Дважды обмотав шею шерстяным шарфом, сгорбив плечи и глубоко засунув руки в карманы пальто, Кентон дожидался на станции «Нюрнберг» поезда «Франкфурт — Линц». Почти безлюдную платформу насквозь продувал ледяной ноябрьский ветер. Он раскачивал фонари под колпаками, и от этого по перрону метались причудливые тени. Кентон продрог до костей, поэтому, поставив чемодан, принялся расхаживать взад-вперед перед маленьким станционным зданием в бесплодной попытке хоть как-то согреться.

Кентон был худощавым мужчиной интеллигентной наружности. Он выглядел старше своих тридцати лет. Наверное, виной тому был рот. В очертаниях довольно полных губ читалась склонность к юмористическому взгляду на мир и одновременно — скрытность. Он больше походил на американца, чем на англичанина, а на деле не являлся ни тем ни другим. Отец его был родом из Белфаста, мать — из бретонской семьи, проживавшей в Лилле.

Итак, Кентон расхаживал по платформе станции «Нюрнберг» промозглой ноябрьской ночью, и презрение к самому себе росло по мере того, как ступни ног немели от холода. Ведь нельзя же сказать, что азартные игры доставляют ему удовольствие! Нет, они изматывали, но, к своему несчастью, Кентон был наделен определенной степенью безрассудства: вступив в игру, он уже не мог остановиться, пока не спускал все имевшиеся деньги. Такое случалось и прежде; но поскольку он всегда страдал от одной из двух главных болезней журналиста-газетчика, а именно — от хронической нехватки денег (второй был цирроз печени), особого значения это не имело. Сейчас же ситуация складывалась несколько иначе, ибо как раз сегодня, перед игрой, в кармане у него находилось целое состояние — четыре с лишним сотни марок.

Кентон считался хорошим журналистом. И не то чтобы у него был развит некий особый нюх, позволяющий распознать в человеке в темных очках и грязном макинтоше кинозвезду. Нет, он был наделен талантом другого рода.

Большинство новостей из-за границы приходили от штатных корреспондентов крупных газет и людей из новостных агентств. Независимая журналистика за рубежом, как правило, не практикуется, поскольку шансов противостоять профессиональным акулам пера у внештатных журналистов нет. Однако же Кентон обладал тремя важнейшими для подобной работы качествами: способностью быстро заучивать иностранные идиомы и говорить без английского акцента, хорошим знанием европейской политики, а также умением быстро ухватить и точно охарактеризовать некие новые ценности и проблемы.

Первое качество было наиболее важным. Большинство англичан и англичанок, работающих за рубежом, бегло говорят на языке той или иной страны. Но лишь немногие говорят на нем, как на родном. Кентон как раз был одним из тех немногих. Именно это преимущество давало ему возможность время от времени раздобыть крупицу-другую эксклюзивной информации.

Именно поиски такой вот крупицы и привели его в Нюрнберг. Там должно было состояться сборище высокопоставленных нацистских чиновников. Ходили слухи, что на этой встрече будут приняты какие-то очень важные решения. Никто не знал, о каких решениях идет речь, но то, что они окажутся малоприятными, а значит, станут Новостями с большой буквы, мало кто сомневался.

На девяносто процентов работа политического журналиста состоит в том, чтобы дождаться, пока закончится конференция. Репортеры обычно коротают время в барах. В Нюрнберге для этого служил «Кайзерхоф». Прибыв туда, Кентон увидел, что там уже обосновались несколько корреспондентов. Одним из них был репортер из агентства «Хавас», поляк, которому он очень симпатизировал. Именно этот поляк и достал покерные кости.

И Кентон с самого начала начал проигрывать.

Покерные кости — развлечение, которое мало подходит для тех, кто умеет вовремя остановиться: оно сочетает в себе все самые опасные аспекты покера с простотой игры в кости. Здесь можно потерять или, наоборот, выиграть огромные деньги — то и другое быстро и без всяких усилий.

К моменту, когда объявили, что никаких коммюнике для прессы с конференции сегодня не поступит и что заседание возобновится завтра с утра, в кармане у Кентона осталось всего пять пфеннигов. Он объяснил ситуацию трем своим партнерам по игре, они выразили сочувствие, и тут принесли выпивку. Потягивая из бокала, Кентон воспользовался ситуацией и намекнул, что банкротство его носит временный характер, что деньги у него имеются, вот только они в Вене. Так что, добавил он, придется съездить в Вену. Тогда поляк, не дожидаясь просьб, ссудил ему сто марок. С трудом подавляя презрение к самому себе, Кентон принял деньги, рассыпался в благодарностях, заказал и оплатил еще одну порцию выпивки на всех. И вскоре после этого отправился на вокзал. Там выяснилось, что на единственный прямой поезд до Вены остались билеты только первого и второго класса люкс. «Если мой господин желает ехать третьим классом, есть уже не скорый, а обычный пассажирский поезд до станции „Линц“ в северной части Австрии, там можно пересесть на другой, уже до Вены». И он решил подождать поезда на Линц.

Он прождал уже три четверти часа, когда к платформе в мелькании тут же тающих на земле снежинок подплыл и остановился ночной «Восточный экспресс» из Остенде. Через запотевшие стекла окон купе были видны официанты в формах, отделанных тесьмой, они сновали по вагону-ресторану первого класса. Кентон слышал клацанье тарелок, звон бокалов. С места, где он стоял, прячась от ветра, была видна табличка с указанием маршрута на одном из спальных вагонов: «Вена — Будапешт — Белград — София — Стамбул». Внутри «Восточный экспресс» выглядел таким уютным и теплым, что Кентон был рад, когда он отошел от платформы. Ведь этот поезд символизировал собой безопасность и комфорт — телесный, финансовый и гастрономический — словом, все то, чего ему сейчас так отчаянно не хватало. Кентон едва не расплакался от жалости к себе.

Вообще все было бы не так уж и плохо, если бы хвастливые уверения о том, что в Вене у него имеются деньги, соответствовали истине. Но это было далеко не так. Никаких денег в Вене у него не было и в помине. Он ехал туда в слабой надежде, что один знакомый еврей, настройщик музыкальных инструментов, одолжит ему хотя бы немного. В тяжелые дни 1934-го Кентон помог ему вывезти семью из Мюнхена, и еврей был ему страшно благодарен. Но ведь старый знакомый мог и уехать из Вены. Или же у него могло не оказаться лишних денег. А это самое худшее, подумал Кентон. Тогда ему придется объяснять, что ничего страшного, не так уж и нужны ему эти деньги, и маленький человечек расстроится. Евреи крайне чувствительны в подобных вопросах. И все же какой-то шанс был, да и в любом случае в Вене ему будет ничуть не хуже, чем в Нюрнберге.

Он еще глубже засунул кулаки в карманы. Доводилось ему бывать банкротом и прежде — не всегда по своей собственной глупости, — и всякий раз подворачивалось нечто такое, что помогало удержаться на плаву. Порой выручала хорошая статейка с интересными новостями, иногда он вдруг неожиданно получал чек от своего нью-йоркского агента с просьбой продать права на давно забытый материал. Однажды он оказался на железнодорожном вокзале в Софии как раз в тот момент, когда царь Болгарии Борис III отбывал в неизвестном направлении. Просто кондуктор шепнул о том на ушко одному из пассажиров, какому-то немцу-коммерсанту, и Кентон тотчас помчался к телефону — сообщить сенсационную новость о том, что Борис собирается встретиться с королем Румынии Каролем II. Так что не исключено, что в поезде на Линц будет ехать сам Гитлер на встречу с лидером австрийской социал-демократической партии. При этой мысли он сразу оживился и уже стал прикидывать, как станет описывать подробности этой фантастической встречи. И ко времени, когда к платформе подкатил поезд на Линц, чувствовал себя почти счастливым.

Поезд был практически пуст, Кентон оказался в купе один. Да, сиденья жесткие, зато не такие холодные, как платформа в Нюрнберге. Он забросил чемодан на полку, забился в уголок и почти сразу заснул.

Когда поезд отошел от станции «Ратисбон», Кентон проснулся от холода. В купе вошел пассажир и приоткрыл окно на дюйм. Внутрь ворвался поток ледяного воздуха, смешанного с паровозным дымом, — неприятное дополнение к жесткому сиденью и пустому желудку. Замерзший Кентон распрямил затекшие ноги и почувствовал, что его аж тошнит от голода. От напускного оптимизма, который он с таким трудом вырабатывал на платформе, не осталось и следа. Впервые за все время он осознал серьезность, даже катастрофичность своего положения.

Если Розена вдруг не окажется в Вене, что ему тогда делать? Он может, конечно, телеграфировать домой, попросить выслать денег на бумагу. Но ему скорее всего откажут. Сам он отсылал домой деньги крайне нерегулярно, и родственники были им недовольны. Раз он предпочитает болтаться по всему миру независимым журналистом вместо того, чтобы получить постоянную и прилично оплачиваемую работу в Лондоне, сидеть в редакции и строчить статейки на криминальные темы, — что ж, его дело. Можно обратиться за помощью в консульство, мрачно подумал он. Вроде бы есть там у них такая статья расходов: «помощь британскому гражданину, оказавшемуся в стесненных обстоятельствах»? Однажды он разговорился с британским матросом, и тот с чувством крайнего отвращения рассказывал о «грузе П.Б.Г.», который погрузили в трюм корабля в Кейптауне. Кентон уже представил себя этим грузом, с биркой на шее, провоз «багажа» оплачен от Вены до Лондона. Решив избавиться от этих нерадостных мыслей, он взглянул на нового пассажира, соседа по купе.

Кентон часто ездил на поездах дальнего следования, и у него выработалось вполне определенное отношение к пассажирам, хотевшим открыть окно хотя бы на крохотную щелочку. Они всегда вызывали подозрение. Мужчина, только что сделавший это в его купе, был мал ростом и черноволос. Лицо узкое, щеки и подбородок не мешало бы брить дважды в день, но он этого не делал. Грязный накрахмаленный воротничок рубашки, из-под него торчит широкий галстук в серый цветочек, помятый костюм в темную полоску. Он сел и положил на колени американский атташе-кейс, достал из него бумажные пакетики с колбасой и хлебом. Затем достал бутылку воды «Виши» и прислонил ее к спинке сиденья.

И вот глаза его, темно-карие и блестящие, встретились с глазами Кентона. И он выразительно указал куском колбасы на приоткрытое окно:

— Не возражаете?

Кентон отрицательно помотал головой. Сосед набил колбасой рот.

— Вот и славно. Предпочитаю путешествовать по-английски.

И он принялся жевать. Потом вдруг спохватился. И указал на атташе-кейс.

— Может, хотите колбасы? Пожалуйста, угощайтесь.

Автоматический отказ так и замер на губах Кентона. Он страшно проголодался.

— Вы очень добры. Огромное спасибо.

Сосед передал ему кусок колбасы и ломоть хлеба. Колбаса была щедро нашпигована чесноком, и Кентону это понравилось. Сосед отрезал ему еще. Кентон с благодарностью принял. Кареглазый мужчина запихнул в рот еще один кусок хлеба, запил глотком «Виши» и заговорил о своих проблемах с желудком.

— Все эти врачи полные идиоты. Вот сейчас, глядя на меня, видя, что я ем, вы бы никогда не подумали, что всего два года назад врачи сказали, что мне надо прооперировать язву двенадцатиперстной кишки. Что правда, то правда, желудок у меня луженый. — Как бы в качестве доказательства он похлопал себя по животу и громко расхохотался. — Но я сказал: нет уж, спасибо, господа. Все они идиоты. Только и ждут, чтобы положить тебя под нож, резать, тыкать, ковыряться во внутренностях. Но я сказал «нет». Никаких разрезов и ковыряний, друзья мои! У меня есть лучший способ. Они спросили меня какой, но я в ответ только засмеялся. Я не из тех, кого можно обвести вокруг пальца и уговорить лечь под нож. Делиться своими секретами с этими врачишками я не собирался. А вы не врач, потому вам я могу сказать. Паста — вот в чем секрет. Ничего, кроме пасты. Целые полгода я не ел ничего, кроме пасты, и излечился. Я не какой-нибудь там итальяшка, но точно говорю: паста для желудка самое оно. Maccheroni, fettucine, tagliatelle, spaghetti — все это одно и то же, все это паста, а она полезна для желудка.

Он продолжал восхвалять это произведение из муки и воды, и Кентон старательно изображал интерес, как вдруг обладатель луженого желудка резко умолк, а затем объявил, что ему надо поспать.

— Пожалуйста, разбудите меня, — попросил он, — когда будем подъезжать к границе.

Затем он снял шляпу, прикрыл голову газетой «Фолькишер беобахтер», чтобы защититься от сквозняков, и, свернувшись калачиком на полке, похоже, сразу уснул. Кентон вышел покурить.

Часы показывали половину одиннадцатого, по его расчетам, примерно через час они должны быть в Пассау. Раздавив окурок, он заметил, что в коридоре не один. Через несколько купе от него стоял, навалившись на перила перед окном, какой-то мужчина и глазел на огоньки проплывающей мимо баварской деревни. У Кентона создалось впечатление, будто время от времени этот человек осторожно поглядывает на него и тут же отворачивается. Затем мужчина отошел от окна и направился прямо к нему. И еще Кентон заметил, что по пути он заглядывает в каждое купе и что у этого типа маленькие, тусклые, словно камешки, глазки, утонувшие в складках жира. Страшно неприятное лицо! Мужчина приблизился, и Кентон привалился спиной к окну, давая ему пройти. Однако тот остановился и заглянул в купе, где спал сосед Кентона. Затем, пробормотав «Verzeihung», отошел и исчез за дверью соседнего купе. Кентон решил выбросить это происшествие из головы и тоже вернулся к себе.

Газета соскользнула с головы спящего мужчины. Глаза его были закрыты. Но, проходя мимо него, Кентон заметил, что лоб попутчика блестит от пота.

Кентон сел и какое-то время наблюдал за ним, затем увидел, как мужчина медленно открыл карие глаза и метнул в его сторону настороженный взгляд.

— Он ушел?

— Кто? — спросил Кентон.

— Ну… тот тип в коридоре.

— Да.

Попутчик его сел, пошарил в кармане, достал большой и довольно грязный носовой платок. Вытер лоб и ладони. Потом поднял глаза на Кентона.

— Вы, наверное, американец?

— Нет, англичанин.

— А, ну да. Понимаете, не речь ввела меня в заблуждение, но ваша одежда…

Тут он вдруг умолк. Затем резко вскочил, нажал на выключатель, и купе погрузилось во тьму. Кентон, не понимая, что происходит, так и остался сидеть в своем углу. Если его сосед умалишенный, безопасней не обращать внимания на его выходки. Но в следующий момент кровь застыла у Кентона в жилах, он почувствовал, что странный человек садится рядом с ним. Он слышал его тяжелое дыхание.

— Пожалуйста, только не пугайтесь, мой господин.

Голос был запыхавшийся, словно человек этот долго бежал. А затем он заговорил снова, сначала медленно, затем все быстрей и быстрей, шепотом.

— Я немец, — начал он.

Кентон кивнул, но не поверил. Никак не мог понять, что за акцент у его странного попутчика.

— Я немецкий еврей. Отец — немец, а мать — еврейка. Это из-за нее меня преследуют и грабят. Вы не знаете, что это такое — быть немцем, у которого мать еврейка. Они разрушили мой бизнес. Я металлург. Вы можете, конечно, сказать: этот человек совсем не похож на металлурга! Но это заблуждение. Я самый настоящий металлург. Работал в Эссене и Дюссельдорфе, в литейных цехах. У меня был свой бизнес, своя фабрика — правда, небольшая… нет, вы не понимаете! Впрочем, вы же англичанин и должны понимать, что маленькая фабрика — это очень и очень неплохо. А теперь все кончено.

Денег у меня осталось не много. И я хочу покинуть эту страну отца-немца и матери-еврейки, хочу снова начать маленький бизнес. Хочу забрать свои деньги, но эти мерзавцы наци говорят: нет. Мне, видите ли, запрещено забирать свои собственные деньги и везти их куда захочу. И тогда я подумал: может, все же удастся тайно перевезти их через границу? Все пока что шло хорошо. Я встретил доброго друга, англичанина, мы вместе ели, мы поддерживали разговор, как настоящие джентльмены. А потом я увидел этого нацистского шпика, и он тоже меня видел.

Теперь все ясно. Они обыщут меня на границе, обчистят, разденут догола, потом отправят в концентрационный лагерь, где будут избивать. Вы сами видели этого шпика. Он остановился у двери и смотрел на меня. Вы же сами видели! Он узнал меня. Я понял это по его лицу. Здесь у меня в кармане десять тысяч немецких марок в ценных бумагах — это все, что у меня есть на белом свете. Прошу, умоляю, помогите мне, иначе их отберут у меня на станции в Пассау!

Мужчина умолк, и Кентон увидел, как он снова вытирает лоб платком.

Этот человек лжет, подумал Кентон, в том нет ни малейших сомнений. Может, он действительно металлург и еврей. Но уж точно не немец! Во-первых, говорит по-немецки куда хуже, чем сам Кентон. Во-вторых, любому немецкому бизнесмену известно, что теперь все ценные германские бумаги «блокированы» и за границей не принимаются. Ему также следовало бы знать, что деньги из Германии можно вывезти только наличными.

И потом эта история с нацистским шпиком! Кентон кое-что знал о нацистах и их методах — вряд ли они станут посылать шпионов следить за металлургами не арийского происхождения, едущими в вагонах третьего класса. Если они действительно хотели бы взять этого человека, было бы гораздо проще арестовать его при посадке на поезд в Ратисбоне.

И все равно, странная какая-то получается история. Тот человек в коридоре вел себя действительно подозрительно, и испуг Кареглазого был, несомненно, связан с его появлением. У Кентона проснулось профессиональное любопытство. Похоже, история наклевывается интересная.

— Не понимаю, чем могу вам помочь, — сказал он.

Кареглазый подался к нему всем телом. Кентон почувствовал на щеке его дыхание.

— Вы могли бы провезти мои ценные бумаги через границу.

— Но что, если и меня тоже обыщут?

— Вы англичанин. Они просто не посмеют. Риска никакого. Для вас это пустяк.

Кентон далеко не был в этом уверен.

— Боюсь, я не могу взять на себя такую ответственность.

— Но я заплачу вам, мой господин… — Попутчик умолк, пошарил в кармане и притянул Кентона поближе к двери — там из коридора в купе проникало больше света. В руке у него был кошелек. — Вот, смотрите!.. Я заплачу вам сто, двести, триста марок за то, чтобы вы вывезли из Германии мои бумаги.

В этот момент Кентон перестал быть сторонним наблюдателем, он превратился в соучастника. Три сотни марок! Сто он задолжал поляку, стало быть, остается двести. Двести марок! Достаточно, чтобы добраться до Берлина, не стесняясь в расходах. Этот странный тип с карими глазками мог оказаться кем угодно, и он, Кентон, имеет шанс прямиком отправиться в немецкую тюрьму, но риск того стоил. Еще бы, триста марок!

Он поломался еще немного — Кареглазый продолжал настаивать — и наконец позволил себя уговорить. На глазах попутчика от волнения выступили слезы, и он всучил Кентону аванс — сто пятьдесят марок. Остальное пообещал заплатить после перехода границы, получив бумаги обратно. Они, поспешил пояснить владелец, выписаны на его имя, Герман Захс, и для других ценности не представляют.

— Мой господин, — пробормотал попутчик и вцепился в плечо Кентона, — я доверяю вам все свои скудные сбережения. Вы ведь меня не предадите, нет?

В его блестящих карих глазках светились тоска и мольба, но пальцы впивались в плечо Кентона с удивительной силой.

Кентон заверил, что ни за что не выдаст, господин Захс ослабил хватку и, осторожно покосившись в коридор, протянул длинный и туго набитый конверт. Кентон на ощупь определил, что внутри толстая пачка плотно свернутых бумаг. И положил конверт к себе в карман.

Захс опустился на свое место, тяжело дыша от волнения и прижимая руку к сердцу.

Кентону такое поведение показалось немного наигранным. И вообще, ему все больше не нравился этот человек, хотя чем именно — объяснить затруднялся. Он наблюдал за тем, как Захс закурил короткую черную сигару и открыл большой потрепанный чемодан. Казалось, он напрочь забыл о присутствии Кентона.

Кентон вытянул шею и заглянул в чемодан. Похоже, он был набит под завязку грязным постельным бельем. Но Захс явно знал, где у него что лежит. Он запустил руку в правый угол. А потом рука вынырнула, и Кентон увидел в ней автоматический пистолет крупного калибра. Кареглазый ловким движением сунул его в кобуру под левой рукой.

Да, подумал Кентон, этот господин Захс явно не так прост, каким хочет казаться.

На таможенный досмотр они пошли раздельно.

Захс заторопился и двинулся первым. Кентон, чувствуя, как тревожно ноет под ложечкой, поплелся следом на значительном расстоянии — с конвертом, спрятанным в носке на правой ноге, и немецкими банкнотами в левом ботинке.

Ожидая своей очереди у контрольно-пропускного пункта на немецкой стороне, Кентон увидел, как Захс благополучно миновал таможенника, который интересовался валютой. «Немца» никто не обыскал и не задержал. И Кентон похвалил себя за дар предвидения — его сомнения в правдоподобности рассказа Захса подтвердились. Он также заметил «шпика наци» — тот пересекал ярко освещенный двор, бодрым шагом двигаясь по направлению к австрийской таможне.

Самого Кентона досмотрели, как обычно, без происшествий, но он страшно нервничал и испытал облегчение, когда все закончилось. Вернулся в поезд, и навстречу бросился возбужденный Захс.

— А, наконец-то! Вот и вы! Все в порядке? Слава Богу!.. Нет, нет, нет, не надо, пожалуйста! — воскликнул он, когда Кентон вынул конверт. — Уберите! Здесь все еще небезопасно. Положите в карман! — Кареглазый выглянул в коридор. — Он все еще здесь, тот шпик.

И тут Кентон потерял терпение. Он замерз, изнервничался, и ему все больше не нравился господин Захс с его непонятными делишками. Вся эта болтовня о шпиках и какой-то там опасности выглядит пошло и мелодраматично. Более того, он подозревал, что вместо ценных бумаг в конверте содержатся: (а) наркотики, (б) украденные облигации на предъявителя, (в) секретный доклад о возможности размещения белых рабов в Вестфалии или же (г) нечто равно инкриминирующее. Теперь он не доверял Захсу. Какую бы там грязную игру ни затеял этот человечек, он, Кентон, больше не собирается в ней участвовать.

— Боюсь, — начал он, — я вынужден попросить вас забрать свои бумаги назад. Я нанимался только перевезти их через границу. Я выполнил свое обещание. Так что, будьте любезны, выдайте мне оставшиеся сто пятьдесят марок.

Захс на какое-то время утратил дар речи. Карие глаза потускнели. Затем он подался вперед и тронул журналиста за колено.

— Господин Кентон, — торопливо начал он, — пожалуйста, уберите конверт к себе в карман. Я увеличиваю ваше вознаграждение. Еще триста марок, если вы доставите эти бумаги в отель «Джозеф» в Линце.

Кентон открыл рот, собираясь отказаться. А затем в нем снова возобладало безрассудство, уже принесшее сегодня неплохой улов. Шестьсот марок! Да за такие деньги чего только не сделаешь.

— Хорошо, — ответил он.

Произнося это слово, он уже понимал, что совершает ошибку. И что на этот раз проявление слабохарактерности обернется для него нешуточной опасностью.