1

Работники московского уголовного розыска вели слежку за крупным вором по кличке Пат, руководившим группой спекулянтов и скупщиков краденых вещей. Успех расследования начатого дела зависел от осторожности и неторопливости и сулил МУРу ликвидацию группы преступников.

Неудивительно, что когда в конце января в квартире Пата стал часто появляться какой-то болезненный на вид, худой человек, следственные работники немедленно заинтересовались им.

Неизвестный оказался бухгалтером среднеазиатского овцеплемсовхоза Иваном Николаевичем Гороховым, ничем ранее не скомпрометированным. Он часто болел и зимой, когда в совхозе работы было мало, изредка выезжал на курорт. Горохов обращался ко многим врачам, даже к знахарям, о чем откровенно рассказывал своим сотрудникам.

Был он причастен к спекуляции или нет, узнать не удалось. Скорее всего, нет. Но тогда что связывало его с Патом?

Дальнейшая слежка за Гороховым привела работников МУРа к клинике академика Тверского, куда его приняли на стационарное исследование. У больного обнаружили доброкачественную опухоль гипофиза. Редкое заболевание привлекло внимание прославленного хирурга, он решился на сложную операцию.

На этом связи Горохова с Патом оборвались, и в МУРе кое-кто посчитал это знакомство случайным, не имеющим отношения к делу.

В ночь на первое февраля и на следующий день были произведены аресты Пата и его сообщников. На квартире Пата при обыске обнаружили тщательно запрятанный фотоаппарат с микропленкой.

— Чей?

— Краденый, — равнодушно ответил Пат. — Не успел продать…

Пленку проявили и стали в тупик. На ней были сфотографированы страницы рукописи нигде не изданной книги с пространным названием «География болезней человека и ее значение в разработке новых методов терапии». Автор рукописи — Павел Александрович Тверской, отец академика Тверского.

— Кто снимал? — спросили у Пата.

— Не знаю, — упорствовал он. — Кто-то из огольцов стянул и передал мне для продажи.

— Кто украл? — Учета не веду.

Еще деталь, в будущем оказавшаяся немаловажной: на пленке в двух местах лаборанты обнаружили оттиски пальцев. Один из оттисков был такой отчетливый, что его можно было сличить с другими по дактилоскопической картотеке МУРа. Сличили, но безрезультатно: в картотеке такого оттиска не имелось.

Надо было вести поиски по другому пути. Тогда-то и вспомнили о Горохове, потому что никто, кроме него, из сообщников и знакомых Пата никогда не бывал в клинике или на квартире академика Тверского.

— Давно знаете Горохова?

Пат безразлично ответил:

— Нет. Человек больной и глупый: знахарей искал, «исцелителей». Хотел я немного подработать на нем, да медицина помешала!

— Так вы и этим занимаетесь?

— Дипломов не имею, а жизнь движения требует, — схитрил Пат. — Сама копейка к тебе не прикатится, ей помочь надо.

И все-таки подозрение пало на Горохова. Но зачем ему понадобилось фотографировать рукопись, что в ней ценного?

За консультацией обратились в Комитет госбезопасности, к начальнику отдела полковнику Козлову. Полковник разложил фотокопии по порядку. Снимков было сто четыре, но сфотографированными на них оказались только сорок две страницы. Отдельные места кто-то переснимал по нескольку раз, видимо, желая оградить себя от неудачи.

Несколько раз была скопирована восьмая глава «Одна из медицинских загадок». В ней автор описывал редкие случаи в медицине, в частности, останавливался на загадочной болезни, обнаруженной им только на острове Статуй.

Все то, что относилось к острову, и рассуждения автора о болезни были пересняты несколько раз.

Обилие в главе специальных медицинских терминов, латыни, экскурсов в смежные с медициной науки затрудняло чтение. Козлов решил посоветоваться с академиком Тверским. Однако по дороге в клинику он изменил свое намерение. «Сначала выясню личность Горохова, — подумал Козлов. — А с рукописью повременим…»

В беседе с Константином Павловичем полковник не проронил ни слова о микропленке.

— Общее впечатление о Горохове, — признался Тверской, — у меня, да и у дочери тоже, сложилось хорошее. Он, несомненно, начитан, развит многосторонне, любит медицину…

— Есть основания так полагать, Константин Павлович?

— Разумеется. Он проявил, например, такой живой интерес к диссертации моей дочери, что это… я бы сказал, делает честь любому культурному человеку.

— Часто бывал он у вас в доме?

— Раз пять-шесть. Собственно, знакомство-то наше началось у меня дома: он пришел, добиваясь частного приема или, вернее, беседы, консультации. И как-то, знаете, сумел расположить к себе…

Далее академик с присущей ему точностью рассказал о подготовке Горохова к операции, не упустив даже такой мелочи:

У него повышенная возбудимость, экзальтированность… Я решил лечением сном несколько привести его к норме перед операцией. Когда мы его усыпляли, то он в первые минуты бормотал всякое…

— Что именно?

— Например: «Я не поеду в Бжозув, я не поеду в Бжозув!..»

— Мне помнится, такое местечко есть в Польше, — заметил Козлов. — Скажите, Константин Павлович, а нельзя ли снять отпечатки пальцев у Горохова?

— Это невозможно, — ответил академик. — Я выписал Горохова из клиники.

— Почему? — насторожился Козлов.

— В последнюю минуту он отказался от операции, решив «собраться с духом» в будущем году. Как раз перед этим в клинике произошел ужасный случай, повлиявший на всех больных.

— Понятно, — прервал Козлов, попрощался и уехал к себе. Затребовав из МУРа фотографию Горохова, полковник немедленно объявил срочный розыск таинственного бухгалтера. На всякий случай поручил взять под наблюдение и его квартиру в Средней Азии.

Между тем дактилоскопический оттиск послали в Польшу для сличения в архивах. Ответ пришел следующий: оттиски принадлежат известному международному вору по кличке Стась. Исчез в войну. Польские товарищи из органов госбезопасности считали его умершим.

Козлов вызвал своего помощника, капитана Рязанова, ознакомил его с материалами нового дела и передал дальнейшее расследование в его руки.

С Алексеем Рязановым они работали второй год и крепко привязались друг к другу. Козлову был приятен этот невысокий светловолосый и светлоглазый человек. Скромный, увлекающийся каждым новым делом, Рязанов отличался к тому же неиссякаемой любознательностью — качеством, незаменимым в оперативном работнике.

— Когда я навестил академика, — сказал Козлов, — он в разговоре упомянул, что Горохов знаком и с его дочерью. Надо съездить к ней, капитан.

Нина Константиновна Тверская встречалась с Гороховым чаще, нежели ее отец, и рассказала больше. Внимание нового знакомого к ее научной работе польстило девушке. А так как темой ее диссертации была «География болезней человека» и строилась она во многом на трудах деда, то Нина Константиновна не только рассказала Горохову о Павле Александровиче Тверском, но и разрешила ознакомиться с рукописью, которую сама же и отдала ему. Несколько дней спустя Горохов вернул ей рукопись.

— Чем особенно интересовался Горохов? — спросил Розанов.

— Больше всего он расспрашивал о болезни на острове Статуй, — ответила Нина.

— А что это за остров?

— Точного названия его я не знаю, у нас не сохранилось даже координат.

— Вы разрешите мне ознакомиться с рукописью?

— Пожалуйста.

Нина подала Рязанову толстую папку. Она знала, что он сотрудник Комитета госбезопасности, и старалась не задавать вопросов, хотя весь этот разговор о Горохове был ей непонятен.

Читать рукопись пришлось вдвоем: без помощи терпеливой Нины Рязанов не смог бы разобраться в этом узкоспециальном материале.

Вечером Алексей приехал к Козлову и доложил;

Ничего секретного в «Географии болезней» я не нашел, товарищ полковник!

— Странно, — задумался Козлов. — В клинике Тверского также не ведется работ, представляющих интерес для иностранной разведки…

— Деталь, товарищ полковник: Стась — Горохов так интересовался островом Статуй, что я бы назвал это собиранием сведений.

— И в снимках тоже об острове… — напомнил Козлов.

— Надо узнать, что это за остров Статуй, товарищ полковник, — сказал Рязанов, — кому он принадлежит? Обитаем или нет? Как вы считаете?..

— Гм… Это не только медицинская загадка, капитан! Как вы думаете разгадать ее?

— Нина Константиновна говорит, что сделать это ей пока не удалось: точных координат в архиве ее деда не сохранилось. Географы тоже не могут определить — мало данных.

— То, что не могут сделать географы, должны сделать мы с вами, капитан.

— Понятно, товарищ полковник. Сперва я подробнее ознакомлюсь со всем тем, что еще сохранилось в личном архиве Павла Александровича Тверского. Может, что и отыщу…

— Не возражаю, — согласился полковник. — Академика я попрошу еще раз помочь нам. Действуйте.

 

2

Рязанов посетил академика утром. Константин Павлович сказал ему, что знал об этом предполагавшемся визите из разговора с Козловым.

— Не объясните ли вы причину столь повышенного интереса к трудам моего отца? — спросил он.

— Обязательно, Константин Павлович. Я потому и прихватил с собой несколько вот этих фотографий… Взгляните…

— Непостижимо… Чья это работа?

— Вероятнее всего, Горохова.

— Но для чего это ему? Не понимаю! Не по-ни-ма-ю… Я помню эту главу и всю работу отца: она интересна только для специалиста, а не для дилетанта, каким является Горохов.

— Может быть, за его спиной стоит специалист? Учтите, что Горохов — международный вор, настоящее имя у него другое…

— Все равно я не вижу причин фотографировать… Позвольте, как вы сказали? Вор?

— Да.

— А мы с Ниной еще в доме его принимали…

— Это опытный жулик, и его непросто разгадать, — заметил Рязанов. — Нам ясно, что он собирает сведения об острове Статуй… Не скажете ли вы, что это за остров?

— Голубчик, сам не знаю! Мой отец случайно набрел на него, хотел повторить экспедицию, но не успел. Нет даже координат и научного описания острова.

— Все же они были, наверно?

— Конечно. Я полагаю, что отец передал эти материалы своему другу Иоганну Велингеру.

— Кто он?

— Это был видный в свое время медик. Фигура положительная, Ниночка вела переписку, пытаясь разыскать наследников, — безуспешно…

— А кто-либо из них вам известен?

— Смутно помнится, что приезжала к нам, в Задонскую, его дочь; приезжала с мужем, не то дрессировщиком, не то укротителем… По-моему, ему было лет тридцать — тридцать пять. Он очень интересовался островом, хотел даже поехать туда, в надежде разыскать редкие экземпляры зверей для своей работы, и очень увлек меня этой идеей. Несмотря на разность возрастов, мы с ним по-своему сдружились. В честь этого, — академик улыбнулся, — он даже вырезал наши имена на огромном дубе, росшем в саду.

— Может быть, вспомните его фамилию? — настаивал Рязанов.

— Нет, что вы! Мне же было тогда лет семь.

— Жаль, — вздохнул Рязанов.

— Еще бы, — подхватил академик. — Прекрасный, беззаботный возраст.

— Нет, я не о том…

— Ах, да… простите… Но как помочь вам, право не знаю…

— Не сохранилась ли надпись на дереве? — предположил Рязанов.

— Кто его знает. Я давно не бывал там…

— А мог ли этот дрессировщик заполучить в вашем доме еще некоторые документы об острове?

— Как вам сказать, — задумался академик. — Матушка моя была женщина доверчивая и мягкосердечная. Разумеется, при желании он мог у нее выпросить кое-что. Однако, признаюсь, беседа с вами настраивает меня на детективный лад. Забавно!

Капитан поднялся.

— Ну и что же вы намерены предпринять? Поедете в Задонскую?

— Вероятно, — ответил Рязанов. — Но сперва я хочу обстоятельно познакомиться с рукописями Павла Александровича.

— В таком случае вместе с архивом отца я вам пришлю несколько фотографий нашего дома и план сада, где находилось тогда дерево, на котором «незнакомец» вырезал наши имена.

— Буду очень благодарен.

— Желаю успеха, молодой человек. Так вы наведайтесь после, хоть расскажете о родных местах и вообще… Я, знаете ли, так заинтригован…

— Непременно, Константин Павлович. До свидания.

Запершись в кабинете, Рязанов внимательно, страницу за страницей, прочитывал дневники, сохранившиеся письма Павла Александровича Тверского и его записные книжки.

Читать строчки, написанные неразборчивым почерком, было трудно, несмотря на профессиональную привычку разбирать чужую руку. А в одной записной книжке попалось несколько страниц с совершенно потускневшими карандашными записями.

Передав их в лабораторию, Рязанов поехал в Задонскую.

 

3

Дом в станице Задонской, где провел детство Константин Павлович Тверской, был цел и невредим. Сейчас это был Дом пионеров и в нем проводили свой досуг будущие авиаторы, полярники, мореходы.

Большой сад, окружавший дом, был одним из самых оживленных мест в станице. Украшением его некогда служил старый огромный дуб. В прошлом году в дуб ударила молния и разнесла в щепы, так что от дерева осталась лишь часть ствола,

Осмотрев кору дерева, Алексей облюбовал длинный вертикальный «свищ» — шрам от давнего ранения с темным углублением. Срезать ножом твердый рубец было труднее, чем срубить его топором, но Алексей не торопился. На второй день ему удалось обнажить потемневшую древесину; он осторожно расчистил ее и… увидел полуистлевшую надпись. Буквы шли сверху вниз, чувствовалось, что они были вырезаны сильной уверенной рукой: «К. Тверской — Э. Дорт». А ниже Алексей прочел дату: «1913».

К следственным материалам добавилась небольшая подробность. Сколько их нужно еще, чтобы закончить дело?..

Перед отъездом из станицы Рязанов зашел к директору Дома пионеров, местному старожилу и краеведу Сергею Ивановичу Карпенюку. Поблагодарив за разрешение «портить» дерево, он осторожно завел разговор о Павле Александровиче Тверском. Сергей Иванович, не решавшийся до сих пор сам поговорить с приезжим, охотно поддержал беседу.

— Замечательный человек был Павел Тверской, — сказал он в конце разговора и с гордостью добавил: — О нем уже пишут монографию! Скоро о нашем земляке узнает вся страна… — Кто пишет?

— Да вот незадолго перед вами приезжал сюда представитель из Московского медицинского института, дня три прожил у нас, беседовал с жителями, все искал архивы Тверского. — Это такой высокий и худой? — взволнованно спросил Рязанов.

— Напротив, плотный… Я бы сказал, атлет.

Карпенюк подробно рассказал о «представителе» из института. Записав все, что относилось к внешности неизвестного, Рязанов в сопровождении Сергея Ивановича прошел по станице.

Из разговоров с теми, с кем встречался «представитель» института, Рязанов узнал, что последний довольно настойчиво расспрашивал о Тереховой.

— Кто это, Сергей Иванович? — спросил Рязанов, когда они остались одни.

— У Павла Тверского был слуга Федор Иванович Терехов. Помню, еще в годы нэпа его сын женился на городской.

— Имя и отчество ее знаете?

— Нет, товарищ Рязанов, да и вряд ли кто-нибудь здесь знает ее сейчас. Кажется, она ростовчанка…

Вечером Алексей был в Ростове-на-Дону. Доложив Козлову по телефону о результатах своей поездки, Рязанов отослал ему фотографию с надписью на дереве и принялся за поиски Тереховой.

— Горохов работает не один, — сказал Козлову Алексей, — я иду по следам его сообщника…

 

4

Когда Козлов показал академику фотографию, полученную от Рязанова, Константин Павлович был озадачен.

— Помилуйте, — воскликнул он, — но я совсем не знаю этой фамилии!

— Вы знали ее, но забыли, — подсказал Козлов.

— Впрочем, вы правы, конечно. Прошло столько лет… Но вдруг это совсем не укротитель, а кто-нибудь другой?

«Надо покопаться в архивах библиотеки имени Ленина… — решил Козлов. — О его гастролях в России, наверное, писали».

Просмотрев комплекты журналов и газет за 1913 год, полковник нашел нужную заметку. Одна из петербургских газет писала:

«Жуткое зрелище!

Большой популярностью у петербуржцев пользуется приехавший к нам на гастроли со своей группой львов и тигров знаменитый укротитель господин Эмиль Дорт! Мужество его беспредельно! Так, укротитель с улыбкой объезжает вокруг манежа верхом на страшном царе пустынь и, награждаемый всяческими выражениями восторга наших петербургских красавиц, теребит его за уши. Лез издает могучий рык, но… не осмеливается наброситься на господина Дорта!

… Мы рады возможности поделиться с читательницами известием еще об одной победе красавца укротителя.

Во время гастролей в Германии в минувшем году в него страстно влюбилась юная Генриетта Велингер, дочь солидного профессора медицины. Обезумев от охватившего ее чувства, она оставила отчий дом и бежала из родных мест с господином Дортом… Сраженный горем отец покончил с собой..

Мы не склонны оправдывать господина укротителя, но… чего только не делает пылкая любовь! Госпожа Генриетта обвенчалась с господином Эмилем Дортом и является не только его помощницей, но и законной супругой!»

Так забытая статья болтливого корреспондента помогла Козлову точно установить фамилию человека, в чьи руки могла попасть часть архива врача-путешественника.

«Еще шаг вперед, — размышлял Козлов. — Надо выяснить дальнейшую судьбу Эмиля Дорта и его наследников и… найти остров.»

Вошла секретарша и доложила:

— Товарищ полковник, ни один московский медицинский институт не направлял своего представителя в станицу Задонскую…

— Хорошо, Любовь Васильевна, я так и думал. Что о Стасе?

— Пока ничего. Из лаборатории прислали записную книжку Павла Тверского, ту, что передавал им товарищ Рязанов, и восстановленный текст.

— Положите на стол и минут двадцать никого не пускайте ко мне.

— Хорошо, товарищ полковник.

Козлов даже не предполагал, какую добрую услугу оказали ему терпеливые, настойчивые лаборанты. Им удалось восстановить следующую запись:

«… Мы не первые побывали вблизи этих мест. Роясь в архивах Русского географического общества, я нашел записки нашего соотечественника Сергеева. Он описывает тот же остров».

Упоминание о Сергееве заставило Козлова вновь отправиться в библиотеку имени Ленина, в отдел рукописей. Научные сотрудники библиотеки без труда отыскали ему «Записки русского морехода».

Сергеев рассказывал обо всем увиденном так подробно, что Козлов узнал в его описаниях остров Статуй.

Как писал мореход, суеверные туземцы ни под каким видом не соглашались приблизиться к острову Статуй (то же название, что и в дневнике Тверского!), говоря, что его жители навлекли на себя гнев божества, наславшего на них мор (та же легенда!).

Тогда Сергеев направился к острову без проводников. Однако на расстоянии видимости берегов он велел повернуть «прочь от сатанинского места» потому что на поверхности океана, даже на таком удалении от острова, им повстречалось с десяток трупов, обезображенных неведомой болезнью. Дальше плыть было просто безрассудно.

Сергеев ограничился тем, что вычислил и записал координаты острова. Козлов отложил на карте указанные градусы южной широты и западной долготы, и их перекрестье легло на остров Пито-Као.

«Ну что ж, — подумал довольный Козлов, — клубок начинает распутываться! Мы уже знаем остров… А ведь недавно я читал о нем… Гм… Пито-Као!.. Ах, да, в наших газетах была заметка о скандале с новым предприятием рыбной компании… В ней писалось о болезнетворности консервов… И в дневниках Тверского (и Сергеева) упоминается о болезни…»

Козлов посмотрел на раскрытый «Атлас мира». Взгляд его неторопливо скользил от берегов Чили влево и остановился на крохотной желтой точке. Разве мало таких предприятий разбросано по миру, особенно на островах Тихого океана?!

Но если Стась шпионит в пользу этой компании и его работа носит характер «частного шпионажа», что встречается не так уж редко, то какой толк для рыбной компании в рукописях Павла Тверского?

«Да, теперь не мешало бы нам чуть поближе познакомиться с этой рыбной компанией… Наведем справки в торговом мире, — решил Козлов. — А пока…»

Зазвонил телефон. Козлов взял трубку: вызов из Ростова-на-Дону.

— Докладывает капитан Рязанов, — услышал он знакомый голос. — Здравствуйте, товарищ полковник… Напал на след Горохова…

— А его сообщник?

— Не найден.

— А Терехову нашли?

— Никак нет, товарищ полковник. Терехова в Ростове не проживает!