Судьбы

Совсем немного времени прошло после смерти Доры. Ее образ, память о ее столь кратком, но ярком пребывании в складе и о ее смерти были живы в сердцах капитанов. Многие, входя в склад, все еще ищут глазами Дору на ее любимом месте рядом с Профессором и Длинным. Ее появление было необыкновенным чудом, фантастическим счастьем: неожиданно они обрели мать и сестру, одно присутствие которой согревало душу. Вот почему они надеются найти Дору, хотя собственными глазами видели как Божий Любимчик отвез ее на своем паруснике в пучину моря. Только Педро Пуля не ищет ее в складе. На небе, среди тысяч звезд, он ищет ту, единственную, с длинными золотистыми волосами.

Однажды, войдя в склад, Профессор не зажег, как обычно, свечу, не раскрыл книгу, не стал рассказывать истории. Для него прежняя жизнь кончилась в тот день, когда Дору унесла смерть. Когда она появилась в складе, все вокруг приобрело для Профессора новый смысл. Склад стал как бы рамой для сменяющих друг друга картин, в центре которых всегда была Дора. На одной она зашивает Коту рубашку, светлые волосы скользят по его плечу. На другой — укладывает спать братишку, поет ему колыбельную. На третьей она возвращается в склад после приключений на улицах Баии: волосы развеваются, она смеется. На четвертой — глаза, полные любви, горящее в лихорадке лицо, руки, зовущие любимого для первого и последнего обладания.

Теперь Профессор смотрит на склад, как на раму без холста — бесполезную, никому не нужную деревяшку. Он перестал что-либо значить, или наоборот, приобрел слишком страшное значение. Профессор очень изменился за эти несколько месяцев после смерти Доры. Стал молчаливым, суровым, разыскал того человека, который как-то раз на улице Чили разговаривал с ним и подарил мундштук.

В тот вечер Профессор не зажег свечу, не открыл книгу. И даже когда к нему подошел Жоан Длинный, Профессор не поднял головы, молча собирая свои вещи. В основном книги. Жоан Длинный ничего у него не спросил, он все понял без слов, хотя все говорили, что нет на свете негра глупее. Но, когда вернулся Педро Пуля и сел рядом, угостив их сигаретой, Профессор наконец заговорил:

— Я ухожу, Пуля…

— Куда, брат?

Профессор окинул взглядом барак, мальчишек, которые смеялись и бродили, как тени, не обращая внимание на снующих между ними крыс.

— Что нас ждет в этой жизни? Только побои в полиции да тюрьма. Сколько раз я слышал о том, что наша жизнь когда-нибудь изменится. От падре Жозе Педро, от Жоана де Адама, да и от тебя тоже… А я решил сам изменить свою судьбу.

Профессор прочел в глазах Педро немой вопрос.

— Я буду учиться у одного художника в Рио. Доктор Дантас, ну тот, с мундштуком, помнишь? — написал ему, послал мои рисунки. Тот велел приезжать. Когда-нибудь я покажу нашу жизнь. Нарисую портрет всех наших. Ты как-то говорил, помнишь? Так вот, я сделаю это…

Голос Педро звучал ободряюще:

— Наша жизнь изменится и с твоей помощью тоже.

— Как это? — удивился Жоан Длинный.

Профессор тоже не понял. Педро Пуля чувствует это, но словами объяснить не может. Просто он верит в Профессора, в его будущие картины. Верит, что он через всю жизнь пронесет в своем сердце ненависть к несправедливости и любовь к свободе, которыми был отмечен в детстве. Годы, проведенные среди капитанов песка, не могут пройти бесследно, даже для того, кто потом станет художником, а не вором, убийцей или бродягой.

Педро Пуля не мог всего этого объяснить. Он сказал только:

— Мы никогда не забудем тебя, брат… Ты столько рассказывал нам, был самым смышленым. Самым умным.

Профессор опустил голову. Жоан Длинный встал. Его голос — как прощальный крик:

— Ребята! Ребята!

Все пришли, окружили их. Жоан Длинный протянул к капитанам руки:

— Ребята, Профессор уходит. Он будет художником в Рио-де-Жанейро. Ребята, ура Профессору!

У Профессора сжалось сердце. Он окинул взглядом склад. Теперь он не казался ему пустой рамой: перед его глазами мелькало множество картин. Словно кадры киноленты. Жизнь, полная мужества и борьбы. И нищеты тоже. Профессору вдруг ужасно захотелось остаться. Но какой в этом смысл? Он принесет больше пользы, если станет художником и всему миру расскажет об их жизни.

Капитаны жмут ему руку, обнимают. Сухостой печален, словно погиб кто-нибудь из банды Лампиана.

Вечером человек с мундштуком, известный поэт, вручил Профессору письмо и деньги:

— Он встретит тебя в порту. Я дал телеграмму. Надеюсь, ты не обманешь ожиданий, которые я возлагаю на твой талант.

Никого из пассажиров третьего класса не провожало столько народу. Сухостой подарил ему кинжал. Педро Пуля изо всех сил старался казаться веселым, смеялся, шутил. Но Жоан Длинный не скрывал грусти, владеющей его сердцем.

И долго еще видел Профессор кепку Пули, которой тот махал ему с причала. Среди всех этих незнакомых людей: офицеров в форме, коммерсантов и чопорных барышень — Профессор чувствовал себя одиноким и потерянным, словно все его мужество осталось с капитанами песка. Но душа его, как клеймом, была отмечена любовью к свободе. Той любовью, что заставит его покинуть старого художника, научившего его академической живописи, чтобы рисовать на свой страх и риск картины, которые, прежде чем восхитить, повергнут в ужас всю страну.

Прошла зима, прошло лето, наступила следующая зима, зима с длинными холодными дождями и пронизывающими ветрами. Теперь Фитиль продает газеты, чистит на улице обувь, подносит багаж пассажирам. Так ему удается заработать на жизнь и отказаться от воровства. Педро Пуля разрешил ему остаться в складе, хотя он вел теперь совсем другую жизнь. Педро Пуля не понимает, что творится у Фитиля в душе. Педро знает, что он хочет стать священником, хочет убежать от этой жизни. Но он считает, что такой поступок ничего не решит, ничего не исправит в жизни капитанов. Падре Жозе Педро делает все, что в его силах, чтобы изменить их жизнь. Но он один такой, никто его не поддерживает. Нет, это не выход. Только все вместе, как говорит Жоан де Адам.

Но Бог звал Фитиля. По ночам в складе он слышал Его голос. Он звучал в душе мальчика. Он был мощным, как голос моря, как голос ветра, вздымающего вокруг склада песчаные вихри. Фитиль слышал этот зов не ушами — он слышал его своим сердцем. Этот голос звал его, одновременно суля счастье и внушая ужас. Этот голос требовал отречься от всего земного ради счастья служить Ему. Фитиля звал Господь. И зов Бога в душе Фитиля был такой же властный, как голос ветра, как могучий голос моря. Фитиль хотел целиком посвятить себя Богу, жить только для Него в уединении и покаянии, жить так, чтобы очиститься от грехов и быть достойным созерцать Господа. Бог зовет его, и Фитиль думает о своем спасении. Он хочет удалиться от мира, чтобы не участвовать больше в ежедневном празднике жизни. Он откажется от всего мирского, чтобы сохранить свою душу в чистоте и иметь право лицезреть Бога. Потому что для тех, кто не сохранил свою душу, лик Господа ужасен, как бушующее море. Но для тех, у кого глаза и сердце чисты от всякого греха, лик Господа ласков и кроток, как морская волна солнечным безветренным утром.

Фитиль был отмечен Богом. Но он отмечен и жизнью беспризорного мальчишки тоже. И он отрекается от своей свободы, от участия в празднике жизни, от принадлежности к капитанам песка ради того, чтобы слышать зов Бога. Он будет молиться за капитанов песка в своей келье затворника, но он должен следовать этому зову, потому что сильнее его нет ничего на свете. Когда дождливыми зимними ночами Фитиль слышит этот голос, все вокруг преображается, словно в склад пришла весна.

Падре Жозе Педро снова вызвали в архиепископство. На этот раз каноник был вместе с главою ордена капуцинов. Падре трепетал, думая, что его опять будут упрекать во всех грехах. Он много раз нарушал закон, чтобы помочь капитанам песка. Но больше каноника, больше наказания падре боится, что все было напрасно, потому что ему так и не удалось улучшить жизнь этих мальчишек. Лишь изредка, в минуты тяжелых испытаний он приносил немного утешения их маленьким сердцам. И еще был Фитиль… Это была его победа. Если он и не достиг своей цели, не сделал всего, что хотел, для улучшения их жизни, то, по крайней мере, не потерпел полный крах. Иногда ему удавалось заменить им семью, стать отцом и матерью, которых у них никогда не было. Теперь вожаки капитанов уже взрослые парни, почти мужчины. Ушел Профессор, да и остальные недолго останутся в складе. И хотя они были ворами, вели жизнь полную греха, иногда падре удавалось скрасить убожество их существования каплей утешения и тепла. И пониманием.

Но на этот раз каноник не упрекал его. Он объявил, что архиепископ решил дать ему приход. В заключение каноник сказал:

— Вы доставили нам массу хлопот, падре, своими порочными идеями о воспитании. Надеюсь, что доброта сеньора архиепископа, дающего вам приход, заставит вас больше думать о своем долге и отказаться от всяких там советских нововведений.

В этом приходе никогда не было священника, потому что архиепископу никогда не удавалось найти падре, который решился бы поехать в самое бандитское гнездо, в крошечную деревушку, затерянную где-то в глубине Бразильского плоскогорья. Но падре Жозе Педро обрадовало название этого местечка. Он отправится в самую гущу кангасейро. А кангасейро — это ведь большие дети. Падре хотел что-то сказать, поблагодарить, но глава ордена капуцинов жестом остановил его.

— Синьор каноник говорил мне, что среди этих детей есть один, который хочет служить Богу.

— Как раз об этом-то я и хотел сказать, — ответил Жозе Педро. — Никогда не видел столь ярко выраженного призвания.

Капуцин улыбнулся:

— Дело в том, что нашему ордену нужен брат. Конечно, это не совсем то же самое, что и падре, но довольно близко. И если его призвание истинно, орден может послать его учиться, чтобы потом он мог принять сан.

— Он будет безумно рад.

— Вы ручаетесь за него?

Фитиль станет монахом. И, может, когда-нибудь примет сан. Падре возблагодарил за это Бога.

Они проводили падре на станцию. Гудок паровоза — как плач. Здесь собрались многие капитаны. Падре Жозе Педро смотрит на них с любовью.

Педро Пуля сказал:

— Вы хорошо относились к нам, падре. Вы добрый человек. Мы вас не забудем…

Когда появился Фитиль, одетый в монашескую сутану, подпоясанный длинной веревкой, они его не узнали. Падре Жозе Педро спросил:

— Вы знакомы с братом Франсиско из монастыря Святого Семейства?

Капитаны чувствуют какую-то неловкость, но Фитиль улыбается. В монашеской рясе он кажется еще выше и тоньше и выглядит настоящим аскетом.

— Он будет молиться за вас, — говорит падре Жозе Педро.

Падре прощается, поднимается в вагон. Гудок паровоза — плач расстающихся навсегда. Из окна падре видит, как мальчики машут руками и кепками, старыми шляпами, какими-то тряпками, которые служат им платками. Старуха-соседка, сгорающая от желания начать разговор, пугается, видя, что падре плачет.

Сачок теперь редко заглядывает в склад. Он играет на гитаре и сочиняет самбы. Он вырос, и еще одним бродягой стало больше на улицах Баии. Нет ничего лучше такой жизни. Сачок проводит целые дни в беседах с хорошими людьми в порту или на рынке, а вечером идет на макумбу или на праздник куда-нибудь на холм или Соломенный городок. Играет там на гитаре, ест и пьет все самое лучшее, сводит с ума красивых мулаток, очаровывая их своим голосом и своей музыкой. Он устраивает потасовки на праздниках и, когда его преследует полиция, прячется на складе у капитанов песка.

Тогда он играет для них, смеется вместе с ними, словно он все еще один из капитанов. Но с каждым годом Сачок все больше отдалятся от них. Когда ему исполнится девятнадцать, он уже не вернется. Станет законченным бродягой, одним из тех мулатов, которые любят свой город больше всего на свете и ведут прекрасную жизнь на его улицах. Еще один враг богатства и честного труда, любитель музыки, веселья и молоденьких мулаток. Босяк. Забияка. Мастер капоэйры, ловко орудующий ножом. А по необходимости и вор. Но с добрым сердцем, как поется в одном ABC , которое сочинил Сачок о другом байянском бродяге. Он обещает каброшам исправиться и устроиться на работу, но остается вечным бродягой. Одним из городских «героев», которого будущие капитаны песка будут любить и боготворить, как сам Сачок любил и боготворил Божьего Любимчика.

Однажды, много времени спустя, Педро Пуля и Хромой бродили по городу. Они зашли в храм Милосердной Божьей Матери полюбоваться золотыми украшениями и заодно, если удастся, стащить сумочку у какой-нибудь погруженной в молитву сеньоры. Но в этот час в церкви никого не было, кроме монаха-капуцина, окруженного группой бедно одетых детей. Тот обучал их катехизису.

— Это же Фитиль, — удивился Хромой.

Педро взглянул повнимательнее. Пожал плечами:

— Ну и что?

Хромой кивнул на столпившихся вокруг Фитиля мальчишек:

— Какой в этом прок? Любовь ничего не изменит, — и добавил, — только ненависть.

Фитиль их не видел. С необыкновенной теплотой и терпением обучал он непоседливых мальчишек закону Божьему.

Оба капитана вышли, качая головой. Пуля положил руку на плечо Хромому:

— Не ненависть и не любовь. Только борьба.

Ласковый голос Фитиля звенит в церкви. Исполненный ненавистью голос Хромого звучит рядом. Но Педро Пуля не слышит ни того, ни другого. Он слышит голос докера Жоана де Адама, голос своего отца, погибшего в борьбе.

 

Песнь любви старой девы

Кот сказал, что у этой старой девы куча денег. Она была лет примерно сорока пяти, уродливая и истеричная. Ходили слухи, что в доме есть комната, битком набитая золотом, брильянтами и прочими драгоценностями, накопленными многими поколениями очень богатой семьи, единственной наследницей которой она являлась. Педро Пуля решил, что дельце выгодное:

— Сможешь туда пробраться? — спросил он Хромого.

— Спрашиваешь…

— А потом наведаемся мы.

В складе раздался смех.

— Завтра утром и пойду, — заверил Хромой.

Старая дева сама открыла дверь. В доме была только одна служанка — древняя негритянка, которая считалась чем-то вроде части наследства, потому что жила в доме уже лет пятьдесят. Старая дева держалась с достоинством:

— Что тебе нужно?

— Я бедный сирота и калека, — он показал ей больную ногу. — Я не хочу воровать или просить милостыню. У вас найдется для меня работа, сеньора? Я могу ходить за покупками.

Старая дева не отрывала от него глаз. Мальчик… Но не доброта говорила в ней. Это был голос плоти, последний ее всплеск. Очень скоро ее женское естество умолкнет навсегда, тогда, как говорят врачи, прекратятся и истерические припадки. Очень давно, когда она была совсем молоденькой девушкой, у них в доме тоже был мальчик, который ходил за покупками. Как было хорошо… Но брат обо всем узнал и выгнал мальчишку. Брат давно умер, и вот другой мальчик стоит у ворот ее дома…

— Ладно.

Она велела ему вымыться как следует. После обеда дала денег на покупки и еще на одежду для него самого. Хромому удалось прикарманить из этих денег тысячу двести рейсов.

— Здесь я подзаработаю деньжат, — подумал он.

На кухне негритянка путано рассказывала ему какие-то странные истории. Хромой делал вид, что слушает с интересом, чтобы завоевать ее доверие. Но когда он спросил, есть ли в доме золото, служанка не ответила. Хромой не стал настаивать. Он знал, что в таких делах торопиться нельзя. В комнате старая дева вышивала крестом скатерть и с интересом поглядывала через дверь на Хромого. Она была некрасива, но фигура, несмотря на возраст, сохранила определенную привлекательность. Она позвала Хромого посмотреть на свою работу, а когда он подошел, наклонилась так, что стал виден ее бюст. Но Хромой не подумал, что она сделала это с умыслом.

— Вы очень искусны, сеньора, — похвалил он ее работу.

Он кажется воспитанным мальчиком. Пожалуй, красивым его не назовешь, да и хромает к тому же, но старой деве нравится. Конечно, лучше бы он был чуть помоложе. Но и так… Она снова наклонилась, демонстрируя Хромому грудь. Он отвел взгляд, не догадываясь, что это делалось специально. Когда он снова похвалил ее вышивку, она погладила его по щеке и сказала томным голосом:

— Спасибо, сынок.

Старая негритянка положила для Хромого матрац в столовой. Застелила простыней, дала подушку. Хозяйка ушла поболтать к соседке и вернулась, когда Хромой уже лег. Он слышал, как она прощалась с кем-то:

— Извините, что вам пришлось провожать до дому старую деву.

— Дона Жоана, о чем вы говорите…

Она вошла, заперла входную дверь, вынула ключ. Негритянка уже ушла в свою комнату рядом с кухней. Старая дева подошла к дверям столовой, посмотрела на Хромого, который притворился спящим. Вздохнула и прошла в свою спальню.

Скоро во всем доме потух свет. Хотя Хромой не привык так рано ложиться, он вскоре заснул. Поэтому он не знал, когда пришла старая дева. Вдруг он почувствовал, что кто-то гладит его по голове. Сначала он подумал, что ему снится сон. Рука скользнула по его груди, животу, еще ниже и замерла. Хромой окончательно проснулся, но боялся открыть глаза. Она гладила его, потом подняла подол ночной рубашки, притянула его руку к своему телу. Хромой прижался к ней, хотел что-то сказать, но она зажала ему рот рукой, мотнула головой в сторону кухни:

— Услышать может.

Потом еще тише:

— Ведь ты будешь нежным со мной, правда?

Она всем телом прижалась к нему, стянула с него штаны. Потом они накрылись простыней. Но когда Хромой захотел всего, она сказала:

— Нет. Только не это.

Такая незавершенность приводила Хромого в ярость. Старая дева тихонько стонала от наслаждения, прижимая его к своей необъятной груди.

Хромой каждое утро встает невыспавшимся и разбитым. Эти ночи — как сражения. Никогда он не получает настоящего удовольствия. Старой деве нужен лишь суррогат любви. Она боится настоящей близости, боится скандала, боится, что будет ребенок. Ее сжигает любовная жажда, поэтому она рада даже этим крохам. Но Хромой хочет заниматься любовью по-настоящему, подмена раздражает его. И в это же время его тянет к телу старой девы, к ее полу-ласкам, к ночным забавам. Только это и удерживает Хромого в доме Жоаны. Если, просыпаясь, он испытывает к ней ненависть, бессильную ярость, желание задушить ее за все унижения, если находит старой и некрасивой, то вечером он дрожит от нетерпения, представляя ласки старой девы, руки, ласкающие его, грудь, где покоится его голова, ее мощные бедра. Он изобретал всевозможные планы, как овладеть ею, но старая дева расстраивала их, отталкивая его в последний момент, и ругала шепотом. Хромым овладевает глухая злоба. Но ее рука снова тянется к его телу, и он не может противиться желанию. И снова начинается это бесконечное сражение, из которого он выходит измотанным и опустошенным.

Днем он отвечает Жоане сквозь зубы, грубит, старая дева плачет. Он в глаза называет Жоану старухой, грозит уйти. Она дает ему деньги, умоляет остаться. Он остается, но не из-за денег. Остается, потому что его удерживает желание. Он уже знает, каким ключом открывается комната, где Жоана хранит золотые вещи. Знает, как стащить этот ключ, чтобы передать его капитанам. Но желание удерживает его здесь, удерживают грудь и бедра старой девы, ее руки…

Хромому всегда не везло с женщинами. Если ему и доставалась какая-нибудь негритянка, то только с помощью других, силой. Ни одна не посмотрела на него зазывным взглядом. Другие парни были тоже некрасивы, но он со своей изуродованной ногой, ковыляющий как краб, был просто отвратителен. В конце концов он возненавидел всех женщин и довольствовался тем, что доставалось силой. И вот появляется женщина, белая и богатая, правда, старая и некрасивая, но еще вполне «съедобная» и ложится с ним. Ласкает его, прижимается к нему всем телом, кладет его голову на свою грудь. Хромой не может уйти из этого дома, хотя с каждым днем становится все грубее и беспокойнее. Его страсть требует полного удовлетворения, но старая дева довольствуется крохами, жалкой подделкой любви. Днем Хромой ненавидит ее, ненавидит себя, ненавидит весь мир.

Педро Пуля упрекает его за задержку — давно пора Хромому выведать в доме все секреты. Хромой уверяет, что скоро все будет сделано.

В ту ночь любовное сражение между ними было еще ожесточеннее. Старая дева стонет от любви, наслаждаясь ее крохами, но не уступает, отстаивая свою «честь». Это придает Хромому решимости, и на следующий день он удирает вместе с ключом.

Старая дева ждет его для любви. Она чувствует себя так, словно ее бросил муж. Она плачет и сетует. Он не возвращается, а ведь ей тоже нужна любовь, как всем этим молоденьким девушкам, которые идут в красивых платьях мимо ее окон.

Ограбление приводит ее в бешенство. Она думает, что Хромой проводил с ней долгие, полные сладострастия ночи для того, чтобы обокрасть. Унижена ее жажда любви. Словно ей плюнули в лицо, заявив, что она старая уродина. Она рыдает, она не поет больше песнь любви. Да она задушила бы Хромого, если б он попался к ней в руки. Потому что он насмеялся над ее чувством, над жаждой любви в ее крови. А она была счастлива, всю эту неделю, наслаждаясь крохами любовного пиршества. Этого нельзя пережить. Она катается по полу в припадке бешенства.

В складе Хромой со смехом рассказывает о своих приключениях. Но в глубине души он знает, что старая дева сделала его еще хуже, что своей порочностью она разбудила дремавшую в его душе ненависть. Теперь неудовлетворенная страсть заполняет его ночи, не дает заснуть, сводит с ума.

 

Зайцем на поезде

Пароходы привозят в Ильеус все новых и новых женщин. Они приезжают из Баии, Аракажу, Ресифи и даже самого Рио-де-Жанейро. Толстые полковники стоят на причалах, наблюдают за прибытием кораблей. Женщины — белые, негритянки, мулатки — приехали из-за них. Потому что известие о повышении цен на какао облетело всю страну. Известие о том, что в таком сравнительно маленьком городе, как Ильеус, открылось четыре кабаре, что за ночь там проигрывают в карты целые состояния, что шампанское льется рекой, а полковники прикуривают от пятисотенных купюр. Что на рассвете устраивают процессии по улицам города, все участники которых — в чем мать родила. Известия эти в мгновение ока облетели кварталы продажных женщин. Их разносили коммивояжеры.

Кабаре «Брама» в Аракажу опустело. Все женщины перебрались в Ильеус, в кабаре «Эльдорадо». Все проститутки отплыли из Ресифи на нескольких кораблях компании «Ллойд Бразилейро». И жители Пернамбуку остались без женщин: все они перекочевали в кабаре «Батаклан», которое приехавшие на каникулы студенты прозвали «школой». Проститутки из Рио-де-Жанейро обосновались в «Трианоне» , бывшем «Везувии», самом шикарном заведении столицы какао. Даже Рита Саранча, знаменитая своими шикарными бедрами, покинула родную Эстаньсию, где она была царицей маленького мирка женщин легкого поведения и прекрасно со всеми ладила, чтобы стать королевой «Дикого Запада», кабаре на улице Жабы, где звуки поцелуев и хлопки откупориваемых бутылок шампанского раздавались вперемежку с выстрелами и оплеухами. «Дикий Запад» посещали в основном надсмотрщики да внезапно разбогатевшие мелкие фазендейро.

На улице, где жила Далва, в районе продажных женщин, дома опустели. Женщины перебрались в «Батаклан», «Эльдорадо», в «Дикий Запад». Некоторые обосновались в «Трианоне», где танцевали с полковниками. В «Батаклане» проститутки из Пернамбуку и Сержипе отдавали часть, и немалую, вытянутых у полковников денег студентам, которые расплачивались с ними любовью. «Эльдорадо» оккупировали коммивояжеры. Даже в «Диком Западе» женщины получали в подарок драгоценности. Случалось, правда, что они получали пулю в грудь — экзотическую алую брошь. Рита Саранча танцевала чарльстон на столе, уставленном бутылками шампанского, под аккомпанемент выстрелов. Так было, когда несколько лет назад цены на какао неожиданно взлетели вверх.

Когда Далва узнала, что Изабел обзавелась брильянтовым перстнем и колье, хотя «работала» даже не в «Трианоне», а в «Батаклане», она не выдержала и стала собирать чемоданы. Она самая шикарная женщина на своей улице, ее место в «Трианоне». Далва одела Кота в дорогой, сшитый на заказ кашемировый костюм, и Кот внезапно из мальчишки превратился в мужчину, самого юного из байянских сутенеров.

В тот вечер, когда в новом костюме, лакированных туфлях, модной шляпе и с галстуком-бабочкой он появился в складе, Жоан Длинный даже присвистнул от изумления:

— Неужто это Кот?

Коту не исполнилось еще и восемнадцати. Уже четыре года он жил с Далвой. Он повернулся к Жоану Длинному:

— Теперь начнется настоящая жизнь.

Он достал дорогой портсигар, угостил ребят, пригладил тщательно уложенные волосы. Потом обнял Педро Пулю:

— Браток, уезжаю в Ильеус. Моя хозяйка собирается делать деньги. Я вместе с ней. Может, еще разбогатею. Подцепим какого-нибудь фазендейро и такой кутеж устроим!

Педро улыбнулся: еще один уходит. Не могут они всю жизнь оставаться мальчишками. Да они никогда и не были детьми. С самого раннего детства в рискованной уличной жизни они вели себя, как взрослые, как мужчины. Вся разница в росте. В остальном они были равны: с юных лет занимались любовью с мулатками на берегу, воровали, чтобы не умереть с голоду. А когда попадали в тюрьму, получали побои, тоже как взрослые мужчины. Случалось, нападали с оружием в руках, как самые отъявленные байянские бандиты. Они и разговаривали, как взрослые, и чувствовали, как взрослые мужчины. Когда другие дети еще играют в песочнице и учатся читать, им приходится решать проблемы, которые не каждому взрослому под силу. Ведя эту нищенскую, полную опасностей жизнь, они рано повзрослели. Да по сути дела, у них никогда и не было детства. Потому что ребенка делает ребенком домашняя атмосфера, отец, мать, отсутствие забот. А капитаны песка всегда должны были заботиться о себе и сами за себя отвечать. У них никогда не было ни дома, ни отца, ни матери. Они всегда были взрослыми. Теперь самые старшие, те, кто последние годы возглавлял банду, уходят навстречу своей судьбе. Ушел Профессор, теперь он художник в Рио-де-Жанейро. Все реже появляется в складе Сачок. Он зарабатывает на жизнь игрой на гитаре, ходит на кандомблэ, устраивает потасовки на ярмарках. Еще один городской бродяга… Его имя даже упоминалось в газетах. Сачка взяли на заметку полицейские агенты, которые не спускают глаз с этой братии.

Фитиль стал монахом. Его призвал Бог. Никогда больше не пересекутся их пути. А теперь уходит Кот. Будет вытрясать деньги из ильеуских полковников. Божий Любимчик сказал как-то, что Кот может разбогатеть благодаря ловкости своих рук. Жизнь уличного мальчишки сделала из него шулера, мошенника, сутенера. Скоро уйдут остальные. Только Педро Пуля не знает, что ему делать. Он уже не мальчик, совсем скоро станет взрослым мужчиной, должен будет передать другому руководство капитанами песка. Но куда он пойдет? У него нет такого таланта, как у Профессора, чьи руки созданы для того, чтобы держать кисть, он не рожден бродягой, как Сачок, который любит только разгуливать по улицам, часами сидеть на корточках в порту, обсуждая городские новости, веселиться на праздниках. Но Сачка не волнует полная драматизма борьба миллионов людей за свое существование. А Педро чувствует свою причастность к этой борьбе, он понимает, что вольная жизнь бродяги не утолит жажду свободы в его душе. Еще меньше привлекает Педро судьба Фитиля. Проповеди падре Жозе Педро всегда были для него простым сотрясением воздуха, хотя сам священник ему нравился, он был хорошим человеком. Только слова Жоана де Адама находят отзыв в душе Педро Пули. Но Жоан де Адам и сам знает мало. Если что у него и было, так это железные мускулы да голос — властный и одновременно внушающий доверие, как раз то, что нужно, чтобы возглавить забастовку. Не завидует Педро Коту, который собирается обжуливать ильеусских полковников. Он сам еще не знает, чего хочет, и поэтому остается с капитанами.

Весь склад криками провожает Кота. Он улыбается — шикарно одет, волосы тщательно уложены, на пальце кольцо с камнем винного цвета, которое он когда-то украл. Педро Пуля прощается с Котом в порту. Он машет кепкой вслед уходящему пароходу и чувствует, что этот молодой шикарно одетый мужчина, который стоит на палубе рядом с красивой женщиной, бесконечно далек от него, оборванного уличного мальчишки. У Педро как-то смутно на душе, ему хочется убежать куда-нибудь, уехать на корабле или зайцем на поезде. Но уехал не он, а Сухостой. Однажды полиция накрыла его в тот момент, когда мулат пытался вытащить бумажник у какого-то торговца. Сухостою было тогда шестнадцать. Его забрали в полицию, избили, потому что он крыл последними словами всех подряд: полицейских и инспекторов с тем безграничным презрением, которое сертанцы испытывают к полиции. А когда его били, не издал ни единого звука. Через восемь дней его вышвырнули на улицу, и он был почти счастлив, потому что теперь у него появилась цель — убивать полицейских.

Он просидел несколько дней в складе, насупившись и о чем-то усиленно размышляя. Сухостоя звал сертан, звала борьба кангасейро. Однажды он сказал Педро Пуле:

— Я пробуду какое-то время с беспризорниками Аракажу.

«Беспризорные индейцы» были капитанами песка Аракажу. Они жили под причалами, воровали, дрались на улицах. Судья по делам несовершеннолетних Олимпио Мендоса был хорошим человеком. Не переставая удивляться недетскому уму этих мальчишек, он искренне пытался помочь им, но скоро понял, что решить эту проблему невозможно. Он рассказывал писателям об этих мальчишках и в глубине души любил их. Но у него опускались руки, потому что он ничем не мог им помочь. Когда среди «беспризорных индейцев» появлялся новенький, он знал, что это байянец, приехавший на поезде зайцем. А если пропадал один из его подопечных, судья не сомневался, что тот отправился в Баию.

Однажды на рассвете поезд на Сержипи дал гудок на станции Калсада . Никто не провожал Сухостоя, потому что он не собирался уезжать навсегда. Он хотел провести какое-то время среди «беспризорных индейцев» в Аракажу, чтобы Баиянская полиция, взявшая его на заметку, забыла о нем, и вернуться. Сухостой проскользнул в открытый багажный вагон и спрятался за мешками. Поезд отошел от станции, постепенно набирая ход. Теперь он идет по самому сердцу сертана. В дверях глинобитных хижин стоят женщины и девочки. Полуобнаженные мужчины мотыжат землю. Вдоль железнодорожного полотна бредут стада быков. Пастухи подгоняют их криками. На станциях продают местные лакомства: мингау , мунгунзу , памонью , канжику .

Запахами, красками, звуками возвращается к Сухостою родной сертан. На маленьких станциях с лотков продают сыры и рападуру . Снова открываются взору сертанежо родные, никогда не забываемые сельские пейзажи. Долгие годы, проведенные в городе, не убили в его сердце любовь к нищему и прекрасному краю. Никогда он не был городским мальчишкой, таким как Педро Пуля, Сачок или Кот. Он всегда оставался чужим в городе, со своей странной речью, рассказами о Лампиане, «моем крестном», с умением подражать голосам зверей и птиц. Когда-то у них с матерью был клочок земли. Она была кумой Лампиана, и полковники не решались ее трогать. Но когда Лампиан перебрался в Пернамбуку, землю отобрали. Она отправилась в город за справедливостью, но умерла в дороге. Сухостой один добрался до Баии. Многое узнал он в городе среди капитанов песка. Узнал, что не только в сертане богачи не дают жить беднякам. В городе тоже. Он узнал, что нищие дети везде несчастны, что богачи всюду преследуют их и всюду чувствуют себя хозяевами. Сухостой научился улыбаться, но никогда ненависть не покидала его сердце. Познакомившись с падре Жозе Педро, Сухостой понял, почему Лампиан уважал священников. Он и раньше считал Лампиана героем, но теперь, приобретя опыт городской жизни, любил своего крестного отца больше всех на свете. Больше даже, чем Педро Пулю.

Теперь Сухостой снова в сертане. Запах цветов сертана. Родные поля. Пение знакомых с детства птиц. Тощие собаки у дверей глинобитных хижин. Старики, похожие на индейских жрецов, негры с длинными четками на шеях. Аппетитный запах пищи из кукурузы и маниоки. Худые мужчины трудятся, не покладая рук за те жалкие гроши, которые им платят хозяева земли. Только у каатинги нет хозяев, потому что Лампиан освободил каатингу, выгнал оттуда богачей, сделал ее землей кангасейро, которые борются против помещиков. Лампиан — герой. Герой сертана, всех пяти штатов. Говорят, что он преступник, злодей, убийца, насильник, грабитель. Но для Сухостоя, для мужчин, женщин и детей сертана он — новый Зумби дос Палмарес, он — освободитель, главнокомандующий народного войска. Потому что свобода, как солнце, — наивысшее благо. За свободу Лампиан сражается, убивает и грабит. За свободу и справедливость для угнетенных крестьян огромного сертана пяти штатов: Пернамбуку, Параибы, Алагоаса, Сержипи и Баии.

Сертан волнует душу Сухостоя. Поезд не летит, а медленно врезается в земли сертана. Все здесь исполнено очарования и поэзии. Только нищета сертана ужасает. Но эти люди так сильны, что им удается творить красоту вопреки нищете. Что же смогут создать эти люди, когда Лампиан освободит всю каатингу, установит там справедливость? Проносятся мимо нищие музыканты, пастухи, погоняющие стада, крестьяне, сажающие кукурузу. На станциях полковники выходят из вагонов размять ноги. У каждого на боку огромный револьвер. Слепые гитаристы просят милостыню. Негр в короткой расстегнутой рубахе с длинными четками на груди бродит по платформе, бормочет что-то на непонятном языке. Когда-то он был рабом, теперь он здешний юродивый. Все боятся его, боятся его проклятий. Он много страдал, кнут надсмотрщика исполосовал его спину. На спине Сухостоя тоже остались следы, оставленные полицейскими, прислужниками богачей. Когда-нибудь его тоже станут бояться.

Просторы каатинги, аромат полевых цветов, неспешный ход поезда. Мужчины в альпаргатах и кожаных шляпах. Дети, которые учатся на бандитов в школе нищеты и гнета.

Внезапно поезд останавливается посреди каатинги. Сухостой высовывается из вагона. Поезд окружен вооруженными людьми, рядом стоит грузовик, телеграфные провода перерезаны. Помощи ждать неоткуда. Какая-то барышня падает в обморок, коммивояжер прячет бумажник. Толстый полковник выходит из вагона и обращается к кому-то:

— Капитан Виргулино…

Человек в очках вскидывает свой карабин:

— Назад!

Сухостою кажется, что сейчас сердце у него разорвется от радости. Он встретил своего крестного, Виргулино Феррейру Лампиана, кумира всех сертанских мальчишек. Сухостой подходит к Лампиану. Какой-то кагасейро хочет остановить его, но Сухостой зовет:

— Крестный…

— Ты кто?

— Я Сухостой, сын твоей кумы…

Лампиан узнает его, улыбается. Бандиты (их немного, всего человек двенадцать) поднимаются в вагоны первого класса. Сухостой просит:

— Крестный, позволь мне остаться с тобой, дай мне ружье.

— Ты еще совсем мальчик, — Лампиан смотрит на него сквозь темные очки.

— Нет, я ужу взрослый, я уже дрался с полицией.

Лампиан кричит:

— Зе Байяно, дай карабин Сухостою…

Потом говорит крестнику:

— Охраняй эту дверь. Если кто-нибудь попытается бежать — стреляй.

Лампиан поднимается в вагон за данью. Слышны плач, крики, раздается одинокий выстрел. Бандиты выходят, вытаскивают двух полицейских, ехавших этим поездом. Лампиан делит между всеми добычу. Получает свою долю и Сухостой. Из одного вагона бежит струйка крови. Аромат сертана щекочет Сухостою ноздри. Полицейских ставят к дереву. Зе Баияно заряжает карабин, но тут раздается голос Сухостоя:

— Оставь их мне, крестный. Они били меня в полиции. И других мальчишек тоже.

Сухостой поднимает карабин. Какой сертанежо не умеет держать в руках ружье? Хмурое лицо Сухостоя освещает улыбка — отблеск переполняющей его радости. Один полицейский сразу упал, второй пытался бежать, но и его настигла пуля. Потом Сухостой бросается на них с кинжалом, утоляя жажду мести. Зе Баияно говорит:

— Этот мальчишка стоит десятерых.

— Мать у него была молодчина. Моя кума… — вспоминает Лампиан с гордостью.

— Вот зверюга, — думает коммивояжер, когда поезд наконец медленно трогается, после того, как проводники убрали с рельсов наваленные деревья. Отряд кангасейро исчезает в каатинге. Сухостой полной грудью вдыхает воздух сертана, останавливается и кинжалом делает на прикладе две зарубки. Две первые… Вдали раздается тоскливый гудок паровоза.

 

Как гимнаст под куполом цирка

Конечно, слишком рискованно было устраивать налет на этот дом на улице Руя Барбозы. Совсем рядом на Дворцовой площади полно охранников, тайных агентов и полицейских. Но капитаны становились старше с каждым разом отчаяннее и жаждали приключений. Но на этот раз все получилось неудачно: в доме было много народу, подняли тревогу, быстро подоспела охрана. Педро Пуля и Жоан Длинный убежали по Ладейре да Праса. Бузотер тоже сумел удрать. Хромой оказался в ловушке. Полицейские решили оставить в покое остальных и сосредоточить свои усилия на этом колченогом — будет хоть какой-то результат. Хромой словно играл с ними в салки, перебегая с одной стороны улицы на другую. Он ловко обошел одного полицейского, но, вместо того, чтобы бежать к Байше ду Сапатейро, бросился к Дворцовой площади. Хромой знал, что на людной улице его наверняка поймают. Полицейские — сильные мужики, с длинными, к тому же здоровыми ногами. Ему с его увечьем далеко не убежать. Но они не возьмут его. Слишком хорошо он помнит, что было с ним в полиции в прошлый раз, кошмары до сих пор преследуют его по ночам. И пытаясь уйти от полицейских, Хромой думает только об одном: сейчас он им в руки живым не дастся. Полицейские буквально наступают ему на пятки. Хромой знает, что они очень хотят догнать его, что поимка одного из капитанов песка — большой успех для любого полицейского. Но он не позволит арестовать себя, они к нему не притронутся. Это будет его месть. Хромой ненавидит полицейских, ненавидит весь мир, потому что в этом мире для него не нашлось и крупицы человеческого тепла. А случайно обретя его, Хромой вынужден был сам от него отказаться, потому что жизнь уже отметила его своим клеймом. У него не было детства. С девяти лет он борется за самое жалкое в мире существование — существование беспризорного ребенка. Он никогда никого не любил, кроме этого пса, который и сейчас бежит рядом. В те годы, когда сердца большинства детей чисты от низких страстей, его сердце уже было полно ненависти. Он ненавидел город, людей, жизнь. Он любил только свою ненависть. Она делала его смелым и сильным, несмотря на физический недостаток. Однажды появилась женщина, которая была нежна с ним, но любила она не его, а своего умершего сына, которого она давно потеряла, и которого пыталась в нем обрести вновь. Потом другая женщина ложилась с ним в постель, ласкала его, использовала его, чтобы получить крохи любви, которой обделила ее жизнь. И никто никогда не любил его таким, каким он был на самом деле — беспризорным мальчишкой, увечным и печальным. Многие его ненавидели, а он ненавидел всех. Однажды его забрали в полицию, и человек в жилете смеялся, когда его истязали. Это он преследует сейчас Хромого. И если его поймают, будет смеяться опять. Но они не поймают. Они наступают ему на пятки, но не поймают. Полицейские думают, что Хромой остановится у большого подъемника, соединяющего Верхний город с Нижним. Но Хромой не останавливается. Он забирается на невысокую стену, поворачивается к подбежавшим полицейским, смеется, вложив в этот смех всю свою ненависть, плюет в лицо тому, кто подбежал ближе всех и уже протянул к нему руки, отталкивается и летит с шестидесятиметровой высоты. Площадь на мгновение замерла. Какая-то женщина вскрикнула и потеряла сознание. Хромой разбивается у подножия холма, как воздушный гимнаст, не успевший поймать трапецию под куполом цирка. Просунув морду сквозь решетку ограды, заливается лаем собака Хромого.

 

Газетные новости

«Вечерняя Баия» опубликовала телеграмму из Рио, сообщавшую о феноменальном успехе выставки молодого, еще неизвестного художника.

Несколько дней спустя эта же газета перепечатала из столичного издания критическую статью, посвященную этому художнику, поскольку он — байянец, а «Вечерняя Баия» ревностно блюдет славу своего города. После разбора достоинств и недостатков нового социального художника, в статье, изобилующей такими терминами, как «атмосфера», «свет», «цвет», «перспектива», «экспрессия» и многое другое, говорилось:

Все, кто побывал на этой необычной выставке портретов и сцен из жизни беспризорных детей, обратили внимание на одну деталь: всегда все доброе и светлое воплощает худенькая девочка с золотистыми волосами и лихорадочно горящими щеками, а силы зла — человек в громоздком черном пальто, по виду путешественник. Что означает с точки зрения психоаналитика такое почти бессознательное повторение этих персонажей во всех картинах?

Известно, что у Жоана Жозе весьма необычная судьба…

И дальше опять потоком шли слова «цвет», «экспрессия», «перспектива» и другие более сложные термины.

Через несколько месяцев «Вечерняя Баия» в статье под заголовком «ТРОЯНСКИЙ КОНЬ. ПОЛИЦИЯ БЕЛЬМОНТЕ ВОЗВРАЩАЕТ МОШЕННИКА КОТА» сообщила о том, что «полиция Бельмонте получила от полиции Ильеуса настоящего троянского коня. Известный, несмотря на молодость, мошенник, действовавший в Ильеусе под кличкой «Кот», после ряда махинаций, жертвами которой стали многие помещики и коммерсанты, был выслан в Бельмонте. Там он продолжал мошенничества, в которых был большим специалистом. Например, ему удалось продать несколько земельных участков, как нельзя более пригодных для возделывания какао. Когда же покупатели приехали посмотреть эти земли, оказалось, что они лежат на дне реки Кашоэйры. Полиции Бельмонте удалось пресечь деятельность опасного мошенника и отправить его снова в Ильеус. Ильеусцы намного богаче нас, — заканчивает с определенной долей иронии автор заметки, — и могут содержать с большим комфортом элегантного Кота, чем сыны прекрасного Бельмонте. Потому что, если Бельмонте называют Принцем Юга, то Ильеус справедливо считается Королем».

Среди второстепенных новостей полицейской хроники «Вечерняя Баия» известила однажды, что «некий бродяга, по кличке Сачок, устроил драку на празднике в Соломенном Городке, бутылкой раскроил хозяину голову и скрылся. Его разыскивает полиция».

Перед Рождеством «Вечерняя Баия» вышла с огромными заголовками. Известие произвело такую же сенсацию, как история женщины-кангасейро, любовницы Лампиана. И не удивительно, потому что население пяти штатов — Баии, Сержипи, Алагоаса, Параибы и Пернамбуку — напряженно следит за Лампианом. С ненавистью или любовью, но только не с безразличием. Заголовок был набран аршинными буквами:

ШЕСТНАДЦАТИЛЕТНИЙ МАЛЬЧИШКА В БАНДЕ ЛАМПИАНА,

а ниже — чуть мельче:

ОДИН ИЗ САМЫХ СТРАШНЫХ БАНДИТОВ — ТРИДЦАТЬ ПЯТЬ НАСЕЧЕК НА ЕГО ВИНТОВКЕ — ОН БЫЛ КАПИТАНОМ ПЕСКА — ИЗ-ЗА НЕГО ПОГИБ МАШАДАН

Репортаж был очень подробным. В нем говорилось, что жители ограбленных поселков давно заметили в банде Лампиана мальчишку лет шестнадцати по имени Сухостой. Несмотря на свой юный возраст, бандит наводил ужас на весь сертан как один из самых жестоких в банде. Известно, что на его ружье тридцать пять насечек. А каждая такая насечка означает одного убитого. Потом шел рассказ о смерти Машадана, давнего соратника Лампиана. Однажды банда схватила на дороге старого сержанта полиции. Лампиан велел Сухостою прикончить его. Сухостой делал это не торопясь, с видимым наслаждением вырезая у своей жертвы полоски кожи острием кинжала. Машадан пришел в ужас от такой жестокости и поднял карабин, чтобы застрелить Сухостоя. Но не успел нажать на курок, потому что Лампиан, чрезвычайно гордившийся крестником, первым выстрелил в Машадана. А Сухостой продолжил свое занятие.

Дальше в статье говорилось о других преступлениях шестнадцатилетнего бандита. Автор статьи также вспомнил, что среди капитанов песка был мальчишка по имени Сухостой. Возможно, это одно и то же лицо. Далее шли рассуждения морального плана.

Тираж газеты разошелся полностью.

Еще раз газета добилась такого же успеха через несколько месяцев, когда опубликовала сообщение об аресте Сухостоя. Летучий полицейский отряд, охотившийся за Лампианом, застал его врасплох, во время сна. Сообщалось, что скоро бандита доставят в Баию. Текст сопровождался многочисленными фотографиями, запечатлевшими хмурое лицо Сухостоя.

«Лицо прирожденного преступника», — как заметила «Вечерняя Баия».

Впрочем, это утверждение опровергла, пусть и невольно, сама газета, когда, освещая ход процесса в нескольких экстренных выпусках, опубликовала на своих страницах часть доклада судебно-медицинского эксперта.

Суд приговорил Сухостоя к тридцати годам тюремного заключения за пятнадцать доказанных убийств . Тем не менее на его карабине было шестьдесят зарубок. И газета напомнила об этом факте, настойчиво повторяя, что каждая зарубка — убитый человек.

Что касается судебно-медицинского эксперта, то он, человек неподкупный и высокообразованный, один из самых видных социологов и этнографов страны, в своем выступлении доказывал, что Сухостой — человек абсолютно нормальный. И если он стал бандитом и совершил столько убийств, причем с чрезвычайной жестокостью, то не по причине врожденной порочности. Виновата социальная среда… и далее следовали научные рассуждения.

Впрочем, у публики это выступление не вызвало никакого интереса. Другое дело — великолепнейшая, чрезвычайно трогательная и страстная речь прокурора, которая до слез взволновала присяжных. Даже судья поднес платок к глазам, когда прокурор с исключительным ораторским искусством описывал страдания жертв малолетнего бандита.

Более всего публика негодовала из-за того, что во время суда Сухостой не проронил ни слезинки. Его хмурое лицо было на удивление спокойным.

 

Товарищи

Что-то новое появилось в атмосфере города. Педро Пуля вышел из склада с Жоаном Длинным и Бузотером. В порту непривычно пусто, только полицейские охраняют огромные склады. Сегодня суда не разгружают, потому что докеры с Жоаном де Адамом во главе, заявили о своей солидарности с бастующими водителями трамваем. Кажется, что в городе праздник, но праздник особый, не похожий на другие. Люди на улицах собираются группами, что-то горячо обсуждают. Автомобили развозят на работу служащих. В дверях магазинов смеются приказчики. По Ладейра да Монтанья поднимаются и опускаются толпы людей: лифты сегодня тоже не работают. Городские автобусы набиты битком, двери не закрываются. Отряды забастовщиков группами идут в профсоюзный комитет, чтобы послушать заявление докеров, которое несет в своих ручищах Жоан де Адам. У дверей комитета толпятся люди, стоят на посту полицейские. Педро Пуля идет по улице с Жоаном Длинным и Бузотером.

— Здорово! — восхищается он.

Жоан Длинный улыбается.

— Будет сегодня заваруха, — замечает негритенок Бузотер.

— Не хотел бы я быть ни кондуктором, ни вагоновожатым, — добавляет Жоан Длинный. — Зарабатывают всего ничего, а работа адская. Правильно делают, что бастуют.

— Поглядим? — предлагает Педро Пуля.

Они подходят к дверям профсоюза. Туда входят негры, мулаты, испанцы, португальцы. Мальчишки видят, как во главе докеров вышел из здания Жоан де Адам, и как кричали ему «ура!» рабочие-трамвайщики. Мальчишки тоже кричали «ура!». Жоан Длинный и Бузотер — потому что им нравился докер Жоан де Адам. А Педро Пуля еще и потому, что ему нравилась сама забастовка, словно это одно из самых прекрасных приключений капитанов песка.

В здание вошла группа хорошо одетых людей. Стоя в дверях, капитаны слышат чью-то речь, которая прерывается криками: «предатель!», «желтый!».

— Здорово! — повторяет Педро Пуля.

Ему хочется войти туда, смешаться с забастовщиками, кричать и бороться вместе с ними.

Город уснул рано. Светит луна. С моря доносится голос негра. Он поет о том, как горька его жизнь, потому что его покинула любимая. Капитаны уже спят. Даже Жоан Длинный храпит, растянувшись у дверей, с кинжалом под головой. Только Педро Пуля не спит. Он лежит на песке, смотрит на луну, слушает негра, который поет о своей тоске по неверной мулатке. Ветер доносит обрывки песни, ее слова заставляют Педро искать Дору на небе среди тысячи звезд. Она тоже стала звездой, необыкновенной звездой, с длинными белокурыми волосами. У героев вместо сердца — звезда. Но никто никогда не слышал, чтобы у какой-нибудь женщины в груди, как цветок, расцвела звезда. Самые отважные женщины земли и моря Баии после смерти становятся святыми негров. Роза Палмейрао стала святой на кандомблэ в Итабуне, потому что в этом городе она впервые проявила свое мужество. Это были здоровые, сильные женщины. С мускулистыми, как у забастовщиков, руками. Роза Палмейрао была красавицей, ходила, покачиваясь, как моряк. Она была женщиной моря. Когда-то у нее был парусник, и на бороздила на нем волны у входа в гавань . Мужчины в порту любили ее не только за смелость, но и за красоту. Мария Кабасу была некрасивой… Темная мулатка, дочь негра и индианки, она была мощной и хмурой. Мужчинам, считавшим ее некрасивой, здорово доставалось от этой женщины, но она всем сердцем была предана одному желтолицему и щуплому сеаренцу , который любил ее так, словно она была красавицей с прекрасным телом и горящими страстью глазами. Они были отважными женщинами и стали святыми на кандомблэ кабокло, потому что на этих кандомблэ время от времени появляются новые святые, там нет той ритуальной строгости, что отличает церемонии негров наго.

Но Дора была отважнее этих женщин. Она была девочкой, но делила все трудности жизни капитанов песка. А все знают, что любой капитан стоит взрослого мужчины. Дора была им матерью и сестрой. Потом для Педро Пули она стала невестой и женой, когда лихорадка уже пожирала ее, когда смерть кружила вокруг в ночь великого покоя, родившегося в ее глазах. Она была в приюте, сбежала оттуда, как Педро Пуля сбежал из колонии. У нее хватило мужества, умирая, успокаивать своих сыновей, братьев, жениха и супруга, всех капитанов песка. Дон'Анинья завернула ее в белое покрывало, расшитое, как для святой. Божий Любимчик отвез ее на своем баркасе к Йеманже. Падре Жозе Педро читал молитвы. Все любили Дору, но только Педро Пуля хотел уйти вместе с ней. Профессор бежал из склада, потому что не мог оставаться там после смерти Доры. Но только Педро Пуля бросился в воду, чтобы разделить ее судьбу, чтобы и в смерти быть вместе с нею и совершить волшебное путешествие в глубину зеленого моря, куда Йеманжа берет самых отважных. Поэтому только он видел, что Дора стала звездой и пролетела по небосводу. Она появилась для него одного, засверкала над его головой, когда он хотел покончить с собой, когда уже тонул. Она дала ему новые силы, и парусник Божьего Любимчика, возвращаясь, подобрал его. Теперь Педро смотрит на небо, ищет глазами звезду Доры. Звезду с длинными золотистыми волосами, другой такой нет в целом мире. Потому что не было во всем мире другой такой женщины, как Дора, хотя она была такая юная, совсем девочка.

Ночное небо усыпано звездами, они отражаются в уснувшем море. Сочный голос негра летит к звездам, кажется, к ним обращена его жалоба, его тоска. Он тоже ищет любимую, которая исчезла в ночи. Педро Пуля думает, что звезда, которой стала Дора, скользит сейчас над улицами, переулками и холмами Баии, ищет его. Может быть, она думает сейчас о том, что происходит в городе? Но сегодня героями этих необыкновенных событий стали не капитаны песка, а рабочие-трамвайщики: сильные негры, веселые мулаты, испанцы и португальцы, приехавшие из дальних стран. Это они поднимают вверх сжатые кулаки и кричат, совсем как капитаны песка. В городе забастовка, самое лучшее из приключений. Педро Пуля хочет участвовать в ней, кричать во всю силу своих легких, прогонять продажных ораторов. Его отец выступал на митингах и был сражен пулей. В жилах Педро течет кровь забастовщика. К тому же жизнь уличного мальчишки научила его любить свободу. Тогда в тюрьме заключенные пели о том, что свобода, как солнце, — самое драгоценное, что есть в жизни. Педро знает, что забастовщики борются за свободу, за то, чтобы было больше хлеба и больше свободы. Эта борьба — как праздник.

Педро заметил вдали чьи-то силуэты и насторожился. Но вскоре он узнал огромную фигуру грузчика Жоана де Адама. Рядом с ним какой-то паренек, хорошо одетый, а волосы растрепаны. Педро Пуля стащил с головы кепку.

— Как тебя сегодня встречали, а? — говорит он Жоану де Адаму.

Жоан де Адам смеется, играя мускулами:

— Капитан Педро, хочу познакомить тебя с товарищем Альберто.

Молодой человек протягивает Педро руку. Вожак капитанов песка сначала вытирает ладонь о свой рваный пиджак, потом пожимает руку студента. Жоан де Адам объясняет:

— Он студент юридического факультета, но он — наш товарищ.

Педро смотрит на студента без недоверия. Тот улыбается:

— Я уже много слышал о тебе и твоих ребятах. Ты молодчина.

— Это ребята — молодцы, — отвечает Педро Пуля.

Жоан де Адам подходит ближе:

— Капитан, нам нужно с тобой поговорить. У нас к тебе дело. Очень важное. Вот товарищ Альберто…

— Зайдем внутрь? — предлагает Педро Пуля.

Входя в склад, они разбудили Жоана Длинного. Негр подозрительно смотрит на студента, думает, что он из полиции и осторожно тянется за кинжалом. Только Педро Пуля замечает это движение и говорит:

— Это друг Жоана де Адама. Пойдем с нами, Длинный.

Они идут вчетвером, садятся в углу. Некоторые капитаны проснулись. И с интересом наблюдают за ними. Студент окидывает взглядом склад, спящих на полу мальчишек и вздрагивает, как от холодного ветра:

— Какой кошмар!

Но Педро Пуля говорит Жоану де Адаму:

— Замечательная это штука — забастовка. В жизни не видел ничего лучше. Это как праздник.

— Забастовка — это праздник бедняков, — замечает студент.

Голос Альберто как-то необыкновенно располагает к себе, и Педро слушает с восхищением, как раньше — голос негра, поющий песню моря.

— Мой отец погиб в забастовке, знаешь? Если не веришь, спроси Жоана де Адама.

— Красивая смерть, — отвечает студент. — Значит, он был борцом за дело рабочего класса. Это, случайно, не Блондин?

Выходит, студент слышал о его отце. Он был борцом… Все его знают. Смерть на баррикадах — красивая смерть. Отец участвовал в забастовке. Забастовка — праздник бедняков…

Голос студента вернул его к действительности:

— Ты считаешь, что забастовка — хорошее дало, Педро?

— Товарищ, этот парень — молодчина, — говорит Жоан де Адам. — Ты не знаешь еще капитана Педро. Он — наш товарищ…

Товарищ… Товарищ… Педро Пуле кажется, что это лучшее слово на свете. Студент произносит его так же, как Дора говорила слово «брат».

— Так вот, товарищ Педро, нам нужен ты и твои ребята.

— Для чего? — озадаченно спрашивает Жоан Длинный.

Педро Пуля представляет его:

— Это Жоан Длинный, хороший негр. Может, и есть такие же, как он, но лучше не бывает.

Альберто протягивает негру руку. Жоан Длинный какое-то время колеблется: не привык он к рукопожатиям. Но потом пожимает руку, слегка смущенный.

— Вы молодцы, — повторяет студент и вдруг с интересом спрашивает — это правда, что Сухостой был одним из ваших?

— Когда-нибудь мы его вытащим оттуда, — таков был ответ Пули.

Студент потрясен. Он еще раз обводит взглядом склад. Жоан де Адам пожимает плечами, как бы говоря: «Ну, разве я не предупреждал?»

Педро Пуля хочет поговорить о забастовке, узнать поскорее, что от него хотят:

— Мы нужны тебе для забастовки?

— Ну, а если так?

— Если для того, чтобы помочь забастовщикам — я согласен. Можешь на нас рассчитывать.

Педро поднимается, он уже взрослый юноша, в лице его читается готовность к борьбе.

— Видишь ли, в чем дело… — начал было Жоан де Адам, но тут вмешался студент:

— Забастовка проходит очень организованно. Мы хотим, чтобы везде был полный порядок, потому что только в этом случае мы победим, и рабочие получат прибавку к зарплате. Мы не хотим устраивать беспорядки. Нужно показать, что рабочие самостоятельно могут поддерживать дисциплину. («Жаль», — думает Педро Пуля, который любит беспорядки). Но получилось так, что директора компании наняли штрейкбрехеров, и они приступают завтра к работе. Если рабочие разгонят штрейкбрехеров, это даст полиции повод вмешаться. И тогда вся наша работа пойдет насмарку. Вот тут-то Жоан де Адам и вспомнил о вас…

— Надо разогнать штрейкбрехеров? Заметано, — говорит Педро Пуля радостно.

Студент вспоминает, какой спор разгорелся вечером на собрании, когда Жоан де Адам предложил обратиться к капитанам песка. Многие высказывались против, смеялись над самой идеей. Жоан де Адам сказал только:

— Вы не знаете этих ребят.

Такая убежденность произвела впечатление на Альберто и других товарищей. В конце концов за предложение Жоана де Адама проголосовало большинство: стоит попробовать, ведь они ничего не теряют. Теперь Альберто очень рад, что пришел сюда. Он уже обдумывал, как можно использовать капитанов песка в борьбе. Для чего только не сгодятся эти изголодавшиеся, оборванные мальчишки. Альберто вспомнил другие примеры, вспомнил антифашистскую борьбу в Италии, мальчишек Луссу . Он улыбается Педро, объясняет план: штрейкбрехеры придут на рассвете в три больших трамвайных депо, чтобы подготовить трамваи для работы. Капитанам песка нужно разделиться на группы и охранять входы в депо. И во что бы то ни стало помешать вывести трамваи на линию. Педро Пуля согласно кивает головой, потом поворачивается к Жоану де Адаму:

— Если бы Хромой был жив, и Кот не уехал…

Потом вспоминает Профессора:

— Профессор в минуту придумал бы отличный план. А потом нарисовал бы сражение. Но он сейчас в Рио.

— А кто это? — спросил студент.

— Один парень по имени Жоан Жозе… Мы его называли Профессором. Теперь он рисует картины в Рио.

— Художник Жоан Жозе?

— Он самый, — подтвердил Пуля.

— Я всегда думал, что вся эта история — вымысел. Ты знаешь, что он теперь — наш товарищ?

— Он всегда был хорошим товарищем, — убежденно говорит Педро Пуля. Педро Пуля разбудил всех капитанов и объяснил, что надо делать.

Потом в нескольких словах подвел итог.

— Забастовка — праздник бедняков. Все бедняки — товарищи, наши товарищи.

Студент был восхищен парнем.

— Ты молодчина, — сказал он Пуле.

— Посмотришь, как мы разделаемся с предателями.

Потом Педро объяснил Альберто свой план:

— Я пойду с ребятами к самому большому депо. Жоан Длинный — с другой группой. Бузотер, с третьей, — к депо поменьше. Штрейкбрехеры туда не войдут. Мы знаем, как это сделать. Вот увидишь.

— Я приду посмотреть, — заверил студент.

— Значит, завтра, в четыре утра?

— Договорились.

Студент поднимает сжатый кулак:

— До завтра, товарищи.

«Товарищи. Хорошее слово», — думает Педро Пуля.

Спать никто не ложится. Капитаны готовят оружие. Брезжит рассвет, и звезды на небосклоне гаснут. Но Педро Пуле кажется, что он видит одну летящую в небе звезду. Это звезда Доры, она радуется вместе с ним.

Товарищ. Она тоже была хорошим товарищем. Это слово не сходит у него с уст, это самое лучшее слово из всех, какие он когда-либо слышал. Педро попросит Сачка написать о забастовке самбу, чтобы какой-нибудь негр пел ее ночью у моря. Капитаны идут, вооруженные самыми разнообразными предметами: ножами, кинжалами и просто палками. Они идут как на праздник, потому что забастовка — это праздник бедняков, — повторяет про себя Педро Пуля.

У подножия Ладейры да Монтанья они разделились на три группы. Одну возглавил Жоан Длинный, Бузотер пошел с другой, с самой большой идет Педро Пуля. Капитаны песка идут на праздник, первый настоящий праздник в их жизни. Конечно, забастовка — праздник взрослых, но, прежде всего, это праздник бедняков, таких же, как они сами.

Раннее, холодное утро. Когда Педро Пуля расставлял у депо мальчишек, к нему подошел Альберто. Педро Пуля радостно улыбается ему.

— Они уже идут, товарищ, — предупреждает студент.

— Подожди, увидишь, что сейчас будет.

Теперь уже студент улыбается. Он явно восхищен капитанами. Он попросит ячейку поручить ему работу с ними. Вместе они горы свернут.

Штрейкбрехеры идут к депо плотной толпой. Их возглавляет хмурый американец. Они подходят к воротам, и вдруг из темноты, из каких-то закоулков, неизвестно откуда, появляются оборванные мальчишки с оружием в руках. Ножи, кинжалы, палки. Штрейкбрехеры останавливаются. Эти дьяволята сразу же бросаются на них, как лавина. Мальчишек больше, чем штрейкбрехеров. Капитаны сбивают их с ног приемами капоэйры, лупят палками, некоторые уже бегут. Педро Пуля бросается на американца. Штрейкбрехерам кажется, что это черти, вырвавшиеся из преисподней. Вольный и громкий смех капитанов песка звенит в утреннем воздухе. Они победили! Сорвать забастовку не удалось.

Жоан Длинный и Бузотер тоже возвращаются с победой. Студент смеется вместе со всеми смехом капитанов.

— Вы даже не представляете, какие вы молодцы! — говорит он к радости ребят.

— Товарищи, — говорит Жоан де Адам.

Это слово слышит Педро Пуля в завывании ветра, это слово повторяет голос его сердца. Это слово звучит для него, как песня того негра:

— Товарищи.

 

Атабаке звучат, как военные горны

После окончания забастовки студент по-прежнему приходит в склад. Он ведет долгие разговоры с Педро Пулей о том, как превратить капитанов песка в штурмовую бригаду.

Однажды вечером Педро Пуля, надвинув на глаза кепку, что-то насвистывая, не спеша брел по улице Чили.

— Пуля! — окликнул его чей-то голос.

Педро обернулся. Перед ним стоял Кот, в шикарном голубом костюме. Жемчужная булавка в галстуке, кольцо на мизинце. Фетровая шляпа лихо заломлена.

— Кот, ты ли это?

— Пойдем, поговорим.

Они сворачивают на тихую улочку. Кот объяснил, что вернулся из Ильеуса несколько дней назад, вытянув у тамошних олухов кучу денег. Он совсем взрослый мужчина, надушенный и элегантный.

— Да тебя не узнать, — говорит Пуля. — А как Далва?

— Спуталась с каким-то полковником. Но я уже давно ее бросил. Теперь у меня такая смугляночка — закачаешься.

— А где то кольцо, над которым издевался Хромой?

Кот рассмеялся:

— Загнал за пятьсот монет одному полковнику, которому деньги некуда девать. Проглотил не пискнув.

Они разговаривали и смеялись. Кот расспрашивал обо всех, потом сказал, что на следующий день отправляется со своей смуглянкой в Аракажу, потому что сахар приносит большие деньги. Педро Пуля смотрит, как уходит Кот, разодетый в пух и прах, и думает, что, задержись Кот еще немного в складе, он, может, и не стал бы мошенником. Может, благодаря Альберто, он понял бы что-то очень важное, то, о чем только догадывался Профессор.

Революция зовет Педро Пулю, как когда-то Бог звал Фитиля. Этот голос звучит в его сердце, мощный, как голос моря, как голос ветра, ему нет равных по силе. Педро слышит этот голос так же ясно, как голос негра, поющий на паруснике самбу, которую сочинил Сачок.

Этот голос зовет его. Он наполняет душу радостью, заставляет быстрее биться его сердце. Этот голос зовет изменить судьбу бедняков. Этот голос заполняет собой все улицы и переулки, как гром атабаке на запрещенных негритянских макумбах. Он слышит этот голос в грохоте трамваев, которые ведут недавние участники забастовки. Этот голос рождается в порту, рвется из груди докеров, из груди Жоана де Адама. Это голос его отца, павшего в борьбе. Это голос матросов, лодочников и шкиперов. Это голос капоэйристов, он звенит в ударах Божьего Любимчика. Это и голос падре Жозе Педро, бедного священника, в глазах которого — страх за судьбу капитанов песка. Этот голос звучал на кандоблэ дон'Аниньи в ту ночь, когда полиция унесла Огуна. Этот голос доносится из склада капитанов песка, из колонии и сиротского приюта. Это голос ненависти Хромого, который тюрьме предпочел смерть. Этот голос — в стуке колес поезда, идущего через сертан. Это голос Лампиана, который борется за права нищих крестьян. Это голос Альберто, студента, требующего образования и культуры для всех. Этот голос звучит в выставочном зале на улице Чили, где на картинах Профессора сражаются оборванные мальчишки. Это голос Сачка и других бродяг, голос их гитар, их печальных самб. Этот голос рвется из груди всех бедняков. Это голос дружбы и солидарности. Он зовет на праздник борьбы. Он — как веселая самба негра, гром барабанов на макумбе.

Это голос его верности Доре. Этот голос зовет Педро Пулю, как голос Бога звал Фитиля, голос ненависти — Хромого, голос сертана — Сухостоя. Но голос, который зовет Педро Пулю, сильнее, ему нет равных во всем мире. Потому что он зовет на борьбу за счастье всех людей на земле, всех без исключения. Этот голос летит над городом, над всем миром. Он несет с собой праздник, он изгоняет зиму и возвещает приход весны. Весны человечества. Этот голос рвется из груди всех голодных, всех угнетенных. Этот голос несет наивысшее благо, огромное, как солнце, большее, чем солнце, — свободу. Город в этот весенний день ослепительно прекрасен. Какой-то женский голос поет песню о Баие, о красоте Баии. Песню о старинном негритянском городе, о перезвоне его колоколов, его одетых камнем улицах. В душе Педро Пули звучит голос, он поет песнь Баии, песнь свободы. Этот властный голос зовет его, ведет на борьбу. Это голос всех бедняков Баии, голос свободы. Голос Революции зовет Педро Пулю.

Педро Пулю приняли в партию в тот самый день, когда Жоан Длинный нанялся матросом на грузовой корабль компании Ллойда. В порту Педро прощается с негром, который уходит в свое первое плавание. Но теперь все по-другому, не так, как с другими ребятами, которые ушли раньше. Сейчас Педро не прощается с другом навсегда. Он просто говорит:

— До свидания, товарищ!

Теперь Педро командует штурмовой бригадой, созданной из капитанов песка. Их жизнь изменилась, все теперь по-другому. Они принимают участие в митингах, забастовках, стачках. Теперь у них другая судьба. Их судьбы изменила борьба.

В ячейку пришел приказ от самого высшего руководства: оставить Альберто с капитанами песка, а Педро Пулю направить для работы с беспризорниками Аракажу. Он должен организовать их в штурмовые бригады, как капитанов песка в Баие. А потом заняться судьбой беспризорных детей в других городах страны.

Педро Пуля входит в склад. На город опустилась ночь… С моря доносится сочный голос негра. Звезда Доры светит почти так же ярко, как и луна в несравненном байянском небе. Педро смотрит на мальчишек. К нему подходит Бузотер, негритенку ужу пятнадцать.

Педро Пуля обводит взглядом склад, словно хочет унести все это в своем сердце. Мальчишки укладываются, кто-то уже спит, другие разговаривают, курят, смеются громким смехом капитанов песка. Педро Пуля зовет их, кладет руку на плечо Бузотера:

— Ребята, я ухожу, оставляю вас. Теперь вожаком станет Бузотер. Альберто будет постоянно приходить к вам, делайте все, что он скажет. Слушайте все: Бузотер теперь главный!

Негритенок Бузотер говорит:

— Ребята! Педро Пуля уходит. Ура Педро Пуле!

Сжатые кулаки капитанов песка взмывают вверх.

— Пуля! Пуля! — раздаются прощальные крики.

Эти крики наполняют ночь, заглушают голос негра, потрясают звездное небо и сердце Пули. Этот миг он запомнит навсегда: сжатые кулаки капитанов, прощальные крики «Пуля!», «Пуля!». Бузотер впереди всех. Теперь он вожак. Педро кажется, что рядом с Бузотером он видит Хромого, Кота, Профессора, Фитиля, Сачка, Жоана Длинного, Дору. Они все вместе — те, кто ушел и кто остался. Теперь у капитанов песка другая судьба. Голос негра поет самбу Сачка:

Вскинув кулаки, капитаны прощаются с Педро Пулей. Он уходит, чтобы изменить судьбу других мальчишек, в других городах, во всей стране. Бузотер — впереди, он теперь новый вожак.

Педро Пуля оглядывается и видит капитанов песка. Под луной в старом заброшенном складе мальчишки прощаются с ним, сжав кулаки. Они поднялись с колен, их судьба изменилась.

В эту торжественную ночь, ночь макумбы, атабаке гремят, как военные горны, они зовут на борьбу.

 

Родина и семья

Спустя годы рабочие газеты, многие из которых были запрещены и печатались в подпольных типографиях, маленькие неброские листки, которые передавались на фабриках из рук в руки и читались при свете коптилок, постоянно публиковали сообщения о борце за дело рабочего класса, товарище Педро Пуле, которого разыскивала полиция пяти штатов как организатора забастовок, руководителя подпольных ячеек, как опасного врага существующего строя.

В тот год, когда всем заткнули рты, год, который казался одной бесконечной ночью террора и страха, эти газеты (только их не заставили молчать) требовали свободу для Педро Пули, лидера своего класса, брошенного в концлагерь. И в тот день, когда он бежал, в миллионах домов в час скудного ужина лица людей при этом известии осветились радостью. И хотя по всей стране свирепствовал террор, двери домов были открыты для Педро Пули, скрывающегося от полиции. Потому что революция — это родина и семья.