннее даже, многие подтянулись в языках, некоторые даже подумывали в иняз рвануть после школы. Весь педагогический коллектив нарадоваться не мог на кошку-учительницу, все хвалил да нахваливал ее. Даже человек из районо приезжал, сидел на открытом уроке. Поговаривают, что хотели кошку-учительницу к президентской премии представить, да отложить решили: мол, на следующий год уж точно представим…

И все бы ничего было, да как по маслу шло, до тех пор, пока в школу не пришел работать… физрук пес Федор…

Часть 2.

Неравномерно щелкали кулиски перелистывания страниц — штырк шмырк тыррр тырк. Чувствительные механизмы следили за движением рук, глаз, ноги и перелистывали страницы исходя из конкретной скорости прочитываемого каждым элементом чтения. Безусловно, быстрее всего читал левый глаз, правый глаз, травмированный еще в юности, читал медленнее, но, как казалось Гимениусу, вдумчивее. Правая рука читала быстрее правого глаза, но медленнее левого, левая рука читала медленнее всех инструментов чтения даже ноги, однако в общем значении процесс чтения шел с высокой устойчивой скоростью, что и было нужно. Пространная тишина пустыни Гоби звучащая в кабинете для чтения удачно дополняла процесс чтения, превращая его из изнурительного труда в легкое удовольствия.

Пару раз Гимениус прерывался. По неотложным вопросам в кабинет заглядывали сотрудники ЛОР (Лаборатория Обработки Рукописей), да небольшая кофе-пауза. От глубокой концентрации мысли организм теряет слишком много воды, которую лучше приятно восполнить чашкой душистого фламандского кофе. Приходил дядюшка Йо-Йо, пожилой книгопечатальщик, приносил модели новых книг, спрашивал Ангелоида какому проекту отдать предпочтение. В руках у него были треугольные книги обратного чтения для северных районов Белого Света и первые шарообразные фолианты фантастических рассказов. Проекты Гимениусу понравились, выбрать, правда, он так и не смог, хотелось осуществить сразу все варианты, но отсутствие лишних золотых ограничивали выбор. Дядюшка Йо-Йо согласился с писателем на предмет выпуска всего спектра новых книжных разработок, Гимениус сослался на поиски денег, решено было печатать ва-банк, надеясь, что деньги найдутся сами собой в процессе организации тиража. Еще заходил Перельман, молодой перспективный редактор, он принес график выпуска ближайших номеров, Гимениус просмотрел бумаги, поставил две сургучные печати и, поблагодарив за работу рыжего редактора, продолжил чтение.

Через несколько часов книги первой закладки были прочитаны. Закладка изданий повторилась и вот новые пять книг заняли свои места на подставках и шарнирах, второй том Оптимиста (ограниченный тираж только для служебного пользования) Гимениус аккуратно воткнул в ложе для чтения правым глазом, он надеялся, что более вдумчивое и медленное чтение позволит ему понять чуть больше о предстоящем Сдвиге. Зашелестели кулиски перелистывания страниц.

Великие писатели Белого Света к коим, безусловно, относился Гимениус 3, имели право использовать в целях защиты своей жизни, как холодное, так и огнестрельное оружие. Гибель Писателя Высшей степени значимости могла привести к исчезновению целого Мира или созвездия Миров объединенных одним центром и одной идеей. Стертые миры, испаряясь, оставляли после себя прогорклый запах подгоревшего на сковородке сливочного масла (А маслицо-то пригорело — по Гамильтону).

Жизнь Писателя охранялась государством и Законом Союза Великих Писателей Белого Света (Незыблемое — незыблемо — по Гамильтону). Гимениус никогда не забывал одеть легкий кевларовый бронежилет, даже дома или работая в саду. Длинноствольные крупнокалиберные барабанные пистолеты в кобурах на поясе, позолоченный филигранью мачете спереди на ремне в ножнах из красного дерева, короткоствольный скорострельный многозарядный дробовик в длинной кожаной кобуре за спиной. Тьмецы — гости с Обратной стороны Белого Света, алчущие смерти любого Писателя, да и простого человека появлялись с регулярностью смены дня и ночи. Червоточины, сквозь которые тьмецы возникали в пространстве Белого Света, образовывались в основном в сельской местности там, где природные катаклизмы несдерживаемые волей писательского слова, находились в свободном состоянии бесконечного изменения. Именно по этим причинам большинство жителей Белого Света находились в защищенных мыслью городах, на земле было 12 больших городов и около ста малых поселений. Из 12 городов Белого Света — 10 городов были столицами, а 2 города провинцией. В больших городах жили не больше полумиллиарда человек в малых поселениях по 100–130 миллионов человек. Люди, живущие на просторах природы — сельские жители ютились в небольших деревенька по миллиону два человек. В виду недоступности и изолированности от цивилизации деревенщина редко контактировала с горожанами. Однако являясь гражданами одного государства деревенские, как бы далеко не находились от центра, подчинялись законам и порядкам Белого Света, их неохотно, но все же допускали в города и как вынужденных переселенцев интегрировали в общество, обучая наукам и способностям жителей Великих Городов Белого Света.

Гимениус наконец дочитал последнюю страницу второго тома Оптимиста…

Выхватив с подставки книгу, отшвырнул девятисотстраничный журнал в сторону. Глухо ударившись о стену, книга упала на пол. Негодование и уныние охватило его. Впервые в жизни он не знал что делать. Ответ, который ему дал невиданный доселе сон, хоть и намекал на многое, объяснял первопричины и открывал завесу, что немало для какого-то несуществующего видения — да вот только сон не давал четких указаний о том, что ждет его самого, его благое дело, и предприятие, и в целом Белый свет. Что же делать, что делать-то, что сделать, что, что?

Приближалась полночь время магической писательской работы. Он вошел в кабинет, сел за новый пахнущий лаком полированной древесины стол. Казалось, все было по старому, ящики белой бумаги, 80 грамм на дюйм идеальное сочетание целлюлозы и влажности, коробки с карандашами и одноразовыми ручками. Все было, как обычно единственное отличие Гимениус был в кабинете, и он был вооружен. Вооружен до крайней степени можно было сказать, он был нашпигован огнестрельным и холодным оружием и конечно боеприпасами. Никогда в жизни он не садился за письменный стол вооруженный, в своем собственном доме в самом защищенном месте в данной Префектуре. Он был готов, встретится со всем, что только может быть. Он был во всеоружии, и это вселяло в него надежду.

Бой часов сообщил об официальном пришествии полуночи. Не шелохнувшись, он ждал. Что-то шевельнулось на стене напротив, резкий рывок писательской руки вскинутой за спину и два выстрела из дробовика оглушили округу, кровавое месиво стекало по стене, провисший щупалец оканчивался страшной клешней, уже безжизненной. Началось. Короткий прыжок. Поберегись! Сзади! И в полете он стреляет в какую-то летящую на него дрянь, гадость разлетается в клочья, фиолетовой дымкой шмякнула мертвая плоть новрожденного тьмеца. Поднялась беспорядочная стрельба, кажущаяся беспорядочной для случайного свидетеля. Буквально через несколько минут Гимениус, с вытаращенными на лоб глазами, перепачканный красной слизью и фиолетовым порошкообразным веществом вывалился из собственного кабинета. Кабинет был битком набит телами и останками гадов, мертвыми и еще шевелящимися. Гимениус не переставал слать пули в темноту уже лишенной лампочки комнаты, в которой билось невероятное множество омерзительных и опасных чудовищ. На лице забрызганные круглые в кожаной оправе очки, в руках пистолеты, раскалившиеся от частой стрельбы стволы, длинноствольных пистолетов, дымились, испаряя налипшую на них кровь и ошметки уничтоженных тварей.

Пятясь спиной, он засаживал обойму за обоймой, барабан за барабаном в темноту комнаты, где визгом предсмертных мук и страданий бились в агонии некие неподвластные описанию «не наши» животные, безобразные чудовища, алчущие крови и плоти великого человека. Резко развернувшись, Гимениус спустился с лестницы, продвигаясь по дому прямиком к машине во дворе. Попутно метко поражая тянущиеся щупальца, сгустки подпрыгивающей слизи, темные необъяснимые и опасные пятна, словно обычные тени, притворно лежащие на его пути. Выбивая ногами межкомнатные двери, ломая собственную дорогую сердцу мебель, расчищая путь к отступлению, он с боями продвигался к выходу. То, уклоняясь от пролетающих смертельных игл и кислотных нитей, то высоко подпрыгивая от катящихся по полу черных клубков с иглами и злыми глазами навыкате, то вжимаясь в стены и углубления, Гимениус с успехом приближался к цели.

Наконец-то выход во двор. Тьмецы, адовы создания уж были там. Полный двор неподвижных «мальчиков», одетых, как зомби-эмобои в клетчатых кедах, узких джинсах и капюшонах накинутых на головы кенгурушек. В углублениях капюшонов одинаковые лица с острыми челками, ниспадающими на лоб, глаза обведенные темными дугами теней, абсолютно черные неподвижные и неживы. Отвращение дрожью окатило Гимениуса.

Волнообразное покачивание и упс, и бессчетное количество змееподобных щупалец вырвалось из эмо голов. Сжатая пружина зла сработала и наполнила двор смертоносной мерзостью струящейся вправо и влево, вверх и вниз. Казалось, что Зло тянуло смертоносные усики щупалец к самому Солнцу. Мачете с заостренной до микронов кромкой разрезал брешь в джунглях пульсирующих омерзительных отростков. Прикрываясь от жалящих хлестких ударов смертоносных жгутиков — стальным зонтиком, Гимениус прорубал тропу безопасности в хаосе щупалец, спасительную дорогу к автомобилю. Тяжелый пропитавшийся тьмецовой кровью кевларовый плащ защищал, но и раздражал, мешая движению спиной.

Гимениус соображал то, что образовалось в доме, как ни крути, несомненно, вывалится на улицу и ему нужно поспешать. Это тебе не простоватые тьмецы, с которыми он уже хорошо знаком и мог одолеть тех хоть тысячу, хоть две. Проникшее в дом было намного сильней, опасней и изворотливей в сотни раз.

Очередной зомбо-мальчик, скорчившись, упал на землю, освободив проход к двери машины. Гнилым орехом под сапогом Гимениуса расквасилась голова подростка. На ходу снимая плащ и морщась от боли мгновенно присасывающихся мелких щупалец, он влез в машину и хлопнул дверью. Наточенная кромка двери обрубила десятка два червякообразных отростков прилипших к незащищенному телу Гимениуса. Поворот ключа и рев двигателя наполнил радостью душу Писателя. Серебристый зверь, писательский Субару — не подвел!

Тем временем во двор выползало, выпадало и выдавливалось под давлением самоё себя из бывшего его дома — нечто трудноописуемое. Сдвиг распустил свои крылья.

Пробуксовывая в кровавом месиве Субару навалился 4 литровым движком и, поднатужившись 12 цилиндрами, четырьмя ведущими и мощью турбины таки вырвался из плена, оставив после себя плотную кроваво-слизистую колею от мощных колес. Глядя в зеркало заднего вида, Гимениус видел поднимающуюся стену, цунами плотоядного зла. Здесь битва была проиграна, он позорно бежал, отступил, бросив на произвол судьбы своё частное литературное предприятие. Ему нельзя умирать, по крайней мере, не сейчас, и не здесь. Еще сквитаемся — прошипел мастер сиплым голосом.

Гимениус направлялся в Город. Ему хотелось увидеть Правителей Союза Великих писателей и Королевскую восьмерку, услышать объяснения, и возможно получить план дальнейших действий, а может, какие-то дополнительные знания о происходившим Сдвиге. Они не могли допустить возникновения такого коллапса, такого мега нереального прорыва чуждой материи, они не могли позволить такому случиться. Под вопрос попадает само существование Белого Света или его важных неотделимых составляющих. По пути он несколько раз сбивал небольшие группы бессмысленно стоявших на дороге тьмецов. Те разлетались неровными рваными частями, гнилое эмо сообщество не выдерживало ударов о титановую решетку радиатора. Их было так много, как не было никогда, полчища тьмецов наводнили дороги и улицы. Перед въездом в городские Триумфальные ворота он зацепил крылом машины какую-то сгорбленную неприятную старуху. Она выпустила облако едкого фиолетового газа, и упав оземь вероятно размозжила голову и от того утихла, и обмякла. Старуха на въезде в город хорошая примета — пошутил Писатель. Неожиданный резкий поворот почти на 90 градусов, писатель едва справился с управлением несущейся на скорости машины, странно вчера здесь было однозначно прямо, он не узнавал город, обросший синим мхом, уделанный слизью, кругом вымазанный кровью и чем-то еще неподдающимся описанию, но столь же, неприятным и отвратительным.

 

Глава 7

Корректор Ангар Андреевский

Я быстро вошел почти вбежал в колоссальных размеров продуктовый ангар Андреевский. И десяти неполных шагов мне хватило, чтобы понять, всю глупость своего вечернего променада «по продукты» в Андреевский, поругивая себя мысленно за никудышную идею, и не смотря на грызущие меня сомнения, я решительно продолжил путешествие по торговому залу. Все тут стало каким-то неестественным, каким-то зловещим, что ли. Доброжелательная атмосфера торговли пищевыми продуктами испарилась, и её место заняла неопределенность, которая невидимым облаком нависла над светлым предприятием. Какое-то первобытное полузабытое чувство подсказывало мне, что здесь в Андреевском держи ушки на макушке господин Корректор. Мой аргумент «за» продолжение опасной прогулки в споре с самим собой был проще пареной репы, путь в сторону дома через ангар был намного короче, чем плутание по витиеватым и небезопасным теперь улочкам района. По привычке захватив тележку боязливо озираясь по сторонам, я углубился в гипермаркет.

Народу было не много. Несколько томных фигур в глубине стеллажей и витрин. Казалось те, кто уже находился в маркете, двигались как-то неуверенно, как-то вяло, какими-то приставными редкими шажками. Они вышагивали по диагонали продуктового ангара, раз-два-три стоп, поворот раз-два-три стоп, поворот, я намеревался не задерживаться здесь более, чем это возможно.

По колоссальному прямоугольному помещению носилась легкая увертюрка в стиле Роджера Мура. Ай-я ай-я-яй собираюсь домой Троло-ло-ло-ло-ло, ло-ло, троло-ло, хорошо, что есть на свете, есть на свете путь домой, ло-ло троло-ло-ло ло-ло ло-ло — пел высоким баритоном оперный певец. Мистер Трололо — был в ударе, придурок оперный я тоже собираюсь домо-мой трол-ло-ло. Оставляя позади стеллаж за стеллажом, я катил тележку, как таран. Постепенно, видимо от страха, я основательно вцепился в рукоять телеги. Катился, катился, стараясь не замечать прогуливающихся странным коробочным приставным шагом посетителей.

Почти в самом центре маркета большой отдел с мясными изделиями, я хорошо знал многих, кто работал в этом гипермаркете, ибо бывал здесь часто и много лет отоваривался только у них. В мясном секторе заправлял плотный юнец Ильгар Баджарани, мулат с бронзовым отливом кожи, пуэрториканец или аргентинец, в общем, почти темнокожий парень. Взвешивая и выбирая себе мясо (стоит отметить, что мясо я любил патологически и обновлял запасы не мене 2-х 3-х раз в неделю), я часто болтал с темнокожим молодцем о всякой всячине, парень хоть и был мясником, а в своё время окончил Университет математической лингвистики при Министерстве естественной линг-матики. Однако карьера его в профессии не задалась, в математической лингвистике, несмотря на всю кажущуюся демократичность подходов, молодым иностранцам вход туда был заказан. По итогам обучения молодой специалист Ильгар, не смотря ни на какие свои перспективные научные доклады и рефераты, работы по профилю не нашел. Недолго мучаясь, Ильгар бросил науку, как профессию, найдя свою долю здесь в Андреевском продуктовом ангаре, филигранно с математической точностью разделывая туши животных, он в некотором роде был на своём месте. Во всяком случае, свои математические амбиции он мог полностью удовлетворить на ниве разделки свежего мяса.

Здесь мне придется пояснить. Моя осведомленность судьбой Бараджани есть следствие бесчисленных разговоров о математической лингвистике, тема, интересовавшая меня с далеких студенческих лет (что поделать несбывшаяся мечта — линг-матика). С тех самых пор, как пару лет назад Ильгар появился в пенатах Андреевского мы стали настоящими друзьями. Трепались о том, о сем в освежающей прохладе отдела мясных изделий.

Увидев знакомую мне спину островитянина напоминавшего мне когда-то огромную неказистую шоколадку, признаюсь, я сразу почувствовал что-то неладное. Во-первых, Ильгар никогда не стоял спиной к посетителям, к тому же его природная живость не давала ему и секунды покоя, он всегда что-то делал, даже если и делать вовсе ничего не требовалось. Движения — его личный иррациональный наркотик, парень на шарнирах — так за глаза подтрунивали над ним коллеги, знакомые и клиентура. Приближаясь, шаг за шагом, я осторожно рассматривал фигуру возможно человека напоминавшего издали моего старого приятеля мясника Баджарани.

Замедляя скорость движения, я, преодолевая предательски появляющийся страх, выставив перед собой, как щит, продуктовую тележку автоматически катил её к отделу мясных изделий. В котором за прилавком, как я это понимал (теперь уже точно), находился вовсе не Ильгар Баджарани приветливый островитянин, а нечто черное бесформенное какое-то кишащее и по-своему живое. Я подходил все ближе. Наконец я в трех метрах от этого. Медленно и очень осторожно ступая, решил незаметно прошмыгнуть мимо к сухим продуктам туда, куда мне и было нужно изначально, и зачем только я сюда зашел. Нас разделял какой-то метр и прилавок наполненный мясом. Над тем, что кишело, по форме напоминая человека, кружилась одинокая жирная муха, запах плесени и испорченных продуктов отсюда чувствовался сильней. Приглядевшись, внимательней я, наконец, рассмотрел, что там кишело и роилось, и то из чего собственно и состояла фигура, это были мухи, тысячи черных жирных мух. Сглотнув образовавшийся в горле ком тошноты, я шумно выдохнул, наверное, потому что некоторое время почти не дышал от волнения. Шумный выдох «спалил» меня. Фигура из насекомых сначала рассыпалась на тысячи мух, а затем мгновенно сформировалась в рой. И рой неспешно, как на параде полетел в мою сторону, с чувством собственного достоинства и превосходства. Проверять благие ли намерения у жирных гудящих мух мне не хотелось, уж извините. С шумом опрокинув на бок бесполезную защитную тележку, я бросился бежать от роя.

Сдвиг уже начался, государственные предсказатели ошиблись буквально на три-четыре часа. Господи помоги! Прощай островитянин, прощай. Спасаясь от роя черных мух, я бежал в рядах стеллажей, глядящие на меня с полок продукты кое-где были пропитаны кровью, кровь жирными каплями вытекала из коробок, упаковок, шматков и кульков со снедью и медленно падала на пол. Привычные упаковки сладких кореньев от Лау-Лау, оранжевые клубни Нидза, фиолетовые кисло-сладкие палочки Коха, аппетитные ромштексы Братьев Люмьер, домашние пирожки с сывороткой и яичные омлеты Хулахупа — уже не казались таким аппетитными и привлекательными, полуфабрикаты теряли былую свежесть безвозвратно. Полки с меняющимися на глазах полуфабрикатами угнетающе действовали на меня, вкусные продукты гибли.

А за моей спиной, где-то совсем рядом слышался жу-жу-жу гул роящихся смертельно опасных мух. Гадкие твари буквально по пятам преследовали меня, ну или мне так казалось. Нет, не казалось! Они летели именно за мной. Стоило мне поменять направление движения или сделать ложный поворот на 90 градусов, рой, как по команде делал то же самое. Щелчки раскрывающихся куколок насекомых, какое-то омерзительное невесть откуда исходящее стрекотание, и полязгивание больших и малых клешней, с маячащим, позади, жужжанием роя — вся эта какофония опасности смешивалась с пением полоумного Мистера Трол-ло-ло. Резко свернув направо, я чуть не сшиб пожилого человека, который тяжело дыша, спешил, как и я к выходу. Спасайтесь мистер, тут рой — все, что я мог сказать. Глаза старика смотрели сквозь меня, непонимающие старческие глаза пожилого маразматика. Трол-ло-ло хоро-ро-шо хо-ро-шо-шо-шо трол-ло-ло — заело у них там пластинку. Я не останавливаясь прочапал мимо старика, я не мог ни чем ему помочь. Неовозвращенец? Или просто старик? Не время задаваться вопросами. Через некоторое время далеко позади меня старческий хриплый крик оглушил округу. У-яяяяяяяя, уя уя уя что, а что ж вы так ай ай кусаетесь, уаяяя уаяяяяяяяяааааа — кричал старик, трол-ло-ло-ло тро-ло-ло-ло-ло — подпевал безумный тенорок. Видать отмучился дедок, он был обречен. Мухи, от которых я почти оторвался, видать поймали старичка с признаками потери ориентации.

На пересечении линии сухих продуктов и консервантов я чуть сбавил темп и остановился отдышаться, да и осмотреться. Кровь здесь еще только пропитала коробки и пачки со снедью, мельком глянув на полки с консервами, вдруг заметил, что стеклянные банки были наполнены отнюдь не горошком и томатами, в банках что-то кровавое какие-то кишки, органы и, о господи человеческий мозг и младенцы и… И человеческие языки вперемешку с глазными яблоками в трехлитровых стеклянных банках. Увиденные мерзопакостные «чудеса» подстегнули меня не хуже роя мух, мобилизовали иссекающие силы, побледневший, тут-уж не оглядываясь, я помчался мимо касс к выходу. Где нелепо склонившись, сидели неподвижными мертвыми буграми покрытые каким-то синеватым мхом девушки кассирши. Вот и долгожданный выход. Вслед мне горланил полоумный неугомонный мистер Трол-ло-ло, хорош-шо хо-хо-рошо что есть на свете есть на свете путь доммм-мой трол-ло ло-ло-ло.

Корректор вышел на улицу, магазин сжимался. Еще на входе ему показалась подозрительной объемная лента сине красных воздушных шаров, которая словно гигантская змея обвила не менее грандиозное здание продуктовый ангар Андреевский. Жирная лента из надутых гелием красных и синих шаров выглядела уж слишком похожей на натуральную мега-змею. Да, по-моему, ей с недавних пор и являлась. Змея из шаров сжимала гипермаркет, по диагонали делая его выше и намного короче в длину. Змея из шаров душила, обреченную на погибель жертву, где жертвой был не кролик или мышь, а целое здание, наполненное редкими покупателями и хаосом проклевывающегося сквозь реальность Сдвига.

На улице, с разных сторон доносились то рев сирен пожарной команды, то разноголосица автосигнализаций, то удаленные крики людей, хотя в последнем я не уверен. А то вдруг возникали всплески неожиданного технологического шума, мне показалось, что я слышал приглушенные выстрелы и очень далекий детский плач вернее некие истомные завывания. Кругом смрадно воняло тленом и сыростью, асфальт в некоторых местах покрывал толстый слой фиолетовой слизи, такие лужи-кляксы я осторожно обходил, стараясь не коснуться их обувью. О боже как удачно, что я надел армейские ботинки говнодавы. Слизь вызывала неподдельное опасение, почему-то мне казалось, что слизь эта, скорее всего кислота. Я о таком слышал, меня на мякине не проведешь…

С красным лицом, взмыленный, как конь, я мчался домой, где как мне тогда казалось я смогу спрятаться и переждать все, чтобы не происходило. Всему этому нет никакого логического объяснения кроме уже порядком набившего оскомину слова Сдвиг. Три квартала на запад мимо остановки и через пару строений я дома.

Тягучая атмосфера улиц словно засасывала вглубь переулков. Между домов что-то неясное собиралось в кучи, темнело нездоровым фиолетовым оттенком. Будь это художественный фильм, то здесь зазвучал бы тревожный католический хорал. Но так как это не фильм, а реальная жизнь хоральная фуга зазвучала в измученном опасностями мозге корректора.

Местами асфальт был каким-то приторно мягким, местами пружинящим — шаги не издавали звуков. Корректор осторожно ступал, по этому, практически натуральному тесту, старому, чуть ссохшемуся бездрожжевому тесту. Здания вокруг стали неровными кое-где покосившимися, в некоторых случаях это бросалось в глаза, строения, видимо потеряли жесткую структуру и плавились. Вернее будет сказать — начинали таять, сначала набухая изнутри материалов слизью, затем склоняясь на бок, как растаявшее от жары мороженное или легкий воздушный десерт. Преодолевая метр за метром, чувствовал, что густота воздуха, заметно разнилась. В одних местах воздух разряженный, высокогорный с минимумом кислорода и становилось тяжело дышать, кровь молотками стучала в ушах, появлялись темные круги в глазах, повышалось кровяное давление, было трудно идти. В других невидимых областях до озноба пробирал невесть откуда взявшийся холод, изо рта шел пар. Корни искусственных деревьев по бокам тротуаров выглядели, как щупальца осьминогов, чуть подрагивая, извивались, впиваясь в исстрадавшуюся землю. Здание почты справа от меня совсем растаяло, второй этаж полностью смялся, слипся, будто был из горячего воска. То там, то здесь в закоулках улиц виднелись синеватые бугры, напоминающие лежачих полицейских, кто-то был в этих буграх. Покойтесь с миром первые жертвы Сдвига. Я был лоцманом, выбирая оптимальные траектории движения, успешно преодолевал квартал за кварталом. Осторожность, с которой я двигался, расчет, с которым я делал каждый свой шаг, я был идеальным путешественником по началу Сдвига, мысленно я вел экскурсии по пугающим кулуарам меняющегося мира. Итак, посмотрите направо, синеватые загадочные бугры, гляньте налево полупрозрачная желеобразная твердь, посмотрите вверх паутинно подобные рванные серо коричневые облака — виртуальный гид для существующей в моем воображении экскурсионной группы. Эта примитивная игра успокаивала меня, отвлекала от сумрачных дум, которые непрозрачными черными облаками окружали моё сознание внутри меня же самого.

Еще издали я заметил, что на автобусной остановке людно! Вы не поверите мне, что в такое смутное время, когда находиться на одном месте смертельно опасно на остановке толпились какие-то люди. Подгребая ближе, я заключил, что стоявшие на остановке странно раскачиваются, все вместе единой когортой, будто танцуя некий неизвестный народный танец. Теперь в свете уличных фонарей я мог рассмотреть их лучше, казалось, это были обычные люди. Нет, это явно не Тьмецы, те имели ровный одинаковый дизайн в стилистике олд скульного эмо кора и характерный эмо грим на лицах. А стоящие на остановке с виду нормальные не считая этого их ритмичного покачивания в остальном, они были почти нормальные. Не считая одной мелочи… Волосы на моей голове зашевелились и встали дыбом, у них не было кое-чего, что обычно есть у всех людей… У них-таки не было голов! То есть и крови не было, а на том месте, где естественно у человека располагалась и произрастала голова, и шея были абсолютно ровные поверхности срезов, теперь я мог это отчетливо увидеть с такого расстояния, остановка хорошо освещалась муниципальными прожекторами. Сощурив глаза ну чтобы не видеть пейзажа этого, я, невольно гримасничая тихой сапой, проскакал к своему дому, те на остановке и усом не повели так и стояли и качались, ожидая автобуса. Ну и славненько, скоро ваш автобус придет, аривидерчи безголовые прохожие, а я, пожалуй, домой-таки пойду.

Вбегая по лестнице в свой подъезд, я встретил еще кое-что. Нечто трудноописуемое копошилось в углу фойе, это создание увлеченно поглощало какую-то шерсть, какую-то обросшую кудрявой шерстью тушку, ну типа маленькой собачки. Тревожно и хаотично мигал свет в подъезде, свет казалось, тускнел с каждым миганием, нервно трещали дроссели ламп дневного света, и в такт светопреставлению неприятное глухое чавканье чудища в углу. Свет тускнел с каждым миганием, холодея от ужаса, я пулей взлетел по лестнице. А оно по ходу заметило, заметило, черт возьми, меня и шлепками запрыгало в мою сторону. За спиной я слышал шуршание её слизистых жгутиков, по лестнице подъезда. Еще мгновение и свет может окончательно пропасть. Быстрей, быстрей. Нервной дробью тела, тряской рук, по-моему, я даже челюстями щелкал от страха, и доставал, доставал эти гребанные никак не достающиеся из кармана ключи. Вот они. Чудом попав, с третьего раза, в замочную скважину, я нешироко открыл дверь и протиснулся в узкий проем, захлопнув за собой дверь, перед самым носом у того непонятного создания, что мерзкой бесформенной волосатой «зайкой» запрыгало за мной из фойе. Снаружи, нечто тяжело плюхнулось о стальную дверь, к счастью дверь не поддалась. Хорошая, хорошая дверь — дрожащим шепотом бормотал я и гладил поверхность двери, как домашнее животное. Я стоял, прижавшись ухом к бронированной двери, и слышал биение собственного сердца, чуть ли не выскакивающего из груди. Успел мазафака. Легко переборов свое любопытство я не стал смотреть в глазок, бог с ним ну чего на него, на этого желтого попрыгунчика смотреть, насмотрелся я уж сегодня на всяких. Я привел все имеющиеся замки в положение закрыто, плотно прикрыл вторую деревянную дверь и прошел в коридор. На какой-то момент я замер прислушиваясь к звукам в квартире. Осторожно ступая, прокрался к небольшому раздвижному шкафу, в который планировал влезть. Шум с улицы, хоть и приглушенный стеклопакетами окон, мешал сосредоточиться на внутрикомнатных звуках. Нет здесь никаких посторонних необычных звуков или есть? Так и не определившись с ответом, я забрался в шкаф, еще подрагивая от лошадиной дозы гормона страха в крови, медленно и осторожно, желая не издать ни единого лишнего шороха, я прикрыл за собой дверь и лег на стоявшую в шкафу зимнюю обувь. Измученный напуганный и уставший мой организм мгновенно отключился и я уснул.

Очухался я, похоже, утром, от громкого крика. Истошный вой мужского голоса А-А-А раздавался из моей спальни, я прижал колени к груди, поза эмбриона, выставил перед собой раскрытый выкидной нож сидел и ждал, что будет дальше. Послышался шум падающих предметов и чертыханья на непонятном гортанном неразборчивом языке. Язык, на котором выражался тот в комнате или где он там был, содержал много рыкающих эррр, какое-то просто невероятное количество гласных и почти полное отсутствие согласных. Кто это и как он оказался в моей квартире вот вопрос. Это и есть те самые чужие люди, о возможном появлении которых сообщало Федеральное агентство информации. И что будет дальше? Подойдет ли он или кто там к шкафу, чтобы открыть утлую дверцу и высосать мою кровь или отгрызть мне голову? Или?

Тот, кто был в спальне, явно безо всяких усилий открыл дверь, ведущую на кухню, а ведь, если мне не изменяет память, я собственноручно всадил в косяк не менее дюжины сто миллиметровых гвоздей. Гым, а дверь распахнулась с такой предательской легкостью… Я превратился в мыслящий слух, читая действия того кто шастает по моему дому, как музыкальные ноты. Вот он прошел в кухню, что-то лопоча, наверное, возмущаясь, я не понимал его слов, но понять живые эмоции на любом языке несложно, по крайней мере, мне высококлассному действующему корректору высшего уровня. На кухне у неизвестного попискивал какой-то посторонний необычный звук, прообраз допотопной мелодии, то длинные, то короткие попискивания и гудения. Что это? Магия? Ворожба? Чудное животное? Запрещенные игры с Тьмой? Объяснения этим пискам-гудениям сколько не силился придумать не мог.

Неизвестный, на моей кухне, видимо был очень расстроен он, то громогласно выкрикивал отдельные гортанные естественно фразы, то вдруг угукал, тянул нежно и протяжно необычные слоги. Под конец я услышал звук тренькнувших фаянсовых тарелок.

Незнакомец прокричал: В-В-Ва-ажесенка, Ва-а-асеженка, муалые Ва-а-асеженка — странная фраза, казалось, он кого-то звал. В комнате послышалось хриплое шипение животного или насекомого. И незнакомец ломанулся обратно в спальню, сшибая по пути какие-то предметы, какие? Ведь у меня в доме не так уж и много предметов. Что-то там было устроено не так как раньше. Послышались, то ли рыдания, то ли просто бессмысленный вой. Пока это продолжалось, я чуточку распрямился и, осмелев, привыкнув к страху, слегка приоткрыл дверцу шкафа, держа в руках уже два режущих инструмента, финский выкидной нож и перочинный. Крохотная щелка позволяла мне видеть узкую полоску коридора, соединяющего кухню с прихожей и спальней. Тот кто был там двигался к выходу из квартиры, я видел его фигуру на кухне, частично спину и ноги в носках, не монстр хотя, бы, зачем-то ощупывая стены он вышел из кухни. Сердце сжалось во мне, и заколотило в висках давление крови, на мгновение я увидел его лицо! Оно было лишено глаз! То есть абсолютно безглазо, на месте его глаз не было ни шрамов ни каких других шероховатостей просто лицо без глаз. Чужак надел мою старую прогулочную куртку, развернувшись опять спиной, с полминуты повозился и вышел из квартиры. Меня он не заметил. Последнее, что я помню, перед тем, как потерял сознание, это отчетливую мысль, что лицо его мне знакомо, знакомо до крайней степени. Лицо того кто был лишен глаз было не чьим иным лицом, как моим собственным. Да это было моё лицо, и я потерял сознание.

Открыв глаза, некоторое время не понимал, где я нахожусь, и все такое. Чуть оклемавшись, потоком нахлынули воспоминания последних суток. Уличная читальня, Эмми, продуктовый ангар, старик, мухи и поддельный Баджарани… Выбравшись из шкафа и с удивлением осмотрел свою квартиру. Квартира изменилась не кардинально, но в деталях. По площади и по расположению комнат она оставалась привычной и неизменной, но по наполнению и по дизайну стала другой. Её наполняли какие-то совершенно не понятные мне предметы. Пропали мои до потолка книжные стеллажи из грубо-обработанной древесины, нигде не было видно ни моего рабочего письменного стола, ни приспособлений для скоростного письма, ни бумаги, три ящика которой всегда стояли у изголовья дивана. Вместо моих стеллажей с четырьмя тысячами научных книг и словарей, жалкая этажерочка с тремя десятками необычных брошюр в мягкой цветной обложке, недопустимой по Правилам Публикаций.

Я взял одну из книг в недопустимой мягкой обложке и на вытянутых от себя руках открыл, опасаясь увидеть там чего-нибудь такое, но там лишь набор ничего не значащих для меня символов, какой-то древний давно умерший или как говорят мертвый язык. Я безжалостно вырвал титульный лист из книги и проследовал в коридор, здесь был мой аппарат проволочных посланий. Странно вернее славно, что он остался на своем привычном месте. Я снял деревянную полированную трубку сканер и медленно провел по вырванной странице, сканируя её. Затем несколько раз прокрутил ручкой динамо-машины и кинетический сигнал, преобразованный в электричество, улетел по проводам в библиографический автомат общественного перевода неизвестных текстов.

Через пару минут застрекотали карандаши самописцы, вырисовывая уже понятный переведенный текст на алой тонкой термобумаге — «В. Пелевин Чапаев и Пустота, год выпуска 2006 Издательство Амфора». Набор слов, никогда не слышал о таком ученном Пелевине, ни о таком научном труде. Странное необычное название, что оно обозначает? Пустота давно уж изучена вдоль и поперек и активных научных изысканий никто на эту тему не проводит. 2006 год! Ух ты это похоже незадолго до Первого Ложного пришествия, неужели уже тогда на земле были прообразы настоящих книг? О чем они? Кто их писал? И могли ли их читать люди? Ведь хорошо известно, что наука в те времена еще только зарождалась, знания были скудными и несвязанными.

В очередной двухсотый раз за сегодня корректор озадаченно задумался. Куда ушел безглазый, кто шипел в спальне, куда исчезли почти все его вещи и что делать дальше и самое главное, почему незнакомец имел его лицо, корректорское лицо? Вопросы без ответа вихрем носились в голове корректора.

Лосёк подошел к окну и отодвинул ткань закрывавшую окно, чужой почти незнакомый город смотрел на него окровавленными окнами, пустотой улиц, неизвестными проспектами и строениями. Где я? Что это? Сильно мутировавший Роквел или другой город? Он открыл окно и прокричал всеми имеющимися силами УУУУеха. Боль и непонимание вырывалась из Корректора душераздирающим звуком отчаяния. Город ответил безмолвием, отсутствием эха и тишиной…

Я недоверчиво посмотрел в глазок бронированной двери, на площадке никого не было. Озираясь по сторонам, вышел. Проходя через фойе, не поворачивал головы к углу, в котором останки кого-то лохматого, небольшой кучкой валялись в кровавом пятне. Покинув подъезд, я свернул за угол незнакомой улицы, пробежал пол квартала глазея на запачканные кровью витрины с неизвестными предметами в них. Вошел в туманную арку и тут… Реальность стала закручиваться в спираль, затягивая меня вместе с фонарными столбами, дорогой, домами, и собственно всем переулком, я не мог выбраться из воронки, которая неумолимо деформировала реальность…

Бам! Боль от удара автомобильного капота, вернула меня в сознание. Автомобиль едва успел затормозить, через запачканное кровью и чернотой слизи лобовое стекло Субару я рассмотрел невозмутимое бледное лицо Гимениуса, по губам которого я прочел слово «О-корректор», я чуть не плача радостно запричитал «Гимениус-Гимениус, слава алфавитам, Гимениус!». Гимениус махнул головой в сторону, мол, садись времени нет, с трудом приходя в себя от удара и неожиданной встречи, я открыл дверь и сел рядом с водителем. Мы посмотрели друг на друга…

Вспомнилась нетленка Гимениуса, Аквилозиум для учеников начальных классов. Я помнил этот священный образовательный текст наизусть, и мог бы повторить слово в слово хоть сейчас… Буквы в моем сознании потекли сами собой, выстраиваясь в строчки, формируя абзацы и страницы…

Аквилозиум. Ангелоид Гимениус Третий. «А вы слышали о том, что буквы умеют целоваться?», научная работа для слушателей начальных классов публичных школ и колледжей.

А вы слышали о том, что буквы умеют целоваться? Нет? Не слышали? Ну и дураки…

Буквы умеют пить кровь, да что там пить кровь — буквы и есть сама кровь. Лично у меня по венам текут тысячи букв, словосочетаний и слов. Однажды случайно порезал горло бритвой, а они как хлынут… Буквами забрызгало пол и рубашку. Буквы были красными.

Кровь одного здорового человека содержит 6 миллионов кровяных букв. Отсутствие хотя бы одной буквы или знака ведет к полной остановке жизнедеятельности человека. Значение кровяных букв науке неизвестно: на Земле запрещено изучение и чтение кровяных букв.

Кости взрослого человека, как правило, испещрены надписями; люди, по тем или иным причинам родившиеся без надписей на костях, проходят болезненную и дорогостоящую процедуру нанесения магических слов на кости скелета. Тело фрагментарно очищается от мышечных волокон, гравировщики по кости наносят надписи и возвращают волокна на место. Операция продолжается до тех пор, пока все необходимые надписи не будут нанесены. Государство чаще всего кредитует подобные культовые операции под низкий процент. Сама процедура «буквирования костей скелета» может длиться до трех лет.

Вода определенно состоит из букв. В обычном состоянии воды букв не видно, но стоит ее высушить, и на дне емкости, в которой была вода, вы обнаружите едва заметный осадок. С помощью обыкновенного лабораторного микроскопа в этом осадке можно рассмотреть несколько тысяч мельчайших букв. Странным, однако, представляется то, что количество букв при высушивании любого объема воды одинаково и составляет 7 342 буквы. Этот феномен известен под названием «неделимый алфавит воды».

При чрезмерном нагревании тела человека на коже каждого проступают буквенные надписи. В детстве этих надписей особенно много, к старости же большинство надписей исчезает, остается одна-две буквы или пару слов. В день, когда самая последняя буква исчезает с кожи человека, человек умирает…

В южных отдаленных областях России распространено нанесение татуировок, повторяющих эти магические телесные письмена, считается, что это продлевает жизнь…

Кусачие или злые буквы живут в шерсти животных. Это буквы «В» и «Б». В древности их так и называли — Вши и Блохи, где буквы «В» и «Б» всегда писались заглавными. Эти буквы являются покровителями бродячих животных и некоторых людей.

В древние времена солнце трактовалось как гигантская непрорезанная буква «О». Однако сейчас доподлинно известно, что солнечный, равно как и любой другой свет состоит из светящихся букв «С». Тем не менее, при написании слово «СОлнце» «С» и «О» принято писать с большой буквы, выражая тем самым буквам С и О особое почтение…

Температура любого предмета, включая людей, не что иное, как наличие в теле объекта латинской буквы «t» (градус); от количества этих невидимых букв и зависит температура тела. В организмах других животных пока таких букв обнаружено не было. «t» (градус) считается знаком температуры, но почитается и как символ жизни, посему во многих русских провинциях до сих пор наносят на тело татуировки с надписью этой невидимой буквы, в центральных, же районах России татуировки знака температуры не наносятся. Однако в обязательной школьной программе букве «t» (градус) уделяется целый предмет, по которому ученики средних школ и колледжей сдают государственный экзамен.

Волосы человека при многократном увеличении не что иное, как плотно переплетенные буквы «В» и «Л». В одном волосе содержится не более 7 000 букв «В» и около тысячи букв «Л». По правилам русского языка в слове «ВоЛосы» буквы «В» и «Л» принято писать заглавными.

Кровь животных не содержит букв. Однако у многих разновидностей млекопитающих и рыб кости исписаны буквами и знаками. Этот факт до сих пор не могут объяснить ученые мира… Тексты, нанесенные на кости животных, не переводимы.

При рождении в первую минуту своей жизни каждый человек должен многократно произнести букву «А», первую букву многих известных алфавитов. Таким образом, человек, как бы подписывает контракт с могущественной силой букв. Ребенок, не сумевший произнести первую букву алфавита при рождении, считается больным или неживым.

Комнатная пыль, если рассматривать ее под микроскопом, это крошечные молочно-серые полупрозрачные буквы. В одном микрограмме комнатной пыли 718 знаков и букв… Человек время от времени должен освобождать свой дом от накопившихся в нем серых букв (так называемой «буквенной пыли»), протирая поверхности в своем доме специальной материей или пылесосом (в быту называемым «буквососом»).

Апельсиновый сок состоит из букв «А». Один литр апельсинового сока содержит более миллиона букв «А».

Целебные свойства букв до конца не исследованы, однако доподлинно известно, что нанесенная или прислоненная ко лбу буква «S» (как доллар) лечит головную боль, снижает давление и повышает настроение (в некоторых странах эту букву многие носят на цепочке на теле). Букву «Л» обычно прислоняют к легким, «Р» кладут на сердце, «Н» и «Ф» — на ноги и позвоночник. Целебная сила букв до сих пор остается одним из величайших чудес света.

Ученые всего мира вот уже много тысячелетий изучают значение букв и их смысл. Существует несколько основных буквенных словарей; наиболее известные, полные и точные из них — «Полный буквенный словарь» Когана и «Большой энциклопедический словарь» Браля.

Слюна, как и любое другое вещество, в составе которого есть вода, состоит из букв. В одном миллилитре слюны 999 букв, в основном латинских, однако встречаются и арабские, и китайские буквы и знаки…

Количество букв в воздухе прямо пропорционально зависит от насыщенности воздуха водой. Давление букв в воздухе называется «средним буквенным давлением атмосферы». Данная переменная величина является важной составляющей жизни любого живого существа, ежедневно по несколько раз в день общественные информационные агентства сообщают о значении буквенного давления атмосферы. Эта переменная измеряется в «буквах на квадратный дюйм», т. е. высчитывается количество букв, находящихся на идеальном дюймовом квадрате по вертикали. Среднее (нормальное) значение буквенного давления атмосферы — 5.7 буквознаков/на квадродюйм.

Кал всех живых существ, при многократном увеличении, не что иное, как мягкие и твердые знаки, в зависимости от его консистенции…

 

Глава 8. Где Гимениус и Корректор встречаются (Аритектурно-приключенческая)

— Эй, Корректор смотри, куда идешь балда алфавитная! Совсем обезумел книжный червь? А если б я тебя раздавил, как Тьмеца поганого? Гы гы гы! И потом мучился бы всю жизнь за невинно убиенного корректора — Гимениус громко смеялся, через открытое окно автомобиля.

Лосёк попытался было поприветствовать литературного гуру традиционным поднятием шляпы, но лишь беспомощно искал на голове отсутствующий головной убор.

— Да ну те вас милейший! Отбросим ортодоксальные манеры в этот трагический час! А? Корректор?! Гы гы гы — басил писатель, со смехом глядя на корректора пытающегося выполнить обязательный реверанс со шляпой.

Корректор тоже заулыбался, но несколько растерянно, не совсем понимая черного писательского юмора. Во-первых, он каким-то чудом выбрался из воронки пространства, в которое его засасывала закручивающаяся неотвратимым приливом действительность, во-вторых, он совсем не понимал, каким образом он оказался на капоте писательского болида. Путались мысли корректора, чтобы с ним стало, если бы в момент, когда корректор уже практически попрощался со своей жизнью в ситуацию не вмазался мощный автоснаряд — Субару Гимениуса, от этих мыслей холодело в области затылка. Вот как удачно Гимениус сам того не ведая распатронил эту чертову воронку сжимающегося пространства. Корректор не догонял, что же в итоге произошло, и как он оказался здесь на капоте. Последнее что он смутно помнил — это пространственно временную неотвратимую юлу, которая засасывала его тело, растягивая, словно гуттаперчевую игрушку, вворачивая в сжимающуюся веретеном реальность. Вот она судьба, и вот он спаситель Гимениус, и вот она скрытая суть той случайной встречи в уличной читальне — мелькнула правильная мысль. Проявилась суть-то, эка лихо сконструирована судьбинушка-то. Та встреча, значит, была авансом, а теперь, считай, подсчет выдали, да не просто, а золотыми монетами! И Эмми, и Оптимист, и кофе без сахара, все это были детали одного конструктора, нити одного шерстяного ковра, что чудным образом ткала сама матушка Неотвратимость Случайных Последствий. Корректор, пожимая больной бок, озирался по сторонам, бессознательно ища ответы в окружающем безмолвном и угрюмом дизайне сдвигающегося вокруг мира.

Ныл бок от удара о капот Субару, а дыхание от такой неожиданной и такой приятной встречи сбилось, комом в горле, куском не проглатываемого нечто. Невольно, наворачивались слезы, и корректор отвернулся в сторону, чтобы сдержать эмоции и унизительно не расплакаться. Гимениус вежливо заметил душевные колебания растроганного внезапной встречей корректора и на секунду его басистый голос смолк. Но только на секунду.

— Ты видел? Чуть погодя спросил Гимениус корректора. — Видел что произошло?

Я мотнул головой, мне не хотелось рассказывать ни о безголовых на остановке, ни о человеке в моей квартире, ни о щупальцах в подъезде, ни о чем, что довелось мне пережить за последние сутки и уж тем более о засасывающей воронке пространства. Гимениус, посмотрел в потускневшие дрожащие глаза Корректора и подытожил: — Ну, паря знать повидывал ты Сдвижкины косточки коли грустный такой — и опять загадочно почти зловеще улыбнулся.

— План короче такой, продолжал командным голосом Гимениус, сейчас я еду в район, Энциклопедий, там, в городской квартире моя жена и двое ребятишек, хотелось бы их застать в целости. Оттуда сразу в Союз Великих Писателей, в конце концов, не я один такой прыткий третьего уровня, что вышел сухим из воды, да по пояс в крови — и он опять нервно засмеялся. — Со мной ты друг любезнай?

Я вторично мотнул головой, во-первых, идти мне было некуда, во-вторых, номинально я был в подчинении у более значимого в литературной иерархии Писателя. Потом Гимениус вслух пытался вычислить, сколько дней понадобится на путешествие к этому району города. Он сопоставлял кривые векторы, делил на погрешности знаний и умножал на случайные скачки реальности. Вслух вспоминал пространственные тождественности, протяжно выговаривал маршрутные формулы, коротко крякал неизвестные величины и нараспев выводил зависимости и знаменатели. Вычисления не складывались, в данные неизбежно проникали скрытые необъяснимые ошибки, и вычисления рушились, как карточные домики, дело не шло. Это злило Писателя, его раздражало оказываемое сопротивление такого несложного уравнения. Он не хилый мальчик в очках, крепкий и мощный, и не самый последний писатель, никак не мог решить проклятое уравнение. Поигрывая мышцами, Гимениус снова и снова принимался за расчеты.

В нормальное-то время они бы всего за сутки добрались до района Энциклопедий, но теперь совсем другое дело. И Гемениус и Корректор прекрасно понимали, что сейчас расстояния, впрочем, как и само течение времени, претерпели некие пока неопределенные искривления. Гимениус полагал, что на преодоление пути стоит закладывать не менее трех дней, я нехотя согласился. Так же быстро, как он производил расчеты, он делал пометки в своих распиханных по карманам деловых блокнотиках. Не забывая в микропаузах громогласно чуть что смеяться, часто не по делу. Право же глупая привычка — это его ржание.

Внезапно я погрузился в раздумья. Было понятно, что смех Гимениуса это психологическая защита, это его кевларовый непробиваемый духовный щит от страха и депрессии в которую впасть сейчас было ой как легко. Семья… У меня отродясь не было зарегистрированной официально семьи в отличие от Писателей высших уровней, подданным четвертого и ниже статуса литературной значимости, хоть и дозволялось иметь гражданских жен, но официально регистрировать брак и детей заводить было запрещенно такое только для третьего уровня и выше. Именно поэтому деревенских жителей с такой неохотой пускали в города, там, на сельских просторах Законы Литературного быта нарушались беспардонно. И браки заключали и детей заводили, будь ты хоть вторым редактором, хоть фрилансером, или секретарем, или простым наборщиком, поговаривают, что там даже младшие библиотекари имели жен и детей. В городе такое невозможно, чуть было, не пустившись в воспоминания о своем неудачном браке, Корректор мгновенно прервал неприятные думы и переключился на другое…

А у Гимениуса настоящая семья, официально зарегистрированная добрая супруга, да малые ребятишки, аж целых два, вот волнуйся теперь что с ними, где они.

Тем временем вокруг автомобиля сконцентрировался молочного цвета густой непроглядный туман. Некоторое время мы двигались в этом плотном тумане, похожем на настоящее сгущенное молоко. Автомобиль беззвучно катился по площади. Видимость ограничивалась несколькими жалкими метрами. Молочный тягучий густой туман клубами укутывал улицы, совершенно не давая возможности рассмотреть меняющийся на глазах привычный мир. Сгустки белой клубящейся материи, как дым проплывали вокруг машины, слипаясь, сгустки образовывали еще более громоздкие облака молочного нечто. В конце концов, они полностью слиплись, и месиво белого тумана поглотило абсолютно всю видимую поверхность окружающего мира. К удивлению осталась только дорога, которая, слабо извиваясь, вела нас вглубь территории. Казалось, что дорога висела в безграничном пространстве молочного месива. А может, так оно и было, плотно задраенные окна автомобиля решительно защищали нас от творившейся вокруг молочной засады. Молча, мы наблюдали это чудное явление природы, двигаясь по дороге в белесой непроглядной пустоте. Молочная сублимация впечатляла…

— Ни зги не видно в молоке-то в этом.

— Туман так туман, всем туманам туман — задумчиво согласился Гимениус.

— Хоть глаз выколи, видимость нулевая господин капитан, ориентируемся по приборам — нарочито бравурно добавил Корректор.

Прошел час с небольшим черепашьего движения по подвешенной в молочной пустоте дороге. Пока, наконец, туман не стал постепенно рассеиваться.

Сначала стали видны боковые пороги дороги — государственные поребрики, затем пешеходные тротуары и столбы, и наконец, здания и постройки. Мы катили по незнакомой улице, с небольшой скоростью, рассматривая строения причудливой прямоугольной формы с вывесками на непонятном пока языке и необычными предметами. Не было привычных памятников буквам и словам, не было книжных киосков, не было многометровых букв из дерева, не было стальных спиц уходящих в небеса, не было ничего из прошлого известного нам мира. Строения были необычными не только по своей форме, но и по материалам — только представьте себе, похоже они были построены из камня! Не из дерева как во всем нормальном мире, а из холодного могильного камня! Как они тут живут-то в таких опасных для здоровья домах?

— Кое-где осталось как прежде, все как до Сдвига, а кое-где вот это чудо в кавычках — констатировал Гимениус, я такое уже видел. Способности и энергия Слов и алфавитов функционируют исправно, я уж проверил, странно видеть, что в таких вот новых местах как будто и нет, ни Союза Великих Писателей, ни магии литературы, ничего привычного.

Постепенно чуждая обстановка вновь сменилась родными городскими пейзажами. Показался, до боли знакомый, перекресток Луарвик Луарвика, где 14-я радиальная пересекалась с Переулком Синтаксиса, необычные каменные дома здесь уступили место традиционным деревянным небоскребам с круглыми шапками куполов на вершинах, с общественными читальнями и книжными лавками, район Публичных изданий я сразу узнал родные сердцу очертания. Слоеный пирог действительности, там так тут сяк.

— Давай вглубь заедем и уж там сориентируемся, как до квартала Энциклопедий добраться в этой перепутанице.

Гимениус молча, согласился, колесить без ориентира было бессмысленно. Мы повернули в квартал Публичных Изданий. Это один из древнейших кварталов города. Здесь на площади 777 гектаров концентрировались все мало-мальски уважаемые Издательства Белого Света. Офисы и редакции сотен публичных изданий встретили нас безмолвием и пустотой разбитых окон, зеленым мхом и густой смолообразной тьмой заполнявшей нищи и объемы строений. Бросалось в глаза отсутствие горожан и служащих, а так же словно слизала корова все памятники русскому слову и литературным героям. Не было ни Стены Договаривающихся Филологов, не было стелы Острословия, не было кубов Словесной живности, не было изваяний авторов, даже живые барельефы исчезли, район был прежним, вот только памятники культуры куда-то бесследно смылись. Район, когда-то являющийся одним из самых красивых, теперь был наполнен полуразрушенными зданиями, культурный контент сгинул, как впрочем, и главная достопримечательность творческие люди бесследно исчезли. Какая же мразь, могла такое сделать. Кое-где из окон сочилась похожая на кровь бардовая слизь, отвратительными сосисками она свешивалась из окон, дверей и балконов. Мимо нас проплывали издательства.

Минули: Справочник Вечернего Эквилибриста — помпезное иглообразное здание с пимпочкой твердого знака на вершине, вестник Пароходства — дом напоминающий палубу современного морского книжного лайнера, Летние Истории — здание в форме гипертрофированной беседки, переходящей в лабиринты кабинетов, рабочих помещений и библиотек. Кадастровый Алфавит — совершено черное круглое здание без видимых снаружи окон, но с единственной дверью на фасаде. Удмуртские Сказки — избушка с резными ставнями и голубыми наличниками, как заколдованный в великана гигантский пряничный домик. Вальпургиевы сонники — небоскреб в форме раскрытой книги, окна в этом здании были сделаны в виде букв прорезей. Казусные строчки — этот дом сам напоминал одну бесконечную уходящую вглубь района казусную строчку. Лингво-мастер сервис — сюда хаживал каждый уважающий себя корректор, тут починяли инструментарий корректуры, офис в форме сложного научного прибора со шкалами амплитуд, металлическими крючками и пружинами, вращающимися зубчатыми колесами. Домнич Амброуз — тематическое издательство, названное в честь невинно убиенного поэта Анри Домнича, на фасаде нанесена мозаика «Домнич строчащий рукопись», все те же слипшиеся грязные волосы на глазах, и порывистый жест руки державшей перчатку самописца (работа известного итальянского мозаичника Апельери). Кельтские знаковые справочники и талмуды — алое классическое здание в 88 этажей опоясанное кельтскими узорами и символами. Министерство знаков препинания — сухое некрашеное строение, сооруженное из упаковочной фанеры, государственное предприятие — бедное и пыльное. Картавый глас — треугольное пирамидальное строение с четырьмя синими куполами наклоненными к центру. Реактивы для словотворчества — издательство с доброй сотней входных дверей, ложные двери ведущие в тупики или попросту нарисованные, юмор понятный только тем, кто имел дело с этими реактивистами. Вестник актуальной словотворной целлюлозы — очень красивое серебристое здание в форме колоссальных размеров цветущего дерева неизвестной породы, корневища здания раскинулись по всей придомовой территории красивое помпезное строение. Немировские запятые и двоеточия — связанное из толстой шерстяной нитки помещение в виде большого теплого вязанного носка, поперечные цветные линии грубой вязки уводили взгляд далеко ввысь, по доброму смешное и забавное издательство, Промышленные словари — стальное отливающее серебром и золотом Г-образное строение, объемные гравировки сокращений и сносок играли на солнце бликами, затем Актуальные Словари Куртуазных маньеристов… Тысячи раз я проходил по этим местам, теперь же они стали другими, пустыми заброшенными и источающими какую-то скрытую агрессию и затаившуюся в глубине опасность. Напротив моей родной редакции «Реакция на Невидимое» мы остановились, Гимениус конечно не мог читать мои мысли, но вероятно из прежних его знаний он ведал, что это и есть моя редакция. Мы, молча, смотрели на тянущиеся по входной лестнице странные волосатые водоросли, плотным ковром они вползали в подъезд и скрывались в кромешной темноте неосвещенного пространства.

— Ну что зайдешь на работу? Откровенно подкалывая спросил меня Гимениус.

— Нет, — прошептал я, только после Вас.

— Гыр гыр гыр — засмеялся Писатель. Ему показалось, что я подыграл ему в его очередном приступе черного юмора.

Рядом с парадным подъездом родного издательства на остановке общественного транспорта виднелся публичный план города, вот где мы сможем определить месторасположение квартала Энциклопедий. Расчет был таков, если общественная карта изменилась, а она изменилась, значит, она, верно, укажет нам истинное направление. Мы вышли из Субару.

— Так на юго-запад по трассе Великих Грассмейсеров, поворот на Неликвидный переулок и далее по Макулатурному гребешку, с него соскакиваем на, на Шоссе Настоятелей Библиотеки Святых читателей, а вот и квартал Энциклопедий. Туману-то понапустили не карта а свиток энцефалограмм какой-то. На юго-запад, сутки пути, если все срастется — Гимениус говорил сам с собой, ну а я рассматривал внезапно постаревшие здания, валяющийся кругом, неопознанный, не «наш» мусор и странные жирные пятна слизи, неприятными фиолетово-алыми кляксами в беспорядке разбросанные по улице. Найти дорогу в 100 миллионном городе ой как не просто, даже если ты прожил в этом городе всю свою жизнь. Тем паче сейчас, когда все кругом так стремительно и хаотично сдвигалось.

Квартал Энциклопедий, в который мы двигались, один из самых роскошных районов города. Вероятно, Гимениус жил очень экономно, и экономил, скорее всего, на себе, если мог позволить иметь квартиру в этом сверхдорогом современном районе, предназначенном, прежде всего для горожан высшего 2 уровня в иерархии Сильных мира сего. Квартал Энциклопедий сравнительно небольшой его площадь всего 200 гектар с хвостиком. Вся территория строго поделена на три равные части. В первой части собственно находились здания Энциклопедий. Самое крупное здание — это Стеллаж господина Гамильтона, здание высотой около 12 километров (2430 этажей, 11892 метра) выполнено из черного дерева, сложное уникальное строение, напоминало библиотекарскую книжную этажерку или многофункциональный книжный шкаф. В нем как вы уже догадались, хранились священные рукописи и энциклопедии Гамильтона. 2430 этажей наполненных основополагающими научными фолиантами, читальными залами, дискуссионными фойе, рабочими кабинетами, научными лабораториями, цехами выделки рукописей, развлекательными литературными предприятиями. Поговаривают, что де на Гамильтона работали не менее миллиона специалистов, но это были откровенные враки, даже при его-то доходах он мог позволить себе не больше 120–150 тысяч сотрудников. Об этом мне рассказывала еще мама, её двоюродная сестра Настя Царалунга служила в одном из цехов вторичной чистовой обработки рукописей в секрете #192 в Гамильтон букс фактори. В Энциклопедической части района так же находились здания глубкой Королевской восьмерки: Сарториус-хаус, Ротердамский Синий шпиль, Изба Клица, Дом культуры Эрнеста Хонгара-257, Дворец Юматы Жимолости, Висячие Сады Вани Дерняткина и Сдвоенный вечнозеленый небоскреб Зой Буббы и Магистра Яббо. Здесь мы не будем углубляться в параметры строений, скажем одно это величайшие центры мировой литературы, символы живой лингвистики, киты на которых покоится зыбкий мир современности. Подробнее об устройстве этих значительных сооружений читайте в сноске.*(Сноска 9 зданий района Энциклопедий или 9 Киотов Литературы).

Итак, квартал Энциклопедий был разделен на три части. Первая часть фундаментальная соляные столпы культуры небоскребы писателей высшей категории значимости в иерархии Созидателей Белого Света. Вторая треть района Энциклопедий улица Живых Книг, место, где по преданиям был проведен первый литературный вечер Неизвестного писателя. С тех самых пор улица Живых Книг место, где расположены сотни открытых и крытых площадок, на которых устраивали свои чтения писатели различных категорий значимости, в том числе и начинающие. Писательские подмостки для людей с разным уровнем дохода с разными меню, в одних балаганах читали свои произведения поэты, в других молодые фантасты, в третьих пожилые мудрые сочинители неспешно в тени прохладных тентов бубнили свои тексты. В этой части района Энциклопедий всегда и днем и ночью было людно, горожане жаловали Живые книги, многие приходили с детьми, семьями, особенно много людей было по выходным и Большим литературным праздникам. Сам я там бывал в основном в детстве.

Тим Род внутри меня шевельнулся на кресле качалке, поднял взгляд от толстенной книги и защебетал тоненьким свистящим голосом. Мама часто баловала меня Живыми Книгами. Добирались мы туда на попутках, водители дальнобои (Книгобои — транспортная «кровь» культуры — по Гамильтону) вообще-то мало кого допускали в свои украшенные рукописями кабины большегрузных автопоездов, это было не принято по причинам материальной небезопасности. Но мама обладала той редкой особенностью удивлять незнакомых своими милыми выходками, что мы добирались до Живых Книг быстро и самое главное бесплатно. Стоило мамке выбежать на книжную трассу в своем привычном ярком костюме, с волочащимися за ней хвостами рюш и гофр, с громогласной дудкой вувузелой наперевес в привычном гриме балагурной взбалмошной мамаши, как грузовики пренепременно останавливались. И после короткого разговора состоящего из одного единственного вопроса, а повествовать можите? Нас приглашали продолжить движение в кабине дальнобойного книжного грузовика. Книги и их транспортировка по Белому Свету большое и важное литературное дело. Водители книжных большегрузов — Книгобои это реликтовая каста, со своими традициями и особенностями. Например, Закон 3-х атрибутов Книговозов гласил не брить бород, усов и волос на голове, а так же постоянно носить на поясе ритуальный стальной нож для бумаги. Обязательным был и головной убор, украшенный крошечными черепами низкий цилиндр, черный для повседневного использования и стеклянный для особых случаев. Ну да отвлеклись мы от главного, маман травила разные литературные фрагменты в основном о происхождении книг, Книгобои внимательно слушали и совершенно бесплатно подвозили нас в Живые книги. Ну а там мы сутками напролет колесили по литературным вечерам, нам довелось послушать и Карлоса Капчица и Лоя Лживую морду, и культрегера Евгения Прощина со своими начинающими нижегородскими писателями, и кошатницу Марию Ташову-1, всех и не вспомнишь сейчас. За сутки — двое мы с маман успевали посетить до 20 литературных вечеров, входной билет стоил всего два тонких су, тут главное было запастись провизией и бодрым квасом, ну чтобы двое суток не спать, хотелось же больше больше литературы, а там в Живых Книгах литература была высший сорт, свежая как слеза россы на утренней зелени. Мы с маман…

Слушай Тим, ты совершенно заболтал меня, сказал я своему внутреннему существу, и Тим Род, мгновенно, разобидевшись, песком рассыпался и пропал.

В третьей части района Энциклопедий находились жилые дома и угодья, тут жили семьи самых важных святых Литераторов Белого света. На этом экскурс в историю и содержание района энциклопедий считаю оконченным. Этот район славился еще и тем, что здесь были самые низкие цены на книжечки, а в уличных читальнях кроме черного кофе так же бесплатно предлагали и чай и малокалорийное фруктовое мороженное. Поговаривают, что в некоторых закоулках так же находились и общественные столы разума (столы для Пятичтения) вы только представьте себе, чтобы Стол Разума бесплатно под навесом на улице. Удивленны? Правда, это были слухи, лично я их не видел ни разу.

Движение. Краем глаза я заметил движение, где-то поодаль от нас что-то зашевелилось возле фонарного столба, закопошилось в муаровом черно-белом графическом облаке. Что это червоточина, что ли зарождается. Ну да она родимая. Из довольно большой разросшейся червоточины появился мальчик-тьмец, а через минуту и еще один. Липкие от внутренностей недр, пока еще слабые обсыхающие. Сладкая парочка недобро таращилась в нашу сторону. Облако черно-белого муара, словно привязанное веревочкой к земле отбрасывало несколько длинных кривых теней, те места, на которые падали тени постепенно съеживались, скукоженные неведомой земляной кислотой.

Из-за угла появилось два, а потом и еще три тьмеца. Капюшоны на чайниках, длинные эмо челки на бледных неподвижных лицах, неприятные гримасы с отвислой нижней губой и стекающими слюнями, угрюмые посланники недр. Покачиваясь в такт, они медленно, но верно приближались к нашей стоянке. Глаза их так же медленно и неукоснительно наливались чернильной тьмой и вот-вот уж должно произойти выплескивание гименаидальных щупалец. Тьмецы зрели, навивались тьмой и злобой.

— Гггимениус — испуганно заикаясь, позвал я, он отвлекся от рассматривания и копирования фрагментов карты сквозь стекло ручного фотосканера. Глянул в указываемую мной сторону, там, на задворках переулка уже скопилась порядочная толпа подземных придурков, около сотни тьмецов, готовых бросится на нас. Тьмецы буквально наступали нам на пятки, впрочем, недолго.

— Ай подлецы, смерти Писательской захотели, щас, щас голубчики вы мои будет вам угощение, Гимениус откинул полу легкого кевларового плаща и вынул толстенный отрывной блокнот с тяжелыми сморщенными страницами и обыкновенное механическое перо. Он бережно достал длинный ритуальный нож Книгобоев из ножен на поясе. Это был Лунообразный ослепительный бумажный нож, богато инкрустированный золотом с витиеватой костяной ручкой, нож сверкнул спиралью маленьких огоньков, будто подмигнул мне. Чуть оголив руку, Гимениус сделал небольшой крестообразный разрез, на своей руке, чуть надрезав собственную вену, кровь крошечными каплями сочилась из ранки. Гимениус так же проворно сунул бумажный нож Книгобоев в ножны, хотел бы я рассмотреть его получше. Ткнув перо в ранку на руке, как в чернильницу, Гимениус спешно накарябал что-то на листке голубой скукоженной бумаги, по моему слово «огонь» вернее иероглиф и змейку апостроф. Он чуть просушил листок, подув на него губами, делая смешной рот — кружочком. И тут же лихо, скомкав жесткую бумажку, он опустил стекло автомобильной двери (мы уже успели сесть в машину). Все это Гимениус проделывал с невероятной скоростью и точностью, видны были отточенные навыки письма и офисного искусства. Он метко швырнул бумажку подальше от автомобиля. Сильный писатель, подумал я, из такой толстой голубой бумаги он скомкал комочек размером с грецкий орех, мне такое не по силам и проверять не нужно. Летевший комочек преодолел несколько метров и, ударившись об асфальт пару раз отскочил и упал. Комочек полыхнул невероятно высоким столбом пламени. Пламя сначала вырвалось ввысь метров на 15–20, а затем горизонтальным диском примерно на уровне полутора метров над землей ухнуло по пространству улицы. Огненный взрыв миролюбиво облизнул бронированный корпус автомобиля. Гимениус выжал сцепление, мы удалялись с места нашей временной парковки.

Огненный взрыв раскрошил тишину переулка. Визг и агония горевших в Праведном пламене тьмецов, рев двигателя и злорадно улыбающееся в бликах пламени лицо писателя. Эту картину я назвал «Адово пепелище на крови Гимениуса».

— Работает, тут вот все работает, ать стервецы, смерти писательской захотели так вот отведайте пламени Праведного Слова на Кашпейской целлюлозе мать вашу подземную разтак.

Основательно разогретые тьмецы взрывались глухими пуками, разметывая по всей округе нелепые ошметки себя, руки-ноги, неровные куски тел, кеды пролетали со свистом, а челки истлевали, как порох — жуткое зрелище.

Пламя поднималось высоко, практически полностью обволакивало автомобиль по бокам, колеса, прокручивая по асфальту разогретой резиной покрышек, оставляли черный сочный след из слов, выдавленных в протекторах, Гимениус 3, Гимениус 3, Гимениус 3.

— Болит? Спросил я, глядя на рану на руке Гимениуса.

— Чешется, гы, гы, гы — заухал неунывающий писатель.

— Давай я заклею.

Достав бумажный рулон медицинского скотча, я аккуратно чтобы не сделать автору больно и при этом не помешать ему вести автомобиль, быстрыми двумя стежками обмотал место пореза. Мне хотелось спросить его, откуда у него нож Книгобоя, мой лучший друг был из касты книгобоев, он говаривал мне, что ритуальными ножами книгобоев могут владеть только потомки Книгобоев и никто более. Но я промолчал, оставив праздное любопытство за порогом разговора.

Мы покидали 12 квартал Публичных Изданий и Редакций. Сердце моё ныло в тоске. Через пару десятков километров, деревянные строения опять начали чередоваться с необычными объектами из камня и стекла. Куски неродного пейзажа, словно вырванные из контекста неровными ляпушками посреди традиционной городской архитектуры. Кусков неродной местности становилось все больше и больше пока другая архитектура (не очень уместный здесь термин, такой стиль вряд ли можно вообще назвать архитектурой — прим. рассказчика) полностью не поглотила традиционный городской пейзаж.

Большие окна величиной буквально во всю стену были на первых этажах этих каменных неприятных строений. В стеклянных проемах стояли какие-то несуразные предметы одежды и другие не наши приспособления и предметы. Кто это все одобрил? Кем была придумана такая глупая несуразная форма зданий и особенно материал, из которого они построены. Всем известно, что камень дурно влияет на энергетические чакры человека, камень душит личность, блокирует творчество, высасывает из живого организма жизнь. Именно по этим причинам древние склепы и захоронения делали из чистейшего камня, мертвым им ведь все равно. Должно быть люди, которые жили в здешних домах страдали от хронических депрессий и расстройств психики, вероятно, они были бы очень слабы и физическим здоровьем и метафизикой духовных энергий. Каменные постройки давили на нас со всех сторон, навевали мысли о смерти, гипнотизировали своей гнетущей энергетикой.

Помимо этого кругом, куда ни посмотри, находились странные плоские цветные доски. Расставленные на треногах и подставках цветные доски с неизвестными надписями и рисунками, еще более странными, чем сами надписи. Были изображены некие предметы, назначение которых нам было неизвестно, а так же одетые не по земному люди среди которых множество уродливых женщин явно лишенных какого либо интеллекта и образования, и от того казавшихся еще более отталкивающими, да к тому же почти голыми.

Мы медленно двигались по чудовищному чужому кварталу, выпучив глаза, рассматривали окружающую нас редкую чужую действительность. Единственное, что в некотором роде объединяло и наш мир, и этот это следы разрушения, хаоса и запустения, повсюду кровь, слизь и синеватый мох вперемежку с волосатыми водорослями. Стоит отметить, что сгустков Тьмы здесь, как будто было меньше, заглядывая в углубления в зданиях в странные подъезды с прозрачными дверьми можно было рассмотреть необычные предметы, какие-то непонятные вещи находились внутри зданий, тускло освещенных сумрачным небом, сквозь тучи которого едва пробивались лучи оранжевого солнца.

Гимениус остановил машину, не заглушая двигателя, он ловко вынул из-под сиденья Книгу Практическая Энциклопедия Языков Белого света. Орудуя ножницами, принялся вырезать из страниц издания какую-то странную фигуру, вырезав одну, он положил её на приборную доску и тут же мастерски изваял точно такую же, которую положил рядом со мной. Загнув по краям фигуры две кончающиеся крючком части он получил незаконченный параллелепипед, который водрузил себе на переносицу на манер очков. Точно он вырезал из страниц Энциклопедии бумажные очки, одевай и ты, сказал он мне. Я повторил его манипуляции с загибом душек и тоже надел на нос бумажные очки.

Мы глубокомысленно замолчали, глядя на открывшуюся нам картину. Сквозь бумагу вырезанных Гимениусом очков мы смотрели на вывески. Надписи на стенах и плоских поверхностях стали понятны, цвета приняли естественные положения, очки давали возможность понимать написанное на чужом языке. Мальборо, сигареты вредят вашему здоровью, Пепси, Вход здесь, Летайте самолетами Финаир, распродажа, Отдыхайте в Египте, Добро пожаловать, Магазин, Вход в метро, М, Продукты и еще и еще. Как это возможно? Кто позволил так глумится над святыми символами, зачем кому понадобилось в том другом мире так использовать Священные Буквы, создавая столь уродливые ничего не значащие гнусные тексты. Какая такая нужда заставила этих людей так издеваться над словами, над смыслами и над орфографией… Меня прямо-таки распирало от гнева. Гимениус не менее возбужденный с полуоткрытым ртом тоже читал вывески, я видел его широко раскрытые глаза и дрожащие от возмущения губы.

Не сговариваясь, мы вышли из машины он хитро поманил меня к багажнику машины. Там в открытом багажнике я увидел длинные топоры Праведной мести с резными топорищами и клейменными обоюдоострыми головками. Один топор взял я другой Гимениус. Мы, не сговариваясь, бросились к планшетам и принялись их крушить. Изничтожить, стереть, изрубить ересь и мракобесие, невежество и глумление над святой литературой и наукой. Соприкасаясь с топорами, планшеты перекашивались, гримасничая шипели и разваливались трухой разложившихся материалов.

Писатель и Корректор правили буквенный устой чужого бесстыдного и отвратительного мира, в котором волею судеб им пришлось оказаться. Никакие тьмецы, никакие чудовища, никакая неизвестность и опасность не могли остановить их естественной реакции, клятвы данные ими еще в университетах: беречь и хранить таинства символов, отвержено служить букве, тексту и писательскому делу, и противостоять невежеству и плоскоумию. Стирать ко всем чертям, каждого, кто посягнет на Святую Стезю Литературы, Науки и Языкознания. Один за другим планшеты исчезали, осыпаясь, а малые надписи дымились от одного только прикасания с топорами истиной Праведной Злобы, которыми мастерски орудовали Гимениус и Корректор.

Очищение заняло около часа, большинство мерзких надписей было разрушено, только самые большие плакаты на крышах зданий оставались не тронутыми. Вспотевшие и запыхавшиеся наши герои, наконец, опустили топоры и с довольными лицами подошли к автомобилю.

Гимениус снял очки, снимай тоже в них долго нельзя ослепнуть можно. Он бросил очки на землю и те сразу зашипели, соприкоснувшись с проклятой землей, рассыпались в прах, я повторил за ним.

Гимениус перегнувшись, склонился в багажник авто, а когда появился, на его правой руке была надета стальная сверкающая хромом перчатка украшенная изображениями львов и пантер, в левой руке Гимениус держал кевларовую сумку саквояж, в которой что-то слегка шевелилось.

— На закусочку — я дарю откусочку, вновь громко засмеявшись, Гимениус сунул руку в стальной перчатке в сумку и достал небольшую пожелтевшую книгу. Книга слегка извивалась и даже пыталась укусить Писателя за пальцы и только озлобленно елозила трехрядными желтыми клычками о сталь перчатки… Он наотмашь швырнул книгу в глубь квартала — Ну, а теперь поехали быстрей отсюда. Дальше клыкастый малыш здесь дочистит. И мы поспешили в автомобиль.

Текст в «Клыкастом Малыше».

При многократном увеличении книги напоминают жирных, извивающихся покрытых прозрачной слизью червей; именно поэтому человек, профессионально изучающий книги или просто много читающий, в простонародье называется «книжным червем».

Книги могут быть по-настоящему опасными; некоторые книги имеют обоюдоострые стальные, либо костяные, клешни, ядовитые шипы и щупальца. Почти все книги имеют маленькие черные глазки-бусинки и испещренные мелкими острыми зубками пасти. Книги разделяются на хищные и травоядные, сухопутные и водные, добрые и злые. Некоторые книги водятся буквально в каждом городе и поселении, другие встречаются крайне редко и хорошо маскируются. Книги обычно обитают в непосредственной близости от человека. Одни живут в домах людей, другие никогда не остаются в людских жилищах — такие книги называют дикими. Специальные службы отлавливают дикие книги, собирая их в книжных хранилищах, называемых библиотеками.

Книги не рекомендованы к чтению детям и лицам, злоупотребляющим алкоголем: общение с книгой для неподготовленного человека, невооруженного человека, крайне опасно. В противном случае, чтение может закончиться увечьями или даже гибелью читателя…

Рекомендуется читать книги в защитной решетчатой маске и специальных стальных очках. Многие книги обладают даром гипнотического воздействия: человек, зачитавшийся книгой, может слишком углубиться в чтение и потерять бдительность, тогда ему придется попрощаться либо с пальцами, которые с легкостью оттяпает ему книга, а в случае серьезного зачитывания и с головой…

Некоторые книги поддаются одомашниваю, и даже способны выполнять различные мелкие дела по дому: одни с удовольствием охраняют жилища людей в их отсутствие, наподобие сторожевых псов, другие гладят белье, пылесосят ковры, моют посуду; особо выдрессированные книги могут сидеть с малыми детьми, а уж самые талантливые способны выходить на улицу и делать мелкие покупки, могут купить пива, сигарет, ну, или хлеба. Дрессировке поддаются книги классических писателей, мистификаторов, фантастов и поэтов; книги более мелкого жанра, например, детективы и женские романы, способны исключительно кусаться и жалить. Книги такого толка литературоведы рекомендуют либо вовсе не держать дома, либо запирать в специальные клетки безопасности. Детские книги — особенно современных авторов — наиболее озлобленны; по официальной статистике наибольшее количество увечий люди получают именно от этих книг. Поговаривают на северо-западе был случай, когда одна такая детская книга не только целиком сожрала трех небольших детей, но и проглотила их сиделку, и дворника.

Книги разрешены к чтению на всей территории Российской Федерации. Книги можно читать днем в специально отведенное для этого время; время чтения книг устанавливает Конгресс Литераторов, Главный Федеральный библиотекарь подписывает специальный ежеквартальный указ «О Времени Чтения Книг и новые правила и особенности чтения в тех или иных условиях, тех или иных Книг».

Книги неотъемлемая часть жизнедеятельности человека, Книги имеют статус Священного Провидения. Каждый россиянин обязан прочитывать в неделю не менее двух книг, специальные службы Контроля над Чтением Книг следят за исполнением этот Святой обязанности каждого жителя России.

Да прибудет с нами Создатель, да прочтутся Книги, написанные черным по Белому. Тьмой по белому свету…

 

Глава 9. Про кота. Прозрение

Кот некоторое время не мог понять, почему ему никак не удается выпутаться из-под одеяла. Под одеялом уже порядком надоело. Кот давно проснулся и тут бы лапки размять, да коготки поточить, но…

Кот отчего-то совершенно ясно понимал, что он молодой симпатичный кот, что у него сравнительно короткая шерсть, молочно-белые усы антенны торчащие в разные стороны, лохматые небольшие уши и средней длинны роскошный двухцветный хвост. Он мог это понять, он это знал, и от этого становилось почему-то жутко, прям мурашки по шкуре пробежали. Разве коты могут мыслить, размышлял лежащий под одеялом неподвижный кот. Так было всегда или так стало только сегодня? Угу, Кот мог свободно вспомнить, что было вчера вечером, как хозяин насыпал ему аппетитно пахнущего кошачьего корма, кажись курица с овощами, как с удовольствием умял полблюдца с горкой, как набрасывался на качающуюся хозяйскую ногу в тапке, как замурлыкал, забираясь к хозяину под одеяло. И как он, кот, с наслаждением заснул, беспардонно развалившись на полкровати.

Кот мог вспомнить, и что было позавчера, как он сначала разлил молоко не знай, зачем со всей дури вдарив лапой по блюдцу. А вот захотелось, что-нибудь такое выкинуть, похулиганить без всякого повода, да побеситься от души. Стало мега весело, прямо бесы в кота вселились. Весь день кот носился по квартире, вбегал на стены, бросался на ковер, забирался под самый потолок и сидел там, под потолком притаившись на шкафу. Ну, а под вечер, совсем распоясавшись, кот украл со стола на кухне внушительный кусок курицы, да день был какой-то чертовски игривый чумной денек-то, ну что тут поделаешь, растущий организм требует активных игр — подытожил рассудительный кот.

Кот совершенно отчетливо помнил и о том, как в итоге получил заслуженных тумаков за содеянное и был лишен за свой проступок не только ласки хозяина, но и вкусного ужина, он это прекрасно помнил (об этом моменте воспоминания были горькими). Как под вечер, обидевшийся на весь мир, кот подъедал крошки корма, в беспорядке лежащие вокруг миски, горе мне горе, есть-то нечего какие-то жалкие крошки, думал кот и автоматически хлебал вкусную свежую воду из оставленного на столе хозяйского стакана.

А мог ли он помнить все так же хорошо, например, если бы его спросили об этом вчера? Тут кот терялся, он и не знал, что и думать-то на этот счет, мог ли он вот так все логически по полочкам, припомнить…. А вот сегодня, пожалуйста, все мог вспомнить, проанализировать, даже поспорить с самим собой, без проблем — сегодня он мог мыслить!

Мысли выражались легко, выводы напрашивались сами собой, идеи возникали одна лучше другой. Память кота раскрылась темной манящей бездной в его кошачьей душе. Гладь воспоминаний манила сознание кота и не в силах сопротивляться приятному досугу, кот с головой погрузился в воспоминания. Кот вспоминал многое из того что с ним было. Удивительно, какие фантастические способности открылись ему сегодня, что он даже помнил, например, запах материнской груди и немного смазано полустерто вкус её грудного молока с горчинкой. И как они, вшестером присосавшись к маминой груди, жадно пили горячее мамино молоко, попискивая помурлыкивая от удовольствия, он помнил, как касался своих братьев и сестер в плотном лежбище младенцев, помнил, как чувствовал телом биение их родных сердец. Или тот период жизни, когда будучи еще слепым котенком, делал свои первые шаги на дрожащих неуверенных лапках. Один шаг, еще один, подкашивались хлипкие лапки, топ-топ вышагивал свои первые шаги маленький кот, в темноте натыкаясь на пока невидимые им предметы. Кот отчетливо помнил даже то, как провидение выбрало его, на роль домашнего питомца, и как жалобно пищали его братья, и сестры, которых уносила прочь пожилая женщина в цветастой простецкой косынке натянутой на самые глаза. Братья и сестры жалобно пищали из корзины, удаляясь куда-то за пределы дома, которых он более никогда не видел, хотя знал, догадывался, чуял можно сказать, читал это в грустных глазах матери, что судьба их была трагична и безрадостна. Он помнил, как мать в безысходности и горе носила его за шкирку, прятала по углам стараясь спасти и оградить от страшной участи. «Кабы были мы кошками породистыми, то и жизнь наша была бы другой», как-то говаривала грустная заплаканная кошка-мать — а так, так мы обычные среднерусские короткошерстные кошки, таких как мы миллионы сынок, вот и путь у многих из нас короток, после рождения в мешок да и в воду, но ты никогда не должен забывать о том, что ты избран был создателем продолжить наш род, и прожить ты должен долгую и насыщенную жизнь и за себя и за пять сгинувших твоих братьев и сестер. В сердцах говорила мать, вылизывая холку засыпающему малышу…

Все это он помнил и тот весенний день, когда он впервые увидел яркий режущий глаза свет солнца, и первый вкус молока, и первую порцию кошачьего корма, и первое наказание и первую игру с клубком ниток и носком, и первую разбитую им случайно фаянсовую посуду. Он помнил все, что происходило с ним за его недолгую, но насыщенную приключениями жизнь, но убей его черт побери он не мог вспомнить мог ли он вообще вспоминать и мыслить до того, как проснулся сегодня в состоянии, когда самостоятельно не смог выбраться из-под одеяла. Кот нервно вертел головой и извивался туловищем, но толку от этих действий было мало. Измудрившись он закусился зубами за край одеяла и внезапно провернулся полностью вокруг своей оси. Молчание и остолбенение, и шок, и страшное разочарование, душевное потрясение и внезапная глубокая депрессия эхом резонировали у него в мозгу, Боже мысленно вскричал кот — у меня нет лап! Ни задних, ни передних вот почему я не могу встать выбраться из-под одеяла, выпрыгнуть с кровати и побежать на кухню. Холодный пот прошиб его короткую черно-белую шерсть, стон вырвался из его пасти хриплым и неприятным от возбуждения тоном — Мяу…

Страшное анатомическое открытие — ни передних, ни задних лап не было на его теле! Кот провернулся кишкой вокруг своей оси, архимедовым червяком, правилом буравчика и ничего не помешало этому процессу. Лап что ли нет у меня? — почти вслух прошептал кот, согнул шею к хвосту и с удивлением в этом окончательно убедился. Лап не было и в помине… Иначе уж давно бы кот бродил бы по кухне в поисках съестного, а не лежал бы тут под одеялом как незнамо кто, практически без движений и в темноте. Боли не было, все части его кошачьего организма исправно функционировали. Тело было лохмато и длинно без ног, ну вылитая сосиска или змея, подумал еще тогда кот. Ужасно чесалось за ухом и хотелось почесать, но чем, он собрал волю в кулак и продолжал напряженно сосредоточенно думать.

Где-то в глубине квартиры временами кот слышал чертыханья хозяина какие-то звуки похожие на стоны, или даже крик, переходящий в истерический смех. Одеяло такое толстое, что, не смотря на тонкий кошачий слух, почти не пропускало звуков. Все что долетало до кошачьих ушей, через толщею синтепона, можно было назвать нечленораздельным малопонятным шумом. И что же теперь он будет делать, как он теперь будет жить, как бегать, как чесать за ухом, и как точить когти, ну да когти теперь точить не придется, лап-то нет и когтей нет да что же это такое. Разбираемый внутренними противоречиями кот чувствовал, жалость к самому себе, к рано ушедшим из жизни братьям и сестрам к матери вскормившей и воспитавшей его, ему было жаль весь кошачий род и, конечно же, себя. Он еще совершенно молодой и сильный кот полный надежд и мечтаний о будущем, о большой настоящей любви и о детках-котятках. Все это он планировал осуществить, построить и воплотить в жизнь, теперь же лишенный дьявольским экспериментом ног он был лишен всякой надежды всякого шанса на нормальную кошачью жизнь. Тело кота затекло, хотелось потянуться попрыгать побегать очень хотелось, есть, в животе от голода громко урчало, а на душе как говорится, скреблись кошки. Лапами, они скреблись, лапами, грустно сострил сам в себе кот, у них-то хоть лапы есть не то, что у некоторых. Вздохнул. Почему среди миллионов котов среди тысячи тысяч подобного рода существ трагедия произошла с ним, или не только с ним может у всех котов планеты случилось нечто подобное зыбкой гипотезой мелькнула мысль.

Кот пытался анализировать ситуацию силился найти объяснения или ответы путем умственных изысканий и рассуждений в споре с самим собой. Получалось довольно убого, он спрашивал, «почему именно со мной так получилось?» и в ответ он сам себе горько отвечал «по кочану!» в какой-то момент он даже нервно хихикнул-мяукнул. Черный юмор глотком горечи защекотал ноздри кота, выбил спазмами саркастическую улыбку, скрючившуюся в гримасу рыдания, смех, перемешанный со слезами отчаяния, выплеснул наружу скопившуюся тревогу, кот плакал, и слезы сделали шерстку на мордочке влажной и некрасивой. Змея я теперь змея лохматая короткошерстная среднерусская усато-хвостатая змея — выл под одеялом в растроганных чувствах кот…

Кота прервал, звук падающей мебели, знакомые шаги хозяина, но какие-то неуверенные какие-то совершенно переиначенные. Одеяло слетело с кота и сильные руки хозяина подняли его, лицо хозяина, кот готов был заплакать от счастья, что вновь обрел своего друга. Хозяин прижал кота к груди что-то бормоча себе под нос, а кот с накатившими от чувств слезами в глазах молчал, кот все понял — у хозяина не было глаз, ну хоть лапы, вернее руки и ноги у него были на месте подумал кот.

Тут мы опустим часть текста, ту в которой хозяин сквозь горечь радуется, найдя кота под одеялом, зачем лишний раз заставлять читателя плакать. И сразу перейдем к кормлению.

Хозяин вдоволь нацеловавшись с котом, насыпал в миску корм и, поддерживая кота над блюдцем кормил его вискасом, курицей с овощами, никогда кот не ел ничего более вкусного, чем эта еда. Хозяин положил кота в карман куртки и вышел на улицу, сытый довольный кот замурлыкал в кармане, ну хоть что-то хорошее за сегодняшнее утро произошло, измученная сомнениями и переживаниями душа кота нашла спасение в лечебном успокаивающем сне. Кот задремал в кармане теплой осенней куртки. Ему снился хозяин, которым при этом был сам кот, то есть кот был как бы человеком но с кошачьей душой с кошачьим сознанием с кошачьей начинкой. Кот в теле хозяина обезглаженный слепой кот на дрожащих от слабости юного возраста ногах кот-человек делал свои первые шаги по земной тверди, первый шаг второй шаг, он ориентировался по наитию, по зову сердца. Затем взгляд человека-кота направленный в сторону солнца, едва заметное свечение сквозь непрозрачную плевру глазных яблок. Глаза кошачьих не такие грубые и бесчувственные, как у людей, природа дала кошкам возможность постепенно адаптироваться к резкому земному свету еще в младенческом возрасте лишив их на время зрения. Чтобы научить их видеть, не открывая глаз, доверять своему чутью и знать все, что им нужно знать, не раскрывая для этого глаз. Прежде чем пелена спадет с кошачьих глаз кошачьи научиваются жить слепыми. Они узнают свойства предметов и живых организмов чуя их энергетический «запах», чувствуя их знаковую принадлежность к группе опасных или группе безопасных предметов. Они видят мир неким внутренним глазом. Духовное устройство обыкновенного кота в некоторых аспектах в тысячи раз сложнее однобокого человеческого, прежде всего оно тоньше и многомернее. Кот в лице человека шел ровной дорогой ощущая всё многообразие невидимого им мира все красоту и гармонию энергетических полей все бесконечную пустоту-тьму, окружающую его со всех сторон, лапы, упирающиеся в сухую твердь напоминали коту о том, что он еще в реальном материальном мире. В какой-то момент пелена спала с глаз кота, и он увидел невероятно красивую сине-фиолетовую вспышку.

Сон прервался от боли, волнообразная пульсация повторялась в голове кота и во всем его теле. Жалящая невыносимая боль. Старуха на кресле каталке, синие волны энергии, квантовые сгустки света, пронзающие тело дуги излучения вдоль и поперек тела безвозвратно разрушили его молекулы. Сознание кота, несмотря на невыносимую боль от жалящего удара продолжало исправно функционировать. Он помнил, и свой первый шаг и вкус молока матери и все, что было в его жизни до этого самого момента, он мог безошибочно назвать по именам всех своих погибших братьев и сестер, он продолжал мыслить, и ясность его рассуждений поражала его самого. Боль постепенно уходила, взамен боли проявилось чувство какой-то насыщенности что ли, какой-то наполненности. Он вдруг явно осознал множество жизней, которые он кот прожил в других телесных воплощениях, поэт серебряного века, женщина в прачечной, ювелир, юный бездельник с короткой судьбой, и еще тысячи и тысячи вариаций, он помнил все наизусть каждую секунду из своих жизней каждую крупинку событий. То, что хранилось где-то в глубине сознания, вдруг всплыло, стало ясным понятным и ныне открытым для него. Последнее что видели его глаза это распадающиеся останки хозяина и его собственное тело, растворяющееся в некую призрачную слизь. Структура клеток безвозвратно изменена теперь я как обычная вода меняю свое состояние, переходя из твердого в жидкое и одновременно активно испаряюсь, обретаю невесомую свободу трансформируюсь в некое окологазообразное (но не газообразное, а скорее плазмообразное) состояние. Откуда во мне столько рассудительности, вероятно, это след жизни, которую он прожил научным сотрудником, улыбнулся мысленно кот, отделяющийся от лужи слизи и улетучивающийся ввысь…

Странный местами знакомый, а местами абсолютно нереальный город под парящим в небе энергетическим сгустком еще некоторое время назад бывшим обыкновенным котом, лежащим в кармане человека, которого кот по привычке домашнего питомца мысленно называл хозяином. Было ли это агонией, или вознесением или все это ему снилось… Нет ему это не снилось, теперь же его больше всего интересовали воспоминания о его прошлых таких разных перевоплощениях. Взору кота открылось облако слов, имена его воплощений. Стоило уделить какому-то слову внимание, и оно увеличивалось в размере, раскрывались списки дат, сжатые изображения, данные, сведения… Подробные истории всплывали, словно написанные писателем рассказы.

История первая, которая отчетливо прочиталась в воспоминаниях безногого расщепившегося в кванты кота, то есть прозрачная суть кота читала свои воспоминания, как обыкновенный классический рассказ, читайте ниже история первая:

Новелла.

Корнуэльский Котенок.

До прибытия в наш город знаменитого Корнуэльского Котенка оставались считанные дни. Казалось весь город с каким-то исступлением и даже страхом, граничащим, однако с благоговением, ожидал этого значительного события. Город основательно ремонтировали и украшали, дороги в центре города были срочным делом приведены в порядок. Власти нашего городка делали воистину невозможное, все финансовые программы и другие выплаты городской казны были заморожены либо остановлены, а все капиталы были брошены или перенаправлены на подготовку к встрече с величайшим из чудес Белого Света — Корнуэльским Котенком. Фасады домов обычно серые обшарпанные и грязные были выкрашены в теплые пастельных тонов цвета импортной не блекнущей фасадной краской. Желтые и голубые, розовые и нежно-салатовые свежевыкрашенные дома одним своим видом поднимали и без того чудесное настроение горожан. В связи с приездом Корнуэльского чуда многое в городе изменилось. С центральных улиц и площадей исчезли злачные заведения: игровые клубы, стриптиз-бары и интим-магазины, вино-водочные лавки и расто-курильни вместо этих неприятных нездорового толка предприятий появились недорогие безалкогольные семейные кафе, просторные современные библиотеки и ндоступные государственные кондитерские, художественные галереи, дома культуры и ремесленные лавки со всякой забавной мишурой. В городе совершенно не стало бродяг, всех их срочным же образом отловили, отмыли и разместили в приюты и больницы. Возможно, впервые со дня основания города к ничего-неимущим отнеслись с такой искренней неподдельной нежностью и вниманием. Попробуйте себе это только представить, в нашем в городке не осталось ни одной конторы эскорт услуг, с улиц города и из школ исчезли наркотики и порнография. Полиция и муниципалитет провели колоссальную работу по очистке города от всякого негативного явления. Мер города ежедневно выступал с лекциями на радиостанциях и телевидении, призывая горожан принять посильное участие в подготовке города к встрече с Корнуэльским Котенком. Все от мала до велика, дни и ночи напролет трудились, украшая и улучшая город, как и самих себя, готовясь к самому главному событию в жизни к встрече с Корнуэльским Котенком. Женщины заказывали в ателье смиренные скромные платья и шляпки, девочки подростки бросали курить и доставали из шкафов и чуланов заброшенную школьную форму и приличную классическую одежду, пирсинг удалялся, татуировки сводились. Мужчины брились, стриглись и ежедневно тщательно мылись, готовили строгие костюмы и рубашки, и занимались физической зарядкой, многие вне зависимости от пола и возраста сидели на диетах. Большинство предприятий предоставляли свои услуги бесплатно, если эти услуги были необходимы для подготовки города к событию века. Наконец до прибытия Корнуэльского Котенка осталось всего несколько часов. Город не спал, в окнах горел свет. Люди чистились, молились и готовились. Улицы в последний раз мыли и убирали. На столбах развешивали банты и большие цветные шары. Корнуэльский Котенок — должен был прибыть в город в девять часов утра по федеральному времени.

Корнуэльский Котенок историческая справка — Священное Христианское животное, по преданиям Корнуэльский Котенок был тринадцатым пророком Христа. Коруэльский Котенок был последним живым существом, прикасавшимся к Иисусу Христу. Корнуэльский Котенок вертелся у ног Христа и ластился о ноги великого человеческого бога. Корнуэльский котенок появлялся в миру каждые двести пятьдесят-триста лет. Его находили в каменном кошачьем домике в день воскрешения Христа на Пасху. Далее Котенок отправлялся в долгое паломничество по миру, с помощью хитроумных вычислений и воли самого котенка определялся маршрут его движения, в каждый город котенок попадал в сопровождении многочисленной свиты священнослужителей, проводился восхитительный обряд прибытия и знакомства Корнуэльского Котенка с жителями населенного пункта.

Праздничный эшелон с Корнуэльским Котенком прибыл в город ровно в 8.56 по федеральному времени. У вокзала оцепленного военными почти не было встречающих, таковы были правила. Корнуэльский котенок восседал в огромной украшенной цветами карете с большой подушечкой троном на самом верху. Карета медленно двигалась по улицам города. Жители города, те, что победнее или без связей, то есть не имевшие возможности купить билет в ложе на главной городской площади, встречали Корнуэльского Котенка на окраинах города возгласами и аплодисментами, усыпая цветами дорогу перед священной процессией.

Впереди кареты шли священники всех мастей всех христианских конфессий мира. В руках они несли символические христианские кресты с позолотой или простые деревянные и черные, кресты древние символы веры, священников было около трех сотен в разных облачениях с коронами и в богоугодных одеяниях. Все страны и все континенты были представлены в этом декоративном эшелоне христианской религии. Торжественно шествовали чернокожие христиане американцы, желтолиции христиане мексиканцы, северные бледные христиане норвежцы и фины, католики в высоких белых колпаках, в черном одеянии полные русские священники, в белых парусоподобных шляпах с сухими лицами женщины монашки из Европы, в маленьких чепчиках курляндские женщины священнослужители. Следом за ними в большой карете на самом верху на черной мягкой подушечке сидел он — Корнуэльский Котенок! Восьмое чудо света, современник Иисуса, любимец и пророк в одном лице, священное животное, бесценный дар человечеству. Корнуэльский Котенок, казалось, равнодушно смотрел на встречающих его людей, на цветы, падающие к его ногам, на идущую пред ним процессию священников. Он ласково посматривал сверху и усы его бодро торчали в разные стороны, и было видно, что он тихонечко мурлычет, помахивая кончиком хвоста. Корнуэльский Котенок был узколицым, черным с небольшими проплешинами белых пятен на шейке и лапках, он словно был одет в маленькие белые носочки и белое жабо. Когда процессия достигла главной городской площади, она остановилась. Город затих в ожидании, плотная глубочайшая тишина возникла, казалось, во всем регионе. Взоры были устремлены на Корнуэльского Котенка, многие беззвучно плакали то ли от счастья, то ли от того малоизвестного чувства истиной христианской любви и веры. Внезапно котенок поднялся на своих изящных лапках, изогнул спинку, потянулся во весь рост и вдруг громко тоненьким голоском мяукнул!

— Миау — прозвучал голос Корнуэльского Котенка в тишине городских улиц и площадей.

Люди попадали на землю, лица их покраснели, у многих носом шла кровь, некоторые негромко рыдали, другие же бились в истерике, кое-кого рвало черной тягучей субстанцией… Среди очищающихся были и такие, которые в полном здравии созерцали происходившее, в основном это были дети, но встречались и пожилые. Лица людей побагровели, будто все они сгорели на пляже, ало-красные лица, а слезы так обильно полились, что по улицам побежали крохотные слезные ручьи. Это было настоящее христианское очищение.

После явления чуда Корнуэльский Котенок отбыл в другую провинцию, тем же бронированным поездом, на котором и прибыл. В городе после посещения его Корнуэльским чудом умерло аж целых шесть человек, их лица покраснели до степени почернения, кожа ссохлась, соорудив неприяные гримассы, и они замертво упали на площади. В карманах умерших нашли предсмертные записки, это были признания в страшных грехах, о которых рассказывать здесь мы не будем. Другие же отделались, кровотечениями из носа, черной рвотой и диареей, таким безобидным способом скверна покидала их тела и души. Горожане еще долго жили с пунцовыми лицами. А у детей, живущих в этом городе, глаза вдруг стали небесно-голубыми и слегка светящимися в темноте, ах да и одна девочка научилась невысоко летать над землей не прилагая к этому никаких видимых усилий. В городке со временем изменилось еще много чего и об этом можно рассказывать часами. Но это совершенно другая история.

 

Глава 10. Эмми попала в червоточину. Глава из трех частей

Часть первая 10.1 Смертоносные прищепки

Провожая взглядом Корректора Эмми, созерцала исчезающую теплоту его недавнего присутствия. Розовой дымкой нежность таяла в её душе, туманность нежности рассеивалась и конденсировалась в прохладном сознании, от перепада температур теплая нежность выступила чуть заметным кристаллическим осадком с привкусом ванильного зефира. Укутала все неровности сознания едва уловимой розовой поземкой, то ли сахарным инеем, то ли зефирной росой. Все в душе Эмми на время стало розовым с привкусом чудесного ванильно-фруктового зефира. Странное необычное и незнакомое доселе чувство охватило её. Какой-то неведомый орган сначала возник внутри её организма, затем мерно заурчал, заработал. Грезилось. Все это смутило её, привело в состояние задумчивости. Сосредоточив взгляд на силуэте Корректора уже превратившимся в жирную точку, Эмми расфокусировала глаза и муаровый кокон над фигурой корректора раскрылся черно-белым цветком причудливой неправильной формы. Аура извивалась потрясающими узорами и завитками, уходила далеко в небеса и подобно пламени горящей свечи, муаровый цветок дрожал, колебался, как живой. Казалось еще мгновение, и она окликнет Корректора, попросит его не уходить и остаться с ней навсегда. Она закричит вдаль всеми возможностями молодого девичьего голоса, корректооор-корректорррр-коррректор. И возможно так бы и было, но не в этой реальности, а где-то там за пределами сознательного глубоко в пропасти бесконечного внутреннего пространства девочки.

Двойственное противоречивое чувство пульсировало в Эмми, разум продолжал испытывать неутолимый голод к получению новых знаний, к чтению, а тело и дух звали её последовать за корректором. Разум неукоснительно приковывал её взгляд к книге. Она прилипла к знаниям как муха, попавшаяся на липкой ленте, обреченная на погибель за пагубную страсть к «сладкому». Разрываемая противоречиями Эмми осталась на месте, намертво приклеившись к общественной читальне, слегка смутившись охватившим её постыдным девичьим мыслям. Эмми загадочно улыбнулась, о чем-то подумав.

Вокруг за столами в Общественной читальне № 0454 на площади Нижегородских поэтов уже собралось несколько сотен человек. С разных сторон доносились смешки, заглушаемые сочным шелестом страниц множества книг. Толстяк с красочным широкоформатным изданием Антология Юмора в Мировой Литературе Том 7 придвинулся к ней, так чтобы она могла читать, глазами показывая на книгу, Эмми с жадностью пялилась на новую интересную книгу, и они с головой погрузились в чтение юмористических рассказов и уморительных сказок. Эмми ликовала.

Время от времени они прерывались, захлебываясь от смеха, и стараясь не создавать уж слишком много гомона и не мешать другим, закрывая рты руками ржали над прочитанным. Толстяка звали Вадимиусом, отрок 27 лет, забавный балбес из сферы канцелярских принадлежностей. По жизни его интересовали только несерьезные книги широкоформатные в цветастых ярких переплетах и совсем не волновали фундаментальные знания и точные науки. Эмми бегло прочитывала страницу за страницей, не упуская из сознания глаз Корректора, запаха его одежды пропитавшейся вкусом фолиантов и древних многотомных изданий, старая качественная бумага пахнет определенным неповторимым духом разума и интеллекта. Она помнила и знала этот волнующий запах с детства, когда отец доставал из подпола свертки аккуратно уложенных в плотную ткань книг, разворачивал их и бережно открывал обложки чтобы прочесть ей новые еще не известные сказки, истории, технические данные и формулы. Что с ними, как они там одни без неё вспоминают ли о своей дочери и помнят ли вообще. Там, где родилась Эмми, память хоть и имела место в сознании людей, но была катастрофически недолговременна и даже эфемерна. В их деревне оперативная память человека от рождения была слишком маленькой и утлой, быстро изнашивалась, забивалась информацией, затем подло зависала и только перезагрузка помогала победить беспамятство. Почему у большинства жителей деревни оперативная память была ни к черту, никто не знал, поговаривали, что эта напасть из-за вредного смрада болот которые окружали поселок со всех сторон. Другие говорили, что это проклятие из древности, якобы бог оперативной памяти проклял жителей деревни № 2289 670123 за их деревенский сплетнический образ жизни, когда не знания из книг, а пересуды да кривотолки были главным информационным потоком деревенщины, ну чем не повод заменить нормальную оперативку на утлую дырявую и зависающую памятульку.

Проснувшись однажды, ты могла запросто встретить удивленных родителей, вспоминала Эмми, вопрошающих кто ты дитя и как попала в наш дом, сколько раз Эмми приходилось объяснять им, что она есть их дочь, которая живет с ними от самого рождения до тех самых пор. Эмми часто от бессилия рыдала, родители же мама и отец люди, доверчивые и искренние (и, слава богу) верили ей, её слезам и занова с чистого листа начинали жизнь со своей дочерью, о которой они чудным образом забыли поутру, домашние воспоминания едва не вытеснили из её души прообраз Корректора. Тут стоит отметить, что Эмми была редким исключением в их поселке, белой вороной так сказать, с её оперативной памятью был совершенный порядок, она-то помнила все досконально. И вся немногочисленная деревенская община все 700 тысяч жителей шли к ней за тем, что могли забыть, за эти самые заслуги Эмми так и прозвали в деревне Запоминайка Эмми. Сколько всего ей приходилось помнить долги, родственные связи, банковские вклады и еще много всего, что не могли запомнить деревяне. Однако она не на шутку испугалась от одной мысли, что нахлынувшие воспоминания о доме вытеснят сладкие зефирные думы о Корректоре, слава алфавитам этого не произошло, его взгляд его запах его психомоторика несмываемой гравюрой запечатлелись у неё в душе и сохранились в глубине её сознания навсегда.

Страница за страницей, история за историей — читалась Антология Юмора в Мировой Литературе Том 7. Три полные чашки кофе, чтение увлекало… Тем временем улицы до отказа наполнились читающей братией, девушки и парни с книгами, по одиночке и небольшими группами читали под сенью деревьев, на лавочках, за общественными столами, на газонах, сидя на государственных тротуарных поребриках, многие читали на ходу, другие стоя, облокотившись на столбы и стволы деревьев — все читали, жадно поглощая знания, город жил своей обычной насыщенной интеллектуальной жизнью.

Внезапно погас свет. Просто погас свет, на фонарных столбах, на головных светильниках-шапках, в окнах близлежащих редакций и библиотек, даже самые дальние огни бесследно исчезли. Погас абсолютно весь свет, который только существовал и небо покрытое звездами и многолунием, будто исчезло, ибо ни звезд, ни лун не стало видно. Свет пропал так, будто его и не было вовсе никогда. На секунду воцарилась гробовая почти зловещая тишина. Буквально на секунду все присутствовавшие в том районе замерли в растерянных чувствах внезапной непроглядной темноты. Что случилось? Эй, электрика на мыло! Включите свет! Блин! С разных сторон раздавались недоумевающие возгласы и чертыханья, послышался гневный свист, так бывает в государственных кинотеатрах, когда внезапно обрывается старая заезженная кинопленка, обрыв на самом интересном месте. Нашлись и те, кто заржал, или захихикал, скрывая за вымученным весельем страх и тяжелые предчувствия. О боже — прошептал толстяк, — похоже, началось… Что началось? СДВИГ? — тоже шепотом спросила Эмми. Толстяк не ответил, до её ушей донесся едва слышный писк или всхлип, вероятно, мужчина заплакал. Люди зашевелились, пытаясь выйти из-за столов, темнота пугала. Внезапно со стороны парка раздался подозрительный стрекочущей шум, будто кто-то щелкал прищепкой для белья (Рисунок прищепки для белья прилагается). Штык штык штык — сотни тысяч щелканий невидимыми прищепками, пугающий звук приближался, сначала волны трескотни были чуть правее от читальни, потом чуть левее, звук передвигался волнами, неким невидимым большим косяком трескотня приближалась к публичной читальне. Женский истошный крик оглушил округу, как дьявольский свисток арбитра, с людей мгновенно спало оцепенение, и началась животная паника и давка, все побежали прочь от неприятного звука, хлопки падающих на землю книг и людей. Затем все услышали второй, третий, четвертый и пятый душераздирающие крики, звуки доносились из самой дальней части читальни. Крики, несомненно, страдальческого типа. Массе читателей без слов стало понятно, что кричащие испытывали нечеловеческие мучения, можно было предположить, что их настигла страшная мучительная смерть.

Люди в панике побежали кто куда. Эмми тоже выбралась из-за стола и, налетая на других читателей на столы и стулья, кинулась прочь. Попутно наступая на книги, очень неприятно наступать на книги омерзительно неприятно и обидно наступать на книги, даже неприятней, чем случайно наступить на руку упавшего в темноте человека или на тело. Только не на книги, только не на книги — шептала Эмми. Ей было проще других передвигаться в темноте, она имела отточенный навык, сколько раз ей приходилось прятаться с родителями в темном подполе, когда в деревню наведывались тьмецы. Трехмерный план читальни был идеально воспроизведен в её сознании натренированной оперативной памятью, поэтому в отличие от других Эмми смогла быстро покинуть площадь. Достигнув поручней узкой второстепенной улицы Эмми держась за стальную трубу рукой стала быстро удаляться от того места, где еще совсем недавно читала книги почти тысяча человек. Крики боли, стоны поранившихся в темноте людей и просто истерические вопли издаваемые мужчинами и женщинами — безумным аудио фоном гнали её прочь от читальной площади. Прищепочная трескотня полностью накрыла всю площадь. Криков стало во сто крат больше. Ей показалось, что в агонии сотен голосов она слышала визжащий тенорок знакомого голоса Вадимиуса, любителя несерьезной литературы. Слезы хлынули по её щекам, ни огонька, ни капли света ничего, на что можно было ориентироваться только труба поручень ограждения, да душераздирающие крики умирающих горожан, ах да и неприятная прищепочная трескотня.

Как это произошло не ясно, но турникет внезапно исчез, может, кончился… Эмми скользнув подошвой по склизкому склону внутренностей земли, упала вниз. Потеряв опору, девочка устремилась куда-то в сужающуюся раструбом большую земляную червоточину. Проскользив буквально метра три Эмми достигла дна воронкообразной ямы, червоточина заканчалась вертикальным брезентовым стаканом, мешком с запирающим приспособлением на горловине. Почувствовав в себе добычу мешок мгновенно щелкнул автоматической закрывашкой сверху. Эмми оказалась в этом продолговатом мешке, как птичка в клетке. И продолжала продолжала проскальзывать с в уходящую вглубь земли нору, Эмми неслась по тесному склизкому туннелю червоточины в толщию земляных пластов. Жирная богатая углеводами и слизью земля буквально всасывала в себя мешок, утягивала пойманную девушку в глубины недр. Извивающийся узкий тоннель вел в бесконечную неведомую глубину. Временами Эмми кричала, но никто не слышал её голоса в свище слизистого тоннеля. В некоторых местах тоннель резко поворачивал, что приводило к болезненным ударам о стенки норы, от резкой пронзительной боли Эмми выключалась. На других участках тоннель вытягивался в струну и скорость падения, вернее скольжения достигала предела и если бы не естественная жирность недр, то вероятно мешок бы сгорел от трения вместе с Эмми. Долгие мучительные часы продолжалось падение внутрь Земли…

Временами в полубреду, она вспоминала прожитый день на поверхности, всплывали прочитанные накануне тексты о Сдвиге, возникали в сознании теплые добрые глаза Корректора. Безмолвные недра украли молодую читалку.

Часть вторая 10.2 На дне.

Продолговатые брезентовые мешки были собранны в тускло-освещенном помещении с низкими потолками. Мешков было несколько сотен, запечатанные автоматическими стальными крабами они выстроились в длинный безмолвный рядок. Во всех мешках находились уже истлевшие от старости человеческие кости, местная земля губительно действовала на жителей с поверхности. Проделав длинный путь сверху вниз, люди с поверхности слишком быстро старели, буквально за несколько часов проживали всю свою жизнь, съеживались донельзя, высушивались в скукоженные сухие головешки, конечно погибали. Гидроэнтендант младшего звена прапорщик Сапков шел мимо мешков, проверяя ударом ноги содержимое каждого мешка, рассыпалось в прах — значит в мусор на био-переработку. Поравнявшись с очередным брезентовым мешком, он в недоумении остановился, и нога его не провалилась в месиво пепла, а наткнулась на что-то пусть и небольшое, но все, же твердое и, по-видимому, живое. Тут Живчик — крикнул он кому-то в глубине катакомб, и начал расстегивать горловину мешка из раскрывшейся молнии на него посмотрела седая сморщенная женщина с удивительно детскими глазами. На лице Сапкова возникла гримаса отвращения и нетерпимости, ничего не объясняя, он, ударил по лицу пожилую женщину с детскими глазами, старушка заплакала.

Еще недавно там наверху в облаке непроглядной искусственной тьмы эта старушка была милой белокурой девочкой Эмми. Но здесь на глубине десяти тысяч километров под землей, физические законы имели другие природные характеристики неприемлемые для жителей поверхностного мира. Здесь, на большой глубине под землей, амплитуды колебания временных колец были слишком резкими, гиперболические кватернионы безвозвратно искаженны, перековерканы. К тому же частоты сегментов подземного времени имели непривычные компрессорные значения, а знаменатели течения времени и вовсе были разорваны нанотехнологами подземных лабораторий. Украденная у времени энергия, питала червоточные машины используя нескончаемый магнетизм временных волн в угоду черным замыслам подземной Империи, раздавливая яблочный узел временной погрешности в непривычный смертельный блин. Биологический сок живых существ от неправильного времятечения выветривался, напрочь, делая молодого старым, а старого мертвым, мало кому удавалось выжить, пройдя мясорубку червоточины. Эмми повезло, она ссохлась, постарела, уменьшилась в размерах, но она выжила, а это было не мало.

Эмми сощурила глаза от резкого искусственного света, на неё смотрело лишенное желтоватого пигмента плоское лицо с большими такими же бесцветными глазами, раскрытый рот с редко расставленными зубами источал гнилостную вонь, она невольно зажмурила глаза мечтая, чтобы все происходившее оказалось балаганным розыгрышем. Она не чувствовала боль от удара кулаком в черной кожаной перчатке с оттиском символики Двуглавого Ру, еще она заметила, что на руке ударившего её солдата было жемчужное ожерелье. Жемчужный прапорщик — обозвала врага Эмми.

Изображения Гидры были повсюду на форме солдат, на пуговицах и бляшках ремней и дополнительных стягивающих ремешков, на кожаных низких фуражках с обрезанными козырьками (отсеченные козырьки — символ беспредела, плевок на культуру традиций — Гамильтон) шитые золотыми нитями аксельбанты с побрякушками знаков отличий. Лица окружавших её надсмотрщиков гримированные особым изощренным способом серые полосы пепла по диагонали, обведенные черным глаза, изредка в мелкую черную точку скулы и носы, чаще в серую полоску или обрубленные грубые векторы молний.

Грубо вытащив Эмми из мешка, два крупных надсмоторщика, потащили её вглубь подземных переходов и коридоров. Попеременно ударяя по спине телескопическими кнутами, её вели по путаному лабиринту подземных переходов, газовые факелы на стенах горели тусклым светом, освещая грязные мощенные бюджетной тротуарной плиткой коридоры и переходы. Туннели вели то влево, то вправо, то вдруг уходили вверх, и становилось тяжело идти, так что сбивалось дыхание. Тело, отныне состарившееся вялое и негнущееся с трудом подчинялось постаревшей девочке, которая рыдая, шла вперед подгоняемая гроадом ударов жутких кожаных плетей. В каждый шаг она вкладывала максимум усилий и напряжения. То, вдруг, коридор круто уходил вниз, и тут понадобилась недюжинная сноровка не споткнуться и не покатиться кубарем вниз. Не то костей не соберешь. Эмми ковыляла под уклон, мастерски сохраняя равновесие, как когда-то в детстве в лесу.

В летние дни отец часто брал её с собой в горные ущелья. Они карабкались по узким опасным тропинам леса, и сильная молодая Эмми не уступала отцу в мастерстве балансирования. На склонах они собирали съедобные лесные цветы и ягоды. Крупные сочные ягоды и чудесные многометровые цветы, и дух этих сказочных растений казалось, возникал и тут в казематах Гидроэнтендантуры. Навьюченные вкусной поклажей Эмми с папаней балансируя над пропастью шли обратно домой. Каплями пота заливало и разъедало глаза, как и сейчас, и ей хотелось умыться, как тогда в детстве под карманным водопадом, чистой прохладной проточной водой.

Удар за ударом, шаг за шагом, подъем за подъемом, спуск за спуском она шла в неизвестность. Её шокировала незнакомая ей доселе русская ругань, официальный диалект недрантов. Она не понимала русских административных словосочетаний: «следуй тварь», «обязана, явиться срань господня» «иди вперед мразина поверхностная», «иди иди, ни то замочим тебя в сортире». Эмми понимала только одно значение сказанного, что останавливаться нельзя и падать нельзя, стоило ей на мгновение замедлить свой ход, как пара болезненных ударов кнутом обрушивались ей на спину, заставляя использовать больше чем просто силу одряхлевших мышц, «идти на жилах» сказал бы древний поэт или писатель.

Коридоры вывели конвой на открытое пространство. Вошли в огромный подземный холл. Настолько огромный, что в нем умещалось отдельно-стоящее высотой не менее ста метров здание из бетона и стекла с помпезными черными колоннами, и облицовкой из радиоактивного мрамора. На фасаде здания красовалось исполинское изображение герба подземного государства Гидрантов.

В основе герба был заостренный к низу кованный круглыми клепками щит, яркий символ тайной полиции и блока силовиков — это основа «справедливости» местного мироустройства, заключила постаревшая девочка. Далее на фоне щита изображение Земного шара, приплюснутого и от того напоминающего человеческий мозг, подумалось Эмми. Земля имела вырезанный торчащий из шара треугольный кусок, наполовину вынутый наподобие надрезанного арбуза, вероятно, он олицетворял недра Земли, как непреходящую собственность Гидроэнтендатуры. Земля с торчащим из него треугольным надрезом шокирующее изображение внутренностей планеты и уж на этом фоне красовалась двуглавое тело Гидры. С одной стороны двуглавой фигуры лицо с резкими рублеными чертами, острый взгляд маленьких красноватых и близко посаженных глазок, тонкие сомкнутые неприятные губы — подчеркивали холодность натуры, редкие бесцветные волосики на плешивой голове — дополняли неприятный портрет. На другой шее напротив лоснящееся от жира лицо самодовольного типа (самодурень-глупец — прозвала правую голову Эмми, на левую злую физию с тонкими сомкнутыми губами она старалась и вовсе не смотреть, потому что было страшно). Выражение лица правой головы такое же, как и у левой головы, холодное расчетливое и безжалостное, глупые глаза слегка на выкате, пухлые искривленные губы капризного мальчика, ровные лишенные мимических морщин щеки и надменная маска человека обладающего абсолютной властью над миром. Обе шеи уходили в темный хорошо скроенный костюм из дорогой импортной ткани. Под фигурой находилась надпись «Великий Властитель Недр Земных Абсолютный Хозяин Планеты Двуглавый Ру». Барельеф герб располагался по всей площади здания над воротами, хотя может это были не ворота, а двери, но к чему двери величиной в два, а-то и в три этажа, не понятно. Ниже под гербом над воротами-дверьми небольшая надпись мелким рубленым шрифтом, словно насмешка над здравым смыслом «Русский Справедливый Суд». Теперь Эмми догадалась, куда её ведут и уже понимала, что ей предстоит, в конце концов, пережить. В тот момент, когда они достигли тени здания, конвоиры остановились, как по команде, пали ниц и принялись усердно молиться, с трудом выговаривая сложные слова молитв. Перемешанный с жаргонизмами и нецензурщиной местный диалект настолько был плох в плане креатива и литературной значимости, что приводить его здесь дословно было бы оскорбительно даже для самого понятия бумажная книга. Этих слов мы в книгу вставлять не будем. Скажем только одно, конвоиры молились о повышении налогов, увеличении коммунальных платежей и ставок по ипотеке, они молили своего повелителя потуже затягивать петлю государственного бремени. Даже если бы Эмми и могла расшифровать термины криминального жаргона и грязную русскую брань, то ей все равно было бы невдомек, зачем просить всемогущество о планомерном удушении и гоноблении своих подданных. Но здесь под землей, как было сказано десятки раз, общепринятые понятия морали и логики были вывернуты наизнанку и переиначены.

Будь неладен этот Сдвиг, унесший жизни множества людей и её жизнь канет в лету, становилось ясно, что Эмилии грозит самая суровая кара: экзекуция подземного императорского суда. Только за то, что её глаза были открыты миру, они были беззащитны, добры и искренни, а здесь такой взгляд приравнивался к попытке свергнуть действующую власть. Её свободолюбивый взгляд и небесно-голубой цвет глаз одни только эти свойства были тяжким преступлением, приплюсуй сюда естественный желтоватый цвет кожи и тепло тела — это был комплексный вызов, призыв к неповиновению, угроза для холодного подземного мира, повод сомневаться в его абсолютной правоте.

К парадному подъезду здания суда подъезжали дорогие автомобили и лимузины представительского класса. Украшенные массивными колпаками проблесковых маячков и рявканьем крякалок сверхдорогие машины с типичными изысканными номерными знаками выстраивались у подъезда. Там были черные Мерседесы, молочно-белые Лексусы и хромированные БМВ. Некоторые из машин были инкрустированы бриллиантами и сапфирами, деталями с золотым или платиновым напылением, на особо дорогих автомобилях даже лобовые и боковые стекла были выполнены из золота или серебра. Из экзотических машин вываливались в темных велюровых костюмах вассалы, вразвалку вышагивали по нежнейшему ковру высокопоставленные гидранты. Низшие чины кланялись, как китайские болванчики. Совсем мелкие служки стояли на коленях и лизали бесцветными языками землю, отвратительное уничижающее достоинство человека зрелище, Эмми такого отродясь ни видывала и увидит ли когда-нибудь. Кто были эти люди? Чиновники и капиталисты все достижения, которых акции на недра нашей планеты, акции на воду, песок и нефть, на гравий и воздух, на горящие газы. По сути, они владели всеми энергетическими запасами Земли — может ли это быть поводом для поклонения им, как к писателям, как к творческим божествам?

Эмми провели по узким технологическим коридорам, затолкали в дверь, затем в маленькую комнатку с низкими потолками. Стены из бетона отсутствие окон, полутьма. Щелкнули её глаза полароидом (Polaroid Corporation (русск. Поларо́ид Корпоре́йшн, Корпора́ция Поларо́ид) — американская компания, занимающаяся производством фототехники и бытовой электроники (LCD-телевизоры, портативные DVD-плееры, цифровые фоторамки). Polaroid широко известен, как производитель фотоаппаратов, позволяющих делать моментальные снимки на бумаге). Ей надели на глаза стальные кованые накладки, которые намертво затянули гайками — фиксаторами. Чтобы ненароком или каким другим волшебным образом она не содрала их с лица во время суда.

Мочить, ха-ха в сортире! — заливаясь злорадным смехом, орал жемчужный прапорщик. Эмми упаковали в узкий вертикальный ящик. Суть пытки сводилась к тому, что в этом, то ли каменном, то ли стальном ящике нельзя было ни повернуться ни сесть ни удобно облокотиться. Геометрия ящика позволяла только стоять, причем на полусогнутых ногах в очень неудобной и болезненной позе. Словно цапля в клетке Эмми находилась внутри этого пыточного сортира. Едва захлопнулась дверца ящика, из отверстий сверху полилась холодная, как лед вода. Вода сначала попала Эмми за шиворот, затем полностью пропитала одежду и волосы. Стенки сортира источали еще более низкую температуру, чем стекающая вода, приплюсуйте к этому неудобную позу и отсутствие возможности изменить свое положение, тогда вы поймете, что подземные милиционеры знали толк в изощренных пытках, если не сказать больше были превосходными мастерами делать больно. Щелкая челюстями от холода, корчась от болей в мышцах, она временами теряла сознание, её тошнило и сводило мышцы ног, спины, воротниковой зоны шейного крестца. Невыносимая боль высасывала из Эмми остатки жизни. Чтобы как-то выжить пережить мучения Эмми начала мысленно читать сказку скринсейвер — Синяя собака, эту сказку она помнила наизусть. Чтение такого текста уводило сознание в другое место…

Скринсейвер — Синяя собака.

Жила была синяя собака. Все в ней было синим и глаза и шерсть и хвост, и даже когти у неё у этой синей собаки были синими. Как-то утром шла эта синяя собака по улице.

Шла шла шла шла да вдруг упала и умерла.

Лежит себе мертвая, посреди улицы и никому нет дела до неё.

Тут открылась в синей собаке дверца малюсенькая, и из этой дверцы вдруг вышло четырнадцать желтых кошек, все в этих кошках было желтое и шерсть и уши, и усы, и даже когти были у желтых кошек этих, что из собаки вышли, все у них было желтым. Вышли желтые кошки из собаки из маленькой дверцы, что открылась в собаке и, создав круг вокруг собаки стали к ней спинками.

Ну как бы как часовые или как часы вернее циферблат часов встали желтые кошки, вокруг синей собаки мертвой. Четырнадцать желтых кошек вкруг синей собаки. Стоят себе желтые кошки, и тут они на здании лапки все разом поднялись, как по сигналу и лапками стали перебирать ну как будто невидимый диван лапками дерут, секунд пять они невидимый диван лапками подрали, затем опустились опять на четырехлапье, и пошли каждая в свою сторону.

Итак, 14 желтых кошек, которые желтые были целиком и хвосты и усы и глаза у них были желтые и кстати и даже когти у них были желтые, и в 14 разных сторон двинулись эти желтые кошки прямиком от мертвой синей собаки, из которой они и вышли через маленькую дверь, которая в чреве собаки открылась после её смерти. А как они желтые кошки вышли из собаки мертвой синей, все 14 желтых кошек как вышли, так дверца и захлопнулась в синей собаке и исчезла.

Шли шли шли шли шли все четырнадцать желтых кошек в четырнадцать разных сторон от синей мертвой собаки из которой они и появились. И вдруг упали все четырнадцать кошек на бок и издохли. Тут у каждой желтой кошки в голове открылся люк, и оттуда выпорхнули по 22 красных голубя из каждой желтой кошки посредством открытия маленького люка на голове, вылетели по 22 красных голубя. Взлетели все эти красные голуби в небо.

Летели летели летели летели летели эти красные голуби ввысь и где-то на высоте примерно 1 тысяча метров над уровнем моря все эти красные голуби собрались в стаю.

Стая летала летала летала летала летала летала одним огромным роем ну прямо как пчелы, летала летала летала стая огромная красных голубей и потихоньку на землю опускалась, с каждым кругом все ниже и ниже и ниже и ниже снижалась траектория полета этой стаи красных голубей пока чуть ли не земли коснулась эта стая вернее один красный голубь-таки коснулся крылом земли и..

Вдруг вся стая красных голубей слилась в одно ярко красное марево, марево сверкнуло краснотой и неожиданно марево из спекшихся голубей посинело! И оп возникла синяя собака из спекшегося марева красных голубей, замотала головой новая синяя собака, словно отряхаясь от воды словно купалась она и..

Пошла по своим делам синяя собака дальше по улице. Шла шла шла шла шла шла шла синяя собака по улице и вдруг упала и умерла, примерно через минуту открылась в синей собаке малюсенькая дверца и из собаки выскочили 14 ярко желтых кошек…

(Далее повтор)

Через несколько часов пытка «мочить в сортире» — закончилась. Полуживую Эмми достали из узкого ящика и бросили на пол. Посыпавшиеся удары коваными башмаками привели рано постаревшую читалку в сознание. О если бы не сказка скринсейвер вряд ли ей удалось выжить после такого испытания, либо она тронулась бы умом от мучений нечеловеческих, либо не выдержало бы сердце, спасибо Синей собаке. Девушку старушку стали собирать на выход. Для начала сверху она была обсыпана пеплом и мелом, чтобы не гневить своим цветным кожным покровом глаз судейских и вассальских. Руки сковали наручниками, на ноги надели сложные технологические кандалы, напоминающие усовершенствованные ролики и повели, вернее, покатили бедняжку куда-то.

Часть третья 10.3 Заседание. Суд. Казнь.

Когда Эмилию вкатили в Главный зал судебных разбирательств, шоу уже вовсю разгоралось. Собрался весь свет Гидроэнтендатуры. Ждали только Его Двухглавие подземной Империи и верхушку Русского Справедливого Суда.

Эмми внимательно прислушивалась к происходившему в зале.

Внезапно она услышала шепот суфлера, вероятно, он был преставлен к ней, что бы рассказывать ей о происходившем вокруг ведь Эмми была ослеплена накладками. Суфлер зашептал:

— Судьи и механические гособвинители пока отсутствуют, их ждут уже собравшиеся в зале уважаемые граждане подземного государства. В первых рядах священные недровладельцы, министры, казначеи и олигархи подземной Империи — это высшая лига нашего королевства. В первых рядах члены святейшего синода Значимых — восседают они на высоких кожаных креслах. Кресла в этом самом экзальтированном ряду — кожаные ручной работы, инкрустированы резной костью, дорогими породами дерева и драгоценными металлами, кресла имеют функции массажа и поднимаемые удобные упоры для ног.

Сразу за ними, в креслах попроще из кожи ягнят и серн, находятся губернаторы и меры подземного Королевства. Выше чиновники высшего ранга Карательных структур и Органов Изъятия. За теми расположились Темнопромышленники производители Тьмецов и гадов, а за ними примерно на сотом ряду колдуны, ведьмы, гадатели и прочие магические персоналии, далее офицеры подземных картелей, ну и на семисотых и выше рядах за колючей проволокой на не струганных лавках чернь да мелкие госслужки, с правами рабов и поденщиков.

С первого до сотого ряда кресла и лесенки украшены драгоценными и полудрагоценными камнями, золотом и платиной, стоят слуги в ливреях с опахалами из бесцветных перьев, разносят на золотых подносах дорогие напитки и изысканные кушанья. С двухсотого по семисотый ряд седалища украшены качественным пластиком и красным деревом, использованы искусственные наполнители для набивки кресел, тут носят угощенья попроще пиво, да водку, в качестве закусок красную подсоленную рыбу, ветчину и недорогие сыры. С семисотого ряда и выше, где сидят на не струганных лавках довольствуются хлебом, дешевой бодяжной водкой и газированной водой. Все собравшиеся с нетерпение ждут появления суда и механических обвинителей.

Переводчик умолк, зал затих тоже, раздались звуки высокогорных ревущих раструбов.

«Суд идет» эхом громкоговорителей нарушил создавшуюся тишину диктор, послышался шум встающих.

— На позолоченных носилках вносят судей, те с надменными взглядами смотрят на всех присутствующих на подсудимую они даже и не взглянули, зашептал переводчик.

Какая глупость весь этот суд, какая безумная тупая глупость судить только за взгляд, только за то, что ты есть, и ты не такая как они и какое вообще они имеют право судить человека с поверхности земли, фактически из другого государства. Да и что это за суд, когда глаза подсудимого закрыты стальными накладками, даже обвинение не выдвинуто, а приговор этого фарса вероятно уж известен всем собравшимся. Глупое шоу, глупое неприятное и невыносимо занудливое, взяли бы и просто убили, к стенке на раз-два-три или повесили, зачем создавать эту пафосную лабуду.

Болели височные доли, в стальных накладках встроены стальные острые шипы, которые клыками впились в голову Эмми, фиксируя прибор намертво. Снять эти пластины можно было только вместе с кожей головы. Давило на череп, ныли уставшие ноги, все тело болело скрученное и сдавленное разными по назначению тисками и струбцинами-фиксаторами. Место подозреваемого представляло из себя сложный механизм, который издали напоминал футуристический стул, состоял из нескольких больших обручей и множества растяжек и фиксаторов, узлов и приспособлений намертво лишавших возможности двигаться тому кто был усажен в это устройство. Это было какое-то нечеловеческое изобретение, какое-то фантастическое кресло ужаса. Раскоряченная, как лягушка на столе у хирурга, Эмми изнывала от истязавших её тело мучительных приборов, сквозь боль она едва слышала голос шепчущего ей на ухо суфлера. К чему такие меры безопасности, что она дряхлая теперь старуха могла им противопоставить или будь она трижды свободна, даже при всем желании не справилась бы и с одним единственным из надсмотрщиков. От боли она временами теряла сознание, просыпаясь то тут, то там пропуская целые куски скверного постановочного суда.

— На сцене появляется придворный Соловей Володя Кирюкица, немолодой разговорчивый пошляк со следами недавно сделанной липосакции, на придворном Соловье дорогой кримпленовый костюм и богатые высокие ботинки со стразами — шепчет суфлер.

— Здрасте здрасте вам мои гнусности! — визжит в микрофон придворный Соловей Кирюкица.

Раздаются аплодисменты, кто-то свистит, слышатся шлепки падающих кусков пищи и скомканных бумажек, которые с первых рядов кидают в ведущего знатные особы, более высокие ряды с менее значимым людом попросту свистят и улюлюкают — шепчет голос в ухо Эмилии.

— Итаг встречаем, повелителя подземного царства, его Величество президента сорока сороков, владельца недр, избранного Землей на правление вечное, встречаем Двуглавого Ру!

Зазвучали торжественные фанфары. В залу вносят на троне Властителя недр земных Двуглавого Ру, жители подземного царства неистово приветствуют абсолютную вершину вертикали власти могущественного правителя планеты двухглавого президента — шепчет суфлер, — с потолка падают серебристые талончики на бесплатную воду. Первые ряды с наиглавнейшими лицами подземной государственной машины кланяются, снимают широкополые шляпы, с достоинством выражают свои чувства преданности — они первые золотые винтики нашей империи. Следующие за первыми рядами на вторых и третьих рядах до десятого плачут или молятся на вершину вертикали, выше сидящие хлещут себя строгими плетьми или розгами, так подданные выказывают жертвенность своей службы, халатно, но регулярно выполняемую ими — прокомментировал воодушевленным голосом суфлер.

Сидящие за сотыми рядами средние вассалы дуют в вувузелы, истошно самоотверженно аплодируют до крови на ладонях, мелкие сошки лижут землю под своими ногами, выражая свою дотошную преданность ложно избранному президенту подземного царства. Ну а в верхних рядах самых бедных рабских рядах тоже чтут и тоже выражают, но своим постыдным нищенским способом — таинственно сказал голос.

Временами Эмми отключалась, сказывалось то, что она давно ни пила, ни ела, ни спала и книжек не читала, а адское кресло с пружинами растяжками медленно убивало её.

Когда закончилась вертикаль приветствия Двуглавого Ру, на сцене опять заскакал Соловей Володя Кирюкица, мастерски отбивая поклоны двухголовому Всемогуществу, он выкрикивал различные оскорбительные умозаключения, относящиеся к средним и низшим чинам государства.

— Те кто зарабатывают меньше тысячи монет в месяц — те говно! Говно! Говно! — кричал придворный Соловей, после этой фразы зал наполнился противоречивым всхлипом, чередующимся с гоготом, ну как вы поняли, ржали знатные недровладельцы, а всхлипывали бедные госслужки.

— А все, почему? — не унимался придворный словоблуд — А потому что я на этой стороне барьера, а вы на той, вы говно говно говно!

Чуть повеселив публику, придворный Соловей двинулся на «почести», и смахнув невидимые пылинки на радость собравшейся публике, со смаком вылизал сапоги Императора. Зал взорвался аплодисментами и криками «браво Володя и за нас там постарайся, лизни!» Только придворному шуту позволялась такая роскошь — чистить языком сапоги его двуглавости, остальным разрешалось лизать тока землю да обстановку которой касался могущественный правитель. Суфлер рассказывал много всего, но до Эмми долетали только небольшие обрывки.

Запомнился ей кусок из начала «шоу».

— Профилактикой от гриппа называли следующий традиционный ритуал Гидроинтендатуры, — пафосно говорил суфлер — Двуглавый Ру надевает специальные перчатки с вшитым в область ладони свинцовым утяжелителем — кастетом. По одному удару по челюсти, но не со всей силы, а с театральным усилием получали самые приближенные к его величеству недранты. Затем уже получившие по челюсти оборачивались к менее значимым в вертикали и отрывались по полной. А те в свою очередь оборачиваюсь к еще менее значимым служащим, и повторялась экзекуция, до тех пор пока волна избиений не докатывалась до самых верхних рядов, на которых уже ломались под ударами не только носы, но и челюсти, а зубы так и сыпались желтым нелепым дождиком — вещал суфлер.

Император сидит, гордо подняв обе свои бесценные головы — не унимался суфлер. Левая голова более сухая, с тонкими всегда сомкнутыми губами, правая голова с неизменной ухмылкой — развернуто описал суфлер. Перед оглашением приговора состоится пресс-конференция, как дань традиционным массовым конференциям, которые мастерски проводит левая более сухая голова Императора. Эмми опять потерялась от боли и усталости.

— Раньше буржуазия позволяла себе либеральничать, отстаивала буржуазно демократические свободы и тем создавала себе популярность в народе, теперь от либерализма не осталось и следа. Нет больше так называемой свободы личности. Права личности теперь признаются только за деньги… (голос Духглавого Ру, обрыв, аплодисменты)

— … У которых есть капитал, а все остальные граждане считаются сырым человеческим материалом пригодным лишь для эксплуатации. Растоптан принцип равенства людей и наций он заменен принципом полноправия эксплуататорского меньшинства и бесправием эксплуатируемого большинства граждан. Знамя буржуазно демократических свобод выброшено за борт…

— …Раньше буржуазия считалась главой наций, теперь не осталось и следа от национального принципа, теперь буржуазия продает права и независимость наций за доллары, так обстоят дела сегодня. Понятно, что есть основания на успех и победу в борьбе с теми, кто не хочет повиноваться диктатуре эксплуататоров. Да здравствует капиталистическая партия подземной империи!

— Уа, уа, уа, уа!!!!!!!!

— Да здравствуют черные цели номенклатуры!

— Тьма, тьма, тьма!!! (продолжительные овации).

— Да здравствует безраздельная беспредельная власть Двуглавого Ру!!!

— Есть, есть, есть, служим двуглавому вельможе!

— Уа, уа, уа — аплодисменты.

— Пусть живут и здравствуют недровладельцы и незыблемая вертикаль подземного царства!

— Уа, уа, уа. Сгинет мир, сгинет мир, наша возьмет, ура империи Тьмы, Ура Двуглавому ру! — Уа, уа, уа!

Потом ей казалось, что она слышит волнообразные овации и хором повторяющееся какие-то слова, то ли распни, то ли растли. Потом она опять проваливалась в мир теней и оттуда из мрака она доносились до неё слова обвинения, выкрики и оскорбления. И опять хором тут уж точно «распни». Эмми открыла глаза ей почему-то удалось это сделать, значит, они сняли накладки, две иглы приближались к её глазам, две страшные иглы приближались все ближе, какой-то прибор с трубками, заполненными черной жижей, две толстые острейшие иглы, боже как страшно, это конец, последнее, что подумал мозг девочки… Они выкалывают мне глаза…

 

Глава 11 Квартал Желтые угодья. Самая желтая глава

Тысяча чертей карта нас не обманула! Перед нашими взорами открылся потрясающий вид на бесконечный желтый забор, за которым раскинулся до самого самого горизонта густой тропический лес, местами прореженный промышленными огородами, парками с аттракционами и чудаковатыми эко-домами. Это квартал Желтые угодья — его населяют желтые…

«Желтые» отличались от обычных людей ярким окрасом кожных покровов, бледный пигмент напрочь отсутствовал в их организмах. Они проживали в северных таёжных районах города и питались исключительно — земляной грушей Агуагава-Ротчестером золотистым. Этот плод местных земель хоть и являлся фруктом, но по вкусу был, прям как натуральное вяленое мясо, обваленное в пряных специях. Созревшая земляная груша Агуагава-Ротчестер золотистый имела характерную округлую форму, невольно напоминавшую человеческий мозг, но не бледно-серого цвета, как мозг человека, а золотисто-желтого. Леса богатые земляной грушей худо бедно кормили желтых. Естественно, нормальному человеку было бы дико питаться всего одним видом плодовых растений, однако желтым живущим в древесных бедных белковой пищей лесах не приходилось выбирать. Как утверждают ученые экстрасенсорные способности желтых (угадывать невидимые цифры, предсказывать погоду и природные катаклизмы, видеть человеческие недуги, как рентген одним взглядом просвечивая человека насквозь, и многое другое не менее впечатляющее) — есть следствие однообразного питания мистической земляной грушей. Невероятно, но этот плод явно наделен некими магическими свойствами до конца не изученными и таинственными.

Отведать земляную грушу простому человеку равносильно принятию сильнодействующего яда. Только желтые могли питаться этим странным растением, и оставаться невредимыми. Многовековое существование желтых там, в непроходимых чащах тропического леса, привело к тому, что в их организмах синтезировался врожденный антидот на яды, содержащиеся в этом удивительном растении. Одним из метаморфоз земляной груши является её способность в период созревания издавать звуки имитирующие разговоры людей, щебетание птиц, шум густонаселенного города, и даже женский плачь. Груша имеет сложную многоуровневую технологию созревания. Различают семь основных стадий созревания плода: брожение, биологическое разложение, насыщение сыростью, окостенение, ложная смерть, воскрешение и подлинное созревание (золочение). В последних стадиях созревания плода — груша проявляет редчайшие свойства для растений, она способна подрагивать, трястись и пульсировать, разрыхляя почву вокруг себя, и освобождаясь, таким образом, от земляных оков двигаться на небольшие расстояния. Желтые, как пастухи-огородники тщательно присматривают за урожаем и возвращают «убегающие» растения на прежние места. Необычная сельскохозяйственная технология многократного возвращения земляных груш на грядки имеет не только практическое значение, но и ритуальное. Этот уникальный плод находится на полноправном первом месте в иерархии национальных ценностей желтых, разделяя пальму первенства с ярким графическим символом желтой нации. Графический логотип этого угрюмого народца — изображение горелой спички на ярко желтом фоне. Спичка не зажигалась и не была объята пламенем, она отгорела своё, обугленный остов, трупик спички, червячок с черной склонившейся на бок головкой на палочке обгоревшего дерева — грустная графика желтой вотчины. Брендинг желтых, отгоревшая свое спичка, как нельзя лучше характеризовал жизненную философию жителей этого района, поголовно страдающих затяжными депрессиями и меланхолией.

Находясь, тут перед вратами в вотчину желтых мы с Гимениусом словно заразившись неведомым вирусом, впали в легкий ступор. Будто сами на секунду стали желтыми. На исполинских трехметровых желтых воротах и изгороди красовались изображения сгоревших спичек. Возможно, сегодня мы сможем узнать что-то новое, чего пока не знаем, чего не могли знать, ибо пока были всего лишь в начале нашего пути, опасного путешествия на юго-запад за женой и детьми Гимениуса. Мы, молча, сидели в машине, смотря на сгоревшие спички и на закрытые желтые ворота.

Гимениус: — Странно этот район со дня основания в северной части города был, мы ехали на юго-запад, а попали сюда. Не нравится мне вся эта сдвиговая перепутаница, скажу я тебе Корректор. Ну, алфавит нам в помощь. Ну-ка господин Корректор распахните-ка ворота в уголок священной земляной груши!

Я послушно выпорхнул из машины и нарочито торжественно открыл незапертые ворота. Перед нами возникла шикарная прямая, как стрела, дорога, окруженная сомкнувшимися в купол ветвями деревьев, лиственно-хвойная пещера, сумрак убегающего вглубь шоссе манил нас внутрь. Наше путешествие во имя жизни превращалось в увлекательную игру со смертью, где невольными игроками оказались мы с Гимениусом.

Медленно с превеликим достоинством мы въехали в квартал. Желтый поселок встретил безмолвием и пустотой. Уж недалеко стало от жилых строений… Холодный пот, онемение лицевых мышц — шок от увиденного. Вдоль дороги примерно на одной высоте на каждом фонарном столбе или удобной ветке трагические висючки, недвижимые тела удавившихся желтых, ого, сколько их тут. Приставные лестницы, табуретки и стулья, столы и тумбочки и всякая всячина под удавившимися говорили о том, что мы наблюдаем редкое социальное явление — бессознательный массовый суицид. Так много мертвых я не видел никогда и нигде, Гимениус не смотрел на меня, он вцепился в руль, будто руль мог ему чем-то помочь. Чуть позже мы оба заплакали, а на столбах адовыми ёлочными игрушками висели мертвые тела желтокожих. Сколько их?! Мы катились по шоссе уже около двух часов и тела не кончались. Казалось, нет ни одного свободного столба или дерева, все было занято страшными висюльками. Полумрак под густыми кронами деревьев скрывал детали, а волосы погибших слегка развевались от свежего ветерка. У всех желтых были красивые длинные волосы, стоит отметить, нация желтых поголовно носила длинные волосы.

Слезы капали прямо на пол автомобиля, прямо на норковые коврики, которые кое-где уже загрязнились от фиолетовой крови тьмецов. Глядя на коврики из короткого меха норки, мне хотелось выстирать их, заново сделать чистыми и респектабельными, не знаю, что меня подтолкнуло думать о каких-то ковриках, когда вокруг такая грусть на каждом столбе, на каждом дереве, жуть.

Особенно неприятно удивляли места, где асфиксия унесла жизни подростков или людей с маленьким ростом. Тем чтобы добраться до вершины световой мачты или другой перекладины, требовалась изрядная сноровка и смекалка, вход шли все доступные приспособления, нелепые этажерки были сооружены для этого. Вот у мощного дерева справа, табуретка, на табуретке два чемодана, на чемоданах маленькая библиотекарская лесенка, на верхушке лесенки коробки, по-моему, от ботинок — пять коробок, верхняя смята и раздавлена. Выше мертвое тело подростка, который соорудил, целую нелепую кавалькаду из разных предметов, ну чтобы дотянуться до ветки. Высоким, безусловно, было намного проще уходить из жизни, им, было, достаточно, одного стула или небольшой лестницы, а в некоторых случаях и вовсе обходиться без подставок.

Количество тел постепенно редело, и когда мы вкатили в сам поселок с красивыми эко домами, желтых висельников не стало. Уже около трех с половиной часов мы с Гимениусом не проронили ни слова, ни полслова. Просто молчали, да временами роняли на пол скудные мужские слезы, глаза-то уже выплакались совершенно и были красными с паутинкой прожилок. Мы остановились посреди площади. Когда вышли из авто я заметил, что Гимениус захватил с собой топор с длинным древком, и небольшую коробку с хирургическим инструментом. Гимениус явно не договаривает, он что-то задумал, но что, зачем топор и хирургическая коробка. В городе нашей целью была питьевая вода и топливо для писательского лимузина. Я пытался было выспросить у Гимениуса куда мы направляемся, но тот лишь отнекивался.

Ту-ту-ту — услышали невдалеке позывные поезда, правда звук был каким-то потешным и не настоящим, а вернее игрушечным, мы завернули за ближайшее здание и увидели миниатюрную железную дорогу, типа детского аттракциона. Дорога была по кругу, вокруг поросшие, уже знакомым по городским зданиям, сиреневым мхом громоздились разные увеселительные механизмы и сооружения, детское чертово колесо, классическая ромашка, чайные чашки-кабинки на вращающихся буграх, карусель с лошадками вперемешку с мини-машинками и мотоциклетками. Аттракционы были безвозвратно испорченны, поржавели, покрылись мерзким неприятным мхом и посреди всего этого уже бесполезного хлама новенькая железная дорога сверкающая, хромированная и действующая. По кругу на приличной скорости носился небольшой состав, приглядевшись к головному вагону, я увидел, что там находился небольшой желтец, это он время от времени тянул за сигнальный провод и производил потешный и неуместный при данных обстоятельствах — звук ту-ту-ту. Теперь мне стало понятно, для чего Гимениус взял топор праведной злобы. Поезд был автономным и при всех кажущейся мелкости тяжелым, остановить такую махину можно было, только преградив ему путь чем-нибудь громоздким. Гимениус присмотрел большое дерево у путей, и ничего не говоря начал рубить его у основания, временами я помогал ему. Через некоторое время нам удалось повалить дерево прямо на пути, поезд налетел на массивный ствол и, сойдя с рельс, остановился, Гимениус не мешкая, подбежал к паровозику и стал вытаскивать из слегка покореженного от падения состава — мальчика желтеца.

— Я ждал вас господин Гимениус, сказал превознемогая боль мальчик — я умираю, моя история прочитана мастер возьмите их, возьмите мои Glandula predictive (предсказательные железы — латынь) и отправляйтесь туда на фабрику одноруких автоматов. Там все и узнае….

Мальчик так и не закончил последнюю фразу, голова его безвольно откинулась, а из гортани обильно пролилась желтая мутноватая кровь, и малый испустил дух. И мне, наконец, стало ясно к чему та хирургическая коробка на поясе у Гимениуса. Прежде чем начать операцию по извлечению органов Гимениус, с почестями провел обряд отпевания усопшего желтеца. Он достал из пестика на плаще небольшую буквенную солонку и, откупорив её, несколькими перекрещивающимися движениями обсыпал отходящего в пустоту подростка микроскопической латиницей (Окропил латиницей в звездный путь, провожая дух — по Гамильтону). Несколько раз Гимениус наклонялся к мальчику и вероятно шептал ему неправильные английские глаголы и какие-то погребальные пословицы и афоризмы, скорее всего из местного фолклера, признаюсь, прежде я никогда не слышал таких, все эти присказки кончались сложным замочным словосочетанием «желтокой-упокой-прости-да-не-беспокой-уходи-да-на-упокой-разжелти-да-на-усыплёй».

Гимениус уселся на землю, и необычно сомкнув ладони домиком, поднял закрытые глаза к небу, ритмично покачиваясь, он едва слышно все нашептывал какие-то фразы, очень неразборчиво.

— Звучит православная невнятная молитва — подсказал возникший во мне Тим Род. А что такое православная молитва? — спросил я в свою очередь Тима, — молитва это компиляция из слов и букв в которой нет традиционного волшебства лингвистики, ну кроме тривиального содержания. А разве такое бывает? — поинтересовался я у своего не по годам разумного внутреннего человечка — бывает, не бывает кое-где и сейчас так. Не верю, — сказал я — слова не могут быть мертвыми и бесполезными. — Твое право. Православные молитвы тем и примечательны, что буквы слова и тексты их бесполезны и бездейственны — обиженно буркнул Тим и смылся в глубинах бессознательного, он знал там я не смогу его достать.

Закончив тирады, бесполезных православных фраз Гимениус по деловому открыл коробку и достал скальпель, обернувшись ко мне, он простодушно сказал, — лучше не смотри. Я отвернулся, но не до конца и все-таки чуточку видел ну боковым зрением. Гимениус быстрыми точными движениями в два счета отсек голову умершему маленькому желтецу. Когда он отделил голову, воздух из тела еще не остывшего мальчика вырвался наружу клокочущим шипением, и казалось, что тот хрипит и дышит. Желтец был мертв это бесспорно, но все равно было жутко. Гимениус весь запачканный желтой кровью взял голову мальчика в руки и положил к себе на колени. Кровь стыла в моих венах от этой жуткой картины. Гимениус же был спокоен и хладнокровен, как маг. Специальными трепанами из своей коробки он размохрил остатки шеи, мастерски подцепил и вытянул на свет две длинных железы, которые из шеи уходили в череп умершего. Осторожно уложил добытые органы в упаковочный целлулоид, и обмотал получившиеся сардельки в фельдшерскую фольгу. И мы побежали к зданию по производству предсказательных автоматов. Все время пока продолжалась эта беготня, я чувствовал себя каким-то лишним, правда интуиция подсказывала мне, что сто очков я еще сыграю во всем этом странном представлении свою роль, стоит только запастись терпением.

Ангар был наполнен до самого верха высокотехнологичными однорукими предсказателями, желтые производили эти автоматы с незапамятных времен, торгуя по всему миру предсказательными машинами. Чуть побродив по зданию, Гимениус выискал подходящий по его мнению агрегат и открутил на нем заднюю стенку, он вынул из грудного кармана кевларового плаща предсказательные железы мальчика, закрепил концы и натянул предсказательную ткань желез на прямоугольную рамку. Парус с предсказательными железами он погрузил внутрь механизма. Захлопнул крышку и щелкнув тумблером активировал машину. Мне он указал на изогнутую ручку типа заводилки для механической игрушки, я навалился на тугую ручку генератора, наполняя аппарат вращательной энергией. Ящик задумчиво перерабатывал кинетическую силу в электрический заряд.

Минут через пять моих стараний над ручкой динамомашины аппарат заурчал, быррр-брынь-брыы-рры-ры-ры-ры-ры-ры задрожал корпус предсказательной машины, запищали датчики он-лайн опознавания, измерительные тактические приборы зашевелили стрелками, секундомер застрекотал обратный отсчет времени. Как объяснил Гимениус, наша закладка желез мальчика была преждевременной и не правильной. Мы не обработали должным образом органы, не провели солевую пропитку, и обработку антибактерицидным раствором, не было и очистки, и просушки, и соответственно железы не законсервированы должным образом посему их хватит ненадолго всего на один два вопроса, далее скоротекущее разложение живой ткани закончит всякое КПД этих катализаторов предсказаний. На правильную подготовку сырья понадобилось бы не менее двух дней и не факт, что нам удалось бы полностью повторить всю сложную процедуру консервирования предсказательных органов. По этим причинам мы загрузили в агрегат сырые железы.

Правой рукой Гимениус взялся за рычаг предсказаний, другой рукой напечатал на клавиатуре всего три слова, Анклава, Ругомир и Лоянел, мне стало ясно и оставшееся, что я не знал, Гимениус хотел заполучить справку о судьбе своей жены и деток. Он резко дернул за рычаг, и барабаны предсказательной машины закрутились. Вязко струилось время. Результат предсказания я не видел, что там выпало на барабанах, видел только Гимениус. Истошный «ох» Гимениуса и автор, сраженный невидимым оружием, упал в беспамятстве. Опустим ту часть истории, где мне пришлось искать бечевку, и, найдя подходящие лианы привязать мастера слова к себе на спину, а затем волоком, волоком тащить писателя к месту нашей дислокации. Оставив пострадавшую от потрясению душу на заднем сидении Субару я отправился на поиски воды нам бы сейчас не помешала проточная чистая вода, наши запасы иссякли, еще на въезде в квартал желтых.

По газонам тут и там шмыгали похожие на человеческий мозг желтые груши, их есть нельзя, сказал я про себя, глядя как хихикающие, словно мультипликационные персонажи груши пробегают мимо меня вглубь лесной опушки. Паукараста, паукараста, какой смешной, какой нелепый, хи, хи, хи. Корректор, корректор, смешной, смешной, ползай задом наперед делай все наоборот, корректор, какой смешной, хи, хи, хи — заливаясь от смеха, дразнились тонюсенькими голосами прыгающие мимо меня земляные груши-придурки.

В редкой чаще деревьев заприметил несколько покатых спин ореходонтов. В вотчине желтых, ореходонты были вместо лошадей. Травоядные в такой знойный день могут пастись только там, где водится проточная вода — замаячил в моем сознании Тим Род. Ну спасибо Тим, подкинул идею, значит нужно идти к ним к ореходонтам, сразу скажу, что эти тягловые животные не вызывали у меня особой симпатии. Их слоновьи ноги натуральные придорожные столбики — наступят и не заметят, зловеще поблескивали на солнце ореходонтовские лысые покатые спины тугие и крепкие, как камень… Даже крепче камня добавил Тим Род, их поэтому так и называют Ореходонты-каменные — потому как наполовину эти животные являются деревом Орехом каменным ну, а вторая половина животное в котором удивительным образом сочетаются признаки лошади, слона и кенгуру. С виду они не опасны вернее домашние и вовсе безопасны, а вот дикие бывает, нападают на людей. Слушай Тим, если ты будешь так упорно пугать меня «милыми» слоноподобными коняжками я сейчас же развернусь и пойду к машине, а ты, если хочешь, сможешь сходить туда сам за водой, понял ты меня? Ой, прости, я не хотел тебя напугать, просто прочитал в Википедии, о них. Хочешь, еще почитаю? Спросил Тим, усаживаясь с книгой в руках на материализовавшийся в сознании топчан для чтения. Да ты разве отстанешь от меня, давай читай, коли заикнулся. Тим Род, устроившись поудобней на топчане в прохладе моего сознания зачитал: Ореходонт (лат. Orehodontus) — род орехоподобные, отряд слононогие, тяглово-скаковые животные из группы коммуникативейшион стрейндж анималс. Первые Ореходонты были приручены человечеством 6 миллионов лет тому назад, с тех самых пор и по сей день некоторые народы Севера и холодных плоскогорий Среднего запада используют этих своенравных животных для своих нужд. Ореходонт не прихотлив, и вынослив. Хорошо переносит запредельно низкие температуры, отсутствие полноценного питания и другие неудобства. Что делает их незаменимыми на скудных пищей суровых территориях Севера и в пустынных плоскогорьях. Выносливые Ореходонты возможно бы и стали золотым коньком для всего человечества, однако их природный прескверный характер, порой выходящий за рамки всякого понимания, не позволил этому роду существ распространиться по всей поверхности Земли. Дело в том, что Ореходонты подчиняются далеко не всем Землянам, а только определенным человеческим расам, например Желтым, или Святящимся синим пастухам Танзании, ну или беспредельным наездникам из Марокко. Ореходонты к тому же крайне злопамятны. Обидев Ореходонта, например, нарушив условия договора ты мог волею провидения попасть в черный список этого обиженного тобой животного. И уж поверьте, на слово пройдет год или два или 10 или даже 50 лет и когда-нибудь настанет день, когда вы по невниманию не привяжете Ореходонта к железобетонному стойлу, или попросту легкомысленно повернетесь к нему спиной, читай, пропали вы. Скрытые внутри Ореходонта телескопические бивни мгновенно выдвинутся против вас и ваших родных и близких. Именно по этой причине эти неприхотливые и выносливые животные не распространены повсеместно. Скрытые внутри этого животного сюрпризы совершенно не изучены — ну там все те же выдвижные телескопические бивни, или третий глаз, который прячется в темени животных и одновременно служит GPRS-навигаторомпутешественнику, отражая через светящуюся кожицу на темени карту движения по территориям. Тела этих животных невозможно препарировать или расчленить, настолько ладно сделаны и защищены их кожные покровы, вскрытию они не поддаются. Так же мало кто видел мертвых Ореходонтов, когда приходит время умирать, эти животные просто уходят вглубь лесов и бесследно исчезают…

— Исчезают, щас ты у меня исчезнешь, умник в сознании — прикрикнул я на Тима. Мы уже совершенно близко подобрались к стае пасущихся у природного фонтана животных. Я колебался, не нужно ли мне их отогнать, чтобы набрать в канистру воды или просто протиснуться среди спин и взять воду. Ну, так они же вроде домашние, не видно у них там телескопических бивней случайно. Шаг за шагом я все ближе подступал к неподецки пугающим меня каменным лошадкам.

Хвосты Ореходонтов, как частокол смотрели в небо и подрагивали, животные вращали глазами, словно в дреме, не обращая на меня никакого внимания. Я отважно крался к фонтану, еще шаг, еще полшага. Пока вроде все нормально, Тим Род паршивец уже улепетал куда-то, мальчишка хоть и умный, но как говориться трусишка еще тот. Вот до водоема осталось совсем ничего, вода на расстоянии вытянутой руки, я опускаю канистру в водоем, и вода медленно заполняет емкость, а я смотрю на воду и совершенно не интересуюсь жизнью слонопотамов без шерсти. Когда вода полностью наполнила канистру раздался довольно громкий буль-буль… Нечто, завизжав, шмыгнуло из под ног. Я замер зажмурив глаза и поднял высоко вверх руку с канистрой воды, ну чтобы не пролить. Услышал штыыыырк уайуай штырк уай уай, ну все конец мне телескопические бивни, наверное, выскочили.

Так оно и было, в этом я убедился сам, когда открыл глаза, повезло, на мне не царапины, а глупые Агуагава Рочистер несколько груш повисли на длинных телескопических рогах. Добегались дразнилки, слизь золотистого цвета стекала со смертоносных бивней, на которых теперь, как шашлык наколоты с десяток интеллектуальных груш, совсем недавно дразнивших меня своим «паукараста». Мне показалось, что Ореходонты, все пять, пившие воду из природного фонтана посмотрели на меня более чем дружелюбно, они как бы говорили, что они за наших, вот, и типа не бойся нас. Я кивнул им ну типа спасибо и все такое и побрел к машине на дрожащих трусливых ногах, как там Гимениус интересно отошел или нет.

Вернувшись к машине, я сделал два стакана из непромокаемой бумаги, напился сам, и напоил лежащего без сознания писателя. Гимениус был в коме. Полагаю горькая весть о его семье, ввергла писателя в ступор. Нить жизнедеятельности была надорвана, руки и ноги автора уныло повисли, как у сломанной куклы-марионетки.

Еда и топливо были найдены в соседей мастерской, только желтец бывший владелец автозаправки висящий на фонарном столбе казалось мне как-то косо посматривал на меня будто с укором, мол ать стервец берешь чужое. Мне пришлось несколько раз низко поклониться, и всеуслышание поблагодарить и его и всех кто здесь жил за все, что мы волею судеб изъяли из чужого имущества. Это необходимо было сделать, все тут было не наше — чужая собственность, и мы тут гости и подобает нам быть благодарными мертвым желтецам за их неоценимую помощь.

Укутав Мастера в стеганное шитое яркими лоскутками одеяло желтецов (спасибо еще раз), я порылся в бумагах Гимениуса и выудил рисованную карту диаграмму нашего маршрута движения. Подробная карта с указанием высот, азимутов и градусов, указаны были даже типы покрытия дорог, по которым необходимо было следовать. Я вставил ключ зажигания, шепнул «заводись» и Субару провернув на месте колеса, сорвался с места.

Ночь прошла без приключений, квартал Желтых давно закончился, мелькала незнакомая местность, а я, честно говоря, устал, ужасно хотелось спать, руки не слушались. Ночью несколько раз я останавливал тарантас, поил водой Гимениуса, читал больному восстанавливающие силы алфавиты, по моему Мастеру становилось лучше, старался читать не громко, но отчетливо и медленно. Алфавиты помогли, и под утро Гимениусу стало намного лучше. В шесть утра по контенентальному я услышал охрипший голос Писателя, да не таращся ты на улицы все равно не узнаешь где мы, вот вот щас я тебе дам пожевать полезной информации — кряхтя и ворочаясь заговорил Гимениус. Я остановил машину. Было ясно, что он сам сядет за руль, опираясь на моё плечо, писатель осторожно поднялся с ложа, в которое я превратил заднее сиденье автомобиля. Лениво потянулся, сделал пару гимнастических упражнений и неожиданно бодро прыгнул на место водителя, потом он протянул мне коробку с печеньем.

— Скушай деточка печенько, одно, вот это крайнее возьми, с буковкой «гэ» на спинке. Шутливый тон Гимениуса после всего, что он успел пережить за последние сутки, стал чуть грубее и ироничней. Я покорно взял кушанье.

— Это наши последние наработки — Пищевые Книги. Дядюшка Йо-йо постарался в дорожку-то нам тормозок оформил. Щас тебе его проекты новые и скормим. Мы сейчас в районе моих последних сочинений, как я понимаю, а печенюшка эта расскажет тебе о многом. Она из спрессованных пшеничных буков, и поешь и в курс дела войдешь, а нето не собрать тебе костей, тут суровые у них муниципальные служащие я тебе скажу…

Я разжевал печенье, по вкусу оно напоминало сухие бранденбургские галеты, разве что чуть отдавало сомалийским ванильным перцем и едва заметной ноткой корицы. Буквы, растворились в моем пищеводе, и мгновенно проникли в кровь ну, а кровь донесла информацию в самый центр чтения…

Пеньковский городовой

Когда я разговаривал с резиновыми людьми, меня всегда разбирал смех, говорили они очень быстро, отчего резиновые их губы сильно вибрировали, и речь становилась бубнящей, невнятной и по звучанию и очень смешной.

— Бу Буль Бу Бу-Бу-Бу — ну что сказал, сам-то понял? Но был один случай, который раз и навсегда изменил мою эту малоумную привычку. Дело было в Пенькове, там я оказался случайно, проездом, машина моя закапризничала, и совсем отказалась двигаться самостоятельно, и если авторемонтную мастерскую я нашел без труда, ибо у трассы их превеликое множество, то с местом пристанища моего пришлось повозиться. Когда я спрашивал пеньковчан про гостиницу или автокемпинг в ответ видел как те, словно признав во мне сумасшедшего, менялись в лице и отворачивались, удивленный такой необычной реакцией я пытался найти гостиницу самостоятельно. Бродил по центру, где было все и магазины, и парковки, и жилые дома, и школы, и кинотеатры не было только гостиниц, возникало ощущение, что мне довелось открыть город, где гостиниц нет ну совершенно ни одной.

С этими мыслями я брел по узким кривым улочкам Пенькова, как вдруг на перекрестке я заметил представительного мужчину в яркой государственной униформе. На голове высокий кожаный цилиндр, на плечах кримпленовый плащ с богатым лисьим воротником, ниже широко-расклешенные брюки с оранжевыми лампасами, в руке высокая трость-посох с костяной балабошкой на конце — ага подумал я, Пеньковский городовой, вот он-то мне и нужен и ничего не подозревая, направился к человеку в цилиндре и с тростью. Чем ближе я подходил к Пеньковскому городовому, тем больше деталей я мог рассмотреть, и когда мы поравнялись, и я без труда мог рассмотреть его лицо. Под струящимися черными, как смоль кудрями, я отчетливо увидел его крупные округлые черты прорезиненного лица с насыщенными краской бровями и нарисованными морщинами. А, ёкнуло от неожиданности сердце — резиновый человек! Он внимательно смотрел мне в глаза…

Помявшись из вежливости, я задал ему свой вопрос: Иззззвините, — от волнения заикаясь, сказал я — милейший городовой, а где у вас тут в Пенькове, есть гостиница желательно недорогая, видите ли, я тут у вас проездом, а мафынка моя поломалась и в ремонте, вот ищу пристанище.

Резиновый городовой, лупя большие резиновые тускло-прорисованные глаза — пошевелил правой бровью и забулькал: Буль Бу Бу буль бу бу буль буль бу бу бэ бэ бэ бу бу бу — и как скажите его понимать? Губы резинового городового задрыгались превращая его речь в нечленораздельное буль-буль непоймичего фырканье, и тут черт меня дернул улыбнуться, да не просто, а как говорится во все воронье горло… Ржачный приступ вырвался спазмами гомерического смеха, прорвало твою налево…

Далее помню фрагментарно, резкая тупая боль в области пятого шейного позвонка парализовала меня, и мой неуместный смех, и мою глупейшую улыбку. И поток мыслей завихлял как пьяный, и ноги от боли стали ватными и непослушными. Волной накатил второй приступ боли, болезненный жалящий отзвук. Сознание меня предательски покинуло, подкошенный я пал ниц, вероятно представитель закона принял мой неуместный смех за личное оскорбление и ударил меня тростью посохом с внушительным костяным набалдашником по пятому шейному позвонку. Резиновый человек уебашил биологически чистого человека — событие немыслимое для нижегородчины здесь же в Пенькове видать немного другие региональные законы…

Очнулся я аж через несколько лет. Удар костяным набалдашником практически уничтожил ваш пятый позвонок, который, как сухарь, рассыпался в прах и посему был заменен резиновым — слушал я рассказ доктора Алисфера Моисеевича Купитмана — и нам естественно пришлось прибегнуть к… В волнении я попытался открыть рот и спросить его доктора Алисфера Моисеевича выспросить и к чему же они прибегли уж не к процедуре ли орезиневания? Губы мои, как впрочем, и рот, и лицо были какими-то неестественно сухими и распухшими, вместо собственного голоса я услышал, странное: Буль Бу Бу Бу Бу буль — резиновые губы завибрировали, запрыгали, задрыгались превращая речь мою в бессмысленное нечленораздельное бу-бу-булькание. Оторопев, я нервно засмеялся, а из моих глаз градом покатились слезы, о господи они сделали меня резиновым!

Как я узнал позже, в процессе лечения врачи столкнулись с отторжением имплантата позвонка, и посему избежать летального исхода можно было только орезиневанием всего тела. Дорогостоящая лечебная процедура затянулась на долгие 6 лет, все это время я находился в сменяемом резиновом растворе, до тех пор, пока последняя часть меня не стала нужного состава. Не было другого способа спаси мою жизнь кроме как не ввести в мой состав — сыворотку живой резины. Резина пропитала меня из внутри стала моей новой кровью, а затем превратила и все мои органы и всего меня в вечно живую резиновую куклу способную жить и говорить булькая буль-бульками. Еще через полгода обучения на курсах городовых мне выдали высоченный черно-белый цилиндр, новый кожаный плащ, высокие ботинки на платформе и сильно расклешенные трикотажные брюки — в общем, служебное обмундирование городового Пеньковского уезда. Мой перекресток был на окраине города, в моих руках был жезл власти — посох с большим костяным шаром на конце. Вот такую злую шутку сыграла со мной судьба. Я и сейчас с удовольствием огрею вас посохом ни за что ни про что, я и сейчас дежурю в Пенькове на пересечении 12 Фронт-авеню и проезда Гвардейца Поющего, всегда ваш Диометрат Каноньев Супер-интендант 1 уровня значимости 6-го отряда Резиновой Жандармерии города Пенькова.

P.S. В жандармерию мне пришлось пойти работать из-за того, что моё недешевое лечение любезно оплатила в кредит мэрия Пенькова, и свой долг я мог отдать только соглашаясь на работу городовым Пенькова, контракт был заключен всего на 24 года…

Мы уже достигли сердцевины этого невзрачного квартала. На перекрестке я увидел стоящего с посохом городового, он тоже заметил нас и государственными жестами приказывал нам остановиться и припарковать транспорт.

— Хорошо печеньку разжевал? Хихикать не будешь? — подмигнул мне автор, и скрипнув дверью вышел из машины прямиком навстречу городовому. Машина как-то поблекла за время нашего пути, бока уж не серебрились, двери подозрительно громко скрипели, да тормозные колодки скрежетали мама не горюй, кабздец ей пришел короче. Я проследовал за автором, осторожно прикрыв за собой дверь, которая держалась буквально на честном слове. Поравнявшись с государственным слугой Гимениус, на безопасном расстоянии от городового, забулькал какие-то фразы:

— Бу бу бубубубубубубу Бульбуб, бубуб, бульбуль буль буб бу бубубубубубу — сказал Гимениус.

Вместе с содержанием рассказа «Пеньковский городовой» в мою кровь впитались и богатые сноски, и небольшой ограниченный словарь разговорник, естественно с транскрипцией, резиновый диалект был не сложен, частично я понимал содержание фраз обращенных к городовому. Смысл сводился к тому, что Гимениус сразу сказал, что он де автор, и здесь мы проездом, и если городовой пороется в кулуарах своего бессознательного, он легко вспомнит, чьему перу обязана своим появлением местная действительность и все такое. И у меня и у Гимениуса были искусственно сочиненные каменные ничего не выражающие лица, еще бы никто не хотел получить по шее массивным костяным набалдашником.

Вот это да, и резиновые глаза могут расширяться от удивления, буквально через минуту молчания городового, порылся он, видать, в бессознательном. Ну, так вот через минуту глаза его плохо-прорисованные и тусклые полезли на лоб. На лице его резиновом, возникла положительная гримаса, отдаленно напоминающая улыбку. Да, вы не поверите, тусклое прорезиненное госсущество улыбалось и это означало одно — он узнал создателя.

— Буб, бу, бубунь-бунб бу бу бу дубу буду бубубу дудудубу ду бубубубу дудуду буууууу бууууууу — сказал городовой, захлебываясь от волнения смешанного с искренним уважением и восхищением к автору.

— Буууууууууууууууууу — провыл в ответ Гимениус.

Городовой рассыпался в комплиментах, он выражал свое благоговение мастером слова и благодарил последнего за возможность возникнуть из пустоты. В ответ Гимениус указал на разваливающееся Субару и пробулькал что-то мне не до конца понятное про Черные автобусы. Резиновый городовой, задумавшись, мотнул головой, и мы побрели вглубь района. Через полквартала мы втроем вышли на оживленную площадь.

Что тут было! При появлении Гимениуса на площади возникло стихийное ликование. Боевые Черепахи завидев Гимениуса подняли в воздух автоматы и пистолеты, и, улюлюкая палили почем зря в воздух, какой-то старик и помощник Перельман тут же повисли на мастере. Все были перевозбуждены и счастливы. Гимениус! Гимениус! — кричали с разных сторон.

— Ба да тут знакомые все лица — громыхал зардевшийся от смущения Гимениус.

В глубине площади виднелся черный роскошный автобус, ах какой красивый мощный прямо таки завораживающий автомобиль. Павловские Черные Автобусы Жизни имеют богатую легендарную историю — напомнил Тим Род, в руках его был черный толстый талмуд в обложке из грубой свиной кожи с толстыми картонными страницами с иллюстрациями и чертежами, Корректор прочел обложку «Сказка о…»

 

Глава 12 (с бонусным приложением) Поземные женщины. Волшебные процедуры

— Ты что думала так просто тебе и умереть дадут? Ну и дура ты в таком случае. Совершенно не знаешь местных обычаев. Кого быть может, и казнили бы в два счета, даже и шоу не устраивали бы такое грандиозное, но только не тебя малышка. И пусть тебе будет горько услышать то, что я сейчас скажу…

Эмми открыла глаза. Перед Эмми расхаживала средней полноты двухголовая дама с вавилоном на правой голове, и как ни в чем не бывало, словно они щебетали так всегда, разговаривала с Эмми. Дама видать не из простых — богато одета. На ней было роскошное дизайнерское платье из тончайшего светлого трикотажа, с косым вырезом на груди, а на плечах массивная меховая накидка выделанная шкурка черно-белого горностая, на одной из голов дамы был накинут прямоугольный мешок плотной ткани, причудливо закрепленный на шее металлическими обручами-стяжками.

Эмми приходила в себя. Она удивленно приподняла голову, голова была свободна, сдерживающего хомута не было, никто не стал ей мешать. Осмотрелась. Небольшая больничная палата, голубые полупрозрачные стены, какое-то электронное оборудование помаргивало десятком цветных лампочек, чистые белые простыни, нежная подушка, легкое стеганое одеяло, выше бутылочки физраствора на хромированных золотом жердочках штырьках, под потолком гигантская люстра абажур с энергозатратными лампами накаливания. Электроэнергию здесь не экономят, вдруг подумалось девочке. Вкруг её кровати стояли женщины, похоже, это были врачи, может ученые и несколько девушек спортивного телосложения, по-видимому, военные, в масках алых стальных голубей. Стальные голубки России — прочитала Эмми нашивку на куртке одной из солдат. По всему было видно, что это свита двухголовой говорливой модницы.

Эмми пыталась вспомнить последние события, память предательски подводила её, она помнила слишком мало. Иглы у глаз, что-то в этом роде, но было ли это на самом деле вот вопрос, впервые в жизни Эмми не была уверенна в подлинности своих воспоминаний. Она подняла ладонь и дрожащей рукой потрогала свои глаза, будто не веря тому, что они могут видеть, но, есть ли они… Глаза были на месте.

Двухголовая женщина в дизайнерском платье погладила девочку по голове, и чуть склонившись, сказала: — Ну, ты, значит, очнулась теперь кисонька моя.

— Да — сказала Эмми, с удивлением рассматривая двухголовую женщину перед собой.

— Я Елена Альбертовна Милославская, можно просто Альбертовна, первая жена лидера Гидраэнтендатуры, вернее одна из них. Вторая тут, ты можешь её видеть справа, а для меня слева, — вторая голова была в мешке — сейчас моё время, поэтому вторая женушка пока в мешке. Шила в мешке не утаишь, как говорится. Знай, вторая голова нас не слышит и не видит. Я не такая, как они, детонька и с этим упыренком живу только из-за договора подлым образом заключенного между нашими государствами, да еще из-за того, что леди нашего уровня не могут быть разведены с нелюбимыми. Посему ты и я это одно, а вот проснется вторая женушка, и ты узнаешь другую сторону медали. Тут ты в безопасности, здесь кругом мои люди, они мои половинки часть моего девичьего дела, часть моего сердца, сестры мои по крови. Поверь мне деточка я твой друг, и ты жива и невредима только благодаря моему хитроумному плану. Я принцесса Научного мира, он тоже под землей, но намного глубже. Это моя армия, и моя больница и моё принцессное королевство раз уж дело пошло перечислять, что тут моё.

Эмми с интересом смотрела на окружавших её женщин, более всего она уставилась на девушек военных…

— Стальные голубки РФ, это наши элитные войска легендарные боевые сестрички… Двухголовая мадам с любовью обняла за плечи невозмутимых девушек военных. Красавицы в форме, словно слетевшие с рекламного постера завораживали своей красотой и статью.

Вихрем слов закружился текст в сознании Эмми, непонятно откуда взявшийся рассказ, как сон, промчался в её спокойном разуме.

Женские военные организации. Рассказ.

В 2120 году особенно распространятся женские военные организации. Штаб-квартиры этих грозных силовых объединений сосредоточатся в Брянске. К тому времени охрана общественного порядка и борьба с преступным сообществом будет лицензироваться, и патентоваться. Организации, выигравшие честный тендер получают лицензии и патенты на осуществление деятельности в области защиты общества и борьбы с криминалом.

Ввиду нестабильности организаций с мужским большинством, вопросы государственного силового регулирования, в те светлые времена, были отданы на откуп женскому роду. Крупнейшие из этих антикриминальных сообществ имели свои штаб квартиры в Брянске (Стальные Голубки РФ, Роза справедливости, Нефритовые кошечки России, Бойцовые голубки РФ, Холодное пламя, Секси Бьюти Герл Раша, Гордые Лисы, Алые пантеры России и многие другие).

Традиционно женские военные организации России специализировались на определенных видах единоборств, имели свои графические эмблемы и характерный только им дизайн одежды, причесок и макияжа.

Даже транспорт, например Стальных Голубок и Холодного Пламени никогда не перепутаешь. Стальные Голубки использовали исключительно бронированные сверкающие хромом Субары, а Холодное Пламя тюнингованные шестиосные КрАЗы черного цвета. Те же различия касались и оружия, Алые Пантеры России носили выкидные ножи и звездочки ниндзя, мечи самураев и нунчаки, в зону их ответственности входил контроль общественного порядка на улицах и городских праздниках. Посему Алые пантеры России имели разрешение только на холодное оружие, а в качестве транспорта использовали мотоциклы и квадроциклы. Одевались АПР в эффектные обтягивающие костюмы из красной искусственной кожи и маски пантер. Отличались девушки из АПР сдержанным характером и были доброжелательны, но это обусловлено было спецификой поставленных перед ними задач.

Совершенно другими, например, были Нефритовые Кошечки РФ (элитные подразделения общественной безопасности) вооруженные до зубов огнестрельным оружием, поговаривают, что у них в арсенале были даже танки и легкие пушки, типа гаубица. Нефритовые Кошечки РФ противостояли наркобизнесу, работорговле и проституции, предпочитали стиль гламурный милитари, передвигались исключительно на Хаммерах и легких броневиках.

Немаловажным вопросом деятельности женских военных организаций был вопрос подготовки кадров для боевых подразделений справедливости. Этим занимались специализированные девичьи школы большинство, из которых так же находилось в Брянске.

Девочек отбирали в подобные заведения с раннего детства с 4–5 лет, несмотря на всю опасность последующей работы, был невероятно большой конкурс. Например, в школе Юных Гордых Лис до тридцати человек на место, девочки с раннего возраста жили в этих военизированных школах-интернатах, где изучали различные единоборства и виды вооружений, воспитывались в строгости и получали параллельно высшее образование, как правило, гуманитарное либо профильное военное.

— Вкусная пилюлька «Женские военные организации — Рассказ»? Это я тебе засандалила, чтобы ознакомилась ты с выдающимися сестрами нашего мира, а заодно и подлечилась. А ты думала, книги только там наверху читают? Ну, ты милочка ошибаешься и здесь немало порядочных ученых людей, тебе еще предстоит многих из них узнать.

— Тебе сейчас срочно нужно лечиться, приводить себя так сказать в порядок, кто червоточину пролетел, тому старость в спину дышит милочка, как тебе. Мы тебя подлечим, поправим и на ноги поставим в два счета. Ты не думай, что здесь на глубине многих километров под землей могут только калечить тут и вылечат, будь здоров по первому классу. Жиром будем тебя обрабатывать, надеюсь, уйдет червоточная старость, размочим мы тебя увлажняющими лекарствами, да процедурами, вернем молодость, не дрейфь дуреха.

— Ты теперь знаешь о моей армии, ну а с другими повторюсь, познакомишься по ходу дела милочка, а пока отдыхай, уж пора мне. Вторая жена, а вернее вторая голова, сейчас уж скоро будет её время, по графику, да раут вечером в честь твоей псевдоказни будет, нам там уж двум по протоколу с Двухглавым Ру сиживать придется, эх деточка я ведь подневольная, а то бы, я бы… Ну да потом все расскажу тебе, как на духу, а сейчас-то только половину расскажу пока все знать тебе и не следует, целее будешь детонька. Волноваться-то тебе противопоказано, ты уж столько мучений-то перенесла лапушка ты моя бедняжка. Это ведь я сказала муженьку нашему Двухглавому Ру, что больно мне твои глазоньки-то приглянулись и что, мол, хочу я твои глаза себе забрать, как донорские, а тебя и без глаз оставить. Понравилась Двухголовому такая перспектива, ну глаза-то у тебя шикарные, вот он и не опротестовал мое желание, вот таким макаром нам и удалось спасти тебя деточка. Так что не удивляйся ничему. Ну, побежала я, побежала я, деточка, сейчас вторая голова будет просыпаться, ну чмоки чмоки — добрая царица вышла из палаты, за ней проследовали девушки-военные остались только врачи, да три женщины ученых. Откуда Эмми знала о медиках или о том, что те три тёти в велюровых шапках таблетках и пенсне — ученые? Она и сами не понимала, откуда, она это знала, знала и все тут.

— Мы погрузим ваше тело в специальный ванильный жир, не беспокойтесь, этот жир совершенно не навредит вам. Он изготовлен по древним рецептам, в его состав входят увлажняющие вещества и другие полезные ингредиенты. Что есть старость, по-вашему? Впрочем, что у вас там наверху знают о старости, итак старость это потеря организмом человека влаги. А проще говоря, слизи, чем меньше в человеке слизи, тем он старше, сечете, куда я клоню? Старый человек сух как полено, вот и вы сейчас очень подсохли пока вас всасывала червоточина всю вашу влагу выветрило гнусное червоточное время. Вам похоже что-то около двадцати, судя по показаниям приборов, а на вид под шестьдесят не меньше дорогая…

Пока тётя ученая вещала, другие сотрудницы деловито ходили по комнате, настраивали сложное электронное оборудование, по бокам её постели появились выдвижные бортики, а справа подошла медсестра с толстым розовым шлангом.

— Розовые лепестки мы добавляем в наш жир — лепестки роз, для запаха, да и цвет благороднее становится…

— Я не могу поверить, что это правда, — тихо сказала Эмми.

— Правда, не правда, нам честно говоря, до фонаря, нам нужно вас обратно в молодую девушку превратить, а что тут, правда, что не правда, про то мы не ведаем. Давайте-ка устраивайтесь поудобнее на подушечке, сейчас процедуры начнем проводить.

На лицо Эмми надели защитную прозрачную маску с отводным дыхательным раструбом, одна из женщин взяла её за руку, ну чтобы девочка не испугалась, а пугаться было чему, розовый теплый жир быстро заполнял небольшую ванночку, в которую превратилась её кушетка. По мере наполнения постели жиром боковые грани кровати выдвигались вверх, затем загибались и стягивались поверх её ложа, превращая кровать в правильной формы покатый пузырь. Эмми «тонула» в розовом нежном жире и это было страшно приятно, наконец кушетка наглухо застегнулась, и получилось так, что Эмми теперь с головой была в теплом желе. Матрас под собственным весом трансформировался в приплюснутый прозрачный эллипсоид, внутри которого находилась девочка. Эмми не спала. Эмми с удивлением наблюдала за происходящим вокруг. Лечебные процедуры ей нравились.

Стены помещения полупрозрачные и матовые равномерно подсвечивались снаружи зеленоватым приятным светом. Эмми необыкновенно отчетливо видела происходящее сквозь жир, окутавший её. Жир не сковывал её движений, не давил и не мешал, он был воздушным и легким, как взбитые кондитерские сливки, едва весомый розовый дюже приятный раствор. Эмми мурела от загадочного розового жира и сердце её наполнялось светлыми нежными чувствами.

Внезапно ложе её качнулось, дернулось, и она увидела темное пятно на краю кушетки, потом еще и еще одно. Секунда и Эмми увидела, что это за милые пятнышки — это кошки! Стайка кошек деловито расхаживала по пузырю, кошки мурлыкали и игрались, беспардонно прыгали на Эмми внутри матраса, но это ничуть не напугало девочку, а даже наоборот позабавило. Комната заполнилась чистыми и ухоженными домашними кошками. Кошки были ласковы и добры. Тут были всевозможные виды домашних мусь Австралийская дымчатая, Европейская короткошерстная, Персидская кошка, Сиамская кошка, Русская голубая кошка, Петербургский сфинкс, Норвежская лесная, Калифорнийская крапчатая, Британская кошка, Американская жесткошерстная, Сомалийская кошка, Турецкая ангора и даже такие, как Египетская мау и экзотическая Гималайская кошка, другие виды кошек Эмилии были попросту незнакомы.

Рыжие и черные, белые и пятнистые, голубоватые и тигровые кошки, длинношерстные и короткошерстные, и даже лысые кошки, обыкновенные и необычные кошки, кошки, кошки. Сколько их тут, глаза разбегаются, наверное, их не меньше тысячи. Кошки буквально наводнили комнату, они были повсюду. Кошки играли, мурлыкали, катались по теплому матрасу, терлись об него, ластились и ласкались изо всех своих кошачьих сил, а Эмми обалдевшая смотрела на все это из глубины розового невесомого жира, в который была погружена. Душа Эмми ликовала, милые существа поляризовали пространство искрящимся энергетическим счастьем. Неужто и здесь, под землей, люди знали прописную истину, что тело, погруженное в кошки… (Тело, погруженное в кошки выздоравливает! — Гамильтон).

К её кровати вереницей подходили доктора и медсестры, они разговаривали с Эмми. Рассказывали ей подробно о технологии процедур. Медсестры красивые женщины со странными лицами, непривычные раскосые глаза. Эмми никогда не видела подобных необычных глаз и лиц, стоит правда заметить, что физиономии эти были доброжелательны и открыты, и прямо-таки светились лаской и участием (если бы Эмми жила в нашем мире, то она сразу бы поняла, что медсестры эти были красивыми молодыми японками — примечание авт.). Медсестрички японки показывали ей разные книги, сначала демонстрировали обложки, а потом извлекали из книг фиолетовые ампулы с растворенным в них содержанием книг и через катетер в кровь Эмми утекали книги-прививки. Как объяснила одна высокая светловолосая докторша позитивные книги, попав вместе с физраствором в кровь, будут тем катализатором, который объединит усилия всех этапов лечения и придаст процедурам скоротечность и легкость. Так же книги для людей с поверхности, являются духовной пищей, — сказала профессорша, ну «открыла» истину «капитанша очевидность», съязвила про себя Эмми.

Дословно. Одна из книг, введенных через катетер. Голубая кошка номер восемь.

Голубая Кошка номер 8.

Голубая Кошка номер 8 обладала всеми качествами настоящей доброй механической кошки. Её стеклянные глаза естественно голубые, как само небо, смотрели на меня, не мигая и очень нежно. Мурррр — услышал я тонкий ласковый голос, кошка подошла к моим ногам и слегка потерлась о мою правую ногу. В момент, когда её спинка прислонилась к моей ноге, я почувствовал, как в ней в Голубой Кошке номер 8, механизмы, шестеренки, рычажки, ременные передачи, втулки и разные крючочки задвигались, заурчали, задрожали пружины Кошкиной любви, заскрежетали, механизмы нежности заработали. Приятное механическое урчание Голубой Кошки номер 8 успокаивало и увлекало меня в бесконечную даль мечтаний, в сладкие воспоминания и прекрасные светлые мысли. Голубая Кошка номер 8 резким гибким прыжком забралась на мои колени, выгнула блестящую мохнатую спинку, потянулась, зевнула, обнажив два ряда острых стальных зубок, и улеглась. Ногами я чувствовал, как она урчит, как пружинки двигаются в этой отлично сконструированной Голубой Кошке номер 8. Щелкнули мои датчики слез, и я заплакал, просто так, растроганный нежностью и мерным урчание Голубой Кошки номер 8.

Эмилия была настоящей жемчужиной в створках прекрасного клинического лотоса. Кошки мурлыкали и лежали на матрасе, а в сознании сами собой читались целебные добрые сказки. В стенах палаты раздвинулись небольшие створки, открыв взору ниши, где на вертикальных струнах были закреплены, испещренные загадочными текстами, мантровые бочонки. Несколько медсестричек, меряя расстояние маленькими шажками, гусиным приставным шагом двигались по периметру помещения и закручивали эти мантровые бочонки, крутящиеся бочонки рождали потрясающей красоты скрип. Шаг за шагом стук стук выбивали дробь деревянные подошвы сестринских туфель, скрип-скрип вторили шагам бочонки. Грандиозный лечебный ритуал разыгрывался на глазах Эмми. Опять появилась милейшая япошка с книгой, на обложке Эмми увидела розовую муху и имя автора Гимениус третий, глаза раскрылись у Эмми шире, она заулыбалась «ой, ой великий Гимениус, у вас такая подборка литературы закачаешься», затараторила в маску Эмми. В ответ японка одобрительно замахала головой и тоже улыбнулась, отколупав ампулу, наполнила книжным раствором небольшой металлический шприц, а затем неспешно ввела раствор в катетер. Содержание книги растворялось в крови девочки буква за буквой, слово за словом, предложение за предложением, абзац за абзацем, страница за страницей со скоростью обычного чтения в Эмми читалась сказка.

Рассказ. Розовые мухи.

Розовые мухи были практически единственным насекомым на Земле — безвредным для здоровья человека. Розовые мухи — слепые от рождения насекомые, их глаза закрыты розовой не прозрачной пленкой, которая полностью закрывала глаза розовых мух. Отчего розовые мухи видели весь мир в виде розового заливного мерева. Поверьте, розовые мухи никогда не питались чем-то лежащим на мусоре или на земле. Розовые мухи питались исключительно сладким нектаром, медом, конфетами, шоколадом и всем, что содержало глюкозу и сахар. Розовые мухи пристально следили за собой и всегда перед едой тщательно мыли лапки и лицо свежей проточной водой. Именно поэтому Розовых мух вы так часто можете встретить в ванных, на водоёмах, у быстрых чистых рек. Знайте, розовые мухи никогда не откладывают своих личинок, где не нужно, для производства потомства розовые мухи используют свои прекрасно сконструированные ульи. Ульи розовых мух выглядят, как огромные пухлые шерстяные или войлочные вязаные носочки. Носочки-ульи розовых мух были разноцветными, поперек носочка шли цветные чередующиеся полосы, красные, желтые, зеленые и голубые. Розовые мухи не имели никаких жал и ядов. Розовые мухи могли издавать звук! Розовые мухи исполняли чудесные мелодии своими жесткими наростами на голове. Если собиралось несколько розовых мух в одном месте, то розовые мухи сразу устраивали диджейскую битву, или, дополняя друг друга, исполняли произведения классиков, ну или детскую музыку.

В мире не было более доброго и безобидного существа, как розовые мухи. Розовые мухи часто становились символами чего-нибудь хорошего. Люди часто использовали в названиях всего на свете словосочетания производные от имени розовых мух, так же был популярен и дизайн с розовыми мухами. Например, самая крупная некоммерческая детская организация в России так и называлась Отряд розовых мух. То есть смысл названия расшифровывается так, Отряд розовых мух — это объединение очень добрых и ласковых детей. Розовые мухи тесно контактировали с человеком. У многих в квартирах жили целые полчища розовых мух. Розовые мухи часто и безвозмездно помогали человеку. Например, розовые мухи были неплохими уборщиками и поварами, или помогали следить матерям за детьми. Розовые мухи исполняли засыпающим детям трогательные красивые колыбельные, которые они мастерски сводили в тишину, стоило малышу уснуть. Сами розовые мухи покрыты чистым коротким мехом розового цвета, мухи имели малюсенькие лица добрые с большими глазами, длинными ушами и усами как у кошек, у пожилых розовых мух была небольшая аккуратная бородка. Некоторые сравнивали розовых мух с кошками, однако стоит заметить, что розовые мухи были на порядок чистоплотнее кошек, полезнее и доброжелательнее, чем любая даже самая ласковая кошка мира. Розовые мухи — были синонимом добра и красоты. Часто можно было услышать, как любящие родители сравнивали своих ненаглядных чад с розовыми мухами. Да так и говорили своим дочкам и сыночкам «Ути ути ты моя розовая мушка!» ё дети в ответ лишь благоговейно улыбались и те кто мог, делали губами колечко и пели жу-жу-жу как бы показывая, что я мол ваша розовая мушка.

Комната, в которой находилась девочка-старушка, на глазах расширялась, стены раздвигались в стороны, потолок поднимался вверх. Комната сначала превратилась в холл, а затем словно с неохотой увеличилась до размеров небольшого танцевального зала. Посреди зала стоял надутый розовым жиром матрас Эмми, в котором в специальной дыхательной маске лежала девочка, а кругом…

Кошки все мастей мира окружили ложе девочки, рассказы один за одним читались на лету и лечение продолжалось. Вой бочонков постепенно перемежался с тонким свистом флейт и трелью металлических перкуссий, комната-холл наполнялась таинственным чарующим звуком, светотени поползли по стенам, по потолку, в такт даб-ритму, уверенно пробивающемуся из какофонии тонких приятных звуков. Медсестрички выстроились по разным сторонам кровати с необычными приспособлениями и механизмами в руках, из которых они извлекали удивительной красоты звуки. Некоторые девушки держали приспособления, поджав подбородком, у других они были в руках и соприкасались с губами, у третьих приспособления стояли на полу, такими большими они были, девушки старательно корпели над своими приборами, которые порождали мелодичный искрящийся звук. О если бы Эмми была из нашего мира, она бы сразу поняла, что это обыкновенный оркестр, в котором и духовые, и струнные, и даже ударные инструменты в умелых руках оркестрантов источали величественную чарующую мелодию прозрачных лечебных звуков.

Перкуссионно медитативное музыкальное шоу, достигнув своего апогея, постепенно стихало, тени на стенах угомонились и пропали; женщины с бочонками молитвами исчезли, вероятно, вышли из комнаты, а бочонки вновь спрятались в стены. Перед лежбищем Эмми оказался небольшой круглый помост, с мигающими по периметру цветными лампочками. На подиум вышли два очаровательные няшечки. Они представились, вернее, говорила одна, а другая только мотала головой и жестикулировала.

— Таниша (Tanisha) — представилась одна из девушек и поклонилась, — а это Соёко (Soyoko), она хорошая только молчаливая — и вторая девушка сделала премиленький реверанс и заулыбалась.

Японки были своеобразно накрашены. Макияж, как у офигительных кукол, с паранормальной длинны ресницами, и ядовитыми тенями вокруг глаз. Одеты в коротеньких платьицах, в сапожках на высоченной платформе, все синтетические, сверкающие, как звездочки, ласкающие взгляд точеные фигурки. Как ей сказали, сейчас в увлекательной форме Таниша и Соёко расскажут ей о местном мироустройстве. Эти девочки были информационными аниматорами (Аниматор — человек, который профессионально развлекает гостей и создает атмосферу праздника).

О боже, как мило Таниша хлопала ресницами, как манерно и жеманно строила глазки, и как забавно говорила. Голосок у неё был писклявым мяукающим и в то же время бархатистым и внятным, Таниша была несравненным талантом в искусстве няшечки, вторая японка Соёко «говорила» жестами и своей неповторимой мимикой и тоже была мила и неописуемо красива.

Первая начала:

— У нас тьмецов нет, все тьмецы лезут вверх, им там место, а здесь их нет!

Пока няшка Таниша мяукала о тьмецах, Соёко не стояла без дела, а мастерски иллюстрировала рассказ подруги. Натянула своё трикотажное платье сзади со спины на голову, а затем сделала глупые глаза навыкате, надвинув острую, как нож, челку на глаза, стала прямо вылитым тьмецом в капюшоне. Платье у сурдо-няшечки задралось, обнажив идеальной формы ноги и стали видны её трусики-шорты, с изображениями белых забавных медвежат на черной ткани. Выкатив глаза, немая няшечка покачивалась и раздувала щеки, неожиданно выбросила руки над головой, причудливо извивая пальцы — прямо влитые смертоносные щупальца тьмецов. Жуть, как похоже.

Таниша сказывала, что тьмецы порождение злого короля Двухголового Ру, это его вроде как дети, но не родные, а искусственные, злобы в короле так много, что и девать её не куда, вот злобу эту сцеживают с короля и по чашам Петрика раскладывают. Зреют тьмецы быстро две недели и готова свежая партия мрачных земляных духов. Но здесь им не место глубоко слишком для них, они любят просохнуть на корочке земли, да под солнечными лучами, там и места вдоволь и полакомиться есть чем.

Когда Таниша наконец, закончила элегию про тьмецов, сурдо-няшечка Соёко мигом сбросила со своего лица пугающею гримасу, поправила платье и приготовилась к следующей лекции. Таниша повела плечами, словно что-то забыла, повертела смешно головой, даже хихикнула слегка и запищала историю про устройство мира под землей. Что, мол, одна из королев Альбертовна — Первая жена Двуглавого Ру — большая умница и добрая женщина. Происходит она из древнего рода ученых людей. Спасая народ свой от верной погибели и порабощения Гидроинтендатурой, против воли своей обвенчалась с натуральным злодеем. Здесь во владениях принцессы Альбертовны живут только женщины, сестры и дочери…

Таниша старательно мяукала данные о площади государства, о количестве населения и прочих делах, а Соёко смешно иллюстрировала содержание лекции, прикол заключался в том, что она почти все могла рассказать, показывая на себе гигантские груди!

Вот, мол, тут у нас живут одни бабы — говорила Таниша, а Соёко тут же груди руками давай показывать да не просто, а вооот такой величины! И страна у нас не большая — продолжала Таниша — а Соёко опять за своё — опять груди в воздухе вырисовывает, ну типа страна, как груди небольшие, но все граждане добрые — Таниша, ну уж тут Соёка такие груди показала в рост человека, ну как символ доброты. Ох, и насмешила немая аниматорша Эмми!

Аж несколько раз Эмми даже смеялась в голос, её смех усиленный специальными модуляторами громкости смогли слышать и те, кто был снаружи, а им и другой награды не надо. Услышав смех девочки, все кто был в помещении, тоже заразившись смешинкой, засмеялись в голос, количество смеющихся женских голосов росло в геометрической прогрессии это другие женщины и девушки искренне смеялись там в других помещения, и даже в других зданиях, и даже в других районах, и даже в других городах. Вся девичья страна смеялась вместе с молодеющей пациенткой. Смех — важный ингредиент в любом лечении! Эмми показалось, что даже кошки смеялись и хватались за животы!

А как кавайные няшечки танцевали, складывая кисти рук на манер кошачьих лапок, они пели в чуть заметные микрофоны на проволочках у губ: тян тян тяни тян, тян тянитай тян тян, тяни тян тян тяни тянитай. Они поворачивались друг к другу и делали одинаковые няшные движения руками, смешно ходили друг за другом, подпрыгивали и хлопали в ладоши, их короткие юбки задирались и пятки сверкали, а белые гетры мелькали, так лихо вытанцовывали кавайные девчонки.

Из лекции Эмми узнала много интересного, например, что в этой отделенной от Гидроимперии стране, где хозяйка Альбертовна распространенна кавайная культура и философия, тут торжество добра нежности и чувственности. Так же ей было интересно узнать, что в вотчине Альбертовны получила наибольшее распространение Альтернативная музыка, к тому же в стране много девичьих альтернативных музыкальных коллективов, в этой стране любили науку, в школах читали книги!

 

Бонус к 12 главе. Вечеринка после казни

Двуглавая женщина сидела на высоком Троне Императрицы Подземного Королевства. Рядом восседал он Президент Сорока Сороков единоличный властитель Гидроинтендатуры — Двухголовый Ру.

После показушного суда под вечер закатили масштабную пати с музыкой и кровавым турниром. В тронном зале было людно, разодетые гости вели великосветские беседы и лениво наблюдали шоу. Шестирукие официанты разносили пиво и рыбные закуски. В королевском ложе был изысканный шведский стол с крепкими напитками многолетней выдержки. Стол ломился от сыра и мясного ассорти. Не смотря на обилие выпивки и закусок — никто не ел и не пил. Пара двухголовых людей была увлечена беседой.

Квадролог*(квадролог — разговор между двумя двуголовыми людьми).

Действующие лица:

Тело № 1, мужское, с двумя независимыми головами.

Правая голова — местами плешивая, близко посаженные маленькие острые глазки, сомкнутые тонкие губы, надменный вызывающий порою хамский взгляд, тонкий волевой квинтовый голос, сухая бледная кожа. Император Волуа Первый (так же известен под именем Волуа — Беспардонный) — ему благодарна вся подземная рать, ведь он легендарный прародитель искусственной тьмы на Земле, он Император Императоров, все что было сделано на планете гнусного его рук дело, пусть и прямых доказательств и не существовало.

Левая голова — темные вьющиеся волосы, глаза удивленные слегка на выкате маслянистые и глуповатые, пухлые чаще всего искривленные губы капризного мальчика, ровная нормальная кожа и вечная неуместная ухмылка. Император Димитриус Второй (так же известен под именем Вечновторой) — по характеру поверхностный, баловень судьбы, тень ставшая половиной (слабой половиной естественно), скользкий начисто лишенный сочувствия субъект, от рождения глуповат и капризен, картавый говорок, любит всякие технические побрякушки от коих приходит в дикий детский восторг, именно ему мир обязан появлением различных высокотехнологичных пыточных механизмов и прочих деспотичных изобретений, (Волуа идеи подавал, а Димитриус Вечновторой воплощал все самые гнусные задумки крысо-глазого — Гамильтон из Основ Недрологии).

Само тело Императора облаченно в хорошего кроя костюм темно-синего цвета, небесно голубая рубашка с нежнейшим почти ядовитого оттенка розовым галстуком завязанным в большой узел-подушку на шее, на обеих руках дорогие дизайнерские часы, руки ухожены, телосложение средней дряблости, но местами проглядывает и более молодая плоть, симбиоз двух был тут заметнее всего…

Тело № 2, женское, так же с двумя головами.

Правая голова — прямые светлые волосы, уложенные в высокий красивый вавилон, выразительные умные глаза с крупинкой грусти, полуоткрытый чувственный рот, но без пошлости и по настоящему милый, средней полноты губы, светящаяся бледная кожа. Елена Альбертовна — принцесса Наукограда (обособленная подземная губерния Наукоград, именно туда мигрировали ученые в смутную эпоху Безвременья), ученая в пятом поколении, образованна, добра, справедлива, в раннем возрасте насильно выдана замуж за Волуа Первого, жертва политическо-экономических интриг, мужа не любит, но не имеет физической возможности развестись.

Левая голова — безжизненные волосы бесконечно изменены химическими окрасками и завивками, в частности сегодня вьется мелкая обесцвеченная гидролизом кудряшка, глаза пустые небольшие ничего не выражающие, искусственно увеличенные губы, густо припудренная кожа, насмешливая глумливая улыбка, скрипящий неприятный женский фальцет (Хорка Батурина — дочь видного гидроинтенданта, в браке по причине слияний капиталов, браком довольна, мелочна, мстительна, завистлива, алчна, откровенно глупа и не образованна — полная копия своего папеньки — Гамильтон, статья «Вся правда о Хорке»).

Хорка: Илайла мне сказала, что ту девочку-старуху, раскоряченную в пыточном кресле, не казнили по-настоящему.

Димитриус Вечновторой: Волуа это что, правда?

Волуа: Ну не знай, а что кто-то давал такое распоряжение?

Альбертовна: — Я её временно к себе забрала, я говорила тебе, что уже давно ищу себе большие голубые глаза, у нас под землей таких глаз днем с огнем не сыщешь. А на поверхности еще можно найти. Ты не помнишь, я с тобой давеча договаривалась, чтоб иллюзорно её казнили, а дальше она моя.

Волуа (смеясь): — Опять вертикаль не слушается у нас. Казнить не казнили, а шоу устроили, мама не горюй. Кого теперь мордой об стол бить, а? Димитриус твоя недоработка.

Димитриус: — А ты-то, что не знал, что её умыкала к себе в резиденцию Альбертовна?

Волуа (безразлично): — Знал. Что дальше?

Димитриус (смотря в пол): — Так что же ты тогда мне говоришь?

Волуа: — На ошибки тебе указываю Мить, слушай меня сюда, тебя еще учить и учить уму разуму. Тебе все кажется реальностью, ты сути не видишь, как был ты вторым — вторым и останешься.

Димитриус (обиженно): — Не я ей столько полномочий дал.

Альбертовна: — Мне никто полномочий не давал, во-первых, во-вторых, когда состоялось бракосочетание, все мои привилегии отраженны были в брачном контракте, мне свою страну, и прочее. Вам технологии, фабрики по производству тьмецов и червоточные машины, про другое я и вовсе молчу, чтобы вы делали без моих братьев ученых, грош цена вашим недрам.

Волуа (раздражаясь): — Ты что ли будешь жизни меня учить? Я быстро щас фальсифицирую твой договор, умная больно стала, забыла, как сопли наматывала на кулак, когда твоих ученых я раком поставил?

Альбертовна: — Утомил ты меня, видеть тебя не могу, будь проклят тот день, когда мой народ заключил с тобой эту унизительную сделку.

Волуа: — С улыбочкой с улыбочкой старайся говорить со мной, пока я твой законный муж будь добра улыбочку мне не забывай делать умница ты разэтакая.

Альбертовна: — Хам крысоглазый.

Хорка (капризно): — Я тоже хочу голубые глаза, Димитриус ты мужчина или нет! Хочу голубые глаза!

Волуа (безразлично и холодно): — Стоит заметить, что Альбертовна первая заявила права на глаза девчонки, это её идея.

Димитриус (заискивающе): — Ну, что мы договориться не сумеем? Глаза два, жены у нас тоже две, отсюда вывод пусть каждая возьмет по одному глазу.

Альбертовна: — Разделять глаза неэтично.

Хорка (перходя на визг): — Достала она уже со своей моралью и вообще сейчас моё время, а ну-ка давайте мешок ей одевайте!

Димитриус: — Да время твоё сюсик, Волуа ты не против?

Волуа (сквозь зубы): — Пакуйте её, а то щас я её запакую в асфальт перед дворцом.

На Альбертовну надели непроницаемый мешок, вечеринка продолжалась, но уже без неё.

 

Глава 13. Сказка о…

Юся и Костя, Анжела и Руприхт, Кожедуб и Рани, Гааг и Мельпомен, обычные Павловские молодые колдуны, выпускники Павловского государственного политехнического колледжа мистики и вуду № 104 имени Игоря Лиепушки. Их имена высечены в бронзе на главной площади Павлово на обелиске Вечной Славы во имя Магии и Света. Юся и Костя, Анжела и Руприхт, Кожедуб и Рани, Гааг и Мельпомен — герои России, гордость нации, почетные горожане Павлово, легенды живущие и по ныне.

Кто эти ребята и почему их так почитают и боготворят в городе Черных автобусов? Они сами выбрали этот путь. Они избрали профессию государственного колдуна-мистика, променяли спокойную жизнь обывателей на сложную, а порой и смертельно опасную, работу в сфере автобусного производства.

Это началось там, на Западной стороне Павлово в одном древнем малоизученном микрорайоне города…

Легендарные ребята — жили на окраине. В богом забытом микрорайоне всегда было сумрачно и дождливо. Отвесной стеной, крупными каплями, мелкой каплюшкой, косой и прямой, водяной пылью и шквалами, быстрый и едва заметный дождь, казалось, никогда не кончался в этом районе. За глаза Павловский район Запад-24 называли микрорайоном вечных проливных дождей или пустошью бледных слизняков. В паршивом местечке в основном проживали шляпники, да толмачи.

Шляпники строчили цилиндры — официальный элемент одежды каждого павловчанина, без высокого черного цилиндра на голове в общественном месте вас не только могли оштрафовать на приличную сумму, но и поколотить, таковы были не писаные правила в городе Черных Автобусов. Ортодоксальные павловчане были безжалостны и строги к чужакам.

Впрочем, туристов в закрытом городе практически не бывало, мало, кому хотелось отведать дубинки местных хранителей городских традиций. Ну, а в микрорайон Запад-24 лишний раз боялись заходить и сами павловчане. Шляпники — рачители городских традиций, день, за днем обтягивали влагоотталкивающий гофрокартон тканями, приторачивали сакральные вышивки и кроили цилиндры — тем зарабатывали себе немалые барыши. Цилиндры пользовались спросом не только в Павлове, но и далеко за его пределами. Эшелоны, набитые черными ритуальными цилиндрами ежедневно отчаливали от Павловского ЖД вокзала. Шляпники носили с собой короткие увесистые дубинки со стальными набалдашниками, угрюмый опасный народец эти ортодоксы мануфактурщики.

Толмачи же занимались чтением вслух пророческих государственных талмудов. Правительство было вынужденно содержать такое количество толмачей, ведь не будь их ежедневного многочасового бубнежа и чтения талмудов, мир давно бы прекосоёбился, потерял бы равновесие и рухнул. Город находился на самом краю реальности, вес самого Павлово был небольшим, а чтение талмудов увеличивало давление извне на поверхность архипелага, уравновешивая зыбкие качели мироздания. Иначе и сам город перевернулся бы в темную сторону света, где живое лишь пища для мертвой взбесившийся плоти, а уж в образовавшуюся воронку антиматерии и все остальное бы утянуло. Посему толмачи находились на попечении самого господина Лаэртского (генерального магистра Министерства Зыбких плоскостей), получали скромный, но регулярный продуктовый паек, имели льготы на посещение развлекательных клубов, по выслуге лет обеспечивались достойной пенсией. Толмачи государевы люди, вольнонаёмное сообщество книгочтеев.

Павлово промышленный мистический край, здесь производили на свет знаменитые Черные Автобусы Жизни (ЧАЖ). Именно на ЧАЖах в свое время эвакуировалось правительство России, когда случилось воскрешение Красной смерти, и тысячи мертвецов восстали из могил чтобы разорвать в клочья все население РФ. Но благодаря магическим Черным Автобусам Жизни многим россиянам удалось выжить и эвакуироваться с зараженных территорий.

Сердцем автобусного производства был секретный отдел мистики, который отвечал за духовную составляющую Черных Автобусов Жизни. Каждая деталь автобуса проходила государственную тайную мистификацию. Из узлов, агрегатов, и деталей автобуса изгоняли темные пророчества и проклятия, и вселяли белого полупрозрачного ангела-хранителя, детали автобусов приобретали качества оберегов и святой символики.

Черные Автобусы Жизни спасли не одну жизнь и можно сказать, только благодаря черным монстрам дорог, России удалось выжить в отличие от остального мира, который был разорван, сожран и заражен живыми мертвоходами, которые в день воскрешения Красной Смерти вероломно напали на Белый Свет.

Юся и Костя, Анжела и Руприхт, Кожедуб и Ранни, Гааг и Мельпомен простые павловские молодые колдуны — создатели уникальной технологии производства. Их имена знает каждый павловский школьник, как впрочем, и каждый россиянин, ибо только благодаря этой команде промышленных-колдунов, их инновационным идеям, их несравненным мистическим разработкам мир выжил в той страшной войне.

Молодая команда технологов умудрилась синтезировать знаменитую сакральную кровь механики, с помощью которой Черные Автобусы Жизни превращались, по сути, в белых монстров пожирателей. Автобусы стали способны не только защищать пассажиров, но и эффективно уничтожать мертвяков. Сам Президент имеет в своем арсенале тысячу ЧАЖей, и госзаказ этих полезных машин растет с каждым годом. На Красной площади в Москве стоит семидесяти метровый Черный автобус Жизни — этот памятник выполнен из монолитного черного дерева, которое доставили с Берега Слоновой Кости шестьсот бесстрашных добровольцев. Многие пожертвовали своей жизнью ради этого важного проекта, памятника Автобусу Спасителю, Автобусу нетленной ризе, Автобусу благому перевозчику из ада в рай.

Ну, а в Павлове на главной городской площади стоит скромный высотой всего 20 метров памятник ребятам молодым колдунам с фабрики автобусного производства. Выразительная скульптурная группа изображает — как Юся сидит на табуретке, она вытачивает осиновый кол и загадочно улыбается, а Костя читает колдовской талмуд, его лицо сосредоточенно и серьезно, Анжелла и Руприхт поднимают на пику сразу шестерых мертвяков их лица напряженны, видно, что им не легко одним святым копьем пробивать сразу столько зубастых уродцев, Кожедуб и Ранни возятся с узлами и агрегатами, они увлечены работой, позади всех стоят с трезубцами Правды Гааг и Мельпомен славные мальчики на страже отдела мистических разработок. Вот такой памятник стоит в центре Павлово двадцатиметровый гранитный монумент. Ребята часто проходят мимо, прикалываются и кидают в него бумажки, еще бы при жизни им соорудили такой роскошный монумент. «Ну и презик, вот так фрукт! Такую махину отгрохал в нашу честь, лучше бы деньгами выдал» — говорят ребята и смеются. А как им еще реагировать на такое, все-таки они молодые ребятишки, да и с чувством юмора у них все о’кей.

Итак давайте вместе еще раз произнесем их легендарные имена Юся и Костя, Анжела и Руприхт, Кожедуб и Ранни, Гааг и Мельпомен обычные павловские молодые колдуны — работники фабрики Черного Автобуса Жизни…

Прекрасно помню день, когда мы победили, и Черные Автобусы Жизни отбросили полчища мертвяков далеко на запад, вся Россия тогда высыпала на улицы с черными фирменными флагами победы! Павлово! Павлово! Павлово! Да здравствуют Черные автобусы Жизни! — скандировала благодарная Россия.

— Спасибо за внимание, с вами была Агнежка Хуциева приходите еще — в глубоком реверансе присела девушка в пышной многослойной юбке и ослепительно улыбнулась.

Экскурсия по Черному Автобусу Жизни закончилась, «паукараста, паукараста» бормотал у правой ноги Агуагава Рочистер золотистый, он высоко подпрыгивал и гримасничал, малыш совсем отбился от рук. Весь текст экскурсии я знал наизусть и не только потому, что мне уже не раз прочел «Сказку о…» Тим Род, но и потому, что вот уже которую неделю строго в обеденный перерыв я всегда приходил на экскурсию в ЧАЖ. Ну, естественно за мной по пятам следовал мой питомец из вотчины Желтых, довольно разумная земляная груша — Паукараста или Пауль, с кличкой мы так и не определились, оставив найденышу двойное имя. Непоседа золотистый малыш Пауль оказался в багажнике авторского Субару, мы нашли его в день, когда прибыли в Пеньков. Фрукт тайно забрался в авто, пока я загружал в машину потерявшего сознание писателя и собирал скарб для дальнего пути.

Он вывалился из багажника весь пыльный чихающий и забавный, паукараста паукараста паукараста тараторил золотистый мозг на корне-лапках, перезревший и от того очень подвижный и словоохотливый и куда его девать ведь не бросишь, особенно в военное время, да к тому же в прифронтовой зоне. Пришлось приспособить длинный шнурок измерительной рулетки, соорудив некое подобие выдвижного собачьего поводка, но на привязи у меня была далеко не собачка или кошечка, а упрямый и временами взбалмошный фрукт-зверек золотистая земляная груша Пауль Паукараста. Я дернул за шнурок, Пауль притих, напоследок зачем-то обиженно ляпнув — Руприхт — хароший.

— Конечно хороший — услышала Агнежка, — Руприхт был славным мальчиком, прямо над 128 местом на втором этаже Черного Автобуса вы можете увидеть портрет Руприхта, и там же бесплатные брошюрки с краткой биографией героя.

— Не встревай, когда взрослые разговаривают, пригрозил я Паулю и вторично дернул за шнурок привязь, груша сжалась, сморщилась и запричитала — «Паукараста паукараста Корректор смешной».

— Я вот, что хотел спросить про штатное вооружение конечно, и еще меня интересуют трансмиссия и её защита, агрегаты пространственной ориентации, навигация, управление системами слежения и функцией очистки, ах да и про отторжение налипшей субстанции — в руках я держал блокнот и тонко заточенный карандаш.

— Андрей вы к нам постоянно я смотрю, наведываетесь — сказала Агнежка и улыбнулась.

— Я пишу большой очерк в прифронтовую газету и хотел бы узнать побольше о ЧАЖах — умело соврал я.

Вот уже, которую неделю, как я упоминал выше, каждый день в обеденный перерыв я был на экскурсии в ЧАЖе. Старательно выполнял приказ Гимениуса, изучить ЧАЖ досконально, вот и занимался в свободное от работы время. И конечно Гимениусу спасибо, помимо важного задания которое я выполнял, изучая легендарный транспорт, я конечно не без интереса общался с Агнежкой. Не скажу, чтобы у меня был какой-то другой интерес к этой неказистой польской девочке в шикарной многослойной юбке, кроме задания Гимениуса. Однако стоит признать без обиняков, когда Агнежка поворачивала голову вправо и волосы её падали на лицо, то в этот момент она удивительно становилась похожа на Эмми. И вызывала ту волну приятных воспоминаний, которые скреплены, были с образом девочки из общественной читальни. Где она, что с ней, жива ли, помнит ли меня и увижу ли я её еще когда-нибудь. Призрачный образ возникал в экскурсионном автобусе, буквально на пару секунд и я был несказанно рад пусть и такому странному проявлению Эмилии в моей жизни.

С тех пор, как мы с Гимениусов оказались в Пенькове, произошло немало интересного. Территория этого города оказалась прифронтовой областью, на которой уже порядочное время базировались силы противодействия Сдвигу (Шестая Армия национальной обороны). Объявленная всеобщая мобилизация приносила свои плоды. Со всех краев, какие только существуют, в такие вот активные города, как Пеньков стекались добровольцы, уцелевшие граждане и подразделения силовиков. Тут проходили обучение новые рекруты, формировались боевые бригады, разрабатывались эффективные тактические компании, производилось вооружение и боеприпасы. Мы окунулись в самую гущу событий и были назначенны на соответствующие своим навыкам должности. Гимениус был приглашен в Штаб Управления Западного фронта, меня же направили на корректорскую службу в походное издательство Красного Боевого Лингвиста. Гимениус целыми днями напролет просиживал в Штабе, я же день и ночь правил сводки с фронта, писал фельетоны и статьи, а по ночам трудился на укреп-сооружениях и спецзаданиях гражданского ополчения. Но обо всем по порядку.

— По периметру корпуса расположены разбрызгиватели словарей, крошечные сопла вы можете обнаружить невооруженным взглядом. Вот тут и тут (длинной указкой Агнежка показывала сеть мельчайших отверстий в корпусе автобуса). Резервуары словарей закреплены на крыше автобуса, а нагнетатели в центре корпуса, рядом с реактором, это сделано для того, чтобы обогащенная жижа словарности могла основательно нагреться и одновременно охладить реактор. Управление разбрызгивателями расположено в кабине пилота, зеленый монитор с индикаторами наполненности резервуаров и ползунками силы впрыска упрощает управление словарными соплами. По периметру так же установлены открывающиеся ниши с предустановленными бензопилами, эти устройства очищают периметр при движении автобуса в непролазной толпе живых мертвецов. Бензопилы используются самые обычные, это сделано для того чтобы можно было использовать бензопилы любого производителя, и заменять поврежденные в случае поломки. Форточки бензопил глухие, с титановой капсулой автобуса они связанны через тонкие стальные тросы, уходящие в узел управления по узким направляющим желобам, вот тут (Агнежка решительно ткнула указкой в узкие короба).

— Как вы можете видеть на крыше автобуса расположены два башни стрелков, спереди и сзади автобуса соответственно, башни снабжены сорокамиллиметровыми станковыми пулеметами Рузвельта, и дополнительными винтовочными амбразурами. Башни поворачиваются в вертикальной и горизонтальной плоскостях. Причем в горизонтальной плоскости передняя башня способна вращаться на 360 градусов, а задняя только на 180, это обусловлено тем, что рядом с последней башней находится антикрыло и две реактивные турбины, что и затрудняет оборот кормовой башни, вокруг своей оси.

Тут Агнежка тряхнула головой и повернула голову чуть вправо, сердце моё екнуло, и я вновь будто наяву увидел чуть брезжащий силуэт Эмми, что-то сладкое разлилось в моем сердце, запахло зефиром и мне показалось, что передо мной стоит сама Эмми. Я невольно открыл рот.

— С вами все в порядке? — вопросительно посмотрела на меня Агнежка — или вам что-то не ясно про газовые турбины?

— А, а, а про турбины понятно, — заикаясь от волнения, заговорил корректор — я вот только хотел спросить, а эти турбины они и как вооружение выступают, и как инерционные двигатели или я фантазирую?

— Да совершенно верно турбины способны не только разгонять автобус почти до скорости света, но и в продувочном режиме согласно штатному расписанию играют роль адовых горелок, выжигая в толпах мертвяков проходы и ниши, например, когда автобус сдает назад, а возможности продавить толпу собственным весом нет. Вот тогда в продувочном режиме турбины весьма эффективны.

Дуализм холодными щупальцами пронизывал всю экскурсию насквозь. Пресловутая Агнежка, которая одновременно мерещилась мне и как Эмми, турбины которые не только двигатели, но и вооружение, и моё сознание, которое так подло заставляло мозг параллельно обучению вспоминать и вспоминать Эмилию.

Притихший было возле ноги Пауль, тут же запричитал, будто почуяв мои мысли о двойственности — паукараста, паукараста Корректор смешной. Агнежка сыпала подробностями, а я едва успевал записывать данные, ловко перелистывая исписанные странички.

Основные части ЧАЖа — продолжала Агнежка. Броневой сдвоенный двухэтажный корпус (на гармошке соединения использована усиленная кевларовая ткань). Две башни стрелков с установленным вооружением. По периметру независимые приборы наблюдения. В центре корпуса силовая реакторная установка. В хвостовой части два реактивных двигателя (внешнего расположения) и оперения антикрыла. Трансмиссия. Рулевое управление. Тормозные системы. Электрооборудование. Средства связи и оборудование специального назначения.

Штатное количество посадочных мест, включая экипаж, 256. Автобус восьмиосный (шеснадцатиколесный) со всеми ведущими колесами, обладает высокими динамическими качествами, проходимостью и плавностью хода, способен следовать практически по любой местности, с ходу преодолевать окопы, траншеи и водные преграды.

Корпус машины матовый опылен специальным антимертвецовым составом (тефлон), с гладким днищем, герметизированный, изготовлен из броневых листов, снабжен фильтровентиляционной установкой для создания избыточного давления и очистки воздуха, нагнетаемого в обитаемую часть корпуса.

Корпус является основанием, на котором крепятся все агрегаты и механизмы машины. В кормовой части корпуса установлены два турбореактивных двигателя авиационного типа, в центре ядерный компактный реактор. Двигательные системы независимы и взаимозаменяемы. Запас хода на турбореактивной тяге 20–25 тысяч километров, на реакторной тяге 1.5–2 года. Двигатели и агрегаты трансмиссии не сблокированы между собой, а сблокированы лишь приводы управления ими.

Для движения на воде машина оборудована водометным движителем, установленным в кормовой части корпуса. Поворот машины на воде производится водяным рулем, сблокированным с рулевым управлением.

Для самовытаскивания машины, застрявшей при преодолении труднопроходимых участков пути, а также для вытаскивания других застрявших однотипных объектов в передней части корпуса установлена лебедка с карданным приводом от реакторного двигателя через коробку передач и коробку отбора мощности, смонтированную на правой раздаточной коробке.

Агнежка тораторила, я стенографировал данные, старательно записывал технические характеристики, оставляя на полях важные замечания и дополнительные вопросы. Полтора часа пролетели незаметно, выходя из автобуса, я в сотый раз поблагодарил девушку за подробную инфу и оставил на блюдечке у входа пару банкнот, за дополнительные материалы по техпараметрам.

Удаляясь от объекта исследований, я бросил взгляд на Черного Дрозда, неофициальное погоняло ЧАЖам, действительно похож на настоящего русского дрозда. Заостренный клюв на склонившейся голове гигантской черной птицы, и вдоль мощного тела сложенные по бокам, как крылья — арки над колесами, окна кабины пилотов с антибликовым напылением на иллюминаторах, вылитые дроздовьи глаза с поволокой проседью. Черный Дрозд безразлично смотрел вдаль, обездвиженный превращенный в музей автобус, затаившийся в полумраке улиц секрет, заколдованная птица предвестник неминуемой победы. От упорной учебы голова гудела, информация укладывалась пухлыми папками на полках воспоминаний в кабинете архиважных знаний. Прогулка к дому Гимениуса должна была развеять напряжение двух академических пар в Музее, эта странноватая Агнежка её улыбка и полуповорот головы вправо, тут опять запахло зефиром, и я невольно завспомнал активную читалку Эмми глаза, которой мне не забыть вовек.

Паукараста паукараста Гимениус хороший — пела прыгающая рядом со мной земляная груша Пауль. Я приспустил поводок, и груша радостно заметалась, почуяв поблизости резиденцию Гимениуса. Сегодня плановое заседание коллегии 16 единомышленников, председательствует сэр Падингтон, думаю, будет интересно. Мы вошли с Паулем в подъезд, поднялись на 16 этаж, квартира 16Б прямо и налево. Этот пентхаус Гимениусу выдала мэрия Пенькова. Все благодаря его высокому литературному статусу. Да к тому же скромно замечу, что именно Гимениус автор всей этой реальности на территории, которой мы и находились. Так почему же тогда мы были вынуждены прятаться и вести всю эту скрытую подпольную деятельность тут можно сказать на родной земле Гимениуса? Спросите вы. Я ни для кого не открою тайну, что литературные герои живут своей собственной жизнью не зависимой ни от желания, ни от воли автора. Так же было и тут закон мироздания един это может понять каждый. Появившись здесь, в Пенькове мы с Гимениусом, встретили много хороших и верных друзей, однако власть придержавших была не на стороне Гимениуса его уровень всего лишь третий хоть, и был высок, но не был высшим балом. Этот фронт организован выходцами с Юга имел официальное название Холодный Фронт активного сопротивления Сдвигу ЮГ –783. Заправляли тут Писатели фантасты 2-го более значимого ранга, чем у нашего лидера. Все, кто прибывал в форпост Пенькова, сразу становились под знамена южан…

Я открыл дверь своим ключом. С недавних пор Гимениусу все-таки удалось меня убедить, что для удобства мне необходимо постоянно находиться в нашем подпольном штабе. Городские власти арендовали для меня большую комнату в коммунальном товариществе, на площади Юзенфельда. Душ, кухня — общие, а комната светла целых 20 квадратных метров, почти без мебели. К тому же на первом этаже жилтоварищества неплохая платная библиотека, во дворе заросший вьюном парк, Паулю нравилось там кувыркаться и погружать свои корни в жирную землю парковой зоны. Всего два квартала от Гимениуса, но я, честно говоря, разрывался, мне приходилось по 5 раз на день бывать у Гимениуса, пользоваться проводной бумажной связью было слишком опасно. Посему я-таки переехал к шефу. В пентхаусе за мной закрепили маленькую комнатку-пенал для сна, и такой же малюсенький кабинетик с этажерками книжных полок под самый потолок. Перед глазами я повесил в тонкой резной рамке лист салфеточной бумаги, которую само провидение создало для меня, кофе разлитое невзначай на рыхлую бумагу салфетки создало несколько туманных полукруглых теней, которые после нанесения дополнительных карандашных линий и штриховок превратились в картинку. Причудливые пятна кофе изображали стол в публичной читальне, а за столом сидели две фигуры, одна фигура молодой красивой девушки, другая мужчины средних лет, сидящие прижались друг к другу, и читали толстенную книгу, прямо как мы с Эмми.

Я прошел в прихожую, на вешалках было полно одежды, видать коллеги уже собрались и ждали меня, эта нелепая привычка Гимениуса не начинать собрания пока не соберутся все, временами раздражала, а временами делала на душе приятно. Все ждали меня, какая прелесть, без меня они начать ну никак не могли. «Привет» — крикнула мне Горбатая Заюша, универсальная секретарша аниматор, она шла с кухни, в руках у неё был большущий поднос с 16 большими кружками дымящегося кофе, кажется с горьким миндалем. Помочь? — вместо приветствия спросил я. Да если не трудно захвати ведерки с печеньками они там на столе. Я скинул плащ и калоши. Шмыгнул в кухню и, увидев две внушительные посудины с печеньем, понес снедь за Горбатой Заюшкой. В переговорной было душно, 16 заговорщиков расселись по стульям вокруг волнообразного деревянного стола. За трибуной пока никого не было. Все посмотрели на меня и Заюшку, все закивали мне головами приветствуя замигали глазками, в углу прислонивши голову к стене сидел Гимениус на меня он и не взглянул, я извинившись бросил «Щас Пауля выпущу» и поставив корзины с печеньками на кофейную тумбу вернулся в коридор, отвязав грушу я легонечко втолкнул уставшее от скитаний существо в дверь ведущую в небольшой зимний сад с пластиковыми прозрачными стенами, Пауль несдержанно заорал «паукараста паукараста лес смешной лес смешной» и принялся зарываться в землю. Желтый придурышь был счастлив и я улыбнулся.

Надеюсь, что открытая публикация списка 16 заговорщиков тут безо всякой цензуры и шифрования не приведет к каким-либо негативным последствиям. Итак, на сходке присутствовали: Сэр Падингтон с двумя специалистами, старейший книго-изобретатель и технолог Дедушка Йо-Йо из команды мастера «Г», Пеньковский городовой, при полном параде, сестры Чеботаревы, инфицированные чистым синктасисом полная Вера и костлявая Ольга, Марк Цукенберг от фланга филологов абстракционистов, Мари Ташова — домашний субскультор, талантливая теологиня и графоманка, Жорж Люмьер в высоченном колпаке с извивающейся змеёй тростью, Асандж Камео, Лукреция Какаши, Сережа Марьенко по кличке дрищ, Гриша Перельман правая рука Гимениуса по ЛОРу, Хлоя Элельштейн и Омар Эпс черепашьи военноначальники с ними два мелких черепашонка карлика Риц и Догма N, Колодизь Светлый микроскопический ученный с личным секретарем Журой Тоголенц, Я и Гимениус вот, в общем-то, и все из активистов. Помимо гостей в студии находились три девушки стенографистки универсалки и команда Эгнуса синхронные шифровальщики за стеклянной перегородкой у звуковых пультов и оборудования он-лайн конференций, не будем забывать, что собрание транслировалась в реальном времени и все подданные нашего секрета могли так же «присутствовать» сидя перед мониторами беспроволочной связи.

К трибуне вышел сэр Падингтон. Рано поседевший короткошерстный отдаленно напоминающий медведя персонаж, на толстых прямых ногах (вылитые придорожные столбики кхе кхе) с огромными ватрушко-подобными ушами на голове. Сэр Панигтон был при полном параде, вот уж не знаю, почему он не снял в прихожей галош, а галоши на его ногах были знатные с розовой оторочкой, отделанные красным плюшем внутри, блестящие черные и лаковые, вероятно изготовлены на заказ. Сверху на Падингтоне был легкий твидовый пиджак клетчатый, как водится, других слоно-мишки не признавали, на шее, немного сбившись влево, была бабочка черная шелковая с ядрышком бриллиантом в центре, брюк на нем не было, только пиджак, шерсть естественным образом прикрывала все подробности его телосложения, и были ли они, кто знает. Честно говоря, я не так хорошо был знаком с этой нацией слоно-медведей. Пришлось распаковать сосательную конфету, в виде сердечка на тоненькой металлической палочке и сунуть в рот, вкус был малиновым приторно сладким с отдушкой мяты и карамели. Конфета была не наша, с помощью такой конфеты язык, на котором излагался сэр Падингтон, становился понятным тем, кто его не знал. Всем, кто не владел диалектом Падингтона, пришлось отведать малинового леденца. Коротко поприветствовав аудиторию Падингтон начал свой доклад. Изо рта Падингтона с умилительным писком стали появляться цветные пузыри, отрываясь от губ, они взлетали под потолок, где лопались, осыпая сидящих горстями конфетти. Филькина грамота — назывался его доклад:

— Корзина История, была сплетена из лозы Приключений. Затем хорошо высушена и окрашена белилами Корректуры. Корзина История ждала своей участи недолго наступила Творческая Осень и прихватив Корзину Историю отправился кое-кто по грибы. Год был плодотворным, в эту осень грибов было море. Под каждым кустом белый, под каждым деревом подберезовик или подосиновик, на полянках сыроеги зреют, на пеньках да рядом лисички бодрые — собирал кое-кто грибы да радовался. Грибы Герои быстро заполнили Корзину Историю. По прибытию домой Корзина История попала на стол Действительности. Грибы Герои были вынуты из Корзины Истории, омыты проточной водой Редактуры. Мелкие загрязнения и соринки спали с Грибов Героев, сделали их пригодными к употреблению в пищу, подгнившие места были удаленны, корни обрезаны, дефекты устранены. Нож Сомнений настругал Героев Грибов в раскаленную сковороду Бытия, в масле Рассуждений Грибы Герои меняли свойства, становясь — вкусно съедобными и аппетитными. Так и Гимениус собрал нас всех в котел одного важного дела, и прорыв который мы мутим подпольно, но с гордостью, будет уместен и непреклонен!

Все захлопали, громче всех хлопал Пеньковский Городовой Диометрат Каноньев, его резиновые ладошки рождали бархатистые шлепки, в едином порыве даже женщины, вакцинированные синктасисом, защелкали тумблерами аплодисментов. Еще бы духовный подъем от таких слов переполнял сердца гордостью и уместным патриотизмом. Все обернулись на сидящего у стены корректора, тот пространно улыбался, и тут его изображение задрожало и слегка дернулось, словно брак на цифровой видеопленке. Изображение Гимениуса стало зыбким полупрозрачным и зернистым. Крупный пиксель — сказал в моём сознании Тим Род, дуализм сегодняшнего дня замкнулся в кольцо, Гимениус не только с нами он… Я понял, сказал я резко Тиму, погоди-ка ты — в мгновение я сорвался с места и широко расставив руки, закрывая собой мастера, объяснил уважаемому собранию, что господин Гимениус сейчас находится в двух местах одновременно поэтому не стоит пытаться вовлекать его в диалог с нами. Это древнее явление оно зыбко и нам не нужно попусту дергать мастера. Он с нами, но и не только с нами, он где-то еще.

Тим Род, дождавшись, когда я завершу, развернулся ко мне спиной достал с книжной полки тонкую широкоформатную книгу, наверное, А3 формата. На обложке я увидел «Гимениус Большой Пленум Параллельных миров», внизу стояла дата, сегодняшний день 16 февраля, и время 21.54. Я посмотрел на часы, было ровно 21.54. Тим начал читать вслух, мне стало не по себе, как такое возможно, неужели это возможно….

 

Глава 14. Зеленая школа в стране Идеальных Сестер

— Жирная тварь, жирная тварь — кричала Таниша и на всех парах бежала за Эмми. Эмми задыхаясь от быстрого бега и одновременно от смеха, улепетывала от любимой подруженьки. Она мастерски меняла траекторию то и дело, лихо, уклоняясь от летящей в неё меловой тряпки. Когда Эмми свернула к группе других девочек, те бросились врассыпную, наперебой выкрикивая «Жирная тварь, жирная тварь, не догонишь, не догонишь». Все смеялись и носились, как угорелые. В самом разгаре была незатейливая девчачья игра в жирную тварь. Конечно, среди всего класса девочек не было ни одной, кого по-настоящему можно было бы назвать таким диким прозвищем, однако правила игры гласили, что тот в кого попала меловая тряпка, становился жирной тварью и остается ею до тех пор, пока водящий не засалит кого-нибудь другого. Похоже, Таниша навечно останется жирной тварью, ну или до следующей перемены, в класс вошла Кошка Учительница.

— Мур-мур, здравствуйте девочки! Чем это вы тут занимаетесь котята?

Ученицы мгновенно притихли, уважение которое они испытывали перед кошкой-учительницей сделало своё дело. Непререкаемый авторитет кошки-учительницы отнюдь не давил на учениц, а лишь нежно поглаживал.

— Значит жирная тварь теперь у нас Таниша?

Все засмеялись и посмотрели на покрасневшую от внимания девочку-японку.

— А вот в моё время, когда я училась в школе, эту игру зазывали Сифак, кого замаяли тряпкой тот и Сифак.

— А что такое Сифак? А что это? — защебетали тоненькими голосками девочки.

— Сифак девочки — это венерическое инфекционное заболевание, передающееся половым путем, проще говоря, Сифилис — хроническое системное заболевание с поражением кожи, слизистых оболочек, внутренних органов, костей и нервной системы с последовательной сменой стадий болезни. В глубокой древности Сифак был очень распространен, сейчас эти бактерии полностью уничтожены, остались лишь воспоминания, да редкие упоминания в медицинских фолиантах.

Девочки с большим вниманием слушали учительницу.

— Это заболевание чаще всего называли кошачьим насморком. И наш сегодняшний урок Кавайного Ня мы начнем с повторения основных звуков кавайности: Муррр, мырлык, мур-мур!

— Муууур, мур-муррр, миу-миу мур-мур, мурлык-мурлык — старательно повторяли девочки за учителем.

Эмми тоже старалась, мурлыкала громко и от сердца, глаза она подняла в небо и рассматривала нависшие высоко над классом люстры. Школа, в которой они находились, обычная — Зеленая, потолков в классах не было, впрочем, и здания как такового тоже не было. Зеленая школа представляла собой сложную сеть из растительных зеленых стен, такой учебный лабиринт. Созданные кропотливой стрижкой садовников живые стены из растений были усыпаны экзотическими цветами и листьями. Удивительной красоты ландшафтный дизайн открывался взорам учащихся, топиарное искусство достигло здесь своего апогея. Лужайки были украшены кустами самшита, подрезанными в виде кораблей, храмов, вазонов, птиц, животных и женских фигур. Картину дополняли аккуратно стриженые бордюры, обрамляющие дорожки и цветники, целые зеленые комнаты, образованные высокими зелеными стенами из граба, липы, туи или тиса, причудливые фигуры и затейливые растительные лабиринты.

Каждый урок проходил в новом классе, сейчас утро и оно началось с Основ Кавайности, вела этот урок, возможно, самая милая учительница школы — многоуважаемая Кошка Учительница, Эмми страстно любила Кавай. Следующим будет урок Алгебры, затем два урока Домоводства, потом Психология и под конец учебного дня Садовый час. В Зеленой школе уж так было заведено, последний урок посвящать растениеводству.

Вот и минули три года как Эмми здесь в Стране Идеальных Сестер в вотчине Альбертовны. Первые полгода Эмми находилась в спячке. Может, вы помните, как грандиозно начиналось лечение Эмми, все эти причуды с чтением, музыкой и танцами, и порхающие над жировым эллипсоидом розовые мухи и заполнившие палату тысячи разношерстных кошек, разве такое можно забыть. Потом Эмми заснула и провела во сне, в искусственной коме, аж целых шесть месяцев. Старая кожа с её тела сходила семь раз, мышцы и кости впитали в себя энергию лекарственных препаратов, а прочтенные во сне книги стабилизировали психологическое состоянии девочки, вызвали к жизни скрытые возможности рано постаревшего организма и итог всего этого долгого процесса — здоровая и вновь молодая девочка Эмми. Теперь юная читалка носилась по полянам Зеленой школы наравне с другими девочками и совсем не уступала своим подругам ни в физическом развитии, ни в умственных способностях, а даже, наоборот, в некоторых областях заметно опережала сверстниц, об этом свидетельствовали оценки учителей.

— Миу-миу-миу! — закончили девочки аудиоупражнение. И тут все ученицы встали со своих мест и выстроились в одну колонну за тетей Кошкой Учительницей. Руки приподняты на уровне груди, чуть опущены вниз кисти рук, наподобие кошачьих лапок, у девочек были небольшие кавайные ушки, которые с помощью ободков крепились на их непоседливых головах, ну и, естественно, хвостики. «Ня кавай, ня кавай, кого хочешь выбирай», — прыг-скок, — «ня кавай», — прыг-скок, «ня кавай», — пели и танцевали девочки, следуя за учительницей, выписывая замысловатые кренделя между парт. Незаметно прошел академический час, колокольцы затрезвонили, сообщая о том, что наступила перемена и нужно идти в другой класс. Все поблагодарили учительницу, и вышли на центральную поляну. Сидя на лавочках девочки, доставали из цветастых коробок свои школьные завтраки и перекусывали. Вокруг Эмми собралось сразу несколько подруг, они с увлечением слушали рассказы Эмми о мальчиках. Никогда они не видели лиц противоположного пола, и поэтому почти все перемены Эмми рассказывала им о том, что знала сама, что мальчики они другие! Что мальчишки бывает и за косу, могут дернуть, и даже бумажками кидаются в школе, и еще у мальчиков, когда они становятся взрослыми, на лице растут волосы. Тут все начинали смеяться, как волосы? Как косички что ли? Да нет же такие опушки жестких волос, ну как усы у кошки только погуще, пыталась объяснить Эмми и они такие, ну как сказать, колючие, у папы была такая колючая борода. И тут все опять смеялись, приставляя к своим лицам хвостики или косички. А еще, еще они не носят юбок, а носят только брюки! И у них совершенно другой стиль в одежде, они больше любят темные цвета тканей и грубые материалы, потому как всегда занимаются чем-то таким, что одежда у них, если она слишком нежная может порваться, поэтому у них такая одежда из грубой ткани. Девочки смотрели на Эмми с раскрытыми от удивления глазами и ртами, забывая про свои фрукты и бутерброды с коктейлями, из которых торчали разноцветные трубочки. Динь динь дили дон! — зазвучали колокольчики, извещающие о начале нового урока. Задумчивые девочки под впечатлением от рассказов Эмми пошли в класс. Ура Математика! — ликовала Эмми, сегодня, бесспорно, очень приятный день и уроки один восхитительнее другого. Тема, которая была в учебном плане, приводила Эмми в восторг и дрожь, «Классические и квантовые интегрируемые системы», она приготовила чудный реферат и тайно надеялась, что Анна Леонидовна Книпер-Крег по кличке Крыса, обязательно вызовет Эмми к доске. Когда девочки расселись за зелеными ветвящимися партами и приготовили учебники и тетради, в класс вошла учительница. Все встали.

— Здрастя! — хором сказали девочки.

— Здрастя девчонки! — сказала Крыса Леонидовна и, поправив вечно съезжающие на кончик носа очки, быстро дыша как заправдашная мышь, шмыгнула за свой стол, в мгновение выложила из портфеля нужные ей книги. Делала она все это очень быстро, не забывая ежеминутно поправлять свои непоседливые очки, попутно сопя и вертя безостановочно головой. Ну, вылитая крыска, только в платье. Острый нос она направила в журнал класса и, растягивая слова, запела: к доссскееее, к-к-к-к-к до-о-о-о-о-с-к-е п-о-о-о-о-йдет пооойде-е-ет Эмми!

Эмми засияла, вот это удача я так мечтала прочесть свой реферат по проблемам квантовых систем одноклассницам. За шестимесячную спячку книг по математике и физике Эмми прочла кучу, ну не миллион конечно, сто тысяч примерно, ну а если быть совсем точной, то сто тысяч триста двадцать одну книгу в общей сложности прочла Эмми пока спала.

— Знаете, девочки Эмми нас покидает, как сказала мне наша величайшая принцесса Альбертовна, Эмми убывает в длительное и опасное путешествие, поэтому собственно я и вызвала её прочесть доклад. Я могу вам сказать, что при всем уважении к остальным нашим ученицам в теоретической физике равных Эмми мы попросту не найдем. Мне всегда приятно общаться с Эмми, её подготовка, её научные работы наполнены настоящим искрящимся пониманием вопроса, идеальными формулировками и уникальными выводами. Давайте девочки еще раз насладимся теоретическими выкладками нашей лучшей ученицы!

Девочки захлопали в ладоши и затопали туфельками по полу. На лицах многих помимо радости было недоумение, или даже маленькая скорбь, а на некоторых личиках одноклассниц, читала Эмми, была плохо скрываемая зависть. Еще бы в путешествие, да еще и в опасное, как бы они хотели оказаться на её месте, но… Каждый сверчок знай свой шесток. Эмми была изначально девочкой «оттуда», с поверхности Земли здесь же на глубине сотен тысяч километров под землей она будет вечным гостем, как бы хорошо к ней не относились, она навечно была обречена быть иностранкой в этой милой однополой стране Идеальных Сестер Альбертовны. Эмми начала доклад:

— Дело в том, что интегрируемые квантовые системы занимают очень специальное положение в математике, потому что эти системы можно анализировать буквально по косточкам. Что я и отразила в своей работе. Я создала математический каркас квантовых интегрируемых систем, который в моем представлении является скелетом идентичным скелету человека. И каждая косточка в этом скелете, решаемое уравнение или группа уравнений. Вы можете видеть скелет квантовых систем тут на этой иллюстрации, и Эмми показала указкой на вывешенную картонную картинку. На картинке был изображен лишенный мышц и сухожилий человеческий скелет. На каждой косточке скелета были нанесены уравнения и формулы, там, где кость не позволяла полностью поместить формулы ввиду своей мелкости, запись была вынесена в сторону, а стрелка указывала, к какой косточке принадлежит данное уравнение. «Как вы можете видеть, системы в подавляющем большинстве решаемы! Когда-то в древности из этих систем было сделано всего-навсего одно открытие — Софья Ковалевская нашла случай интегрируемого волчка, который до нее не был известен» — резюмировала докладчица.

Тут класс взорвался аплодисментами и прочим улюлюканьем, все кричали «давай, давай Эмми покажи нам!». Эмми не заставила себя ждать, она толкнулась ногой от пола и закружилась на пяточке сапожка. Волчком, набирая обороты, она кружилась и кружилась, вокруг её фигуры стали образовываться измененные молекулы серебра, которые создавали сначала слабое, а затем все усиливающееся свечение, до тех пор, пока облако мерцающих элементов не поглотило полностью фигуру девочки. Одноклассницы были в восторге. Фигурка Эмми, скрытая серебристым свечением оторвавшись от земли, поднялась от пола метра на два и невесомая поплыла над ликующим классом. Несколько не сильных молний вырвалось из волчка, в котором была девочка и с треском насытили воздух ионами. Ух — только и смогла произнести учительница. Демонстрация волчка была впечатляющей. Даже нарисованный на картоне скелет казалось, подплясывал докладчице, через некоторое время, описав над классом сложный путь, Эмми возвратилась к доске и доклад закончился.

— Пять, Пять, Пять, Пять, Пять — сто раз Пять с плюсом — закричала учительница и бросилась обнимать Эмми. Девочки одноклассницы тоже не сдержались и кинулись со своих мест к отличнице. Они касались её с нежностью и любовью. Закончился урок тем, что девочки, создав батут из собственных рук, подбрасывали в воздух Эмми, хором выкрикивая её имя: Эмми, Эмми, Эмми. Смущенная героиня купалась в лучах дружеской энергии, вглядываясь в лица подруг, вслушиваясь в звуки ликования, быть может, ей более не суждено будет встретить этих милых сестер, кто знает…

Учебный день закончился каноническим Растительным часом, девочки надели костюмы химзащиты: резиновые плащи, высокие сапоги-гавнодавы и резиновые желтые панамы. Вооружившись колбами и шприцовками, девочки вносили в слои искусственного дерна нано растворы растительной эсенции, иначе тут в подземных пустотах под освещением люстр мало что может вырасти, а если и вырастет, то растения эти будут бесцветны, корни слабы, а виды омерзительны. Все из чего была выращена школа, было делом рук самих школьниц, которые в качестве благодарности за знания выступали и химическими биологами нанотехнологами, результат же был налицо яркая пахнущая и цветущая Зеленая школа образец воплощенной научной мысли!

Эмми провожала вся школа, даже самые маленькие девчонки первоклашки выбежали на большую ровную поляну перед школой. Ученицы улюлюкали и махали флажками и шариками, любезно предоставленными принцессой Альбертовной для совершения обряда расставания. Эмми, растроганная моментом чуть не плакала, она, конечно, ожидала чего-то в этом духе, но не от всей, же школы. Одноклассницы собственноручно сделали для Эмми памятный альбом, в котором были вклеены разные рисунки и картинки от всех учениц школы с пожеланиями и подписями, так же альбом имел вкладку от учителей, где каждый учитель написал коротенькое пожелание и расписался. Эмми прижимала альбом к груди и почти рыдала. А девчонки вместе с учителями размахивали маленькими фиолетово-розовыми флажками и среднеразмерными латексными шариками на металлических палочках и читали вслух расставальные стихи и сказки. Некоторые взялись за руки и водили большой забавный хоровод вокруг Эмми, другие играли в салки, третьи в ручеек. Настоящий школьный праздник немного грустный, но очень светлый. Дежурные разносили молоко со вкусом клубники и мини пирожные, всем было нежно, всем было немного больно и все чуточку завидовали Эмми. И в белой зависти этой не было ничего зазорного, ведь Эмми предстояло приключение долгое и возможно опасное, а что может быть интересней приключения, когда ты молод, полон сил и надежд. К сожалению, жители недр никогда не увидят поверхности земли, солнца и неба, и натуральных таких разных и непредсказуемых облаков. Ой, я чуть не разболтала, а мне ведь Альбертовна и думать даже запретила о том, что сегодня должно произойти в хирургическом госпитале. «Даже думать не смей» так и сказала это тебе не воспоминания о Корректоре, которые если и пахнут зефиром, то в любом случае ничего дурного сделать не могут. А вот о наших секретных планах даже и не думай ни секундочки, ни полсекундочки потому как вокруг нашего государства много тех, кто желает нам зла и потому все нужно сохранить в строжайшей тайне, чтоб комар носа не подточил.

Итак, сегодня в полночь состоится важное предприятие, а пока у Эмми было время проститься с домом с подругами и учителями. Колонна из трех лимузинов, в сопровождении Стальных Голубок России восседавших на мощнейших трехколесных харлеях, двинулась прочь от школы, унося милую читалку в резиденцию Альбертовны.

Дома она еще несколько раз обошла все комнаты, куда вход ей был разрешен постояла в библиотеке проводя руками по корешкам книг. Книги, ей придется расстаться с этой обширной библиотекой, еще она посидела за столом для Пятичтения включала аудиокниги без разбора смотрела на стертые углубления на столешнице думала о тех кто тут читал за этим столом откуда он вообще здесь взялся, наверное, как-то сверху его сюда доставили, но как тоже вопрос. Потом она долго сидела в своей комнате, смотря на стены, увешанные научными литографиями и алфавитами. Наспех перекусив мороженным с сухими галетами, она уснула, не раздеваясь, положив под голову походную сумку планшет, в котором помимо девичьих мелочей самым ценным предметом был тысяча страничный альбом который ей подарили в школе.

Глубокой ночью её разбудила Альбертовна:

— Готова? — Спросила двухголовая принцесса у Эмми (вторая голова была в мешке).

— Да моя сестра, я полностью готова — сонно сказала девочка.

— Едем!

Они спустились в подвал. Затем прошли в комнату гидравлических перемещений и забравшись в прозрачныу кабину цилиндр Альбертовна нажала на спусковой крючок. Поехали! — это Альбертовна и Эмми громко заорали, улетая в глубины подземелья, давление вжало их в анатомические кресла, и они орали от всей души.

Через час они уже были и на месте. Предполагалось, что сегодня должна была произойти операция по пересадки глаз Эмми двум дамам Альбертовне и Хорке. Так было по документам, так значилось в проектной смете, в реальности же предстояла совершенно другая сатисфакция, но об этом молчок, и прошу вас, даже не думайте об этом, потому что вы можете навредить нашим героиням выполнить их такой важный и пока тайный план.

 

Глава 15. Параллельное собрание. Заседание в храме. Конгресс народов Белого Света «О Сдвиге, экстренные меры и др.»

Тим Род, неспешно перелистывал красочные страницы широкоформатной книги и рассказывал мне о том, где сейчас и в каких ебенях (отдаленных параллельных реальностях) находится Гимениус. Как будто у нас появилась невероятная возможность читать мысли Гимениуса, каккнигу какую. Я не верил своим ушам, не верил самому себе и своему внутреннему голосу, я был в смятении, в голове не укладывалось, как такое, вообще возможно. От нахлынувших противоречий мне хотелось кричать и биться головой о стену, я не знал чему тут верить. Ниже привожу дословно текст озвученный Тимом.

В руках у Гимениуса тоже была книга тонкая серебристая брошюра. Гимениус изучал аналитический отчет о Сдвиге. Он уже давно не пытался объяснить происходившее вокруг, ему не хватало ни смелости, ни желания устремляться за потоком проносившийся мимо информации. Он тупо впитывал содержание брошюры, не вдаваясь в подробности.

Офигенно причудливые формы Сдвига образовались в некоторых теперь уже сгинувших мирах, на определенных временных отрезках или локальных пространственных включениях — читал Гимениус. Так, например, в кое-каких областях севера Гренландии (Северный Округ-20, маркировочный код #2200 565797) Сдвиг переместил половую принадлежность человека, неожиданно поменяв местами тех на этих. Так, парни вдруг сделались девушками и поняли, а дело было глубокой ночью, что с ними занимаются любовью мужчины, которыми собственно и были эти самые парни. То есть парни увидели, что с ними занимаются сексом они же сами! Девушки вдруг оказались в мужских туалетах, а мужчины в женских, так же было и с одеждой и с прочими атрибутами. Заснув девушкой, ты просыпался парнем или наоборот. Сдвиг так стремительно поменял их местами, что… Многие в той местности до сих пор не могут привыкнуть к произошедшему с ними сдвиговому казусу (Казус Кукотского — по Гамильтону). Случаи суицида невиданно участились на данной местности в десятки тысяч, а в некоторых случаях и в миллионы раз. Сейчас об этом можно сказать с уверенностью, есть статистические данные, что в Гренландии (Северный Округ-20, маркировочный код #2200 565797) от собственных рук скончалось более двадцати миллиардов модифицированных сдвигом существ, тех, кто так и не смог смириться со сменой половой принадлежности.

В других областях и землях мира Сдвиг коснулся морального аспекта. Речь идет о Землях Ивана Иосифа (Тропические Острова-01, маркировочный код #3500 201972), Живанистического Моста (Ущелье Живанистов-41, маркировочный код #7800 170334), и Утреннего Озера (Болота Карпантера-09, маркировочный код #1200 910011). Там Сдвиг самоотразил некую невидимую, но, безусловно, очень важную для человека морально этическую субстанцию. Проще говоря, такое понятие, как добро самосдвинулось на зло. В одно мгновение всё добро явилось злом, а всё зло наоборот стало добрым и ласковым. Так тысячи тысяч взяли в руки бензопилы и перерубили, переубили, перегубили и перепилили друг друга. В два счета, целое соцветие параллельных реальностей охватила волна нечеловеческой жестокости. Щелчок Сдвига привел жернова смерти в движение, популяция всем скопом сбрендила и перехерачила друг друга бензопилами, топорами и прочим холодным оружием. Почему только холодным оружием, спросите вы. Да потому что все огнестрельное оружие в момент сдвиговой диффузии стало не стреляющим и неработающим, так как зло стало добром, а вот бензопилы остались на ходу из-за своей ролевой нейтральности. Жуткие картины самоистребления, кровавая человеческая мясорубка, соцветие параллельных реальностей с головой утопло в кровавой ряске.

Сдвиг изменил саму структуру молекулярных связей. То, что раньше являлось некой трясущейся устойчивой атомной конструкцией, теперь замерло, омертвело, пустоты межатомного пространства исчезли, электроны поменяли траектории и полярность зарядов, сама структура атомного волокна потеряла былую эластичность и непрозрачность. Ломкость и неустойчивость постсдвиговых молекулярных связей пугала и приводила в исступление. Рассыпающийся на глазах человек стал обыденностью, крошащийся не на песок или, допустим пепел или еще что-то более мелкое, а расслаивающийся ни на что, на пустоту, прозрачную ничего не содержащую и девственную.

Сдвиг агонизировал действительность, сменил ориентиры, карты местности потеряли всякий смысл, возвращаясь домой ты лишь отдалялся от того места, куда шел. В определенных районах и вовсе происходили жуткие природные явления. Так, например, в параллельном мире, Грозовых туч (Тучка Лайонела-12, маркировочный код #9380 640002 мир, где постоянной погодой являлась обычная весенняя гроза, 24 часа в сутки весенняя освежающая гроза) вдруг материя поменялась местами с пустотой. Как бы попонятнее описать этот сдвиговой катаклизм, что бы вы могли представить себе его. Вспомним из школьной программы: вселенная это пустота, отсутствие чего-либо тоже пустота, а например звезды и планеты, и всякие живые и не живые объекты это не пустота (Прописные постулаты «О Пустоте и о не пустоте» — Гамильтон). Ну, так теперь представьте, что стало наоборот. Бесконечный космос вдруг сделался спрессованным суггестивным веществом, состоящим из множества предметов, отныне космос это бесконечность спутанных под давлением живых и неживых объектов и веществ. А планеты, ну и там всякое вещественное живое и неживое стало прозрачным и несуществующим — стало пустотой. Этот эффект по Барельсу был назван полувывернутой на изнанку реальностью, ну знаете если снимаешь например колготки, то они наполовину выворачиваются наружу и скручиваются в полувывернутую наизнанку одежную кишку. Подобную реальность маркировали термином «Бог снял колготки», в официальных же отчетах вышеупомянутое словосочетание заменяли на более приличную версию «Бог полуснял кальсоны». Ну, какие право колготки, если в массовом сознании Бог — это старый седой дедушка, а тут колготки, поэтому женские колготки заменили мужскими кальсонами.

Колоссальные изменения от Сдвига коснулись и духовных сутей. В некоторых отдаленных реальностях (по просьбам правообладателей мы не будем упоминать маркировочных кодов этих миров) произошли сдвиги по духовным контентам, так в одном регионе душа переместилась на один пункт пребывания в субъекте. Так душа маленького мальчика передвинулась в тело бабушки, а бабушкина душа в тело его матери, а душа его матери переместилась в тело её мужа, а душа её мужа в тело соседки, а душа соседки в тело соседа, а душа соседа в тело дальнобойщика проезжающего мимо их дома на грузовике, а душа дальнобойщика в тело прохожего пенсионера, который шел по своим делам, его душа в свою очередь переместилась в бегущую по улице кошку, а душа кошки в тело бакалейщицы, душа бакалейщицы в тело бухгалтера бакалейного магазина, который сидел за стенкой, душа бухгалтера в тело таракана, тот был под столом и ел крошку хлеба, упавшую на пол, душа таракана в тело птицы, которая летела мимо этого здания, душа птицы в тело тучной женщины, выходившей из бакалейной лавки, душа толстушки, в тело дворника метущего двор, а душа дворника, в тело годовалого ребенка лежащего в коляске, душа ребенка в тело сиделки, идущей с коляской, а душа сиделки, в тело какого-то бомжа спящего на скамейке в парке, душа бомжа, в тело банкира проезжающего мимо парка на лимузине, душа банкира в тело его водителя, а душа водителя в тело… И так далее пока процесс не сделал полный круг перемещений и они закончились.

Мышь забыла, что ей надо убегать от кошки, бухгалтер сошел с ума, сделавшись тараканом, таракан, попавший в тело птицы, разбился, не сообразив, как летать с помощью крыльев, ребенок, оказавшись в теле взрослого человека, громко заплакал. На улицах оказались десятки тысяч растерянных людей, животных и насекомых. Многие не в силах были уразуметь случившееся с ними. Все плакали, особенно заливались малые дети, которые пока толком не научились управлять своим телом, они были беспомощны и растерянны. Детки, невольно оказавшиеся в дряхлых взрослых телах, огорчились и впали в истерику. Тем, кто попал в такую вот переделку, пришлось несладко, пусть они остались живы и даже не покалечились и не пострадали физически, они пострадали морально, правительству объединенных миров пришлось выплатить им не малую компенсацию. Сколько трудов понадобилось жителям пострадавшего региона для того чтобы отследить по крупинкам по мельчайшим следам кто и куда переместился. В результате 85–90 % пострадавших были идентифицированы и возвращены на свои прежние места и роли. Как же сложно было адаптироваться в изменившемся мире пострадавшим гражданам, ну ладно, если твоя мать стала молоденькой девушкой подростком, а если, например, твой отец отныне рыжий таракан, или твоя жена теперь одноглазая уличная кошка, и ты конечно в шоке в трансе. Как вы теперь будете жить с одноглазой кошкой женой? Она и слова-то внятно произнести не может не то, чтобы там заниматься воспитанием детей или домашними хлопотами. Или представьте, твой муж теперь стал премерзким капризным трехлетним ребенком, который день и ночь ноет, просит игрушки и совершенно не готов ходить на работу ни физически, ни морально. Передвижка духовности происходила строго по часовой стрелке, которая образно говоря двигаясь как по циферблату с 12 часов дня прошла полный круг перемещений не оставив никого без внимания. Поэтапно последовательная передвижка духовной сути по Барельсу отныне именовалась, как «доминантный бессмысленный скачок духа по физическим телам» и относилась к четвертой степени поражения от Сдвига. Четвертая степень поражения от Сдвига — компенсировалась выше других, за каждую изломанную судьбу правительству Объединенных миров приходилось выкладывать солидное компенсационное вознаграждение, предоставлялись налоговые льготы.

Сдвиг принимал самые разнообразные формы, вызывая уникальные губительные последствия, в некоторых мирах он поражал только определенные города и населенные пункты, в других параллельных измерениях полностью поглощал целые миры. Сдвиг как цунами оставлял после себя искореженные реальности. Бывали и довольно забавные случаи так, например, в СПб в России (Рашка-52, маркировочный код #8901 997019), случился такой казус, там практически ничего страшного не произошло, сущая безделица, у всех людей, которые жили в СПб, сместился зад. То есть на месте их писек стала задница, а сзади теперь писька. Так как это произошло у всех жителей города, то скрыть такое, было не возможно. Теперь задница у них была спереди, а передница сзади. Некоторым это не понравилось, особенно всякого рода местным знаменитостям и крупным чиновникам, и те, у кого деньжата водились, тут же бросили в студии пластического дизайна. Где за бешеные деньги им смогли путем сложной хирургической операции вернуть зад на его законное место. Вот только незадача на следующий же день после хирургического вмешательства все ровным образом оказалось на своем прежнем новом месте — зад был спереди, хоть ты плачь. Так они потеряли кучу денег и остались при своем.

Вдыхая животом смыслы прочитанных слов, просмотренной статистической информации, увиденных жестоких картин Гимениус тер глаза. Пытаясь навсегда вытереть из сознания, наводнившие его трагические образы. Информация ядовитым газом жгла и раздражала слизистую глаз, душа измученная новыми фактами Сдвига скукожилась и глубоко сочувствовала всем и каждому. Гимениус плакал. Слезы алыми каплями собирались в уголках его глаз, объединяясь в маленькие неглубокие озера, под действием притяжения алые водоёмы отвисали, линия берега будущей слезы утончалась, и мини озеро вытягиваясь в длинную тонкую нить, отрывалось. Нет, конечно, физически оторвавшаяся от глаз слеза не могла причинить боль или вред, это всего лишь алая густая капля, покидающая веко. Сорвавшись с глаза, она летела вниз к земле. Столкнувшись с полом, слеза превращалась в маленькую корявую кляксу. Одна слеза скорби, за ней следовала вторая, третья и четвертая. Вселенская обида блокировала систему глотания, не проглатываемый сухой комок застрял в горле. Нет, фактически в горле ничего не было, это просто эмоциональный спазм горловых мышц, который по ощущениям напоминает комок чего-то оказавшийся в глотке. Так организм реагирует на горе. Гимениус выплакал примерно тысячу слез, а легче не стало. Алые слезы собрались в маленькую лужицу на полу, создали алое зеркало, на глади которого он увидел своё отразившееся лицо, полупрозрачный овал с истерзанными глазами. Мелькнувший в отражении портрет сломленного человека, писателя третьего уровня святости по рейтингу Создателей Белого Света.

Гимениус поднялся с колен, еще раз перекрестился, кроваво-алая лужица под ногами испарилась, частично впиталась в ковер. Пламя лампадки на небольшой иконке в углу, словно дразнясь, помигивало, лучше бы я исчез как многие, лучше бы я не знал, лучше бы я никогда не узнал об исчезновении моих родных, о гибели знакомых и коллег — плели свою сеть размышлизмы. Угрюмый автор поправил полы ниспадающей ризы, надел на голову высокий позолоченный колпак, сунул руки за пояс плащаницы и вышел в залу.

Стены большого зала храма Христа спасителя Литературы, где проходило заседание, были завешаны черными кусками материи. Но это был не траур — тканевая драпировка стен защищала глаза. На иконах отныне вы не нашли бы святых ликов писателей современности, теперь на месте святых картин жалкие коллажи Егорова, да пошлые комиксы Барыкина. Поговаривали даже, что кое-где на стенах есть черно-белые фотографии недровладельцев и чиновников, сутулые фигуры в затянутых черных сутанах и стальных лицевых накладках презрительно смотрели на гостей, черная драпировочная ткань едва сдерживала таящиеся за ней изображения.

Заседание Межмирового Совета по проблемам Сдвига было в самом разгаре, у алтаря грудным кваканьем клокотал доклад угрюмый некромальтиец Хосе Родригес-14. Его от природы мягкая кофейная кожа, теперь стала сплошной червоточиной, бесонечно меняющейся антиматерией, временами он ненадолго терял свои очертания, расплывался как не сфокусированная фотография, и становился полупрозрачным до легкого зеленоватого сияния. Через кажджый абзац некромальтиец источал густую черную слизь, которая разбрызгивалась от его активной жестикуляции на сцене. Падая на пол черная сметана тут же ползла по поверхности коврового покрытия обратно к говорившему и в мановение ока возвращалась к докладчику впитываясь в его босые ноги. Говоривший без обуви рассказывал собранию о проблемах Сдвига в его измерении, которое, по его мнению, более всего нуждается в помощи Межмирового правительства и дополнительном финансировании.

— Бесспорно, Сдвиг оказал шокирующее влияние на действительность глупо полагать, что такое происходит только с нашей стороны. Там где слово потеряло смысл и силу там, где миром правят недровледельцы и даже там, где о нас никогда не слышали и не имеют представления о существовании нескольких полярно-параллельных измерений и сущностей даже там не все гладко и не все благополучно…

На минуту выступающий замер, нервно отрыгивая в платок какие-то сгустки синей копошащейся плоти, он, сконфуженно, спрятал в пакет выползшее из его нутра насекомое и положил пакет в карман. Тщательно вытерев рот он, однако не до конца стер синеватую слизь и продолжал говорить свою речь, а вернее читать с листа ртом подведенным синей слизью. Гимениусу показалось это смешным, и он чуть не прыснул смехом, но вовремя сдержался. В зале собралось немало уважаемых людей, или того что от них осталось. Среди собравшихся были известные и влиятельные персоны, президенты и императоры, короли и принцессы, премьерминистры и акционеры, писатели и поэты, филологи и философы, послы и делегации со всех концов бесконечного Белого Света. Однако в каждом из присутствующих был какой-нибудь да изъян, почти уродство, если не сказать точнее, хотя точнее вряд ли скажешь. Глядя на лица собравшихся писателей, на их фигуры, на их образы становилось действительно жутко и страшно. Добрая половина из них была лишена глаз или ртов, другие выглядели, как натуральные дрожащие облачка невесомой пыли, от чего их голоса были тусклыми и едва слышимыми, какие-то из гостей отдаленно напоминали недрантов, своей цветовой гамой, ибо потеряли пигментную постоянную. На съезде присутствовали выдвиженцы практически из всех параллельных и обратных (зеркальных по Барельсу) миров. Всего аккредитовалось 796 официальных делегаций, что скрывается под аббревиатурой ЕНБС (Единый и Неделимый Белый Свет — примечение ред.) это была представительная часть тех народов, кто уцелел и не потерял связи с единым Высшим Миром Первой категории, на территории которого и проводился съезд.

Гимениус стоял у самой двери в коморке докладчиков, через одного к трибуне должен идти и он. Потянув за ручку Гимениус открыл дверь на сцену… Уи-уи-уи-уи — заверещали со всех сторон сторожевые сигнальщики, уи-уи-уи оглушая собравшихся вопили глашатаи. Все присутствовавшие зашевелились, завертели головами, входные двери распахнулись настежь и в залу стали вбегать половые, водители, охрана и прочая обслуга Высшего Совета Межмирового съезда. Началось. Гимениус поднял голову вверх к куполу, туда, куда показывали пальцами, щупальцами, руками, культями собравшиеся представители. Там под потолком с силой раскручивался свисающий кулем темной материи волчок. Вокруг волчка на тонких жгутиках вращались круглые кочаны человеческих голов. Неприятная картина дополнялась, синим мхом, который с ленцой по стенам спускался вниз в залу. Визг сторожевых рожков слился в один единый душераздирающий вой. Уи-уи-уи! Все кричали он здесь, он достал нас и здесь, предательство, нас предали, эвакуация, проходите, постойте, прежде дайте пройти карликам и женщинам, куда вы претесь, да позвольте же!

Гимениус лихо провернулся на каблуке и запахнул накидку ризы, облако золотистой охры осталось на том месте, где он стоял, да кучка обескровленных твердых знаков…

На этих словах Тим Род осекся и пазлами осыпался на пол внутри меня. В ушах еще стоял визг сторожевых сигнализаций, который в нашей реальности перекрывали трели колокольцев! — Ух, ты у них там, а у нас тут! — сказал я очухивающемуся Гимениусу.

Писатель в высоком золоченом колпаке уже был на ногах, прозрачность ушла. Чувствовалась энергия и мощь этого волевого человека в скромной холщевой накидке и золотистом высоком колпаке. Суета и возня среди 16 заговорщиков была деловой, все понимали, что колокольцы зря звонить не будут, вероятно, Сдвиг прорвал оборону и городу угрожает опасность. Заговорщики смотрели на Гимениуса, Гимениус на заговорщиков, ровно три секунды длилось многозначительное молчание.

— Братья мои и сестры — не мешкая, сказал Гимениус, — Сдвиг торопит нас не по детски, никаких секретных чисел ждать не будем, стартуем сегодня во время Икс. Ответственным проконтролировать погрузку, зарядку, амуницию, боеприпасы и воду. Ведущим библиотекарям подготовиться к каталогизации и транспортировке. Уверен, у нас все получится друзья. Ну, а сейчас отдадим последнею дань этому городу и сделаем то, что он нас требует Журнал гражданского общества. До встречи у ЧАЖа! Ждать более не возможно! Йоу!

И заговорщики вместе со своими сотоварищами подхватили клич Гимениуса: Йоу йоу йоу! Выкрикивая, кличь собравшиеся сгибали в локте правую руку, опуская локоть вниз делая характерный жест смотрящим вверх сжатым кулаком.

Тем временем колокольцы давали вторую трель, заговорщики вылетали из пентхауса. Разыскав Агуагаву Рочистер, я спешно зацепил на поводок грушу и тоже выбежал на улицу. Корнеплод казалось уже обо всем догадавшись радостно свиристел и звенящим голоском причитал свои вечные фразы Паукараста Паукараста Гимениус смешной смешной!

По жировке городского Журнала гражданского общества в случае экстремальных событий я должен был вместе с другими корректорами заниматься оклейкой тверди, сбор ведущих корректоров был у Центральной Детской Библиотеки. Туда мы с Паулем безо всяких хлопот добежали буквально за пятнадцать минут. У колонн Библиотеки уже собралась внушительная толпа, человек 30 примерно. В наши задачи входила оклейка земли старыми литературными газетами. Всем известно, что прохождение тмецов, теней и муаровых корневищ через газетный шрифт невозможно, поэтому в места, где произошло естественное или искусственное оголение грунта, либо ослабла клейка, либо по каким непонятным причинам вовсе не была проведена шрифтовая защита — кидали нас гражданских ополченцев. Среди корректоров разных степеней значимости я заметил несколько довольно занюханного вида бильд редакторов и даже пару поэтов, поэты, правда, были авангардные с нулевыми уровнями, о том свидетельствовали пустые кармашки накладных знаков отличия. Видать совсем дела плохи, если таких лохов тянут в оклейку.

Выбрав телегу поустойчивей расписавшись в журнале прибытия, я усадил Пауля на внушительную стопу газет, и мы покатили в квартал 13Б. Предстояла упорная и тяжелая работа. Вечер только начинался. Сутки уже давно не были 24 часовыми, за последнюю неделю временной пузырь раздулся до неимоверных размеров. Сначала к каждому дню прибавлялся час другой, что было не критично. К концу недели время окончательно впало в медлительную агонию — сутки раздулись на столько, что в каждом дне насчитывалось не менее 45–50 часов.

Кривые петляющие улочки напомнили мне, мы на месте. Я прислонил телегу к городской световой мачте, подвинув Пауля, который мирно дремал на газетах, уселся рядом и достал походные бумажные ножницы. Для того чтобы увидеть проблемные места мне понадобятся очки. Распаковав лист толстенной Кашпейской голубой, я нарисовал прелестную оправу в стиле рей-бан.

 

Глава 16 Исход

— Лосёк, Лосёк, Лосёк! Лосёк — проснись сукин сын очнись, да проснись же, наконец, прошу тебя, очнись! Лосек миленький подъём, подъём!

Смутно, сквозь клубящийся зеленоватый туман я с трудом различал очертания Тима Рода. Он бесновался и орал, что было сил, да к тому же со всей дури молотил в какие-то обширного диаметра тазы и кастрюли. На самом деле я толком не слышал весь этот гам и крики, уши мои заложило и обволокло невидимой звукопоглощающей ватой. Зеленоватый туман в моем сознании раздражал, и вроде даже не зеленоватым он был, а каким-то желтым. Мне казалось, что меня кто-то несет и все ближе и ближе подносит к источнику шума и гама. Меня раскачивали волны, и несли постепенно и вальяжно, словно по течению неведомой и очень медленной реки прямиком к беснующемуся с кастрюлями Тиму Роду. Желтый туман пульсировал дутыми объемными образованиями, но было заметно, что клубы редеют и растворяются в прозрачной обыденности. Шпык и туман пропал, и я вздрогнул, потому что звук, который издавал кастрюлями Тим, внезапностью своей испугал и оглушил меня. Бам, бам, бам, бух, бух, бух, да-бух, да-бам, бам-бам, бух-бух, бам-бам.

— Стой! Прекрати Тим, ты, что ли совсем сбрендил мой внутренний приятель! — сердито сказал я, и заметил, что голос мой стал каким-то хриплым и незнакомым. Я с трудом открыл глаза и растерялся.

Моему взору открылись крыши зданий и верхние этажи строений, похоже, я лежал на спине и, покачиваясь в такт нестройным шагам, плыл над дорогой. Пощупав поверхность под собой, почувствовав, что-то твердое как камень и теплое я повернул голову влево и увидел малыша Пауля. Он сидел на плоской, похожей на увесистый кирпич, слегка мохнатой голове животного, две таких же головы были справа и слева от земляной груши. Тут до меня начало доходить, что это за качающаяся колыбель подо мной, и три мохнатых головы на жилистых окаменевших шеях, несомненно, это были три упитанных ореходонта. Спины их были соединены между собой плоскими костяными наростами, наподобие конструктора лего сконструирована подо мной походная кровать носилки. Невольно я испугался, и это сразу заметил Пауль, он энергично застрекотал: Паукараста-паукараста, Лосек хороший, — и нежно посмотрел на меня своими четырех дольными глазами.

— Не пугайся корректор ореходонты наши друзья — перевел речь Пауля Тим Род у меня внутри.

— Ты понимаешь язык Агуагава Рочистера Золотистого? — с недоверием посмотрел я на Тима. Мальчик уже давно убрал с импровизированной сцены тазы и кастрюли, и, принарядившись в желтый смокинг в мелкую черную рыбку и неуместные калоши с красной оторочкой, стоял, облокотившись на хрупкую библиотечную этажерку. Этакий замшелый поэтик на провинциальных чтениях, в руках Тим держал тоненькую брошюрочку, название которой я, как ни силился прочесть не мог. Сказывалось утомление от небытия.

— Что случилось, почему я тут на носилках из ореходонтов, что произошло, может мне кто-нибудь внятно объяснить — конечно, я обращался больше к Паулю, чем к Тиму, мальчик, честно говоря, уже порядочно меня довел, пока его не спросишь пять раз он видите ли будет молчать.

— Паукараста Паукараста — корректор хороший — защебетал с довольным видом Пауль и повернулся ко мне спиной.

Вот тебе на, какое неуважение, надо признаться чувствовал я себя прескверно, но усталость и тупая боль быстро отступали, я ощущал прибытие энергии, будто меня словно электрическую игрушку подпитывали провода. А так оно и было, я с удивлением обнаружил, что буквально весь испещрен мелкими корешками, которые тянулись от Пауля и присосались ко мне по всему телу, некоторые корешки уже стали тонкими и сухими их можно было обломать безо всякого вреда для здоровья, другие же ритмично пульсировали.

— Да что тут, черт возьми, произошло, хватит мучить меня загадками, Тим!?

Тим поднял голову от брошюрки и спокойно сказал:

— Пауль говорит, и я тому свидетель, что было жарко, но страшное позади, тебе не о чем беспокоиться, все под контролем шеф и все по графику. Лексикон Пауля состоит буквально из 10 слов, и некоторые из этих слов ты много раз слышал. Это его вездесущая паукараста-паукараста, для обычного человека это набор бессмысленных повторяющихся словоформ, ну а для тех, кто умеет слушать по-настоящему (тут он, вероятно, намекал на самого себя) разница между первой паукарастой и следующей за ней очень велика. Дело в том, что в межбуквенных пространствах диалекта земляной груши находятся едва заметные заархивированные слова, человек их не слышит, буквы сохранены в ультразвуковом спектре. Ты услышал всего четыре паукарасты, а смысла там, на целый абзац, это ясно для тех, кто рубит в …

— Да хорош, ты уже надоел мне с выпендрежом своим, понял я, понял у тебя меховые наушники на голове и ты все понимаешь, что Пауль говорит, что произошло, мне скажи!

— Я сейчас обижусь — пробурчал Тим, но не ушел. — Там, на площади, когда ты сделал бумажные очки и надел их, то ты увидел много разного, чему сам был не рад, и что могло погубить и тебя, и меня естественно, и даже Пауля. Но Пауль-то он только с виду будто бы спал, но это было не так! Пауль походу уже давно призывал сюда ореходонтов, которые и пришли нам на помощь в самый нужный момент, ты сражался, как настоящий воин, и пару дюжин тьмецов уложил собственноручно, лихо ты им тухлые их головы поотсек! Все газеты, газеты обоюдоострые, но тьмецов было слишком много, и тут объявились ореходонты и стало по настоящему жутко. Ореходонты устроили тьмецам настоящую кровавую баню. Головы летели в разные стороны, кеды и капюшоны всмятку разлетались, а ты весь был в ядовитых гименаидных тьмецовых щупальцах, тебе нехило досталось, они почти достали тебя…

— Охренеть, почему же я не помню этого, — возник у меня естественный вопрос.

— Сожрали они твои воспоминания, тьмецы всегда обгрызают воспоминания у своей добычи тебе еще повезло, Пауль рассказывал, бывали такие случаи…

Тут я опять прервал словоохотливого парня в желтом смокинге и стал рыться в карманах в поисках хронометра. Пауль заметил моё копошение и опять залился своей неизменной паукарастой. Со слов Пауля в переводе Тима, временной пузырь раздулся основательно, но причин для беспокойства нет, у Черного Автобуса Жизни мы будем во время, и теперь наша когорта из ореходонтов следует строго по намеченному плану. Очистившись окончательно от восстанавливающих меня кореньев Пауля, я поднявшись из положения лежа — сел, благо заботливые ореходонты уже успели нарастить на спинном костяном помосте некое подобие спинки с поручнями, как у натурального кресла, заботливые какие. На горизонте показался ЧАЖ, и небольшое скопление граждан входящих в группу заговорщиков Гимениуса. Хронометры показывали 44.50, день действительно растянулся на 45 часов, странно, но спать не хотелось, и пить не хотелось, меня наполняла энергия и бодрость, глядя на светящиеся в полумраке затылки ореходонтов, я вдруг вспомнил про Желтецов, про инцидент у водопоя и мертвых агуагава рочистер золотистых, которые повисли на телескопических рогах ореходонтов. Странно устроен мир подумалось мне, одним уготованна трагическая участь, другим же ореходонты и жизнь спасли и стали настоящими друзьями.

— Ого — загромыхал Гимениус, завидев наш кортеж, — к нам на тройке удалой мчится хлопец озорной!

— Мастер лапушка! — приветствовал я писателя.

— Паукараста паукараста Гимениус хороший! — вторил мне Пауль лупя четырех дольные глазки на собравшихся сидя верхом на голове среднего ореходонта.

Граждане у Черного Автобуса Жизни ощетинились оружием и, выказывая явное недоверие, с испугом посматривали на трех статных ореходонтов везущих меня с Паулем.

— Не бойтесь их это наши друзья, — произнес я, спускаясь по лесенке с покатых спин ореходонтов, те поигрывая желваками челюстей с равнодушием глазели двенадцатиглазыми мордами на народ.

— Право первого звонка вам маэстро корректор — обратился ко мне Гимениус.

Я подошел к парадной двери Павловского Черного Автобуса Жизни и нажал на кнопку входного звонка. В глубине автобуса послышалось стрекотание мелких древесных колокольцев. Я звонил довольно долго, вероятно Агнежка спала где-то в глубине автобуса, скорее всего в каютах для обслуги. Наконец послышалась возня за дверью.

— Кто там — услышал я заспанный голос Агнежки.

— Гимениус Третий, соизвольте открыть дверь мадам.

— Да, но экскурсии уже закончились, что вам надо уважаемый магистр — слышался механический хруст отворачиваемых замков и щеколд. Дверь открылась, и мы увидели заспанную Агнежку с бигудями на голове в маленьком коротком халатике на голое тело.

— Ночи вам доброй госпожа Агнежка — слова Гимениуса смутили экскурсоводшу, и она, было по-привычке, едва не бухнулась на пол, чтобы приветствовать писателя соответствующим его уровню образом.

— Не стоит любезная, в трактате военных положений сказано «всякое поклонение литературным уровням упраздняется парадигмой военного времени».

Уловив неловкость положения, я шагнул навстречу к Агнежке и остановил её поклон. Через утлый маленький халатик, наклонившийся девушки, я увидел Ангежку почти обнаженной, маленькие кулечки грудей плоский девичий животик и трусики-шортики. Девушка растерялась, и губы её задрожали. Непонимание и вопросы возникли на её лице. Еще секунда и она заплачет. Тут всех выручил Гимениус, прорычав «Заходи ребята, времени мало». А ты корректор займись девушкой, все ей растолкуй да объясни что к чему.

— Это захват? — едва слышно спросила Агнежка.

— Да, да, это захват давайте пройдем в гостевую рубку и я вам все расскажу, кто мы и зачем мы здесь.

— Паукараста паукараста Агнежка хорошая! — запрыгал за моей спиной Пауль.

Тим Род внутри меня, не смотря на сложность момента, не уходил и тут же принялся переводить Пауля. «Будь с ней откровенен, расскажи все, что сам знаешь, пусть она будет с нами, она нам будет полезна, она, когда поворачивается вполоборота, так похожа на Эмми». Услышав перевод Паульского бубнежа, я закатил глаза к небу, ну прям без него не разберусь, вот еще умник нашелся, без злобы чисто на эмоциях мысленно послал Пауля вместе с Тимом куда подальше.

Тем временем в автобус грузились участники заговора 16 сторон. Командиром экипажа естественно был завизирован сам Гимениус, полу-медведь Падингтон вторым пилотом, бортмехаником небезызвестная графоманка Мария Ташова, группа Перельмана отвечала за боеприпасы и огневую поддержку (ответственный пост, мог быть доверен только проверенному кандидату), Жорж Люмьер со товарищи — отвечал за отсек ядерной энергии (благо, атомные двигатели для жителей Куцапетовки являлись испокон веку национальной идеей и бизнесом), за продовольствие и канцелярские принадлежности ответственность легла на команду Лукреции Какаши (исходя из неофициальных данных во время похода нас будут кормить свежими суси и снабжать лучшими канцтоварами от Эрик Краузер), десант и это было понятно сразу возглавляли Омар Эпс и Лиза Эдельштейн (натуральные воины черепашьи спец-войска, освободители угнетенных и защитники слабых), Дедушка Йо-Йо тут тоже безапелляционно — библиотекарское дело (книг нам в походе понадобиться ой как много, линейку специальных брошюр планировали печатать непосредственно в процессе путешествия), Пеньковский Городовой Диаметрат Каноньев вместе с другими сотрудниками опорного пункта жандармерии №… Пенькова отвечали за внутренний порядок в Автобусе и боевые посты по периметру, сестры Чеботаревы полная Вера и костлявая Ольга — отдел деловой и радио коммуникации, Сережа Марьенко по кличке Дрищ — системы канализации, Асандж Камео — воздухозаборные отсеки, команда Энгуса — внутренние электромеханические информационные потоки, Антон Носик — реактивные двигатели и силовые установки. Никого вроде не забыл. Ах да, навигатором был определен Марк Цукенберг, ему предстояло прокладывать наш нелегкий путь в сдвигающемся пространстве и времени. Остальные либо замещали действующие должности и находились в резерве, либо были разнорабочими или даже уборщиками и разносчиками мелочей. Мне досталась тема Корректировки общих процессов на всем борту Черного Дрозда. Весь табор грузившихся в ЧАЖ составлял 199 человек, тут нужно отметить, что не все из команды были людьми в традиционном понимании этого слова. Разношерстный контингент экспедиции состоял не только из разных человеческих национальностей, но и других разумных организмов, что отнюдь не было недостатком, а даже наоборот, разнородность индивидуумов намертво спаивалась в неделимое и высокоэффективное коллективное объединение, сплоченное одним духом и единой светлой идеей.

Мы присели с Агнежкой на край большого углового дивана в каюте собраний. Девушку еще немного трясло, может от холода, который через открытую настежь дверь автобуса наполнил коридоры Черного Дрозда, может от тривиального стресса. Я нежно обнял её за плечи, и Агнежка уткнулась мне в грудь. Вот так обнявшись, и продолжался наш разговор. Я рассказывал девушке обо всем что с нами случилось о том, как я пробирался в свою квартиру, о том, как встретился с Гимниусом и конечно о том, как было трудно пройти весь этот путь. Почти не коснулся темной истории о Вотчине Желтых, хватит ей уже потрясений. Едва я упомянул об Агуагава Рочистер золотистых земляных грушах, как на спинку дивана уселся Пауль и, свесив вниз корне лапки, хихикал, щерился на нас четырех дольными глазками и привычно щебетал «Паукараста Паукараста Агнежка — хорошая». Потом я долго и подробно обрисовывал ей существующую несовершенную систему управления боевыми частями объединенного анти-сдвигового фронта. Особенно сложно мне далось объяснение, почему при всей видимой успешности объединенного фронта образовалась наша группа заговорщиков. Управление, фронтом сопротивления, мягко говоря, не адекватно, победы и эффективность атак — фейк, одна видимость никакого ощутимого результата. Наш план был прост и ясен, как день, создать суперэффективную силу в лице 199 заговорщиков и ударить по природному явлению изнутри вырвав у Сдвига — сердце. Для этого собственно нам и понадобился Черный Дрозд, для этого мы здесь и предлагаем Агнежке присоединиться к нам, стать частью нашей несокрушимой армии заговорщиков. Временами моя речь прерывалась, это было в моменты, когда Агнежка терлась о мое плечо носом и сосредоточенно сопела. «Как натуральная кошка» — заметил Тим в моём сознании. Да — сказал я Тиму, как кошка и еще этот приятный запах её волос. Я не чувствую — сказал Тим. Ну, и дурак — ответил я.

Я так понимаю, это она размышляла тогда, когда ластилась на моей груди. Я закончил свою эмоциональную речь, она мельком глянула мне в глаза и сказала всего одно слово — согласна. Агнежка встала, поправила короткий почти ничего не скрывающий халатик и сказала: Мне, наверное, нужно одеться. Конечно, закивал головой я. Агнежка хорошая, Агнежка хорошая Паукараста Паукараста — запрыгал по полу Пауль. Но сначала я покажу вам… — она поманила меня вглубь автобуса. По коридорам и палубам автобуса носились заговорщики, некоторые шли вразвалочку, другие сосредоточенно катили телеги с разным скарбом, боеприпасами, книгами, тюками сырой целлюлозы, некоторые шли с книгами в руках и читали, в основном читали разные учебные пособия по ЧАЖу. Еще бы сложное техническое сооружение требовало четких знаний своего устройства, и чтобы овладеть всеми тонкостями автобуса, нужно было много и упорно учиться. Чаух, чаух онасти чаух уханос онасти — шептали идущие по коридору мимо нас боевые черепахи. «Да вы только посмотрите она совершенно голая» — перевел черепаховый диалект Тим Род внутри меня. А ты не заткнешься случаем, а? Мой маленький мудрый помощник — почти заорал я на существо внутри меня. Честно говоря, я был слишком резок, Тим мог реально обидеться на меня и исчезнуть надолго, так уже случалось, и теперь вспоминая этот момент, я корю себя за неоправданную резкость. Тим не исчез, он всего лишь надул губы, всем своим видом выказывая мне, презрение и, скрестил ноги на качели, которая раскачивала его в моем сознании.

Мы подошли к автоматической узкой двери, лифта. Агнежка набрала код, и двери открылись. Вошли. Она нажала на 6 этаж. Стоп как шестой разве в Черном дрозде не два этажа, я вопросительно посмотрел на Агнежку. Она мотнула головой и чуть осипшим голосом заговорила.

— Не все, что выглядит снаружи одним образом, является внутри тем самым, что мы себе напредставляем.

— Гамильтон!? — шепотом сказал я.

— Сегодня ЧАЖ проснулся, вы обратили внимание, что стены стали сочного шоколадного цвета? Вчера они были просто бежевыми — мертвыми или спящими, сегодня везде чувствуется движение, автобус растет, его возможности расширяются, он готовится отдать вам все, что есть в его внутренних секретах.

Мы быстро достигли 6 этажа нижнего уровня. Вышли из лифта. Коридор с металлическим полом гулко повторял наши шаги. На перекрестке Пауль сиганул вправо, там под лампами яркого дневного света виднелся просторный зимний сад, ну пусть порезвится, зароется в земелюшку, да поспит часок другой. Паукараста паукараста — горланила земляная груша, мы же свернули налево и оказались у высокой деревянной двери. Дверь была добротная богато украшенная резьбой, сюжет, изображенный на двери, повествовал о буквенном дожде. Тысячи букв падали на землю с небес, преображая последнюю и улучшая её, о том свидетельствовали радующиеся фигурки живых существ отдаленно напоминающих человеческую рассу. Невольно я прикоснулся в роскошной интеллектуальной двери. Руку мою внезапно охватили буквы, опутали жгутиками сначала нежно, и мне было даже немного приятно почувствовать объятие глаголов, но только на мгновение, буквы затянули свои ножки и крючки, и потянули меня внутрь. Ты что дурак, что ли? Закричала Агнежка, она ловко ударила ладонью по двери да с такой силой, что некоторые знаки попадали прямо на пол и расползлись по коридору, буквы от пощечины Агнежки слегка разжали свои цепкие петли. Прислонившись ко мне сзади, Агнежка обхватила меня за талию и резко дернув, оттянула меня от алфавитной двери, вырвала из страшного захвата. Признаюсь, я не знал, за что мне благодарить девушку, то ли за то, что она выдернула меня, то ли за то, что прикоснулась ко мне своим девичьим телом.

— Кхы вот уж от вас я такого не ожидала, вы же Корректор! Вам к этой двери прикасаться не следует, дверь эта соткана из удаленных знаков, из ошибок и опечаток текстов и разговорной речи. Как она вам руку-то не откусила, вам определенно везет по жизни. Вот.

Агнежка достала большой узорчатый ключ с твердым знаком на круглой палочке. И где только она его прятала не понятно халатик-то совсем маленький и без карманов.

Девушка утопила ключ в центр дверного полотна, два раза повернула и дверь открылась. Сияние выплеснулось из помещения, и мы вдруг в этом свете стали ярко оранжевыми, а местами даже лиловыми. В маленьком помещении посреди комнаты стоял сложный технологический агрегат. Я не верил своим глазам — Стол Разума. Откуда здесь это! Признаюсь, на некоторое время я потерял дар речи. Дальнейшее происходило, как во сне. Из глаз моих брызнули слезы, я трепетно обходил агрегат, поглаживая его ящички и приспособления, губы мои дрожали и покровы стали от волнения бледными и прозрачными. Агнежка внезапно оказалась на моём пути и я, вспомнив, что именно ей обязан этим сказочным открытием обнял девушку и принялся осыпать её поцелуями. Тут уж не знаю, как это получилось, может оттого, что рот мой скользнул по её губам, а они оказались обжигающе горячими, я впился в Агнежку, краем глаза подметив преследовавший меня уже давно образ Эмми, который невольно создавала Агнежка при определенном повороте головы.

— Фи — сказал Тим Род внутри меня и растворился в сознании, оставив лишь облако голубой искрящейся пыли.

Пульсация, объятия, скольжение и рвущаяся наружу сказочной силы телесная энергия. Мы катались по мягкому покрытию пола, срывая с друг друга одежды. Любовь захватила нас, сделала одним целым, одной сущностью, одним желанием. Наши тела скользкие от возбуждения наслаждались открытостью друг друга. Мы были на высшем этаже откровений, нам грезились странные ни на что не похожие картины бытия, почти галлюцинации наполнили наши сознания в краткий миг соития. Мы дышали одним воздухом, присосавшись, друг к другу ртами, завораживали запахи её обнаженного влажного тела, и я вдруг становился похож на жреца или на предводителя тысячи монгольских воинов медитирующего у костра. Бездна наслаждения поглотила наши физические тела. Эхом тысячи кратно повторяющихся отражений выплеснулась завершающаяся волна нежности. И мы утихли в объятиях друг друга. Молчание было светлым. В воздухе пахло свежеструганным деревом. Тишина оглушала, любовь взорвалась там, где никто этого не ожидал ни я, ни она. В этом храме знаний здесь под столом для Пятичтения были два человека, которых теперь можно считать как одним. Все изменилось. Свет, образовавшийся над нашими телами, постепенно рассеивался, растворяясь в пространстве комнаты, впитываясь в стены и в читальный агрегат, в нашу одежду, в чистое ковровое покрытие или смешиваясь с обычным воздухом, улетучивался, микроскопические изменения в окружающем мире, безусловно, сделали его лучше, как и нас. Мы же застыв от испытанного наслаждения, льнули друг к дружке и нежились. Редкое позитивное чувство едва не усыпило нас.

Любовь развязала нам языки, и мы наперебой защебетали друг другу клятвы и признания в вечной любви и уважении. Теперь здесь на борту Черного Дрозда помимо сплоченной микроармии заговорщиков, есть крупица настоящей любви и авторы этого чуда мы. Агнежка привела себя в порядок, я тоже оделся, мы долго не могли разбежаться, все шептали и шептали друг другу нежные слова, но труба звала, и мы все-таки расстались, Агнежка шмыгнула по направлению к своей каюте, я с Паулем на капитанский мостик, до старта оставались буквально какие-то минуты.

 

Глава 17 Пересадка

Место, куда нас с Альбертовной доставил пневмолифт, мне сразу не понравилось. Слишком белое, слишком большое и слишком холодное. «Чатыргадская Бездонка» — объяснила двуглавая наставница. Белое потому что подземные воды вымыли всякий цвет, Чатыргадская Бездонка — исполинская карстовая пещера. Гряда подобных пещер опоясывает область, называемую у нас Нейтральными пустотами. Люди отсюда ушли в силу определенных обстоятельств, о которых рассказывать я тебе не буду, ты еще слишком молода, чтобы знать об этом. Мы шли по широкой тропе. Спереди, сзади и по бокам нас окружили мощные девушки из Стальных Голубок России. Стальные шлемы девочек сверкали, отражая белизну карстовых стен и изнаночных куполов уходящих ввысь.

— Зачем такая мощная группа безопасности? — спросила я у Альбертовны. Та приложила палец к губам, тсс поменьше говори. Самой первой шествовала Татьяна Губанова высокая под два метра роста голубоглазая атлетка. В руках у неё был флагшток, на поясе несколько огнестрельных механизмов за спиной длинный прямой меч, а на голове усыпанный драгоценностями шлем. Роскошный стальной убор с завитками золотых узоров был украшен мехом черно-белого горностая и логотипом подразделения. Татьяна негромко выкрикивала команды, замирая в красивых позах специального назначения. Когорта девушек военных, услышав команды начальницы, бесшумно перестраивалась, меняла позиции и положения тел, это было похоже на красивый безмолвный танец стальных птиц. Изредка Губанова поднимала правую руку вверх, и колонна останавливалась, напряжение возрастало. Какое-то время девушки стояли неподвижно, и казалось было слышно, как бьются девичьи сердца. Но к нашей радости в окружающем нас безмолвном белесом мире ничего не менялось, и продолжали свой путь в бесконечной пустыне белых искрящихся молочной белизной гор. А еще два раза останавливались по воле Альбертовны, чтобы уточнить маршрут движения. Альбертовна вынимала из сумочки небольшой деревянный планшет. Вероятно, плоский брусок был вырезан из самой сердцевины кашпейской голубой сосны. Внешняя сторона планшета была вязкой и поддающейся, ловко орудуя пальцами, Альбертовна топила в планшете руку, и было не ясно, куда опускалась рука, ведь с другой стороны планшета глухая одеревеневшая сторона. Покопавшись в чреве приспособления, королева ловко вынимала из глубины планшета руку, и тот начинал мелко вибрировать, создавая на своей вязкой стороне неровности, напоминавшие сильно уменьшенный горный ландшафт. По 3D карте струились две змейки красная и голубая, почти сливаясь друг с другом, змейки текли меж микроскопических гор. Красная путь — указующий, а голубая линия наша дорога, которой мы следуем — объясняла мне Альбертовна и, убедившись в правильности пути, мы продолжали путешествие. Я с удивлением рассматривала лежащую под ногами полупрозрачную твердь, здесь в пенатах белесых скал свет падал вовсе не сверху, как в других местах подземного мира, свет струился из недр. Увидев мое удивление, Альбертовна пояснила, что в заброшенном поясе пещер близость к центру планеты обуславливает некоторые физические аномалии, такие как полупрозрачность и свечение земной тверди. Раскаленное ядро источает свет, но природа этого света другая, фотоны не фотоны, а что-то там светится и свет этот не так полезен и безвреден, как может показаться с первого взгляда и лучше на пол смотреть поменьше, мало ли что. Впрочем, мы тут ненадолго.

Шелест травы к нему прислушайся дружок — вспомнились слова отца. Закружились воспоминания о лесе, Эмми умела слушать лес. В лесной траве, в обычной зеленой костянице, что трещит от ветра, как барабанные палочки, могут прятаться не только двухметровые кузнечики и оранжевые медовые бабочки, там и тьмецы бывает затаятся, запрячутся в сочной щетке зеленой костяницы — как часто отец говаривал это, когда мы, держась за руки, брели в кущах таинственного леса. Запахло зефиром и ванилью воспоминания о доме наполнили негой Эмилино сердце, и оно от того застучало мелкой дробью молодой поросли костяницы. Слушай траву, как собственное сердце — гармонии лесной травы спасли не одну жизнь доча. И Эмми слушала воспоминания, невольно сравнивая их с тем, что окружало их теперь в Чатыргадская Бездонке, великой карстовой пустоте в зоне Нейтральных пещер. Каменная тропина вела караван к цели, и Альбертовна и Губанова в голове колонны и все девочки из Стальных Голубок весь стаф экспедиции был высочайшего качества и тревоги отступали вдаль, титановым щитом благоразумная осторожность витала в воздухе над девчонками.

Здесь не было деревьев и привычных глазу кустов, белесые валуны да пригорки холмов скрывали от идущих горизонты далей. Белый камень слепил и размывал взгляд — внезапно холмы разошлись, и перед ними открылся просторный каньон с большим круглым зданием посередине.

— Вот мы и пришли — задумчиво сказа Альбертовна. Эмми подойди ко мне доченька я тебе кое-что одену на глаза. Она достала из сумочки стальные накладки на глаза. Эмми передернуло только от вида этих приспособлений боли, как же так неужели Альбертовна причинит мне боль. Да ты что такое дуреха надумала-то — хи хи хи ты что ли думаешь это настоящие пыточные накладки? Боже мой, ну что за дура, хоть и образованная, но видать не до конца! Они не настоящие! Вот на, возьми, потрогай! И Альбертовна сунула в руки Эмми глазные накладки. С удивлением девочка ощутила невесомость приспособления, на ощупь очки-накладки были нежными и приятными, и почти ничего не весили, они были сделаны из легковесного сублимированного с натуральным каучуком пенопласта, отчего их поверхность напоминала на ощупь человеческую кожу. Ух, ты — все, что могла выговорить Эмми.

— Надень их, ах давай я тебе помогу, а то мы здесь весь день будем стоять. В момент, когда Альбертовна увлеченно прилаживала глазные накладки Эмми на голову, вторая голова Альбертовны шевельнулась и дернулась в мешке. Вот видишь, время скрытого состояния у Хорки заканчивается, а мы еще в Палас не зашли, с тобой тут вошкаемся.

Очки на глазах Эмми были закреплены, и тут Эмми поняла, что они не только удобны и невесомы, но и позволяют видеть сквозь заглушки.

— Нифига себе — я все вижу!

— А-то! Но ты виду-то не подавай что видишь, поняла?

— Да, чего же тут не понять — буркнула Эмми.

Мы проследовали в здание. Внутри было очаровательно! Войдя в двери, мы сразу оказались в большой образовательной аудитории, которая опоясывала круглую сцену. В помещении находились люди в белом, их было не менее тысячи.

— Врачи — с воодушевлением сказала Альбертовна.

Нас мгновенно окружили люди в белоснежных хирургических шапочках. Они сновали между нами, деловито передвигаясь по своим неотложным делам. Мы лицезрели подготовку к грандиозной операции. Эмми старательно делала вид, что ничего не видит, вошла, держась за руку Татьяны Губановой. Эмми была спокойна, ей было интересно за всеми наблюдать, притворяясь невидящей, внезапно в глубине помещения ей на глаза попался тип в цветастом обтягивающем трикотажном костюме, блин да это же придворный шут Володя Кирюкица! Поодаль от Кирюкицы стояло два прапорщика гидроинтендатуры… — Фу — прошептала Эмми, а они-то тут зачем?

Незаметно у плеча Эмми возник аудио переводчик, наверное, так нужно для правдоподобности подумала девочка, она была в стальных одетых на глаза накладках, которые на самом деле были искусной имитацией и прозрачными…

— Нам такого и не снилось дорогая — лучшие из лучших здесь собрались — я про врачей, если ты не поняла — Альбертовна была в приподнятом настроении, и хорошее настроение невидимым излучением распространялось на всех находившихся рядом, мы были тут в Медицинском Паласе, и мы были вместе.

Стоя рядом с Татьяной Губановой Эмилия ничегошеньки не боялась, она смотрела на тысячу врачей, внимательно вглядываясь в их лица и фигуры.

«Это ведущие врачи Третьего Подземного Государства, Град Ученый столица подземной страны, где проживают мудрецы, покинувшие Земную кору, мантия вот наше пристанище» — томно проговорил над ухом аудио переводчик.

— Минуточку меня подожди, я подружайку свою в кавычках на свет белый выпущу, и мы продолжим, — бросила в сторону Эмми Альбертовна.

Ассистенты выкатили из ниши в стене механизм на высокой ножке, императрица подошла к этому приспособлению, оно было по высоте на уровне шеи Альбертовны, механизм жадно уцепился в кольцо вокруг шеи второй головы, защелкали открывающиеся щеколды стягивающего кольца и мешок свалился со второй головы.

Из мешка появилась голова Хорки, второй жены Двухголового РУ. Мешок, чуть слышно лязгнув, упал на пол.

— Уф, чудится мне Альбертовна опять ты график нарушаешь щас сколько по лунному время исчислению, сколько? Вот скажи?

— Дорогушенька, я-то тебя заждался — театральным слащавым голосом запел светский паяц Кирюкица, сопровождавшие его прапорщики остановились поодаль ни рискуя подходить близко к Стальным голубкам России, с их-то рылами казенными лучше ближе и не подходить. Девочки из Стальных Голубок России и терпеть бы не стали общества гидрантов.

— Володенька соловушка ты моя кривая, дружок ты мой подлый, ты зачем сюда приперся клоунская твоя морда? — Альбертовна была демонстративно вежлива и холодна как лед она с нескрываемым презрением смотрела на вельможного шута.

— Тебя просил, что ли кто здесь туссить, да еще и с этими уродцами в компании, не боишься ты выговор получить от главного?

— Давайте без угроз мадам Альбертовна, я наблюдатель мало ли что тут могут натворить эти ваши врачи и потом зачем так много целая тысяча, хватило бы 300–400 хирургов на пересадку глаз, вы же целую тысячу нагнали, я без охраны даже заходить сюда боялся. Тут же тысяча крепких парней со скальпелями. Да еще и из независимого царства. Считай чужие.

— Для кого и чужие, да только не для меня, во мне с рожденья кровь ученых, ты зря сюда пришел пархатый слизень, даю тебе 5 минут и можешь разворачивать оглобли и домой валить дружок.

— А меня и просить не надо, меня вон Хорка пригласила на операцию на вашу, я и уйти могу, что мне здеся делать. Фи.

— Кирюкица ты и есть Кирюкица — забормотала Хорка, расстроившись, что придворный шут, испугавшись Голубок и Альбертовны, так бесстыдно предал её.

Врачи, наконец, находились и замерли — это был знак, основной свет в помещении медленно затухал, оставался только один яркий луч, направленный в центр аудитории.

Лицо Кирюкицы побагровело. Он идентифицировал какой-то прибор на сцене и глаза его забегали, он о чем-то догадался. «Что это? Аппарат искусственного переливания крови? Зачем он тут? Вы, что ли сердце трансплантировать будете? Ведь собирались вроде глаза у девочки ампутировать? Зачем тут это? Зачем?!» — придворный паяц не на шутку распалился, его истеричный голос, выдавал страх. Двое гоблинов из гидроинтендатуры за его спиной вместо того чтобы выйти из тени шутовской спины попятились вглубь, они трусливо отступали предчувствуя беду на свои уродливые головы.

Девушки из Стальных голубок ощетинились в сторону Кирюкицы и двух поникших прапорщиков остриями оружий. Хорка заверещала противным писклявым голосом «Засада! Предали! Предатели!!!!». Группа защитниц оперативно перестроилась, как только голос второй головы Альбертовны застрекотал на всю аудиторию. Затеялась какая-то непонятная возня, как возле Альбертовны, так и во всей аудитории, надо было признать, что было предусмотрено все. Хирурги отнюдь не бросились со скальпелями на Кирюкицу с двумя прапорщиками, оказалось, что за спинами уродцев как из-под земли возникли несколько медбратьев со смирительными липкими рубашками, в которые Кирюкицу и жемчужного прапорщика с его напарником мастерски упаковали крепкие медбратья. Рубашки были инновационными, они выращены из редчайшей паутины южноафриканских пауков Амнамбезани, паутина этих пауков живая, она не только сковывает всякое движение, но и продолжает опутывать жертву в автономном режиме, через час другой укутанный в такую плащаницу предмет становится натуральным коконом, в котором жестко упакован пленник. Все это скороговоркой поведал мне мой аудио переводчик, стоящий за моей спиной. С Хоркой же пришлось повозиться, сначала Хоркинскую сторону тела Альбертовны скрутили девочки из СГР, а два врача делали массовые инъекции в мышцы тела с правой стороны. Инъекции парализовали нервную систему Хорки вернее ту её часть, которой она могла управлять. Альбертовна боролась со своей худшей половиной, и метод был прост, как все хорошие идеи — классическая новокаиновая блокада. Блокированные раствором новокаина нервные волокна, находящиеся в ведении Хорки теперь были не способны передавать сигналы мышцам и органам, Хоркина сторона обмякла и умолкла.

Тишина в аудитории нарушилась нарастающим музыкальным фрагментом. Музыка становилась громче. Свет в зале пропал, все помещение погрузилось в полумрак, только центр освещался мощным прожектором сверху. Было очень красиво стоять в этом луче искрящегося чистого света. Справа загорелся еще один источник света, а слева для равновесия ему вторил второй. Это были яркие розовые фонари, свет заструился по непонятно откуда взявшимся лестницам, оказалось, что всю аудиторию разделяли две лестницы, теперь залитые розовым светом и видимые, справа и слева по этим лестницам спускались прямиком к сцене два человека. Тысяча врачей, вытянувшись по стойке смирно, аплодировала спускающимся к сцене персонам. Когда оба человека спустились к Альбертовне и Эмми они кратко представились — доктор Демихов, профессор Роберт Уайт.

— Приступим собственно к делу времени у нас не много, как я понимаю не больше суток, а сделать надо колоссальный объём работы — говорил в основном Демихов, Уайт только поддакивал, было видно, что Демихов был главным.

— Это он метко подметил про кровопереливающую машинку и про сердце — вставил Уайт.

— Я тоже офигел, до чего пошел умный шутец в Гидроинтендатуре, уже и в аппаратуре разбираются и операцию по пересадке глаз могут отличить от…

— Трансплантации самой…

От трансплантации самой головы продолжила мысленно Эмми.

— Операция будет проведена как по нотам, четким грудным голосом заговорил аудио переводчик — возглавит проект трансплантации человеческой головы, как ты уже поняла старейший физиолог доктор Владимир Петрович Демихов, а первый ассистент не менее талантливый ученик и последователь гуру трансплантологии профессор Роберт Уайт. В эпохальной по своей дерзости и оригинальности операции так же принимают участие тысяча специалистов различных профилей, это и хирурги, и биологи, и патофизиологи, и иммунологи, и нейрохирурги и трансплантологи разных уровней и специализаций.

Эмми уже не слышала диалога доктора Демихова и профессора Уайта, они вместе с Альбертовной немного удалились вглубь сцены, а саму Эмми осторожно уложили на хирургическое кресло. Она удобно устроилась и с удовольствием слушала ремарки аудио переводчика, ей было интересно узнать, как можно больше о предстоящей операции ведь она часть этого эксперимента и её роль во всем этом действе неумолима, вскоре голова принцессы Альбертовны покинет чуждое ей тело Хорки и станет второй половиной самой Эмилии. Девочка повернула глаза в сторону и увидела, что кресло имеет не один упор для головы, а два и второй упор пока был свободен.

Мельтешение людей в ослепительно белых халатах и масках росло в геометрической прогрессии. Они выстраивались в очередь перед девочкой, каждая группа проводила свои специфические действия, одни мерили давление и крепили разные датчики к телу и голове Эмилии. Другие измеряли плечи и шею девочки, третьи смотрели показатели сложных приборов, четвертые подсоединяли какие-то капельницы и шунты, следующие раскладывали инструментарий, и в который раз тестировали оборудование, которое все появлялось и появлялось вокруг ложа девочки, постепенно заполняя все свободное пространство на сцене. Все процедуры выполнялись с предельной точностью и аккуратностью, была видна идеальная выправка и высочайший уровень специалистов. Подходящие к девочке люди, а это были исключительно мужчины, лиц которых она не могла видеть из-за скрывающих лица медицинских масок, только глаза, и глаза эти были добрыми и заботливыми. Все эти мужские глаза искренне желали ей удачи в предстоящем нелегком испытании — читала по глазам Эмми.

В данный момент идет подготовка донора и реципиента к трансплантации, заявил аудио переводчик. Операция будет проводиться в «живую» — продолжал объяснять неумолимый комментатор. Для участия в процедуре был объявлен конкурс для специалистов, на каждое место претендовали от ста до двухсот человек, многие хотели оказаться в команде Демихова-Уайта, однако большинству кандидатов было отказано. Приоритетными были не только уровень специальных знаний, опыта и приверженности идеям трансплантологии, но и умению работать в команде и ладить с людьми. Хирурги отбирались по строжайшим критериям. Во-первых, все операции, когда-либо проводимые кандидатами, должны быть успешными, без случаев смерти пациента на операционном столе. Перед нами элита подземной трансплантологии, тысяча лучших врачей планеты собрана здесь, чтобы осуществить дерзкую операцию по трансплантации человеческой головы. В этот момент до Эмми долетели несколько фраз с противоположной стороны сцены, оттуда, где на таком же хирургическом кресле готовилась к операции Альбертовна. Рядом с императрицей два главных творца вели деловую беседу:

— Перед тем как мы окончательно отсечем голову, мы соединим сонную и яремную артерии у Вас и у девочки. Таким образом, в отсеченной голове будет поддерживаться кровообращение, но соединение только яремной и сонной артерии для нормального существования головы не достаточно, не будем забывать и о системах лимфообращения — со значением сказал доктор и добавил — На этот случай мы подготовили аппарат искусственного кровообращения.

— Будем надеяться, что он нам не понадобится — нервно сказал Уайт.

— Мы должны быть готовы ко всему — подытожил доктор Демихов.

Эффект, когда голоса Уайта и Демихова стали отчетливо слышны Эмми возник после того как кресло приподняли на метр вверх от его изначально положения. Площадка аудитории была сконструирована, так что при определенном положении голос докладчика становился слышен во всех уголках аудитории. Эмми хоть и была на приличном расстоянии от Альбертовны, слышала все так, будто говорящие находятся рядом.

Многочисленные ассистенты продолжали свои врачебные манипуляции и добрые глаза врачей мельтешили перед её взором, когда один из белых халатов стал крепить к Эмми какой-то провод, как она догадалась дистанционный мини микрофон, она согнула голову чтобы увидеть, как провод будут продевать под рубашкой и хохотнула от того что ей сделали щекотно. И спалилась. Секунду подумав, она сказала голосу за спиной: — Вы, наверное, удивитесь, но я все вижу, мои стальные накладки это фикция они пенопластовые и прозрачные, так что можете не утруждать себя, пересказывая мне очевидное. Я все вижу, хи-хи.

— Я знал, — сказал нежным баритоном суфлер.

— Вас приятно слушать, как аудиокнигу, теперь, когда вы все знаете, мне нет проку притворяться ослепленной стальными накладками, Кирюкица со своими псами в паутинке, Хорка в искусственной коме и мне не страшно, когда рядом наши девочки из Стальных Голубок…

— Кхы, кхы — нарочито громко прокашлялась Татьяна Губанова, она и еще несколько подруг из СГР стояли на часах вокруг Эмми и Альбертовны, персонахранительницы были начеку.

— Я буду с вами до конца операции — сказал голос за её спиной, — все подробности происходящего вы будете получать от меня я ваш операционный комментатор.

— А я останусь в очках — мне в них комфортно.

— Все для вас милейшая Эмилия, я буду комментировать ход трансплантации это моя важная миссия.

— Мне нравятся ваши комменты.

— Спасибо.

Но, как известно, у талантов бывают не только поклонники, но и завистники. Там на поверхности многие не могли простить Демихову, что он не хирург, а биолог. А делает виртуозные хирургические операции и не только на собаках, но и на людях. Что строптив, что не берет в соавторы сильных мира сего, и, наконец, что не партийный — доносились до Эмми обрывки фраз с другой стороны сцены.

— Мы будем поэтапно воплощать задуманное, после каждого действия ваши операционные кресла по запрограммированному алгоритму будут приближаться друг другу. Пока, наконец, не окажутся в непосредственной близости друг от друга. И вот тогда и состоится перенос головы от донора реципиенту…

Первый этап. Под морфинно-барбамиловым наркозом делаем косой разрез на правой стороне шеи реципиента от средней линии между двумя первыми позвонками и до яремной вены у переднего края правой лопатки. Сонную артерию и яремную вену отпрепарируем от окружающих тканей на максимальном протяжении.

Через поперечные отростки правого и левого шейных позвонков с помощью особого троакара проводим две толстые перлоновые нити для последующей фиксации головы, третью толстую перлоновую нить проводим через глубокие слои мышц над 7 шейным позвонком.

Второй этап. У донора делаем поперечное круговое рассечение… Грудную аорту отпрепарируем от окружающих тканей до уровня диафрагмы. В этот момент максимально приближаем тела донора и реципиента…

Сквозь вату обезболивающих доносились до Эмми разговоры хирургов, мельтешение персонала вокруг её ложа увеличивалось и увеличивалось. Вот она уже перестает различать глаза и линия глаз подходящих и уходящих от неё специалистов смазывается, превращаясь в темную полосу. Время увеличивает ход, и реальность подгоняемая сконцентрированным временем набирает огромную скорость. Кресла неумолимо приближаются друг к другу. Все ближе и ближе пока расстояния между ними не исчезает. Эмми погружается в транс, наркоз окончательно лишил её возможности двигаться. Сжимающееся пружиной время загустело и от того номинальные сутки необходимые для проведение столь сложной трансплантации спрессовались буквально в какие-то жалкие 7 часов. Описание операции, озвучиваемое медицинским комментатором так же убыстрилось, и текст стал невероятно смешным по звучанию. Эмми хотелось засмеяться, но, увы, она оставалась совершенно окаменевшей от обезболивающих и смех её звучал исключительно внутри её сознания.

Очень важно правильно расположить пересаженную голову по отношению к голове реципиента — это смешно, жаль смеяться невозможно.

Опять этот прищепочный шум. Эмми открыла глаза, веки были свинцовыми.

— Как вы себя чувствуете? — вопрос задавал доктор Демихов, лицо его было покрыто испариной глаза красные и уставшие, выражение лица доброжелательное.

— Нормально. А что это за прищепки щелкают?

— Добрались они уже сюда, вернее кто они он добрался сюда Сдвиг.

— Сдвиг?! А Альбертовна как?

— Она рядом — профессор Уайт хихикнул.

Эмми повернула голову и увидела что теперь на её плечах помимо её собственной головы родная голова госпожи Альбертовной.

— Пока она спит, запомни девочка, на окончательное приживление понадобится дней девять — Уайту приходилось переходить на крик, прищепочная какофония становилась громче.

Эмми видела, как по стенам стекали какие-то темные бугры, как крупные капли крови, отрываясь, бугры падали вниз, их были тысячи. Клокочущие прищепочным саундом бугры, упавшие на пол делились на более мелкие и каждый мелкий кусок темной материи превращался в омерзительного вида кошечку, встряхнувши шерсть словно после купания кошечки издавая неприятный прищепочный звук, приближались к персоналу. И совсем не хотелось, что бы эти мерзкие антикошки достали нас.

— Мы должны уходить — стараясь перекричать гору надвигающихся озлобленных кошечек вещал Демихов, передай Альбертовне что Хорка в порядке мы доставим её и пасынков по адресу, сейчас будет отделяться платформа, мы не можем более здесь оставаться.

— Доктор пора двигать — потянул за рукав Демихова Уайт — да погоди ты, вы все запомнили Эмми?

— Да спасибо вам, мы никогда вас не забудем, вот только не понятно, почему именно кошки?

— Это заместительный образ местного Сдвига, валим Вов!

— Ну, салют — последнее, что слышала Эмми от Демихова.

После этих слов доктор распахнул белоснежный халат… И медицинский балахон упал пустой тряпкой на пол. Из халата вырвался ярко алый крупный голубь. Рядом профессор Уайт таким же образом преобразовался в крупную городскую птицу красного цвета. Девушки солдаты стоя по стойке смирно салютовали двум поднимающимся под купол красивым благородным птицам. Защелкали кнопки халатов по всей аудитории и сотни голубей взлетели под купол. Там в высоте голуби сделали пару прощальных кругов и камнями западали вниз, вернее куда-то туда с этого положения Эмилия не могла видеть всю мизансцену падения птиц. Тут Эмми обратила внимание, что площадка, на которой стояло хирургическое кресло, двигалась вверх, поднимаясь все выше и выше, пядь сцены вместе с девочками из Стальных Голубок России возносилась вертикально ввысь. Далее изображение задрожало и разрушилось.

Она проснулась от рыданий. Эмми открыла глаза и увидела лицо Альбертовны рядом, отныне их связывает не только родственность натур и искренняя девичья дружба. Теперь они одно целое!

— Блин все получилось, мы выскользнули из Бездонки, но девочки…

Эмми смотрела на традиционный лесной ландшафт поверхности, на солнце, всей грудью вдыхая колыхающийся от ветра наземный воздух, насыщенный запахами трав и деревьев и еще бог весь чем. О май гад, как же она скучала по поверхности Земли. Рядом с хирургическим креслом, стояли какие-то одновременно знакомые и не знакомые фигуры, они были похожи на спортивных девочек из СГР, вроде они, а вроде и не они.

— С нас-то как с гуся вода, а вот девочки от такого прыжка из недр постарели — Альбертовна говорила правду. Вокруг кресла стояли, едва держа вооружение 12 пожилых женщин военных.

— Уааааа — закричала ставшая седой старушкой Татьяна Губанова и подразделение мгновенно выстроилось в походную фигуру, — мы еще повоюем бабы, да?!

— Уа, уа, уа — трехкратным воем вторили сослуживицы, банда кричащих воинственных старушек лет под 60 лихо подняли к небу огнестрельные механизмы и залпом орудий распугали тропических лесных птиц.

Эмми и Альбертовна захлопали в ладоши и заулюлюкали сливаясь с громом выстрелов в небо.

Продолжение следует.