К часу или двум дня большая часть немецких ДОСов на берегу и скалах была выведена из строя эсминцами, танками или пехотой. Это значительно уменьшило интенсивность пулеметного огня. Но снайперы продолжали обстреливать пляжи. Запутанная система траншей позволяла немцам вновь занимать ранее оставленные позиции и возобновлять огонь.

Берег по-прежнему обстреливался артиллерийскими орудиями, установленными в глубине материка или на флангах. Они направлялись с наблюдательных постов. Но и беспорядочная стрельба создавала проблемы. Пляжи все еще были плотно забиты техникой, и любой снаряд мог легко попасть в цель.

Капитан Оскар Рич служил корректировщиком огня в 5-м батальоне полевой артиллерии. Он шел на ДСТ со своим разобранным самолетом «Л-5». Капитан высадился в секторе «Изи-Ред» в 13.00. Вот что предстало перед его глазами уже с расстояния ста ярдов от берега:

«По всему пляжу горели грузовики, танки, что только не горело. На берег выгружались боеприпасы. У прибоя стоял целый штабель 20-литровых канистр с бензином. Может быть, 500 канистр. В них врезался снаряд. Какой раздался взрыв!»

«Я никогда в жизни не видел такого хаоса, — рассказывает Рич. — Но того, что я ожидал, не было. Никакой паники, истерики. Люди на берегу вели себя так, как будто занимались обыденными делами. „Сибиз“ регулировали движение техники, направляли войска к выездам. Они напомнили мне полицейских, управляющих потоками транспорта во время парада 4 Июля».

Когда ДСТ кружило около берега, выискивая место, куда подойти, в носовую часть корабля ударил минометный снаряд. Шкипер, младший лейтенант, двинулся к прибою. Комендант десанта махнул рукой, чтобы мы отошли назад. Шкипер забыл сбросить якорь, «и мы потратили уйму времени на то, чтобы сползти с мели, на которую успели наскочить».

«Мне было жаль этого шкипера, — вспоминает Рич, — который выглядел очень расстроенным. Он спросил меня:

— Лейтенант, вы умеете управлять кораблем? И я сказал:

— Парень, я всю жизнь их водил.

По правде говоря, самым большим судном, которое я более-менее знал, был речной ялик.

— Вы бы хотели повести этот корабль? — снова обратился ко мне шкипер.

— Черт меня побери, если я этого не сделаю! — ответил я. Я подозвал одного из матросов, — продолжает свои воспоминания капитан Рич, — и сказал:

— Сынок, у тебя сейчас одно-единственное дело. Он спросил:

— Какое? И я сказал:

— Когда мы подойдем к берегу на сто ярдов, ты сбросишь якорь, независимо от того, что я буду тебе говорить».

ДСТ снова направилось к прибою. Матросы спустили носовую рампу, несмотря на то что по кораблю ударил еще один снаряд, попавший в машинное отделение. Два джипа, стоявшие на палубе, съехали. К великому неудовольствию Рича, они «забыли подцепить мой самолет», а у самого капитана не было никакого транспорта. Но подъехал на бульдозере «сиби», взял на буксир самолет, вытянул его на берег, сказал, что «у него есть и другие дела», пожелал Ричу удачи и удалился. «И я остался один со своим самолетом, — говорит капитан, — без механика, средств передвижения, без какой-либо помощи».

Рич заметил коменданта десанта: «Ему на вид было не больше 25 лет. Хорошо смотрелись загнутые кончиками вверх усики. И сам он, восседавший в кресле на пляже. Перед ним стояла рация, лежали на песке полдюжины телефонных аппаратов. Вокруг него крутилась целая команда помощников и рассыльных. Похоже, что он заправлял здесь всеми делами. К нему без конца подходили люди, требовали одно, другое, третье. Но комендант сохранял полную невозмутимость. Он что-то говорил, и толпа расходилась. Он был всего лишь лейтенантом. Но к нему обращались армейские полковники и генералы, требовали то или это, а комендант просто отвечал:

— Извините, но у меня этого нет. Вам придется обойтись тем, что у вас есть.

Они недоуменно покачивали головами и отходили».

«Когда комендант видел свободное место у прибоя, он сразу же давал указание подвести туда десантное судно. Распоряжался убрать танк, который загораживал проезд другой техники. Направлял бульдозеры расчистить завалы. Он фактически руководил всеми, всей деятельностью на берегу. Я не знаю его имени, но в ВМС, уверен, должны им гордиться. Он делал огромное и важное дело».

Рич сказал коменданту, что ему нужна машина, чтобы вытянуть самолет с берега. «Он ответил:

— Вон там стоит джип. Правда, без водителя. Можете его забрать».

Рич подцепил самолет и еле протиснулся через «пробку» на пляже к выезду «Е-1». Затем он поехал вверх по ложбине. Возможно, капитан был первым, кто поднялся на плоскогорье с самолетом-корректировщиком. Выезд только что открылся.

Наверху Рич отыскал яблоневый сад у Сен-Лорана, в котором он должен был собрать свой самолет. Без механика дело подвигалось медленно. Время от времени к нему подходили любознательные «джи-айз», любившие покопаться в технике. Но сержант или офицер непременно отгоняли их, и тогда Рич снова оставался наедине со своим «Л-5». Только к ночи ему удалось подготовить корректировщик к полетам.

Ричу повезло. Немецкая артиллерия и минометы обстреливали прежде всего выезды. Во второй половине дня огонь усилился. Адмирал Чарлз Кук и генерал-майор Том Хэнди из военного министерства, наблюдавшие за высадкой с борта «Гардинга», решили поближе познакомиться с тем, как развиваются события. Они перебрались сначала на ДСП, потом на ДССК, которое по коридору, проделанному в заграждениях, доставило их на берег.

«Прибой был завален разрушенными судами и подбитыми танками, грузовиками, — вспоминает адмирал Кук. — На пляжах лежали тела убитых и раненых».

Хзнди направился вправо, Кук — влево. Вокруг взрывались снаряды, забрасывая их песком. То и дело им приходилось падать ничком на землю. Кук получил легкое ранение шрапнелью. Часа через два они встретились и решили вернуться на корабль, потому что, как сказал Кук, «обстрел становился все интенсивнее, жертв — все больше, и для нас самым благоразумным было покинуть берег».

Лейтенант Вине Шлоттербек из 5-й специальной инженерной бригады провел семь часов на ДСТ, которое кружило в море вне досягаемости немецких орудий, ожидая благоприятной возможности подойти к берегу. Как и другие капитаны, шкипер отрубил аэростат заграждения. В небе не было немецких самолетов, а аэростаты указывали противнику на цель для поражения. Шлоттербек все это время сидел на штурмовом трапе, вглядываясь в то, что происходит на пляжах.

«Подводные заграждения были хорошо различимы, — вспоминает лейтенант, — так как прилив еще не поднялся до самой высокой отметки. По берегу словно прошел ураган. Такого скопления разрушенных судов я еще не видел. У прибоя торчали подбитые и полузатонувшие танки. Я насчитал два или три танка, на поддержку которых мы еще как-то могли полагаться».

В 18.30 ДСТ попыталось подойти к берегу: «Мы сразу же наскочили на отмель, и нам пришлось дать задний ход, потому что вокруг было довольно глубоко. Только мы сдвинулись с отмели, как по тому месту, где мы стояли, ударил снаряд». Шкипер отыскал проход между заграждениями и снова направился к прибою: «Но перед нами подорвался большой корабль, груженный боеприпасами. Он полыхал, как грандиозный фейерверк». Наконец шкипер обнаружил подходящий для высадки участок в секторе «Фокс-Ред»: «Мы не успели туда подойти. Нас обогнало ДСП, загородив нам проход через заграждения. Мы снова залетели на мель. На этот раз прочно».

«Наши двигатели работали на предельных оборотах, — продолжает вспоминать Шлоттербек. — Судно готово было развалиться на куски от вибрации. Мы опустили кормовой якорь и стали его выбирать. Но он только рыл песок, а мы не сдвинулись ни на дюйм. Двигатели стучали как бешеные. Но все впустую».

Тем временем ДСП, которое обогнало ДСТ Шлоттербека, опустило рампу, и пехотинцы начали сбегать на берег: «Внезапно прямо среди них взорвался снаряд. Мы этих ребят больше не видели. Потом один снаряд упал впереди судна, другой — в центре, а третий — за кормой».

ДСТ Шлоттербека вызволил нараставший прилив. Офицеры посовещались, что делать: ждать, когда прилив наберет полную силу, или попытаться еще раз подойти к прибою.

«Все были за то, чтобы как можно скорее высадиться на берег, — говорит Шлоттербек. — Никому не хотелось делать это в полной темноте. И около 20.00 мы нашли хорошее место для высадки».

Лейтенант одним из первых сошел на пляж. «Я всегда думал о том, что мне придется столкнуться с жуткими вещами, — рассказывает Шлоттербек. — Хорошо, что я подготовил себя к этому. Увидеть столько убитых, конечно, страшно. Но еще ужаснее было смотреть на то, как раненые пытались найти хоть какую-то возможность попасть на транспортный корабль. Они ходили по берегу и спрашивали об этом почти каждого встречного. Парни с тяжелыми ранениями старались поддержать друг друга. Хотя, конечно, все они должны были находиться на санитарных носилках».

Шлотгербеку пришлось идти чуть ли не по трупам, чтобы добраться до скалы: «Один раз я едва не наступил на еще живого солдата. Я только занес ногу, как он открыл глаза. Я готов был выскочить из самого себя, чтобы обойти его».

Рядовой М. К. Маркие из 115-го полка рассказал о не менее тяжелом случае. На борту ДССПЛС он обменялся ботинками с капралом Терри: «Нам показалось, что по размеру его ботинки больше подходят мне, а мои — ему». Когда они поднимались на скалу, капрал шел впереди и наступил на мину. Маркие видел только, как разорвался ботинок и оголилась ступня. «Обходя Терри, — вспоминает Маркие, — я крикнул ему:

— Пока!

Я до сих пор думаю о том, добрался он до госпиталя или нет».

Навстречу Маркису спускались около дюжины немецких пленных, которых конвоировал «джи-ай»: «Это были первые немцы, которых я видел воочию. Они вовсе не выглядели грозными вояками».

Сверху скатился американский солдат, раненный снайпером. К нему кинулся медик. Снайпер выстрелил и в него, перебив ему руку.

— Эй, — закричал рассерженно врач, — ты не должен стрелять в медиков!

Маркие со своим отделением поднялся на вершину и направился в сторону Сен-Лорана, где в это время шли бои. Как раз в тот момент, когда они прибыли, по деревне ударили корабельные орудия. На Маркиса посыпались камни. Рядом рвались немецкие минометные снаряды. Отделение отошло и окопалось у живых изгородей.

На берегу, несмотря на артобстрел и снайперов, команды подрывников продолжали расчищать проходы в заграждениях. Когда прилив схлынул, они начали взрывать «бельгийские ворота» и пирамидальные противотанковые надолбы. К вечеру были открыты тринадцать коридоров. «Морские пчелы» ликвидировали почти треть заграждений.

Инженерно-саперные войска тем временем готовили для техники выезды. Они взрывали бетонные противотанковые барьеры, обезвреживали мины, заполняли песком и камнем противотанковые рвы, укладывали проволочные сети для прохождения грузовиков и джипов. К 13.00 открылся выезд «Е-1».

Движение началось сразу же. Часа через два возникла новая проблема: техника, поднимавшаяся на плато, не могла пройти дальше в глубь материка из-за того, что дорожный перекресток у Сен-Лорана все еще удерживался немцами. Грузовики, танки, джипы, полугусеничные установки сгрудились бампер к бамперу от берега до плато. В 16.00 саперы проделали обходную дорогу, и движение возобновилось. В 17.00 открылся выезд у Вьервиля («Д-1»), что позволило еще больше разгрузить транспортную «пробку» на пляжах.

На плоскогорье вышли танки, грузовики, джипы. Не хватало только артиллерии. К вечеру высадились отдельные подразделения пяти артиллерийских батальонов, но под огнем противника они потеряли двадцать шесть орудий и почти все оборудование. За исключением одной операции, проведенной 7-м батальоном полевой артиллерии, американская малокалиберная пушка, «царица полевых сражений», не участвовала в боях в день «Д». Две зенитные батареи так и не высадились. Им пришлось ждать дня «Д» плюс один. Было потеряно более пятидесяти танков: одни затонули, другие немцы подбили на берегу.

В день «Д» планировалось доставить на «Омаху» 2400 т различных предметов материально-технического, продовольственного, боевого и другого обеспечения. Дошли до места назначения только 100 т. Большую часть того, что было выгружено, уничтожили немецкие снаряды. Войскам на плато пришлось обходиться тем, что они принесли на своих спинах. Солдатам недоставало прежде всего трех вещей: патронов, пайков и сигарет. Некоторые подразделения ждали их до дня «Д» плюс два. Рейнджеры Пуант-дю-О «затягивали пояса» до 9 июня.

Несмотря на артобстрел, заграждения, свалку на берегу, всю вторую половину дня «Д» подходили десантные суда с танками и войсками. Лейтенант Дин Рокуэлл в час «Ч» уже привел флотилию ДСТ и выгрузил тогда первые танки. В 14.00 он прибыл на «Омаху» с новым грузом. Моряк оказался в не менее опасной ситуации, чем утром: «Мы прошли вдоль берега сотни ярдов в поисках коридора через заграждения. Один раз мы попытались просунуться к берегу, но сразу же наткнулись на мину. От ее взрыва полетел механизм спуска и подъема рампы».

Рокуэлл все-таки вывел судно к прибою, но повреждение рампы не позволяло выгрузить танки и трейлеры. «Но мы могли высадить наших бедных солдат, — говорит моряк. — Они были из медицинской службы. Должен сказать вам, я еще не встречал людей, которые бы так не хотели идти на берег, как эти ребята. И действительно, пляжи были заполнены войсками, которые пытались укрыться от огня противника. Немцы забрасывали их минометными снарядами откуда-то за вершиной скалы. В воздух взлетали тела, тучи песка, грязи и обломков. Все же нам пришлось высадить наших бедных солдат. Нам было их очень, очень жалко. И мы благодарили Бога за то, что мы пошли служить на флот, а не в армию».

Эрнест Хемингуэй, корреспондент «Колльер'с», прибыл на «Омаху» с седьмым эшелоном на ДССПЛС, которым командовал лейтенант Роберт Андерсон из Роанока, штат Виргиния. Хемингуэю судно напомнило железную ванну. ДСТ он сравнил с грузовой гондолой. Только ДСП, согласно Хемингуэю, «выглядели как суда, сделанные для того, чтобы ходить по морям»: «Они по крайней мере имели очертания почти как у корабля». Ла-Манш был заполнен «железными ваннами», «гондолами» и другими кораблями, но, как писал Хемингуэй, «немногие из них приближались к берегу»: «Они начинали двигаться к прибою, а затем отходили назад».

В то время, когда ДССПЛС Андерсона шло к «Омахе», над судном пролетали снаряды с «Техаса», который обстреливал противотанковые заграждения на одном из выездов. Хемингуэй писал в своем репортаже «Путь к победе» («Колльер'с», 22 июля 1944 г.): «Те из наших солдат, кто еще не позеленел от морской болезни, с изумлением и восторгом смотрели на „Техас“. В своих стальных касках они напоминали вооруженных копьями ратников Средневековья, к которым вдруг на помощь пришло огромное мифическое чудовище». Хемингуэй отметил, что «громадные орудия грохотали так, как будто они выбрасывали железнодорожные вагоны».

Андерсон не мог найти свой сектор высадки — «Фокс-Ред». Хемингуэй пытался ему подсказывать. Они даже поспорили по поводу ориентиров на местности. Один раз Андерсон уже направился было к берегу, но его встретил сильнейший огонь.

— Разверни нас, к черту, и выведи отсюда! — заорал он рулевому. ДССПЛС отошло назад и начало кружить.

Хемингуэй видел пехотинцев, взбиравшихся на скалу: «Они передвигались медленно, тяжело, словно Атланты, несущие на своих плечах весь мир. Они не стреляли. Они просто шли… тихо, трудно и устало».

«В это время эсминцы, чуть ли не вылезая на берег, начали сбивать ДОСы на скалах из своих пятидюймовых орудий. Я видел в фонтане взрыва часть тела какого-то немца с одной рукой. Этот обрубок размером около метра вознесся высоко в воздух. Это напомнило мне сцену из „Петрушки“.

Наконец Андерсон подвел судно к берегу. Подошли к прибою и другие двадцать три ДССПЛС с «Дороти Дике». Шесть судов подорвались на минах или попали под огонь немецкой артиллерии. Хемингуэй пишет в заключение: «Это была лобовая атака с высадкой на побережье, заминированное и заставленное самыми разными заграждениями и препятствиями, которые только может придумать изощренный военный ум. Противник защищался упорно и искусно, как бы это делал любой другой на его месте. Но суда с „Дороти Дике“ сумели высадить войска. Мы не потеряли ни одного судна из-за неумелого мореходства. Несколько судов погубили немцы. Но мы овладели берегом».

Капитан Джеймс Роберте, помощник генерала Джероу, высадился в секторе «Изи-Ред» в 17.00. «Когда мы подходили к берегу, — вспоминает он, — на нас обрушился артиллерийский огонь. Осколками снарядов убило несколько человек, в том числе шкипера ДСП. Одновременно судно село на мель, а мы все еще находились от прибоя на расстоянии ста ярдов. Возникла паника. Я тоже запаниковал. На стальной палубе не выроешь окоп, и укрыться практически было негде».

Роберте спрыгнул с борта и по грудь в воде побрел к берегу: «На пляжах творилось что-то несусветное. Это был настоящий ад. Повсюду тела погибших десантников. Над ранеными склонились медики. Я проходил мимо танка и услышал крики:

— Морфин! Морфин!

Танк горел, и те, кто в нем находился, молили о помощи. Я ничего не мог для них сделать, и это было ужасно».

Снаряды взрывались по всему берегу. Роберте постарался поскорее с него уйти. Ему предстояло развернуть у Сен-Лорана командный пункт. Когда он взбирался по скале, по нему открыл огонь снайпер. Пули пролетали над головой. Роберте попытался выстрелить, но карабин оказался забит песком. Капитан укрылся в окопе, чтобы почистить оружие. Когда карабин заработал, снайпер уже исчез.

Роберте поднялся наверх. Он не смог найти никого из своей штабной роты: «У меня не было рации, и я остался не у дел». Капитан вернулся на гребень скалы и посмотрел на море: «Это было потрясающее зрелище. Насколько хватало глаз, растянулись эскадры кораблей».

Вскоре Роберте все-таки встретил свою роту и развернул командный пункт V корпуса на северной окраине Сен-Лорана. Кто-то принес палаточное снаряжение. Роберте поставил двухместную палатку для генерала Джероу. Генерал прибыл около 21.00. Его беспокоили отсутствие связи и возможность танковой контратаки. У V корпуса не было никаких контактов ни с британской 50-й дивизией на левом фланге, ни с американским VII корпусом — на правом (и с рейнджерами у Пуант-дю-О, кстати). Если бы немцы контратаковали, то V корпусу пришлось бы туго.

Роберте был обеспокоен безопасностью генерала. Передовая линия отстояла от штаба корпуса всего на полкилометра, что «никак не соответствовало военным инструкциям».

Когда стемнело, Роберте разорвал пакет с полевым пайком и первый раз за весь день перекусил. Он раздобыл солдатское одеяло и укрылся под ним на ночь в кювете. Ему не спалось. Капитан думал: «Какой выдался денек! Если так будет и дальше, то мне войну не пережить».

Немецкого контрнаступления не было. Планы сражения, продуманные Роммелём на день «Д», остались неосуществленными. Тому много причин.

Первая. Фактор внезапности. В результате обманных действий операции «Фортитюд» немцы сосредоточили все свое внимание на Па-де-Кале. Они были уверены, что именно здесь произойдет главное сражение. Поэтому германское командование сконцентрировало основные бронетанковые силы на севере и на востоке бассейна реки Сены. Отсюда их было трудно перебросить для проведения контрнаступления в Нормандии.

Вторая. Замешательство. У немцев отсутствовала разведка с воздуха. Их совершенно запутали выбросы парашютистов в самых неожиданных местах, то здесь, то там, то где-нибудь еще. Телефонные линии перерезали бойцы Сопротивления. Командующие армиями, корпусами, дивизиями и даже отдельные полковые командиры находились на штабных учениях в Ренне. В результате немецкие войска оказались не только без достоверной информации, но и без лидеров. Не было на месте самого главного командующего — Роммеля, который добирался до Ла-Рош-Гийон на автомобиле. Еще одна плата за то, что немцы потеряли контроль над воздушным пространством. Роммель не осмелился воспользоваться самолетом.

Третья. В высшем военном командовании Германии царил полный хаос. Гитлер не доверял своим генералам, военачальники недолюбливали фюрера. Эта взаимная вражда была «королевским подарком» для союзников, точно так же, как привычка Гитлера много спать и строить воздушные замки (Wölkenkuckucksheim).

Правильно оценил и отреагировал на кризисную ситуацию лишь фельдмаршал Рундштедт, пожилой человек, «свадебный генерал», которым пренебрегали и Гитлер, и Верховное командование вооруженными силами Германии (Oberkommando des Wehrmacht — ОКВ), Еще за два часа до морского десанта он приказал, чтобы две резервные бронетанковые дивизии (12-я СС и «Лер») незамедлительно вышли в направлении Кана. Фельдмаршал принял такое решение, интуитивно понимая, что сброс парашютистов не является отвлекающим маневром (как в этом убеждали его некоторые штабисты). Он был уверен, что за ним последует высадка с моря: в Нормандии, либо на Кальвадосе, либо на Котантене. Рундштедт хотел послать «броню» именно туда.

Фельдмаршал не ошибался в оценке планов союзников. Он действовал решительно и четко. Но бронетанковые дивизии ему не подчинялись. Они являлись резервом ОКВ. Чтобы выиграть время, Рундштедт сначала приказал им выдвинуться, а затем запросил в ОКВ одобрения своих действий. В ОКВ не согласились с его решением. В 7.30 Йодль информировал Рундштедта, что дивизии не могут быть задействованы до тех пор, пока не поступит распоряжение Гитлера. А фюрер спал. Фельдмаршалу пришлось отменить свой приказ. Гитлер спал до двенадцати часов.

Две бронетанковые дивизии ждали дальнейших указаний все утро. Небо было закрыто тяжелыми облаками, и они могли бы продвигаться, не опасаясь ударов с воздуха. Только в 16.00 Гитлер разрешил использовать танковый резерв. К этому времени облака рассеялись, и союзнические истребители и бомбардировщики уничтожали все, что перемещалось внизу. Танкисты прятались в придорожных лесах в ожидании темноты, чтобы пойти дальше.

— Это замечательно, — сказал Гитлер, когда ему сообщили о вторжении в Нормандии. — Пока войска противника находились в Британии, мы не могли их уничтожить. Сейчас они здесь, и нам ничего не стоит их ликвидировать.

Фюрер под Зальцбургом устраивал прием для нового венгерского премьер-министра: на нем должны были присутствовать дипломаты не только из Венгрии, но и из Болгарии и Румынии. Им предстояло выслушать нотации Гитлера насчет того, что надо больше вкладывать в военную экономику Германии. Фюрер вошел в зал сияющий и воскликнул:

— Наконец началось!

После приема он подозвал к карте Франции Геринга и сказал:

— Они высаживаются здесь и здесь, именно там, где мы и ожидали!

Геринг не стал отрицать откровенную ложь. Министру нацистской пропаганды Геббельсу сообщили о сбросе парашютистов в 4.00.

— Слава Богу, наконец, — сказал он. — Это последний раунд.

Причины, почему Гитлер и Геббельс восприняли высадку союзников с некоторым облегчением, объясняет один из помощников Геббельса, который 10 апреля 1944 г. записал в своем дневнике: «Вопрос о том, произойдет вторжение союзнических войск на Западе или нет, доминирует на всех политических и военных совещаниях. Геббельс опасается, что союзники пока не осмелятся на этот шаг. Для нас промедление будет означать бесконечное, изнурительное ожидание, что, безусловно, скажется на выдержке и боеспособности наших войск. Наш военный потенциал не увеличивается, а сокращается. С каждым новым воздушным начетом уменьшаются запасы горючего». Нацистов раздражало то, что союзники наращивают свои силы в Англии, а люфтваффе и вермахт не в состоянии нанести по ним удар. Теперь их войска оказались в пределах досягаемости.

Но Гитлеру больше хотелось бомбить Лондон, нежели вести оборонительную войну. Для этого у него имелось оружие — самолет-снаряд V-1. Его испытали еще накануне Рождества в 1943 г. К июню 1944 г. снаряд был готов к запускам. V-1 представлял собой самолет с реактивным двигателем, способный нести боеголовку весом в одну тонну. Высокой точностью попадания снаряд не отличался (из 8000 снарядов, пущенных по Лондону, только 20 процентов достигли этого крупного города). Однако у него были хорошая дальность полета (250 км) и скорость 700 км в час, что делало самолет недоступным и для союзнической авиации, и для зениток.

Во второй половине дня 6 июня Гитлер приказал начать обстрел Лондона снарядами V-1. Но, как это уже случалось, его распоряжение выполнили не сразу. Потребовалось шесть дней, чтобы доставить катапультные установки с замаскированных складов на побережье. Пуски начались только 12 июня, и они завершились полным фиаско. Из десяти V-1 четыре разбились непосредственно после старта, два бесследно исчезли, три упали в полях и только один разрушил железнодорожный мост в Лондоне.

И все же V-1 представлял потенциальную угрозу. Союзникам повезло, что Гитлер выбрал не ту цель. Тревожащие бомбардировки Лондона могли вызвать бессонные ночи и даже навести страх, но в военном отношении они были малоэффективны. Если бы Гитлер направил снаряды против десантников на берегу и искусственных портов в Нормандии, которые к 12 июня заполнились войсками, техникой, кораблями, то «оружие возмездия» (как назвал V-1 Геббельс) в какой-то мере удовлетворило бы жажду мщения фюрера.

В день «Д» Гитлер неразумно использовал как потенциал своего стратегического оружия, так и тактические возможности организации контрнаступления. Его отношения с командующими резко контрастировали с поведением Черчилля и Рузвельта, которые не позволяли себе указывать генералам и адмиралам, что им делать. Эйзенхауэр принятие решений полностью доверил своим подчиненным.

6 июня Эйзенхауэр был на ногах в 7.00. Его военно-морской помощник Гарри Батчер доложил, что воздушные десантники уже выбросились и полным ходом идет морская высадка. Когда Батчер пришел в трейлер, Эйзенхауэр сидел на кровати и читал какой-то вестерн. Генерал умылся, побрился и направился в оперативный отдел Верховной ставки. Эйзенхауэр выслушал дискуссию по поводу того, когда лучше выпустить коммюнике о том, что союзники захватили береговой плацдарм (Монтгомери настаивал на том, чтобы дождаться момента, когда будет полная ясность, что десантники закрепились на побережье), но не стал вмешиваться в споры.

Эйзенхауэр составил краткую записку Маршаллу, уведомляя начальника Генштаба о том, что все, похоже, идет нормально. Он сообщал, что британские и американские войска, которые генерал видел накануне, полны энтузиазма, настроены наступательно и хорошо подготовлены. «В глазах солдат горел огонь сражения», — отметил главнокомандующий.

Эйзенхауэра скоро утомила нескончаемая болтовня в палатке оперативного отдела, и он пошел к Монтгомери. Британский генерал сидел в свитере и с какой-то непонятной ухмылкой на губах. Монтгомери казался слишком занятым, чтобы уделить много времени Верховному главнокомандующему: он готовился на следующий день пересечь Ла-Манш и развернуть на том берегу свой штаб. Все же Эйзенхауэр и Монтгомери успели накоротке переговорить.

Затем Эйзенхауэр нанес визит адмиралу Рамсею в Саутуик-хаус. «У моряков все было в порядке, — записал Батчер в дневнике. — Об этом свидетельствовали широчайшие улыбки обоих командующих».

В полдень Эйзенхауэр вернулся в палатку оперативного отдела, где с нетерпением разглядывал карты и слушал тревожные новости, приходившие с «Омахи». Потом он пригласил некоторых избранных журналистов в свой покрытый брезентом и отделанный сосной трейлер и ответил на вопросы. В какой-то момент верховный главнокомандующий встал из-за маленького столика и начал ходить взад-вперед. Он посмотрел в открытую дверь, ослепил всех своей знаменитой улыбкой и произнес: «Глядите, солнце!»

Остальную часть дня генерал провел, вышагивая по своему небольшому трейлеру. Он постоянно следил за информацией, поступавшей с «Омахи», «Юты», британского и канадского участков побережья. Поужинав, Эйзенхауэр улегся пораньше, чтобы хорошенько выспаться.

В день «Д» Верховный главнокомандующий не издал ни одного приказа. Гитлер выпустил два, и оба ошибочных.

С наступлением сумерек на «Омахе» не прекращался прерывистый артобстрел. На ночь десантники укрывались, где могли: кто зарывался в песок на пляжах, кто укладывался возле дамбы, кто находил убежище в живых изгородях. Возникали тревоги, вспышки огня. Тыла как такового в день «Д» не было.

И все же обстановка стала значительно спокойнее. Лейтенант Генри Сейтслер служил передовым наблюдателем в 9-й американской военно-воздушной армии. Ему пришлось выслушать «немало каверзных и издевательских слов от своих товарищей по поводу авиации, которая не сделала того, что обещала, — не разбомбила берег как следует». «Я тут, конечно, был ни при чем, — говорит лейтенант. — Им надо было просто над кем-то поиздеваться».

«Для меня самая большая проблема состояла в том, как остаться в живых, — рассказывает Сейтслер. — Я начал заниматься своими непосредственными делами только в день „Д“ плюс три. Но я высадился в час „Ч“ плюс два и оказался в самом пекле. У меня тогда не существовало никаких других забот, кроме как выжить. Мне же не было замены».

К вечеру Сейтслер и еще несколько человек из берегового отряда решили раздобыть чего-нибудь съестного: «Мы забрались на сгоревшее ДСП. Разыскали кладовку. Господи, это было нечто. Она совершенно не пострадала от огня. Мы вынесли оттуда все, что могли, и устроили себе роскошный ужин под дамбой. Моряки на самом деле жили неплохо. У нас были курица, индейка, ветчина. У нас было все, о чем можно только мечтать. Мы жрали, как свиньи, потому что к этому времени совершенно изголодались».

Чтобы завершить пикник, компании десантников не хватало кофе. Они разожгли небольшой костер возле галечной стенки, подобрав уцелевшие от дачного домика доски. И сварили «Нескафе».

У Сейтслера незамедлительно возникли проблемы. По инструкции во время темноты все должны оставаться в окопах. Любое передвижение прекращалось выстрелами. Но «Нескафе» подействовал на лейтенанта как мочегонное средство.

«У меня появились серьезные трудности. Это я вам говорю. Если я буду шуметь или сделаю что—нибудь в этом роде, то меня застрелят. Я вылезал из окопа, опорожнялся и скатывался обратно. Несколько раз я это делал в банки, выбрасывал их, тихо и незаметно. Я прозвал свои неуклюжие действия «канализационными муками». Но с тех пор я просто не могу не только пить, но и видеть «Нескафе».

На следующее утро рядовой Роберт Хили из 149-го батальона армейских саперов с приятелем решили спуститься вниз со скалы, чтобы разыскать свои потерянные ранцы. У Хили кончились сигареты, и он помнил, что в вещевом мешке должен был сохраниться блок, упакованный в водонепроницаемую пленку.

Ветеран рассказывает: «Когда мы сошли на пляж, перед нами открылось невообразимое зрелище. У прибоя волны выбрасывали всякое разное снаряжение. Все, что угодно. Теннисные ракетки, гитары, противогазы, штурмовые куртки, вещевые ранцы… Мы нашли оливки и съели их с большим удовольствием. Потом разыскали и мой ранец, но в нем уже не было сигарет».

«Возвращаясь обратно, я натолкнулся на одного солдата. Это останется в моей памяти на всю жизнь. Он лежал на песке, раскинув руки. Рядом с ним была книга. Казалось, что он все еще ее читает. Это была небольшая книжка в мягкой обложке…

Это была книжка Корнелии Отис Скиннер «Наши сердца были молоды и жизнерадостны». В ней как бы отразилось то, во что мы попали. Наши души оставались юными и жизнелюбивыми, потому что мы ощущали себя бессмертными. Мы верили в то, что делаем великое дело, борясь с нацизмом и освобождая от него весь мир».