Насколько мне известно, в этой тюрьме нет зеркал в полный рост. По крайней мере, я ни разу ни одного не видел. Всё, что мы, заключённые, можем сделать, — это покупать маленькие пластиковые зеркальца 4x6 с магнитом на обратной стороне. Для бритья такое зеркало сойдёт, но для рассматривания других частей тела оно бесполезно, тем более для рассматривания его в полный рост. Хотя, если подумать, наверное, я должен быть за это благодарен, так как я уже больше двадцати лет провёл без какой-либо информации, подкрепляющей мои представления о том, как выглядит это туловище, в котором я якобы живу. Всё, что я могу получить от моего зеркала, — это отражение частей этого агрегата.

Но иногда я прошу кого-нибудь из друзей меня нарисовать и, конечно, сам рисую его. Я даю ему лист бумаги и карандаш и прошу, чтобы он нарисовал меня на верхней части страницы, с одним лишь условием: рисовать только то, что он видит. Не то, что он воображает, что видит, или что он научился видеть от других, а только то, что предстаёт перед ним в настоящий момент. Я встаю напротив него, и мы друг друга рисуем.

Нет вопросов. Несмотря на то что я — паршивый художник и мой приятель в результате получается у меня похожим на мумию, мне, по крайней мере, удаётся нарисовать его правильно расположенным и со всеми основными частями тела, с головы до ног. Он тоже показывает мне свою интерпретацию того, как выгляжу для него я, и мы от души смеёмся над нашими глупыми изображениями и корявыми рисунками.

Затем я прошу его нарисовать себя — именно так, как он себя видит, — на нижней части той же страницы, чтобы, когда он закончит, рисунок изображал нас обоих, стоящих друг к другу лицом. Обычно в этот момент наступает замешательство и возникают вопросы: «Что ты имеешь в виду? Так, как я вижу себя? Ты имеешь в виду здесь, где я нахожусь?» — и тогда я повторяю: это должно быть не то, что он думает или воображает или чему он научился у других, а то, что он на самом деле видит в настоящий момент. Возникает ещё большее замешательство, и тогда он поворачивает лист вверх ногами и начинает рисовать то, каким себя видит. Тут я у него спрашиваю, является ли его изображение меня, которое теперь находится вверх ногами и в нижней части его листа, тем, как я в данный момент выгляжу для него. Некоторые схватывают идею, переворачивают лист правильной стороной наверх и начинают рисовать себя так, как они на самом деле сами для себя выглядят, — конечно же, вверх ногами. Другие просто игнорируют условие и рисуют себя так, как будто они стоят напротив себя самих, там же, где стою я.

Но даже те, которым мысль ясна, редко правильно рисуют то, что видят. То есть они обычно изображают себя с головой, как будто бы художник-наблюдатель парил над самим собой и смотрел вниз на своё тело.

Когда я указываю на этот факт и показываю им рисунок, на котором я изобразил себя так, каким сам себя вижу, они обычно сильно удивляются. И только тогда они сначала смотрят на своё перевёрнутое вверх ногами тело (не на то, которое на бумаге, а на настоящее, каким они его видят), затем на моё, расположенное правильной стороной наверх, — и сразу же начинают стирать нарисованную голову.

Странно, как мало людей, которых изумляет факт того, что они живут без головы и вверх ногами. Даже те, кто увлечён недвойственной восточной философией, обходят стороной это условие своей принадлежности к Первому лицу, будто это какой-то трюк, визуальная иллюзия. Интересно почему? Как может значение этого ускользать от них? Как сказал дзэнский мистик Адьяшанти, «чудо не в том, что некоторые люди пробуждаются от этого сна, а в том, что большинство не пробуждается». Это же так очевидно!

Разница тотальная. Это поистине вопрос различия жизни и смерти, свободы и тюремного заключения, мира и бесконечной конфронтации. Вот что я вижу, когда сам себя рисую: наверху крошечные ступни, под ними — укороченные ноги, большие кисти и руки и ещё больший торс, исчезающий внизу в абсолютном ничто. А вот что я вижу, когда рисую своего друга: общепринятое изображение человека, правильной стороной наверх, со всеми обычными частями тела, которые находятся на своих местах и в правильных пропорциях, лицом ко мне. Я рисую человека, который стоит там, его третье лицо.

Но кому нужен рисунок? Я смотрю на это тело по сравнению с тем телом, и вижу, насколько я отличаюсь. И такой я всегда, независимо от того, что, где и когда делаю. Ибо я — Субъект, или Первое-лицо-Единственное-число, который всегда Здесь, тогда как мой друг — объект, третье-лицо-множественное-число (потому что объектов несчётное множество), который всегда там. Конечно, мой друг может заявлять то же самое!

Смотрю вниз и вижу: я — вверх ногами и безголовый. Смотрю вверх, широко вытягивая руки, и вижу, как они держат мир. У меня поистине широкий обхват, ведь в него легко вмещаются дома, горы и небо. Я надеваю очки и обнаруживаю, что вижу не двумя глазами, а одним, оком Осознавания. Это тело, которое у меня есть, не подобно ни одному другому, ибо я не подобен другим телам. Понимание в следующем: я не тот, кем себя считал. В качестве Первого-лица-Единственного-числа я не нахожусь в своём теле, это моё тело находится во мне, как и всё остальное. Где же тогда заканчивается моё так называемое тело и начинается мир? Зачем ограничивать то, что я называю «собой», этой ближней плотью, например осязанием и вкусом? Как так получается, что я слышу гром и вижу те высокие облака и вместе с тем говорю, что они — «не я»? Разве они не находятся внутри осознавания?

Конечно, находятся. Всё это — Моё проявленное, всё это возникает во Мне и, тем самым, является тем, кто Я есть в своём проявлении; всё, что появляется, — это Моё «тело».

Посмотрите! Как говорится, верю только своим глазам!