Габриэля Кубелика обнаружил убитым посыльный из фирмы «Хорошая покупка», когда привез ему заказанный две недели назад тренажер «Весло». Посыльный подтащил к двери тяжелую коробку и позвонил. На звонок никто не ответил, но дверь оказалась не запертой, и посыльный, войдя в квартиру, увидел Габриэля, лежавшего ничком между диваном и журнальным столиком. Голова Кубелика была проломлена, и посыльному стало дурно.

Впрочем, он быстро оправился и вызвал по мобильному телефону полицию и скорую. Инспектор Беркович с группой оперативников прибыл на место несколько минут спустя.

— Да он мертв уже по крайней мере двенадцать часов! — воскликнул эксперт Хан, осмотрев тело. — После вскрытия скажу точнее.

— Чем его ударили? — спросил Беркович.

— Ты сам видишь — тупым предметом, на котором наверняка остались кровь и, возможно, волосы.

В квартире орудия преступления не оказалось, да Беркович и не рассчитывал на такую находку. Не принадлежавшие хозяину пальцевые следы были обнаружены на стоявшем на журнальном столике стакане, а также на ручке двери в ванной комнате и на оконном стекле на уровне груди мужчины среднего роста.

Пока Хан обследовал квартиру, явилась сестра убитого Ярдена Альмагор и тут же упала в обморок. Женщину удалось привести в чувство лишь четверть часа спустя, а чтобы добиться хоть каких-то вразумительных ответов, Берковичу пришлось потратить еще час. Хан тем временем уехал со всеми собранными уликами, пообещав немедленно сообщать любую обнаруженную информацию. Из разговора с Ярденой, то и дело прерываемого рыданиями и попытками снова упасть в обморок, инспектор узнал, что Габи был замечательным братом и сыном, что враг у него был только один — Амос Разиэль, а все остальные Габи любили, особенно она, Ярдена, его единственная сестра.

По ее словам, Габриэль несколько лет занимался покупкой и перепродажей предметов антиквариата. Своего магазина у него не было — он не приобретал всякую мелочь, а на то, что покупал, очень быстро находил клиента, сделка обычно занимала день-другой, и комиссионные были вполне приличными, на безденежье брат не жаловался. А кто такой этот Амос Разиэль? Ой, инспектор, гнусный тип, негодяй, он считал, что Габи перебежал ему дорогу, ну даже если и перебежал, разве у нас не свободное общество, и если Габи сорвал у Разиэля несколько сделок — разве это не конкуренция? Если бы Разиэль не сидел сложа руки, сделки не уплыли бы у него из-под носа.

— И потому, по-вашему мнению, Разиэль хотел… м-м… убить вашего брата? — спросил Беркович. — Это ваше предположение?

— Он кричал об этом на каждом углу! — воскликнула Ярдена.

Беркович не стал говорить женщине о том, что убийцы обычно не сообщают о своих намерениях первому встречному, а вопить «Я тебя зарежу!» и при этом не иметь никаких коварных планов — нормальное поведение израильского обывателя.

— Время смерти — от двадцати до двадцати трех часов, — сообщил результат экспертизы Рон Хан, когда Беркович вернулся в управление.

Весь день инспектор потратил на поиск друзей и знакомых убитого и на пустые разговоры, только подтвердившие слова Ярдены: не было у Габи врагов, кроме пресловутого Разиэля, который шестой час сидел в камере предварительного заключения и ждал, когда у инспектора наберется достаточно материала для предметного разговора по существу. Материала не набиралось — разве только многочисленные свидетельства того, что Разиэль при каждом удобном, а часто и неудобном случае поносил своего конкурента, угрожая с ним расправиться всеми возможными, а часто и невозможными способами. Пальцевые следы, обнаруженные в квартире убитого, не совпали с дактилоскопическими отпечатками Разиэля, а кому они на самом деле принадлежали, оставалось пока неизвестным. У погибшего было множество знакомых, жизнь он вел богемную, гостей принимал несколько раз в неделю; удивительно, что чужих пальцевых отпечатков в квартире оказалось не так уж много.

На допрос Разиэля привели, когда наступил вечер. Соперник Кубелика на почве антикварного бизнеса оказался высоким мужчиной, похожим на горбатый телеграфный столб. Силы в нем, похоже, было достаточно для того, чтобы проломить голову любому, против кого коммерсант имел бы зуб.

— Одиннадцать человек показали, — сказал инспектор, — что вы угрожали убить Кубелика…

— И убил бы — дайте время! — воскликнул Разиэль.

— Вы понимаете, — напомнил Беркович, — что каждое сказанное вами слово может быть сейчас обращено против вас?

— А что я такого сказал?

— Что вы убили бы господина Кубелика…

— Бы! — вскричал Разиэль. — Именно «бы»!

Он понизил голос и добавил:

— Только на самом деле я, к сожалению, этого негодяя и пальцем бы не тронул. Я даже муху не могу убить.

Беркович вздохнул — это утверждение, похоже, соответствовало истине: все, кто вспоминал об угрозах Разиэля, говорили также, что Амос, хотя и подлец первостатейный, но трус изрядный, гадость человеку сделать — всегда пожалуйста, а ударить — нет, скорее сбежит, чем ввяжется в драку. Не говоря об убийстве…

— Где вы были вчера вечером? — спросил Беркович.

— Где-где… — буркнул Разиэль. — С женой поссорился и поехал к морю. Я так всегда делаю, когда мы с Офрой цапаемся. Сидел на песке, воздухом дышал.

— Вы были один?

— Почему один? На пляже всегда много народа.

— Когда вы ушли с пляжа?

— Не помню. После десяти — это точно. Уже темно стало. Домой вернулся в одиннадцать, Офра подтвердит.

— Показаний вашей жены недостаточно.

— Соседи тоже скажут, они видели, когда я в дом входил.

— Допустим. А между восемью и одиннадцатью?

— Я был на…

— Да, не пляже. Кто-нибудь может это подтвердить?

— Там было много… Ну да, конечно, их теперь не отыщешь, все незнакомые…

— Может, кто-нибудь из спасателей?

— Представьте, я даже в воду не входил, так что спасать меня не пришлось. А от вышки я лежал довольно далеко. Да! — воскликнул он неожиданно. — Там была группа туристов — французы, по-моему. Но они на меня внимания не обращали. Я на них — да, но ведь вам нужно наоборот… И еще… Тьфу, как я мог забыть? Там был старик с видеокамерой, он снимал закат — потрясающий был закат! — и меня тоже снял несколько раз, я точно знаю, что попал в кадр, потому что старик этот водил камерой туда-сюда… Только его черта с два найдете, — упавшим голосом закончил Разиэль.

— Можно попробовать, — с сомнением сказал Беркович. — Опишите этого человека. И место на пляже, где вы лежали.

На следующее утро инспектор отправился на Тель-Авивскую набережную, где возвышалось здание «Дома Оперы». День выдался жарким, загорающих было много, старика с камерой среди них, естественно, не наблюдалось. Беркович опросил владельца киоска с мороженым, потом поговорил с мусорщиком, с мужчиной, выдававшим лежаки и собиравшим за них деньги — Разиэля не запомнил никто, несмотря на примечательную внешность. С чего бы им его запоминать, на самом-то деле? Лежак он не брал, валялся на песке, мороженого не покупал, мусор не разбрасывал. А вот старика с камерой запомнили все — оказывается, он уже больше недели приходил по вечерам на пляж и снимал закаты.

— Может, и сегодня придет, — сказал продавец мороженого. — Обычно он сидит близко к воде, вон там. Приходите, — пригласил он Берковича, будто речь шла о вечеринке.

Старик, о котором упоминал Разиэль, появился на пляже в начале девятого, когда солнце уже почти достигло линии горизонта. Невысокого роста, седой, крепкий на вид, лет семидесяти или чуть меньше. Он заплатил за лежак и улегся в пяти метрах от прибоя. Расчехлил камеру и начал снимать западный горизонт, а потом захватил и пляжников. Когда объектив добрался до Берковича, инспектор помахал старику рукой и сделал знак, что хочет с ним поговорить.

Звали старика Мордехаем Криппеном, и он действительно хотел запечатлеть на пленку лучший из тель-авивских закатов, чтобы показать родственникам в Америке.

— Вы снимаете каждый вечер? — спросил Беркович.

— Да, — кивнул Криппен, — но сегодня, скорее всего, последний. Похоже, что приличных закатов уже не будет — слишком жарко, цвета блеклые.

— А неудачные вечера оставляете на пленке или стираете? — поинтересовался инспектор.

— Некоторые оставляю, некоторые нет, — пожал плечами Криппен. — А почему, собственно, вы спрашиваете?

Беркович представился и объяснил причину своего интереса.

— Когда это было? — переспросил Криппен. — Позавчера? Значит, шестнадцатого. Да, в тот вечер я снимал. А сохранил или нет… Сейчас проверим, это нетрудно, перемотаем ленту назад…

Он приложил глаз к окуляру и минуту-другую всматривался в изображение.

— Вот! — воскликнул он. — Тот вечер. На ваше счастье, инспектор, я не стер эти кадры, хотя закат был не из лучших. Вот, смотрите. Может, и увидите вашего подопечного.

Изображение в окошке оказалось черно-белым, и потому трудно было понять, как Криппен оценивал красоту заката. В правом нижнем углу инспектор увидел дату и время — тот самый вечер, двадцать часов тридцать две минуты. Сначала был закат, потом камера прошлась по лицам отдыхавших, среди которых…

— Стоп! — воскликнул Беркович и остановил изображение. Это действительно был Разиэль, никаких сомнений, он сидел на песке в десятке метров от старика и смотрел на горизонт.

Камера четырежды фиксировала Разиэля, в последний раз — в двадцать один час три минуты. Стопроцентное алиби. От пляжа до дома, где произошло убийство, не меньше сорока минут езды. Столько же обратно. Разиэль никак не мог обернуться (да еще и человека убить) в те интервалы времени, когда его изображения не было на ленте.

— Я бы хотел одолжить у вас кассету, — сказал Беркович, — это очень важное доказательство.

— Но мои закаты… — забеспокоился Криппен.

— Все будет в целости и сохранности, — заверил инспектор. — Я вам выдам расписку.

— Вы свободны, — сказал он утром следующего дня приведенному из камеры Разиэлю. — Прошу прощения за неудобства.

— По вашей милости я две ночи провел в жутких условиях, — пробормотал Разиэль, но не стал развивать эту тему.

Спустившись в лабораторию судебной экспертизы, Беркович передал видеоленту Рону Хану и попросил снять копию.

— Все придется начинать заново, — пожаловался он. — И я не представляю, с какого конца взяться.

— Хорошие кадры, — сказал Хан, глядя на экран телевизора, где подозреваемый неторопливо вставал и отряхивал песок с худого торса. — Это действительно Разиэль?

— А что, можно ошибиться при такой фигуре? — огрызнулся Беркович.

— В фигуре — нет, не ошибешься, — хмыкнул эксперт, — а вот в числе…

— Что в числе? — насторожился Беркович.

— Четырнадцатого было новолуние, — сказал Хан. — Шестнадцатого серп луны должен был наблюдаться при заходе солнца градусах в десяти выше горизонта. Где он?

Ленту прокрутили несколько раз. На кадрах, снятых сутки спустя после убийства серп был прекрасно виден, а на кадрах, снятых шестнадцатого, луны не было.

— Ты хочешь сказать, что это снято в другой день? — недоверчиво спросил Беркович.

— В день новолуния или перед ним, — уверенно сказал Хан. — Четырнадцатого или раньше.

— А дата и время в кадре…

— Какие проблемы? — воскликнул эксперт. — Переставил дату — минутное дело.

— Но зачем? — удивился Беркович. — Они даже не знакомы — Криппен с Разиэлем. Я наводил справки. Нет у них друг с другом ничего общего.

— Не знаю, — заявил Хан. — Но кадры эти сняты не шестнадцатого.

— Спасибо за информацию, — сказал инспектор.

Оперативная бригада приехала домой к Разиэлю, когда тот закрывал дверь. У его ног лежала большая дорожная сумка.

— Собираетесь отдохнуть? — поинтересовался Беркович.

— Почему нет? — агрессивно отозвался Разиэль. — После вашей гостиницы хочется побывать в настоящей.

— Успеете, — решительно сказал инспектор. — А сейчас поедете все в ту же гостиницу — нашу.

— Почему? — удивился Разиэль. — Вы же убедились — у меня алиби.

— Липовое, — кивнул Беркович. — Недели две назад вы заприметили на пляже старика с камерой и заплатили ему… Сколько вы ему заплатили? Криппен утверждает, что три тысячи шекелей.

— Мало ли что он утверждает…

— И луны на ваших кадрах нет, а должна быть, — с укоризной произнес Беркович. — Тщательнее надо, ребята, тщательнее…

— Что? — переспросил Разиэль. Естественно, он не знал этой крылатой фразы, как и имени Жванецкого не слышал ни разу в жизни.

— Неужели вы действительно не убили ни одной мухи? — поинтересовался инспектор. — Ни за что не поверю. Впрочем, в камере мух нет, только тараканы.