Страсти господни
Началось все это в один из июльских вечеров в главном зале местного музея.
— Господин кюре Леду! Какая неожиданность! Вот уж не думал, что вас заинтересует современная живопись!
— Отчего же… — пробормотал старый священник, загадочно улыбаясь.
Заговоривший — лицо высокого духовного сана и тонкий знаток искусств — недоуменно посмотрел вслед кюре Леду, который с ужимками опереточного сыщика осторожно пробирался в толпе гостей. Именно в этот вечер состоялось открытие выставки работ молодого художника Поля Лафранса. Он недавно вернулся из Парижа, где в течение трех лет не покладая рук подражал Пикассо. Рост Поля Лафранса был почти шесть футов, а вес не превышал ста тридцати футов. Длинные пепельно-серые волосы Поля, тусклые голубые глаза, скептическая улыбка парижанина, клетчатый костюм и маленькие раскормленные женщины вокруг — все это делало его еще более сухопарым и унылым. Непонятные композиции и кричащие краски его полотен придавали стенам удивительно нелепый вид. Несколько так называемых знатоков из местных правительственных чиновников изучали, критиковали и оценивали его картины, многозначительно поглядывая друг на друга и покачивая головами. Остальные гости, угощаясь мартини, болтали о рыбной ловле и политике и с равнодушным видом рассматривали полотна. Тут были и дилетанты и дельцы, устремившиеся на вернисаж в силу своей склонности к фешенебельным сборищам, они вели себя, словно толпа зевак, ворвавшихся в цирк, в котором рассчитывали увидеть пятиногих жираф. Жирафы эти — особенные, но зеваки их не покупают. Поль Лафранс не продал еще ни одной картины.
— Господин Леду, и вы здесь?
Едва заметно улыбнувшись и прикрыв глаза, старый священник наклонил голову. Его сутана, позеленевшая от слишком долгой носки, была немного коротковата, и из-под нее виднелись запылившиеся башмаки и толстые шерстяные черные носки. Одной рукой священник то и дело проводил по взъерошенным седым волосам, а другой мял и комкал в своем вместительном кармане большой клетчатый платок. Видимо, не подозревая о несшемся ему вдогонку шепоте удивления, он приблизился к первым картинам и принялся изучать их одну за другой с такой неподдельной серьезностью, словно от него зависело, быть им на небе или в аду. Для чего же все-таки он явился на эту выставку? Те, кто его знал, несомненно, были удивлены.
Господин Леду был основателем и главой прихода в самом бедном районе Квебека. С некоторых пор в городе только о нем и говорили. После пятнадцати лет неустанного подвижничества он мог насладиться зрелищем того, как его прихожане, некогда богохульники, пьяницы и воры, становились примерными гражданами. Но известность старый кюре приобрел благодаря новому зданию церкви. Этот храм обошелся в триста тысяч долларов. Очень хорошо! Его прихожанам предстоит совершить трудовой подвиг, чтобы выплатить такую сумму. Это тоже хорошо! Но и этого было бы недостаточно, чтобы о господине Леду говорили на каждом общественном собрании. Знаменитая церковь господина Леду была не такой, как все остальные, — вот что было главное! Готическая по стилю, она единственная в городе не имела колонн. Высокий алтарь ее был виден с любого места. Но и это еще не все! Господин Леду снабдил ее установкой для кондиционирования воздуха. Такого новшества, вероятно, не было ни в одной церкви Америки! Долгое время говорили о том, что сын крестьянина господин Леду — неотесанный и некультурный человек. Но как же объяснить тогда кондиционирование воздуха и отсутствие колонн?
Господин Леду переходил от одной картины к другой с таким сосредоточенным видом, которого от него никак нельзя было ожидать. Кто-то предложил ему мартини, от которого он досадливо отмахнулся. После двадцатиминутного изучения картин он уткнул свой крупный нос в клетчатый платок и украдкой огляделся по сторонам.
— Решай же, Томас, решай!
Господин Леду разговаривал сам с собой. Он частенько так делал. Все называли его «господин кюре», господин же Леду часто говорил себе: «Эх, Томас, Томас!» Священник подошел к художнику Полю Лафрансу, который стоял к нему спиной, и осторожно потянул его за рукав.
— Господин аббат?
— Кюре Томас Леду. Меня интересует ваше творчество. Оно современно. Дайте-ка мне ваш адресок.
Тусклые голубые глаза смотрели на священника, пока Поль Лафранс механически диктовал свой адрес. И господин Леду, послюнив карандаш, записал адрес в маленькую записную книжку. Заговорщически улыбнувшись, он закрыл ее.
— Возможно, я обращусь к вам…
И, шаркая ногами, он направился к гардеробу. Художник и гости, сгорая от любопытства, смотрели ему вслед.
Господин Леду сел в трамвай. Утопив подбородок в складках жира, которыми процветание окружило его шею после того, как была воздвигнута знаменитая церковь, он забылся в божественной дремоте. При каждом толчке трамвая голова его покачивалась то вправо, то влево, в такт стучащим на стыках колесам. Внезапно старый священник выпрямился и открыл глаза. С интуицией, свойственной духовникам, он почувствовал, что проезжает мимо церкви. Это была Квебекская базилика. Господин Леду посмотрел на нее с пристальным вниманием и нежностью, хотя любой на его месте испытал бы нечто похожее на торжество. В прославленной базилике, церкви кардинала, было полно жалких колонн и она не имела кондиционера. Не то что храм господина Леду! Его подбородок снова спрятался в жировую подушку, и господин Леду, проверив, на месте ли адрес Поля Лафранса, вновь погрузился в дремоту.
Господин Леду вышел из трамвая в своем приходе и зашагал по направлению к пресвитерии. Было десять часов вечера. Подобно гордому землевладельцу, вдыхал он воздух своих владений и восторженно поглядывал на неказистые домишки своей паствы. Неожиданно господин Леду очутился возле необычного храма, который и был венцом его святого честолюбия и предметом гордости. Он остановился и, заложив руки за спину, принялся разглядывать его, словно в экстазе, полузакрыв глаза. Губы его сложились в блаженную улыбку: «Томас, Томас, неужели это и впрямь твоя церковь, твоя собственная церковь, старый Томас!»
Внезапно его восторженное состояние нарушили две богомолки, набожные приходские работницы. Они стали чуть поодаль и вместе с ним восхищались храмом.
— Что за чудесная церковь, а, господин кюре? И электрический орган уже куплен. Не хватает только «Страстей господних».
Господин Леду резко повернулся в их сторону и с ребячливой поспешностью выпалил:
— Через месяц мы их получим! Они будут единственные в своем роде, эти «Страсти господни». Первые в Америке и даже, может быть, во всем мире, уж поверьте Томасу!
Выслушав эту восхитительную новость с открытыми ртами и слегка вздрогнув от непривычного «Томас», обе домохозяйки проводили глазами удаляющуюся фигуру господина Леду. Господин кюре, раздосадованный не столько своей излишней откровенностью, сколько привычным для себя употреблением собственного имени, от которого не смог воздержаться в присутствии этих благопристойных женщин, вошел в пресвитерию и яростно втянул носом понюшку табаку. Он поднялся в контору, но на полпути к нему обратился один из самых младших его помощников, аббат Констан, в комнату которого дверь оказалась открытой. Удобно устроившись в кожаном кресле, он читал роман Джемса Джойса «Улисс». Аббат Констан, которого посвятили в духовный сан два года назад, причислял себя к категории молодого духовенства с передовыми взглядами, ратующего за обновление церкви, которая отвечала бы нуждам времени. Он частенько посмеивался над старомодными замашками господина Леду, но неизменно восхищался им.
— Вы решили не ночевать дома, господин кюре?
— Я только что вернулся из музея, с открытия выставки современной живописи, — ответил господин Леду, краснея.
Ни говоря ни слова, аббат Констан удивленно воззрился на своего наставника широко открытыми глазами.
Господин Леду, раздосадованный еще более своим смущением, вызывающе добавил:
— Да, я решил, что наши «Страсти господни» будут выполнены в современной манере. Впервые в Америке. И мне думается, я остановлю свой выбор на этом художнике, на Поле Лафрансе.
— Но… господин кюре, — отважился аббат Констан, призвав на помощь всю свою сообразительность, — не кажется ли вам, что наши прихожане недостаточно подготовлены для… страстей господних такого рода?
Тогда господин кюре высокомерно фыркнул и с торжествующим видом проговорил:
— А ведь это вы, молодой человек, упрекали меня в старомодности! Я отказался от колонн, раздобыл установку для кондиционирования воздуха, а сейчас наступил черед и современному искусству. Итак, покойной ночи! Ложитесь-ка спать пораньше. Не забудьте, завтра в пять утренняя месса.
Аббат Констан был настолько поражен, что отложил «Улисса» и отправился спать.
Возражения молодого помощника ускорили осуществление этого проекта, так как кюре не выносил, когда кто-нибудь сомневался в ценности его идей. Господин кюре редко советовался со своими церковными старостами, когда речь шла о финансовых делах прихода. Заранее приняв решение, он собирал их якобы для того, чтобы посоветоваться. Так как господин Леду был достаточно хитер, чтобы внушить им, будто он действует по их инициативе, то эти джентльмены (торговец фруктами, бакалейщик и кондуктор трамвая) с серьезным видом кивали головами в знак одобрения. Так что страсти господни он преподнес им как уже свершившийся факт.
В соответствии с законами современного искусства художник Поль Лафранс оценил свое творчество в двадцать пять тысяч долларов за четырнадцать картин, представляющих различные стадии страстей господа бога. Более того, этот художник-сюрреалист обещал посетить все церкви в городе, чтобы убедиться, что его «Страсти господни» совершенно непохожи на все остальные. Господин кюре обещал оплатить расходы на холст, краски, подрамники и кормить художника, пока тот не закончит свою работу. Господин Леду и Поль Лафранс превратили в студию самую светлую комнату в пресвитерии. Господин кюре выразил горячее желание ежедневно контролировать свои страсти и познакомиться со всеми тонкостями современного искусства.
Вид длинноволосого художника и баснословная цена в двадцать пять тысяч долларов заставила церковных старост широко раскрыть глаза, однако господин Леду, понимающе улыбнувшись, заметил:
— На церковных старостах, таких, как вы, лежит благодать господа, который позволяет вам покупать самое редкое и красивое для церкви, которая сама по себе редкость.
Посмотрев друг на друга, джентльмены выпятили свои животы. Вот это кюре!
Для Поля Лафранса это был небывалый эксперимент. Только что приехав из Парижа, где столько раз перед своими друзьями он потешался над безвкусицей французских художников Канады, а перед антиклерикальными дилетантами издевался над канадским духовенством, он теперь оказался в роли исполнителя заказа на четырнадцать сюрреалистических полотен, последовавшего от настоятеля бедного прихода, в то время как ни одна из его картин еще не была продана на выставке. Эта новость поразила воображение художников Квебека, а многочисленные друзья Поля Лафранса настойчиво требовали, чтобы он показал им свою студию и познакомил с господином кюре Леду. Целую неделю по городу ходили слухи о том, что в приходе св. Х. господин кюре заполучил знаменитого художника, которого доставили на самолете прямо из Парижа. Но господин Леду пресекал все вопросы:
— Потерпите до субботней мессы…
Наступила суббота. Церковь была набита битком. Отсутствие колонн и кондиционер были как нельзя более кстати в тот день. Прихожане вытягивали шеи, чтобы получше разглядеть художника Поля Лафранса, восседающего среди служек у алтаря на чем-то вроде трона, который обычно выносили только к выходу епископа. Лафранс, который в Париже приобщился к языческому образу жизни и отказался от религии, раздумывал над тем, что перед Искусством открыты все дороги и оно может привести даже в Рим. Он сравнивал себя с Микеланджело и не без удовольствия думал о том, как его сделают епископом. Все эти взгляды, устремленные на него, близость алтаря и религиозное благолепие, царящее вокруг, настраивали его на молитвенный лад. Он незаметно улыбнулся при мысли, что ему заплатили двадцать пять тысяч долларов, которые открывали перед ним новые горизонты. Господин кюре поднялся на кафедру.
— Мои дорогие собратья! Небо ниспослало нам из Европы вестника красоты. Должно быть, само провидение направило его стопы к нашей церкви, которая, без сомнения, является одной из тех обителей на земле, что угодны Всевышнему. Этот храм построен в самом современном стиле, и было бы нелогично, если бы «Страсти господни», которые будут украшать его, были бы исполнены в стиле прошедших веков. Совершенная по своей постройке, церковь должна быть на высоте и в художественном отношении. Вот почему, вознося хвалу движению вперед, мы возносим ее и нашему господу, который не обошел нас своею милостью. Мои дорогие собратья! Вы видите перед собой у алтаря выдающегося художника Поля Лафранса: завтра он начнет работу над вашими «Страстями господними», которыми будут гордиться дети ваших внуков и которые еще больше прославят нашу церковь.
В течение последующих дней пресвитерия в глазах прихожан стала таинственной лабораторией, в которой чудодейственная рука, держащая кисть, посвятила себя всем тонкостям художественной алхимии. Множество любопытных пыталось получить милостивое разрешение взглянуть на работу Лафранса, но господин кюре ни для кого не делал исключения.
Из уважения к художнику господин кюре в первые два дня не заходил в студию. Поль Лафранс обедал за одним столом с кюре и его помощниками, и между аббатом Констаном и художником, которые прекрасно друг с другом поладили, велись бесконечные споры о кубизме, импрессионизме и сюрреализме. Господин Леду ничего не понимал в этих разговорах, поэтому он часто сморкался, делая вид, что простужен, и оправдывал этим свое молчание.
И все же во время четвертой трапезы, устав сморкаться, кюре проявил нетерпение и решил отыскать несколько книг, которые имели бы отношение ко всем этим таинствам. Однако он не осмеливался спросить об этом художника в присутствии аббата Констана. Едва подали десерт, он поднялся из-за стола и очень учтиво проговорил:
— Успешно ли продвигается ваша работа, мсье Лафранс?
— Да. Первая картина окончена. Еще несколько мазков, и она будет совершенна!
Господин Леду, понаторевший за пятнадцать лет в финансовых делах прихода, погрузился в лихорадочные подсчеты. Одна картина за два дня, четырнадцать — за двадцать восемь дней: девятьсот долларов в день. Он почувствовал некоторое разочарование. Вследствие огромного значения, которое он придавал этой работе, ему казалось, что для ее завершения потребуется несколько месяцев.
— Хотите посмотреть? — спросил художник.
Вдвоем они прошли в студию, и господин Леду, представ перед картиной, испустил вопль отчаяния.
— Неужели вам не нравится? — воскликнул потрясенный художник.
Господин Леду покачал головой и нахмурился.
— По-моему, руки и ноги у Христа непомерно длинны. Это производит странное впечатление. Как, по-вашему?
Подобно всякому творцу, отстаивающему свое детище, художник вспыхнул и уже открыл было рот, чтобы возвестить о своих принципах, однако, подумав секунду и бросив быстрый взгляд на господина Леду, он решил изменить тактику.
— Дело в том, что передовое всегда застает нас врасплох! Вы привыкнете к этому, и тогда вам понравится этот стиль. Живопись претерпела коренные изменения. Она уже больше не фотография. И потом, ведь вы же сами настаивали, чтобы мои «Страсти господни» были новаторскими.
— Не отрицаю.
Господин кюре задумался. Сказать по правде, в нем происходила мучительная борьба. И какой только дьявол надоумил его выбрать этого художника? Более того, при первом же знакомстве с его выставкой в музее ему следовало бы предвидеть опасность, которую таит в себе современное искусство применительно к «Страстям господним»! Слово «современное» и успех церкви ослепили его. И он, конечно же, не проявил своей обычной предусмотрительности, заплатив художнику вперед тысячу долларов. Отступать уже поздно. Он не в состоянии отказаться от художника после тех горячих похвал, которые расточал ему. Господин Леду внезапно оборвал ход своих мыслей.
— Господин Лафранс, я не обсуждаю достоинств вашего творчества и думаю, что со временем пойму его. Но я обязан помнить, что у меня восемнадцать тысяч прихожан, которые не столь хорошо подготовлены, чтобы оценить вашу работу. А ведь именно они платят за нее. Так что, пожалуйста, укоротите немного эти руки и ноги. Вы знаете, что я имею в виду.
Художник, казалось, был крайне раздосадован, однако кюре и след простыл.
Сжав кулаки, господин Леду вошел в свою комнату, бормоча:
— Томас, ты просто-напросто спесивый павлин. Ну и заварил же ты кашу! Только потому, что у тебя новая церковь без колонн и с кондиционной установкой, ты решил, что ты пуп земли. Старый дурак, иди и помолись и упроси господа, чтобы он вывел тебя из этого порочного круга. Да еще возблагодари его за то, что он покарал тебя за твою гордыню.
В холле ему повстречался аббат Констан.
— Ну как, господин кюре, что вы думаете о работе господина Лафранса?
— Великолепно! Великолепно!
Не прибавив к этому ни единого слова, господин Леду прошел в свою комнату и упал на колени. Молитва его длилась час. И не иначе как для того, чтобы наказать его, господь посоветовал ему упорно добиваться поставленной цели.
С этого времени господин Леду совершенно лишился покоя. Он заставлял себя восторгаться «Страстями господними», однако его трезвый рассудок говорил ему: «Томас, ты же понимаешь, что эта картина ужасна! Ты накличешь на себя несчастье!» И чтобы убедить себя в достоинствах современного искусства, он посоветовался со священником, слывущим знатоком живописи. Господин Леду приобрел даже несколько объемистых книг на эту тему. Тщетно. Частые визиты, которые он совершал в студию художника, только усиливали его отчаяние. Художники, подобные Полю Лафрансу, столь же бескомпромиссны, как и Десять заповедей. Поль Лафранс продолжал работать в присущей ему манере, и господину Леду казалось, что, чем больше он работает, тем длиннее становятся руки и ноги у Христа. Эти ярко раскрашенные картины с фигурами-гротесками возникали перед господином Леду, словно ряженые в последний день карнавала. Добрый кюре потерял аппетит, и жира у него на шее значительно поубавилось. Со своей кафедры он не вспоминал больше о «Страстях господних», и его прихожане, с нетерпением ожидавшие торжественного открытия, не знали, что и подумать. Уж не случилось ли чего с их кюре?
И наконец случилось самое ужасное. Служитель церкви, отличавшийся чрезмерным любопытством, воспользовавшись отсутствием кюре, сумел пробраться в студию и разглядел картины. После этого по приходу поползли слухи, что вместо людей в «Страстях» изображены уроды и кругом полно крови. Встревоженные домохозяйки не давали кюре проходу, выражая беспокойство. Прикрыв глаза, он улыбался:
— Мадам, я подозреваю, что вы распускаете слухи только для того, чтобы заставить меня удовлетворить ваше любопытство. Все, что вы слышали, — неправда. Однако, если вам так уж не терпится, я могу сказать вам, что святые женщины в «Страстях господних» представляют собой портреты самых достойных дам нашего прихода.
Радостные и успокоенные, дамы покидали пресвитерию с чувством удовлетворения. Напуганный их вопросами, господин кюре не знал, что и делать. Удрученный всем этим, он отважился пойти к аббату Констану. Смирив свою гордыню, он признался ему:
— Господин аббат, увы, кажется, вы оказались правы. Я совершил ошибку. Наши прихожане не подготовлены к тому, чтобы оценить эти «Страсти господни». Что мне теперь делать?..
Аббат Констан, который за это время сумел освоиться с образом мыслей кюре, повел себя, как и подобает добропорядочному священнику. Он не стал его высмеивать, а приободрил и предложил свою помощь. Они принялись за работу и подготовили на десяти страничках рекламку, в которой символическая красота современного искусства преподносилась в самых восторженных выражениях. Рекламку отпечатали, и служки распространили ее среди прихожан. Перед лицом столь непонятного поступка прихожане не на шутку обеспокоились.
Однажды в субботний полдень художник завершил свою работу, и удовлетворение его было столь же глубоким, как и беспокойство кюре. Поль Лафранс получил причитающуюся ему сумму, поблагодарил кюре и отбыл, словно знатный лорд. Дабы положить конец жестоким мукам, которые он так долго терпел, добрый кюре объявил, что открытие выставки состоится в воскресенье утром за четверть часа до большой мессы. До ушей кюре дошли сведения о некотором недовольстве прихожан пособием по современному искусству, и он со страхом ожидал начала церемонии. Он провел ужасную ночь и каждый раз, просыпаясь, заклинал Небо, чтобы оно прекратило его мучения и вразумило бы его прихожан в восхищении склонить головы перед «Страстями господними».
В половине десятого церковный служитель, чье растущее негодование чередовалось с приступами смеха, развесил картины в пустой церкви. Господина кюре, спрятавшегося за алтарем в ожидании, когда откроются двери, прошиб обильный пот.
Толпа прихожан, заинтересованная судьбой своей церкви, теснилась у ворот. Наконец двери открылись, и прихожане повалили в храм. И так велико было всеобщее изумление, что из целой тысячи открытых ртов не вылетело ни единого звука. Затем раздался вопль негодования, повторенный четырнадцать раз у каждой картины, словно цепь взрывов. Особенно энергично протестовали женщины.
— Какой ужас! Взгляните-ка на Христа! У него руки длиннее, чем ноги, а ступни длиннее, чем бедра, и волосы — не вьющиеся! Кошмар! Вы только посмотрите на лицо! Подбородок — острый, глаза — разные!
Добропорядочные дамы, надеявшиеся, что именно их изобразили святыми женщинами в «Страстях господних», побледнели от негодования, но были и такие, что расплакались, так как святые женщины «Страстей господних» выглядели, словно огромные лягушки. Церковный староста, который, по-видимому, был не в духе, зашептал:
— Двадцать пять тысяч долларов за этакую пачкотню! Да любой ребенок мог намалевать такое!
Мужчины воздевали руки и возмущались.
— Крест слишком уж маленький, к тому же и цветы падают, как снег. Вы только поглядите! Руки пробиты гвоздями, а даже не кровоточат!
Атмосфера бунтарства воцарилась в церкви. Все прихожане сходились на одном: уж не сошел ли господин кюре с ума? И каждый старался отыскать его взглядом.
За алтарем, с лицом белым, как стихарь, господин кюре Леду отирал свое чело. В довершение ко всему кондиционер накануне вышел из строя. Был июль, и жара стояла тропическая.
Десятичасовая месса началась, но никто не обратил на это внимания. Отовсюду несся шепот и приглушенный смех. Какой стыд! Такое безобразие в такой красивой церкви! Господин кюре ни жив ни мертв взошел на кафедру. Уж лучше бы ему оказаться в Риме, пасть ниц перед папой и сосредоточить свои помыслы на прелестях христианства. «Ну, держись, Томас!» Голос его был слабым, а руки дрожали.
— Мои дорогие собратья! Я всего лишь старик, больше всего на свете мечтающий дать вам церковь, прекраснее, чем все остальные. Долгое время мечтал я приобрести для вас превосходные «Страсти господни». И вот они перед вами, но вместо восхищения, которого я ждал, вы выказываете недовольство. Я не скрываю того, что ваше отношение глубоко ранит меня. И я молю небо, чтоб ваши глаза привыкли к этому творчеству и до конца распознали его достоинства. Мои дорогие собратья!..
Господин Леду почувствовал, что теряет сознание, и у него нет больше сил бороться с обмороком. Один из служителей церкви, несших его в ризницу, заметил:
— Не удивительно, что у вас обморок! Двадцать пять тысяч долларов коту под хвост!
Обморок господина Леду поверг паству в ужас, но не изменил ее мнения относительно знаменитых «Страстей господних». Эти события несколько дней обсуждались прихожанами, и господин кюре счел за лучшее все это время не вставать с кровати. Поскольку все беспокоились о его самочувствии, о «Страстях господних» на время замолчали. Господин кюре, скрывшись от глаз людских, не сидел сложа руки. Из различных источников он узнал, что преданная ему паства тает день от дня и что прихожане, вместо того чтобы молиться, потешаются над нелепыми картинами. Кроме того, привлеченные необыкновенными «Страстями господними», в храм хлынули толпы любопытных из соседних приходов.
Церковь господина Леду стала своего рода музеем, в который приходили не для того, чтобы преклонить колени, а для того, чтобы вдоволь поговорить и всласть посмеяться. Господин Леду пережил немало тяжелых минут. Испытав короткую радость по поводу значимости своей церкви, он теперь страдал от ее падения. Провидение сочло, что он достаточно наказан, и натолкнуло его на остроумную идею. И почему он раньше не подумал о матери настоятельнице женского монастыря?
У нее был кое-какой талант к рисованию, и господин кюре частенько захаживал к ней по воскресеньям в послеобеденное время, чтобы взглянуть на святых красавцев, на корабли, реки и розы нежных оттенков, над которыми поработала ее изощренная кисть. Он разбудил ее в десять часов вечера, и преподобная настоятельница, вся дрожа, прибежала в пресвитерию. Прощаясь с господином Леду, она сказала:
— Обещаю вам, что через две недели у вас будут эти четырнадцать картин. Повторяю вам, я не достойна этого дела. Но, уповая на волю господа, я попробую.
Мать настоятельница работала под строжайшим секретом. Господин кюре заходил в монастырь по три раза в день, и все, кто ни встречал его, дивились тому, как бодро он держится, несмотря на то что его церковь продолжают осквернять толпы любопытных, пришедших невесть откуда. Через десять дней после визита к матери настоятельнице господин Леду позвонил одной очень важной особе, которая чуть было не упала в обморок после разговора с кюре. Но это уже другая история. Два дня спустя после его телефонного звонка, в субботу ночью, около одиннадцати часов, у бокового входа в церковь остановился грузовик, и двое рабочих под руководством господина Леду бережно вынесли из церкви четырнадцать свертков и погрузили их в машину.
На следующее утро, во время десятичасовой мессы, церковь стала свидетелем чуда. Ужасные «Страсти господни» исчезли, и на их месте висело четырнадцать прекрасных картин, написанных нежными красками и изображавших красивых мужчин и очаровательных женщин и Христа, который походил на Кларка Гейбла. Прихожане были в восторге, который вскоре перешел в глубокую набожность. Добропорядочные дамы вытирали слезы радости и, глубоко взволнованные, устремляли на алтарь свои благодарные взгляды. Церковь была вновь спасена во славу Господа. Кюре Леду взошел на кафедру, как триумфатор.
— Мои дорогие собратья! Ваша радость доставляет мне величайшее удовольствие! Великолепные «Страсти господни», которые вы видите перед собой, принадлежат кисти матери настоятельницы женского монастыря, которая заслужила всю вашу благодарность. Что до других «Страстей господних», то я думаю, эти картины представляют интерес для специалистов. Поэтому я отдаю их в наш музей. Мои дорогие собратья, давайте возблагодарим Господа. Наша церковь возобновила свое шествие к известности, она единственная во всем городе не имеет колонн, она единственная в стране имеет установку для кондиционирования воздуха и первая в мире преподнесла в подарок музею «Страсти господни».