Когда Кентон проснулся, солнца уже не было. Комната погрузилась во тьму, и сначала он никак не мог сообразить, где находится. Затем Кентон вспомнил все и медленно поднялся на ноги. Лицо сплошь в синяках, поднеся пальцы ко рту, он убедился, что нижняя губа сильно распухла. А вот голова, как ни странно, больше не болела, если к ней не притрагиваться, конечно. Он чиркнул спичкой и подошел к окну. Если слегка пригнуться, в щели между ставнями можно было увидеть темное небо. Часы свои он успел снять и оставить в отеле «Вернер», но, судя по всему, уже глубокая ночь. Срок ультиматума, объявленного «полковником Робинсоном», скоро подойдет к концу.

Сон не всегда действует так уж благотворно. Да, он приносит отдохновение нервам и укрепляет тело; но после него пробуждается способность трезво оценивать события, случившиеся накануне. Реакция Кентона на методы, предложенные «полковником Робинсоном» и его подручными с целью получить снимки Захса, была чисто эмоциональной. Теперь же, проспав почти двенадцать часов, он сам себе удивлялся. Стоило ли ему так возмущаться? Если им так нужны эти снимки, будь они трижды прокляты, пусть забирают! Приступ героизма привел лишь к тому, что у него разбита губа и вся физиономия в синяках. Ну и вляпался же он в историю! Самое лучшее — это отдать им фотографии и поскорее вернуться в Берлин.

Кентон сидел на полу, привалившись спиной к стене, и обдумывал свое положение.

Его страшно мучила жажда. Он хотел пить, пить! Лучше всего — простой воды, но и любая другая жидкость сойдет. Голод мучил не слишком, видимо, просто заглушался жаждой. Ведь последний раз он ел в поезде — колбаски с чесноком, которыми угостил его Захс. Казалось, с тех пор прошла целая вечность. Захс убит, тело его так и осталось в отеле «Джозеф». Нет, должно быть, полиция к этому времени уже забрала его оттуда. Трудно объективно оценить события последних суток. Вот уж угораздило его впутаться в совершенно непонятную историю! Кто такой этот Захс, или Борованский? Русское имя подходит ему больше, оно лучше сочетается с акцентом. Он работал против своего правительства — это если «полковник» говорил правду, что довольно сомнительно. Да, и еще один вопрос: кто они такие, эти «доверенные люди» полковника в Лондоне? Кто они, и какими делишками занимается с ними полковник? Кентону казалось, что он знает ответ на первую часть вопроса, ответ на вторую напрашивался автоматически. Доверенные лица в Лондоне, способные повлиять на владельцев крупных газет. Невольно возникало подозрение, что эти люди из «большого бизнеса».

Кентон уже давно обнаружил: человеку, достаточно долго занимающемуся внешней политикой, не сложно понять, что политические идеологии имеют очень мало общего с приливами и отливами в международных отношениях. Судьбы народов решались представителями крупного бизнеса, а вовсе не стараниями руководителей государств и чиновничьего аппарата. Министерства иностранных дел, может, и декларировали политику своих правительств. Но только люди из «большого бизнеса» — банкиры и их подчиненные, производители оружия, нефтяные компании, крупные промышленники — определяли, какой именно должна быть эта политика. «Большой бизнес» задавал вопросы, как хотел и когда хотел. «Большой бизнес» сам же и отвечал на них. Рим мог объявить, что симпатизирует реставрации Габсбургов; Франция могла ему возразить. А через несколько месяцев ситуация становилась прямо противоположной. Ибо у этих немногих членов общества, наделенных долгой памятью и еще не уставших от всего этого фарса, всегда имелось множество хитроумнейших объяснений на любую тему — множество объяснений, но ни одного правильного. Чтобы убедиться в этом, стоило проследить за банковскими трансакциями в Лондоне, Париже и Нью-Йорке, взглянуть на них глазами опытного аудитора, рассудительного экономиста, проявить красноречие прокурора и терпение Иова. И только тогда можно понять, чем вызван рост банковского рейтинга Венгрии, накопление золотых запасов Амстердама или же ограничение кредитования на Среднем Западе в Соединенных Штатах. Если пробраться через туман терминов, ставших предметом чуть ли не суеверного поклонения, с помощью которых международный бизнес ограждает свои операции от посторонних глаз, можно было открыть для себя неприглядную правду. Но на это ушло бы столько времени, что в процессе поиска правды был риск умереть от старости. Человек из «большого бизнеса» являлся единственным игроком в международной политике. Он был тем игроком, который устанавливает все правила.

Кентон нашел в кармане сигарету, закурил. Похоже, что в данном случае «большой бизнес» интересует Бессарабия или Румыния. Он сильно затянулся, и в темноте замерцал золотистым огоньком кончик сигареты. Кентон задумчиво рассматривал его. Совсем недавно он слышал что-то такое о Румынии. Ах ну да, конечно! Та история с восстановлением концессии. Редакция или типография газеты, напечатавшей статью против, была разгромлена. Да, похоже, многого из этого не вытянешь, хотя… как знать! В том-то и проблема. Один этап игры прошел в приватной обстановке залов для советов директоров и на охотничьих вечеринках во время уик-эндов; другой, с участием таких персонажей, как Захс, — в поездах, дешевых отелях, на окраинах больших городов — словом, в довольно мрачных местах, вдали от оживленных путей-дорог, посвященных розовощекой богине туризма. Кто-то проронил словечко где-нибудь в офисе в Бирмингеме или на борту яхты, пришвартованной недалеко от Канн, — и вот через несколько недель в одной из типографий Бухареста взрывается бомба Миллза. Один сказал, а другой выдернул чеку из гранаты. Эти события — лишь первое и последнее звенья в цепи, покрытой туманом тайны. И в этом тумане тихо действуют «полковники Робинсоны» и им подобные. Да, он должен отдать эти фотографии. До сей поры он пребывал в роли стороннего наблюдателя, пусть так будет и дальше.

Кентон загасил сигарету о пол и поднялся на ноги. И почти тотчас же услышал звук приближающихся шагов, затем — щелканье ключа в замке.

Сердце зачастило, он стоял у окна и ждал. Дверь отворилась, луч света от фонарика прорезал тьму, заметался по камере, потом ударил ему прямо в глаза.

— Ну что, старина, — раздался голос капитана Майлера, — готов проявить благоразумие, или мне сперва разделать тебя под орех?

Секунд пять Кентон молчал. За эти пять секунд успело испариться все благоразумие, призывающее отдать этим типам то, что они хотят, и жить спокойно. И случилось это благодаря двум вещам: голосу капитана Майлера и его словам. За эти пять секунд в Кентоне вновь проснулись гнев, упрямство, отвращение и отрицание, которые до сих пор он так успешно пытался подавить. И еще на этот раз на руку ему сыграли тело — вполне выспавшееся и отдохнувшее, и разум — боль в голове уже не была столь невыносимой.

— Можешь делать все, что хочешь, — произнес он наконец. — Но если вообразил, что получится заставить меня поступить против моей воли, то ошибаешься.

— Не дури, старина, — спокойно заметил капитан Майлер. — Сам не понимаешь, о чем говоришь. Один ниггер в Штатах тоже как-то раз больно много о себе возомнил, а эти ниггеры — парни крепкие. Но ко времени, когда я его как следует отделал, придурок был готов перепрыгнуть через луну или прирезать родных мамашу с папашей, если бы я приказал.

— Я сирота.

Капитан одобрительно хмыкнул.

— Я бы на твоем месте не хамил, старина. Не поможет. Только еще хуже будет. Потому как шефу теперь на тебя плевать и он дал мне полную свободу действий. Сказать по правде, мне тоже на тебя плевать, старина. И если ты собираешься держать и дальше пасть на замке, так, по мне, даже лучше. Хоть позабавлюсь от души!

Кентон промолчал.

Луч фонаря заметался по комнате.

— Vorwärts! — крикнул капитан.

Из темноты коридора выскочили двое мужчин и схватили Кентона за руки. Он попытался вырваться, но получил такой удар по лодыжке, что от боли перехватило дыхание. И его, точно мешок, выволокли из комнаты и потащили вниз.

Оказавшись в холле, Майлер зашел в кабинет к полковнику. Секунду спустя вышел и дал знак мужчинам, удерживающим Кентона.

— Шеф хочет видеть тебя, старина, — сказал он. — На твоем месте я был бы паинькой. Он, знаешь ли, не очень-то тобой доволен.

— Я тоже от него далеко не в восторге, — парировал Кентон.

Ему показалось, что Майлер вот-вот его ударит. Но тот лишь криво усмехнулся.

— Скоро мы с тобой побеседуем по душам, старина, — сказал он.

И кивком приказал помощникам заводить Кентона.

Полковник стоял перед камином; одетый в твидовый костюм, в мягком янтарном свете настольной лампы он выглядел образцом респектабельности. С минуту или две полковник молча смотрел на Кентона. А затем…

— Так вы намерены проявить благоразумие или нет? — холодно спросил он.

— Если под этим, — начал Кентон, — подразумевается, что я готов передать в ваши руки чужую собственность, то ответ будет: нет.

Полковник протянул руку, схватил Кентона за лацкан пиджака и притянул к себе.

— Слушайте внимательно, друг мой, — тихо прошипел он. — Я совсем не в настроении обмениваться тут светскими любезностями. Мне необходимо заполучить снимки, и никакой упрямый репортеришка не в силах помешать мне это сделать.

Выйдя из отеля «Джозеф», вы отправились в кафе при вокзале. В тот момент фотографии были при вас. А вот когда прибыли в отель «Вернер», их у вас уже не было. Мои люди доложили, что по дороге вы никуда не заходили, кроме этого кафе. Что вы сделали с фотографиями? — И он ударил журналиста по лицу тыльной стороной ладони. — Что вы с ними сделали? — злобно повторил он вопрос.

Кентон поднес руку к щеке. Потом взглянул на свои пальцы. Полковник носил кольцо — при ударе оно рассекло Кентону щеку. И у последнего тут же созрел план мести.

— Я… я не помню, — запинаясь, пробормотал он.

Полковник яростно затряс его и еще раз ударил.

— Это поможет тебе вспомнить!

Кентон поморщился.

— Да, да, — забормотал он. — Я вам скажу.

И он увидел, с каким торжествующим видом полковник покосился на Майлера.

— Что ж, давай, выкладывай!

— Я сложил снимки в конверт и передал их хозяину кафе на хранение.

Полковник облегченно выдохнул и обернулся к Майлеру.

— Так, теперь живо! Бери машину и одного из людей — и в кафе, немедленно!

Он обернулся к подручным Майлера.

— А этого увести и запереть!

— Но вы обещали отпустить меня, если скажу, — возмутился Кентон.

Полковник улыбнулся.

— Боюсь, планы наши несколько изменились, мистер Кентон. Возможно, мы еще вернемся к этому вопросу, через неделю или две. А теперь, Майлер…

Капитан направился к двери.

— Нет, погодите! — воскликнул Кентон.

Майлер остановился.

— Мне страшно неприятно разрушать ваши планы и надежды, — неторопливо начал Кентон, — но, пребывая в возбуждении и страхе перед полковником, совершенно выпустил из головы одну очень важную вещь. Дополняющую, так сказать, информацию…

И он усмехнулся, глядя на полковника.

— Так валяй, выкладывай! — нетерпеливо рявкнул Майлер.

— Вообще-то это сущий пустяк… мелочь, можно сказать.

И Кентон увидел, как губы полковника сжались в тонкую полоску.

— Говори! — взвизгнул Майлер.

— Так вот, — медленно начал Кентон, — отдавая снимки хозяину кафе на хранение, я предупредил, что он ни в коем случае не должен отдавать их кому бы то ни было, кроме меня. Только мне, лично в руки. А вам, надеюсь, известно, как дорожат своей репутацией владельцы кафе. И еще я намекнул, что тут замешаны дела сердечные. А потому, боюсь, что, увидев капитана Майлера, услышав, что он хочет заполучить конверт, хозяин заведения примет его за отъявленного негодяя или еще хуже — за злую фею. — И он укоризненно улыбнулся Майлеру.

С минуту в комнате стояла полная тишина, если не считать тиканья часов. И вот наконец полковник откашлялся.

— В таком случае, мистер Кентон, придется настоятельно просить вас помочь нам в этой операции.

— Не дождетесь!

— Придется.

— Бог ты мой, — воскликнул капитан, — оставьте эту свинью мне!

Полковник задумчиво теребил нижнюю губу.

— Да, — выдавил он наконец, — придется оставить его тебе. Только не надо возиться с ним слишком долго, Майлер. Завтра в Праге меня ждет Бастаки. И не забывай — портить физиономию этому типу не стоит, и еще он должен сохранить способность ходить. — Он обернулся к Кентону. — Учитывая, что если, по вашим же словам, мистер Кентон, вы завладели этими снимками случайно, нахожу подобное поведение неоправданным и лишенным здравого смысла.

— Еще бы! — грубо заметил Кентон. — Но чтобы до вас наконец дошло, могу повторить: подобное обращение просто не оставляет мне альтернативы. И я готов пойти на что угодно, лишь бы испытать такое удовольствие — создать вам и вашим расчудесным планам и принципам хотя бы маленькое неудобство!

Полковник Робинсон подошел к камину и стал греть руки, улыбаясь и покачивая головой.

— Поверьте мне, мистер Кентон, — медленно начал он, — то, что вам до сих пор довелось испытать, покажется вам материнской лаской в сравнении с тем, что вас ждет в ближайшие несколько часов. — Он кивнул Майлеру. — Ладно, забирай его и приступай к делу! И вот еще что, мистер Кентон, — добавил он, — теперь вас отведут вниз, в подвал. И от этого помещения вас будут отделять несколько метров каменной кладки и земли, но, думаю, я услышу вашу реакцию на более чем убедительные методы капитана Майлера.

— Да этот хмырь заверещит у меня как резаный, — сказал капитан. — Los! Hinunter, in der Kellern!

Кентона повели к двери в холле, за которой открывался пролет узких каменных ступеней, ведущих вниз. Майлер шел впереди, светя фонарем. Двое мужчин схватили Кентона за запястья и потащили за собой.

У подножия лестницы начинался длинный, обложенный камнем коридор с бесконечными, как показалось Кентону, арочными сводами; проходя под ними, он заметил, что оттуда открываются входы в винные погреба. Но вот Майлер прошел через последнюю арку, щелкнул выключателем, и под потолком загорелась лампочка без абажура, отбрасывая желтоватый свет на целую коллекцию сломанной и пропыленной мебели, какие-то ржавые железяки и старые грязные шторы. Все четыре стены были до потолка заставлены пустыми канистрами от вина.

Майлер с грохотом выдвинул из кучи мусора стул и поставил его посередине.

— Связать его, — приказал он по-немецки.

Мужчины толкнули Кентона на стул и достали моток толстого шнура. Молча и деловито они примотали ноги журналиста к ножкам стула, причем сделали это с таким видом, будто подобное занятие надоело им до смерти. Кентон покосился на Майлера.

Капитан же, похоже, вовсе не считал происходящее скучным. Он достал из кармана резиновую дубинку, взвесил в ладони, а затем размахнулся и врезал ею по выступу арки. Дубинка почти не производила шума при ударе. Кентон не сводил глаз с лица Майлера и заметил в нем неприятные перемены. Челюсть слегка отвисла, щеки ввалились, он учащенно дышал и время от времени косился на Кентона, причем глаза его сверкали каким-то странным и нехорошим огоньком. И без того испуганный Кентон вдруг почувствовал, что испытывает при виде этого человека почти истерический страх.

Мужчины проверили, надежно ли завязаны узлы, и встали. Один из них что-то шепнул Майлеру, тот развернулся и посмотрел прямо на Кентона. Затем подошел и встал перед ним почти вплотную. В уголках рта у Майлера выступила белая пена.

А потом вдруг дубинка поднялась, и Майлер привстал на цыпочки. Кентон стиснул зубы. Дубинка опустилась со свистом, но замерла в каком-то дюйме от его щеки.

Кентон покрылся холодным потом. Оба немца расхохотались. Губы Майлера раздвинулись в улыбке, и он игриво постучал дубинкой по виску Кентона. Она показалась какой-то скользкой и страшно холодной. В следующую секунду улыбка Майлера испарилась, вместо нее лицо исказила гримаса какой-то звериной жестокости, и он широко размахнулся дубинкой. Она описала в воздухе полукруг и вновь замерла рядом со щекой Кентона. И снова на лице Майлера заиграла улыбка.

— Ну что, Кентон, нравится?

Журналист промолчал.

Все еще улыбаясь, Майлер легонько стукнул его дубинкой по лицу.

На секунду Кентону показалось, что удар раздробил ему челюсть на мелкие кусочки. Боль была невыносимой, невозможной…

Майлер отступил на шаг.

— Советую проявить благоразумие, старина, — сказал он. — Или же я примусь за тебя уже по-настоящему.

Кентон промолчал. Похоже, это взбесило Майлера, он бросился вперед и начал наносить яростные удары по коленям и ногам Кентона.

Наконец поток ударов иссяк. Почти теряя сознание от боли, журналист осознал, что сила воли у него на исходе. Если Майлер предпримет еще одну подобную атаку, то пусть принципы катятся к чертям — он согласится на все.

— Ну что, хватит? Наелся?

На секунду Кентон поднял глаза на своего мучителя. Открыл рот, чтобы что-то сказать, но слова не шли из горла. На легкие и грудь давила страшная тяжесть, она не давала дышать. Кентону хотелось крикнуть, сказать, что он готов сдаться, что они могут забрать эти проклятые фотографии. Но мозг потерял контроль над телом. И он выдавал всего один короткий слог:

— Нет.

Он увидел, как Майлер снова взмахнул дубинкой, увидел его искаженное нечеловеческой злобой лицо. Кентон закрыл глаза и весь сжался, готовясь принять удар.

Но удара не последовало. В комнате было как-то странно тихо. Кентон медленно открыл глаза.

Майлер по-прежнему возвышался над ним; но дубинка валялась на полу, а руки у него были высоко подняты над головой. За его спиной замерли двое подручных — в точно такой же позе. Кентон осторожно повернул голову. На входе в подвал стоял плотный невысокий курносый мужчина с воинственным лицом. Вокруг шеи у него был обмотан толстый шерстяной шарф. В руке вошедший держал огромный синий револьвер с взведенным курком.

— Первый, кто дернется, — сказал незнакомец по-немецки, — получит пулю в затылок.