Глава 1

Элеоноре — Элли — Рэй не было еще шестидесяти, хотя на вид ей можно было дать лет на десять больше. Впрочем, она усиленно культивировала это впечатление: внешность престарелой бабушки только способствовала процветанию ее бизнеса.

Глядя на нее сейчас, коренастую и некрасивую, ростом всего пять футов, трудно было представить себе ту Элли, какой она была когда-то — в сетчатых чулках, в расшитом перьями и блестками платье, которое было на ней во время комического представления «Ванда и Рэй». Этот номер худо-бедно кормил ее на протяжении двадцати долгих лет кочевой жизни. Она была Вандой, а Рэем — Мюррей Рэй, ее муж. Когда они познакомились, Элли была танцовщицей, хотя из-за невысокого роста вечно терялась среди других, а для сольного выступления ей не хватало таланта. Она освоила несколько новых номеров на пару с другой девушкой, которая была выше шести футов. Они выступали в Кэтскиелсе, но сборы быстро упали с мизерных до нулевых, и Элли уже собиралась окончательно бросить это занятие, но тут появился Мюррей.

Он был всего на год или два ее старше, но уже преуспел, хотя и не стал звездой. Возможно, это вообще было ему не суждено. Мюррей был забавным коротышкой, чуть выше самой Элли, но не лишен обаяния. Несколько раз в сезон они выступали в одной программе, и за сценой он показывал ей фокусы в надежде завлечь ее в постель. Элли отлично понимала, чего он добивается, и долго не стала раздумывать. В те дни с этим было просто. Секс был неплохим способом отдохнуть после выступления или скоротать время в перерывах между выходами.

Но фокусы были ей в новинку и поразительно ее увлекли. Элли начала репетировать несколько трюков, которые ей показал Мюррей. Он говорил, что у нее есть способности. Все, что для этого нужно, — только прилежание, а прилежание у Элли было. Для нее это была единственная надежда избежать карьеры официантки в каком-нибудь захудалом баре — а большего ей не светило, если бы она бросила свое ремесло.

Они поженились через три месяца после знакомства, но, прежде чем она вышла на сцену с Мюрреем, прошел еще год. Понадобилось время на подготовку нового представления, и слова Мюррея насчет прилежания оказались чистой правдой. Они показывали простенькие фокусы, ерунду, которая у мастера ничего, кроме отвращения, не вызывала бы. Фокусы посерьезнее были на удивление просты в исполнении и осуществлялись в основном с помощью различных приспособлений, но это, во-первых, был не их стиль, а во-вторых, у них не было денег на покупку и перевозку необходимого оборудования. Так что они с Мюрреем пошли по более сложному пути — точный расчет времени, условные сигналы, отвлекающие движения и сноровка. В те времена маленькие ручки Элли были сильнее, чем у иного мужчины. Она научилась жонглировать карточной колодой, незаметно прятать шифоновые шарфы и выхватывать помеченные банкноты — при этом ее улыбка никогда не превращалась в гримасу, даже когда боль пронзала ей руки до самых локтей, а то и до плеч. Дальше будет легче, говорила она себе. Дело мастера боится. Когда у меня появится опыт, уже не будет так больно.

Элли снова села и посмотрела на свои руки, которые уже давно стали морщинистыми и покрылись пигментными пятнами. Она повернула их ладонями вверх и согнула пальцы как когти. Ничего, если понадобится, в них есть еще сила. В свое время ни одна банка или бутылка с завинчивающейся крышкой не могли устоять против ее железной хватки. Она улыбнулась, вспомнив грузчика из Атланты, который однажды попробовал к ней пристать. Пришлось схватить его за яйца, чтобы до него дошло, что он ей не нравится. Бедняга никогда уже не будет прежним мужиком.

Очнувшись от мыслей, она подняла взгляд. Шум голосов стал громче. Взглянув сквозь прямоугольник стекла, который с обратной стороны был просто зеркальным отражением одной из двух звезд, расположенных по бокам сцены, она увидела, что зал уже почти полон. Она посмотрела на свои дешевые часики с пластиковым ремешком, которые всегда надевала на работу. Картье, что Мюррей подарил ей на последний день рождения, лежали дома в шкафу. Еще будет время щегольнуть ими, когда через пять месяцев они уедут отсюда и начнут наслаждаться плодами того денежного дерева, которое несколько лет терпеливо выращивали.

Переговоры о продаже заведения практически завершились, и вырученных денег должно было с избытком хватить, чтобы доживать свои дни в тепле и уюте. Элли никогда не бывала в Европе и мечтала повидать Париж, Рим и Лондон. Ей уже снились ежегодные зимние круизы по Карибскому морю. И разумеется — это Элли считала главной жемчужиной в короне — у них будет особняк в центре Манхэттена. Девчонка из Нью-Джерси завершит свой жизненный путь респектабельной матроной в Ист-Сайде. Этот триумф ей подарят духи — единственные духи, в которых она еще верила.

Легкая улыбка тронула ее губы — и сразу угасла. Все складывается так замечательно — но Элли невольно подумала, что лучше бы это случилось лет тридцать назад.

Но все же лучше, гораздо лучше добиться этого сейчас, чем вообще никогда.

Джоанна Кросс отыскала себе место подальше от сцены и чуть сбоку. Отсюда ей было все видно, и при этом сама Джоанна оставалась в тени. Хватит уже того, что она моложе других, которые обычно посещают заведения, подобные этому. Даже прислуга состояла по преимуществу из людей среднего возраста, кроме разве что монтировщиков и других рабочих сцены, которым не приходится общаться с гостями.

Впрочем, одному медиуму было на вид не больше тридцати, но это являлось исключением из правил. Кроме того, он был талантлив. На его сеансах духи говорили через парящий во тьме светящийся жестяной рупор, а порой из него самого вырывалось облачко эктоплазмы, которое принимало форму человеческого тела, — и люди в зале считали, что они видят своих умерших близких. Все это, несомненно, было великолепной иллюзией, и единственное, что удивляло Джоанну, — это полная неспособность людей увидеть то, чего они видеть не хотят и их готовность поверить в то, чему им верить хочется. Или необходимо.

Вот что ее так задевало. С одной стороны, все это просто безвредная глупость. С другой — жестокая эксплуатация тех, кто пережил трагедию или утрату и ищет утешения. Вместо этого их водят за нос и втягивают в игру, которая частенько оставляет их без гроша. И поэтому Джоанна хотела бы обойтись с Элли и Мюрреем как они того заслуживают: упечь их в тюрьму за мошенничество, а если не получится, вывести на чистую воду, чтобы все узнали, кто они такие на самом деле. И чтобы это послужило уроком другим.

А других таких же было пруд пруди. Начав собирать материал для этой статьи, Джоанна поразилась, насколько обширна индустрия медиумов — от уличных прорицателей и хиромантов до целых городков, вроде того, в котором Джоанна была сейчас. Этот бизнес приносил их владельцам миллионы, если не миллиарды долларов — причем в основном наличными, а их банковские сбережения любезно оберегал не слишком точно сформулированный закон, согласно которому любой проходимец имел право объявить себя основателем новой церкви и получить статус мессии. Понятно, почему зрители, среди которых находилась сейчас Джоанна, называли Храм Новой Звезды «собором».

Взгляд ее перебегал от одного поблескивающего на сцене зеркального многогранника к другому. Эти вульгарные украшения явно служили для того, чтобы лишний раз напомнить присутствующим о «новой звезде». А за одним из них имелся тайник, откуда Элли Рэй могла следить за происходящим — чем в эту минуту она, видимо, и занималась, — а также управлять ходом представления.

Джоанна посмотрела на часы. Скоро уже начало. Будь что будет, но если ей удастся осуществить задуманное, этот сеанс станет последним в заведении Элли и Мюррея.

Элли нажала клавишу, и разноцветные рыбки исчезли с экрана компьютера. Она открыла файл, который создала утром, получив список тех, кто придет на сеанс. В основном это были новички, узнавшие об этом заведении от знакомых. При умелой обработке почти всех можно будет сделать постоянными посетителями, а кое-кого — и здорово ощипать, предложив через пару дней индивидуальные сеансы с лучшими медиумами.

Элли неторопливо пролистывала файлы. Здесь была вся необходимая информация, подробная и упорядоченная. Разумеется, нужно еще не забыть, как кого зовут из этих полутора сотен человек — ведь со многими она говорила не больше пятнадцати минут — но не зря же Элли практиковалась в мнемонике, когда они с Мюрреем демонстрировали публике чудеса памяти.

За спиной послышался шорох. Элли обернулась. В каморку вошел Рэй, вытирая нос огромным белым платком. Последнюю неделю он был сильно простужен, но стойко продолжал работать и не пропустил ни одного сеанса. Сейчас он вроде бы пошел на поправку, но вид у него по-прежнему был нездоровый. Надо обязательно заставить его сесть на диету, подумала Элли. Такой вес в его возрасте — слишком опасно. Ему уже все костюмы тесны, а в некоторые он уже просто не влезает.

— Готов танцевать рок-н-ролл, — сказал Рэй, запихнув скомканный платок в карман. Потом он взял со стола батарейку и сел спиной к Элли.

Это была их обычная процедура перед выходом на сцену. Мюррей закрепил в ухе маленький наушник, а Элли пропустила тоненький проводок ему под воротник и подсоединила его к батарейке в потайном кармане пиджака. После этого она постучала по микрофону у себя на столе, и Мюррей кивнул. Связь действовала.

Элли еще раз удостоверилась, что все собрались, и дала сигнал Марку, помощнику режиссера, начинать представление.

Хорошо поставленный голос Марка проникновенно зазвучал через динамики в зале:

— Дамы и господа, мы начинаем сеанс. Миссис Элли Рэй хочет поприветствовать вас и сказать несколько вступительных слов.

Поднялся занавес. На сцене стояло только массивное кресло с прямой спинкой — настоящий трон из красного дерева, обитый алым бархатом. Софиты осветили узорчатый задник, и Элли вышла из-за кулис. Она подняла руки — как в знак приветствия, так и для того, чтобы прервать аплодисменты, раздавшиеся при ее появлении.

— Ну что же, дорогие мои, — начала она. — Мы все здесь друзья, так что просто расслабьтесь и настройте сознание на ту волну, которая поможет вам прикоснуться к вашим близким, которых уже нет в живых. Здесь очень хорошая аура. Очень. Я чувствую, как духи тянутся сюда, к нам. Не забывайте, духи хотят войти в контакт. Они лишь ждут, когда вы отворите для них сердце и разум, а я знаю, что в эту минуту вы стараетесь открыть им путь, и, значит, они придут к вам. Мой муж Мюррей. Вы все знаете Мюррея...

Мюррей вразвалку вышел на сцену, сияя улыбкой, взял жену за руку и слегка поклонился — только слегка и довольно неуклюже: меньше всего им с Элли хотелось, чтобы люди догадались об их артистическом прошлом.

— Мюррей станет вашим проводником в мир духов, — продолжала Элли, — и позвольте мне для тех, кто впервые посетил нас, объяснить, что здесь будет происходить.

Пока она говорила, Мюррей уселся на трон, и Элли шелковым черным платком старательно завязала ему глаза.

— Если вы хотите вступить в контакт с кем-то из потустороннего мира, вам стоит только поднять руку, и одна из наших добровольных помощниц — это Мерли и Минни, вот они, машут вам рукой — передадут вам микрофон. Микрофон нужен лишь для того, чтобы вас слышали все остальные. Если вы не хотите произносить свой вопрос вслух, духи все равно вас поймут. Они прочтут, что у вас на душе, и ответят через нашего медиума, Мюррея. Когда Мерли или Минни укажут на вас, вам нужно будет просто направить свои мысли в мир призраков, и те, кого мы любим, заговорят с нами через медиума. Или, если вам больше понравится такой вариант, вы можете передать медиуму какую-то личную вещь: часы или брелок для ключей, или же украшение, — одним словом, что-то, что принадлежит вам или тому, кого больше нет с вами. Аура этой вещи проникнет через медиума в мир духов и достигнет того, с кем вы хотели бы вступить в контакт.

Еще раз проверив, плотно ли сидит повязка на глазах Мюррея, Элли на несколько шагов отступила.

— Теперь я вас покидаю, но прежде хочу попросить всех сохранять тишину, пока медиум входит в мир духов. После этого прозвучит объявление, и все, кто хочет задать вопрос, могут поднять руку. А сейчас — тише, дамы и господа, прошу вас, сидите очень, очень тихо...

Софиты погасли, Элли скрылась за кулисами, а Мюррей начал погружаться в транс — голова запрокинута, грудь вздымается в медленном, глубоком дыхании. Постепенно его окутало белое сияние — это у него над головой зажегся луч, символизирующий небесный свет. Примерно через минуту Мюррей поднял голову, словно прислушиваясь к чему-то, а потом кивнул, приветствуя кого-то незримого.

Из динамиков вновь полился тихий голос Марка:

— Дамы и господа, медиум готов. Прошу вас, поднимите руку, если хотите задать вопрос.

Со своего наблюдательного пункта Элли увидела, как Мерли замерла в нерешительности, не зная, кому первому передать микрофон: в зале поднялся целый лес рук. От ее решения зависело едва ли не все, и, хотя казалось, что первого человека она выбрала случайно, Мерли не ошиблась, отдав, как ей велела Элли, микрофон пухлой даме лет шестидесяти. Ее муж недавно умер, оставив вдове крупное состояние, выражающееся семизначным числом.

Очень гладко, подумала Джоанна. Она невольно восхищалась представлением. Мюррей отвечал и на невысказанные вопросы, и на те, что были произнесены вслух, — и каждый раз ответы вызывали в публике изумленное бормотание. Теперь он ощупывал короткими толстыми пальцами брошь, которую ему передала женщина из первого ряда. Он перечислял имена и города, тонко обыгрывая и украшая информацию, которую ему нашептывала Элли. На того, кто не знал, как это делается, это производило сильное впечатление. Только Джоанна знала.

Ни один человек, просто возникший на пороге «Новой Звезды», не допускался внутрь — если только он не помашет перед чутким носом Элли толстой пачкой банкнот. Когда пачка оказывалась достаточно толстой, посетителю могли предложить чаю в личных покоях Рэев и, возможно, провести краткую экскурсию по городку. Попутно человек неизбежно рассказывал о себе что-то, и Элли получала отправную точку для сбора информации. Остальное уже было делом техники.

Сначала вновь прибывшего надо было проверить по компьютерной сети, которая охватывала всю страну и даже выходила за ее пределы. Армия легковерных была на удивление велика. Эти люди ходили от гадалок к медиумам, от медиумов — к мистикам, преодолевая огромные расстояния ради одной консультации. Если бы им сказали, что сведения, которые им здесь скармливают, были присланы по факсу или по электронной почте другим таким же ловкачом, они бы ни за что не поверили. Они предпочитали упорно цепляться за миф о спиритизме.

Если из компьютерной сети не удавалось ничего выудить, Элли просто звонила в детективное агентство, которое регулярно получало от нее гонорар, и перепоручала сбор фактов ему. Можно было не сомневаться, что к тому времени, как Элли, Мюррей или кто-то из их коллег назначит сеанс очередному лопуху, все будет четко спланировано и продумано до мелочей. В мире духов неожиданностей не бывает.

Тем не менее скоро их ждет большой сюрприз. Джоанна запустила руку в пряди темного парика и получше закрепила наушник. Приемник в кошельке ловил каждое слово, которое Элли подсказывала Мюррею, а диктофон все записывал на пленку. Кое-что было весьма и весьма... Элли даже не пыталась скрывать свое презрение к тем простофилям, которые покупали их с Мюрреем товар.

Статья обещала быть крайне увлекательной.

Элли прищурилась, чтобы получше рассмотреть женщину в заднем ряду, которая только что передала Мерли какую-то вещь. Это была Рэйчел Кларк, которая остановилась в «Крылатом Облаке». Элли вывела на экран ее файл. Эта женщина за последние несколько месяцев побывала у семи разных медиумов в Филадельфии и ее окрестностях. Каждый раз она просила об одном: узнать об отце, за которым ухаживала во время его долгой болезни, пока в прошлом году он не скончался. Тут было кое-что непонятное, но Элли еще не понимала, что именно.

— Старый извращенец, наверное, трахал ее с десяти лет, — пробормотала Элли в микрофон. — Это та девица, про которую ты на днях говорил мне, что у нее неплохие сиськи, хотя одета она по-уродски. Ну вспомни! Мать умерла, когда ей было пятнадцать, замужем не была, но была помолвлена с неким Джонни — куда он делся, никто не знает. Старик занимался производством кухонных агрегатов — судя по тому, в какой школе она училась, в семье были приличные деньги.

Элли зачитала остальные детали и снова взглянула на сцену, чтобы узнать, что именно Рэйчел Кларк передала Мерли. Мюррей отвечал на предыдущий вопрос, а Мерли тем временем поднималась на сцену. Время было строго рассчитано так, чтобы ей пришлось остановиться как раз перед окошечком; кроме того, пальцами она подавала условные сигналы о том, золотая вещь или позолоченная, настоящие драгоценности или фальшивые, — одним словом, обо всем, что могло пригодиться Мюррею.

— Мужские золотые часы, — сказала Элли, рассмотрев, что держит в руках Мерли. — Отцовские, надо думать. — Мюррей слушал ее, одновременно продолжая отвечать. — Старикана звали Джеймс Энтони Кларк, мать — Сюзан Энне, с "е" на конце. В девичестве — Зайдлер. Дочь наполовину еврейка — вот тебе твои девять гребаных метров для разбега...

Джоанна едва сдержала злорадную усмешку. Они купились на все, что она сочинила. Собрали все подробности жизни той мнимой женщины, которую она придумала, и под чьим именем разъезжала по Филадельфии последние месяцы. Мюррей вдохновенно изливал на зрителей ту пустую ложь, которую она сама им подсунула. Вот они и попались!

И все это пишется на диктофон.

Джереми Хэллану было всего двадцать лет, а он уже исполнял обязанности главного цербера Храма Новой Звезды. Он получил эту работу благодаря тому, что его мать приходилась двоюродной сестрой одному из медиумов городка. Он сам учился своему ремеслу, но сегодня, когда Джереми дежурил у коммутатора, возникли затруднения, которые он не мог разрешить самостоятельно.

Элли с удивлением взглянула на него, когда Джереми с виноватым видом подошел к ней.

— Полиция на проводе, — сказал он.

У Элли замерло сердце. Она понимала, что их деятельность граничит с преступлением, но тешила себя мыслью, что доказать это в суде практически невозможно. Однако всякий раз, когда приходилось сталкиваться с представителями закона, ей становилось не по себе.

— Что им нужно?

— Они не сказали. Хотят поговорить с одной из зрительниц. С некоей миссис Андерсон. Эйлин Андерсон.

— Она там, — Элли кивнула в сторону зала. — И сейчас подойти не может. Скажи, чтобы оставили номер или перезвонили попозже.

— Я сказал, но они настаивают, — голос Джереми дрогнул. Как все служащие «Новой Звезды», он боялся гнева Элли. И еще больше боялся стать причиной этого гнева. — Они сказали, чтобы вместо нее подошел кто-нибудь еще. Это срочно.

— Черт! — пробормотала Элли. Она задумалась. — Слушай, ты сможешь на пять минут меня заменить?

— Я постараюсь, — сказал Джереми. Он был горд, что ему оказали такое доверие.

— Он как раз начал отвечать тому типу в десятом ряду, рядом с Минни. Все уже на экране, от тебя требуется только прочесть. Не слишком быстро.

— Нет проблем.

Элли шепотом объяснила Мюррею, что ее заменят и, уступив Джереми место у микрофона, поспешила в свой кабинет.

— Это Элли Рэй. Чем я могу вам помочь?

— Сержант Дэн Миллер, нью-гемпширская полиция, — сказали в трубке. — Как я уже говорил молодому человеку, мне нужна миссис Андерсон.

— К сожалению миссис Андерсон сейчас на... богослужении. Но я ее близкая подруга. И если я могу вам как-то помочь, то с удовольствием сделаю все возможное.

Сержант задумался, но потом все же согласился принять ее услуги.

— Видите ли, — начал он, и было ясно, что ему не нравится его поручение, — у меня трагическая новость. Я звоню из окружного морга: Два часа назад муж миссис Андерсон был смертельно ранен в автокатастрофе...

Сначала Джоанна подумала, что это шутка. Или она ослышалась. Все ее существо отказывалось в это поверить. Минут пять за Элли отдувался какой-то мальчишка, а потом она вернулась.

— Слушай, — сказала она Мюррею с какой-то новой интонацией. — Я только что разговаривала с полицией. Так вот. У этой Андерсон... сейчас я открою... первое имя — Эйлин, родом из Спрингфилда, какая-то история с сестрой-двойняшкой, которая умерла, когда они были маленькими... Теперь послушай, Мюррей, ее муж только что погиб на шоссе между штатами. И вот что мы сделаем...

Джоанна запустила руку в парик, как будто наушник испортился. Она не могла поверить своим ушам. Они не сделают этого... Это ужасно! Даже эти люди не могут быть бессердечны настолько!

А голос Элли жужжал у нее в ухе:

— Джейс Пардо непременно узнает. Когда этот случай попадет в газеты, он, конечно, предложит нам больше, чем в последний раз. Они с Томасом еще будут отбивать нас друг у друга! Аукцион устроят...

Джоанна даже не заметила, что у нее открылся рот, когда она услышала, как эта женщина хладнокровно прикидывает, сколько они выручат за свою недвижимость, сыграв на этой трагедии. И все равно Джоанна не верила, что Мюррей на это пойдет. Он невозмутимо продолжал отвечать на вопрос какого-то мужчины и ничем не выдавал той жестокости и алчности, что вливалась ему в ухо. Ясное дело, он просто не обращает внимания на слова своей жены, да и потом не станет к ним прислушиваться. Он не пойдет на это. Он не посмеет.

— Мужа звали Джеффри Дин... Джеффри Дин Андерсон. Коммивояжер. Это все, что о нем известно, что именно он продавал, я не знаю. Двое детей, Ширли и Ричард...

Мюррей подал знак, что можно задавать следующий вопрос. Мерли передали какую-то брошь или клипс. Она направилась к креслу на сцене, и Мюррей уже протянул руку.

И вдруг он застыл. Несколько мгновений он оставался неподвижным, потом сделал глубокий судорожный вдох и обмяк, словно потерял сознание.

Зрители в тревоге повскакивали с мест, решив, что ему стало плохо, Мерли заторопилась на помощь, но тут Мюррей рывком встал на ноги и театрально воздел руки. Все озадаченно глядели, как он поднес пальцы к вискам, изображая усиленную и мучительную сосредоточенность. Дыхание его было тяжелым. Потом он заговорил:

— Джеффри... Джеффри Дик Андерсон говорит со мной сейчас, когда я стою перед вами... Эйлин, у него сообщение для Эйлин... Он говорит, что она здесь... У него сообщение для тебя, Эйлин, и для детей... Ширли и Ричарда. Он говорит, что любит вас и не хочет, чтобы вы печалились... Он просто перешел в другой мир...

Люди бросились поднимать хрупкую женщину с искаженным лицом, которая лишилась чувств.

Выйдя наружу, Джоанна кинулась бежать сквозь ряды высоких стройных березок, но была вынуждена остановиться и перегнуться пополам. Ее тошнило от отвращения.

Потом она пошла в отель с глупым названием «Крылатое Облако» — всего гостиниц в городке было две. Отель был деревянный, но драли там втридорога. Джоанна забежала туда только чтобы забрать вещи и убедиться, что последний эпизод записался на пленку.

После этого она взяла ключи от машины и поспешила на стоянку.

 

Глава 2

Сэм Таун наблюдал за тем, как перевернутая пластиковая баночка из-под йогурта ползает туда-сюда по гладкому полу лаборатории.

Научное название этого приспособления было «тахоскоп»: от греческого tukhe, что значит «вероятность», и skopeo — «смотрю». Первый подобный прибор создал француз Пьер Женине в конце семидесятых. Баночка, стоящая на двух колесиках и одной лапке, могла вращаться и ездить в любом направлении, а движениями ее управлял генератор случайных событий, который находился в соседней комнате. Генератор представлял собой устройство, работающее на основе тех или иных непредсказуемых физических процессов — например, радиоактивного распада. Компьютер, следящий за ним, через установленные интервалы времени передавал тахоскопу произвольный ряд чисел — приказ двигаться в ту или иную сторону. Одним словом, это напоминало подбрасывание электронной монетки, а всем известно, что при достаточно большом количестве попыток вероятность того, что выпадет орел или решка становится одинаковой. Так и баночка из-под йогурта, согласно этому закону, не имела права отдавать предпочтение какому-то одному направлению, а должна была с равной охотой двигаться вперед, назад, вправо и влево.

Однако сейчас Сэм и его ассистент. Пит Дэниельс, стали свидетелями устойчивого и впечатляющего нарушения этого правила. Тахоскоп буквально забился в один угол комнаты. Каждый раз, когда генератор задавал ему направление, казалось, что он выберется из этого угла, но следующие сигналы вновь возвращали его на прежнее место.

Сэм и Пит переглянулись, не пытаясь скрывать друг от друга охватившее их волнение. Оба понимали, что это исторический момент: в лабораторных условиях проведен опыт, который дал повторяющийся результат, который доказывает существование необъяснимого явления.

— Хорошо, давай переставим клетку, — наконец сказал Сэм.

Двухмесячные цыплята возмущенно запищали, когда их домик подняли в воздух и перенесли на два ярда. Впрочем, они быстро освоились и снова начали призывать к себе неопределенный движущийся предмет, который считали свой мамой, отошедшей от них на большее расстояние, чем им бы хотелось.

Пит вернулся из соседней комнаты с распечаткой и молча протянул ее Сэму. Цифры сами за себя говорили.

— Почти в три раза! — воскликнул Сэм, прикинув в уме. — Эта чертова штуковина в три раза чаще вертится вокруг клетки с цыплятами, чем возле пустой.

— Просто невероятно, — кивнул Пит.

— Однако это так.

Оба дружно повернулись, услышав, что цыплята радостно оживились. Тахоскоп развернулся почти на триста шестьдесят градусов. Сэм перехватил взгляд Пита; каждый понял, о чем подумал другой, и каждый тут же устыдился этой нелепой мысли. Глупо считать, что тахоскоп активно ищет свой выводок. Это просто машинка, которая не обладает способностью мыслить логически даже на уровне простейшей компьютерной программы. Любая программа есть некая упорядоченность, а сама суть процесса, управляющего движениями тахоскопа, заключается в полном отсутствии какого бы то ни было порядка.

Единственно возможной силой, которая последние двадцать минут заставляла тахоскоп крутиться на одном месте, было желание маленьких цыплят, чтобы их мама не уходила от них далеко. Как почти все детеныши, они считали своей матерью первый движущийся предмет, с которым познакомились, вылупившись из яйца. Два месяца они бегали за тахоскопом — но сегодня их впервые посадили в клетку, и они уже не могли догнать свою курицу.

И вместо этого они заставляли машинку подъезжать к ним.

Через час Пит принес клетку с другими цыплятами. От предыдущих они отличались только тем, что никогда не видели тахоскопа и не питали к нему никакой привязанности.

Сэм запустил машинку. Двадцать минут она бегала по произвольным направлениям, и цыплята не обращали на нее ни малейшего внимания.

— Ладно, теперь сделаем ночь, — сказал довольный результатами Сэм и подошел к выключателю. Лаборатория погрузилась во мрак, и цыплята взволнованно запищали.

— Видишь? — сказал Сэм. — Они не выносят темноты в неурочное время. Она приводит их в панику.

Писк цыплят действовал Сэму на нервы. Он стал чуть тише, после того, как Пит чиркнул зажигалкой, зажег свечу и укрепил ее на тахоскопе, который, закончив предыдущий пробег, так и стоял в дальнем конце комнаты.

Когда свеча — единственный источник света в лаборатории — разгорелась получше, Сэм запустил генератор, и тахоскоп начал двигаться.

А цыплята начали притягивать свет поближе к себе.

— Я больше не смогу есть курятину, — пробормотал Пит, глядя на распечатку с анализом результатов. — Эти поганцы просто волшебники!

Сэм улыбнулся:

— Тогда тебе лучше сразу стать вегетарианцем — потому что на то, что ты видел, способно любое создание чуть поумнее морковки. А некоторые придерживаются мнения, что и морковь не так глупа, как кажется.

— Хочешь провести опыт с ящиком овощей?

— Ха! Люди подумают, что мы сбрендили.

— Люди уже давно так думают.

Сэм пожал плечами:

— Может, они и правы.

Пит украдкой взглянул на своего шефа. Иногда ему было трудно понять Сэма. Другой на его месте ликовал бы, что сделал открытие, а на Сэма вдруг напала хандра. У него был такой вид, словно все, чем они занимаются, — пустая трата времени.

— Что случилось? — спросил Пит. — Ты нашел какую-то ошибку в наших экспериментах?

— Никакой ошибки нет, — ровным голосом проговорил Сэм.

— Тогда почему у тебя такой унылый вид?

На лице Сэма отразилась досада — верный признак того, что лучше прекратить расспросы. Но Пит был не из тех, кто выполняет распоряжения, не вникая при этом в суть, а кроме того, он уважал Сэма и восхищался его работой.

— Не смотри на меня так, — сказал он Сэму и поймал себя на том, что его голос звучит слишком высоко. Пит знал за собой эту черту и ненавидел ее. — Если тебя что-то тревожит, я хочу знать, в чем дело.

Сэм вздохнул, словно принес таким образом извинения.

— Дело не в том, что наши доказательства не верны.

— А в чем же?

— А в том, как обозначить явление, которое они доказывают.

 

Глава 3

До этого Джоанна была на телевидении только раз — участвовала в ток-шоу по поводу ряда статей, которые она написала о шарлатанских диетах и горе-врачах, которые их насаждают. К своему удивлению, она обнаружила, что съемки — это вовсе не так страшно. Главное — не переусердствовать с эмоциональностью. В этом смысле лучше недожать, чем пережать, ибо от камеры не ускользает ни одно движение.

Сегодняшнее шоу было того же рода. Утром — запись, днем — трансляция. Статья Джоанны о грязном мошенничестве в Храме Новой Звезды, как она и рассчитывала, произвела настоящий фурор. В результате Джоанна участвовала в съемках вместе с женщиной-астрологом и автором книги о привидениях великих людей, которые якобы бродят по свету. Пятым в этой компании, считая ведущего, был психолог по имени Сэм Таун, который занимался исследованиями «паранормальных явлений» в Манхэттенском университете.

Предмет обсуждения вызывал у Джоанны отвращение, сама программа казалась ей совершенно пустой и бессмысленной, но редактор считал, что разговор на телевидении по поводу любой темы, затронутой в журнале, поспособствует росту популярности и тиража.

— Не хотите ли вы сказать, — спросила из публики какая-то женщина, — что религия и все остальное — это сплошное вранье, и после смерти нет ничего?

— Я хочу сказать, — ответила Джоанна, — что никому не дано знать, что происходит, когда человек умирает, и всякий, кто заявляет, будто ему это известно, — обманщик, а возможно, и жулик.

— И все-таки о религии, — сказал ведущий программы. — По-вашему, она тоже относится к той категории мошенничества, о которой вы писали в статье?

— Разумеется, нет. Религия — это другое дело.

— Могу я спросить: вы сами веруете в Бога?

— Я выросла в протестантской семье, но никогда не любила ходить в церковь. А если вас интересует более серьезный аспект веры... Скорее всего я не решилась бы ответить «нет».

— Позвольте мне? — перебил психолог по имени Сэм Таун. Ведущий предоставил ему слово. — Мисс Кросс писала о людях, которые заявляли, будто обладают неким особым и подробным знанием о загробной жизни и о тех, кто, как они любят выражаться, «покинули сей мир». И мы не должны смешивать религиозную веру с этим, с позволения сказать, «знанием». Точнее, вообще со знанием в прямом смысле этого слова. Я знаю, что нахожусь в студии — как и все вы. С этим нельзя не согласиться. Но я могу верить в некие сверхъестественные причины, которые сюда меня привели, в некую силу, которая создала наш мир и эту студию в частности. Вы можете верить в другие причины. Моя вера может отлично объяснять любые факты, так же как и ваша, но при этом то, во что я верю, не обязательно должно совпадать с тем, во что верите вы. Мошенники, о которых писала мисс Кросс, не имеют никакого отношения ни к вере, ни к знанию. Они просто сознательно морочили голову людям в надежде заработать легкие деньги.

Как и следовало ожидать, прочие гости ток-шоу принялись дружно выражать свое несогласие: мол, то, что произошло в Храме Новой Звезды это скандальный, но единичный случай, и нельзя всех медиумов стричь под одну гребенку.

Джоанна слушала, и мнение, которое сложилось у нее об этих людях за последний час, ничуть не улучшилось. Однако Сэм Таун вызвал у нее невольное уважение. Когда ей сказали, что в программе примет участие охотник за привидениями, ей представилось, что это будет суровый мужчина с фанатичным блеском в глазах, который по выходным сидит в заброшенном доме, пытаясь записать на видеокамеру призрака. Но Сэм оказался приятным молодым человеком лет тридцати с небольшим, наделенным хорошим чувством юмора. Было видно, что он умен и свободно ориентируется в любой из затронутых тем.

Джоанна подумала, что на экране телевизора он будет производить хорошее впечатление.

В заключение ведущий вновь передал слово Джоанне. Она ограничилась замечанием, что мир неведомого — это одно, а индустрия, приносящая прибыль в миллионы долларов, — совсем другое, и те, кто желает пообщаться с усопшими, должны об этом не забывать. Потом объявили тему следующего ток-шоу (опять про инцест!), и помощница режиссера принялась снимать микрофоны с костюмов участников.

Джоанна отказалась от кофе. Она была не прочь поболтать с Сэмом Тауном, но остальные трое внушали ей отвращение, поскольку относились к чувствам суеверных людей так же подло, как Мюррей и Элли Рэй.

Войдя в скоростной лифт и нажав кнопку первого этажа, Джоанна вдруг испытала чувство отчаяния. Судя по тем вопросам, которые задавала публика, люди все равно хотят верить. Грустно, что им так не хватает чего-то, что выходило бы за рамки повседневной жизни. Джоанна их понимала, в какой-то мере ей самой это было не чуждо — только из этого следует, что обманщики вроде Рэев всегда будут процветать. Она раздавила парочку муравьев, но в муравейнике по-прежнему кипит работа.

Сгорбленная фигура на невысоком парапете у зарослей туи за сорок минут не привлекла ничьего внимания. Словно кошка, которая караулит у норки мышь, Элли Рэй не отрываясь следила за вращающемся дверью. Мафия спиритов по всем правилам должна была отвернуться от нее и присоединиться к хору осуждения, но у Элли были друзья, которые оказали ей напоследок любезность, сообщив, что Джоанна Кросс находится в этом здании и принимает участие в записи очередного ток-шоу.

До сих пор все попытки Элли свести с журналисткой счеты были напрасны. Ее имени не было в телефонном справочнике, а охранники у входа в редакцию журнала пригрозили старухе вызвать полицию, если она еще раз сюда сунется. Но Элли было на это плевать. Она знала, что рано или поздно своего добьется, и сегодня все складывалось на редкость удачно. Это будет незабываемый день. Элли чувствовала себя такой сильной, какой была только в молодости.

Несмотря на то, что до этого она видела Джоанну Кросс только раз, и в бесформенном балахоне, который был на ней в Храме Новой Звезды, Элли без труда узнала ее в изысканно одетой темноволосой женщине в сером пальто с рукавами «реглан», когда та вышла из здания.

Джоанна не замечала Элли, пока старуха не преградила ей путь у последней ступеньки, ведущей на тротуар. В глазах у нее горела такая ненависть, что Джоанна вздрогнула. Она знала, что Элли приходила в редакцию и смирилась с неизбежностью неприятной встречи. И то, что объяснение состоится здесь, на открытом месте, возможно, даже и к лучшему.

— Я тебя искала, — голос Элли звучал так, словно челюсти ей сводило судорогой.

— Я знаю, — ответила Джоанна. — Мне нечего вам сказать, так что дайте, пожалуйста, мне пройти.

— Гадина!

Джоанна сделала попытку ее обойти, но Элли словно стальными когтями вцепилась ей в руку.

— Мюррей умер.

Джоанна на миг застыла. Услышать о смерти любого знакомого человека, независимо от того, насколько близко и при каких обстоятельствах вы его узнали, всегда неприятно. Но это известие напугало Джоанну, потому что по лицу Элли она поняла, что будет дальше.

— Ты его убила, и ты за это заплатишь!

— Я сожалею о смерти вашего мужа, — произнесла Джоанна, стараясь говорить ровно, — но не могу согласиться, что я...

— Из-за тебя мы потеряли все, — продолжала Элли так, словно Джоанна и рта не раскрывала. — Еще полгода, и мы бы уехали отсюда с небольшим состоянием. Теперь наше заведение можно продать только за стоимость самого здания — а она ничтожна. Ты нас здорово уделала, барышня, и заплатишь за все!

— Дайте пройти! — Джоанна хотела освободиться, но старуха с такой силой сжала ей руку, что она вскрикнула от боли.

— Дай мне закончить! Я сильнее тебя — и не советую забывать об этом.

— Если вы немедленно меня не пропустите, я позову полицию.

Элли уставилась на Джоанну с какой-то лихорадочной сосредоточенностью. Судя по темным кругам под глазами, она не спала несколько суток.

— Три дня назад у него начались боли в груди. Я вызвала скорую, но он умер по дороге в больницу. Его последними словами было: «Достань ее, Элли! Достань эту суку!» И я дала обещание.

Неожиданно Джоанне расхотелось сопротивляться. Не то чтобы она испугалась — ею овладело какое-то страшное дурное оцепенение. Так бывает в момент катастрофы, когда минуты растягиваются, приближаясь к вечности, и ты ко всему безучастен. Пусть все идет, как идет, потому что рано или поздно это закончится. Каким-то образом Джоанна догадалась, что больше никогда не увидит эту женщину.

Элли улыбнулась кривой улыбкой, словно прочитала мысли Джоанны.

— Не волнуйся, больше ты меня не увидишь. Мне достаточно этого мгновения. Ты его запомнишь. И перед смертью пожалеешь, что родилась на свет. — Она помолчала, наслаждаясь своей властью над жертвой. — Ты меня считаешь пустышкой, так ведь? Мошенницей? Ну что ж, поглядим. — Глаза ее загорелись фанатичным огнем, словно в эту минуту она была одержима высшей силой. — Готово, — прошептала она. — Теперь ты одна.

Джоанну пробрала дрожь. Это была глупая, пустая угроза злой и несчастной старухи, но в этот миг их словно окутал кокон молчания, связав странными, чудовищными узами. Люди, проходящие мимо, были как будто за тысячи миль отсюда или вообще на другой планете.

Потом внезапно все кончилось. Рука Джоанны освободилась, и женщина, которая мгновение назад заслоняла от нее белый свет, растворилась в толпе.

Джоанну пробила дрожь — еще сильнее, чем раньше, словно ее тело пыталось стряхнуть воспоминания об омерзительном прикосновении старухи. Джоанна сделала глубокий вдох. Ее охватил гнев.

И страх. Она никак не могла отделаться от страха.

Джоанна пошла по направлению к парку, сказав себе, что прогулка ее успокоит. Она прошла два квартала, но не почувствовала себя лучше. И злилась она не столько на жуткую старуху, которая терзала ее угрозами, сколько на саму себя. Легко же она позволила выбить себя из колеи!

— Мисс Кросс?

Джоанна едва не подпрыгнула. Голос раздался у нее за спиной как раз в тот момент, когда она собиралась переходить дорогу. Джоанна обернулась и увидела Сэма Тауна.

Заметив выражение ее лица, он перестал улыбаться.

— Простите, — сказал он. — Я не хотел вас пугать.

— Да нет, — пробормотала она. — Все в порядке. Я...

— Что-то случилось? — озабоченно спросил он.

Джоанна не собиралась ничего ему рассказывать. Это было слишком глупо, и она понимала, что он примет ее за дурочку. Разумеется, с ней все хорошо, просто отлично. Они вежливо побеседуют и разойдутся.

Но вместо этого она услышала собственные слова:

— Со мной произошла ужасная история...

 

Глава 4

Они уселись, и Сэм через стол посмотрел на Джоанну. С лица его не сходило выражение озабоченности.

— Вам лучше?

— Спасибо — я чувствую себя прекрасно.

— Что будете пить? Воду, вино, кофе?

— Для начала, пожалуй, воду.

Сэм подозвал официанта. Предлагая Джоанне пообедать вместе у Марло, он сказал, что ему нравится дух этого кафе, и тут же извинился за невольный каламбур. Джоанна засмеялась и сразу почувствовала себя свободнее.

— Поверьте, не стоит переживать из-за того, что вы испугались. Эти люди — профессионалы. Им прекрасно известно, на какие кнопки нажать, чтобы вызвать из подсознания все ваши суеверия.

— Но я никогда не была суеверной.

— Все суеверны, даже те, кто это отрицает. Мы же мыслим рационально, следовательно, выбирать не приходится.

Джоанна недоверчиво приподняла бровь:

— Погодите минутку. Вы что, хотите сказать, что суеверие — рационально?

— Совершенно верно.

Она посмотрела на него, слегка прищурившись:

— Не могли бы вы объяснить поподробнее?

Сэм поерзал на стуле и наклонился вперед:

— Мы определяем то или иное понятие через его противоположность. Черное — белое, порок — добродетель, порядок — хаос, и так далее. То же самое с рациональным и иррациональным: одно не может существовать без другого. И где-то посередине есть серый участок, который трудно причислить к одной из противоположностей — нейтральная полоса, где возможно все.

— Звучит как вступление к «Сумеречной Зоне».

Сэм засмеялся.

— Вы должны знать — судя по этим словам — что сейчас как раз и находитесь на границе двух состояний.

Верно, подумала Джоанна. Какое-то мгновение она не испытывала ничего, кроме страха. Потом это прошло, и воспоминания о случившемся с каждой секундой стали тускнеть. Она заказала салат и fettuccini, за качество которых Сэм поручился. Джоанна взяла даже бокал кьянти, хотя обычно не пила спиртного во время обеда.

— На самом деле меня потрясла смерть ее мужа, — сказала она, пригубив вино и поставив бокал на столик. — Если бы не это, я думаю, ей не удалось бы меня напугать.

— Вы ни в коем случае не должны винить себя в смерти этого человека, — твердо сказал Сэм. — У него давно уже было плохое сердце. Любая мелочь могла спровоцировать приступ.

— Я знаю, — кивнула Джоанна. — Но так считает лишь рациональная часть меня. А, как вы только что заметили, есть еще иррациональная.

— Признавая ее существование, не следует позволять ей верховодить, — сказал Сэм.

Он улыбнулся Джоанне с таким пониманием и сочувствием, какого она не ожидала от незнакомого человека.

— Я постараюсь, — только и сказала она. Принесли заказ, и какое-то время они молчали. Попробовав fettuccini, Джоанна шумно выразила восторг, а потом попросила Сэма рассказать о своей работе.

Он пожал плечами, не зная с чего начать.

— Что именно вы хотите узнать?

Джоанна с минуту подумала и сказала:

— Я хочу задать вам один вопрос, как ученому. Быть может, он прозвучит невежливо, но я...

— Задавайте.

— Почему все ученые, с которыми я беседовала, считают исследования паранормальных явлений пустой тратой времени?

— Ну, — сказал Сэм, ничуть не смущенный вопросом, — здесь возможны два варианта ответа. Первый: когда ученый высовывает нос за пределы своей узкой области, он так же подозрителен и невежествен, как любой неуч — даже, пожалуй, еще больше, поскольку ему кажется, что он самый умный.

Он отложил вилку и промокнул губы салфеткой.

— А второй? — напомнила Джоанна.

Сэм опять улыбнулся, но на этот раз в его улыбке было смирение.

— Второй ответ, — сказал он, — заключается в том, что они правы.

— Полагаю, вы эту точку зрения не разделяете.

Он вновь пожал плечами, словно не знал, что ответить.

— Могу сказать только, что я наблюдал очень странные явления. Не знаю, "что они означают или в какую теорию вписываются, но я не могу так просто от них отмахнуться. Равно как и найти им объяснение.

— Например?

— Я сейчас говорю не о призраках, баньши или потусторонних голосах. Я говорю об аномалиях. О вещах, которые не поддаются объяснению.

— Какие же это вещи?

Сэм рассказал ей об эксперименте с цыплятами, которые считали механизм своей матерью. Сначала Джоанна рассмеялась, но, осознав важность обнаруженного Сэмом явления, сразу стала серьезной.

— Еще мы сажали в ящик кошку, — добавил Сэм, — а к генератору случайных событий присоединяли источник тепла. Кошки любят тепло, и мы обнаружили, что обогреватель вертелся вокруг ящика с кошкой значительно дольше, чем возле пустого.

— Если это правда, то это и впрямь удивительно.

— О, это правда.

— А люди так тоже умеют?

— Приходите как-нибудь к нам в лабораторию, и мы вас протестируем. Обещаю, что в ящик не будем запихивать.

— Я поговорю с редактором. Может быть, мы сделаем материал на тему «неизведанных возможностей мозга» или что-нибудь в этом роде.

Вдруг она зябко и как-то судорожно передернула плечами.

— Что с вами? — забеспокоился Сэм.

— Не знаю, — озадаченно проговорила Джоанна. — Когда я сказала о неизведанных возможностях мозга, передо мной возник образ этой ужасной старухи.

На миг ей показалось, что Сэм собирается накрыть ее руку своей ладонью, но, похоже, он передумал.

— Помните, что я вам говорил, — сказал он, сосредоточенно глядя ей в глаза. — Эти люди умны. Они сеют страх и надеются, что вы изведете себя до такой степени, что вам действительно станет плохо. Не поддавайтесь на это.

— Не буду, — кивнула Джоанна. — Мне уже лучше, правда. Спасибо вам.

После кофе Джоанна сказала, что поговорит с редактором и предложит ему написать о «научной» парапсихологии.

— Если он согласится, я вам позвоню, — добавила она.

Сэм нацарапал на какой-то старой квитанции номер своего рабочего телефона.

— Позвоните мне в любом случае, — сказал он, отдавая Джоанне бумажку.

 

Глава 5

Тэйлор Фристоун с большой серьезностью относился и к своей персоне и к своей должности главного редактора журнала «Наш город». Он положил ногу на ногу, сцепил пальцы и с задумчивым видом откинулся на спинку своего редакторского кресла.

— Не будет ли это выглядеть немного странно? — сказал он Джоанне, глядя на нее исподлобья. — Сначала разоблачить эту братию, а потом заявить, что, может быть, в этом что-то есть?

— Это совершенно разные вещи! — горячо возразила она, зная, что Тэйлор уже готов согласиться, но хочет соблюсти ритуал, чтобы не уронить авторитета. — Сэм Таун занимается научными исследованиями, часть которых касается неизведанных возможностей мозга. Когда я писала о Храме Новой Звезды, нашей целью было разоблачить конкретных мошенников. Никто не утверждал, что паранормальных явлений не существует.

Фристоун на минуту задумался, втягивая и вытягивая губы, словно смаковал незнакомое вино.

Джоанна не стала рассказывать ему о своей встрече с Элли Рэй, хотя и упомянула о смерти Мюррея. Это известие не произвело на Тэйлора никакого впечатления, поскольку он обладал удивительной способностью не соотносить с действительностью истории, которые печатались в его журнале, — для него жизнь ограничивалась модными приемами в верхнем Ист-Сайде, хотя «Наш город» при этом пользовался подозрительной популярностью. Джоанна понимала, что мастерство Тэйлора заключается в безошибочном нюхе на новости, которые читатели обсуждают в оздоровительных клубах и о которых жаждут узнать подробности. Этим свойством своего босса Джоанна искренне восхищалась, тем более что она понимала — обрести его не так просто, как может показаться на первый взгляд. Однако ее безумно раздражала привычка Тэйлора по любому поводу изображать усиленную работу мысли, и она еле сдерживалась, глядя, как он задумчиво хмурится и надувает губы.

— Ладно, выясни, что это за исследования, — сказал наконец Фристоун. — Через неделю покажешь мне свои записи, а там посмотрим.

Аппарат был прикреплен к стене лаборатории. Он напоминал автомат для игры в пинбол — по сути, это и был автомат для игры в пинбол, как сказал Сэм.

— Здесь девять тысяч пластмассовых шариков, — пояснил он, показывая на верхнюю часть аппарата. — Они по одному падают в центр первого ряда колышков. Смотрите.

Сэм включил машину, и шарики начали падать. Они прокатывались через двадцать рядов пластмассовых колышков и сваливались в коробочки, расположенные в нижней части агрегата.

— Колышки установлены в шахматном порядке. Вы видите, что, падая, шарик ударяется о них, отскакивает в ту или другую сторону и проваливается в следующий ряд. Чем ниже он падает, тем больше отклоняется от центра в одну из сторон. Но основная часть шариков, как вы, должно быть, заметили, падает примерно посередине. Итак, мы видим, что шарики в приемниках распределяются по кривой Гаусса...

— Как?

— Это кривая, напоминающая колокол, — обычный узор при случайном распределении. Цель эксперимента состоит в том, чтобы заставить шарики падать чаще в одну из сторон.

— Только усилием мысли?

— Вот именно. Человек садится сюда, — он показал на диванчик в нескольких футах от аппарата, — смотрит, как падают шарики, и мысленно приказывает им отскакивать лишь в одну сторону.

— И что, они слушаются?

Сэм улыбнулся ее недоверчивому тону.

— После нескольких запусков вероятность отклонения от кривой Гаусса — один к миллиону. С этой оговоркой можно сказать, что слушаются.

— Но каким образом?

— Мы не знаем — пока. Пойдемте, я покажу вам еще кое-что.

Они продолжили экскурсию по лаборатории, которая занимала несколько комнат, принадлежавших ранее инженерному факультету, который получил помещение получше. Джоанне показали циферблат, похожий на часовой, только с лампочками вместо цифр. Лампочки зажигались и гасли в произвольной последовательности, а экспериментаторы усилием мысли старались заставить их зажигаться по часовой стрелке.

Потом она увидела компьютеры, выдающие наугад цифры, а «испытуемые» должны были сделать так, чтобы они образовывали убывающий или возрастающий числовой ряд. Еще был фонтанчик, тоже подключенный к генератору случайных чисел, и нужно было упорядочить изменения напора воды; маятник, который надо было раскачивать, не прикасаясь к нему, и много других подобных устройств, например монитор, на экране которого попеременно возникали два разных изображения, а испытуемому нужно было вытеснить одно из них.

— Разумеется, — сказал Сэм, — за один раз вы не получите никаких результатов. Нашим добровольным помощникам приходится работать по несколько недель, а то и месяцев, чтобы чего-то добиться. Но чем дольше стараешься, тем заметнее отклонения.

Он представил Джоанну четверым постоянным членам своей команды, которые были в это время в лаборатории. Самым младшим был ассистент Сэма Пит Дэниельс, а самой старшей — Пэгги О'Донован, специалист по экспериментальной психологии и по совместительству — менеджер лаборатории. У нее были пышные седые волосы, собранные в пучок, а одета она была в яркий длинный жакет, плотно облегающий ее полную фигуру. Джоанну покорила ее улыбка и спокойствие, которое Пэгги буквально излучала. Двумя другими, с которыми ее познакомили, были Брайан Мид, инженер-электронщик — он разрабатывал и монтировал оборудование лаборатории — и Джефф Доррел, физик-теоретик, который занимался обработкой данных.

Два члена команды Сэма в тот день отсутствовали: Таня Филипс и Брэд Баклхерст проводили опыты за пределами университета. Джоанна спросила, чем они занимаются.

— Один человек — «агент» — должен в определенное время находиться в условном месте, — объяснил Сэм. — Второй — «субъект» — ничего об этом месте не знает, и его задача — угадать, что видит агент.

— И вы будете уверять меня, что это возможно?

Сэм ухмыльнулся:

— Иногда они угадывают с поразительной точностью. Самое непостижимое то, что субъект угадывает иногда раньше, чем агент увидит — даже раньше, чем он появится в условленном месте. Порой за несколько дней до этого.

Джоанна рассердилась: это было слишком неправдоподобно.

— Но как?..

Сэм поднял руку, и она замолчала на полуслове.

— Не знаю, — сказал он. — Все, что я могу сказать — это действительно работает. Хотя что такое «это»... — Он сделал неопределенный жест. — Мы называем его «пси».

 

Глава 6

В следующие несколько дней Джоанна проводила в лаборатории столько времени, сколько, по ее мнению, было возможно торчать там, не переходя границы приличия. Группа оказалась дружная, и все помогали Джоанне по мере возможности. Сэм не скрывал, что денег на их работу выделяется крайне мало, — впрочем, это и так было ясно хотя бы по состоянию помещения, в котором они располагались. Как-то раз Сэм обмолвился, что известность могла бы способствовать получению новых грантов.

Джоанна подперла щеку рукой и посмотрела на него с удивлением:

— А почему вы решили, что если я напишу о вас, вы станете известным?

На мгновение Сэм опешил. Ему даже в голову не приходило, что кто-то может остаться равнодушным к его работе.

— Извините, — поспешно сказал он. — Вы совершенно правы. Смешно даже думать об этом.

Джоанне вдруг стало стыдно. Он казался ей очень славным человеком, простодушным и по-мальчишески увлеченным своим делом. Эта легкая наивность в сочетании с явным умом и широким кругозором привлекала ее, и она не могла себе в этом не признаться.

— Да что вы, — сказала она. — Я просто шучу. Я в восторге от того, что вы мне показали. Теперь все зависит от того, сочтет ли нужным редактор печатать мою статью.

Сэм нахмурился:

— Вы думаете, он может решить, что она не нужна его журналу?

Джоанна покачала головой:

— Видите ли, должна быть зацепка — что-то такое, от чего все бросились бы читать эту статью.

— Но ведь это и так увлекательнее любой фантастики — машиной управляет мысль человека! Прямое взаимодействие мозга с компьютером. Весьма полезное применение телепатии на практике...

— Я понимаю, но все это пока абстракция, дело будущего. Я должна предъявить редактору нечто более занимательное, чем любопытные теории или многообещающие статистические выкладки. А пока я ничего другого не вижу.

Они поднялись по ступенькам и вышли на бетонную площадку перед зданием. Где-то тихо звучал вальс Шопена. Сначала Джоанна подумала, что это радио или запись, но тут пианист сбился и повторил фразу. Наконец они оказались на улице, и шум города заглушил музыку.

Когда они уселись за свои, теперь уже постоянный, столик у Марио — который, по настоянию Джоанны, оплачивала редакция, — Сэм вдруг перестал хмуриться и оживился, словно его захватила какая-то новая идея.

— Есть одна штука, я уже много лет хочу ею заняться, — сказал он, когда они сделали заказ. — Это получалось у других, значит, получится и у нас. И если уж она не заставит читателей прочесть статью от начала до конца, тогда я не знаю, чем им еще можно угодить.

— Выкладывайте.

— Эксперимент, в котором будет участвовать вся группа — причем вы тоже к нам присоединитесь. Мы попробуем создать привидение.

Джоанна вытаращила на Сэма глаза:

— Просто, чтобы я знала, в чем мне придется принять участие, — вкрадчиво сказала она, — объясните, мы что, будем должны кого-то убить? Или у вас есть другой метод создания привидений?

— Убивать никого не придется, — рассмеялся Сэм. — Это будет призрак человека, которого никогда не существовало. Мы его сами сделаем — или ее.

Джоанна молча смотрела на него, обдумывая эту идею.

— Ладно, — сказала она наконец. — Расскажите мне, как мы создадим привидение.

— Прежде всего надо договориться о том, что мы понимаем под этим словом. Вот вы, например?

— Ну, «привидение» — это нечто потустороннее, оглашающее по ночам своими стонами старинные замки.

— И оно является, чтобы покарать убийцу, предостеречь кого-то или просто потому, что не может забыть свои излюбленные места?

— Что-то в этом роде.

Сэм пренебрежительно махнул рукой:

— В такие привидения я не верю.

— А я вас в этом и не подозреваю. Так в какие же?

— Вам никогда не встречался такой термин — «тулпа»?

— Нет.

— Это тибетское слово; оно означает «овеществленная мысль». Когда вы определенным образом создаете что-то в своем воображении, это «что-то» становится явью.

Джоанна скептически приподняла бровь:

— Я поверю в это, только если увижу.

— В том-то и дело, что именно увидите.

— Продолжайте.

— Вспомните, что вы слышали о том, как обычно являются призраки. Каждый раз это одна и та же история. Все начинается с непонятных звуков, странных шагов, открывающихся и закрывающихся дверей, холодных дуновений и необычных запахов — это общее для всех случаев «присутствия потусторонних сил». Может наблюдаться феномен полтергейста — а потом, рано или поздно, люди начинают видеть. Иногда — что-то похожее на плывущее облако, а иногда — вполне реальную фигуру человека, который проходит по коридору или заглядывает в окно.

— Лично я, — перебила Джоанна, — ничего такого не видела.

Сэм пожал плечами:

— Да и я тоже. Но свидетельств, что это случается, предостаточно. Куда сложнее проглотить объяснения, которые для этого предлагаются. Привидения, если вдуматься, вещь весьма распространенная. Стоит углубиться в историю любого дома, обнаружится, что с кем-то когда-то что-то нехорошее там произошло. Даже если дом новый, наверняка окажется, что на его месте когда-то стоял другой дом. Одним словом, если постараться, всегда можно найти объяснение появлению призрака — но это все равно, что увидеть фигуры в языках пламени или в проплывающих облаках, если смотреть на них достаточно долго.

— И что вы хотите сказать?

— Я хочу прежде всего спросить — почему призраки так однообразны и неоригинальны? Они раз за разом делают одно и тоже и одеты всегда одинаково — сколько бы раз и сколько людей их ни видели. Они больше похожи на моментальные фото или воспоминания, чем на живые события. А воспоминания хранятся в мозгу человека. И я думаю, что оттуда берутся и призраки: из головы тех людей, кто их видит.

— Галлюцинации?

— Определенного рода.

— А сколько всего родов?

— Ну, есть галлюцинации, которые видит один человек, а есть такие, которые видит группа людей, благодаря телепатии.

— Если предположить, что телепатия существует.

Сэм кивнул в ответ на эту поправку, но сказал:

— Медициной получены свидетельства, позволяющие это предположить.

— Каким образом?

— Есть стандартная процедура для регистрации изменений в физическом состоянии мозга в ответ на определенные раздражители — например, направленный в глаза свет или звук камертона, поднесенного к уху. Так вот, это установленный факт, что мысль, спроецированная на мозг другого человека, способна вызвать такую же физиологическую реакцию.

На лице Джоанны ясно читалось сомнение:

— Ну что ж, остается только надеяться, что вы не морочите мне голову. Но учтите, я всегда могу это проверить.

Сэм засмеялся:

— Валяйте, проверяйте. Телепатия давно стала общим местом, хотя не все люди это осознают. Впрочем, я не собираюсь ничего вам доказывать, потому что человек верит тому, чему хочет верить. Я просто хочу сказать, что телепатия представляется мне наиболее вероятным объяснением тому факту, что призраков могут видеть или слышать сразу несколько человек. И эксперимент, который я предлагаю поставить, послужит этому подтверждением.

— Вы говорите, такой опыт уже проводился?

— И не однажды. А теперь, по-моему, настало время создать новое привидение и повнимательнее изучить эту гипотезу.

К концу обеда Джоанна поняла, что нашла то, что искала. Меньше двадцати минут ушло у нее на то, чтобы отпечатать свои записи и отнести Тэйлору в кабинет. Он вялой рукой взял листочки, поднес их к глазам с таким видом, будто это ничтожное усилие чрезвычайно его утомило, а прочитав, выпустил из пальцев.

— Займись этим, — томно проронил он.

Джоанна вышла из кабинета, чувствуя себя триумфатором. В устах Тэйлора слова «займись этим» означали то, что у нормальных людей называется состоянием крайнего восхищения.

 

Глава 7

Оглядываясь назад, Джоанна понимала, что ее воодушевление в тот момент было не только профессиональным. Ее обрадовала еще и возможность видеться с Сэмом, не прибегая ко всяким формальностям. Джоанна сама удивилась, осознав, как сильно ей хочется его видеть. Она призналась себе, что он, несомненно, один из самых интересных людей, которых ей доводилось встречать, и чем дольше они знакомы, тем он ей кажется интереснее. Это было потому, что он сам живо интересовался всем, что видел вокруг. Когда Сэм говорил, он каждый раз открывал что-то не только для собеседника, но и для себя самого. Он никогда не поучал, никогда не вещал. Даже когда речь заходила о предмете, ему знакомом, он умел посмотреть на него свежим глазом и вдруг найти в нем то, чего раньше не замечал. Словом, с ним было здорово. И он часто заставлял Джоанну смеяться.

Однажды, вернувшись домой, она в очередной раз задумалась об этом и решила, что чего-то недоучитывает. Всегда и во всем есть недостатки. И рано или поздно они проявятся.

Она одернула себя, устыдившись своего недоверия к Сэму. На самом-то деле она совсем не такая подозрительная.

Приближаясь к тридцати годам, Джоанна имела за спиной личную жизнь, которую любила называть «зрелой» — это значило, что о своих бывших возлюбленных она хранила больше хороших воспоминаний, чем плохих, и сожалела не о том, что сделала, а лишь о том, чего сделать не удалось. Впрочем, она никогда сознательно не стремилась создать с кем-то постоянные отношения. Однажды у нее был долгий роман, который длился целых три года, пока ее парень не нашел себе другую. Они расстались без горечи. Джоанна скоро поняла, что Ричард ей просто нравился, и втайне радовалась, что вновь обрела свободу.

Это было полтора года назад. С тех пор она была одна, не считая краткой романтической связи с итальянским архитектором, который оказался гораздо больше женат, чем хотел сделать вид. Правда, последние полгода она довольно сильно по нему скучала — и поэтому ее интерес к Сэму говорил о том, что Жан-Пьер наконец отошел в прошлое.

И все же о Сэме с того первого завтрака она ничего нового не узнала. Джоанна понятия не имела, женат ли он или был когда-то женат, хотя он никогда не упоминал о том, что у него есть семья, и в его кабинете не было никаких мелочей — фотографий или открыток — которые пролили бы свет на эту тайну. Джоанна как-то сделала попытку разузнать о его семейном положении, исподволь, как бы невзначай поинтересовавшись, есть ли у него дети, но в ответ услышала только короткое «нет». Однажды он обмолвился, что учился в Принстоне, но о его родственниках и даже о том, где он родился, ей ничего не было известно.

Джоанне пришло в голову, что проще всего взять у него интервью и таким образом выяснить все, что она хочет узнать. В конце концов раз она пишет о его работе, нужно написать что-то и о нем самом. Но она тут же отвергла эту мысль, и поразилась тому, что ее вообще тянет прибегнуть к таким уловкам.

Похоже, она влюбилась — и оказалась совершенно к этому не готова.

Телефонный звонок в семь утра вырвал Джоанну из глубокого сна. Звонила ее мать, которая тут же принялась извиняться за ранний звонок и оправдываться, что уже третий день пытается до нее дозвониться, но все время попадает на автоответчик. Она не стала оставлять сообщения, потому что ничего особенного не произошло. Просто хотелось поговорить.

Джоанна сразу поняла, что дело не в этом. Или все-таки что-то случилось, или у матери что-то на уме. И она прямо спросила, что именно.

На другом конце провода наступило долгое молчание; наконец мать с несвойственной ей неуверенностью в голосе сказала:

— Дорогая, я понимаю, что это глупо, но мне уже третью ночь снится один и тот же кошмар. Скажи, у тебя все в порядке?

Джоанна заверила ее, что у нее все хорошо, и попросила рассказать сон.

— В нем нет ничего особенного, и как я ни билась, не могу найти в нем ни капли смысла. Знаю только, что на дворе ночь, идет сильный дождь, а я одна, жду твоего отца с работы. Потом как-то случается, что ты почему-то барабанишь в дверь, хочешь попасть в дом, но я тебя не впускаю. Я почему-то напугана и не хочу открывать тебе дверь. Ты кричишь, я где-то прячусь в ужасе, и все время идет этот дождь... Жуть, — голос матери слегка дрогнул, но она справилась с собой и сказала: — Извини. Я же говорю — это просто смешно. Но он снился мне уже три раза, и я вся извелась.

Джоанна еще раз поклялась, что у нее нет никаких неприятностей и беспокоиться не о чем, но она была огорчена, что мать так из-за этого переживает. Несмотря на то что Джоанна была единственным ребенком, Элизабет Кросс никогда не кудахтала над ней и не опекала. Это было на нее совсем не похоже.

— Я тоже не понимаю, что это значит, мамочка. Но в наших снах всегда есть какой-то смысл. Ты рассказывала его папе?

— Я уже три раза будила его своими криками. Но он тоже не может сказать, что все это значит.

Они обе помолчали. Джоанна чувствовала, что матери стало легче просто от того, что она услышала ее голос.

— Знаешь, мамочка, — сказала она шутливо, чтобы разрядить обстановку. — Наверное, ты хочешь от меня что-то утаить, чтобы я не расстраивалась. Ты что, покрасилась в зеленый цвет или постриглась наголо?

Немного успокоившись, мать засмеялась:

— Я уж думала, думала, да так ничего и не придумала. С чего это я вдруг не впущу в дом собственную дочь? Что ты могла натворить такого? Может быть, это я чувствую, будто ты от меня что-то скрываешь — ну, и не хочу, чтобы ты мне зубы заговаривала?

— Ничего я не натворила. И я не заговариваю тебе зубы.

— Ты, часом, не пишешь что-нибудь вроде той последней статьи?

Матери Джоанны почему-то очень не нравилось, что ее дочь писала про Храм Новой Звезды. Она до последнего момента не знала, что Джоанна была там одна и под чужим именем, а когда узнала, пришла в ужас. «Это злые и очень опасные люди, — говорила она. — Я просто поражена, что в журнале тебя туда отпустили. Можешь назвать меня суеверной, но я считаю, что тебе в такие дела лучше не лезть».

— Я работаю над статьей о психологе из Манхэттенского университета, — сказала Джоанна. Ей было неловко, что она не говорит всей правды, но она чувствовала, что так будет лучше.

Они еще немного поговорили; за это время Джоанна выбралась из постели и прошла на кухню сварить себе кофе. Постепенно Элизабет совсем успокоилась и перешла на свой обычный иронический тон.

— Есть какие-то сдвиги в твоей личной жизни? — спросила она. — Не хочу соваться не в свое дело, но...

— Мамочка, ну кто тебя когда упрекал, что ты суешься не в свое дело!

— Но уж коли мы затронули эту тему...

Джоанна засмеялась. Ну вот, мать, наконец-то, снова стала самой собой, и разговор перешел в привычное русло.

— Уж коли мы затронули эту тему мамочка, все, что я могу сказать, — это что-то среднее между «нет» и «я не уверена». Я буду держать тебя в курсе.

 

Глава 8

Дважды в неделю Сэм собирал своих подчиненных, чтобы обсудить текущую работу и рассмотреть планы на будущее. Все не могли поместиться в его кабинете, поэтому собрание устраивали в приемной для посетителей. В то утро темой обсуждения был новый эксперимент, предложенный Сэмом. Джоанна, с общего согласия, записывала все на диктофон. Ее попросили не стесняться, если она захочет что-то спросить или если у нее появятся замечания.

— В сущности, мы воспроизведем спиритический сеанс викторианской эпохи, сказал Сэм. — С единственным отличием — тогда люди считали, что вызывают духов умерших, а мы с вами знаем, что это всего лишь проявление психокинеза. Влияние мысли на материю.

— Я только не понимаю, зачем для подтверждения этой теории нужно непременно вызывать привидение — кроме, разумеется, того соображения, что Джоанне необходимо дать материал для интересной статьи, что само по себе я только приветствую, — это сказала Таня Филипс, с которой Джоанна еще не успела познакомиться. У нее были короткие черные волосы, большой рот, агрессивно выдвинутая вперед челюсть, но глаза — незлые. — Во время индивидуальных тестов мы уже наблюдали психокинетические эффекты, которые вполне поддаются измерениям — зачем же придумывать новый эксперимент для целой группы?

— Затем, что никакая медитация и концентрация не даст таких результатов, как объединенная направленная мысль нескольких людей, которым легко друг с другом, и которые относятся к этой задаче как к забавной салонной игре. Воображаемое привидение, теоретически, должно сфокусировать на себе силу «пси», которой мы, предположительно, обладаем, но не умеем сознательно управлять.

— Но почему это должно быть привидение именно вымышленного человека, а не дух, допустим, Юлия Цезаря или Наполеона? — вопрос задал Брайан Мид, инженер лаборатории.

— Возможно, нам удастся вызвать что-то и назвать это Цезарем или Наполеоном, — ответил Сэм, — но тогда мы обнаружим, что его познания в области истории Римской Империи или Франции прошлого века не превосходят наших.

— Сэм прав. Для чистоты эксперимента лучше вызывать дух несуществующего человека, — сказал Джефф Доррел, физик-теоретик. — Я как раз недавно прочел о таком же опыте, который проводился в Торонто лет двадцать назад. И тоже считаю, что настало время его повторить.

— Те ребята создали призрак человека по имени Филипп, — с возрастающим воодушевлением подхватил Сэм, — который якобы жил во времена Войны за независимость и покончил с собой из-за несчастной любви. Он, правда, не материализовался, но во время столоверчения общался со своими создателями. Все это сопровождалось и другими явлениями, которые были записаны на пленку.

Пэгги О'Донован слушала этот спор, покачиваясь в невероятно древнем кресле-качалке.

— Хорошо, позвольте мне сказать одну вещь, — произнесла она. — Я полагаю, каждый из нас читал книгу «Магия и тайны Тибета» Александры Дэвид-Нил?

Все, кроме Джоанны, которая никогда даже не слышала о такой книге, дружно кивнули.

— Кажется, я знаю, что ты хотела сказать, — проговорил Сэм. — Но продолжай, расскажи для Джоанны.

Миндалевидные глаза Пэгги обратились к Джоанне. Глубокие и неподвижные, они, казалось, обладали прямо-таки гипнотическими свойствами.

— Александра Дэвид-Нил была француженкой. Она путешествовала по Тибету в конце прошлого и начале нашего века. Она описывала, как ей рассказывали о святых людях, которые могли создавать эти самые тулпы — овеществлять мысль.

Джоанна взглянула на Сэма и вспомнила, как он спрашивал, не знает ли она этого слова.

— В конце концов после долгих тренировок, — продолжала Пэгги, — она сумела создать свою тулпу — монаха, который поселился у нее в доме. Когда она куда-нибудь отправлялась, он следовал за ней. Его видели другие люди и считали живым человеком. В первое время он был дружелюбен и кроток, но потом Александра почувствовала в нем перемены. Он становился все более неприятным, словно несущим зло. И вот, сначала успешно проведя материализацию, она решила произвести обратный процесс. Иначе от него нельзя было избавиться. На это дело у нее ушло целых шестнадцать месяцев.

Джефф скептически отнесся к этой истории.

— Мне в этой книге больше нравится, когда оживает шляпа, — сказал он и поглядел на Джоанну. — Дело было так: у одного путешественника ветром унесло шляпу. Унесло далеко, и она упала в какой-то глуши. Ее нашли местные жители, но трогать побоялись. Они никогда не видели шляпы и решили, что это какой-то зверь. После того как они несколько дней покружили вокруг нее, боясь подойти ближе, их страхи материализовались, и шляпа начала жить своей жизнью. — Он хихикнул. — Не знаю, как другим, а мне всегда казалось, что в книге мисс Дэвид-Нил больше литературы, чем фактов.

— Дело в том, — подвел итог Сэм, — что у нее нигде не сказано, исчез ли в итоге монах — как не сказано и о том, что в его присутствии происходили какие-нибудь несчастья. Просто, когда он был рядом, она чувствовала себя неуютно. Что же касается Торонтских ребят, их «Филипп» испарился бесследно, как только одному из членов группы наскучила эта игра.

— Кстати, сколько человек будет в нашей группе? И кто будет в нее входить? — спросил высокий блондин — Брэд Баклхерст, тоже физик, с которым, как и с Таней Филипс, Джоанна познакомилась лишь этим утром.

Сэм сказал, что оптимальное количество участников — шесть-восемь человек. Поскольку важную роль в успехе эксперимента играет спонтанность, лучше было бы набрать новых добровольных помощников. Разумеется, Джоанна и он, Сэм, тоже примут участие. Кроме того, в группу не должны входить люди, одаренные экстрасенсорными способностями: ведь цель эксперимента — продемонстрировать силу мозга обычного человека, а не какого-то особенного.

Пэгги вызвалась составить список возможных кандидатур — заглянуть в рекламные проспекты, поискать в Интернете. Из постоянных сотрудников Сэма один Пит попросил, чтобы его включили в число участников, и Сэм согласился. У всех остальных, хотя им и хотелось принять участие в эксперименте, было слишком много своей работы, чтобы тратить по несколько часов в неделю на новый проект.

После собрания Джоанна собиралась в редакцию. Пройти десяток кварталов по холодку в ясный день было даже приятно. Оказалось, что Сэму с ней по дороге — он должен был встретиться с представителем университета, занимающимся распределением фондов, чтобы попытаться выбить у него несколько дополнительных тысяч долларов в год. Эта борьба за фонды велась непрерывно, поскольку исследователи паранормальных явлений не пользовались такой поддержкой, как, например, ученые, ищущие лекарство от рака — или даже изобретатели усовершенствованных мышеловок.

Некоторое время они шли молча, Сэм только поглядывал на Джоанну; потом он наконец не выдержал и спросил, что ее беспокоит.

— Я просто задумалась над словами Пэгги, — сказала Джоанна.

— Над чем именно?

— Вы уверены, что это не опасно?

— Вы имеете в виду эксперимент? Что в нем может быть опасного?

— Не знаю. Вдруг начнется что-то, чего мы не сможем остановить.

— Мы только что подверглись большей опасности, когда переходили дорогу, и даже не заметили этого.

— Так значит, определенный риск все-таки есть?

— Не думаю. Но если хотите, вы можете не принимать участия в опыте, а просто наблюдать со стороны.

— Нет, — поспешно сказала Джоанна. — Я не хочу только смотреть.

Еще полквартала они опять прошли молча.

— Кстати, — сказал Сэм, когда они остановились у светофора. — Я давно хотел спросить — эта история с Мюрреем и его женой по-прежнему вас тревожит?

Джоанна удивилась, что он вспомнил имя Мюррея. С того дня, когда они говорили об этом, минула не одна неделя. Она догадалась, что Сэм увидел связь между тем неприятным случаем и ее нынешними сомнениями, вызванными замечанием Пэгги.

Джоанна ответила честно.

— Сколько я об этом ни думаю, всегда говорю себе, что не я виновата в его смерти. Я это знаю. Но вы угадали, мне все еще немного не по себе.

— И наверное, вы думаете о «проклятии», которое на вас наложила старуха?

Джоанна поймала себя на том, что не знает, перед кем ей труднее в этом признаться: перед ними или перед самой собой.

— Иногда, — сказала она, помолчав, и добавила уже более жизнерадостно: — Обычно я говорю себе, что если бы было проклятие, оно бы уже подействовало, а я ничего такого не чувствую.

Сэм рассмеялся:

— Ну, тогда я за вас спокоен.

Поток пассажиров с автобуса вдруг вклинился между ними, и, чтобы удержать Джоанну, Сэм подался вперед и поймал ее за руку.

Совершенно неожиданно для себя Джоанна почувствовала, что ей нравится его прикосновение.

 

Глава 9

В конце концов Джоанна решила, что профессиональный долг требует сделать с Сэмом подробное интервью. В такой формулировке не было изъянов, и Джоанна осталась собой довольна.

Сэм согласился сразу и, к ее немалому удивлению, предложил встретиться у него дома, чтобы им никто не мешал. Например, на этой неделе, сказал он. Попьем чаю. Идет, ответила Джоанна, внезапно поняв, что нельзя интересно написать о человеке, если ты не видел, как он живет. А фотографа, если понадобится, можно будет прислать потом.

В четверг, в условленные четыре часа, она вышла из такси возле его дома. Сэм жил в древнем с виду здании на Риверсайд Драйв. Квартира его располагалась на пятом этаже, и из окна открывался изумительный вид на реку. В остальном же она была обшарпанная и неудобная, зато, что самое главное, с твердой арендной платой. Он сказал, что квартира перешла к нему от школьного друга. По обстановке комнат было видно, что они давно уже служат людям науки. Почти вся мебель и основная часть книг, которыми были уставлены все полки на стенах, принадлежали предыдущим съемщикам, которые никак не могли выбрать время забрать их. Но это роли не играло. Все вещи продолжали исправно служить Сэму, и он ничего не выбрасывал, пока что-нибудь окончательно не разваливалось.

Выпив по чашечке «Эрл Грей» с экзотическими пирожными из бельгийской кондитерской, которую Сэм обещал потом показать Джоанне, они перешли к интервью. Диктофон Джоанны на столе тихо мотал пленку, и несколько раз за время беседы она вставляла чистую кассету. Джоанна узнала, что отец Сэма — врач, и у него практика на полуострове Кейп-Код. Он уже пять лет обещает жене уйти на покой, но сам и не думает предпринимать никаких шагов в этом направлении. У Сэма, похоже, было счастливое детство — он плавал на лодке, катался на лошадях и лазил по деревьям в свое удовольствие вместе со старшими братьями, один из которых теперь профессор истории в Гарварде, а другой — кардиохирург в Чикаго. Что касается Сэма, то он, как выяснилось, имел степень магистра физики и доктора психологии.

— Ничего себе, семейка у вас, — сказала Джоанна. — Даже завидно.

— Это все отец. Он никогда не заставлял нас чем-то заняться, а старался заинтересовать. Если у нас возникали какие-то вопросы, у него или находилась нужная книга в библиотеке, или он приносил ее на следующий день и оставлял на видном месте. У него настоящий талант развивать детский ум.

— А ваша мать?

— Она у меня деятельная натура — рисует, играет на гобое в местном оркестре и еще пишет романы.

— Может быть, я что-то читала?

— Вряд ли. У нее вышел только один, да и то лет двадцать назад, но она не унывает. Еще и путешествует — в прошлом году ездила в Китай.

— Вас послушать, они просто страшные люди, — улыбнулась Джоанна.

Сэм рассмеялся:

— Обыкновенная среднестатистическая американская семья.

— В таком случае, у меня — необыкновенная.

Родителей Джоанны никак нельзя было назвать людьми неинтересными, но в сравнении с родными Сэма они показались бы простоватыми. Отец ее был сначала военным летчиком, потом работал пилотом на гражданских линиях, пока не стал главой авиакомпании. Мама же всегда была просто мамой: не домохозяйкой, приклеенной к кухонному столу, но и не богемной путешественницей, сочиняющей романы. И Джоанна, которая росла в семье, где книгам много внимания никогда не уделялось, привыкла черпать пищу для размышлений из телевизора. Но она упорно трудилась и поступила в Веллсли, учиться на журналиста. Приятнее всего в ее работе было то, что она постоянно приобретала новые впечатления, не только не тратя на это средств, но еще и получая за это деньги.

— Да, кстати, — наконец решилась спросить Джоанна, надеясь, что ее вопрос прозвучит небрежно. — Вы когда-нибудь были женаты?

— Нет, — просто сказал Сэм, словно этого было достаточно.

— А позвольте спросить, в чем, по-вашему, причина того, что вы до сих пор холостяк? — Джоанна улыбнулась, словно хотела ободрить застенчивого человека, который не любит говорить о себе.

Он пожал плечами:

— Наверное, это судьба.

— Но для вас это хорошо или плохо?

— Да как вам сказать... Даже не знаю. Пару раз я был близок к тому, чтобы жениться, но не сложилось. — Он снова пожал плечами. — В нашей семье мужчины всегда поздно вступали в брак.

Джоанна решила больше не касаться этой темы. В конце концов для статьи это было не так уж важно.

— Тогда расскажите мне, — попросила она, поудобнее устроившись в глубоком кожаном кресле, — как вы начали заниматься тем, над чем сейчас работаете?

— Даже не знаю, что и сказать. Это произошло само собой, постепенно, шаг за шагом.

— Но шаги были весьма любопытными. Вы начинали с физики, потом стали психологом, а затем — парапсихологом. Наверное, что-то вас к этому подтолкнуло?

Сэм покачал головой, словно искал ответ и извинялся, что не может его найти.

— Просто я всегда занимался тем, что мне было интереснее всего. И вот куда, в конечном итоге, меня это и привело.

— Но вы мне как-то говорили, что лично никогда не сталкивались с паранормальными явлениями, не видели призраков, не предсказывали будущее. Значит, вами движет исключительно любопытство?

И вновь Сэм помедлил с ответом.

— Кажется, однажды, много лет назад, произошла одна вещь, которая, видимо, как-то связана с этим. — Лицо его стало отрешенным, словно он сосредоточился на чем-то далеком. — Я помню только, что шел по дороге. Был чудесный денек, начало июня. Я был один, и вдруг меня поразила одна мысль. Как будто вспышка в мозгу. Наверное, я даже не сбился с шага. Если бы меня в ту минуту кто-нибудь видел, он бы не заметил никаких перемен. Но мне показалось, что произошло нечто из ряда вон выходящее. — Он помолчал, потом снова заговорил, и опять замолчал, покусывая губы, словно мучительно пытался подобрать верные слова: — Этим из ряда вон выходящим событием был просто сам факт моего существования — я жив, я мыслю, и это мои ноги ступают по тропе. Я как бы оказался одновременно внутри и снаружи собственного тела. И при этом — чего раньше я никогда не осознавал — я был еще частью окружающего меня пейзажа — пейзажа, который странным образом стал для меня новым и незнакомым, хотя вокруг совершенно ничего не изменилось. Это ощущение было жутким и захватывающим одновременно. Длилось оно не больше пары минут, но пока они шли, время ничего не значило для меня. И можно сказать, что с тех пор оно вообще мало что для меня значит, — он взглянул на нее с виноватой улыбкой, будто надеялся, что она удовлетворится этим ответом, ибо больше сказать ему нечего. — Обыкновенное, простое чувство единства со вселенной. Странно лишь, что мы находим его странным, в то время как у народов, которые мы привыкли обзывать примитивными, оно присутствует всегда.

На секунду задумавшись, Джоанна спросила:

— Когда же это с вами произошло?

— Ну, много лет назад.

— Сколько?

— Так сразу и не сосчитаешь.

— А сколько вам тогда было лет?

— Семь.

 

Глава 10

Пока они беседовали, начало смеркаться. Сэм предложил гостье бокал сухого вина и достал из холодильника бутылку. Это было замечательное белое вино, и когда Джоанна его похвалила, Сэм сказал, что оно называется «кодру», делают его на севере долины Роны во Франции, а эту бутылку ему подарил друг, который занимается поставкой вин в рестораны по всему восточному побережью.

— Да, кстати, — добавил он, бросив взгляд на часы. — Надо было мне вас раньше спросить, но если вы сегодня свободны, позвольте мне угостить вас ужином.

— Очень любезно с вашей стороны, — сказала Джоанна, махнув рукой на правило, которое всегда внушала ей мать: женщина не должна быть свободна раньше, чем через три дня, а перед первым свиданием — через пять. — Буду очень рада.

Тут Сэм снова ее удивил.

— Мне приятель прислал из Калифорнии по электронной почте новый рецепт. Если вы согласны побыть подопытным кроликом, я бы хотел его опробовать.

— Заманчиво, — растерянно проговорила Джоанна. Сэм снова наполнил ее бокал, и у нее мелькнуло подозрение, что это его обычный приемчик прелюдии к соблазнению. Но тут же она отмела эту мысль: слишком уж сложно. Просто Сэм не в состоянии, как она, позволить себе роскошь ужинать в ресторанах.

— Вам помочь?

— Нет — разве что я окончательно запутаюсь. Но, надеюсь, этого не случится. Берите лучше бокал и проходите на кухню.

Кухня смахивала на пещеру, хотя ею явно пользовались регулярно. Она была увешана связками ароматных трав и пряностей, а также сковородками и кастрюлями. Все ножи были острыми, словно бритва, и с удобными деревянными рукоятками. Сэм включил в большой комнате музыку, и два динамика заполнили квартиру звуками концерта Паулинга. Пока Сэм готовил филе трески с соевым соусом, конопляным маслом, имбирем и кориандром, они болтали о том о сем. Рыба, которую Сэм подал с рисом басмати и второй бутылкой кодру, оказалась великолепной.

Они ужинали при свечах, усевшись за одним концом длинного дубового стола в гостиной, сплошь уставленной книжными полками. На десерт Сэм припас свежее манго с лимонным шербетом. Он предложил сварить кофе, но Джоанна отказалась. Тогда он обошел стол, чтобы подлить ей еще вина, и поцеловал ее долгим и нежным поцелуем.

— Ну хорошо, — сказала она час спустя, когда они лежали в постели, отдыхая от ласк. — Не для интервью, а просто так — скажи, как же все-таки вышло, что ты до сих пор холост?

— Эй, но я ведь не настолько стар, — мягко возразил Сэм.

— Я этого не сказала. Но, по-моему, женщины тебе нравятся, а если ты до сих пор не женат, это значит, что у тебя их была чертова уйма.

— Может, ты из тех женщин, которые считают мужчину неполноценным, если он до тридцати не успел жениться?

— Я вообще не из «тех женщин, которые то-то и то-то».

— Да что ты говоришь? — он погладил ее по спине и снова нежно притянул к себе.

Позже они сидели по-турецки на подоконнике в гостиной и ели фруктовый йогурт с воздушной кукурузой, запивая все это шампанским.

— Вот и доказательство! — победоносно воскликнула Джоанна, когда Сэм извлек бутылку из холодильника.

Он удивился:

— Доказательство чего?

— Ты все спланировал заранее, вплоть до шампанского, чтобы отметить это событие.

— Оно осталось с какого-то праздника, — прижав руку к сердцу, начал оправдываться Сэм. — Я и забыл о нем.

— А ты правда сам готовишь? Или научился делать только одно блюдо, чтобы производить впечатление на девушек?

— Приходи завтра в гости, и узнаешь.

Она наклонилась к нему и поцеловала.

— А что, я могу.

Они еще немного поговорили о себе, о своем прошлом — а потом снова вернулись к предстоящему эксперименту и принялись обсуждать предполагаемый состав группы. Вдруг Сэм замолчал на полуслове и задумчиво посмотрел в окно на черные воды Гудзона. Джоанна уже начала привыкать к тому, что он иногда погружается в себя, и мысли его витают где-то в другом месте. Эта его особенность вызывала симпатию, поскольку сам он не отдавал себе в этом отчета, и в такие минуты казался беззащитным и одиноким.

— Знаешь, о чем я думаю, — сказал он после продолжительного молчания. — Если бы мне удалось зазвать к нам Роджера Фуллертона, это была бы не просто удача, а настоящая сенсация.

— Кто это — Роджер Фуллертон?

— Мой старый профессор физики из Принстона. Он действительно очень знаменит и дважды выдвигался на Нобелевскую премию, хотя и не стал пока лауреатом. Если он будет в нашей группе, это привлечет к эксперименту внимание даже тех, кто вообще не видит смысла в исследовании паранормальных явлений, считая их чем-то средним между массовой истерией и шарлатанством.

— А он согласится?

— Даже не знаю, — Сэм негромко засмеялся и наконец снова повернулся к Джоанне. — Он-то как раз всегда и считал такие явления чем-то средним между массовой истерией и шарлатанством.

— Ты говорил, что для успеха необходимо, чтобы все участники эксперимента относились к нему непредвзято. А теперь предлагаешь позвать скептика.

— Скептицизм — это вещь двойственная. Истинный скептик обязан быть объективным. Роджер работал с Эйнштейном и Нильсом Бором. Он один из последних представителей того поколения ученых, которые первыми обнаружили, что реальность исчезает, как только к ней приблизишься, чтобы рассмотреть получше. По логике вещей, для таких как он телепатия и психокинез должны казаться естественными, как воздух.

— Тогда почему он в них не верит?

Сэм пожал плечами и вылил ей в бокал остатки шампанского.

— Спросишь его сама. Ты в субботу свободна?

— Вроде бы да.

— Приезжай в Принстон. Я думаю, Роджер тебе понравится. А уж в том, что ты ему понравишься, я не сомневаюсь.

 

Глава 11

Едва Сэм поставил машину на стоянку, начался дождь. Съежившись под старым зонтом, который Джоанна нашла на заднем сиденье, они прошли по аллее, разделяющей два университетских корпуса. Поднявшись на второй этаж одного из этих зданий Сэм постучал в дверь, и скрипучий голос ответил:

— Войдите.

«Пижон» — первое, что подумала Джоанна, увидев Роджера Фуллертона. Он был одет в безукоризненный костюм-тройку из великолепного твида, а его седые усы были тщательно расчесаны и кончики завиты. Когда Сэм представлял Джоанну, в глазах Фуллертона вспыхнули искорки, и Джоанна поняла, почему Сэм утверждал, что ее присутствие может повлиять на его решение.

Они уселись в кожаные кресла, и им принесли чай. В этой комнате Фуллертон уже больше сорока лет проводил семинары со своими студентами, и она несла на себе отпечаток долгой насыщенной жизни. На стенах под причудливыми углами были развешаны фотографии людей, лица которых показались Джоанне знакомыми, и самого Фуллертона в молодости. Повсюду были живописно разбросаны книги и листы бумаги; на столе у окна стоял компьютер.

— Итак, — начал Фуллертон, переводя взгляд с ног Джоанны на ее лицо, — я полагаю, цель вашего визита — убедить меня принять участие в одном из так называемых «экспериментов» Сэма.

Он говорил с едва заметным английским акцентом, который вызвал в памяти Джоанны образ Рэя Милланда или Кэри Гранта из какой-нибудь старой ленты. Она взглянула на Сэма — тот как ни в чем не бывало прихлебывал чай.

— Думаю, на это он уже не рассчитывает, — защищая Сэма, сказала она. — Пока мы к вам ехали, он сказал, что вы непременно начнете с ним спорить, но это помогает ему всегда быть в форме.

Роджер хихикнул:

— Ну что ж, постараюсь его не разочаровать.

После того первого разговора о Фуллертоне Сэм посвятил Джоанну в историю своих взаимоотношений с профессором. Они познакомились, потому что Сэм ходил на его лекции и в конце неизменно задавал вопросы. Возникшая между ними дружба не распалась даже после того, как Сэм забросил физику и занялся психологией — с точки зрения Фуллертона, беспредметной наукой. Но простое неодобрение сменилось настоящей яростью, когда Сэм увлекся парапсихологией.

Допив чай и закончив обмен светскими любезностями, мужчины продолжили свой вечный спор, словно отложенную партию в шахматы, которую стремятся доиграть при первой же возможности. С прошлой встречи ничего не изменилось, и каждый помнил свой последний ход.

— Ты просто сбрасываешь со счета половину того, что было открыто за последнюю сотню лет, — говорил Сэм. — В конце девятнадцатого века не случайно произошел взрыв интереса к феноменам психики.

— Старые дуры и неврастеники-холостяки, — перебил его профессор, — сидели в темноте, положив ладони на стол, и ждали, пока мамаша подаст им знак с того света. Боже правый, неужели ты хочешь сказать, что они занимались наукой?

— Подобными вещами интересовались лучшие умы в нашей стране и в Европе — врачи, физики, философы, люди, которые до сих пор пользуются большим авторитетом в науке...

— И помнят их именно благодаря их научным трудам, а не потому, что они копались в бессмысленных суевериях, которые ни к чему не ведут.

— Наоборот, они обратили внимание, что происходят чрезвычайно интересные вещи, и им хватало любознательности — и честности — попытаться выяснить природу этих явлений. Ты сам учил, что суть научного подхода в том, чтобы быть готовым поставить под угрозу опровержения собственные идеи.

— Правильно, они это делали — и ничего не достигли! Поскольку нет ни одного эксперимента с повторяющимися результатами, которые доказали бы...

— Проведена масса таких экспериментов, доказавших, что сознание человека и животных способно влиять на случайные события. Статистика показывает это со всей убедительностью.

— Подтверждать теорию статистикой — все равно, что ее опровергать.

— Законы физики тоже базируются на статистике.

— Квантовые явления непредсказуемы, но их средняя величина позволяет вывести закономерности, которые постоянны — по крайней мере настолько, что их можно использовать где угодно, начиная от электронных часов и кончая космическими кораблями. А твои так называемые эксперименты выявляют всего-навсего отклонения, на основании которых нельзя сделать никаких научных выводов. И тем более, найти им практическое применение. Все, что у тебя есть, это некая неопределенная сила, которую ты называешь «пси», и принимаешь за ее проявления обычные флуктуации.

— "Пси", мой дорогой непримиримый Роджер, такая же вполне определенная вещь, как то, что называется «наблюдаемым эффектом». Может, теперь ты скажешь, что и его не существует?

— Нельзя экстраполировать из микромира на макромир.

— Но и границу между ними тоже нельзя проводить. Это не две разные вещи, а лишь противоположные концы спектра.

— На моем конце которого — научные принципы, а на твоем — все, что тебе захочется. Так называемые пси-способности, — он произнес это слово с неприкрытым презрением, — сводят на нет понятия пространства и времени. Забудьте о теории относительности или законах термодинамики — вселенной правит «пси», которую мы не можем ни измерить, ни вычленить, ни рассчитать. То, чем ты занимаешься, не наука, а религиозный культ.

— Почему бы тебе не посмотреть, что я делаю, прежде чем спорить?

— Потому, что я знаю — ни одно из твоих заявлений я не смогу опровергнуть, и поэтому меня, как физика, они не интересуют. И никогда не заинтересуют. Главное, что отличает научную гипотезу, это то, что в свете новых открытий ее всегда можно развенчать. А завиральные идеи характерны тем, что их ни при каких обстоятельствах нельзя ни доказать, ни опровергнуть.

— А если бы ты увидел, как стол сам по себе вращается или даже поднимается в воздух, — своими глазами, при свете дня?

— Я бы поаплодировал мастерству фокусника.

— А между тем это происходило, и не однажды. Я намереваюсь повторить — обрати внимание на это слово — повторить такой эксперимент, и это отнюдь не фокус.

— Тогда я вынужден напомнить тебе, что думал о чудесах Дэвид Хьюм. Он говорил, что естественнее заподозрить обман и мошенничество, чем ни с того ни с сего отвергнуть то, чему научил меня предшествующий опыт.

Глядя, как двое мужчин в пылу спора расхаживают по комнате, Джоанна чувствовала себя зрителем в театре. Она хотела вставить в диктофон чистую кассету, но постеснялась делать это в открытую, не спросив разрешения у профессора записать беседу на пленку. Поэтому она просто нашарила в сумочке диктофон и включила его на запись, надеясь, что хотя бы часть их спора поместится. Фуллертон вдруг посмотрел в ее сторону, и она смутилась.

— А вы что об этом думаете, мисс Кросс? Как журналист?

— Как журналист, профессор, я не имею права судить. Моя задача — лишь передать аргументы обеих сторон.

Это прозвучало довольно напыщенно, и на самом деле было неправдой. Но Джоанне не хотелось подключаться к этому диспуту.

— Однако вы лично должны к чему-то склоняться, — настаивал Фуллертон. — От этого никуда не денешься.

— Знаете, мое мнение — «есть многое на свете...» У меня нет оснований что либо утверждать. Но вот, например, мой отец, которого никак нельзя назвать фантазером, утверждал, что в бытность свою пилотом видел летающую тарелку.

— Погодите, — перебил Сэм. — Не хочу никого обидеть, однако для протокола должен заметить, что НЛО, круги на полях и прочие вещи подобного рода не имеют отношения к парапсихологии.

Джоанна одарила его взглядом, который со всей возможной мягкостью говорил, что она не нуждается в руководстве.

— Юнг считал, что НЛО это тулпы, — сказала она. — Я подковалась в этом вопросе, после того, как ты мне о них рассказал. По его мнению, это овеществленные мысли, либо созданные в прошлом и сохранившиеся до сих пор, либо создаваемые коллективным бессознательным непосредственно перед тем, как их увидели.

Сэм поднял руку:

— Ты права. Беру свои слова обратно.

Роджер просиял.

— Как приятно, — сказал он, — что кто-то еще способен заставить тебя признать свои ошибки.

— Жаль, что некому заставить тебя, Роджер, — парировал Сэм. — Но я вижу, ты твердо решил не участвовать в нашем эксперименте, чтобы невзначай не поколебать своих убеждений.

— Решил не участвовать? — старик в напускном изумлении поднял брови. — Если ты вообразил, что я упущу возможность в течение нескольких недель сидеть рядом с этой юной леди и держать ее за руку, не говоря уж о том, чтобы посмотреть, как ты строишь из себя шута, значит, ты еще глупее, чем я думал.

Когда они вышли на улицу, дождь уже прекратился. Сэм улыбался до ушей, и с каждым шагом настроение его все улучшалось.

 

Глава 12

Раз в месяц родители Джоанны приезжали из Вестчестера на выходные. Они всегда останавливались в одном и том же небольшом отеле позади Плаза, где их, как постоянных клиентов, обслуживали по высшему разряду. Обычно они приезжали, чтобы посмотреть нашумевший спектакль, сходить в кино или на выставку и повидать дочь.

Элизабет Кросс была привлекательна и стройна и одевалась просто, но стильно. Она выглядела значительно моложе своих пятидесяти шести, как и ее муж, Боб, которому весной должно было стукнуть шестьдесят и который, хотя уже начинал лысеть, был по-прежнему подтянут и энергичен. Джоанна гордилась своими родителями.

Обычно они обедали втроем в каком-нибудь из их излюбленных ресторанчиков. И сегодняшний день не был исключением, если не считать того, что на сей раз их было четверо: Джоанна пригласила Сэма.

Чтобы церемония знакомства прошла более непринужденно, Джоанна сначала угостила всех шампанским в своей скромной квартирке на Бикман Плэйс. Сэм, как она и ожидала, был очень мил и абсолютно раскован. Отцу Джоанны он точно понравился с первого взгляда, а вот матери явно не внушала доверия его профессия.

— Вы что же, охотник за привидениями, как в фильме? — спросила она.

Сэм улыбнулся. Ему не раз доводилось отвечать на этот вопрос.

— Моя работа, к сожалению, не столь увлекательна, — сказал он. — Наш коллектив просто проводит научные исследования разного рода явлений, которым пока не находится объяснения.

— Что-то вроде «Секретных материалов»? — поинтересовался отец Джоанны.

— Ну, в некоторой степени. Только мы не имеем никакого отношения к правительству.

— Но вы, кажется, хотите создать привидение, — гнула свою линию миссис Кросс. — Положительно жуткая затея.

Пока они ехали на такси в ресторан, который располагался где-то между Лексингтон-стрит и Третьей Авеню, Сэм приложил все старания, чтобы разъяснить, для чего ставится эксперимент. Джоанна заметила, что мать его объяснения не успокоили, зато отец был просто в восторге.

— Значит, если я все правильно понимаю, — уточнил Боб, когда они сели за столик и сделали заказ, — телепатия — это когда мозг напрямую сообщается с другим мозгом, а ясновидение — когда видишь некое место или событие так, словно прочел о нем в голове другого?

— Верно, — сказал Сэм. — Но, несомненно, есть область в которой они перекрывают друг друга. Ведь на самом деле способность видеть на расстоянии часто оказывается способностью видеть чужими глазами.

— Слово «предвидение», — продолжал отец Джоанны, — говорит само за себя, хотя я, честно говоря, не могу понять, почему люди, обладающие таким даром, просто не зарабатывают на скачках.

— Видите ли, — пояснил Сэм, — хотя некоторые люди и могут предсказать, кто победит, все же это не такое верное дело, и ты все равно постоянно рискуешь.

— И наконец, телекинез, то есть влияние мысли на материальный мир — например умение двигать чашки усилием воли.

— Или создавать материальные предметы, — добавила Джоанна. — По крайней мере материальные с виду.

— По мне, так все это очень странно, и я бы предпочла держаться от таких вещей подальше, — сказала Элизабет. — Можете назвать меня суеверной, но мне кажется, что в нашей жизни есть стороны, которые лучше оставить без изучения.

— Элизабет, если бы все думали, как ты, мы до сих пор сидели бы в пещерах, — сказал мистер Кросс. — Сегодняшняя наука — это вчерашнее колдовство. Люди всходили на костер за те идеи, без которых у нас сейчас не было бы ни телефона, ни телевидения. Слушайте, Сэм, Джоанна вам еще не рассказывала, что однажды я видел летающую тарелку?

— Боб! — воскликнула Элизабет так, будто ее муж сказал непристойность.

— Да, мистер Кросс, она как-то упомянула об этом.

Элизабет уткнулась в тарелку, поскольку Боб собирался рассказать историю, которую она слышал, уже сотню раз. Ей почему-то всегда было стыдно когда в ее присутствии кто-то начинал рассказывать о своих встречах с НЛО, привидениями или другими необъяснимыми явлениями. Такие люди казались ей какими-то особенными — если не вообще ненормальными.

— Я вел свой Ф-14 над Атлантикой на высоте около двадцати тысяч футов. Поднялся над облаками и тут увидел эту штуку. Она была примерно в трех милях к востоку, просто висела в воздухе. Сплошной серебристый диск, ни иллюминаторов, ни огней, насколько я мог разглядеть. Вполне материальная тарелка. Я связываюсь с авианосцем, а диспетчер мне говорит, что на радарах ничего нет. Я развернул «Фантом» в ее сторону, но как только приблизился к ней, она исчезла. Не набрала скорость, как нормальный летательный аппарат, а прямо с места рванула и через секунду сгинула, будто ее и не было. Но мне до конца жизни не забыть, что я тогда увидел.

Они еще немного поговорили об этом, пока Сэм, заметив, что мать Джоанны чувствует себя неуютно, ловко не сменил тему.

Чуть позже Элизабет, извинившись, направилась в дамскую комнату. Джоанна пошла за ней. Она смотрела, как мать поправляет макияж, и ее движения показались ей несколько нервными, словно она хотела о чем-то поговорить, но не знала, как начать разговор.

— Ну как ты, мама? — осторожно спросила Джоанна.

— Да все в порядке. А почему ты спрашиваешь?

— Мне показалось, что ты сегодня какая-то молчаливая, — Элизабет ничего не ответила, и Джоанна продолжала: — Тебя все еще мучает тот сон?

— Сон? Ах, этот... Нет, с тех пор он мне больше не снился.

— Это хорошо, — Джоанна поправила волосы перед зеркалом. — Меня совсем не привлекает перспектива всю ночь стучать в закрытую дверь.

Элизабет закрыла пудреницу и достала из сумочки помаду.

— Если ты ждешь, что я выскажу свое мнение о Сэме, — сказала она, — то, на мой взгляд, он очень милый.

— Что ты, я думаю совсем не о нем, — беззаботно прощебетала Джоанна. Потом добавила: — Но?..

— Я не сказала «но», — Джоанна подождала, пока мать закончит подкрашивать губы. — Но раз уж ты первая начала, скажу, что его профессия кажется мне несколько странной.

— Он психолог. Что же тут странного?

— Не притворяйся, будто не понимаешь, что я имею в виду. Психолог — это врач. А он занимается совсем другим.

— Психолог — это не обязательно врач. Это человек, который изучает особенности человеческой психики.

— Вот именно — человеческой.

— Мама, я не заметила в нем никаких странностей. Наоборот, он один из самых трезво мыслящих и умных людей, которых я знаю.

— Наверняка так оно и есть. Просто меня очень тревожит то, чем ты сейчас занимаешься.

— Чем я занимаюсь?

— Чудишь. Лучше бы ты писала путевые заметки, как раньше. Или об экологии.

— Я — журналистка, — возразила Джоанна. — Я выполняю задание своего редактора.

— И все же, если ты перестанешь копаться в сверхъестественных явлениях, мне будет спокойнее. У меня до сих пор мороз по коже, стоит мне вспомнить о тех ужасных людях из Храма-как-уж-он-там-называется. С ними лучше не связываться.

— Мой долг был разоблачить этих мошенников.

— А какая разница между их мошенничеством и тем, чем занимается твой Сэм?

— Никакого сравнения. Он проводит научные исследования.

— В таком случае, я, наверное, заблуждаюсь, и не стоит говорить больше об этом...

Элизабет в последний раз взглянула на свое отражение и направилась к двери. Джоанна догнала ее в коридоре и сердито сказала:

— Мама, знаешь, какая твоя самая дурацкая привычка?

Элизабет изобразила на лице полнейшую невинность:

— Какая?

— Ты прекрасно знаешь, что я не выношу, когда ты бросаешь что-то провокационное и уходишь прежде, чем тебе успевают ответить.

Они остановились на лестнице. Элизабет повернулась к дочери:

— Вроде бы я ничего провокационного не говорила.

Джоанна почувствовала, что у нее начинают подрагивать губы, и заметила, что мать это веселит. Губы у Джоанны подрагивали всегда, когда она чувствовала, что наговорила лишнего или проболталась о каком-то секрете, но готова была скорее умереть, чем признать это.

— Я только хотела сказать, — примирительно проговорила Элизабет, — что у него необычная работа, и если он занимается ею, то, по всей вероятности, он тоже человек необычный. Но это не значит, что мне он не понравился. А теперь пойдем, потому что он, наверное, уже ломает голову, почему мы о нем говорим так долго.

Они поднялись по лестнице и, пройдя через зал, вернулись к своему столику. Джоанне отчего-то было не по себе. Что-то в словах, сказанных матерью, и даже скорее в том, что скрывалось за ними, вызвало в памяти Джоанны искаженное от ненависти лицо Элли Рэй.

Впрочем, это чувство быстро прошло. Остаток вечера они проговорили о спектаклях и концертах нового сезона.

И все же, когда они прощались, Джоанна опять почувствовала, что мать за нее тревожится. Это ее и рассердило и обеспокоило. Она знала, что чутье редко подводит Элизабет, и привыкла на него полагаться — как потом оказывалось, не зря. Но сейчас ситуация совсем другая, сказала она себе. Мама просто ошибается, и ничего больше.

Джоанна взяла Сэма под руку и вновь подумала, как приятно, когда он рядом. Сэм легонько поцеловал ее в губы, и они пошли по Манхэттену под сверкающими зимними звездами.

 

Глава 13

Первое собрание группы состоялось во вторник вечером, в семь часов. Оно проходило в комнате на цокольном этаже, прямо под кабинетом Сэма. До сего момента здесь размещался склад, где хранился всякий хлам, который давно пора было выбросить. Под потолком имелись два маленьких окошка, но они были забраны решетками и почти не пропускали света. Поэтому даже в самый солнечный день здесь приходилось зажигать лампы, и холодный свет с больничной резкостью отражался от белых свежеокрашенных стен.

В центре комнаты стоял квадратный стол, и вокруг него — восемь стульев с прямыми спинками. У стены размещался старый кожаный диван, к которому был придвинут карточный столик с запасом одноразовых стаканчиков и кофеваркой. Рядом стоял холодильник. По углам на штативах были укреплены видеокамеры, а с потолка свисали микрофоны.

Справа от Джоанны сидела немолодая пара — Дрю и Барри Херсты. Барри был плотный мужчина с короткими темными волосами. Он принадлежал к тому типу людей, которые даже в разгар зимы носят гавайскую рубашку с расстегнутым воротом. Джоанна уже знала, что он водопроводчик, в своем деле преуспел, и у него тридцать человек в подчинении. Его жена была тоненькой и даже казалась хрупкой, но было видно, что человек она весьма решительный и волевой.

Рядом с Дрю сидела Мэгги Мак-Брайд, женщина лет шестидесяти, которая неизменно говорила мягким, по-матерински участливым тоном. Голос ее хранил едва заметные следы шотландского происхождения.

За Мэгги сидел мужчина лет пятидесяти, напоминающий австрийца. На нем был дорогой деловой костюм хорошего покроя. Мужчина отрекомендовался Уордом Райли. По замыслу Сэма, все участники за время сеансов, которые будут проходить два раза в неделю, должны познакомиться поближе, но пока о Райли Джоанна знала только, что он был адвокатом, потом стал банкиром и, заработав уйму денег, десять лет назад удалился от дел. Сэм говорил ей, что этот человек соткан из забавных противоречий: преуспевающего бизнесмена тянуло к восточному мистицизму, закоренелый холостяк, отличающийся замкнутостью, он учредил стипендию молодым художникам и музыкантам, которых никогда не видел, да притом еще спонсировал поэтический журнал и порой жертвовал крупные суммы на исследования, проводимые Сэмом Тауном.

Кроме этих людей в состав группы входили Сэм, Пит и Джоанна. Сэм выполнял роль председателя и прилагал все усилия, чтобы каждый чувствовал себя уютно и раскрепощенно.

— Как вы знаете, — сказал он в ходе вступительной речи, — мисс Джоанна Кросс собирается написать об этом эксперименте статью для журнала «Наш город». Она не станет использовать в статье ваши настоящие имена, разве что, — добавил он с улыбкой, — вы сами этого захотите. В таком случае, она, разумеется, пойдет вам навстречу. Естественно, сам я тоже буду вести записи для профессиональной публикации в научном издании, но без вашего разрешения также не стану упоминать ничьих имен.

После этого он предложил, чтобы каждый рассказал немного о себе. Мэгги Мак-Брайд с большой неохотой начала первой, и вскоре стало ясно, что под ее природной застенчивостью скрывается гибкий ум и твердое сознание того, кто она есть.

Мэгги родилась в Шотландии, в городе Элгине. Ее родители эмигрировали в Канаду, когда ей было двенадцать лет. В Ванкувере она познакомилась с неким Скоттом Джозефом Мак-Брайдом и вышла за него замуж. Они с мужем работали у одного богача — она кухаркой, а он парикмахером — и вместе с хозяином переехали в Нью-Йорк. Интерес к парапсихологии возник у Мэгги благодаря жене ее нанимателя, которая частенько устраивала спиритические сеансы. Мэгги, правда, призналась, что хотя во время этих сеансов она и играла «отведенную ей роль», но никогда особенно не верила, что из этого что-то получится. У них с Джо было двое детей, которыми они очень гордились. Сын — химик-технолог, женат, есть ребенок; дочь — инвестиционный аналитик на Уолл-Стрит. Когда пять лет назад Джо умер от рака, Мэгги осталась домработницей у своих постаревших хозяев. Пару лет назад в рекламном проспекте Ассоциации Парапсихологов ей попалось на глаза объявление о наборе добровольных помощников, и она из любопытства на него откликнулась. Мэгги принимала участие в одном из экспериментов Сэма. Результаты у нее были хорошие, но в пределах нормы. Сама она никогда не сталкивалась ни с чем сверхъестественным и подозревала, что чаще всего это выдумки людей, которые надеются таким образом заработать себе на хлеб, но, в общем, была человеком широких взглядов.

Барри Херст говорил за себя и за Дрю, но всегда соглашался, если она его поправляла, что случалось нечасто. Они оба были из Куинса и знали друг друга с детства. Оба вышли из рабочей семьи. Став постарше, Дрю решила пойти в сиделки, у Барри же в те времена начались постоянные столкновения с законом. Он довольно туманно изложил причину, которая подвигла их жениться (Джоанна подумала, что Дрю просто-напросто залетела), но их союз явно оказался удачным. Барри остепенился и теперь, в сорок один год, был владельцем небольшой фирмы по продаже сантехники. Когда он заявил, что образования у него никакого, Дрю возразила, что каждую свободную минуту он проводит за книгой и особенно начитан по части истории и философии. Кроме того, с гордостью добавила она, у него большая коллекция классической музыки, и за работой он частенько насвистывает Моцарта. Воодушевленный ее словами, Барри признал, что «в общем-то всего в жизни добился сам».

Десять лет назад в автокатастрофе погибла их единственная дочь. Ей было одиннадцать лет. По словам Барри, он тогда едва не помешался от горя, и только железная воля Дрю помогла ему устоять. И все же он остался агностиком, хотя жена его была убежденной католичкой. Впрочем, это обстоятельство, казалось, им ничуть не мешало. Сюда они пришли, в заключение сказал Барри, потому что он прочитал в журнале статью о работе Сэма и захотел узнать о ней поподробнее.

Роджер Фуллертон скромно отрекомендовался преподавателем физики, который уже знает, что вселенная иррациональна, но пока не знает насколько и надеется выяснить это в ходе эксперимента.

Пит Дэниельс, глубоко взволнованный тем, что сидит за одним столом с самим Фуллертоном, сказал, что ему двадцать один год, что родился он в Кентукки и изучал физику в Кал-Техе. Он заявил, что не пошел на производство и не стал искать какого-либо еще практического применения полученным знаниям, потому что это казалось ему безнадежно скучным занятием; вместо этого он начал работать у Сэма. (Сэм уже говорил Джоанне, что у Пита душа истинного исследователя, и такие, как он, на вес золота, хоть и платят им ореховой скорлупой.) Пит был до забавного простодушен, и Джоанна почувствовала, что всем в группе он сразу же понравился.

Уорд Райли умудрился рассказать о себе даже меньше, чем Джоанна знала о нем со слов Сэма. «Бывший бизнесмен, который всю жизнь испытывал интерес ко всем видам паранормальных явлений». И все. Любопытнее всего было, однако, что никто не проявил желания узнать о нем больше. Было в нем что-то, что заставляло людей сразу принимать его таким, как он есть, и не требовать ничего сверх того, что он предлагал сам.

Оставалась только Джоанна. Поскольку всем уже было известно, кто она и зачем здесь находится, Джоанна предложила задавать ей вопросы, если кого-то интересует что-то конкретное. Барри Херст спросил, верит ли она, после того, как разоблачила Храм Новой Звезды, в сверхъестественные явления? Джоанна ответила, что верит в той же степени, как и все присутствующие. Конечно, описания прошлых опытов, подобных этому, вполне убедительны, но свои выводы она сделает, только когда собственными глазами увидит, как стол, за которым они сидят, летает по комнате.

Фуллертон улыбнулся и заметил, что о себе может сказать то же самое. После этого собрание перешло в обычную болтовню за чашечкой кофе. Сэм был явно доволен, что ему удалось создать нужную атмосферу. Наконец он решил, что для первого знакомства достаточно, и распустил собрание. Через три дня должна была состояться новая встреча.

— И тогда, — сказал он, — мы начнем выдумывать нашего призрака. И тогда, перефразируя Бетти Дэвис, «пристегните ремни» — потому что, если мы добьемся чего-нибудь, нас ждет тряская дорога.

 

Глава 14

— Что это? — Джоанна смотрела на металлический контейнер с вязкой голубоватой жидкостью без запаха.

— Парафин. Гляди, — Сэм засучил рукава и погрузил в контейнер руку. Когда он ее вынул, она была покрыта полупрозрачной пленкой, словно тонкой перчаткой. — Он высыхает почти мгновенно и легко снимается, — Сэм снял пленку с тыльной стороны ладони. — Видишь, узор кожи отпечатался до мельчайших деталей.

— Очень интересно. Я полагаю, ты неспроста мне это показал?

Они находились в задней комнате, где была фотолаборатория, стояла газовая плита и висели несколько полок с химическими реактивами. Сэм принялся объяснять Джоанне свою мысль, попутно счищая с руки остатки парафина:

— В двадцатые годы жил такой польский банкир по имени Франек Клуски, который в сорок пять лет обнаружил у себя способности медиума. По свидетельствам тех, кто ходил на его сеансы, он создавал прямо из ничего фигуры людей, полулюдей, животных и полуживотных. Единственная сложность заключалась в том, что после сеанса они исчезали, так что никто не мог доказать, что они действительно были, хотя люди их видели и даже трогали. Тогда один исследователь предложил призракам во время сеанса окунуть руки в чашу с парафином. Призраки весьма охотно согласились, и когда сеанс кончился, на полу остались пустые парафиновые перчатки. Оставалось только залить их гипсом, чтобы получить прекрасные слепки... конечностей тех существ, которые их оставили.

Джоанна уставилась на него и убежденно сказала:

— Нам тоже надо будет так сделать!

— В институте метапсихологии в Париже хранится целая коллекция гипсовых слепков, полученных таким способом. Их называют «руками фантомов».

— Хотела бы я посмотреть на физиономию Роджера, когда он об этом узнает.

Сэм засмеялся:

— Еще интереснее будет взглянуть на него, когда ему на колени шлепнется такая перчатка и потусторонний голос спросит, как он может объяснить это явление.

— Знаешь, — задумчиво проговорила Джоанна, — ты очень правильно поступил, когда позвал Роджера в эту группу. Как ты и говорил, если он удостоверится в существовании нашего привидения, скептикам будет сложно с ним спорить.

— Уж поверь мне, это их не остановит.

— И все же, если он позволит упомянуть в статье свое имя, я бы специально взяла у него интервью — одно до начала эксперимента, а второе потом, если у нас что-нибудь получится.

— Только, пожалуйста, поосторожнее: после одного такого интервью мы с тобой перешли на «ты».

— Что такое? Ты ревнуешь меня к старику-профессору?

— К этому старику-профессору. Он был женат четыре раза и, судя по всему, не прочь еще разок-другой попытать счастья.

— Четыре раза?!

— Он же ученый. Повторяемость — непременное условие любого эксперимента.

— Кажется, ты только что излечил меня от опасного увлечения.

— Рад слышать, — Сэм притянул ее к себе и поцеловал.

— Как ты думаешь, они знают?

— Кто «они» и что «знают»?

— Другие в группе. О нас с тобой.

Сэм пожал плечами:

— Вероятно, догадываются. А что, это тайна?

— Нет, — она потрепала его по густым волосам и поцеловала в губы. — Никакой тайны.

Изобретение призрака оказалось делом долгим и непростым. Под руководством Сэма они постарались вложить в этот процесс максимум логики. Прежде всего, разумеется, возник вопрос о половой принадлежности привидения. Роджер предложил бросить жребий. Все согласились, в воздух взлетела четвертьдолларовая монетка, и привидению выпало быть мужчиной.

Теперь следовало выбрать период истории, в котором жил призрак. Сэм предложил, чтобы все по очереди высказали бы свои предложения. Начали опять с Мэгги. После долгих оговорок и уверений, что она совсем не знает истории, Мэгги предложила Шотландию восемнадцатого столетия, время правления Прекрасного принца Карла и восстания якобитов. Наступила тишина, поскольку никто не знал, нужно ли комментировать это предложение сразу или выслушать остальных. Сэм решил, что сначала все должны поделиться своими соображениями, а потом начнется обсуждение.

Райли предложил Древний Египет, период герметиков. Дрю — Флоренцию эпохи Возрождения. Барри назвал Америку времен Гражданской Войны, а Джоанна — империю Наполеона. Роджера привлекала Европа семнадцатого-восемнадцатого столетий — «Век Разума». Пит сказал, что сначала хотел предложить Италию Возрождения, но, поскольку это уже было, он поднимает на древко знамя античной Греции и надеется, что у него найдутся приверженцы. После этого Сэм объявил, что материала достаточно, и предложил Мэгги начать обсуждение.

— Мне кажется, — робко начала она, словно извиняясь, что высказывает очевидные вещи, — лучше придумать человека, который говорит на всем нам понятном языке. Вынуждена признать, что французский, итальянский, древнеегипетский и древнегреческий языки для меня — китайская грамота.

— Здравое замечание, — подхватил Фуллертон. — Зачем усложнять без необходимости? Я предлагаю, если никто не против, остановиться на англоязычном призраке.

Все согласились, и обсуждение сразу пошло оживленнее. Сэм разрешил тем, кто предлагал «иностранное» привидение, выбрать заново. Дрю назвала Англию эпохи королевы Виктории. Роджер сказал, что призрак может быть англоязычным путешественником в любой стране, после чего Райли предложил революционную Россию, а Джоанна оставила за собой наполеоновскую Францию.

Они пошли по второму кругу. Мэгги высказалась за Францию — «старый союзник» — любого периода. Дрю сказала, что прочла не настолько много исторических книг, чтобы детально представлять себе какой бы то ни было период, но хотела бы выбрать такое время, когда происходило еще что-то, кроме войн и кровопролитий. Ей нравилась идея Роджера — Век Просвещения, расцвет культуры и зарождение новых идей.

Барри сказал, что в истории периоды войн и развития общества всегда отчасти совпадают, и примером тому — Американская революция Он не хотел отступаться от своего предложения.

Джоанна заметила, что лучше всего остановиться на одной из уже предложенных революционных эпох. Райли добавил, что Век Просвещения привлекает его больше, чем эксперимент в советской России, который доказал, что самоуверенность разума, возомнившего, что он способен разрешить любое противоречие, оборачивается катастрофой. Во времена Французской или Американской революций все же равновесие в значительной степени сохранялось.

Роджер с ним согласился.

— Это было время, — сказал он, — когда люди верили в технический прогресс, но не так бездумно, как сегодня. Только в двадцатом веке появились телевизоры, холодильники, ракеты, способные долететь до Луны, и прочие вещи, подтверждающие эффективность научных открытий. Между тем два столетия назад достижения науки не имели такой наглядности. Идей было больше, чем их практических воплощений, а предположений — больше, чем решений.

Сэм сказал, что если выбирать между Францией и Америкой, замечание Мэгги по поводу языка может оказаться решающим.

— В Париже говорили по-английски, — возразила Дрю, невольно лишая мужа поддержки. — К тому же Джефферсон бывал во Франции. И Бенджамин Франклин. А как насчет Лафайета?

Роджер признался, что слабо разбирается в истории войн, однако Джоанна усомнилась в его невежестве. Она заметила, как он перехватил смущенный взгляд Мэгги, которая явно слыхом не слыхивала ни о каком Лафайете. Судя по всему, Роджер просто проявлял благородство — уж не подыскивает ли он себе и впрямь пятую жену, подумала Джоанна.

Барри вызвался прочесть краткую лекцию о Лафайете. Маркиз Марк Жозеф Лафайет родился в 1757 году в богатой семье французских аристократов, был при дворе Людовика XVI, но в 1775 году по собственному почину и на свои средства уехал в Америку, чтобы сражаться против англичан в Войне за независимость. Он стал генерал-майором, завязал дружбу с Джорджем Вашингтоном и особенно отличился в битве при Брэндивайне в Пенсильвании. В 1779 году он приехал во Францию и уговорил министров послать шесть тысяч человек для оказания военной помощи колонистам. Он участвовал в решающем сражении под Йорктауном в 1781 году. Став героем двух стран, он вернулся во Францию и возглавил партию либеральных дворян, которые провозглашали веротерпимость и выступали за запрещение работорговли. В 1789 году он был одним из вождей Французской революции, но его реформаторский пыл не сочетался с фанатизмом Робеспьера и других. После того как попытки спасти монархию потерпели крах, Лафайет в 1792 году бежал в Австрию. При Наполеоне он возвратился и прожил более тридцати лет помещиком, будучи при этом членом палаты представителей. В Америке его не забыли, и когда он вновь посетил ее в 1824 году, его повсюду встречали как героя и оказывали всевозможные почести.

— Хорошая история, — сказал Сэм, когда Барри закончил. — Но Лафайет нам не подходит — это же историческое лицо.

— Зато мы можем придумать американца, который вместе с ним уехал во Францию, — возразил Барри. — Какого-нибудь мальчишку из Новой Англии, идеалиста, преданного революции, и кончившего свои дни на гильотине.

Все одобрительно закивали, и Мэгги выразила общее мнение, сказав:

— По-моему, это замечательная идея. В самом деле. Американец в Париже. Отлично.

 

Глава 15

У матери были красные глаза: она проплакала всю ночь. Он хотел обнять ее, успокоить, сказать, что все будет хорошо, и они обязательно еще увидятся. Но в их семье это не было принято. Он не мог сказать матери, что любит ее и будет тосковать в разлуке, а она не могла сказать сыну, как горько ей отпускать его в чужую страну. Ее единственный сын уезжал во Францию вместе с великим генералом Лафайетом, и что-то подсказывало ей, что больше она его не увидит. Но когда он спросил, отчего у нее красные глаза, она довольно резко ответила, что это от мучной пыли, белым облаком висящей над мельницей.

— А теперь поешь, — сказала она. — У тебя впереди долгий путь, и на пустой желудок далеко не уедешь.

Мать старалась занять себя домашними делами и принялась с шумом убирать посуду, начищать котлы и сковородки, пока сын в последний раз завтракал в родном доме. В окно она видела, как ее муж Джон вместе с конюхом Эдвардом седлает коней. Потом Джон пошел к дому, и она поняла, что настала пора прощаться.

Мать и сын обнялись; они оба стеснялись такого проявления чувств. Она дала ему Библию, и он обещал хранить ее. Выйдя во двор, мать смотрела, как он вместе с отцом уезжает по пыльной дороге. Один раз он обернулся и помахал ей. Она тоже подняла руку, но на таком расстоянии он не увидел, как дрожат ее пальцы. Когда ее муж и сын скрылись из виду, она повернулась и ушла на кухню.

Адам Виатт скакал позади отца, и с каждой минутой на душе у него становилось все легче. Отец молчал, и поначалу его это смущало, но потом он весь предался мыслям о том, что ждет его впереди. По чистой случайности он был замечен великим французом. Во время последнего сражения с англичанами под Йорктауном одна из лошадей вырвалась и поскакала, грозя выдать противнику расположение отряда, а Адам, рискуя жизнью, ее поймал. На самом деле этот отчаянный поступок ничего не решал, но он произошел на глазах Лафайета. Генерал велел прислать к нему храбреца и объявил Адаму благодарность. Юный американец пришелся ему по душе, и он оставил его при себе адъютантом. Обладая пытливым умом, Адам интересовался всем, от политики до философии и науки — и все больше нравился добросердечному французу. Генерал даже распорядился, чтобы юноше нашли преподавателя, когда Адам выразил желание учиться французскому языку. И вот теперь девятнадцатилетний американец отправлялся во Францию в составе личного штата генерала. Ему предстояло узнать и увидеть такое, о чем он не мог и мечтать, и Адам готовился выступить достойным посланцем своей молодой страны, в которой равенство и свобода уже утверждены законодательно. Эти высокие идеалы будут быстро подхвачены в Европе.

На окраине Нью-Йорка они с отцом пожали друг другу руки, а потом Джон Виатт развернул коня и поскакал домой. Он поехал с сыном лишь для того, чтобы привести обратно его лошадь, и не хотел задерживаться в толпе горожан, приветствующих торжественное возращение в Нью-Йорк Джорджа Вашингтона. Адам несколько часов бродил по городу, упиваясь звуками и красками празднества, а потом пошел на пристань, где ему предстояло сесть на большой корабль, который через пять недель плавания бросит якорь в порту Бордо.

Первые дни путешествия он страдал от морской болезни, но вскоре привык к качке и полюбил свежий соленый ветер, гнавший корабль к берегам Франции. Генерала — или «маркиза», как велел себя называть Лафайет — Адам видел редко. Война кончилась, и воинские звания можно было забыть. Он ежедневно занимался французским и усердно изучал правила этикета. Маркиз де Лафайет при всей либеральности своих взглядов оставался аристократом, вхожим в высшие придворные и дипломатические круги французского общества, и его протеже должен был уметь вести себя в обществе. В течение месяца Адам учился говорить, двигаться и даже думать как дворянин, а не сын фермера. Пищу на корабле подавали простую, зато за обедом Адаму каждый раз наливали бокал превосходнейшего вина, какого он никогда прежде не пробовал. Адам Виатт, сошедший на берег в Бордо, был уже не тем Адамом, который поднялся на борт в Нью-Йорке.

Следующие несколько месяцев довершили его превращение. У себя на родине Лафайет считался таким же героем, как в Америке. Французы всех сословий радовались поражению своего извечного соперника, Британии, и безмерно гордились тем, что этому способствовал их соотечественник и французские войска, которые он уговорил послать на помощь колонистам. Лафайет пользовался почетом не только во Франции, но и в либеральных кругах всей Европы; и куда бы он ни поехал, всюду его сопровождал Адам Виатт. В Версале юноша был представлен королю Людовику и прекрасной молодой королеве Марии Антуанетте. В Париже он познакомился с Томасом Джефферсоном, который приехал, чтобы заключить с Францией торговые соглашения, и ему выпала честь побеседовать с Бенджамином Франклином. Для сына фермера это были опьяняющие минуты. Подчас ему казалось, что годы, прожитые в пуританской простоте, были всего лишь кошмаром, от которого он наконец пробудился. А иногда его одолевал страх, что эта новая жизнь только сон и, проснувшись, он под окрики матери отправится по утреннему холоду доить коров.

Только через два года Адам избавился от этого ощущения. Он прилежно, хотя и не очень часто, писал письма домой, и получал от матери короткие сбивчивые ответы, в конце которых отец приписывал пару фраз. Новости из родного дома поражали Адама своей скукой и заурядностью, когда он читал о них, в его голове возникали картины далекого и непривлекательного мира. К этому времени Адам был уже удостоен должности личного секретаря маркиза де Лафайета, и все, о чем говорилось в письмах родителей, не могло иметь к нему отношения. Поэтому, когда его патрон вновь отправился в Америку в 1784 году, Адам с ним не поехал. Он написал родителям, что слишком занят делами своего покровителя, чтобы сейчас уехать из Франции. Безусловно, позже он найдет возможность приехать, но пока еще сам не знает когда.

Адам умолчал о том, что влюблен не только в Париж, но еще в Анжелику. Она была дочерью друзей маркиза, разделявших его убеждение, что будущее должно принадлежать всем, а не только привилегированной части общества. В то же время им, как и маркизу, никогда не казалось, что монархия служит препятствием для реформ. Король был для них символом государства и согласия между подданными. А то, что в стране должно царить согласие, понималось как нечто само собой разумеющееся. Молодую королеву Марию Антуанетту осуждали за экстравагантность и безрассудные поступки, но это были мелочи. Король, хоть и был неважным правителем, заслуживал уважения благодаря своему сану, и даже наиболее либерально настроенные аристократы были всецело преданы короне.

Анжелика была фавориткой королевы и постоянно находилась при ней. Адам тоже все чаще получал приглашения ко двору. Он был американским героем и человеком незаурядного ума; это сделало его популярным. Когда в 1787 году они с Анжеликой обвенчались, их свадьба стала одним из самых ярких событий сезона. Приданого жены было вполне достаточно, чтобы купить прекрасный дом в предместье Сент-Оноре и усадьбу на Луаре. Адам Виатт стал состоятельным человеком, и те люди, у которых он когда-то был в услужении, теперь относились к нему как к равному. Если Америка указала всему миру направление, в котором лежит будущее человечества, то Европа и, особенно, Франция, верил он, способны достигнуть этого самого будущего быстрее и успешнее, чем прочие страны.

Адам продолжал верить в это и летом 1788 года, хотя уже всем было ясно, что страна на грани банкротства. В такой ситуации единственным выходом была бы выплата Америкой денег за помощь, оказанную Францией во время Войны за независимость. Адам удивлялся, почему никто в негодовании не указывает пальцем на него и его страну, — ведь все разговоры были только о том, как восполнить недостаток денег в казне. В конце концов было решено созвать весной 1789 года Генеральные Штаты — нечто вроде парламента, куда входили вельможи, духовные лица и представители низших сословий. Штаты не собирались с 1614 года, но только они имели право изменять налоговую политику с целью выйти из кризиса.

Никто из либеральной знати и просвещенных военных чинов, к коим принадлежал и Лафайет, а теперь и Виатт, не предполагал, как развернутся события. Лютая зима породила голодные бунты и разожгла ненависть бедняков к привилегированному меньшинству. И когда это меньшинство сделало попытку подчинить себе новоизбранных представителей народа в Генеральных Штатах, плотину прорвало.

Придворные, в том числе и Анжелика, продолжали вести привычную праздную жизнь, не сознавая, что над ними нависла угроза. Просвещенные дворяне, такие как Лафайет, приветствовали перемены, которые были уже неотвратимы. Однако никто даже не мог представить себе, что эти перемены окажутся чем-то более серьезным, чем контролируемое перераспределение власти: конституционная монархия взамен абсолютной, справедливый дележ богатства, выход из беспросветной нищеты, в которой так долго прозябало девяносто процентов населения страны. Никто не ожидал стихийной, кровавой революции.

Возможно, потому, что он был иностранцем и при всем своем богатстве и высоком положении смотрел на происходящее со стороны, Адам быстро понял, что здесь развитие событий сильно отличается от того, что было в Америке. Там враги находились в Европе — здесь они были рядом, за окнами королевских дворцов и роскошных особняков, таких как у самого Адама. Он ходил по бурлящим улицам в сопровождении двух вооруженных слуг — а когда один, то надевал обноски, чтобы не стать мишенью для гнева толпы. Он видел, как горят портреты королевской семьи и министров, видел, как голодные бедняки крушат склады и лавки и избивают владельцев, видел, как те гибнут, защищая свое добро, видел, как чернь, прорвав ненавистные таможенные заслоны вокруг столицы, обращает в бегство испуганных солдат, посланных для подавления мятежа. Он стоял в толпе, когда пала Бастилия и головы ее коменданта и стражников были подняты на пиках под ликующие крики. Адам чувствовал, что дальше будет еще хуже, гораздо хуже — и ему никогда еще не было так страшно.

После взятия Бастилии народ провозгласил Лафайета командующим Национальной гвардией — новой армии, состоящей из добровольцев, которая отныне стала главной силой, на которую опиралась революция. И все же ее вожди — Робеспьер, Дантон, Мирабо, Демулен — еще не заявляли, что с монархией должно быть покончено. Напротив, хотя народ и ненавидел королевскую власть, мыслители и реформаторы видели в ней основу стабильности общества, и Лафайет, как командующий Национальной гвардией, служил гарантией ее безопасности.

Пятого октября 1789 года Адам с Анжеликой были в Версале на приеме, посвященном прибытию нового полка для смены дворцового гарнизона. Изысканные блюда и вина вызвали всплеск верноподданнических настроений. С тяжелым сердцем Адам смотрел, как солдаты срывают красно-голубые кокарды и топчут их сапогами. Он слишком хорошо понимал, что об этом немедленно станет известно и тогда начнется страшное. И действительно, разъяренная толпа ворвалась во дворец, перебила стражу и вломилась в королевские покои. Адам и Анжелика спрятались в шкафу в одной из королевских спален; их спасло прибытие Национальной гвардии, предводительствуемой самим Лафайетом. Но авторитет Лафайета стремительно падал. Толпа угрожала повесить его, если он откажется конвоировать королевскую чету в Париж, где она должна будет жить в Тюильри под домашним арестом.

Это был поворотный день в жизни Адама. Он любил жену и разрывался между обреченным миром, в котором они так счастливо и так недолго жили, и революцией, которая на глазах превращалась в кровавый поток, сметающий всех и вся. События развивались с почти гипнотической неумолимостью. Адам понимал, что рано или поздно им с Анжеликой придется бежать из Франции, но их не пускали узы верности: он не мог предать Лафайета, она — королеву. Начался террор. Гильотина работала день и ночь, повсюду стоял запах смерти. В конце 1792 года Лафайет был арестован в Австрии и брошен в тюрьму как «опасный смутьян». Вскоре после этого в Париже был обезглавлен король, и неожиданно оказалось, что бежать уже поздно. Адам и его жена скрывались от властей и жили в постоянном страхе за свою жизнь. Он сжимал Анжелику в объятиях и старался заглушить ее рыдания, когда королева всходила на эшафот. Марии Антуанетте было всего тридцать семь лет, а она казалась старой, сломленной женщиной, и волосы ее побелели до срока. Толпа вокруг эшафота плясала и распевала в злобном ликовании, и кто-то, заметив, что молодая пара не разделяет общего веселья, указал на них солдатам...

Они бросились бежать, но это было безнадежно. Толпа сомкнулась вокруг, и Адам испугался, что их разорвут на части. В какое-то мгновение им овладел такой ужас, что он совершил то и его не мог простить себе до смертного часа: увидев, как его жена в отчаянии выкрикивает слова любви к королеве и проклятия ее палачам, он заявил, что не знает этой женщины.

Ложь ему не помогла; но хуже всего, что Анжелика была свидетельницей его предательства. Она вдруг впала в странную отрешенность и смотрела на него словно сквозь пропасть пространства и времени, безучастная к тому, что с ней будет.

Когда ее потащили прочь, Адам кричал ей вслед, умоляя простить и клялся в своей бессмертной любви. Но было уже поздно. Было поздно вообще что-либо делать.

Всю ночь он смотрел сквозь прутья решетки тюремной камеры, не замечая зловонных человеческих существ рядом. Утром их всех ждала смерть, но пока у него было время оплакать свою жизнь, пожалеть о стране, которую он покинул и раскаяться в ошибках, которые совершил сначала оттого, что любил слишком сильно, а потом — оттого, что ему не хватило любви.

Наступил день, и он встретил свою участь с горьким безразличием, которое в чужих глазах было мужеством. Он грустно усмехнулся, вспомнив, что обманчивое представление о мужестве и отваге было причиной всего, что привело его к такому концу. С этой мыслью Адам поднялся на эшафот, где накануне умерла королева, а сегодня — его жена. Он опустился на колени, словно для молитвы, и закрыл глаза в ожидании смерти.

 

Глава 16

Чтение этого документа сопровождалось кивками и одобрительными возгласами. Каждый внес свою лепту в историю жизни Адама, хотя теперь уже трудно было сказать, кому принадлежит какая деталь. Все они любую свободную минуту посвящали чтению исторической литературы. От эпохи Великой французской революции осталось множество документов, и помимо красочно иллюстрированных учебников и популярных изданий члены группы просматривали академические издания и биографии конкретных людей. На собраниях они обсуждали прочитанное и пускали по кругу портреты, рисунки, эскизы и карикатуры того времени.

Дрю, у которой были способности к рисованию, сделала углем набросок Адама, как она его себе представляла. Она изобразила волевое лицо с высокими скулами, тонкий, напоминающий римский, нос и темные глаза, в которых угадывалась ищущая натура. Бороды Адам не носил, а его густые темные волосы падали на высокий лоб мальчишеской челкой. Губы у него были полные, и по изгибу их было заметно, что он не лишен чувства юмора. Портрет повесили на стену, чтобы он постоянно напоминал членам группы о том человеке, чей призрак они пытались создать. Наконец Джоанне, как единственной в группе, имеющей отношение к изящной словесности, было поручено «написать» историю Адама и внести туда все придуманные детали его биографии.

— Барри проверил. — сказал Сэм, — и мой знакомый, специалист по истории, тоже сделал мне одолжение провести некоторые исследования. Никаких свидетельств существования человека, чей жизненный путь напоминал бы жизненный путь Адама, не существует.

— И что мы теперь должны делать? — спросил Роджер после короткой паузы. — Сидеть и ждать, когда он постучит в дверь?

— Сомневаюсь, что привидение станет стучаться, Роджер, — ответил Сэм. — У них это не принято.

Барри постучал по столу костяшками пальцев и дурашливо пропищал:

— Впустите меня, впустите!

Мэгги улыбнулась:

— Между прочим, я до сих пор не уверена, что мы правильно сделали, когда назвали его Виаттом. Каждый раз, когда мы о нем говорим, я вспоминаю Виатта Эрла, и мне трудно относиться к Адаму серьезно.

— Если верить Сэму, слишком серьезно относиться к нему и не надо, — заметил Райли, откинувшись на спинку кресла. — Мы могли бы с тем же успехом отправить в Париж Микки Мауса.

— Или без успеха, — добавил Фуллертон, и тут же почувствовал, что эти слова никому не пришлись по вкусу. — Да нет же, я понимаю... Требуется время. Так все же хотелось бы знать, что мы будем делать дальше?

— Будем сидеть и говорить об Адаме, — сказал Сэм. — И обо всем на свете. Нам важно привыкнуть друг к другу. И тогда, возможно, Адам составит нам компанию.

Джоанна договорилась с Тэйлором, что днем будет заниматься исключительно «историей Адама». Впрочем, она понимала, что великодушия главного редактора хватит от силы на три недели. Если к тому времени не появятся первые результаты, ей дадут другое задание, и придется как-то совмещать его с собраниями группы.

Она отдала Тэйлору копию вымышленного жизнеописания Адама Виатта и сделала дайджест из своих записей, касающихся теории и методов исследований Сэма. Теперь, через две недели, они уже не казались сводками с фронта, а скорее тактическими планами на далекое будущее. Джоанна чувствовала, что энтузиазм Тэйлора постепенно сменяется скептицизмом.

— Это займет столько времени, сколько будет необходимо. — Вот и все, что она могла ему сказать.

— Я начинаю склоняться к мысли, что мы недостаточно детализировали биографию Адама, чтобы самим в него поверить, — сказал Сэм, открывая очередное собрание. — Пока мы не придумаем в подробностях его повседневную жизнь, он останется не более реальным, чем персонаж какой-нибудь книги.

Барри на это возразил, что, по его мнению, они вполне подробно расписали его жизнь, и это была правда: они уже добавили массу деталей к первоначальной истории. Они установили, где именно Адам жил в Париже, описали его дом, придумали ему маленький шато и имение за городом. Они даже вспомнили, что непонятно почему в то время, когда никакой контрацепции, по сути, не существовало, у Адама с Анжеликой не было детей. Впрочем, в медицинские термины они не стали чересчур углубляться, согласившись на том, что якобы ни Анжелику ни Адама это обстоятельство особенно не беспокоило, а со временем она, возможно бы, забеременела. По общему мнению, это была красивая пара, и интимная жизнь у них была тоже счастливая.

— Мы выяснили, что они ели, как развлекались, с кем встречались, — сказал Фуллертон. — Чего же еще? Внутренние монологи? Сны? Духовное, так сказать, развитие?

— Я думаю, духовного развития тогда еще не изобрели, — с легкой улыбкой проговорил Райли. — Оно началось только тогда, когда психоанализ проник в Калифорнию.

Джоанна с интересом отметила, что Райли меньше других проявлял нетерпение. С каждым разом его невозмутимость все больше бросалась в глаза. Возможно, это было связано с его увлечением восточной философией. Джоанна подумала, что надо будет спросить у него, не практикует ли он медитации, йогу или какой-нибудь еще вид психотренинга.

— "По друзьям его узнаешь его".

Все посмотрели на Пита, который это сказал.

— Кажется, это цитата, только не помню, откуда.

Джоанна сказала, что там вроде бы сказано «по делам», но источник она тоже не могла бы назвать. Впрочем, мысль Пита была ясна всем и так.

— Вопрос в том, — заметила Дрю, — следует ли нам придумать Адаму друзей, или выбрать их из реальных людей? Но если придумывать других персонажей, мы рискуем отвлечься от основного героя.

— Дрю права, — согласился Барри. — Я имею в виду, что мы можем забыть об Адаме. Надо подыскать ему приятелей среди реально существовавших людей, но не настолько ярких, чтобы они превратились в легенду.

Сложность была в том, что все уже столько начитались о Французской революции и ее деятелях, что трудно было заставить себя отказаться от этих клише. Джоанна вспомнила, как один сценарист из Голливуда жаловался на «проклятие голливудских исторических фильмов». Например, в них герои во фраках и цилиндрах частенько приветствуют друг друга репликами типа: «Привет, Ибсен!», «Как жизнь, Григ?»

— Однако в истории найдется парочка персонажей, которые не настолько хорошо известны, что превратились в клише, — Райли заложил ногу за ногу и слегка подался вперед. — С другой стороны, они достаточно колоритны, чтобы — как бы это сказать — немного приправить нашу сказку, подстегнуть воображение.

Все посмотрели на него выжидающе.

— Продолжайте, — сказал Сэм таким тоном, словно уже догадался, о чем пойдет речь.

— Я имел в виду Калиостро и Сен-Жермена.

Пит засмеялся:

— Уже похоже на шабаш.

— Что ж, вы не так уж далеки от истины, — ответил Райли. — В каком-то смысле их можно назвать колдунами. Они были авантюристами, шарлатанами, но, весьма вероятно, и гениями. Оба заявляли, что обладают оккультными знаниями и состоят в неких тайных обществах, которые существуют со времен появления человечества. Любопытно, что имеются свидетельства нескольких чудесных исцелений, не говоря уж о старых добрых классических чудесах вроде превращения свинца в золото.

— Алхимики! — фыркнул Роджер.

— Да, алхимики. Но это все-таки посложнее, чем предсказывать судьбу и одурачивать легковерных.

— Они верили в астрологию.

— И в нумерологию. Как, кстати, и Юнг, который говорил, что десять лет, посвященные им изучению астрологии, были важнейшим этапом в его жизни.

— Все психологи чокнутые. Я бы им и собаку лечить не позволил.

— А я согласен с Уордом, — сказал Барри. — Нельзя просто так сбрасывать со счетов эти вещи. Извини, Роджер, я знаю, что ты умный парень и все такое, но твои слова говорят лишь о твоей ограниченности и предубежденности. Слишком много накопилось свидетельств, подтверждающих существование сверхъестественного. Может, тебе это и не нравится, но от этого никуда не денешься.

— Извините, вы правы, — дружелюбно сказал Фуллертон, подняв руки, словно сдавался в плен. — Конечно, если вам хочется, давайте включим их в наш сценарий.

— Беда только в том, — сказал Барри, обращаясь к Уорду, — что я читал, будто Калиостро покинул Париж перед самой революцией, а Сен-Жермен тогда уже умер.

— Когда Адам приехал во Францию, Калиостро был в зените своей славы, — возразил Райли. — Они запросто могли встречаться в салонах. В 1785 году граф оказался замешан в каком-то финансовом скандале, связанным с подругой Марии Антуанетты и пройдохой-кардиналом. Он попал в Бастилию — кстати, в одно время с маркизом де Садом — а потом отправился в изгнание. Умер он в Италии в 1795 году.

При упоминании о де Саде Мэгги слегка передернулась:

— Мне кажется, нам не стоит влезать в эти дела.

— Я и не предлагаю в этом копаться, — сказал Уорд. — Но факт, что они могли быть знакомы. Как бы вы к ним ни относились, и де Сад, и Калиостро — люди незаурядные. В том обществе, в котором Адам вращался, он вполне мог их встретить. Сен-Жермен действительно умер в 1786 году, но легенда гласит, что он прожил множество жизней до этого и не раз рождался на свет после. Очевидцы уверяли, что видели его в Париже в 1789 году, когда он пытался предупредить короля о революции. Потом, говорят, он был замечен в Гималаях, где был монахом, и даже в Чикаго в 1930 году.

При последних словах поднялся легкий шум.

— Ха, давайте пригласим этого засранца на ужин, — воскликнул Пит. — Простите, Мэгги.

— Да ничего, — Мэгги покачала головой. — Просто мне не очень нравятся эти разговоры. Наш Адам был милым, чистым мальчиком, а теперь мы его сводим с какими-то темными людьми. Не знаю почему, но мне это не по душе.

— Не будем ни с кем его сводить, если вам не хочется, — сказал Сэм.

— Боюсь, уже поздно, — проговорила Дрю в странной задумчивости. — Мы о них говорили, они уже в наших мыслях, так же как и Адам, — тон ее свидетельствовал о том, что она разделяет опасения Мэгги.

— Меня это не смущает, — сказал Сэм. — У нас в голове каких только типов нет, и пока что от этого не было нам вреда...

— Я не о нас думаю, — перебила его Дрю. — Я беспокоюсь за Адама.

В комнате стало тихо. Потом Дрю произнесла вслух то, о чем подумали все: — Вы слышали? Я заговорила о нем так, будто он существует на самом деле.

 

Глава 17

Тэйлор Фристоун надменно фыркнул, как подобало, по его мнению, представителю правящей элиты восточного побережья, к каковой он себя причислял. Последний отчет Джоанны не произвел на него впечатления. Группа до сих пор не добилась никаких успехов, а три недели уже истекли. Он напомнил, что у нее есть парочка тем, над которыми она должна подумать. Первая — частная жизнь делегатов в ООН от Нью-Йорка, а вторая — новый виток бесконечного скандала вокруг семейства Кеннеди. Разумеется, если привидение оживится, сказал он без всякой иронии, Джоанне будет позволено вновь заниматься только этой статьей. Тэйлор понимал, что если цель исследований будет достигнута, Джоанна принесет ему материал, который украсит обложку.

Скука была основной сложностью, с которой пришлось столкнуться членам группы. Особенно это было невыносимо для Роджера, который просто не привык скучать. Сэм признался Джоанне, что, если в ближайшее время чего-нибудь не произойдет, Фуллертон может уйти.

— Надо попробовать что-нибудь новенькое, — сказал он ей ночью у нее дома.

— По-моему, мы только что пробовали.

Он засмеялся и, перекатившись на кровати, сжал ее в нежном, но страстном объятии. Джоанна почувствовала, что он уже готов снова войти в нее, и сладко застонала.

— Что ты еще придумал? — прошептала она.

— Потом скажу, — пробормотал он, покусывая ее за ухо. Дыхание Джоанны участилось, и его возбуждение возросло.

— Блюдечко вертеть? — для Барри такое предложение было едва ли не оскорбительным. — Боже мой, я думал, у нас научный эксперимент, а не игра!

— Подобные инструменты использовали в Китае и Греции начиная по крайней мере с шестого века до нашей эры, — урезонил его Сэм. — В третьем веке от Рождества Христова доску с буквами и указателем применяли римляне, а в тринадцатом веке — монголы. Европа полюбила этот метод в пятидесятых годах прошлого века. У индейцев было нечто подобное: с помощью такой штуки они искали пропавшие предметы или людей, а также общались с умершими. Это не было «игрой», пока какой-то сообразительный американец около ста лет назад не запатентовал доску с алфавитом и не стал делать на этом деньги.

— Ладно, ладно. Но мне все равно кажется, что это бредовая затея.

— А что скажут остальные? — Сэм обвел взглядом присутствующих. — Помните, мы ничего не будем делать без общего согласия.

Райли заметил, что доска с буквами часто использовалась на спиритических сеансах времен королевы Виктории. Она, несомненно, помогала объединить сознание всех участников.

— Думаю, стоит попробовать.

Мэгги сказала, что гонять блюдечко по доске с буквами всегда считалось «опасной игрой», но однажды в детстве она пробовала это делать, и ничего страшного не произошло, хотя и положительного результата не дало.

Дрю не возражала. Пит выразил надежду, что это поможет преодолеть те препятствия, которые им мешают сейчас.

Роджер Фуллертон заявил, что у него нет своего мнения на этот счет и он с радостью подчинится решению большинства.

Джоанна, как и Мэгги, в школе пробовала вызывать духов с помощью блюдечка и доски с буквами и, хотя у нее ничего не вышло, не возражала повторить попытку. Барри сказал — ну и черт с ним, давайте.

Сэм принес приспособление, которое не использовал со времени своих первых экспериментов. Большая доска, раскрашенная вручную, со всеми буквами алфавита, цифрами от нуля до девяти и словами «да» и «нет». Блюдечко с сердцевидной стрелкой стояло на трех маленьких ножках. Оно было достаточно большое, чтобы все могли положить на него кончики пальцев. Сэм предупредил, что они должны едва касаться поверхности и ни в коем случае не давить.

Хотя не было никаких церемоний и фанфар, в воздухе явно запахло драмой. Все подались вперед под одним и тем же углом, отставили локти и приложили к блюдечку пальцы, словно подвели к батарейке контакта. Все были напряжены и сосредоточенно ждали, что произойдет.

— Здесь есть кто-нибудь? — будничным тоном спросил Сэм.

Тишина. Все ждали. Ничего не случилось. Сэм снова задал вопрос:

— Здесь есть кто-нибудь, готовый с нами говорить?

И вновь ничего. Джоанна поймала себя на том, что непроизвольно задержала дыхание. Быстро взглянув на остальных, она заметила, что в этом не одинока. Внезапно она почувствовала какой-то зуд в пальцах и даже хотела почесать их, но не могла — она должна была вместе с остальными держать пальцы на блюдце и ждать.

Потом это случилось. Джоанна чуть слышно охнула. Со вздохами удивления и любопытства участники эксперимента смотрели, как блюдечко сдвинулось примерно на дюйм.

— Здесь кто-нибудь есть? — ровным голосом спросил Сэм. — Пожалуйста, покажите «да» или «нет».

Короткая пауза. Потом одним скользящим движением блюдечко подъехало к слову «да».

— Кто-то толкает, — проворчал Барри.

— Никто не толкает, — сказал Сэм. — Не убирайте пальцы. Может быть, тот, кто говорит с нами, скажет, как его зовут?

Медленно, словно с большой неохотой, блюдечко отползло обратно на середину и указало на букву "А". Чуть задержалось на ней, и двинулось дальше. "Д"... Снова "А"... "М". Потом блюдечко снова остановилось в центре.

— Он не собирается называть фамилию, — услышала Джоанна собственный голос, и словно в ответ на это блюдечко сдвинулось с места и поочередно указало на буквы "В", "И", "А", "Т". Чуть качнулось и снова остановилось на "Т".

— Я точно говорю, кто-то подталкивает! — высоким от возмущения голосом выкрикнул Барри.

— Если вы так считаете, давайте проверим, — покладисто сказал Сэм. — Задайте ему вопрос, ответ на который знаете только вы, и попытайтесь толкнуть, чтобы его написать. — Мэгги сняла палец, но Сэм быстро сказал: — Нет, Мэгги. Все держат пальцы на блюдце. Просто не сопротивляйтесь Барри, когда он захочет его подтолкнуть. Так, задавайте вопрос.

Барри на секунду нахмурился и спросил:

— Как второе имя моего кузена Мэттью?

Блюдечко не доехало даже до первой буквы. Было ясно видно, что Барри толкает его, но, хотя никто ему не оказывает сопротивления, не может сдвинуть блюдечко ни на дюйм. Наконец он пробурчал недовольно:

— Ладно, я ошибался.

— Тогда продолжим, — сказал Сэм. — Кто-нибудь хочет задать Адаму вопрос?

Роджер вызвался первым.

— Я хотел бы спросить, считает ли себя Адам настоящим человеком или знает, что он просто проекция наших мыслей?

Блюдечко не шелохнулось.

— Так что же, Адам, — сказал Сэм, — ты настоящий или нет?

Блюдечко закружилось. «Я-А-Д-А-М-В-И-А-Т-Т».

— Я Адам Виатт, — повторил Роджер. — Ну, это слишком уклончиво.

— Если мы его не толкаем, зачем нам вообще прикасаться к блюдцу? — спросила Джоанна.

— Телекинез? Давайте попробуем, — откликнулся Сэм. Все убрали пальцы, и он спросил: — Ну, хорошо, Адам. Ты можешь двигать блюдечко, когда мы его не касаемся?

Казалось, прошла целая вечность, хотя на самом деле не более чем полминуты, и Сэм наконец сказал:

— Наверное, еще рано. Давайте опять старым способом.

Все вновь положили пальцы на блюдце.

— Кто еще хочет задать вопрос? — спросил Сэм.

— Почему бы не спросить у него, что ему мешает самому двигать блюдце?

С поразительной живостью блюдце закружилось по доске, отвечая: «Я НЕ МОГУ».

— Почему не можешь? — спросил Барри.

На сей раз ответа не было. Блюдце оставалось неподвижным.

— Если я правильно понимаю, — сказал Райли, — все дело в том, что мы недостаточно сильно верим в его существование, чтобы дать ему жизнь. Я прав, Сэм?

— Теоретически вы правы, — ответил Сэм.

— А почему бы нам не попросить его как-нибудь подтвердить свое существование? — предложила Дрю.

И тут откуда-то со стороны стола раздался звук, которого они прежде не слышали. Это был стук, но больше похожий на взрыв, чем на обычный стук в дверь, и шел словно бы из самих волокон дерева, а не рождался от удара двух твердых поверхностей друг о друга.

Джоанну пронзила дрожь; остальные вздрогнули тоже.

— Похоже, это он, — сказал Сэм. В голосе его звучало торжество.

Сердце Джоанны забилось быстро-быстро.

 

Глава 18

По здравому размышлению Джоанна решила пока ничего не рассказывать Тэйлору. Один звук, хотя и записанный на пленку, не мог служить убедительным доказательством того, что они добились успеха. Поэтому она послушно занялась делегатами в ООН, думая про себя, что скоро все равно вернется только к эксперименту с Адамом.

После последнего завтрака она встречалась с родителями всего один раз. Сначала Сэм был на каком-то симпозиуме, потом Боб и Элизабет на три месяца укатили в Европу. Бобу удалось договориться с компанией, чтобы эта поездка была наполовину отпуском, наполовину командировкой, а сам признался, что просто хочет пошиковать перед пенсией. В последние годы они вообще без конца путешествовали. Работа в авиакомпании давала Бобу возможность не тратиться на дорогу и пользоваться большими скидками в лучших отелях мира. Как говорила его жена — самое приятное в зрелом возрасте, что ты уже не так беден и не так занят, чтобы путешествие было для тебя недоступно, и достаточно молод, чтобы получить от него удовольствие. Конечно, неплохо бы заиметь внуков, но Джоанну никто не торопит, пусть не думает.

Через пару дней, когда волнение еще не улеглось, Джоанна заехала за Сэмом в лабораторию. Было около шести. Они собирались сходить на Бродвей, а потом поужинать в тайском ресторанчике, о котором слышали хорошие отзывы. Когда Джоанна вошла, Сэм и Пит поделились с ней потрясающей новостью. Приятель Пита, акустик, проанализировал стук, который они записали на пленку. Оказалось, что он действительно отличается от обычного стука. Джоанна посмотрела полученные графики, и даже она, хотя в этом ничего не понимала, заметила разницу. Пит, как мог, объяснил ей:

— Когда по столу бьют костяшками пальцев, молотком или любым твердым предметом, звук громче всего вначале, а потом колебания затухают. А здесь наоборот, громкость возрастает от начала к концу графика. Это полностью противоречит норме.

— В Торонто во время эксперимента с «Филиппом» наблюдалось то же самое, — с торжеством в голосе сказал Сэм. — Мы на верном пути.

Спектакль на Бродвее оказался вполне увлекательным, чтобы досмотреть его до конца, а ресторан был достоин того, чтобы дождаться заказа. Поскольку он находился ближе к западной части города, они решили переночевать у Сэма. В такси Сэм рассеянно молчал; Джоанна тихо поглядывала на него, понимая, что сейчас он мыслями далеко. Прошло всего несколько минут, но, очнувшись от задумчивости, Сэм поглядел на нее как человек, который проснулся после долгого сна. Он взял ее за руку.

— Что?.. — тихо спросила она.

Сэм пожал плечами:

— Как всегда. Что все это значит? А если ничего не значит, тогда зачем это все?

— Я думала, ученые не спрашивают зачем. Только — как.

— Я знаю. Но, как любит говорить Роджер, на его конце спектра были созданы микросхемы и тефлоновые сковородки, в то время как я ни на шаг не приблизился к пониманию паранормального по сравнению с тем, что писал Вильгельм Джеймс в 1910 году. Мне не пришлось даже заучивать этот отрывок наизусть, потому что с тех пор, как я впервые его прочел, он не выходит у меня из головы. — Сэм помолчал, глядя в окно на огни ночного Манхэттена. — «Признаюсь, — процитировал он вполголоса, — что временами я испытываю большое искушение поверить, что Создатель твердо намерен держать этот раздел природы за перегородкой, чтобы не дать угаснуть в равной мере нашей надежде, любопытству и подозрению. Поэтому мы никак не можем ни отмахнуться от привидений, ясновидения или посланий с того света, так и ни доказать их существование».

— Хорошая цитата. Я вставлю ее в статью.

— Можешь еще добавить, — уже обычным тоном сказал Сэм, — что это не помешало ему продолжать исследования.

Джоанна крепче сжала его руку:

— Можно, я скажу тебе одну вещь?

— Конечно.

— Я люблю тебя.

Он заглянул ей в глаза.

— Занятно — я как раз собирался сказать тебе то же самое.

— Телепатия?

— Нет, не думаю. — Сэм поцеловал ее. — Скорее совпадение.

Ванночка с теплым парафином вызвала большой интерес у всех участников эксперимента. Сэм повторил свой рассказ о «руках фантомов» в Париже.

— Это уже забавно, — задумчиво проговорила Мэгги. — Трижды Париж.

— Что вы имеете в виду, Мэгги? — спросил Сэм.

— Эти гипсовые слепки хранятся в Париже. Адама мы поместили в Париж. И минуту назад мне Джоанна сказала, что ее родители сейчас в Париже.

Сэм задумался, приподняв одну бровь, а потом рассмеялся.

— Вы правы. Знать бы еще, что это значит.

— Смысл любых совпадений в том, — сказал Роджер, заняв свое место за столом, — что они не имеют смысла.

— За исключением того, — вставил Райли, — что, по Юнгу, они указывают на единый принцип, лежащий в основе значимых совпадений.

— В этом утверждении хромает логика, — возразил Роджер, обрадованный, что нашел человека, с которым можно поспорить не менее энергично, чем с Сэмом. — Она основывается на предпосылке, что совпадения имеют значение, а это еще не доказано.

— Погоди, Роджер, — сказал Сэм, не желая отставать. — Такого же мнения придерживался и Вольфганг Паули. Он даже написал об этом книгу.

— Я знаю Паули, — пренебрежительно фыркнул Роджер. — Он гений, но склонен к фантазиям, и к тому же он слишком много пил, — с этими словами он придвинул свой стул поближе к столу, давая понять, что тема исчерпана.

Когда все расселись, Сэм огласил анализ записанного на пленку стука, и всех, даже Роджера, живо заинтересовал этот отчет.

— В прошлый раз, — продолжал Сэм, — произошел значительный сдвиг, и я уверен, что теперь дело пойдет. Я предлагаю завести беседу с Адамом и для начала задать ему вопросы, требующие ответа «да» или «нет». Один стук будет означать «да», два подряд — «нет», — все согласились, и Сэм сказал: — Что ж, давайте попробуем.

Легким движением он опустил руки на стол. Остальные последовали его примеру.

 

Глава 19

Чуть ли не самым странным Джоанне казалось то, что они так быстро освоились, болтая с Адамом. Сначала приходилось задумываться, чтобы сформулировать вопрос так, чтобы он требовал только ответа «да» или «нет», но потом все привыкли, и это стало получаться само собой. Они без смущения отвлекались, чтобы найти нужное место в одной из книг по истории, что были сложены стопкой в углу, потом снова опускали руки на стол и деловито задавали Адаму вопрос. Знает ли он о том-то и том-то? Бывал ли он там-то и там-то? Видел ли того-то и того-то, делал ли то-то и то-то?

— Как звали этих неприятных парней, о которых говорил Райли? — спросил Пит.

— Калиостро и Сен-Жермен, — ответил Уорд. — И разумеется, с ними еще маркиз де Сад.

— Ты знаком с кем-то из них, Адам? — спросил Пит.

Одиночный стук подтвердил, что знаком. Джоанна увидела, как брови Уорда Райли изумленно поползли вверх.

— Со всеми из них? — спросил он.

Вновь один стук.

— Наш пострел везде поспел, — пробормотал Пит себе под нос и едва не подскочил, когда в ответ стук раздался прямо там, где лежали его руки.

— Доводилось ли тебе когда-нибудь видеть, — спросил Уорд, когда стихли удивленные возгласы, — чтобы кто-то из них проявлял какие-то необычные способности?

Была долгая пауза, потом раздался одиночный стук, но слегка неуверенный.

— Ты хочешь сказать — доводилось?

И вновь неуверенный стук.

— Можешь ли сказать, что это было?

На сей раз стук был двойной — «нет».

Сэм перехватил взгляд Уорда и начал спрашивать сам:

— Знаешь, Адам, я не верю, будто ты что-то видел. Ты так говоришь только для того, чтобы сделать Уорду приятное, так ведь?

Наступила долгая тишина. Потом Мэгги сказала:

— Может быть, ему не хочется об этом говорить, — ей явно самой не нравились эти вопросы. — Я права, Адам?

В тот же миг раздался громкий одиночный стук.

— Хорошо, Адам, — сказал Сэм. — Если тебе не нравится, сменим тему.

Уорд пожал плечами, но уступил.

— Я хотел бы поговорить о политической ситуации, — сказал Барри. — Адам, за те пять лет, что ты прожил в Париже, был момент, когда ты понял, что кровавая революция неотвратима?

Из недр стола послышался двойной стук.

— Оглядываясь назад, — продолжал Барри, — задним числом, ты видишь, что она была неизбежна?

Один отчетливый стук — «да».

— Оглядываясь назад с какого именно места? — поинтересовался у Барри Роджер.

— Отсюда, — ответил за Херста Сэм. — Он знает, что знаем мы, потому что он — часть нас самих. Разве не так, Адам.

В ответ раздались два решительных стука. Все посмотрели на Сэма.

— Похоже, у него свое мнение, — с мягкой иронией произнес Роджер.

Сэм ухмыльнулся:

— Ладно, Адам, если тебя нет здесь, то где же ты?

В ответ раздался звук, но он не был похож на стук.

Кто-то скребся, словно пытался вырваться на волю.

Все изумленно переглянулись, и Мэгги первая сообразила:

— Он пытается написать!

Объяснение было таким очевидным, что никто даже не подумал с ним спорить. Сэм положил на стол доску с буквами, и все прикоснулись пальцами к блюдечку. Потом Сэм повторил вопрос:

— Если тебя нет здесь, где же ты?

Тишина. Все уже подумали, что им не суждено получить ответ, как вдруг блюдечко начало двигаться, постепенно набирая скорость, пока они не прочли по буквам: «Я НЕ ЗНАЮ».

— Ох, как трудно с таким разговаривать, — вздохнула Джоанна. — О чем бы еще его спросить?

— Может, спросим, не хотел бы он сам нам что-нибудь сообщить? — предложил Пит. — Хочешь, Адам? Все, что угодно.

И опять тишина. Они опять принялись задавать вопросы, но на них никто не отвечал.

— Может, он ушел? — предположила Дрю.

— Наверное, дело в том, что мы задали ему вопрос, на который сами не знаем ответа, — задумчиво проговорил Райли. — Одно дело, понимать, что Адам это личность, созданная усилиями нашего общего воображения, и совсем другое — знать, где именно в нас он существует.

— Не вернуться ли нам к вопросам, требующим ответа «да» или «нет»? — сказала Мэгги. — Если он захочет что-нибудь написать, то может опять поскрестись.

Все положили руки на стол и принялись задавать простые вопросы. Но ответом по-прежнему было молчание.

— Он ушел, — повторила Дрю; на сей раз она просто констатировала факт.

Словно признавая ее правоту, все откинулись на спинки стульев и убрали со стола руки.

— Думаю, это все на сегодня, — сказал Сэм и посмотрел на часы. — Хотя время у нас еще есть, можно попробовать еще что-нибудь сделать.

Никто не спешил уходить. Но и выдвигать свежие идеи — тоже. Барри подошел к карточному столику. Мэгги последовала за ним. Пит встал и сладко потянулся. Роджер развернул стул и завел разговор с Джоанной.

— А знаете, что делали те парни в Торонто? — спросил Пит, забирая у Мэгги кофейник. — Иногда они пели своему «Филиппу» и даже рассказывали анекдоты. Эй, Адам, как ты на это смотришь? Спеть тебе песенку?

Стук, раздавшийся в ответ, поразил всех не только своей громкостью, но и тем, что рядом со столом в этот момент никого не было. Все как по команде развернулись в сторону стола, а потом посмотрели друг на друга.

— Он к нам вернулся, — проговорила Дрю. — Да еще как! — и сказала Питу: — Ты это придумал, вот сам и пой.

— Слушайте, да у меня же нет слуха, — запротестовал он. — Вы все должны помогать. — Никто не откликнулся, и он взмолился: — Ну в самом деле! Мы же вместе работаем!

И снова все обменялись взглядами — на этот раз в том смысле, что почему бы, собственно, и не спеть?

— Итак, что же мы споем? — спросил Сэм. — Эстрадную песню? Псалом? Элвиса Пресли? Битлз?

Трудно было найти песню, которую бы каждый знал наизусть. В конце концов остановились на «Десять зеленых бутылок», сократив их до восьми, поскольку за столом было восемь человек.

Уорд сказал, что плохо помнит мелодию, и Барри ему напел. Пит начал, и все подхватили рефрен. Потом запела Мэгги, удивив всех сильным и приятным сопрано. Сэм пел с большим воодушевлением, но немного фальшивил. Дальше настала очередь Уорда, и оказалось, что он поет куда более глубоким и звучным голосом, чем говорит. Когда хор подхватил рефрен, стол принялся отбивать ритм. Сначала все от изумления замолчали, но стол продолжал отщелкивать такты, и песня зазвучала опять. Когда она кончилась, барабанная дробь сменилась серией характерных хлопков — несомненно, им аплодировали.

Все были так тронуты, что залились счастливым смехом, как дети.

— Мы ему нравимся! Спорим, он хочет еще послушать — правда, Адам? — сказал Пит, и стол утвердительно стукнул. Они запели «Джона Брауна», но вскоре выяснилось, что слов почти никто не помнит. Однако мелодия была такая зажигательная, что под нее можно было горланить любую чушь и, конечно же, Адама это ничуть не смутило. В конце он наградил их еще более громкими аплодисментами.

— Ну а теперь что? — спросил Пит, оглядев своих довольных товарищей.

Стол издал серию хлопков — он явно желал продолжения концерта.

— Ради Бога, Пит, — смеясь, проговорила Дрю. — Если ты его будешь спрашивать, он так и будет всегда отвечать.

— Только если мы сами этого хотим. Если он просит еще, значит, мы довольны собой. Кто-нибудь может предложить, что еще спеть?

— Все, что угодно, — сказал Сэм, — только не «Мой путь».

Они спели пару куплетов из гимна, потом проревели «Марсельезу», слова которой нашлись в одной из книг. Напоследок они прохрипели «Хэлло, Долли», после чего встали из-за стола налить себе кофе или холодного лимонада.

— Бог ты мой, вы знаете, сколько времени! — воскликнула Мэгги, и все посмотрели на часы. Оказывается, они задержались почти на час. — Я с дочерью должна встретиться в метро. Я побежала, а то опоздаю.

Мэгги подхватила пальто и сумочку, и вдруг раздался громкий скрежет. Все повернулись к столу.

Стол, набирая скорость, ехал по полу. Он двигался точно по прямой, пока не врезался в дверь, загородив проход.

Все молчали. Казалось, никто не может поверить своим глазам и ждет, пока кто-то другой не подтвердит, что это было на самом деле. Наконец Сэм тихо сказал:

— Он не хочет, чтобы Мэгги уходила. Я прав, Адам?

Со стороны стола раздался ясный и твердый стук. Мэгги чуть слышно ахнула и прикрыла ладонью рот. Было заметно, что рука у нее дрожит.

— Все в порядке, — сказал ей Сэм. — Вы ему нравитесь, вот и все. И в этом нет ничего удивительного, поскольку вы нравитесь всем нам, — он пошел к двери и самым обычным тоном попросил: — Барри, поможете мне?

Они подняли стол с двух сторон и не ощутили никакого сопротивления. Стол был водворен на место, в центр комнаты, и остался стоять, словно прикосновение человеческих рук нейтрализовало ту силу, которая его двигала.

— Извините, если мы вас задержали, Мэгги, — сказал Сэм. — И передайте наши извинения своей дочери. До встречи на следующей неделе.

— Да. До свидания, — почти прошептала она и торопливо вышла из комнаты.

Те, кто остался, странно притихли и быстро разошлись под тем предлогом, что уже поздно. В комнате остались только Сэм, Джоанна и Пит, который проверял записывающее оборудование.

— Есть! — воскликнул он, прокрутив кусок пленки. — Это фантастика, Сэм! Вся это чертовщина записалась отлично!

 

Глава 20

У Джоанны для Тэйлора было припасено два козыря. Первый — видеозапись, а второй — предложение Роджера Фуллертона упомянуть в статье его имя.

— Один из ведущих физиков мира подался в охотники за привидениями? Это же историческое событие! Не стану спрашивать, как тебе это удалось, но прими мои поздравления.

Он подмигнул. Джоанне это было неприятно. Тэйлор Фристоун не обладал обаянием, но искренне верил, что оно тоже принадлежит к его многочисленным человеческим достоинствам.

— Забудь про ООН. И на Кеннеди я брошу кого-нибудь другого. Ты снова занимаешься только этим делом.

Она пошла в ресторан, где договорилась встретиться с Сэмом и Роджером. Предложение Роджера использовать его имя удивило ее настолько же, насколько обрадовало Сэма.

— Я по-прежнему считаю это пустой тратой времени, — сказал Фуллертон. — Но не могу отрицать, что происходит что-то необычное, и я не прочь встать во весь рост и признать этот факт.

Остальные члены группы, за исключением Пита и самого Сэма, по-прежнему не желали фигурировать в статье под подлинными именами. Барри, например, считал, что это повредит его фирме. Джоанна сказала, что в этом он похож на ее мать, на что он рассмеялся и сказал, что расценивает это как комплимент.

Дрю сказала, что она как Барри. Мэгги вообще не терпела вторжения в свою личную жизнь. Уорд Райли тоже попросил не упоминать его имени.

Когда Джоанна подошла к столику, Сэм и Роджер приподнялись в знак приветствия. Это был тот же столик в том же ресторанчике, куда Сэм пригласил Джоанну после ее встречи с Элли Рэй. Как давно это было, подумала Джоанна. От взглядов мужчин не укрылось, что она чем-то весьма довольна, и Джоанна пересказала им свой разговор с редактором. Роджер, который организовал этот обед, заказал бутылку шампанского.

— За вас обоих, — провозгласил он, поднимая бокал. — Должен признать, Сэм, что ты доказал свою идею. Теперь я хотел бы только узнать, в чем именно заключалась твоя идея?

Джоанна включила диктофон на запись и положила на край стола. Настоящая цель этой встречи, помимо того, чтобы просто насладиться обществом друг друга, была в том, чтобы помочь Джоанне систематизировать материал для статьи.

— А я хочу спросить, — сказал Сэм, — является ли то, что мы с вами видели, нарушением причинно-следственной связи или же нет? — Заметив, что Джоанна подняла бровь, он взял перечницу и передвинул ее на несколько дюймов. — Вот прямая причинно-следственная связь. Если же я протяну руку, и перечница на чужом столе или даже в другом ресторане передвинется, это уже будет... непрямая причинно-следственная связь.

— Или, во всяком случае, покажется таковой, — возразил Роджер.

— Понятие о причинно-следственных связях является краеугольным камнем нашего представления о реальности, — продолжал Сэм. — С точки зрения здравого смысла очевидно, что ни одна вещь не сдвинется с места, если ее не толкнуть.

— Но мы же видели, как двигался стол, — сказала Джоанна.

Роджер предостерегающе поднял палец:

— Да, но почему? Если это была некая невидимая сила, порожденная нашим мозгом, и с ее помощью можно двигать предметы, тогда принцип причинно-следственной связи не нарушается. К сожалению, нет абсолютно никаких доказательств, что такая сила существует.

— Но как же не существует? — возразила Джоанна. — Мы видели своими глазами... Наверняка это какой-нибудь магнетизм или «мысленные волны», или какая-то функция нервной системы. А может, некая «пси», — добавила она и сразу заметила, как Роджер скривил губы. — Я знаю, что у вас аллергия на это слово, но...

— Необъясненное явление не станет вдруг объяснимым, если к нему приклеить бессмысленный ярлык.

— По крайней мере мы заставили тебя признать, что необъяснимые явления существуют, — со смешком заметил Сэм, подставляя бокал, чтобы официант налил ему еще шампанского.

— Я никогда не сомневался в существовании необъяснимых явлений, — невозмутимо отозвался Роджер. — Молния тоже была необъяснимым явлением, пока не открыли электричество, — он ловким щелчком раскрыл меню, и разговор прервался на то время, пока они делали заказ.

— Я хочу вернуться к тому, что вы говорили о причине и следствии, — сказала Джоанна. — У таких, как я, людей, далеких от науки, создается впечатление, что квантовая физика как раз и занимается тем, что сводит на нет все представления здравого смысла о причинах и следствиях.

— Это верно только при поверхностном взгляде на вещи, — сказал Роджер. — Я всегда считал, что надо ввести в закон статью, которая запрещала бы всяким психологам-болтунам приводить квантовую физику в качестве подтверждения своих бесчисленных дурацких теорий... — Он остановился, увидев, что Сэм крутит в воздухе воображаемый регулятор звука. — Ладно, ладно... Я знаю, что все это ты от меня уже слышал. Я только хочу сказать, что лучше попробовать рассмотреть другие варианты, прежде чем заскакивать в фургон бродячего цирка, где и без того полно шарлатанов и обманщиков.

— Ты не хуже меня знаешь, Роджер, — сказал Сэм, что теорема Белла оставляет лазейку для непрямой причинно-следственной связи.

Роджер надменно фыркнул:

— Я знаю, что если поверхностно трактовать Белла, можно найти какие угодно лазейки. Но что касается того, что он действительно говорил...

Джоанна хотела попросить объяснить ей, о чем идет речь, но потом решила их не перебивать. В конце концов, она прослушает запись и задаст Сэму все интересующие ее вопросы. Сэм тем временем уже говорил, что определенные опыты доказывают существование в природе скорости выше, чем скорость света; Роджер стоял на своем — это просто ошибочная трактовка того, что происходит на самом деле.

— Цена, которую приходится платить за наивную и упрощенную трактовку Белла, — драматически произнес он, — такова, что вселенную удерживает от распада ткань, которая не имеет абсолютно никакого смысла в свете того, что человечество уже открыло или постигло. Принять это — значит открыть дорогу любой ерунде, от астрологии до нумерологии и прочего бреда. Полнейшая интеллектуальная анархия.

Они на минуту умолкли, потому что им принесли заказ. Сэм вонзил вилку в аппетитнейшие равиоли с начинкой из лобстера.

— Знаешь, Роджер, так ты, пожалуй, начнешь отрицать, что стол позавчера действительно двигался.

— Сэм, это несправедливо, — вмешалась Джоанна. — Роджер сам предложил сослаться в статье на него.

— Благодарю вас, Джоанна, — сказал Роджер, одарив ее неотразимой улыбкой.

— Ты права. Извини, Роджер, — сказал Сэм. — И не потому, что ты платишь за этот обед, — нет, я действительно погорячился.

Роджер отмахнулся от его извинений.

— Я просто говорю, что строить предположения относительно причин этого эффекта нужно не менее осторожно, чем проводить сами опыты.

— Единственное предположение, которое я построил, — сказал Сэм, — заключается в том, что эффект, который мы наблюдали, носит идеальный характер, и источник его — мы сами. Я думал, об этом мы уже договорились.

— Ходячие мертвецы или демоны куда правдоподобнее некоторых твоих идей.

— Роджер, Джоанна записывает наш разговор. Немедленно скажи, что ты пошутил.

Роджер накрутил на вилку спагетти и подвел итог разговору на эту тему:

— Ничего подобного — просто в каждом случае я предпочитаю невозможность научной нечистоплотности.

Когда Джоанна вернулась к себе, было уже заполночь. Вечер она провела у Сэма, но потом взяла такси и приехала домой, потому что ей хотелось завтра пораньше сесть за работу. Она включила свет, сняла пальто и стала просматривать почту, которую захватила из ящика. В основном, это были обычные счета и квитанции, но среди них оказалось приглашение на свадьбу, которого она с некоторых пор ожидала, письмо от подруги в Сиднее — и открытка от родителей из Парижа.

Она прочла текст, потом перевернула открытку и стала рассматривать картинку.

Это была репродукция большой картины, написанной маслом. На мгновение Джоанне показалось, что она уже видела ее раньше — вероятно, в справочниках по истории Франции. Она даже узнала фигуру центрального персонажа и, прочитав то, что было написано в верхнем углу, убедилась, что не ошиблась: это был Лафайет, приносящий присягу на верность конституции в Париже в 1790 году.

Она принялась внимательнее разглядывать картину, и скоро могла с уверенностью сказать, что раньше она не попадалась ей на глаза. И все же что-то будило в ней смутные воспоминания. Джоанна посмотрела еще раз на Лафайета и тех, кто был изображен рядом с ним.

Она испытала шок, от которого у нее едва не остановилось сердце. Ее мозг бессознательно уловил то, что еще не успели разглядеть глаза.

Сбоку от генерала, одетый в столь же великолепный мундир, стоял Адам Виатт и держал над головой шпагу, на кончик которой была надета его треуголка.

 

Глава 21

Она прошла на кухню, вскипятила чайник и заварила себе чаю с вербеной. Потом она села и, держа чашку в ладонях, снова взглянула на открытку. Она не могла решить, позвонить Сэму или не надо. В конце концов Джоанна пришла к выводу, что не стоит. Нет смысла рассказывать, пока он не видел открытку. А завтра можно будет ему показать.

Хотя она вернулась усталая, сейчас сна у нее не было ни в одном глазу. Джоанна полезла в ящик стола и отыскала лупу.

В увеличенном виде лицо на картине еще увереннее можно было назвать копией того наброска, который висел на стене в комнате Адама, как все теперь называли подвал. Выражение лица отличалось — здесь оно было взволнованным и оживленным — но это, несомненно, был один и тот же человек.

Самое разумное объяснение, сказала себе Джоанна, заключается в том, что Дрю где-то видела эту картину и непроизвольно скопировала запомнившееся лицо. С другой стороны, ее рисунок был воплощением коллективного замысла. Каждый рассказал, как представляет себе Адама — какой длины должны быть волосы, какого цвета глаза и так далее. Дрю создала всего лишь фоторобот, изобразила человека по описанию. Совершенно невероятно, чтобы они все видели эту картину и бессознательно ее запомнили. Про себя Джоанна точно могла сказать, что это не так. Но еще невероятнее было бы предположить, что лицо, которое они придумали, по чистому совпадению окажется тем же, что и на незнакомой им картине.

Завтра, сказала себе Джоанна, надо будет заняться поисками ответа на этот вопрос. Его надо найти прежде, чем углубляться в работу над статьей. Она еще раз перечитала подпись, где было указано местонахождение картины. Надо будет узнать об этом полотне как можно больше, включая имена тех, кто на нем запечатлен.

Наконец Джоанна погрузилась в сон, успокоив себя тем, что она журналист, и находить ответы — ее работа. Если хорошенько поискать, ответ всегда можно найти. Всегда.

Проснувшись в четыре утра, она сразу поняла, что случилось. Она была вся в поту, ее знобило, и страшно болела голова. Словом, она подхватила грипп, который уже две недели ходил у них в редакции. Добравшись до ванной комнаты, Джоанна проглотила две таблетки аспирина, продремала до рассвета, а потом крепко уснула уже до девяти часов.

Джоанна по опыту знала, что, лечись не лечись, такое недомогание раньше, чем через сорок восемь часов не пройдет. Единственное, что ей оставалось, это лежать в постели и пить травяной чай чашку за чашкой. К счастью, у нее был большой запас разных травок. Она позвонила на работу и сказала, чтобы о ней забыли на несколько дней, потом позвонила Сэму — предупредить, что ей придется пропустить вечернее собрание группы.

Обычно, если кто-то из группы не мог прийти на собрание, что время от времени случалось, остальные спокойно обходились без него. Однако, учитывая, что весь эксперимент был затеян ради статьи Джоанны, Сэм предложил отложить встречу до тех пор, пока она не поправится. Джоанна заколебалась. Ей хотелось рассказать ему об открытке, но описывать было неинтересно. Он должен увидеть своими глазами. Словно угадав ее мысли, он сказал, что забежит к ней в середине дня. Джоанна предупредила, что у нее грипп и он может заразиться, но Сэм только рассмеялся и сказал, что к нему не пристает никакая зараза. Потом он добавил, что если ей захочется чего-то особенного, пусть позвонит в лабораторию.

Она снова заснула, и разбудил ее телефон. Звонил консьерж, сообщить, что к ней пришел Сэм. Джоанна наскоро попыталась привести себя в порядок. Позвонили в дверь, и когда она открыла, Сэм обнял ее, чуть не раздавив букет и коробку со всякими вкусностями, которые принес с собой.

Пока они не сели обедать, Джоанна пошла за открыткой, которую оставила на столе в гостиной. Она отчетливо помнила, что положила ее на клавиатуру компьютера — но сейчас открытки нигде не было. Остальная почта, включая нераспечатанное письмо из Австралии, была на месте — но открытка как в воду канула.

Слегка взволнованная, Джоанна вернулась на кухню, где Сэм готовил салат, и увидела, что он вертит в руках пропавшую открытку, разглядывая то картинку, то текст на обороте.

— Где ты ее взял? — спросила она довольно резким тоном.

— Прости, я не собирался совать нос не в свое дело. Она просто стояла на полке...

Джоанна взглянула на полку и нахмурилась.

— Я ее туда не ставила. Как раз эту открытку я и искала — специально, чтобы тебе показать. Разве это не удивительно?

Он посмотрел на нее непонимающе:

— Не удивительно что?

— Да картина же. Гляди! — она показала на фигуру слева. — Это же Адам, точь-в-точь как на рисунке Дрю.

Сэм присмотрелся внимательнее.

— Некоторое сходство, конечно, имеется, — заключил он. — Но вряд ли бы я его заметил, если бы ты не показала.

Джоанна едва не вырвала у него открытку.

— Господи, это же так очевидно!..

И умолкла. Если говорить честно, это было совсем не так очевидно, как вчера вечером. Сэм посмотрел на нее с тревогой:

— Что с тобой?

Она переводила взгляд с открытки на него и обратно.

— Когда я вчера ее получила, то была настолько поражена, что чуть было не бросилась тебе звонить. Это был Адам собственной персоной!

— А теперь нет?

— Ну да, видно, что это не он, как ты говоришь, есть сходство, но не более того. — Джоанна поставила открытку на полку. — Где, ты сказал, она была?

Сэм немного передвинул открытку влево.

— Вот на этом месте.

— Все это очень странно.

— Судя по всему, мне сейчас полагается сказать, что сама она сюда прилететь не могла? — он засмеялся и нежно привлек Джоанну к себе. — Ты знаешь, я думаю, тебе уже начинает мерещиться. Когда ты вечером пришла домой, у тебя, наверное, была температура, реакция немного притупилась. Ты увидела картинку и после всех наших разговоров...

— Я знаю, что я видела.

— Я с этим не спорю. Но ты же только что признала, что теперь этого не видишь. Эта картина, наверное, была в какой-нибудь книжке про Революцию, даже если ты этого не помнишь. Потом ты получаешь от родителей эту открытку и сознаешь, что чем-то она тебе странно знакома. И тут мозг начинает выкидывать фокусы — особенно в сочетании с вирусом гриппа.

— Все, что ты говоришь, очень разумно. Жалко только, что звучит все равно неубедительно.

— Что тебе кажется неубедительным?

— Хотя бы то, что по очень странному стечению обстоятельств мои родители прислали мне именно эту открытку.

— Не вижу ничего странного. Они знают, что мы интересуемся Лафайетом и, увидев в одном из музеев...

— Хватит, довольно! — она подняла руки вверх. — Забудем об этом. «Истеричка, больная гриппом, увидела привидение». Довольно.

— Мы как раз и надеялись увидеть привидение — то, которое создали сами. И вот ты его создала, спроецировав свое представление о внешности Адама на эту картину.

— Я же, кажется, сказала — я не спорю.

— Извини, я не хотел показаться занудой...

Джоанна поднесла руку к губам и сделала жест, словно закрывает рот на «молнию», давая этим понять, что разговор окончен. Сэм снова засмеялся:

— Давай-ка, присядь, а я принесу тебе поесть.

Через несколько минут они сидели у окна, держа тарелки на коленях.

— Кстати, — сказал Сэм. — Я все обдумал, и если ты не возражаешь, мы проведем сегодня собрание без тебя.

— Конечно, — сказала Джоанна. — Действуйте.

— В конце концов, мы же все запишем на пленку, так что ты ничего не пропустишь. А сейчас как раз такой подходящий момент, который мне не хотелось бы упускать.

— Ты прав. А к следующему разу я уже выздоровею.

Сэм потянулся за салатницей:

— Положить тебе еще?

— Разве нет такого правила, что когда знобит, надо кормить, а когда жар — морить голодом?

— Все это сказки старых жен, — ответил Сэм с пренебрежительной усмешкой. — Не верь ни единому слову. Это самое дурацкое суеверие.

 

Глава 22

Клифтон Вебб сидел в ванной, строча язвительную рецензию, и Джоанне показалось, что он очень напоминает Уорда Райли. Или Уорд Райли напоминает Клифтона Вебба. Райли был моложе и не такой манерный, но Джоанна легко могла представить себе его в роли желчного Вальдо Лидеккера в «Лауре», которую она смотрела по кабельному уже в четвертый или в пятый раз, но неизменно с большим удовольствием.

Раздавшийся в комнате звук был похож на ружейный выстрел. Джоанна знала, что это не в телевизоре: для этого он, во-первых, был слишком реалистичным, а во-вторых, ей прекрасно было известно, что в «Лауре» никто из ружья не палил.

Звук повторился. Джоанна выскочила из постели и, набросив халат, отступила в дальний угол, чтобы не попасть под пулю какого-то идиота, которому вздумалось палить на улице. Но, осторожно выглянув в окно, она увидела, что снаружи никого нет, и дырок от пуль — тоже.

Дрожа, Джоанна приблизилась к тому месту, откуда, по ее ощущениям, исходил звук. Там не было никаких отметин, ничего, что могло бы дать объяснение случившемуся.

В дверь ее квартиры кто-то ударил чем-то тяжелым, вроде молотка, и Джоанна с тревожным вскриком повернулась туда. Она стояла не шевелясь и ждала, что будет дальше. Ей казалось, что дверь вот-вот распахнется, но все было тихо.

С опаской пройдя по коридору, она заглянула в дверной глазок. На площадке было пусто. Если там кто и стучал, он уже ушел.

Но Джоанна догадалась, что никого там и не было — во всяком случае, в общепринятом смысле. Какое-то шестое чувство подсказало ей, что ее только что навестил Адам.

Она с интересом отметила, что мысль эта ее абсолютно не взволновала, а, наоборот, успокоила.

Сэм приехал в пятнадцать минут десятого. Она звонила ему на работу и оставила на автоответчике сообщение. Когда собрание закончилось, он перезвонил ей и сказал, что прямо из лаборатории едет к ней и захватит с собой видеопленку, которую они отсняли.

В углу кадра мелькали белые цифры — часы и минуты, и когда Сэм перемотал пленку, которую хотел показать Джоанне, она сразу увидела, что время в точности совпадает с тем, когда в ее квартире раздались странные звуки.

— Вот здесь, — сказал Сэм и включил воспроизведение.

Все члены группы, кроме, конечно, Джоанны, собрались вокруг стола и смотрели, как блюдечко скользит по доске с алфавитом.

— Где... Джоанна? — услышала она голос Сэма, читающего сообщение. — Джоанна заболела, — ответил он на экране, — но в следующий раз она к нам присоединится. Ты хочешь ей что-нибудь передать?

Блюдечко переехало к слову «да».

— Что ты хочешь ей сказать? — спросил Сэм, но блюдце замерло.

— Стоп! — Джоанна потянулась к пульту и нажала паузу. Изображение замерло, и вместе с ним — цифры в верхнем правом углу. Они показывали 19:43. — Именно в это время всё и случилось, — сказала она. — Я вскочила с постели и встала в тот угол, решив, что стреляют с улицы. Сама не знаю почему, я поглядела на часы. На них было семь сорок три. И после этого послышался удар в дверь.

— Похоже, твоя догадка оказалась верна, — сказал Сэм. — Это Адам с тобой здоровался.

— Знаешь, что самое странное? — спросила Джоанна после секундного молчания. — То, что я приняла это как нечто само собой разумеющееся. Если бы полгода назад ты мне сказал, что на грохот в комнате я отреагирую «а, это всего лишь Адам, одно привидение, которое мы состряпали», я бы в глаза назвала тебя кретином. А теперь я именно так к этому и отношусь — Сама не знаю, почему. Что со мной происходит?

— У тебя просто слегка расширился кругозор, только и всего. У тебя в мозгу был маленький радиоприемник, который твердил, что любое аномальное явление это надувательство, чушь собачья. Теперь ты видишь, что это не так. Напротив, это довольно обычное дело.

— Все равно мне как-то не по себе. Честно говоря, меня смущают мои собственные мысли.

— Ты не одинока. — Она услышала в его голосе непривычную усталость, но тут он взял у нее пульт и нажал «пуск».

— Похоже, он не хочет ничего передавать Джоанне через нас, — донесся с экрана голос Сэма.

— Видимо, он предпочитает говорить с ней лично, — с усмешкой произнес Роджер, — как всякий нормальный мужчина.

Джоанна и Сэм молча обменялись взглядами.

— Ну, ладно, — произнес тот Сэм, что был на экране. — Ты начинаешь повторяться, и мы уже заскучали. Не хочешь ли показать нам что-нибудь новенькое?

Блюдечко заскользило по доске, выписывая слово «Например?»

— Ну, например, — сказал Сэм, — мы бы очень хотели тебя увидеть. Ты мог бы нам показаться?

Повисла пауза. Потом стрелка уверенно показала «нет».

— У тебя есть какие-то особые причины отказываться? — спросил Райли. — Блюдце слегка качнулось назад и снова уткнулось в слово «нет».

— Можешь показать нам какой-нибудь фокус? — поинтересовался Барри и с ожиданием посмотрел на стол.

Блюдце медленно отползло в центр и там застыло. Все ждали. Джоанна едва ли не чувствовала, как они раздумывают, оставаться ли на месте, задать ли новый вопрос или объявить, что собрание окончено.

И вдруг послышался громкий удар снизу о стол, как будто кто-то попытался под ним выпрямиться и ударился головой. Все резко отпрянули, и стол снова дернулся. Никто его не касался, но он медленно стал подниматься над полом. Джоанна не отрываясь смотрела, как стол поднимается, и, хотя зрелище было весьма захватывающим, она не могла не вспомнить о том, что в свое время говорили Сэм и Роджер — ни одна кино— или видеопленка не в состоянии убедить недоверчивого зрителя. Десятилетия спецэффектов в кино развратили публику. Все возможно, потому что нет ничего настоящего. Джоанна вспомнила пожелтевшие черно-белые фотографии рубежа веков, на которых обычно был изображен погруженный в транс медиум в окружении «духов» или даже фей. Для современного человека эти снимки были до смешного откровенной фальшивкой — теперь же, как ни парадоксально, смешной казалась правда. Истинные чудеса наука объявила невозможными; только те люди, которые сидели в комнате, могли поверить, что все происходящее происходит на самом деле. И ничего с этим не поделаешь. Неожиданно Джоанна со всей ясностью осознала — все, что она напишет об Адаме будет воспринято как очередная болтовня о нерешенных, а возможно, и неразрешимых тайнах бытия.

Взглянув на Сэма, она заметила на его лице отражение той же усталости, которая прозвучала в голосе.

Она понимала, что в эту минуту он думает о том же самом. И это не телепатия. Все и так очевидно.

Тем временем стол поднялся на такую высоту, что его ножки оказались на одном уровне с лицами собравшихся. Потом он медленно перевернулся вверх тормашками. В тот же миг все как по команде вскочили на ноги и отскочили к стенам. И не потому, что происходящее их настолько потрясло, — просто доска с алфавитом и блюдечко по-прежнему находились на столе и, упав, могли кого-то поранить. Но ничего не упало. Доска оставалась на месте, будто приклеенная, а стол поднялся до самого потолка и уперся в него, словно бросая вызов земному притяжению.

Все стояли не двигаясь и молчали, пока Мэгги повинуясь какому-то необъяснимому порыву, не осенила себя крестом.

В тот же миг доска и блюдце с грохотом упали на пол. За ними рухнул и стол. Но он не просто упал — он спикировал вниз, словно его швырнуло неведомой силой и, врезавшись в пол, разлетелся на куски. Последние кадры показывали, как участники эксперимента отпрыгивают на безопасное расстояние и поворачиваются спиной к фонтану щепок. Потом экран погас.

— Обломок попал в камеру, — объяснил Сэм, выключая видеомагнитофон. — Придется ее заменить. Слава Богу, никого не задело. Впечатляющее зрелище, а? — он посмотрел на Джоанну, ожидая ответа, но, конечно же, на на этот риторический вопрос. Он хотел знать, что она думает об увиденном.

— А по-твоему, что произошло? — спросила Джоанна.

— Ну... — Сэм почти театрально взмахнул рукой. — По-моему, совершенно ясно, что произошло. Мы потеряли общий нерв. Мы заставили эту чертову штуковину взлететь к потолку, и тут рациональная часть нашего сознания заверещала: «Это невозможно!», «Этого не может быть!». Вот все и кончилось.

— А то, что Мэгги перекрестилась?

Сэм пожал плечами:

— Мы потом говорили об этом. Она не могла объяснить, почему это сделала. Сказала, что на нее «нашло». — Он помолчал и угрюмо продолжил: — И еще она сказала, что мы должны прекратить эксперимент. Она сама не знает, откуда у нее это чувство, но говорит, что больше не будет приходить на собрания, пока ее не позовут для дематериализации Адама. Она думает, что он злой.

Джоанна пристально посмотрела на него:

— А ты что думаешь?

Сэм замялся, как человек, который уже пришел к определенному умозаключению, но пока не хочет объявлять о нем во всеуслышанье, боясь, что его не поддержат.

— Я думаю, — сказал он, — что Мэгги изначально не подходила для этого эксперимента. Возможно, то, что она ушла, даже к лучшему.

 

Глава 23

Сэм уехал к себе около одиннадцати. Сексу мешал не только грипп — их ум и сердца тоже были заняты другим. Когда Сэм поцеловал ее и погладил по спине, Джоанна почувствовала прилив адреналина, который чудесным образом избавил ее от насморка, но она все равно оставалась чересчур скованной. Он еще раз поцеловал ее в дверях — на прощание.

— Ты точно не хочешь, чтобы я... Ну, просто остался у тебя? — спросил Сэм.

Она покачала головой:

— Мне уже лучше. Если ты не возражаешь, завтра я позвоню Мэгги и спрошу, как она объясняет случившееся.

— Конечно — это же твоя статья. Пиши, как ты хочешь.

Джоанна заперла за ним дверь и, вернувшись в постель, снова просмотрела видеозапись, время от времени делая в блокноте пометки, которые могли ей пригодиться в работе. Около часа ночи она провалилась в сон и, проснувшись в семь, сразу села за компьютер. Примерно через час Джоанна вдруг поняла, что у нее не только прошли все симптомы гриппа, но и появилась такая бешеная работоспособность, будто она отдыхала неделю, а не один день. Съев на завтрак овсянку и выпив кофе и сок, она приняла ванну и вновь почувствовала себя человеком. Потом она взяла телефон и набрала номер Мэгги.

Трубку взяли после второго гудка. Голос принадлежал женщине более молодой, чем Мэгги, и в нем была какая-то нерешительность. Это сразу показалось Джоанне дурным предзнаменованием.

— Это квартира Мэгги Мак-Брайд? — спросила она.

— Да, — голос чуть дрогнул.

— Не могли бы вы ее позвать? Это Джоанна Кросс.

— Боюсь, это невозможно, мисс Кросс. Моя мать скончалась сегодня ночью.

Хизер Мак-Брайд было тридцать лет с небольшим, и она была стройна и элегантна, как все деловые женщины с Уолл-Стрит. Но ей была присуща и мягкость, которую она явно унаследовала от матери. Джоанне было неловко сидеть с этой, несомненно, убитой горем, но скрывающей свои чувства, женщиной, в опрятной комнате на Парк Авеню, в особняке, где Мэгги когда-то была домработницей.

— Моя мать последние десять лет страдала сердечной недостаточностью, — сказала Хизер, — и лишь недавно смирилась с мыслью о неизбежности операции. Но она принимала лекарства, и ее врач считал, что непосредственной опасности для жизни нет. — Она помолчала, пытаясь справиться с собой. — Очевидно, он ошибался.

— Будет проводиться вскрытие?

Хизер Мак-Брайд покачала головой:

— Я посоветовалась с братом, и мы решили, что в этом нет необходимости. Он сейчас едет сюда из Портленда, — добавила она, как будто чувствовала себя обязанной объяснить его отсутствие в настоящий момент. — Разрешите спросить, мисс Кросс, — сказала Хизер после долгих колебаний, — откуда вы знаете мою мать? Я не припомню, чтобы она когда-нибудь произносила ваше имя.

Джоанна рассказала ей все, что посчитала нужным, и умолчала об остальном. Хизер Мак-Брайд слушала ее, уставившись в одну точку и время от времени задумчиво кивала.

— Я знаю, что подобные вещи ее интересовали, — сказала она, когда Джоанна замолчала. — Но мне, боюсь, все это чуждо. Мы никогда не говорили с матерью на эту тему.

В дверь, ведущую на личную половину Мэгги, кто-то позвонил. Хизер вышла в коридор и вернулась вместе с высоким мужчиной, одетым в черный костюм. Шею его обтягивал тугой белый воротничок священника.

— Это Реверенд Коллингвуд, — представила его Хизер. — Священник Унитарианской Церкви, которую посещала моя мать. — Джоанна назвалась подругой Мэгги, и они обменялись рукопожатием.

— Должен заметить, мисс Кросс, — сказал Коллингвуд, — что Мэгги упоминала ваше имя, когда пришла ко мне вчера вечером для беседы.

Джоанна почувствовала, что для Хизер это такая же новость, как и для нее самой.

— Вчера вечером? — переспросила она. — Вы не могли бы сказать, в котором часу это было?

— Она позвонила около десяти и спросила, не могу ли я ее принять. Было заметно, что она чем-то взволнована. Обычно Мэгги не волнуется по пустякам, поэтому я предложил ей прийти немедленно. Через четверть часа она приехала.

— Вы не могли бы сказать, что ей было нужно? — спросила Джоанна и сразу же извинилась перед Хизер: — Простите, конечно, мне не следовало задавать такие вопросы.

Хизер только махнула рукой. Она и сама хотела это узнать.

— Да, если можно, Реверенд, скажите нам, — попросила она.

Он улыбнулся тощей улыбкой.

— У нас не конфессиональная религия, и нет строгих правил в отношении таких случаев. Конфиденциальность обеспечивается, только если прихожане просят об этом особо. Вчера ваша мать не просила меня сохранить ее слова в тайне, поэтому я не вижу причин не ответить на ваш вопрос, — он посмотрел на Джоанну. Она почувствовала осуждение в его взгляде, и ей стало неловко. По лицу Хизер было видно, как в ней растет подозрение, будто она, Джоанна, каким-то образом причастна к смерти ее матери. Джоанна еще не освободилась от чувства вины за смерть Мюррея, и сейчас ей было вдвойне тяжело.

— Мэгги рассказала мне об эксперименте, который вы ставите, мисс Кросс. Должен заметить, что, на мой взгляд, это крайне вздорная, а возможно, и опасная затея. Мэгги с некоторых пор тоже пришла к такому же заключению, о чем она мне и сообщила. События прошлого вечера, о которых, я полагаю, вы знаете, укрепили ее в этом убеждении.

Джоанна подняла руку:

— Позвольте мне сказать только одно, прежде чем мы перейдем к обвинениям. Мэгги прекрасно понимала, что это за опыт, и сама вызвалась принять в нем участие. Не могу выразить, как меня огорчает, что все так случилось. Мне очень нравилась Мэгги. Она всем в группе нравилась. Но эксперимент был разработан заранее, и если кто-то отказался бы в нем участвовать, его бы не стали удерживать. И на самом деле, хотя меня не было на вчерашнем собрании, я понимала, что Мэгги рано или поздно уйдет.

— Мисс Кросс, я не собирался никого обвинять. Смерть Мэгги — результат долгой болезни. Но, с вашего разрешения, я хотел бы сказать, что она и все, кто принимает участие в вашем эксперименте, вторглись туда, где им просто не место. Послушайтесь моего совета и бросьте это дело, пока не случилось других несчастий.

— Простите, я хотела бы уточнить одну вещь, — Реверенд и Джоанна повернулись к Хизер, которая произнесла эти слова. — Вы имели в виду, что смерть моей матери произошла в результате болезни, которая обострилась оттого, что она участвовала в этом «эксперименте»? — последнее слово Хизер выговорила с оттенком подозрения и одновременно уничижения.

— Я имел в виду, — сказал Реверенд, тщательно подбирая слова, — что, по ее убеждению, началось нечто такое, что необходимо остановить. При этом она была уверена, что основная тяжесть должна лечь на нее.

— Но почему? — воскликнула Джоанна. — В группе же восемь человек!

Коллингвуд повернулся к ней. На его лице было выражение глубокой печали.

— Мэгги не верила, что остальные чувствуют опасность так же остро, как она.

 

Глава 24

Сэм обзвонил членов группы и сообщил всем о смерти Мэгги. Регулярные встречи настолько сблизили участников опыта, что каждый воспринял это известие как личную трагедию. Когда они снова собрались через три дня, чувство утраты заслонило все мысли об Адаме и эксперименте. Дрю и Барри не могли удержаться от слез, когда, войдя, увидели, что все собрались, а Мэгги нет. Даже невозмутимый Райли был заметно расстроен.

На месте разбитого стола стоял новый. Когда все расселись вокруг него, Сэм обратился к ним с речью:

— Я, разумеется, отправил дочери и сыну Мэгги письмо с выражением наших соболезнований. Должен сказать, что последние сорок восемь часов я ждал, что против университета будет затеян судебный процесс. Сын Мэгги, по наущению пастора, с которым Мэгги говорила незадолго до смерти, хотел привлечь нас к ответственности. Но ее дочь, во многом благодаря объяснениям Джоанны, его не поддержала. Так что единственный вопрос, который нам с вами теперь предстоит решить, это продолжать эксперимент или нет. Если кто-нибудь хочет высказаться...

Джоанна кашлянула:

— Я единственная, кто не был на последнем собрании, но и на пленке оно выглядит весьма впечатляюще. Нет сомнений, что происшедшее сильно встревожило Мэгги, и нельзя не признать, что это сыграло роковую роль в ее смерти. Я понимаю, что это эмоции, но мне хочется сказать — хватит, давайте прекратим все это. Эксперимент был поставлен ради меня, ради моей статьи, и потому я чувствую личную ответственность...

— Но ты не права, — перебил ее Сэм, и остальные дали понять, что не считают Джоанну виновной. — Эксперимент был поставлен в рамках исследовательской программы нашего отделения. Если бы мы не сделали этого сейчас, то начали бы его чуть позже, с другой группой. Если уж кто-то несет ответственность, то только я. Если бы я знал, что у Мэгги слабое сердце, я бы не разрешил ей участвовать. К несчастью, она мне об этом не сказала, а я не догадался спросить. Но бить себя в грудь, восклицая mea culpa, — бессмысленно и бесполезно. Мэгги умерла, и этим ее не вернешь. Но есть вопрос, который является ключевым не только для нас, но и для целого направления исследований в этой области. И этот вопрос звучит так: существуют ли феномены, которые противоречат нашим представлениям о реальности? Мы все в этой комнате наблюдали подтверждение тому, что они существуют — но я по-прежнему убежден, что эти явления были созданием нашего разума, и ничем иным. Мэгги, как оказалось, видела в них действие потусторонних сил. В связи с этим я хотел бы узнать ваше мнение на этот счет.

Все молчали. Барри покачал головой, выразив общее нежелание высказываться на эту тему.

— Знаете, что было бы интересно сделать? — сказал Роджер, потеребив себя за ус. — Давайте спросим у Адама, что он думает по этому поводу.

Сэм улыбнулся одними уголками губ.

— Я сам собирался это предложить, но рад что идея поступила от вас, — он оглядел присутствующих. — Все согласны? — каждый кивнул. — Хорошо. Адам, ты здесь?

Молчание. Джоанна обратила внимание, что все держат руки на коленях, кроме Сэма, который положил их на стол, и Барри, чьи сжатые кулаки касались столешницы. Сэм тоже это заметил.

— Может быть, вернемся к прежнему способу? — предложил он. — Положим руки на стол ладонями вниз?

Все повиновались, и Сэм сказал:

— Так, попробуем снова. Адам, ты здесь?

Наступила тишина; потом Пит нарушил ее:

— Может быть, его не удается выудить потому, что стол другой?

— Адам, мы хотим с тобой поговорить, — сказал Сэм. — Ответь нам, пожалуйста, ты здесь?

Все услышали и одновременно почувствовали два стука — «нет».

— Мои соседи называют это «польское да», — хихикнул Барри и, смущенно покрутив головой, добавил: — Я никого не хотел обидеть.

Уорд Райли задумчиво нахмурился:

— Может быть, это означает, что здесь не Адам, а кто-то другой?

Роджер посмотрел на Сэма, и Джоанна заметила, что тот упорно старается избегать его взгляда. Она знала, о чем он думает — о чем они все подумали в эту минуту.

— Это правда? — тихо спросил Сэм. — Здесь кто-то есть, но не Адам?

Ясный, уверенный стук — «да».

Стараясь говорить как можно спокойнее, Сэм спросил:

— Вы не могли бы сказать нам, как вас зовут?

В ответ послышалось поскребывание, но не такое, к какому они привыкли — вероятно, оттого, что стол был сделан из другого материала. Впрочем, смысл его все равно был ясен — именно так Адам выражал свое желание воспользоваться доской с алфавитом.

— Не знаю, как быть, — пробормотал Сэм. — Доска-то разбилась, а другой у нас нет.

— Я придумал! — Пит вскочил и подбежал к столику у стены. — Когда я был маленьким, мы делали так.

Он быстро написал на листе бумаги все буквы алфавита и ножницами вырезал их. Второй лист он разрезал пополам, на одной половине написал «да», а на другой — «нет». Потом он разложил буквы на столе, а вместо блюдца взял пустую чашку, перевернутую вверх дном.

Никто не проронил ни слова. Закончив, Пит сел на свое место, и все положили пальцы на донышко чашки.

— Пожалуйста, напишите свое имя, — попросил Сэм.

Чашка пришла в движение. От всего происходящего веяло какой-то неизбежностью, как в древнегреческих трагедиях. Быстро, лишь на мгновение останавливаясь у каждой буквы, чашка начертила: «М-Э-Г-Г-И».

Дрю судорожно вздохнула и поднесла руки к лицу, этим жестом странно напомнив ту, чей призрак сейчас с ними беседовал. Остальные сидели молча, не зная, что тут можно сказать.

— Не убирайте пальцы, — профессионально бесстрастным тоном проговорил Сэм, словно хирург, который во время операции просит подать очередной инструмент. — Пожалуйста, скажи нам, почему ты называешь себя «Мэгги»?

Чашка вырвалась у них из-под пальцев, с невероятной скоростью полетела в стену, ударилась об нее и разбилась. Все произошло так стремительно, что никто не успел даже пошевелиться.

В следующее мгновение Пит издал странный гортанный звук и, уронив голову на грудь, обмяк на стуле. Сначала Джоанна подумала, что его задело осколком чашки, но ни крови, ни раны не было видно. Внезапно она поняла, что это все ей напоминает.

Это было почти точной копией того спектакля, который устроил Мюррей, якобы получив известие с того света. Только сейчас все было взаправду.

Пит громко застонал. Все повскакали с мест, и кто-то крикнул:

— У него припадок! Вызовите врача!

— Нет! — жестко бросил Сэм, будто отдавал приказ. — Это не припадок. Подождите. — Он подошел к Питу и тронул его за плечо: — Пит?..

Голова Пита откинулась назад, но лицо, которое увидел Сэм, не было лицом Пита Дэниельса. Глаза закатились, а зубы оскалились в усмешке черепа.

Внезапно опрокинулись два стула, потом — третий. В испуге все начали жаться к стенам, Дрю отчаянно крестилась, снова напомнив Джоанне Мэгги, — и только Сэм остался стоять возле Пита, не отпуская его плеча.

— Кто ты? — спросил он.

Губы Пита зашевелились, но звук, который за этим последовал, не был голосом Пита, и слова не совпадали с артикуляцией. Казалось, в его теле жизни не больше, чем в кукле чревовещателя, а слова доносятся из какого-то другого, скрытого источника.

— Ей меня не уничтожить... Ни ей... Ни тебе... Никому.

Когда жуткий голос затих, глаза Пита внезапно закрылись, и он начал заваливаться набок. Сэм едва его удержал. В следующее мгновение Пит очнулся и воровато огляделся, как человек, который вдруг заснул и надеется, что этого никто не заметил.

— Что случилось? — спросил он, увидев над собой встревоженные лица. — Прошу прощения, но, я, кажется, на минутку выпал. Я что-то пропустил?

Сэм подошел к одной из двух видеокамер и нажал кнопку, чтобы вынуть кассету. Ничего. Нахмурившись, он проверил кабель, ведущий от камеры к переходнику.

Пит подошел к нему и сразу увидел в чем дело.

— Кто-то вытащил вилку! — он воткнул штепсель в розетку, и индикаторы замигали. — О Боже! Как это могло случиться? Я все проверил перед началом.

 

Глава 25

Пит оглядывал всех так, словно все еще подозревал, что его разыграли. Сэм рассказал ему о том, что случилось, и остальные подтвердили каждое его слово. Но никто не мог объяснить, каким образом оказалось отключенным питание. Питу пришлось поверить им на слово.

— Джоанна, не могла бы ты оказать мне услугу? — попросил Сэм. — Поднимись наверх и посмотри, может быть, еще не все разошлись. Я хотел бы привлечь их к нашему обсуждению.

Но в лаборатории было пусто и темно. Джоанна вернулась в подвал. Пит сидел за столом, обхватив голову руками.

— Я вам верю, — сказал он. — Конечно, я вам верю. Просто к этой мысли — черт! — не так просто привыкнуть.

Сэм вопросительно посмотрел на Джоанну. Она отрицательно покачала головой; тогда он взглянул на часы.

— Слушайте, — сказал он, обращаясь ко всем сразу. — Сейчас четверть десятого. Обычно мы в это время расходимся. Но, не знаю, как вы, а я думаю что было бы целесообразно продолжить.

— Во имя чего? — спросил Роджер.

Сэм развел руками в знак того, что готов ко всему.

— Посмотрим, что получится. Мне кажется, процесс вступил в интересную стадию.

Тихий голос Дрю прервал недолгое молчание:

— Я думаю, Мэгги была права. Не знаю, что это такое и как мы это сотворили, но мне кажется, мы связались с чем-то скверным, и теперь нам надо от него избавиться. Ты всегда говорил, Сэм, что в крайнем случае мы можем его дематериализовать. По-моему, такой случай уже наступил.

Сэм в ответ пожал плечами.

— На мой взгляд, дематериализовывать то, что еще не вполне материализовалось, значит ставить телегу впереди лошади. Но если вам так хочется... — он оглядел остальных. — А как вы думаете? Все согласны с Дрю?

— Должен сказать, что я согласен, — отозвался Барри. — Честно говоря, мне не нравится то, что здесь происходит. И знаете, что мне все это напоминает? Смотрели фильм «Запретная планета»? Там была целая раса гениев, которую уничтожила машина, созданная для того, чтобы удовлетворять все их прихоти. Они только не учли, что она будет отвечать их коллективному «ид» точно так же, как и их «эго». И в итоге их истребили чудовища, которых машина выудила из темной стороны их же мозгов. Может быть, то, что здесь происходит, тоже как-то связано с темной стороной нашего сознания.

Райли недоверчиво скривил рот:

— Я этот фильм смотрел год назад, и он мне не слишком понравился. Идея о том, что такие умные люди могли не предусмотреть такой возможности, представляется мне неубедительной. Я думаю, нам не стоит рассматривать голливудские поделки в качестве руководства к действию.

— Так что вы об этом думаете, Уорд? — спросил Сэм.

Райли поскреб подбородок:

— Я думаю, что смерть Мэгги произошла по естественным причинам, но мы все почувствовали ответственность за нее, слушаясь не разума, а суеверного страха. Мне кажется, это и привело к тому, что мы сейчас наблюдали.

Сэм повернулся к Джоанне:

— А ты что скажешь?

— Как журналист, могу сказать, что материала у меня уже предостаточно. Как член группы — я не знаю. Я не знаю, чего я хочу — продолжать эксперимент или его прекратить, — она помолчала. — Наверное, мне все же хочется посмотреть, что будет дальше.

Джоанна заметила почти неуловимое движение в лице Сэма. Она едва могла поверить — он ей подмигнул! Джоанна с трудом удержалась, чтобы не рассмеяться. Но потом она сообразила, что он вовсе ей не подмигивал — у него просто дернулся какой-то лицевой мускул, а она уже настолько утратила чувство реальности, что истолковала это как заговорщицкое подмигивание. Это ее встревожило. Неужели она уже не в состоянии отделить иллюзию от реальности? Джоанна внезапно почувствовала себя беззащитной, словно все заметили ее замешательство и знают, что с ней происходит, но тут же поняла, что никто не обращает на нее внимания — каждый размышляет над вставшей перед ними дилеммой.

Сэм посмотрел на Роджера:

— А ты как думаешь?

Роджер секунду помедлил, а потом с пафосом, которого Джоанна никак от него не ожидала, произнес:

— Я думаю, что даже если это явление мы вызвали сами, лучшее, что мы можем сейчас сделать, это его уничтожить.

Фраза повисла в воздухе. Даже Сэм был поражен тем, каким тоном она была сказана и каким чувством проникнута. Роджер посмотрел на него:

— Я представляю себе, как ты удивлен. Но дело в том, Сэм, что надо проводить четкую границу между исследованием предмета и попыткой пройти до конца по всем разветвлениям, открывшимся в ходе опытов. Изучение атома было просто идеей, изобретение бомбы — одним из последствий этих исследований. Этого могло не произойти. С идеей можно было сделать много всего другого — и было сделано, и делается до сих пор. Но была создана бомба. И у меня такое чувство, что перед нами один из таких темных притоков.

Райли взял слово:

— Должен признать, что, выслушав Роджера, я полностью с ним согласился. Это не значит, что мы не должны пробовать снова; я лично хотел бы, но мне не нравится, что здесь произошло, и я думаю, с этим надо покончить.

— В церкви это называется экзорцизмом, — тихо сказала Дрю.

Роджер взглянул на нее с ласковой улыбкой:

— Экзорцизм, дематериализация... В физике, когда одну и ту же вещь можно описать двумя способами, это называется комплиментарностью.

Сэм поглядел на Пита, и тот кивнул:

— Давайте прямо сейчас от него и избавимся.

— А ты нормально себя чувствуешь? А то можешь просто посидеть, посмотреть.

— Я думаю, это мы должны сделать все вместе. Только без Мэгги.

— Ну что ж, похоже, большинство за дематериализацию, — подвел итог Сэм, снова расставляя стулья вокруг стола. — Не скажу, что согласен с вашим вердиктом, но я его понимаю. И если мы перестаем функционировать в качестве группы, мы перестаем функционировать вовсе.

— Если хочешь, попытайся нас отговорить, — сказал Роджер, жестом подтвердив свою готовность выслушать аргументы.

Сэм покачал головой:

— Пожалуй, не стану. Нас всех потрясла смерть Мэгги. Наверное, будет лучше, если те из нас, кто захочет потом принять в этом участие, начнут все заново.

— Сэм, можно я скажу?

— Конечно, Барри. Говорите.

— Ничего, если мы поставим стул, на котором сидела Мэгги, на его место возле стола?

Сэм оглядел всю группу, но по лицам людей можно было прочесть только, что они с напряжением ждут ответа.

— А что нам это даст, Барри?

Барри пожал плечами и слегка смутился.

— Не знаю... Может быть, группа станет... более полной.

Сэм задумался. Все молчали. Наконец он сказал:

— Почему бы и нет?

Пит взял лишний стул и поставил на то место, где обычно сидела Мэгги. Все расселись за столом. Барри инстинктивно положил руки на крышку; Дрю последовала его примеру, а за ней и все остальные.

— Для этого нет формулы, — сказал Сэм. — Просто каждый должен твердо и ясно сказать себе, что мы придумали Адама, и теперь эксперимент окончен. Мы знаем, что отчасти он удался, — по крайней мере мы доказали, что овеществленная мысль может так или иначе себя проявлять. Но Адам принадлежит всем нам, в нем есть частица каждого из нас, и теперь каждый забирает эту частицу обратно. Мы разбираем конструкцию, которую сами собрали. Наши мысли об Адаме больше не являются общими; теперь у нас есть только индивидуальные воспоминания о нем. Со временем они потускнеют. Они уже сейчас начинают тускнеть. Адам был иллюзией. Игрой ума. Но она закончилась.

Наступило долгое молчание. Дрю закрыла глаза, Барри тоже — хотя, может быть, он просто смотрел вниз, на свои руки. Роджер уставился на стол, Уорд — тоже. Сэм смотрел куда-то вперед. Проследив его взгляд, Джоанна увидела красные огоньки, которые говорили о том, что камеры и звукозаписывающие устройства включены. Дрю нарушила тишину.

— Это не поможет, — произнесла она ровным монотонным голосом.

Все обернулись к ней. Она не открывала глаз.

— Почему вы так говорите, Дрю? — спросил Сэм.

Она подняла веки и посмотрела ему прямо в глаза.

— Потому что он — часть нас самих. Как ребенок. Ты создаешь детей из того, что ты есть, а потом они становятся собой. Но что бы ни случилось, они никогда не покинут тебя совсем.

Лицо ее исказилось от непереносимого страдания. Она начала тихо плакать, словно скорбь, что годами хранилась в глубине ее сердца, теперь выходила наружу. Барри обнял ее и попытался успокоить, но она зарыдала еще горше.

Остальные беспомощно смотрели на нее, смущенные и расстроенные ее горем. Пит отвернулся и уставился на свои руки.

— Не надо, Дрю, — сказал он сдавленным от напряжения голосом. — Ты его возвращаешь. Перестань.

Как будто правда его чуть слышных слов вернула ей разум, Дрю закивала и взяла из рук мужа носовой платок. Промокнув глаза и высморкавшись, она быстро успокоилась.

— Простите... Уже все хорошо...

— Одна Дрю не может его вернуть, — сказал Сэм. — Все остальные его уже разрушили. Он уже ушел.

Обе лампы на потолке взорвались, осыпав всех дождем искр и осколков стекла. В наступившей темноте раздались испуганные крики, и откуда ни возьмись налетел ужасный ветер, будто стены растаяли, и комната перенеслась на ледяную вершину горы. Завывание ветра превратилось в жуткий рев, который не мог быть порожден стихией. Ревел ли то человек или зверь — но этот звук заставил Джоанну испугаться за то, о чем в жизни она никогда не задумывалась. Он заставил ее дрожать за свою бессмертную душу. В тот миг она точно знала, что среди них появилось нечто чужое и злое. Что это было, она не смогла бы ни назвать, ни описать, знала только, что это ужаснее, чем сама смерть.

Так же внезапно все стихло. Слышались только вздохи и причитания перепуганных участников эксперимента. Сама Джоанна вроде бы не пострадала, но обнаружила, что стоит на четвереньках, но как так вышло, не знает.

— Джоанна, где ты? — раздался голос Сэма где-то рядом.

— Здесь, — она протянула в темноте руку и кого-то нащупала. Кто это был, она не поняла, но он с ужасом отпрянул от ее прикосновения. — Сэм, ты где?

— Пытаюсь найти дверь.

Послышалось царапанье, затем стук по металлу и, наконец, лязганье дверной ручки.

Дверь распахнулась, и в подвал проник слабый свет с верхнего этажа. Сэм зажег в коридоре лампочку, и перед глазами Джоанны предстала картина разгрома.

Стол, за которым они сидели, валялся у стены, и одна ножка у него была сломана. Все стулья были разбиты. В углу скорчился Роджер Фуллертон. Дрю сжалась в комок, а Барри закрывал ее своим телом. Райли лежал на спине, раскинув руки, словно его повалил и прижал к полу невидимый борец. Пит пытался подняться с кучи разбитой аппаратуры, починить которую уже явно не было никакой возможности.

Сэм подошел к Джоанне и поставил ее на ноги.

— Ты цела?

Джоанна хотела ответить, но язык ее не слушался. Тогда она просто кивнула. Только теперь, когда Сэм ее обнял, она почувствовала, что вся дрожит.

— Все уже позади, — прошептал Сэм. — Давай поможем остальным.

Он помог встать Роджеру, а Джоанна протянула руку Барри и Дрю. Потом Сэм с Роджером вместе подняли Уорда. Все пережили шок, но физически никто не пострадал.

Пит встал сам, с хрустом раздавив остатки одной из камер. Потом поднял руки к лицу и стал сдирать с себя полоски кожи. Джоанна громко ахнула. Услышав ее, он повернулся и объяснил:

— Это парафин. Мне не больно, он едва теплый.

Она увидела, что у его ног валяется пустая искореженная ванночка из-под парафина. Рядом лежало что-то еще.

— Что это? — спросила Джоанна.

Сэм подошел к ним и поднял с пола непонятный предмет. Он был длиной около двух футов, толстый и закругленный. Сэм принялся вертеть его в разные стороны, пытаясь понять, что это такое.

— Боже всемогущий! — пробормотал он. — Вы знаете, что это за штука?

Это был парафиновый отпечаток человеческой руки с полусогнутыми пальцами. Кто бы ни был сегодня в этой комнате, он вольно или ненароком оставил отпечаток своей руки до локтя в парафине, припасенном именно для этой цели.

 

Глава 26

Они поднялись в приемную лаборатории. Барри усадил Дрю в кресло, а сам примостился на подлокотник. Он предложил ей воды в бумажном стаканчике, но она только покачала головой.

Роджер плюхнулся на диван и поставил себе на живот стакан с виски. Джоанна подошла к нему:

— Как вы себя чувствуете?

— Лучше, — он принял сидячее положение. — Где Сэм?

— Там, — она показала на дверь в глубине лаборатории. — Они с Питом делают гипсовую отливку руки.

Послышался звук спускаемой воды. Из туалета вышел Уорд Райли, поправляя пиджак. Джоанна предложила ему что-нибудь выпить.

— Нет, спасибо, — он кивнул на дверь. — Как там у них дела?

— Пит сказал, что это быстро.

Уорд сел в старинное кресло напротив Роджера; он был явно намерен дождаться результатов. Фуллертон рассматривал свои туфли и вертел в руках стакан.

— Итак, — задумчиво проговорил он, — исходит ли это от нас или мы всего лишь проводники? И есть ли разница?

Райли задумался на мгновение.

— Трудно сказать.

— В определенных обстоятельствах трудно вообще сказать что-то вразумительное, — Роджер посмотрел на Джоанну. — Хотя Джоанне придется это сделать. Что вы об этом напишете в своем материале?

— Наверное, просто опишу, как было дело.

— Вероятно, это самое мудрое решение.

Дверь отворилась, и оттуда вышел Сэм. Райли и Фуллертон встали и вместе с Джоанной подошли взглянуть на белый гипсовый слепок у него в руках.

— Получилось просто отлично, — сказал Сэм. Дрю и Барри тоже приблизились и по очереди почти со священным трепетом прикоснулись к гладкой, теплой и еще слегка сыроватой поверхности.

— Этого не может быть, — пробормотала Джоанна.

Сэм сардонически улыбнулся:

— Именно так и сказало бы подавляющее большинство людей.

— Скорее всего ты прав.

— У нас нет никакой возможности доказать, что это не подделка. Я даже вам не могу доказать, что мы с Питом не слепили эту штуковину в соседнем кабинете, или что я не состряпал этот парафиновый отпечаток заранее.

— Думаю, что нам обеспечена слава сумасшедших или обманщиков или одновременно тех и других, — со вздохом сказал Роджер. — Вопрос сейчас не в том, что о нас подумают люди, а в том, что мы думаем о случившемся.

Райли наклонился вперед, чтобы взглянуть на слепок поближе.

— Он что-то держит в руке?

— Да, только непонятно, что именно, — ответил Сэм и поднял слепок поближе к лампе. — Детали вышли не очень четко. Между пальцев видны полоски — скорее всего это след от цепочки, к которой крепится этот амулет, талисман — или что это еще может быть.

— Скорее уж талисман, — заметил Райли. — Амулет, как правило, носят для защиты, а талисман наделяет своего обладателя некоей сверхъестественной силой. У меня не возникло чувства, что этот ураган в подвале испытывает нужду в амулетах.

— Не знаю, — Сэм тихо рассмеялся. — Может, он испугался нас так же, как мы его.

Дрю поежилась:

— Что-то мне в это не верится.

Барри еще крепче прижал ее к себе. Райли взял у Сэма слепок и принялся изучать рисунок на медальоне, который сжимали гипсовые пальцы.

— Тут какие-то изогнутые линии на фоне каких-то черточек.

— А это, случаем, не треугольник? — показала Джоанна.

— Или компас, — сказал Роджер. — Я, конечно, не специалист, но это похоже на масонский знак.

— Я попрошу завтра Пэгги взглянуть на него, — сказал Сэм. — Она в этих делах разбирается.

Был уже двенадцатый час, когда они вышли из лаборатории. Об ужине никто не вспоминал, и есть никому не хотелось. Перед тем как распрощаться, они договорились созвониться с Сэмом и решить, продолжать собрание группы или нет. Потом все разошлись в разные стороны.

Сэм и Джоанна взяли такси до Риверсайд Драйв. Всю дорогу оба молчали. Джоанна смотрела на огни города, и отчего-то они казались ей не такими знакомыми, как раньше. Что-то изменилось. В мире или в ней самой, она не могла точно сказать — но в ее восприятии действительности произошел какой-то сдвиг. Возможно, это была запоздалая реакция на шок, на все странности, которые произошли за последнюю неделю и за сегодняшний безумный вечер. Она чувствовала только, что теперь ее жизнь уже никогда не будет прежней.

Сэм ласково коснулся ее руки, и они сплели пальцы.

— Как по-твоему, что нам делать дальше? — спросила Джоанна.

Сэм вздохнул и посмотрел ей в лицо.

— Мы начали собрание с попытки избавиться от Адама, но мне почему-то не кажется, что рука, которую мы сделали, машет нам на прощание.

— Ты сказал «мы сделали». Ты по-прежнему уверен, что так оно и есть?

— Это по-прежнему остается самым приемлемым объяснением.

— Интересно.

— Что тебе интересно?

Джоанна снова посмотрела в окно.

— Если мы сами его сотворили, тогда почему оно на нас напало? С чего бы нам нападать на самих себя?

Сэм помедлил с ответом, словно готовился к тому, чтобы услышать свои мысли со стороны.

— Я полагаю, что напала на нас та часть нашего сознания, которая понимает, что было бы постыдно и преступно бросать сейчас эксперимент. Поэтому она дала нам почувствовать свое неодобрение и оставила дразнящий намек на то, чего мы могли бы достичь, если бы продолжили работу.

Джоанна снова обернулась к нему:

— Так вот ты чего хочешь? Продолжить?

— Да, — просто ответил Сэм. — Как я уже сказал, если эта группа развалится, я начну заново с другими людьми, — он помолчал. — А ты?

Она тоже помолчала, а потом сказала, словно разочарованная своим же ответом:

— Не знаю.

Сэм кивнул и улыбнулся ей, как будто хотел сказать, что ожидал такого ответа и не винит ее.

— По крайней мере, — проговорил он, — ты не можешь пожаловаться на недостаток материала.

 

Глава 27

В кабинете Пэгги был гораздо опрятнее, чем у Сэма. На столе между стопками книг, которые она просмотрела за утро, был укреплен гипсовый слепок, и Пэгги через увеличительное стекло рассматривала рисунок на медальоне.

То, что Сэм назвал кривыми, больше напоминало перекрученную двойную спираль. Прямые линии, пересекающие ее, были видны не так отчетливо, потому что на гипсе остались отпечатки чьих-то пальцев. Пэгги еще раз пролистала самый большой том у нее на столе, и была вынуждена сдаться. Никаких узоров, хотя бы отдаленно напоминающих этот, она не нашла.

Пэгги спустилась в комнату Адама — Сэм вместе с Питом и Брайаном наводили там порядок после вчерашнего разгрома. С ними была и Джоанна, которая записывала в блокнот все, что попало на пленку. Она больше не доверяла технике, особенно в этом месте. Она посмотрела на Пэгги, и та слегка улыбнулась в ответ. Обе испытывали друг к другу симпатию.

— Что у них тут? — спросила Пэгги.

Джоанна сказала, что, по мнению Брайана, здесь не происходило ничего сверхъестественного, потому что характер повреждений вполне обычный. Ни одна вещь не была сломана так, как ее не смог бы сломать нормальный человек. Непосвященному бы и в голову не пришло, что здесь поработала паранормальная сила. Любой здравомыслящий человек сказал бы, что они сами все это натворили, находясь в состоянии легкого помрачения.

— И это абсолютно согласуется с теорией Сэма, — заметила Пэгги.

— А что вы об этом думаете? — спросила Джоанна. — Сугубо между нами?

Пэгги неуверенно пожала плечами:

— Это самое экстраординарное явление, которое я здесь наблюдала. — Я уже говорила Сэму, что, по моему мнению, продолжать эксперимент было бы ошибкой — во всяком случае, до тех пор, пока мы не сможем исключить повторение подобных ужасов. А как считают остальные члены группы?.

Джоанна не успела ответить, потому что Сэм окликнул Пэгги:

— Ну как, нашла что-нибудь?

Пэгги отрицательно покачала головой. Сэм нахмурился:

— Должны же мы как-то узнать, что все это значит.

— А почему это обязательно должно что-то значить? — спросила Джоанна. — Ты считаешь, это важно?

Впервые ее слова глубоко его поразили.

— Разумеется, это важно. Здесь не произошло ничего случайного. Поверь мне, это важно.

Дрю и Барри собирались в кино на шестичасовой сеанс, а потом хотели поужинать в своем любимом китайском ресторанчике. Пробок на дороге не было; они приехали рано и, взяв билеты, обнаружили, что у них есть целых двадцать минут в запасе. Рядом с кинотеатром был бар, но пить им не хотелось, и они решили обойти местные магазинчики.

Барри сразу направился к лавке букиниста, которую он давно знал; Дрю собралась зайти в магазин тканей, и Барри помахал ей, чтобы она его не теряла. Дрю кивнула.

В букинистической лавке было темно и тесно. Барри бродил между стеллажами, ища что-нибудь интересное. Книги были расставлены по темам; Барри задержался у раздела военной истории, но там его ничего не привлекло. Дальше начинались полки новейшей истории, а потом — оккультизм; этим он был сыт по горло. Философия показалась ему более заманчивым предметом. Там было полное издание биографии Бертрана Рассела, на вид почти новое. Барри взглянул на выходные данные — это было первое издание.

Он начал читать и увлекся. Пару раз ему пришлось прижаться спиной к стеллажу, чтобы пропустить других покупателей, но он делал это машинально, не прерывая чтения. Вдруг он нечаянно задел стопку книг, и они с грохотом посыпались на пол. Помощник продавца принялся их подбирать, и Барри, сконфуженный, бросился ему помогать. Помощником был молодой человек приятной наружности. Он сказал Барри, чтобы тот не переживал — время от времени здесь это случается. Но Барри его уже не слышал: он медленно выпрямлялся, держа в руке книгу, раскрывшуюся при падении.

Он с первого взгляда узнал рисунок на медальоне. Барри прочел текст, сопровождающий иллюстрацию, и краска сбежала с его лица.

 

Глава 28

На следующий день Барри позвонил Сэму на работу около десяти утра. Он был удручен и очень извинялся, но решение его было окончательным: они с Дрю покидают группу и дальнейшего участия в эксперименте принимать не будут. Сэм предложил встретиться, но Барри неловко отказался, сказав, что в этом нет смысла.

Джоанна была в редакции, когда Сэм сообщил ей эту новость. Она тут же позвонила Херстам и спросила, нельзя ли ей с ними побеседовать. «Просто, чтобы я знала, что мне писать. Я не собираюсь вас переубеждать».

Посовещавшись шепотом, супруги пригласили ее зайти после обеда. Они побеседуют с ней при условии, что их имена не будут упомянуты в статье.

Джоанна взяла такси и доехала до тихой улочки в Куинсе, где они жили. Это был район преуспевающих представителей среднего класса, и дома здесь были без изысков, зато большие и уютные. По дорожке, вымощенной красным камнем, она прошла мимо ухоженного газончика и клумбы с цветами и позвонила в дверь. Ей открыл Барри. Он был приветлив, но казался подавленным; Джоанна чувствовала, что он весь напряжен, как пружина. Навстречу им вышла Дрю. Ее яркие белые брюки и цветастая блузка только подчеркивали бледность лица. Было видно, что она плохо спала ночью. Джоанне предложили сесть в одно из парчовых кресел, стоящих под некоторым продуманным углом к такому же дивану. Вся комната была обставлена с тщательным соблюдением симметрии, но, хотя каждый предмет был на своем месте, целого не получалось. Джоанна с чувством вины за свой снобизм, подумала, что это типичный дом рабочей семьи, которая сумела сделать деньги, но так и не приобрела утонченности вкуса. Барри и Дрю не пытались создать о себе лучшего впечатления; с такими людьми она не стала бы проводить много времени вне собраний, но они ей нравились, и она невольно их уважала.

— Спасибо, что согласились со мной встретиться, — сказала Джоанна. — Я знаю, что вас глубоко потрясло то, что произошло позавчера вечером. Мы все были потрясены.

Супруги обменялись взглядами, словно успокаивая друг друга. Джоанна решила не доставать диктофон из сумочки и не превращать беседу в интервью. Она чувствовала, что Барри и Дрю хотят поговорить, но могут легко утратить это желание. Их надо подбодрить.

— Если хотите, я как раз сварила кофе, — предложила Дрю.

Джоанна поняла, что для нее это предлог уйти и оставить их с Барри наедине.

— Спасибо, с удовольствием.

Когда Дрю вышла из комнаты, Барри взял со столика книгу. Она была без суперобложки, с переломленным корешком, и переплет потерял свой первоначальный цвет, став от времени грязно-бурым.

— Я наткнулся на нее вчера вечером, совершенно случайно, в букинистическом магазине, — он нашел нужную страницу. — Когда я сказал «наткнулся», я имел в виду — в буквальном смысле этого слова. Она упала с полки и открылась... Вот на этом месте, — он протянул Джоанне книгу.

Она увидела черно-белое изображение круга, в котором вилась длинная, искусно прорисованная двойная спираль, создающая впечатление объема. Вне всякого сомнения, это был тот же рисунок, что и на медальоне в руке привидения. Теперь были ясно видны прямые линии и их взаимопересечение.

— Это алхимические символы, — сказал Барри. — Часть из них — египетские, но спираль ближе к тибетской Мандале. Там все написано.

Джоанна посмотрела на титульный лист. Там было только одно слово — «магия». Она снова открыла рисунок.

— Что это?

Барри глубоко вздохнул, пытаясь скрыть дрожь.

— Этот талисман дает своему обладателю силу накладывать на врагов заклятья.

Джоанна посмотрела на него:

— Что накладывать?

— Если ты одновременно посмотришь на этот знак и на того, кто им владеет, твоя жизнь во власти этого человека, — Барри пожал плечами, словно извиняясь за явную абсурдность своих слов и за то, что сам он им верит.

Джоанна прочла подпись к рисунку и перевернула страницу.

— Здесь сказано, что он принадлежал Калиостро, — она снова посмотрела на Барри. — Это...

— Тот парень, о котором говорил Уорд, — закончил за нее Барри. — И Адам позже подтвердил, что был с ним знаком.

Они немного помолчали.

— Что нам известно о Калиостро? — спросила Джоанна.

Барри подошел к книжному шкафу и достал оттуда книгу почти такую же старую, как та, что была у Джоанны в руках. Он нашел нужное место и протянул книгу ей. Глава называлась «Калиостро, граф Алессандро (1743 — 1795)».

— Был ли он шарлатаном или нет, никто не знает, — сказал Барри. — Но здесь говорится, что в 1785 году он собрал у себя самых высокопоставленных людей в Париже, и они потребовали от него доказательств его магической силы. Он продемонстрировал им систему нумерологии, основанной на том, что каждой букве соответствует определенное число. В тот день он предсказал, что в течение четырех лет во Франции произойдет революция, предрек казнь королевской семьи и многих других, назвав поименно тех, кому суждено сложить голову на плахе, и день, когда это случится. Все произошло в точности, как он предсказывал. Еще он предсказал возвышение Наполеона и его заточение на острове Эльба. Все это произошло в присутствии сотен образованных, влиятельных и могущественных людей.

— Они ему поверили?

— Вообще-то не совсем. Через год он был арестован за какую-то финансовую аферу, провел в Бастилии десять месяцев, а потом указом короля был изгнан из Франции. Умер он в Риме, тоже в тюрьме, спустя десять лет. К тому времени почти все, что он предсказал, произошло, а остальное сбылось после его смерти. — Барри помолчал, потом снова виновато пожал плечами: — Что бы вы об этом ни думали, это была незаурядная личность. Не хотел бы я встать у него на пути.

Джоанна снова заглянула в книгу. Там была гравюра, изображающая Калиостро — пухлое лицо с тяжелыми чертами, глаза слегка навыкате, губы полные. Волосы у графа были или седые, или очень светлые и спускались до плеч. Он казался сильным и коренастым.

— Вы хотите сказать, что мы вызвали вовсе не Адама, а этого Калиостро?

— Я понятия не имею, кого мы вызвали. Я только знаю, что мы перекинули мостик в какое-то странное место, и меня это пугает.

Вернулась Дрю, неся поднос с фарфоровыми кофейными чашечками.

— Нам обоим неудобно, что мы бросаем Сэма, — сказала она, поставив поднос на прямоугольный столик возле дивана, — но мы вчера долго говорили об этом и не смогли придумать ничего лучшего, — она выпрямилась и пронзила Джоанну пристальным взглядом. Голос ее звучал ровно и бесстрастно, словно она еще не оправилась от потрясения. — Мы его не создали. Мы вызвали какое-то большое зло. Вы должны предостеречь остальных.

— Если вы так в этом уверены, — сказала Джоанна, — почему вы с Барри сами всех не предупредите? Ответ последовал незамедлительно:

— Нам не поверят.

— Но почему?

Барри и Дрю переглянулись, словно договаривались, кому отвечать. Ответил Барри:

— Мы знаем Сэма. Он ни за что этого не признает. Он найдет миллион способов все объяснить. Это потому, что он интеллектуал. Я не хочу его обидеть, но люди вроде него продолжают анализировать до тех пор, пока уже не могут разглядеть за лесом деревьев. Я просто начитанный водопроводчик, но я способен понять, когда сталкиваюсь с тем, что мне не по зубам. И сейчас я вижу, что не могу бороться с Адамом. Поэтому мы уходим.

 

Глава 29

— Все, что я могу сказать — Барри и Дрю не подходили для этого эксперимента. Это моя вина: я их выбрал.

Джоанна грустно улыбнулась:

— Они так и сказали, что ты придумаешь объяснение.

— Ничего подобного, — возразил Сэм. — Я ничего не придумываю, я говорю то, что есть. Я знаю, что произошло — меня лишь интересует, как. Честно говоря, в этом смысле возвращение из мертвых алхимика восемнадцатого столетия меня не удовлетворяет.

Они сидели за новым столом в комнате Адама, а из угла за ними молча наблюдал Пит.

— Хорошо, — сказала Джоанна. — Тогда скажи, что тебя удовлетворяет?

— У Барри есть книга о Калиостро. Следовательно, он уже знал о нем, когда Райли упомянул это имя. Он говорит, что до вчерашнего вечера никогда не видел этого магического талисмана, но талисман существует, и это факт. Барри мог видеть его, а потом забыть. Уорд мог его видеть. Его мог видеть любой член группы, не осознавая этого. Упоминание о Калиостро, однако, вызвало из подсознания этот образ, и вот, алле-оп — талисман появился прямо на наших глазах. Этого, собственно, мы и пытались достичь нашим экспериментом.

— А как же события прошлого вечера? Почему Барри зашел именно в тот магазин, почему именно эта книга упала и раскрылась именно на этой странице?

— Об этом мы знаем только со слов самого Барри.

— О, ну что ж, продолжай. Зачем же он нам врет?

— Ну, мало ли. Могут быть у человека причины. Я просто хотел сказать, что мы при этом не присутствовали.

— Ты сейчас ведешь себя абсолютно так же, как твои противники: отвергаешь неудобную правду, требуя невозможных доказательств.

Сэм хлопнул ладонью по столу.

— Я знаю! Не надо думать, что я не замечаю иронии положения, — потом он засмеялся. — Ну, прости.

Пит заерзал в своем углу:

— Проблема в том, что некое, еще не открытое силовое поле, которое якобы способен создавать человеческий мозг, представляется мне не более и не менее невероятным, чем злой дух давно умершего алхимика.

Сэм вскинул бровь:

— Может, оно и так. Но что кажется тебе более правдоподобным?

— То, что мне кажется более правдоподобным, — ответила за Пита Джоанна, — вряд ли можно назвать научным.

— Напротив, — вскинулся Сэм. — Принцип «бритвы Оккама»: не ищи сложного объяснения, когда есть более простое.

— Я не уверена, — вкрадчиво произнесла Джоанна, — что силовое поле, излучаемое человеческим мозгом, действительно более простое объяснение, чем козни алхимика, восставшего из могилы. В любом случае — как это силовое поле делает то, что мы видели?

— Взаимодействуя с другими силовыми полями. Все дело в том, что эти поля — энергетические, они не состоят из твердого вещества. Это явления того же порядка, что магнетизм. Или мысли.

— Почему бы не назвать его тоже «пси»?

— Это неважно. Зато важно, что говорить, будто возможно что-то одно, как доказала история, не меньший идиотизм, чем заявлять, будто возможно все. Как тот профессор математики, который уверял, что управляемый полет невозможен, за две недели до того, как братья Райт стартовали из Китти Хок. Или астроном, который сказал: «Путешествия в космос — это чушь» как раз перед тем, как русские запустили первый спутник. Или как вся эта орава специалистов, которая в один голос кричала, что электрический свет — это идиотская идея, и Эдисон не понимает основных принципов электричества. И не забудьте об адмирале, который сказал Гарри Трумэну: «Атомная бомба никогда не сработает, говорю вам как специалист по взрывам».

— И все это, — стояла на своем Джоанна, — подтверждает, что это может быть и алхимик.

Сэм пожал плечами:

— Это могут быть невидимые зеленые человечки с Марса. А я хотел бы знать, как они это делают.

Джоанна перевела взгляд с Сэма на Пита и снова на Сэма.

— Так что мы будем делать? Бросим? Или продолжим без Барри и Дрю?

— Ты же знаешь мое мнение, — сказал Сэм. — Я думаю, надо продолжать. Но это личное дело каждого. Кто как решит.

— А ты, Пит? — спросила Джоанна.

Пит издал короткий смешок.

— Беда в том, что мы купились на синдром Франкенштейна.

— Какой синдром? — переспросила Джоанна.

— Ну, вы же знаете, во всех старых фильмах, когда кто-нибудь понимает, что пытается сотворить сумасшедший ученый, он смотрит на него многозначительно и говорит: «Есть вещи, профессор, до которых человеку лучше не доискиваться».

Сэма позабавили эти слова.

— Я думаю, именно поэтому Роджер и Уорд по-прежнему не прочь продолжать.

— Разве они так сказали? — удивилась Джоанна. — Они сказали, что присоединятся к нашему решению.

Пит спросил Джоанну:

— А сами-то вы что думаете?

Она взглянула на рисунок Дрю, который все еще висел на стенке.

— Возможно, играя в эту игру, мы создаем себе проблемы, без которых вполне могли бы обойтись.

— Ну, тебя уже и так прокляли, — сказал Сэм. — Так что у тебя иммунитет.

Он хотел пошутить, но по ее взгляду понял, что для нее это не шутки.

— Откуда у тебя такая уверенность? — спросила Джоанна.

Сэм смутился и быстро постарался исправить оплошность:

— Прости, если бы я знал, что у тебя есть сомнения на этот счет...

Она покачала головой:

— Ничего страшного. Я — репортер. И пока тема моего репортажа остается открытой, я никуда не уйду.

— В любом случае, — сказал Сэм, взяв ее за руку, — даже если бы мы поверили во всю эту ерунду — в которую мы не верим, — мы же все равно не смотрели в глаза Адаму и на талисман, — он ткнул пальцем в картинку из книги.

Джоанна глянула на иллюстрацию, потом — на портрет Адама и непроизвольно передернула плечами. Отняв у Сэма руку, она захлопнула книгу.

— Пусть будет закрытой. Просто на всякий случай.

 

Глава 30

Дрю проснулась и, увидев, что Барри нет рядом, встревожилась. Из-под двери ванной не пробивался свет — стало быть, Барри спустился вниз.

Дрю встала с постели и посмотрела вниз, но там тоже не горел свет. Вдруг она почувствовала, что откуда-то сверху дует, и поежилась. Поплотнее закутавшись в халат, она пошла по узкой лестнице, ведущей на чердак, и по пути обнаружила открытое окно. Оно было достаточно велико, чтобы в него мог пролезть взрослый человек, и выходило на плоскую крышу спальни, сделанную уже после того, как дом был построен, но до того, как Барри и Дрю его купили. Дрю осторожно вылезла из окна и позвала мужа.

Никто не ответил. Когда глаза ее привыкли к темноте, она заметила на самом краю каменного парапета человеческую фигуру. Парапет был шириной не больше фута, но Барри стоял на нем на коленях и раскачивался взад-вперед. В любую секунду он мог полететь вниз головой на бетон двора.

С испуганным криком Дрю подбежала к мужу и обхватив его руками, изо всех сил потащила прочь от опасного места. Он не сопротивлялся, и мешком повалился на битумное покрытие крыши. Дрю прижала его к крыше и долго не могла отдышаться — не оттого, что Барри был такой тяжелый, а от пережитого потрясения.

Барри не пытался освободиться, только тихонько стонал, словно от боли. Дрю вспомнила, что нельзя слишком резко будить лунатиков, но ничто не указывало на то, что у Барри случился приступ лунатизма. Раньше, во всяком случае, такого никогда не наблюдалось.

Наконец она взяла его под руку, помогла подняться и, нашептывая ему ласковые слова, словно ребенку или тяжелобольному, повела обратно в спальню. Когда они вернулись в комнату, он уже вполне овладел собой и вспомнил все, что с ним произошло, начиная с того момента, когда он проснулся в своей постели.

— Это было похоже на сон, в котором ты знаешь, что спишь. Такое у меня уже раньше бывало. Мне снился Адам. Он вошел в комнату и поманил меня за собой. Я знал, что это всего лишь сон, поэтому у меня не было причин ему отказывать. Мне не было страшно. Я решил, что после того, сколько мы о нем говорили и думали, вполне естественно, что он начал мне сниться. Мне это даже было приятно. Я подумал, что это поможет мне прояснить для себя, что же все-таки произошло за последние несколько дней. Он привел меня на крышу и пытался заставить спрыгнуть. Я боролся с ним, но уже почти сдался. Если бы не ты, он бы меня победил.

Они снова легли. Дрю крепко обвила мужа руками, остро сознавая, что едва его не потеряла.

— Я не могу понять, — прошептал Барри, — почему мне приснилось, что Адам пытается меня убить?

— Это был не сон, — тихо проговорила Дрю. — Это действует заклятье.

Джоанна переставила на столе телефон и снова задумалась. Она все утро просидела у себя в кабинете, работая над статьей. Четверть того объема, который просил сдать Тэйлор, ей не составило труда написать. В своем репортаже она ни о чем не умалчивала и ничего не выдумывала. Она представляла в качестве доказательства отснятые видеопленки и магнитофонные ленты, но при этом все равно понимала, что многие сочтут ее обманщицей. Она повторила вслед за Роджером цитату из Дэвида Хьюма о том, что для человека естественнее заподозрить обман и мошенничество, чем ни с того ни с сего отвергнуть то, чему научил его весь предшествующий опыт.

Также она подчеркнула, что Роджер Фуллертон, один из самых выдающихся физиков-теоретиков в мире, готов подтвердить достоверность ее повествования. Рядом с этим ее «слово журналиста» звучало уже не так внушительно. Тем не менее, они с Роджером оба предвидят, что в определенных кругах их сочтут в лучшем случае легковерными людьми, а в худшем — мошенниками. Но такие обвинения, написала она, будут только лишним доказательством необычности явлений, которые они наблюдали.

Здесь она почувствовала, что впадает в риторику и перечеркнула последний абзац за исключением цитаты из Хьюма.

Джоанна велела себе придерживаться пяти основных заповедей репортера: писать только кто, что, где, когда и почему. Статья тогда производит наибольшее впечатление, когда выглядит как простая констатация фактов.

Зазвонил телефон; это был Сэм.

— Боюсь, у меня ужасные новости. Дрю и Барри погибли в автокатастрофе. Это случилось сегодня утром примерно в половине девятого. Они ехали в Шуйкилл, и машина, потеряв управление, врезалась в мост. Смерть была мгновенной.

Джоанной овладело странное оцепенение — не столько от этих слов, сколько от вопросов и подозрений, которые они в ней пробудили. Она никак не могла собраться с мыслями.

— Джоанна, ты здесь?

— Да, здесь, — пробормотала она. — О Боже!

— Мне очень жаль. Конечно, для тебя это большое потрясение.

— Ты не знаешь, куда конкретно они направлялись? — спросила Джоанна.

— Я не спрашивал. Мне только что позвонила секретарша Барри. Она обзванивает всех, чьи имена были у него в ежедневнике.

— Она оставила телефон?

— Конечно. Подожди секунду... Вряд ли она тебе скажет больше, чем я... — он нашел номер и продиктовал Джоанне. — А зачем тебе знать, куда они ехали?

— Пока не могу сказать, я сама-то толком не знаю.

Джоанна повесила трубку и закрыла лицо руками. Через несколько мгновений она почувствовала на себе чей-то взгляд и убрала руки. В дверях кабинета стоял Тэйлор Фристоун.

— Что-то случилось? — спросил он.

Она кивнула, чувствуя, что на глаза наворачиваются слезы.

— Двое из нашей группы, Барри и Дрю, погибли в аварии.

— Господи! — Тэйлор вошел в комнату и прикрыл за собой дверь. — Мне очень жаль. Правда. Очень жаль, — он помолчал и спросил: — Это значит, что вам придется прервать эксперимент?

Джоанне захотелось швырнуть в него чем-нибудь тяжелым, но она сдержалась.

— Не знаю. Сейчас не время об этом думать. Прости меня, Тэйлор, но мне нужно кое-куда позвонить.

— Разумеется. Это ужасно. Просто ужасно.

Он вышел; сделав глубокий вдох, Джоанна достала из ящика стола салфетку и вытерла глаза и нос.

Потом потянулась к телефону.

 

Глава 31

Они собрались у Сэма после шести. В лабораторию никого не тянуло, на улице было ветрено и холодно, поэтому они предпочли приехать на Риверсайд Драйв. Сэм предложил гостям кофе, но все отказались. Без долгих вступлений он сказал:

— Джоанна хотела сообщить нам, что ей удалось выяснить об этом несчастном случае.

Джоанна сидела на подоконнике, на котором они с Сэмом ели йогурт в ту первую ночь их любви. Она вспомнила, как, глядя в окно на темные воды Гудзона, Сэм высказал идею привлечь к эксперименту Роджера Фуллертона. Это было всего несколько месяцев назад, но, казалось, с тех пор прошли годы. Теперь же Роджер Фуллертон сидел в кресле напротив Джоанны и, наверное, мечтал о том, чтобы ему никогда в жизни не довелось видеть ни ее, ни Сэма. Уорд и Пит устроились на диване, Сэм присел рядом на подлокотник.

— Я разговаривала с полицейскими, которые первыми прибыли на место происшествия, — начала Джоанна, заглянув в блокнот. — Они не могут объяснить причину аварии. Машину вел Барри, а за ним никогда не числилось никаких нарушений. Тесты на алкоголь и наркотики в крови дали отрицательный результат. Вскрытие не выявило никаких проблем со здоровьем, вроде сердечного приступа или удара. Дорога была сухая, видимость хорошая. Машину не занесло, шина не лопнула. Автомобиль был новый, а эта модель отличается особой надежностью. Трое свидетелей происшествия рассказывают одно и то же. Машина шла со скоростью около шестидесяти миль в час и вдруг резко свернула и врезалась прямо в бетонную опору моста. Она словно шла к намеченной цели, поэтому существует версия, что это самоубийство. — Джоанна отложила свои записи и продолжала, глядя в пространство: — Я не думаю, что это было самоубийство. По многим причинам. Во-первых, я просто в это не верю. Во-вторых, я выяснила, что, когда это произошло, они направлялись к священнику. Его зовут отец Каплан. Он был приходским священником Дрю, пока три года назад она не переехала. После гибели дочери Дрю очень сблизилась с отцом Капланом. Я говорила с ним по телефону, и он сказал, что Дрю звонила ему около семи утра и спрашивала, нельзя ли им с Барри к нему приехать. Она сказала, что это срочно. У него создалось впечатление, что они оба чем-то напуганы, но по телефону Дрю не захотела говорить, в чем дело. — Джоанна замолчала и обвела взглядом лица четверых мужчин. — Вот все, что мне удалось узнать.

Сэм встал и, выйдя на середину комнаты, спросил:

— Кто хочет что-нибудь сказать?

Роджер погладил усы и уставился в пол. Пит засунул руки между колен. Уорд Райли сидел, закинув ногу на ногу и скрестив на груди руки. Взгляд его блуждал по потолку. Наконец он решился прервать молчание:

— Я полагаю, нам нужно определиться — будем мы что-то предпринимать или нет.

— Что, например? — спросил Сэм.

— Должны ли мы рассказать обо всем родственникам Дрю и Барри? Или полиции? Или, наконец, этому священнику? Обо всем, что произошло в группе.

Снова воцарилась тишина. Потом Сэм сказал:

— Мы не можем знать наверняка, была ли эта поездка к отцу Каплану связана с тем, что произошло в группе.

Роджер фыркнул:

— А почему нельзя просто допустить, что была?

— Хорошо, — сказал Сэм. — Будем считать, что мы все знаем, зачем они хотели встретиться со священником. Но мы не можем сделать ничего, чтобы изменить положение вещей или пролить свет на это дело — в том смысле, в каком большинство людей понимает свет.

— Можно, я скажу? — подал голос Пит. — Я никак не могу выкинуть это из головы. Я должен сказать, — он поднял глаза. — Извини, Сэм.

— Говори все, что хочешь. Пит. Мы здесь для того и собрались.

— Несколько лет назад я встретил одну женщину; у нас с ней ничего не было, просто одна моя знакомая. Она говорила, что в юности была ведьмой, а потом бросила это занятие. Так вот, она говорила, что не надо недооценивать силу колдовства. Для колдуна, чтобы убить человека, достаточно просто посмотреть на него. Никто ничего не заподозрит, потому что это всегда выглядит как несчастный случай. Человек падает с лестницы. Или лошадь понесет. Или машина вдруг ни с того ни с сего сойдет с дороги. А просто они делают так, что ты видишь то, чего нет на самом деле. Ты едешь по дороге, и тебе кажется, что путь свободен — а на самом деле перед тобой обрыв или стена. Или еще что-нибудь. Вот как это происходит.

Он замолчал, нахохлившись, словно школьник, который понимает, что не миновать головомойки. Сэм обошел диван сзади и положил руки на плечи Питу.

— Не переживай. Мы все чувствуем то же самое.

— И даже ты? — вырвался у Джоанны вопрос, прозвучавший почти как обвинение.

Сэм посмотрел на нее с легким удивлением, но не обиделся.

— По-моему, если бы мы об этом не думали, мы не были бы людьми. Это естественно, что мы хотим выяснить причины гибели Дрю и Барри. И смерти Мэгги. И разумеется, в свете всего что произошло, мы ищем причины в том месте, которое на виду. По-моему, это неизбежно. Но мне кажется, это ошибка.

— Ты думаешь, их смерть была несчастным случаем? — спросил Роджер. Вопрос был задан для того, чтобы дать Сэму возможность продемонстрировать, до какой степени он готов отстаивать свой рационализм после всего, что было.

— Я думаю, — сказал Сэм, — никто не сомневается, что смерть Мэгги была вызвана естественными причинами, возможно усугубленными стрессом. Но последовавшая за этим гибель Дрю и Барри заставляет нас видеть между этими смертями связь. А я, честно говоря, не нахожу доказательств такой связи.

Джоанна вконец потеряла терпение:

— Господи Боже, Сэм, ты просто уперся как баран!

Сэм поглядел на нее с искренним беспокойством, и Джоанне вдруг стало стыдно, словно она предала его.

— Нет, — сказал он. — Я просто стараюсь смотреть на подобные вещи спокойно и разумно. Это моя работа. В этом вся суть эксперимента.

— К черту эксперимент! — не выдержала Джоанна, и тут же смутилась: — Простите меня. В этом есть и моя вина — больше, чем других.

— Нет здесь ничьей вины, — сказал Сэм.

— Неважно. Давайте просто согласимся на том, что эксперимент пора кончать.

— Я всегда говорил, что никого не держу насильно. Я лично по-прежнему намерен продолжать — с вами или с другими группами добровольцев. На мой взгляд, нам удалось достичь невероятных результатов, и просто так бросать начатое мне не хочется.

— Вряд ли мы сможем просто так бросить начатое, — тихо сказал Роджер.

— Но ты собираешься бросить? — теперь уже Сэм хотел, чтобы Роджер показал, насколько тверды его позиции.

Фуллертон встал с кресла и подошел к окну, где сидела Джоанна. Дождь лил как из ведра, и запотевшее стекло казалось затянутым серебристой пленкой. Роджер посмотрел на размытые огоньки вдоль берега.

— Помнишь, что я говорил во время нашего последнего спора? — спросил он не оборачиваясь. — Я сказал, что, независимо от того, что за явление мы создали, лучшее, что мы можем сделать, это покончить с ним, — он обернулся: — И теперь я как никогда в этом уверен.

— Разве тебе не интересно, каким образом этот феномен действует? — спросил Сэм.

— По правде сказать, нет. Я принял участие в этом эксперименте по ряду причин — отчасти, пустяковых, отчасти более серьезных, — он подошел к столику и налил себе выпить. — Ты, вероятно, решил, что моей главной целью было доказать твою неправоту и поглумиться над тобой, когда тебе не удастся создать никакого сверхъестественного явления. Так вот, как раз наоборот, я был почти уверен, что тебе это удастся. И точно так же я был уверен, что это не имеет смысла, поскольку мы никогда не узнаем, как мы его создали. Это полностью соответствует моему взгляду на основополагающие законы природы — точнее, на их отсутствие. Потому что я не верю, будто существуют какие-то основополагающие законы или всеобъемлющие теории. Я думаю, что единственный закон, который приложим ко всему, звучит так: мы сами влияем на природу тем, под каким углом мы ее рассматриваем.

— Вселенная-соучастница, — проговорил Сэм, окинув своего старого профессора ироничным взглядом. — Мы сами творим ее каждым своим шагом.

Роджер глубокомысленно кивнул:

— Немного резковато, но по сути верно. Да, на мой взгляд есть основания предполагать, что центральная роль во вселенной отводится сознанию.

— Все это очень интересно, но в данных обстоятельствах чересчур отвлеченно, — в голосе Джоанны был лед. Этот академический диспут ее безумно раздражал, и она даже не пыталась это скрывать. — Сейчас нам нужна не абстрактная теория о жизни, смерти и вселенной — сейчас нам надо выяснить, причастно ли «явление», которое мы создали или вызвали, к этим смертям.

Пит кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание, и сказал:

— А почему бы вам не спросить у него самого?

Джоанна посмотрела на него с изумлением:

— Ты серьезно?

— Ну, если у кого-нибудь есть идея лучше...

Но идеи ни у кого не было.

— Одна загвоздка, — сказал Роджер. — Как узнать, правду оно нам скажет или нет?

Пит пожал плечами, признавая, что не может ответить на этот вопрос.

— Пусть это будет просто отправной точкой наших рассуждений. Я только хотел спросить у Адама — причастен ли ты к смерти наших товарищей?

Откуда-то со стороны книжных шкафов донесся громкий звук, похожий на удар молотком. Пит вскочил на ноги и начал озираться по сторонам. Все остальные смотрели в одном направлении, но ничего не видели — да и не могли увидеть.

Несколько мгновений они стояли неподвижно, затаив дыхание. Потом Пит чуть слышно произнес:

— Один стук — «да».

Сэм тут же накинулся на него:

— Пит, Бога ради, тебе-то уж просто стыдно принимать всерьез всю эту чепуху. Это не более чем отражение наших же страхов.

Уорд поднял руку:

— Нет, давайте продолжим.

— Неужели вы действительно надеетесь таким образом что-то выяснить? — поразился Сэм. Он всегда считал Райли самым здравомыслящим из группы.

— Возможно.

Сэм, поколебавшись, сдался:

— Ну ладно, раз вы все так хотите...

Джоанна повернулась к книжным шкафам и задала вопрос:

— Кто ты? Калиостро? Раздалось два резких удара.

— Значит, ты Адам?

Один удар.

Сэм отвернулся, всем своим видом давая понять, что считает этот спектакль просто глупым.

— Адам, — спросила Джоанна, не обращая на это внимания. — Это ты вызвал гибель Барри и Дрю?

Один стук — четкий и уверенный. Решив идти до конца, Джоанна спросила:

— Зачем?

Сообразив, что на этот вопрос нельзя ответить «да» или «нет», она стала думать, как его переформулировать, но Пит уже достал с полки листы бумаги.

— Нам нужен алфавит, — сказал он. — Я напишу буквы, и мы устроим импровизированный сеанс. Но, может, у Сэма есть готовая доска в запасе?

— Ничего у меня нет, — резко ответил Сэм, но, заметив, что Пит смутился, добавил: — Нет-нет, продолжай. Давайте сами сделаем буквы.

— Мне кажется, это не потребуется.

Роджер произнес эти слова с такой странной интонацией, что все обернулись и уставились на него. Он смотрел на окно, к которому только что подходил. Джоанна вскочила с подоконника и отошла к остальным. На запотевшем стекле были выведены три слова и восклицательный знак:

JOIE DE VIVRE!

 

Глава 32

Первым порывом Джоанны было бежать прочь от этого места и от этих насмешливых и одновременно зловещих слов. Но расстояние не спасло бы ее, она это понимала. В физике существует понятие искривленного пространственно-временного континуума, но до сих пор оно оставалось абстрактным. Внезапно оказалось, что это точное описание той сюрреалистической ловушки, в которую угодили Джоанна и те, кто был рядом с ней.

Пит, белый как полотно, держался за живот. Казалось, он зажимает руками рану и вот-вот упадет лицом вниз. Уорд Райли стоял неестественно прямо и неподвижно, не сводя глаз со зловещей надписи. Роджер Фуллертон втянул голову в плечи, словно признавая свое полное бессилие перед случившимся. Один Сэм проявил то, что при нормальных обстоятельствах можно было бы назвать смекалкой: он схватил фотоаппарат и начал с пулеметной скоростью щелкать кадр за кадром, словно папарацци, застигнувший свою жертву в дверях ресторана.

Джоанна вновь разозлилась на него. Ей хотелось заорать на Сэма и обвинить его в том, в чем она уже его обвиняла, — только на этот раз хлестче, потому что теперь все было гораздо хуже.

Адам здесь, в одной с ними комнате, он переворачивает их жизнь и все, во что они верили, с ног на голову, а этот знай себе щелкает фотоаппаратом, как какой-то придурок на пляже!

Кто-то ласково коснулся ее плеча. Фуллертон стоял рядом с ней, и в глазах его было участие. Джоанна подумала — как это странно: всего несколько минут назад она смотрела на него с тем же выражением. Она открыла рот, чтобы сказать ему что-нибудь или пошутить, но из горла ее вырвались рыдания. Роджер заботливо усадил ее на диван, и она благодарно кивнула ему. Он протянул руку и отвел ей со лба выбившуюся прядку таким нежным движением, что глаза Джоанны наполнились слезами. Сэм опустился перед ней на колени и, с тревогой глядя в ее лицо, взял ее за руку.

— Ты как?

— Все хорошо.

Слова выходили легко и гладко. Звук собственного голоса заполнил пустоту, от которой Джоанна боялась взорваться.

Самое худшее миновало. Реальность — или нечто похожее — начала возвращаться.

Джоанна скользнула взглядом по фотоаппарату на шее у Сэма. Сэм улыбнулся застенчиво и виновато:

— Я должен был это заснять. Такое не каждый день увидишь.

Джоанна хотела засмеяться, но боялась, что вместо смеха у нее вырвется что-нибудь другое. Поэтому она просто помотала головой и чуть крепче сжала его руку.

— Не бойся, — сказал Сэм. — Оно не может причинить нам вреда.

Этого ему не следовало говорить. Джоанна отняла у него руку, и ею снова овладел гнев.

— Как ты можешь так говорить! Оно уже убило Мэгги, Барри и Дрю.

— Этого мы не знаем. Мы этого не знаем, и я в это не верю.

Остальные смотрели на них, но Джоанна не чувствовала ни капли смущения. Это касалось всех и то, что говорил один, имели право услышать другие.

— Тогда во что же ты веришь, Сэм? Не расскажешь ли нам, что же, по-твоему, здесь происходит?

— Все это мы делаем сами. Мэгги умерла от сердечного приступа, Дрю и Барри погибли в аварии. Мы ищем объяснения, — он показал на окно, — и это тоже мы написали.

Джоанна устало откинулась на спинку дивана и закрыла глаза. Она была слишком разбита, чтобы спорить, и слишком не уверена в своей правоте. Кроме того, какая разница? Случилось то, что случилось, — и даже если понять, почему, ничего уже не изменится.

Долгое время в комнате была тишина. Потом Райли нарушил молчание.

— Joie de vivre, — пробормотал он. — Это расхожее французское выражение, которому нет эквивалента в английском языке. Мы не говорим «радость бытия», а употребляем его.

Пит посмотрел на окно, где еще не до конца исчезла пугающая надпись.

— Надо быть полным психом, чтобы объяснять свою тягу к убийствам joie de vivre.

Сэм снова взял аппарат и сделал еще несколько снимков, только со вспышкой.

— Разве что, — сказала Джоанна в ответ на замечание Пита, — радость его бытия каким-то образом не совместима с радостью бытия его жертв.

Пит взглянул на нее.

— С чего бы это?

— Разные миры, — сказал Роджер скорее самому себе, чем в ответ на вопрос Пита.

— Простите? — переспросила Джоанна.

Роджер сидел в кресле и сосредоточенно рассматривал свои руки. Услышав Джоанну, он выпрямился и ответил:

— Мир, в котором существовал Адам, не может включать в себя будущее, где живут создавшие его люди. Как правильно сказала Джоанна, это вопрос совместимости.

Сэм вынул из фотоаппарата отснятую катушку.

— Тебе не кажется, что все это чересчур умозрительно, Роджер? Даже для того, что ты когда-то называл «либеральными стандартами исследования паранормального»?

— Я просто выдвинул гипотезу, — тонко улыбнулся Роджер.

— Которая звучит до обидного правдоподобно, — заметил Уорд. — Тем больше у нас оснований уничтожить эту штуку.

— Но что, по-вашему, «эта штука» собой представляет? — спросил Сэм.

— В принципе я разделяю ваш взгляд на вещи, — сказал Уорд. — Адам — наше творение, овеществленная мысль. Имеет ли он отношение к этим смертям, я не знаю. В любом случае доказать ничего нельзя. Но я знаю, что он или оно — короче говоря, эта сила — больше нас не слушается и, боюсь, нам придется прибегнуть к посторонней помощи.

Сэм посмотрел на него с подозрением:

— Какую именно помощь вы имеете в виду?

Уорд уклонился от ответа. Рассеянно покачав головой, он сказал:

— Я хотел бы кое с кем поговорить.

— Можно поинтересоваться, кто эти люди?

Вопрос Сэма прозвучал агрессивно, однако услышать ответ не прочь были все. Уорд это понял и ответил охотно:

— На самом деле это один человек. Вы, вероятно, назвали бы его «гуру» или еще как-нибудь в этом роде, хотя я не знаю, какие тут еще есть рода. Мы с ним знакомы двадцать лет. Он не исповедует никакой религии, и у него нет общины — по крайней мере такой, где все члены друг друга знают. Я встречался с двумя людьми, которые у него учились, и один из них свел меня с ним. Я не знаю, откуда он родом и где он живет. Он постоянно в пути, но в нужный момент ему всегда можно позвонить по телефону.

— А что он умеет на бис? Петь дуэтом с самим собой? Или танцевать с дождем? — с неожиданным сарказмом спросил Роджер.

Однако Уорд не обиделся.

— Учитывая, что нам пришлось увидеть за последнее время, я не собираюсь оправдываться за свои слова, пусть даже они звучат как самое кондовое суеверие. Честно говоря, я думал, мы все уже перестали этого стесняться, — он поглядел на запотевшее стекло, где еще сохранялась надпись, только теперь ее перечеркивали стекающие капли. — Нравится вам это или не нравится, — продолжал он, — что-то пустило в нашу жизнь корни. Пусть это бред с нормальной точки зрения, но мы все знаем, что произошло именно это. Я не знаю, оно ли убило Мэгги, Барри и Дрю, и не знаю, хочет ли оно убить нас всех... Но я хочу рассказать о нем этому человеку, потому что он единственный из тех, кого я знаю, способен в этом разобраться, — он снял со спинки свой плащ. Пока Райли одевался, остальные сидели молча. — Кстати говоря, — добавил он в качестве послесловия, — этот человек двенадцать лет назад вылечил меня от рака. Причем исключительно с помощью диеты и медитаций. Разумеется, доктора говорят, что это была спонтанная ремиссия, которая произошла бы сама по себе, как это бывает, хотя и очень редко, — он пожал плечами. — Кто может сказать? Я-то знаю, чему я верю, — он направился к двери, но снова обернулся и сказал Сэму: — Я с вами свяжусь через два дня. Максимум — через три.

Роджер пошел за ним:

— Я с вами. Мы можем взять одно такси, — он попрощался с Джоанной, поцеловал ее в щеку и пошел за Уордом: — Послушайте, я вовсе не хотел принизить вашу идею, наоборот — при нынешнем состоянии дел в физике, я не удивлюсь, если кто-нибудь откроет новую частицу под названием «суеверие»...

Пит ушел с ними. Пока Сэм провожал их до лифта, Джоанна стояла и смотрела на три насмешливых слова. Следы от капель вдруг показались ей потеками крови. Наконец, чтобы разрушить чары, она шагнула вперед и протерла стекло рукавом.

Когда Сэм вернулся, она собирала вещи.

— Ты уходишь?

Джоанна молча кивнула. Он заметил, что окно вытерто, но не стал об этом говорить.

— Пожалуйста, останься.

— Мне правда нужно побыть одной.

Сэм, казалось, хотел возразить, но поборол себя и уступил ей дорогу.

— Между прочим, — сказал он, — мне сегодня звонил твой редактор.

Джоанна остановилась:

— Тэйлор Фристоун? Зачем?

— Чтобы предложить денежную помощь нашему отделению. Или просто щедрое пожертвование. Я все хотел тебя поблагодарить, но не было подходящего времени.

— Тебе не за что меня благодарить. Я об этом впервые слышу.

— Он объяснил, что ты рассказала ему про Барри и Дрю. Он хотел выразить свои соболезнования и заодно удостовериться, что мы не бросим это дело. Наверное, ему сильно нравится, что ты пишешь.

— Надо думать, нравится, — она снова двинулась к выходу.

— Я не уперся. Ты ошибаешься, — Сэму пришлось повернуться, поскольку Джоанна уже прошла мимо него, но он не стал ее догонять. — Меня так же, как тебя все это беспокоит.

Она снова остановилась и обернулась к нему:

— Но тебе ведь не страшно? Ты спокоен и рассудителен. Вот это меня немножечко задевает.

— Я просто не спешу с выводами. Сожалею, если тебя это огорчает.

Джоанна потеряла терпение:

— Если эта штука убила наших товарищей, то это наша вина! Почему же тебя это ничуть не волнует? Ты это спокойно признаешь, и единственный вопрос, который у тебя возникает, это, как она работает?

— Единственный вопрос, который у меня возникает, это, какие у нас доказательства?..

— Нет у нас никаких доказательств! — Джоанна с трудом держала себя в руках. — Ты сам позавчера вечером это говорил! Мы не в суде, и мы не повторяем эксперимент для того, чтобы подтвердить результат! Мы оказались в ловушке, из которой никому не выбраться. И я боюсь, Сэм. Можешь ты это понять?

— Разумеется, — примирительным тоном ответил Сэм. — Я тоже боюсь. Не надо ссориться. Для этого нет никаких причин, — он шагнул к ней, но она отстранилась.

— Нет, не надо... Не сейчас...

Было видно, что Сэм очень огорчен, но Джоанна ничего не могла с собой поделать. Неожиданно для нее оказалось, что он совсем не такой, как она представляла. Под видом борца с предубежденностью в нем жил самый дотошный скептик, который копается в каждой мелочи, пока главное не исчезнет в облаке сомнений и двусмысленности. Она от этого уже устала.

— Возможно, Роджер прав, — сказала она. — Неважно, во что мы верим. Нет всеобъемлющих теорий.

— Это не значит, что неважно, во что мы верим.

— Скажи мне, Сэм, во что веришь ты?

— Верю? — он даже слегка удивился такому вопросу. — Ты хочешь услышать теорию о жизни, смерти и вселенной.

Джоанна пропустила его сарказм мимо ушей и ждала ответа.

— Скорее всего, — сказал он наконец, — я, как Сократ, верю в то, что неисследованный мир не стоит того, чтобы в нем жить.

— А как насчет добра и зла? В них ты веришь?

— Как в противоположности, вечно воюющие между собой? — он покачал головой. — Нет.

Джоанна раздраженно кивнула.

— Знаешь, о чем я никак не могу забыть? — спросила она. — О том, что Пит говорил о ведьмах, — она помолчала. — Но ты бы просто назвал это суеверием, не так ли?

Сэм пожал плечами и виновато улыбнулся:

— Так, — несколько секунд они глядели друг другу в глаза. — Останься со мной, — попросил Сэм.

Это была мольба, трогательная в своей простоте, но Джоанна покачала головой:

— Не сегодня. Я хочу выпить таблетку и проспать восемь часов, чтобы завтра чувствовать себя человеком.

Они торопливо поцеловались у лифта. Джоанна не позволила Сэму провожать ее до выхода: дождь кончился, и на улицах сейчас наверняка полно такси. Не то чтобы она стремилась побыстрее избавиться от Сэма — просто ей необходимо было остаться наедине со своими мыслями. Или наоборот — не думать вовсе. Чужое присутствие, чье бы оно ни было, сейчас слишком сильно било по ее обнаженным нервам.

«Боже, — думала она, считая проплывающие мимо этажи, — какая каша! Какая гнусная кровавая каша!»

 

Глава 33

Похороны были через три дня. Джоанна и Сэм пришли на кладбище; Пит тоже был с ними. Роджер в тот день выступал на конференции, а Уорд накануне оставил на автоответчике Сэма сообщение, что он в Стокгольме и позвонит еще через пару дней.

Отец Каплан, невысокий лысый человечек лет шестидесяти, произнес прочувствованную речь, а когда панихида закончилась, Сэм, Пит и Джоанна сели в такси и поехали на Манхэттен.

Они уговорились ответить правду, если на похоронах кто-то поинтересуется, кто они такие и откуда знали погибших. Но никто не спросил — и от этого неприятное чувство, что их связывает страшная тайна, которой невозможно поделиться с другими, только усилилось.

Джоанна вышла первой — на углу квартала, где находилась ее редакция. Она не оглядываясь помахала такси рукой, и Сэм с Питом поехали дальше. Джоанна думала о решении, которое приняла этим утром, и о том, как его выполнить. Как сказать Тэйлору, что статьи не будет? Если бы она не была уверена, что он не потребует у нее все черновики и записи, она бы их уничтожила. Это не та статья, которую людям стоит прочесть.

Секретарша Тэйлора сказала ей, что шеф на совещании, и обещала оставить ему записку, что Джоанна срочно хочет его увидеть.

Через двадцать минут он вошел к ней в кабинет. Фристоун, когда собирался настаивать на своем и диктовать условия, всегда сам приходил к сотрудникам, а не вызывал их к себе. Джоанна удивилась, как он догадался, что ему предстоит именно такой разговор.

— Секретарша сказала, ты хотела меня увидеть, — сказал он, помаргивая по-совиному.

Джоанна набрала в грудь побольше воздуха и выпалила:

— Извини, Тэйлор, но я хочу бросить свой репортаж.

Он с полминуты смотрел на нее без всякого выражения.

— Бросить? — переспросил он наконец, подпустив в голос иронии.

Джоанна поправилась:

— Ну, хорошо — делать репортаж или нет, решать тебе. Я только хотела сказать, что я им больше заниматься не буду.

— Нельзя ли узнать, почему?

— По-моему, это и так ясно, — решительно проговорила она. — Ты знаешь, что у нас произошло.

Нельзя ли и мне узнать — почему ты дал Сэму деньги?

Тэйлор пожал плечами:

— Мне показалось, что сейчас подходящий случай сделать взнос на благотворительный счет их отделения.

— Я просто не понимаю, почему ты не попросил меня передать Сэму, что ты лично заинтересован в его исследованиях? Ведь я работаю с ним вместе. Или на худой конец, ты мог бы сказать сначала мне, а не ждать, пока я все узнаю от него. Люди могут подумать, что я имею слабое отношение к редакции нашего журнала.

Он вновь пожал плечами — на сей раз виновато:

— Ты права. Я не подумал. Мне просто хотелось, чтобы Сэм знал, что наш журнал его поддерживает.

— А по-моему, ты вообразил, что, если ему заплатить побольше, он будет продолжать эксперимент, пока нас всех не поубивают. Ты этого добиваешься?

— Скажем так — я чую хороший репортаж и не хочу его упустить. Вторую часть твоего вопроса я оставлю без внимания, как проявление чудовищно дурного вкуса.

— Когда умирают три человека, это не называется дурным вкусом, Тэйлор. Это статистика, которая указывает на весьма очевидную тенденцию. Разве тебе хоть чуточку не страшно, что это может затронуть и тебя, если ты подойдешь слишком близко? Субсидируя подобные вещи, ты испытываешь судьбу, — Джоанна заметила, что в глазах Тэйлора мелькнуло сомнение, и одарила его широкой торжествующей улыбкой. — Но ты ведь не суеверный, правда, Тэйлор?

Он поджал губы и насупился.

— Знаешь что, — сказал он. — Хочешь бросить свой репортаж — пожалуйста. Меня не удовлетворяет твой профессионализм — ты ведь сама хотела взять эту тему, — но я не могу заставить тебя довести работу до конца. Я просто найду того, кто это сделает за тебя.

— Кого?

Почему раньше Джоанне не приходила в голову такая возможность, и она не удержалась от вопроса, хотя знала, что после этого Тэйлор начнет ее переубеждать и подавлять ее волю, к чему у него был особый талант.

— Еще не знаю, я пока не решил. Но вне зависимости от того, кто это будет, ему придется исправить одну вещь.

— Какую? — встрепенулась Джоанна, и Тэйлор понял, что она взяла наживку.

— Мне кажется ошибкой, — будничным голосом произнес он, — что ты ни словом не упомянула о том, что спала с Сэмом Тауном.

Джоанна не ожидала такого выпада, но все же умудрилась не покраснеть и не поморщиться, а только моргнула.

— Почему ты думаешь, что я с ним спала?

— Милочка, я всегда первым узнаю, у кого с кем роман. Это одна из причин, почему я стал тем, кто я есть, — он продолжал буравить Джоанну взглядом. — Нельзя сказать, что это непрофессионально с твоей стороны, это не то же самое, как если бы ты была врачом или адвокатом, однако согласись, что в данном случае люди полагаются исключительно на твое суждение. Ты должна быть объективна. В любом случае, если я поручу кому-то другому этим заняться, ему придется написать о ваших отношениях и поразмышлять о том, какую роль это сыграло в твоем решении бросить начатое.

Джоанна изо всех сил старалась не поддаваться на провокацию.

— Ты себе не представляешь, что это такое, Тэйлор. Я слишком напугана. Я не могу пойти еще дальше.

Он наклонился и уперся локтями в крышку, ее стола.

— Я прекрасно представляю, что это такое, потому что ты блестяще все описала. И теперь я хочу знать, каково пройти через это и оказаться по другую сторону. А если ты бросишь, я никогда ничего не узнаю. И главное, ничего не узнаешь ты, Джоанна. А мне кажется, тебе нужно это узнать. Мне кажется, тебе необходимо увидеть, что лежит за, — она горько рассмеялась. — Что смешного?

— Я просто подумала, как это верно, Тэйлор — действительно, ты не просто так стал тем, кто ты есть. Это комплимент.

Тэйлор задумчиво кивнул.

— Я не ошибся в отношении вас с Сэмом, и ты это знаешь, — он выпрямился и скрестил руки на груди. — Я хочу сказать, что если один из ведущих физиков мира предлагает открыто поддержать вашу команду, то меньшее, что ты должна сделать, — это признать свою связь с Сэмом. В противном случае это все равно когда-нибудь станет известно, но уже будет выглядеть как сознательный обман. И это сильно ухудшит впечатление от статьи, потому что, на мой взгляд, она заслуживает Пулитцеровской премии, — он помолчал, глядя на нее долгим взглядом. — В любом случае, я думаю, тебе лучше написать об этом самой, чем ждать, пока это сделает кто-то другой.

Джоанна ничего не сказала, но каким-то образом Тэйлор понял, что она сдается, и одобрительно кивнул.

— Я так и думал, — сказал он и вышел за дверь, но тут же снова заглянул в комнату: — Не надо писать, какой величины у него член, — просто признай, что ты его видела.

Оставшись одна, Джоанна тупо уставилась на экран компьютера со своей статьей. Она ничего не хотела писать, но своим шантажом Фристоун не оставил ей выбора. И еще беда была в том, что она понимала — он прав. Если она скроет свой роман с Сэмом, скептики, пронюхав о нем, будут считать ложью весь материал. Хотя бы в знак уважения к троим погибшим друзьям она не должна этого допустить.

Через час Джоанна уже перечитывала внесенную правку. Оказалось, что писать о собственном романе куда легче, чем ей представлялось. Удивительно, но со всеми изменениями статья стала лучше — теперь каждый мог по-человечески понять, как Джоанна оказалась вовлеченной в круговорот событий, которые сама сочла бы невероятными, не случись они с ней. Единственное, что было выразить нелегко — это то, какое влияние они оказали на ее отношения с Сэмом. Причина, конечно, заключалась в том, что она и сама еще этого не знала. Джоанна как раз раздумывала над этим вопросом, когда зазвонил телефон.

Это был Сэм.

— Мы не могли поговорить утром, — сказал он. — Мне нужно с тобой увидеться, Джоанна. Может, поужинаем вместе?

— Мои родители вернулись из Европы. Я уезжаю к ним на выходные.

— Когда ты вернешься?

— Может быть, в воскресенье.

— Давай встретимся в воскресенье вечером.

Джоанна заколебалась. Она понимала, что зря разозлилась на него позавчера. Нельзя во всем винить его одного и делать Сэма козлом отпущения за собственные страхи. И все же она продолжала злиться и ничего не могла с собой поделать.

— Послушай, — сказал Сэм, нарушив затянувшееся молчание. — Мои чувства к тебе не изменились. Я люблю тебя, Джоанна. Не поворачивайся ко мне спиной и не уходи. Хотя бы поговори со мной.

И вновь простота его мольбы ее тронула. Она поняла, что по-прежнему его любит, но что-то не давало ей выразить это словами — что-то, не поддающееся определению, и оттого ей становилось еще больше не по себе.

— Я еще не знаю, в какое время вернусь, — сказала она. — Может быть, я останусь у них до понедельника. Давай, я тебе позвоню, хорошо?

— Хорошо, конечно. Передавай от меня привет своим родителям. Надеюсь они здорово отдохнули.

— Спасибо, я им передам. Я готова с тобой поговорить. Пока.

— Пока, Джоанна.

Она повесила трубку и уставилась в пространство. Чего она хочет? Чего добивается?

Разумеется, Джоанна понимала, что хочет не пустяка — ей хотелось, чтобы кошмар прекратился, и жизнь вернулась в свою колею. Но Сэм не был частью тон жизни — он являлся неотъемлемой частью «всего этого», того, что происходит сейчас. И тут возникала несовместимость, разрешить которую Джоанна была бессильна. Она вспомнила, что вчера в квартире Сэма тоже произнесла это слово. Несовместимость. И Роджер с ней согласился — возможно, существование Адама каким-то образом несовместимо с их существованием. Эта мысль звучала достаточно резонно, чтобы напугать, хотя и недостаточно убедительно, чтобы трезвомыслящий человек воспринял ее всерьез.

И однако же Джоанна, будучи человеком трезвомыслящим, принимала ее всерьез. Нет ли и здесь своего рода несовместимости? Не сошла ли она с ума — или, может, свихнулся мир? В любом случае — где проходит граница между ней и миром? И есть ли эта граница вообще?

Неожиданно и непроизвольно Джоанна вздрогнула, как в те моменты, когда человек засыпает и вдруг качнется на стуле. Только Джоанна не спала, а просто затерялась в зловещем круговороте собственных мыслей. Она глубоко вздохнула, радуясь, что ей удалось вырваться из этого круговорота и постаралась занять свой мозг другими вещами.

Нажав клавишу, она отправила переписанный черновик Тэйлору и поглядела на часы. Пожалуй, она еще успеет забежать домой и переодеться, чтобы не приезжать к родителям в трауре.

Ни на кого не глядя и ни с кем не заговаривая, она выбежала из редакции.

 

Глава 34

Всю дорогу она думала только о том, что скажет родителям. Словно провинившаяся школьница, Джоанна считала, что рассказывать обо всем — большая ошибка. Они только встревожатся, и выходные будут испорчены.

Еще по телефону мать спросила ее про Сэма: встречается ли она с ним, и как проходит их эксперимент. Джоанне удалось увильнуть от прямого ответа и при этом создать впечатление, что в их отношениях сейчас сложный период и лучше пока о них не говорить. Попутно желательно обходить молчанием и эксперимент, чтобы не возникало ненужных ассоциаций.

Для Джоанны этот уик-энд был очень важен. Он был символом всего, за что она всеми силами пыталась уцепиться; того чувства причастности к жизни, которое возникает в кругу семьи, в доме, и которое всегда воспринимается как должное, пока его не отнимут. Теперь, когда вокруг Джоанны все рушилось, она начинала терять это ощущение принадлежности к миру, и вернуть его ей хотелось больше всего на свете. Ей хотелось закутаться в свою прежнюю жизнь как в теплое одеяло — и если для этого придется соврать, она соврет.

Отец встретил ее на перроне вместе со Скипом — терьером-полукровкой. Пока они были в отъезде, пес жил у соседей и теперь не мог прийти в себя от радости, что семья снова в сборе. Пока они ехали домой, он сидел у Джоанны на коленях и все время порывался лизнуть ее в щеку. Она смеялась и прижимала его к себе, не переставая расспрашивать отца о том, что они повидали в Европе, с кем познакомились и чем полакомились.

Когда они въехали в ворота, фары выхватили из темноты живую изгородь и увитые плющом беседки, окружавшие довольно безалаберно построенный деревянный дом. Дверь гаража автоматически открылась и закрылась за ними с таким родным, ласкающим слух щелчком. Скип выскочил из машины и с радостным лаем завертелся на одном месте.

Джоанна торопливо прошла по короткому переходу, соединяющему гараж с домом. Мать открыла ей прежде, чем она достигла двери, и они бросились в объятия друг другу. Джоанна закрыла глаза и отдалась во власть материнского тепла, кухонных запахов и звуков флейты по радио — передавали Моцарта. Все было так, как и должно было быть, как всегда было в ее памяти, и ей хотелось, чтобы это никогда не кончалось.

Пока жарилась курица, отец предложил Джоанне выпить вина. Они выпили друг за друга, за то, что они вместе, за то, что они это они. Родители снова принялись рассказывать о поездке.

— Мы отсняли несколько кассет, — сказала Элизабет. — После ужина посмотришь.

— Приезжай посмотреть кино, мы тебе еще и приплатим.

Отец часто повторял эту шутку, и Джоанна, наверное, засмеялась слишком громко, потому что мать бросила на нее быстрый взгляд. Ритм ее движений не изменился, выражение лица тоже, но Джоанна поняла, что Элизабет Кросс что-то почуяла.

Потом они ужинали при свечах, и вся столовая отражалась в темном окне, за которым сейчас не было видно ни ухоженных газонов, ни клумб, ни аллей, ведущих к реке.

Они ели и пили, не переставая болтать, и наслаждались обществом друг друга, как это бывает далеко не во всех семьях. Несмотря на тот взгляд, который мать бросила на Джоанну на кухне, в разговоре не чувствовалось никакой натянутости, и не было впечатления, что какую-то тему специально обходят. Джоанна знала, что наступит момент — вероятнее всего, завтра утром, когда они с матерью отправятся по магазинам — и тогда придется отвечать на вопросы. Она готовилась к этому и вырабатывала стратегию. Ничто не должно омрачить эти драгоценные два дня.

— Ой, прости! — Элизабет не заметила, что на краю стола лежит сумочка Джоанны и, ставя блюдо с сандвичами, нечаянно смахнула ее на пол. Джоанна в тот момент собирала пустые тарелки.

— Я подниму, — сказал отец и, соскользнув со стула, опустился на одно колено. Джоанна поблагодарила его и тут же забыла об этом эпизоде. В сумочке не было ничего хрупкого и ничего ценного, что могло бы разбиться или потеряться.

Потом она заметила, что отец что-то удивленно рассматривает. Подойдя поближе, она увидела у него в руках карточку с черной траурной каймой. Сердце у нее упало. Она, как последняя дура, забыла выложить из сумочки приглашение на похороны.

— Кто-то из твоих знакомых умер? — спросил отец. — Здесь стоит сегодняшнее число, — он посмотрел на нее с беспокойством. — Ты была на похоронах, Джо?

— Ох, папа! — она рассерженно плюхнула на стол гору тарелок и выхватила у него из рук сначала карточку, потом сумочку.

Он был слегка шокирован ее резкостью.

— Прости, я совсем не хотел лезть не в свое дело. Она просто выпала, и я подобрал.

— Да я понимаю. Ничего страшного, — Джоанна старалась говорить спокойно, но слова выходили слишком отрывистыми. Ей хотелось поскорее замять происшествие, но этому не суждено было случиться.

— Дорогая, кто умер? — голос матери был проникнут участием, но пропустить вопрос мимо ушей было невозможно.

Джоанна тряхнула головой, давая понять, что не хочет об этом говорить, но уступает их настойчивости.

— Дрю и Барри Херст, — сказала она, стараясь не глядеть в глаза матери. — Они были у нас в группе и несколько дней назад погибли в автокатастрофе.

— Какой ужас! А мы здесь сидим и болтаем о нашей поездке... — Элизабет подошла к дочери и взяла ее за руку. — Прости, дорогая, мне очень стыдно...

— Не надо, мама. Я нарочно не стала ничего говорить. Мне не хотелось портить вам вечер.

— Но вы же были близко знакомы? Наверное, дружили?

— Нельзя сказать, чтобы мы были друзьями. Разумеется, они мне нравились, но по-настоящему я их не знала. Я только один раз была у них в доме.

Боб Кросс неловко подошел к дочери.

— Прости, Джо. Я понимаю, что ты не хотела расстраивать нас, но тебе не нужно от нас скрываться. Не бойся делиться с нами своими горестями.

Джоанне вдруг стало совестно. Конечно, надо было сказать родителям правду. Она им слишком многим обязана.

— Я знаю, — проговорила она. — Я собиралась сказать вам позже.

Снова ложь — и мать это почувствовала. Джоанна уловила в ее голосе подозрение. Элизабет Кросс что-то не понравилось, и она не собиралась этого так оставлять.

— Но почему ты ничего мне не сказала вчера, когда мы разговаривали по телефону.

— Ты была так увлечена воспоминаниями о поездке, что мне показалось, это как-то не ко времени.

Мать слегка склонила голову набок, продолжая смотреть на Джоанну. Этот жест означал — брось, что на самом деле случилось?

Джоанна почувствовала панический страх, словно она была ребенком, которого поймали на вранье.

Ты уже не маленькая, сердито сказала она себе. Ты вольна делать все, что хочешь. Ты не обязана отвечать на вопросы.

— Я была так потрясена их гибелью, особенно после смерти Мэгги Мак-Брайд, что мне не хотелось об этом думать.

Зачем она это сказала?! Эти слова словно произнес за Джоанну кто-то другой.

— Мэгги Мак-Брайд? — повторила за ней мать.

Теперь уже слишком поздно. Придется пройти через все, что за этим последует. Раскрыть душу нараспашку, обнажить свои страхи и выставить их под холодный свет здравого смысла. Когда Джоанна была маленькой, ее родители умели прогонять драконов из чулана и чудищ из-под кровати. Вдруг им и сейчас удастся это сделать?

— Ты помнишь, та милая шотландка, о которой я тебе рассказывала? Я уверена, что мы о ней говорили.

— Она умерла?

— Когда вы были в Европе. Вообще-то у нее давно было больное сердце.

— Когда это случилось? — спросил отец, пытаясь, как истинный инженер, сложить целое из разрозненных фактов.

Джоанна исподтишка бросила на него взгляд. Она попалась. Теперь увильнуть не удастся.

Боб повторил вопрос:

— Когда умерла Мэгги?

— На прошлой неделе. В пятницу.

Ну вот. Сказано все. Теперь от нее уже ничего не зависит.

Отец нахмурился:

— Господи, Джо, три человека из группы... Сколько вас было всего?

— Восемь.

— Трое? За одну неделю?

Внезапно Джоанна поняла, что все по-прежнему зависит от нее. Не родители должны прогонять ее видения. Она была права — это ей нужно их оберегать. Эта мысль придала Джоанне уверенности, так же как сознание того, что худшее уже произошло, придает сил, потому что бояться уже нечего. Теперь ей было ясно, что нужно делать; это так просто.

— Понятное дело, мы решили прекратить эксперимент. Я имею в виду, что мы могли бы продолжать, но это было бы неуважение к покойным, и потом, нас всех очень расстроили эти события, — она говорила твердо, расставляя все по местам в полном соответствии со здравым смыслом. — Вообще-то мы не очень далеко продвинулись. Нам все равно пора было завязывать.

С каждым словом ложь текла все глаже и свободнее. Джоанне было противно воздвигать стену лжи между собой и двумя самыми близкими ей людьми — но у нее не было выбора. Другого способа их успокоить просто не существовало.

— Ты говоришь, вы не сильно продвинулись? — спросил отец, желая узнать подробности.

Джоанна махнула рукой — дескать, все это просто чепуха.

— Только несколько постукиваний — причем все это гораздо скучнее, чем можно было подумать. Я набрала достаточно материала для статьи — по крайней мере достаточно, чтобы сделать из этого нечто читабельное. Но, боюсь, ничего выдающегося не выйдет.

Это был обман, который непременно раскроется, когда ее репортаж будет опубликован, независимо от того, под чьим именем. Но об этом беспокоиться пока рано. Сейчас ее главная забота — оградить эти священные для нее вещи от подступающего к ней безумия.

Они стояли друг против друга по разные стороны стола.

— И все равно, — сказала Элизабет. — Три смерти... За несколько дней...

— Ну давай, мама, развивай эту мысль, — Джоанна даже сумела выжать из себя саркастический смешок, который прозвучал вполне натурально. — Не хочешь же ты связать эти события? Я имею в виду сердечный приступ и аварию. Это трагическое совпадение и не более того.

Остановись, велела Джоанна себе. Ты уже сказала достаточно, и дальнейшие аргументы только вызовут еще большие подозрения.

— Не приготовить ли мне кофе, — сказала она вслух. В конце ужина она неизменно варила кофе — это был ее бесценный вклад в семейную трапезу, как она любила шутить. — А потом мы посмотрим ваши пленки. Мне правда хочется их посмотреть, и я клянусь, что не возьму с вас ни цента!

Они сидели в тишине, глядя на мосты через Сену и Темзу, на Тауэр и запутанные улочки Рима. Джоанна издавала радостный возглас, когда на экране появлялся кто-нибудь из родителей, и аплодировала каждому удачному кадру. Она даже вспоминала исторические анекдоты, связанные с каждым заснятым на пленку архитектурным памятником.

Это был хороший спектакль — но все равно только спектакль. И она видела, что родители это поняли. Но вопросов больше не было, и не было неловкости. Только когда Джоанна с матерью остались вдвоем, чтобы пожелать друг другу спокойной ночи, Элизабет заглянула в глаза дочери с той любовью и неясностью, какие способны испытывать только родители к выросшему ребенку, который больше от них не зависит и никак не защищен в огромном мире.

— У тебя все в порядке, дочка?

— Разумеется, мамочка. Все хорошо.

— Потому что если с тобой что-то случится, мне кажется, я этого не переживу.

 

Глава 35

Утром Джоанна поразилась тому, как хорошо ей спалось. Она открыла глаза около восьми и подняла жалюзи, чтобы впустить свет осеннего солнца. Они с матерью поехали в город и поставили машину у рынка в конце главной улицы. Голые ветви деревьев на фоне ясного синего неба, казалось, поблескивали.

Под сводами крытого рынка словно царил праздник — так много было народу. Они с матерью с трудом протискивались между озабоченными продавцами и не менее озабоченными покупателями. Элизабет деловито бросалась от овощного прилавка к молочному, а оттуда — к фруктовому; тележка, которую везла Джоанна, постепенно наполнялась. Им нужно было купить продуктов только на обед, а на ужин они были приглашены к друзьям. Мать не пыталась возобновить вчерашний разговор, и Джоанна была ей благодарна. Она даже начала думать, что ужасы последних недель позади, и жизнь начала возвращаться в прежнее русло. Может быть, все, что для этого нужно, — свежий воздух и домашняя еда? В это трудно было поверить, но если очень постараться...

— Не сэкономить ли нам время? — предложила Элизабет, прервав ее размышления. — Я закончу с покупками, а ты сходи к Клэр и забери диванные подушки, которые я попросила мне сшить. Деньги уже заплачены, ты просто спроси у продавца.

Джоанна отдала матери тележку, и они договорились встретиться на стоянке через двадцать минут. Джоанна с детства помнила магазин тканей, который держала Клэр Сэкстон — он находился в трех кварталах от рынка. По пути Джоанна встретила нескольких знакомых и обменялась с ними приветствиями. Это был маленький городок, почти деревня. Он не был ничем знаменит — просто уютное и милое местечко. Джоанна вряд ли согласилась бы жить здесь, но была рада, что здесь ее корни. В Вестчестере жили радушные люди, которые никому не желали зла — напротив, всегда стремились помочь.

В магазинчике Клэр было так же людно, как везде этим утром. Девушка за прилавком отмеряла материю покупателям. Клэр, шикарная блондинка, была тоже занята разговором с клиентом, но, увидев Джоанну, приветливо ей помахала. Джоанна мимикой изобразила, что не торопится, и принялась разглядывать образцы тканей.

— Вы мне не поможете? — раздался голос у нее над ухом, и Джоанна едва не подпрыгнула от неожиданности. Обернувшись, она увидела темноволосого мужчину лет тридцати с небольшим. На нем был стильный пиджак из тонкой шерсти и зеленые вельветовые брюки. В одной руке он держал кусочек картона с мазком краски, а в другой — образец ткани. Показав Джоанне на один из образцов, мужчина спросил: — Они сочетаются, или я дальтоник?

— Я бы сказала, — проговорила Джоанна, подойдя ближе к свету, чтобы получше разглядеть оттенки, — что они сочетаются, и довольно неплохо, если предположить, что в такой цвет у вас покрашены стены, а ткань вы подбираете для занавесок.

— Вы угадали с первого раза, — восхитился мужчина и улыбнулся приветливой, немного застенчивой улыбкой. Джоанне понравилось его лицо — умное, сразу видно, что с таким человеком есть о чем поговорить. — Раз уж мы затронули эту тему, — продолжал мужчина, вы не могли бы меня просветить, желтая это или же охра? — он показал на полоски ткани. — Глупо, правда? Я знаю, что это разные цвета, но не могу отличить один от другого. Я думаю, это то же самое, что отсутствие музыкального слуха.

— Без сомнения, это охра, — сказала Джоанна. — У желтого не такой насыщенный оттенок.

— Хорошо, — кивнул он. — Если у вас есть однотонная ткань этого цвета, мне ее нужно довольно много. Точно сказать не могу, но, может быть, вы посчитаете, если я скажу вам... — он заметил, что Джоанна хочет его перебить, и умолк.

— Видите ли, я здесь не работаю, — улыбнулась она. — Я бы с радостью вам помогла, поскольку Клэр моя подруга, но я не знаю, что у них есть, а чего нет.

Слегка порозовев от смущения, он рассыпался в извинениях:

— Простите... Как неловко получилось... Не понимаю, почему я подумал...

— Ничего страшного. Жаль, что не смогла быть вам полезной.

— О, вы мне очень помогли. По крайней мере я теперь знаю, какой цвет мне нужно искать.

— А где вы живете? В Вестчестере?

— Нет, здесь я снимаю жилье, по сути дела коттедж, но совсем недавно купил каменный дом на Манхэттене. Честно говоря, он слишком велик для меня, но это моя первая собственная квартира, и я очень доволен.

Через его плечо Джоанна увидела, что девушка за прилавком уже освободилась и, не желая заставлять маму ждать, сказала:

— Простите, мне нужно идти. Желаю вам найти то, что вы ищете.

— Спасибо, не сомневаюсь, что здесь это есть. Кстати, разрешите представиться — Ральф Казабон.

— Джоанна Кросс, — они обменялись рукопожатием. — Казабон — это французская фамилия?

— Мои предки были гугенотами.

Он еще раз поблагодарил ее за совет, и Джоанна поспешила к прилавку, пока ее кто-нибудь не опередил. Подушечки были готовы, и через несколько минут Джоанне принесли зеленый пластиковый пакет. Она уже собиралась уходить, как к ней подошла Клэр. Они расцеловались.

— Кажется, твои родители неплохо отдохнули в Европе. Как я им завидую!

— Не ты одна — но не могут же все работать в авиакомпании.

— Обещай, что в следующий раз, когда приедешь, обязательно мне позвонишь. Я хочу устроить званый обед.

— Обещаю. Ну, мне пора бежать — мама ждет. Кстати, тут одному симпатичному молодому человеку нужно помочь выбрать ткань для занавесок.

— Да? Где он? — Клэр обернулась, ища взглядом того, о ком говорила Джоанна.

— Он только что был... — Джоанна удивленно закрутила головой, но Казабон как сквозь землю провалился. — Наверное, он ушел, когда я была у прилавка. Да ты, наверное, нас видела — он в шерстяном пиджаке с широкими лацканами, темноволосый.

Клэр покачала головой.

— Что ты! Такая толпа — у меня все лица сливаются, — ее внимание привлекла женщина, которая щупала серебристую парчу. — Ладно, беги. И не забудь позвонить!

— Не забуду.

Когда Джоанна пришла на стоянку, Элизабет уже укладывала покупки в багажник. По дороге они весело болтали о всякой ерунде; вернувшись домой, Элизабет занялась салатом, а Джоанна сварила кофе. Боб пришел из гольф-клуба и принялся рассказывать новости о своих приятелях. После обеда Элизабет отправилась на собрание фондового комитета, а Джоанна, оставив отца ковыряться в саду, пошла навестить Салли Бишоп, свою бывшую одноклассницу, у которой на днях родился третий ребенок.

Около половины восьмого вечера они поехали на ужин к Изабелле и Неду Карлайлам, чей дом был неподалеку. Кроме них были приглашены две семейные пары, и Джоанна оказалась без кавалера. Ей, в сущности, это было все равно, но она заметила, что стол накрыт на десять персон, и внезапно подумала — было бы невероятное совпадение, если бы десятым гостем оказался Ральф Казабон. Впрочем, Джоанна сразу же отбросила эту абсурдную мысль. Да и вообще — с чего бы ей о нем думать? Она его совсем не знает и, вероятно, больше никогда не увидит. А если и увидит, наверняка выяснится, что это несносный тип.

С ощущением deja vu Джоанна вспомнила, что точно так же думала в свое время о Сэме. А потом у них начался роман. Может быть, у нее каждый раз так бывает, только она раньше не замечала? Она постаралась припомнить свои прежние увлечения, но не смогла прийти ни к какому заключению.

Да и с чего она вообще об этом задумалась? Несмотря ни на что, она по-прежнему любит Сэма. При мысли о нем губы Джоанны тронула легкая улыбка. Приятно отвлечься в родительском доме от всех забот, но теперь она почувствовала, что скучает по Сэму и хочет его видеть.

Джоанна испытала огромное облегчение, когда позвонили в дверь, и Нед представил остальным гостям десятого приглашенного — бывшего дизайнера, специалиста по интерьерам по имени Элджернон.

И все равно, неожиданно для себя самой Джоанна спросила Изабеллу, не знает ли она человека по имени Ральф Казабон. Нед и Изабелла были люди общительные и знали почти всех в округе.

— Казабон? Такое необычное имя — я бы непременно запомнила. Ты уверена, что он живет здесь?

— Он снимает коттедж. Но давно ли, не знаю.

Изабелла с минуту подумала, потом вновь покачала головой:

— К сожалению, не слыхала.

 

Глава 36

Воскресное утро было таким же ярким и свежим, как накануне, только по небу порой проплывали легкие стайки белых облаков.

Джоанна позвонила своим старым друзьям, Энни и Брюсу Мердокам, у которых была школа верховой езды, и спросила, не дадут ли они ей лошадь на пару часов. Разумеется, дадут. Она натянула джинсы и пару свитеров и подъехала к конюшням на маминой машине. Спустя двадцать минут Джоанна, миновав рощу, пустила лошадь галопом по длинному, поросшему травой склону холма, который вел к живописному утесу, нависающему над долиной. Он носил название Орлиной Скалы.

Оглянувшись, она увидела, как на тропу выезжает другой всадник. Он помахал ей, и Джоанна узнала Ральфа Казабона. Она дождалась его, и они бок о бок поехали дальше, пустив лошадей рысью.

— Красивый конь, — сказала Джоанна, кивнув на гнедого жеребца под Казабоном. — Это ваш?

— Ага! — Он потрепал гнедого по холке. — Его зовут Герцог.

— А где вы его держите?

— Он живет на соседской ферме. У него прекрасная легкая жизнь — не правда ли. Герцог, дружище?

Конь тряхнул головой, будто бы соглашаясь.

— На какой ферме? — спросила Джоанна. — Может, я знаю хозяев?

— Сомневаюсь. Уотерфорды?

Она покачала головой.

— Знаете, вы прямо-таки человек-загадка. Вчера утром вы исчезли, едва я собралась представить вас Клэр. Вечером я спрашиваю у Изабеллы Карлайл, не знает ли она вас, и оказывается, что нет — а Изабелла знает всех в радиусе двадцати миль и может рассказать вам историю каждой семьи.

Он засмеялся:

— Я же говорил вам — я просто снимаю здесь домик. И когда приезжаю сюда, ни с кем не общаюсь.

— А что же вы делаете? Запираетесь в своем домике и сочиняете стихи?

— Почти угадали. На самом деле я пишу музыку.

— Вы композитор? Как интересно! А какую?

— В основном, оперы, которые никто не соглашается ставить, — он грустно улыбнулся и посмотрел на Джоанну. — Не хотите ли выпить чашечку кофе?

Джоанна не успела удивиться, как он с ловкостью фокусника достал из-под куртки термос. Они спешились у подножья Орлиной Скалы, где можно было укрыться от ветра. У термоса была двойная крышка, и Ральф налил кофе себе и Джоанне. Кофе оказался неплохим. Они пили его не торопясь, наслаждаясь свежим воздухом и тишиной, нарушаемой лишь позвякиванием подков лошадей и свистом ветра.

— Итак, — сказала Джоанна, — я полагаю, что за возможность писать оперы, которые никто не ставит, вы расплачиваетесь джинглами для телепрограмм и музыкой к фильмам?

Казабон виновато улыбнулся:

— Вообще-то нет. Честно говоря, в некотором роде я просто потакаю своим слабостям. Я получил небольшое наследство, успешно его приумножил и теперь занимаюсь тем, что мне действительно нравится. Но я надеюсь, что когда-нибудь мои труды будут оценены. А вы что можете рассказать о себе?

Джоанна вкратце объяснила ему, где и кем работает, но не стала упоминать о своих статьях по поводу Храма Новой Звезды и эксперимента Сэма. Ральф никогда не читал этот журнал, но обещал, что теперь будет его покупать и искать статьи за ее подписью.

Потом они замолчали и, попивая кофе, принялись смотреть на дорогу внизу. Из маленькой церквушки на противоположном склоне холма вышли несколько человек и направились к своим автомобилям, оставленным за церковной оградой. Потом появился священник, худой и высокий, в черной сутане. Он взобрался на допотопный мотоцикл, дал газ и скоро скрылся из виду.

— Не правда ли, довольно необычно? — задумчиво проговорил Казабон.

— Священник на мотоцикле?

— Нет. Я имел в виду каменную церковь в этой глуши.

— Их действительно здесь не так много.

— А вы в ней бывали?

Джоанна покачала головой.

— Я не раз проезжала мимо, но никогда не была внутри.

— И я тоже. А интересно было бы поглядеть поближе. Вы не возражаете?

— Нисколько.

Они снова сели на лошадей, и через десять минут оказались у церковных ворот. Оставив лошадей пастись, они подошли к деревянным дверям. Вблизи церковь казалась еще меньше, едва ли не просто часовенкой.

— Судя по виду, она построена в середине позапрошлого века, — сказал Ральф, когда они вошли внутрь. — Ну точно — 1770. — Он показал на цифры, вырезанные на внутренней стороне двери.

Пока Ральф изучал внутреннее убранство, Джоанна выбралась наружу и стала рассматривать могилки на маленьком кладбище. Покосившиеся надгробия, стершиеся эпитафии... Джоанне стало любопытно, к какому времени принадлежат самые древние, и она пошла вдоль стены, стараясь разобрать цифры, выбитые на надгробиях. Некоторые, как оказалось, были положены на могилы даже раньше, чем построена церковь: видимо, до нее на этом месте стояла другая, без сомнения, деревянная и, конечно же, еще меньше.

Внезапно Джоанна остановилась. Сквозь серо-зеленый мох проступали нечеткие буквы:

ВИАТТ.

Не сводя глаз с этого слова, она медленно протянула руку и соскребла мох.

ДЖОЗЕФ ВИАТТ

1729-1794

возлюбленный супруг Клариссы

Ниже виднелась надпись, явно добавленная уже позже:

КЛАРИССА ВИАТТ

1733-1797

супруга Джозефа Виатта

Там была еще одна строчка, совсем неразборчивая под слоем грязи. Джоанна очистила грязь и прочла:

мать Адама

Громкое ржание заставило ее оглянуться. Обе лошади вдруг забеспокоились и забили копытами. Наверное, мимо шмыгнул кролик — но Джоанна ничего не увидела.

Она опять повернулась к могиле, и взгляд ее, словно случайно, упал на другое надгробие. Невозможно объяснить, как она умудрилась его проглядеть. Но теперь, когда она его заметила, оно заслонило собой все.

Это была большая каменная плита, закрывающая собой всю могилу. Голубовато-серый зернистый камень стойко выдержал натиск времени. На нем была простая и четкая надпись:

АДАМ ВИАТТ

1761-1870

JOIE DE VIVRE

У Джоанны подкосились ноги, и она рухнула на колени. Рука ее потянулась к надписи, словно она не верила своим глазам и надеялась, что буквы рассыплются от прикосновения.

И когда они не рассыпались, внутри у нее что-то сломалось. Она перестала понимать, кто она и как попала сюда. Она не помнила даже, что было секунду назад.

Конечно, это был шок. Просто шок. Это слово звучало у нее в голове, и она уцепилась за него, как утопающий за соломинку.

Внезапно оно осознала, что рядом с ней, тоже на коленях, стоит Ральф и с тревогой заглядывает ей в лицо. Он о чем-то спрашивал, но смысл его слов ускользал от нее. Мучительным усилием Джоанна сфокусировала взгляд на его лице и только после этого смогла выдавить из себя:

— Простите...

За что она просила прощения, она сама не могла бы сказать. Она попыталась встать, и Ральф помог ей подняться на ноги. Она машинально отряхнула одежду и поправила волосы.

— Что-то случилось? — спросил Ральф — вероятно, уже в сотый раз. — Скажите же мне.

Джоанна покачала головой. Это был не отказ отвечать, а скорее мольба не спрашивать ни о чем. Она была в таком смятении, что не могла даже думать.

— Простите, — еще раз проговорила она. — Мне надо уехать. Я должна уехать сейчас же. Простите.

— Послушайте, если я чем-то могу...

Но она уже быстро пошла прочь. Он смотрел, как она садится на лошадь, разворачивает ее и галопом мчится вниз по склону холма. Она ни разу не оглянулась.

Ему показалось, что она боится смотреть назад.

 

Глава 37

По пути от конюшен домой Джоанна остановилась у телефонной будки. Сэма дома не оказалось, но она оставила на автоответчике сообщение, что им срочно надо увидеться. Она сказала, какой электричкой приедет и попросила встретить ее на станции.

По счастью, Джоанна уже говорила родителям, что ей надо вернуться в воскресенье, а придумать, почему она уезжает раньше обычного, было несложно. Она сослалась на статью, которую надо успеть доделать к завтрашнему совещанию у редактора.

Каким-то чудом за обедом она нашла в себе силы продолжать разыгрывать представление перед родителями. Она болтала без остановки, чтобы они не успели спросить ее что-нибудь. Все равно что. О прогулке она сказала только, что хорошо «проветрилась», и ни словом не упомянула о встрече с Ральфом Казабоном, уповая на то, что ни мать, ни отец не встретятся с ним по какой-нибудь извращенной иронии судьбы. Джоанна чувствовала, что мать по-прежнему полна подозрений, но Элизабет не стала приставать с расспросами к дочери и только на прощание с особой теплотой и тревогой сказала:

— Береги себя, дорогая. И приезжай поскорее опять, ладно?

— Конечно, приеду. У вас так хорошо. И я рада, что вы славно отдохнули в Европе.

Она взяла сумочку. Отец ждал в машине, чтобы отвезти Джоанну на станцию. Она видела его через открытую дверь, но не могла выйти, потому что Скип вдруг залился истерическим лаем и, преградив ей путь, начал скакать и вертеться у нее под ногами.

— Скип, в чем дело, что с тобой? — Джоанна хотела его погладить, и он завилял хвостом, но не унимался и не давал ей пройти.

— Прекрати! Иди сюда! Скип!

Пес не обращал никакого внимания на окрики Элизабет.

— Скип! — засмеялась Джоанна, поставила сумку и ухватила Скипа за лапы. — Ну что с тобой? Я скоро вернусь, честное слово.

Боб вышел из машины и открыл дверцу.

— Иди сюда. Скип, ты можешь поехать с нами. Давай, прыгай на заднее сиденье.

Но пес не хотел лезть в машину — он ничего не хотел, кроме того, чтобы Джоанна не выходила из дома. В конце концов его безжалостно вытолкали в гостиную и заперли. Но даже там он продолжал лаять и скрести дверь когтями.

— Это после вашего путешествия, — предположила Джоанна. — Он боится, что мы снова уедем и оставим его с соседями.

— Глупости! — фыркнул Боб. — С Джорджем и ребятишками ему было лучше, чем дома. В следующий раз заведу лабрадора, терьеры все чокнутые.

Отец проводил Джоанну до платформы и на прощание сказал:

— Береги себя.

Он поцеловал ее, они обнялись, и Джоанна уехала.

Еще из окна Джоанна увидела Сэма. Едва электричка остановилась, она выскочила из вагона и побежала к нему. Они поцеловались и пошли к машине, которой Сэм пользовался только в пределах Манхэттена и исключительно в выходные дни.

— Итак, — сказал он, — что за история?

Джоанна вздохнула, откинулась на спинку сиденья и рассказала обо всем, что с ней приключилось.

Сэм слушал молча, и даже когда она закончила, ничего не сказал. Он выехал на Бикман Плэйс, выбрал подходящее место, остановился и заглушил двигатель.

— Ну? — наконец не выдержала Джоанна.

Он смотрел прямо, сквозь лобовое стекло.

— Ты снова скажешь, что я упрямец.

— Пусть это тебя не смущает, — сказала Джоанна. — Я как-нибудь переживу.

— Зайдем к тебе. Мне надо выпить.

Пять минут спустя он стоял у окна со стаканом, в котором позвякивали льдинки, и смотрел на улицу, стараясь собраться с мыслями.

— У меня есть два объяснения. Первое: ты говоришь, что никогда не бывала на этом кладбище. Но ты провела все детство в тех краях. Кто знает, может быть, ты все-таки там бывала, но забыла, а твое подсознание помнит?

— Но тогда я единолично придумала бы Адама, а он наше общее изобретение, — она откинулась на диван и покачала стакан с тоником.

— Ну, может быть, твои скрытые воспоминания телепатически передались остальным.

Джоанна скептически подняла бровь:

— Хорошо. А второе?

— Возможно, Адам Виатт — реальный исторический персонаж, о котором все мы когда-то слышали, но забыли, а когда нам потребовался какой-то человек, он выплыл из подсознания.

— Но мы проверили и перепроверили по всем справочникам. Нигде не было никаких упоминаний об Адаме Виатте.

— Только в связи с Французской революцией и Лафайетом. Может быть, мы сами придумали эту связь.

— И теперь он повсюду шляется и без конца повторяет joie de vivre?

Сэм посмотрел в стакан, словно надеялся найти там ответ. Он потерпел поражение, и готов был это признать.

— Ты права — я уперся, как баран.

Джоанна улыбнулась и кивком предложила ему сесть рядом. Он присел и, наклонившись к ней, поцеловал.

— Я рад, что ты вернулась.

— Я сама рада.

Они снова поцеловались. Потом Сэм откинулся на спинку дивана и уставился в потолок. Джоанна тихо сказала:

— Сэм?..

— Да?

— Что за чертовщину мы сотворили?

— Мы сотворили, — спокойно сказал он, — человека в прошлом, которого не существовало, пока мы его не придумали.

Наступила тишина, словно он бросил Джоанне вызов и ждал, как она на него ответит.

— Знаешь что? — сказала Джоанна. — Даже если это правда, я все равно не верю.

Он улыбнулся и резким толчком сел прямо.

— Ты можешь не верить мне. «Существовать — значит быть воспринимаемым». Епископ Беркли, триста лет назад. «Природа мира — это природа разума». Слова Артура Эддингтона по поводу квантовой физики, наше столетие. «Прошлое не имеет иного существования, кроме отражения в настоящем». Джон Уилер, из того же поколения физиков, что и Роджер. «Вселенная — это петля из безнадежно запутанной веревки». Астроном Фред Хойл. Все они имели в виду одно и то же — между сознанием и объектом его приложения есть взаимосвязь. Когда мы смотрим на что-то, мы отчасти создаем этот предмет, — Сэм уже стоял посередине комнаты и нервно вертел в руках бокал с коктейлем.

Джоанна приподняла бровь — как обычно, когда ее не убеждали чьи-то доводы.

— Мне кажется, это просто хитрый способ поставить человека в центр мироздания.

Сэм издал короткий смешок.

— Беда в том, что, судя по всему, именно там его настоящее место, и с этим ничего не поделаешь. Если бы в центре мироздания не находился бы разум, не было бы вселенной. Не было бы ни галактик, ни солнц, ни планет, ни земли, ни окаменелостей... ни разума, в конечном счете. Петля.

— Тогда почему так не происходит все время? Почему все, кому не лень, не изобретают прошлое заново, не создают людей, которые никогда не существовали?

— Возможно, именно это и происходит.

Джоанна на минуту задумалась.

— Возможно, — она поднялась с дивана. — Я тоже выпью с тобой.

Она налила себе виски, бросила в бокал пару кусочков льда и, отхлебнув, прислушалась к тому ощущению легкости, которое давал алкоголь. Она знала, что это всего лишь иллюзия, но от этого удовольствие меньше не становилось.

— Если мы, как ты говоришь, — сказала Джоанна, вернувшись в комнату из кухни, — создали человека, которого никогда не существовало, пока мы о нем не подумали, — она посмотрела на Сэма со странной улыбкой, — тогда мы весьма уместно назвали его Адамом, ты не находишь?

— Может быть, мы просто знали, что делаем.

— О нет! — Она протестующе подняла руку. — Я готова проглотить любую ахинею, только не утверждение, будто мы знали, что делаем, — она сделала еще глоток из бокала. — По крайней мере у нас появилось веское доказательство существования паранормальных явлений.

Сэм посмотрел на нее с таким выражением, словно вот-вот расхохочется. Но он только грустно улыбнулся и покачал головой.

— Боюсь, что нет.

Джоанна нахмурилась:

— Как это?

— А ты подумай. Для любого, кроме нас пятерых, Адам существовал всегда. Как мы сумеем доказать, что это не так?

Джоанна похолодела: Сэм, несомненно, был прав.

— Именно это сказала та бешеная старуха. «Теперь ты одна». Может быть, она и вправду наложила на меня проклятие — и вот оно действует?

— Но ведь на меня она ничего не накладывала. Или на Мэгги, или на Дрю и Барри. Так что эта гипотеза, мне кажется, тут не подходит.

— Хорошо, — сказала Джоанна. — Приятно слышать, — она сделала еще глоток и оказалось, что бокал уже пуст. — Уорд больше не звонил?

— Я забыл тебе сказать за этими разговорами. Завтра утром он приезжает. Мы встречаемся в середине дня у него дома. Ты как?

— Запросто.

— Он пока не говорит, что у него есть, но голос у него взволнованный — по крайней мере для Уорда.

 

Глава 38

Они поели в модном рыбном ресторанчике за углом. За бутылкой шабли они снова обсуждали то, о чем говорили дома, и строили предположения насчет того, что приготовил Уорд.

— Первое, что надо сделать с утра, — сказал Сэм, — это выяснить, кто тот Адам Виатт, который лежит в этой могиле.

— Это я сделаю в два счета.

Джоанна взяла его за руку, и они медленно пошли обратно к ней, думая каждый о своем. Дома они разделись и забрались в ванную, как двое людей, давно знакомых с привычками друг друга. Только в постели, когда их тела сплелись под простынями, им удалось забыть о событиях последних месяцев. К их взаимному удивлению и удовольствию после ласк, длившихся, казалось, полночи, они заснули глубоким и освежающим сном.

— Так скажи мне, — попросил Сэм после того, как они позавтракали и выпили кофе, — ты уже решила, что делать с репортажем?

Накануне Джоанна рассказала ему об ультиматуме Тэйлора.

— Мне придется его дописать, — ответила она. — Я зашла слишком далеко, чтобы идти на попятный, — как и все мы.

— Мне кажется, это правильно, — сказал Сэм. — Я рад. — Он взглянул на часы. — Пора приниматься за дело. Увидимся в полдень.

Он взял плащ, поцеловал Джоанну на прощание и вышел. Из окна она видела, как его машина отъехала от бортика и скрылась за углом. Зазвонил телефон. Джоанна подошла к столу и взяла трубку.

— Джоанна?

— Да.

— Это Ральф Казабон.

Больше, чем сам звонок ее поразило чувство вины, которое шевельнулось в ней, словно разговаривая с ним, она предавала Сэма.

— Алло? Вы слышите? Только не говорите, что успели меня забыть.

— Нет... Извините, просто я не... Это так неожиданно.

— Надеюсь, я не слишком рано — хотел поймать вас, пока вы не ушли на работу. Если, конечно, пишущие люди вообще ходят в контору.

— Иногда. Но не сегодня.

Джоанна терялась в догадках, откуда Ральф знает ее телефон, но потом вспомнила, что он есть в телефонной книге — Кросс Дж. Э. Но разве она говорила ему, что живет на Бикмэн Плэйс?

— Я вчера немного за вас беспокоился. Вы умчались так внезапно, что я испугался, не случилось ли что.

— Нет... Не то чтобы... Нельзя сказать, что случилось. Боюсь, я не смогу объяснить...

Он даже не подозревает, какая это чистая правда, мелькнуло у нее в голове.

— Что ж, если у вас все в порядке...

— Да, все прекрасно.

Она была благодарна, что он не стал ничего из нее вытягивать.

— Я тут подумал... — сказал Казабон, переходя к сути дела. — Может, нам как-нибудь встретиться? Поужинать вместе? Вы свободны на этой неделе?

Джоанна заколебалась. Не потому, что не знала, принять предложение или нет, а потому, что не имела понятия, как это сказать.

— Боюсь, что нет, — проговорила она наконец. — В настоящее время это просто исключено.

Зачем она это сказала? В настоящее время! Цену себе набивает? Джоанна ненавидела себя в эту минуту. Она провела ночь с Сэмом, она его любит! И все-таки Ральф Казабон отчего-то будил в ней любопытство. Бесспорно, он симпатичен, но дело было не в этом, а в чем — она не могла определить.

— Я понимаю.

Нет, он не понимает, сказала себе Джоанна. Да и где уж ему понять? Впрочем, Ральф не стал ни о чем расспрашивать. Он уважал ее частную жизнь, но при этом ненавязчиво оставлял дверь открытой:

— Разрешите, я дам вам свой телефон?..

Он продиктовал номер не дожидаясь ее ответа. И Джоанна записала его в белый блокнот, лежащий у аппарата. Потом Ральф продиктовал свой адрес — это было недалеко, между Парк Авеню и Лексингтон-стрит. Джоанна хорошо знала это место. Там было много больших и жутко дорогих особняков.

— Я собирался созвать гостей, когда выберу занавески и научусь различать цвета. Может быть, вы сможете прийти. Я пришлю вам приглашение.

— Спасибо, я... Я с удовольствием приду, если получится.

Вроде бы все в порядке? Джоанна испытывала странную неуверенность. Этот звонок выбил ее из колеи, и дело было не в Ральфе, а в ней самой. Но что это значит? Ей нужно было как следует все обдумать.

— Ну, не буду задерживать вас. У вас, наверное, и без меня хватает забот, — Джоанна поняла: он почувствовал ее замешательство и не хочет больше ее смущать. — Еще раз извините за ранний звонок. Мне действительно необходимо было удостовериться, что с вами ничего не случилось.

— Спасибо. Честное слово, у меня все хорошо. Вы очень добры.

Повесив трубку, Джоанна постаралась выбросить этот пустой разговор из головы. Она злилась на себя, что отвлекается на пустяки, когда так много всего надо сделать. Она снова сняла трубку и набрала номер, который хорошо помнила. Ей ответил сонный женский голос.

— Гизела? Кажется, я тебя разбудила?

— Я сидела за компьютером до поздней ночи. Нужно было срочно закончить работу.

— Хорошо — я надеюсь, что теперь ты свободна и сможешь мне помочь.

Гизела Лейс была непревзойденным мастером по добыче любой информации, и только благодаря своей ненависти к рутинной работе и отсутствию честолюбия до сих пор ютилась в убогой квартирке и питалась так бессистемно, что то худела чуть ли не до истощения, то превращалась в толстуху. При этом она была лучшей подругой Джоанны и ее секретным оружием, когда возникала необходимость срочно добыть сведения, которые нормальный человек отыскать не в силах.

— Валяй, — сказала Гизела, подавляя зевок.

— Мне известны только имя, даты рождения и смерти, а также, где находится его могила...

 

Глава 39

Увидев апартаменты Уорда Райли, Джоанна подумала, что он, должно быть, и впрямь очень богат. Он жил в Дакота-билдинг — неоготической громадине, построенной в конце прошлого столетия и являющейся едва ли не самым престижным зданием на Манхэттене. Дакота-билдинг был знаменит тем, что здесь убили Джона Леннона и в шестидесятых годах снимали фильм «Ребенок Розмари». А для тех, кто любит читать, этот дом был еще и местом действия чудесного романа Джека Финнея «Время и вновь».

Слуга-китаец провел ее в светлую гостиную с высокими потолками, откуда открывался вид на парк. Комната была обставлена в восточном стиле, и все в ней — античная бронза, резные статуэтки, лаковые миниатюры и батики — указывало на то, что хозяин дома умел выбирать и отличался изысканным вкусом.

Уорд и Сэм уже о чем-то беседовали. Они поднялись навстречу Джоанне; Уорд, со свойственной ему галантностью, пожал ей руку и предложил выпить кофе или чего-нибудь другого. Джоанна вежливо отказалась и скорее почувствовала, чем увидела, что слуга-китаец удалился, чтобы им не мешать.

— Итак, — сказала она, присев на диван спиной к свету, — я знаю, что вы ездили в Швецию. Удалось ли вам найти того человека?

Райли чуть заметно кивнул.

— Я уже говорил, что его нетрудно найти, если он нужен. Он проводил симпозиум для банкиров и крупных промышленников в одном замке недалеко от Стокгольма.

— Очередные пилигримы на тернистом пути к просвещению?

Уорд слабо улыбнулся:

— Шахан — так его имя — говорит, что самоотверженность не имеет смысла без правильного понимания, что есть ты сам.

— Что ж, может быть, он и прав, — сказала Джоанна и поглядела на Сэма. — Ты рассказал Уорду о могиле?

— Да, как раз перед твоим приходом, — он посмотрел на хозяина дома. — И еще не успел выяснить, что он думает по этому поводу.

Уорд ответил весьма осторожно:

— Я сам не до конца понимаю. Это не противоречит нашим представлениям об этом феномене, — он бросил быстрый взгляд на Джоанну, — но любопытно было бы узнать, что это в них меняет.

— А Шахану знаком этот «феномен»? — спросила она.

— Да, безусловно. Он лично с этим не сталкивался, но процитировал мне тексты, в которых описываются такие явления. Им три тысячи лет.

— А мог ли Адам, по его мнению, вызвать смерть Мэгги, Барри и Дрю? — продолжала она.

Уорд долго обдумывал ответ.

— Вызвать — пожалуй, это слишком сильное слово. Это явление, в принципе, обладает силой, причем разрушительной, но их смерть вызвана скорее все-таки тем, о чем вы говорили с Роджером, — несовместимостью. Ведь это овеществленная мысль, состоящая из энергии — нашей энергии. А энергия не может быть одновременно в двух разных местах и производить разные действия. В конечном итоге, может существовать либо тулпа, либо ее создатель. Но не оба вместе.

Наступила тишина. Сэм уставился в пространство, сложив руки под подбородком, словно молился.

— Хотелось бы мне знать, — наконец сказал он, — почему так получилось? Почему Адам не исчез, когда мы захотели от него избавиться? Почему он завис в нашем мире?

— У меня такое ощущение, — сказала Джоанна, — что он не просто завис, а он борется за свое существование. — Она повернулась к Уорду: — И что говорит Шахан? С этим можно что-нибудь сделать?

Райли достал из кармана длинный белый конверт.

— Здесь, — сказал он, — запечатана мантра. Это совершенно особая мантра, она называется «паритта» и призвана защищать. На Востоке их часто используют, чтобы отвратить беду, изгнать злых духов или избавиться от болезни.

По лицу Сэма было видно, что он колеблется между надеждой и инстинктивным недоверием к такого рода вещам.

— Паритта? — переспросил он. — Звучит как название мексиканского блюда. Вы думаете, в Нью-Йорке это будет работать?

— А почему бы и нет? — сказал Райли. — Ведь Адам же был создан в Нью-Йорке.

Сэм обреченно пожал плечами:

— Я уже на все согласен...

По лицу Уорда скользнула улыбка:

— К счастью, для того чтобы мантра подействовала, в нее не обязательно верить. Нужно просто в определенное время исполнить определенный ритуал. Главное, не отступать от установленных правил.

— Так что же это за мантра? — спросил Сэм, поглядывая на конверт в руках Уорда.

— Я не могу вам сказать. После того как Шахан написал ее, он собственноручно запечатал конверт. Его нельзя открывать, и то, что там написано, нельзя произносить до тех пор, пока мы все впятером не соберемся в том месте, где был создан Адам. А иначе, — он снова убрал конверт в карман пиджака, — сила паритты пропадет, и наше сражение с Адамом будет проиграно. — Сэм вытянул перед собой руки в знак того, что готов выполнить все, что Уорд сочтет нужным, и Райли на миг с признательностью склонил голову. — Сожалею, если эти предписания кажутся вам обременительными или даже наивными, но, боюсь, это важная часть ритуала. Я позволил себе позвонить Роджеру. Он может подъехать к шести в лабораторию. Если вам и, разумеется, Питу, это удобно, давайте встретимся в шесть в комнате Адама.

В сумочке у Джоанны зазвонил мобильный телефон. Она извинилась и достала его. Звонила Гизела.

— Ты сказала, что это срочно, и я подумала, что ты захочешь узнать, что я нашла, не откладывая.

Джоанна прикрыла ладошкой микрофон и прошептала мужчинам:

— Это мой агент. Она что-то выяснила.

Гизела продолжала:

— Это все, что мне удалось найти с ходу. Через пару дней будет полная информация.

— Отлично, ты просто передай, что у тебя уже есть.

— Пожалуй, лучше всего переслать электронной почтой. На какой адрес?

Через пять минут Джоанна, Райли и Сэм сидели за компьютером в кабинете Уорда и смотрели, как по экрану бегут строчки текста, который одновременно распечатывал принтер.

АДАМ ВИАТТ. Колоритный авантюрист, который снискал покровительство маркиза де Лафайета. Уехав вместе с Лафайетом во Францию, женился на аристократке, фаворитке королевы Марии Антуанетты. Во время Революции был вместе с женой приговорен к смерти. Жену действительно казнили, но самого Виатта по неясным причинам в последнюю минуту помиловали. Он перебрался в Англию, где женился на богатой наследнице. Это было в 1795 году, а в 1799 она умерла, и он вернулся в Америку состоятельным человеком. Затем приумножил свой капитал и, став банкиром, женился на девушке значительно моложе его. Она родила ему пятерых детей и всего на несколько лет пережила мужа.

Это дайджест. Теперь о том, что я еще не до конца выяснила. Есть предположение, что Адам Виатт совсем не так прост. Два человека утверждали, что случай, который помог ему добиться благосклонности Лафайета, был им самим же подстроен. Что-то с лошадью, которая сорвалась с привязи в ночь перед битвой при Йорктауне. Если это так, значит, он сознательно рисковал жизнью американцев и французов, а также, возможно, и исходом всего сражения, чтобы Лафайет его отметил. Похоже, у него был для этого вполне банальный мотив — беременная девица и ее братья с ружьями. Но правда это или нет, установить невозможно. Один из очевидцев погиб во время сражения, другой умер вскоре после возвращения Адама в Америку.

Также есть версия, что будучи в Париже Адам злоупотреблял поддержкой Лафайета. Он женился на девушке, которая состояла в родстве с маркизом, но при этом то и дело заводил новые романы и якшался с весьма сомнительными людьми. Помимо прочего, ходили слухи, что они занимаются черной магией. В нескольких справочниках имя Виатта упоминается рядом с маркизом де Садом, графом Сен-Жерменом и особенно часто — со старым мошенником Калиостро, который прославился еще и тем, что угодил в Бастилию после известного скандала с алмазным ожерельем.

Суть этого дела сводилась к тому, что Виатт и Калиостро обещали некоему кардиналу Роану помочь заручиться политической поддержкой королевы. От кардинала требовалось купить очень дорогое алмазное ожерелье от лица королевы — сама она якобы считала нескромным это делать, когда на улицах люди умирают от голода. Кардинал попался на удочку и передал ожерелье любовнице Виатта, которая во время тайной встречи изображала Марию Антуанетту. Предполагают, что Калиостро опоил или загипнотизировал кардинала, и потому тот не заметил обмана. Нет необходимости говорить, что больше этого ожерелья никто не видел. Кардинал считался человеком весьма состоятельным и по замыслу аферистов, предпочел бы выложить деньги, чем признаться, что его одурачили. Но оказалось, что он разорен и не может уплатить ювелиру. Когда запахло жареным, Виатт каким-то образом ушел от ответственности, а Калиостро попался. Вероятно, они заключили сделку, и Виатт, используя свои связи при дворе, добился того, что Калиостро не казнили, а отправили в изгнание. Калиостро уехал в Италию, а Виатт оставался в Париже со своей многострадальной женой, пока революция не даровала ей смерть.

Существует мнение, которое я разделяю, что он убил свою жену-англичанку, а возможно, и ее брата, — но прямых доказательств этого нет.

Одним словом, типичный американский герой, правда? Кстати, если ты собираешься о нем писать, любопытно было бы выяснить, где сейчас его потомки и какую они носят фамилию. Я попросила Дженни, которая мне иногда поможет, провести генеалогическое расследование — при условии, что ты не станешь совать мне за это медяки и серебро. Буду держать тебя в курсе.

С любовью, Г.

 

Глава 40

Слуга Уорда приготовил на обед омлет и салат. За обедом Сэм рассказывал о работе исследователя по имени Гельмут Шмидт, который ставил эксперименты по предвидению случайных событий, вроде тех, которые показывал Джоанне Сэм, когда они только познакомились. Согласно результатам этих экспериментов, субъект способен оказывать влияние на события, записанные на пленку, через несколько месяцев после того, как они произошли. Если это правда, сказал Сэм, то вот вам эксперимент с Адамом в миниатюре.

— У писателя Алана Уотса есть эссе о времени, — сказал Уорд, — в котором рассматривается эта идея. Он говорит, что мы привыкли все, включая самих себя, воспринимать как порождения прошлого. Но это иллюзия. На самом деле, наоборот, прошлое происходит из настоящего. Мы наблюдаем это каждый день. Например, если я говорю «с той стороны», то вы не поймете, что означает «с той», пока я не произнесу «стороны». Вы не будете знать, какая это часть речи и как это пишется.

— Но ведь Адам, которого мы придумали в настоящем, был честным человеком, — возразила Джоанна. — Значит, это прошлое его изменило.

— Мы создали человека, которому пришлось приспосабливаться к тому миру, в который он угодил, — ответил Уорд. — И мы научили его, как это сделать.

— Мы не учили его воровать и убивать, — сказала Джоанна.

Сэм отложил вилку. У него явно не было аппетита.

— Помните, как Мэгги не понравилось, когда мы втянули нашего милого, чистого, юного Адама в компанию Сен-Жермена и Калиостро? Похоже, у нее для этого были все основания.

— Боюсь, это моя вина, — произнес Уорд. — Это я назвал их имена.

— Но и только, — нетерпеливо сказала Джоанна. — Это ведь всего лишь имена. Как они могут обладать такой силой?

Уорд снова слабо улыбнулся.

— Говорят, в этом корень всей магии. Зная истинные имена вещей и людей, ты получаешь над ними власть. А если тебе известны истинные имена богов, они должны наделить тебя своей властью.

Телефон Джоанны, который лежал возле нее на столе, зазвонил снова. Без вступления Гизела затараторила:

— Так, генеалогическое древо, о котором мы говорили. Дженни нашла любопытные имена. А одно — просто оч-чень интересное. Весьма уважаемое семейство, история их богатства уходит в века.

Уорд и Сэм увидели, как побледнела Джоанна. Она молча дослушала до конца, потом положила телефон и уставилась на недоеденный салат.

— Джоанна?.. Дорогая?..

Она не откликнулась, и Сэм коснулся ее руки. Джоанна так и подскочила на стуле.

— Что такое? — встревоженно спросил Сэм.

— Прости... Все в порядке... Просто...

Она повернулась, и он увидел в ее глазах изумление и страх.

— Скажи мне.

— Одна из внучек Адама вышла замуж за человека по фамилии Казабон. Этот брак соединил две очень влиятельные семьи.

— Казабон, — пробормотал Уорд. — Я знаю этот род, во всяком случае одну из его ветвей. Они ведут происхождение от гугенотов, которые бежали из Франции в конце семнадцатого века.

Джоанна посмотрела на него:

— Вы знаете Ральфа Казабона?

— Ральфа Казабона? — Уорд на секунду задумался, потом покачал головой. — Кажется, нет.

— Кто этот Ральф Казабон? — спросил Сэм с ноткой подозрения в голосе.

Джоанна снова повернулась к нему:

— Он был со мной возле могилы Адама. Я познакомилась с ним накануне по чистой случайности... — она смотрела на Сэма, но уже не видела его, поглощенная воспоминаниями. — А сегодня утром он мне звонил.

— Звонил? — переспросил Сэм. — Чего ради?

— Он хотел... Сказать «привет», — Джоанна сделала неопределенный жест. — Приглашал пообедать...

Она собиралась сказать, что не приняла приглашения, но Сэм ее перебил:

— У тебя есть его телефон?

— Нет, я... Он у меня дома.

— Его фамилия должна быть в справочнике, — он потянулся к трубке. — Позволь?

— Пожалуйста.

Сэм набрал справочную и назвал имя и адрес, который сумела припомнить Джоанна. Человека с такой фамилией по этому адресу не значилось.

— Может быть, номер зарегистрирован на прежнего владельца, — сказала Джоанна. — Он только что въехал.

Сэм на мгновение задумался, потом резко вскочил на ноги.

— Я иду туда.

— Я с тобой.

Они быстро собрались, поблагодарили Уорда за обед, потом спохватились и спросили, не составит ли он им компанию. Чувствуя, что сейчас им лучше побыть вдвоем, он сказал, что хотел отдохнуть.

Через пятнадцать минут Сэм и Джоанна вышли из такси на Парк Авеню, предпочитая пройти несколько ярдов пешком, чем объезжать два квартала по улицам с односторонним движением. Когда они начали переходить улицу, Джоанна внезапно с такой силой вцепилась в руку Сэма, что он чуть не потерял равновесие.

— Что за черт... — начал он и замолчал, увидев, что она прикрывает ладонью рот, словно хочет удержать крик. Взгляд ее был прикован к чему-то на другой стороне улицы.

Сэм посмотрел туда и увидел пожилую пару, которая садилась в шикарный автомобиль, а шофер придерживал им дверцу. Оба были невысокого роста, на женщине была надета дорогая шуба, а на мужчине — пальто из верблюжьей шерсти и черная меховая шляпа. В следующее мгновение они скрылись в салоне автомобиля.

Ничего не понимая, Сэм повернулся к Джоанне, но она смотрела им вслед так пристально, что он не решился задавать ей вопросы. За тонированными стеклами мелькнули два силуэта, и автомобиль растворился в потоке других машин, двигающихся на запад, в сторону Парка.

Сэм дважды окликнул Джоанну, прежде чем она вышла из оцепенения:

— Джоанна? Джоанна, что с тобой? Кто эти люди?

— Мюррей и Элли Рэй, — ровным безжизненным голосом отозвалась она.

— Мюррей и Элли? Парочка из Храма Новой Звезды?

Джоанна молча кивнула.

— Но ты же говорила, что он умер?

— Да.

Сэм помолчал, соображая.

— Ну, конечно, она тебе наврала.

Джоанна покачала головой.

— Я проверяла. Я попросила знакомого позвонить в больницу, — она поглядела Сэму в глаза. — Мюррей умер.

Они смотрели друг на друга, не зная, что сказать.

— Тогда это не он, — неожиданно произнес Сэм. — До них было... сколько? Двадцать ярдов? Тридцать? И скорее всего старуха тоже была вовсе не Элли. На таком расстоянии невозможно узнать. Ты увидела двух человек, похожих на Рэев, и вообразила, что это они.

— Да, ты прав, — все таким же бесцветным голосом сказала она, но перестала судорожно стискивать локоть Сэма. — Должно быть, я обозналась. Просто это так странно...

Сэм обнял Джоанну за плечи и как можно быстрее повел прочь от того места, где стоял автомобиль. Джоанна то и дело оборачивалась, словно в воздухе каким-то непостижимым образом еще парил призрак увиденного.

— Сто тридцать девять... Вот он.

Они остановились перед большим особняком, похожим на все остальные дома вдоль этой улицы — только окна у него были закрыты ставнями и стены давно облупились. Дом выглядел так, словно в нем уже много лет никто не живет.

— Не может быть, что это здесь, — сказала Джоанна.

— Должно быть здесь. Ты уверена, что не перепутала улицу?

— Уверена.

— Ну, если здесь кто-то живет, он, должно быть, держит это в секрете.

Под стеной дома раздался грохот. Из кучи мусора выскочили две кошки. Подвальное окно было забрано толстой решеткой и изнутри заколочено.

— Говорю тебе, — тупо повторила Джоанна, — он только что въехал. Когда мы встретились в субботу, он покупал шторы.

Сэм оглядел обшарпанные стены и немытые двери.

— Пройдет еще немало времени, прежде чем кому-то понадобится покупать шторы для этого дома.

 

Глава 41

— Много на это уйдет времени? — спросил Роджер.

В таком подавленном настроении Джоанна еще никогда его не видела.

— Думаю, не больше часа, — сказал Уорд.

Они все, за исключением Пита, который опаздывал, собрались в комнате Адама. Роджер сидел на диване, вытянув руки вдоль спинки. История о могиле Адама оставила его равнодушным, так же как и рассказ о заброшенном доме. Казалось, он заранее смирился со всеми нелепостями их нынешнего положения.

— Значит, теперь мы попытаемся изгнать духа, — он громко чихнул, достал носовой платок в зеленый горошек и шумно высморкался. Трудно было судить, признак ли это неодобрения или у него просто начинается простуда.

— Помните, что вы сказали Дрю, когда речь зашла об экзорцизме? — спросила Джоанна. — Вы говорили о комплиментарности, о том, что одно и то же явление можно определить двумя разными понятиями.

— Да, это я помню, — тихо сказал Роджер, запихивая платок в нагрудный карман своего любимого твидового пиджака. — Я прекрасно помню, хотя теперь думаю, что ограничивать себя только двумя понятиями — в данной ситуации излишняя скромность с нашей стороны.

Сэм посмотрел на часы:

— Пора бы Питу прийти. Он клялся, что успеет вовремя.

Он подошел к видеокамерам и принялся проверять, все ли подключено. Между прочим, подумала Джоанна, аппаратуру оплачивает журнал.

— Кстати, — сказал Сэм. — Я предлагаю заснять эту процедуру, поскольку это законная часть эксперимента. Уорд со мной согласен. Надеюсь, остальные тоже не станут возражать.

Роджер равнодушно махнул рукой. Джоанна сказала, что станет. Она смотрела на Сэма, и ей казалось, что в его движениях сквозит сосредоточенность человека, который сгибается под тяжестью обстоятельств, но все же упорно сопротивляется им. В порыве нежности ей вдруг захотелось обнять его и сказать, что она верит в него и любит его. Но ничего этого она не сделала. Сейчас не время.

Сэм снова взглянул на часы:

— Почти двадцать минут седьмого. Где, черт возьми, Пит.

Зазвонил телефон, напугав стоявшую рядом Джоанну. Это был старомодный настенный аппарат, который висел здесь всегда, но Джоанна ни разу не видела, чтобы им кто-то пользовался. Она машинально сняла трубку и так же машинально протянула ее Сэму, чтобы он, как хозяин, ответил звонившему. Но Сэм не двигался, и тогда она сказала:

— Алло? — линия работала плохо, в трубке шипело, и она не могла ничего разобрать. Извините, — сказала Джоанна, — вас не слышно. Перезвоните, пожалуйста.

Шипение немного утихло. Ей показалось, что она слышит голос Пита, но понять, что он говорит, все равно не удавалось.

— Пит? Это ты? Откуда ты звонишь? — Джоанна увидела, что все смотрят на нее, и жестом показала, что по-прежнему ничего не слышит. — Что? — сказала она в трубку. — Повтори еще раз.

Пит заговорил медленно, тщательно произнося каждое слово, но Джоанна все равно его не понимала.

— Моя что? — переспросила она. — Моя... Там... Пан... Извини, Пит, я просто не могу...

Неожиданно рядом с ней оказался Сэм и взял у нее трубку. В другой руке он держал маленький диктофон, похожий на тот, который Джоанна брала с собой на интервью.

— Пит, это Сэм. Говори. Просто говори, что ты хочешь сказать.

Он включил запись и поднес диктофон к динамику трубки. Остальные как зачарованные смотрели на него, понимая, что происходит нечто весьма странное, и терялись в догадках. Даже Джоанна, которая стояла совсем рядом, слышала только невнятное бормотание сквозь треск помех.

Сэм не убирал диктофона, пока голос не умолк.

— Пит, — позвал он. — Пит, ты еще там?

Он подождал еще немного, потом, выключил диктофон и повесил трубку.

— Что он сказал? — спросил Роджер. — Где он?

Сэм включил перемотку. Было слышно, как проносятся искаженные слова. Потом он нажал «воспроизведение» и прибавил громкость.

Голос почти терялся за жужжанием и треском помех, но это, несомненно, был голос Пита — или очень на него похожий. И слова были слышны ясно, хоть и звучали полной бессмыслицей.

Майа... Тан... Ки... Нох... Майа... Таи... Ки... Нох... Майа... Тан...

Джоанна увидела, как побледнело и вытянулось лицо Уорда Райли. Казалось, он начинает что-то понимать. Не то чтобы это была уверенность, — скорее, страшное подозрение. Он сунул руку в карман и с явным волнением достал конверт, который показывал Джоанне и Сэму за обедом.

Пока тонкий голос Пита на кассете продолжал нараспев произносить все те же странные звуки, Райли надорвал конверт и вынул оттуда листок бумаги.

Он несколько раз пробежал глазами строчки и начал крениться набок. Джоанна испугалась, что он потеряет сознание, но Уорд совладал с собой и, скомкав листок, уронил его на пол.

Ни слова не говоря, он направился к лестнице как человек, которому только что вынесли смертный приговор.

— Уорд?.. — Райли не обратил на оклик Сэма никакого внимания. — Уорд, что с вами?

На этот раз Райли остановился и обернулся. Он слегка вскинул руки и безвольно уронил их вдоль тела. Это был жест отчаяния.

— Не имеет смысла, — сказал он. — Все кончено. Простите.

Он снова повернулся и побрел вверх по лестнице. Никто его больше не окликнул и не попытался остановить. Была в его фигуре какая-то обреченность.

Сэм подобрал смятый листок. Роджер подошел к нему и заглянул через плечо.

— Что там написано? — спросила Джоанна.

Сэм скрипучим голосом, лишенным выражения, прочел по бумажке слова. В них не было смысла, и Джоанна даже не знала, как они пишутся. Все, что можно было сказать, это те же самые слова, которые произнес по телефону Пит.

— Даже Уорд не знал, что написано в этой бумаге, — пролепетала Джоанна. — Откуда же Пит узнал?

В ответ Сэм снял с телефона трубку и протянул ей.

— Слушай.

Джоанна озадаченно поднесла трубку к уху. Гудка не было. Линия молчала.

— Насколько мне известно, этот телефон отключили еще два года назад, — сказал Сэм. — Он тут висит потому... Ну, просто потому, что никто не потрудился его снять.

Потребовалось одно мгновение, чтобы страшная догадка, уже посетившая Сэма, пришла в голову Джоанне и Роджеру.

— Пит мертв.

Следующие несколько минут слились для Джоанны в одно пятно. То ли она услышала наверху голос Пэгги, то ли увидела синий отсвет патрульной мигалки на стенах подвала, то ли просто догадалась, интуитивно, но безошибочно, что произошло, — она не знала, в какой последовательности происходили события.

Сэм первым взлетел вверх по лестнице. Следом за ним поднялись Джоанна с Роджером. Теперь им были слышны голоса полицейских раций, доносящиеся со стоянки перед окном. В голубом свете мигалки лица всех, кто был в комнате, казались болезненными и изможденными. Пэгги в ужасе закрыла лицо руками; в этом жесте было что-то ненатуральное, словно это был кадр из немого фильма. Рядом с ней стояли пораженные известием Таня Филипс и Брэд Баклхерст.

Сэм разговаривал с двумя мужчинами в форме нью-йоркской полиции. Один из них был в фуражке, другой — без. Джоанна сама не могла понять, почему ей запомнилась такая несущественная деталь, — скорее всего ее сознание таким образом пыталось отстраниться от того, что ровным официальным тоном говорил коп.

— Тело было обнаружено в пять часов десять минут в районе Пик Стрит, недалеко от Черри. При нем было университетское удостоверение, поэтому мы приехали сюда. Деньги или кредитные карточки, если таковые у погибшего были, исчезли. То же самое можно сказать про часы и ювелирные украшения. На теле множественные ножевые ранения, но чтобы назвать точную причину смерти, придется подождать отчета коронера. А пока мне придется попросить вас поехать со мной в морг для официального опознания.

 

Глава 42

Джоанна пошла с Роджером в бар, где они уже пару раз бывали раньше. Сэм сказал, что приедет к ней сразу после опознания, — через час, может быть, через два. Роджер предложил Джоанне проводить ее и подождать с ней, но она сказала, что сейчас ей необходимо побыть среди людей, окунуться в нормальную жизнь. И выпить.

Все столики были заняты, поэтому они с Роджером присели на табуреты у стойки.

— Странно, — сказала Джоанна. — Я даже заплакать не могу. И это не шок, хуже — я просто приняла это как должное.

Роджер сделал большой глоток шотландского виски с водой.

— Мне очень нравился Пит, — голос его дрожал, и он закашлялся, чтобы это скрыть. — Славный мальчик. Умный. Настойчивый.

Какое-то время они молчали. Потом Джоанна сказала:

— Что же нам теперь делать? — Роджер не отвечал, и она стала размышлять вслух: — Может быть, если мы просто разойдемся, бросим попытки его уничтожить, забудем о нем...

Роджер издал короткий сардонический смешок:

— Забыть про Адама — все равно, что в течение пяти минут старательно не думать о носорогах.

Вновь наступило молчание — островок затишья посреди шумной вечерней жизни вокруг.

— Итак, — сказала наконец Джоанна, — нам остается просто сидеть и ждать, кто будет следующим? Это все, что мы можем сделать?

Роджер осушил бокал и подозвал бармена.

— Я лично собираюсь еще выпить. А вы? — Джоанна покачала головой. — Вся беда в том, — сказал он, добавляя льда в стакан, — что мы захотели доказательств.

Джоанна повернулась к нему.

— Доказательств? — повторила она, ожидая, что он пояснит свою мысль.

— Мы придумали человека, которого никогда не существовало. Тут нет ничего нового — писатели, художники, дети делают это каждый день. Но они не притворяются, что это больше, чем просто выдумки. Мы же сделали именно это. Мы искали настойчиво подтверждений тому, что наш Адам Виатт реален. Мы заставили его говорить с нами, доказывать, что он существует на самом деле.

— Так в этом же, — сказала Джоанна, — весь смысл эксперимента!

Роджер сделал еще один большой глоток и продолжал, тихо покачивая стаканом в такт своим словам:

— Каждый ученый, который не зря ест свой хлеб, знает, что, если хорошенько поискать, можно найти подтверждения чему угодно. К примеру, мы не можем положа руку на сердце сказать, что наблюдаем субатомные структуры в ускорителе элементарных частиц, а не создаем их сами в момент наблюдения. Мы начинаем с утверждения, что частицы с определенными свойствами могут — мы даже говорим «должны» — существовать. Потом, поскольку мы не можем увидеть эти частицы, мы ищем их следы в специальных камерах. И рано или поздно находим. Так следы на снегу, которые, по мнению людей, верящих в йети, оставлены йети, подтверждают, что йети существуют, — он опять сделал глоток из стакана и посмотрел на Джоанну. — Мы обожаем делать вид, будто наблюдение подтверждает теорию. На самом деле, это не так. Не совсем так. Эйнштейн говорил, что теория определяет, что мы увидим. Так что же мы, ученые, делаем? Раскалываем ли камень и находим внутри некую окаменелость истины, или же сами высекаем ее, как скульпторы? Извлекаем ли на свет то, что всегда было в этом камне или то, что порождено нашим воображением? — Роджер запрокинул голову и залпом допил виски; потом задумчиво посмотрел на пустой стакан. — И опять же — какая разница? — он перехватил выжидающий взгляд бармена и обратился к Джоанне: — Ну как, вы дозрели?

— Нет, спасибо, — она подождала, пока бармен нальет ему двойную порцию и сказала: — Объясните мне одну вещь, Роджер... Я по-прежнему не понимаю, почему вы согласились в этом участвовать и разрешили ссылаться на вас?

Роджер с глубокомысленным видом отхлебнул из стакана.

— За этот век с учеными произошло немало всего интересного. Мы начинали как поборники разума и логики, верили, что, если будем достаточно усердно работать, достаточно внимательно наблюдать и измерять, природа, в конце концов, уступит и откроет нам свои самые сокровенные тайны. И они тоже будут разумными и логичными. Они будут исполнены значения, потому что вселенная, по нашему убеждению, построена на принципах здравого смысла. Все, что противоречило этой теории, отметалось как обыкновенное суеверие. Вот тут-то и начинаются сложности. Чем больше мы узнаем о природе посредством осмысления и логических рассуждений, тем больше у нас появляется причин отказаться от идеи, что в природе вообще заложен какой-то смысл.

Джоанна заметила, что он поглядывает на нее с опаской, думая, что она снова разъярится, как в тот вечер после смерти Барри и Дрю.

— Идея о том, что можно докопаться до истины и узнать, почему жизнь такова, какова она есть, — продолжал Роджер, — противоречит всем накопленным наукой свидетельствам. Это не значит, что мы неспособны увидеть то, что есть. Мы можем наблюдать и измерять с невероятной точностью, достаточной, чтобы вычислить расстояние от Нью-Йорка до Лос-Анджелеса с погрешностью не большей чем толщина человеческого волоса. Этот пример любил приводить Дик Фейнман. Еще он любил повторять, что природа абсурдна. Хотя мы можем предсказать ее поведение с достаточной точностью, чтобы это использовать, мы не имеем ни малейшего представления о том, почему она себя так ведет. Это бессмысленно. Мы знаем, что если сделать так, то будет эдак. Но утверждение, что этому есть логическое объяснение — самое большое суеверие на свете. Фактически, это просто детская потребность в том, чтобы мир был надежен.

Джоанна на секунду задумалась, потом сказала:

— Видимо, поэтому Сэм и говорит, что суеверны все.

Роджер хмуро улыбнулся:

— Он прав. Когда мы складываем пальцы крестиком или стучим по дереву, мы попадаем туда, где все происходит так, как полагается, где есть порядок и правила, по которым можно играть, — то же самое ученые думали о мире, пока не пригляделись к нему повнимательнее.

Фуллертон снова влил в себя большую порцию виски. Джоанна заметила, что он уже почти прикончил третий стакан. Мысль у него по-прежнему работала ясно, но язык уже начинал заплетаться.

— Так кто же такие ученые? — спросил он с некоторым пафосом. — Землемеры? Ревизоры? Оценщики? Измерять и заносить в протокол — это мы здорово умеем, ну а дальше что? — Роджер допил остатки и несколько сильнее, чем надо стукнул стаканом о стойку. — Наверное потому, — сказал он, уставившись на Джоанну, — я и пошел на это. Хотел узнать, не предложит ли Сэм что-нибудь новенькое. Ну, и еще потому, что у тебя обалденные ноги. — Он одарил ее пьяной улыбкой. Настроение его улучшилось. — А теперь, может, ты все-таки выпьешь? — он оглянулся в поисках бармена.

— Мне пора. И вот что, Роджер, — не хочу притворяться вашей матушкой, но, по-моему, вам уже хватит.

— Тут, боюсь, я вынужден с тобой не согласиться... Бармен!..

— Ладно, раз вы решили надраться, я остаюсь.

— Если это шантаж, то ты победила. Оставайся, сколько твоей душе угодно.

Появился улыбающийся бармен.

— Еще одну большую порцию виски с водой, — сказал Роджер и вопросительно посмотрел на Джоанну: — А тебе?

— Нет, спасибо. Мне — ничего, — она глянула на часы. — О Господи, мне действительно пора бежать! Слушайте, Роджер, давайте я хотя бы вызову вам от журнала машину. Она отвезет вас в Принстон.

— Как скажешь, моя дорогая. И не беспокойся — ты ни капли не похожа на мою матушку.

Джоанна достала телефон и позвонила в транспортную контору, где у журнала был постоянный счет. Если Тэйлору взбредет в голову требовать отчета о расходах, за эту чертову машину она заплатит сама.

— Машина будет ждать вас снаружи через двадцать минут, — сказала она Роджеру и соскользнула с табурета. — Теперь меня не волнует, до какой степени вы налижетесь. По крайней мере я буду спокойна, что вы попадете домой. Хорошо?

— Хорошо, дорогуша, — Роджер поцеловал ее в щечку.

— Берегите себя, Роджер. Увидимся.

— Договорились.

В дверях Джоанна остановилась и обернулась. Роджер смотрел ей вслед и жизнерадостно махал стаканом. Она послала ему воздушный поцелуй и вышла на улицу.

 

Глава 43

Через пятнадцать минут Джоанна уже расплачивалась с таксистом возле своего дома на Бикман Плэйс. Она заметила, что консьержа на месте нет, видимо, его вызвал кто-нибудь из жильцов. Джоанна набрала код, вошла в вестибюль и поднялась на лифте к себе. Войдя в квартиру, она опустила жалюзи и только после этого зажгла свет. Раньше она за собой такого не замечала. От кого ты прячешься? — спросила она себя.

Джоанна подумала о Роджере и успокоила себя надеждой, что он уже допил виски и едет в машине домой. Надо было чем-то занять себя до прихода Сэма, но разговаривать по телефону ей не хотелось, а сосредоточиться, чтобы почитать, послушать музыку или посмотреть телевизор, она не могла. Прогулка, вероятно, успокоила бы ее, но Джоанна боялась выходить на улицу. Дома, в знакомой обстановке, она чувствовала себя немножко увереннее. Она заварила себе чаю и улеглась на диван с утренним выпуском «Нью-Йорк Таймc». Но строчки прыгали у нее перед глазами, и она с трудом могла уловить смысл того, что читает.

Зазвонил домофон. Джоанна вскочила и с громадным облегчением схватила трубку, ожидая услышать голос Сэма.

— Джоанна, я внизу. Консьержа нет. Ты можешь меня впустить?

Это был не Сэм. Это был Ральф Казабон.

— Джоанна? Ты где? Алло?

Она застыла на месте, не в силах произнести ни звука.

— Джоанна, это я, Ральф.

Она хотела повесить трубку, но промахнулась по рычагу, и та закачалась на проводе, стукаясь о стену. Джоанна слышала доносящийся из нее голос — он звучал отдаленно, совсем как до этого голос Пита. Она опасливо протянула руку, словно боялась удара током и наконец положила трубку на место.

Домофон зазвонил снова. Джоанна, попятилась, не спуская с него глаз. Она изо всех сил старалась побороть панический ужас. В голове ее проносились дикие мысли, но самой дикой была мысль о том, что бояться нечего, что внизу стоит человек, который просто хочет с ней встретиться, а она — глупая истеричка.

И все же, она познакомилась с ним всего два дня назад. В Нью-Йорке никто не заявляется к малознакомому человеку, рассчитывая, что его так запросто впустят в дом. Но может быть, у него есть какая-то важная причина? Она ведь даже не спросила. Что такого уж страшного в человеке, который звонит ей по домофону, в человеке, с которым она знакома и который учтив, мил и, несомненно, нормален во всех смыслах этого слова? Не сошла ли она с ума? Неужели в следующий раз она испугается собственной тени?

И все же никакими силами нельзя было заставить ее снять трубку и поговорить с ним. Джоанна ходила вокруг домофона, словно вокруг привязанной, но очень свирепой собаки. Звон становился все нестерпимее. Джоанна подбежала к двери и проверила замки. Она была в безопасности, но в ловушке. Что же делать? Может, позвонить вниз и узнать, не вернулся ли консьерж? Или вызвать полицию? Но что ей сказать? Что придумать — ведь у нее нет пока разумного повода просить помощи у полиции?

Позвонить Сэму? Да, позвонить Сэму. Это будет правильнее всего. Сэм поймет, почему она перепугалась. Джоанна начала набирать номер его мобильного телефона; может быть, он уже едет к ней и с минуты на минуту появится? Нужно предупредить его о возможной опасности.

Домофон умолк. В наступившей тишине Джоанна слышала только стук своего сердца. Она вдруг осознала, что не может вспомнить последние цифры номера Сэма, и дала отбой.

Она стояла, вслушиваясь в тишину. Неужели ушел? Он знает, что в квартире кто-то есть, потому что трубку сняли, — но она же ничего не говорила. Трубку мог взять друг, сослуживец, уборщица, в конце концов.

Джоанна осторожно подошла к окну, отодвинула занавеску и выглянула наружу. На улице никого не было. Правда, двери она не видела и, значит, он мог все еще стоять у подъезда — но попытки попасть внутрь он явно оставил.

Или же консьерж вернулся и открыл ему. Но без предварительного звонка его бы не впустили. Это правило было крупными буквами написано в вестибюле: «Все посетители должны предварительно звонить».

— Джоанна?

Она с тревожным возгласом обернулась: голос раздался прямо у нее за спиной. Его голос. В этой комнате, рядом с ней.

Сначала она никого не увидела и уже подумала, что ей померещилось, но тут в прихожей шевельнулась какая-то тень, и в открытую дверь гостиной вошел Ральф Казабон.

— Джоанна, ты не могла бы мне объяснить, в чем дело?

Лицо у него было озабоченное, и в голосе звучало беспокойство. Он был одет более официально, чем в выходные, но в остальном выглядел точно так же. Однако изменились его манеры. В них сквозила фамильярность и даже интимность, которой между ними не было и быть не могло.

— Как вы сюда попали? — задыхаясь, проговорила она.

Он еще больше нахмурился и сделал шаг в ее сторону.

— Джоанна, что происходит?

Она попятилась и задела бедром угол стола. От удара со стола упала лампа и разбилась.

— Не приближайтесь!

Она завела руки за спину то ли для того, чтобы нашарить на столе какое-нибудь оружие защиты, то ли для того, чтобы случайно не разбить что-нибудь еще.

— Прекрати, пожалуйста! — он явно рассердился и попытался схватить Джоанну за плечи, чтобы вытрясти из нее эту дурь.

Она увернулась и принялась быстро шарить по столу. Где-то там лежал нож для разрезания бумаги с длинным и острым стальным лезвием. Наконец она нащупала его среди разбросанных книг и листов бумаги; рукоятка из слоновой кости послушно легла в ее ладонь. Джоанна выставила нож перед собой.

Теперь Ральф встревожился не на шутку и руки держал на весу.

— Хорошо, хорошо... Я не двигаюсь, успокойся... Только скажи мне, в чем дело и позволь тебе помочь... Прошу тебя, Джоанна...

Она прерывисто дышала, и каждый вдох был похож на всхлип. Усилием воли Джоанна взяла себя в руки. Держа нож наготове, она боком, как краб, двинулась к прихожей, ни на секунду не спуская глаз с Казабона.

Он поворачивался за ней, вытянув руки перед собой, — скорее в знак покорности, нежели для того, чтобы защититься или даже напасть, если ее внимание ослабнет.

Но оно не ослабло. Джоанна свободной рукой провела по лицу и оказалось, что она вся в испарине. Она заморгала и широко раскрыла глаза, чтобы согнать застилающую их пелену. Когда до выхода ей оставалось всего несколько шагов, Ральф двинулся за ней, но она угрожающе подняла нож.

— Я вас предупредила — не приближайтесь ко мне!

Чтобы открыть замки, ей пришлось переложить нож в другую руку. Сначала верхний замок, потом нижний. Они были закрыты изнутри, как она их оставила, когда вошла в квартиру.

Джоанна на секунду опустила взгляд, чтобы найти дверную ручку, и краем глаза уловила движение.

— Не смейте!

Он замер.

— Джоанна, прошу тебя... Это же безумие! Что случилось? Ты заболела? Как ты могла подумать, что я причиню тебе вред?

Она нашарила ручку двери и нажала.

— Как вы сюда вошли?

— Как всегда. Да что с тобой?

Джоанна не стала отвечать и спорить, а просто шагнула за порог. Захлопнув дверь, она бросилась к лифту и стала жать кнопку вызова, но тут увидела, что лифт занят, — горит стрелка «вверх». Слышен был шум приближающейся кабины. Лифт остановился, и двери открылись.

Не задумываясь о том, как будет выглядеть в глазах посторонних, Джоанна с ножом в руке смотрела на дверь своей квартиры. Из лифта кто-то вышел, и не успела она оглянуться, как услышала:

— Господи Иисусе, Джоанна! Что происходит?

Она крутанулась на месте, и Сэм едва успел отскочить, но, увидев, что это он, Джоанна упала к нему в объятия. Страх и напряжение последних минут прорвались судорожными рыданиями.

— Что с тобой? Что случилось? Скажи мне! — он осторожно отобрал у нее нож. Джоанна трясущимся пальцем показала на дверь:

— Он там!

— Кто?

— Ральф Казабон.

— Что? — Сэм ринулся к двери, но Джоанна его удержала:

— Нет, подожди! Надо сходить за подмогой!

— На это нет времени!

Тут Джоанна сообразила, что забыла ключи.

— Мы не сможем войти.

Сэм задумался на мгновение.

— А у консьержа есть запасные?

Джоанна кивнула:

— Да.

— Сходи за ними. Я подожду здесь.

— Нет, я не хочу, чтобы ты...

— Пожалуйста, Джоанна, сделай, как я говорю, -

Сэм показал ей нож для бумаги и добавил: — Не волнуйся, мимо меня он не проскочит.

Лифт снова был занят, и Джоанна побежала по лестнице. В вестибюле она увидела Фрэнка Флориса, консьержа; он сидел за своим столом. Услышав ее шаги, он поднял голову и окинул Джоанну удивленным взглядом.

— Фрэнк, кто-то проник ко мне в квартиру, и вам лучше подняться со мной. Дайте, пожалуйста, запасные ключи.

Фрэнк сунул руку в ящик стола.

— К вам кто-то забрался? Мистер Таун только что поднялся наверх. Вы его видели?

— Да. А вы не видели другого мужчину несколько минут назад? Высокого, с темными волосами?

— Пока я тут сижу, никто не проходил. Я был внизу, проверял котел, но входная дверь была на замке. Никто не смог бы войти без ключа, разве что кто-нибудь открыл ему из квартиры, — он отдал ей ключи и спросил: — Хотите, чтобы я позвонил в полицию?

— Пожалуй, нет. Просто поднимитесь со мной.

Они пошли наверх пешком. Фрэнк, который был мужчиной сильным, но тучным, совсем запыхался. Сэм стоял на площадке. Увидев их, он сделал знак, что ничего нового не произошло.

— Так, теперь расскажите мне, что происходит, — сказал Фрэнк, входя в роль человека, отвечающего за безопасность жильцов. — Это сумасшедший, пьяница или маньяк?

— Да нет, не думаю, — сказала Джоанна.

— Вы его знаете?

— Немного, — кивнула Джоанна. — Но мистер Таун с ним не знаком.

— Ясно, — сказал Фрэнк, воображая, что он все понимает, и окинул Сэма оценивающим взглядом. — И вы просили этого человека уйти, верно, мисс Кросс?

Она подтвердила.

— А он отказался?

— Да.

Фрэнк поскреб подбородок.

— Вы не знаете, он не вооружен?

Джоанна не ждала такого вопроса.

— Нет... нет, я уверена, что у него нет при себе оружия.

— А в доме есть? Пистолет, нож?

— Нет, ничего. Кроме...

Фрэнк проследил ее взгляд и увидел в руке Сэма нож для разрезания бумаги.

— Я возьму его, если не возражаете, мистер Таун. — Сэм заколебался. — Не беспокойтесь, сэр — я бывший солдат и умею с ним обращаться.

Сэм покосился на Джоанну и с неохотой протянул Фрэнку нож.

— Не дадите ли мне ключи, мисс Кросс? — сказал Фрэнк, сунув нож за ремень.

Джоанна отдала ему связку и предупредила, что открыть нужно только верхний замок. Жестом попросив Сэма с Джоанной отойти в сторону, Фрэнк быстрым, решительным движением открыл дверь и громко произнес:

— Охрана. Встаньте, пожалуйста, так, чтобы я вас видел, сэр.

Тишина. Сэм заметил, что рука Фрэнка непроизвольно потянулась к дубинке на поясе. Консьерж оглянулся на Джоанну:

— Вы уверены, что здесь кто-то есть, мисс Кросс?

— Был, — проговорила она, внезапно почувствовав себя неуютно.

— Так, — сказал Фрэнк, адресуя свои слова тому, кто прятался в квартире. — Я прошу вас немедленно выйти, иначе мне придется вызвать полицию.

— Черт с ней, с полицией, — сказал Сэм, потеряв терпение, и протиснулся мимо Фрэнка. — Я хочу взглянуть на этого типа...

— Прошу вас, мистер Таун, предоставьте мне разобраться самому...

Но Сэм пропустил эти слова мимо ушей. Он ворвался в квартиру и забегал по комнатам.

— Казабон?.. Ральф Казабон, я хочу тебя видеть! Где ты?

Наконец стало ясно, что в квартире никого нет. Только разбитая лампа на полу служила признаком того, что здесь творилось что-то неладное. Джоанна подняла ее и поставила на место.

— Кажется, все в порядке, мисс Кросс, — сказал Фрэнк, подозрительно поглядывая на Джоанну.

— Кажется, да. Вероятно, он выскользнул, когда я вышла за дверь... а мистер Таун еще не появился, — она поглядела на Сэма. — У него было достаточно времени, правда ведь?

— По-моему, да, — соврал Сэм.

— Тогда он, наверно, еще в здании, — у Фрэнка снова проснулся азарт. — Пойду проверю.

Никто не стал его отговаривать.

Поблагодарив Фрэнка и извинившись за беспокойство, Джоанна закрыла за ним дверь. Когда она вернулась в комнату, Сэм стоял у стола и что-то рассматривал.

— Он был здесь, — сказала она так, словно боялась, что Сэм ей не верит.

Сэм вырвал листок из блокнота, лежавшего рядом с телефоном.

— Здесь его адрес и телефон, — он снял трубку и набрал номер. — Не отвечает, — он повесил трубку и убрал листочек в карман. — Завтра я проверю, чей это номер.

Джоанна подошла ближе.

— Сэм, скажи, что ты мне веришь. Веришь, что он был здесь.

Сэм обнял ее:

— Я тебе верю.

 

Глава 44

Они перебрались в отель, который был в нескольких кварталах от Бикман Плэйс. Они понимали, что это нелогично, но так им было спокойнее. Ни у Сэма, ни у Джоанны не было аппетита, но они решили, что скоротать вечер лучше всего за ужином, и отправились в китайский ресторанчик на Третьей Авеню. Джоанна там часто бывала — жизнерадостная атмосфера этого заведения действовала на нее благотворно.

Она пересказала Сэму свой разговор с Роджером. Слушая ее, Сэм задумчиво улыбался.

— Роджер крайне редко так напивается, — сказал он. — И как правило, это происходит тогда, когда его мозг занят решением какой-то загадки, — как у Шерлока Холмса была «задача на три трубки».

— Да уж, для нашей задачи три трубки это минимум.

Они немного поговорили о том, что мучило их обоих, но вскоре замолчали, признав, что слова больше не имеют никакого значения. События вышли из-под контроля, и Сэм не лучше Джоанны знал, что теперь делать и что их ждет впереди. Потом они побрели в отель по сырой ноябрьской погоде. Джоанна прихватила из дома снотворное; приняв по таблетке, они обнялись и уснули на пышной огромной кровати.

Утром они проснулись рано и в восемь часов уже закончили завтракать. Джоанна позвонила на свой автоответчик, Сэм тоже, но никому из них никаких важных сообщений не поступало.

— Может быть, уже можно позвонить Роджеру? — сказала Джоанна. — Конечно, рановато, но я хочу убедиться, что вчера он без приключений добрался домой.

— Если у него похмелье, он все равно не признается.

— Я все-таки позвоню, — сказала она. — У меня отчего-то беспокойно на душе.

Джоанна набрала номер. После нескольких гудков ей ответил незнакомый мужской голос. Джоанна тут же вспомнила то утро, когда она звонила Мэгги, а трубку сняла ее дочь, и сердце ее тревожно забилось.

— Я звоню Роджеру Фуллертону, — сказала она. Голос у нее слегка дрожал: — Он на месте? Не могли бы вы его позвать?

— Могу я узнать, кто его спрашивает? — сказал мужчина на другом конце провода. Тон его не сулил ничего хорошего.

По лицу Джоанны Сэм заметил, что возникли какие-то сложности, и подошел к ней.

— Я знакомая Роджера, — сказала она в трубку. — Джоанна Кросс.

Она услышала, как ее собеседник, прикрывая трубку рукой, что-то говорит в сторону.

Сэм взял у Джоанны трубку.

— Алло? Алло? — настойчиво повторил он. — Извините, с кем я разговариваю?

Человек на том конце назвался. Сэм узнал его. Это был один из членов университетской администрации. К счастью, он тоже знал Сэма и отвечал ему охотнее, чем Джоанне. Слушая его, Сэм медленно опустился на край кровати и взял Джоанну за руку.

Они сели в поезд на Пенн Стэйшн и около десяти были уже в Принстоне. Не дожидаясь автобуса, они взяли такси, и через несколько минут вышли у ворот колледжа. К этому времени Джоанна знала о смерти Роджера Фуллертона столько же, сколько Сэм.

У него в комнате произошел пожар. Огонь не распространился дальше, и через некоторое время самопроизвольно погас. Тело Роджера обнаружили только утром, меньше чем за час до звонка Джоанны.

На газоне стояла пожарная машина, а вокруг нее с озадаченным видом бродили пожарники, явно не понимая, что они тут делают. У входа в здание Сэм увидел не только местных охранников, но еще и двух полицейских. Они должны были не пускать любопытных, но Сэму с Джоанной разрешили войти.

Человека, с которым они разговаривали по телефону, звали Джерри, а фамилию Джоанна не запомнила. Он был явно потрясен случившимся, и все время поглядывал на Джоанну, словно был убежден, что женщине здесь не место.

— Можете зайти, — сказал он. — Врач и полиция еще там. Чертовщина какая-то. Такое невозможно себе представить.

Сэм повернулся к Джоанне:

— Может быть, ты подождешь снаружи? — тихо спросил он. — Не уверен, что тебе стоит на это смотреть.

Она покачала головой:

— Я ни за что бы туда не пошла, но это мой долг.

Сэм взял ее под руку, и охранник распахнул перед ними дверь.

В кабинете все было точно так же, как в тот день, когда Джоанна впервые здесь побывала. Горы книг и бумаг, фотографии и картины, компьютер с захватанным дисплеем. Все было по-прежнему, даже кожаные кресла, в которых они тогда сидели, остались на том же месте, только были пусты — за исключением кресла Роджера.

Как и тогда, оно было повернуто к свету настольной лампы, и сбоку от него стоял столик с книгами, коробкой манильских сигар и недопитым стаканом виски.

Но сидящая в кресле фигура не поддавалась описанию. Обугленный с головы до ног труп казался адской карикатурой на человека. Только одна рука, свисающая с подлокотника, избежала испепеляющего жара пламени. Судя по сохранившемуся рукаву, на Роджере был тот же костюм, в котором она видела его в последний раз.

Ей хотелось завопить, убежать или даже упасть в обморок. Но ужас приморозил ее к месту, и она не могла ни пошевелиться, ни закричать. Она чувствовала, что Сэм обнимает ее за плечи и сама судорожно вцепилась в него, не в силах отвести взгляд от страшного зрелища.

Два человека — один на корточках возле трупа, другой у стены — зашевелились, и Джоанна только теперь их заметила. Она услышала какой-то странный звук и вдруг поняла, что сама его издала. С того момента, как они вошли в комнату, она не дышала, и теперь с шумом втянула в себя воздух.

— Не обращай внимания... — выдавила Джоанна. — Что с ним случилось?

Один из полицейских, тот, что стоял у стены, подошел к ней.

— Это мы как раз и пытаемся выяснить. Лейтенант Фрайзер, окружная полиция.

Сэм и Джоанна назвали себя.

— Роджер Фуллертон был когда-то моим профессором физики, — сказал Сэм. — Мы были дружны. Я виделся с ним вчера. Джоанна — мисс Кросс — видела его после этого. Они вместе выпили, а потом он поехал сюда.

— Я вызвала ему машину, — сказала Джоанна. — Мы расстались что-то около семи часов вечера.

Лейтенант кивнул и сделал пометку в блокноте.

— Похоже, все так и было. Мне сказали, что около девяти его видели уже здесь, — он посмотрел на них. — Что вы еще можете сообщить? Не заметили ли вы что-нибудь необычное? Может быть, у него было какое-то особое душевное состояние?

Сэм покачал головой.

— Не думаю, что произошло самоубийство, если вы к этому клоните. Позвольте мне осмотреть тело.

— Пожалуйста.

Сэм подошел ближе. Медэксперт, сидевший на корточках перед трупом, поднял на Сэма глаза. Эксперту было за пятьдесят, и на его белой, как сыр круглой физиономии ясно читался испуг.

— Вы когда-нибудь видели что-то подобное? — спросил его Сэм.

— Ни разу за всю свою жизнь.

Сэм обошел кресло и потрогал кожаную обивку рядом с плечом трупа.

— Никакого остаточного жара, — сказал он. — А сам пожар кто-нибудь видел?

— Никто вообще ничего не знал, пока утром не пришла уборщица, — отозвался от порога Джерри. Сэм посмотрел на него и снова заговорил с медэкспертом:

— Вы слышали о самовозгорании человека?

Тот оттолкнулся рукой от пола и встал.

— Слышал. Но я в это не верю. Люди не могут ни с того ни с сего вспыхнуть.

— Вам стоило бы почитать о таких случаях, — сказал Сэм. — Тут все признаки налицо. — Он обошел столик и встал напротив кресла, внимательно рассматривая останки Роджера. — Не мне вам рассказывать, какая нужна температура, чтобы человеческое тело обуглилось. По меньшей мере три тысячи по Фаренгейту. А теперь взгляните, — показал он. — Этот жар почти не коснулся кресла. Огонь не задел ни столик, ни ковер, — Сэм задрал голову. — На потолке и стенах есть тонкий налет сажи, но вы заметили? Нет никакого запаха, а вы знаете, наверное, как пахнет горелое человеческое мясо. Его запах не смог бы так быстро выветриться.

— Я это все и без вас знаю, — сказал медик. — Не сомневаюсь, мы выясним, стечением каких обстоятельств был вызван этот эффект. А до тех пор, простите, не могу согласиться с вашими безосновательными выводами.

— Самовозгорание человека, — пробормотал Сэм словно про себя. — Иногда его еще называют небесным огнем.

Лейтенант Фрайзер провел рукой по лицу:

— Откуда бы ни взялся этот огонь, он не был послан с небес, доктор Таун. Это было другое место.

Они сидели в углу почти пустого вагона. Поезд вез их обратно на Пенн Стейшн. Сэм посмотрел на часы:

— Можно мне позвонить по твоему телефону?

Джоанна достала мобильный телефон, и Сэм набрал номер. После того как они уехали из Принстона, он уже третий раз пытался дозвониться до Райли. И сейчас ему тоже никто не ответил — ни слуга, ни автоответчик.

— Позвоню еще раз, когда приедем, — сказал Сэм, возвращая Джоанне трубку. — Если и тогда ничего не выйдет, поедем к нему.

Они ничего не рассказали лейтенанту Фрайзеру об Адаме Виатте и об эксперименте, в котором Роджер Фуллертон принимал участие. Они понимали, что рано или поздно об этом станет известно и им придется отвечать на вопрос, почему они промолчали, — но до этого еще надо дожить. Сейчас было важно другое — что делать дальше, после того, как они расскажут обо всем Уорду?

Самовозгорание человека, сказал Сэм Джоанне, когда они вышли из Принстона, многие, в том числе и он сам, считают одной из форм полтергейста. Существует множество достоверных свидетельств, что разные люди, дети и взрослые, неосознанно становились причиной сильных пожаров, в результате которых часто страдали сами.

— Фактов полно, только людям надо отважиться посмотреть им в лицо, — говорил Сэм. — Но когда-нибудь это сделать придется.

Джоанна смотрела в окно, но перед глазами у нее стояла безжалостно подробная картина смерти, и ее ничем нельзя было заслонить. Понимая ее состояние, Сэм взял Джоанну за руку.

— Мне кажется, я уже никогда не смогу заснуть, — проговорила Джоанна.

— Сможешь, — сказал он. — Я тебе обещаю.

Она склонила голову ему на плечо, но не осмелилась закрыть глаза.

Когда они сошли с поезда, Сэм снова набрал номер Уорда. На этот раз ответили почти сразу. Голос слуги-китайца звучал встревоженно:

— Вам надо прийти, доктор Таун. Мистер Райли оставил послание — вам и мисс Кросс. Пожалуйста, приезжайте быстрее.

 

Глава 45

Китаец ждал их у входа. Толстый ковер в коридорах заглушал шаги. Они не разговаривали, пока не вошли в квартиру Уорда и не закрыли за собой полированную деревянную дверь.

— Что происходит? — без предисловий спросил Сэм.

Слуга говорил высоким голосом и слегка покачивался, сложив перед грудью ладони:

— Вчера вечером мистер Райли вернулся чуть раньше восьми. Он сказал, что ложится спать и просил его не будить. Утром я навещал друзей и делал покупки. Я вернулся, а мистер Райли еще не встал. Я начал беспокоиться. Вдруг он заболел? Мистер Райли никогда не спит так долго. Я постучался в комнату мистера Райли, но никто не ответил. Я открыл дверь и увидел, что на кровати никто не спит. Только эта записка.

Он достал визитную карточку. На ней аккуратным почерком Уорда было написано: «Впусти в комнату покоя доктора Тауна и Джоанну Кросс. Никого другого. У. Р.»

Сэм прочитал записку и посмотрел на китайца.

— В «комнату покоя»?

— Я покажу.

Слуга повел их по коридору в просторную спальню, обставленную в том же восточном духе, что и вся квартира. Чем-то это помещение показалось Джоанне странным, но потом она поняла, что в комнате нет окон. Сквозь приоткрытую дверь ванной были видны зеркала. Сэм и Джоанна пошли за слугой к следующей двери, почти незаметной на фоне обшитой деревянными панелями стены.

— Никому никогда не дозволялось сюда входить, — сказал китаец. — Мистер Райли даже убирал эту комнату сам. Здесь я вас оставлю.

Он слегка поклонился и ушел тем же путем, каким привел их сюда. Сэм повернул ручку двери, и они оказались в помещении размером с кладовку. Оно было пустым — только в противоположной стене находилась еще одна дверь. Переглянувшись с Джоанной, Сэм открыл ее.

Их окатила волна холодного воздуха. Комната была среднего размера и одну из стен целиком занимало окно, выходящее на парк. Все три его створки были подняты до отказа. Кроме нескольких книжных полок в комнате не было никакой мебели. На стенах висели картины, а на полу стояли статуэтки, судя по всему, имевшие какое-то религиозное значение.

Посередине комнаты лежал мат. На нем в «позе лотоса», классической позе медитации, сидел Уорд Райли. На нем был только легкий халат из хлопка. Глаза его были закрыты, а кожа приобрела восковой оттенок.

— Он умер? — прошептала Джоанна и, опустившись на колени, прикоснулась к нему. Он был совсем холодный.

Она услышала, что Сэм закрыл окно. Потом он тоже присел рядом с Уордом и сказал:

— Пульс еще прощупывается. Очень медленный.

— Спасибо, что пришли, Сэм...

Услышав голос Уорда, оба так и подскочили. Но казалось, он доносился ниоткуда.

— ...и Джоанна. Хорошо, что вы здесь, что мы теперь вместе.

Они переглянулись поверх головы Уорда, взволнованные странной, отдельной жизнью знакомого голоса.

— К тому времени, когда вы услышите эти слова, я буду уже там, откуда никогда не захочу и не смогу вернуться.

— Это он говорит, — прошептала Джоанна. — Губы не шевелятся, но звук доносится из горла.

— Я хочу помочь вам, — продолжал голос. — Вам уже поздно становиться на тот путь, который я избрал, — он требует подготовки. Но не бойтесь пропасти, что открылась перед вами. Войдите в нее, как вошли бы в свет...

— Смотри, — вдруг сказал Сэм. Она повернулась туда, куда он указывал, и увидела на полке справа магнитофон. В нем крутилась кассета. — Наверное, мы его включили, когда переступили порог.

Когда он это сказал, Джоанна увидела нечто вроде электронного глазка, установленного так, что любой человек, входя в комнату, пересечет невидимый луч.

— Наш мир изменился, — продолжал голос, — и нет пути назад...

Тут Сэм выдернул шнур из розетки, и магнитофон замолчал.

— Разыщи слугу, Джоанна. Возьми у него побольше одеял. И пусть немедленно позвонит врачу Уорда или в Службу спасения.

Джоанна на мгновение замешкалась. Она не могла бы сказать точно, что ее удерживает, — просто чувствовала, что Уорду это бы не понравилось. Он сделал выбор, и не им его останавливать. Но она быстро отбросила сомнения: выбор Уорда слишком напоминал самоубийство, а Джоанна не принадлежала к тем, кто считает, будто человек имеет неотъемлемое право на самоуничтожение.

Она побежала по комнатам, крича «Эй! Где вы?», поскольку не знала, как зовут слугу. Ни в коридоре, ни в приемной никого не было. Джоанна заглянула в комнаты для гостей, снова покричала. Никого.

В дальнем конце приемной были две двери. Джоанна поняла, что они, вероятнее всего, ведут на кухню и в «лакейскую», как, наверное, называется комната для прислуги в таких домах. Она открыла одну из них и очутилась в лабиринте коридоров между прачечной и кладовыми, толкнула «вертушку» и выбежала в ультрасовременную кухню с белоснежными стенами и посудой из нержавеющей стали. Здесь тоже не было ни души.

Из кухни она попала в столовую, где стоял длинный стол на двенадцать персон. Там не только не было никого, но и вообще создавалось впечатление, что этой комнатой никогда не пользовались. Дверь в противоположной стене столовой привела Джоанну обратно в приемную, такую же пустую, как две минуты назад. За второй дверью в приемной оказался коридор, который соединялся с прихожей. Джоанна огляделась в поисках еще каких-нибудь дверей и внезапно уловила в зеркале движение.

Она обернулась и успела заметить мужскую фигуру в знакомом плаще.

— Сэм! — крикнула Джоанна, но он не ответил.

Она побежала в прихожую и толкнула незапертую дверь. Очутившись снаружи, она огляделась и увидела, как светлый плащ исчез за углом.

Джоанна бросилась вдогонку. Она ни о чем не думала, даже забыла закрыть за собой дверь. Она хотела лишь одного — узнать, что происходит. От кого или за кем он бежит? И почему?

Добежав до угла, она успела только заметить, как хлопнула дверь с надписью «аварийный выход». Джоанна потянула за ручку и перед ней открылась узкая шахта с железной лестницей со множеством поворотов. Сэма она не видела, но слышала звук его торопливых шагов.

Джоанна дважды окликнула его, но он не отозвался. Она подумала, что он ее не услышал из-за грохота металлических ступеней, и устремилась за ним вниз.

Перед ней то и дело мелькал его рукав, когда он хватался за перила, чтобы повернуть на следующий пролет. Джоанна снова и снова пыталась до него докричаться, но безуспешно. И вообще, пока она бежала за ним, ей пришло в голову, что гнаться за ним бессмысленно, — все равно она не сможет его поймать. Однако ей отчаянно хотелось узнать, что заставило его умчаться сломя голову, даже не подумав о ней.

Джоанна замедлила шаг, осознав, что преследовать Сэма дальше — глупо. Очевидно, всему этому есть какое-то объяснение, но искать его следует наверху, в квартире, а не внизу. Если бы что-то им угрожало, Сэм обязательно предупредил бы ее и, уж конечно, увел с собой. В этом Джоанна была абсолютно уверена. А вот так гнаться за ним — это значит не доверять ему, все равно что предавать. Надо вернуться, и слуга, который уже, вероятно, пришел, скажет, что Сэм побежал в аптеку или за врачом, который живет в этом же доме, но на другом этаже. А лифта не стал дожидаться, потому что очень спешил.

Все же она бежала так быстро, что теперь уже была ближе к концу лестницы, чем к тому месту, откуда начала спускаться. Уорд живет, на каком — пятом, шестом этаже? Имеет смысл сойти вниз и подняться обратно на лифте. Так она и сделает.

Уже не думая ловить Сэма, Джоанна стала спускаться вниз с обычной скоростью, но тут увидела дверь на площадку. Можно сесть в лифт и там.

Дверь была в нише. Джоанна, погруженная в свои мысли, не замечала ничего вокруг. Свернув с лестничного пролета, она протянула руку, чтобы нашарить дверь, но коснулась чего-то мягкого.

Она вскрикнула — скорее от неожиданности, чем от испуга, потому что уже узнала цвет плаща. Это Сэм. Но когда она подняла глаза, кровь застыла у нее в жилах. В нише стоял Ральф Казабон.

— Нельзя, чтобы у нас все так кончалось, — сказал он мягким, чуть дрожащим голосом. — Не понимаю, что с нами происходит, Джо. Не надо, чтобы все так кончалось.

 

Глава 46

Сэм стоял посреди приемной.

— Джоанна? — позвал он в третий раз. Ответа не было.

Начиная беспокоиться, он вернулся в прихожую. Дверь в квартиру по-прежнему была открыта — он открыл ее, когда вышел искать Джоанну. Сэм уже собирался выйти на площадку, но уловил краем глаза какое-то движение. Он остановился и посмотрел направо, но оказалось, что это только его собственное отражение мелькнуло в зеркале, висящем в прихожей.

— Мистер Таун, сэр? — за спиной у него откуда-то возник китаец-слуга. — Вам помочь?

— Вы не видели мисс Кросс? Она пошла за вами.

Китаец нахмурился:

— Мисс Кросс? Нет, сэр, я не видел мисс Кросс.

— Я вышел из спальни, а дверь оказалась открыта. Почему она... — Сэм выглянул на лестничную площадку, посмотрел в обе стороны, но Джоанны нигде не увидел и снова шагнул в квартиру. — Почему, скажите на милость, она ушла, не предупредив меня? Китаец помотал головой в знак того, что у него нет ответа на этот вопрос.

— Я уверен, она вернется, сэр.

— Будем надеяться. А сейчас вызовите скорую и принесите побольше одеял, пока ваш хозяин не умер от переохлаждения.

Джоанна хотела закричать, но ужас сдавил ей горло, и она не сумела издать ни звука.

Ральф Казабон не двигался. В нем не было ничего устрашающего. Напротив, на лице его читалась грусть и даже нежность.

И все же она повернулась и опрометью бросилась бежать. Оглянувшись через плечо, она увидела, что Казабон не спеша, обычным шагом спускается следом за ней по ступенькам.

На нижнем этаже Джоанна выскочила в дверь и оказалась в коридоре с кирпичными стенами, выкрашенными в зеленый цвет. Единственная дверь была заперта на засов. Джоанна бросилась к ней и на ходу оглянулась еще раз. Ральф по-прежнему шел за ней так спокойно, словно знал, что ей некуда деться.

Молясь про себя, чтобы ей хватило сил, Джоанна налегла на засов. Створки распахнулись наружу, и она оказалась во внутреннем дворике. Оглядевшись, Джоанна увидела арку, которая, судя по всему, выходила на улицу. Но в арке были ворота — и наверняка охрана.

Джоанна побежала к воротам и, бросив единственный взгляд назад, поразилась тому, что Казабон еще даже не вышел во дворик. Уж не вообразил ли он, что она пойдет обратно?

Или на самом деле его здесь и нет? Может быть, она его себе только вообразила? Вдруг это просто иллюзия, продукт ее мозга, как и его предок Адам Виатт?

Но почему на нем плащ Сэма? Может быть, в ее подсознании он и Сэм Таун слились в один образ? Но почему? Что происходит? Джоанна уже давно не сомневалась, что события развиваются по определенной логике, пусть даже на первый взгляд этого не заметно.

Охранник у ворот поверил ее объяснениям, будто она заблудилась в здании; во всяком случае, когда она сказала, что пришла к Уорду Райли, он стал глядеть на нее менее подозрительно. Он открыл ей ворота и объяснил, как дойти до главного входа, чтобы снова подняться в квартиру мистера Райли.

Джоанна быстро пошла по тротуару, держась ближе к зданию. Уличный шум слегка успокоил ее. На углу она повернула направо... и остановилась.

Между ней и главным входом, засунув руки в карманы светлого плаща, стоял Ральф Казабон и спокойно ждал.

— Вы принесете одеяла или нет? — рявкнул Сэм, выходя из спальни Уорда.

— Уже, сэр. Уже принес, — китаец торопливо вышел из темного коридора. — И врачи уже едут.

— Хорошо. Пульс у него стал полнее — похоже, мы успели вовремя.

Сэм взял у слуги одеяла и побежал через спальню обратно в комнату для медитации. Китаец засеменил за ним, и на пороге они оба остановились как вкопанные.

Комната была пуста и одна створка окна открыта.

— О, нет... Боже!

Сэм уронил одеяла на пол и кинулся к подоконнику. Еще до того как он выглянул наружу, его опасение подтвердил визг тормозов и скрежет столкнувшихся автомобилей. Послышались крики. Сэм перегнулся через подоконник.

Уорд Райли, раскинув руки, лежал на асфальте Централ Парк Вест.

Джоанна перебежала улицу, уворачиваясь от машин, и поспешила в направлении Коламбус Авеню. На углу она остановилась и посмотрела назад. Ральфа не было видно. Она подумала, не вернуться ли в Дакота-билдинг, но какое-то шестое чувство подсказало ей, что этого делать нельзя. Словно в подтверждение справедливости ее предчувствий на другой стороне улицы вдруг мелькнул светлый плащ. Ральф шел тем же прогулочным шагом, но не спускал с нее глаз. Джоанна повернула налево и со всей возможной быстротой пошла по направлению к югу.

Сэм будет тревожиться, подумала она. Надо поговорить с ним, рассказать, как ее провели, и спросить, что делать дальше. Глупо, что они так неудачно разминулись. Или, может быть, в этом и была цель того, что с ней случилось? И может быть, сейчас она тоже не бежит от чего-то, а движется в заданном направлении?

Она остановилась и сунула руку в карман пальто. К счастью, телефон был на месте. Джоанна не помнила номер Уорда, но по кнопке «повтор» автоматически вызывается последний набранный номер. А как раз Уорду Сэм и звонил. Джоанна зашла под козырек подъезда какого-то дома и нажала кнопку.

Ничего. Она нажала еще раз и поднесла телефон к уху. Слышны были только легкие потрескивания, и все. Тогда Джоанна взглянула на дисплей и прочла там: КОД НЕ ОПОЗНАН.

Что это еще за дела? Она сделала третью попытку, но результат был тот же — КОД НЕ ОПОЗНАН. Джоанна испытала приступ бессильной ярости, как случалось с ней каждый раз, когда какое-нибудь тупое устройство отказывалось нормально функционировать. Сопротивляясь желанию потрясти трубку или стукнуть ею о стену, Джоанна снова попыталась вызвать телефон к жизни.

КОД НЕ ОПОЗНАН.

Раз эта сволочь не работает, придется искать автомат. Только тут Джоанна поняла, что ее сумочка, а вместе с ней кредитки и деньги, осталась в квартире Уорда. У нее нет при себе ни цента. Значит, придется возвращаться, выбора нет.

А может и есть! Джоанна вдруг сообразила, что стоит напротив банка — того самого, в котором у нее счет. Правда, это другое отделение, но они могут уточнить ее имя и номер счета по телефону и выдать ей деньги.

Через минуту она уже сидела за столом напротив приятной молодой женщины, которая охотно вызвалась ей помочь. Джоанна назвала имена двух сотрудников в своем отделении банка, которые могли бы подтвердить ее личность, и женщина позвонила туда.

Одного из тех, кого назвала Джоанна, не оказалось на месте; зато второй подошел и, пока женщина объясняла ему в чем дело, Джоанна терпеливо ждала. Внезапно она увидела, что женщина озадаченно хмурится.

— Извините, — сказала она Джоанне, — он говорит, что ваше имя ему незнакомо.

— Этого не может быть. Разрешите, я с ним поговорю? — Джоанна взяла трубку. — Алло? Это Рой? Рой, это Джоанна Кросс.

Голос его прозвучал неуверенно:

— Джоанна... Кросс?

— Это Рой Майерсон?

— Да, это я.

— Рой, ради всего святого, это же я! Мне нужно немного наличных.

— Вы не могли бы назвать номер своего счета, мисс Кросс?

Джоанна решила, что он говорит с ней так официально, потому что этого требует процедура установления личности. К счастью, она помнила номер счета и назвала его без колебаний. Наступила пауза.

— Извините мисс Кросс, но у меня в компьютере такого счета нет. Вы уверены, что он в нашем банке?

— Ну, конечно, уверена! Послушай, Рой, не знаю, что тут у вас происходит, но мне нужна твоя помощь.

Он попросил передать трубку женщине, которая ему звонила. Джоанна отдала ей телефон и с возрастающей тревогой смотрела, как та кивает и говорит «да», «гм», старательно избегая встречаться с ней взглядом.

Ей стало не по себе, словно ее поймали на жульничестве. В то же время она злилась на Роя, который из такого пустяка умудрился раздуть настоящую проблему.

Наконец женщина повесила трубку и повернулась к Джоанне со смешанным выражением сочувствия и подозрения на лице.

— Извините, мисс Кросс. Видимо, произошла ошибка. На ваше имя в банке нет никакого счета, и тот, что вы назвали, тоже нигде не значится.

— Этого не может быть!

Женщина нервно пожала плечами, словно опасаясь, что Джоанна окажется вдруг опасной шизофреничкой вопреки своей респектабельной внешности и кажущейся вменяемости.

Как бы там ни было, Джоанна понимала, что ничего не поделаешь.

— Неважно, — сказала она. — Забудьте об этом. Спасибо за помощь. Не могли бы вы оказать мне еще одну услугу? Мне нужно позвонить. Я забыла у друзей сумочку, и мне нужно с ними связаться.

— Пожалуйста.

— Мне придется узнать номер по 411.

Джоанна набрала номер справочной, молясь о том, чтобы Уорд числился в списке жильцов Дакота-билдинг. Ее молитвы были услышаны. Через мгновение она уже звонила Уорду Райли, но никто не отвечал.

Джоанна повесила трубку:

— Наверное, они уже ушли. Но все равно, большое вам спасибо.

Она встала и двинулась к выходу, в душе боясь, что ее схватят и обвинят в мошенничестве. Она чувствовала, что женщина смотрит ей в спину. Но никто Джоанну не остановил.

На улице она первым делом осмотрелась, но Ральфа нигде не было. Джоанна опять подумала, не вернуться ли в Дакота-билдинг, но потом решила, что раз никто не взял трубку, значит, Сэм и китаец поехали с Уордом в больницу, и она не сможет даже попасть в квартиру. А главное — она боялась опять нарваться на Казабона.

Джоанна решила пойти в редакцию. Пешком дорога отняла бы у нее полчаса, но вдруг она нащупала в кармане пальто какие-то монетки и вытащила пару жетончиков на метро.

В первый раз за долгое время ей повезло.

 

Глава 47

Выйдя из лифта, Джоанна повернула направо к стеклянным дверям с надписью «Наш город», сделанной тем же шрифтом, что и на обложке журнала. За стеклянной перегородкой сидели Бобби и Джейн, и, проходя мимо, Джоанна поздоровалась с ними привычным рассеянным кивком. Она уже собиралась войти в другую дверь, ведущую в ту части коридора, где находился ее кабинет, когда услышала:

— Простите, я могу вам чем-то помочь?

Эти слова были сказаны официальным и слегка возмущенным тоном человека, которого умышленно и оскорбительно проигнорировали. Джоанна обернулась и увидела Бобби, стройную, расторопную женщину лет сорока, которую она знала очень давно.

— Я иду в свой кабинет.

Продолжая смотреть на Джоанну, Бобби поднялась с места.

— Куда-куда? — прищурившись переспросила она.

— Бобби, в чем дело? Почему ты на меня так смотришь?

— Не представляю, откуда вы знаете мое имя, но боюсь, что ваше мне не известно. Для посетителей существуют определенные правила. К кому вы пришли?

Джоанна выпустила ручку двери, которую собиралась открыть, и, пристально глядя на Бобби и Джейн, подошла к конторке.

— Бобби... Джейн... — она переводила взгляд с одной женщины на другую, — в чем дело?

Они переглянулись. В глазах Джейн мелькнула тревога, в глазах Бобби — недоумение и недоверие.

— Простите, у нас есть какая-то причина знать, кто вы? — спросила Бобби.

Джоанна беззвучно открыла и закрыла рот, потом медленно покачала головой, словно надеялась этим движением покончить с дурацким розыгрышем.

— Пожалуйста, не надо со мной шутить. У меня сейчас не то настроение — хорошо?

Но ничего хорошего в этом не было; по лицам женщин Джоанна видела, что они шутить и не думали.

— О Боже, — пробормотала Джоанна, — О Боже... О Боже... нет... нет, этого не может быть...

Она повернулась, распахнула дверь, в которую собиралась войти, и побежала по коридору, не обращая внимания на сердитый окрик «Эй!» Люди, которые попадались ей на пути, смотрели на нее с любопытством, но Джоанна не обращала на них внимания и влетела к себе в кабинет.

За ее столом сидел совершенно незнакомый мужчина. Он оторвался от компьютера и, посмотрев на Джоанну, вопросительно нахмурился.

Она заговорила первая:

— Кто вы?

— То же самое я хотел спросить у вас.

— Вы сидите в моем кабинете. Могу я узнать, что вы здесь делаете?

— Погодите... — он откинулся назад и посмотрел на нее уже более пристально. — Не знаю, какое у вас ко мне дело, но все-таки это мой кабинет, это вы пришли ко мне, а не я к вам. Если я могу вам чем-то помочь...

Он умолк. Джоанна сжала пальцы и поднесла кулаки к вискам, словно боялась, что голова ее сейчас лопнет.

— Это безумие... Не могу поверить, что это происходит на самом деле... Я схожу с ума.

Мужчина забеспокоился и встал со стула.

— Послушайте... Пожалуй, вам лучше присесть. Может быть, позвонить кому-то, чтобы за вами приехали?..

Голос его был очень ласков, но когда он протянул руки, чтобы усадить ее в кресло, Джоанна закричала:

— Не трогайте меня! Уберите руки!

Она снова выскочила в коридор и побежала; люди шарахались от нее. Из дверей выглядывали испуганные сотрудники. Вдруг впереди она увидела Тэйлора, который шел к себе в кабинет. Он что-то читал и не замечал Джоанну, пока она не оказалась у него перед носом.

— Тэйлор!.. — Она задыхалась, волосы у нее растрепались. Расставив руки, она преградила ему дорогу. — Ради всего святого, Тэйлор скажи, что ты меня знаешь! Скажи им, кто я такая!

Он побелел. Глаза его нервно блуждали по лицам собирающихся в коридоре людей.

— Что все это значит? — спросил он. — Что тут происходит? В чем дело?

— Я Джоанна Кросс! Я здесь работаю! — выкрикнула она, как будто если заорать громче, люди признают, что она говорит правду.

— Вы что?.. — недоверчиво переспросил Тэйлор.

Джоанна делала над собой невероятные усилия, чтобы не поддаться панике.

— Джоанна... Джоанна Кросс... Почему ты меня не узнаешь, Тэйлор? Зачем ты со мной так?

Она безотчетно шагнула к нему и схватила его за лацкан. Глаза его испуганно расширились; он вырвался, чуть не потеряв при этом равновесия.

— Кто-нибудь, позовите охрану!..

— Уже позвали, — ответил мужской голос.

— Слушайте, мисс, — заикаясь, проговорил Тэйлор, — не знаю, кто вы и что вам нужно...

— Я не «кто»! Я Джоанна Кросс! Я у тебя работаю! Я пишу для твоего журнала!

— Я никогда в жизни вас...

— Храм Новой Звезды. Моя статья о Храме Новой Звезды увеличила число подписчиков на два процента!

— Храм чего?..

— Ты говорил, что статья про Адама Виатта, которую я пишу, достойна Пулитцера!

Глаза Фристоуна раскрылись еще шире:

— Я понятия не имею, о чем вы...

— Сэм Таун! Ты перечислил деньги на счет их отделения из-за моей статьи про эксперимент с Адамом Виаттом! — она заметила, что у нее за спиной встали два охранника, которые обычно сидят внизу в вестибюле.

— Пожалуйста, пойдемте с нами, — спокойно и тихо сказал один из них.

Они ухватили Джоанну под руки; она попыталась вырваться, но они только крепче в нее вцепились.

— Подождите минутку, давайте хотя бы попытаемся выяснить, что здесь происходит.

Это сказал тот мужчина, который занимал кабинет Джоанны. Теперь он вышел вперед и явно приготовился ее защищать.

— Предоставьте это дело нам, сэр, — сказал один из охранников.

— Я вам все предоставлю — как только мы все удостоверимся, что знаем, что делаем, — он заглянул Джоанне в лицо. — Скажите, кто вы? Чего вы хотите?

Она поняла, что нужно взять себя в руки, чтобы все увидели — она не психопатка, не чокнутая, а человек, достойный уважения, их уважения.

— Я пытаюсь это вам объяснить, — сказала она. — Я Джоанна Кросс... Я журналист...

— И поэтому вы сюда пришли? — спросил он. В голосе его звучала странная доброта. Джоанна поняла, что несмотря на свою любезность, он ее просто успокаивает, а не пытается доискаться до истины.

— Я пришла сюда, — сказала она с дрожью в голосе, — потому что я здесь работаю... И потому что мне были нужны деньги...

— Журнал должен вам деньги?

— Нет... Я оказалась на улице совсем без денег... Мне было нужно...

Мужчина достал из заднего кармана бумажник.

— Не давай ей ничего! — резко сказал Тэйлор. — Мы тут ни при чем. Никакой ответственности за нее мы не несем.

— Несколько баксов ей вреда не принесут, — сказал тот, кто разговаривал с Джоанной.

Он достал несколько купюр. Сколько, Джоанна не знала, потому что не смотрела на него. На мгновение она подумала, что сейчас упадет без чувств. Невозможность всего происходящего захлестнула ее, и обморок, после которого была надежда снова очнуться в нормальном мире, казался единственным спасением.

Но какая-то маленькая часть ее сознания велела Джоанне держаться. Только не сейчас. Это не сон, и глупо говорить о невозможности, поскольку это происходит у нее на глазах. От этого не убежишь и не спрячешься. Она должна взглянуть правде в глаза и выдержать ее взгляд.

— Возьмите, — сказал мужчина, протягивая деньги. — Сожалею, что мы не можем помочь вам, но если вам нужны деньги...

— Не давай! — снова вмешался Фристоун.

— Черт побери, это мои деньги! — рявкнул на него тот и, снова повернувшись к Джоанне, еще более мягким тоном сказал: — Пожалуйста, возьмите их и идите, хорошо?

Очень медленно, понимая, что ничего не поделаешь, зная, что в любом случае деньги ей понадобятся, Джоанна протянула руку и взяла у него купюры.

— Спасибо, — еле слышно проговорила она и почувствовала, что ее согласие принять дар незнакомца несколько разрядило обстановку.

— Уберите ее отсюда, — велел Фристоун охранникам. — И проследите, чтобы она больше не возвращалась.

На этот раз Джоанна не стала сопротивляться. Она прошла под конвоем по знакомому коридору, через приемную мимо Бобби и Джейн, потом за стеклянные двери, в лифт и, наконец, на улицу. Там охранники ее отпустили и смотрели ей вслед, пока она не исчезла в толпе.

 

Глава 48

Только когда Джоанна попросила разменять деньги в журнальном киоске, она увидела, что незнакомец дал ей целых пятьдесят долларов — поразительная щедрость. Она хотела бы поблагодарить его за это более внятно — но лучше бы ей не за что было его благодарить.

Она нашла таксофон и снова набрала номер Уорда. По-прежнему никого. Тогда она позвонила в лабораторию. Ответила Пэгги.

— Пэгги, это я, Джоанна.

— Джоанна?

— Я хотела спросить — может, вы знаете, где сейчас Сэм?

— Сэма сейчас нет. Собственно говоря, не могу даже предположить, где он может быть. Что ему передать?

— Ничего. Я... Скажите, что я ему перезвоню.

— Хорошо, Джоанна, я запишу.

Пэгги назвала ее по имени, но это не было похоже на обращение к знакомому человеку. Чувствовалось, что сделано это было просто из вежливости. «Джоанна» — это была всего лишь женщина, с которой она говорит по телефону и у которой может быть любое другое имя.

Джоанна сглотнула и заставила себя признать правду.

— Вы меня не знаете, Пэгги?

— Извините, но я что-то не могу вспомнить. Может быть, вы мне подскажете, где мы встречались?

— Это не имеет значения, — с трудом выговорила Джоанна и повесила трубку.

Телефон был в метро на Коламбус Серкл. Никто не обращал внимания на женщину, которая, закрыв лицо руками, прислонилась спиной к будке, словно у нее подкашивались ноги. Один или два человека, проходя мимо, взглянули в ее сторону и подумали, что ей, вероятно, сообщили по телефону какую-то страшную новость — о смерти возлюбленного, вероятно, или что она больна неизлечимой болезнью. Никто не остановился и не предложил ей свою помощь. Никто не хотел вмешиваться.

Джоанна достала из кармана еще несколько монеток и набрала номер, звонить по которому ей было страшнее всего. После третьего гудка она услышала голос матери:

— Алло.

— Мамочка?

Пауза, потом нерешительное:

— Джоанна, это ты?

Джоанна не сознавала, что задерживает дыхание, пока воздух не вырвался у нее из груди судорожным всхлипом:

— Мама... Помоги мне, мама... Я не знаю, что происходит... Ты единственная, кто знает, кто я такая... Мне нужно тебя видеть... Я сейчас же выезжаю...

— Кто это?

Эти слова вонзились в сердце Джоанны словно острый нож.

— Мама, ты же только что сказала... Я сказала «мамочка», а ты сказала «Джоанна»...

— Я сказала: «Джоанна, это ты?» А вы не Джоанна. Я не знаю, кто вы такая, но это не очень смешная шутка. Не звоните мне больше.

Джоанна повесила трубку.

 

Глава 49

На объяснения с полицией у Сэма ушло три часа. Ему задавали множество вопросов и явно пытались выставить виновным его, что, учитывая обстоятельства, было неудивительно. Но в конце концов им это не удалось, и было решено, что смерть Уорда Райли произошла в результате самоубийства или несчастного случая.

Сэм посчитал, что лучше не распространяться в полиции об Адаме Виатте и вообще об эксперименте. Он просто сказал, что мистер Райли проявлял интерес к его исследованиям и принимал участие в ряде опытов, целью которых было получение статистических данных. После упоминания о статистике интерес следователя к его работе резко увял. Сэм сообщил о себе все, что могло заинтересовать полицию, и на прощание заверил, что в любое время с радостью готов ответить на дополнительные вопросы.

Перед уходом из квартиры Райли Сэм с разрешения обезумевшего от горя китайца сделал несколько звонков. Первым делом он позвонил Джоанне на мобильный телефон. Он трижды набирал номер, но каждый раз механический голос сообщал ему, что этот номер не числится ни за одним абонентом и при наборе допущена ошибка. Сэм знал, что никакой ошибки нет, но упорствовать не стал. Он позвонил ей домой на Бикман Плэйс, и там ему ответил мужской голос с акцентом жителя Бронкса:

— Гастроном Фидлера.

Сэм сверил с мужчиной номер. Да, он набрал номер правильно, но это не Бикман Плэйс, Джоанны Кросс тут нет, а тут есть сандвичи и салаты, которые можно заказать на дом и за доставку с вас лишнего не возьмут. Сэм извинился за беспокойство и положил трубку.

Потом он позвонил в редакцию «Нашего города» и попросил Джоанну Кросс. Его просьба вызвала бурю эмоций; он услышал, как ведутся какие-то приглушенные переговоры, у кого-то спрашивают совета, и наконец его соединили с Тэйлором Фристоуном.

— Кто это?

— Меня зовут Сэм Таун.

— Сэм Таун! Я уже второй раз за сегодняшний день слышу это имя. В первый раз его произнесла та женщина, которую вы спрашиваете, Джоанна Кросс.

— Я пытаюсь ее найти.

— Ну, здесь вы ее не найдете. Я не знаю, кто она такая, но охране велено ее сюда не впускать. Кстати, кто она?

Сэм замялся:

— Пожалуй, вам этого я сказать не могу. Извините что побеспокоил вас, мистер Фристоун. До свидания.

Положив трубку, он не сразу стал набирать следующий номер. Он слишком боялся услышать то, что ему там скажут. И все-таки он должен это сделать. Хотя бы потому, что он ученый и должен подвергать свои теории испытанию практикой.

Трубку взяла Пэгги.

— Мне кто-нибудь звонил, Пэгги?

— Тебе звонил Янович по вопросам финансирования, ты знаешь. Звонил Боб Гулливер. Да, и еще некая Джоанна Кросс. Кажется, она решила, что мы знакомы. Она что, работала с нами?

— Да, Пэгги, именно так.

— Что-то я не могу вспомнить. В общем, она сказала, что перезвонит.

Сэм поблагодарил ее и дал отбой. Ему непросто было решить, звонить ли родителям Джоанны. Их номера он не знал, но выяснить его не составило бы труда. Только что он им скажет? Что он может сказать?

Есть много других дел, которые нужно сделать срочно, и они никому не доставят ненужных тревог. Прежде всего, он должен крепко взять себя в руки, помня, что настоящий ученый справляется с возникшими сложностями спокойно и разумно, задает вопросы и не прячется от ответов, куда бы они ни вели.

Прежде чем уйти из квартиры Уорда, он подошел к окну и выглянул наружу. Он вспомнил, как герой Джека Финнея стоял у окна этого же здания и смотрел на Нью-Йорк прошлого.

То, на что смотрел сейчас Сэм, было гораздо более чуждым и странным, чем прошлое.

 

Глава 50

Пока Джоанна ехала в поезде, начался дождь, а когда она вышла на станции, он уже лил вовсю. Джоанна спряталась под козырьком здания вокзала и принялась высматривать такси. В голове у нее роились мысли и образы, но все они были неуловимы; она никак не могла понять, что же на самом деле думает. Ощущение было как после местной анестезии — все вроде бы на месте, но ничего ни чувствуешь.

Это защитный механизм, сказала она себе. Он делает все, чтобы она добралась до конечного пункта в рабочем состоянии. Что будет, когда она его достигнет, это другой вопрос — один из тех, которые она сейчас неспособна даже себе задать.

У вокзала остановилось такси; из него вышла молодая пара. Джоанна села в машину и сказала шоферу адрес своих родителей, втайне надеясь, что он не будет болтать по дороге. Он молчал.

Въездные ворота были закрыты. Расплатившись с таксистом, Джоанна пошла к дому пешком. Было уже темно. Поднялся ветер, и косые капли дождя хлестали ее по лицу. Джоанна подняла воротник и ускорила шаг.

У двери она на секунду замешкалась, поправила волосы и отряхнулась. Тут ей в первый раз пришло в голову, что родителей может не оказаться дома. В окнах горел свет, но они всегда оставляли его включенным. Потом она поняла, откуда взялись эти мысли, — просто втайне она желала бы оттянуть неизбежное столкновение, которое будет самым болезненным в ее жизни. Джоанна позвонила.

Она услышала, как в недрах дома раздался звонок. Скип залаял и подбежал к двери — Джоанна ясно представила себе, как он сорвался со своей подстилки на кухне. Она позвала его через дверь, но лай не сменился радостным визгом, каким Скип обычно приветствовал тех, кого узнавал по голосу. Джоанна позвала еще раз. Лай только усилился.

Над головой у Джоанны зажегся фонарь и из динамика над дверью послышался голос матери:

— Кто там?

— Мамочка, это я.

Последовала долгая пауза. Скип продолжал лаять и скрести дверь когтями, словно хотел броситься на Джоанну. Она услышала, как мать зовет его, а потом оттаскивает за ошейник. Джоанна несколько раз постучала в дверь и крикнула:

— Мама! Мама, ты где?

После этого мать заговорила с ней, но снова через динамик:

— Это вы мне звонили?

— Мама, ради всего святого! Это я! Впусти меня, пожалуйста.

В динамике был слышен лай Скипа, но приглушенно и издалека, словно пса где-то заперли.

— Зачем вы это делаете? — спросила Элизабет. — Если вы не уйдете, я вызову полицию. Вы понимаете?

— Мама! Я заклинаю тебя, открой дверь, посмотри на меня, скажи мне, что я Джоанна — пожалуйста!

— Я смотрю на вас. И вы мне совершенно незнакомы.

Джоанна резко обернулась. Она забыла о видеокамере, которую ее родители установили год назад после того, как по соседству произошло несколько ограблений. Джоанна смотрела прямо в ее равнодушный зрачок.

— Мама, клянусь Богом, это я! Не говори, что ты меня не знаешь! Пожалуйста, просто открой дверь и загляни мне в лицо — больше я ни о чем не прошу. Открой дверь и посмотри на меня!

Наступила тишина. Джоанна ждала звука шагов в передней и скрипа отодвигаемого засова.

Она ждала, но она ждала напрасно. Тогда она заставила себя подождать еще немного, закусив губу, чтобы удержать крик, рвущийся из горла, и сердито утирая слезы, застилающие глаза. Она ждала до тех пор, пока ждать уже не стало сил, и снова позвонила.

Ответа не было. Она пару раз стукнула в дверь кулаком и позвала мать. Потом стукнула сильнее. Физическое усилие уничтожило последние остатки самоконтроля и выпустило на волю панику. Джоанна царапала, пинала и колотила дверь, словно сумасшедшая, рвущаяся на свободу из камеры, или человек, погребенный заживо.

Но никто не отзывался. Джоанна в изнеможении остановилась, с трудом переводя дыхание. И вот тут то ей вспомнился сон, который несколько месяцев назад приснился ее матери: она стоит на крыльце и колотит в дверь, чтобы ее впустили, а мать в страхе отсиживается внутри. Там даже был дождь, такой же проливной дождь, как сейчас.

— Мама! — закричала Джоанна, прижавшись к двери. Она отбивала кулаком каждое слово. — Мама, разве ты не помнишь... Это же твой сон. Помнишь сон? Кошмар? Ты говорила, что я стою под дождем, а ты боишься меня и не открываешь. Тебе нечего бояться, мама. Это я. Открой, мама. Пожалуйста, пожалуйста, открой дверь...

Свет фар залил лужайку перед домом. Джоанна обернулась и, заслонив глаза рукой, посмотрела на подъехавшую машину. Щелкнули дверцы. Она услышала шум радиопомех и увидела, что к ней направляются двое мужчин в форме. Элизабет выполнила свою угрозу и вызвала полицию.

Один из полицейских осветил Джоанну фонариком.

— Отойдите от двери.

Она машинально повиновалась.

— Повернитесь лицом к стене слева от вас, — второй голос принадлежал женщине. — Упритесь руками в стену и расставьте ноги.

Джоанна попыталась возразить, что у нее нет оружия, но женщина велела ей заткнуться и быстро обшарила ее одежду сверху вниз и снизу вверх.

— Хорошо, повернитесь.

Джоанна повернулась. Водонепроницаемые плащи придавали полицейским нелепый вид полуспущенных аэростатов. Мужчина направил ей в лицо луч фонаря, и она зажмурилась.

— У вас есть при себе документы, леди?

— Нет, я... — Джоанна хотела сказать, что оставила сумочку в квартире друзей в Нью-Йорке, но тут же поняла, что это бессмысленно. — Нет, при себе нету.

— Кто вы такая, и что вы делаете в частных владениях?

— Я Джоанна Кросс, и это дом моих родителей.

Полицейские переглянулись.

— Садитесь на заднее сиденье, — мужчина сделал движение фонариком, чтобы Джоанна шла вперед. Он не стал закрывать дверь, но остался стоять рядом.

Женщина разговаривала с матерью Джоанны. Элизабет Кросс бросила боязливый взгляд на молодую особу в полицейском автомобиле и покачала головой.

— Нет, — услышала Джоанна. — Я не знаю, кто она такая. Я никогда в жизни ее не видела.

— Вы в этом абсолютно уверены, мэм? — спросил мужчина, отойдя от машины на пару шагов. — Я видел миссис Казабон, когда она приезжала сюда с мужем, и знаю, что это не она. Но, может быть, вы все же догадываетесь, кто?..

Он замолчал, потому что в этот момент дорожку перед домом высветили фары другой машины. Джоанна даже не обратила внимания на появление своего отца. Она была поражена тем, что ей пришлось услышать, и изо всех сил пыталась это осмыслить.

Миссис Казабон!

Она услышала, как хлопнула дверца автомобиля, и вслед за тем раздался голос Боба:

— Что здесь происходит? Дорогая, с тобой ничего не случилось?

Джоанна видела, как отец подбегает к маме, она ему что-то говорит, и после этого Боб Кросс с озадаченным видом поворачивается в сторону полицейской машины. Отец и дочь смотрели друг на друга. В его взгляде не было узнавания, а в ее — надежды на это узнавание. Из дома донесся грохот, и на улицу с лаем вырвался Скип. Отец Джоанны пытался его поймать, но пес уворачивался и продолжал кругами носиться под дождем. Боб и Элизабет подзывали его к себе, но он словно не слышал.

Джоанна увидела, что у нее есть шанс. Она надеялась найти здесь укрытие от того безумия, в которое превратилась ее жизнь, но теперь поняла, что ошибалась. Сейчас она думала только о том, как убежать отсюда. Она еще не собиралась прекращать борьбу, хотя уже больше не понимала, с чем борется. Пока все пытались поймать Скипа, она передвинулась по сиденью к другой дверце и нажала ручку. Дверца оказалась незаперта; прежде чем кто-нибудь успел заметить, Джоанна выскочила из машины и побежала.

— Эй, вы! А ну, стойте!

Она услышала, что оба полицейских бегут за ней, но не оглянулась и не замедлила бега. Могут ее убить, если им так хочется; Джоанна сомневалась, что они будут стрелять, но все равно, лучше умереть, чем сдаться. Она мчалась сквозь кусты, оскальзываясь на размокших тропинках и ныряла в те потайные ходы, которые помнила с детства и где ее никто в темноте не выследит.

Через пару минут Джоанна решила, что погоня отстала. Она остановилась перевести дух и прислушалась, но слышен был только шум дождя. Потом издалека долетел лай Скипа. Он шел за ней по следу. Она снова побежала, но уже через минуту пес с рычанием начал бросаться ей под ноги. Джоанна попыталась его отогнать:

— Тихо, Скип! Домой! Домой! — но Скип не знал ее и лаял все истеричнее.

Огоньки фонариков уже виднелись между деревьев. Джоанна пробежала еще несколько ярдов и снова обернулась, чтобы прогнать Скипа, но тот оскалился и чуть было ее не цапнул.

Наконец она добралась до зарослей, где еще ребенком нашла секретный лаз, ведущий к лесу. Если удастся в него пролезть, может быть. Скип отстанет. Как все маленькие собачки, он чувствовал себя уверенно только на своей территории.

Она проталкивалась сквозь кусты, царапая лицо и разрывая одежду, и неожиданно оказалась на той самой заветной тропинке.

Мягкий ковер из палой листвы и мха заглушал ее шаги. С каждой секундой лай собаки и голоса полицейских становились все глуше.

 

Глава 51

Сэм прошел по лаборатории, заглядывая во все двери, где горел свет. Он, по мере возможности, подготовил себя к тому, что ему предстоит увидеть. Сэм понимал, что входит в реку, где не отмечен фарватер, и постоянно напоминал себе, что он ученый и расставить вешки — его работа. Он должен это сделать любой ценой, и только так можно сохранить здравый смысл.

Пэгги оторвалась от компьютера, приветливо улыбнулась и снова уткнулась в экран. Сэм направился к двери, которая вела в подвал, к комнате Адама, и тронул ручку. Дверь была заперта, но в замке торчал ключ, и он легко повернулся. Сэм открыл дверь, щелкнул выключателем и спустился по лестнице.

Несмотря на то, что он почти ждал это увидеть, Сэм испытал потрясение. Подвал снова представлял собой свалку негодной мебели и устаревшего оборудования, как несколько месяцев назад, когда эксперимент с Адамом только еще обсуждался. Было такое впечатление, будто этот отрезок времени и все, связанное с ним, стерли ластиком.

И все же он, Сэм Таун, уцелел. И его воспоминания о том, что случилось, — тоже. Но как это может быть? Почему? Есть ли этому своя особая причина, есть ли в этом какая-то цель? Или он просто часть некоего процесса, который еще не завершен, но скоро закончится, оставив его... где?

На эти вопросы у него нет ответов, но это еще не повод их не задавать. В голове у него вертелась полузабытая фраза, неточная цитата, источник которой Сэм припомнить не мог, насчет того, что человек должен надеяться, что непостижимое в конечном счете постижимо, — или отказаться от всех попыток понять вселенную и свое место в ней. Гете, наверное. Впрочем, какая разница? Понятие — это просто истина, которой живет каждый ученый, и об этом жизнь со всей жестокостью напомнила ему в последние дни.

— Ты что-то ищешь?

Сэм вздрогнул, услышав за спиной голос Пэгги.

— Не то чтобы ищу, — сказал он, поворачиваясь к ней. — Скорее, размышляю. — Он помолчал, глядя на Пэгги, а потом спросил: — Это имя, женщина, которая звонила — Джоанна Кросс, — по-прежнему ничего тебе не говорит?

Пэгги задумалась на мгновение и покачала головой.

— Прости, не припоминаю. Это кто-нибудь из наших добровольных помощников или что-то еще?

Было глупо подозревать, что она шутит или играет в какую-то игру.

— Да... — неопределенно сказал Сэм. — Она принимала участие в одном из наших экспериментов. — Он подошел к началу лестницы. — Возвращайся наверх, Пэгги. Я хочу поговорить со всеми. Это займет всего пару минут.

Таня Филипс, Брэд Баклхерст и Джефф Доррел были в лаборатории. Брайан Мид, по словам Пэгги, пронюхал о каких-то новых приборах и поехал на них взглянуть. Все присутствующие собрались в приемной. Сэм уже мысленно отрепетировал этот разговор. По пути сюда он решил провести его сразу, после того как проверит комнату Адама, — как только что сделал.

— Я задам вам несколько вопросов, — начал он. — Я не собираюсь объяснять, почему я их задаю и что за ними стоит, — и не хочу, чтобы вы меня об этом спрашивали.

— Но потом-то ты нам объяснишь? — поинтересовался Брэд. Это был просто вежливый вопрос, без всякого намека на вызов.

— Возможно, — сказал Сэм. — Все зависит от того, как обернутся события. Итак, первое, что я хочу знать — кому-нибудь из вас говорит о чем-то имя Джоанны Кросс?

Он сделал знак Пэгги молчать и дать высказаться другим. Все начали качать головами, пожимать плечами, бормотать что-то. Нет, никому это имя не было знакомо.

— Ладно, — сказал Сэм. — И Пэгги, я знаю, известно лишь то, что эта женщина звонила сюда сегодня днем, — верно?

— Верно.

— Дальше — как насчет Уорда Райли? Это имя для вас что-нибудь значит?

Он смотрел, как они переглядываются и отрицательно качают головами. Только Пэгги сказала:

— Я помню Уорда Райли. Он перечислил несколько крупных сумм в наш фонд и завещал нам часть своих денег после смерти.

Сэм посмотрел на нее:

— Когда он умер?

Пэгги ответила таким же пристальным взглядом:

— Ты не хуже меня знаешь, когда он умер.

— Когда, Пэгги? — повторил Сэм.

— Весной, в начале апреля.

— Отчего он умер?

— Сэм, что это все значит?..

— Пожалуйста, Пэгги, отвечай на вопросы.

— Он выбросился из окна своей квартиры в Дакота-билдинг. Никто не знает почему. Ты был в шоке, ничего не мог понять. Мы с тобой много говорили об этом.

— Хорошо, — сказал Сэм спокойно. — Спасибо, Пэгги. Теперь следующее имя — Роджер Фуллертон. Кто-нибудь знает, кто такой Роджер Фуллертон?

На этот вопрос все ответили хором. Каждый знал, кто такой Роджер Фуллертон. Разве можно не знать человека с мировым именем? Им было известно и то, что Сэм учился у него в Принстоне.

— Он тоже умер в этом году, не так ли? — спросил Джефф Доррел.

— А ты не уверен? — поинтересовался Сэм, глядя на него в упор.

Джефф слегка пожал плечами.

— Да нет, уверен. Странно, что ты об этом спросил. На самом деле, я знаю, что он умер, — только не могу вспомнить, когда я об этом слышал.

Сэм не стал разрабатывать эту линию: он решил не отступать от списка, который мысленно приготовил.

— Хорошо — кто знает Дрю и Барри Херстон?

Эти имена тоже были знакомы всем. Дрю и Барри были добровольцами во множестве экспериментов, особенно связанных с ясновидением, которые проводили Таня и Брэд.

— Но они умерли, — проговорила Таня, глядя на Сэма уже с некоторой подозрительностью. — Они погибли в автомобильной катастрофе месяца три назад.

— Мэгги Мак-Брайд? — продолжал Сэм.

И это имя узнали все. Мэгги участвовала в экспериментах по ясновидению и психокинезу.

— Только я уже давно ее не видела, — сказала Таня.

— И боюсь, не увидишь, — добавила Пэгги. Она не сводила с Сэма пристального взгляда. — Я недавно получила телеграмму от ее дочери — Мэгги скончалась. Сердечный приступ, Я помню, что говорила тебе, Сэм.

Сэм на это ничего не сказал, и двинулся дальше:

— Пит Дэниельс?

Все дружно ахнули. Кого-кого, а Пита они не знать не могли.

— Что это значит, Сэм? — спросил Брэд Баклхерст. — Игра в некролог, или еще что? Почему ты спрашиваешь только о мертвецах?

Сэм поднял руку.

— Прошу вас... Я же предупредил, что не стану объяснять, почему я спрашиваю. Только скажи мне о Пите — кем он был, когда умер — и как.

— Он присоединился к нам приблизительно два года назад, — сказал Брэд. — Около полугода работал в качестве твоего личного ассистента, потом его зарезали в какой-то уличной драке. Точно нам так и не удалось выяснить. Я был здесь, когда приехала полиция. Ты сам ездил в морг, чтобы его опознать. Как ты мог забыть?

И вновь Сэм ничего не ответил.

— И наконец, Адам Виатт, — сказал он и оглядел всех одного за другим. — Это имя значит что-нибудь для кого-то из вас?

Ответом ему были только непонимающие взгляды. Имя Адама Виатта никому ничего не говорило.

Сэм с минуту молчал. Потом встал с подлокотника кресла, на котором сидел.

— Хорошо, это все. Благодарю вас.

Подчиняясь их соглашению, никто не стал задавать вопросов или требовать объяснений. Все молча вернулись к своим делам, хотя каждого переполняло любопытство и желание поделиться с другими предположениями насчет странного поведения шефа.

Сэм ушел к себе в кабинет. Поворачиваясь закрыть дверь, он поймал на себе взгляд Пэгги, беспокойный и вопросительный. Сэм заставил себя уверенно улыбнуться, но понимал, что она чувствует — что-то идет не так. Он закрыл дверь и сел за свой стол.

Итак, сказал он себе, ситуация подчиняется безумной, но неотвратимой логике. Мир, в котором существовал Адам Виатт, больше не является тем миром, в котором жили те, кто его создал. Вообразив существование Адама, они выбросили себя из этого мира — по крайней мере в том виде, в котором жили здесь прежде.

Это и был, как говорили Джоанна и Роджер, вопрос совместимости. Математические принципы и фундаментальные законы природы лишь подчеркивали эту истину. Принцип исключения Паули, или теорема Белла. Или Годеля. Что-то из области замкнутых систем, нет?

Сэм одернул себя. Он делает именно то, в чем ортодоксальная наука высокомерно обвиняет людей, подобных ему, и чего сам он всегда стремился избегать в своей работе: берет полученные с трудом результаты научного эксперимента и вновь превращает их в ту разновидность магии, в которую люди верили на заре своей истории, пока расцвет здравого смысла не вытеснил суеверия из человеческой жизни.

Или наука сама по себе — тупик? Сэм вспомнил, что говорила ему Джоанна о последнем разговоре с Роджером. Неужели такой человек, как Роджер мог всерьез так думать? Что в конце всего, как учат восточные мистики, только вечный танец, и западный образ мысли, как и научный рационализм, не больше, чем одна из его форм, и она не ближе к окончательной истине, чем вера пещерного человека, что солнце поднялось только потому, что он принес в жертву богам своего племени животное или собственного сородича?

Пальцы Сэма нащупали что-то на дне кармана его пиджака. Это был листок из блокнота Джоанны, который он прошлой ночью нашел у нее в квартире.

На нем она записала адрес и телефонный номер Ральфа Казабона.

Несколько мгновений Сэм с сомнением смотрел на него. Вчера вечером он уже пробовал дозвониться по этому телефону, но тщетно. Есть ли смысл повторять попытку?

Он колебался только мгновение, потом дотянулся до телефона и набрал номер.

После трех гудков мужской голос сказал:

— Алло?

У Сэма учащенно забилось сердце.

— Ральф Казабон? — спросил он.

— Да. Чем я могу вам помочь?

— Я пытаюсь найти женщину по имени Джоанна Кросс.

— Джоанна Кросс? — с оттенком любопытства переспросил голос на другом конце линии. — Так зовут мою жену — вернее, звали до того, как мы поженились.

 

Глава 52

К тому времени, когда она вышла к дороге и направилась к станции, дождь немного утих. Каждый раз, слыша шум автомобиля, она ныряла в заросли из опасения, что это полиция; но она понимала, что рано или поздно ее поймают. Наконец, она услышала за спиной грузовик; она повернулась и, ослепленная светом огромных фар, подняла большой палец. Зашипели пневматические тормоза, и грузовик, подрагивая, остановился.

Она постаралась не обращать внимания на стандартные уловки шофера и только сказала, что ее машина разбилась, и теперь ей нужно успеть на электричку. Водитель предложил ей свой телефон, чтобы вызвать гараж, но она сказала, что уже позаботилась об этом. Он с сомнением посмотрел на нее, измазанную грязью и изнуренную, но выражение ее лица заставило его воздержаться от дальнейших расспросов.

Она попросила водителя остановиться в сотне ярдов от станции. Он так и сделал; а в ответ на слова благодарности едва кивнул и тут же захлопнул за ней дверцу. Он был рад избавиться от нее. Она была красива, и, увидев ее на дороге, он на мгновение подумал, что ему повезло. Но было в ней что-то, отчего его бросало в дрожь. Нет, не то чтобы я был суеверен, сказал он себе — но она, похоже, приносит беду.

Прижимаясь к забору на дальней стороне дороги, она осторожно подошла к развилке; отсюда она могла видеть платформу, оставаясь сама незамеченной.

Ее предусмотрительность была вознаграждена: справа от входа она увидела полицейский автомобиль. Эти копы были не слишком хитры и не слишком старательны; хотя бы в этом ей повезло. Ее тревожило только, что они так и будут торчать на вокзале, и она не сможет сесть в электричку. Но через пару минут они вышли оттуда, небрежно осмотрели площадь перед вокзалом и уехали прочь.

Она двинулась через дорогу, но остановилась, подумав кое о чем. Наверняка полицейские дали кассиру ее описание. К счастью, она брала билет туда и обратно, так что теперь ей не нужно было соваться в кассу. Она вспомнила, что есть проход на платформу, о котором знают лишь местные жители, — ворота для грузовиков в дальнем конце, которые многим помогли сократить путь и не опоздать на электричку. Она направилась к ним и ждала в тени, пока не подошел ее поезд.

Минутой позже она уже устроилась у окна и, глядя в ночь, не могла поверить, что похожее на привидение существо, которое смотрит на нее со стекла, — ее собственное отражение.

 

Глава 53

Произошло нечто невероятное.

— Милая, — сказал Ральф Казабон, — это — доктор Сэм Таун из Манхэттенского университета. Он поведал мне крайне необычную историю.

Он умолк на полуслове, потому что в это мгновение Сэм громко ахнул. Казабон и женщина, которая только что вошла, обернулись и увидели, что их гость застыл с разинутым ртом. Он не мигая смотрел на женщину, и казалось, его вот-вот хватит удар.

Сэм Таун был к этому не готов.

Джоанна Кросс, которая стояла перед ним, была того же возраста и с такой же фигурой, как та, которую он знал, — вместе с тем, не было сомнений, что это совершенно другая женщина. Ее волосы были светлее, и стрижка короче; глаза — синие, а не зеленые, к которым он привык. Овал лица тоже был немного иным. Та Джоанна и эта могли бы быть сестрами — но это были разные люди.

— Что-то не так, доктор Таун?

Что? — спросил Казабон. Сэм нервно сглотнул и сделал усилие, чтобы собраться с мыслями.

— Честно говоря, я в полной растерянности. Ваша жена... Не та женщина, которую я ожидал увидеть.

Она смотрела на Ральфа с любопытством и улыбалась улыбкой вежливого нетерпения, ожидая, когда ей расскажут, что этот незнакомец делает в ее доме и что он говорил ее мужу.

— Какую же «крайне необычную историю» поведал тебе доктор Таун? — спросила она мужа.

— Будет лучше, если он сам тебе это расскажет, — ответил Ральф. Он и его жена повернулись к Сэму и выжидательно на него посмотрели.

— Некая женщина помогала мне в моих исследованиях, — немного неуверенно начал Сэм. — Она называла себя вашим именем и вашей девичьей фамилией. Джоанна Кросс.

Жена Казабона нахмурилась.

— Называла себя моим именем? Может быть, ее так и звали? Осмелюсь заметить, что это имя и фамилия довольно распространены. В мире наверняка не одна Джоанна Кросс.

— Да... Да, полагаю, что... Возможно, так оно и есть, — пробормотал Сэм, не зная, что еще сказать.

— Это все? — поинтересовался Ральф и тоже нахмурился. — Когда вы пришли, мне показалось, что продолжение будет намного более зловещим.

Сэм провел рукой по губам и сам поразился, до чего они сухие.

— Простите, я не хотел вас встревожить. Но совпадение имело место, и, с моей точки зрения, довольно странное.

— Вы говорите, эта женщина помогала вам в ваших исследованиях? А что вы исследуете, доктор Таун? — спросила Джоанна.

— Доктор Таун изучает паранормальные явления, — с легким оттенком пренебрежения сказал Ральф. — Я подозреваю, что он подумал, будто может столкнуться здесь с призраком, — он увидел, как сверкнули глаза Сэма, и добавил: — Ей-богу, вы так и подумали!

Прежде чем Сэм нашелся с ответом, заговорила Джоанна:

— По-моему, доктор Таун чем-то всерьез озабочен. Мне кажется, мы должны попросить его сесть и предложить ему что-нибудь выпить.

— Спасибо — ваш муж мне уже предлагал выпить. Но, если вы не возражаете, я действительно сяду. И, с вашего разрешения, задам вам один или два вопроса. Я не отниму у вас много времени.

— Пожалуйста, задавайте.

Сэм снова опустился на диван, где сидел, когда Джоанна вошла.

— Могу ли я спросить — в первую очередь — кому-нибудь из вас говорит что-то такое имя — Адам Виатт?

— Ну, конечно! — воскликнула Джоанна. Казалось, она слегка удивлена, что он об этом спросил, но в то же время довольна. Она подошла к полке и вынула из пачки книгу в мягкой обложке. — Вот сигнальный экземпляр моей книги. Она должна выйти весной.

Сэм взял книгу, которую она протянула ему. На обложке простым шрифтом было напечатано:

АДАМ ВИАТТ

американский повстанец в революционном Париже

Автор — ДЖОАННА КРОСС

Надеясь, что он успешно скрывает свое изумление, Сэм пролистал три сотни страниц, снабженных кое-где цветными иллюстрациями и портретами.

— Откуда вы знаете об Адаме? — спросила Джоанна. В голосе ее звучала радостная заинтересованность. — Я думала, что это мой секрет — по крайней мере пока книга не выйдет. Тогда уже все узнают о нем.

— Ну, я... Я не так уж и много знаю о нем, — неловко солгал Сэм. — Просто на днях я наткнулся на несколько ссылок...

— Ну, что я говорила? — Джоанна победно взглянула на мужа. — Когда время приходит, идея витает в воздухе. Вопрос только в том, кто первый до нее доберется.

— Если быть честным, — сказал Сэм, — я не был уверен, Адам Виатт реально существовал или это вымышленный персонаж.

— О, он был вполне реален, — сказала Джоанна, хихикнув. — Едва начав им заниматься, я наткнулась на гору свидетельств и документов. Это был тот еще тип! Еще едва ли не мальчишкой, во время Войны за независимость, он обманом втерся в доверие к Лафайету, подстроив инцидент с убежавшей лошадью, чтобы выглядеть в нем героем. Этим он едва не поставил под угрозу успех сражения при Йорктауне. Через много лет он убил единственного человека, который знал, как было на самом деле. Он уговорил Лафайета взять его с собой во Францию, где женился на аристократке, которая была фавориткой Марии Антуанетты. Адам был замешан во всех злодеяниях, какие только можно себе вообразить. Несмотря на это, он умер старым, богатым и, очевидно, счастливым, доказав таким образом, — добавила она со смешком, — что, как все мы думаем, справедливости в этом мире нет.

Сэм смотрел на нее, пока она говорила. Ее волнение, такое живое и трогательное, только подчеркивало избалованность и испорченность этой женщины, не знающей отказа ни в чем, — но даже человек, чье сердце ожесточили невзгоды, не смог бы этим возмутиться. Казалось, она живет какой-то очарованной жизнью. Боль, нищета и подлость никогда бы ее не коснулись. Она пережила бы их. Она была рождена, чтобы всегда быть счастливой, — как некоторые с рождения обречены никогда не знать счастья.

— Вы не припомните поточнее, как впервые наткнулись на упоминание об Адаме Виатте? — спросил Сэм.

Помрачнев, Джоанна ответила:

— Боюсь, сейчас не смогу. По-моему, это была случайная ссылка по истории долины Гудзона, где я родилась, — она вновь восторженно заулыбалась. — Удивительная вещь — оказалось, что он был предком Ральфа по материнской линии. На самом деле именно Адам нас познакомил — в прямом смысле.

Говоря это, она протянула руку к руке Ральфа.

Сэм заметил, что они коснулись друг друга с изящной непосредственностью и без всякого чувства неловкости. Они и впрямь, подумал он, выглядят как двое влюбленных.

— Мои родители по-прежнему живут там, и я часто ездила их навестить. Ральф арендовал домик поблизости, но мы не были знакомы до тех пор, пока однажды утром мы оба возвращались с верховой прогулки и встретились буквально на могиле Адама, на местном небольшом кладбище. Я собирала материал, а Ральфу любопытно было взглянуть, где похоронен этот его печально известный предок...

— Простите, — перебил Сэм. — Это была ваша первая встреча? Не будет дерзостью с моей стороны спросить, как давно это случилось?

Ральф улыбнулся и с неприкрытым обожанием посмотрел на жену.

— Ровно двенадцать месяцев и три дня назад, — сказал он. — А могу я в свою очередь поинтересоваться, почему вы спрашиваете?

Казабон успокоился и больше не относился с подозрением к Сэму и его вопросам — теперь ему было просто любопытно.

— Я... Я только хотел прикинуть... — неловко сказал Сэм. — Уточнить дату... — он произвел в уме быстрые вычисления — убедиться, что в это самое время они вызывали своего «духа». Так и есть. Сегодняшнее число — то же самое по отношению к ним. Так или иначе встреча между этой Джоанной Кросс и Ральфом Казабоном состоялась раньше встречи его Джоанны и Ральфа Казабона ровно на год.

— Одним словом, — сказала Джоанна, — такое стечение обстоятельств, что мы оба оказались в одно и то же время на крошечном кладбище и искали одну и ту же могилу показалось нам столь необычным, что... — она сделала жест, подразумевающий, что дальнейшее ясно. — В общем, это была неизбежность.

— Итак, вы написали книгу... — напомнил Сэм.

— Я написала книгу, а пра-пра — и еще несколько «пра» — внук моего персонажа проверял за мной грамматические ошибки и присматривал, чтобы я пугалась его семьи не больше, чем следует. — Она легонько сжала руку Ральфа.

— А раньше вы уже что-нибудь издавали? — спросил Сэм.

— О небо, нет! Я работала в брокерской конторе — смертельная скука и ни минутки свободной. Я всегда мечтала стать писательницей, но мне не хватало уверенности, чтобы начать. А теперь я хочу сделать на этом карьеру. У меня есть еще несколько биографических задумок, а потом, возможно, я возьмусь за роман.

— Ну, а теперь, доктор Таун, — сказал Ральф, — вы должны объяснить нам, что за всем этим стоит. Вы работаете над чем-то, что имеет отношение к самому Адаму? Или он привлек вас как некий феномен психики? Это бы меня не удивило, он был довольно темной личностью и, по всем признакам, имел обыкновение баловаться черной магией.

— Э-э... Да, некоторым образом это связано с моей работой.

— Как увлекательно! Расскажите, — воскликнула Джоанна тоном маленькой девочки, которой не терпится услышать от подружки последнюю сплетню.

Сэм деликатно уклонился:

— Боюсь, прямо сейчас для меня затруднительно вдаваться в подробности. Но я с удовольствием расскажу вам обо всем, как только смогу.

Джоанна, казалось, была немного разочарована, но ничего не сказала.

— Не могли бы вы одолжить мне экземпляр вашей книги? — чуть поколебавшись спросил Сэм. — Я с радостью купил бы ее, но, поскольку книга еще не вышла...

— Берите в подарок, — не задумываясь сказала Джоанна и показала на полку: — Как видите, у меня их полно.

— Это очень любезно с вашей стороны, благодарю вас. — Сэм поднялся с дивана. — Мне пора. Прошу прощения, что побеспокоил вас.

— Только одно, — Казабон нахмурился, как человек, который вспомнил, что смущало его все это время. — Когда вы пришли сюда, то сказали что-то о смерти двух человек. Что именно вы имели в виду?

Вопрос застал Сэма врасплох. Он слишком усердно старался выкинуть из головы эту проблему.

— Простите, — ответил Сэм, стараясь говорить как можно убедительнее, — но я был введен в заблуждение. Поскольку ваша супруга — явно не та Джоанна Кросс, которую я искал, все что я говорил, уже не имеет значения. Я понимаю, что это звучит туманно, но сейчас я не в состоянии сообщить вам больше. На самом деле, я сам не знаю больше того, что уже вам сказал.

— Что ж, все это очень таинственно, — проговорил Ральф. Впрочем, он не казался особо встревоженным. — Однако я должен взять с вас слово, что вы расскажете нам обо всем, когда сможете. У вас, наверное, есть визитная карточка? Чтобы мы могли с вами связаться, если в том возникнет необходимость.

— Да, где-то была... — Сэм выудил из кармана бумажник и достал одну из визиток, что Пэгги напечатала ему пару лет назад. Им редко находилось применение. На обороте он написал номер своего домашнего телефона. Ральф с благодарностью взял карточку и положил на каминную полку.

— Только обязательно сообщите мне, что вы думаете о моей книге, доктор Таун, — сказала Джоанна. — Я буду рада узнать мнение ученого.

— Обещаю вам позвонить.

— И если вам покажется, что я упустила что-то, говоря об Адаме, тоже скажите мне, хорошо? Еще не поздно добавить несколько примечаний.

— Да-да, конечно, — пробормотал Сэм. Он посмотрел по очереди на Ральфа и на Джоанну. — Надеюсь, вы оба не суеверны.

— Суеверны? Что вы подразумеваете? — спросила Джоанна.

— О, вы знаете — история повторяется. Я подразумеваю, что Адам, который является предком вашего мужа...

— А!.. — Она рассмеялась, словно он пошутил, и игриво взъерошила волосы Ральфа. — Нет, в этом смысле я не суеверна. И мой муж тоже.

Они проводили Сэма до двери и смотрели ему вслед, пока он не исчез в темноте.

— Странный человек, — сказал Ральф, когда они с Джоанной вернулись в дом.

— Мне показалось, он довольно приятный.

— Приятный, согласен — но все-таки странный. Впрочем, я надеюсь, что однажды мы выясним, в чем тут дело.

— Может, Адам начал являться кому-нибудь — звеня цепями и издавая глухие стоны. Этого я о нем дописывать не стану: он и так уже много всего натворил.

Зазвонил телефон. Ральф вернулся в гостиную и снял трубку.

— Алло? А, Боб... — Он жестом показал Джоанне, что это ее отец. — Как дела? Позвать Джоанну? Она рядом...

Он замолчал, и лицо его омрачилось. Джоанна, понимая, что случилась какая-то неприятность, быстро подошла ближе.

— Что там?

Ральф жестом попросил ее помолчать, а сам слушал.

— Ты шутишь? Когда это было?

Он выслушал ответ, потом сказал:

— Это невероятно! Только что к нам приходил человек, который искал ее. Без сомнения, это та самая женщина.

Терпение Джоанны, и без того не особенно сильное, достигло предела. Она протянула руку, ожидая, что Ральф передаст ей трубку, но вместо этого он сказал:

— Нет, конечно, я понимаю. Я ей скажу. Хорошо. Пока, Боб.

Он положил трубку и повернулся к Джоанне:

— В это невозможно поверить!

— Что? Что?

— К твоим родителям постучалась какая-то женщина и заявила, что она — это ты. Наверняка это та самая. Которую ищет Сэм Таун.

— Она еще там?

— Нет, она ушла. Очевидно, твоя мать была одна; она заперла дверь и вызвала полицию. Впрочем, я ее не виню. Твой отец вернулся вовремя, чтобы успеть увидеть ту женщину, но она все-таки ускользнула.

— Как она выглядела? Он не сказал?

— Только, что она приблизительно твоего возраста, и у нее темные волосы. Элизабет еще дрожит от страха, но завтра она тебе позвонит. Боб хотел лишь предупредить нас на случай, если эта женщина появится здесь. Странная какая-то баба — может, она шизофреничка или еще что похуже.

— Бр-рр! — Джоанна непроизвольно вздрогнула. — Довольно жутко.

Ральф ласково убрал прядь волос, упавшую ей на лоб:

— Не волнуйся. Полицейские, кажется, считают, что она не представляет угрозы. Они говорят, что для этого синдрома есть какой-то специальный термин — когда у человека возникает навязчивая идея, будто он кто-то другой. Возможно, ты училась с ней вместе в школе или колледже. Я слышал о таких случаях.

— Все равно, мне это не нравится.

Он обнял ее и прижал к себе:

— Не тревожься, с тобой ничего не случится. Я обещаю.

 

Глава 54

Она села в метро на Центральном Вокзале и вышла на шестьдесят восьмой улице. Минутой позже она была на улице, по которой они с Сэмом проходили за день до этого. Дом, который они осматривали, тогда был пуст и необитаем. Сегодня ею окна ярко светились, и на темно-зеленой двери тускло поблескивали медные цифры — 139.

С нехорошим предчувствием, граничащим с ужасом, она подошла к двери и позвонила. Щелкнул замок, и дверь открылась. Увидев девушку, Казабон ничем не показал, что узнал ее.

— Ральф? — неуверенно выговорила она его имя, и голос застрял у нее в горле.

Во взгляде Казабона что-то мелькнуло. Не узнавание, но хотя бы какое-то понимание.

— Вы меня знаете? — спросил он.

— Да. А разве вы не знаете меня?

Он слегка покачал головой, потом спохватился:

— Да, мне кажется, я знаю, кто вы.

Должно быть, на ее лице отразилось облегчение — это было заметно по его глазам. В его взгляде возникла симпатия и доброта, от которой за это короткое время она уже успела отвыкнуть.

— Вы действительно меня знаете?

Мольба в ее голосе тронула его. Трудно было поверить, что это несчастное встревоженное создание может представлять для кого-то угрозу.

— Мне кажется, вам лучше войти, — сказал он.

Когда она ступила в освещенную прихожую, он увидел, что ее волосы мокрые от дождя. Щека ее была поцарапана, одежда — мятая и заляпанная, а туфли покрыты засохшей грязью.

Пока Казабон закрывал дверь, она огляделась, потом вновь повернулась к нему, и слова так и посыпались из нее:

— Больше никто не знает, кто я. Только вы. Но сегодня утром я так испугалась вас, что убежала. Я пошла к дому моих родителей, но они заперли дверь, они не узнали меня... А потом я слышала, как полицейский говорил, будто фамилия их дочери — Казабон, Джоанна Казабон...

— Проходите, сюда...

Он взял ее за руку и бережно провел в гостиную, где два часа назад они сидели с Сэмом.

— Садитесь. Не бойтесь и не о чем не тревожьтесь. Я постараюсь вам помочь.

— Вы знаете, что происходит? Вы понимаете?

— Думаю, да.

Внезапно она заволновалась:

— Мне нужно поговорить с одним человеком. Его зовут Сэм Таун. Я должна найти Сэма, надо ему позвонить...

— Сэм Таун был здесь недавно.

Казалось, это ее одновременно удивило и успокоило.

— Он был здесь?

— Два часа назад. Он искал вас.

— Надо ему немедленно позвонить... Прошу вас, мне нужно его увидеть... Сэм знает, что делать... Он должен прийти...

— Да, конечно, сейчас я ему позвоню.

В это время послышался голос его жены:

— Ральф?.. — она спускалась по лестнице.

Женщина тут же встрепенулась:

— Кто это? — резко спросила она, словно голос, который она услышала, принадлежал кому-то, кто вторгся сюда без разрешения, чье присутствие было для нее оскорбительно и представляло угрозу.

Казабон не ответил на ее вопрос. Он только сказал:

— Подождите здесь.

— Но я хочу увидеть ее...

— Увидите. Только пока спокойно посидите какое-то время.

Она покорно присела на краешек дивана, на котором два часа назад сидел Сэм. Ральф вышел из комнаты, и в дверях поглядел через плечо; она сидела, вся напряженная и готовая встать и последовать за ним по первому слову.

— Одну секунду, — сказал он. — Я сейчас же вернусь.

Он закрыл за собой дверь и поспешил к лестнице, чтобы перехватить Джоанну. Они едва не столкнулись на первой ступеньке.

— Я слышала звонок, — сказала Джоанна. — Кто это был?

— Это она, — сказал Казабон шепотом. — Женщина, которая была у твоих родителей.

— Где она?

— В гостиной.

Джоанна хотела пройти, но Ральф ее не пустил.

— Нет — я думаю, тебе не стоит этого делать.

— Но я должна увидеть ее. Я хочу выяснить, кто она такая.

— Любимая, позволь мне во всем разобраться.

— Быть может, я ее знаю. Ты сам говорил, что мы могли вместе учиться в школе...

— Она очень встревожена, и, мне кажется, не надо доводить дело до крайности.

— То, что она мной прикидывается, это уже крайность. Я хочу увидеть ее.

Он не стал больше спорить и, пропустив Джоанну, пошел за ней в гостиную. Она открыла дверь и замерла на пороге.

Ральф тоже остановился. Комната была пуста.

Джоанна повернулась к нему:

— Кажется, ее здесь уже нет.

Казабон с изумлением огляделся.

— Она была тут, на диване.

— Ну, а теперь, наверное, она ушла.

Ральф быстро осмотрел все углы, где можно спрятаться.

— Она не могла уйти, — сказал он. — Мы услышали бы, как хлопнула дверь.

— Только если бы он сама этого захотела.

— Ради Бога, — сказал Казабон. — Это просто смешно. Кто же она?

Было почти три часа утра, когда Сэм наконец закрыл книгу Джоанны и положил ее на стол. Какое-то время он не двигался. Потом провел ладонями по лицу, пригладил волосы и встал налить себе большую порцию виски.

Как она и сказала, это была невероятная история — и в целом и в частностях. Все, что они придумали об Адаме, теперь стало историческими фактами, подлинность которых подтверждалась целым рядом источников. Даже портреты Адама, написанные художниками того времени имели явное сходство с человеком, которого нарисовала Дрю Херст в начале эксперимента.

Но эта версия Адама весьма расходилась с тем человеком, которого они собирались создать. Этот Адам предал доверие своего покровителя, Лафайета, потом — собственной жены, и впоследствии предавал почти всех, с кем его сводила судьба. В Париже, перед самой революцией, он якшался с ворами, со шлюхами и негодяями всех мастей. Когда великодушный Лафайет, уже отчаявшись, спросил, почему он так ужасно себя ведет, Адам нагло ответил: «Joie de vivre!» Эта фраза служила ему универсальным и единственным объяснением любого своего поступка.

Граф Калиостро стал его сообщником, и вместе они сговорились обманом вытянуть у легковерного кардинала Роана алмазное ожерелье. Когда Калиостро был брошен в тюрьму за участие в этом, он промолчал о том, что Адам тоже замешан, потому что у Виатта еще сохранились связи в суде, которыми он был обязан своей несчастной, но очень влиятельной супруге. Для Калиостро в этом была единственная надежда на спасение.

Молчание Калиостро было вознаграждено; Адам действительно добился его освобождения, но в качестве платы потребовал у того магический талисман, который на протяжении всей жизни графа оберегал своего хозяина от врагов. Он защитил тебя в последний раз, сказал Адам своему сообщнику, когда граф отдал ему талисман в обмен на жизнь и свободу, перед тем как отправиться в изгнание.

Талисман был изображен на одной из иллюстраций. Узор на нем был Сэму знаком. Этот узор он видел сначала смутно на восковом отпечатке, оставленном на полу в комнате Адама в тот ужасный вечер, а потом — позже и более ясно — в книге, которую Джоанне дал Барри Херст.

Согласно легенде, Адам хранил талисман при себе всю жизнь, и его даже похоронили с ним. Другое, с чем он тоже никогда не расставался, было его странное пристрастие к французскому выражению joie de vivre, для которого не существует эквивалента в английском; оно было выбито на его надгробии и в качестве девиза включено в герб Виатта — тщеславие он приобрел в Англии, в придачу ко второй богатой и знатной жене.

После ее подозрительной смерти он вернулся в Америку, с чего и начался третий долгий период его жизни. Богатый, успевший приобрести лоск и изящество дворянина, он стал преуспевающим банкиром; и, наконец — даже известным филантропом. Если же, случалось, проходил шепоток о его ужасном прошлом и отвратительной репутации, он возвращался в Европу и тот, кто распространял эти слухи или исчезал при загадочных обстоятельствах, или отрекался от своей лжи и начинал жить в роскоши, в качестве старательного и послушного слуги всесильного Адама Виатта.

Сэм взглянул в темноту за тем самым окном, на котором лишь несколько дней назад так таинственно появились слова «joie de vivre» — расхожее выражение, которое Адам извратил и таким странным образом сделал своим собственным.

— О Боже, — пробормотал Сэм — и тут же спросил себя, не хотел ли он подсознательно вознести молитву?

И решил, что, возможно, хотел.

 

Глава 55

Их обоих разбудил грохот. Ральф включил свет и одним движением сбросил ноги с кровати. Он взял свою одежду и посмотрел на Джоанну, которая сидела в постели, бледная от испуга.

— Никуда не выходи, — сказал он и пошел к двери.

— Ральф, осторожнее. Кажется, в доме кто-то есть.

— После такого шума — вряд ли.

Он спустился по лестнице, зажигая по пути все лампы. Нигде больше не раздавалось ни звука и не было заметно никакого движения. На втором этаже он открыл все комнаты одну за другой, включая и музыкальную, где он работал. Там он взял свою старую бейсбольную биту, стоявшую в углу, и спустился на первый этаж. Выйдя в коридор, он остановился.

Старинная вешалка, которая обычно стояла возле подножия лестницы, сейчас валялась футах в двадцати от своего места. На входной двери была глубокая царапина, будто в нее, как снаряд, ударилось что-то тяжелое.

Ральф осторожно приблизился, держа наготове бейсбольную биту — на случай, если тот, у кого хватило сил швырнуть на такое расстояние вешалку, еще скрывается где-то в доме. Но он никого не увидел и не услышал.

То и дело оглядываясь и держась ближе к стене, чтобы избежать нападения сзади, он подошел к чугунной вешалке и, наклонившись, потянул ее на себя одной рукой, словно хотел убедиться, что она по-прежнему весит столько же, сколько всегда. Ему было страшно даже подумать о том, какая нужна сила, чтобы бросить эту махину на такое расстояние, не говоря уж о том, чтобы с этой силой бороться. Это бессмысленно.

Казабон перешагнул через вешалку, даже не попытавшись поставить ее вертикально. За полуоткрытой дверью в гостиную было темно. Пригнувшись, Ральф приблизился к двери; он держал биту обеими руками и был готов бить, заметив любое движение. Войдя, он ударил битой по стенам с обеих сторон от двери, а потом быстро повернул выключатель.

Комната была пуста; ничего не было опрокинуто или сдвинуто с места. Он обошел гостиную, чтобы удостовериться, что никто не скрывается за креслами или диваном. Никого.

Ральф выпрямился и в раздумье потер переносицу. Внезапно он почувствовал какое-то движение сзади. Он обернулся, одновременно замахиваясь битой, — и только испуганный крик Джоанны удержал его от удара. Уронив биту, Ральф обнял жену.

— Ради Бога, Джо, я чуть тебя не убил! Я же велел тебе оставаться в спальне.

— Я боялась.

Он чувствовал, как она дрожит.

— Все хорошо, Джо... Здесь никого нет...

— Как вешалка очутилась там?

— Не знаю.

— Ральф, наверное, все-таки в доме есть кто-то.

Казабон не ответил; он не знал, что сказать. Вдруг он почувствовал, как напряглась Джоанна, почувствовал ее крик прежде, чем она закричала. Она увидела что-то через его плечо.

Ральф обернулся вовремя, чтобы увидеть, как большое венецианское зеркало, которое висело над каминной полкой, сорвалось с места и полетело через комнату, словно игральная карта, брошенная невидимой гигантской рукой. Оно задело углом диван — послышался звук рвущейся ткани — и разбилось о старинный письменный стол у противоположной стены.

Повисла какая-то неестественная тишина; Ральф и Джоанна слышали только звук собственного дыхания и биение сердца. Они ухватились друг за друга, и мысли их были об одном: то, чему они мгновение назад стали свидетелями — невозможно.

— Я видела человека, — прошептала Джоанна. Ее голос дрожал.

— Где?

— В зеркале. Перед тем, как оно сорвалось со стены. Это была женщина; она стояла там и смотрела на нас.

Они оба поглядели в направлении, которое указала Джоанна. Никого.

— Ты можешь ее описать? — спросил Казабон.

— Я видела ее не больше секунды. Примерно моего возраста, темные волосы, легкое пальто. Взгляд дикий, будто она наполовину сумасшедшая.

— Это та женщина, которая к нам приходила.

Джоанна покосилась на него:

— Ральф, это какой-то бред. Я боюсь.

— Мы уходим отсюда — сейчас же.

— Два часа утра, Ральф. Куда нам идти?

— Все равно куда. Позвони туда, где остановились твои родители: там нас хотя бы знают.

— Хорошо.

— Только будем звонить сверху...

Он взял ее за руку и, настороженно озираясь, повел к лестнице. В спальне они оделись и собрали самые необходимые вещи. Они старались молчать — за исключением того, что Джоанна позвонила в гостиницу, заказала номер и сказала, что они приедут через пятнадцать минут.

Громкий грохот донесся откуда-то с нижнего этажа. Они замерли и посмотрели друг на друга. Джоанна почувствовала, что Ральф хочет пойти выяснить что там.

— Не надо! — сказала она.

Он направился к двери.

— Это в музыкальном кабинете.

— Ральф, не ходи!

Он оглянулся на нее через плечо:

— Заканчивай собирать вещи. Я через минуту вернусь.

Джоанна смотрела, как он начал спускаться по лестнице; она хотела позвать его, остановить, но не сказала ни слова. Вместо этого она взяла сумку и вошла в ванную. Она положила в сумку зубную щетку, гребенку, кое-какую косметику... и вдруг услышала, как дверь за ее спиной мягко щелкнула, закрываясь.

Ее первой мыслью было, что об этом вообще не стоит задумываться. В двери, которая закрывается сама собой, нет ничего сверхъестественного: сквозняк, или она задела ручку, входя, и дверь медленно закрывалась. Даже после того, что случилось внизу, в этом нет причин беспокоиться. Надо просто пойти и открыть ее снова.

Дверь не пошевелилась. Ручка повернулась, но когда Джоанна потянула ее на себя, дверь не открылась. Она не была заперта — ее удерживала какая-то сила, которая не хотела, чтобы Джоанна ушла.

Она стукнула по двери ладонью и позвала Ральфа. Никто не ответил; никто не спешил ей на помощь. Она подождала, потом опять ударила в дверь — на этот раз кулаком. Потом двумя кулаками. Снова позвала, громче. Она молотила в дверь кулаками и отчаянно звала Ральфа, пока не исцарапала руки и не сорвала горло.

Страх подкрадывался к ней постепенно, словно удар в замедленной съемке. Бороться с ним было бесполезно, она это понимала. Страх, как и боль, рано или поздно всегда сокрушит человека. Это неизбежно — и остается только найти, за что зацепиться, пока он не пройдет, даже если это всего лишь мысль о том, что в конце концов он все же исчезнет.

Но если он не исчезнет? Если страх останется навсегда, будет непреходящим, превратится в вечный, мучительный вопль безысходности?

Нет! Это просто паника, он когда-нибудь кончится. Только первая волна... волна, волна... Волна по определению не может длиться всегда... Раздался звук, словно где-то в стене взорвалась маленькая бомбочка. Джоанна повернулась, задыхаясь от страха. Она попыталась определить, откуда именно он донесся, но в это время звук повторился — только уже в каком-то другом месте. Казалось он рождается где-то за плиткой и зеркалами, в толще самих стен. Такого звука Джоанна никогда не слыхала — острый, опасный, проникающий буквально повсюду. В том, как он повторялся, было что-то гипнотическое; с каждым разом Джоанне становилось не только все труднее определить его источник, но и убедить себя в том, что этот звук — не порождение ее собственного мозга.

Но потом случилось кое-что, и она перестала думать, будто воображает его себе. Все началось с другого звука, отвратительного царапанья, словно когти скребли по стеклу. От него у Джоанны сводило зубы — зато на сей раз она смогла определить, откуда он слышится, а потом ее словно непонятной магнетической силой потянуло к зеркалу. Она видела в нем свое отражение и обстановку ванной комнаты — но не на этом было сосредоточено ее внимание, а на самой зеркальной поверхности.

Она почувствовала, что там происходит что-то — и едва она это почувствовала, как на стекле начали появляться буквы — рваные, неровные линии, нацарапанные на серебристой блестящей поверхности с той стороны стекла; их словно выводила чья-то рука — но в таком месте, куда ничья рука не могла бы добраться.

Первой возникла буква "П" — но прежде чем она была завершена, начали появляться другие, почти одновременно, будто каждая отдельно гравировалась по линиям, которые висели в пространстве в какой-то неуловимой точке между Джоанной и ее отражением.

Она зачарованно смотрела, как строится слово. Сначала она не поняла его смысла, и на какую-то долю секунды подумала, что слова написаны на непонятном языке. Потом она сообразила, что это английские буквы, только она видит их задом наперед, как с другой стороны:

ПОМОГИТЕ

У Джоанны закружилась голова; она почувствовала, что падает, но как-то странно, словно валится в саму себя, теряя форму и плоть. Она уцепилась за что-то и на мгновение успокоилась: все хорошо, она немного повисит так, и все пройдет.

Толстый резиновый коврик на полу остановил ее падение. Она ударилась коленом, потом — локтем и кистью. Оттолкнувшись от пола, Джоанна поднялась на ноги. Она была невредима, но теперь понимала — от того, что случилось, нельзя ускользнуть даже в беспамятство.

ПОМОГИТЕ!

— Помогите! Ральф, помоги мне!

Она бросилась к двери и начала отчаянно дергать ручку. Неожиданно дверь открылась — словно по собственной воле, а не подчиняясь ее усилиям. Не щелкнули ни замок, ни щеколда; дверь просто открылась и выпустила ее.

Ральф входил в комнату в дальней стороне коридора, когда Джоанна, бледная от пережитого ужаса, выскочила из ванной. Он подбежал к ней.

— Джо, что случилось?

— Разве ты не слышал меня?

— Я вообще ничего не слышал. С тобой все в порядке?

— Просто давай уедем — прямо сейчас, пожалуйста.

 

Глава 56

Было всего только семь тридцать утра, когда телефон Сэма зазвонил. Сэм уже допивал второй кофейник и оборвал извинения Ральфа за столь ранний звонок.

— Что случилось? — спросил он, чувствуя тревогу в голосе Казабона.

— Та женщина, которую вы искали вчера вечером. После вашего ухода она нанесла нам визит. И кажется, не только нам, но и родителям Джоанны.

— И?

Ральф заколебался.

— Я думаю, нам было бы лучше поговорить лицом к лицу. Мы с Джоанной сейчас в гостинице, но я могу приехать домой через двадцать минут. Вы можете встретить меня там?

Когда Сэм вышел из такси, Ральф Казабон ждал на ступеньках дома номер 139. Он выглядел утомленным, встревоженным, и очень отличался от того самоуверенного и твердого человека, который накануне вечером открыл Сэму дверь.

— Спасибо, что приехали, доктор Таун, — Казабон вынул из кармана брелок с ключами и, отпирая дверь, примирительно рассмеялся. — Я говорил себе, что подожду вас снаружи, чтобы вы могли увидеть все в точности так, как было вчера вечером. Но правда заключается в том, что я просто боюсь войти в собственный дом.

— Любой трезвомыслящий человек на вашем месте тоже побаивался, — сказал Сэм, стараясь скрыть нетерпение.

Казалось, дверь чем-то завалена с той стороны, потому что Ральф не мог открыть ее полностью. Войдя вслед за ним, Сэм увидел одежную вешалку на полу.

— Это было первое, что случилось. Грохот от ее падения разбудил нас.

Сэм кивнул с таким видом, будто такие детали его мало интересовали.

— Расскажите мне об этой женщине, — сказал он. — Опишите ее. — Ральф выполнил просьбу, и Сэм мрачно слушал его. Когда Казабон замолчал, он снова кивнул. — Это она. Джоанна тоже ее видела, так?

Ральф покачал головой.

— Не тогда. Когда Джоанна вошла в гостиную, женщины там уже не было. Мы подумали, что она только что убежала. Но потом, когда все это началось... — он искоса посмотрел на Сэма, словно не был способен или стыдился взглянуть ему прямо в глаза. — Она — призрак, не так ли?

— Если бы я знал точно, я бы сказал вам. Но я не знаю.

Ральф снова посмотрел на него, на сей раз более прямо, будто пытался решить, говорит ли Сэм правду. Впрочем, к какому бы решению он ни пришел, он оставил его при себе.

— Проходите сюда, — сказал он, и зашагал к гостиной. — Вам стоит на это взглянуть.

На пороге Казабон замер и, бормоча ругательства, уставился на то, что открылось его взгляду.

Сэм заглянул мимо него в комнату и увидел картину полного разорения. Стулья и столы были опрокинуты, лампы, вырванные из гнезд, висели на проводах; все вазы и статуэтки были разбиты, рама картины — разбита. Даже ковер и покрытие пола были разорваны в нескольких местах, и выглядывали голые половицы.

— Когда мы уехали, все было не так, — сказал Ральф. — Разбилось только большое зеркало, которое висело над камином. Мы видели, как оно поднялось в воздух и полетело через всю комнату. — Он показал рукой. — Вот здесь оно упало. Но все остальное... — Он развел руками в беспомощном непонимании.

— Вы сказали «не тогда», когда я спросил, видела ли Джоанна эту женщину, — напомнил Сэм. — Это значит, что она видела ее позже?

— Она видела что-то в зеркале. Она вошла в комнату и через мое плечо увидела там отражение женщины. Я повернулся, но было поздно, зеркало уже летело через гостиную.

— Она описала вам женщину?

Ральф кивнул.

— Это была та же самая женщина, которой я открыл дверь. — Он ждал, что Сэм что-нибудь скажет, но тот был погружен в свои мысли и промолчал. — Наверху тоже есть кое-что, на что вам надо бы посмотреть, — он повел Сэма к лестнице, по дороге рассказывая: — Мы вернулись в спальню, чтобы собрать вещи и вместе уехать. Я услышал грохот в моем кабинете и спустился вниз посмотреть. Мой стол был перевернут, все бумаги разбросаны. Я не хотел надолго оставлять Джоанну одну и вернулся буквально через пару минут. Когда я поднялся, она выходила из ванной. Она шаталась и была до смерти перепугана. Она сказала, что ее заперли в ванной, и что-то стучало и царапало по стенам. А потом появилась эта надпись, и если она еще там...

Сэм обратил внимание, что все лампы горят — свидетельство паники, охватившей в те ранние часы Казабона и его жену. Он прошел вслед за Ральфом в ванную и увидел неровную надпись на зеркале.

Сэм подошел ближе и коснулся пальцами стеклянной поверхности.

— Надпись сделана сзади, на амальгаме, — произнес Ральф. — Только это невозможно сделать.

Сэм принялся ощупывать края зеркала.

— Не старайтесь, не открывается, — пояснил Ральф. — Позади ничего нет. Зеркало вделано в стену.

Сэм повернулся к нему:

— Ваша жена не пострадала, когда это произошло?

Вопрос вызвал у Ральфа горький смешок:

— Если из понятия «пострадала» вы исключаете испуг, то нет, она не получила вреда. Но моя жена беременна, доктор Таун. Я не знаю, как это отразится на ней и ребенке. Одно могу сказать — она ни при каких условиях не желает больше входить в этот дом.

Сэм осмотрел все углы и предметы в ванной, словно искал что-то, чего до сих пор не заметил.

Ральф наблюдал за ним какое-то время, а потом с оттенком раздражения поинтересовался:

— Послушайте, Таун, вы собираетесь сказать мне, что происходит? Кто эта женщина?

Сэм поглядел на него так, словно забыл о его присутствии, и прошел мимо него назад в спальню.

— Во имя всего святого, что происходит? — настойчиво спросил Ральф, идя за ним следом. — И что, черт возьми, означает это «ПОМОГИТЕ»? — Они встали напротив друг друга: Сэм с руками в карманах, ссутуливший плечи — и Ральф, ждущий ответа. — Она — что-то вроде призрака, так? И она... — он споткнулся на слове, будто сам не мог поверить в то, что говорит, — преследует нас!

Сэм по-прежнему молчал.

— Скажите хоть что-нибудь, ради Христа!

— Я полагаю, — медленно произнес Сэм, — что призрак — столь же подходящее слово, как любое другое.

— Какая связь между этим призраком и Джоанной? Почему он — то есть, она — взяла себе имя моей жены?

Сэм снова посмотрел на него долгим взглядом и слегка пожал плечами.

— Я не могу этого объяснить.

— А вы попробуйте, — Ральф шагнул вперед. Гнев, который был спутником его страха, начинал проявляться не только в голосе Казабона, но и в движениях. Он был, возможно, бессознательно, готов начать драку. — Мне кажется, вы задолжали мне объяснение. Все это началось с вашего вчерашнего прихода ко мне...

Сэм покачал головой:

— Нет, это началось не там...

— Тогда, где, черт возьми?

— Если бы я мог сказать вам, я бы сказал. Но я не могу.

— Не можете? Или не хотите? — Ральф разглядывал Сэма с открытой враждебностью. — У меня большое впечатление, что вы что-то скрываете, и меня это уже порядком утомило.

Сэм вынул руку из кармана и выставил ее перед собой ладонью вперед. Он видел, что Ральф на грани срыва, и хотел успокоить его.

— Я могу только сказать, что не меньше вашего хотел бы во всем разобраться.

Он увидел, как сузились глаза Ральфа, — Казабон, возможно, хотел поверить ему, но еще не был способен.

— Это, случайно, не имеет какого-то отношения к Адаму Виатту? — спросил Ральф. — К тому, о котором вы спрашивали вчера вечером?

Сэм кивнул:

— Да, это имеет отношение к Адаму Виатту.

— Какое?

— Видите ли... Все, что я скажу, прозвучит как бред сумасшедшего. Вы просто должны с этим смириться и постараться поверить. Не будет никакого смысла в моей попытке что-то вам объяснить, если в ответ на это вы скажете только, что я лгун или шизофреник.

— А вы рискните.

Глубоко вздохнув, Сэм опустился в кожаное кресло у стены и, положив на колени руки, устремил на Ральфа снизу вверх пристальный взгляд.

— Я не собираюсь приводить никаких объяснении тому, что сейчас скажу. Не потому, что их нет — наоборот, их слишком много, но ни одно, в сущности, ничего не объясняет, а только порождает новые и новые вопросы.

— Ладно, — сказал Ральф и сложил руки на груди. — Это была преамбула; теперь говорите речь.

Сэм опустил взгляд на ковер, решая, с чего начать. Потом он положил руки на подлокотники и, наконец, заговорил:

— Около года назад наша группа, включая Джоанну — Джоанну, которая была здесь вчера вечером, — придумала призрака по имени Адам Виатт. Это был эксперимент в области психокинетики — власть разума над материей. Мы создали его, создали историю всей его жизни. Мы изучили уйму книг, чтобы удостовериться, что он не существовал исторически, и не нашли никакого следа реального человека с таким именем и такой судьбой. Цель эксперимента заключалась в том, чтобы выяснить — удастся ли нам создать призрака, который, будучи полностью выдуманным, тем или иным образом свяжется с нами во время спиритического сеанса.

Он помолчал, не глядя на Ральфа; на лице Казабона не дрогнул ни один мускул.

— Что ж, мы осуществили, как вы могли бы сказать, наши самые безумные мечты. Адама Виатта никогда не было... Но он откликнулся на наш вызов. И теперь он, кажется, существует — или существовал. И этот факт имел удивительные последствия. Вот, например, вы. Вас не было бы, если бы Адам Виатт никогда не жил на земле. Ведь вы — его прямой потомок.

Ральф уставился на Сэма, и руки его начали медленно, очень медленно, опускаться — в этом движении проявилось недоверие, смешанное со страхом перед тем, что он услышал.

— Что, черт побери, вы пытаетесь мне всучить?.. — Сэм поднял руку, останавливая его возмущение:

— Я же предупредил вас, что это покажется вам бессмысленным.

— Но вы утверждаете, что создали меня! — Сэм сделал рукой примирительный жест, но ничего не сказал. — И моих родителей, — продолжал Ральф; голос его повышался все больше. — А также их родителей, и родителей тех...

— Я знаю, — перебил Сэм. — Я знаю, как это звучит для вас.

— Это такая же невероятная теория, как та, будто Бог создал мир вчера и спрятал в земле окаменелости, чтобы нас одурачить!

— Другим последствием возникновения Адама, — продолжал Сэм, пропустив мимо ушей его замечание, — заключается в том, что те, кто его создал, перестают существовать.

Ральф схватился за голову с таким видом, словно это было еще одно оскорбление.

— Что, черт возьми, это означает — перестают существовать?

— К настоящему времени все, кто участвовал в создании Адама, умерли. За исключением меня самого и Джоанны — Джоанны, с которой вы встретились вчера вечером. И только Богу известно, что случилось с ней.

Ральф непроизвольно повернулся и поглядел в сторону ванной. С того места, где он стоял, было хорошо видно слово «ПОМОГИТЕ», выцарапанное на амальгаме.

— Я не сошел с ума, Ральф, — сказал Сэм. — Я знаю, что я не безумен. Как и вы знаете, что вы — не плод моего воображения. Но факт остается фактом — мы оба здорово влипли.

Ральф уставился на него и начал качать головой, сначала медленно, потом все быстрее:

— Нет... нет, нет, нет, нет, нет. Это сумасшествие... Этого просто не может быть.

В эту минуту Сэм испытывал к нему глубокое сочувствие, понимая, как каждая клеточка его тела сопротивляется тому, что он услышал.

— Самое страшное, — спокойно сказал Сэм, слегка наклонившись вперед, — заключается в том, что в мире может быть все. Когда я опрокидываю чернильницу, существует вероятность, что все молекулы соберутся вместе и затекут по скатерти обратно. Она исчезающе мала, эта вероятность, но она есть. Если сто раз подбросить монету, возможно, что пятьдесят раз выпадет орел, а пятьдесят — решка; но также возможно, что все сто раз выпадет что-то одно.

Это в меньшей степени зависит от законов природы, чем от везения игрока.

Ральф, набычась, наклонился к нему:

— Я не ученый, но знаю, что Эйнштейн говорил: «Бог не играет в кости». Вы хотите сказать, что он ошибался?

— Это утверждение основывалось на вере, а не науке. Многочисленные эксперименты подтвердили теорию игр, и теперь она широко используется. Что означает — мы не можем притворяться, будто что-то не происходит, говоря «это невозможно». Потому что невозможного нет!

Слова Сэма повисли в воздухе; Ральф жестом человека, разрывающего невидимые цепи развел скрещенные руки и заявил:

— Нет! Я этого не принимаю! Я просто не принимаю этого. Нет ни подтверждений, ни доказательств — нет хотя бы свидетельств других людей, имеющих отношение к этому так называемому эксперименту.

Голос Сэма остался спокойным и ровным:

— Нет никаких доказательств и никаких свидетельств. Те мои коллеги, которые знали об эксперименте, но не принимали участия в нем, теперь ничего не помнят. Исчезли любые следы. Этого никогда не было.

— То есть, вы хотите, чтобы я верил только вашему слову?

— Моему слову — и факту, что вчера вечером кто-то исчез в этом доме. Кто-то, кого вы видели, с кем говорили, кто-то, кто даже прошел мимо вас, входя в дверь. Вы же не будете притворяться, будто ничего этого не было?

Ральф открыл рот, чтобы что-то сказать, но, казалось, совсем упал духом и только медленно опустился на край кровати, обхватив руками голову.

— Вы знаете, что на самом деле необъяснимо? Это безумие, но это не дает мне покоя с тех пор... — он поднял голову и посмотрел на Сэма, оттянув книзу веки кончиками пальцев. — Вчера, когда я открывал дверь той женщине, мне — лишь на мгновение — почудилось, что я ее знаю. Это было как дежа вю — совершенно необъяснимое чувство. Что-то во мне говорило, что я откуда-то знаю эту женщину. Потом я сказал себе, что все это я придумал — очевидно, потому что услышал о ней от вас, а потом — от отца Джоанны, по телефону. — Он помолчал и насупил брови. — Я не мог раньше видеть ее, не так ли? Разве это возможно?

Сэм задумался, говорить ли то, что было у него на уме, и решил, что они зашли слишком далеко, чтобы о чем-то умалчивать.

— Джоанна — моя Джоанна — утверждает, что вы с ней встречались. По ее словам, это было очень похоже на вашу встречу с вашей Джоанной — тоже прогулка верхом, кладбище, могила Адама. Только в ее случае это произошло три дня назад — то есть, уже четыре. В вашем случае это было в прошлом году. — Он сделал паузу и добавил: — И, судя по ее рассказу, было трудно представить, что вы с ней поженитесь. — Он снова откинулся в кресле. — Вот так, Ральф. Это все, что я могу вам рассказать. Что вы об этом думаете — ваше дело.

Ральф, сгорбившись, долго сидел на неубранной кровати, приложив к губам сложенные ладони. Наконец он медленно поднялся.

— Куда мы пойдем отсюда? — спросил он неуверенным голосом.

— Я думаю, вам стоит вернуться к вашей жене. Вы должны о ней заботиться.

— Она просила, чтобы я привел вас. Я сказал, что приведу. Она хочет знать ваше мнение обо всем этом.

Сэм тоже встал.

— Буду рад пойти с вами.

Казабон бросил на него суровый взгляд:

— Лучше держитесь от нее подальше.

Сэм пожал плечами.

— Как пожелаете. Но она обязательно спросит, почему я не захотел разговаривать с ней. Или почему вы мне запретили. И если ей не понравится ваше объяснение, она спросит меня, и ничто ее не остановит. И что я ей должен буду сказать?

Ральф задумался. Это была правда: его жена не та женщина, от которой можно отделаться отговорками.

— Слушайте, Таун... — начал он.

— Сэм. По-моему, будет проще, если мы перейдем на имена, как вы считаете?

— Слушайте, Сэм. Если вы скажете ей хоть слово из того, что рассказали мне... Я вам шею сверну, вы поняли?

Сэм посмотрел на него. Ральф был крепок, хорошо сложен и, вероятно, достаточно силен, чтобы привести в исполнение свою угрозу. И испуган в достаточной степени, чтобы попробовать.

— Не волнуйтесь, я не собираюсь расстраивать вашу жену. Мне это не нужно. Я предлагаю вам сделку.

Ральф насмешливо сдвинул брови:

— Сделку?

— Я поеду с вами и расскажу ей нечто — нечто вполне разумное. — Он издал короткий, сухой смешок. — Не правду, конечно, потому правда не такова. Я что-нибудь придумаю — а потом скажу, что вы разрешили мне остаться в доме на некоторое время, чтобы вести наблюдение. Как вам мое предложение?

Ральф с недоверием уставился на него:

— Вы хотите остаться здесь? Один?

— Именно этого я хочу.

Ральф посмотрел на него несколько дольше. Затем его лицо озарилось неким пониманием:

— Ну да, конечно. Вы и... та женщина... Я должен был догадаться по тому, как вы о ней говорили.

— Так я могу остаться?

Ральф кивнул:

— Можете.

 

Глава 57

Пока Ральф паковал чемоданы со своими вещами и вещами жены, Сэм обошел оставшуюся часть дома. Родители Джоанны, после того, как она перед завтраком позвонила им и рассказала о том, что случилось, настояли, чтобы она переехала к ним. Она собиралась пожить у них несколько дней; за это время Ральф нашел бы квартиру на Манхэттене и в выходные приехал за ней.

Ничего особенно нового Сэм не обнаружил. В подвальной кухне все ящики были вынуты, их содержимое раскидано по полу, а с полок сброшены кастрюли и сковородки. Здесь ущерб был не так велик, как наверху, но все равно складывалось впечатление, будто по кухне пронесся небольшой ураган.

На лестнице послышались шаги Ральфа — спускается, отметил Сэм, немного поспешно. Казабон упрямо утверждал, что не боится на несколько минут остаться один. «Что может случиться средь бела дня?» — говорил он. — Это происходит только по ночам, ведь так?

Сэм не стал его разуверять, хотя на самом деле тут не было никаких правил. Феномен — если использовать это бесплодный стерильный термин, который Сэм уже начинал ненавидеть, — мог произойти в любое время и в любом месте, в темноте или при ясном свете, под землей или высоко в небе.

— Ну вот, можно и отправляться, — сказал Ральф, когда Сэм догнал его в коридоре.

— Давайте я помогу, — Сэм взял у него один из чемоданов.

Они вышли из дома, остановили такси и через двадцать минут уже входили в холл небольшой гостиницы. Портье сказал Ральфу, что они уже приехали и поднялись с Джоанной наверх.

Когда Сэм вошел в лифт, у него опять засосало под ложечкой — так же, как перед тем, как Ральф открыл ему дверь. Он был уверен, что Боб и Элизабет Кросс его не узнают, но все же предстоящая встреча рождала в нем мрачные предчувствия. Ничто, повторил он себе, не может считаться само собой разумеющимся. Логика говорила ему, что родители Джоанны, как и сама эта Джоанна, которую он скоро увидит снова, принадлежали тому измененному миру, в котором Адам Виатт не являлся порождением фантазии группы ученых, а появился на свет как все обычные люди.

Но вместе с тем — и Сэму это было отлично известно — не логика управляет вселенной. А если и управляет, то не так, как это представляется разуму человека. Он постарался успокоить свои мысли и погрузиться в состояние отрешенности, как дзен-буддисты, готовясь к предстоящей встрече.

Ральф позвонил, и Боб Кросс открыл дверь. В глазах отца Джоанны не мелькнуло ни малейшего признака узнавания, когда они вошли, и Ральф представил своего спутника. Сэм оказался в гостиной среднего размера. Элизабет Кросс вышла из спальни и прикрыла за собой дверь.

— Джоанна как раз приняла душ, — сказала она. — Если вы привезли одежду, Ральф, отнесите ей.

Он так и сделал, предоставив Бобу знакомить Сэма с женой — и вновь они ничем не показали, что их пути когда-нибудь пересекались.

— Джоанна говорила, что вы занимаетесь профессиональными исследованиями такого рода явлений, — сказала Элизабет.

— Я руководил соответствующим отделением в Манхэттенском университете, — ответил Сэм. — Мы изучаем любые аномальные явления.

— Что ж, действительно, с такой аномалией я никогда не сталкивался, — заметил Боб. — Однажды я видел летающую тарелку, но это пустяк по сравнению с тем, что случилось.

— Боб, ради Бога, перестань твердить о своей летающей тарелке. Это разные вещи, — ее упрек прозвучал так, словно Боб уже не в первый раз за утро заговаривал на эту тему. — Никто не видел твоей тарелки, зато эту женщину видели все. И Ральф, и доктор Таун — даже Джоанна видела ее в зеркале, — она повернулась к Сэму. — Как вы думаете, что здесь произошло, доктор Таун? У вас есть какое-то мнение?

В ее тоне и выражении лица отразилось трогательное доверие, которое люди испытывают — или должны испытывать — к тому, кто считается специалистом в той области, куда они оказались против воли вовлечены.

— Вы знаете, что подразумевается под термином «активность полтергейста», госпожа Кросс? — спросил Сэм. Они с Ральфом сошлись на том, что это будет лучший подход.

— Ну да, конечно, я читала об этом и даже видела фильм. Вы думаете, здесь то же самое?

— Я в этом уверен.

Это была преднамеренная ложь, и Сэм ненавидел себя за то, что вынужден лгать — но в сложившейся ситуации у него не было выбора. С одной стороны, сказать правду значило бы причинить ненужное огорчение Джоанне и ее родителям; с другой — нарушив слово, данное Ральфу, он лишился бы возможности попасть к нему в дом.

— Я всегда думала, что полтергейст обычно связан с подростками, — скептически заметил Боб. — Подавляемая сексуальность, эмоциональная неуравновешенность и все такое. Разве не так?

— Это правда, — сказал Сэм, — но не правило, — он едва удержался, чтобы не добавить — правил не существует вообще. Но не было необходимости заставлять посторонних людей задумываться об этом и разделять его собственное отчаяние.

Подобно удару пришло к нему внезапное осознание того, что «отчаяние» — само подходящее слово, чтобы передать его состояние. До этой минуты он старался укрыться от этого, цепляясь за избитую мысль, что, даже если весь мир сойдет с ума, он может остаться нормальным, если будет относиться ко всему с позиций здравого смысла. Но это была неправда. А правда заключалась в том, что чем яснее он видел вещи, тем стремительнее погружался в безумие. И неожиданно он понял, глубоко внутри себя, что уже перешел некую роковую черту. Тем не менее, он продолжал говорить спокойно, в привычной авторитетной манере специалиста:

— Активность полтергейста — то есть, вещи, которые сами собой летают по комнате или разбиваются, — является одним из проявлений психокинеза, то есть, власти разума над материей или проявления разума через материю.

— Но всегда же есть кто-то, кто это делает — разве нет? — сказал Боб. — Кто-то, кто посылает эти волны, биополя — или как там это еще называется? Одним словом, за это всегда несет ответственность какая-то конкретная личность?

— Это правда, — уступил Сэм. — Если разум управляет материей, то, по определению, это должен быть чей-то конкретный разум.

— В таком случае, кто же делает это здесь? Кто-то из нас? Та женщина, которую мы видели вчера вечером?

— Исходя из того, что я слышал, я сказал бы, что она — часть феномена, а не его причина.

— Не понимаю, — упорствовал Боб. — По-моему, эффект полтергейста — это вещи, летающие через комнату, а не люди, которые стучат к вам в дверь, говорят с вами, а потом исчезают.

— Эта женщина — призрак, правда, доктор Таун? — сказала Элизабет так, словно эта мысль угнетала ее, и она мечтала избавиться от этого бремени.

— Существует мнение, подкрепленное практикой, — ответил ей Сэм, — что призраки — суть явление психокинеза, проекции нашего собственного сознания.

Внезапное воспоминание о разговоре с Джоанной, когда они первый раз завтракали вместе, много месяцев тому назад, ошеломило его. Сэм похоронил это чувство в потоке ничего не значащих слов, общепринятых объяснений и успокоительной полуправды:

— То, что мы обладаем сознанием, кажется нам настолько само собой разумеющимся, что мы забываем о том, что многого из того, что мы видим, объективно не существует. Цвета, например — на самом деле в природе нет ни «красного», ни «синего» и так далее. Это всего лишь реакция глаза и мозга на волны света определенной длины.

— Но свет существует объективно, — возразил Боб голосом человека, который лишь с большой натяжкой допускает такие абстракции.

— Ну да...

— По крайней мере, это уже кое-что!

Элизабет Кросс стояла рядом и нервно теребила руки. Никто даже не подумал о том, чтобы сесть, хотя в комнате было достаточно кресел. Впрочем, этот разговор был никак не похож на беседу, для которой нужно удобно устроиться.

— Боюсь, эти рассуждения о том, находится ли источник полтергейста внутри нас или где-то вовне, не совсем ясны для меня, — жалобно произнесла Элизабет. — Такие вещи случаются, вот все, что я знаю.

— И это самое важное, что мы можем о них сказать, — кивнул Сэм. — И вероятно, единственное.

Элизабет помялась с ноги на ногу, словно готовя себя к тому, что собиралась сказать. Сэм заметил, что Боб глядит на нее с беспокойством, словно знает, о чем пойдет речь, и это ему неприятно.

— С тех пор, как эта бедняжка постучалась к нам в дверь, одна и та же мысль не выходит у меня из головы. Я не знаю, зачем я позвала полицию. Я не должна была этого делать. Просто я испугалась и... — Она замолчала, волнение не давало ей говорить. Муж подошел к ней и взял ее руки в свои:

— Элизабет, не надо... Ты только снова расстроишься...

— Нет, я должна сказать. Мне кажется, если мы просим доктора Тауна исследовать этот... это явление... Нельзя ничего скрывать, — она посмотрела на Сэма. — Мой муж знает, что я собираюсь сказать. Он считает, что это глупо...

— Продолжайте, прошу вас, — подбодрил ее Сэм.

С тревогой поглядывая на мужа, она начала:

— У нас с Бобом был ребенок до Джоанны. Девочка, она умерла при родах. Мы собирались тоже назвать ее Джоанной. Можете представить, как это было ужасно для нас. Через год я обнаружила, что снова беременна, и когда родилась еще одна девочка, мы решили дать ей такое же имя. Мы все время думали, будто это наш первый ребенок возвращается к нам, будто мы каким-то образом оживили ту маленькую Джоанну, которая умерла. Вероятно, это действительно прозвучит глупо, но именно поэтому мы назвали нашу дочь Джоанной.

Она не отрываясь уставилась на Сэма, и Сэм тоже не сводил с нее глаз. Боб Кросс стоял как бы в третьей вершине, но сам понимал, что в эту минуту далек от того, что происходит между этими двумя людьми. Он был человеком прямым, слегка приземленным, и не любил таких разговоров. Когда он их слышал, ему становилось неловко, хотя он сам не смог бы сказать почему.

— Эта женщина — она ведь могла быть призраком нашей маленькой девочки? — глаза Элизабет умоляли Сэма — умоляли если не дать ответ, то хотя бы понять боль, которая стоит за вопросом.

Это было за несколько минут до того, как в гостиной появилась Джоанна — время, достаточное для того, чтобы Элизабет успела справиться со слезами. Теперь она неловко сидела на краешке темно-красного дивана, приложив к глазам носовой платок, а Боб ее успокаивал.

Сэм отвернулся, чтобы их не смущать. Он смотрел в окно на уличную суету и вспоминал свой ответ. Ответ был достаточно уклончивым и вполне в рамках их соглашения с Ральфом — и все же настолько честным, насколько Сэм мог себе это позволить. Кроме того, другого ответа он просто не мог представить себе.

— Простите, доктор Таун, — произнесла Элизабет, откашлявшись и шмыгнув носом. — Я уже успокоилась.

Сэм снова повернулся к ней. Она смотрела на него и улыбалась несмелой улыбкой, словно извиняясь за свою слабость.

— Кстати, мы не говорили об этом Джоанне. Разумеется, она знает, что у нее могла быть сестра — но мы не говорили ей в... — Элизабет сделала рукой неопределенный жест, — в этом контексте. Я думала, так будет лучше.

— Мне кажется, вы поступили правильно, — сказал Сэм со всей уверенностью, на которую был способен. — Вряд ли это могло бы нам чем-то помочь.

Дверь открылась, и вошла Джоанна. Она надела рабочий костюм и водолазку, а волосы собрала в хвост на макушке. Она выглядела подавленной и необычно хрупкой.

— Доктор Таун, спасибо, что вы пришли. Прошу вас, скажите мне, что все это было?

Но прежде чем Сэм успел что-то произнести, ее взгляд упал на носовой платок в руках матери.

— Мамочка, ты снова плакала! Пожалуйста, не надо. Со мной все хорошо... Просто это так странно и... Одним словом, это выбило меня из колеи. — Джоанна подбежала к ней и обняла ее. — Не волнуйся — я уверена, что теперь, когда доктор Таун здесь, все разъяснится.

Вернулся Ральф и встал, опершись о косяк, в дверях спальни. Джоанна спросила Сэма:

— Ральф говорит, что вы хотите пожить в нашем доме несколько дней?

— Да.

Она посмотрела на него. Отсутствие косметики, большие недоверчивые глаза и водолазка делали ее больше похожей на необычно серьезную девочку, чем на взрослую женщину.

— Кто она?

Сэм чувствовал на себе пристальный взгляд Ральфа, но не мог отвести глаз от Джоанны.

— Я не могу вам сказать, — произнес он.

— Не можете сказать? Или не станете говорить? Или не знаете?

— Я... не знаю.

Она смотрела на него, словно пробовала угадать, лжет он или говорит правду.

— Почему она написала «ПОМОГИТЕ»?

— И этого я тоже не знаю — пока. Возможно, мне удастся выяснить.

— Мы должны попытаться помочь ей, кем бы она ни была.

— Мы попытаемся.

Никто в комнате не проронил ни слова и не пошевелился, словно все чувствовали, что этот разговор касается только их двоих.

— Вы, наверное, считаете меня ужасной трусихой оттого, что я не отважилась вернуться домой? — спросила Джоанна с неподдельной серьезностью, и видно было, что она ждет его ответа.

— Нет. Мне кажется, вы не должны пока туда возвращаться. Это была бы ошибка.

— Почему?

Он слегка пожал плечами, словно в знак того, что ответ и так очевиден.

— Ральф сказал мне, что вы беременны. Это веская причина быть осторожной.

— Вы думаете, мне что-то угрожает?

— Не знаю. Но порой благоразумнее этого не выяснять.

Она продолжала смотреть на него, немного склонив голову, будто изменение угла зрения могло помочь ей лучше понять, о чем он думает.

— Есть ли что-то, чего я не знаю, доктор Таун? Что-то, о чем вы не хотите мне говорить?

Сэм покачал головой и мягко улыбнулся:

— Нет, даю вам слово, — это была ложь, но, тем не менее, достаточно безобидная. Было в Джоанне какое-то очарование, наивность и свежесть, которые так редко встречаются. — У вас очень живое воображение. Это тоже серьезное основание для того, чтобы держаться подальше от явлений такого рода, — Сэм посмотрел на Ральфа. — Не разрешайте ей пока возвращаться туда.

— Не волнуйтесь, я позабочусь.

Боб нетерпеливо фыркнул:

— Ну, а что до меня, то я не прочь съездить туда и взглянуть.

Сэм сразу — хотя сам не знал, почему — понял, что этого допустить нельзя.

— Прошу простить меня, мистер Кросс, — начал он, стараясь говорить со всем почтением, на какое был способен, — но мне не кажется, что это хорошая мысль.

— Почему? — взгляд Боба недвусмысленно говорил, что Сэму лучше бы привести достаточно серьезные аргументы.

— Не то чтобы что-то конкретное, — сказал Сэм, надеясь, что ему не придется вдаваться в подробности. — Но, что бы здесь ни случилось, это, безусловно, семейное дело. И оно связано с вашей семьей. Мне кажется, сейчас вам лучше быть вместе, поддерживать друг друга, и не подвергать себя лишний, раз воздействию того, чего мы до конца не понимаем.

Его слова Боба не убедили:

— Я хочу сам увидеть это проклятое зеркало — то, с надписью с обратной стороны.

— Увидите. Только дайте мне день или два — пожалуйста.

Боб поморщился, но, с большой неохотой, все-таки согласился:

— Ладно, вы — специалист. Я полагаю, нам лучше слушаться вас.

Сэм испытал огромное облегчение.

— Кстати, — сказал он, поворачиваясь к Джоанне. — Я прочел вашу книгу. Замечательно.

Ее лицо озарилось радостью.

— Вы действительно так считаете?

— Она, несомненно, заслуживает успеха.

— Ваше мнение для меня очень ценно. Не могли бы мы как-нибудь выбрать время и обсудить это подробнее?

— С удовольствием.

На этом, собственно, встреча закончилась. Отец Джоанны, будучи лишен возможности лично осмотреть «место преступления», проявил бешеную энергию. Он велел женщинам быстренько собирать вещи, а сам позвонил в гараж, чтобы ему приготовили его автомобиль. Сэм вежливо попрощался со всеми в коридоре, и Ральф пошел провожать жену, тестя и тещу. Когда он вернулся, Сэм дожидался его.

— Вы здорово справились, — сказал ему Ральф. — Спасибо. Они хорошие люди. Я надеюсь, что эта история не причинит огорчений больше, чем уже есть. — Он вытащил из кармана связку ключей и зажал ее в кулаке. — Не знаю, должен ли я дать вам ключи от своего дома или позвонить в Бельвью, чтобы на вас надели смирительную рубашку. — Он помолчал. — Впрочем, после сегодняшнего вечера, мне кажется, стоит предоставить вам презумпцию невиновности.

Казабон протянул ключи. Сэм взял их.

— Спасибо, — сказал он. — Если соберетесь куда-то поехать, сообщите мне, где можно будет вас найти.

 

Глава 58

У него ушло несколько часов на то, чтобы описать всю историю. Сэм писал от руки, сидя за рабочим столом Ральфа в его кабинете, где Казабон сочинял свои оперы. Почти все они были не окончены, хотя несколько партитур были проиграны и записаны на компакт-дисках, которые Сэм обнаружил в стойке на стене. Он прослушал парочку и нашел, что они любопытны, но, несомненно, вторичны. И подумал, возможно не слишком вежливо, что это — работа человека достаточно богатого, чтобы потворствовать своим увлечениям, и не достаточно талантливого, чтобы зарабатывать себе этим на жизнь. Впрочем, в своих записках Сэм ничего об этом не написал: он не видел причины оскорблять человека, который скорее всего найдет и будет читать эти бумаги.

Только подумав об этом, Сэм спросил себя — является ли то, что он написал в ожидании смерти, своего рода прощанием? И понял, что да. Хотя он не собирался предполагать, что умрет (он вообще не собирался строить никаких предположений), Сэм не представлял себе, как сможет дальше существовать в этом состоянии неопределенности. Шесть человек из его группы погибли, а Джоанна — его Джоанна — вступила в некое странное преддверие ада на краю изменившегося мира, в котором он теперь оказался.

Сэм не строил догадок о своей дальнейшей судьбе — он просто записал эту историю во всех подробностях, которые смог припомнить, начиная с того момента, когда прочел статью Джоанны, разоблачающую Элли и Мюррея Рэй. Он написал о том, как впервые встретился с Джоанной на телевидении, а потом — на Шестой Авеню, когда ее напугала Элли. Написал о том, как родилась идея эксперимента, и как развивались его отношения с Джоанной. В простой и ясной манере он записывал все, что случилось с того времени до момента, когда почти год назад вселенная разделилась.

Что это значит — вселенная разделилась? Говорю ли я о параллельных мирах? И если да, то что значит это? Это просто идея, способ, один из многих, описать странности природы, с которыми мы сталкиваемся, когда исследуем ее вплотную. Мы знаем, что на самом деле есть только один мир: тот, в котором находимся мы. Но мы знаем еще, что концепции места и времени — всего лишь отвлеченные построения человеческого ума, а не вещи, существующие в мироздании независимо от нас.

Ученые, как много раз было сказано, заплатили высокую цену за проникновение в тайны природы: они утратили связь с действительностью. Конечно, это была «действительность», как ее определяет здравый смысл — некое взаимодействие между «там», где находится прочий мир, и «здесь», где находимся мы. Теперь это различие исчезло, и здравый смысл оказался ненадежным союзником. Больше нет ничего, с чем мы могли бы утратить связь. Содержащее и содержимое, наблюдатель и наблюдаемое теперь одно и то же; части целого, не существующие независимо друг от друга.

Физикам следовало бы выработать язык, который отразил бы и точность нашего знания, и его двойственность. Электрон, например, не частица или волна; это и то и другое. Он существует на стыке двух состояний — пока мы не захотим, с целью его измерения, чтобы он был или одним или другим. Тогда он нам нравится.

Вселенная, в которой мы живем, в такой же степени создана нами, в какой мы созданы ей. Очевидные простейшие правила, такие как причина и следствие, утратили силу. Нильс Бор определял причинную связь как всего только метод, с помощью которого мы так или иначе упорядочиваем свои ощущения.

Никто не оспаривает существование этой двойственности на уровне микромира. Единственный вопрос — можно ли переносить ее в макроскопический мир нашей повседневной жизни? С каждым днем увеличивается количество свидетельств того, что можно. «Я сам, сидящий здесь, — живое тому доказательство».

Сэм отложил ручку и посмотрел в потолок. За пределами круга света от лампы почти ничего не было видно. Пока он писал, наступила ночь. Сэм задумался в поисках фразы, которая подведет итог и придаст четкую форму тому, что он пытался сказать.

Это была, конечно, безнадежная задача. Никакого «последнего» слова здесь быть не могло.

— Живое тому доказательство, — прочитал он вслух и взял ручку, но больше не написал ничего.

Потому что в это мгновение услышал ее голос. Очень отчетливый, хотя и негромкий. И при этом было очень трудно понять, откуда он донесся.

Сэм встал — как можно тише, будто боялся, что малейший звук спугнет ее, и он опять ее потеряет, на сей раз, может быть, навсегда.

— Джоанна? — позвал он шепотом.

Никакого ответа. Только тогда Сэм осознал, что, хотя слышал ее голос, понятия не имел, что именно она произнесла. Он действительно слышал ее? Или его воображение сыграло с ним злую шутку?

Он вышел на лестничную площадку и вслушался в темноту. Все было тихо, если не считать приглушенного уличного шума. Он вновь позвал ее:

— Джоанна?..

И опять ответа не было. Потом откуда-то сверху донесся слабый короткий звук, словно кто-то быстро прошел по скрипнувшей половице.

Сэм отошел подальше от кабинета, и темнота сгустилась вокруг еще больше. Он помолчал и снова позвал тихим шепотом:

— Джоанна, ты здесь...

Вновь он услышал ее голос — на сей раз ближе. Такой же едва уловимый шепот, как его собственный. Без сомнения, это был ее голос, но тем не менее он не мог понять, что она говорит.

— Джоанна? Где ты?

Он хотел нашарить в темноте выключатель, и вскрикнул от неожиданности, когда его рука коснулась теплой, живой плоти. Ее невидимые пальцы переплелись с его пальцами и стиснули их.

— Я здесь, — сказала она. Теперь ее голос звучал ясно и так близко, что Сэм чувствовал ее дыхание на своем лице. Ее тело, мягкое и теплое, прижалось к нему. Он обнял ее и почувствовал, что на ней ничего нет. Она нашла в темноте его губы своими губами.

Он почувствовал, что она расстегивает на нем рубашку. Отстранив ее руку, он сорвал с себя одежду одним движением. Сэм не пытался заговорить, он знал, что не сможет сказать ни слова. Сердце молотом стучало у него в груди, когда она вслепую вела его сквозь тьму, и наконец он оказался перед кроватью.

Они повалились, и набросились друг на друга с неистовством и страстью, которой, казалось, не будет конца. Единственными звуками, нарушавшими тишину были вздохи и крики жажды, желания и удовлетворения. Потом, насытившись, они молча лежали в объятиях друг друга.

— Я так счастлива, — прошептала она. — Я знала, что ты придешь. Теперь нам больше нечего бояться.

Притянув ее к себе, он почувствовал округлость ее груди, изгиб ее живота и бедер, влажность ее кожи. Он мог ее чувствовать, но не мог видеть. И понимал, что танец линий и контуров, мелькавших в темноте, когда они занимались любовью, был плодом его воображения, создавшего мысленные образы на основании физического соприкосновения их тел.

— Я хочу тебя видеть, — сказал он. — Мне нужно.

— Я знаю, — ее голос был мягким, как будто она ласково улыбалась, когда произносила эти слова. Она провела пальцами по его лицу. — Все хорошо. Ты можешь включить свет.

Сэм повернулся туда, где, как он помнил, у кровати стояла лампа. Он нашел выключатель, но, сам не понимая почему, не решался его повернуть.

— Не бойся, — сказала она.

Он повернул выключатель.

Как взрыв, сверкнула жгучая вспышка света. Но хуже боли, которая опалила его глаза, был мучительный, захлебывающийся рев — адский рев, всепоглощающий, оглушительный рев прожег его мозг.

Сэм не знал, сколько это продолжалось, но когда исчезла белизна ослепления и тишина постепенно вернулась, вместе с ней явилась странная опустошенность и отсутствие ощущения своего тела.

Откуда-то донесся вой боли и страха. Сэм знал, что это его голос — но теперь он, казалось, больше не принадлежал ему.

Она снова заговорила, уверенно и спокойно, словно знала, что это случится и готова была вести его дальше:

— Все хорошо, милый... Не бойся. Теперь тебе ничто не грозит...

В гневе и изумлении он выкрикнул:

— Я ничего не вижу! Где я?

Ощущение тела вернулось — резко, как это бывает после острого шока. Но это не было больно, он просто почувствовал, что стоит на ногах, вытянув перед собой руки, как слепой в поисках невидимых.

Опять он услышал ее голос — так близко, будто он звучал у него в голове:

— Пойдем... Пойдем со мной...

Он почувствовал ее руку на своем запястье — касание столь легкое, словно его вообще не было. Он сделал несколько шагов, и вдруг земля ушла у него из-под ног.

Но он не упал. Просто дом, город и весь окружающий мир внезапно распахнулись в космос. Он почувствовал, что летит, влекомый вверх таинственной, могучей и всеобъемлющей силой. Он знал, что она рядом с ним, но не мог бы сказать, откуда он это знает.

Потом его посетила мысль, что она не рядом, а в некотором роде стала частью его. Эта мысль показалась ему такой очевидной, что он не подвергал это сомнению и не задавался вопросом, как это может быть и куда они направляются.

Он просто решил — пусть все идет как идет; он несся куда-то, и казалось, что так будет вечно...

 

Глава 59

До полудня Ральф Казабон пытался дозвониться к себе домой, но безуспешно. В первый день он решил не мешать Сэму нести его странную вахту, но на второй стал все чаще задумываться о том, что там происходит, и в конце концов уже не мог сосредоточиться ни на чем другом.

Тем не менее, он позвонил только после завтрака; все утро Ральф осматривал квартиры, которые сдавались в аренду. Пока не нашлось ничего, что подходило бы Джоанне и ему самому, но спешить было некуда: она жила у родителей, и он обещал приехать к ней вечером. Он предложил ей устроить себе небольшой праздник, улететь куда-нибудь к солнцу и оставить позади все ночные кошмары. Джоанне понравилась эта идея, и они договорились обсудить ее за обедом.

Таким образом, сейчас было самое подходящее время выяснить, почему Сэм не отвечает на звонки; и сделать это было бы желательно засветло. Ральф ненавидел признаваться в этом даже себе, но он не имел никакого желания находиться в том доме — в своем доме — после наступления темноты. Он уже смирился с мыслью, что дом придется продать. Даже если события двух последних ночей больше никогда не повторятся, он был не в состоянии заставить себя там жить. И прежде всего, он не мог рисковать Джоанной. Ральф надеялся лишь, что Сэм найдет какой-нибудь способ справиться с той таинственной силой, которая завладела домом, иначе его будет нелегко продать — даже кому-нибудь издалека и за низкую цену.

Ральф долго звонил в звонок, прежде чем вынуть из кармана вторые ключи и вставить их в замочную скважину. Он сделал глубокий вдох, чтобы успокоить нервы, и открыл дверь.

Вешалка по-прежнему валялась там же, где и два дня назад, и ему пришлось протискиваться в дверь боком. Едва оказавшись в коридоре, Ральф увидел Сэма Тауна.

Его обнаженное тело лежало лицом вниз на ступеньках лестницы. Руки были раскинуты, словно в попытке остановить падение, а шея искривлена под углом, который не оставлял сомнений в том, что он мертв. Глаза мертвеца были открыты, словно Сэм потрясенно смотрел на лужу собственной крови, застывшей на полу, — темно-красное пятно, которое казалось почти черным в исчезающем свете позднего солнца над Манхэттеном.