Александра Яковлевна Бруштейн! Я много слышал об этой чудесной старушке, любимом детском драматурге и прозаике, видел ее пьесы, читал повести, а познакомиться, к сожалению, привелось, только когда ей шел уже 79-й год, в 1963 году, в конце зимы и начале весны, в доме творчества Переделкино.
Как войти в старое здание, справа — коридор, и моя комната оказалась в глубине, а ее — у самого выхода в вестибюль.
Я зашел, представился — она прихварывала, — и с той минуты уж не проходило дня, чтобы не заглянул к ней побалакать, а вернее, послушать ее, ибо она говорила умно, ярко, характеристики людям и обстоятельствам давала верные, сочные, справедливые, хотя подчас резкие, даже грубоватые. А впрочем, она и себя не жалела. И ни малейшего следа старческого многословия.
Человек она была не только талантливый, но и остроумный. И добрый. С родственниками у нее сложились непростые отношения. Незадачливый сын, уже весьма зрелого возраста, попросту существовал на средства матери — что-то у него не ладилось с работой, и Александра Яковлевна безропотно содержала сына. Дочь — Надеждина, руководительница известного танцевального ансамбля «Березка», наоборот, очень преуспевала, демонстрируя за рубежом со своими девицами в кокошниках и сарафанах истинно русское искусство. Это она придумала им знаменитый «плывущий» шаг, да, впрочем, и создала ансамбль, этакую «Россию на экспорт». А потому заметно скрывала свое родство с матерью-еврейкой. За все месяцы, что я жил в Переделкино, она навестила заболевшую мать всего раз, да и то мимолетно, на ходу и
так, чтобы никто не заметил. (Когда мать спустя четыре года умерла, Надеждина была на панихиде, но сидела не у гроба, а в отдалении, под черной вуалью и в темных очках, — вероятно, из тех же соображений. Помнится, так и не подошла к гробу проститься.)
А добрейшая Александра Яковлевна никогда на своих детей не жаловалась, хотя была очень приметлива и людские побуждения оценивала точно.
Некоторые ее фразочки, которые она роняла во время наших бесед, я, к счастью, запомнил. Но, к сожалению, мало.
Вот, например, как она однажды высказалась о себе, когда была собой недовольна:
Если бы у меня было на копейку ума, я бы не выступила. Так я выступила!
И еще:
— Хотите видеть идиотку? Так посмотрите на меня.
Или о Погодине:
Он был талантлив и настолько умен, чтобы понять: прожил как дурак. И потому пил. Он понял, что никому не нужно, чтобы он отображал действительность. Нужно, чтобы он выдумал действительность. И он выдумал Гая. Это — капитан Немо. Таких не было.
Про одного писателя:
У него зеленое лицо. Сразу видно — завистник. У завистников зеленые лица.
Еще о себе:
— Я упала в люк. Так мне еще повезло. Инфаркта не было. Инсульта не было. Я сломала руку — кровоизлияние. В общем, даже в вашем возрасте я вам этого не пожелаю.
И еще:
Не обращайте внимания. Это я, когда стесняюсь, говорю басом.
А вот знакомому приезжему писателю, который после глазной операции боялся писать, чтобы не ослепнуть:
Не пишет жене! Мало ей беспокойств?! Свинья ты! Сейчас же напиши и принеси мне с адресом.
И еще:
Я была в школе. Рассказывала детям о горестях и радостях. Слушали необыкновенно хорошо. А потом завуч начала назидать — то и это. И у детей, как у совят — пленка на глазах. Потухли, как окна в домах.
— Я смотрела как-то пьесу, тогда писали такие, про — я знаю? — шпиндель. Но мне неинтересно про шпиндель. А он (молодой автор) говорит: — Это для рабочих. — А зачем им, — я говорю, — про шпиндель? Они до пьесы имели шпиндель и после пьесы. И еще вы им про шпиндель. Это не может им быть интересно. — А что им интересно? — спрашивает он. — То же, что вам. Как перемигиваться с девушками.
Про какое-то событие в своей жизни она сказала так:
Это было девятьсот или тысячу лет назад. В 22-м году.
Девятого октября 1964 года в ЦДЛ отмечалось ее восьмидесятилетие. Выступали многие. Председательствовал драматург Исидор Шток.
Образцов рассказал, что его сын, будучи маленьким, как-то спросил, что хорошо, а что плохо. Образцов ответил: выбери человека, который тебе нравится. И если ты, сделав что-то, захочешь ему об этом рассказать — это хорошо. Не захочешь — плохо. Так вот, — заключил Образцов, — вы такой человек для меня.
Розов сказал, что каждый человек носит в себе частички тех людей, которые для него много значили, — друзей, учителей, близких. И вот в нем — знает ли она об этом или нет? — ее частичка. Она — персонаж, о ней надо пьесу писать. Единственный недостаток — слишком положительная.
Утесов отметил, что за последнее время он стал часто выступать в новом для него жанре: юбилейном. Но
на этот раз с удовольствием и почтет за честь. Что Александра Яковлевна всем хороша, кроме одного, причем это крупный пробел. Она не одесситка. Но — ей поверят, другим нет: талантливые люди могут родиться и не в Одессе. Затем добавил, что рад был бы произнести речь на коленях, если бы был уверен, что сможет сам подняться.
Рина Зеленая детским голоском пролепетала, что написала бы поздравление бабушке Саше, но боится, что сделает много ошибок. Вот скоро будут новые правила, и тогда все будут писать неграмотно, вот тогда...
А какая-то молодая женщина, прорвавшись к трибуне, сказала, что обещала своему пятому классу, где побывала А.Я., передать поздравление лично. И вот она... Но от волнения уже ничего не могла добавить.
Наконец председательствующий Шток заявил, что все это тянется уже три часа, с семи вечера до десяти, дескать, все уже сказано и пора кончать, дабы не утомлять Александру Яковлевну.
Но тут поднялась юбилярша и заявила, что хочет сказать несколько слов. И то, что она произнесла, было одновременно весело и грустно, смешно и трогательно.
Вот ее слова:
«Хотя наш председатель прав и действительно, вроде бы, все сказано, но я все же набралась нахальства и хочу кое-что добавить.
Однако прежде всего должна заметить, что когда я слышала, как тут хвалили одну старушку, то мне это было приятно слышать. Но где это вы видели такую редкую старушку? Должна сказать, что мне за мои 80 лет ни одной еще такой не попадалось. Однако вас много и раз вы так говорите, то значит, вы оказались счастливее меня. Но потом, пока я слушала, до меня стало доходить, что все это говорится про меня, и мне стало грустно. Потому что тогда жалко, что мне уже 80 лет.
Вы знаете, Лев Толстой говорил: музыка потому прекрасна и нужна, что она рождает в человеке силы совершить то, что он не может. Например, раздается марш, и человек смело идет в бой. Ваши слова это музыка для меня, и она рождает во мне стремление сделать то, что, может быть, мне и не по силам.
Я хочу дать вам торжественное обещание. Вообще-то его дают пионеры и в 80 лет это может показаться смешным. Но, как хорошо сказал один французский писатель: квартира стареет, а жилец — нет.
И вот мое обещание. Я обещаю вам так работать во все дни, которые еще мне остались, чтобы вам не хотелось взять свои слова обратно».
...Это было девятого октября. Спустя несколько дней я позвонил ей, сказал, что хочу зайти, навестить: «Какое время вам удобно?» Александра Яковлевна ответила: «Неудобного времени нет. Есть неудобные люди. Но для вас — все время удобно. (Прошу простить, но она именно так мне сказала, и я горжусь этим.) Заходите. Вот будет красота!»
В январе 1968 года мы опять с ней оказались соседями в Переделкино. Ей уже было 84 года, она стало плохо слышать, но сохранила ясную голову, и ее замечания и фразочки продолжали звучать справедливо и точно. Вот некоторые из них:
— Драматургу надо писать и прозу. Можно для начала взять свою пьесу и расписать. Людям очень нужна умная книга, а в пьесу все не вместишь. Пьеса штука хрупкая и грубая.
Про одного очень известного драматурга:
— А. плохо пишет. Путано. Это не сложность. Путь пьяного человека не сложен, а путан — нет дороги.
— Детей сейчас уродуют. Их воспитывают так, что они никому ничего не должны, а им — все. И много.
Про сына очень известного писателя К.П.:
— Очень плохой мальчик пятнадцати лет. Не понимает главного. Что замечательный человек — его отец, а не он.
И еще:
— Ребенка надо научить жалеть. В жизни часто ничего нельзя сделать, только пожалеть. Но это уже спасет человеку жизнь. Иначе — погибнет человек без жалости.
— Нельзя вдалбливать. Раньше дети ненавидели Пушкина. Теперь — Горького. Никто не читает. А театры ненавидят Станиславского. Вдалбливают.
Человек не должен быть больше своего дела или меньше. Если меньше — пыжится и делает говно. Если больше — тоже плохо.
...В последние годы у А. Я. был аппаратик для глухих. И когда ей люди или обстановка становились неинтересны — отключала. Берегла дефицитные батарейки. Рассказывают то ли про нее, то ли про Мариетту Шагинян, что она как-то сидела на одном собрании в ЦДЛ у самой трибуны и слушала выступающих. А когда на трибуну поднялся поэт Д., то махнула рукой и выключила аппаратик. Заметившие засмеялись, а оратор смешался. Но, тем не менее, выступил. Впрочем, это скорее похоже на Шагинян. Бруштейн выключила бы, но не напоказ.
...А в сентябре того же 1968 года Александра Яковлевна умерла. И до последних своих дней выполняла данное ею торжественное обещание. Она была права: нам действительно повезло: мы встретили в своей жизни редкую старушку. Впрочем, старушку ли? Ведь у таких людей есть только одна дата — день рождения.