Байя была тогда, подруга, гораздо менее шумным городом, чем политически насыщенный Ресифе или отданный во власть богемы Сан-Пауло. Ее высшим учебным заведением был не факультет права, где сами занятия подводили юношей к мыслям о необходимости покончить с устаревшими законами, где сами занятия способствовали брожению умов. Здесь, в Байе, существовал медицинский факультет, долгое время считавшийся в стране лучшим. И хотя его преподаватели были склонны к риторическим рассуждениям и стремились на занятиях примешивать к сложным научным терминам некоторые литературные вычурности, учащиеся все же больше налегали на занятия и меньше расхаживали по улицам и площадям. К числу тех, кто неоднократно участвовал в волнениях и даже был одним из вожаков студентов, относился дядя Кастро Алвеса — тот, о котором я тебе, подруга, уже рассказывал. Он приехал в Байю после сражений за независимость, после революции негров, связанной с происходившими в Африке мятежами. Эта, возможно, самая крупная религиозная и расовая революция негров Бразилии привела к тому, что город, наконец, понял, что у него огромное цветное население, наконец увидел, что негры тоже люди, способные восставать и бороться. В Байе тоже чувствовалась революционная атмосфера, но она исходила от бедных слоев населения, тогда как студенты да и вся интеллигенция были от нее очень далеки.

Кастро Алвес шокировал город благопристойных семейств, когда, прибыв в 1867 году в Байю, привез с собой Эужению Камару и открыто поселился с ней в гостинице. В это время в литературе провинции господствовал старый знаменитый Муниз Баррето. Посредственный поэт, автор едких и броских импровизаций, благодаря которым он заслужил прозвище «бразильского Бокажа», Муниз Баррето боялся конкуренции любого другого поэта, который мог бы своим ярким светом затмить тусклый свет его' звезды. Не было уже в Байе Жункейры Фрейре — он умер более десяти лет назад, — а ведь только он был способен освежать литературную атмосферу этого города. Поэты Баии того времени не были даже романтиками, они не поднялись до высот Байрона и Алвареса де Азеведо. И, следовательно, были еще дальше от поэзии Кастро Алвеса, который преодолел байроновский романтизм. Очень много имен насчитывала интеллигенция Баии в 1867 году. Очень мало имен поэтов Баии того времени сохранилось для будущего. Эти поэты жили вне реальной жизни; и сегодня, подруга, мы их зовем «академиками». Их поэзия была немощна и не могла обновить современное общество ни в духовном, ни в социальном плане.

Дремлет интеллектуальная Байя, и поэзия в ней — как плохо акклиматизировавшийся оранжерейный цветок. Имена поэтов — словно медальоны с ложным блеском. Эти люди не слышат возмущенных криков народа, стонов негров в этом краю, где самое большое число темнокожих во всей Бразилии; они не чувствуют глубокой тайны, которая окутывает Байю и ее склоны, тайну, которая исходит от макумб, от коричневого цвета людей, от скопления их разномастных лачуг. Они не чувствуют и сертана — там, позади, — его буйной и суровой природы, соблазнительной для всякого подлинного поэта, сертана, полного историй, легенд и суеверий. В творчестве этих поэтов мы не найдем никаких характерных для Баии черт; их поэзия бесцельна, бесцветна и не оригинальна. Цвет земли сертана, запах, идущий из каатинг севера, лунные ночи с гитарой и серенадами — все, что характерно для поэзии Кастро Алвеса, — они, эти убогие существа, не чувствуют. Их интересует только: богата ли рифма, хорошо ли сложены стихи? Никогда до их ушей не доходил шум борьбы за независимость и отзвуки революций. Они жили, восхищаясь своим идолом Мунизом Баррето, посмеивались над его импровизациями, восторгались его порнографическими стишками. Обновляющий ветер, который веял над Сан-Пауло и ревел ураганом в Ресифе, еще не дошел до Баии, Баии врачей-риториков и весьма посредственных поэтов. Город нуждался, чтобы кто-то прибывший извне разбудил его, обновил его литературу, повел интеллигенцию на баррикады. И вот появился Кастро Алвес, подруга, и влил новую кровь в жилы своего города* Он когда-то уехал отсюда подростком, и в его ушах звучали тогда крики мятежной толпы. В Ресифе он стал мужчиной, и поэзия его проникла туда, куда она никогда не проникала прежде в Бразилии. Его стихи зазвучали на площадях, на митингах, они дошли до сензал и до тюрем. Из Ресифе в города юга — Байю, Рио-де-Жанейро, Сан-Пауло — летела воодушевляющая, радостная весть о том, что поэзия должна служить народу, стать его грозным оружием. В пропагандистском путешествии, которое с этой поры длится всю его недолгую жизнь, Байя была первой остановкой, первой крепостью, которую ему предстояло завоевать. И город, как женщина, простирает к нему руки, Байя проявляет к своему сыну нежность возлюбленной, она устилает его дорогу цветами.

Но началось пребывание Кастро Алвеса на родине со скандала. Приехав с Эуженией в город, где живет его семья — солидная и состоятельная, поэт не скрывает возлюбленную, напротив, он выставляет ее напоказ. Они занимают в гостинице комнаты, как супруги. В городе шушукаются — по углам сплетничают кумушки, раздраженно обсуждают поведение поэта последователи Муниза Баррето, ведь литературная гегемония их кумира под угрозой. Но еще больший скандал вызвало то, что поэт отвез свою возлюбленную на Боа-Виста, где прежде жила его семья, а сейчас пустовал дом. В дополнение ко всем фамильным привидениям он поселил там свою беспокойную грацию.

Вскоре вокруг Кастро Алвеса стали группироваться молодые поэты города, хотя гораздо больше, чем литераторы, им восхищался народ. Поэт Мело Мораис Фильо, который изучал тогда медицину на знаменитом факультете, сделался его закадычным другом. И Эужения тоже заполняла ему жизнь не одной лишь любовью. Она требовала, чтобы по вечерам он приводил в свой огромный дом друзей распугивать привидения. Приходило много молодых людей, они декламировали, спорили об искусстве, политике, о театре. Эужения воодушевляла собрания своим присутствием, принимала участие в спорах; поэт, подруга, ее многому научил. Они начинают создавать труппу, которая поставила бы «Гонзагу» и в которой первой актрисой была бы Эужения. Поэт и чиновник Элизиарио Лапа Пинто должен был играть роль первого любовника. Впоследствии он и сыграл Гонзагу, и неплохо, хотя внешность его не совсем подходила для этой роли.

Поэт передал свою пьесу на рассмотрение Драматической консерватории. Чтение пьесы проходило при переполненной аудитории и вызвало всеобщий интерес. Жюри дало ей весьма высокую оценку. Впрочем, один из членов жюри остался при особом мнении и сделал ряд замечаний. Кастро Алвесу это было неприятно; он почувствовал, что — старая, апатичная литература города старается повредить ему, хочет помешать его влиянию. Но как они могут помешать ему, подруга, если в день Второго июля, крупнейшего баиянского праздника, он с неописуемым воодушевлением, с сердцем, полным любви к Эужении, встает в ложе театра, чтобы декламировать свои стихи? Это его первый публичный успех в Байе. Никогда театр Сан-Жоан, нривыкший к сладеньким речитативам Муниза Баррето, не слыхал подобного голоса, голоса, что провозглашал сейчас неведомые еще народу Баии идеи, голоса, который не только воспевал, но и призывал:

И народ идет за ним. Охотно присутствует на его вечерах, которые после чтения стихов переходят в митинги. Баиянская публика привыкает к тому, что этот бледный молодой человек, одетый в черное, с большими черными глазами и нервными руками, появляется в ложе и бросает в публику пламенные слова. Но третьего августа в том же театре декламирует уже не он. На этот раз он делит свой триумф с любимой. Эужения читает его поэму «Книга и Америка», и поэма сразу же в глазах всех жителей Баии делает Кастро Алвеса гением. Студенты восторженно приветствуют его. Эта поэма, полная неожиданных образов, поэма о прогрессе, о новейших идеях века, восхваляющая книгу и культуру, громящая обскурантизм, очаровала всех, ибо она открыла новый мир. Поэт провидит в ней, подруга, великие судьбы Америки. Кастро Алвес указывает и путь к тому — путь культуры, свободы. Но это не путь искусства для искусства, что избрала Греция периода упадка:

И не путь императорского Рима в прошлом и настоящем:

И не путь феодальной Германии вчера и сегодня:

Нет, говорит поэт, идти в будущее — значит идти к свободе. Значит идти с книгой, как с оружием, ведь «книга — это смелый воин». В некоторых из этих стихов, обращенных к молодежи всей земли, он, говоря о задаче юношей, как бы говорит о самом себе, о своей миссии:

Ведь его назначение в жизни — это прокладывать путь народным массам.

Весь этот год он открывает дороги, прокладывает новые пути. Он завоевывает Байю, теперь вокруг него уже много талантливых молодых людей… Тридцать первого октября он снова перед народом. На этот раз он читает возвышенную поэму, красноречивую, без риторической напыщенности, поэму отличного стиля без демагогии. Он читает эту поэму в Португальской читальне в пользу семей солдат, погибших на войне. Впервые Кастро Алвес говорит о себе и о своей поэзии с гордым сознанием собственной ценности; и это отнюдь не выглядит тщеславным:

Таким он был на самом деле, подруга. Он принес в свою поэзию величие природы и чувств. Он видел далеко — он видел Анды, высочайшие вершины, и далекие мечты. Он видел будущее, моя негритянка.

Он никогда ни для кого не просил милостыни в своих стихах, он требовал воздать должное детям тех, кто отправился умирать «на просторах пампы в мрачном краю». Его слова никогда не забудутся. Байя стала другой после того, как он прошел по ее улицам. В этом году он обновил поэзию своего родного края, он перенес свой город в будущее своего века. В 1867 году, подруга, он — это цивилизация и прогресс, поэзия и революция, расхаживающие по чернокаменным улицам города Байя, города Всех Святых и поэта Кастро Алвеса.

* * *

В июне труппа успешно дебютировала. И хотя она была составлена частью из любителей, все же живости и таланта Эужении Камары оказалось достаточно, чтобы обеспечить труппе успех. А седьмого сентября, в день национального праздника Бразилии, состоялась премьера «Гонзаги». Присутствовали, помимо президента провинции, многие выдающиеся деятели Баии, литераторы и студенты, представители народных масс. На сцене Эужения — очаровательная Марилия, произносящая любовные монологи с абсолютной естественностью. Да и чем была эта драма в ее лирической части, как не историей самой Эужении и Кастро Алвеса? Эти слова, которые она сейчас повторяла на сцене, — сколько раз они обменивались ими в домике на окраине Ресифе или Боа-Висте в Байе? Но не только гимн любви — по знаменитому театру Сан-Жоан разносились слова об освобождении от рабства. После первого акта публика потребовала, чтобы автор вышел на сцену. Зрители хотели своими аплодисментами показать ему, как хорошо они прочувствовали и поняли все, чему он их учит. И так в конце каждого акта он должен был выходить на авансцену и получать аплодисменты. Наконец, по окончании представления, местные молодые поэты устроили в его честь банкет. Кастро Алвес был увенчан лавровым венком с надписью на ленте: «Гению». Читались стихотворения, посвященные герою вечера. Его успех был не столько успехом Эужении, сколько успехом его идей — идей освобождения рабов, республики, свободы. А на улице поэта ожидала толпа; теперь очередь была за народом. И народ поднимает его на плечи, проходит с ним по улицам Баии, несет его до дому. Народ начинает ему платить своей солидарностью, подруга.

Этот триумф повторяется на представлении «Гонзаги», на бенефисе Эужении. Потом актриса покидает труппу, чтобы перейти в другой театр — «Жиназио Бонфим», который был спешно создан для нее специально. И вот наступают последние дни их пребывания в Байе. Кастро Алвес чувствует, что он не должен больше заставлять любимую приносить ему в жертву свою карьеру, он понимает, что надо везти ее на юг, где есть хорошие труппы, которые могут предоставить актрисе лучшие возможности. К тому же и он ведь должен продолжать свою проповедь. Байя уже завоевана, теперь его ждут Рио-де-Жанейро и Сан-Пауло.