Так выглядели отсканированные страницы рукописи А.А. Амальрика, депонированной в библиотеке Вирджинского университета.
[1. ПРОИСХОЖДЕНИЕ ИМЕНИ РУСЬ И ДОКАЗАТЕЛЬСТВА СКАНДИНАВСКОГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ РУСИ]
[Появление норманнов на исторической арене]
Сохранилась легенда: Карл Великий, уже старик, в одном из прибрежных городов Южной Галлии увидел из окна замка приближающиеся корабли. Его свита приняла их за купеческие, но Карл возразил: «Суда эти везут не товары, а злейших врагов». И хотя пираты, узнав о присутствии в городе повелителя франков, поспешно ускользнули из гавани, престарелый император, стоя у окна, неожиданно для своих спутников горько заплакал. Никто не решался прервать молчание, пока Карл не сказал: «Если еще при жизни моей враги решились коснуться этого берега, сколько зла они причинят моим потомкам и их подданным».
Так появились в Западной Европе норманны.
С IX по XII века бассейны крупных рек и побережье Западной Европы опустошались предприимчивыми викингами. Втягиваясь в орбиту европейской культуры, осваивающей, хотя и с трудом, наследие Средиземноморья, они понемногу оседали, и в X–XI веках появляются первые норманнские государства в Северной Франции (911) и Южной Италии (1030). Но районом деятельности скандинавов была не только Европа. Движимые духом бродяжничества, раскинувшим великую индоевропейскую семью от Атлантического океана до Индийского, они добираются до Исландии, где обитало лишь несколько монахов, и колонизируют ее, доходят до Гренландии, Лабрадора и даже до современной Новой Англии.
А в то же время у норманнов, преимущественно шведов, «под боком» лежали громадные пространства Восточной Европы, с богатейшими запасами пушнины, с населенными городами, с проторенными торговыми путями. К юго-востоку от Скандинавии раскинулось благодатное поле деятельности для морских разбойников и торговцев Средневековья, и, если бы даже отсутствовали какие бы то ни было указания в источниках, мы все равно могли бы предположить значительную роль скандинавского элемента в исторических судьбах Восточной Европы.
Главным занятием норманнов была торговля, которая в те далекие времена тесно соединялась с грабежом. Находки византийских {стр. 1} и арабских монет на Готланде указывают два направления этой торговли – восточное и византийское – и два основных торговых пути – Волжский и Днепровский. И хотя Волжский путь стал раньше известен скандинавам и торговля с Востоком значительно преобладала над Византийской, как об этом говорит сравнительное число найденных монет, для нас гораздо интереснее второй путь, потому что на Волхове и Днепре началась история нашего государства.
[Отношения норманнов и славян]
На Волхове и Днепре норманны встретились с восточными славянами. Когда они встретились, в каком состоянии застали аборигенов и в какие отношения стали к ним?
На эти вопросы отвечали много и по-разному. Едва ли можно говорить, что норманны «принесли государство», тот «наряд», по выражению летописца, которого «у нас нет», – государства в IX веке у них самих не было, да и можно ли перенести готовую систему на чужую почву. Но не было ли государство результатом антагонистического столкновения пришлого норманнского и автохтонного славянского начал? Не были ли отношения норманнов к восточному славянству результатом их торговых сношений с Византией и Востоком: сбор дани для торговли и содержания дружины? Если так, то почему славяне на великом пути «из варяг в греки» оказались в таком подчиненном положении и как скоро местная знать ассимилировала тонкую скандинавскую прослойку и норманн из повелителя-князя времен Олега и Игоря превратился в наемника-варяга времен Владимира и Ярослава? Когда, иными словами, русское общество и Русское государство из двух враждебных начал слились в целостный организм?
Доказать эти гипотезы непросто, а отсюда и ответы на так сформулированные вопросы едва ли могут считаться безапелляционными. Тем не менее, по моему глубокому убеждению, никакая теория, отрицающая или принижающая роль норманнов, не сможет ответить на заданный почти тысячу лет назад вопрос: кто в Киеве нача первее княжити и откуду Русская земля стала есть? Из нижеизложенного будет видно, почему я так думаю; сейчас же хочу только заметить, что главное неудобство для себя вижу не в мнимой «шаткости» норманизма, а в том, что придется «доказывать» многое из того, что более 20 лет назад считалось общим местом и никем с тех пор опровергнуто не было. Я попытаюсь здесь проследить эпоху образования Древнерусского государства от первых набегов Руси на Византию до объединения Днепровско {стр. 2} -Волховского пути в одних руках, а потом немного скажу о предыстории восточных славян. Я отнюдь не поставлю тем самым телегу впереди лошади, так как именно норманны были тем конем, который вывез восточнославянскую телегу на широкий исторический простор.
[Языковые заимствования]
Опору такому взгляду следовало бы искать прежде всего в языке, так как язык самый беспристрастный исторический свидетель. Принятие, например, религии и церковной организации у Византии нашло отражение в заимствованиях из греческого языка, относящихся к церковно-религиозной сфере, в том числе и самого слова «церковь». При нашей точке зрения следует ждать заимствований из скандинавских языков в военной, морской и административной области. И действительно, в русском языке насчитывают несколько таких скандинавизмов: тиун (др. – норм. ƥionn), яскъ (askr), крюкъ (kruke), ларь (lar), ябетникъ (embœtti), костеръ (kestr), клеймо (kleim), вира (vergeld), гридь (hirth), витязь (viking), луда (lodi), скотъ (skattr), стул (stȯll), стягъ (stőng), Суд (Sund), шнека (snekkja), якорь (anker), кънязь (konung), шлягъ (shilling) и др. Но это влияние не могло быть очень сильным и глубоким, поскольку речь идет, как я попытаюсь показать, не о длительном соприкосновении русских и скандинавских племен, а о деятельности отдельных норманнских дружин на торговых путях Восточной Европы.
Во всяком случае языковые данные говорят о славяно-норманнских отношениях, активная роль в которых принадлежала норманнам, поскольку в скандинавских языках заимствования из славянских носят очень незначительный характер. А это заставляет серьезно посмотреть, насколько высказанные выше домыслы соответствуют нашим источникам, к сожалению немногочисленным.
[Источники: ПВЛ]
Первое место среди них, безусловно, занимает Повесть временных лет, где мы на первых же страницах находим высказанный в несколько иных выражениях, но в основном совпадающий с предложенным выше взгляд на образование Русского государства. Сказание о призвании варягов под 862 годом (в Начальном своде под 854), которое я имею в виду, в течение почти всего века служило одним из основных доказательств ортодоксального норманизма. Сейчас никто, кажется, не верит ни 862 году, ни призванию, но принципиальная схема летописца интересна тем, что книжник XI века на основании своих источников пришел к тем же выводам, что и большинство занимавшихся этим вопросом ученых сов{стр. 3}ременности на основании своих. Как увидим дальше, сказание под 862 годом, рассмотренное не с точки зрения безусловного доверия старой школы, а с точки зрения критического выяснения его источников, и поныне является удачным аргументом норманизма.
Почему же мы, однако, столь скептически подходим к призванию трех князей-варягов и – это будет видно из дальнейшего – к достоверности летописных событий и летописной хронологии до середины X века (сомневаться в ней можно и далее, включая время Владимира)? Потому что, прежде чем принимать или не принимать известия нашей летописи, следует ответить на вопрос: что могли знать и какими материалами могли пользоваться летописцы XI–XII веков для IX–X веков, к которым они относят образование Русского государства?
До первого киевского историка дошли смутные народные предания, зачастую противоречащие друг другу, которые он связно изложил в своей хронике, выбирая из них, по его мнению, наиболее достоверные или наиболее отвечающие духу его свода. Этот свод, продолженный и расширенный в 1073 году, не имел еще, как доказал А. А. Шахматов, хронологической сетки. Перед следующим летописцем (составителем Начального свода), расположившим материал по годам, встала, таким образом, задача привязать русскую историю к какому-то определенному моменту. Он впервые воспользовался греческим хронографом и все известные ему легенды о начале земли Русской отнес к вычисленному оттуда 854 году. Для составителя Повести временных лет византийские хроники приобрели еще большее значение, для него и Русская земля «нача ся прозывати» с воцарения Михаила III, «яко при сем цари приходиша Русь на Царьгород». Все даты Повести до 945 года либо, заимствованы из греческих источников, либо вычислены по ним, о чем буду говорить подробнее далее. К ним примыкают два своеобразных документа – договоры русских с греками (911, 945); их переводы с греческого, можно думать, современны заключению. Оба договора важны тем, что отражают не позднейшие мудрствования летописца, а представления X века. Третьей весьма интересной группой источников для составителей летописных сводов были норманнские саги, возникшие в варяжской среде середины XI века под византийским влиянием и отразившиеся как в русской летописи, так и в позднейшей скандинавской поэзии. Итак, народные предания, греческие хронографы и скандинавские саги – вот тот материал, из которого летописец скомбинировал первые страницы русской истории. {стр. 4}
Морские походы викингов в Западной и Восточной Европе тоже отразились в географических воззрениях нашего летописца. Так, представление о Риме, о котором он узнал от варягов, связано у него с Севером: апостол Андрей, чтобы попасть в Рим, идет для этого из Корсуни вверх по Днепру «и иде в Варяги, и приде в Рим». Или отрывок в географическом введении о море Варяжском, которое на Западе доходит до Рима, а на востоке «до предела Симова» – два направления норманнских торговли и грабежа. В описании пути из «варяг в греки» вновь упоминается дорога по Варяжскому морю в Рим – Romavegr скандинавских саг. В этом же контексте летописец пишет и о другом великом пути – Волжском (Austrvegr), по которому норманны ходили в «Болгары и в Хвалисы». Но все это – результат позднейшего общения с варягами: все эти географические сведения были получены летописцем от наемников-варягов в конце XI – начале XII века, если только речь не идет о каком-то норманнском географическом памятнике. Для нас гораздо интереснее норманно-славянские отношения IX, а не XI века.
[Происхождение имени Русь согласно ПВЛ]
Составитель Повести временных лет выводит из Скандинавии не только династию русских князей, но и само имя «Русь». Русь, по его мнению, один из норманнских народов. «И идоша за море к варягомъ, к руси. Сице бо ся зваху тъи варязи русь, яко се друзии зовутся свие, друзии же урмане, англяне, друзии гъете, тако и си. Реша руси чюдь, словени, и кривичи, и вси: “Земля наша велика и обилна, а наряда в ней нетъ. Да поидете княжитъ и володети нами”». Как мы знаем, просьба была принята, «и избрашася 3 братья с роды своими, пояша по собе всю русь, и приидоша». Вполне естественно выглядит после этого заключение летописца: «И от тех варягъ прозвася Руская земля».
Эти сведения очень интересны для норманистов, поэтому многие историки искали им подтверждения в других источниках, как А. А. Куник, или просто принимали на веру. Однако дело с русью, как и «призванием варягов», обстоит вовсе не так благополучно. Первое затруднение состоит в том, что никакого крупного и одновременного переселения норманнов источники не знают, второе – ни раньше, ни позже предполагаемой даты никакого народа Русь в Скандинавии не находится.
Остается вопрос: каким образом возник такой взгляд на Русь в Повести? Сказание о призвании, в котором мы с этим взглядом встречаемся, появилось впервые, по мнению Шахматова, в Новгородском своде 1050 года, а оттуда перешло в Начальный свод. {стр. 5}
Читались ли фразы о Руси варягов в Начальном своде? Во всяком случае в комиссионном списке Новгородской 1-й летописи младшего извода, по которому восстанавливается Начальный свод, их нет. А. А. Шахматов полагает, что составитель Повести, желая дать ответ на вопрос, отчего прозвалась Русская земля, разбил текст «И идоша за море к варягом и реша» вышеприведенной фразой «к руси… тако и си», вставил фразу «пояша по собе всю русь» и включил русь в перечень варяжских народов в географическом введении. Почему отождествил летописец варягов и русь и сделал такую вставку? Почему он заставил Рюрика захватить с собой весь свой пресловутый народ («пояша по собе всю русь»)? Не говоря уже о том, что ни о каком племенном переселении, т. е. о переселении норманнов с женами и детьми, летописец знать не мог, кажется очень странным, как такая мысль пришла ему в голову, да и зачем она ему понадобилась? Как мы знаем, поиски народа Русь в Скандинавии не дали успеха. Поэтому А. А. Шахматов объяснял загадочную фразу Повести желанием ее составителя, выводя Русь «из заморья», предупредить упрек, что теперь, т. е. в XII веке, там такого народа нет: потому и нет, дескать, что Рюрик с братьями весь его захватили с собой. Но поместил же летописец для того же времени Русь между готами и англичанами. Едва ли он вообще был знаком со скандинавской этнографией и знать, есть ли Русь в Скандинавии или нет, будут его упрекать или не будут, не мог. Тем менее он думал, что спустя много времени будут предприняты попытки искать этот народ, и заготовил ответ для будущих ученых. Здесь, как мне кажется, А. А. Шахматов слишком усложняет подлинный ход мыслей летописца. Обращу внимание и на то, что слова «пояша по собе всю русь» не выглядят вставкой в тексте Повести, хотя в комиссионном списке их нет.
[Отсутствие норманнского племени Русь]
Итак, мы стали на ту точку зрения, что норманнского племени русь не было. Тем не менее от Нестора до наших дней существует научная традиция, связывающая этимологию этого слова со Скандинавией. Прежде всего следует указать, что финский (суоми) язык до сих пор сохранил для Швеции имя Ruotsi (эстонское Rõts, ливское Rúotsi и др.). Финны, которые раньше столкнулись с норманнами, усвоили для них это имя, а славяне, общаясь с финнами, могли позаимствовать его у них, а с норманнов перенести на Киевское государство, в котором те составляли правящую верхушку. Могло быть и так, что славяне и финны в равной степени познакомились с этим именем от норманнов, причем в финском языке оно {стр. 6} сохранило первичное значение. Но почему тогда слово rus-ruotsi перестало быть именем скандинавского племени и стало этническим и государственным именем восточных славян? И почему тогда мы не находим в Скандинавии народа с именем rus, ruotsi или подобным?
[Русь как профессиональный, дружинный термин]
Это заставило ученых искать имя Русь на севере не как этнический, а как профессиональный термин. А. А. Куник указывал на Roslagen – побережье Швеции, расположенное напротив Финляндии. О большой роли этого района в славяно-норманнских отношениях свидетельствует анализ норманнских имен в русской летописи, сделанный В. Томсеном, и находки рунических надписей. Однако уже Томсен находил это объяснение – перенесение имени области на выходцев оттуда – неосновательным и гипотетически связывал ruotsi с ropsmenn, ropskalar – гребцы. Лингвистически слово подходит, но сразу видна очень большая историческая натяжка: почему именно оно перешло в этническое обозначение шведов? Скорее это должен быть термин, связанный с военной и колонизаторской деятельностью норманнов среди финских народов. Сам В. Томсен на своей гипотезе не настаивает. В 20-х годах нашего века интересную этимологию слова «Русь» предложил В. А. Брим. Он полагает, что в основе здесь древненорманнское drot – толпа, дружина; термин, распространенный у норманнов до начала IX века, когда он был вытеснен другим. Отсюда drotsmen – дружинники, так как наряду с формой родительного падежа drotar существовала форма drots. Этот термин и отразился в финском как ruotsi. Производство здесь интересно как в историческом, так и в лингвистическом отношении. С финнами скандинавы (шведы) столкнулись раньше, чем со славянами, и стали известны среди них под своим профессиональным именем, а не под этническим. И усваивали финны этот термин первоначально как обозначение норманнской дружины, а не как этническое имя шведов. Каким же образом перешло drotsmenn в ruotsi? Финский язык не терпит комбинации согласных в начале слова, и dr должно было перейти в r. О долгое переходит в финском в дифтонг uo, а в эстонском и водском – в долгое о (rõtsi, rots). При переходе сложных слов в финский язык возможно отделение второй части слова, например riks-daler – riksi. Поэтому же drotsmenn – ruotsi.
Северная группа восточных славян, тесно общаясь с финнами, постепенно переняла у них этот термин для обозначения норманнских дружин, которые с IX века начинают играть заметную роль {стр. 7} в исторических судьбах восточного славянства. В русский язык он перешел в форме русь, как suomi перешло в сумь. Ts перешло в русское с, так как русское ц «было мягким звуком не тождественным с ts».
Если стать на точку зрения, что слово «русь» первоначально обозначало норманнскую дружину, возникает вопрос, почему же термины drot или drotsmenn не отразились непосредственно в русском языке, а были опосредствованы финнами. Отчасти я уже ответил на этот вопрос. Именно к началу IX века, когда началось общение норманнов с восточными славянами, термин drot вытесняется заимствованным после первого набега на Англию (793) термином hirth – дружина (собственно, англосаксонское hireth – семейство). А это слово, как и следовало ожидать, вошло в русский язык – это гридь, гридинъ – младший дружинник. Младший именно потому, что старшим был русин.
[Русь – ruotsi, финское наименование норманнских дружин]
Итак, Русь-Ruotsi – имя, присвоенное славяно-финской средой скандинавской дружине. С конца IX века, вероятно, среди славян и финнов идет своеобразный процесс: у славян русь становится именем норманнской и местной киевской знати, территориальным именем и, наконец, этническим именем – именем русского народа; у финнов, наоборот, ruotsi тоже превращается в этническое имя, но в чужое – в этническое имя шведов, из которых состояли сталкивающиеся с финнами дружины. Прежде чем отвечать, почему так произошло, попытаемся подтвердить наш взгляд на русь тем немногим, что могут дать письменные памятники.
Вернемся к фразе нашей летописи «пояша по собе всю русь», перед которой мы раньше встали в тупик. После вышесказанного она приобретает совершенно новый смысл. Посмотрим, как изложено интересующее нас место в Начальном своде. Там, где в Повести временных лет мы читаем: «И избрашася 3 братья с роды своими, и пояша по собе всю русь, и придоша», в Начальном своде стоит: «Избрашася 3 брата с роды своими и пояша со собою дружину многу и предивну, и приидоша».
Такое сопоставление само по себе кажется мне убедительным. Гораздо труднее определить, как произошла эта замена и почему составитель Повести или один из ее редакторов выдавал русь за варяжский народ. Если комиссионный список здесь точно передает текст Начального свода, можно предположить следующее: 1) составитель Начального свода включает в свой свод Сказание о призвании, заимствуя его из Новгородского свода, но фразу вроде «по{стр. 8}яше по собе всю русь» меняет на «пояше со собою дружину многу и предивну», поскольку русь для него уже связывается с Киевом, с киевской аристократией и с киевской территорией, и для севера выглядит неуместно, однако фразу «И от тех варяг… прозвашася русь» он оставляет; 2) составитель Повести временных лет, желая объяснить, как именно «прозвашася», отчего прозвалась Русская земля, что и является одной из главных его задач, восстанавливает фразу Новгородского свода, принимая уже русь за народ Рюрика, тем более что отождествление руси с норманнами он мог встретить в своих греческих источниках. Поэтому он, или второй редактор Повести, Сильвестр, к фразе «И идоша за море к варягом» добавил – «к руси. Сице бо ся зваху тъи варязи русь, яко се друзии зовутся свие, друзии же урмане, анъгляне, друзии гъте, тако и си». Образцом ему послужил отрывок из географического введения: «Афетово бо и то колено: варязи, свеи, урмане, готе, агняне…», куда он поэтому тоже вставил русь между готами и англичанами.
Предложенная сейчас схема во многом сомнительна, и я далее вернусь к этому, хочу только еще раз заметить, что, как бы мы совпадение руси и дружины ни объясняли, оно остается очень интересным и впечатляющим фактом.
[Константин Багрянородный о русах]
Гипотезу, что первоначально под русью понималась дружина, причем норманнская дружина, подтверждает другой интересный памятник – трактат Константина Багрянородного «О народах», написанный в средине X века. Девятая глава посвящена руссам, приезжающим на однодеревках в Константинополь весной и проводящих там лето. Что же делают они зимой? «Зимний и суровый образ жизни этих самых руссов таков. Когда наступает ноябрь месяц, князья их тотчас выходят со всей русью (μετα παντων τον Ρϖς) из Киева и отправляются в полюдье (πολυδια), т. е. круговой объезд, и именно в славянские земли вервианов, другувитов, кривичей, севериев и остальных славян, платящих дань руссам». Здесь то же словоупотребление, что и в разобранном месте Повести; трудно предположить, что весь народ Русь выходит из Киева и отправляется в полюдье. Интересно и то, что Русь здесь связывается только с Киевом и противопоставляется славянам, которые представлены как ее данники, что совпадает с предложенным выше взглядом.
[Договоры Руси с греками]
Пока что мы познакомились с позднейшими домыслами летописцев и сообщением иностранца, заимствованными из вторых рук. Что же нам дадут два сохранившихся от первой половины X века юридических памятника: договор Олега с греками 911 года и договор {стр. 9} Игоря, отнесенный летописцем к 945 году? Написаны они были по-гречески. Переводы, как полагает С. П. Обнорский на основании морфологического, синтаксического и лексического анализа текстов, современны заключению. Первый договор переведен болгарином и выправлен русским справщиком, второй перевод сделан сразу на русский язык. Впервые, как думают, они были обнаружены в княжеском архиве в сильно попорченном виде составителем Повести временных лет и включены в ее текст. Хотя помимо Повести договоры нигде не сохранились, сомневаться в их подлинности нет оснований. И в них мы встречаемся с тем же словоупотреблением. Точнее, «Русь» обозначает там и сословие и страну. Приведу примеры первого. Договор 911 года заключается «похотеньем наших великих князь и по повелению от всех иже суть под рукою его сущих руси». Русь имеет здесь собирательное значение и ясно означает правящую («по повелению от всех… руси») верхушку, т. е. княжескую дружину. Ни как народ, ни как страну русь здесь понять нельзя. Кого имеет в виду под русью договор, видно несколькими строками раньше: договор заключается «от Олга, великого князя рускаго, и от всех иже суть под рукою его светлых и великих князь и его великих бояр». Договор отличает русь (высший слой дружинников) от гостей (по-видимому, норманнов, идущих транзитом «из варяг в греки» через Киев): «Аще украден будеть челядинъ русскый, или ускочить, или по нужи продан будеть, и жаловати начнут русь, да покажеть ся таковое о челядине и да поимуть и в Русь; но и гостие аще погубиша челядинъ и жалують, да ищуть, обретаемое да поимуть е». Здесь права руси требовать обратно челядина распространены и на купцов. Пример из другой статьи: «да приходячи русь слюбное емлют, елико хотячи, а иже придутъ гости да емлют месячину на 6 месяць…» В договоре 945 года такое же словоупотребление, хотя упоминаются уже «людие все рустии», что можно понимать в этническом значении. В обоих договорах мы встречаем и термин «русин», который определили выше как старший дружинник, вообще лицо, принадлежащее к знати. Так же можно понимать его и здесь.
[Русская правда]
Термин «русин» употребляется в другом интересном нашем памятнике – Древнейшей правде, которая имеет сходные черты с некоторыми статьями греко-русских договоров. Правда открывается следующей статьей: «Убьеть муж мужа, мьстить брату брата… аще не будеть кто мстя, то сорок гривенъ за голову, аще будет ру{стр. 10}син, любо гридинъ, любо купчина, любо ябетник, любо мечник; аще изъгой будеть, любо словенин, то 40 гривен положити за нь». Обычно при комментировании этой статьи слово «русин» сопоставлялось со словом «словенин», и все объяснения строились на этой антитезе, причем уже Ланге противопоставлял словенину-новгородцу русина как жителя киевского юга. Я позволю себе с этим не согласиться. Во-первых, фраза «аще изъгой будеть, любо словенин, то 40 гривенъ положити за нь» – явно поздняя приписка, что видно из повторения вводного слова «аще», повторения «то 40 гривенъ» и всего характера этой фразы, что как будто всеми признается. А уже по одному этому нельзя сравнивать слова двух текстов, появившихся в разное время и по разному поводу, как якобы противопоставленные самим автором памятника. Можно даже представить себе условия, при которых была сделана эта приписка. Она стоит в связи с бурными событиями 1015 года. Ярослав, прекратив в 1014 году выплату дани Киеву, содержал в городе наемную варяжскую дружину, и «начаша варязи насилие деяти на мужатых женахъ». Ркоша новгородци: «сего мы насилья не можем смотрити»; и собрашася в мощь, исекоша варягы в Поромоне дворе». Разгневанный Ярослав побивает за то именитых новгородцев, но тут же вынужден обратиться к новгородцам за помощью для похода на Киев, так как там умер Владимир и, убив братьев, вокняжился Святополк. «И реша ему новгородци: “а мы по тобе идемъ”. И собра вои 4000: варяг бяшет тысяща, а новгородцов 3000; и поиде на нь». Таким образом, Ярослав набрал свое войско на ¾ из новгородцев; они, видимо, и вынудили его распространить дружинный устав, «кодекс рыцарской чести», как назвал его Б. Д. Греков, на словен – «тяглых», пользуясь позднейшей терминологией, жителей Новгорода и пригородов – и изгоев, т. е. «пропащего люда», которого много должно было быть в большом торговом городе и который охотно пошел в войско Ярослава. Поэтому Ярослав, захватив Киев и наделив новгородцев по десяти гривен на человека, сделал соответствующую приписку, приравняв их к своей дружине. Для Новгорода этот момент явился начальным в долгой традиции вольностей: на Ярославовых грамотах впоследствии целовали крест приглашаемые князья.
Следовательно, первоначальная часть этой статьи Правды не содержала противопоставления русина словенину, а только список подлежащих 40-гривенной вире лиц в таком порядке: русин, гридин, купец, ябетник, мечник. Все категории социальные, почему же ру{стр. 11}сина считать областным именем? Можно было бы это допустить, если бы в каком-нибудь современном памятнике слово «русин» встречалось именно в таком значении, но подобного памятника нет.
Во-вторых, если русин – обозначение для жителя Киевщины, юга, то почему этот термин, наоборот, встречается в северных памятниках? Например, в договоре новгородского князя Ярослава Владимировича с немцами (XII век): «Оже емути скотъ варягу на русине, или русину на варязе…» – или в договоре смоленского князя Мстислава Давидовича с Ригою и Готским берегом (начало XIII века): «Аже не будет послуха русина, а другого немчина у Ризе…»
Термин «русин» упоминается в одном киевском памятнике второй половины XIII века – в «Посмертных чудесах св. Николая», где вполне может быть истолкован в предполагаемом значении. Во всяком случае этот русин принадлежит к дружинной среде, так как владеет захваченными в походе пленниками и имеет несколько коней, притом верующий христианин.
Итак, первая статья Древнейшей правды имеет, по моему мнению, следующий смысл. После ограничения кровной мести кругом родственников идет перечень социальных категорий, мужей, подлежащих 40-гривенной вире, «аще не будеть кто мьстя»: русин – старший дружинник, лицо наиболее близкое к князю; гридин – младший дружинник; купец – славянский или норманнский «гость», под каким именем он и выступает в договорах; наконец, ябетник и мечник – лица, выполняющие судебно-административные функции. Все категории перечислены в порядке их значения и роли в Киевской Руси.
[Доказательства норманнства Руси]
Письменные памятники подтвердили взгляд на русь как дружину, но исходным моментом для такого взгляда послужило то, что русью первоначально называлась у финнов и славян норманнская дружина. Там, где русь акклиматизируется и славянизируется, она сама себе усваивает это имя, и, по мере того как идет процесс славянизации верхушки Киевского государства, русь из сословного термина превращается в этнический и территориальный. Как это происходило, будет видно из краткого обзора политической истории Киевского государства, а сейчас я попытаюсь подтвердить первоначальное норманнство руси.
На то, что термин «русь» возник на севере, в славяно-финской среде, указывает топонимика Новгородской земли, где, как ни в каком другом месте, сохранился корень «рус» в названиях рек и населенных пунктов. Данные топонимики подтверждают ту мысль, что Новгородско-Ладожский район мог быть тем местом, где впервые {стр. 12} возникло государственное образование норманнов на нашей территории, впрочем довольно кратковременное.
Что русь еще в первой половине X века состояла из норманнов подтверждает цитированный выше трактат Константина Багрянородного. Описывая «полное опасностей» плавание руссов в Константинополь, он перечисляет днепровские пороги, через которые приходится им пробираться, и дает названия порогов по-русски (ρωσίστί) и по-славянски (σκλαβινιστι). Славянские названия удовлетворительно объяснимы из славянских языков. Например, (1) Εσσουπῆ – что Багрянородный переводит «не спи» – славянское «не съпи!»; (2) Οστροβουνιπραχ – «остров порога» – слав. «островной прагъ»; (4) Νεασητ – «потому что пеликаны гнездятся на его скалах» – слав. «ненасытец»; (5) Βουλνιπραχ – «потому что он образует большой водоворот» – слав. «вълны праг». А как обстоит дело с русскими названиями? Вполне ожиданным оказывается их происхождение от скандинавских корней: (2) Ουλβορσι – Holmfors (Holm – остров, fors – водопад, быстрина, порог); (3) Γελανδρι – «шум порога» – сканд. причастие gellandi (шумящий, звенящий); (4) Αειφορ – Eiforr, Aeyforr, Eyforr (вечно бегущий, вечно стремящийся); (5) Βαρουφορος – Barufors (порог волны: baru – волна, fors – водопад).
Из данных Багрянородного заключали раньше, что русский значит норманнский, что русь – одно из норманнских племен. Такой вывод кажется слишком смелым. Скорее можно предположить, что информатор Багрянородного принадлежал к руси – дружине, и «русский» язык – язык на котором говорила русь, – был в то же время его родным языком, норманнским. Вопрос об информаторе довольно сложный. Во всяком случае, он знает о сборе дани русью, подробно описывает путь «в греки», как мог описать только тот, кто сам его совершил, знаком со славянскими городами и славянскими племенами. Неудивительно, что их названия так изуродованы, если они передались норманном, записывались греком и были искажены последующими переписчиками.
Обратимся к еще одному тривиальному доказательству. Как мы предположили, под термином русь в договорах 911 и 945 годов в большинстве случаев подразумевается княжеская дружина, аристократическая верхушка Древней Руси. Не могут ли договоры, в частности договор 911 года, указать нам на этнический состав руси? Договор заключают послы от Олега и «от всех иже суть под рукою светлых и великих князь и его великих бояр». Вот они: «Мы от {стр. 13}рода русского, Карлы (Karli), Инегелдъ (Ingeld), Фарлоф (Farulfr), Веремуд (Vermundr), Рулавъ (Hrolleifr), Гуды (Godr), Руалдъ (Hroaldr), Карнъ (Karni), Фрелавъ (Frelleifr), Руаръ (Hroarr), Актеву (Angantir), Труанъ (Troandr), Лидул (Lidalir), Фостъ (Fastr), Стемидъ (Steinvidr)». Как видим, все перечисленные в договоре представители руси – русины – носят норманнские имена. В договоре 945 года, кроме норманнских, уже упомянуто несколько славянских имен, что отражает постепенный процесс славянизации руси.
Норманны с запада не доходили до Византии, поэтому греки не знали их под тем именем, от которого трепетала вся Европа. Но побывавший в 949 году в Византии послом от итальянского короля Беренгара Лиутпранд (922–972), впоследствии епископ Кремонский, обнаружил норманнов под усвоенным греками именем Ρϖς. «Habet quippe (Konstantinopoles) ab Aquilone Hungaros, Pizenacos, Chazaros, Russios, quos alio nomine nos Nortmannos apellamus, atque Bulgaros nimium sibi vicinos». В другом месте он говорит, что на севере живет народ, который греки называют Русью (Rusii), а они «a positione loci Nordmanni. Lingua quippe Teutonum Nord aquilo, man autem dicitur homo: unde et Nordmannos aquilonares homines dicere possumus». Затем Лиутпранд сообщает, что царь этого народа, Ингер, напал на Константинополь с тысячью кораблей, но был отбит.
[2. «ОПРОВЕРЖЕНИЯ» АНТИНОРМАНИСТОВ И «ПОЛЯНСКАЯ» ГИПОТЕЗА]
[Термины «норманны» и «северные народы»]
Эверс доказывал, что Лиутпранд причисляет здесь к норманнам все народы, которые называют северными. А. Куник показал несостоятельность подобного мнения, и С. Гедеонов вполне с ним согласился. Спустя столетие, без каких-либо ссылок на предшествующую дискуссию, С. В. Юшков повторил Эверса, отнеся слова «которых мы называем норманнами» равным образом к венграм, печенегам, хазарам и русским, т. е. «ко всем народам, живущим к северу от Константинополя», и заявив, что и во втором отрывке термин Nordmannos имеет географическое, а не этническое значение. Отнесение [имени] норманнов к перечисленным народам совершенно произвольно; кроме того, ведь и болгары живут «к северу от Константинополя», почему же они поставлены отдельно? Далее почему Лиутпранд для обозначения северных народов использует «тевтонский» термин, имеющий в Западной Европе специальное значение, тогда как обычным было бы употребить термин Septemtrionales, принятый в Италии для северных народов?
[С. В. Юшков и методы опровержения норманнства Руси]
С. В. Юшков делает попытки перетолковать и другие доказательства норманистов, в том числе приведенные выше сообщения Багря{стр. 14}нородного о порогах, и его статья заслуживает того, чтобы на ней остановиться более подробно, не из-за убедительности ее аргументов, а потому, что этой статьей начинается более чем двадцатилетний период господства антинорманизма в советской исторической литературе.
Удивляет в этой статье многое, прежде всего то, что автор позволяет себе ссылаться на литературу, которой он не читал, и на источники, с которыми совершенно незнаком. Так, С. В. Юшков приписывает В. А. Бриму «предположение, что существовало две Руси – северная, норманнская, и Русь южная, «славянская» (стр. 50), ссылаясь при этом на доклад «Россия и Запад». О Руси как таковой, народ ли это или сословие, В. А. Брим вообще не писал. Он говорил о дославянском бытовании на юге корня рос, а не о какой-то «славянской Руси». Незнакомство со статьей В. А. Брима не помешало С. В. Юшкову, решившему расправиться с А. А. Шахматовым, заявить, что «как Брим, так и Шахматов никаких серьезных аргументов в пользу своих предположений не приводят» (стр. 50). Не знаю, читал ли С. В. Юшков «Древнейшие судьбы русского племени», которые имеет здесь в виду, но походя, без доказательств брошенное в адрес нашего выдающегося ученого обвинение в отсутствии «серьезных аргументов» в книге, подводящей итог его многолетним исследованиям, выглядит крайне некрасиво. С. В. Юшков почему-то вообще любит обвинять в слабости аргументации. Вот пример. «Одни, как Гедеонов в своей работе “Варяги и Русь”, отождествляют варягов и Русь с балтийским славянством (вендами)… Но теория Гедеонова о вендском происхождении Руси (варягов) является крайне слабо аргументированной» (стр. 51). Я полагаю, что С. Гедеонов вообще не аргументировал «вендского происхождения Руси», потому что доказывает ее исконное происхождение и отличает Русь от варягов. Опять-таки С. В. Юшкову, прежде чем упрекать Гедеонова, следовало бы познакомиться с его книгой. Еще один пример. «Норманисты указывают, что описание быта русских купцов, даваемое арабскими писателями, в частности Ибн-Фадланом, будто бы не может быть приложено ни к какому другому народу, как только к норманнам», – пишет С. В. Юшков (стр. 48), делая при этом ссылку на стр. 29–34 книги Томсена. Ничего подобного – Томсен, приведя сведения Ибн-Фадлана, замечает: «Однако, как бы ни были интересны эти различные повествования о Руси… они проливают мало света на вопрос о национальности Руси» (Томсен, стр. 34). Такое искажение Томсе{стр. 15}на С. В. Юшковым тем более некрасиво, что Томсен, как кажется, единственный автор, которого он если не прочел, то хотя бы просмотрел, прежде чем писать свою статью.
Славянство Руси С. В. Юшков доказывает следующим виртуозным способом. «Не будем подвергать анализу известия позднейших (Х в.) писателей, – предлагает наш автор, имея в виду мусульман, – поскольку норманисты отводят их показания ссылкой на то, что в X веке уже начался процесс слияния якобы норманнской Руси со славянским племенем» (стр. 50). Невольно опускаются руки, ведь именно для X века арабские писатели не только отличают Русь от славян, но и противопоставляют Русь славянам. Какие норманисты «отводят их показания ссылкой на… слияние», С. В. Юшков, конечно, не пишет. Возьмем другой восточный источник. «Исключительное значение имеет и указание Хазарского кагана Иосифа, который в своем письме, рассказывая о походе руссов на Закавказье в 912 году, называет их славянами» (стр. 51). Сносок никаких нет, да и не может быть, потому что ни в краткой, ни в пространной редакции письма нет ни слова о походе 912 года, ни тем более отождествления руссов со славянами. «Истахри указывает, что главным центром поселений русских был город Куяба (Киев), затем Новгород и наконец Артания, под которой по целому ряду соображений следует понимать Русь Таманского полуострова» (стр. 51). Что за «целый ряд соображений» и почему Киев – Куяба, мы, конечно, не узнаем, но где Истахри «упоминает Новгород»?
Говоря о византийских источниках, С. В. Юшков избегает каких-либо имен и не делает никаких сносок. Тут ему открывается простор для самых неожиданных заключений. Так, «по византийским данным», Русь, «которая была грозой народов, живших по берегам Черного моря… имела ряд государств до появления на исторической арене Рюрика и Олега» (стр. 39). Какие византийские источники сообщают о «ряде государств»?! Об одном из «государств» этого ряда можно узнать кое-что далее. На основании Сурожской легенды, каким-то образом зачисленной Юшковым в византийские источники, он делает вывод, что, еще в 838 году (?) существовало русское государство в Новгороде» (стр. 57). Чем менее знаком С. В. Юшков с тем, о чем он пишет, тем более внушительным становится его тон. «Имеются некоторые греческие писатели, которые указывают на франкское происхождение Руси, но все исследователи признают полную неосведомленность этих писателей в данном вопро{стр. 16}се» (стр. 50). «Некоторые», «многие», «одни… другие» – любимые выражения С. В. Юшкова, особенно впечатляюще на их фоне выглядит слово «все».
[ «Доказательства» антинорманистов на примере С. В. Юшкова]
Приведу несколько образчиков «доказательств» С. В. Юшкова. «Несомненно (?!), что под норманнами понимали не только северогерманские, скандинавские народы, но и вообще народы, жившие в северной части Европы, как в западной, так и восточной» (стр. 41). Этим положение считается доказанным. Очевидно, столь же несомненным полагал Козьма Индикоплов существование земного рая. Еще пример. «Норманисты как-то не желают понять, что император Людовик должен был прекрасно знать, какие народы жили в Западной и Восточной Европе» (стр. 48). Ну откуда, в конце концов, он мог это знать, да еще прекрасно? Ведь это же раннее Средневековье, а не Новое время с географическими картами. А вот «доказательство» того, что славяне мореходный народ. «Когда норманнские элементы почти исчезли в Киевском государстве, князь Игорь организовал морской поход на Византию» (стр. 48). Достаточно заглянуть в договор Игоря, чтобы увидеть – исчезли они или нет.
Кстати сказать, незнание литературы подчас ставит Юшкова в комичное положение. Доказывая, что так называемый «поход Аскольда и Дира» совершен не норманнами, он относит его к 865 году (стр. 44), пользуясь отвергнутой датировкой ультранорманиста А. А. Куника, тогда как даже в общем курсе Ключевского он мог бы найти дату 860 год.
Как ни удивительно, но С. В. Юшков проявляет такое же незнание нашей летописи. Так, он полагает, что в 859 году согласно летописному рассказу, «два славянских племени… сделались данниками варягов» (стр. 37). Согласно летописи, они не сделались, а были данниками с какого-то неопределенного времени. Или еще: Аскольд и Дир «согласно самой летописи не являются варягами» на том основании, что они не «племени» Рюрика (стр. 58). Но «племя» здесь ведь употреблено вовсе не в значении народа, а в значении семьи, родни. Аскольд и Дир «не племени его (Рюрика), но боярина» и поэтому противопоставляются в летописи Олегу «от рода ему (Рюрику) суща» как законному князю. А в Начальном своде так и сказано: «Приидоста два варяга и нарекостася князема: одиному бе имя Аскольдъ, а другому Диръ». В заключение приведу рассуждение С. В. Юшкова о названиях порогов. Для начала он делает неожиданную уступку норманистам. «Если бы удалось доказать, что русские названия порогов являются {стр. 17} переводами славянских названий, тогда действительно пришлось бы прекратить спор по вопросу этнической принадлежности Руси (стр. 46), т. е. признать Русь норманнским племенем. Но почему, собственно говоря, это было бы столь уж решительным доказательством? Почему русские названия вообще должны быть переводами славянских? По-моему, это ровным счетом ничего бы не доказывало. Что же значат «русские» названия порогов? «Названия порогов на русском языке… – отвечает С. В. Юшков, – представляют собой географическую номенклатуру порогов, принятую Русью (т. е. Киевской Русью)» (стр. 47). Если эта Русь состояла из славян, зачем она приняла норманнскую номенклатуру? Оказывается, вовсе не норманнскую. «Эта номенклатура… состояла из названий, в основе которых лежали как скандинавские, так и славянские (?) корни и, можно думать, корни и других (каких?) языков» (стр. 47). Сложная лингвистическая проблема решена одним махом. Но если «славянская Русь» пользовалась «международной номенклатурой», то что же тогда значат славянские названия порогов? Тут самое восхитительное место во всей статье: «Днепровские славяне не могли дать вообще названий днепровским порогам, поскольку они никогда не жили на территории, примыкающей к порогам» (стр. 47). Не говоря уже о том, где жили и где не жили славяне, разве, чтобы дать название чему бы то ни было, нужно непременно жить на «примыкающей территории»? Наконец, откуда же все-таки взялись славянские названия? Что это, досужий вымысел Константина Багрянородного?
[Невозможность полемики с антинорманистами на примере С. В. Юшкова]
При всем желании к статье С. В. Юшкова – этому соединению юридической изворотливости доказательств с катастрофическим незнанием литературы и источников – нельзя отнестись серьезно, разбирать его «аргументацию» и как-то полемизировать с ним. Тем не менее в советской историографии статье этой очень повезло. Б. Д. Греков совершенно неожиданно уделяет ей целую страницу своего труда и говорит о каких-то «остроумных догадках» С. В. Юшкова, посожалев при этом, что «автор не все аргументы норманистов подверг своему разбору». «Совершенно прав С. В. Юшков…» – говорит уже более определенно М. Н. Тихомиров. «Юшков доказал…» – вторит ему М. В. Левченко. А по мнению Б. А. Рыбакова, С. В. Юшков «очистил представление о ранней русской истории от норманистических искажений».
Хотя статья С. В. Юшкова при чтении может доставить несколько веселых минут, однако наводит на очень грустные размышления. Как {стр. 18} могло появиться подобное произведение после работ Куника и Гедеонова, Грушевского и Преснякова и многих других, а главное – после работ Шахматова? Всех этих исследователей, при разных точках зрения на роль норманнов и происхождение и значение имени Русь, объединяли эрудиция в разбираемой области, осторожность выводов и уважение к работе предшествующих ученых. С. В. Юшков не только не учитывает достижений ученых, занимавшихся до него этим предметом, но позволяет себе пренебрежительно отзываться об их работах, обвиняя в отсутствии аргументации и т. д. Эта статья, как и ей подобные, писалась в явном расчете на то, что никаких возражений не последует, что вся брань в адрес норманистов и норманизма будет принята как само собой разумеющееся. Все это так, но остается для меня загадкой, как сами антинорманисты последних десятилетий не постеснялись включить подобную статью в арсенал основной антинорманистской литературы?
[ «Полянская» гипотеза происхождения Руси]
Прежде чем принять для дальнейшего разбора источников тот взгляд на русь как на военное сословие, состоящее сначала из норманнов и постепенно втянувшее в себя и местную знать и славянизировавшееся, следует, как мне кажется, сказать несколько слов о гипотезе, что русь – другое имя славянского племени полян, а именно его первое, еще доисторическое имя.
Названия славянских племен: древляне, поляне, дреговичи, кривичи и т. д. Русь – для славянского племени название совершенно необычное. Напротив, оно очень напоминает названия, усвоенные славянами для финских племен: чудь, весь, ливь, емь, сумь, и это неудивительно, если мы примем взгляд, что русь – перешедшее в русский язык финское ruotsi.
Доказывая, что поляне – русь, ссылаются обычно на фразу нашей летописи: «Бе един язык словенескъ: словене, иже седяху по Дунаеве, их же прияша угри, и морава, и чеси, и ляхове, и поляне, яже ныне зовомая Русь». Во-первых, отсюда следует, что раньше как раз поляне Русью не назывались, и А. А. Шахматов привел даже как-то эту фразу в доказательство того, что поляне – не Русь. Однако дело отнюдь не в этом и гораздо интереснее. Тот же А. А. Шахматов остроумно предположил и убедительно подтвердил, что составитель Повести временных лет включил в нее возникшее, очевидно, в Моравии «Сказание о переложении книг на словенский язык», поместив его частично под 898 годом, частично в географическом введении.
Восточнославянские племена в Сказании во{стр. 19}обще не упоминались, но упоминалось ляшское племя полян. Как я думаю, летописец, желая показать, что Русь не обошли славянские первоучители, что «словеньский языкъ и рускый одно есть, от варягъ бо прозвашася Русью, а первое беша словене», выдал ляшское племя славян за русское и сделал для этого соответствующие вставки: фразу «И прозвашася ляхове, от них же суть поляне, друзии лутичи» – изменил следующим образом – «И прозвашася ляхове, а от тех ляхов прозвашася поляне ляхове, друзии лутичи…», а к фразе «…и ляхове, и поляне» добавил – «яже ныне зовомая Русь», чтобы отличить ляшское племя полян («поляне ляхове») от русских полян («поляне, яже ныне зовомая Русь»). Так что русь в этом тексте употребляется даже не как современное летописцу название племени полян, а только указывает на принадлежность полян к русскому народу. Термин «Русь» в этническом значении, покрывая собой все восточнославянские племена, стал употребляться, по-видимому, с конца XI – начала XII века. В том же контексте мы встречаем такое словоупотребление: «Тем же и словеньску языку учитель есть Павелъ, от него же языка и мы есмо русь, тем же и нам Руси учитель есть Павел».
Как я уже говорил, другим доказательством полянской теории является то, что в XII–XIII веках под Русью в территориальном значении понималась преимущественно Киевщина. М. С. Грушевский уверен, впрочем, что можно и в Повести временных лет «указать не мало мест, где Русь обозначает Киевщину». В украинском издании своей книги он ограничился простым утверждением этого, а при переводе на русский язык первого полутома «Истории Украини-Руси» пошел навстречу русским читателям и привел следующий пример: «Ярославъ же, совъкупивъ Русь, и варягы, и словене…» (под 1018). Но из чего же следует, что Русь здесь – это Киевщина?
[Доказательство «полянской» теории М. Н. Тихомировым]
В недавнее время с доказательствами, что Русь – исконное название Киевской земли, выступил М. Н. Тихомиров. Я ничего не понял в его статье. Так, например, до сих пор считалось, что договор Игоря с греками стал известен только составителю Повести временных лет (XII век), но М. Н. Тихомиров известие о присяге крещеной Руси в 945 году (стр. 64) приводит в доказательство относимой к 1015–1019 годам «Повести о начале русской земли», которая, по его мнению, «восстанавливается при помощи так называемой Новгородской первой летописи» (стр. 65). Однако в так называемой летописи о договоре Игоря нет ни слова, да и поход помещен прежде Олегова, что находит свое объяснение у А. А. Шахматова. {стр. 20} Доказывает что-либо М. Н. Тихомиров вообще очень решительно. «Летописец сообщает: “и поляне, яже ныне зовомая Русь”… Но поляне по той же летописи населяли Киев и его окрестности. Следовательно, Русь – название Киевской земли» (стр. 62). «Древляне говорят об Игоре: “се князя убихомъ Руского”, но Игорь княжит в Киеве, значит киевская земля – это и есть Русь» (стр. 66). О первой фразе я говорил на предыдущей странице, а что касается второй, той, что русские князья сидели в Киеве, никто, как кажется, не возражает, а доказать из этой фразы, что они потому назывались русскими, что сидели в Киеве, а не Киевщина стала называться Русью, потому что там осела русь со своим конунгом, нельзя.
Приведя после нескольких подобных примеров слова, помещенные в Повести временных лет под 898 годом, «а словеньский язык и рускый одно есть» и «словеньску языку учитель есть Павел», М. Н. Тихомиров пишет: «Итак, анализ летописных известий IX–X веков (?) приводит нас к мысли, что эти известия были записаны уже в начале XI в.» (стр. 66). Меня этот анализ к подобной мысли не приводит, а что касается апостола Павла и «словеньска языка», то я просто не могу понять, как М. Н. Тихомиров, несмотря на исследования А. А. Шахматова, приписал это известие своей мифической «Повести», не говоря уже о том, что в Новгородской 1-й летописи младшего извода ничего подобного нет.
В подтверждение того, что Русь не варяги, а поляне, М. Н. Тихомиров приводит следующую фразу Повести временных лет: «Игорь же совкупивъ вои многи: варяги, русь, и поляны, словени, и кривичи, и теверьце», так как русь здесь летописец отличает от варягов (стр. 70). Но ведь равным образом он отличает ее и от полян. Что Русь не варяги, М. Н. Тихомиров доказывает и так: «Русь клялась Перуном и Волосом, а не Одином и Тором, как следовало бы ожидать от норманнских князей» (стр. 73). Об этом писал еще Гедеонов, и с тех пор едва ли не каждый антинорманист считает нужным сослаться на Перуна и Волоса. Скорее всего, русь клялась ими, а не Одином и Тором потому, что летописец XII века не знал скандинавской мифологии.
С доказательствами норманистов М. Н. Тихомиров расправляется довольно своеобразно. «Предвзятое мнение о появлении названия “Русь” только после пресловутого призвания князей, – пишет он, – всегда довлело на комментариях вышеупомянутого известия 837 г.» (стр. 74). Эта фраза мне немного неясна: не знаю, как понимать {стр. 21}слова «довлеть на», что здесь значит слово «появление», ведь и по мнению норманистов старой школы название Русь не «появилось» в 862 году, а только было перенесено в Восточную Европу, но совершенно уверен, что вовсе не «всегда» это мнение «довлело на» комментариях к Пруденцию. Уже А. А. Куник признавал, что известие может относиться не к Швеции, а к Новгороду, а А. А. Шахматов в «Сказании о призвании варягов» относит его даже к Киеву.
М. Н. Тихомирову хочется уверить своих читателей, что государственные образования у восточных славян существовали задолго до появления норманнов. Сообщив несколько неясных известий арабских писателей и Иордана, он пишет: «Итак, существование славянских княжеств на территории восточных славян может считаться доказанным» (стр. 79). Пользование арабскими источниками вообще представляет большую опасность, так как неизвестно, что они понимают под «Русью». Делать же на их основании выводы о существовании восточнославянских государств, да к тому же считать подобные выводы доказанными, по-моему, слишком рискованно.
Боюсь, что статья М. Н. Тихомирова не представляет значительного вклада в полянскую теорию, а сама эта теория – лишь результат неправильно понятых мест Повести временных лет.
[3. «РУССКИЙ КАГАНАТ»]
[Первые появления Руси в источниках]
Итак, мы стали на точку зрения, что русь в первоначальном своем значении – имя, под которым известны среди восточных славян норманнские дружины. Когда появились эти дружины на юге и к какому времени относятся их первые нападения на Византию, где их называли именем Ρϖς? Наша летопись относит первое нападение на Византию – так называемый поход Аскольда и Дира – к «14 лету» царствования Михаила III. Теперь мы знаем, что поход 860 года не был первым появлением Руси на Черном море. Житие св. Георгия Амастридского, написанное, по мнению В. Г. Васильевского, между 820 и 842 годами, сообщает о нападении народа Ρϖς на Амастриду. «То, что следует далее, еще более удивительно. Было нашествие варваров, Руси, народа, как все знают в высшей степени дикого и грубого, не носящего в себе никаких следов человеколюбия» и далее все в таком же духе. Это нападение, точную дату которого мы не знаем, можно поставить в связь с построением греками для хазар крепости на Дону и с посольством византийского императора Феофила (829–842) к Людовику Благочестивому.
В посольстве приняли участие представители народа, называемого Rhos (латинская транскрипция с греческого Ρϖς). В Бертин{стр. 22}ских анналах сохранилось об этом следующее известие под 839 годом. «Пришли также греческие послы, отправленные императором… и принесли вместе с дарами, достойными императора, письмо. Император с почетом принял их 18 мая в Ингельгейме. Целью их посольства было утверждение договора и мира… Послал он (Феофил) с ними также неких (людей), которые говорили (Феофилу), что их, то есть их народ, зовут Рос, и которых, как они говорили, царь их по имени Хакан (Chacanus) отправил к нему ради дружбы. В упомянутом письме (Феофил) просил, чтобы император милостиво дал им возможность воротиться (в свою страну) и охрану по всей своей империи, так как пути, которыми они прибыли к нему в Константинополь, шли среди варваров, весьма бесчеловечных и диких племен, и он не желал бы, чтобы они, возвращаясь по ним, подверглись опасности. Тщательно расследовав причину их прибытия, император узнал, что они принадлежат к народности шведской (eos gentes esse Sueonum); считая их скорее разведчиками по тому царству и нашему, чем искателями дружбы, Людовик решил задержать их у себя, чтобы можно было достоверно выяснить, с добрыми ли намерениями они пришли туда или нет». Хочу обратить внимание, что, как видно из текста, и имя народа, и титул правителя были сообщены франкам в сопроводительном письме императора Феофила, на что указывал уже Гедеонов. Император же Людовик, как впоследствии Лиутпранд, обнаружил под греческим именем Ρϖς (Rhos) известных ему шведов. Что это были за шведы и как они попали к Людовику?
Объяснение известию Пруденция, как мне кажется, можно видеть в следующем. Нападение на Амастриду и другие возможные нападения норманнов на южные берега Черного моря, которые происходили в 30-х годах IX века, заставили греков обратить внимание на народ Ρϖς. Прибывший в 838 году в Хазарию для строительства крепости спафарокандидат Петрона попытался, очевидно, через хазар установить связь с этим народом, что ему удалось, и вскоре в Константинополь прибыло первое русское посольство, возможно вместе с посольством от хазар. Не исключено, что хазары перевели грекам титул русского правителя «конунг» своим термином «каган», который и сообщил Феофил в письме Людовику. Выполнив свою миссию, хазары легко могли вернуться домой. Для русов это было не так просто – на их пути лежали «весьма бесчеловечные и дикие племена», что показывает удаленность «Русского каганата» от Черного моря и опровергает гипотезу о «Приазовской Руси». По-видимому, путь через франкскую империю и Балтийское море был удобнее, {стр. 23} и руссы отправились вместе с посольством императора Феофила, возглавляемым митрополитом Феодосием Халкидонским и спафарием Феофаном, в далекий Ингельгейм. Там они были задержаны, так как оказались шведами, хотя в греческом письме сообщалось о загадочном народе Рос, и франки заподозрили в них норманнских лазутчиков. Косвенное подтверждение тому, что это были норманны и что Chacanus был титулом их правителя, можно видеть в строках письма Людовика Немецкого (сына Людовика Благочестивого) Василию Македонянину: «Chaganem vero non prelatum Avavrum, non Gasanorum aut Nordmannorum nuncupari reperimus, neque principem Vulgarum, set regem vel dominum Vulgarum».
[Местонахождение «Русского каганата»]
Где же находился «Русский каганат»? Можно делать только гадательные предположения. В частности, можно прибегнуть к помощи арабских источников, говорящих об «острове руссов». Вот что сообщает Ибн-Ростэ. Сначала он описывает славян, в стране которых страшный холод, так что можно думать, что речь идет о северной группе славян. Неподалеку от них живут руссы, которые «воюют со славянами, к которым подъезжают на кораблях, забирают их в плен, отвозят в Хазран или Булгар и продают там». Вот описание территории и организации этих руссов. «Руссы живут на острове, который со всех сторон окружен морем. Этот остров простирается на 3 дня пути и полон лесами и болотами. Они опасны болотной лихорадкой и такие топкие, что ноги погружаются в почву. Они имеют царя, который называется Хакан-Рус. Этот остров служит им крепостью против тех, кто хочет им повредить чем-нибудь. Их общее число оценивают в 100 000 душ». Это очень походит на «Русский каганат», из которого было совершено нападение на Амастриду и послано посольство к грекам. По-видимому, следует искать «остров руссов» на севере, путь руссов через Ингельгейм подтверждает это, сообщения об их поездках в Булгар и Хазарию указывают на район, связанный с бассейном Волги. Однако это самые общие соображения, не позволяющие более или менее точно локализовать «каганат» и ответить на целый ряд вопросов, почему, например, Ибн-Ростэ говорит об «острове руссов», тогда как ни один из островов Балтийского или Белого моря даже отдаленно не отвечает прочим условиям. Пока что можно высказать две рабочие гипотезы.
Можно предположить, что первое государственное образование норманнов в Восточной Европе возникло в 20–30-х годах IX века в верховьях Волги и районе оз. Ильменя. Его территорию можно {стр. 24} продлить к северу от Ильменя до Ладоги, которая была, очевидно, первым поселением норманнов на востоке. Этот «каганат» служил операционной базой для действовавших на Волжском и, возможно, Днепровском путях торговых и военных скандинавских дружин, которые, оторвавшись от своей родины, сами для себя усваивали имя «русь». Едва ли во главе этой примитивной военно-торговой организации стоял «каган», скорее всего это опосредованное хазарами «конунг».
В качестве второй рабочей гипотезы можно высказать другое предположение, а именно что норманнский «каганат» находился в низовьях Камы и Вятки, соседствуя с Волжской Болгарией. В своей следующей работе я постараюсь аргументировать эту точку зрения, разбирая сведения других арабских авторов о «трех городах Руси» и карту Идриси.
[Эпизодичность «каганата руссов»]
Во всех случаях этот «каганат» был эпизодическим образованием и не оставил после себя сколько-нибудь значительного следа. Норманнов манила далекая Византия, и постепенно их центр перемещался с севера на юг, в Киев, причем по Западной Двине, минуя Ладогу и Новгород, вливается новая норманнская струя. Речь здесь идет не о переселении норманнов, а только о передвижении основного центра грабежа и торговли, которое произошло, по-видимому, в 50–60-х годах IX века. Здесь, на территории с давними культурными традициями, идущими еще от скифов, под влиянием Византии, Хазарии процесс эволюции славян шел гораздо быстрее, чем на севере. Оседавшие в Киеве норманны принимали активное участие в этом процессе, однако их слияние с формирующейся местной знатью затянулось на долгие годы и осложнялось появлением с севера все новых норманнских дружин.
Имя Русь, которое передавалось в славянской среде с севера на юг как имя норманнской дружины и, кроме того, было принесено в Киев самими норманнами «каганата», прижилось там, так что в X веке уже норманны из Скандинавии начинают прозываться Русью, попадая в Киев, и наконец стало именем Русского государства и народа. Тому, что имя правящей верхушки перешло в географическое и этническое имя, способствовало давнее бытование на юге корня «рос», слившегося с корнем «рус», что отразилось в словах «Россия» и «русский».
[Первый поход Руси на Константинополь]
Обоснование норманнов в Киеве было ознаменовано новым крупным походом на Византию в 860 году. Летописец, заимствовавший сведения об этом походе из продолжателя Амартола, приписал {стр. 25} его Аскольду и Диру, князьям, сохранившимся в народной памяти. Насколько он был прав, мы посмотрим дальше. После этого похода, как и после Амастридского набега, вновь в Византии возникает интерес к Руси и «льстивые греки» ищут способа как-то прибрать к рукам грозную северную силу, подчинить ее своему влиянию или хотя бы нейтрализовать. Обычным средством для этого служило распространение христианства. По-видимому, Византия предприняла здесь энергичные попытки. Об этом можно судить, например, из окружного послания к восточным церквам патриарха Фотия (867), где он говорит о русских, что «они переменили эллинскую и безбожную веру, в которой прежде всего содержались, на чистое христианское учение, вошедши в число преданных нам и друзей, хотя незадолго перед тем грабили нас и обнаруживали необузданную дерзость. И в них возгорелась такая жажда веры и ревность, что они приняли пастыря и с великим тщанием исполняют христианские обряды». Константин Багрянородный в биографии своего деда Василия Македонянина тоже сообщает о крещении Руси, приводя знаменитый эпизод с несгоревшим Евангелием, попавший затем в Никоновскую летопись под 876 годом. Не совсем понятно, когда же произошло «крещение Руси» и посылка епископа – при императоре Михаиле и патриархе Фотии или при Василии и Игнатии, однако в самой попытке христианизации нет оснований сомневаться. Христианство приняла, возможно, какая-то часть руси, но в целом миссия успеха не имела.
Интересно то, что после каждого крупного набега Византия ищет установления с нападающими таких отношений, которые гарантировали бы ее безопасность. Так, после нападения на Амастриду, как мы предположили, посольство греков к хазарам установило связь с «Русским каганатом»; после нападения на Константинополь в 860 году была предпринята попытка христианизации Руси, скорее всего Руси Киевской; походы Олега и Игоря закончились договорами, инициатива которых, как я думаю, исходила от греков; в самой общей форме можно сказать, что походы Святослава в Болгарию, спровоцированные самими греками, способствовали интересу Византии к Руси и принятию – на этот раз уже окончательному – христианства при Владимире.
[4. КРИТИКА ПВЛ И СКАЗАНИЯ О ПРИЗВАНИИ ПО А. А. ШАХМАТОВУ]
[Искусственность построения Рюрик – Олег – Игорь в ПВЛ]
Теперь мы подошли непосредственно ко времени, с которого начинаются известия Повести временных лет.
Уже давно обратили внимание на искусственность построения Рюрик – Олег – Игорь. Во-первых, считая Игоря сыном Рюрика, летописцы колеблются в отношении Олега: то они делают его воеводой при {стр. 26} взрослом Игоре (Начальный свод), то князем, правящим в его малолетство и опекающим его, вплоть до того, что Олег выбирает Игорю жену (Повесть временных лет). Во-вторых, между Рюриком и Игорем получается большой хронологический разрыв: Рюрик по Повести умирает в 879 году, а Игорь в 945, причем оба рождают единственных сыновей перед самой смертью, Игорь в возрасте 60 с лишним лет от жены старше 50 после сорокалетней брачной жизни. В Начальном своде еще большее несоответствие: о женитьбе Игоря и рождении Святослава сообщается до похода 920 года, а в 946 году Святослав еще «велми детеск». При этом летописцу нечем заполнить время от договора Олега до похода Игоря. В Начальном своде просто идет ряд пустых лет (923–944), перебитых двумя упоминаниями о Свенельде, а в Повести временных лет некоторые годы с 913 по 941 заняты событиями, явно составленными по образцу почерпнутых у продолжателя Амартола известий: «В лето 6421. Поча княжити Игорь по Олзе. В се же время поча царствовати Константин, сынъ Леонтовъ…» «В лето 6422. Иде Игорь на деревляны… В то же лето прииде Семионъ Болгаръски на Царьград…» «В лето 6423. Приидоша печенези первое на Рускую землю и сотворише мир с Игорем… В си же времена прииде Семион пленяа Фракию, греки же послаша по поченеги…» «В лето 6428. Поставлен царь Роман в Грекохъ. А Игорь воеваше на печенеги». Под 6437 и 6422 исключительно византийские известия и, наконец, под 6449 годом сообщение о походе Игоря.
Можно подозревать, что между Олегом и Игорем не было никакой связи и лежит большой промежуток времени. Это подтверждается и тем, что в договоре Олега, как уже подметил В. А. Пархоменко, ни словом не упомянут Игорь, тогда как в договоре Игоря перечислены не только его сын и жена, но и другие родственники и влиятельные лица, от имени которых выступают послы. В каком отношении тогда стоят Игорь и Олег, историческая реальность которых подтверждена договорами, к Рюрику, в реальности которого можно сомневаться, и кем был заполнен разрыв между Олегом и Игорем?
Первая попытка воссоздания нашей начальной истории принадлежит составителю Древнейшего свода. Напомню, что о призвании князей там не было ни слова. Русскую историю летописец начинал с легенды о киевских князьях Кие, Щеке и Хориве и затем переходил к появившемуся с севера новгородскому князю Олегу. Как полагает А. А. Шахматов, появление Олега было введено словами о дани варягам, которую платили словене, кривичи и меря. «И бысть у них {стр. 27} князь именем Олегъ… и начаша воевати всюду». Откуда же взялось в Начальном своде Сказание о призвании князей-варягов?
Очевидно, из Новгородского свода 1050 года. На это указывает приход Рюрика именно в Новгород, а не в Киев и упоминание Изборска и Белоозера – городов, вряд ли известных и интересных киевлянину.
[Происхождение Сказания о призвании по А. А. Шахматову]
Каково происхождение Сказания о призвании варягов и как оно попало в Новгородский свод? А. А. Шахматов склонен выдать его за сочинительство летописца, скомбинировавшего известия Древнейшего свода о насилиях варягов, избиение варягов в 1015 году, местные белоозерские и изборские предания и новгородские призвания князей, например Владимира в 970 году. Как думается, он уделил здесь летописцу слишком большую и вовсе не подходящую ему роль. Как доказал сам А. А. Шахматов, летописцы только составляли начальную русскую историю из дошедших до них преданий, но отнюдь не сочиняли их. Скорее всего, Сказание дошло до летописца в готовом виде – вероятнее в устном, а быть может, и в письменном – и было взято им как исходный момент новгородской истории.
Такое мнение подтверждается тем, что рассказ о приходе троих братьев-норманнов отнюдь не монополия нашей летописи. Это очень распространенная легенда скандинавского мира. Во многих областях Финляндии, где говорят на шведском языке, сохранились и поныне различные варианты саги о приходе троих братьев, зачастую носящие этиологический характер, например аболандская сага о троих шведских братьях, пришедших из Рослагена и давших имена местностям. В этих сагах, как правило, голод на родине являлся причиной переселения, вытесненный в нашем случае, как полагает А. Стендер-Петерсен, мотивом призвания. Но есть ли вообще наше Сказание о призвании один из вариантов скандинавской переселенческой саги?
[Норманнская переселенческая сага]
Что переселенческая сага отразилась в нашем Сказании – очень вероятно, однако дело здесь, по-видимому, сложнее. Не дадут ли нам что-либо имена призванных князей? Рюрик (Hroerekr) – имя, распространенное в скандинавском мире, – не вызывает никаких сомнений, Трувору можно с большим трудом подыскать скандинавскую аналогию (Torvarðr), Синеус же совершено непонятен (В. Томсен подыскивает ему аналогию Signiutr, натянутость которой сразу бросается в глаза). Но возможно и другое объяснение имен младших братьев из шведского языка. Трувор – tro-varn (верная защита, верная дружина); Синеус – sin-hus (свой дом, свой род, своя семья). Быть может, приход Рюрика, Тру{стр. 28}вора и Синеуса – это неверно понятое впоследствии предание о приходе Рюрика со своим родом и верной дружиной. Вспомните, «…избрашася 3 брата с роды своими и пояша со собою дружину многу и предивну…». Если это так, то мы должны сначала подозревать другое, местное норманнское переселенческое сказание – Сагу о приходе Рюрика, основание им Holmgardra и обложение покоренных славянских и финских племен данью. Это предание, которое бытовало среди норманнского населения Новгорода и от него перешло к славянам, имело под собой историческую основу. Во-первых, трудно предположить, чтобы за короткий срок из ничего возникла легенда, а предложенный выше рассказ о Рюрике и его верной дружине настолько историчен, что его трудно назвать только легендой. Во-вторых, следует обратить внимание на то, с каким упорством летописная традиция связывает реального Игоря с Рюриком. Почему, например, составитель Начального свода, чтобы сохранить преемственность между Рюриком и Игорем, низвел Олега из князей в воеводы, а составитель Повести временных лет, получив в руки договор, где Олег выступал как князь, вновь вернул ему княжеское достоинство, но Игоря превратил в младенца, опекаемого Олегом? Быть может, потому, что Рюрик был действительно отцом Игоря и Игорь в народной памяти и в летописных источниках жестко с ним связывался. В-третьих, искусственный характер имен младших братьев говорит, что они должны были присоединяться к какому-то реальному имени.
[Как складывалось Сказание]
Таким образом, мы можем себе представить складывание Сказания таким путем.
Появление Рюрика с семьей и дружиной и захват или основание им Holmgadr’a легли в основу норманнского местного предания о Рюрике, его верной дружине и семье. В славянскую среду, соединившись с традиционной переселенческой сагой, услышанной от тех же скандинавов, оно перешло уже как предание о приходе троих норманнских братьев и их насилиях над славянами. Но предание о самовольном приходе троих братьев и их насилиях мало импонировало новгородцам, и под влиянием призвания князя в 970 году, призвания Владимиром варягов против Ярополка, призвания варягов Ярославом и избиения их, получения Ярославовых грамот, призвания варягов в 1036 году легенда постепенно теряет свое основное содержание – объяснение основания Новгорода – и приобретает иной характер: теперь это сказание о насилиях варягов, причем насилие переставляется из конца сказания в начало, их изгнании и призвании троих братьев-князей, чтобы владели и су{стр. 29}дили «по праву». Непосредственным объяснением призвания было неблагоразумное поведение освободившихся славян: «И всташа сами на ся воевать, и бысть межи ими рать велика и усобица, и въсташа град на град, и не беша в них правды». Этот мотив мог быть привнесен в Сказание борьбой Новгорода с пригородами (въсташа град на град). В итоге норманнское сказание об основании Holmgardr’a превратилось в славянское сказание об основании Новгородского государства. Заканчивалось оно, по-видимому, упоминанием сына Рюрика и сообщением о его уходе на юг. Трудно сказать, упоминалось ли в нем о Руси, в частности – упоминалось ли о Руси как дружине. В таком виде Сказание и вошло в свод 1050 года.
[Время возникновения Сказания]
Когда же оно возникло? Пойдем ретроспективным путем. Вполне достоверный поход Игоря относится к 941 году, рождение его сына к 942, от смерти Олега до этого времени идут пустые годы и вымышленные сообщения, так что, вслед за А. А. Шахматовым, можно предположить, что Игорь появился в Киеве примерно в 940 году. В таком случае появление его отца Рюрика в Новгороде или Ладоге могло произойти приблизительно в 20–30-х годах X века, столетие спустя после первых упоминаний о Руси. С этого времени до 40-х годов XI века прошел достаточный срок, чтобы превратить приход Рюрика в легенду о призвании троих братьев.
Почему в таком случае Сказание о призвании было помещено в Начальном своде под 854 годом, а в Повести временных лет под 862? На этот вопрос ответить легче всего. В Новгородском своде 1050 года не было хронологической сетки, и составитель Начального свода, заимствуя Сказание об основании княжеской династии, поместил его под тем же годом, с которого он начинал русскую историю, то есть с вычисленного по греческому хронографу года воцарения Михаила, при котором «приидоша Русь на Царьград». Кстати, под этим годом помещена легенда о Кие, Щеке и Хориве, а легенда о призвании довольно неопределенно относится к «временам же Кия, Щека и Хорива». Для составителя Повести временных лет можно было ожидать, что он поместит сказание под 852 годом, к которому он отнес воцарение Михаила, на основании «Никифорова летописца вскоре», но произошла небольшая путаница: если по Начальному своду выходило, что Игорь княжил 23 года, то по Повести – 33, но летописец не учел этого и при подсчете, вычтя из года смерти Игоря (6453) 83 года (разницу между годом смерти Олега и годом воцарения Михаила, равную 60 годам, плюс 23 года), полу{стр. 30}чил 6370 год, под которым и поместил призвание князей. Быть может, одним из обстоятельств, подсказавших составителю Повести временных лет поместить призвание князей под 6370 годом, было известное ему из Сказания о переложении книг приглашение князем Ростиславом Кирилла и Мефодия в том же 6370 году. Понятно, какое значение придавал он этому событию – началу религиозной истории западного славянства. Желая показать, что в каком-то отношении Русь не отстает от западных славян (ср. «…и нам Руси учитель есть Павел…» или легенду об апостоле Андрее), он под тем же годом поместил призвание князей – то есть начало русской политической истории. Таким образом, вычисления летописца сами показали ему нужную дату, и он увидел в этом перст Божий.
[Сказание о призвании – антигреческая реакция]
В недавнее время высказано мнение, что сказание о призвании – легенда, созданная в антигреческой «узкой среде киевских летописцев», выведших династию русских князей из Скандинавии, так как «в традициях ученой средневековой историографии было возводить происхождение правящей династии к иностранному государству». Составители сводов 1073, 1095 и 1113 годов для доказательства единства княжеского рода скомбинировали различные местные предания, сообщили им норманистский характер – и получилось Сказание о призвании варягов.
Это мнение основано на упорном желании доказать, что норманны не имеют к образованию Русского государства никакого отношения. Комбинация местных северных преданий – слабая черта построений А. А. Шахматова – здесь вообще приписывается киевским книжникам. Почему они тогда сделали «преже Новгородскую волость и потом Киевскую»? Что же касается «традиций ученой средневековой историографии», то вряд ли подобные традиции были на Руси уже в XI веке. К тому же в летописи не только отсутствует генеалогия Рюрика, но даже не сказано, что он из знатного рода. В то же время летописец отнюдь не гнушается местными князьями Кием, Шеком и Хоривом, первый из которых ходил на Царьград «и великую честь приялъ от царя», и даже, вопреки традициям, нападает на тех, кто отрицает за Кием княжеское достоинство. И после братьев княжил «род их».
Д. С. Лихачев, у которого я познакомился с этим взглядом, по-видимому, потому настаивает на искусственном киевском происхождении легенды, что полагает, будто «легенда о призвании трех братьев варягов, Рюрика, Синеуса и Трувора, служит главным основанием для антинаучных построений норманистов, «доказывающих» {стр. 31} происхождение русской государственности со скандинавского севера», а в фразах Повести «Идоша за море к варягомъ, к руси» и следующей «стремились найти себе опору» норманисты, «доказывающие» варяжское происхождение названий «Русь» и «русьскый». Боюсь, что кто-то ввел Д. С. Лихачева в печальное заблуждение – можно и не говорить о работах норманиста А. А. Шахматова, показавшего недостоверность Сказания и вставок о Руси, достаточно заглянуть в книгу В. Томсена «Начало русского государства», основывающуюся на трудах А. А. Куника, чтобы увидеть – основа Сказание норманнской теории или нет. А ведь эта книга появилась уже в середине прошлого века. Полемизировать же сейчас с Г. З. Байером столь же уместно, как с самим Нестором. Приписывая норманистам в качестве «основного доказательства» все что угодно, очень легко с ними расправляться. Впрочем, Д. С. Лихачеву и это «основное доказательство» не удалось опровергнуть. Кстати, почему он называет норманистскую теорию «антинаучной», а норманистов «псевдоучеными»? Нужно ли это понимать так, что в число «псевдоученых» он зачисляет Шлецера, Соловьева, Куника, Ключевского, Томсена, Шахматова, Преснякова, Васильева и многих других?
[Олег и Игорь в летописных сводах]
Игоря, ушедшего в Сказании о призвании на юг, составитель Новгородского свода вновь нашел в Киевском своде 1039 года. Этот свод, как я уже заметил, начинался с легенды о Кие, Щеке и Хориве, затем упоминалось о хазарской дани южных племен. Далее, по мнению А. А. Шахматова, шла речь о дани, которую платили словене, кривичи и меря варягам, о насилиях варягов и прозвании словен от тех варягов варягами «прежде бо беша словене. И бысть у них кънязь именъм Олгъ…». Далее говорилось о захвате Олегом Киева, убийстве Аскольда и Дира и походе на Царьград. Игорь вводился словами: «По сих же Игорь седе Киеве къняжа…» – и рассказывалось о его походах на угличей и древлян и его гибели.
Можно сомневаться в том, что в Древнейшем своде вообще упоминалось о дани словен варягам: эта дань взята в Новгородский свод из саги о приходе Рюрика. Едва ли вообще киевский летописец мог знать и интересоваться предысторией Новгорода. Скорее всего, после смерти Кия, Щека и Хорива он переходил к сохранившемуся в народной памяти Олегу, вводя его примерно такими словами: «По сих же Олъг седее Киеве къняжа…» Но был ли тогда эпизод с занятием Киева?
Рюрик и Игорь тесно связывались в народном предании как отец и сын, летописцы не решились разорвать их. Однако ни составитель Начального свода, ни составитель Повести временных лет не {стр. 32} рискуют разорвать также Олега и Игоря: Игорь в народной памяти следовал за Олегом – составитель Древнейшего свода так и поместил их одного за другим, не определяя их взаимные отношения, – но в то же время в народном предании они были связаны в одном ярком эпизоде, который, как я думаю, не вошел в Древнейший свод. Таким эпизодом – единственным, где Игорь и Олег действуют вместе, – было убийство Аскольда и Дира.
В Начальном своде рассказ о захвате Киева идет все время в двойственном числе (поидоста, узреста, съзваста), тогда как обычным был бы рассказ в единственном, как в других местах летописи, где речь идет о князе и его воеводе; даже когда Ольга идет на древлян с малолетним князем Святославом, употреблено единственное, а не двойственное число. Двойственное число было бы тем более удивительно, если бы мы думали, что в древнейшем своде стояло единственное. Естественно предположить, что эпизод с убийством Аскольда и Дира – отдельный рассказ, включенный в летопись впервые составителем Начального свода. Обособленность этого рассказа в тексте подтверждается и тем, что в Повести временных лет несоответствие еще резче: «Поиде Олег… и придоста къ горам хъ киевьским», то есть, по-видимому, этот эпизод целиком вставлен после упоминания Олега. Рассказ этот, как и Сказание о призвании, можно разложить на народное предание об убийстве князей Аскольда и Дира князьями Игорем и Олегом и кочующую легенду скандинавского мира о военной хитрости при взятии города. Составитель Повести временных лет привнес сюда еще греческий элемент, вложив в уста норманнского викинга фразу византийского книжника: «Се буди мати градомъ русьскимъ». «Матерь городов» – не что иное, как буквальный перевод греческого μητροπολις.
Это предание, возможно, было известно составителю Древнейшего свода, но он не воспользовался им, так как совместные действия Олега и Игоря противоречили установленной сводом временной их последовательности. Для составителя Начального свода, включившего в свою летопись новгородское Сказание о призвании, где Игорь шел сразу после Рюрика, в легенде о захвате Киева не было уже ничего удивительного, и он охотно вставил ее в свой свод, превратив только Олега в воеводу, чтобы не нарушать единство княжеской линии, так как между Рюриком и Игорем Олегу не было места.
В Древнейшем своде Олег вводился, очевидно, так: «По сих же седе Ольгъ княжа Киеве и беша у него мужи варязи оттоле прозвашеся русью…» В этой фразе отразились два момента: воспоминание об {стр. 33} Олеге как норманнском князе, пришедшем с варягами, и связь слова «русь» с Киевом.
[Историческая эволюция имени Русь]
Составитель Древнейшего свода еще ничего не знал о норманнском происхождении руси, да и не интересовался историей этого слова. Вышеприведенной фразе он придает скорее обратный смысл: варяги прозвались русью оттого, что пришли в Киев, а не славяне прозвались русью от варягов. Дальнейшая история «руси» в сводах могла быть такой. Составитель Начального свода поставил в начале своей схемы призвание варягов, желая противопоставить современным ему княжеским усобицам идею единства княжеского рода. Искренне или не искренне, но он подменил отдельные набеги норманнских викингов стройной княжеской династией и первый задумался о происхождении слова «русь». Допустим, он знал от того же Яна Вышатича, что у финнов для обозначения скандинавов употребляется термин ruotsi, или встретил отождествление Руси с варягами в своем греческом источнике, или просто мог не совсем правильно понять вышеприведенную фразу Древнейшего свода. Для летописца, выводящего от варягов династию русских князей, в таком случае естественно было изменить фразу Новгородского свода «И от тех варяг, находникъ техъ, прозвашеся ноугородци варягы» на «И от тех варяг, находникъ техъ, прозвашеся русь», а фразу Древнейшего свода «И беша у него мужи варязи оттоле прозвашеся русь» на «И беша у него варязи мужи словене и оттоле прочии прозвашеся русью», то есть добавить словен, так как Игорь идет на Киев с варягами и словенами, и добавлением слова «прочии» придать фразе тот смысл, что «от варягов и прочии прозвались русью». Составитель Начального свода, по-видимому, достаточно широко понимал слово «русь», но здесь придавал ему по-прежнему сословный характер. Составитель Повести временных лет тоже придавал здесь слову «русь» сословный характер, причем и в Сказании о призвании, и в комментариях к договору Игоря подчеркивал ее норманнский состав. Редактор Повести временных лет, Сильвестр, принял русь в Сказании о призвании за имя варяжского народа и сделал соответствующие вставки.
Историческая эволюция имени «русь» была, по моему мнению, такова: 1) русь – заимствованное северными славянами у финнов название для скандинавских дружин, операционной базой которых был Пермско-Ладожский район; 2) русь – сословное имя киевской верхушки, состоявшее преимущественно из норманнов; 3) русь – имя страны, имя народа и одновременно областное имя. {стр. 34}
[Эпизод с занятием Киева Олегом]
Разберем эпизод с походом Олега и занятием Киева, как он изложен в Повести временных лет. В целом он вызывает удивление. Во-первых, Олег с кривичами идет захватывать главный город кривичей же – Смоленск; во‐вторых, в Киеве княжат одновременно два князя – вещь для Киевской Руси более ни в одном случае не упоминаемая; в‐третьих, Аскольд и Дир – правящие князья, а приходят на вызов к купцам; в‐четвертых, нелепая речь Олега; в‐пятых, убитых одновременно Аскольда и Дира погребают в разных местах; в‐шестых, Олег, захватив с новгородцами Киев, данью облагает не Киев, а Новгород.
Первое, третье и четвертое можно объяснить так. Как мы знаем, в Древнейшем своде не было похода Олега из Новгорода. Поход Олега и Игоря введен составителем Начального свода, чтобы объяснить появление их в Киеве. Первым крупным городом на их пути был Смоленск, и он упоминает о взятии Смоленска. Составитель Повести временных лет повторяет за ним это, но так как среди племен призвавших варягов были кривичи, то он упоминает кривичей и в войске Олега. Выдача Олега и Игоря за «гостей» и приход к ним Аскольда и Дира – это, как я уже говорил, отражение кочующей легенды скандинавского мира о военной хитрости. В речи, произносимой Олегом, просвечивает мысль летописца о единстве княжеского рода: Аскольд и Дир не настоящие князья, они не «рода Рюрика» и должны уступить свое место.
Бросается в глаза слишком большое число участников эпизода с убийством: четверо вместо двух. Как мы думаем, между Олегом и Игорем лежит значительный промежуток времени, не соединены ли здесь столь же искусственно Аскольд и Дир? Действительно, не говоря об их идиллическом соправительстве, исследователи давно обращали внимание на то, что, хотя обоих убивают вместе, похоронены они в разных местах, причем память об их могилах дожила до летописца. «И убиша Асколда и Дира, и несоша на гору, и погребоша их на горе, еже ся ныне зоветь Угорьское, кде ныне Олъмин двор; на той могиле поставилъ Олъма церковь святого Николу; а Дирова могила за святою Ориною». Народная память, которая прежде всего забывает даты, но помнит события, склонна соединять в одно сходные эпизоды, как бы синтезировать их. Не слились ли в народной памяти два сходных события – убийство Аскольда Олегом и убийство Дира Игорем в одно: убийство Аскольда и Дира Олегом и Игорем? В таком случае разрыв между Олегом и Игорем, столь неискусно заполняемый летописцем, оказался бы занятым Диром. Подтвер{стр. 35}ждение нашему взгляду мы находим у Масуди, писавшего в 30–50-х годах X века. Он говорит о современнике чешского князя Вацлава (921–935): «Первый из славянских царей (т. е. первый с востока) есть царь Ал-Дир (вариант Дира), он имеет обширные города и многие обитаемые страны; мусульманские купцы прибывают в столицу его государства с разного рода товарами». Здесь мы встречаем упоминание Дира одного и в предложенное нами время.
Олег врезался в народную память своим походом на Византию, о походе сложились яркие легенды, например легенда о парусах. Игорь – своей гибелью и борьбой с южными племенами. Аскольд же и Дир были довольно тусклыми личностями киевской истории, и память о них сохранилась только в связи с их убийством и могилами, поэтому они и не попали в Древнейший свод. Откуда взялось обложение Новгорода данью, я скажу ниже, говоря о походе Ольги. Что же касается даты мнимого похода Олега и Игоря (882), то летописец просто мог отнести его к первому круглому числу по вокняжении Олега. Получилась довольно интересная прогрессия: 6360 – «нача ся прозывати Руска земля»; через 10 лет – 6370 – призвание варягов; через 20 лет – 6390 – захват Киева; через 30 лет – 6420 – договор Олега с греками. Как установил летописец две первые и последнюю даты этого ряда, мы знаем. Не повлияло ли их расположение на отнесение похода к 6390 году?
Когда же действительно появился норманнский вождь Олег (Helgi) в Киеве? Нам известна дата его договора с греками – 911 год. Вероятнее всего, не Олег послал «построити мира», а Константинополь прислал посольство, желая избежать дальнейших набегов и урегулировать торговые отношения. Трудно вообще предположить, чтобы инициатива договора исходила не от культурной стороны, а от варварской. Мы должны предполагать набег Олега где-то ранее 911 года, в Повести временных лет он помещен под 907 годом, возможно он и был совершен около этого времени или немного позже. Вероятнее всего, Олег начал свое движение из Ладоги, где о нем хранились предания в XII веке, и сначала закрепился в Киеве, убив для этого другого скандинавского «находника» – Аскольда (Hoskuldr). Киев был последним крупным городом вниз по Днепру, безопасным от кочевников.
Осев в Киеве, дружина Олега была ассимилирована местной верхушкой – русью, и от имени этой руси, ездившей торговать «в Греки», представители Олега, приглашенные в Константинополь византийским посольством, заключили договор в 911 году. Владения Оле{стр. 36}га были к тому времени очень невелики – в договоре упомянуты только Киев, Чернигов и Переяславль. Ими, по-видимому, ограничивалось княжество Олега.
В Начальном своде сразу же после похода, а в Повести временных лет после заключения договора Олег сходит со страниц летописи и его место заступает Игорь. Это объясняется тем, что народное предание хоронило Олега сразу же после его похода, не имея о нем других сведений. Причем память о его могиле сохранилась в Ладоге и Киеве (его смерть от собственного коня – один из вариантов распространенной легенды скандинавского мира). Фигурально выражаясь, Олег умер после Византийского похода только для русской истории: бродячий скандинавский викинг не засиделся в Киеве, власть в котором захватил после его ухода другой норманн – тоже пришедший с севера или принадлежащий к местной киевской верхушке – Дир (Dyri). Вообще борьба между пришлыми норманнами и местной славяно-норманской верхушкой, реминисценции которой мы можем найти в разных местах летописи, – очень интересная тема.
[Кембриджский документ]
Дальнейшую судьбу Олега можно проследить по так называемому Кембриджскому документу. На его основании делались смелые попытки пересмотреть политическую историю Киевской Руси первых десятилетий X века, как она изложена в летописи. От большого доверия к Кембриджскому документу в ущерб Повести временных лет предостерегает то, что он немногим ее старше. Как устанавливает П. К. Коковцов, письмо хазарского еврея находится в сильной литературной зависимости от так называемой «Книги Иосиппон», написанной во второй половине X века в Италии и широко распространившейся в еврейском мире с конца XII века. Во всяком случае, в Хазарии или Константинополе при тогдашних условиях распространения книг она не могла стать тотчас известной.
Все это ставит под сомнение прежде всего хронологию документа, а также многие сведения по истории хазар, противоречащие письму царя Иосифа. Вряд ли поэтому отнесение княжения Олега (Helgi) ко времени императора Романа (919–944) может иметь большую цену. Вряд ли большую цену имеет сообщение о подчинении русов власти хазар, что прямо противоречит письму Иосифа. Это следует отнести на счет местного патриотизма автора. По-видимому, автор поставил в связь гонения на евреев при Романе со столкновением Олега с хазарами. Гипотетически можно восстановить события так. Олег, осев в Киеве, совершает поход на населенную славянами, но подчиненную хазарами Тмутаракань (S-m-k-r-j-w) и захватывает ее, что вызывает столкновение с каким-то хазарским военачальни{стр. 37}ком. Известный автору документа поход Олега на Константинополь он ставит в связь с этим событием как попытку Олега искупить свою вину перед евреями. Поход, по нашему документу, заканчивается поражением Олега. По возвращении из Византии он вскоре предпринимает поход на Каспийское море и погибает в Персии. И, по данным наших летописей, как мы отметили, Олег навсегда исчезает с русского горизонта после похода на Византию. О набеге Руси на Каспийское море после 300 года гиджры (911/912) и разграблении южного и западного берегов Каспийского моря нам известно из сообщения Масуди.
Так в далекой Персии погиб вещий Олег, оставивший яркую память в русских дружинных преданиях.
[Гипотеза об Игоре и Дире]
Его вероятный преемник Дир был убит появившимся на юге из Новгорода викингом Игорем (Ingvarr’ом). Известия о походе Игоря на Царьград в нашей летописи целиком заимствованы из византийских источников, летописец только приписал его Игорю. Впрочем, имя Игоря было известно и в Византии. Отсутствие каких-либо народных легенд о его походе, во всяком случае отсутствие их в летописных сводах, дает основание предположить, что Игорь совершил свой набег прямо из Новгорода, а Киев занял как первый вверх по Днепру крупный город, который мог бы послужить плацдармом для следующего нападения. Под 944 годом Повесть временных лет и сообщает об этом нападении, однако есть основания предполагать, что поход этот – выдумка летописца, необходимая для национального самолюбия месть за поражение, как поход Олега 922 года в Начальном своде был реваншем за поражение Игоря 920 года. Если бы второй поход действительно последовал за первым, то византийские источники и Лиутпранд упомянули бы о нем; кроме того, невыгодные условия договора 945 года вполне понятны после неудачного похода, но не после того, как греки откупаются от Игоря данью «юже ималъ Олегъ» и еще «придают» к той дани. На литературное оформление этого лжепохода оказали влияние аналогичные места летописи о походе Святослава. Упоминание печенегов и Болгарской земли под 944 годом тоже заимствовано из известий о Святославе. Упоминание о корсуньцах, известивших греков о походе, заимствовано из «Видения Василия Нового», где оно относится к походу 941 года. Так что доверять Византийскому походу 944 года не приходится. Скорее в 944 году Игорь мог совершить поход на Бердаа.
Договор Игоря тоже можно отнести к 944 году, так как он за{стр. 38}ключается от имени Романа, Стефана и Константина, а в декабре 944 года Стефан и Константин свергли своего отца и заключили в монастырь. Мог, конечно, договор быть заключен и раньше, например в 943 году.
Дату смерти Игоря составитель Повести временных лет взял из Начального свода, где она была отнесена к тому же сентябрьскому 6453 году, т. е. к году отречения Романа, современником которого по Начальному своду был Игорь. А. А. Шахматов предполагает, что она и в действительности могла быть в 945 году или около этого. Загадочная гибель Игоря, о которой уже в Древнем Киеве существовали различные легенды, совершенно затемнена для нас мудрствованиями летописцев. Если мы примем гипотезу, что Игорю на киевском столе предшествовал Дир, то можно, пожалуй, попытаться связать с Диром гибель Игоря. Может быть, одним из оснований для летописца изменить версию убийства Игоря, предложенную Древнейшим сводом, послужило то обстоятельство, что участие в убийстве наследника Дира, как это могло быть в Древнейшем своде, не укладывалось в принятую им схему. Существовали, очевидно, разные устные традиции, составитель Древнейшего свода поверил одной, а составитель Начального – другой. Некоторым подтверждением высказанной здесь мысли может служить текст одной поздней рукописи: Игорь «Мальдитом князем, данником, наследником Дыровым, древлянским государем, убиен бысть». Или другое предание: «От Дыра древляне, или деревляне…» Эта позднейшая народная этимология, но почему именно Дира она привлекла для объяснения имени древлян? Остаток ли это действительных преданий или связь Дира с древлянами по созвучию – не знаю.
Составитель Повести временных лет много потрудился, чтобы реконструировать княжения Игоря и Олега. Княжение Олега ему, можно сказать, пришлось составлять заново, так как в Начальном своде он был всего лишь воеводой Игоря, поэтому для Повести характерно перенесение обстоятельств Игорева княжения на Олегово, так что одно повторяет другое.
[5. КНЯЖЕНИЕ ОЛЬГИ]
[Княжение Ольги]
Итак, княгиня Ольга осталась в Киеве одна со своим малолетним сыном. Святослав – первый русский князь, родившийся в Киеве, а не пришедший из Скандинавии, поэтому он первый и носит славянское, а не норманнское имя. Дух викингов отнюдь не умер в Святославе, но малолетство князя привязало новую династию к Киеву. Теперь на первое место выдвигается регентша, мать Святослава, княгиня Ольга. К этому времени территория Киевского княжества {стр. 39} была едва ли больше, чем при Олеге. Поход Игоря на древлян, а затем Святослава на вятичей и Владимира на радимичей говорят о том, что подчинение славянских племен Киеву оказалось затяжным и нелегким делом. Присоединение Киева к Новгороду Олегом, как мы видели, позднейшее сочинительство летописца. Однако нет оснований думать, что и Игорь, пришедший в Киев из Новгорода, соединил в своих руках начало и конец славянского участка великого водного пути «из варяг в греки». Движение Игоря – норманнский набег, не преследовавший далеких политических целей, и, осев после Византийского похода в Киеве, Игорь тем самым прерывает всякие связи с Новгородом.
К моменту его смерти населенная славянами часть Восточно-Европейской равнины представляла море родовых общин с островками отдельных княжеств, возникших на торговых путях (в Киеве, Новгороде, Полоцке), во главе которых стояли либо пришлые норманны, как впоследствии Рогволод Полоцкий, либо выделившиеся из местной славянской верхушки князья. Таким образом, Киевское княжество – не единственное, созданное норманнами в Восточной Европе в IX–X веках, но, поскольку ему выпала историческая роль объединить вокруг себя восточнославянские земли и стать политическим и культурным центром Руси, летопись сохранила нам для X века только его историю (или история сохранила нам только его летопись), что позволило позднейшим исследователям наивно смотреть чуть ли не на всю территорию Восточной Европы как на территорию Киевской Руси.
Тонкие артерии торговых путей с узловыми центрами – городами – легли поверх славянской земледельческой и охотничьей массы и мало затронули ее. Процесс разложения общинного строя у славян и выделения племенной знати, развития земледелия и ремесла едва смыкался со скольжением норманнских дружин по речным дорогам равнины. Все назначение норманно-славянских «государств» заключалось в самом неупорядоченном сборе дани с подчиненных славянских племен. Иными словами, их назначение состояло в содержании князя и дружины и обслуживании внешней торговли. Славянский мир развивался своим путем, испытывая лишь поверхностное норманнское влияние. Тенденция к сближению норманнских и славянских интересов, к слиянию норманнской верхушки со славянским обществом и организации национального государства наметилась прежде всего в самом культурном и значительном княжестве восточнославянского мира – в Киевском. Здесь же возникла и дру{стр. 40}гая тенденция – к объединению восточнославянских земель, к объединению Депровско-Волховского пути, объединению, которое в те далекие времена достигалось только путем подчинения. Носительницей этих тенденций явилась княгиня Ольга.
Если Олег и Игорь лишь скользнули по русской жизни, не задев ее глубоко, как скользит по воде брошенный камень, то начиная с Ольги Норманнская династия входит в колею русской жизни, и при Ольге начинается процесс превращения государства из чужеродного тела в необходимую функцию славянского общества и слияния восточного славянства в одно политическое целое.
Прежде всего Ольга окончательно подчиняет Киеву лежащие к западу славянские земли, в которых погиб ее муж. Следующим ее шагом, как мы могли бы ожидать, было бы присоединение к Киевскому княжеству Новгорода, соединение Депровско-Волховского пути под властью Киева. Действительно, под 947 годом мы находим в Повести временных лет следующее известие: «Иде Вольга Новугороду, и устави по Мъсте повосты и дани и по Лузе оброки и дани, и ловища ея суть по всей земли, знамянья и места и повосты, и сани ее стоять в Плескове и до сего дне, и по Днепру перевесища и по Десне, и есть село ее Ольжичи и доселе. И изрядивши, възвратися къ сыну своему Киеву, и пребываше с нимъ въ любъви». Здесь этот поход носит мирный характер, но я думаю, что Древнейший свод сообщал о военном походе. Составитель Начального свода, включивший в свой свод Сказание о призвании Рюрика в Новгород и легенду о занятии Киева Игорем и Олегом из Новгорода, чему противоречил бы военный поход Ольги, переправил этот поход, обложение Новгорода данью перенес отсюда в эпизод с занятием Киева, а саму статью 947 года исправил по образцу концовки 946 года. Скорее всего, речь шла о походе Ольги вместе со Святославом, который и был чисто символически посажен в Новгороде, как впоследствии малолетний Владимир. Константин Багрянородный сообщает, что в Новгороде «сидит Святослав, сын русского князя Игоря». Поход Ольги, как впоследствии поход Ивана III, был совершен, очевидно, зимой, когда замерзли новгородские болота. Догадываться об этом можно по упоминанию санок Ольги, которые стояли в Пскове «и до сего дне».
[Поход Ольги]
Начальный свод помещает поход под 947 годом, сразу же после мести Ольги древлянам. По-видимому, он и был совершен сразу же после укрепления Ольги в Киевской области, покорения окрестных племен и подавления сопротивления внутри правящей верхушки. {Стр. 41}
Какую же территорию занимала Киевская Русь после похода Ольги и присоединения Новгорода? Пожалуй, представление об этом может дать трактат Константина Багрянородного, написанный, как мы знаем, через несколько лет после похода Ольги. Я думаю, что у него то же словоупотребление, что и в греко-русских договорах, которые он, вероятно, знал. Под собственно Русью в территориальном значении Багрянородный разумеет, как мне кажется, только Киев. Описывая печенежские земли, он говорит: «Округ Харовои соседит с русью, а округ Явдертим соседит с подвластными русской земле областями, именно с ултинами, дервленинами, лензенинами и прочими славянами». Так что в этом отрывке под Русью разумеется какая-то очень узкая область. А сообщая о плаваниях руссов в Константинополь, он упоминает, что их однодеревки, «приходящие… из внешней Руси», собираются в Киеве, исключая тем самым Киев из «внешней Руси». Таким образом, здесь противопоставление столичной области Руси – периферии, «внешней Руси». Очевидно, города «внешней Руси», которые перечисляет Багрянородный, и столица Киев – это и есть города, входившие в состав Киевского княжества к середине X века, после похода Ольги. Вот они: Новгород (Νεμογαρδας), Смоленск (Μιλινισκα), Любечь (Τελιουτζα), Чернигов и Вышгород. Переяславль не упомянут, так как он лежит к югу от Киева и в стороне от водных путей. Он возник, по-видимому, не как торговый центр, а как форпост Киевской Руси против вторжения кочевников. Так же объясняет его происхождение и легенда. Как мы видим, Киевское княжество протянулось узкой полоской вдоль Днепровско-Волховского пути с утолщениями на юге и севере: княжество Олега плюс присоединения Ольги. Ее преемникам предстояло объединить под властью Киева все восточное славянство и подчинить дотоле независимые норманнские княжества на территории Восточно-Европейской равнины. Прежде чем Киевская Русь сумела выполнить эту задачу, ее взломала изнутри автаркия княжеской и боярской вотчины.
[Административная деятельность Ольги]
Следующим важным мероприятием, проведенным Ольгой, была административная реформа. Как мы можем предположить, Ольга заменила примитивную систему полюдья, жертвой которой, по летописи, стал ее несчастный муж, системой расположенных во всех районах княжества погостов, куда подвластные племена обязаны были свозить дань: «И платять дань Руси, повозъ везуть и до сего дне». Ей, видимо, принадлежит первая кодификация древнего права. Она {стр. 42} стремилась к ликвидации местных племенных княжений, и при ней «светлые и великие князья» времен Олега и Игоря превращаются в бояр великого князя.
Продолжением той же программы явилась поездка Ольги в Константинополь, чтобы заявить о новом международном положении Киевской Руси и установить культурный контакт с Византией, и принятие ею христианства.
Таким образом, в области внутренней и внешней политики и в религиозной области княгиня Ольга, повивальная бабка русской государственности, наметила те направления, по которым пошла деятельность ее преемников и история Киевской Руси, процесс образования которой закончился слиянием Киева и Новгорода. Личность княгини и ее деятельность произвели сильное впечатление на современников, и Повесть временных лет сберегла немало народных и церковных легенд о мудрой Ольге, достойной царствовать в Константинополе.
Княжение ее сына – рецидив старых дружинных представлений в ущерб новым общегосударственным. Святослав – это викинг, лишь случайно родившийся в России, а не в Скандинавии. Лидер бродячей дружины, он «аки пардусъ» рыщет из конца в конец Восточно-Европейской равнины в поисках добычи. «Чюжея земли ищеши и блюдеши, а своея ся охабивъ», – говорят ему с укором киевляне. Неудивительно, что Святослав равнодушен к преобразованиям, враждебен христианской религии.
Смерть Святослава принесла столкновение его сыновей за престол – первую трещину в киевском единстве, которой предстояло все расширяться, пока она не разверзлась в огромную пропасть. Победителем из борьбы Святославичей вышел Владимир. Его эпоха – переходный период от образования Киевской Руси к ее распаду, поэтому на много веков запомнила народная память Владимира Красное Солнышко, одного из героев былинного эпоса. Дальнейшая история Киевской Руси – это история ее гибели.
Киевская Русь – с ее недолговечностью, расплывчатой территорией, фиктивной централизацией, заимствованной религией, иноземной династией и уходящей корнями в Скифию и Византию культурой – была по своему историческому значению лишь питательной плазмой, которая вскормила возникшую в ее недрах мельчайшую клеточку будущей государственности – княжескую вотчину. Как Киевская Русь выросла из сельской общины, так Московской Руси предстояло вырастать из княжеской вотчины; из крошечного семени под{стр. 43}нялось могучее древо Московского государства, проследить все трансформации которого – дело будущих историков.
Мы видели, как процесс образования Древнерусского государства, начавшись норманнскими набегами IX века, закончился к середине X века объединением Днепровско-Волховского пути в руках Киева. Можно ли относить образование Древнерусского государства к более раннему времени?
[6. Б. А. РЫБАКОВ И ЕГО МЕТОД]
[ «Эпоха Кия» по Б. А. Рыбакову]
С оригинальной точкой зрения по этому вопросу выступил Б. А. Рыбаков. Предполагая, что Повесть временных лет во вводной своей части, осложненной последующими поправками, в первой редакции резко отличалась от последующих, и пытаясь восстановить утраченный текст, он относит образование государства на территории полян, древлян, словен, дреговичей и северян, а также подвластных им финских племен к VI веку, называя это «эпохой Кия».
Такой взгляд, казалось бы, требует ответа: в каком же отношении стоит государство VI века к Киевской Руси IX века, неужели русский народ 300 лет проспал летаргическим сном и, начав свою историю в VI веке, с той же точки продолжил ее только в IX? Но тут Б. А. Рыбаков ограничивается выразительной по своей простоте фразой: «Процесс превращения Киевского княжества VI–VII вв. в Русское государство IX в. остался нам неизвестен» (стр. 26). Такой взгляд требует ответа и еще на один вопрос, уже чисто социологический: может ли вообще существовать государство без городов и письменности?
Помимо общеисторических соображений, мнение о резко отличной от остальных первой редакции Повести временных лет и пользовании «географическим источником» (прим. 16) требует от автора, как можно думать, детального изучения истории создания начальной летописи. Работы А. А. Шахматова показали, что наряду с исследовательской смелостью только при исключительной точности и тщательности критики возможна серьезная попытка реконструкции письменных памятников. Партизанским набегом, как бы он ни был смел, нельзя «взять» русской летописи, возможна лишь длительная и долготерпеливая осада. Такую осаду и проделал в свое время А. А. Шахматов. Мне кажется, что Б. А. Рыбакову она не удалась, вернее, ее и не было. Его экскурс в область летописания вообще оставляет по себе впечатление некоторой неясности. Приведу несколько примеров. Прежде всего, почему комиссионный список Новгородской 1-й летописи младшего извода автор называет Новгородским сводом? В {стр. 44} основе комиссионного списка в интересующей нас части (до 1015) лежит свод 1093 года, т. е. свод, составленный рукой киевлянина. Ему же, а не загадочному «новгородскому летописцу» принадлежат и даты 854 и 920, заимствованные из греческого источника (точнее, первая вычислена по греческому источнику). Реконструкцию этого свода Б. А. Рыбаков признает и ею пользуется (стр. 42). Кто же тогда этот «составитель Новгородского свода», который «много напутал в своем труде» (стр. 8)?
Неубедительно выглядит мысль, что известие о «Кие-перевознике» – вставка «новгородского компилятора» XII века (стр. 8). Во-первых, кто этот загадочный компилятор XII века? По мнению А. А. Шахматова, Б. А. Рыбаковым не оспоренному, Начальный свод лег в основу новгородского летописания в XV веке (Софийский временник). Во-вторых, сообщение о «Кие-перевознике» имеется как в комиссионном списке, упорно называемом Б. А. Рыбаковым Новгородским сводом, так и во всех редакциях Повести временных лет. Неужели все они прошли через руки «новгородского компилятора» XII века? Вероятно, для того, чтобы как-то объяснить это, Б. А. Рыбаков тут же (стр. 9) называет мнение о «Кие-перевознике» «направлением русской исторической мысли XI в.». Но если XI века, то почему же считать его вставкой, сделанной в XII веке? В-третьих, «Кий-перевозник» в тексте вовсе не выглядит вставкой, никаких доказательств Б. А. Рыбаков не приводит. Что же касается историчности Кия, на которой и сам автор не настаивает, то она очень сомнительна. «Необычайное сходство» между Кием и Хильбудием (стр. 12) столь же «необычайно», как и сходство между Иисусом Христом и Василием Великим, которое не представляло никаких сомнений для Н. А. Морозова. Далее, неясно, почему варяжское происхождение Руси приписывается «последнему редактору Повести» (стр. 17)? Надо ли это понимать так, что Б. А. Рыбаков отвергает принятое деление списков Повести и считает, что все они содержат только «последнюю редакцию»?
[О методе Б. А. Рыбакова]
Разбор этого экскурса можно было бы продолжить. Я привел только несколько примеров, характеризующих метод Б. А. Рыбакова при разборе летописи, не касаясь доказательств наличия гипотетической редакции Повести временных лет. Никаких доказательств, кроме самых общих соображений, и нет. К сожалению, Б. А. Рыбаков никак не аргументирует высказываемых им интересных мыслей, как это делает, например, А. А. Шахматов.
В работе Б. А. Рыбакова есть еще отдельные не совсем понятные {стр. 45} частности. Так, он пишет об отысканном летописцем «в греческой хронике первом упоминании Руси под 860-м годом» (стр. 28). В хронике Амартола 860 года нет, летописцу он был неизвестен. Далее Б. А. Рыбаков говорит, что «в VII в. упоминаются русы, приходящие сухопутьем в Дербент» (стр. 34). Он не делает ссылки на свой источник, но если речь идет о известии Табари под 643/644 годом, то сообщение о русах здесь считается вставкой: в арабском оригинале его нет. Кроме того, Табари писал в X веке, когда русы были уже хорошо известны.
Неясно также, почему, по мнению автора, М. Н. Тихомиров и С. В. Юшков «убедительно показали искусственность ряда вставок о варягах и руси и очистили представление о ранней руси от норманистических искажений» (стр. 28 и прим. 22). Вставки о варягах и русах показал норманист А. А. Шахматов, а как С. В. Юшков и М. Н. Тихомиров производили «очищение», я пытался изобразить выше. Сам Б. А. Рыбаков, довольствуясь уже проведенным «очищением», доказательства норманистов игнорирует.
К большому сожалению, все вышеизложенное – а я привел только частные примеры – делает неприемлемой очень лестную для нашего национального самолюбия точку зрения об образовании Русского государства в VI веке.
[Славяне до появления норманнов]
Что пережили восточные славяне до того, как их взаимоотношения с норманнами привели к созданию Древнерусского государства?
Вопрос о славянской прародине очень сложен и связан с еще более сложным вопросом о прародине индоевропейцев, причем сама неопределенность таких терминов, как «пранарод», «праязык», «прародина», еще более отдаляют решение этой проблемы, если она вообще когда-нибудь будет решена. Очевидно, место, с которого началось славянское расселение по Восточно-Европейской равнине, находилось на широкой области от Немана до Карпат. Географические условия равнины сразу же определили два направления и два способа восточнославянской колонизации: медленное просачивание отдельных славянских семей сквозь финское население лесной области и стремительное движение славянских племен на черноземные земли степного края с очень старыми культурными традициями. Если первое движение с достаточно далекого времени могло идти непрерывно и постепенно простираться все далее к северо-востоку, то второй поток прерывался и затруднялся вторжением кочевых народов, для которых Причерноморские степи служили коридо{стр. 46}ром из Азии в Европу. Падение владычества гуннов, прервавших славянскую колонизацию юга, усилило миграционный поток славян, и для VI века византийские писатели (Прокопий, Маврикий, Менандр) сообщают о восточных славянах – антах (Αντες), ареал которых можно очертить Прутом, берегом Черного моря, Днепром и границей леса и степи. На 602 годе сведения об антах обрываются: в конце VI века сквозь Причерноморские степи прошла аварская орда, повторив движение гуннов. Значительная часть антов, спасая себя, должна была отхлынуть, унося с собой свое имя к северу, под защиту непроходимых для кочевников лесов. Но к северо-западу им препятствовали отступить враждебные славянские племена лесной зоны, и направление антам указало само течение рек – Сулы, Псела, Ворсклы, Орели. Продвижение по течениям и вдоль течений больших рек наиболее типично для доисторических переселений. Таким образом, новые поселения антов должны были находиться где-то в верховьях Сейма и Донца. Там в конце X века Святослав во время похода на хазар застал вятичей. Их имя содержит тот же корень vat, vet, что и слово «анты». Тот же корень содержит и имя венетов, под которым от германцев славяне были известны римским писателям (Плинию Старшему, Тациту). Но и гораздо раньше Геродот говорил о янтаре, привозимом с реки Эридана, от венетов. Все эти авторы помещают венетов от Балтийского моря до Карпат, т. е. в районе славянской прародины. Можно предположить, что анты, венты, венеты – одно из самых ранних самоназваний славянского племени, сохранившееся в историческую эпоху в имени западного крошечного славянского народа.
Приведенные в движение вторжением аваров, анты предварили тот процесс, который несколько веков спустя предстояло пережить населению Киевской Руси, – перейдя с юга на северо-восток, они превратились из антов, наследников скифо-сарматской культуры, в живущих «в лесе, якоже и всякий зверь» вятичей. Так, с самого начала своей истории восточные славяне были вынуждены расплачиваться за сохранение независимости своей культурой.
Уход аваров в Паннонию и образование на нижней Волге Хазарского каганата, закрывшего на время путь азиатским ордам, сделало возможной дальнейшую славянскую колонизацию юга. Тут мы уже близко подходим к летописным временам.
Упоминаемые летописцем группы восточного славянства мы обыч{стр. 47}но называем племенами. Уже С. М. Середонин заподозрил, что в отдельных случаях речь может идти не о племенах, а об областных названиях. Например, дреговичи – от дрягвы, болота (дреговичи жили в районе Припятских болот; точно так же и финское Suomi значит болото). Переезжая в какое-либо другое место, дрегович тем самым переставал называться дреговичем. При таком взгляде бросается в глаза резкая антитеза «поляне-древляне», носящая слишком искусственный характер, чтобы на нее нельзя было обратить внимание.
Дреговичи «седоша межю Припетью и Двиною», словене «около езера Илмиря» и т. д., ну а где летописец помещает древлян? Нигде. Видимо, летописец не связывал это имя с какой-то определенной узкой территорией. Далее, поляне «полями же прозвании быши, зане в полях седяху», но тот же летописец дважды помещает их в лесах. Они и жили в лесах во времена летописца. Он же стремится подчеркнуть особенность полян («поляном же живущемъ особе»), их культурное превосходство, прежде всего над древлянами («поляне бо своих отец обычай имуть кроток и тихъ… а древляне живяху звериньскимъ образом»).
Можно думать, что поляне – потомки передвинувшегося к северу под новым ударом кочевников (мадьяр с середины IX века, а вслед за ними и печенегов) славянского населения Причерноморья, преемников антов, второй южной миграционной волны. Движением полян с юга и объясняется странное название левого притока Днепра Десной. Столкновение со старым славянским населением лесных областей и породило два противопоставляемых названия «поляне – древляне». Под древлянами иммигранты понимали, очевидно, все славянское население лесной зоны до параллели Смоленска, за исключением ляшского племени радимичей, резко обособленных вятичей и северы.
Полянам же следует приписать живучее воспоминание о хазарской дани. В уплате дани хазарскому кагану от живущих в степи славян нет ничего удивительного, тогда как хазарская власть, простирающаяся до Сожа, способна привести в смущение. Общение в степях с хазарами отразилось и в сохранившемся до XII века названии русских князей каганами. Родовые знаки киевских князей сильно напоминают хорезмийские и боспорские тамги. Влияние юга можно проследить и в легенде об основании Киева, которая, как можно подозревать, носит не только этнологический характер.
Три колонизационных потока – «вятичи», «поляне», «древляне» {стр. 48} – и создали три языковые группы восточного славянства: юго-восточную, центральную и северную.
Русской истории, начатой на территории имевшего тысячелетние культурные традиции Причерноморья, суждено было продолжиться среди болот и лесов Среднего Поднепровья. Когда острая мадьярская сабля надвое рассекла славянскую степь, основная масса славян отхлынула к северу и была включена в орбиту норманнского влияния, а остальные подались дальше к югу и, предоставленные сами себе среди враждебного окружения, образовали маленькую колонию, которая делалась все меньше и меньше, пока не превратилась в бесполезный аппендикс Киевского государства – крошечное Тмутараканское княжество, откуда приходило мутить Русь проклятое племя Гориславичей.
[7. ЗАКЛЮЧЕНИЕ]
[Роль Киевской Руси в русской истории]
Как время Владимира было переломным моментом в истории Киевской Руси, так и сама Киевская эпоха была переломным моментом в истории Восточной Европы. Завершая один – протоисторический – период, она начинала другой, заменив примитивные формы быта новым общественным устройством. Ее культура, общество и государство складывались под влиянием севера и юга, запада и востока. Можно выделить то или иное влияние и назвать его первенствующим в той или иной области (норманнское – в военной, греческое – в религиозной), нельзя только говорить, что славяне развивались сами из себя, как цыпленок в скорлупе.
Киевская Русь яркой вспышкой надолго осветила темную русскую историю последующих столетий. Политическими воззрениями, сбереженными от Киевской эпохи, жили и Владимирская, и Московская Русь, пока Москва не засветила новым отраженным светом – заимствованной из Болгарии идеологией третьего Рима.
Насколько верно все, что здесь написано? Действительно ли первенствующая роль в образовании Древнерусского государства принадлежит норманнам?
Я думаю, что дать ответ на этот вопрос нельзя. Хотя все имеющиеся в нашем распоряжении сведения складываются в довольно убедительное целое, ни одно из них не может считаться безусловным и доказанным. Каждый исторический факт – это своего рода кубик, из которых дети складывают картинки. Мы можем положить кубик одной стороной кверху – и получится одна картинка, можем положить другой – и получится другая. В данном случае опасно только одно: если мы начнем строить из наших кубиков вавилонскую {стр. 49} башню антинорманизма, она развалится от первого же толчка.
Только признанием многообразия факторов, делающих историю, мы приблизимся к ответу. Если же мы пойдем иным путем – путем выделения какого-либо фактора, через который попытаемся объяснить все остальные, если начнем поиски своего рода «философского камня» средневековых алхимиков, то, попав в наши руки, камень этот будет годен только на то, чтобы дробить им черепа инакомыслящих.
Хронологическая таблица IX–X вв
820 – «Поляне» колонизуют степь и «древляне» леса Восточно-Европейской равнины. Норманнский «каганат» на севере Восточной Европы. Торговля с арабами и греками. Первые набеги на Византию. Участие в Хазарском посольстве (838).
840 – Отступление «полян» под ударами кочевников к северу и столкновение их с «древлянами». Перенесение «операционного» центра норманнов с севера на юг. Киевское Княжество. Поход на Византию (860) и начало христианизации «руси».
880 – Движение норманнских дружин с севера на юг. Новые набеги на Византию. Княжение Аскольда в Киеве.
900 – Захват Киева конунгом Олегом и убийство Аскольда. Поход на Византию. Заключение договора с греками (911). Поход в Персию и гибель там.
920 – Движение норманнских дружин с севера на юг. Княжение Дира в Киеве. Захват конунгом Рюриком Новгорода и княжение там. Вокняжение его сына Игоря.
940 – Поход Игоря на Византию (941). Захват на обратном пути Киева и убийство Дира. Договор с греками. Загадочная гибель Игоря и регентство Ольги. Присоединение Новгорода к Киевскому княжеству. Поездка в Византию и принятие Ольгой христианства (957).
960 – Начало княжения Святослава. Походы на Белую Вежу и Тмутаракань. Походы на Болгарию, а затем на Византию (968–971). Гибель Святослава (972).
980 – Борьба Святославичей. Захват Владимиром Киева с помощью варягов. Походы против ляхов, вятичей, ятвягов и волжских болгар. Участие в византийских распрях. Крещение Владимира и принятие христианства как официальной религии Киевской Руси.
1000 –
{стр. 50}