Он прошел сквозь публику с поднятой головой и с улыбкой на губах. Вокруг разговаривали столь громко, что гул слышался даже на улице, постепенно пропадая во мраке плохо освещенного города. Среди шума голосов, смеха женщин, хохота студентов, чьих-то острот он прошел так, что никто его не заметил, никто не показал на него, никто не произнес ни слова по его адресу. Другое имя было у всех на устах, оно вызывало и улыбки и комплименты.

— Говорят, она очень красива… — И девушка опустила глаза перед элегантным студентом последнего курса.

— Нет никого красивее вас… — Девушка доверчиво улыбнулась, а он продолжал: — Но говорят, она красивая женщина и великая артистка.

В глазах девушки мелькнул страх, и, заметив это, студент продолжал убежденно:

— Главное — великая артистка…

Мимо прошел высокий, стройный юноша с беломраморным лицом и черной шевелюрой. Он улыбнулся, но никто этого не заметил.

Развернув свой большой веер, какая-то матрона рассказывала подругам и важному господину в сюртуке о том, что «кузина написала ей из Лиссабона об этой комедийной актрисе. Это нечто ужасное и безнравственное». Приятельницы придвинулись поближе, важный господин нагнулся, матрона прикрыла рот. Но веер был тонок, а любопытство проходившего мимо грустного юноши велико, и ему удалось услышать, как она сказала:

— Говорят, что один командор, набоб, из-за этой комедийной актрисы бросил семью и разорился — это был скандал на весь Лиссабон.

Тогда приятельница, что стояла поближе, рассказала о поножовщине, происшедшей тоже в Лиссабоне (или, может, в Порто?). Она узнала об этом из письма, полученного в Ресифе. «Разве вы не знали? Какой-то простолюдин, из тех, кто проводит ночи в попойках, без гроша за душой, без работы, без будущего, зарезал ножом молодого человека из хорошей семьи, одной из лучших тамошних фамилий… Это было шумное дело, кто о нем не слыхал?»

— Я знаю это по газетам… — начал господин в сюртуке.

Юноша попросил извинения и пробрался сквозь группу. Но женщины были так увлечены историей, которую теперь стал рассказывать господин в сюртуке (с таким изяществом и с такими точными подробностями), что никто не обратил внимания на юношу. Одна только девушка, стоявшая поодаль, заметила, что у студента самые красивые глаза, какие она когда-либо видела, и самые изящные руки из всех, до каких, она когда-либо дотрагивалась. Она вздохнула и с грустью подумала, что ей двадцать, а ему в лучшем случае восемнадцать лет и он, должно быть, всего на третьем курсе. И она еще ошиблась: студенту едва исполнилось шестнадцать, и он даже не зачислен на факультет, потому что не сдал экзамен по геометрии.

Он шел, внимательно вслушиваясь в окружающий шум; казалось, все говорили об одном и том же: о редкой красоте, неотразимой грациозности, большом таланте этой выдающейся комедийной актрисы, о том, что она бесподобно поет грустные песни своей родины. Странный шум доносился оттуда, где разместились студенты: там не спорили о театре и актрисах, но все же многие из любопытства повернулись в их сторону. Юноша тоже оглянулся и увидел в центре группы студентов ораторствующего коренастого мулата; друзья слушали его с уважением. В это время с галерки позвали мулата другие студенты; откуда-то из угла раздалось:

— Тобиас Баррето! Тобиас Баррето! Сюда, к нам!

Мулат с улыбкой ответил на приветствие важного господина в сюртуке и зашагал, направляясь к товарищам. Юноша стал пробираться к своему месту; вокруг все снова говорили о несравненной актрисе.

— Для ролей инженю нет никого лучше ее…

— Однако в действительной жизни она совсем не похожа на инженю… — заметила некая сеньора, демонстрировавшая на этом вечере эффектное платье.

Муж хлопнул перчаткой по руке и мягко проговорил:

— В том-то и заключается талант артистки…

— Кто тебя просит ее защищать?

Юноша прошел мимо двух молодых людей, которые, прислонившись к колонне, тоже рассуждали о красоте примадонны:

— Красивое у нее имя… — сказал один из них.

Другой мечтательно прошептал:

— Эужения Камара…

* * *

Раздвинулся занавес, и сразу же она, казалось, заполнила собою всю сцену. Что говорили о ней? Чего только он не наслышался, когда проходил по театру, да и раньше, в отзывах ее коллег, в разговорах на улице с друзьями. Сколько хорошего и плохого говорили о ней!.. Какое все это имело значение? Важно было одно: что она на этой сцене и голос ее подобен бризу на море, а ее лицо…

Какое у нее в самом деле лицо?

Есть ли что-либо в мире — цветок, звезда или богиня, — что-либо, с чем можно было бы сравнить ее лицо? Театр полон, вокруг студенты; она поет для всех и, конечно, не только для этого юноши, который даже еще не зачислен в студенты. Но юноша видит только ее, думает только о ней и не как о комедийной актрисе-инженю, и не как о женщине — разрушительнице домашних очагов, вызывающей поножовщину, ни даже как о великой артистке, ни даже как о красивейшей женщине.

Для юноши в шестнадцать лет, сидящего в первом ряду партера, она возлюбленная, она ценнее, чем жемчужина, блистающая в таинственной глубине моря, гораздо ярче, чем звезда, освещающая ночь. Нет никого больше в этом театре, где Эужения Камара поет нежные песни о любви, нет никого больше, кроме нее и Кастро Алвеса.

Милая подруга, в сердце каждого из нас есть что-то, что дает знать, когда появляется твоя единственная возлюбленная, та, что будет на всю жизнь, та, которую мы искали во всех, кто ей предшествовал.

Когда она появляется, будто наступает рассвет, будто мы рождаемся заново. Так было, когда я увидел впервые тебя и почувствовал, что ты, приплывшая издалека, из неведомого порта на неведомом судне, ты входишь в мою жизнь. Так было в тот вечер в театре, когда шестнадцатилетний мальчик почувствовал, что пришла его любимая и что его сердце навсегда отдано ей. Он был студентом-новичком, которого терзала геометрия, студентом, начинающим писать стихи, она же была знаменитой, прославленной артисткой и красавицей; момент для их сближения еще не наступил. Однако с того вечера, подруга, поэт хранил ее образ в своем сердце, и, когда Эужения несколько лет спустя полюбила его и отдала ему свою красоту, чтобы он обессмертил ее своим гением, поэт и тогда любил ее, пожалуй, не больше, чем в тот вечер, когда впервые увидел ее на сцене и начал жить заново.

Он был мальчиком, который рано нашел и свой путь и свою любовь. В том же 1863 году, когда он познакомился с Эуженией Камара, он написал «Песнь африканца». Все в жизни Кастро Алвеса происходило раньше, чем в жизни остальных людей, потому что для гения не существует меры времени, он живет не своим опытом, а опытом народа. Тот, кто прожил всего двадцать четыре года и стал великим поэтом своего народа, самым прекрасным и могучим борцом за счастье Бразилии, рано созрел и для любви и для борьбы. В шестнадцать лет его душа жила и образом любимой и тяжкой участью рабов. Эужения пришла к нему позже, когда он достиг полной зрелости. Точно так же и мечты о будущей жизни, республике, аболиционистские общества, митинги на площадях пришли лишь некоторое время спустя, когда его талант достиг совершенства и он стал не только поэтом своего народа, но и его пророком.

Но все же в том 1863 году, в Ресифе, прославившем себя кровью, пролитой за свободу, он уже впервые возвысил свой голос во имя любви и свободы и сделал это с такой силой, которая уже носила на себе печать гения.

В мае одна избранница всей его жизни — свобода — получила первую песню от своего поэта, «Песню африканца», а в июне Эужения Камара, вторая избранница его жизни, вдохновила поэта на сочинение «Моей тайны». Восемь последующих лет, подруга, очень важные годы в истории нашего народа. В эти годы расцвело творчество Кастро Алвеса, им были написаны произведения непреходящей ценности, воспета для Бразилии свобода, возвещено своим современникам и потомкам, что именно свобода и любовь — вывшие блага жизни и что без них нет ни чести, ни красоты, что без них не стоит жить. За эти восемь лет он накопил для нас века опыта и культуры, обогатил и отблагодарил нас.

* * *

Предыдущий год оказался для него серым и невеселым; поэт был еще не определившимся юношей, провалившимся на экзаменах, озабоченным мучительными поисками пути в жизни. Из Сан-Пауло на всю страну падала тень Алвареса де Азеведо, Байрона юга, демонического, трагического поэта, окончившего жизнь самоубийством. Азеведо — это была одна из дорог, и молодежь стремилась идти по ней; брат Кастро Алвеса, который находился в Рио, пытаясь освоить курс инженерных наук, был одним из его последователей.

Но Кастро Алвес родился не для того, чтобы идти по путям, открытым другими, даже когда этот другой — Алварес де Азеведо. Он найдет свою собственную дорогу, и это будет не проповедь бесцельности жизни, а песнь надежды на будущее, песнь свободы.

В Сан-Пауло, запершись в самой красивой из всех башен слоновой кости, Азеведо воспевал грусть мира и безнадежное горе любви. Он был поэтом смерти, и он проповедовал непротивление, призывал молодежь сдаваться без борьбы. В Ресифе, городе революций, вскоре возвысится другой голос. И этот голос станет воспевать другие идеалы, станет призывать к уничтожению всех, кто мешает человеческому счастью. Этот голос станет голосом надежды, горном, зовущим к борьбе.

В поэте города Сан-Пауло было что-то женственное, какая-то выхолощенность, которой страдают многие одаренные художники. Кастро Алвес был больше чем великий художник, он был гений, и поэзия не лишила его мужественности; он мог быть не только поэтом, но и вождем масс. Азеведо был лишь гениальным певцом, дорогим сердцу людей, как бывает дорога прекрасная женщина, которой предстоит умереть в расцвете своей красоты. В Кастро Алвесе люди видели человека иного склада, более знающего, человека, опережающего время, человека, за которым можно смело идти, ибо его дорога — дорога будущего. Алварес де Азеведо открыл аллеи, где ноги не веривших ни во что влюбленных топтали цветы. Кастро Алвес проложил дороги будущего для тех, кто борется. По его пути мы и идем сегодня. Широкие дороги для влюбленных, широкие дороги.

Однако прежде чем найти свой путь, поэт жил в поисках и сомнениях первых опытов. На него обрушились горести жизни, но они не сделали его самоубийцей, они укрепили его дух, закалили сталь его шпаги. Брат его сходит с ума; настанет день, и, приняв яд, он окончит все расчеты с жизнью. Вскоре умрет и отец поэта. Не будь Кастро Алвес гением, быть может, он пошел бы по пути Алвареса де Азеведо — переплавил свою горечь в стихи редкой красоты, но забыл бы, что невольники умирают в сензалах в ожидании свободы, что республика — мечта, которая ждет своего поэта.

В 1863 году шестнадцатилетний юноша рисует, слагает стихи и страдает. Из глубины пернамбукских энженьо доносятся протяжные стоны рабов. Они не люди, они животные, которых покупают и продают, мясо, которое один хозяин передает другому, животные для продажи. Дети и красивые девушки, старики с седой курчавой головой и старухи с увядшей грудью, вскормившей поколения. Люди ли они в самом деле? Алварес де Азеведо считал, что они просто вьючные животные и потому не заслуживают стихов. Что значат они перед вечной тайной небытия, перед утонченными переживаниями поэта? Ах! Чего стоит несчастная жизнь негра, подруга, что стоят следы кнута на его спине, что стоят его слезы, если поэт занят проблемой, которая мучит его и вызывает к жизни еще один драгоценный сонет? Закроем глаза на все это, обратимся к самим себе — к этому призывает нас скорбно-прекрасный голос, идущий из Сан-Пауло. Кастро Алвес слышит этот голос, у юноши с невеселой жизнью и семейными драмами тоже свои проблемы. Но, подруга, голос, доносящийся из сензал, сильнее, и он проносится над Ресифе, он витает над морем и умирает в скалах, которые обнимает ветер. Этот голос требует справедливости и свободы. Этот голос требует отмщения за страдания рабов. Однако люди безразлично проходят мимо, будто перед ними всего лишь мычащее стадо. Нужно, чтобы кто-то придал убедительность и красоту этому голосу негров, рвущемуся из души. Нужно, чтобы кто-то обратил жалобы и мычания в клич настолько мощный, чтобы люди остановились перед несчастьем, чтобы поняли, что это страдают не животные, а тоже люди, только более несчастные, чем они.

Среди тех, кто жив и воспевает смерть, и среди тех, кто скорее мертв, чем жив, но хочет жить свободным, шестнадцатилетний юноша ищет свою дорогу. Станет ли он еще одним певцом меланхолии или пойдет в народ и поднимет его на освободительную борьбу?

Сильнее, мощнее и прекраснее, чем благозвучный голос поэта из Сан-Пауло, голос, который плачет в сензалах Ресифе. Ибо нет ничего прекраснее голоса народа. И гениален тот, кто умеет передать его, придать ему форму, кто идет впереди всех, кто зовет к завтрашнему дню.

В этом столь важном, 1863 году, преодолевая сомнения и грусть, борясь с соблазном пойти по легким дорогам искусства, Кастро Алвес познает женщину, которая родилась, чтобы доставить ему радость и блаженство. И тогда же он пытается придать поэтическую форму стонам невольников, чтобы начать описывать в стихах трагедию рабства. Любовь и свобода возникают перед ним в этом году, и поэт чувствует, что они скоро придут за ним, придут, чтобы потребовать всю его жизнь. Его руки — еще детские руки, его голос — еще ломающийся юношеский голос. Но внезапно, чудом, которое совершает гений народа, он находит себя и ясно видит, что его дорога тут. В один прекрасный день свобода покончит со стонами людей, и тогда, подруга, на земле, которую другие поэты не замечают, будут слышны только нежные напевы любви и радостный смех детей.

Таков урок, которому нас учит сегодня Кастро Алвес, о моя подруга, ты, что несешь в груди страсть к свободе и огонь любви в своих ясных глазах.