Дон Джованни Верита
Дон Джованни был предупрежден заранее, поэтому ночью двадцатого августа он отправился на вершину горы Треббио, отделяющей Модильяну от Довадолы. Дождь лил как из ведра; Гарибальди подъехал в тележке; дон Джованни вышел из своего убежища. От волнения сердце его было готово разорваться. Он не мог узнать генерала, потому что не был с ним знаком, но сразу почувствовал, что это он. И ночь и дорога были безлюдны; ни огонька, ни звука.
Гарибальди уже слез и помогал спуститься товарищу.
— Это я, — промолвил дон Джованни.
— Это я, — ответил Гарибальди.
И этим было все сказано.
— Пойдемте.
— Мой товарищ ранен и не может идти, — спокойно сказал Гарибальди.
Дон Джованни, который в эту минуту опасности собрал всю свою энергию, едва удержался, чтобы не вспылить. Какое ему дело до товарища? Дорога опасна, каждую минуту их могли обнаружить. Зачем же все осложнять из-за какого-то солдата.
Сам дон Джованни решил идти первым: если он кого-нибудь встретит, то повернет обратно, а если появятся жандармы, он предложит Гарибальди бежать, а сам останется, откроет огонь и задержит их.
— Какой там еще товарищ! — проворчал он про себя.
— Надо найти другую тележку.
Голос генерала звучал мягко, но повелительно. Дон Джованни повиновался; они продолжали путь пешком, а раненый — в той тележке, на которой приехал. Недалеко от дороги жил священник, друг и единомышленник дона Джованни. Он постучался к нему, поднял его с постели и попросил лошадь и тележку. Священник согласился. Дон Джованни взял с собой оттуда слугу, чтобы было кому отвести лошадь обратно. Так они прибыли в Марцено. Буря превратила тихую речушку в свирепый поток.
Дон Джованни отослал парня с — лошадью обратно.
Ночь была мрачна, река ревела. Тогда дон Джованни предложил, можно сказать даже потребовал, чтобы Гарибальди и его товарищ поочередно взобрались к нему на спину, а он вплавь доставит их на другой берег. Дон Джованни был так уверен в себе, что даже не стал раздеваться. Гарибальди колебался. Ему, моряку, казалось позорным переплывать реку на спине другого человека. Но в этот момент дон Джованни, уже доставивший на другой берег капитана Леджеро, вернулся, чтобы взять Гарибальди. Подставив генералу плечи, он твердо сказал, считая себя хозяином положения:
— Влезайте, генерал! Вы знаете море, а я свою реку!
Гарибальди почувствовал героическую простоту этих слов и сдался. Достигнув берега, дон Джованни глубоко вздохнул и, нащупав руку генерала, сказал ему дрожащим голосом:
— Благодарю!
Когда опасность миновала, волнение на секунду победило его; затем он наклонился, взвалил на плечи лежавшего на земле раненого и, знаком предложив Гарибальди следовать за ним, по крутой обрывистой тропинке дошел до своего огорода; здесь они уже были в безопасности.
Самое важное дело его жизни было сделано, все остальное было только завершением.
Зачем рассказывать, как Гарибальди провел неделю в его доме? О чем они говорили, о каком будущем мечтали для Италии? Чрезвычайно скромный по природе, дон Джованни никому не рассказывал об этом. Только впоследствии его друзьям стало понятно, как Гарибальди боялся за дона Джованни, а дон Джованни — за Гарибальди. Разве папа, владыка Рима, расстрелявший в Ровиго героя Чичеруаккио, а в Болонье Уго Басси, не мог обозлиться на дона Джованни? Для этого были серьезные основания, которых Гарибальди тогда не понимал.
Через неделю, договорившись с другими патриотами, по-прежнему в сопровождении дона Джованни, Гарибальди перешел Апеннины, достиг Палаццуоло и через Пьетрамалу, Филигаре и Прато смог добраться до Таламоне.
В момент отъезда из Модильяны самый богатый землевладелец поселка, некий Папиани, единственный, кому дон Джованни не побоялся открыть имя таинственного гостя, робко предложил Гарибальди все свои сбережения. Однако Гарибальди, пожав ему руку, вежливо, но решительно отказался.
Землевладелец настаивал. Дон Джованни, зная, что у генерала нет ни гроша, и сам не имея ничего, что на правах друга, спасшего генералу жизнь, он мог бы заставить его принять, улыбался.
Гарибальди еще раз повторил свой отказ.
Они уехали темной ночью, горной тропой, как и прежде; они добрались до Сузинана ла Бадиа, старинного феодального владения знаменитого Магинардо.
Дорога их измучила вконец. Дон Джованни был знаком с одним погонщиком мулов, который жил недалеко от мельницы. Он решил разбудить его и попросить у него мула. Спрятав спутников в терновнике, дон Джованни подошел к дому и бросил камень в окно погонщика.
В этой котловине ночью черные горы, разделенные чуть видной рекой, казались зловещими; под мостом слышалась непрерывная ворчливая жалоба струй.
Окно открылось.
— Кто там?
— Это я, дон Джованни из Модильяны.
— Да ну! Что случилось?
— Выйди-ка сюда.
— Что случилось? Сейчас приду! Как вы здесь очутились? Иду, сию минуту!
Слышно было, как погонщик, удивленный посещением дона Джованни, громко рассуждал сам с собой, одеваясь в своей комнате. Немного спустя дверь открылась; погонщик держал в руках фонарь. Дон Джованни задул огонь.
— Что случилось?
— Молчи! Есть у тебя дома мулы, Пий Девятый?
Это было прозвище погонщика, и, вспомнив его, дон Джованни улыбнулся.
— Есть только один.
— Хватит одного. Оседлай его, мне надо поехать в Палаццуоло. Со мной два синьора, они устали. Что поделаешь — они к горам непривычны.
— Значит, городские синьоры. Да, для наших гор это не подходит… Вы прямо из Модильяны?
— Да!
— Войдите, окажите мне честь. Вы, вероятно, устали?.. У меня, знаете, в доме сохранилась еще пара бутылок, я их сейчас достану. Но почему вы погасили фонарь? — внезапно добавил он.
— Ну, ну, побыстрей! Мне нельзя заходить. Я оставил этих двух синьоров и должен пойти за ними. Оседлай мула и выезжай на дорогу: мы там будем ждать.
И он ушел.
Через пять минут Пий появился на дороге, ведя на поводу мула. Животное шло рысью, и было слышно, как его подковы стучат о камни.
— Ну, ну, тихо! — рычал Пий, удерживая его за уздечку.
Мул был маленький, черный, горячий. Пий задыхался.
— Вот и мы! — воскликнул он, увидев группу людей. — Мул чересчур горяч!
Он с видимым трудом удерживал его уздой, хотя голосом, казалось, поощрял, гордясь его живостью.
Посоветовавшись, они решили посадить на мула капитана Леджеро.
— Я пойду вперед, — сказал дон Джованни, отведя в сторону Пия, державшего в руке уздечку; мул нетерпеливо фыркал, стуча копытами.
— Подожди, пока я отойду на сотню-другую шагов. Если я встречу патруль…
— А-а! — приглушенно воскликнул Пий.
— Понял? Я пойду назад, а ты загони мула в лес, в поле, спрячь его, а если это будет невозможно, укрой этих двоих. Я свистну, а в случае надобности буду стрелять.
— Ого!
— Да ты уж не боишься ли?
Пий не ответил.
— Понятно?
— Но кто они?
— Тс-с! — Дон Джованни приложил палец к губам, затем снял с плеча ружье и зарядил его.
— Я пойду вперед, понятно?
Дон Джованни исчез за первым поворотом тропинки.
Пий задумался. Он был другом дона Джованни и знал его дела; вот почему он догадался, что эти два синьора — бандиты, как их называли в народе, но из важных. Значит, сопровождать их было очень опасно.
Но Пий был по природе храбр. Оба его спутнику молчали; один из них шел впереди мула. Погонщик, вцепившись в уздечку обеими руками, все время старался осадить мула и, чтобы замедлить шаг животного, почти заставлял себя тащить. Беспокойные мысли осаждали его.
— Тихо, Гарибальди! — внезапно воскликнул он.
Оба синьора обернулись.
— Ну же, Гарибальди! — повторил Пий, сильно дернув мула.
Гарибальди подошел к нему.
— В чем дело? Вы меня звали?
— Звал? Что вы? Это мул никак не хочет идти спокойно. А дон. Джованни приказал мне двигаться медленно. Это все мул; ему четыре года, и он слишком горяч. Я купил его два года назад в Скарикаласино. Он был красавец — ого! — хоть ростом с поросенка. Это я вырастил его. Я клал ему на спину по два тюка, до четырехсот фунтов каждый. И знаете, как его прозвали? Догадайтесь! Да вы же слышали: я зову его Гарибальди.
— А-а! — улыбнулся генерал, обернувшись к капитану Леджеро.
— А с какого времени вы стали так называть вашего мула?
— Недавно! С тех пор, как началась революция. Гарибальди — самый лучший солдат, а мой мул — самый лучший мул; не правда ли, слышишь, Гарибальди!
Он повернулся к животному и дернул за уздечку. Мул чуть-чуть не встал на дыбы.
— Тихо, тихо! Ты что, в самом деле хочешь стать Гарибальди?
И, помолчав, добавил:
— А где-то теперь сам генерал Гарибальди, бедняга?
Эти последние слова прозвучали так тепло, что Гарибальди взволнованно протянул ему руку.
— Что вам угодно? — спросил Пий, смущенный этим жестом.
— Гарибальди — это я! Хочу пожать вашу руку: не могу отблагодарить вас иначе.
Голос и жест генерала были так торжественно просты, что Пий сразу все понял йот этого еще больше смутился; он задрожал от странного волнения, которого не мог объяснить ни тогда, ни позже, и выпустил из рук уздечку.
— Ну, ну! — весело продолжал генерал. — Ведь все это скорей забавно.
В этот момент появился дон Джованни.
— Никого? — спросил капитан Леджеро.
— Дон Джованни! — воскликнул все еще ошеломленный погонщик.
— В чем дело?
— Это он — Гарибальди, а вовсе не мой мул.
Дон Джованни понял, что генерал снова выдал себя, и резко повернулся к нему:
— Но, генерал…
— О, этот Пий Девятый не такой, как его тезка! Он не предаст!
Двадцать лет спустя Пий рассказывал мне в кабачке Палаццуоло о величайшем событии своей жизни.
— А мул? — спросил я.
— Таких с тех пор у меня уж никогда не было…
— Похожих на Гарибальди?
— Со всем уважением к вам и к нему — никогда!
Теперь Пий, наверное, очень стар; но так как по-прежнему возит уголь, а угольная пыль из мешков окрашивает его волосы и бороду, то невозможно догадаться, сколько ему лет.