— Неужели им и это сойдет с рук? — с горечью в голосе спросила Наташа. — Ты посмотри, что творится! На это невозможно смотреть! Разве это люди?

Беркович не смотрел на экран телевизора. Всю прошлую ночь он провел в управлении, подменяя коллег, занятых на расследовании теракта у дельфинариума. К утру майор Даган отправил инспектора домой, потому что вечером предстояло опять явиться на дежурство.

— Я посплю немного, — пробормотал Беркович и на ватных ногах поплелся в спальню, оставив Наташу в недоумении: как можно спать, когда творится такое?

Проснулся он с тяжелой головой — лучше бы вовсе не ложился. В шесть вечера он опять был на работе, просмотрел дневную сводку — инцидентов было много, но практически все связаны с последствиями теракта: свое возмущение люди выражали кто как мог, и полицейским доставалось как никогда.

В начале восьмого позвонил дежурный и сказал деловито:

— Убийство на Моше Даяна. Разборка наркоманов. Машина ждет, Рона я предупредил.

Доклад патрульного, сержанта Алика Сермана, инспектор слушал по телефону, когда машина, включив сирену и мигалку, мчалась по пустынным улицам — похоже, в этот вечер все люди устремились на набережную.

— Убит Авигдор Киперштейн, двадцати четырех лет, — голос Сермана звучал в салоне машины глухо, в динамике что-то трещало, и Беркович с трудом воспринимал отдельные слова. — Он давно на учете в полиции, я его хорошо знал. Торговал наркотиками, несколько раз его задерживали, но доказать ничего не удавалось… Тело Киперштейна мы обнаружили в его квартире, сосед пожаловался на шум, он жалуется довольно часто, я сам несколько раз выезжал на вызовы. Буянила компания, которая собиралась у Киперштейна. Музыка, крики, иногда до драк доходило. Но успокаивались по первому требованию. Полицию уважали.

Беркович хотел было прервать Сермана — все эти подробности он мог рассказать и потом, сейчас главное — убийство. Будто почувствовав недовольство инспектора, патрульный неожиданно перешел к описанию событий нынешнего дня.

— В восемнадцать десять, — сказал он, — в полицию опять позвонил сосед Киперштейна. Сейчас только вечер, поэтому нельзя сказать, что крики в квартире нарушают закон. Но все-таки мы выехали — я думал, что удастся накрыть наркоторговцев. Дверь оказалась не запертой, кроме самого хозяина никого не было. Киперштейн лежал в салоне с пробитым черепом. Явные следы борьбы — перевернут шкаф, одежда на Киперштейне разорвана. В дорожной сумке я нашел семь пакетиков с «экстази»…

Машина подъехала к дому, где уже собрались зеваки, и Беркович попросил патрульного прервать на время свой рассказ. Поднявшись на третий этаж, инспектор вошел в раскрытую настежь дверь и обнаружил сержанта Сермана, сидящего за журнальным столиком и дописывавшего протокол. Эксперт Хан сказал после пятиминутного осмотра:

— Все верно, смерть в результате удара по затылку тупым тяжелым предметом.

— Вот он лежит, — мотнул головой сержант. У ножки дивана валялась гантель, на которой ясно были видны следы крови.

— Когда наступила смерть? — спросил Беркович.

— Примерно час назад, — сказал Хан. — Максимум полтора. Не больше.

— Соответствует, — кивнул сержант. — Сосед позвонил в восемнадцать десять, тогда из квартиры еще были слышны вопли…

— Где обнаружили наркотик? — спросил Беркович, и Серман взглядом показал на черную дорожную сумку, лежавшую под вешалкой.

— Поищите, — сказал инспектор. — Может, наркотики есть не только в этой сумке.

Час спустя Беркович вернулся в управление, имея список подозреваемых, составленный по словам соседей, хорошо знавших всех, кто обычно посещал Киперштейна.

Беркович заканчивал изучение собранных материалов, когда позвонил сержант Серман.

— Рискин отпадает, — заявил он, — его сегодня вообще нет в Тель-Авиве. Шамай тоже — он со вчерашнего дня лежит в больнице: передозировка наркотиков. Еще трое подозреваемых из списка утверждают, что сегодня к Киперштейну не приходили, хотя надежного алиби представить не могут. Я задержал всех троих, и что мне с ними делать?

— В камеру, — решил инспектор. — Буду разбираться с каждым в отдельности.

Первым привели Мордехая Сегаля — тщедушного парня лет двадцати трех. То, что он наркоман, видно было невооруженным глазом, как и то, что нанести Киперштейну удар, проломивший череп, этот парень был, похоже, не в состоянии. Сегаль утверждал, что никогда — и сегодня тем более — их компания не собиралась у Киперштейна в дневное время. Обычно — после десяти вечера. Днем у всех свои дела. Люди работают.

Непохоже было, чтобы Сегаль утруждал себя работой, но непохоже было и на то, чтобы он врал. Отправив парня в камеру, Беркович вызвал Арона Московича — в отличие от Сегаля это был крупный детина, смотревший на инспектора зверем и отказывавшийся отвечать на вопросы. На один вопрос он, впрочем, дал четкий и недвусмысленный ответ:

— В шесть я был дома, спал, — заявил Москович. — Меня сержант с дивана и выдернул.

Последнее утверждение соответствовало действительности. Как и заявление третьего подозреваемого — Яакова Ойзермана — о том, что он не мог быть в шесть у Киперштейна, потому что сидел в очереди к семейному врачу.

На часах было одиннадцать вечера, когда Беркович закончил допросы. Конечно, все подозреваемые — наркоманы, и не исключено, что приторговывают наркотиками. Но к убийству Киперштейна, похоже, никто из них не имел отношения. Дело было не только в алиби — весьма ненадежных, кстати, — но и в том, что никто из соседей не видел сегодня, как кто-нибудь из этой компании входил в квартиру Киперштейна или выходил из нее. Никто из соседей, правда, и самого Киперштейна сегодня не видел, а ведь он наверняка покидал квартиру и возвращался.

Дежурство Берковича в управлении закончилось в полночь, и он поехал домой, чувствуя, что засыпает на ходу. Наташа уже спала, Арика она положила рядом с собой, и Берковичу пришлось довольствоваться местом на диване в салоне. Ему было все равно — он уснул, едва опустив голову на подушку.

Утром инспектор отправился к дому, где жил Киперштейн, и позвонил к соседям погибшего. На звонок вышла миловидная смуглая женщина лет двадцати пяти, за подол ее платья цеплялся трехлетний мальчишка. Вчера Беркович уже беседовал с ее мужем Эли, вызвавшим полицию.

— Нас с сыном не было дома, — сказала женщина, назвавшаяся Ронит, — мы с утра уехали к моей матери в Бат-Ям и вернулись поздно вечером.

— Я хотел бы поговорить с вашим мужем, — сказал Беркович.

— Он на работе, — сказала Ронит. — Вернется в пять или шесть.

— Вы хорошо знали Киперштейна? — спросил инспектор.

Реакция Ронит его поразила. Женщина прижала ладони к губам, будто хотела сдержать крик, глаза ее наполнились слезами, она замотала головой и неожиданно разрыдалась.

— Нет, нет… — бормотала она, пока Беркович наливал колу из стоявшей на столе бутылки. Мальчишка путался под ногами и ревел громче матери.

— Извините, — сказал Беркович, — я поговорю с другими соседями, а потом еще раз приду к вам. Хорошо?

В квартире этажом ниже ему открыл дверь старик лет восьмидесяти на вид — сухой, как осенний лист, но бодрый, будто только что вернулся со спортивной тренировки.

— Да, шум был сильный, — сказал он, отвечая на вопрос Берковича. — Начался в половине шестого, необычное время для Киперштейна. Крики, вопли, громкая музыка. А потом неожиданно все стихло. Это, наверно, когда полиция приехала.

Полиция приехала, когда в квартире уже никого — кроме трупа — не было. Так что шум стих, скорее всего, когда произошло убийство.

— После того, как стало тихо, — спросил Беркович, — кто-нибудь проходил сверху мимо вашей двери? Я понимаю, что вы могли и не расслышать…

— Почему — не расслышать? — обиделся старик. — Я специально подошел к двери и смотрел в глазок — мне было непонятно, почему шумели-шумели, и вдруг замолчали. Нет, никто не спускался. Наверное, полиция была уже в квартире, вот и…

— Спасибо, — сказал Беркович, предположения и фантазии старика его не интересовали. Но вот наблюдение выглядело очень любопытным.

Он поднялся на третий этаж и вошел в квартиру Киперштейна, аккуратно сняв с двери листок бумаги с печатью. Постоял посреди салона, оглядываясь. Поваленный шкафчик, разбросанные газеты, разбитый стакан… Что-то было в этом разгроме театральное. Если произошла драка, почему опрокинут шкафчик, стоявший в самом углу?

А если, — подумал инспектор, — все это на самом деле инсценировка? И убили Киперштейна не в драке ничего не соображавших наркоманов, а расчетливо, заранее продумав детали?

Была и еще нестыковка. Если в квартире несколько человек устроили драку, почему они после убийства не вывалились толпой на лестницу? Сосед-старичок никого не видел. Можно ли доверять этому утверждению?

Заперев дверь, Беркович опять позвонил к соседям. Ронит успела привести себя в порядок, ребенок играл в своей комнате, оттуда доносились звуки включенного телевизора.

— Ваш муж поехал на работу в той рубашке, в которой был вчера дома? — задал Беркович неожиданный вопрос.

— Нет, конечно, — нахмурилась женщина. — Дома он ходит в майке.

— Вы не могли бы показать…

— Зачем? — вскинулась Ронит.

— Покажите, пожалуйста, — твердо сказал Беркович.

Конечно, она могла и отказаться, тогда пришлось бы потерять время, а то и улику, но, похоже, мысли инспектора остались скрыты от Ронит — она покачала головой и повела Берковича в спальню, где извлекла из шкафа большую цветастую майку.

— Именно в этой майке он был вчера? — уточнил инспектор.

— Вчера он был в другой, — сказала Ронит. — Я ее положила в стирку.

— Успели постирать? — чертыхнувшись про себя, спросил Беркович.

— Нет, а что? — до Ронит начал доходить некий тайный смысл вопросов, в глазах появилось испуганное выражение, но инспектор не стал дожидаться, когда женщина придет к окончательному решению; сине-зеленую майку он нашел в груде белья в старой корзине на техническом балкончике.

— Все верну в целости и сохранности, — пообещал он.

— Тебе нужны результаты вскрытия? — встретил Берковича вопросом эксперт Хан, когда инспектор полчаса спустя явился в лабораторию с большим бумажным пакетом.

— Нет, — сказал Беркович. — Я принес тебе две майки, и если на одной из них не окажется следов крови, готов съесть свою шляпу.

— Что-то я не помню, чтобы ты носил шляпу, — пробормотал Хан, принимая из рук инспектора сверток.

— Чья это майка? — спросил он, вернувшись спустя полчаса, в течение которых Беркович дремал на стуле и несколько раз едва не повалился на пол.

— Убийцы, надо полагать, — пожал плечами инспектор.

— Конечно, убийцы, — нетерпеливо сказал Хан. — На майке пятна крови, группа совпадает с группой крови убитого Киперштейна. Но где ты это раздобыл?

— Потом объясню, — отмахнулся Беркович. — Нужно успеть его взять, когда этот тип вернется домой после работы.

— Киперштейна убил сосед, убил из ревности, — рассказывал на следующее утро инспектор Беркович эксперту Хану. — Видишь ли, Авигдор Киперштейн и Ронит — соседка — давно были, как это говорят, в интимной связи. Муж ее, как водится, ничего не знал, но все в этом мире всплывает наружу… В общем, Эли — так зовут мужа Ронит — решил эту проблему по-своему. О вечеринках в квартире Киперштейна он, конечно, имел представление — почти каждую ночь там кричали, и он пару раз уже вызывал полицию.

— Так вот, — продолжал Беркович, — он записал на видео хорошую потасовку из голливудского блокбастера, и когда жена уехала с сыном в Бат-Ям, явился к соседу. Тот ничего, конечно, не подозревал. Эли ударил Киперштейна гантелью по темени, поставил на магнитофон кассету, врубил на полную громкость, перевернул шкафчик, разбросал газеты, порвал на Киперштейне рубаху. А потом вернулся к себе — с кассетой, естественно, — и вызвал полицию — якобы в квартире соседа опять буянят.

— А где кассета? — поинтересовался Хан. — Ты ее нашел?

— Да этих боевиков у Эли на кассетах десятка три! Можно взять любой. А сам он пока не показывает, какую кассету использовал. Да разве это так важно? Убил и свалил все на дружков Киперштейна, наркоманов.

— Вот только изобразить толпу, спускавшуюся с лестницы, не сумел, — усмехнулся эксперт.

— Он просто не учел, что старик со второго этажа обожает смотреть в глазок, — сказал Беркович.