Полет в Санкт-Петербург

— Откуда он репатриировался? Из Норвегии? — спросил инспектор Хутиэли, ни к кому конкретно не обращаясь, когда стажер Беркович вышел из кабинета.

— Из Баку, — посмотрев на экран компьютера, подсказала Ронит, работавшая в полиции не первый год, но тоже смущенная поведением стажера. Собственно, назвать это поведением не было никаких оснований. Беркович не вел себя никак. Он ждал в приемной, глядя в потолок и считая трещины. Когда его позвали, он вошел в кабинет и выслушал наставления начальства молча, не реагируя ни звуком, ни движением. Это раздражало. Это, в конце концов, было просто неприлично!

— Из Баку, — повторил инспектор, — это не на крайнем севере?

— По-моему, — наморщила лоб Ронит, — это где-то около Ирана. Я недавно читала в «Маариве», ну, вы помните, когда Биби летал в Японию, так он на обратном пути…

— Вспомнил! — обрадовался Хутиэли. — Так чего же он ведет себя будто полярный медведь?

Ронит пожала плечами и приготовилась слушать новые распоряжения.

— Курс он закончил с отличием, — продолжал инспектор, — а то я бы его просто не взял… Ну хорошо, — сказал он, помолчав, — пусть он справится с поручением, а там посмотрим.

— А что вы ему поручили? — любопытство у Ронит взяло верх над субординацией, что, впрочем, случалось достаточно часто и не вызывало у инспектора недовольства.

— Я послал его с Бирманом, — объяснил Хутиэли, — проводить обыск в квартире Бен-Эзры.

Бен-Эзра по кличке «Пистолет» был владельцем массажного кабинета на Бен-Иегуде. Относительно молодой мужчина лет сорока, приятной наружности, он немного походил на актера Омара Шарифа. Бен-Эзра и на самом деле был неплохим актером, во всяком случае, в каждый свой привод в полицию он изображал столь безутешное раскаяние, что вводил в заблуждение даже непробиваемого комиссара Сингера. Правда, никакая игра не позволила бы Бен-Эзре избежать тюрьмы, будь у полиции достаточное количество надежных улик, чтобы отправить этого человека за решетку.

Такие улики нашлись прошлой ночью. В полицию обратилась одна из девушек, сумевшая не только сбежать из-под плотной опеки охранников, но еще и захватить с собой ксерокопию договора, подписанного ею еще у себя дома, в России. Девушку звали Ириной, она была светлая и высокая — типичная русская проститутка, какими их изображали в прессе. На самом деле — обманутая девушка, ехавшая в Израиль, чтобы работать манекенщицей в приличном агентстве, и попавшая сразу после приезда в постель одного из помощников Пистолета.

Инспектор отправился на квартиру к Бен-Эзре, но обнаружил, что хозяин сбежал. Впрочем, беглый осмотр не показал никаких следов спешки. Похоже было, что «Пистолет» попросту отправился в очередной вояж — присматривать девочек, и лишь по несчастливой для инспектора случайности отъезд Бен-Эзры совпал с побегом девушки Ирины.

Звонок в полицию аэропорта не прояснил ситуацию. Никто, имевший при себе заграничный паспорт на имя Бен-Эзры, через таможню и паспортный контроль не проходил. Впрочем, на легкий успех Хутиэли и не рассчитывал — наверняка Пистолет пользовался подложными документами, понимая, что под собственной фамилией рискует оказаться не за границей, а в камере предварительного заключения.

Хутиэли отправил в Бен-Гурион курьера с фотографией Пистолета, не надеясь, впрочем, на успех. Наверняка Пистолет уже смотался за границу — в любой из двенадцати городов Старого или Нового Света, куда отправлялись вчерашние ночные рейсы.

Оставалось сделать хотя бы необходимое — провести более тщательный обыск в квартире Пистолета и в принадлежавшем ему заведении. В заведение Хутиэли отправил группу Ривкина, а на квартиру — Бирмана, придав ему в помощники новоиспеченного стажера Берковича.

* * *

Стажер вернулся через три часа. Ронит ушла на обед, и Беркович минут пять молча стоял перез закрытой дверь в кабинет, соображая, видимо, что лучше — войти, нарушив субординацию, или подождать возвращения секретарши. В конце концов решил, что целесообразнее для дела — войти, поскольку никто не мог сказать, сколько времени будет отсутствовать Ронит.

Стажер вошел, коротко доложил о прибытии и положил перед Хутиэли отпечатанный уже бланк протокола обыска.

Инспектор пробежал взглядом три страницы, стоявший навытяжку стажер начал раздражать его уже одним своим видом, и Хутиэли попросил Берковича сесть и расслабиться.

Стажер сел и расслабился — выражалось это в том, что он перестал быть похожим на палку и стал напоминать вопросительный знак.

На лице инспектора отражались все эмоции, которые он испытывал, читая протокол.

— Черт! — бросил Хутиэли, дойдя до описания бумаг в секретере Пистолета. — Этот идиот не оставил нам даже счетов за электричество!

— Дубина! — воскликнул инспектор, обнаружив, что Бен-Эзра, уезжая, оставил ключ соседям и просил поливать его любимые цветочки. — О цветочках он заботится, негодяй! Впрочем, — добавил Хутиэли, бросая выразительный взгляд на молчавшего, как рыба, стажера, — это означает, что он действительно отправился в свое плановое турне, а вовсе не скрылся, напуганный бегством этой девицы.

Инспектор перевернул страницу, прочитал несколько строк и, бросив бумаги на стол, повернулся к Берковичу.

— Послушайте, стажер, — раздраженно сказал он. — Вы же знали, что самая важная информация находится на третьей странице. Почему не сказали сразу?

— Вы не спрашивали, — ответил Беркович, на лице которого не дрогнул ни один мускул.

— Что не спрашивал? — вскричал инспектор, но продолжать разнос не стал. Действительно, откуда стажеру было знать заведенный порядок: Хутиэли всегда требовал от подчиненных, чтобы, принося документы, они сразу говорили, на что именно следует обратить внимание в первую очередь.

— «В мусорной корзине, — прочитал инспектор вслух, — обнаружены… м-м… три пластиковых пакета… остатки салата… а, вот… листок из ежедневника со следами записи, сделанной на предыдущей странице. Достаточно четко можно прочитать: Нью-Йорк — 23 сентября, Париж — 24 сентября, Санкт-Петербург — 26 сентября.»

— Сегодня двадцать третье, — продолжал инспектор. — Значит, Бен-Эзра вылетел в Нью-Йорк нынче ночью, поскольку остальные сегодняшние рейсы в Штаты летят вечером. О чем это говорит, стажер?

— О вашей замечательной памяти, инспектор, — ответил Беркович, не моргнув глазом.

— М-м… И об этом тоже. Но главное — о том, что теперь мы его все-таки возьмем. В Париж он летит завтра, и я направлю американским коллегам по факсу фотографию Пистолета и запрос о задержании. Нет… Лучше я отправлю в Нью-Йорк сержанта Бродецки, он прекрасно знает Пистолета в лицо, пусть ходит у стоек регистрации всех парижских рейсов! Согласны?

Беркович поднял на инспектора ничего не выражавший взгляд и задал вопрос, который заставил Хутиэли усомниться в умственных способностях стажера.

— А если бы, — спросил Беркович, — в записке Бен-Эзры упоминались Марс или Венера, вы бы отправили сержанта Бродецки на космодром имени Кеннеди?

— Вы шутите, стажер? — холодно спросил Хутиэли после минутной паузы, в течение которой он пытался обнаружить на лице Берковича хоть какие-то следы раскаяния. — Ни на Марс, ни на Венеру еще нет регулярных рейсов, если вы хотите, чтобы я ответил на ваш вопрос. В дальнейшем все-таки сначала думайте, а потом говорите.

— Так я ведь… — начал было стажер и замолчал.

— Можете идти, — бросил инспектор. — На сегодня для вас заданий нет.

Через минуту он поднял взгляд и обнаружил, что Беркович по-прежнему стоит навытяжку перед столом, будто столб, врытый в землю.

— Я же сказал вам…

— Разрешите обратиться с просьбой, — безразличным голосом произнес стажер.

— С просьбой? — удивился инспектор. — Ну, чего же вы хотите?

— Не могли бы вы отправить меня вместе с сержантом Бродецки в Нью-Йорк для помощи в задержании Бен-Эзры?

Хутиэли открыл было рот, чтобы отправить стажера туда, где он, по мнению инспектора, должен был находиться, но подумал, что, пожалуй, идея не выглядит такой уж нелепой. Лучше, чтобы Бродецки был не один. Стажер никогда не видел Пистолета, но не узнать его по фотографии попросту невозможно. А заодно он не будет здесь маячить и портить настроение своим постным видом.

— Я отдам распоряжение, — сказал Хутиэли. — Ваши бумаги будут готовы через два часа…

* * *

— Этот парень, — докладывал неделю спустя сержант Бродецки после возвращения из Штатов, — исчез, как только мы вошли в здание аэропорта. Я решил, что расправлюсь с ним позднее, и пошел к стойкам регистрации французских компаний — до ближайшего рейса на Париж оставалось два часа… Пистолет не явился. Я пропустил еще два рейса, потом пришлось побегать, потому что одновременно регистрировались рейсы Пан-Ам и Эйр Франс…

— Больше надо было спортом заниматься, — мрачно бросил инспектор, — тогда бы и бегал быстрее.

— Когда Пистолет так и не явился, а между парижскими рейсами образовалось «окно», я попробовал отыскать этого… Берковича. И вы можете себе представить: захожу в полицейское отделение аэропорта, этот красавец сидит там, развалившись на стуле, а посреди комнаты под охраной двух полицейских — наш друг Пистолет собственной персоной!

— Представляю твою отвисшую челюсть, — сказал Хутиэли. — Черт меня побери, если я понимаю, какого черта этому стажеру пришло в голову проверять внутренние рейсы! Нет, я, конечно, знаю, что город с названием Париж есть и в Соединенных Штатах, и Санкт-Петербург тоже… Но мне бы никогда…

Он замолчал, потому что дверь раскрылась ровно настолько, чтобы в образовашуюся щель протиснулся стажер Беркович собственной персоной.

— Ронит нет на месте, — произнес Беркович извиняющимся тоном.

Хутиэли встал и, обойдя стол, подошел к стажеру и пожал ему руку. Пожатие Берковича оказалось на удивление твердым — именно таким, какого следовало ожидать от человека, хорошо знающего свое место в жизни.

— Полагаю, — сказал Хутиэли, — что вы еще тогда, сидя передо мной, уже догадались, что Пистолет вовсе не собирался в Европу. Именно поэтому вы и напрсились в помощники сержанту. Я прав?

— Да, — коротко ответил Беркович.

— Почему это вам пришло в голову, а? Я только что говорил сержанту, что сам бы не подумал…

— Видите ли, — Беркович едва заметно пожал плечами, — я обратил внимание на одну лишнюю букву в записке Пистолета.

— Лишнюю букву? — недоуменно переспросил инспектор. Он быстро подошел к столу, взял в руки протокол и внимательно перечитал давно ему известный текст.

— Ну? — спросил Хутиэли, не обнаружив никаких лишних букв, которые могли бы навести его на какие-либо мысли.

— Санкт-Петербург, — сказал Беркович, — тот, который в России, пишется без буквы «с». Американский пишется и произносится чуть иначе — Санкт-Питерсбург. На иврите нет разницы между «и» и «е», но буква «с» была явно лишней…

Хутиэли бросил листок на стол и сказал, помолчав:

— Ваша бесстрастность, стажер, сбивает нормального человека с толка. Постарайтесь быть более эмоциональным, хорошо?

Беркович кивнул.

— Спасибо, — сказал Хутиэли, — можете идти.

Стажер повернулся на каблуках и направился к двери.

— Эй, — бросил инспектор ему вдогонку, — а что вы там мне плели насчет Марса? Вам не кажется, что вы должны извиниться?

Беркович обернулся.

— Но ведь Марс и Венера, — сказал он спокойно, — это населенные пункты в Соединенных Штатах. Я просто хотел подсказать вам…

— Свободны! — бросил инспектор.

 

Убийство на вилле

— Стажер Беркович, — сказал инспектор Хутиэли, — вы читали утренние газеты?

— Конечно, — бодро отрапортовал стажер, закрывая толстую книгу, написанную по-русски. На обложке была нарисована красавица, направившая огромный пистолет прямо в лицо читателя. — Ничего интересного. Во всяком случае, в криминальной хронике.

— А о чем эта книга? — поинтересовался инспектор. — Российский триллер, русская мафия?

— Ну что вы, — Беркович даже покраснел от такого предположения. — Это классика. Голсуорси. «Сага о Форсайтах».

— Да? — недоверчиво протянул Хутиэли. Конечно, стажер солгал, он просто не хотел признаться в том, что во время дежурства читал третьесортный русский триллер и, конечно же, о мафии. Хотя… Может, у этого… как его… Голсуорси тоже есть какая-нибудь девица с пистолетом?

Телефонный звонок прервал размышления инспектора.

— Убийство на вилле в Гиват Савион, — бодро сообщил голос дежурного. — Оперативная бригада сержанта Бродецки выезжает. Будут указания?

Хутиэли оглянулся на стажера, вновь углубившегося в чтение непонятной русской книги.

— Да, — сказал он. — Пусть Бродецки возьмет с собой стажера Берковича и позволит ему действовать самостоятельно. Конечно, в разумных пределах.

Минут пятнадцать спустя полицейская машина резко затормозила у виллы Гиля Авишая, средней руки бизнесмена. Вилла соответствовала уровню доходов хозяина — не шедевр архитектуры, но и не собачья будка. Тысяч на двести пятьдесят потянет, — решил стажер, вылезая из машины и разминая затекшие ноги.

Полицейские прошли по дорожке, покрытой гравием, к автомобильной стоянке перед домом, где у пикапа «сузуки» стояла группа полицейских из местной партульной службы. Водитель пикапа, черноволосый «марокканец», что-то возбужденно доказывал, размахивая руками.

— Возможно, этот малый и не лжет, — сказал, подходя к Бродецки, один из полицейских. — Он утверждает…

— Я сам допрошу его, — прервал сержант, — но сначала осмотрю тело.

Тело погибшей Иланы Авишай, красивой черноволосой женщины лет тридцати, лежало в салоне почти у самого входа. Похоже было, что, услышав снаружи какой-то шум, Илана подошла к двери, чтобы посмотреть, что происходит. Однако, едва она открыла дверь, кто-то нанес ей сильнейший удар по голове. Как показалось стажеру Берковичу, который не был, конечно, большим специалистом по части судебной медицины, женщина умерла сразу, не успев даже понять, что случилось. Орудие убийства — тяжелый топорик — лежало в нескольких шагах от тела. В углу салона сидел на краю дивана, раскачиваясь, будто во время молитвы, мужчина средних лет — скорее всего, это и был бизнесмен Гиль Авишай, муж убитой.

— Я был в саду, — говорил Авишай минут десять спустя, когда Бродецки, осмотрев тело и дав разрешение экспертам проводить нужные замеры, попросил хозяина пройти в кухню и ответить на самые важные вопросы. — Я решил сегодня поехать в офис позже, хотел полить деревья, а садовника у меня нет, это очень дорого, и я…

— Да-да, — прервал Авишая Бродецки, — вы были в саду, услышали шум мотора…

— Нет, — покачал головой Авишай. — Этот негодяй подъехал со стороны улицы, из сада ничего не слышно… Я вернулся в дом, закончив работу и увидел, как этот… а Илана лежала на полу…

Стажер Беркович тихонько вышел из кухни. Хозяин ему не понравился. Это было, конечно, чисто интуитивное ощущение, и Беркович понимал, что при его небольшом опыте полагаться на интуицию он не имеет права. Беркович прошел мимо группы экспертов, суетившихся около тела Иланы, и вышел в сад через заднюю дверь салона. Пожалуй, Гиль Авишай не лгал — между деревьями извивался длинный тонкий шланг, один его конец валялся у большого оливкового дерева, а другой скрывался за углом дома и вел, по-видимому, к крану на техническом балконе, выходившем в сторону улицы.

Беркович обогнул дом, следуя за ививами шланга, и вышел к площадке, где трое полицейских все еще задавали вопросы шоферу пикапа, на борту которого было написано: «Братья Вануну. Заказ цветов.» Беркович приблизился и прислушался к разговору.

— Да я не против Биби, — вяло говорил водитель пикапа, — я сам ликудовец, я просто хочу, чтобы мы, простые люди, выбирали министров, что тут плохого?

— А то, что ты, простой человек, не понимаешь и понимать не можешь, кто будет хорошим министром, а кто нет! — воскликнул полицейский и, увидев подходившего к ним Берковича, добавил: — И вообще помолчи.

— Нет, ничего, — сказал Беркович, смутившись, ему вовсе не хотелось мешать разговору. — У меня только один-два вопроса к… э-э…

— Михаэль Фадида, — с готовностью представился водитель, — работаю в фирме братьев Вануну. Послушайте, в чем меня обвиняют? Я приехал…

— Минуту, — поднял руку Беркович. — Давайте по порядку. Официальный дорос будет потом, когда освободится сержант Бродецки, а я только хочу…

— Да сколько можно повторять одно и то же! — вскричал Фадида, поняв, что перед ним вовсе не главное полицейское начальство. — Меня уже час тут держат, будто это я убил бедную женщину!

— Вас застали на месте преступления, верно? — спросил Беркович.

— На месте преступления! — воскликнул Фадида. — Я приехал в восемь тридцать, как было сказано в заказе. Привез цветы для госпожи Иланы Авишай. Остановил машину, заполнил бланк, потом вышел, чтобы взять из багажника цветы. Хотел вернуться в машину, но передумал и пошел к двери. Дверь была полуоткрыта, я вошел и…

Фадида замолчал, о чем-то задумавшись.

— Вошли и… — сказал Беркович.

— Она вот так и лежала, — хмуро пробормотал Фадида. — Я решил, что у женщины обморок, наклонился, она лежала так, что я не сразу заметил на голове эту рану… Я взял ее руку, она была теплая, и я начал ее трясти, а потом увидел кровь…

— Теплая, — повторил Беркович. — Вы раньше были знакомы с Иланой?

— Я всегда привожу ей цветы, — сообщил Фадида. — По крайней мере дважды в неделю. Это наши постоянные клиенты.

— Значит, вы ее знали, — заметил Беркович, — и могли ее, скажем, ненавидеть по каким-то причинам…

— Эй, — вскинулся Фадида, — вы о чем? Вы думаете, я убил ее? Не выйдет!

— Успокойтесь, — с досадой сказал Беркович. Своими криками Фадида мешал ему думать. Конечно, этот человек вполне мог убить Илану — ведь Гиль Авишай обнаружил Фадиду стклонившимся над телом жены. Фадида мог не знать, что Авишай не поехал в офис. Фадида думал, что мужа нет, вошел, нанес удар и собирался удрать, а в это время появился хозяин…

Да, так могло быть. Правда, непонятен мотив преступления, но это выяснится в ходе следствия. Беркович повернулся спиной к все еще вопившему Фадиде и направился в дом. Он наступил ногой на шланг, который действительно тянулся с технического балкона. У Берковича возникло странное ощущение, будто он уже знает разгадку этого преступления. Что-то он видел недавно… Что?

В кухне сержант Бродецки говорил убитому горем Авишаю:

— Вы подумайте, должен быть у него мотив, как иначе… Он ведь приезжал сюда много раз в ваше отсутствие…

Авишай покачал головой.

— Я понимаю, что вы хотите сказать… Нет, это невозможно. Она не могла так поступить со мной… Нет, нет…

Бродецки участливо смотрел на Авишая. Конечно, все обманутые мужья воображают, что их жены — ангелы во плоти. А на деле, как показывает практика, женщина всегда готова изменить, тем более, что этот Фадида — мужчина видный, куда более представительный, нежели этот задохлик…

— Сержант, — сказал Беркович, — вы позволите мне поприсутствовать?

— Садитесь, стажер, — разрешил Бродецки. — Собственно, мы уже закончили. Сейчас я сниму показания с Фадиды, и можно будет его забрать до выяснения обстоятельств.

— Вы думаете, это он? Конечно, если на ручке топорика окажутся отпечатки его пальцев…

— Не окажутся, — покачал головой сержант, — эксперт уже сообщил, что ручка протерта, никаких отпечатков нет вообще.

— Плохо, — сказал Беркович. — Вы позволите задать один-два вопроса господину Авишаю?

— Кто это? — спросил Авишай, бросив на стажера недружелюбный взгляд.

— Стажер Беркович, — пояснил Бродецки, закрывая блокнот, в котором он вел записи. — Спрашивайте, стажер, только быстро…

— Вы сказали, что находились в саду и не слышали ни звука мотора, и никаких криков?

— Ну, я уже говорил…

— Да-да. Преступник подъехал, позвонил, вошел, убил — на это ведь нужно время… Ну, скажем, минуты две хотя бы, согласны?

— Да… наверно.

— А почему вы вдруг вернулись в дом?

— Послушайте, — раздраженно сказал Авишай, — я уже сказал сержанту…

— Да, — подтвердил Бродецки. — Беркович, вы прочитаете показания потом, не нужно повторяться!

— Один только вопрос, господин сержант… Вы поливали деревья, верно?

— Да, я же говорил.

— Но вы не могли этого делать, господин Авишай. Подъехав к дому, Фадида поставил машину так, что правое переднее колесо перекрыло подачу воды. Он это заметил, но решил, видимо, что пробудет здесь недолго, и не стоит тратить время, чтобы переставить машину… Вы должны были сраза увидеть, что вода не течет, и отправиться посмотреть, что случилось. А вы появились через несколько минут. Вот я и думаю…

Авишай вскочил на ноги и, сжав кулаки, надвинулся на стажера.

— Что вы себе позволяете! — вскричал он. — Этот негодяй нагло врет, а вы…

— Да уж кто-то из вас врет, — согласился Беркович, — но только не Фадида. Правое переднее колесо его пикапа все еще стоит на шланге… Вода не поступает. Так где вы были на самом деле? Не в саду, нет. Может, следили за Фадидой, и когда он вошел, выждали минуту-другую… А до этого убили жену, потому что… Ну, я не знаю почему мужья убивают жен… Может, она действительно вам изменяла и именно с Фадидой? Ему незачем было ее убивать, а у вас был резон… Эй, что вы делаете?

Авишай бросился на Берковича, тот отступил, и удар пришелся по скуле сержанта Бродецки. Свалка продолжалась секунд десять. В конце концов, сержант был профессионалом.

* * *

— Вы наблюдательны, стажер Беркович, — похвалил инспектор Хутиэли, — только слишком самостоятельны. Нужно было доложить о ваших подозрениях сержанту, а не задавать вопрос в лоб.

Беркович промолчал. С начальством он предпочитал не спорить.

— Вы продолжаете утверждать, что читаете Голсуорси? — ехидно спросил Хутиэли. — Пока вы там ловили убийцу, я посмотрел в энциклопедию. Так вот, во времена Голсуорси не было пистолетов «Магнум».

— Да, — кивнул Беркович. — Я на это сразу обратил внимание. Вы лучше расскажите об этом художнику, который рисовал обложку…

 

Женщина с виолончелью

— Вы себя неплохо зарекомендовали, стажер, — сказал инспектор Хутиэли, закончив печатать какой-то важный документ и запуская принтер. — Сержант Бродецки от вас просто в восторге. Я-то понимаю причину ваших успехов…

— Какая же это причина, инспектор? — спросил стажер Беркович, закрывая книгу, которую он читал, пока Хутиэли занимался делами.

— Вам просто везет! — воскликнул инспектор полиции. — И вы наблюдательны.

— Так мне просто везет, — переспросил Беркович, — или я наблюдателен? Это ведь разные вещи, согласитесь.

— Да, от скромности вы не умрете, — хмыкнул инспектор. — Кстати, эта книга, что вы читаете — все еще Голсуорси?

— Нет, — покачал головой Беркович, — это братья Стругацкие, перевод на иврит.

— Удивляюсь я на вас, русских, — сообщил инспектор. — Почему вы выдумываете проблемы себе на голову? Почему читаете русских авторов на иврите, а дома заставляете детей говорить по-русски?

— Видите ли, господин Хутиэли…

— Мы с вами просто беседуем, Беркович, зовите меня Авигдором.

— Хорошо. А мое имя Борис.

— Борис, — пробормотал Хутиэли. — Конечно, все русские — Борисы.

— И фамилия у всех одна — Годуновы, — подхватил Беркович, но инспектор, не будучи знатоком ни российской истории, ни творчества великого русского поэта, не понял шутки.

— Так вы говорили… — сказал Хутиэли.

Продолжить объяснение Беркович не успел — зазвонил телефон.

Хутиэли поднял трубку, молча выслушал какое-то длинное сообщение, мрачнея с каждым услышанным словом, и в заключение сказал единственное:

— Выезжаю.

Он положил трубку и смерил стажера долгим изучающим взглядом.

— Поедете со мной, — сказал он.

Уже в дороге, когда полицейская машина мчалась, срезая углы и распугивая автолюбителей, Хутиэли объяснил Берковичу, с чем им предстоит иметь дело.

— На вилле Иды Стингер… кстати, вам знакомо это имя?

— Владелица косметических кабинетов в Герцлии-питуах, — сказал Беркович.

— Именно. Так вот, на ее вилле сегодня назначен был вечер. Гости, сами понимаете… Хозяйка — вот у кого денег полные сейфы! — пригласила выступить перед гостями камерный оркестр Раананы. Двадцать человек! И еще дирижер. Так вот, в семь все музыканты и гости были в сборе. В половине восьмого хозяйка вышла из дома и обнаружила, что перед дверью стоит автомобиль, а внутри — тело молодой женщины.

Беркович присвистнул.

— Женщина — виолончелистка из оркестра Мирьям Орен. Убита двумя выстрелами, одна пуля попала в плечо, вторая в грудь и оказалась смертельной.

— Выстрелы никто не слышал? — удивился Беркович.

— На вилле гремела музыка, — сказал Хутиэли, — а до соседних домов довольно далеко и, к тому же, рядом проходит шоссе, там всегда шумно.

Полицейская машина подкатила к двухэтажному коттеджу, слева от которого, на стоянке Беркович насчитал восемь автомобилей. Девятый стоял перед самым входом в дом, и у левой дверцы, со стороны водителя, толпились полицейские и какие-то люди, очевидно, гости госпожи Стингер. В отдалении стояла машина «скорой помощи».

К Хутиэли подошел невысокий плотный мужчина в штатском, Беркович узнал Арона Берлина, одного из лучших экспертов управления.

— Я разрешил увезти тело, — сказал Берлин, — или вы хотите сначала посмотреть сами?

— Непременно, — кивнул инспектор.

— Смертельной оказалась пуля, пробившая левое легкое и задевшая сердце. — продолжал эксперт. — Стреляли, судя по пулевому каналу, через открытое окно машины почти в упор. Убийца подошел к машине, когда жертва только подъехала и заглушила двигатель. Подошел, выстрелил и удалился.

— Кто-то из гостей? — задумчиво произнес Хутиэли.

В холле первого этажа инспектора и стажера встретила сама хозяйка, одетая в замечательное вечернее платье, вырез которого был похож на огромную дольку арбуза. Лет сорок, — отметил Беркович, — но выглядит на тридцать три.

— Господи, какой ужас! — воскликнула Ида Стингер. — Негодяй сорвал мне такой вечер!

Похоже, что неудавшаяся вечеринка беспокоила ее больше, чем труп под окнами.

— Я бы хотел допросить всех гостей и музыкантов из оркестра, — сухо сказал Хутиэли. Похоже, что и ему не понравилась манера хозяйки выражать свои мысли. — Могу я занять какую-нибудь комнату?

Через несколько минут инспектор сидел за журнальным столом в кабинете хозяйки, а стажер примостился рядом на диванчике. Ида Стингер не смогла сообщить ничего интересного — занималась гостями, ничего не видела, ничего не слышала. Вторым инспектор вызвал Арнольда Бухера, дирижера оркестра. Бухер оказался щуплым старичком с огромными глазами — казалось, что думать и говорить он мог только о музыке, все остальное вызывало у него глухое раздражение, которого он не мог скрыть.

— Она не собиралась выступать сегодня, — заявил дирижер. — И все этот Бени Фармер.

— Фармер? — поднял брови Хутиэли. — Кто это?

— Концертмейстер скрипок, — раздраженно сказал Бухер. — Он и Мирьям встречаются, если вы понимаете, что я имею в виду. Собирались пожениться, но что-то между ними произошло. Короче, Мирьям не хочет играть, если за пультом концертмейстера сидит Фармер. Я просил ее приехать, и она обещала, но сказала, что играть не будет.

— В машине, — сказал Хутиэли, — нашли футляр с виолончелью. И одета Мирьям была так же, как все ваши музыканты-женщины — в белую блузку и черную юбку. Значит, Мирьям все-таки собиралась играть?

— Нет, — покачал головой дирижер. — Она очень упряма. Виолончель привезла для Сары, на тот случай, если я все-таки поставлю в программу отрывок из «Вариаций» Чайковского. Сара Бек — альтистка, она иногда заменяет Мирьям… А одежда… Она всегда так одевалась, это ее стиль.

— А что собой представляет ваш концертмейстер, Фармер?

— Замечательный скрипач, замечательный! Но ревнив, как Отелло.

— Значит, если бы Мирьям его бросила…

— Я понимаю, что вы хотите сказать, да, понимаю… Ударить ее он мог, это несомненно. В пылу спора, да… Но убить? Нет, это просто нелепо!

— Понятно, — протянул Хутиэли. — Спасибо, господин Бухер, вы можете идти.

— Я могу покинуть виллу или должен…

— Можете покинуть, — разрешил инспектор. — Как вы полагаете, Беркович?

Стажер кивнул, мысли его были заняты другим, он не мог забыть женщину за рулем «субару», ее откинутую назад голову, кровь на белой блузке, узкую черную юбку, тоже пропитанную кровью.

Через минуту в комнату вошел мужчина лет тридцати, он был почти лысым, что делало его похожим на героя одного голливудского боевика. На мужчине была белая рубашка и черные брюки.

— Садитесь, господин Фармер, — предложил Хутиэли, а стажер, услышав это имя, встрепенулся и обратился в слух.

— Мне сказали, что вы были близко знакомы с Мирьям Орен, — продолжал Хутиэли. — Вроде бы даже хотели пожениться…

— Собирались, — тихо, каким-то обреченным голосом сказал Фармер. — А теперь вот…

— Но я слышал, что вы поссорились, — продолжал гнуть свою линию инспектор.

— Чепуха! — вскинулся Фармер. — Кто это сказал? Старик Бухер? Что он понимает в таких делах? Мы поссорились, верно, но это было на прошлой неделе, мы еще в субботу помирились. А сегодня мы с Мирьям договорились завтра пойти в раввинат. Я не понимаю…

Плечи Фармера поникли.

— Но Бухер сказал, что Мирьям не собиралась играть сегодня именно потому, что за пультом сидели вы.

— Он так сказал? — удивился Фармер. — Чепуха, я говорил с Мирьям за час до концерта, мы с ней встречались… Она, конечно, собиралась играть, чтобы все видели — у нас все хорошо. Да она же приехала в концертном костюме…

— И виолончень привезла, — подсказал Хутиэли.

— Виолончель она всегда с собой возила, — не поддался Фармер на уловку инспектора. — Даже если не играла. Но сегодня она собиралась играть. Вчера мы вместе репетировали «Вариации на темы рококо». Это было у нее дома, соседи должны были слышать.

— У вас есть пистолет? — Хутиэли решил переменить тактику.

— Нет, зачем мне? — пожал плечами Фармер и бросил на инспектора подозрительный взгляд. — Я ведь всего лишь музыкант. И живу не в поселении, а в Тель-Авиве.

— Вы все время находились на вилле, после того, как приехали?

— Вас интересует мое алиби? — вздохнул Фармер. — Я все время околачивался в холле или поблизости. Ждал Мирьям. Несколько раз выглядывал на улицу. Если вы считаете это уликой… Черт возьми! — вскричал он, не сдержавшись. — Вы хотите сказать, что я мог убить Мирьям?!

— Успокойтесь, Фармер, — резко сказал Хутиэли. — Такие же вопросы я буду задавать всем. Я ищу убийцу вашей невесты!

— Да, простите… — пробормотал Фармер. — Все это так ужасно… Этот негодяй не мог уйти далеко. Может, это какой-нибудь араб, ведь отсюда до Калькилии рукой подать…

— Араб? — удивился Хутиэли. — Не думаю… Скажите, Фармер, кто-нибудь из оркестра может подтвердить ваши слова? Ну, о том, например, что вы с Мирьям помирились и хотели завтра идти в раввинат. Кто-нибудь видел вас вместе в последние дни?

Фармер подумал и покачал головой.

— Мирьям была не из тех женщин, кто афиширует свои отношения, — сказал он. — Это я… да, я человек взрывной, и если выхожу из себя, это всем видно… Мы с Мирьям вчера гуляли у моря… Одни, вечером. Я был у нее, но никому из оркестра об этом не говорил. Зачем мне это? Послушайте, инспектор, — взмолился Фармер, — почему вы теряете время? Кто-то убил Мирьям, а вы спрашиваете, ссорились мы с ней или нет…

Хутиэли молча дописывал страницу в своем блокноте.

— Убийцу мы найдем, — сказал он, закончив. — Но сейчас главное — установить мотив.

— Вы думаете, у меня был мотив? — вскинулся Фармер. — Я же вам сказал…

— Да-да, — поднял руки инспектор. — Вы можете идти, Фармер, но пока не покидайте виллу, возможно, после того, как я поговорю с остальными, у меня будет к вам еще вопросы.

Фармер тяжело поднялся на ноги.

— Господин Хутиэли, — подал голос стажер, — а я могу задать господину Фармеру один вопрос?

— Да, — кивнул инспектор. — Задавайте.

— Господин Фармер, — сказал Беркович, — вы утверждаете, что Мирьям приехала сюда, чтобы играть «Вариации» Чайковского. По сути, это ваш единственный аргумент в пользу того, что вы действительно помирились. Никто не видел, как вы гуляли у моря, никто не видел, как вы приходили к Мирьям домой.

— Борис, — недовольно сказал Хутиэли. — Задавайте вопрос, зачем вы повторяете то, что я уже зафиксировал?

— Просто хочу убедиться, что господин Фармер уверен в своих словах.

— Конечно, уверен! — с вызовом сказал Фармер.

— Я не понимаю, — раздумчиво сказал Беркович, — как может играть на виолончели женщина, одетая в узкую юбку. По-моему, это физически невозможно. Из этого следует…

— Какую еще узкую юбку? — с недоумением сказал Фармер. — Мирьям приехала в концертном костюме.

— Да, в своей обычной блузке, — согласился Беркович, — но юбка на ней была, хотя и черная, но узкая, а вы, подойдя к машине, не обратили на это внимания… или просто не заметили, потому что торопились выстрелить. Нет, Фармер, Мирьям не собиралась выступать, и значит…

Фармер сделал движение в сторону двери, и Беркович вскочил со своего кресла, но его остановил голос инспектора:

— Спокойно, стажер. Вы думаете, он сбежит? Там же кругом наши люди… Так что вы скажете на это, дорогой Фармер?..

Через час, вернувшись в управление после того, как Фармер был помещен в камеру предварительного заключения, Хутиэли сказал стажеру:

— Черт возьми, я ведь тоже видел, что она была в узкой юбке! Но мне и в голову не пришло…

— Просто я не только наблюдателен, — скромно пояснил Беркович, — но еще и бываю на симфонических концертах.

— Бедняга, — прокомментировал Хутиэли, — и вы не засыпаете через пять минут после начала? Странные у вас, русских, вкусы…

 

Убийство перед концертом

— И вы еще находите время, чтобы посещать концерты? — спросил инспектор Хутиэли стажера Берковича, когда тот запирал в ящике стола документы по делу Авшалома, шантажиста из Петах-Тиквы.

— Что там такого интересного?

— Дирижирует мой приятель, — объяснил стажер. — Мы с ним вместе учились в старших классах, а потом он заканчивал музыкальную академию, а я вот… в юридический.

— Бедняга, — прокомментировал инспектор. — Завтра, когда придешь на работу, споешь мне весь репертуар твоего приятеля. Я как раз буду допрашивать одного подозреваемого, и, надеюсь, твои вопли развяжут ему язык.

— Всенепременно, — пообещал Беркович и покинул кабинет. Не то, чтобы он действительно так уж стремился на этот концерт. Он предпочел бы поваляться перед телевизором, но Марк сказал: «Приходи, выступит мой ученик, мой первый ученик, правда, я еще не знаю, кто именно». Фраза показалась Берковичу странной, а переспрашивать он не хотел. С другой стороны, все, чего он не понимал, вызывало у него чувство раздражения, которое проходило лишь тогда, когда он разбирался в ситуации. К тому же, матнас, где играл сегодня студенческий оркестр, находился неподалеку — всего в пяти минутах ходьбы от дома. Беркович переоделся, нацепив рубашку, которую он терпеть не мог, потому что воротник натирал ему шею, но это была единственная рубашка, которую, по мнению Берковича, не стыдно было надеть в приличное общество. Он подумал минуту о том, стоит ли считать приличным обществом сотню фанатов классики, обычных посетителей подобных тусовок, пришел к выводу, что, безусловно, стоит, хотя бы потому, что билеты на концерты студенческого оркестра стоили безумные деньги — целых восемьдесят шекелей, будто выступал не Марк Корн со своими студентами, а по крайней мере Зубин Мета с Израильским филармоническим.

За полчаса до начала Беркович подошел ко входу, у которого толпились будущие слушатели, средний возраст которых, как оценил Борис, приближался к пресловутым ста двадцати. Он направился было к кассе, но его остановил возглас:

— Боря, да ты что, сдурел?

Марк схватил приятеля за рукав и потянул к служебному входу.

— Пройдешь со мной, — сказал молодой дирижер. — Я тебя уже давно высматриваю, я так и подумал, что ты станешь тратить на этот концерт свои кровные.

За кулисами было шумно, как на новой автобусной станции. Оркестранты прохаживались в узком коридоре, будто это была набережная перед Мигдаль а-опера. Подумать только, эти люди были во фраках! Берковичу захотелось взять кого-нибудь за фалды, чтобы ощутить реальность происхощяшего, но Марк тянул друга дальше, в дальний закуток, где была его комната.

— Играем скрипичный концерт Мендельсона, — возбужденно сказал Марк. — Ты представляешь: один из моих учеников поедет с этим концертом на конкурс Венявского!

— Для кого это более важно — для них или для тебя? — спросил Беркович, который во всем любил доискиваться до первопричины.

— Для меня? — поднял брови Марк. — Конечно, для меня тоже. И для одного из них.

— Для одного?

— На конкурс поедет кто-то один, — пояснил Марк, — но я до сих пор не решил, кто именно. Понимаешь, оба прекрасные исполнители. Стас темпераментней, Игаль строже… Я готовил обоих и обещал, что перед концертом назову того, кто поедет в Польшу. Он-то и будет играть сегодня. Я имею в виду — Игаль Маркиш. Пойдем-ка к нему, пусть канифолит смычок, ему выходить.

— Ну знаешь, — сказал Беркович, — ты держишь своих учеников в ежовых рукавицах. Я бы сбежал. Подумать только: двух парней, явно с амбициями, держать в неведении до самого последнего момента! Они что, действительно сидят сейчас и гадают, кому сегодня выступать?

— Конечно, — сухо сказал Марк. — И это, на мой взгляд, хороший воспитательный прием. Они должны научиться владеть собой. На конкурсе это самое важное.

Беркович хотел было сказать, что считает самым важным в работе педагога, но промолчал. В конце концов, он пришел сюда послушать музыку, а не вникать в тонкости процесса воспитания.

Когда они вышли в коридор, здесь было уже намного спокойнее — большая часть музыкантов проследовала на сцену, в зал пустили публику, вот-вот должен был прозвенеть второй звонок.

— Игаль Маркиш, — сказал Марк, — человек очень работоспособный, и нервы у него получше, чем у Стаса Брановера.

— Ты доказываешь правильность принятого решения мне или самому себе? — усмехнулся Беркович.

Марк рассмеялся.

— Себе, конечно, ты прав.

Он остановился около двери, на которой было написано «Не входите, пожалуйста!», и коротко постучал. Через несколько секунд он постучал опять, но ответа не последовало, за дверью было тихо.

— Игаль! — крикнул Марк. — Открой, это я.

Беркович протянул руку и нажал на ручку двери.

— Не заперто, — сказал он и, потянув на себя дверь, шагнул в комнату.

Он сразу же отступил назад, оглянулся на ничего не понимавшего Марка и сказал быстро:

— Стой здесь и не пробуй войти, ты меня хорошо понял?

Прежде чем Марк успел отреагировать, Беркович вошел в комнату, закрыл за собой дверь и повернул торчавший в замочной скважине ключ.

Игаль Маркиш был светловолосым, лицо его покрывали веснушки и, может, поэтому казалось, что он вовсе не мертв, а только прилег отдохнуть перед тем, как выслушать решение учителя. На самом деле юноша умер по крайней мере полчаса назад, рука, которой коснулся Беркович, начала уже холодеть.

Маркиш лежал на узком диванчике, обивка которого была насквозь пропитана кровью. Удар ножом был нанесен в спину — в этом Беркович убедился, чуть приподняв тело. Точный удар, на уровне сердца.

Черт возьми, — подумал стажер, — как же убийца рисковал! Его могли видеть в коридоре! Правда, комнаты скрипачей находились в закутке, куда оркестранты могли и не заглянуть. Но ведь полчаса после этого никто сюда не входил, а дверь была не заперта… Конечно, Маркиш наверняка просил его не беспокоить — он волновался больше всех, это понятно… Больше всех, но ведь не больше Стаса Брановера. Тот тоже сейчас…

Беркович вышел из комнаты, закрыл за собой дверь и запер ее на ключ.

— Что там? — бросился к нему Марк. — Ему что, плохо? Почему ты меня не пускаешь?

— Плохо, — кивнул Беркович. — Выступать он не сможет. Когда начало концерта?

— Через восемь минут! Дай мне войти, я должен…

— Нет, — твердо сказал Беркович. — Пойди предупреди Брановера, что выступать будет он.

— Но я же решил, что…

— Потом поговорим, после концерта, — Беркович взял друга под руку и потянул прочь от двери. — Сейчас ни о чем другом не думай, иначе сорвешь выступление, люди пришли сюда не для того, чтобы им вернули билеты.

На двери Брановера никаких надписей не было, но закрыта она была на ключ изнутри. Беркович постучал.

— Кто? — спросил низкий голос.

— Откройте, это Корн! — крикнул Беркович, Марк стоял рядом, хмурился и не мог найти нужных слов.

Дверь распахнулась, на пороге стоял коренастый молодой человек, вовсе не производивший впечатления юного музыкального дарования. Брановер нахмурился, увидев Берковича, потом перевел взгляд на дирижера, и тот сказал:

— Ну… Сейчас начинаем, Стас. Ты готов?

Лицо Брановера расплылось в улыбке.

— О! — сказал он. — Вы решили, что я… Я так вам благодарен!

— Минуту, — сказал Беркович. — До начала всего пять минут, я вам задам только пару вопросов.

Он оттеснил скрипача в комнату и вошел следом. Марк плелся сзади, на лице его было выражение мучительного непонимания.

— А вы кто? — спросил Брановер.

Беркович быстро обошел комнату, осматриваясь и делая какие-то свои выводы. Взял в руки скрипку, лежавшую на круглом столике у диванчика, такого же, как в комнате Маркиша. Потрогал пальцем смычок, хмыкнул.

— Не трогайте! — нервно воскликнул Брановер. — Учитель, — обратился он к Марку, — я буду готов через минуту.

— Вы давно находитесь в этой комнате? — спросил Беркович. — Я хочу сказать: в последние полчаса выходили вы отсюда или нет?

— А… что? — не понял Брановер. — Зачем вам…

— Скажи ему, — попросил Марк, — и пойдем на сцену. Нет времени…

— Ну, выходил, и что? — пожал плечами скрипач. — Я ходил в туалет, это запрещено? Кто вы такой?

— Нет, — рассеянно сказал Беркович, — ходить в туалет не запрещено. Идите, скоро начало… Марк, извини, что меня не будет в зале…

— Что слу… — начал Марк, но, встретив жесткий взгляд друга, осекся. — Хорошо, поговорим потом.

Когда Марк и Стас пошли по коридору к выходу на сцену, прозвенел третий звонок. Беркович вытянул из кармана коробочку сотового телефона и набрал номер инспектора Хутиэли.

— Инспектор, — сказал он. — Это стажер Беркович. Нахожусь в матнасе Штрауса. Здесь убийство.

— Никогда не подумал бы, что в Израиле убиваются за билетами, — пробурчал Хутиэли.

— Здесь убийство, — повторил Беркович. — Убит студент музыкальной академии. Удар ножом в спину в области сердца. Примерно полчаса назад.

— Вы знаете инструкцию, — голос Хутиэли мгновенно стал жестким, — я выезжаю.

Когда Хутиэли с оперативниками вошел в комнату Корна, Беркович стоял над мертвым телом, а из зала приглушенно доносились звуки скрипичного концерта Мендельсона.

— Кто? — спросил стажера инспектор. — Есть идеи?

— Вообще-то… — протянул Беркович. — Тут было много народа в коридоре, а дверь не заперта, кто угодно мог…

— И мотив тоже был у каждого? — буркнул Хутиэли.

— Мотив… Мотив был, пожалуй, у Брановера, того скрипача, кто сейчас играет Мендельсона, слышите?

— Это, значит, Мендельсон? — сказал инспектор. — И под такую заунывную музыку христиане идут под венец?

— Ну что вы, — усмехнулся Беркович, — под совсем другую. Так вот, этот Брановер хотел играть на международном конкурсе, а мой друг Марк выбрал другого, вот его… Видимо, Брановер узнал об этом…

— Он что, идиот? — осведомился Хутиэли. — Если все так, то на него падает первое же подозрение. У него надежное алиби?

— Никакого. Утверждает, что находился в своей комнате и ждал решения Марка: он должен был перед самым концертом решить, кто из двух скрипачей сыграет.

— Этого… ээ… Брановера должны были видеть в коридоре…

— Могли и не увидеть. Комнаты напротив друг друга, в закутке, вы же видели сами. Сюда заглядывают, конечно, но не так уж часто. Достаточно открыть дверь, убедиться, что никого нет поблизости, сделать два шага, открыть противоположную дверь…

— Вы осмотрели комнату Брановера?

— Конечно, инспектор. В комнате — ничего подозрительного.

— На ноже пальцевых следов не обнаружено, — сказал эксперт, успевший обработать поверхность рукоятки.

— Естественно, — буркнул Хутиэли. — Кто сейчас не знает о том, что оставлять отпечатки небезопасно для здоровья? Так вы говорите — он хотел поехать на конкурс? Извини, стажер, я не знаток музыки, но мне кажется, что это не повод для убийства.

Лучше не поехать на какой-то там конкурс, чем рисковать всю жизнь провести в тюрьме.

— Возможно, — пожал плечами Беркович.

Инспектор внимательно посмотрел на стажера, но ничего не сказал. Из зала послышались аплодисменты, в коридоре раздались голоса выходивших со сцены оркестрантов.

— Пошли, поговорим с ним, — сказал Хутиэли и пошел из комнаты. Беркович последовал за инспектором, обдумывая, как лучше поставить тот единственный вопрос, который он хотел задать Брановеру.

Дирижер и скрипач вышли со сцены рука об руку. Успех был полным, да, собственно, Марк, судя по выражению на его лице, в успехе и не сомневался.

— Что? — бросился Марк к Берковичу, увидев друга в окружении полицейских. — Что, в конце концов, случилось?

— Один вопрос, — Беркович отвел Марка в сторону, тогда как Хутиэли начал о чем-то спрашивать взволнованного успехом Брановера. — Скажи-ка, этот Брановер давно хотел расправиться с Маркишем?

— Что за нелепая… — начал Марк и осекся, что-то в лице друга подсказало ему, что лучше говорить о своих подозрениях сразу. — Ну, расправиться — это слишком сильно сказано. Стас и мухи не обидит. Просто год назад Игаль увел у него девушку, ну, ты знаешь, как это бывает… Ребята повздорили по этому поводу, но быстро помирились. В конце концов, что важнее — девушки, которых много, или музыка, которая одна?

— Музыка, конечно, — воодушевленно заявил Беркович и перешел к группе, в центре которой стоял взъерошенный скрипач.

— Так вы утверждаете, — говорил инспектор, — что из комнаты в последние полчаса не выходили?

— Я же сказал… — вздохнул Брановер.

— Послушайте, Стас, — вмешался Беркович, — а скажите-ка, когда обычно скрипачи протирают смычок канифолью? Я, знаете ли, дилетант, все эти тонкости для меня — темный лес…

— Погодите, стажер, — недовольно произнес инспектор, — почему вы постоянно влезаете с нелепыми вопросами?

— Но… я всего лишь хотел узнать…

— Смычок, — повернулся к Берковичу Брановер, который был рад хотя бы на минуту отвлечься от настойчивых вопросов инспектора, — смычок наканифоливают перед самым выступлением, потому что, понимаете ли, канифоль — это…

— Да, я знаю, что такое канифоль, — резко сказал Беркович. — Тогда объясните мне, почему ваш смычок был уже наканифолен, когда мы с Марком вошли к вам в комнату? Вы ведь не могли знать, что выступите сегодня? Смычок Игаля Маркиша, к примеру, не был еще намазан канифолью, когда вы вошли в его комнату и ударили его ножом в спину. Верно?

Лицо Брановера покрылось мертвенной бледностью. Он хотел что-то сказать, но удар был таким неожиданным, что сразу найти нужные слова он не сумел, а секунду спустя никакие слова уже не могли помочь, потому что инспектор, мгновенно оценив ситуацию, бросился в наступление…

Когда два часа спустя, получив полное признание, инспектор и стажер вернулись в управление, Хутиэли сказал:

— Все-то вы знаете, канифоль, то-се… Вы что, прочитали об этом в учебнике?

— Я? — вздохнул Беркович. — Нет, я, знаете ли, сам натирал канифолью свой смычок целых семь лет, когда ходил в музыкальную школу. Это было еще в России. Знали бы вы, как я ненавидел скрипку!

— Вы учились музыке? — воскликнул Хутиэли. — Бедняга! Я бы повесился…

 

Человек со сломанной рукой

— Стажер! — крикнул инспектор Хутиэли. — Послушай-ка, стажер, что говорят по радио!

Беркович переключил свой плейер с магнитофона на радиоприем и удивленно посмотрел на инспектора, который разговаривал с кем-то по телефону.

Первая программа передавала музыку, вторая сообщала, что кабинет Нетаниягу вот-вот падет. Кабинет падал уже второй месяц и все никак не мог упасть хоть куда-нибудь, а потому болтался в воздухе будто парашютист, оказавшийся слишком легким для своего парашюта. Беркович переключился на «Галей ХАХАЛ» и услышал:

— …видимо, его довели конкуренты, ведь они так и не смирились с тем, что Халифман показал всем, что можно строить дешево и доступно. В последние месяцы компания «Строим вместе» испытывала серьезные денежные трудности, и это, скорее всего, явилось причиной…

Инспектор положил, наконец, трубку и обратился к стажеру:

— Ну что там говорят про этого Халифмана?

— Что у него были трудности, и его довели конкуренты. Кто это такой — Халифман, господин инспектор? И до чего его довели конкуренты?

— Халифман — владелец строительной компании, — объяснил Хутиэли. — Стажер, ты намерен покупать квартиру или всю жизнь собираешься жить с родителями?

— Я… вот когда женюсь…

— Значит, не намерен, — резюмировал инспектор. — А то бы ты, конечно, знал, что Халифман продавал квартиры в центре страны процентов на пятнадцать дешевле конкурирующих компаний. Вот его и довели.

— Довели? — непонимающе сказал Беркович.

— Час назад, — пояснил Хутиэли, — Халифман был найден мертвым на своей вилле в Савионе. Только что мне звонили из местного полицейского участка, просили прислать кого-нибудь в помощь.

— Я готов, — вскочил Беркович.

— М-м… — протянул Хутиэли. — Вообще-то я собирался поехать сам… Это мысль, стажер. Поезжай, а я закончу отчет по вчерашнему задержанию и присоединюсь к тебе через час.

Несколько минут спустя стажер сидел в полицейской машине, мчавшейся по Хайфскому шоссе, распугивая попутный транспорт. Сделав круг, машина затормозила у въезда в короткую улицу — по сути это был тупичок, в конце которого толпились полицейские. Беркович направился ко входу в виллу, и навстречу ему поспешил грузный, как танкер, сержант Горелик, с которым Беркович познакомился как-то на полицейской вечеринке по случаю Рош Ха-шана. Увидев стажера, Горелик не смог скрыть разочарования.

— А что, — раздраженно спросил он, — твой шеф не может приподняться сам?

— Занят, — отозвался Беркович. — Просил, чтобы я ознакомился с ситуацией на месте и сделал выводы.

— Ну-ну… — неопределенно сказал Горелик и махнул рукой. — Заходи, смотри, если хочешь. Я, вообще говоря, в чужих выводах не нуждаюсь. Я просил Хутиэли приехать, чтобы он помог мне разобраться в отношениях Халифмана со строительными подрядчиками. Для меня это темный лес, а он занимался недавно аналогичным делом и может знать всякие тонкости. Стажер, ты знаком с конкуренцией в строительном бизнесе?

— Для меня это такой же темный лес, как для вас, господин сержант, — признался Беркович, входя в салон. Он сразу увидел Халифмана: хозяин виллы лежал на диване, стоявшем напротив огромного телевизора. Мертвые глаза смотрели в потолок. Правая рука подрядчика была в гипсе от кончиков пальцев почти до локтя, левая безжизненно свешивалась с дивана.

— Кто нашел тело? — спросил Беркович, всматриваясь в спокойное лицо умершего.

— Полицию вызвал племянник Халифмана, — сухо сообщил Горелик, уязвленный тем, что приходится давать объяснения какому-то там стажеру, пусть даже успевшему показать себя с лучшей стороны, но все равно мальчишке, ничего пока не понимающему в розыскном деле. — Он приехал сюда в восемь, Халифман обещал ему, что покажет какую-то стройку… Обнаружил дядю в этой вот позе и позвонил в полицию.

— Ничего он здесь не трогал?

— Нет, — коротко сказал Горелик.

— Почему вы думаете, что это самоубийство?

— Стажер, — хмыкнул сержант, — я не первый год в полиции, в отличие от тебя… Пистолет лежал на полу вот здесь, у него под пальцами. Нет, можешь не искать, я передал оружие на экспертизу… Выстрел, если ты что-то в этом понимаешь, был сделан в упор. Он лег на диван и выстрелил себе в висок… Смерть наступила примерно за полчаса до появления племянника.

— А где сейчас племянник?

— Дает показания следователю в салоне второго этажа.

— Понятно… Скажите, господин сержант, можно я осмотрю карманы?

— Стажер, — высокомерно отозвался Горелик, — Карманы давно осмотрены, вещи, находившиеся в них, изъяты…

— Могу я посмотреть список? — не очень вежливо перебил Беркович.

Не желая отвечать, сержант повернулся к стажеру спиной и молча показал пальцем на лист протокола, лежавший на телевизоре.

— Так… — бормотал стажер, водя пальцем по строчкам. — В левом кармане — три бумажных платка, набор зубочисток… В правом кармане — нитяная сеточка для волос… Очень хорошо, я так и думал!

— Господи, — с отвращением произнес Горелик, — он так и думал! Оказывается, он умеет думать, какое счастье…

— А в ванной вы смотрели? — неожиданно осведомился Беркович.

— В ванной? — удивился сержант. — Мы осмотрели, естественно, все помещения виллы, в том числе и ванную комнату.

— Он… э-э… покойный принимал утром ванну, как по-вашему?

— Во всяком случае, он умывался, — сказал Горелик.

— Можно я посмотрю? — нетерпеливо спросил Беркович.

— Да пожалуйста, — пожал плечами сержант, который был рад хотя бы под таким предлогом избавиться от присутствия стажера.

В ванной комнате из крана мерно капала вода. Другим строил, — подумал Беркович, — а собственный кран не в порядке. Так обычно и бывает — сапожник без сапог…

Он наклонился и внимательно осмотрел поверхность ванны, а потом внешнюю боковую поверхность и пол. Не нужно было быть очень внимательным, чтобы заметить на полу потеки воды. Если Халифман умывался, то особенно аккуратным он не был. А если…

Стажер осмотрел вешалку, на которой висело небольшое вафельное полотенце, пощупал материю — полотенце было почти сухим. Рядом на вешалке висел теплый халат, какие обычно надевают после купания. Значит, он пришел сюда в халате, умылся, надел брюки и рубашку…

Беркович поискал глазами и, увидев стоявшую в углу корзину для грязного белья, удовлетворенно хмыкнул и открыл крышку. Сверху лежала пара носков, под ними рубашки, белье. Стажер вываливал вещи на пол, он начал хмуриться, подозрения не оправдывались, это было неприятно…

То, что он искал, лежало на самом дне корзины.

— Ага, — удовлетворенно сказал Беркович и побросал грязные вещи назад.

Выйдя в салон, он обнаружил, что тело Халифмана уже собираются уносить. Сержант Горелик подписывал какие-то бумаги, а племянник Халифмана, здоровенный детина под два метра ростом, мрачно смотрел на мертвое тело, прислонившись к дверному косяку.

— Еще раз примите соболезнования, господин Дранкер, — сказал Горелик. — Вас вызовут в полицию для уточнения показаний, это недолго… Поехали, стажер.

— Минутку, — попросил Беркович. — Господин Дранкер, — обратился он к племяннику, — за что вы ненавидели своего дядю?

Дранкер медленно перевел взгляд на стажера, думал он о чем-то своем и еще не понял вопроса. Наконец, до него дошло, и племянник подрядчика Халифмана стал наливаться краской, как помидор на солнце.

— О чем вы? — сказал он. — Я…

— Ну, — продолжал Беркович, — должна ведь быть какая-то причина, по которой вы убили дядю!

Дранкер молча сделал шаг вперед и неожиданно бросился на стажера с явным намерением свалить его с ног. Между ними совершенно неожиданно оказался сержант Горелик, и удар пришелся ему по скуле, но секунду спустя рука Дранкера была вывернута за спину, и племянник взвыл от боли.

— Все-все, — сказал сержант, отпуская Дранкера. — Не нужно так… Я вас понимаю, но все-таки… Послушайте, стажер, — обратился он к Берковичу, — вы бы сначала думали, а потом открывали рот.

— Так я именно так и сделал, — невозмутимо отозвался Беркович. — Этот господин приехал сюда не в восемь, как он утверждает, а чуть раньше. И убил своего дядю.

Очередное поползновение Дранкера довести до сведения стажера свое мнение об этой следственной версии было пресечено на этот раз двумя полицейскими, которым пришлось удерживать племянника силой, пока Беркович объяснял ход своих рассуждений.

— Вся эта история, — сказал он, — показалась мне неправильной с самого начала. Видите ли, в карманах брюк Халифмана оказались вещи, которые обычно держат дома и не берут с собой на улицу. Им место в домашнем халате. Мало того, сетка для волос почему-то была в правом кармане — как она могла туда попасть, если у Халифмана была сломана правая рука? Кстати, когда он ее сломал?

— Неделю назад, — сказал сержант, — неудачно упал на стройке…

— Потом я осмотрел ванную комнату, — продолжал Беркович, отойдя подальше от Дранкера, который вырывался из рук державших его полицейских. — И обнаружил на полу потеки воды.

— Естественно, — пожал плечами Горелик, — он же умывался, а с гипсом на руке это не сделаешь аккуратно.

— Воды было слишком много, — покачал головой стажер. — Я обнаружил лужу даже в углу, около бельевой корзины. Либо он уж очень сильно брызгался, а потом не удосужился подтереть, либо…

— Либо что? — поднял брови Горелик.

— Либо, — пояснил Беркович, — он не умывался, а принимал ванну. Вошел его племянник. Возможно, Халифман даже и не услышал его из-за шума воды. Этот господин подошел вплотную и выстрелил дяде в висок. Потом вытащил тело, положил на пол, вытер, мокрое полотенце спрятал в глубину бельевой корзины… Кстати, оно там и лежит, я видел… Надел на дядю вещи, которые висели на вешалке — брюки и рубашку. Нужно было надеть вовсе не это, а домашний халат, но ведь господин Дранкер торопился и не подумал… Рассовал по карманам вещи, которые Халифман положил на полочку. И сеточка для волос оказалась в правом кармане, куда дядя никак не мог ее положить — разве что неделю назад, до того, как сломал правую руку… Потом племянник перетащил тело в салон, уложил на диван, вытер рукоятку пистолета, вложил в дядину руку — левую, естественно… Вернулся в ванную, подтер воду на полу, вытер следы крови… Правда, не до конца — несколько маленьких капель остались, не на самой ванне, на белой поверхности, господин Дранкер их бы увидел… Нет, с внешней стороны, там, где коричневый кафель.

— Посмотрите, — коротко приказал сержант одному из сотрудников. Минуту спустя, когда полицейский подтвердил слова Берковича, Горелик с кислым выражением на лице обратился к Дранкеру:

— Я задерживаю вас до выяснения обстоятельств. Предупреждаю: вы имеете право не отвечать на вопросы, можете позвонить своему адвокату, и каждое ваше слово может быть истолковано против вас.

Дранкер не ответил, он смотрел на стажера с ненавистью, и в этот взгляд была вложена вся оставшаяся у него энергия.

 

Взгляд из окна

— Этот ваш стажер, — пожаловался сержант Горелик, — действует мне на нервы. Почему он постоянно вылезает со своими идеями?

— Ну… — протянул инспектор Хутиэли, — видимо, ему не очень нравится служба, вот он и старается поскорее закончить дела и смыться домой.

— Вы знаете, почему ему так часто удается выявить преступника? — не очень любезно сказал Горелик. — Мы, оперативники, делаем всю предварительную работу, а потом вы присылаете своего стажера, и он на всем готовом строит свои умозаключения…

— Кто вам мешает строить такие же заключения до его приезда? — в свою очередь нахмурился Хутиэли. — Давайте не будем спорить. Возьмите Берковича на следующий выезд, пусть присутствует с самого начала. Тогда и посмотрите, чьи идеи резвее.

Сержант вышел из кабинета недовольный и, столкнувшись в коридоре со стажером Берковичем, не смог сдержать гримасы. Беркович улыбнулся и Горелику пришлось ответить тем же, что в сочетании с не успевшей сползти с лица гримасой недовольства сделало его физиономию похожей на маску циркового клоуна.

— Что это с господином сержантом? — с беспокойством спросил стажер, войдя в кабинет Хутиэли. — Он будто съел целый лимон.

— Ты его довел до ручки, — сообщил инспектор. — Если я посылаю тебя с группой, твое дело — учиться у мастеров, а не вылезать с идеями.

Он повернулся к компьютеру, но заняться работой не успел: зазвонил телефон.

— Ну где ваш стажер? — спросил мрачный голос сержанта Горелика. — Если он не будет у машины на третьей стоянке через двадцать секунд, мы выедем без него.

— Куда? — спросил Хутиэли, одновременно делая стажеру знак выметаться из комнаты и показывая пальцами номер стоянки, где ждала машина.

— Бней-Брак, убийство, — сообщил Горелик.

Полицейская машина свернула на плохо освещенную улицу и остановилась у невысокого забора, за которым виден был сад из десятка апельсиновых деревьев и небольшой двухэтажный коттедж. Горелик направился к телу мужчины, лежавшему посреди двора на дорожке, которая вела к коттеджу. В свете установленного экспертами прожектора даже издали можно было увидеть, что голова хозяина коттеджа проломлена.

Беркович отвернулся, он не мог еще спокойно смотреть на мертвецов, особенно если крови было больше, чем может вытечь из порезанного пальца. Даже служба в «Голани» и участие в боевых вылазках против «Хизбаллы» не приучила Берковича к виду крови. Он предпочел войти в дом и присоединиться к сержанту Фельдману, который на кухне записывал сбивчивые показания Егудит Бреннер, сиделки, которая весь этот вечер провела у постели Ханы Менаше, чей муж лежал сейчас во дворе.

— Хотите что-нибудь спросить, стажер? — повернулся к Берковичу сержант. — Я уже закончил.

— Что я могу спросить, если ничего не знаю? — пожал плечами Беркович.

— Пожалуйста, — сказал Фельдман и протянул стажеру несколько скрепленных листов — протокол первичного допроса свидетеля.

Егудит Бреннер, 36 лет, сиделка, работающая по найму, вот уже три месяца приходила к Хане Менаше каждый вечер. Хана, жена хозяина туристического агентства Меира Менаше, молодая еще, по сути, женщина (ей лишь недавно исполнилось сорок) была частично парализована и не вставала с постели. Муж много работал, единственный сын служил в армии, и присутствие сиделки было, конечно, необходимо. Сегодня Егудит пришла, как обычно, в пять вечера, хозяин рассказал ей, как чувствовала себя жена, какие рекомендации дал посетивший ее врач, что успела сделать дневная сиделка. Потом Егудит поднялась в спальню Ханы, а Меир уехал.

Вернулся хозяин около десяти часов, машину он держал во дворе, у левого угла дома было место для стоянки. Егудит, услышав шум мотора, выглянула в окно и сказала Хане, что вернулся муж. Меир вышел из машины и направился ко входу в дом. У него, однако, развязался шнурок на ботинке, и он наклонился, чтобы завязать узел. В это время из-за дерева появилась фигура женщины. Женщина подошла сзади к наклонившемуся Меиру и ударила его по голове то ли палкой, то ли ломом. Меир упал головой вперед, а женщина мгновенно скрылась среди деревьев.

Егудит с трудом сдержала крик, чтобы не травмировать хозяйку.

— Пойди, открой ему дверь, — сказала Хана.

По словам Егудит, она минуту молча смотрела за окно, не в силах ни сделать что-либо, ни даже сказать хотя бы слово.

— Ну что же ты? — нетерпеливо сказала Хана. — Попроси Меира, чтобы он поднялся ко мне.

— О, Хана, — проговорила Егудит. — Я сейчас видела…

— Что такое?

— Кто-то подошел к Меиру… О Господи, нужно позвонить в полицию!

Что было дальше, Егудит помнила плохо, и показания ее в этой части практически не содержали информации. Когда приехала оперативная группа, Егудит открыла дверь и сказала, что так и не вышла во двор — она боялась, что та женщина поблизости и сможет расправиться с ней тоже.

Следующий лист протокола содержал краткие показания Ханы Менаше. Бедная женщина была вне себя от потрясения. Жена (теперь уже вдова) Меира Менаше показала, что не слышала, как приехал муж, потому что в комнате работал телевизор (показывали сериал «Рамат-Авив гимел»). Хана подтвердила все, сказанное Егудит, и показала также, что сиделка после пяти часов вечера из дома не отлучалась.

На отдельном листе был составленный по описанию Егудит предварительный словесный портрет женщины-убийцы. Прочитав описание, стажер почему-то широко улыбнулся и вернул листы сержанту без каких-либо комментариев.

— Если вам не нужно возвращаться к хозяйке, — любезко обратился Беркович к Егудит, — я хотел бы поговорить с вами о Меире.

— Там сейчас врач, — вмешался сержант. — Нужды в присутствии сиделки пока нет. Если понадоибится, ее вызовут.

— Хорошо… — рассеянно проговорил Беркович. — Егудит, скажите, Меир обычно, если уезжал вечером, то не возвращался обратно? Ну, я хочу сказать: может, он приезжал зачем-либо, а потом уезжал опять?

— Нет, — пожала плечами женщина. — Зачем ему?

— Не знаю… Скажите, сержант, к дому можно подъехать с другой стороны?

— Нет, — ответил Фельдман. — Здесь есть другой выход, но, как я понял, обычно им не пользуются, там строят дом, нет освещения…

— Очень интересно! — оживился Беркович. — Скажите, Егудит, как по-вашему, извините, конечно, что я спрашиваю… Но вы наверняка думали об этом… У Меира есть… была любовница?

— А кто же его убил, если не она? — удивилась сиделка. — Наверное, они поругались, не знаю…

— Во дворе довольно яркие фонари, — раздумчиво произнес стажер. — Этого освещения было достаточно, чтобы разглядеть черты лица женщины, которая ударила Меира?

— Вполне достаточно! — отрезала Егудит. — Поднимитесь в спальню и убедитесь сами. Сержант меня уже спрашивал об этом.

— Вполне достаточно, — подтвердил сержант Фельдман. — До того, как зажгли прожектор, я вполне отчетливо видел из окна каждого, кто находился во дворе.

— На работу вас нанимал сам Меир Менаше? Я хочу сказать, он давал объявление в газету или…

— Какое это имеет значение? — раздраженно сказала женщина. — Меня порекомендовал знакомый господина Менаше, прежде я ухаживала за его сестрой.

— Ага, — кивнул Беркович. — Его сестра поправилась?

— Да что вам до того? — удивилась Егудит. — Нет, не поправилась, просто… Ну, от моих услуг отказались, вот и все.

— Вот и все, — раздумчиво повторил стажер. — Ну хорошо, у меня больше вопросов нет. Господин сержант, — обратился он к Фельдману, — я могу подняться наверх, в спальню?

— Наверное, — пожал плечами сержант, — вы ведь мне не подчиняетесь. Спросите у Горелика.

— Непременно, — сказал Беркович и направился к лестнице, которая вела на второй этаж. Несколько минут спустя он спустился в салон в состоянии глубокой задумчивости, сделал несколько звонков по телефону и уселся в кресло перед входной дверью, будто ничто происходившее его больше не интересовало. В кухне Фельдман продолжал о чем-то говорить с сиделкой и, похоже, даже пытался с ней заигрывать, судя по доносившимся из-за полуоткрытой двери смешкам. Со двора раздавались крики, громкий разговор, среди всех голосов выделялся своими начальственными интонациями баритон сержанта Горелика. Потом прожектор погас, стажер услышал звук мотора и сделал вывод, что эксперты, закончив работу, уехали. Он сложил руки на груди и стал ждать появления Горелика.

Судя по всему, тот был доволен результатом расследования.

— Вы еще здесь, стажер? — спросил он, входя в салон. — Я вас не видел и решил, что вы уехали, не дождавшись результата.

— А что, уже есть результат? — осведомился Беркович.

— Конечно! Соседи видели ту женщину, видели, как она входила в сад, видели затем, как она убегала. Описать не смогли, на улице было довольно темно. Но у нас есть словесный портрет, сделанный сиделкой. Завтра — а может, прямо сейчас — она поедет в полицию, и мы составим фоторобот.

— Могу себе представить, — хмыкнул стажер.

— Думаю, что Меира Менаше убила любовница. Отыскать эту женщину будет нетрудно, наверняка его с ней кто-нибудь видел.

— Могу себе представить, — еще раз хмыкнул Беркович.

— Послушайте, стажер, — рассердился Горелик, — оставьте дурацкую привычку иронизировать о вещах, о которых ничего не знаете. Вы тут сидите в тепле…

— По-вашему, здесь тепло? — удивился Беркович. — С улицы тянет холодом. Заднюю дверь никто не удосужился закрыть.

Действительно, из-под лестницы, которая вела на второй этаж, тянуло ночной сыростью.

— Так закрыли бы, — буркнул Горелик и сделал шаг в направлении лестницы.

— Не нужно! — вскричал Беркович. — Э… Простите, господин сержант, я хотел сказать, что эта открытая дверь — важная улика. Видите ли, именно через нее убийца вошел в дом.

— Что вы несете, стажер? — подозрительно сказал Горелик. — В доме, слава Богу, никого не убили.

— Я и не говорю, что убитый — в доме. В доме — убийца… Я хочу сказать, что имеет смысл, наверное, арестовать эту Егудит Бреннер. То есть, я, конечно, не могу давать вам советы… Но ведь это она убила Меира Менаше.

— О Господи, — вздохнул Горелик. — Что за фантазия? Вы что, не знаете, что она все время была с хозяйкой? Да ведь и сама Хана подтверждает, что, когда муж приехал домой…

— Она подтверждает только то, что услышала от сиделки, — не очень вежливо перебил сержанта Беркович. — Сама Хана звука мотора не слышала… Она ведь смотрела телесериал.

— Ну и что? — сказал Горелик.

— Понимаете, — вздохнул Беркович. — Мне показалось подозрительным… Ну хорошо, Егудит могла при свете фонарей разглядеть ту женщину. Но как она могла увидеть, что Меир наклонился именно для того, чтобы завязать шнурки? И вообще — для чего нужно было Меиру завязывать шнурки на пороге дома, ведь он через минуту все равно снял бы обувь, чтобы подняться в спальню к жене?

— Тонкий психологический нюанс, — иронически произнес Горелик. — И что он вам дает?

— Ну… Тогда я подумал, что, если вдруг женщина солгала… Я ее спросил, и она рассказала, как поступила работать к Менаше. Понимаете, она была сиделкой у сестры его приятеля, там они и познакомились. А потом вдруг приятель ее прогоняет, а Менаше берет к себе… Почему? Я подумал… Может, она — эта Егудит — и была той самой любовницей? Меир хотел, чтобы она находилась поблизости, и тогда Егудит подстроила так, чтобы приятель Меира отказался от ее услуг. А здесь все было просто и для чужих глаз недоступно. Смотрите. В пять она приходит, а Менаше уезжает. Через какое-то время он возвращается, ставит машину на соседней улице и проходит домой через черный ход, чтобы его не видели соседи. Хана в это время или смотрит телевизор или дремлет. А может, и вовсе спит без задних ног, ведь именно Егудит давала ей лекарства, что ей стоило подсунуть Хане легкое снотворное? Час спокойного сна, а сиделка с хозяином внизу занимаются любовью…

— Очень романтично, — хмыкнул сержант. — А что с убийством?

— Видимо, они повздорили… Господи, сколько таких историй случается каждый день! Правда, не у всех женщин такой темперамент, как у этой Егудит. Меир, как обычно, провел с ней час-другой, уехал, а потом вернулся. Хана или еще спала, или смотрела телевизор. Егудит вышла через задний ход, обогнула дом, соседи видели, как она вошла в сад с улицы, там она встретила любовника, двинула прутом по макушке, выбежала на улицу, чтобы опять попасться на глаза соседям, скрылась за поворотом и вернулась домой тем же путем, что и вышла. Соседи видели бегущую женщину, но никто не подумал, что это могла быть сиделка. А потом, полчаса спустя, она подошла к окну, сказала, что вернулся хозяин и… Ну, дальше вы знаете.

— Ну-ну, — недоверчиво протянул сержант. — Эту версию довольно легко проверить.

— Уже, — быстро сказал Беркович. — Я разыскал по телефону секретаршу Меира Менаше и кое-что узнал. А потом позвонил его приятелю и получил новые сведения. В общем, я думаю, все было так, как я сказал. Безусловно, это еще не доказательство, а лишь идея… Но вы со своим опытом, конечно, сумеете найти нужные улики!

— Спасибо за комплимент, — буркнул Горелик.

— А про фоторобот забудьте, — улыбнулся Беркович, — иначе вам придется отправиться за оригиналом в Латинскую Америку.

— Это еще почему?

— Видите ли, перед израильским сериалом женщины, видимо, смотрели по третьему каналу очередную серию «Просто Марии». Вы что, не обратили внимание, что словесный портрет как две капли воды напоминает знаменитую актрису Веронику Кастро?

 

Третий свидетель

— Я знаю, — улыбнулся инспектор Хутиэли, — ты очень любишь работать с сержантом Гореликом.

— Конечно, — кивнул стажер Беркович и кисло улыбнулся. — Правда, я не уверен, что сержант Горелик стремится видеть меня помощником.

— Ничего-ничего, — пробормотал инспектор, — сработаетесь. Я бы сам поехал, но в час меня вызывает полковник Формер, в два у меня допрос, а в три… В общем, бери дело в свои руки…

— Вырвав его из рук сержанта Горелика? — с невинным видом осведомился Беркович.

— М-м… не так резво, стажер. Действуй по обстоятельствам.

— А что за обстоятельства? Ограбление? Кража?

— Убийство. К сожалению, опять убийство. Убит Моше Смолин, хозяин магазина на улице Шенкин. Антиквариат, всякая старина. На мой взгляд — просто старье, но ценится высоко.

— Убили в магазине?

— Совершенно верно. Сержант уже на месте, заканчивает осмотр и первичный допрос свидетелей.

— Были свидетели?

— Видимо, — пожал плечами Хутиэли и неожиданно разозлился: — Да что ты меня допрашиваешь? Я не свидетель и не подозреваемый! Поезжай на место и разбирайся.

— Понял, — сказал Беркович и покинул кабинет начальства.

До улицы Шенкин стажера подбросила патрульная машина, и по дороге Берковичу пришлось выслушать эмоциональный рассказ водителя о свадьбе его двоюродной сестры, где было двести человек гостей, три ансамбля, мешавших друг другу выступать, и, что самое интересное, два жениха: второй явился в самый разгар веселья и предъявил на невесту права, заявив, что она год назад обещала выйти за него замуж. Невеста обещание признала, первый жених полез в драку…

— И тут вмешалась полиция, — подхватил Беркович.

— Нет, тут вмешались родители первого жениха и сказали, что девушка, которая раздает обещания направо и налево, им не нужна.

— И что же, свадьба расстроилась? — с поддельным ужасом в голосе осведомился Беркович.

— Да что ты! После этого и началось настоящее веселье!

Машина подъехала к углу улиц Шенкин и Алленби, и Беркович не успел услышать, чем закончилась эта интересная история. Толпу зевак у входа в магазин Смолина стажер увидел, как только завернул за угол. Он протолкался к двери, предъявил полицейскому удостоверение и вошел в помещение. Торговый зал оказался просторным, здесь стояла не только старинная мебель, но еще и книги, и картины, а посреди комнаты сержант Горелик отдавал распоряжение вынести наконец тело.

Проводив взглядом носилки, сержант увидел стажера, и лицо его скривилось, будто он съел лимон.

— Опять вы! — воскликнул Горелик. — У инспектора нет других сотрудников?

— Все заняты, — с невинным видом отозвался Беркович. — Один я болтаюсь без дела, вот меня и послали. А что, собственно, случилось, сержант?

— В семь утра двое людей, проходивших по улице, услышали из магазина душераздирающий крик, — принялся рассказывать сержант. — Они, естественно, бросились к магазину, дверь была полураскрыта, они вбежали сюда… Вот, видите лестницу на второй этаж? Крики слышались оттуда. Эти двое побежали к лестнице и в этот момент, по их словам, увидели человека, который стоял в пролете между первым и вторым этажом и хотел, видимо, спуститься вниз. Наверняка это и был убийца. Он понял, что обнаружен, и бросился в сторону… В общем, когда свидетели поднялись наверх, то увидели мертвого Смолина. Там небольшая комната, где Смолин устроил свой офис. Он лежал на полу, убитый тремя ударами ножа в грудь и шею. Больше никого в комнате не было. Что еще вас интересует?

— Убийца сбежал через окно? — поинтересовался Беркович.

— Команата на втором этаже не имеет окна, — покачал головой сержант. — Это и кажется самым странным… Но далеко убийца не ушел. Крик слышали не только эти двое, были и другие прохожие. Они увидели, как по улице бежит человек, подняли крик, и полицейский, стоявший на углу Алленби, бросился в погоню.

— Неужели догнал? — поразился Беркович.

— Представьте себе, — с удовлетворением подтвердил сержант. — Он вызвал подкрепление, мы прибыли быстро и… Вот и все дело, стажер.

В голосе сержанта Беркович уловил неуверенность и задал вполне естественный вопрос:

— Свидетели его, конечно, опознали?

Горелик посмотрел на стажера рассеянным взглядом.

— В общем-то да… — протянул он. — Они ведь видели его какую-то секунду. Много ли рассмотришь за это время?

— Так узнали или нет?

— Узнали, узнали, — нетерпеливо сказал Горелик.

— Где сейчас подозреваемый?

— После опознания я отправил его в камеру. Есть еще вопросы?

— Свидетелей вы уже отпустили?

— Пока нет, они сейчас подписывают протокол. Поднимитесь на второй этаж, если хотите с ними поговорить, — сказал сержант и добавил, оставляя за собой последнее слово: — И не путайтесь тут под ногами.

На второй этаж вела узкая лестница из двух пролетов. Разминуться здесь с убийцей свидетели, конечно, не могли. Офис Смолина оказался узкой комнатой, где действительно не было ни одного окна. За столом сидел не знакомый Берковичу полицейский, дописывавший последний лист протокола, а свидетели — молодой парень лет двадцати и мужчина средних лет — следили за ним, сидя в глубоких старинных креслах.

— Вы действительно видели убийцу на лестнице? — спросил Беркович.

— Конечно! — воскликнул мужчина постарше. — Убийцу, кого же еще?

— И смогли бы его узнать?

— Ну… — протянул мужчина, а молодой парень добавил:

— Я бы смог — без проблем. Было уже светло. Внизу ведь огромные окна. Я его хорошо рассмотрел. Он был в светлой рубашке, и справа на щеке пятно будто от ожога.

— Да, — подтвердил второй свидетель, — это правда.

— Готово, — сказал сидевший за столом полицейский. — Прочитайте и подпишитесь на каждом листе, — обратился он к свидетелям.

Молодой парень оказался проворнее, он выхватил из руки полицейского протокол и начал читать, бормоча что-то себе под нос. Прочитав первый лист, он расписался и передал бумагу второму свидетелю, а затем лист попал наконец в руки Берковича. Оказывается, молодого свидетеля звали Миха Карпет, и был он разносчиком почты, а старший оказался служащим министерства промышленности, звали его Антон Плавник. Сержант пересказал события достаточно точно, но, как и ожидал стажер, опустил одну принципиальную деталь. Да, свидетели, в принципе, опознали преступника. Но оба в голос утверждали: родимое пятно находилось на правой щеке человека, которого они видели на лестнице. У подозреваемого тоже была большая родинка, но — на левой щеке, и с этим прискорбным фактом сержант Горелик ничего не мог поделать.

Он, судя по всему, пытался надавить на свидетелей своим авторитетом, но ни Карпет, ни Плавник показаний не изменили. «Да, похож, — твердили они, — но пятно было на правой щеке, мы не могли ошибиться».

На что задержанный, который оказался художником по имени Биньямин Малер, резонно заметил: «Мало ли у кого может быть родинка! Чего вы от меня хотите? Они же видели не меня, разве не ясно?»

«А почему вы бежали?» — спросил сержант и получил естественный ответ:

«Это запрещено? Я всегда по утрам бегаю. Я живу неподалеку, можете проверить».

«Проверим», — пообещал сержант и отправил задержанного в камеру до выяснения обстоятельств.

Прочитав протокол до конца, Беркович вернул листы полицейскому и спустился в торговый зал.

— Противоречие в показаниях очевидно, — сказал он сержанту. — Что вы станете делать, если свидетели будут стоять на своем?

— Они ошиблись, — уверенно заявил Горелик, не удостаивая Берковича взглядом. — Подумают и изменят показания.

— А если нет? — настаивал стажер.

— Послушайте, Беркович! — раздраженно сказал сержант. — Это уже не мои проблемы верно? Пусть ваш шеф разбирается. В конце концов, не так уж здесь было светло. Семь утра, не полдень. Правая щека, левая щека… Разве много в Израиле людей с родимыми пятнами на морде? Или вы действительно считаете, что этот Малер не имеет к делу отношения?

— Может, и не имеет, — пожал плечами Беркович. — Это ведь нужно доказать, и без свидетелей не обойтись…

Сержант повернулся к стажеру спиной, и тот вынужден был отойти в сторону. Взгляд его блуждал по помещению, останавливаясь то на старинном диване, в котором наверняка было больше пыли, чем в пустыне Негев во время хамсина, то на огромном столе с гнутыми ножками, за которым, возможно, сидел когда-то сам Меир Дизенгоф. Наконец Беркович обнаружил то, что искал, и мысленно прикинул, как все могло быть на самом деле.

— Да, — сказал он себе, — нужно попробовать.

— Я еду в управление, — сказал сержант. — Вы едете или остаетесь?

— Остаюсь, — быстро сказал стажер. — Хочу проверить одну идею.

Горелик явно испытал облегчение от того, что им не придется возвращаться в одной машине. Карпет и Плавник спустились со второго этажа и собрались выйти вместе с сержантом.

— Погодите, — обратился к свидетелям Беркович, — вы можете задержаться на минуту? Минута, не больше.

— Да, конечно, — с готовностью согласился Плавник, а Карпет поморщился: ему еще предстояло закончить развозку почты.

— Посидите вон там, я вас позову, — сказал Беркович и усадил мужчин на стульях для посетителей таким образом, чтобы они не могли видеть, чем он будет заниматься.

— Готово! — провозгласил Беркович две минуты спустя.

Обернувшись, Карпет и Плавник не увидели стажера в зале и растерянно переглянулись. Возле двери стоял полицейский и с любопытством следил за представлением, находя его, видимо, достаточно забавным.

— Вот он где! — воскликнул неожиданно Карпет и направился к лестнице. — Мы вас видим, вы что, играете с нами в прятки? Эй, куда вы?

— Это называется следственный эксперимент, — важно провозгласил Плавник и пошел следом за Карпетом. — Он хочет повторить то, что было утром. Интересно, неужели он нашел второй выход?

— Нет здесь второго выхода, — сказал Беркович и вышел из-за старого шкафа, стоявшего посреди торгового зала.

Карпет и Плавник обернулись и пораженно воззрились на стажера.

— Послушайте, — сказал Карпет, — вы же были…

Впрочем, соображал он быстро и секунду спустя, сделав огромный прыжок, оказался на нижней ступеньке лестницы.

— Зеркало! — воскликнул он. — Черт побери, конечно! Как я раньше не догадался? Но… — он настороженно посмотрел на Берковича. — Его же не было там несколько минут назад.

— Не было, — согласился стажер. — Но оно висело здесь, в пролете между первым и вторым этажами, всегда. И утром, когда вы ворвались сюда, висело тоже. Вы услышали крики и ринулись наверх. Было достаточно светло, и вы увидели убийцу. Этот человек стоял у шкафа, вот здесь, и в зеркале на секунду возникло его отражение. А потом он спрятался за шкаф, как я сейчас, а вам показалось, что он метнулся влево, то есть — на второй этаж. Вы — за ним. А убийца тем временем снял зеркало, спрятал за диван, вот сюда, где я его и нашел… Выскочил на улицу и… Вполне мог бы и сбежать, если бы не натолкнулся на полицейского.

— Вот поэтому, — говорил стажер полчаса спустя, докладывая инспектору Хутиэли результат завершенного расследования, — возникло противоречие в показаниях. Свидетели видели убийцу в зеркале, пятно было у него на правой щеке. А на самом деле — на левой, конечно.

— Два-ноль в твою пользу, Борис, — хмыкнул Хутиэли.

— А что, — удивился Беркович, — я с кем-то играю?

— Ты второй раз обставил Горелика, — пояснил инспектор. — Смотри, он человек злопамятный.

— А вы, — сказал стажер, — не посылайте меня с ним в паре.

— Почему? Должен же он в конце концов сравнять счет!

— А если опять — в мою пользу?

Хутиэли поднял взгляд к потолку и что-то подсчитал в уме.

— Тогда, — сделал он вывод, — счет будет три-ноль, верно?

 

Полет в Эйлат

— Тебе не кажется, стажер, — обратился к Берковичу инспектор Хутиэли, — что ты уже созрел для того, чтобы провести самостоятельное расследование?

— Мне давно это кажется, — скромно отозвался Беркович, перелистывая страницы «Едиот ахронот», — я все не мог понять, почему вы этого не замечаете?

— Трудно было заметить, — хмыкнул инспектор. — Ты ведь прятался в тени сержанта Горелика…

Хутиэли засмеялся собственной шутке, но сразу оборвал смех, взгляд инспектора стал серьезным.

— Вот что, — сказал Хутиэли. — Только что звонил Миха Пораз, ты его знаешь…

— Да, — кивнул стажер, — он работает в аэропорту.

— Верно. Тебе придется выехать…

— В Бен-Гурион? Всегда готов!

— Нет, — покачал головой Хутиэли. — К югу от Лода есть небольшой частный аэродром для спортивных машин. Через несколько минут там совершит посадку самолет «Дельта» компании «Аркия». Вообще-то это рейс из Кирьят-Шмоны в Эйлат, но пилот идет на вынужденную, потому что на борту — труп.

— Что? — поднял брови Беркович.

— Труп, — повторил инспектор. — Пилот сообщил об этом диспетчерам в Бен-Гурионе, попросив срочную посадку, но там сейчас очень напряженно, и машину направили на частный аэродром. Пораз занялся бы этим сам, если бы «Дельта» села в Бен-Гурионе, но поскольку…

— Я понял, — стажер вскочил, и листы газеты рассыпались по полу.

— Эксперт Лидский уже в машине! — крикнул вслед инспектор.

В Лод мчались, включив сирену. Беркович пытался по сотовому телефону получить хоть какую-нибудь первичную информацию от полицейского, который уже поднялся на борт «Дельты», но слышимость была отвратительной, и стажер решил дождаться прибытия на место.

Самолет стоял в самом конце взлетного поля — это была небольшая машина на 12 пассажиров, и Беркович уже знал, что билеты не были распроданы полностью. Эксперт первым поднялся на борт, Беркович проследовал за Лидским, пришлось пригнуться, дверь оказалась низкой, а салон — маленьким и тесным. В креслах сидели шесть человек, у входной двери дежурил полицейский, а из открытой двери пилотской кабины выглядывало симпатичное лицо стюардессы.

— Сандра Леви, — представилась девушка, ее открытый взгляд заставил Берковича смутиться, свое смущение он исправил резкостью, о которой немедленно пожалел.

— Госпожа Леви, — сказал он, — ваше место в салоне, а не в пилотской кабине.

— Да… — смутилась стюардесса, — но мне… страшно.

— Простите, — пробормотал Беркович. — Я просто хотел… Где тело?

Девушка кивком головы показала на пожилого мужчину, сидевшего во втором ряду кресел. Голова его была опущена, из груди на уровне сердца торчала рукоять узкого, как шило, стилета. Крови почти не было, на фоне темной рубашки пятно было малозаметно.

Эксперт наклонился над телом.

— Умер мгновенно, — сказал он через минуту. — Очень точный удар.

Только сейчас Беркович посмотрел на остальных пассажиров. Во втором ряду, кроме убитого, никого не было. В первом сидел бледный мужчина лет пятидесяти, перед ним на раскрытом столике лежала стопка листов с какими-то записями, судя по всему, бухгалтерского характера. Ряд позади убитого был пуст, а в следующем сидели двое: юноша и девушка, смотревшие не на Берковича, а друг на друга — похоже, их ничего на этом свете не интересовало, кроме собственных чувств. В последнем ряду сидели еще два пассажира: женщина средних лет, похожая на школьную учительницу, и — у противоположного окна — мужчина с невыразительной внешностью. На лице женщины застыл ужас, она готова была в любую минуту завизжать.

— Прошу всех не вставать со своих мест, — сказал Беркович, — пока я не сниму предварительных показаний. Надеюсь, это не отнимет много времени.

— Мне нужно в Эйлат, — нервно сказал господин с первого ряда. — У меня важная встреча…

— Вы сможете продолжить полет после того, как будут завершены формальности, — сухо сказал Беркович. Похоже, этот бухгалтер не вполне отдавал отчет в том, что позади него сидит убитый человек. И уж тем более он не задумывался над тем, что убийца вполне определенно находится в этом же салоне.

Эксперт завершил работу по фиксации отпечатков, покачал головой в ответ на красноречивый взгляд Берковича, и начал сворачивать свое оборудование.

— Тело можно унести, — сказал Лидский на ухо стажеру. — Я поеду с ним в анатомичку. Могу пока сказать, что удар был нанесен сверху вниз правой рукой.

Оставшись в салоне с пятью пассажирами, один из которых был убийцей, Беркович задумался. У него было не так уж много времени для того, чтобы из пяти подозреваемых оставить одного и объявить ему о задержании. Час-другой, и придется отпустить всех. Конечно, их вызовут в полицию для дачи показаний, но ведь убийца вполне сможет скрыться… Была еще одна мысль: по сути, это первое дело, которое он ведет сам, здесь нет ни инспектора с его ироничным взглядом, ни сержанта Горелика с его ухмылками. И если он сейчас отпустит убийцу, и тот скроется…

Между прочим, почему он все время думает о пяти подозреваемых? Вот первая ошибка: убийцей могла оказаться и стюардесса. И даже с большей вероятностью, чем кто-либо из пассажиров. На нее не обращают внимания, когда она передвигается по салону, она скорее, чем кто-то другой, может наклониться над сидящим в кресле человеком и…

А пилот? Почему нужно сбрасывать со счета пилота и бортинженера, кстати, тоже? Они могли на минуту покинуть кабину — почему нет?

Для убийства нужен мотив. У кого-то он был, это несомненно, но начинать нужно было не с поиска мотива, Беркович ничего не знал ни о ком из восьми человек, находившихся на борту самолета. Сейчас важно понять — как это было сделано?

С кого начать? С господина в переднем кресле? Если он не убийца, то прока от него будет немного, он вперился в свои бумаги, будто ими для него ограничивалась Вселенная. Женщина в последнем ряду? Нет, у нее такой испуганный вид, что она будет, скорее всего, говорить чепуху и придумывать детали. Мужчина в том же ряду? Пожалуй, это самый надежный свидетель, если он, конечно, не убивал сам. Нужно начать с него — а влюбленную парочку оставить напоследок.

Беркович втиснулся в кресло рядом с пассажиром в последнем ряду и, положив на откинутый столик бланк допроса, спросил:

— Ваше имя, возраст, профессия?

— Ицхак Гудман, сорок три, работник электрической компании.

Хороший ответ, четкий, — подумал Беркович. — Вот уж действительно, не внешность определяет человека.

— Вы можете вспомнить, — продолжал он, — кто из пассажиров вставал со своих мест во время полета? Может, вы видели, что кто-то наклонялся над вторым рядом?

— Я все время об этом думаю, — задумчиво сказал Гудман, — с того момента, как пилот сказал… Могу вспомнить только, что стюардесса дважды проходила из конца в конец — разносила напитки. Этот человек… ну, которого убили… он не пил, это я точно помню, девушка спросила его, он отказался. Эта женщина, — Гудман скосил глаза в сторону пассажирки, сидевшей у противоположного окна, — вставала один раз и проходила в туалет, это у кабины пилотов, она могла, наверное… Но я не видел — наклонялась она или прошла мимо… Нет, не помню.

— А молодые люди? — спросил Беркович.

— Н…нет. По-моему они так и сидели с самого начала. Но точно не скажу.

— Бухгалтер с первого ряда?

— Он вставал, да, это было почти сразу после взлета, он хотел пройти в туалет, но стюардесса попросила его сесть, потому что набор высоты еще не закончился.

— Ясно. А потом? Если он действительно хотел в туалет…

— Нет, он больше не вставал. Хотя я могу и ошибиться, первый ряд отсюда почти не виден.

— Последний вопрос: вставали ли вы сами?

— Понимаю… Да, вставал, но я не проходил к первым рядам, я просто хотел посмотреть в то, противоположное окно. Там были Иудейские горы, очень красиво, а из моего окна было видно море…

— Спасибо, — сказал Беркович, — прочитайте и подпишитесь здесь, пожалуйста…

Вряд ли он обманывает, — думал стажер, — ведь его легко уличить, достаточно женщине сказать, что он не наклонялся в ее сторону… И молодые люди могли видеть, если он проходил вперед… Скорее всего, Гудмана нужно исключить из списка подозреваемых. Во всяком случае — на время.

Беркович поднялся и прошел к первому ряду. Бухгалтер, как стажер про себя называл этого человека, сидел, по-прежнему уткнувшись в бумаги и что-то писал аккуратным почерком. Когда Беркович сел рядом, пассажир сложил листы и сказал:

— Вряд ли я смогу помочь, он ведь сидел сзади, и я, к тому же, занимался делами…

— Ваша фамилия, пожалуйста, возраст, профессия.

— Арнольд Стессель, пятьдесят три года, архитектор.

— А я думал, что вы бухгалтер, — вырвалось у Берковича.

Стессель усмехнулся.

— Похож, да? Меня многие принимают почему-то за счетного работника. Нет, я проектирую виллы и сейчас как раз составлял контракт, который хочу заключить с одним из подрядчиков в Эйлате.

— Вы занимались этим контрактом с момента взлета? — спросил Беркович, с любопытством разглядывая исписанные листы.

— Да, — подтвердил Стессель.

— И ничего не слышали за спиной? Он ведь должен был хотя бы вскрикнуть…

— Нет, — покачал головой Стессель. — Впрочем, — добавил он с извиняющейся улыбкой, — я так сосредоточился, что… В такие минуты я не обращаю внимания на окружающее.

— И весь этот длинный текст вы написали в полете? — с уважением спросил Беркович. — Я, например, в самолете, особенно когда взлет, могу только смотреть в окно, меня мутит…

— Нет, — улыбнулся Стессель, — я спокойно переношу полеты.

— Понятно, — протянул Беркович и встал. Черт, — подумал он, — неужели все так просто? Стажер прошел в конец салона, к двери, у которой дежурил знакомый ему полицейский.

— Иди-ка со мной, Мошик, — сказал Беркович. — Ты сильнее меня, я могу его не удержать. Достань наручники и нацепи их… Эй, вы что, господин Стессель? Здесь всего одна дверь!..

Полчаса спустя стажер сидел напротив инспектора Хутиэли и пил обжигающий черный кофе, приготовленный лично инспектором. Допрос Стесселя еще предстоял и признание еще не было получено, но обоим было ясно, что убил именно архитектор. Привстал, обернулся, быстрым движением всадил стилет и опустился на свое место. Вряд ли кто-нибудь обратил внимание на это быстрое движение.

— Он утверждал, что все время писал текст договора, — сказал Беркович, повторяя это уже в третий раз. — Страницы исписаны очень ровным и четким почерком, вы же видели, инспектор. А самолет маленький, его должно было заваливать, особенно во время взлета… Стессель соврал, это ясно. Ничего он не писал — сначала дожидался момента, а потом приходил в себя после того, что сделал. Склонился над бумагами, чтобы стюардесса не видела его волнения.

— Да, да, — махнул рукой инспектор. — Это все понятно. Я и сам терпеть не могу самолеты… Пей кофе, стажер, чего это тебя так качает? Ты ведь не в самолете!

 

Невиновный убийца

— Сегодня ты опоздал, Борис! — такими словами встретил инспектор Хутиэли стажера Берковича, когда тот быстрыми шагами вошел в комнату и занял свое место у стола.

Беркович, старавшийся не нарушать дисциплину, поднял взгляд на часы, висевшие на стене, и сказал недоуменно:

— О чем вы, господин инспектор? Ровно восемь.

— Да, — подтвердил Хутиэли. — И тем не менее, ты опоздал, потому что дело об убийстве Хелен Гринберг завершено сержантом Гореликом полчаса назад.

Беркович, который не знал не только о том, что дело завершено, но и о том, что оно начато, удивленно поднял брови.

— Убийство? — переспросил он. — Кто такая Хелен Гринберг?

— В половине шестого, — пустился в объяснения Хутиэли, — позвонили в полицию из северного Тель-Авива и сообщили о крике, который слышен из квартиры некоей Хелен Гринберг, высокооплачиваемой секретарши в офисе генерального директора Бромберга.

— М-м… — промычал Беркович, ни разу не слышавший ни о каком Бромберге, который занимал бы должность выше дворника.

— Наряд полиции, которым руководил сержант Горелик, выехал на место. Крики к тому времени уже прекратились. Сержант думал, что придется взламывать дверь, но она оказалась открыта, в квартире полицейские обнаружили труп хозяйки — женщина лежала на диване в салоне, видно было, что она боролась за свою жизнь, одежда на ней была в полном беспорядке. Убийца, некий Натан Битнер, забился в угол между окном и телевизором, не делая попыток сбежать. Горелик провел первичный допрос, и Битнер во всем сознался. Он пришел рано утром к Хелен — она долгое время была его любовницей, но потом изменила ему с ближайшей подругой. Битнер утверждает, что пришел к Хелен мириться, потому что она решила с этой подругой порвать… В общем, как ты понимаешь, жутко романтическая и, главное, современная история. На самом деле Битнер явился, чтобы убить. Он предложил женщине выпить и, когда она отвернулась, вылил в ее бокал смертельную дозу яда. Я пока не могу сказать, какой группы был яд, химики дадут ответ на этот вопрос… Как бы то ни было, не прошло и пяти минут, как женщина начала корчиться в судорогах, метаться по комнате, разбрасывая вещи и посуду. Битнер, судя по всему, человек мстительный, но слабохарактерный. Он думал, что яд — это нечто тихое. Выпил, упал и умер — как в кино. А когда началось такое… И еще истошные крики… В общем, Битнер впал в оцепенение, он видел, как Хелен умерла, и не нашел в себе сил сбежать. Ну, дальше все ясно. Приехала полиция… Жаль, конечно, что ты опоздал, — завершил инспектор свой рассказ, — имел бы возможность понаблюдать сержанта Горелика в его звездные часы.

Похоже, что звездные часы Горелика и самому инспектору удовольствия не принесли.

— Где сейчас задержанный? — спросил Беркович, понимая, конечно, что допрашивать Битнера ему не позволят.

— Бригада пока на месте, — сказал инспектор. — Эксперты заканчивают работу, а Горелик перед твоим приходом звонил и сказал, что с убийцей все ясно, получено полное признание.

— Если я быстро, то могу успеть? — вскочил с места стажер.

— Успеть? — удивился Хутиэли. — Куда? К чему терять время? Сержант тебя просто прогонит… Эй, куда ты? Остановись!

Но стажер уже скатывался по лестнице, опережая звук инспекторского голоса. Во дворе дремал за рулем патрульной машины Ицик Финкель, только что доставивший стажера из дома.

— Полный вперед! — скомандовал Беркович и только после того, как ничего не соображавший Финкель вписал машину в левый ряд на дерех Намир, подумал о том, что не спросил адреса. Впрочем, это оказалось самой легкой проблемой из всех, какие предстояло разрешить стажеру, нарушившему прямое указание начальства. К дому, где жила Хелен Гринберг, подъехали пять минут спустя. У подъезда толпились зеваки и стояли три полицейские машины, в том числе, как с удовлетворением отметил Беркович, и машина сержанта Горелика.

Поднимаясь на третий этаж, он подумал, что вряд ли сумеет объяснить вразумительно сержанту Горелику свое появление. Особенно после того, как инспектор наверняка уже предупредил сержанта по сотовой связи о том, что стажер сошел с ума и нарушил дисциплину.

— Это опять вы! — воскликнул сержант, излучавший неумеренную радость по поводу того, что дело оказалось таким легким. — К чему было утруждаться? Задержанный скоро будет в камере, там с ним и разбирайтесь.

— Да я просто посмотреть… — пробормотал стажер, оглядывая салон. Все здесь было так, как и описывал инспектор. На журнальном столике стояла бутылка полусухого «Кармеля», оба бокала, из которых пили убитая и убийца, были перевернуты, а у одного из них отломана ножка. Ваза с фруктами валялась на полу, коврик, который должен был, видимо, лежать у дивана, оказался перекинутым через ручку кресла… Женщина, лежавшая на диване, была очень красива — крупные, рельефные черты лица, пышная прическа, которая была теперь в полном беспорядке. На лице застыло страдание. Стажер постоял рядом, ощущая терпкий запах дорогих духов. Что-то показалось ему в этом запахе знакомым, он наклонился, принюхался и, сделав для себя определенные выводы, выпрямился с видом человека, завершившего тяжелую работу.

Не обращая внимания на сержанта (впрочем, Горелик тоже делал вид, что не замечает присутствия стажера), Беркович обошел салон по периметру, поднял с пола и положил на крышку телевизора женскую сумочку, предварительно заглянув внутрь и не найдя, видимо, ничего интересного, потом опустился на колени и заглянул под диван. Неизвестно, что он там увидел, но, поднявшись на ноги, Беркович выглядел так, будто некие таинственные силы только что сообщили ему на ухо очень приятное известие.

— А все-таки, — сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь, — может, я могу переброситься с задержанным парой слов?

— Черт возьми! — неожиданно вспылил сержант. — Вам же прекрасно известно, что можете, так зачем спрашивать?

— Да? — удивленно переспросил Беркович, которому именно это было решительно не известно.

— Ваш шеф поручил мне по телефону выполнять все ваши прихоти, — язвительно сообщил сержант.

Вот оно что, — с удивлением подумал Беркович. — Значит, едва я вылетел из комнаты, Хутиэли позвонил Горелику и поручил оказывать содействие… Силен старик!

Задержанный по подозрению в убийстве Натан Битнер сидел на кухне под присмотром двух полицейских. Вид у бедняги был жалкий: круги под глазами, бегающие по столу пальцы, затравленный взгляд… Беркович сел перед ним и минуту молчал, вглядываясь в лицо человека, только что убившего свою подругу.

— Скажите, — обратился он наконец к Битнеру, который вздрогнул, услышав вопрос, — скажите, кто надоумил вас убить Хелен?

— Что? — недоуменно спросил Битнер.

— Я думаю, — спокойным голосом, стараясь не вызвать у Битнера резкой реакции, продолжал Беркович, — что вы, человек, вообще говоря, тонкой душевной организации, не могли сами додуматься до того, чтобы… Ну, согласитесь, если бы вы хотели расправиться с Хелен из-за того, что она вам изменила, то сделали бы это сразу, верно? Обычно в таких случаях никто не ждет три месяца, это ведь состояние аффекта, когда… Да что я вам рассказываю, вы сами все это испытали.

Битнер поднял на Берковича пустой взгляд, подумал и сказал:

— Никто. Я еще мог бы простить, если бы с мужиком. А с бабой!

— Ага! — удовлетворенно воскликнул Беркович. — Значит, вы думали, что Хелен изменила вам с мужчиной, как и положено красивой женщине. А она, оказывается… И давно вы это поняли?

— Вчера…

— Так, — кивнул Беркович. — Уже теплее. Кто вам об этом сказал?

— Клара… Клара Шимон. Ее подруга.

— И вы решили отомстить? Сами решили?

— Сам, — резко сказал Битнер.

— Откуда вы взяли яд? — продолжал допытываться стажер.

— Послушайте, Беркович, — раздался голос сержанта Горелика, — все это я уже спрашивал. Яд он взял в шкафчике на кухне. Здесь, в этой квартире. Флакон был у Хелен, и Битнер знал об этом.

— Ага, — пробормотал Беркович, — я так и думал.

— О Боже! — неожиданно разрыдался Битнер и начал биться лбом о кухонный стол. — Я убил ее, я мог ее убить!

— Уведите его, — коротко приказал сержант Горелик полицейским. Битнера подняли и повели к двери, он не сопротивлялся, только всхлипывал на ходу.

— Бедняга, — прокомментировал Беркович.

— О чем вы? — с подозрением осведомился сержант Горелик, складывая листы протокола и собираясь покидать помещение.

— Ну как же, — пожал плечами стажер. — Он хотел ее убить, верно… Но убил ли — вот вопрос.

— Какой вопрос? — рассердился Горелик. — Вам бы мудрить, стажер. Битнер обнаружен на месте преступления, он во всем признался, обнаружен яд, с помощью которого совершено убийство, известен мотив — в общем, все ясно, и привет инспектору.

Горелик ушел, не попрощавшись и не предложив Берковичу подвезти его до управления. Впрочем, ехал сержант наверняка не в управление, а в тюремный блок — нужно было оформить помещение Битнера в камеру предварительного заключения.

Подумав минуту, Беркович достал коробочку сотового телефона и набрал номер инспектора Хутиэли.

— Посмотрел? — спросил инспектор. — Возвращайся, ты мне здесь нужен.

— Инспектор, — сказал Беркович. — Не могли бы вы получить ордер на задержание Клары Шимон?

— Она здесь, — отозвался Хутиэли. — Ее допрашивают в качестве свидетеля.

— Придется изменить формулировку, — заявил стажер. — Это она отравила подругу.

Несколько секунд в трубке молчали.

— С чего ты это взял, Борис? — спросил Хутиэли, но Беркович не услышал в его словах ожидаемого недовольства. Похоже, что мысль эта уже приходила инспектору в голову.

— Спросите ее, — посоветовал Беркович. — Не она ли была той подругой, с которой Хелен… м-м… занималась любовью в последнее время.

— Спрашивал, — коротко сказал Хутиэли. — Это она.

— Тогда она и убила, — облегченно вздохнул стажер. — Дело в том, что Хелен решила вернуться к Битнеру. Клара не могла этого простить и решила отомстить изменнице. Женская месть, господин инспектор, куда более изощренна, нежели мужская…

— Благодарю за поучение, — бросил в трубку инспектор.

— Извините, я не хотел… В общем, Клара решила отравить подругу и заодно отомстить ее любовнику. Она была у Хелен ночью, они… мм… провели вместе время, потом выпили, и яд был именно в том бокале… А утром — по наущению Клары, естественно, — явился Битнер. Он был готов убить, но… Начал действовать яд, который уже был в организме Хелен.

— Почему ты так решил? — спросил инспектор.

— Яд, который использовала Клара, тот, что был во флаконе на кухне, начинает действовать через два-три часа. Хелен просто не успела бы ощутить его действие, если бы ее действительно отравил Битнер. Клара как раз и рассчитала, что все начнется, когда Битнер явится и…

— А зачем ей это было нужно? — недоуменно спросил Хутиэли. — Она втравила Битнера в это дело, он пришел убивать, зачем же она сделала это раньше его?

— Очень просто, инспектор. Она не была уверена, что Битнер все-таки решится. Вы его не видели… Какой-то он… тюфяк. Вполне мог бы изменить свое решение. А так пришел, Хелен умирает у него на глазах, даже если он не дает ей яду… Шок, признание… В общем, вы задержите Клару?

— Только до твоего приезда, Борис, — заявил Хутиэли. — Допроси ее сам. Получишь признание, считай, что срок твоей стажировки закончился.

— И меня зачисляют в штат?

— Ну ты и наглец! — сказал инспектор Хутиэли и положил трубку.

 

Попытка ограбления

— Поздравляю, стажер, — сказал инспектор Хутиэли, когда Беркович вошел в кабинет. — Я вчера передал майору Лейбовичу просьбу о досрочном прерывании твоей стажировки в связи с тем, что ты уже доказал свою профессиональную пригодность.

— Поздравляете с тем, что передали просьбу? — удивился Беркович. — Насколько я знаю майора, он будет тянуть с ответом две недели и в конце концов откажет под тем предлогом, что в инструкции не сказано, что срок стажировки может быть сокращен.

— Из тебя выйдет плохой следователь, — покачал головой Хутиэли. — Твой вывод абсолютно неверен. Вот, — он поднял со стола лист бумаги, — приказ по управлению о зачислении тебя в штат и присвоении нового звания. С этим и поздравляю.

— С-спасибо, — только и сумел вымолвить Беркович. Приверженность майора Лейбовича, ответственного в управлении за кадры, всем и всяческим инструкциям давно вошла в поговорку. О майоре говорили: «без инструкции он и в туалет не пойдет», и в этом была достаточно большая доля правды. У Берковича не укладывалось в голове, что Лейбович способен принять кадровое решение в течение двенадцати часов, да при этом еще и нарушить инструкции о прохождении стажировки, пункт 11. Наверняка инспектор приложил немало усилий, чтобы уломать майора, да ведь он не признается, не стоит и спрашивать.

— Спасибо, — повторил Беркович и добавил: — А какое звание мне присвоено? Майор?

— Дождешься, — хмыкнул инспектор. — Сержант, согласно инструкции о продвижении по службе.

— Ага, — глубокомысленно произнес бывший стажер. — Теперь я могу говорить с сержантом Гореликом как равный с равным.

— Он будет счастлив, — заключил инспектор и поднял трубку телефона, потому что тот звонил, не умолкая, уже больше минуты.

— Слушаю, — бросил Хутиэли в трубку, послушал, коротко ответил «да» невидимому собеседнику и отключил линию.

— Ну вот и первое самостоятельное задание, — сказал он Берковичу. — Звонили из диспетчерской. Попытка ограбления в парке Яркон. Ударили по голове какого-то парикмахера, попытались отнять деньги. Поезжай. Эксперт ждет в машине.

— Деньги отняли? — попытался Беркович получить дополнительную информацию, но инспектор уже уткнулся в бумаги.

До парка домчались за четверть часа, свернули в одну из боковых аллей. По дороге Беркович переговорил по телефону с полицейским, обнаружившим тело. По-видимому, грабителя что-то спугнуло, он нанес удар по голове, оглушил жертву, но не успел обшарить тому карманы. Именно там парикмахер хранил свой бумажник, в котором, по словам полицейского была «большая пачка денег, на вид тысяч двадцать, может, больше».

Толпа зевак стояла поодаль от места происшествия, сдерживаемая кордоном из пяти блюстителей порядка. Машина скорой помощи стояла рядом с полицейской, медицинская бригада склонилась над телом.

Патрульный, двухметрового роста «марокканец», вытянулся перед Берковичем, вогнав бывшего стажера в краску:

— Тело обнаружил в ходе патрулирования местности. По документам…

— Давайте, я посмотрю сам, — нетерпеливо сказал Беркович и взял из руки полицейского удостоверение личности.

«Хаим Барнеа, — прочитал он, — год рождения…» Хаиму было сорок пять лет и, судя по вложенному в удостоверение личности документу, он владел парикмахерской на углу улиц Ротшильда и Каценельсона. «По виду не скажешь», — подумал Беркович, ему почему-то казалось, что парикмахер должен выглядеть не так, как обычный мужчина, должно было в его облике нечто такое… демоническое. Впрочем, Беркович редко имел дело с профессиональными парикмахерами, его и сейчас стригла по дружбе соседка, новая репатриантка, и Борис был доволен — он и деньги экономил, и время проводил за приятной беседой с красивой женщиной…

Мужчина, которого уже положили на носилки, застонал и попробовал приподняться.

— Лежите спокойно, — приказал фельдшер, — у вас может быть сотрясение мозга.

Хаим Барнеа опустил голову на подушку и закрыл глаза.

— Я поеду с вами, — сказал Беркович. — Мне нужно задать этому человеку несколько вопросов.

Фельдшер выразил неодобрение лишь взглядом, но возражать не стал. Машина скорой помощи мчалась, срезая углы и заставляя автобусы жаться к тротуарам. Парикмахер, судя по его взгляду, уже пришел в себя, и Беркович не стал дожидаться, когда машина доберется до приемного покоя и за дело возьмутся врачи — тогда придется ждать не один час, пока эскулапы закончат штопать голову парикмахера.

— Как по-вашему, — спросил Беркович, наклоняясь над носилками, — это было случайное нападение или кто-то знал о деньгах? Кстати, почему при вас была такая крупная сумма?

Барнеа было трудно сосредоточиться, взгляд его блуждал, видимо, у него действительно было сотрясение мозга.

— Я… в банк… нес деньги в банк… Наверно, знал… кто-то узнал…

— Кто? — быстро спросил Беркович. — Кто мог это знать? И почему вы были не на машине?

— Я… — Барнеа повернул голову и посмотрел Берковичу в глаза. — Я всегда… гуляю в это время… Полезно для… А деньги… Нет, никто не знал… Обычно я отношу выручку позднее… и на машине…

— Но кто-то же все-таки узнал, — стараясь говорить как можно внушительнее, настаивал на своем Беркович. — Вы изменили планы и кому-то, видимо, сказали об этом.

— Кому… Только Ирит.

— Ирит?

— Моей жене, — пояснил Хаим. — Вы же не думаете, что…

— Успокойтесь, пожалуйста, — быстро сказал Беркович. — Конечно, ваша жена тут ни при чем. Но кто-то мог слышать ваш разговор. Или Ирит могла кому-то сказать…

— Не могла, — отрезал Барнеа.

— Послушайте, — вмешался фельдшер, — вы бы дали человеку прийти в себя. Допросите потом, имейте совесть!

— Ничего… — прошептал Барнеа. — Я нормально…

— Чем быстрее я разберусь в ситуации, — сказал Беркович, — тем больше шансов найти преступника. Господин Барнеа, скажите, этот разговор между вами и женой происходил наедине?

— Наедине? — повторил парикмахер, он, казалось, плохо понимал значение слов. — Да, нас никто не слышал.

— Вы были в комнате одни? — настаивал Беркович, поскольку ему показалось, что Барнеа не вполне понял вопрос.

— Нет, — ответил тот. — Это… в салоне. Я собирался… и сказал Ирит…

— Кто был в это время в салоне?

— Три женщины… Но они не могли слышать… Нет. Они сидели под феном… Голова под колпаком… и жужжит… А мы разговаривали тихо… И далеко… Нет, они не могли…

— Три женщины, — раздумчиво произнес Беркович. Других подозреваемых он не видел. Могла ли женщина нанести удар по голове? Почему нет? Впрочем, у нее мог оказаться друг, ждавший снаружи. Но Барнеа прав: сидя под жужжащим феном, не услышишь того, что говорят, да еще вполголоса, на расстоянии трех-четырех метров. Может, кто-то еще находился в зале? Например, муж одной из посетительниц? Ждал жену, читая газету, а Барнеа не обращал на него внимания?

Он задал этот вопрос и получил однозначный ответ:

— Нет, никого больше не было.

— Придется заняться каждой из ваших посетительниц, — сказал Беркович. — Я понимаю, что они могут оказаться невиновны, и им будет неприятно, но другого выхода не вижу. Вы их знаете, этих женщин?

— Одну — да… Пнина Финкель… На улице Гиллель… Жена Финкеля, дипломата… Очень почтенная… Сорок три года… ходит ко мне давно…

Пнина Финкель, жена Финкеля. Очень полезная информация. Но, если женщина — давняя клиентка, ее, видимо, нужно сбросить со счетов. А остальные?

— Две другие, — продолжал Барнеа, и чувствовалось, что говорить ему становится все труднее, — были в первый раз.

— Вы совсем ничего о них не знаете?

Барнеа не успел ответить, машина затормозила у приемного покоя больницы, задняя дверь распахнулась, в проеме возникли лица санитаров, готовых принять носилки.

— Минуту, — поднял руку Беркович. — Одну минуту, хорошо?

— Только минуту и не больше, — резко сказал фельшер бригады скорой помощи. — Вы превышаете полномочия!

— Вы совсем ничего о них не знаете? — повторил вопрос Беркович.

— Кое-что успел… всегда разговариваешь, когда… Одну зовут Далия… Молодая… лет двадцать пять… Секретарша в офисе «Хеврат хашмаль»… Другой под сорок… Натали… русская… сказала, что работает в магазине Гринберга…

— Замечательно! — обрадовался Беркович, который даже не надеялся на получение таких сведений. — Офис «Хеврат хашмаль», тот, что на улице Ахад А-ама?

— Н-не знаю… — прошептал Барнеа.

— Неважно, — сказал Беркович, — разберемся.

— Я бы не хотел… — сказал Барнеа, и на его лице появилась гримаса неудовольствия. — Они порядочные женщины…

— Никому не будет нанесен урон, — внушительно произнес Беркович. — Вы говорили еще о чем-нибудь перед тем, как усадили женщин под колпаки?

— О модах… О скидках в «Машбире»… Далия говорила о муже, он… тиран, да… Натали… жаловалась, что работа не нравится…

— А госпожа Финкель ни на что не жаловалась? — вздохнул Беркович.

— Нет… она никогда не жалуется… Веселая такая, хотя и глухонемая…

— Как вы сказали? — встрепенулся Беркович. — Глухонемая?

— Да, с рождения…

— Все, — вмешался фельдшер, — минута прошла!

— Да-да, извините, — сказал Беркович. — Больше не задерживаю. Надеюсь, — обратился он к Барнеа, — что все будет хорошо.

Парикмахер ничего не ответил, он закрыл глаза, лицо стало бледным, как простыня, разговор, видимо, его действительно очень утомил. Санитары вытянули носилки из машины, поставили на колеса и быстро покатили к двери приемного покоя. Беркович вылез следом и принялся разминать затекшие от неудобного сидения ноги. Подумав, вытащил из бокового кармана коробочку сотового телефона и набрал номер патрульной машины, которая, как он знал, должна была находиться поблизости от парикмахерской Барнеа.

— Восьмой слушает, — сказал мрачный бас.

— Сержант Беркович, — представился Борис.

— О! — сказал мрачный бас. — Самозванец! С каких это пор ты стал сержантом, стажер?

— С восьми часов нынешнего утра, — сухо сообщил Беркович.

— Поздравляю! — искренне обрадовался бас. — Что хотели сказать, сержант?

— Отыщите на улице Гиллель квартиру некоего дипломата Финкеля…

— А чего искать? Знаю я этого Финкеля, работает в консульском отделе.

— И жену его знаете?

— Жену — нет.

— Отправляйтесь к нему домой и произведите задержание Пнины Финкель.

— Ордер… — начал полицейский.

— Я буду на месте через полчаса, — сказал Беркович, — и привезу необходимые бумаги. Вы ее просто не выпускайте, чтобы не сбежала.

— А что…

— Попытка ограбления.

— Пнина Финкель? — изумился полицейский.

— Или ее сообщник, это мне хотелось бы выяснить.

— Поговорить с ней?

— Не сможете, — сообщил Беркович. — Она глухонемая. Это ее и выдало: она прочитала по губам разговор парикмахера с его женой. Он сказал, что намерен отнести в банк выручку, и госпожа Финкель видела эти слова.

Беркович отключил телефон и быстрыми шагами направился прочь от больницы. Нужно было поймать такси и мчаться за ордером. Вряд ли с этим будут проблемы.

Однако, — думал сержант Беркович по дороге, — чего ей нехватало в жизни? Может, именно приключений на свою голову?

 

Английский аристократ

— Чего я терпеть не могу, так это вечерних приемов с иностранцами, — сказал инспектор Хутиэли, обращаясь к сержанту Берковичу.

— Я тоже, — меланхолически отозвался Беркович, вспоминая вчерашний поход в театр. Он имел неосторожность пригласить на спектакль «Гешера» приехавшую из Москвы тетю Зину. Тетя была заядлой театралкой и собиралась разнести представление в пух и прах. Для похода в театр она вырядилась так, будто находилась у себя в Москве и собиралась на Таганку или в Большой. Это бы ничего, но она и Бориса заставила надеть костюм, пылившийся в шкафу неизвестно сколько времени. Ладно костюм, но Борису пришлось нацепить галстук, и это так выбило его из колеи, что он совсем не понимал происходившего на сцене. Тетя Зина, однако, пришла в восторг и пожелала посетить «Гешер» еще раз. Слушая комиссара, Беркович с тоской думал о том, что придется опять надевать злосчастный костюм.

— Все эти шикарные дамы в мехах, — продолжал тем временем Хутиэли, — все эти дипломаты в черных смокингах согласно протоколу… Можно подумать, что это происходит не в Израиле, а на какой-нибудь Даунинг стрит.

Беркович хотел было заметить, что неприлично говорить «какая-нибудь» об улице, на которой расположена резиденция премьер-министра Великобритании, но, подняв взгляд на инспектора, понял, что недовольство Хутиэли имеет какую-то подоплеку, связанную с выполнением им профессиональных обязанностей.

— Вы были на дипломатической приеме? — поинтересовался Беркович.

— Дипломатическом?.. Нет, обычная вечеринка в отеле «Шератон», но туристы на этот раз оказались из самого высшего общества, разряженные и расфуфыренные будто с картинок.

— Вы-то там что делали? — с нетерпением спросил Беркович.

— Ничего! — рявкнул инспектор. — Не был я там! Но из-за этих расфуфыренных дам мне не дали выспаться!

Беркович наклонился вперед. Ему уже было понятно, куда клонит Хутиэли.

— Драка? — спросил он. — Из-за женщины, конечно?

— Убийство, — мрачно сообщил инспектор. — И сейчас мы с тобой поедем в отель, чтобы допросить двоих подозреваемых.

— Почему не доставить…

— Нет, в полиции их допрашивать нельзя, они, видишь ли, иностранные граждане, да, к тому же, из высшего света, глаза бы мои их не видели…

Детали совершенного вчера ночью преступления инспектор Хутиэли рассказал сержанту Берковичу по дороге в отель «Шератон». Времени было более чем достаточно: на улице Каплан они прочно застряли, не помогли ни мигалка, ни включенная сирена, машины плотно прижались друг к другу, и можно было только потихоньку двигаться в общем потоке.

— Вечеринка, — сказал инспектор, — состоялась в «Шератоне», но участие в ней приняли и те туристы, что жили в «Хилтоне». Это английская группа, пятьдесят шесть человек, все дети и родственники политических деятелей и безнесменов, в общем, то, что зовется высшим светом, элитой общества.

— Что им понадобилось в Израиле? — с недоумением спросил Беркович. — Отправились бы на Канары…

— Да они все евреи, можешь себе представить! Ни разу не были в Израиле, и вот кому-то пришла в голову гениальная идея… По-моему, идея дурацкая, и, к тому же, дело закончилось плохо… Одна из девушек была обнаружена сегодня на рассвете в кустах неподалеку от «Шератона». Ее задушили.

— Она жила в «Шератоне»? — спросил Беркович.

— Резонный вопрос, — одобрил инспектор. — Нет, Маргарет Коэн приехала на вечеринку из «Хилтона» с двумя кавалерами: Остином Мейергоффом и Дани Бокштейном. Танцевала с обоими и строила глазки всем прочим. Потом сказала, что хочет спать, и один из кавалеров отправился ее проводить. Мейергофф утверждает, что видел, как Маргарет уходила с Бокштейном — это привело его в ярость, и весь оставшийся вечер он пил в баре, а потом уехал в «Хилтон» и завалился спать. Бокштейн, в свою очередь, говорит, что, увидев, как Маргарет напропалую кокетничает с кем попало, он впал в уныние и уехал к себе в отель один, когда веселье было в разгаре. Надо полагать, что он лжет, потому что в его машине была обнаружена черная шляпа, которая, по общему мнению, принадлежала Маргарет — ее не раз видели именно в этой шляпе…

— И тем не менее Бокштейн утверждает, что уехал один? — спросил Беркович.

— Да, он стоит на своем. Но, понимаешь, я лишь снял предварительный допрос, оба парня сейчас дожидаются в своих номерах под присмотром полицейских. Я получил ордер на продолжение дознания и, как видишь, решил прихватить тебя…

— Благая мысль, — пробормотал Беркович. — Хоть раз в жизни увижу настоящих английских аристократов.

— Еврейских, — поправил Хутиэли.

— Английских, — поправил Беркович. — Став аристократом, еврей, на мой взгляд, автоматически становится англичанином…

Остин Мейергофф оказался высоким и крепким мужчиной двадцати одного года с обаятельной улыбкой и внимательным взглядом серых глаз. Он пригласил инспектора и сержанта сесть в глубокие кресла, стоявшие в его номере, и спросил, не хотят ли они выпить.

— У нас всего несколько вопросов, — сказал Хутиэли, проигнорировав предложение пропустить рюмочку. — Когда вы в последний раз видели Маргарет Коэн?

— Я думаю об этом все утро, — пробормотал Мейергофф. — В половине одиннадцатого я видел, как Маргарет танцует с Дани. Я хотел пригласить ее на следующий танец, но, когда закончилась музыка, они вышли из зала… Больше я не видел ни Дани, ни Маргарет. А утром…

— То есть, вы не видели, как они уезжали, — уточнил инспектор.

— Нет, но это, возможно, видел кто-нибудь другой… На стоянке, например.

— Никто не видел, — покачал головой Хутиэли. — Вы знаете, конечно, что Бокштейн взял напрокат машину на все время пребывания в Израиле. Он не пользовался такси, поэтому нет свидетелей…

— Скажите, господин Мейергофф, — вмешался Беркович, — как была одета Маргарет вчера вечером?

Хутиэли повернул к сержанту удивленное лицо, но Беркович сделал предостерегающий жест, и инспектор промолчал, поджав губы.

— На ней было черное вечернее платье, — сказал Мейергофф, вспоминая, — поверх платья норковое манто, перчатки тоже черного цвета… на ногах туфли-лодочки.

— И шляпка… — дополнил Беркович.

— Нет, на вечеринке она была без шляпы.

— Но приехала она, видимо, в шляпе, — продолжал Беркович. — Ведь ее нашли в машине, арендованной Бокштейном.

— Да, — согласился Мейергофф. — Приехали мы втроем, шляпа была у Маргарет на голове.

— Спасибо, — сказал инспектор, вставая. — Мы, возможно, еще потревожим вас, когда поговорим с Бокштейном, нужно уточнить детали.

— Конечно, — вздохнул Мейергофф. — Господи, какой ужас, — вырвалось у него. — Такая молодая, такая красивая…

— Послушай, Борис, — сказал инспектор, выйдя с Берковичем в коридор, — главное в нашем деле — задавать верные вопросы и избегать лишних. Какая разница, во что была одета девушка? Главное — доказать, что она уехала в машине Бокштейна.

— Так я именно это и выясняю, — поднял брови сержант.

— Объясни-ка!

— Давайте сначала поговорим с Бокштейном, — попросил Беркович.

Дани Бокштейн оказался полной противоположностью Мейергоффу: типично еврейский юноша невысокого роста, худощавый, с орлиным носом, выглядевшим слишком большим для его лица. Он нервно курил, расхаживая по комнате. Сесть он не предложил, и полицейские остались стоять.

— В арендованной вами машине, — начал Хутиэли, — обнаружена шляпа погибшей сегодня ночью Маргарет Коэн. Есть свидетель, утверждающий, что вы ушли с вечеринки вместе. У меня достаточно оснований для временного задержания, предупреждаю, что вы имеете право на молчание и адвоката, поскольку…

— На кой черт мне адвокат, — воскликнул Бокштейн, — и почему я должен молчать? Я проводил Маргарет до холла отеля, дальше она меня не пустила, сказала, что доберется сама и что она устала от нашего общества. Я поболтался по холлу, посидел в баре, вечеринка потеряла для меня смысл… Не помню, сколько я выпил… Вернулся в «Хилтон» заполночь. Вот и все.

— Шляпка… — начал инспектор.

— Не видел я никакой шляпки! — воскликнул Бокштейн. — Маргарет была без шляпы, это может подтвердить каждый!

— Да, — согласился Хутиэли. — Она могла прийти в шляпе, повесить ее на общей вешалке в холле, а потом, уезжая с вами, надеть…

— Уезжая со мной! — нервно поводя плечами, буркнул Бокштейн. — Господи, какая глупость! Кто-нибудь видел эту проклятую шляпу на этой проклятой вешалке?

— Нет, — признал инспектор. — Но никто не может сказать, что ее там не было. Люди просто не обращали внимания.

— Ну так найдите свидетеля, который хоть что-нибудь знает точно! — вскричал Бокштейн.

Беркович наклонился к уху инспектора и сказал вполголоса:

— Пожалуй, я попробую отыскать такого свидетеля.

— Где? — нахмурился Хутиэли. — Оперативники опросили всех, кто был на вечеринке.

— В отеле есть замечательная парикмахерская, — сказал Беркович. — Я знаю, там работает Натали Осинская, она из России, прекрасно разбирается не только в прическах, но и в туалетах, ведь ей приходится…

— Послушай, Борис, — недовольно сказал Хутиэли. — При чем здесь твоя знакомая? Она не была на вечеринке, что она…

— Вы позволите, я приглашу ее подняться, если она в утренней смене?

— Твое упрямство мне известно, — пожал плечами инспектор. — Пригласи, только не сюда. Я сейчас спущусь в холл.

Через несколько минут Хутиэли был представлен яркой блондинке лет тридцати, грациозно подавшей инспектору руку — жест был таким царственным, кто Хутиэли, сам от себя не ожидая, наклонился и поцеловал женщине пальцы.

— Натали, скажи ему, — потребовал Беркович. — Я, как ты понимаешь, не авторитет…

— Боря описал мне костюм, в котором была вчера бедная девушка, — сказала Осинская. — Так я вам официально заявляю, и можете занести это в протокол, я готова сказать это и на суде под присягой: если Маргарет Коэн была в здравом уме, то приехала на вечеринку без шляпы. А она, судя по описанию ее костюма, была именно в здравом уме и хорошо разбиралась в вечерних туалетах. К ее костюму шляпа подходит так же, как седло — корове.

— Так, — озадаченно сказал Хутиэли. — Но ведь шляпу нашли в…

— Мейергофф сам ее и подбросил после того, как Бокштейн вернулся в отель, — предположил Беркович. — Ему ведь нужно было сфабриковать улику против приятеля!

— Но ведь он тоже английский аристократ, — сказал инспектор. — Он тоже должен был понимать, что к вечернему платью…

— Судя по Бориному описанию, — улыбнулась Осинская, — этот Мейергофф далеко не аристократ. Этакий выскочка… Зеленая рубашка и серые брюки, фи! Да и Бокштейн этот тоже… Это скорее еврейская аристократия, если вы понимаете, что я имею в виду.

— Еврейская аристократия, — пробормотал инспектор, — это мы с Борисом. Подумать только, на какой ерунде прокалываются убийцы…

— Ерунда? — воскликнула Осинская. — Да вы знаете, что в жизни нет ничего важнее правильно подобранного туалета?

 

Кофе у костра

— Сержант, — сказал инспектор Хутиэли, — ты не хотел бы заняться научной деятельностью в области криминалистики?

— Если вам не нравится, как я работаю, — отозвался сержант Беркович, — и вы хотите от меня избавиться, скажите сразу, я не обижусь.

— Вот еще, — возмутился инспектор. — Просто я знаю, что все русские любят заниматься наукой. Статистика: в вашей алие процент научных работников в пять раз выше, чем в среднем по стране.

— Положительные стереотипы ненамного лучше отрицательных, — вздохнул Беркович. — «Все русские репатрианты — ученые» звучит примерно так же, как «Все русские женщины — проститутки».

— Что за аналогия, сержант!

— Простите, инспектор, но я просто возмущаюсь, когда…

— Все, я понял. Вы, русские, не любите обобщений.

— Не любим, — ехидно сказал Беркович. — Причем — все.

— Подумать только, — вздохнул инспектор. — Какие страсти, а ведь я хотел только сказать, что было бы неплохо разобраться в таком сугубо научном феномене: почему львиная доля преступлений приходится на время с трех до пяти часов ночи, когда каждому нормальному человеку, даже если он полицейский, сильнее всего хочется спать.

— Час Быка, — пояснил сержант. — Темные силы сгущаются перед рассветом.

— Вот именно… Для Ицхака Айзенберга темные силы сгустились слишком плотно.

— В чем дело? — резко спросил сержант. — Кого-то убили?

— Да, — кивнул инспектор. — Сегодня между тремя и четырьмя часами. Извини, я не стал поднимать тебя с постели, я не такой садист, как некоторые мои коллеги. Поехал сам.

— А кто тот садист, который поднял с постели вас? — осведомился сержант.

— Дежурный по управлению. Быть садистом ему положено по служебной инструкции.

— Так что произошло с этим Ицхаком Айзенбергом?

— Его убили, — сообщил Хутиэли. — Ударили по голове камнем и проломили череп. Главный и пока единственный свидетель дожидается в приемной, пока я тут с тобой обсуждаю проблему ночного сна.

— Хотите, чтобы я участвовал в допросе?

— Да, у меня есть кое-какие соображения, но я бы хотел выслушать и твою точку зрения. Вот, что произошло. Вчера вечером два друга, Ицхак Айзенберг и Шауль Адмор, обоим по восемнадцать, отправились на пикник в лес Бен-Шемен. Погода сейчас замечательная, не жарко и не холодно, парням скоро в армию, вот они и… Впрочем, это неважно. Устроились на одной из полян, разожгли костер — в положенном месте, ничего предосудительного — и стали, как я понимаю, чесать языки. Неожиданно, по словам Адмора, на них набросились двое. Быстро скрутили, поскольку парни не ожидали нападения, но Ицхак все же успел лягнуть своего противника, тот зашипел от боли, схватил камень, один из тех, которыми было обложено место для костра, и двинул Ицхака по затылку. После этого парень больше не сопротивлялся и вообще не подавал признаков жизни. Негодяи обшарили сумки ребят, Адмор, как и Айзенберг, был связан по рукам и ногам и не мог оказать сопротивления. Денег у ребят было немного, но преступники унесли золотую цепь, магнитофон, оба кошелька, сотовые телефоны. Костер продолжал гореть, Ицхак лежал, не двигаясь, а Шауль после ухода грабителей все пытался высвободиться из пут. В конце концов ему удалось ослабить петли, он освободил руки, потом ноги… В общем, когда он добрался, наконец, до друга, то мог лишь убедиться в том, что Ицхак мертв. После этого Адмор бросился к шоссе, где ребята оставили машину.

— Ее, конечно, угнали, — вставил Беркович.

— Нет, машина, как ни странно, была на месте. Это позволило Адмору быстро добраться до ближайшего полицейского участка. Через четверть часа патруль был на месте преступления. Еще через несколько минут меня вызвали, не дав досмотреть сон… Когда я прибыл на место, костер уже догорел, а труп Ицхака остыл. По словам судмедэксперта, смерть произошла между тремя и четырьмя часами. Патруль прибыл на место без пяти пять, а я — около половины шестого.

— Вы полагаете, — спросил Беркович, — что это было убийство на националистической почве? Нападение арабов?

— Не думаю, — покачал головой Хутиэли. — Зачем террористам убивать одного и оставлять в живых второго? И, к тому же, зачем их связывать? Кстати, камнем Ицхака ударили, когды он пытался сопротивляться. Дал бы себя связать — остался бы в живых. Нет, сержант, это обычный грабеж. Я, конечно, осмотрел место убийства. Все подтверждает, что Шауль Адмор сказал правду. Тело Ицхака Айзенберга лежало в двух шагах от костра, под проломленным затылком натекла кровь, беднягу никто не сдвигал с места. Это соответствует рассказу Адмора: он сказал, что лишь развязал узлы и снял веревку, а потом убедился, что друг мертв и…

— Сама веревка… — напомнил Беркович.

— Да, рядом лежал моток веревки со следами крови в нескольких местах. Веревка была разрезана, но достаточно неаккуратно, видно было, что человек торопился освободить друга от пут. Еще один моток лежал в нескольких метрах. В отличие от первого он был цел, хотя и сильно спутан. Окровавленный камень партульный нашел рядом с телом Ицхака. Это был камень из ограждения кострища, там осталось свободное место, соответствующего размера. Два рюкзака лежали с другой стороны костра, там же были два неразложенных спальных мешка. На небольшом походном столике были разложены два комплекта одноразовых приборов: тарелочки, вилки, ложки. Стояли две чашки и банка с растворимым кофе. По словам Адмора, ребята собирались выпить кофе, когда это произошло. Успели только повесить над костром кастрюльку с водой… Когда патрульные прибыли на место, вода кипела…

— Немного, — вздохнул Беркович. — Все о ребятах и ничего о грабителях. Как они выглядели? Что говорили?

— Давай вызовем Адмора, — предложил Хутиэли. — Я-то уже знаю приметы, патрульные машины сейчас объезжают окрестности Бен-Шемена. Но хотелось бы послушать, что скажешь ты.

— Да, конечно, — пробормотал сержант, глубоко задумавшись.

В комнату вошел юноша высокого роста, казавшийся, однако, карликом, потому что горбился и вообще старался выглядеть каким-то пришибленным, будто ему было стыдно за то, что ему удалось спастись, а друг его погиб. Шауль Адмор присел на край стула, предложенного инспектором, и заморгал, переводя взгляд с Хутиэли на Берковича.

Инспектор быстро заполнил первые строки протокола и кивнул сержанту.

— Вы успели рассмотреть нападавших? — спросил Беркович.

Адмор сглотнул и откашлялся. Когда он заговорил, сержант подумал, что слышит какую-то странную птицу: голос у Шауля был очень высоким, почти женским, и странно срывался, создавая впечатление птичьей трели.

— Было темно, — сказал Адмор, — свет костра… Из-за него не видно было ничего, тем более что я смотрел на пламя… Ицхак только что повесил чайник, мы хотели пить кофе… Видел, что их двое… Тот, что бросился на меня, был очень сильным, он заломил мне руки, и я ничего не… Брыкался ногами, но он навалился и… Я его увидел только когда уже лежал связанный. Высокий, по-моему, черноволосый, но не могу точно… В спортивной куртке, темной… Больше ничего не могу сказать, потому что Ицхак стал кричать, и я видел, как второй ударил его по голове…

— Вы его разглядели, этого второго? — спросил Беркович.

— Его — нет. Я видел только Ицхака, как у него из головы пошла кровь, это было около костра, пламя все освещало… А потом я ничего не видел, потому что меня перевернули лицом вниз. Слышал, как они обшаривали наши вещи… А потом ушли.

— Они разговаривали с вами или друг с другом?

— Вы знаете… Сейчас, когда я вспоминаю… Нет, похоже на то, что не было сказано ни слова. Это странно, однако…

— Ничего странного, — пожал плечами Беркович. — Голоса чаще даже, чем одежда, выдают человека. Сколько вам понадобилось времени, чтобы развязаться?

— Минут сорок, я думаю…

— Айзенберг был мертв уже час, когда приехал патруль, — вмешался инспектор. — Отсюда ты можешь сделать расклад времени.

— Да, — кивнул Беркович. — Все соответствует. Сорок минут у вас ушло на то, чтобы развязать узел. Потом минут десять — верно? — чтобы добраться до машины и столько же, чтобы доехать до участка.

— Чуть больше, — сказал Адмор. — Минут пятнадцать, я думаю. А обратно мы доехали быстро…

— Да, — повторил Беркович. — Вы собирались пить кофе… Только кофе или хотели еще приготовить что-нибудь горячее? Суп, например.

— Суп? — поднял брови Адмор. — В три часа ночи? Нет, мы хотели выпить кофе, чтобы не клонило в сон.

— Налили в кастрюлю на две чашки?

— Больше, конечно. Чашек на пять-шесть, наверное.

— Впрочем, — вздохнул Беркович, — это неважно.

Он обернулся к Хутиэли и сказал с насмешкой:

— Инспектор, вы именно это хотели услышать, верно?

Хутиэли кивнул:

— Да, я обратил внимание на это противоречие, но хотел убедиться, что не ошибаюсь.

Адмор нахмурил брови и бросил на сержанта подозрительный взгляд.

— Когда прибыл патруль, — сказал Беркович, — ваш друг был мертв уже час… Вы что же, отправляясь за помощью, сначала долили в кастрюлю воду, чтобы, вернувшись, пить кофе самому?

— Н-нет… По-вашему, мне было до кофе?

— Вот и я думаю, что нет, — удовлетворенно сказал Беркович. — Если вы налили в кастрюлю воды на несколько чашек, то за час вода должна была выкипеть. Между тем, патрульный утверждает, что в кастрюле кипела вода, когда он прибыл на место. Значит, воду поставили на огонь минут за десять-пятнадцать до того. Как это совместить с тем обстоятельством, что Айзенберг умер часом раньше?

— Но… — пробормотал Адмор. — Вода… вода кипела, я же сказал, что мы собирались…

— Собирались, — кивнул Беркович. — Видите ли, собирались вы сами. По каким-то причинам, которые мы, конечно, выясним, вы ударили друга камнем по голове, он умер практически мгновенно, вы не стали переносить его тело, просто связали по рукам и ногам. Потом бросили неподалеку еще одну веревку… Подготовили инсценировку для полиции, это заняло некоторое время. И лишь в конце вспомнили, что нужно повесить над костром кастрюлю.

— Вы хотите сказать, что…

— Что вы убили Ицхака Айзенберга, это яснее ясного!

Адмор вскочил со стула, ладони его сжались в кулаки, он двинулся было на Берковича, но неожиданно всхлипнул и опустился бы на пол, если бы сержант не подхватил юношу и не усадил обратно на стул…

Когда Адмора увели, инспектор сказал с неодобрением:

— Все верно, Борис, я пришел к такому же выводу, но ты рисковал, бросив ему обвинение в лицо. А что, если бы он продолжал стоять на своем? Что, если бы он стал утверждать, что кастрюля была полной до краев и вода не могла выкипеть даже за час?

— Не стал бы, — покачал головой Беркович. — Он слишком тщательно все продумал, включая эту проклятую кастрюлю. Когда человек уверен в успехе так, как был уверен Адмор, он ломается сразу, если обнаруживается ошибка.

— Психолог, — насмешливо сказал Хутиэли. — Это ты в учебнике вычитал?

— Нет, — хмыкнул Беркович. — Жизнь научила…

 

Взгляд в окно

— Скажи, Борис, у тебя есть девушка? — спросил инспектор Хутиэли своего сотрудника сержанта Берковича.

— Девушка? — рассеянно переспросил Беркович, заполняя бумаги, которые нужно было передать в криминалистический отдел. — Вчера еще была, а сегодня — не знаю.

— Вы поссорились? — заинтересованно спросил инспектор.

— Нет, — ответил Беркович. — Просто я не хочу тратить время на глупости.

— Интересно, — продолжал допытываться Хутиэли, — что нынешняя молодежь называет глупостями.

— Посещение вернисажа фотографии, — пояснил Беркович. — Половину снимков я уже видел в газетах, по-моему, это неинтересно. Первый приз, говорят, получит фото семьи Нетаниягу, отдыхающей на пляже в Тель-Авиве под присмотром пяти дюжих телохранителей.

— Гм-м… — многозначительно сказал инспектор. — По-моему, фотография очень профессиональна. Правда, я слышал, что первое место ей все-таки не достанется, поскольку появился неожиданный конкурент.

— Да? — равнодушно сказал Беркович. — Какая-нибудь девица с голыми ногами, но в противогазе, и подпись «Наш ответ Саддаму»?

— Это уже не модно, — рассмеялся Хутиэли. — Нет, есть несколько хороших зарубежных фотографий, они были представлены в последний момент и даже не успели попасть в каталог.

— А вам-то откуда об этом известно, инспектор? — с подозрением в голосе осведомился Беркович. — Неужели вы сами посетили эту выставку?

— Нет, — покачал головой Хутиэли, — но, видимо, придется.

— В чем дело? — нахмурился сержант, прекрасно знавший, что Хутиэли вовсе не является поклонником светских развлечений.

— Дело… — инспектор нахмурился. — Я тебе объясню, в чем там дело, но только после того, как ты посетишь выставку — со своей девушкой, разумеется — и выскажешь мнение о фотографии, которая называется… м-м… — Хутиэли заглянул в лежавшую перед ним бумагу, — называется «Падение из окна».

— Судя по названию, что-нибудь криминальное, да?

— Ступай и посмотри, — официальным тоном заявил инспектор, — а заодно и личную жизнь наладишь…

Выставка фотохудожников, названная «Век ХХ — миру», расположилась в залах Тель-Авивского музея искусств. Беркович решил пойти сначала сам, причем в то время, когда в музее практически не было посетителей. С Полиной, — решил он, — помириться никогда не поздно, и лучше это сделать после осмотра, тогда он сможет блеснуть эрудицией, которой от него уже и не ожидают.

Беркович медленно шел вдоль стендов с фотографиями, большинство из которых он действительно уже видел — это были работы израильских репортеров, опубликованные в разное время на страницах ведущих газет. В последнем зале расположились работы иностранных фотохудожников и любителей фотографии. Несколько французских, две работы из России, около десятка американских. Фотография «Падение из окна» висела на крайнем стеллаже на уровне глаз, она была кабинетного формата и изображала девочку, склонившуюся над столом, на котором стоял ханукальный светильник. Беркович сразу понял скрытый смысл фотографии: на заднем плане окно, а в окне можно разглядеть — фон был чуть размыт, поскольку оказался, естественно, не в фокусе — последний этаж стоявшего напротив дома и покатую крышу. С крыши падала женщина. Она не успела ухватиться за тонкую металлическую ограду и перевалилась через поручень. В момент, выхваченный фотографом, женщина уже летела в пропасть между домами — вниз головой и с распростертыми руками. Лица видно не было, но даже затылок, казалось, выражал охвативший женщину безотчетный ужас.

Если фотографу по воле случая действительно удалось выхватить из реальности момент падения, снимок представлял собой ценность совершенно уникальную. Достоин ли он первого места как произведение фотоискусства, Беркович не знал, но то, что эта фотография — свидетельство для криминалиста, было совершенно очевидно. Что произошло? Что заставило женщину броситься вниз? Могло ли быть так, что ее кто-то столкнул? И вообще — какое отношение снимок имел к реальности? Эта женщина — существовала ли она на самом деле? Наверняка — да, но тогда почему эта фотография выставлена на выставке, а не хранится в архиве Нью-Йоркского управления полиции?

В каталоге, как и сказал инспектор, фотография не значилась, и Беркович направился к администратору, на ходу вспоминая, что именно в снимке показалось ему подозрительным. Ханукальные свечи на переднем плане? Нет, это всего лишь временная привязка, наверняка окажется, что снимок сделан во время Хануки, причем даже можно назвать точную дату, потому что горели не все свечи, а только четыре. Может, подозрительной была девочка? Нет, обычный еврейский ребенок, смотревший на пламя с каким-то восторгом. Наверняка фотограф, нажимая на кнопку, даже не заметил того, что происходило в это время на крыше дома напротив, ведь все заняло долю секунды! А потом, получив отпечаток, убедился, что фотоаппарат выхватил из реальности уникальный момент и… Что же он сделал тогда? По идее, снимок нужно было отнести в полицию. Наверняка по факту падения женщины проводилось расследование, и эта уникальная фотография могла стать решающим свидетельством. А может, фотограф не стал обращаться в полицию потому, что решил заработать на уникальности снимка? Представил на выставку, уверенный в успехе, и сейчас спокойно ждет приза?..

Администратором оказалась седая толстая женщина лет пятидесяти по имени Алона Бар-Леви, восседавшая в своем маленьком кабинете с видом генерального директора лучшего в мире фотосалона. Беркович знал этот тип людей и потому сразу взял в разговоре официальный тон. Представился, показал удостоверение, не стал ходить вокруг да около и четко изложил просьбу:

— Фотография «Падение из окна». В каталоге ее нет, я хотел бы знать имя автора, технические данные и историю создания.

— О, вы сразу поняли, что это шедевр? — с воодушевлением сказала госпожа Бар-Леви. — Фотографа зовут Ник Венгер, живет в Нью-Йорке. Об истории снимка ничего не известно. Есть, однако, точное время съемки: 5 часов 17 минут вечера 17 декабря прошлого года. Четвертый вечер Хануки. Венгер фотографировал свою дочь, когда все это произошло. Он услышал шум, выглянул в окно, увидел, как внизу собирается народ… Но ему и в голову не пришло подумать, что на сделанном только что снимке может быть нечто интересное. Он проявил пленку через неделю и увидел… К тому времени газеты уже перестали писать о том, что некая Анна Брукнер бросилась с крыши десятиэтажного дома. История начала забываться, и Венгер решил заработать хотя бы на уникальности кадра. Думаю, ему это удастся — снимок наверняка тянет на первую премию, а это пятнадцать тысяч долларов, сумма не такая уж маленькая…

— Понятно, — пробормотал Беркович. — Могу я получить копию фотографии?

— Как частное лицо — нет, — отрезала госпожа Бар-Леви.

— Для полицейского архива, — резко сказал Беркович, голосом отвергая возможные возражения.

Через несколько минут он ехал в управление, пытаясь вспомнить по дороге, что именно показалось ему подозрительным в изображении падавшей с крыши женщины. Ничего… Кроме самого факта смерти.

Инспектор встретил Берковича словами:

— Надеюсь, ты догадался взять копию снимка?

— Конечно, — кивнул сержант. — И более того, я знаю, почему этот человек не обратился в полицию.

— Почему? — поднял бровил Хутиэли.

— Он замешан в убийстве.

— Почему? — повторил инспектор. — Признаться, у наших американских коллег возникло такое же подозрение. Именно потому они и связались с нами, попросив прислать копию снимка. Дело в том, что в деле о гибели Анны Брукнер фотографии, сделанные в момент падения, не фигурируют. Майор Свидлер из ФБР полагает, что Венгер проявил пленку поздно, когда на газетную сенсацию рассчитывать уже не приходилось, и потому решил заработать хотя бы на уникальности кадра, послав снимок на фотовыставку. Коллега Свидлера из полиции Нью-Йорка полагает, что дело нечисто и что Венгер совершил ошибку, опубликовав фотографию. Правда, никто из них не видел снимка, вот они и обратились к нам…

— Думаю, не напрасно, — кивнул Беркович. — И думаю, что прав полицейский, а не фэбээровец. Этот снимок — подделка.

— Вот как? — оживился Хутиэли. — Можешь доказать?

— Посмотрите сами, — Беркович положил фотографию перед инспектором и направил на нее свет настольной лампы. Хутиэли склонился над снимком, Беркович стал над плечом инспектора, свет отражался от глянца фотобумаги и мешал рассмотреть единственную, по мнению сержанта, важную улику. Но, с другой стороны, именно этот отсвет и доказывал лишний раз, что Беркович прав в своих предположениях.

— Ну, — сказал Хутиэли, — снимок, конечно, уникальный, но почему ты решил, что это подделка?

— Наверняка монтаж, — решительно сказал Беркович. — Вот посмотрите, видите на оконном стекле слабое отражение свечей ханукии?

Инспектор повертел снимок в руке, выбирая положение, при котором свет настольной лампы не мешал бы увидеть слабо пропечатанные детали.

— Да, — сказал он наконец, — вижу. Ну и что?

— Две вещи, — пояснил Беркович. — Первая: свечи зажигают после захода солнца, верно? На улице еще светло, иначе женщина не была бы видна.

— Это не аргумент, — пожал плечами инспектор. — Окно выходило на запад, первые звезды появились на востоке, света было достаточно…

— Возможно, — согласился сержант. — Но тогда отражение свечей не было бы видно на оконном стекле. Тут уж одно из двух: либо вы видите то, что происходит за окном, либо вы видите то, что происходит в комнате и отражается в стекле… Это легко проверить, если хотите, дождавшись вечера…

— Согласен, — сказал инспектор, помедлив. — Получается, что этот Венгер зачем-то ждал, когда женщина будет падать, а потом сделал монтаж… Не понимаю причины! — заявил Хутиэли раздраженно.

— Там разберутся, — отмахнулся Беркович. — Думаю, что фотография была сделана для того, чтобы доказать полиции в нужное время, что имел место несчастный случай, а не умышленное убийство. Если так, то — от противного — нужно предположить, что Анну Брукнер все-таки столкнули с крыши, вы согласны? Фотография по ходу дела не понадобилась, потому что у ФБР версия об убийстве просто не возникла. И тогда Венгер решил заработать. Сидел бы тихо, может, все и обошлось бы для него лично…

— Преступник всегда ошибается, — убежденно сказал Хутиэли.

Беркович хмыкнул, он вовсе не был в этом уверен.

 

Стакан со льдом

В субботу сержант Беркович проснулся в собственной постели со странным ощущением, будто спал в чужой комнате. Положительно, день сегодня будет неудачным. Если просыпаешься в субботу с осознанием чуждости в этом мире, то лучшее, что можно сделать — повернуться на другой бок и попытаться заснуть опять.

— Боря! — крикнула мать из-за двери и, видимо, не в первый раз. — Хватит валяться! Одиннадцатый час! Кофе остывает!

— Не нужно было наливать раньше времени, — пробормотал Борис, опуская ноги на холодный пол. Коврик почему-то оказался на середине комнаты, и Борису пришлось шлепать босыми ногами, проклиная выходные, которые он в последнее время терпеть не мог, и будни проклиная тоже, поскольку дел ему не доставалось — не потому, что инспектор Хутиэли изменил к нему отношение, но просто пошла такая полоса: ничего, кроме драк и семейных скандалов…

Скучно.

Через полчаса, сделав зарядку и приняв душ, Борис сидел в «пинатохеле» и пил кофе (воду пришлось кипятить заново) с тостами. Мать возилась на кухне, там было шумно не столько от процесса приготовления пищи, сколько от радиоприемника, настроенного на волну русского радио. Отец сидел на диване в салоне, читая попеременно «Едиот», «Вести» и «Джерузалем пост». Ему нравилось сравнивать информационные материалы, опубликованные на разных языках. Сталкиваясь с нестыковками, а то и с прямыми противоречиями, он оживлялся и начинал вслух обсуждать прочитанное, этого ему хватало надолго, порой — до самого вечера.

— Мама, — сказал Борис, входя на кухню с пустой чашкой, — я пойду к Сержу, давно у него не был.

— Что? — переспросила мать, звуков было слишком много: ворчала стиральная машина, гудела микроволновая печь, шипело масло на сковороде, и над всем этим звуковым винегретом витал голос ведущей радио РЭКА Алоны Бреннер, спрашивавший у очередного «гостя в студии», действительно ли он приехал в Израиль по зову души или его привели в страну иные соображения.

— Я иду к Сержу! — крикнул Борис и поставил чашку в раковину.

— Мог бы и помыть, — сказала мать. — Почему к Сержу? Почему не к Наташе?

— Помыть? Звуков здесь и без того достаточно, — отпарировал Борис. — Нехватает еще шума льющейся воды.

Вопрос о Наташе он пригнорировал. Они поссорились три дня назад — повод был пустяковый, с его точки зрения: он, видите ли, не позвонил ей в назначенное время, а как он мог это сделать, если вел допрос мужа, ударившего жену с такой силой, что бедная женщина покатилась по лестнице и теперь лежала в больнице с переломом ноги?

У старого приятеля Сержа — он же Сергей Давидов — Борис не был почти месяц. Это было нехорошо. Даже просто плохо, потому что Сержа нужно было навещать так часто, как только возможно, и неужели это было невозможно больше трех недель?

Семья Давидовых приехала в Израиль годом раньше Берковичей. Сергею исполнилось тогда восемнадцать, он был слеп от рождения и — вот странная история! — два года не мог получить положенного ему пособия по инвалидности. Сейчас Сергей работал в какой-то фирме по выпуску дорогой бижутерии, ему привозили домой полуфабрикаты, и он что-то такое то ли связывал, то ли клепал, то ли, наоборот, разрезал на части. В общем, находился при деле, заработок был невелик, но Сергей не чувствовал себя нахлебником. Раньше, когда Борис учился в университете, он часто просиживал с Сержем вечера, они говорили, спорили, часто доходило до криков. Когда Беркович начал работать в полиции, времени почти не осталось, и приятели отдалились друг от друга. Борис понимал, что поступает нехорошо, но что было делать — времени действительно не оставалось. Разве что в субботу…

— Блудный сын явился! — встретил Бориса Серж, сидевший в полумраке своей комнаты и слушавший музыку.

— Уж не появились ли у тебя ко мне отцовские чувства? — с подозрением спросил Борис.

— Послушай-ка, — продолжал Серж, приглушив звук в магнитофоне, — утром я поминал тебя недобрым словом. Нужны были твои профессиональные способности, а ты уж которую неделю пропадаешь!

— Что такое? — насторожился Борис. — Что произошло?

— Нет, ничего криминального, — усмехнулся Серж, повернув лицо в сторону Бориса, но глядя мимо него. — Просто приходила Наташа, и мы поспорили.

Наташа? Наташа приходила к Сержу? Почему-то эта мысль вызвала у Бориса укол ревности, хотя он знал, конечно, что Наташа и раньше приходила к Сержу — с Борисом и одна. Серж умел слушать, и в дни размолвок Наташа (такое уже бывало) сидела в этом вот кресле и жаловалась Сержу на Бориса. Если она приходила, значит, думает о нем, значит, ей без него плохо… И все-таки, почему она предпочла прийти к Сержу, а не позвонить Борису?

— О чем же вы поспорили? — спросил Борис, хотя тема спора его сейчас занимала меньше всего.

— О тебе, — хмыкнул Серж. — Точнее, о твоей работе. Видишь ли, Наташа боится, что работа отнимает тебя у нее. Возможно, она права, я не могу судить… А поспорили мы о том, можно ли вообще разрешить загадку запертой комнаты. Я, видишь ли, считаю эту загадку неразрешимой в принципе и полагаю, что ее придумывают обычно писатели, а в жизни ничего подобного не происходит. А Наташа утверждала, что убийства в запертых комнатах бывают и в реальности, и именно страсть к решению подобных загадок заставила тебя пойти работать в полицию и, следовательно, отняла тебя у нее…

— Странная логика, — пробормотал Борис. — Сказала бы мне, я бы…

— Логика не странная, но женская, — усмехнулся Серж. — Наташа сказала: «Сейчас я задам тебе именно такую задачу, и те ее не решишь». Ты видишь этот шкаф? — неожиданно спросил Серж, мотнув головой в сторону дальней стены.

Там стоял небольшой шкаф, похожий на сейф — здесь Серж хранил заготовки, которые ему привозили из фирмы по выпуску бижутерии.

— Так вот, — продолжал Серж. — Мы взяли из морозильника кубики льда, положили в стакан, а стакан я сам поставил в этот шкаф на вторую полку. «Сядь и сиди тихо, — сказала Наташа. — Я выйду и закрою дверь. Ты ведь наверняка поймешь, если кто-нибудь войдет в комнату и попробует открыть шкаф?» «Безусловно», — сказал я. «Как бы тихо он ни двигался?» «Конечно, даже если этот некто будет в мягких тапочках». «Отлично, — сказала Наташа. — Сиди и слушай. Я войду и заменю стакан со льдом на стакан, ну, допустим, с вином». «Не выйдет, — сказал я самоуверенно. — Я сижу в двух шагах от шкафа. Ты не сумеешь пройти мимо меня». «Сумею», — сказала Наташа. В общем… Я запер шкаф на ключ, ключ положил вот сюда на стол, а сам сел в это кресло. Наташа вышла из комнаты и закрыла дверь снаружи, повернув ключ в замке, я это точно слышал… Вот, собственно, и все. Я просидел около часа, никто в комнату не входил, в этом я могу поклясться. Через час в замке повернулся ключ, вошла Наташа, я сказал ей, что было скучно, и спросил, почему она не захотела доводить спор до конца. А она засмеялась и сказала, что выиграла, потому что несколько минут назад зашла и заменила стакан, а я ничего не слышал.

— Я действительно ничего не слышал! — воскликнул Серж. — Но когда я открыл шкаф, в стакане было вино! Я даже могу сказать, какое — сухое вино «Кинг Давид». Что ты на это скажешь? По-моему, твоя Наташа либо обладает мистическими способностями, либо способна стать великим преступником!

— Она способна стать великим мистификатором, — сказал Борис. — Когда она принесла стакан из холодильника…

— Нет, погоди, — прервал Серж. — Стакан я принес сам. Холодильник, как ты знаешь, на кухне, я подошел, вытащил из морозилки посуду для приготовления льда, в ней было, как положено, двенадцать кубиков, я вытолкнул их в стакан, сам отнес его в свою комнату и запер в шкаф. Наташа к стакану не прикоснулась.

— Ну хорошо, — примирительно сказал Борис. — А о чем вы говорили с ней вчера вечером?

— Вчера? — Серж попытался вспомнить. — Да ни о чем конкретном, она забежала на минуту, спрашивала, приходил ли ты, я сказал, что нет…

— Она пила что-нибудь? Воду? Колу?

— Почему ты спрашиваешь? — удивился Серж. — Кажется, пила. Не помню.

— Но на кухню выходила…

— Может быть.

— А теперь вспомни-ка, — сказал Борис, — как решаются все без исключения загадки запертой комнаты.

— Как, как… — пробормотал Серж. — Либо комната в момент преступления была не заперта, либо преступление было совершено в другом месте. Но к данному случаю это не относится, вот ведь какая штука!

— Почему не относится? — удивился Борис. — Если, конечно, считать подмену воды вином преступлением, в чем я сильно сомневаюсь.

— Так я о том и говорю, — настойчиво сказал Серж. — То, что Наташа заменила воду вином, сомневаться не приходится. Но как ей удалось войти, чтобы я не услышал?

— Никак, — рассмеялся Борис. — Это тот случай, когда «преступление» было совершено заранее. Вчера Наташа вышла на кухню и залила в посуду для приготовления льда сухое вино. Вино должно было быть именно сухим, потому что сладкое вряд ли замерзло бы. А сегодня ты сам сделал все, чтобы обмануть себя. В стакане были кубики с винным льдом, а не с обычным. Вот и все. Естественно, Наташа в комнату не входила, сидела, наверное, на кухне и дожидалась, пока в стакане кубики полностью растают.

— Ты думаешь? — неуверенно спросил Серж.

— Я не думаю, я знаю, — сообщил Борис. — Наташа молодец, тебе кажется, это она тебя дурила? Нет, это она со мной пыталась поговорить именно таким способом. Наверняка заранее продумала эту комбинацию на несколько ходов. Она заставляет тебя ломать голову, ты ломаешь, потом прихожу я, ты привлекаешь меня к решению, я начинаю думать о том, какая Наташа умная, и как плохо, что мы поссорились…

— А ты действительно так подумал? — осведомился Серж.

— Конечно, потому что это правда.

— Гм, — сказал Серж. — Наверное, жена полицейского следователя не должна обладать потенциальными способностями преступника, как ты полагаешь?

— Где у тебя телефон? — спросил Борис.

— Если ты хочешь звонить Наташе, — сказал Серж, — то передай ей, что обманывать — нехорошо.

 

Прыжок из окна

Сержант Беркович вошел в кабинет инспектора Хутиэли и остановился на пороге. Инспектор разговаривал с сидевшими перед ним экспертом-криминалистом Ариэлем Кацем, разговор, судя по количеству окурков в пепельнице, начался давно и велся на повышенных тонах. Беркович отступил было в коридор, но его остановил окрик инспектора:

— Заходи, сержант! Если ты надеешься увильнуть от расследования, тебе это не удастся.

— От какого расследования? — спросил Беркович, подойдя к столу и присаживаясь на единственный свободный стул.

— Наш патрульный Михоэлс, — сказал Хутиэли, — получил вызов в семь тридцать одну. Подъехал к дому, это на Соколов, шестиэтажный дом старой постройки, и увидел толпу. У стены лежало тело мужчины лет сорока. Судя по всему, он выпал из окна сверху и сломал шею. Михоэлс вызвал бригаду…

— Почему мне не сообщили сразу? — недовольно спросил Беркович.

— Потому что патрульный Михоэлс решил, что нужно вызвать бригаду из Герцлии, хотя территориально этот район все-таки наш, — мрачно сказал Хутиэли. — Короче: Сэм Каспи, сорока двух лет, выбросился ночью из окна своей квартиры на шестом этаже. Выбросился сам, он был в квартире один, все заперто изнутри. Смерть наступила… — инспектор посмотрал на эксперта.

— Около трех часов ночи, — быстро подсказал Кац.

— Около трех, — повторил Хутиэли. — До половины седьмого труп лежал под окнами, потом его увидели жильцы, уходившие на работу, и вызвали полицию.

— Я могу взять дело в производство? — спросил Беркович.

— Пока нет, — вздохнул инспектор. — Его уже начали наши коллеги из Герцлии. Остается следить со стороны, но можно предложить коллегам помощь, поскольку участок наш, и они, думаю, вынуждены будут эту помощь принять…

— Но восторга не проявят, — резюмировал Беркович, вспоминая дни работы с сержантом Гореликом. — Какую информацию я могу получить, не обращаясь в участок Герцлии?

— У нас уже есть протокол опроса свидетелей, — эксперт повернул к Берковичу экран помпьютера и вызвал нужный файл.

— Терпеть не могу читать с экрана, — пробормотал Беркович. — Можно сделать распечатку и подумать на досуге?

— Да, — кивнул Хутиэли. — Только не уходи далеко, лучше всего посиди и почитай здесь, ты можешь понадобиться по другим делам.

— Конечно, — сказал Беркович рассеянно, вытащил из принтера листы и направился в угол кабинета, где стояло большое кресло, в котором тонули люди куда больших габаритов, чем были у сержанта. Хутиэли задал эксперту какой-то вопрос, и они принялись обсуждать свои проблемы, которые сейчас Берковича не интересовали.

Он опустился в кресло, сразу потеряв контакт с реальным миром, и начал читать, время от времени закрывая глаза и представляя себе ход событий.

Итак, вчерашний вечер. Сэм Каспи, биржевый брокер, жил один в трехкомнатной квартире, от жены он ушел несколько месяцев назад и сейчас находился в процессе развода. Процесс мог тянуться и пять лет, а мужчина Каспи был очень даже ничего, и потому, ясное дело, водил к себе женщин едва ли каждый вечер. По словам охранника, сидевшего в холле дома на первом этаже, вчера вечером одна из подруг находилась в квартире Каспи до десяти вечера, а потом он проводил ее к машине. После десяти — около двадцати минут одиннадцатого — к Каспи пришел посетитель-мужчина. Охранник утверждал, что в руке у посетителя был довольно внушительный чемодан. Ответив на вопрос, к кому из жильцов он направляется, посетитель вошел в лифт и поднялся на пятый этаж. По словам охранника, по дороге лифт не останавливался, цифры на световом табло сменялись быстро и остановились на «пятерке». Спустился посетитель через двадцать или тридцать минут все с тем же чемоданом, попрощался с охранником и ушел. После этого до самого утра в дом никто из посторонних не входил — ни к Каспи, ни к другим жильцам.

«А из жильцов дома? — спросил оперативник из Герцлии, проводивший допрос. — Мог ли кто-то войти ночью к Каспи и выбросить его в окно?»

«Может быть, — сказал охранник. — Я не слышал никакого шума.»

По мнению полицейского, шума в доме он и не мог слышать, поскольку не услышал даже удара тела Каспи об асфальт. Наверняка охранник спал без задних ног, но не захотел в этом признаваться. Утешало лишь то, что даже мимо спавшего охранника посторонний в дом не пробрался бы, поскольку входная дверь была заперта изнутри после полуночи.

Перечитав текст допроса, Беркович положил перед собой описание квартиры Каспи. Три комнаты — две спальни и салон. Дверь из квартиры на лестиничную площадку оказалась заперта изнутри, когда полицейские утром хотели попасть к Каспи. Пришлось взломать, что оказалось непросто. Все окна в квартире тоже были заперты изнутри на защелки — кроме того окна, разумеется, в которое выбросился хозяин. Это было окно в маленькой спальне, где, судя по беспорядку на кровати, спал Каспи. Здесь окно было распахнуто настежь, трисы подняты до упора. Ничего не стоило здоровому мужчине, желавшему свести счеты с жизнью, приподняться на руках и вывалиться наружу. С другой стороны, выбросить Каспи из окна было бы затруднительно — особенно если он оказал сопротивление.

Могли быть у брокера были какие-то фобии, подсознательные страхи, которые привели его к самоубийству? Люди часто ведут себя странно для окружающих, но вполне естественно, по их собственному мнению. Будто догадываясь о мыслях Берковича, оперативник, беседуя с коллегой Каспи, задал ему вопрос о том, не был ли брокер человеком нервным, легко возбудимым, подозрительным.

«Еще каким! — был ответ. — У него было мало друзей, он и от жены ушел потому, что начал ее в чем-то подозревать. Не в измене, о ее изменах он знал и раньше, он заподозрил ее в том, что она играет против него на бирже, представляете?»

Были ли у Каспи какие-то неприятности в последнее время? Нет, никаких, — отвечал каждый, кому оперативник задавал этот вопрос, — все, как обычно. Были ли у Каспи враги? Сколько угодно, врагов — точнее, недоброжелателей — у него было больше, чем друзей.

Естественно, полиция пыталась выяснить, кто была женщина, приходившая к Каспи вечером, и что за мужчина посетил брокера после десяти. Обоих нашли довольно быстро, пользуясь описанием охранника. Женщина оказалась Адой Брук, одной из подружек Каспи, она часто бывала у него дома, не отрицала, что была и вчера вечером. Ссора? Никаких ссор, все было очень мило. Ушла в девять, поехала к себе, больше ничего не знает.

Мужчина оказался банковским служащим, Каспи давно имел с ним дело, Марк Вингейт потихоньку играл на бирже, Каспи оказывал ему деловые услуги и что-то с этого имел.

«Я пришел к Сэму по делу, — сообщил Вингейт, — мы поговорили, и я ушел. Он был в нормальном расположении духа. Нет, никаких признаков депрессии. Хотя… Сэм был человеком скрытным, и если у него были неприятности, я мог бы этого и не понять»…

Беркович отложил в сторону бланки допросов и придвинул отчет об осмотре квартиры. Ничего подозрительного обнаружить не удалось — ни следов присутствия постороннего (да и откуда им быть?), ни, тем более, следов борьбы. Все говорило о том, что Каспи, проводив Вингейта, принял душ (в ванной висело влажное полотенце) и лег спать. Посреди ночи неожиданно встал (может, кошмар приснился?), раскрыл окно и выбросился наружу.

В спальне никаких подозрительных предметов не обнаружено: ни следов яда, которым могли бы отравить Каспи, ни какого-нибудь оружия. Стол, секретер с бумагами, кровать с тумбочкой, под кроватью — покрытая темной материей клетка для какого-то животного. Клетка была пуста и заперта. Оперативник спросил Аду Брук и Вингейта, не знают ли они, держал ли Каспи дома хомяка или кролика (животное большего размера в клетку не поместилось бы), и получил ответ: «Нет, не видели ничего подобного».

При чем здесь клетка? — подумал Беркович. Может, там сидела змея, как в рассказе Конан-Дойля «Пестрая лента»? Среди ночи змея выбралась наружу, влезла на постель, Каспи проснулся, увидел перед собой страшное существо и с перепугу бросился в окно. А змея? А змея — следом. И уползла, гады ведь очень живучи.

Бред.

К тому же, как могло животное выбраться из запертой клетки? Или оно было настолько разумно, что, выбравшись, заперло за собой дверцу?

Посмеявшись представшей перед мысленным взором картине, Беркович отложил протоколы в сторону и задумался. Почему-то ему казалось, что он уже знает и ответ на вопрос, почему Каспи выпал из окна, и способ, с помощью которого брокера заставили это сделать…

Что-то он читал в протоколе… Что?

Беркович придвинул бумаги и начал чтение с самого начала. К Каспи приходила женщина. Ну и что? После ее ухода он был жив-здоров, да и время было раннее. Потом явился Вингейт с чемоданом… Вингейт с чемоданом. С каким еще чемоданом? Для чего идти на вечернюю встречу с чемоданом, и что в нем могло находиться?

Впрочем, какое это имело значение? Пушки там не было, а капсулу с ядом можно спрятать и в карман. И все-таки Беркович продолжал думать о чемодане и представлять, как Вингейт входит в квартиру Каспи, хозяин предлагает гостю сесть, сам идет на кухню за угощением, а гость в это время… Что он мог сделать? Подменить один чемодан другим? Украсть что-то у Каспи и спрятать в чемодан, специально для этого принесенный?

Или… А что, если наоборот, Вингейт не украл что-то, а принес и положил, когда хозяин был на кухне?

Чепуха. Что он мог положить и зачем? А что, если Каспи хотел завести животное и попросил Вингейта, чтобы тот принес клетку?

Господи, какая ерунда…

Беркович перечитал протокол допроса Вингейта, посидел, задумавшись, а потом сказал:

— Извините, инспектор. Здесь не сказано, было ли душно в спальне, когда туда вошли полицейские.

— О чем вы, сержант? — переспросил Хутиэли, за разговором с экспертом уже забывший о присутствии Берковича. — Ах, это вы о деле Каспи… Нет, не думаю, там же было раскрыто окно!

— Вот именно, — кивнул Беркович. — Надо будет сказать коллегам в Герцлии, чтобы арестовали этого Вингейта по подозрению в убийстве.

Оба — Хутиэли и эксперт Кац — изумленно воззрились на Берковича.

— Да, — продолжал тот. — Наверняка они обделывали на бирже какие-то дела, а потом Вингейту понадобилось устранить брокера. Он принес клетку и, когда Каспи готовил кофе, спрятал ее в спальне под кроватью. Именно поэтому он явился с чемоданом…

— И что? — удивился Хутиэли. — В клетке был скорпион? Вы же понимаете, сержант, что это…

— В клетке никого не было, — быстро сказал Беркович. — Там лежал большой брусок сухой углекислоты, вот и все. Она начала испаряться, сначала это ведь совершенно не ощущается, а потом Каспи лег спать в запертой спальне… Углекислота испарилась полностью, думаю, часа за два, Каспи начали сниться кошмары, а потом наступило удушье, он вскочил, и естественным движением было — броситься к окну, раскрыть его…

— И вывалиться? — сказал эксперт. — Черт, это могло быть… Ужас после кошмара, можно вообразить все, что угодно… Это могло быть!

Инспектор покачал головой, но все же потянулся к телефону.

— Почему вам пришла в голову эта идея? — спросил Хутиэли у Берковича месяц спустя, когда суд приговорил Вингейта к двадцати годам тюрьмы.

— Не знаю, — протянул сержант. — Кажется, я подумал: «Куда, черт возьми, испарилась эта змея из клетки?»

 

Птицы над берегом

— Сержант, — сказал инспектор Хутиэли, — вы любите плавать в море?

— Я вообще не умею плавать, — признался сержант Беркович, поднимая голову от клавиатуры: он печатал отчет о проведенном расследовании и был полностью поглощен этим занятием, столь же нудным, сколь, к сожалению, необходимым.

— Это плохо, — огорчился инспектор. — Если яхта накренится, вы можете упасть в воду.

— Какая яхта? — Беркович отвлекся, наконец, от отчета и понял, что Хутиэли неспроста задает свои вопросы. — Что-то произошло в море?

— Именно что-то, — хмуро сказал инспектор. — Патрульный Михаэли снял первые показания, но они достаточно противоречивы, придется вам, сержант, выехать на место. Пока неясно, был ли это несчастный случай или, может быть, убийство.

— Куда ехать? — Беркович выключил компьютер и открыл ящик стола, где лежал пистолет.

— Район вилл в Герцлии-питуах, на самом побережье, машина ждет внизу, водитель знает дорогу! — Хутиэли кричал эти слова вслед Берковичу, уже сбегавшему по лестнице.

В Тель-Авиве было жарко, и Беркович вспотел, не успев дойти до патрульной машины, дожидавшейся у тротуара. Солнце стояло почти в зените, и этот небольшой штрих наводил сержанта на мысль о том, что ему вряд ли придется иметь дело с убийцей: обычно люди убивают друг друга либо поздно вечером, либо ночью, а происшествие на побережье случилось всего час назад, при ярком свете дня… Скорее всего, действительно несчастный случай.

О том, что произошло, Беркович узнал от патрульного Илана Михаэли, встретившего группу из Тель-Авива у входа в большой двухэтажный коттедж, стоявший на самом берегу Средиземного моря в некотором отдалении от остальных вилл и коттеджей.

— Дом этот, — сказал Михаэли, — принадлежит Амиру Шаллону, одному из хозяев ювелирной фирмы «Маром», у них офис в Рамат-Гане. Фирмой заправляют три человека — кроме Шаллона, это Рон Шиндлер и Амнон Вайсман. Они давние компаньоны, я точно, конечно, не успел узнать деталей, но знаю, что эти люди связаны друг с другом много лет — еще, кажется, с войны Судного дня, когда они вместе служили в одной из пехотных частей. В таких случаях связи очень крепкие, вы знаете, и потому мне лично трудно поверить в то, что кто-то из них мог убить другого…

— Почему вообще возникла версия об убийстве? — спросил Беркович. — И что, собственно, случилось?

— Эти трое приехали сюда вчера вечером, — продолжил рассказ Михаэли. — Приехали с женами, но женщины с утра отправились в Рамат-Авив по своим делам, мужчины остались здесь одни и собирались развлечься. Шаллон, хозяин коттеджа, и Вайсман решили отправиться в бухту половить рыбу, а Шиндлер остался на берегу…

— Ловить рыбу? — с недоумением переспросил Беркович, оглядывая поверхность моря, не очень бурную в это время суток, но все же явно не располагающую к ловле рыбы. Кого можно было поймать в этой воде? Кита?

— Ну… — протянул Михаэли. — Они тоже понимали, что вряд ли что-то поймают, отправились скорее на прогулку. Но удочки взяли, точно. Отойдя от берега метров на двести, они забросили удочки и стали о чем-то оживленно беседовать.

— Откуда это известно? — перебил Беркович.

— Вообще говоря, — смутился Михаэли, — неизвестно, чем они занимались в лодке. Шиндлер, оставшийся на берегу, уверяет, что не смотрел в ту сторону, а если бы и смотрел, то увидеть ничего не смог бы — слишком далеко. Но ведь чем-то они в лодке занимались, не танцами же…

— Конечно, — согласился сержант, отдав должное ходу мысли патрульного. — Что случилось потом?

— Случилось то, что Шаллон утонул! Тело его выловили из воды незадолго до вашего прибытия, сержант, и увезли в Абу-Кабир. Проблема в том, сам Шаллон случайно упал с борта в море или его столкнул Вайсман.

— Были причины так думать? — быстро спросил Беркович.

— Нет, о спорах между компаньонами мне ничего не известно, — покачал головой Михаэли. — Но Шиндлер видел, как Вайсман столкнул Шаллона в воду…

— Стоп, — прервал Беркович. — Где сейчас Шиндлер и Вайсман?

— Вайсман задержан до выяснения обстоятельств, я отправил его в полицейский участок Герцлии-питуах. А Шиндлер наверху, сидит в салоне и ждет, когда вы с ним поговорите.

Беркович взбежал по крутой винтовой лестнице на второй этаж. Салон был огромен, окна выходили на море, и сейчас в них, как в раме художника, виден был замечательный пейзаж, освещенный ослепительным южным солнцем. Шиндлер, сухой мужчина пятидесяти лет, сидел в кресле и мрачно смотрел перед собой.

Беркович опустился в соседнее кресло и представился. Шиндлер медленно перевел взгляд на сержанта, нахмурился, будто пытаясь понять, что происходит.

— А-а… — протянул он. — Вы пришли, чтобы опять задавать вопросы… Я уже рассказывал этому… как его…

— Видимо, — сказал Беркович, — расследовать этот случай поручат мне, и потому вам придется повторить все, что вы говорили патрульному Михаэли. Где вы были, когда Шаллон и Вайсман отправились в море?

— Я… на крыше, — медленно заговорил Шиндлер. — Там навес, ветер продувает и довольно прохладно… Я сидел в плетеном кресле и следил за птицами.

— Следили за птицами? — удивился Беркович.

— Да, — с некоторым раздражением сказал Шиндлер. — У Амира сильный бинокль, он любит… любил… наблюдать с крыши за… м-м… за разными явлениями.

— Соседками, например, — вставил Беркович.

— Что? Ну… Возможно, и так. Неважно. Бинокль лежал на столике под тентом, и, пока Амир с Шаем ловили рыбу, я от нечего делать наблюдал… Нет, не за соседями, успокойтесь. За птицами. Здесь ведь не только воробьи и чайки, если сидеть тихо, то можно увидеть и других птиц. Одна, к примеру, свила гнездо на вершине пальмы, той, что стоит за коттеджем со стороны моря. Похожа на аиста, но слишком маленькая, я не орнитолог, поэтому не могу сказать точно…

— Понятно, — перебил Беркович. — Вы сидели на крыше и следили за этой птицей, верно?

— Да, — согласился Шиндлер.

— Может, поднимемся наверх и вы мне покажете, как это все происходило?

— Да зачем вам это? — удивился Шиндлер.

— Чтобы представить в деталях всю картину, — пояснил Беркович.

Шиндлер с трудом поднялся и, шаркая ногами, направился к лестнице, которая вела наверх, к люку, выходившему на крышу коттеджа. Беркович подумал, что Шиндлер не сумеет подняться самостоятельно, и приготовился помочь, но тот, на удивление, быстро взлетел по узкой лестнице, и оказался на крыше прежде, чем Беркович успел преодолеть половину подъема.

Наверху дул ветер, тент, под которым, судя по его рассказу, сидел Шиндлер, гудел, будто парус. Море бурлило, и Беркович подумал, что в такую погоду он бы не отошел от берега даже на океанском лайнере.

— Ветер поднялся недавно, — сказал Шиндлер, — а тогда была тихая погода.

В это трудно было поверить. «Тогда» означало — два часа назад.

— Хорошо, — сказал сержант и взял в руки лежавший на столике большой морской бинокль. — Вы смотрели на птицу и… что дальше?

— В какой-то момент я случайно перевел бинокль в сторону моря и увидел, как на яхте…

Шиндлер замолчал, перед его глазами, видимо, вновь предстала увиденная им картина.

— Что — на яхте? — напомнил Беркович.

— Амир наклонился к самой воде… — Шиндлер говорил тихо, выдавливая из себя каждое слово. — А Шай… Шай схватил его за ноги и сбросил за борт. Одно движение… Может, Амир крикнул, я не знаю, ничего не было слышно…

— Что сделал Ваксман после этого?

— Повернул яхту к берегу…

Беркович взял в руки бинокль и принялся оглядывать окрестности. В окулярах четко видны были соседние дома, и пресловутая пальма, на которой, по словам Шиндлера, сидела странная птица. Сейчас на вершине никого не было. Беркович повернулся к морю и некоторое время пытался разглядеть верхушки волн. Потом положил бинокль и подозвал стоявшего поодаль Михаэли.

— Приобщите к вещественным доказательствам. Там теперь и мои отпечатки, но я держал аккуратно, так что…

Он не закончил фразу и обернулся к Шиндлеру.

— Я думаю, — сказал он, — что Вайсман действительно утопил Шаллона. Как по-вашему, почему?

— Не знаю, — пожал плечами Шиндлер. — Ума не приложу. Может, из-за женщины?..

— Бросьте, — резко сказал Беркович. — Меня интересует правда. Вы двое — вы и Вайсман — имели что-то против Шаллона, достаточное, чтобы пожелать ему смерти. Это раз. И второе. Вы — лично вы, господин Шиндлер, — намерены избавиться от Вайсмана, засадив его за решетку. Возможно, он действительно утопил компаньона, но почему вы рассказали об этом? Кто дернул вас за язык? Если бы вы сказали, что ничего не видели, никто не мог бы доказать обратное, верно? Вайман утверждает, что Шаллон упал за борт сам, и, не исключено, что экспертиза не найдет на теле следов насилия. Вы же своими показаниями…

— Черт возьми! — воскликнул Шиндлер. — Первый раз вижу полицейского, который спрашивает, почему свидетель не солгал! А почему я должен лгать и покрывать преступника?

— Потому, — назидательно сказал Беркович, — что компаньоны обычно так и делают. Вы поступили иначе, и это наводит на мысль, что вам выгодно избавиться не только от Шаллона, но также и от Вайсмана.

— Зачем? — неожиданно успокоившись, спросил Шиндлер.

— Это вы расскажете на официальном допросе в полиции, — ответил Беркович, — потому что я задерживаю вас по подозрению в соучастии в преднамеренном убийстве Амира Шаллона. Все, что вы скажете, начиная с этого момента, может быть использовано против вас. Вы можете вызвать своего адвоката…

— Обязательно! — воскликнул Шиндлер. — Что за глупость!

Он начал спускаться по лестнице, и Берковичу показалось, что Шиндлер сейчас упадет и сломает себе шею. Когда Шиндлера увели, Беркович попросил у Михаэли пакет с биноклем и позвонил инспектору.

— Господин Хутиэли, — сказал он. — Нужно назначить экспертизу для проверки дел в фирме этой троицы. По-видимому, Шиндлер с Вайсманом решили убить Шаллона — причину нужно выяснить. Вайсман должен был утопить Шаллона, а Шиндлер — обеспечить алиби. Подтвердить, например, что в тот момент уже поднялся сильный ветер, и нет ничего удивительного, что Шаллон упал за борт… Но вместо этого он придумал другую версию: будто он видел, как Вайсман сталкивает Шаллона. Шиндлер хотел избавиться сразу от обоих…

— Почему вы так думаете? — подумав, спросил Хутиэли.

— Шиндлер следил за птицей, а потом перевел бинокль в сторону моря и увидел… Не мог он ничего увидеть, господин инспектор, слишком разное расстояние, нужно было перевести фокус… А в фокусе сейчас — я проверял — та самая пальма… Я думаю, эксперты найдут следы пальцев Шиндлера на самом бинокле, но не на колесике, с помощью которого переводят фокус.

— Возвращайтесь, — сказал Хутиэли, помолчав. — Возможно, вы и правы, сержант, но доказать это будет трудно.

— Не думаю, — хмыкнул Беркович. — Достаточно будет сказать Шиндлеру, что он никак не мог видеть того, что происходило в море… Он сломается сразу. Когда очень упорно думаешь об одном, и вдруг оказывается, что ты ошибся…

— Психолог, — вздохнул инспектор. — А что, птица хоть красивая — та, что сидела на пальме?

— Птица? Нет там никаких других птиц, кроме чаек. Откуда им взяться?

 

Воздушный шарик

— Я очень не люблю такие дела, — морщась, сказал инспектор Хутиэли. — Все это может оказаться обычной уголовщиной, но сначала непременно возникают мысли о преступлении на националистической почве.

— О чем вы, инспектор? — спросил сержант Беркович, поднимая голову от клавиатуры компьютера. Он уже третий час пытался составить докладную записку по поводу вчерашней демонстрации. Демонстрации, кто бы их ни организовывал, нравились Берковичу еще меньше, чем инспектору Хутиэли — преступления на почве национализма.

— Ты не знаешь? — удивился Хутиэли. — Ты не читал утреннюю сводку?

— Нет, — сдержанно отозвался Беркович. — Я с утра пишу эту проклятую докладную…

— А, — оживился инспектор, — ты же вчера был на демонстрации! Первый раз?

— В качестве полицейского следователя — первый, — кивнул Беркович. — Гнусное это занятие: разбирать, кто прав, а кто виноват, в ситуации, когда ни правых, ни виноватых не могло быть по определению. Шаломахшавники демонстрировали против политики правительства перед зданием генерального штаба. Полицейские сначала наблюдали, не вмешиваясь, потом поступил приказ — разогнать. В потасовке пятеро раненых: двое полицейских и три демонстранта. Проблема — кто начал первым?

— Тоже мне проблема, — проворчал Хутиэли. — Первыми всегда начинают левые, а полицейские вынуждены обороняться.

— Да? — с сомнением произнес Беркович. — А если бы это была демонстрация правых?

— Тогда, — пожал плечами инспектор, — первыми начали бы правые, что за вопрос.

— Гм… — промычал сержант. — Полиция, как всегда, только обороняется.

— Именно, — буркнул Хутиэли. — Так и пиши, и не забивай этим голову. Тут дело более серьезное.

— Какое? — заинтересованно сказал Беркович.

— Похищение в Петах-Тикве. Судя по всему, палестинец по имени Махмуд Тарауи похитил восьмилетнюю девочку Ализу Шохин.

— Вы говорили о националистических мотивах только потому, что похититель — араб, а похищенная — еврейка?

— Конечно, — кивнул инспектор. — Других причин для похищения я просто не вижу.

— Поиски начаты?

— О чем ты, сержант? Поиски ведутся со вчерашнего вечера, когда стало известно о том, что девочка исчезла. Пока — никаких результатов. Кстати, этот араб домой вчера не вернулся, как и следовало ожидать.

— Где он живет?

— В Калькилии, это совсем рядом с районом вилл в Петах-Тикве. Хочешь подробности?

— Конечно! — воскликнул Беркович и отодвинулся подальше от компьютера.

— Этот Тарауи хорошо знаком всем жителям района, — начал Хутиэли. — Он уже лет десять занимается уличной продажей всякой мелочи. Игрушки, сладости, воздушные шары… У него тележка, он приезжает по утрам из Калькилии на своем старом «Форд-транзите», выгружает из машины тележку и таскает ее по улицам до позднего вечера.

— У него есть разрешение? — спросил Беркович.

— Естественно, у него лицензия, кто бы иначе впустил его в пределы зеленой черты? Между прочим, я сам видел этого Тарауи не далее, как месяц назад. Помнишь убийство кондитера в Петах-Тикве? Я ждал на улице, когда выйдет эксперт, а палестинец на противоположной стороне торговал всякой мелочью, и около него толпились дети. Я еще обратил внимание на то, как он ловко организовал очередь — никто из детей и не думал пролезть вперед, все было чинно и спокойно. Тарауи раздувал щеки, надувая шары, и это почему-то веселило детей — они хохотали до упаду… На меня палестинец произвел впечатление мирного человека, я был поражен вчера, когда узнал о похищении, — заключил инспектор.

— А зачем ему это было нужно? — недоуменно спросил Беркович. — Он же немолодой человек, верно?

— Пятьдесят два года, — сообщил инспектор.

— И у него семья?

— Жена, пятеро детей, одиннадцать внуков. Да, ты прав, до сих пор теракты и похищения совершали люди молодые, холостые, которым нечего терять… Все верно, но ведь и против фактов не пойдешь. Зачем-то ему понадобилось похитить девочку.

— Выкуп?

— Да, это не исключено, хотя, кстати говоря, среди ребят, покупавших у Тарауи сладости, шары и воздушную кукурузу, были дети куда более богатых родителей, чем Шохин.

— Он мог и не знать…

— Знал прекрасно, он не первый год торгует в этом районе, знаком со всеми. Кстати, отзываются от Тарауи очень хорошо, никто не хочет поверить, что этот человек способен похитить ребенка.

— Погодите, инспектор, — сказал Беркович. — Вы так уверенно говорите о похищении. Да, согласен, девочка исчезла, а Тарауи не вернулся домой. Все логично. Но…

— Есть свидетель, — прервал сержанта Хутиэли. — Сосед Шохинов, Ханан Поруш, видел, как палестинец сажал девочку в свою машину.

— Расскажите! — воскликнул Беркович.

— В семнадцать десять — примерно, конечно, потому что Поруш, по его словам, на часы не смотрел — сосед возился в своем саду. У него несколько лимонных и апельсиновых деревьев и две пальмы. От улицы и от виллы Шохинов участок Поруша отделен довольно высоким забором. Неожиданно Поруш увидел, как воздушный шарик зацепился за ветку одного из апельсиновых деревьев. Дерево невысокое, но метра три в нем есть, и достать шар с земли Поруш не мог. Он принес стремянку и полез за шаром, чтобы отдать его палестинцу, голос которого слышен был из-за забора. Поднявшись на лестиницу, Поруш снял с ветки шар, обернулся в сторону улицы — теперь ему не мешал забор, и он мог видеть все, что там происходило… Так вот, детвора уже разошлась, Тарауи сложил игрушки, спрятал тележку в «Форд» и собирался уезжать. Он стоял у машины, рядом стояла Ализа, они о чем-то разговаривали. Потом Поруш увидел, как Ализа села рядом с водителем, палестинец занял свое место, и машина уехала. Поруш еще удивился тогда, зачем Ализе понадобилось куда-то ехать с Тарауи, но, с другой стороны, что он мог знать — может, девочка попросила палестинца подбросить ее до супермаркета, это десять минут ходьбы как раз в сторону Калькилии… В общем, о том, что он видел, Поруш никому не сказал, не придав эпизоду значения. И только тогда, когда Ализа не вернулась домой к ужину и когда родители позвонили в полицию, и когда полицейские приехали и подняли шум, Поруш вспомнил о том, что видел, и дал показания.

Беркович покачал головой.

— Удивительная безответственность, — пробормотал он.

— Да, но теперь уже ничего не сделаешь. Поруш сам рвет на себе волосы. Впрочем, даже если бы он что-то заподозрил, то, пока он звонил бы в полицию, пока полицейские разбирались бы в ситуации… Тарауи все равно успел бы скрыться. Конечно, если бы поиски были начаты раньше, то и вероятность успеха была бы значительнее.

Беркович сидел неподвижно, глядя на экран компьютера, но думая о чем-то своем.

— Этот Поруш… — сказал он медленно, — он давно знает семью Шохин?

— Что? — переспросил инспектор, который успел отвлечься от разговора и читал какую-то бумагу, лежавшую перед ним на столе.

— Поруш, — повторил Беркович, — давно познакомился с семьей Шохин?

— Понятия не имею, — рассеянно сказал Хутиэли. — Какое это имеет значение?

— Может, и никакого, — пожал плечами Беркович. — Но нельзя ли все-таки узнать?

— Извини, — сказал Хутиэли, — если тебя это интересует, поговори с ним сам. В протоколе есть его адрес и телефон… Ты думаешь, что он видел что-то еще, о чем не сказал патрульному? — спросил инспектор, оторвав взгляд от бумаги.

— По-моему, Поруш не сказал патрульному ни слова правды, — буркнул Беркович.

Хутиэли внимательно посмотрел на сержанта. Беркович внимательно изучал протокол допроса, выведенный на экран компьютера, нельзя было сказать, что сержант шутит.

— Кто ведет это дело? — спросил Беркович, не отрывая взгляда от текста. — Кто снимал показания?

— Сержант Горелик, — сообщил Хутиэли, зная, какой эффект произведет на Берковича эта фамилия.

— О Господи, — простонал Беркович. — Я хотел кое о чем спросить, но говорить с Гореликом… Он даже по телефону будет испепелять меня своим голосом. Почему он меня так не любит?

— Потому что ты умнее его, — объяснил Хутиэли. — Иногда мне кажется, что ты даже умнее меня, но, в отличие от Горелика, я отношусь к этому философски.

— Инспектор, — сказал Беркович, — могу я попросить вас об одолжении? К тому же, как старший по званию, вы можете потребовать от Горелика выполнения неких действий, а я не могу.

— Что же тебе нужно, сержант?

— Немногого. Спросите, приобщен ли к делу воздушный шарик, который Поруш снимал с ветки дерева, когда увидел, как Тарауи увозит Ализу.

— Глупости какие, — пробормотал Хутиэли, но все же начал набирать номер. Говорил он вполголоса, и Беркович не слышал, что отвечал на другом конце провода сержант Горелик.

— Нет, не приобщен, — сообщил инспектор. — Сержант, кажется, решил, что я сегодня слишком устал. Прямо он, конечно, об этом не сказал, но по голосу можно понять… Кстати, я спросил его, как давно знакомы Поруш и Шохины.

— Так-так, — заинтересованно сказал Беркович. — Уверен, что давно, и что между ними существуют деловые контакты.

— Почему ты так решил? — спросил Хутиэли. — Впрочем, ты прав. Поруш и Шалом Шохин, отец Ализы, долгое время были компаньонами, потом фирма разорилась, но отношения между семьями остались нормальными.

— Могу себе представить, — сказал Беркович. — Инспектор, я не хочу встревать в дело, которым занят сержант Горелик, но вы-то можете… Элементарная вещь. Как надувал шары этот Тарауи? У него ведь не было аппарата, он делал все сам. Такой шар не может лететь, ведь он надут углекислым газом, а не гелием. Каким же образом шарик оказался в ветвях дерева?

— Да мало ли… — возразил инспектор, но через мгновение взгляд Хутиэли стал острым и заскользил по строчкам протокола.

— Черт, — сказал инспектор, найдя нужное место, — как я не обратил внимание…

— Да это классический случай, — обронил Беркович. — Почти все попадаются… Помню, у нас в школе был случай, когда…

— Погоди ты со своим случаем, — с досадой сказал Хутиэли. — Получается, что Поруш соврал, и никакого шара на ветвях не было.

— Тем более, что и в деле шар как вещественное доказательство не фигурирует. Кто его видел, кроме самого Поруша?

— Ты думаешь…

— Я думаю, что между Порушем и старшим Шохином существует какая-то давняя вражда. Поруш решил воспользоваться случаем, похитить девочку и потом шантажировать Шохина. Палестинец служил всего лишь прикрытием. Легко ведь обвинить его в похищении. А на самом деле… Не знаю, возможно, если хорошо прижать Поруша, он сознается, куда он дел машину Тарауи и его тело. Вряд ли Поруш оставил палестинца в живых. Зачем ему свидетель?

Хутиэли, однако, уже не слушал сержанта. Он говорил по двум телефонам сразу, отдавая распоряжения об изменении тактики поиска.

— Вы только моего имени не называйте, — попросил Беркович, — а то сержант Горелик сживет меня со света.

Хутиэли не ответил. Ему только что сообщили, что «Форд-транзит» стоит в гараже Поруша.

 

Полет стрелы

Утро выдалось хмурое, с запада шли тучи, набираясь над морем влаги. Сержант Беркович приехал в управление на десять минут раньше начала рабочего дня. Было воскресенье и, как обычно в первый день недели, комиссар Бадаш назначил на девять часов обзорное совещание. Беркович терпеть не мог заседаний, на которых, по идее, коллеги должны были обмениваться мнениями о текущих делах, а на деле скучно и без эмоций докладывали о том, что делали на прошлой неделе. Десять минут до начала совещания Беркович хотел посвятить медитации — просто посидеть, закрыв глаза, и настроиться на двухчасовое нудное безделье.

На шестой минуте, когда Беркович уже почти убедил свой организм в том, что совещания — важнейшее звено в работе полиции, зазвонил телефон на столе инспектора Хутиэли. Сам инспектор отсутствовал — обычно по воскресеньям он сразу направлялся в зал заседаний, не заходя в собственный кабинет и не теряя времени на просмотр утренних сводок.

Беркович встал и, чертыхнувшись про себя, поднял телефонную трубку. Конечно, ему не повезло — звонил со своего сотового телефона сержант Горелик. Впрочем, как сказал бы по этому поводу инспектор Хутиэли, еще неизвестно, кому повезло меньше.

— Это вы, Беркович, — разочарованно произнес Горелик, — а где инспектор?

— В зале заседаний, — сообщил Беркович и добавил: — Свой сотовый телефон он на это время отключает.

— Знаю, — буркнул Горелик. — Придется вам принять сообщение. На своей вилле убит Давид Варзагер.

Горелик замолчал, ожидая реакции Берковича и воображая, видимо, что реакция эта должна быть шумной. Не услышав в трубке ожидаемых возгласов, Горелик вынужден был объяснить:

— Варзагер — миллионер, один из совладельцев концерна «Юваль» по огранке драгоценных камней. Недавно он приобрел на аукционе в Лондоне бриллиант «Доместик» стоимостью полтора миллиона долларов.

— А! — воскликнул Беркович, поняв, наконец, о ком идет речь. — Конечно, вспомнил! Что произошло?

Горелик несколько секунд раздумывал, стоит ли вообще вводить Берковича в курс дела. В конце концов он понял, что, раз уж сержант сегодня на службе, то все равно инспектор Хутиэли пошлет именно его разбираться в происшедшем, и потому не имеет смысла скрывать информацию.

— Варзагер был на своей вилле один всю ночь, — сказал Горелик. — Утром посыльный принес газету «Едиот ахронот», хотел положить у двери, как обычно… Но дверь оказалась полуоткрытой, в салоне горел свет. Посыльный заглянул внутрь и увидел, что хозяин лежит на полу у лестницы, которая вела на второй этаж. Он вызвал полицию. Варзагер упал с лестницы и сломал себе шею. Умер практически мгновенно.

— Несчастный случай? — с надеждой в голосе спросил Беркович.

— Нет, — резко сказал Горелик. — Эксперт утверждает, что его столкнули с лестницы. Если бы он просто упал, то пересчитал бы своим телом все ступеньки. А так — на теле никаких повреждений, но шея сломана. И на затылке след удара.

— Я сейчас приеду, — сказал Беркович. — Понимаю, что вас больше устроил бы сержант Цуркис, но ведь инспектор все равно пошлет меня, так чего уж там…

— Запишите адрес, — Горелик решил обойтись без комментариев.

Вилла миллионера Варзагера располагалась в тихом районе Раананы, вокруг дома росли пальмы, несколько высоких елей и еще какие-то деревья, похожие то ли на клены, то ли на ивы, Беркович не был силен в ботанике и не видел особой разницы. Когда он быстрым шагом вошел в салон, эксперт Брон дописывал последние строчки предварительного заключения, а санитары готовились выносить тело.

На первый взгляд все оказалось именно так, как и говорил сержант Горелик. Миллионер в домашнем халате лежал на расстоянии метра от нижней ступеньки крутой лестницы, голова его была вывернута под неестественным углом. Варзагера наверняка столкнули сверху, и он летел вниз, не касаясь ступеней.

— Я могу идти? — спросил эксперт у Берковича после взаимных приветствий.

— Да, — кивнул Беркович. — Заключение пришлите на компьютер инспектора Хутиэли.

— Есть следы взлома? — спросил он у Горелика, когда эксперт вышел. — Следы борьбы наверху? Что-нибудь пропало?

— Слишком много вопросов, сержант, — проворчал Горелик. Чувствовалось, что больше всего ему хочется уйти и оставить Берковича самому разбираться в уликах, если их вообще можно было найти. — Явных следов взлома нет, но замке двери — не этой, а со стороны кухни — характерные царапины. Кто-то вошел через черный ход, а вышел уже отсюда, оставив дверь открытой. Следов борьбы нет. Пропал бриллиант «Доместик».

— Ого! — воскликнул Беркович. — Почему вы так решили?

— Это не я решил, — буркнул Горелик. — Это утверждает Яков Шировер, сотрудник частного охранного бюро, которые обслуживает компанию Варзагера. Вчера он был с Варзагером, миллионер принес бриллиант с собой, а Шировер его сопровождал. Охранник уехал в полночь, Варзагер оставался один в кабинете наверху, он сидел и изучал свою покупку. Бриллиант не обнаружен. На теле и одежде убитого его нет. В кабинете — тоже. Впрочем, грабитель тоже произвел обыск на свой лад. Он не торопился, впереди была вся ночь. Проделал все аккуратно, я лишь по отдельным следам понял, что в кабинете искали. Бриллиант он, скорее всего, не нашел.

Что это за следы, Горелик уточнять не собирался, а Беркович не стал спрашивать. Его интересовало другое.

— Почему вы решили, что грабитель не нашел бриллианта?

— А потому, — сказал Горелик с явным удовольствием, ему было приятно показать этому выскочке Берковичу, что старая гвардия прекрасно умеет видеть детали и делать выводы, — а потому, что на стене в кабинете Варзагер держит коллекцию луков и стрел, есть у него такое хобби. Так вот, один из луков лежит в кабинете на диване, а на стенде не хватает одной стрелы. Какие выводы можно из этого сделать?

— Скажите, сержант, — попросил Беркович. Вывод он уже сделал, но хотел доставить Горелику удовольствие, зачем создавать сложности, если можно обойтись без них?

— Ага, — усмехнулся сержант. — Варзагер услышал, что внизу кто-то есть, понял, что это грабители, кто же еще? Бриллиант лежал перед ним, и его нужно было немедленно спрятать. Где? В кабинете? Могут найти. Что он делает? Снимает со стены лук, прилепляет бриллиант скотчем к стреле и выстреливает в окно. Следите за моей мыслью?

— Пытаюсь, — пробормотал Беркович.

— Потом он закрывает окно и идет посмотреть, кто там проник в дом. В коридоре темно, и он не видит, что негодяй уже поднялся на второй этаж… Когда Варзагер подходит к лестнице, грабитель резким ударом… Ну, вы понимаете… Он, конечно, искал бриллиант, но вряд ли нашел.

— А вы? — с интересом спросил Беркович. — Вы нашли? Если вы правы, нужно было послать людей на поиски стрелы с бриллиантом.

— Я послал, — кивнул Горелик. — Но пока результата нет. На землю, во всяком случае, стрела не падала. Видимо, вонзилась в дерево, но здесь такие кроны… Ищут.

— Отлично, дорогой сержант, — искренне сказал Беркович. Черт, почему не сказать правду человеку, если он заслужил? В конце концов, действительно, не все же время поддерживать отношения натянутыми, как тетива на этом луке!

— Отлично, — повторил Беркович, и сержант Горелик расцвел в улыбке. — Если еще и подозреваемого найти…

— Подозреваемых несколько, — сказал Горелик, почувствовал к молодому коллеге неожиданное расположение. Черт, не так уж плоха современная молодежь, как представляется на первый взгляд. — Первый: Юваль Фурман. Он хотел приобрести этот бриллиант, но Варзагер дал лучшую цену. Фурман последовал за миллионером в Израиль и несколько раз пытался уговорить его продать бриллиант, но получал отказ. Он вполне мог пойти на преступление. Второй: Барух Зингер, он живет по соседству. Личность темная, имел судимости, вчера вечером уехал из дома, я проверил по компьютеру Бен-Гуриона — Зингер вылетел в Нью-Йорк в семь утра. Вполне имел время проникнуть…

— Да, согласен, — быстро сказал Беркович. — Кто еще?

— Ну… Могли быть и грабители, действовавшие по наводке… Сейчас идет поиск по картотеке.

— Значит, — резюмировал Беркович, — нужно для начала допросить Фурмана, раз уж Зингер вне досягаемости.

— Именно, — согласился Горелик. — Я послал за ним патрульную машину. Думаю, это его сейчас привезли ребята.

С улицы послышались звуки полицейской сирены.

— Вы просто идеально ведете дело! — воскликнул Беркович, и сержант Горелик даже смутился от неожиданного комплимента. Похвала, похоже, так его растрогала, что он сказал добродушно:

— Да что там… Хотите, я вам оставлю этого типа? Допросите сами. В конце концов, дело-то вести до суда все равно вам, а не мне.

Нужно было знать сержанта Горелика, чтобы оценить широту этого жеста. Беркович оценил.

— Благодарю, — сказал он. — Вы мне поможете, если что?..

— Всегда готов, — кивнул Горелик.

Распахнулась дверь, и в салон ворвался Моше Ядив, патрульный, он просто не способен был ни ходить, ни говорить тихо.

— Доставили Фурмана, — сообщил он.

— Живого? — осведомился Беркович. — Вы не забыли объяснить ему, что он вовсе не подозревается в убийстве, а вызван в качестве свидетеля?

— Сказал все, что надо и даже больше! Он послал за адкокатом, но ехать со мной не отказался.

— Ну так давай его сюда, — нетерпеливо сказал сержант Горелик.

Фурман вошел с опаской, он, должно быть, ожидал увидеть мертвое тело Варзагера. Обежав глазами салон, Фурман немного успокоился и заметил, наконец, Горелика с Берковичем.

— Черт! — воскликнул он. — До сих пор не могу поверить! Какого черта! Я всегда терпеть не мог этого выскочку, но такая смерть — это слишком!

— Мы тоже так думаем, — согласился Беркович. — Садитесь и скажите для начала, когда вы видели Варзагера последний раз?

— Позавчера, — немедленно ответил Фурман. Он, конечно, предвидел вопрос, и ответ был готов заранее. — Я в который уже раз обратился к нему с просьбой продать «Доместик», а этот сквалыга в который раз отказал. Но я не теряю надежды, нет! Теперь, когда Варзагера нет, его наследник наверняка сможет…

— Не сможет, — прервал Фурмана Беркович. — Бриллиант похитили.

— Что? — вскричал Фурман, и лицо его стало красным. — Кто? Как? Где бриллиант?

— Кто? Я надеюсь узнать это, — вздохнул Беркович. — Как? Об этом расскажет похититель. А где бриллиант… Полагаю, что недалеко — не дальше, чем летит стрела.

— Ну так ищите! — Фурман не мог успокоиться. — Пошлите людей. Господи, тут всего-то… Давайте, я сам с вами… Чего вы стоите? Вперед! Только учтите: когда найдем бриллиант, я его куплю, кто бы ни предъявил на него права.

— Вы слышали, сержант? — обратился Беркович к Горелику. Тот кивнул, не спуская глаз с нетерпеливо подпрыгивавшего на месте Фурмана.

— Вы тоже слышали? — спросил Беркович у Ядива, стоявшего у двери. Получив положительный ответ, Беркович обратился к Фурману:

— А теперь, в присутствии двух свидетелей, расскажите о том, как вы нынче ночью проникли на виллу и столкнули Варзагера с лестницы.

— Вы… — начал Фурман, но Беркович не дал ему договорить.

— Два свидетеля, — сказал он, — слышали, как вы предложили приступить к поискам бриллианта, хотя не могли знать, что означают мои слова о стреле. Разве только вы были ночью на вилле и поняли, как именно Варзагер избавился от бриллианта. Но было темно, искать стрелу в саду вы не могли…

Фурман повернулся и пошел к двери.

— Говорить будем только в присутствии моего адвоката, — бросил он через плечо.

— Конечно, — согласился Беркович, — только ждать адвоката вам придется в полиции…

Два часа спустя сержант жаловался инспектору Хутиэли:

— Крепкий тип. Прижали его со всех сторон. Во время обыска нашли отмычки, которые он использовал. И мотив налицо. И главное, сам же он проговорился! И все равно отрицает…

— Ну и ладно, — философски заметил Хутиэли. — Главное, ты его прижал. А дальше — пусть судья Гринберг разбирается. Иди-ка лучше, принеси по чашке кофе…