Свет в иллюминаторе

— Погода совсем не для того, чтобы плавать, — сказал жене инспектор Беркович, собираясь на службу. — Смотри какой ветер. В море наверняка волны метра три.

— Ну и что? — удивилась Наташа. — Мы вроде на пляж и не собирались.

— На пляж — да, — вздохнул Беркович. — Но в море мне все-таки придется выйти.

— Почему?

— Убийство, — сказал инспектор. — Только это и может заставить меня отправиться в плавание. Хотя… Какое это плавание — миля от берега?

— А что случилось? — с любопытством спросила Наташа.

— Вчера радировали с яхты «Мадиган», что на борту убитый человек. Вечером погода была еще хуже, чем сейчас, яхта не могла подойти к пирсу, а патрульный катер не мог пришвартоваться. Оставили до утра. Сейчас там уже работает эксперт.

— Твой знакомый Рон?

— Он самый. И ждут меня.

— Понятно, — кивнула Наташа. — А кого убили? И что это за яхта?

— «Мадиган» — прогулочное судно, три мачты, пять человек экипажа, приписана к порту Ашдода, арендована для прогулки по морю неким Амосом Гурфинкелем, это молодой миллионер, состояние нажил года два назад, когда начался бум в хай-теке. В море он вышел со своими гостями из Соединенных Штатов — такими же молодыми предпринимателями. Двое мужчин и женщина. Женщина прилетела в Израиль с одним из гостей, официально они не в браке, но…

— Понятно, — улыбнулась Наташа. — И что же произошло?

— Нужно разобраться, — сказал Беркович, уже стоя в дверях. — Похоже, что из-за женщины мужчины и повздорили. Я побежал, Наташа, надеюсь покончить с этим делом до вечера.

— Будь осторожен, — крикнула вдогонку Наташа.

Когда Беркович приехал к пирсу, где качался на волнах полицейский катер, волнение уже почти утихло. Во всяком случае, инспектор без труда перепрыгнул на борт утлой, как ему показалось, посудины, взревел двигатель, и катер резво побежал навстречу волнам, то задирая нос к небу, то зарываясь пучину.

Яхта «Мадиган» стояла на якоре, и в кабельтове от нее болтался на волнах еще один полицейский катер. Когда Беркович поднялся на борт, едва удерживаясь на ногах, его встретил эксперт Хан, прибывший на яхту еще два часа назад.

— Гурфинкель убит выстрелом в затылок, — сказал он. — Стреляли еще по меньшей мере дважды — в стене каюты два пулевых отверстия. Пули от «Магнума», крупный калибр. Оружия на борту нет, сержант Бак утверждает это однозначно, хотя я и не уверен, что обыск мог дать стопроцентную гарантию. Яхта, конечно, не линкор, но и здесь могут быть потайные уголки.

— Попробую разобраться, — сказал Беркович.

Тело уже убрали из большой каюты, где вечером проходила пьянка и где произошло убийство. Капитан яхты, моложавый, но все-таки не такой уж молодой Эрик Гудман, с которого Беркович и начал допросы, однозначно утверждал, что вбежал в каюту буквально через минуту после того, как оттуда раздались ужасные крики. За это время из каюты никто не выходил.

— Крики? — переспросил Беркович. — А выстрелы вы разве не слышали?

— Нет, — отрезал Гудман. — В каюте так гремел тяжелый рок, что услышать можно было лишь взрыв гранаты.

— Вы сказали, что раздался крик…

— Женский вопль, он оказался громче, чем «хэви метал».

— Значит, кричала Моника Стоун? — уточнил Беркович, поглядев в список пассажиров.

— Больше некому, — кивнул капитан. — Женщина в этой компании всего одна. Из-за нее, видимо, все и произошло.

— Когда вы вбежали в каюту, вся компания была там?

— Конечно, все четверо. Правда, один из них — Гурфинкель — был мертвым, — мрачно сказал Гудман.

— Спасибо, — кивнул Беркович и направился в каюту, где под присмотром сержанта находились участники вчерашней трагической вечеринки. До утра они содержались в капитанской каюте — Гудман оказался достаточно сообразительным и до прибытия полиции разместил подозреваемых у себя, поставив у двери одного из матросов, сам же провел ночь на мостике, — а теперь сержант Бак перевел гостей Гурфинкеля туда, где произошло преступление.

Беркович прекрасно понимал, что, скорее всего, толку от допроса подозреваемых не будет. В запасе у них была целая ночь, договориться они могли о чем угодно, согласовать показания до мелочей. Оружие выбросили в иллюминатор, это самое естественное, что мог сделать убийца.

Моника Стоун оказалась не такой красивой, как ожидал Беркович. Ей было около тридцати, отсутствие косметики старило женщину, вряд ли Беркович обратил бы на нее внимание на улице. Впрочем, и не из-за таких мужчины теряли голову…

— Мы танцевали, — хмуро сказала она. — То есть, мужчины по очереди танцевали со мной. Другие двое в это время разговаривали не знаю уж о чем.

— С кем вы танцевали, когда раздался выстрел?

— Какой выстрел? — спросила Моника. — Я не слышала никакого выстрела. А танцевала я с Алексом, — женщина взглядом показала на высокого худощавого мужчину, одного из сидевших на диванчике у дальней стены каюты. Алекс Вентцель кивком головы подтвердил это утверждение.

— Значит, в это время, — сказал Беркович, — Гурфинкель разговаривал с вами?

Инспектор ткнул пальцем в мужчину, сидевшего рядом с Вентцелем — это был Лиор Донат, парень плотного сложения с непропорционально короткими руками.

— Да, — сказал Донат с видимым отвращением.

— И вы тоже не слышали выстрела? — с иронией спросил Беркович.

— Нет! — покраснев от возмущения, заявил Донат. — Мы разговаривали, потом Амос взмахнул руками и повалился на пол. Я сначала подумал, что он просто не удержался на ногах — качало довольно сильно.

— И несмотря на качку, вы танцевали? — удивился Беркович.

— Так в этом была самая соль! — воскликнул Донат. — Впрочем, какая разница…

— Пуля попала Гурфинкелю в затылок. Если вы разговаривали, значит, он стоял к вам лицом. Следовательно, вы не могли не видеть стрелявшего.

— Не видел, — буркнул Донат. — Моника танцевала с Алексом, а Амос доказывал мне, что нужно срочно продавать акции «Селлулара». И вдруг упал. Больше мне нечего сказать.

— Стреляли по меньшей мере трижды, — напомнил Беркович. — И вы ничего не видели и не слышали?

— Ничего, — сказал Донат.

— И вы тоже? — повернулся Беркович к Вентцелю, не ожидая от него другого ответа. Тот только покачал головой.

— Я понимаю, — неожиданно сказал Донат, растягивая слова, — что подозревать вы можете только нас. Только мы были в каюте. Но уверяю вас, инспектор, никто из нас не стрелял в Амоса. У нас были хорошие отношения, понимаете? Вполне нормальные! Да, прежде бывало всякое — Моника красивая женщина, ну, вы понимаете. Но вчера мы пришли к согласию, так что ищите убийцу снаружи.

— В море? — уточнил Беркович.

Донат бросил взгляд в сторону иллюминатора и пожал плечами.

— Между прочим, — добавил Вентцель, — окошко вечером было открыто, это потом кто-то его закрыл. Не я, кстати.

Иллюминатор каюты, названный Вентцелем «окошком», был плотно задраен и даже прикрыт шторкой, потому что по левому борту поднималось яркое солнце. Проверить утверждение Вентцеля можно было только одним способом, и Беркович, оставив на некоторое время подозреваемых под присмотром сержанта, поднялся на палубу.

— Иллюминатор был открыт, когда вы вбежали в каюту? — спросил он капитана.

— Да, — не задумываясь, ответил Гудман. — Это, кстати, было нарушением инструкции, поскольку при сильном волнении…

— Вы сами его закрыли?

— Сам, — твердо сказал Гудман. — Если бы волнение усилилось, вода могла попасть внутрь помещения.

— Почему вы мне об этом не сказали? — с досадой спросил Беркович.

— Так вы не спрашивали, — удивился капитан. — И потом… Если вы полагаете, что оружие выбросили за борт, то как это могли сделать при закрытом иллюминаторе? Уже хотя бы из этого следует, что иллюминатор был в тот момент открыт.

— Действительно, — сказал Беркович, ругая себя за столь серьезный просчет. Почему он не подумал об этом раньше? Почему какой-то моряк должен указывать ему на ошибку в рассуждениях?

— Борис! — окликнул Берковича эксперт, собравшийся уже перебираться на борт уходившего к берегу одного из полицейских катеров. — Я тебе больше не нужен?

— Нужен, — сказал инспектор. — Что ты можешь сказать об этих выстрелах? Стреляли не в упор?

— Нет, конечно, — пожал плечами Хан. — Никаких следов пороховой гари. Не меньше двух метров от цели.

— Величина каюты — три с половиной метра, — отметил Беркович. — Гильз не нашли?

— Этот тип револьверов не отбрасывает гильзы, — сухо сказал эксперт.

— Отверстия в стене… Они ведь довольно высоко.

— Ты сам видел. Стреляли чуть вверх — ну, это естественно при качке, особенно когда нет времени целиться. Первые пули прошли выше цели, третья попала Гурфинкелю в затылок. Ты хочешь сказать, что эта троица твердо стоит на своем?

— Твердо, — кивнул Беркович. — И вряд ли они изменят показания. Одно из двух — или они хорошо сговорились за ночь, и тогда обвинить кого-то одного вряд ли удастся. Или…

— Я понял, — перебил Хан. — Или они говорят правду, ты это хочешь сказать? Но тогда в каюте должен был находиться невидимый убийца?

— Почему в каюте? — сказал инспектор. — Почему не снаружи?

— Снаружи, между прочим, море. Или ты утверждаешь…

— Ну да, другое судно, подошедшее довольно близко.

— Это ты уж загнул! — воскликнул Хан. — Никто из команды не видел никаких судов поблизости от «Мадигана».

— Оно могло идти без огней.

— С риском столкнуться с «Мадиганом» в темноте?

— Какая темнота? Это Гудман с мостика ничего в темноте не видел, но ведь яхта была ярко освещена, везде горел свет. И гремела музыка. Другое судно могло подойти, не зажигая огней…

— Я понял, — перебил Хан. — Интересная версия. Но стрелять в иллюминатор с расстояния нескольких десятков метров из револьвера…

— Почему из револьвера? Из снайперской винтовки с револьверной пулей, такой вариант возможен?

— Ну… — протянул эксперт. — Во всяком случае, его нельзя исключить.

— И тогда понятно, почему две другие пули ушли так высоко, — продолжал Беркович. — При качке это неизбежно.

— Но тогда, — сказал Хан, — могла быть и еще одна пуля, которая попала в борт яхты. Или даже несколько пуль.

— Именно, — согласился Беркович. — Давай проверим.

Несколько минут спустя подозреваемые в убийстве, мрачно сидевшие на диване и не смотревшие друг на друга, стали свидетелями странной сцены: полицейский инспектор, раскрыв настежь иллюминатор, высунул наружу голову и что-то разглядывал, комментируя увиденное.

— Покрасить яхту давно надо, — говорил Беркович, — все тут шелушится, попробуй разглядеть… Нет, ничего не вижу. Хотя погоди… Вот, есть вмятина. На полметра выше иллюминатора. Хочешь взглянуть?…

Домой Беркович вернулся к самому ужину в приподнятом настроении, из чего Наташа сделала вывод, что день удался.

— Так кто же убил этого Гурфинкеля? — спросила она. — Не женщина, надеюсь?

— И даже никто из других мужчин, — ответил Беркович, откусив от огромного бутерброда.

— Как это? — не поняла Наташа.

— Стреляли с борта прогулочного катера, — объяснил Беркович. — Мы его нашли. «Приват» называется, его несколько дней назад арендовал один из конкурентов Гурфинкеля. Считалось, что катер ушел в сторону Акко, но этот тип вернулся — он прекрасно знал о планах Гурфинкеля, тот сам ему рассказывал. Подошел с левого борта и застрелил Гурфинкеля через иллюминатор.

— Но это же, наверное, ужасно трудно! — воскликнула Наташа. — Были высокие волны!

— Трудно, — согласился Беркович, — но для бывшего армейского снайпера вовсе не так трудно, как тебе кажется.

— И он был уверен, что его не найдут?

— А как бы его нашли? Все казалось почти доказанным — ведь у Гурфинкеля действительно были сложные отношения с американскими гостями из-за этой Моники. Откуда убийца мог знать, что именно в тот вечер компания решила помириться?

 

Крутой бизнесмен

— Крутой парень, — сказал инспектор Хутиэли своему коллеге Берковичу, перечитав протокол, записанный со слов одного из свидетелей. — Крутой, да? Так это по-русски?

Беркович улыбнулся. Хутиэли правильно перевел русское слово, но на иврите оно приобрело совсем иной оттенок. Впрочем, объяснять разницу Беркович не стал.

— Да, — сказал он, — Бернштейн из тех, кого в России называют новыми русскими, даже если они евреи.

— Березовский, например, — подхватил Хутиэли, показывая свою осведомленность.

— Березовский гораздо круче, — покачал головой Беркович. — Бернштейн владеет акциями нескольких металлургических комбинатов, в том числе в Челябинске, это огромное предприятие. Покушение на него нельзя назвать чем-то экстраординарным. Многие бизнесмены в России рискуют жизнью. Но на Бернштейна покушались в Израиле.

Главное было именно в этом. Российский бизнесмен еврейского происхождения Исак Михайлович Бернштейн прилетел в Израиль для встреч с местными промышленниками и отдыха на эйлатских пляжах. Прилетел, как и положено крутому бизнесмену, с любовницей — эффектной крашеной блондинкой, секретарем-помощником и двумя телохранителями, благодаря которым, собственно, Бернштейн и остался жив во время неожиданного покушения.

Произошло это в Тель-Авиве перед входом к отель. Бернштейн вышел из здания, один из телохранителей открыл перед ним дверцу машины, второй стоял рядом, оглядывая окрестности. Из проезжавшей мимо на большой скорости «мазды» кто-то сделал четыре выстрела, Бернштейн получил пулю в плечо, стоявший рядом телохранитель — в грудь, а другой охранник, склонившийся над дверцей машины, остался невредим, но не успел среагировать. «Мазда» умчалась, никто не заметил номерных знаков, а искать машину по цвету в большом Тель-Авиве — все равно что иголку в стоге сена: тысячи автомобилей этой марки имеют темно-синий цвет, очень популярный у автовладельцев.

— Только русских разборок нам в Израиле не хватало, — сказал Хутиэли. Беркович покачал головой.

— Это не русские разборки, — сказал он. — Видите ли, у Бернштейна вполне специфические связи, и врагов его или конкурентов достаточно легко просчитать. Все, кто мог иметь зуб на Бернштейна, находятся сейчас в России.

— Ну, Борис, — удивленно произнес Хутиэли. — Ты меня удивляешь. Заказать убийство можно и из России. Был бы исполнитель.

— Конечно, — согласился Беркович. — И здесь два варианта. Либо исполнитель тоже из «русских», либо наняли коренного израильтянина.

— Второй вариант гораздо менее вероятен, — заметил Хутиэли.

— Именно потому, что мы должны думать именно так, им и могли воспользоваться конкуренты Бернштейна, — сказал Беркович. — Не в деньгах же проблема, согласитесь. В любом случае начать я хочу с разговора с Бернштейном. Врачи говорят, что в двенадцать смогут пустить меня в палату. Группа старшего сержанта Линде сейчас отрабатывает версию израильского киллера — у ребят есть осведомители в этой среде. А я…

Беркович поднялся из-за стола и протянул Хутиэли руку.

— Терпеть не могу таких дел, — сказал он. — Анализу они почти не поддаются, а бегать приходится…

— Да, — усмехнулся Хутиэли, — ты у нас скорее Ниро Вульф, чем Арчи Гудвин.

Беркович пропустил иронию мимо ушей. Бегать он действительно не любил, а для размышлений в деле о покушении на Бернштейна было слишком мало данных.

В полдень он вошел в просторную палату больницы «Ихилов», где лежал раненый предприниматель.

— Здравствуйте, — сказал Беркович по-русски, — я веду дело о покушении.

Бернштейн распылся в улыбке, но неловко повел плечом и поморщился от боли.

— Рад, что можно в израильской полиции служат крутые русские парни, — сказал он, и Беркович усмехнулся: вот теперь и его самого причислили к крутым, правда по совершенно иному поводу.

Разговаривать с Бернштейном было легко, но после получаса быстрых вопросов и ответов инспектору стало ясно, что он не продвинулся ни на шаг. Во-первых, Бернштейн был убежден в том, что никто из его российских конкурентов не стал бы нанимать в киллеры коренного израильтянина. Во-вторых, он утверждал, что в России вообще нет таких идиотов, чтобы убивать конкурента за границей.

— Послушай, Боря, — говорил Бернштейн, через пять минут после начала разговора перейдя на ты и называя нового приятеля по имени, — послушай, нанимать израильтянина — это куча денег, да еще огромный риск. В Москве убрать человека стоит гораздо дешевле, я не знаю конкретных цен, но говорю тебе, что это так, и можешь мне поверить. Понял, да? Если бы кому-то втемяшилось пустить меня в расход, это сделали бы на Рублевском шоссе, где я живу, а не в Тель-Авиве, где меня еще нужно было вычислить!

— Ваши рассуждения были бы верны, — вставил Беркович, — если бы покушения не было. Но кто-то же в вас стрелял средь бела дня.

— Загадка! Бред! Нет, послушай, это был арабский террорист — вот что я скажу. Просто я под руку подвернулся. Может, он думал, что я член Кнессета?

В палату вошел врач и сказал:

— Хватит на первый раз.

— Слушай, ты заходи почаще, — сказал раненый, — а то с моими о чем поговоришь? О делах разве что… А Ляльку я вообще сказал чтобы не пускали — незачем ей расстраиваться, пусть загорает на пляже.

Беркович собрал бумаги, дал Бернштейну подписать протокол и вышел в коридор, длинный, как туннель под Ла-Маншем. Раненый телохранитель бизнесмена лежал в соседней палате, но к нему еще не пускали — положение парня было куда серьзнее, чем у шефа, он спал и до завтра врачи не допускали к нему посторонних. В закутке напротив палаты Бернштейна сидели в креслах трое мужчин — одного из них инспектор уже видел, это был телохранитель, счастливо избежавший пули, второй, видимо, был секретарем бизнесмена, а третий…

Беркович остановился в полном недоумении. Третьим в компании был… Исак Бернштейн собственной персоной. Живой и невредимый.

Придав лицу невозмутимое выражение, инспектор подошел и представился.

— Вы… — сказал он, обращаясь к копии Бернштейна.

— Марк Давидов, — встав, протянул руку двойник.

— Вы… — повторил Беркович, думая о том, как бы поточнее сформулировать естественный вопрос. Давидов, впрочем, все прекрасно понял.

— Похож, правда? — сказал он. — Нас всегда путали. Мы ведь с Исаком еще в институте познакомились. Как-то даже экзамен я за него сдавал. Впрочем, он за меня тоже. Бывало всякое.

— Так-так, — сказал Беркович, усаживаясь в свободное кресло. — Вы прилетели вместе с Бернштейном?

Инспектор прекрасно знал, кто прибыл в Израиль вместе с бизнесменом, но ведь Давидов мог прилететь чуть раньше.

— Нет, — покачал головой двойник. — Я, можно сказать, ватик. Девять лет в стране. Изя мне позвонил после приезда, мы договорились встретиться, но не довелось пока.

— Где вы живете? — спросил Беркович. — Чем занимаетесь?

— Живу в Холоне, — ответил Давидов, — а занимаюсь… да разными вещами занимаюсь. Посредничеством, в основном.

Голос у Давидова звучал не очень уверенно — или это Берковичу только показалось?

— Исак Михайлович, — подал голос секретарь бизнесмена, — хотел сделать Марку Леонидовичу деловое предложение.

— Да? — поднял брови Беркович. — Что, совместный бизнес?

— В некотором смысле. Исак Михайлович хотел предложить Марку Леонидовичу поехать с ним в Россию и некоторое время поработать… м-м…

— Двойником, — подсказал Беркович, обо всем уже догадавшийся.

— Именно так, — кивнул секретарь. — Собственно, предложение и сейчас остается в силе.

— Вы знали об этом предложении? — повернулся Беркович к Давидову.

— Догадывался, — коротко сказал тот.

— Но у вас же здесь свое дело. И семья, наверное.

— Я ведь еще не дал своего согласия, — осторожно сказал Давидов. — Да мы с Изей еще и не разговаривали.

— Понятно, — протянул Беркович и добавил: — Да, удивительное сходство, особенно если учесть, что вы даже не родственники. Скажите, — обратился он к телохранителю, — вам есть что добавить к уже записанным показаниям? Может, вы вспомнили что-нибудь за это время?

— Нет, — мрачно сказал тот. — Что я могу вспомнить? Я видел только, как «мазда» за угол сворачивала. Понимаю, что действовал в той ситуации бездарно… Но ведь у меня и оружия не было!

— Ну, это вы с хозяином разбирайтесь, — равнодушно сказал Беркович и поднялся.

— Полагаю, — сказал он, — что мы с вами еще встретимся. Со всеми, — добавил инспектор, внимательно посмотрев в глаза Давидову. Тот отвел взгляд.

Вернувшись в управление, Беркович поднялся к старшему инспектору Рисману, прекрасному знатоку уголовного мира большого Тель-Авива.

— Рони, — сказал Беркович, протягивая фотографию Бернштейна, где бизнесмен был изображен рядом со своей белокурой Лялей на фоне отеля «Дан-Панорама», — погляди-ка, может, тебе знакома эта личность?

— Конечно, — уверенно заявил Рисман, бросив на фотографию один-единственный взгляд. — Марк Давидов, неприятный тип. Я уверен, что он торгует женщинами с Украины, но никак не могу получить на него достаточно материала, чтобы задержать. А с кем это он? Я этой женщины не знаю. И одет странно — обычно Марк такие рубашки не носит.

— А это не Марк вовсе, — сказал Беркович и после паузы, насладившись недоуменным видом коллеги, рассказал о покушении на российского бизнесмена.

— Вот так-так, — удивился Рисман. — Так ты полагаешь, что покушались на самом деле на Давидова?

— Почему ты решил, что я полагаю именно так?

— Судя по твоему рассказу. Российский след маловероятен, израильский — подавно. Давидов и Бернштейн должны были встретиться. Убийца шел за Давидовым, принял за него Бернштейна…

— Идеальная схема, — кивнул Беркович, — если бы не одно обстоятельство. Встретиться они должны были в другое время. Я еще буду, конечно, проверять, где находился Давидов в девять тридцать утра. Уверен, впрочем, что его видели в то время десятки человек. Ты мне лучше другое скажи: какая у Давидова машина? Если ты, конечно, в курсе.

— Естественно, в курсе, — улыбнулся Рисман. — Белая «хонда».

— Вот как, — разочарованно сказал Беркович. — А я надеялся, что темно-синяя «мазда».

— Это машина его племянника, — сообщил Рисман. — Тоже темная личность, но в дядиных аферах, похоже, не замешан.

— Ты уверен? — воскликнул Беркович и, увидев, как насупился коллега, быстро сказал: — Не думай, я не сомневаюсь, просто очень рад.

— Чему? — спросил Рисман. — Если ты считаешь, что Арон пытался убить дядю, то это глупости.

— Потом объясню! — сказал Беркович, направляясь к двери.

С инспектором Хутиэли Беркович столкнулся в холле, когда под вечер покидал управление.

— Ну как там этот крутой? — поинтересовался Хутиэли, взяв Берковича под локоть. — Выяснил, кому он мешал?

— Да, — кивнул инспектор. — То есть, нет, никому он в России не мешал, вот в чем хитрость.

— Так это действительно была ошибка? — оживился Хутиэли. — Мне сказал Рисман, но я не очень поверил.

— И правильно не поверили, — сказал Беркович. — Видите ли, у Бернштейна есть в Израиле знакомый, некто Давидов, они похожи, как две капли воды. Бернштейн намеревался нанять Давидова в двойники — жизнь бизнесмена в России, как вы знаете, довольно беспокойная. Бернштейн думал, что своим предложением заинтересует приятеля. И действительно заинтересовал. Давидов — человек риска, он ведь женщинами торгует. Популярный сейчас бизнес. Знаете, что он задумал? Убить Бернштейна — или замочить, если по-русски. И самому занять его место. Стрелял, кстати, племянник Давидова Арон, за дядю он готов в огонь и воду.

— И в тюрьму тоже? — поинтересовался Хутиэли.

— Не знаю, — сказал Беркович, — но спрошу на первом же допросе.

 

Третий

— Значит, вы никогда не любили сами, — сказал собеседник, когда Беркович выразил сомнение в том, что нормальный человек, будучи в здравом уме и твердой памяти, способен лишить себя жизни, если от него уходит любимая женщина.

Разговор происходил в скверике перед домом. Наташа прогуливалась вдоль аллеи с коляской, в которой спал Алик, а Беркович, сидя в тени на скамейке, обсуждал с соседом трагическую историю смерти манекенщицы Анат Элимелех и ее друга парикмахера Рони Афуты. В те дни газеты выходили с аршинными заголовками и фотографиями на всю полосу, и лучшей темы для обсуждения трудно было придумать.

— Вы никогда сами не любили! — повторил сосед тоном человека, знающего о любви все — естественно, по книгам. — Любовь — это чувство, которое сжигает человека без остатка.

— Ясно, — сказал Беркович. — Поскольку я еще не обратился в пепел, то, значит, и не любил.

— Нечего иронизировать, — рассердился сосед. — Не знаю, что в действительности произошло у Анат и Афуты, газеты, конечно, все врут, как всегда… Вы, наверное, знаете больше…

Он сделал многозначительную паузу, но Беркович на провокацию не поддался, и сосед продолжил после едва заметного вздоха разочарования:

— На моих глазах как-то разыгралась история похлеще.

— Да? — спросил Беркович равнодушным голосом, поскольку знал: если проявить заинтересованность, сосед и не подумает начать рассказ.

— Представьте себе! — воскликнул он. — Случилось это лет двадцать пять назад, я только приехал в Израиль и жил в одном городке на севере. Вовсе не в богатом районе, кстати говоря…

* * *

Катрин приехала с родителями из Соединенных Штатов, а Фернандо — из Аргентины. Семья Мильгром переехала в Израиль, потому что отец Катрин решил: чем мыть машины богачам из Квинса, лучше делать это для своих, евреев. А может, в Израиле повезет, и он выбьется в люди.

Семья Фернандо Капита тоже была не из богатых, отец его всю жизнь горбатился на стройке, зарабатывая ровно столько, чтобы сводить концы с концами. Жили Катрин с Фернандо на соседних улицах и не могли не познакомиться, поскольку учились в одной школе. То, что между ними началась любовь, — дело, конечно, слепого случая.

В манеканщицы Катрин не взяли бы — она была девушкой полноватой, да и писаной красавицей ее никто бы не назвал. А Фернандо после школы пошел в армию, отслужил три года, на субботы приезжал домой, и у Катрин не было времени, чтобы скучать по жениху — всю неделю она была занята в небольшом магазине игрушек. В армию ее не взяли, потому что врачи нашли у нее плоскостопие, да и зрение у Катрин было слабым, она носила сильные очки, которые снимала, когда гуляла с Фернандо.

Соседи знали — вот вернется Фернандо, и будет свадьба. Родители Катрин не были в восторге от предстоявшего брака, им хотелось для дочери, естественно, более выгодной партии, но и возражать они не собирались, все-таки воспитаны были в демократических традициях и признавали за каждым человеком право самому выбирать свою судьбу.

Вернулся Фернандо, несколько дней они с Катрин ходили по городку совершенно счастливые, и прохожие оборачивались им вслед. Через неделю Фернандо устроился работать охранником и получил оружие: новенькую «беретту». А еще несколько дней спустя безжизненные тела Фернандо Капиты и Катрин Мильгром были обнаружены поутру на краю апельсиновой плантации, метрах в двухстах от центральной дороги Тель-Авив — Хайфа. Катрин была убита выстрелом в грудь, а Фернандо пуля попала в живот, и он, судя по всему, некоторое время был еще жив, но передвигаться не мог и умер от потери крови.

Пистолет, принадлежавший Фернандо, лежал на земле между двумя телами, и, по идее, никто — ни юноша, ни девушка — не мог бы до него дотянуться. Экспертиза показала — на рукоятке следы Катрин и Фернандо, причем в одном месте след пальца Катрин находится поверх следа пальца Фернандо, а в другом месте наоборот. И потому никто не мог сказать — кто держал пистолет последним, а ведь это было важно знать: то ли Фернандо убил подругу и покончил с собой, то ли это сделала Катрин. Оба они, однако, держали пистолет в руках. Почему?

Слухи, конечно, ходили всякие, и версии выдвигались самые разнообразные. Одна версия: Катрин давно разлюбила Фернандо, но пока он был в армии, не считала себя вправе сказать ему об этом. А когда юноша вернулся, между ними произошел откровенный разговор, Фернандо (южная кровь!) вспылил, под рукой оказалось оружие… Может быть, но почему на пистолете были следы пальцев Катрин?

Версия вторая: стреляла Катрин, потому что мужчина, тем более после армии, не станет убивать себя выстрелом в живот, понимая, насколько это мучительная и, к тому же, не гарантированная смерть. Если так, то, видимо, Фернандо нашел себе другую, и девушка, будучи вне себя, выхватила у него пистолет… В этом случае, кстати, объяснялось, почему на рукоятке два следа, перекрывающие друг друга. Катрин выхватила оружие у Фернандо, тот пробовал отобрать и получил пулю в живот. А потом Катрин покончила с собой, выстрелив в сердце.

Была и третья версия, объяснявшая, почему в одном месте на рукоятке след Катрин перекрывает след Фернандо, а в другом — наоборот. Они поняли, что счастья в жизни им не видеть (вопрос, конечно, оставался — а, собственно, почему?), и решили покончить с собой, но никто не хотел стрелять в себя сам, и тогда первой выстрелила Катрин, попав другу в живот, а Фернандо, забрав из руки девушки оружие, выстрелил ей в сердце…

Ни одну из этих версий в полиции доказать не смогли, да и не особенно старались, поскольку обе семьи очень просили не проводить дополнительных экспертиз — и без того все было ужасно, какая, собственно, разница, кто стрелял первым, кто вторым.

На кладбище Катрин и Фернандо лежали рядом, и обе семьи приходили к могилам в положенные дни, вместе читали кадиш и вместе скорбели о погибших детях…

* * *

— Вот видите, — сказал Беркович, — то, что вы рассказали, лишь подтверждает мои слова. Кто-то из них было явно не в себе. У кого-то были скрытые психические отклонения, которые должны были со временем проявиться — и проявились. Иначе ничего бы не случилось, даже если бы молодые люди крепко повздорили. Да если бы все, кто по дурости устраивают скандал любимому человеку, хватались за оружие, жизнь на земле давно бы прекратилась!

— Да-да, — рассеянно сказал сосед, — вы правы… То есть, не в том правы, что кто-то — Катрин или Фернандо — был психически болен, вовсе нет. А в том, что если бы каждый начинал стрелять по каждому поводу…

— Так одно следует из другого! — воскликнул Беркович. — Не будь у Катрин психического отклонения, она бы не стала стрелять из-за какой-то глупости!

— Почему вы думаете, что стреляла именно Катрин? — поднял брови сосед.

— По-моему, это ясно, — сказал Беркович. — Бывший солдат не стал бы стрелять себе в живот, это исключено. А девушка, не умевшая обращаться с оружием, вполне могла поступить именно так.

— Железная логика, — восхитился сосед. — А что вы скажете о перепутанных отпечатках?

— Это тоже очевидно, — Беркович пожал плечами. — Катрин выхватывает пистолет у Фернандо из кобуры, он пробует забрать оружие, получает пулю в живот… А потом Катрин, увидев то, что натворила, стреляет себе в сердце.

— М-м… — протянул сосед. — Извините, но так рассуждать может только тот, кто не знал Катрин. А я знал эту семью с того дня, как Мильгромы поселились в нашем городе. Более рассудительного существа я не встречал в своей жизни. Она все продумывала наперед. Она строила с Фернандо планы на всю оставшуюся жизнь и рассказывала о них мне, когда я спрашивал о будущей свадьбе.

— Вот именно, — сказал Беркович, — она расписала для себя всю жизнь, и вдруг Фернандо заявляет…

— У Фернандо никого не было, кроме Катрин!

— Так я о том и говорю! Значит, у Катрин было скрытое психическое отклонение…

— Нет, — твердо заявил сосед. — В жизни не поверю. Кстати, скажите: если действительно стреляла Катрин, почему пистолет оказался на земле посредине между телами? Она что, специально положила его туда?

— Почему специально? Выстрелила и инстинктивно отбросила оружие.

— Да? Она умерла, по словам экспертов, мгновенно. И потому, по идее, должна была сжимать оружие в руке, ведь пальцы в момент смерти конвульсивно сжимаются…

— Достаточно и секунды, — покачал головой Беркович, — и вообще, все это детали. Рассудочность женщинам совершенно не свойственна. Уже одно это наводит на мысль…

Он оборвал себя, потому что заметил странный взгляд, брошенный на меня соседом.

— Послушайте, — сказал Беркович. — Насколько я понимаю, у вас на этот счет была собственная версия, отличавшаяся от всех. Я прав?

— Вы правы, — сказал сосед неохотно. — У меня всегда была собственная версия, но… Меня не спрашивали, а сам я не хотел…

— Ну-ну, — сказал Беркович с излишней заинтересованностью, — расскажите, мне, как полицейскому, это любопытно.

— Хорошо, — сказал сосед после долгой паузы. — В те дни никому и в голову не пришло, что в этой истории мог быть кто-то третий.

— Третий? — воскликнул Беркович. — А что? Были следы третьего? Я ведь не помню той истории, меня тогда еще и в стране не было.

— Нет, конечно, не было больше ничьих следов! Дождь не шел полгода, земля была совершенно сухая, никаких следов просто не могло остаться. Но представьте, что некто проследил за Катрин и Фернандо, подошел к ним, выхватил у парня пистолет…

— Чепуха! — бросил Беркович. — Чтобы солдат позволил незнакомцу подойти и…

— Почему незнакомцу? Как раз наоборот, очень знакомому человеку. Да, позволил, потому что он и Катрин его хорошо знали. Тот, третий, выхватил оружие и, пока Фернандо приходил в себя от изумления, выстрелил. А потом убил и Катрин, которая от ужаса не могла пошевелиться.

— Но следы на рукоятке…

— Он протер рукоятку, стерев свои отпечатки, а потом приложил пальцы мертвых уже Фернандо и Катрин — вот почему, кстати, отпечатки оказались перекрыты в разных местах по-разному… Бросил пистолет между телами и ушел.

— Но… почему? Где мотив? Ваша версия все объясняет, кроме мотива!

— Мотив? Любовь, что же еще! Некто третий, полюбивший Катрин, признавшийся ей в этом и получивший отказ. Некто третий, который не мог допустить, чтобы Катрин и Фернандо поженились. Некто третий, который считал: пусть лучше оба умрут, потому что, если он убьет одного Фернандо, Катрин будет знать, кто это сделал!

— Почему же об этом не подумали в полиции? — спросил Беркович. — Кто-то ведь должен был видеть, как этот третий приходил к Катрин, говорил с ней, кто-то должен был догадываться о том, что он любит и любит безответно…

— Никому и в голову прийти не могло, что этот человек способен на убийство, — покачал головой сосед. — Такой тихий, такой робкий… Да, он поглядывал в сторону Катрин, но в ее сторону поглядывали многие, это еще не основание для подозрений. Нет, о третьем даже не подумали… Ну, я пойду, время уже позднее.

Сосед заторопился домой, да и Берковичу было пора, Наташа уже делала ему знаки, стоя поодаль с коляской.

И ночью уже, отложив книжку, которую он читал, Беркович подумал: а что если… Сосед так уверенно говорил об этом гипотетическом третьем… И взгляд, который он бросил… Сосед был человеком скрытным и, если разобраться, даже робким в каком-то житейском смысле. И возраст — в те годы ему было лет двадцать с небольшим. Срок давности уже истек, и сосед мог позволить себе лишнюю откровенность. Так неужели?…

Беркович знал, что никогда не спросит об этом. Но знал также, что никогда больше не сможет сидеть с соседом вечерами на скамейке и обсуждать результаты футбольных матчей. Даже если он неправ.

Беркович не в силах был смотреть в глаза убийце.

 

Живой труп

Вечерние улицы были полны людей. Народ сидел в кафе, прогуливался по набережной, некоторые купались: вода была теплой, как парное молоко. Отовсюду слышалась музыка, громкие разговоры, переходящие в крик и выяснение отношений.

По пешеходной улице Рамбам, опустив голову и думая о чем-то своем, шел мужчина лет сорока в темной майке и шортах. Обычная для Тель-Авива одежда в такую жару. Никто не обращал на мужчину внимания. Он дошел до поворота, остановился на мгновение, а потом упал головой вперед, раскинув руки.

— Что с вами? — вскочил на ноги один из посетителей кафе, чей столик находился в двух метрах от упавшего. — Вам плохо?

Вопрос был, конечно, риторический. Если человеку хорошо, с чего бы ему падать на улице и лежать так, будто он умер?

Кстати, он на самом деле умер — это стало ясно, как только мужчину перевернули на спину и взглянули в его остановившиеся глаза.

— Сердце? — предположил кто-то.

— «Скорую» вызовите! — послышался голос.

— И полицию. Смотрите — кровь!

Действительно, на асфальте под телом расплывалась черная лужица. Однако ни на лице, ни на руках мертвеца не было никаких видимых повреждений, майка на груди также была чистой, но, когда мужчину опять перевернули, то причина смерти стала вполне очевидной — на спине слева чернело пятно, и в майке была маленькая дырочка. Видимо, дырочка была и в теле несчастного, что и стоило ему жизни.

Во всяком случае, именно так определил причину смерти эксперт Рон Хан, прибывший на место происшествия вместе с оперативной группой сержанта Хелемски. Инспектор Беркович подъехал чуть позже, когда тело убитого уже увезли в морг.

— Фред Бергер его звали, — сказал сержант Хелемски, передавая Берковичу документы, обнаруженные в поясной сумке. — Сорок два года. Живет, если, конечно, данные правильны, в Шхунат Элиягу, я, кстати, хорошо знаю этот квартал.

— Вот и отправляйтесь туда, — приказал Беркович. — Сообщите родным, соберите сведения — кто такой, чем занимался, были ли враги, в общем, как обычно…

Хелемски уехал на патрульной машине, а эксперт сообщил Берковичу свои соображения о причине смерти.

— Убийство, — сказал он. — Стреляли из пистолета, но не в упор. Да в упор и не могли бы — народу здесь сам видишь сколько.

— А не в упор могли? — мрачно проговорил Беркович. — Самое людное место в Тель-Авиве!

— Да, — кивнул Хан. — В таком грохоте выстрел можно и не расслышать.

Действительно, отовсюду неслись оглушающие звуки хэви металл, классического джаза и восточных напевов. Какофония возникала страшная, и Беркович вынужден был согласиться с Ханом: в таком грохоте вряд ли кто-то мог отличить сухой щелчок выстрела от удара в барабан.

Для опроса свидетелей хозяин кафе выделил инспектору дальнюю от улицы комнату своего заведения. Здесь было довольно тихо, работал кондиционер, а потому и дышать можно было без опасения спалить легкие.

Первым давал показания мужчина по имени Гай Авидан, бросившийся бедняге Бергеру на помощь.

— Он шел со стороны Алленби, — рассказывал Гай, — я его увидел, когда он остановился на углу метрах в пяти от нас. Мы с Офрой сидели за крайним столиком на улице. Должно быть, тогда в него и выстрелили. Он как-то странно дернулся и вдруг упал. Ну, я, конечно, подбежал…

— Вот план улиц, — сказал Беркович, придвигая к свидетелю лист бумаги. — Если Бергер стоял здесь и лицом сюда, в вашу сторону… Вот так, верно?

— Да, — кивнул Авидан.

— Тогда стрелять в него должны были примерно из этой точки, правильно? Если провести прямую линию…

— Наверно, — с сомнением сказал свидетель.

— Вы видели там кого-нибудь?

— Не обратил внимания, — пробормотал Авидан. — Мне ведь и в голову не приходило… Хотя, если бы там стоял человек с пистолетом, я наверняка обратил бы внимание. По-моему, проходили женщина и мужчина, но я даже не могу сказать — молодые или старые. Но без оружия — я ж говорю, на пистолет я бы точно…

— Хорошо, — вздохнул Беркович. — Выстрела вы не слышали?

— Нет, — покачал головой Авидан. — Я и Офру не слышал, а она сидела в двух шагах, и голос у нее громкий. В «Каскаде» как врубили металлику…

Офра, сидевшая за столиком напротив Гая, подтвердила показания приятеля. Еще три свидетеля видели, как Бергер шел по улице Рамбам со стороны Алленби, видели, как он остановился на углу, будто в раздумьи. И видели, как он упал.

— Попробуйте вспомнить, — просил каждого Беркович, — шел ли кто-нибудь следом за Бергером.

— Никто, — твердо сказал Ави Лейзерман, стоявший с подругой в момент убийства у прилавка продавца кукол.

— Может, и шел кто-то, там было много народа, — пожала плечами подруга Ави.

— Точно шел, — заявил третий свидетель. — Даже не шел, а шли. Парень с девушкой. Когда этот бедняга остановился на углу, они прошли дальше как ни в чем не бывало.

— В какую сторону?

— Прямо, — не очень уверенно сообщил свидетель. — А может… Нет, не помню.

— Вы можете описать эту парочку? — спросил Беркович.

— Парень в белой рубашке, высокий, черные волосы до плеч, девушка, наоборот, совсем коротышка, светлая, короткая стрижка.

Закончил опрос, Беркович отправился в управление, где его уже ждал вернувшийся из Шхунат Элиягу сержант Хелемски.

— Оказывается, Бергер был подозрительной личностью, — сказал он. — Я его уже и в нашем банке данных обнаружил. Возможно, торговал наркотиками. Жена упала в обморок, когда я ей сообщил… В общем, от нее пока никакого толка. А соседи утверждают, что от Бергера им было одно беспокойство. Ходили какие-то подозрительные личности. Наркоманы в том числе. Скорее всего, кто-то из этой компании его и шлепнул. Может — конкуренты. В этой среде — довольно обычное дело.

Беркович выслушал многословный доклад сержанта и подумал, что нужно быть действительно в состоянии наркотического транса, чтобы стрелять в толпе на улице Рамбам. И нужно быть трезвым, как стеклышко, чтобы умудриться выстрелить совершенно незаметно.

Отпустив сержанта, Беркович позвонил в лабораторию к своему другу эксперту Хану, но тот еще не вернулся в кабинет и перезвонил сам четверть часа спустя, когда инспектор заканчивал изучать сведения о Бергере из компьютерного банка данных.

— Стреляли из «беретты», — сообщил эксперт. — Пуля вошла в тело чуть выше сердца. Вообще-то при иных обстоятельствах его можно было спасти, потому что легкое не задето.

— Что значит «при иных обстоятельствах»? — насторожился Беркович.

— Понимаешь, впечатление такое, будто в последние минуты жизни сердце у него работало с огромным напряжением. Можно назвать это прединфарктым состоянием. Если бы пуля не поставила точку, у него наверняка произошел бы сильнейший сердечный приступ.

— Сердечный приступ… — протянул Беркович и неожиданно воскликнул: — Черт! Как мне это раньше не пришло в голову?

— Что именно? — спросил Хан. — Борис, ты о чем?

— Потом, — быстро сказал инспектор. — Извини, Рон, я тебе перезвоню через полчаса.

Пока патрульная машина, взвывая сиреной, мчалась к улице Алленби, Беркович возбужденно говорил сидевшему на заднем сидении сержанту Хелемски:

— Надо было сразу опросить и тех, кто сидел в кафе на углу Алленби и Рамбам. Ведь Бергер шел с той стороны. А мы ограничились только теми свидетелями, которые видели, как он упал.

— Вы хотите узнать, видел ли кто-нибудь, кто шел за Бергером? — спросил Хелемски.

— Да никто за ним не шел, — с досадой сказал Беркович. — Стреляли, скорее всего, из машины.

— Но на Рамбам не бывает машин, — удивленно проговорил сержант. — Это же пешеходная зона.

— Да при чем здесь улица Рамбам? — отмахнулся Беркович. — Когда Бергер шел по Рамбам, он был уже убит.

Хелемски высоко поднял брови, но ничего не сказал — машина остановилась на углу Алленби и Рамбам. Народа здесь, похоже, стало даже больше, чем было час назад. Оглядевшись по сторонам, Беркович направился к киоску, хозяин которого торговал мороженым и прохладительными напитками. Это был мужчина огромных габаритов, едва помещавшийся в маленьком пространстве своего заведения.

— Вы слышали, конечно, об убийстве? — спросил Беркович, на что продавец охотно ответил:

— А как же! Я все думал, почему полиция всех опрашивает, а до нашего угла не добралась.

— Вы видели человека, которого убили? Он ведь завернул на Рамбам с Алленби…

— Может, и видел, — пожал плечами продавец. — Я ведь не знаю, как он выглядел. Да и как я мог его запомнить? С Алленби на Рамбам каждую минуту поворачивают десятки человек…

— Он был в темной майке и полосатых шортах. А запомнить вы его могли, потому что вряд ли он вел себя, как все. И выстрел вы могли слышать.

— Выстрел? — переспросил торговец. — Так это был все-таки выстрел?

— Ну-ка, — потребовал Беркович, — расскажите!

— На мужчину в темной майке я действительно обратил внимание, — раздумчиво произнес торговец. — То есть обратил, когда он споткнулся и чуть не упал. Мимо как раз машина проезжала, и мне показалось, что кто-то выстрелил. А тут этот как раз споткнулся, ну я и подумал: неужели подстрелили? Но человек постоял несколько секунд и дальше пошел — как раз на Рамбам, кстати. А машина уже уехала. Я и подумал, что не выстрел это был, а шина у кого-то лопнула или отработанные газы взорвались, ну, вы знаете, как это бывает. Очень похоже по звуку на пистолетный выстрел.

— Машину описать можете? — спросил Беркович, не надеясь на наблюдательность торговца.

— Конечно, — уверенно сказал тот. — Белый «форт-транзит», правое заднее крыло чуть примято. Номер… Первые две цифры не видел, а остальные: восемь, один, шесть, три и опять один.

— Замечательная память, — поразился Беркович.

— Нет, — хмыкнул торговец, — просто на прошлой неделе я в Лото пролетел именно из-за такой комбинации цифр: восемь, шестнадцать и тридцать один.

— Позвоните дежурному, — приказал Беркович сержанту Хелемски, — пусть найдут эту машину.

Отойдя в сторону, он связался с экспертом Ханом.

— Рон, — сказал инспектор, — может ли человек, получив пулю в грудную клетку, спокойно пройти метров сто и лишь потом почувствовать неладное?

— Ты имеешь в виду Бергера… — протянул эксперт и, помолчав, продолжил: — Ты знаешь, я сейчас вспоминаю характер ранения… Действительно, мог, если был очень возбужден или…

— Или под действием наркотиков?

— Вот именно. А к чему ты клонишь, Борис?

— В Бергера стреляли из машины на улице Алленби. Так что по Рамбам, считай, шел уже труп. Или он все-таки мог выжить? Ты же говорил, что мог?

— Если все было, как ты говоришь, то, пожалуй, я возьму свои слова обратно, — сказал Хан. — Если бы он не двигался, то да… А если находился в движении и кровь стекала…

— Скорее всего, это его друзья-коллеги подстрелили, — сказал Беркович. — Яснее станет, когда найдем машину. И вскрытие покажет, принимал ли Бергер наркотики.

Белый «форд-транзит» с нужным номером, как оказалось, принадлежал некоему Арону Габриэли, достаточно известному полиции — он уже и в тюрьме успел побывать за сбыт «экстази».

— А оружие? — спросил Хан, когда Беркович зашел к нему в лабораторию и рассказал о том, как идет расследование.

— Пока не нашли, — ответил инспектор, — но это уже дело техники. Вряд ли Габриэли будет долго запираться.

— Но почему он стрелял на такой людной улице? — удивился Хан. — Не мог пришить соперника где-нибудь в тихом месте? Глупо.

— Почему глупо? — не согласился Беркович. — Как раз наоборот: в толпе легче затеряться. Ты же сам видел — никто и внимания не обратил на выстрел! Не было бы у нас никаких шансов, если бы торговец мороженым на прошлой неделе не проигрался в Лото.

— Ты неправ, — покачал головой Хан. — Шанс появился, когда ты догадался, что стреляли в Бергера вовсе не на улице Рамбам.

— Живой труп, — задумчиво сказал Беркович. — Это ведь что-то из классики…

 

Чисто еврейская месть

Лайза вернулась домой рано утром — в аэропорту ей пришлось взять такси, потому что муж ее не встретил. Она бегала по Парижу, искала этому ленивцу хороший подарок, а он… Нет, Лайза не думала, что Шимон за время ее отсутствия решил развлечься с девочками, чушь какая, он на такие подвиги не способен. Вот заснуть в ответственный момент — это пожалуйста. Он, конечно, хотел встретить жену, возвращающуюся из поездки в Европу, но заснул перед телевизором — совершенно ясно. Потому и к телефону не подходит — когда Шимон спит, в доме можно хоть из автомата стрелять.

Лайза открыла дверь своим ключом и в недоумении остановилась на пороге. В салоне царил страшный разгром — дверцы серванта были распахнуты, изумительного севрского сервиза на месте не оказалось, на полу валялись обрывки бумаги, телевизор почему-то сняли с тумбочки и перенесли на журнальный столик, а видеомагнитофон куда-то исчез.

— Шимон! — крикнула Лайза, догадываясь уже, что произошло непоправимое.

Шимон молчал, и Лайза, бросив на пол дорожную сумку, направилась в спальню. Если муж способен спать при таком разгроме…

Он действительно спал — но мертвым сном, и это было видно с первого взгляда, потому что постель была в крови, а пустой взгляд Шимона устремлен в потолок.

Лайза закричала не своим голосом и потеряла сознание. Соседи прибежали на вопль, они же и полицию вызвали.

— Стреляли, вероятно, из пистолета с глушителем, — тихо сказал инспектору Берковичу эксперт-криминалист Рон Хан после того, как осмотрел тело. — Никто ведь не слышал выстрела?

Беркович покачал головой.

— И людей, выносивших вещи, никто не видел тоже, — сказал он. — Странное дело. Когда, ты говоришь, он умер?

— От семи до десяти часов назад, — повторил Хан свое предварительное заключение.

— То есть между десятью вечера и часом ночи, верно?

— Именно так, — кивнул эксперт.

— Тогда я решительно не понимаю, почему грабителей никто не видел, — сказал Беркович. — Выход из этого блока один — если, конечно, преступники не полезли на крышу…

— С видеомагнитофоном и севрским сервизом? — удивился Хан.

— Да, с сервизом по крышам не побегаешь… Значит, вышли на улицу — а там до двух часов были люди. Напротив входа расположено кафе, и здесь сидят допоздна. Соседи, кстати, уже не раз жаловались на шум, приезжал патруль, делал замечание, и пару ночей было тихо, а потом начиналось опять. Так вот, этой ночью народ опять сидел в кафе. По словам Орена Лугаси, хозяина, он закрыл заведение в два часа пятнадцать минут. Троих посетителей я уже допросил — они живут в соседнем доме. Сейчас допрошу еще несколько человек — это завсегдатаи, Лугаси сообщил их телефоны. Но и без них ясно: между десятью вечера и часом ночи у входа не останавливалась ни одна машина…

— Грабители могли поставить машину вдалеке, — сказал Хан.

— И рисковать, вынося вещи под взглядами десятков свидетелей? К тому же, те посетители, которых я успел опросить, в голос утверждают, что никто из чужих не входил в подъезд и не выходил из него. Не говоря уж о том, чтобы кто-нибудь выносил вещи. Не было такого.

— Что значит — не было? — нахмурился Хан. — Вещи-то исчезли. Вынести сервиз в кармане никто не мог. Не говоря о видеомагнитофоне. Значит, твои свидетели увлеклись разговором и пропустили все на свете.

— Лугаси утверждает, что постоянно держал подъезд в поле зрения. Никакие подозрительные личности с сумками не выходили.

— А с чего это он все время на подъезд смотрел? — удивился Хан.

— Да просто потому, что стоял за стойкой, а стойка расположена прямо напротив подъезда. Хочешь-не хочешь, а подъезд все время в поле зрения.

— И хозяин никуда не отлучался?

— По его словам, не больше, чем на минуту-другую. Кстати, он неоднократно и в подъезд заходил — там, в подвале, у него небольшой склад. Если бы кто-то что-то выносил, то Лугаси обязательно это увидел бы.

— Если ты хочешь заверить меня, что Герштейна убили после двух часов ночи, то можешь не тратить энергию, — сухо сказал Хан.

— Ну что ты обижаешься? — улыбнулся Беркович. — Я всего лишь обращаю твое внимание на противоречие. Конечно, ты прав. Но ведь не могут все очевидцы фантазировать?

— А это уже твоя работа — разрешать противоречия, — заявил эксперт. — Окончательное заключение получишь вечером. И вообще, держи меня в курсе, мне действительно интересно… Потряси свидетелей, Борис. Кто-то обязательно должен был видеть. Не невидимки же разгром в квартире устроили!

Разгром устроили, конечно, не невидимки, но, тем не менее, никто из посетителей кафе грабителей не видел. К обеду Беркович разыскал и опросил еще восемь завсегдатаев кафе «У Сары». В этом заведении не распивали крепких напитков — сидели, спорили до хрипоты, ели шварму, фалафель и салаты, пили соки и минеральную воду.

— Пойми, инспектор, — утверждал некий Арон Брумель, проводивший в кафе практически все вечера, вчера он ушел одним из последних, после его ухода Лугаси принялся заносить стоявшие на улице столики, — пойми, мы знаем всех, кто живет в этом доме. И Шимона тоже, конечно, знаем… знали. Никто из посторонних в дом не входил, можешь поверить, я бы точно увидел, если бы пришли посторонние.

— А не посторонние? — спросил Беркович. — Кто-то входил в дом, выходил из него. Посторонних не было — допустим. А из своих?

— Тоже никого, — подумав, заявил Брумель. — После полуночи — точно никто не входил и не выходил. А до… Пришла Авиталь, она живет в третьей квартире, приятная девушка — должно быть, на вечеринке была. Ее молодой парень привез на машине. Проводил до подъезда и уехал, в дом не входил. Еще… Да, вернулись Илан с Бертой. Вошли и больше не выходили. Вот и все, пожалуй.

Беркович кивнул. Показания Брумеля в общем совпадали с тем, что рассказали другие посетители кафе «У Сары». Но, черт возьми, вывод экспертизы тоже невозможно было оспорить! Могли ли слова двух десятков независимых свидетелей перевесить строго научное заключение о температуре тела и скорости отвердевания мышц?

Размышляя об этом странном преступлении, Беркович дошел даже до того, что предположил: а вдруг Шимона убил и квартиру ограбил кто-то из соседей? Тогда понятно, почему посетители кафе не видели грабителей, выносивших вещи: их вынесли из одной квартиры и занесли в другую. Здравая была идея, но инспектору все-таки пришлось от нее отказаться. Все соседи были вполне приличными людьми — бизнесмен, известный писатель, третий владел магазином на Алленби, — и просто нелепым выглядело предположение, что кто-то из них мог заняться грабежом в собственном подъезде. Да еще и убийством не побрезговал. Беркович только намекнул одному из соседей о том, какое у него возникло подозрение, и несколько минут спустя к нему явились все жители подъезда с предложением провести в их квартирах тотальный обыск. Инспектор сначала отказался было от этого предприятия, но потом все-таки передумал. Обыски, конечно, ничего не дали, что и следовало ожидать.

— Убить Шимона! — восклицал, воздевая руки, известный писатель Арик Шапира. — Его все обожали! И его, и его жену — замечательные люди. А вынести видеомагнитофон — это, извините, просто бред! В доме живут состоятельные люди, у каждого по два видеомагнитофона, а у меня так вообще три и три телевизора — все, знаете ли, хотят смотреть свои программы.

— Если у вас такая состоятельная публика, — сказал Беркович, — почему дверь подъезда не запирается? Каждый может войти…

— Запирается, конечно, — возмутился Шапира. — Но эти электронные замки — они такие ненадежные… Каждый месяц портятся. Вот и вчера тоже.

— А все остальное время…

— В подъезд можно войти только если знаешь код или имеешь ключ, — сказал Шапира. — Ну и, конечно, если позвонишь по интеркому в нужную квартиру. Надеюсь, что сегодня замок уже починят.

— Во всяком случае, — заметил Беркович, — убийце не пришлось взламывать замок, чтобы войти в подъезд.

— Получается так, — нахмурился писатель. — Наверное, он узнал о том, что замок опять испортился…

— От кого он мог это узнать? — задумчиво произнес Беркович, на что Шапира ответил:

— Вы сначала скажите, кто это сделал, а тогда можно будет выяснить источник информации.

— Справедливо, — вздохнул Беркович.

Под вечер, когда у инспектора уже распухла голова от множества проведенных допросов и от разговоров, не давших никакого результата, он спустился в лабораторию к Хану и пожаловался на то, что никак не удается найти хотя бы одну стоящую улику.

— Ты даже пальцевых отпечатков не нашел, — посетовал Беркович.

— Нет, — покачал головой Хан. — Убийца был в перчатках. С пальцевыми отпечатками сейчас вообще туго — все умными стали…

— И противоречие со временем убийства никак не могу разрешить, — продолжал Беркович. — Каким образом грабителям удалось вынести вещи под взглядами десятков человек? Невидимки какие-то…

— Послушай, — сказал Хан, — ты же прекрасно знаешь, как решаются такие противоречия.

— Теоретически, — кивнул инспектор. — Разнесение противоречивых факторов во времени. Убийство произошло в одно время, грабеж — в другое. Но ведь и убийцу никто не видел!

— Ты исключаешь соседей?

— Исключаю, — решительно сказал Беркович. — Никаких мотивов. К тому же, я провел обыски — с согласия жильцов.

— Понятно, — протянул Хан. — Ну, если не соседи, то остается один человек, который входил и выходил на глазах у всех.

— Ты имеешь в виду хозяина кафе «У Сары»? Да, он входил и выходил — там ведь у него склад. Но ему-то…

— Вот именно, — усмехнулся эксперт. — Он приносил со склада коробки с напитками и другие вещи. В любую из них мог положить и сервиз, и видеомагнитофон.

— Но зачем? — удивился Беркович.

— Хочешь, чтобы я объяснил?

— Нет, — отказался инспектор. — Если ты убил человека, то захочешь отвести от себя подозрения, изобразив ограбление.

— В кафе ты обыска, конечно, не проводил?

— Мне и в голову не пришло… А сейчас, скорее всего, уже и бессмысленно — если он убийца, то давно вывез все улики. Погоди… Если он хотел убить Шимона, то мог сделать это в любое время — ведь у него был ключ от подъезда!

— Да? И навлечь на себя подозрения?

— Ты прав, он должен был дождаться, когда замок испортится, раз уж такое неоднократно случалось… Пожалуй, я займусь этим типом. Черт возьми, на него я бы подумал в последнюю очередь!

В кафе было, как всегда, шумно и многолюдно. Беркович не стал подходить — следил издалека. Хозяин несколько раз входил в дом и выходил, держа в руках то ящик с фруктами, то коробку с соками. Похоже, он чувствовал себя вполне уверенно. Беркович принял решение.

— Он действительно убийца, — рассказывал инспектор своему приятелю Рону Хану на следующее утро, после того, как закончился первый допрос, продолжавшийся всю ночь. — И с Шимоном у него были давние счеты. Женщина. Шимон женился на Лайзе, а она раньше встречалась с Лугаси.

— Так это же было, наверно, давным-давно? — поразился Хан.

— Представь себе, всего три года назад. Да, они люди не первой молодости, но разве любят только в восемнадцать? Лугаси купил это кафе после того, как здесь поселились Шимон с Лайзой. Что они могли сделать? Ничего, все было законно. Да и вел себя Лугаси тихо, супругам не докучал, Лайза уже решила было, что вражда забылась. А он обдумывал убийство…

— Почему она сразу не сказала тебе об Орене? — спросил Хан. — Она должна была подумать, что он…

— Лайзу тоже сбило с толку ограбление. Ну действительно, не станет же Лугаси грабить квартиру своей любимой женщины! Особенно, зная, что она просто обожала этот севрский сервиз.

— Сервиз, кстати, нашли?

— Осколки. Вот на чем Лугаси выместил свою злость! Шимона он убил, а Лайзе отомстил таким вот образом.

— Чисто еврейская месть, — со вздохом заключил эксперт.

 

Алиби убийцы

— Сегодня ты обязан вернуться вовремя, — твердо сказала Наташа, собирая со стола остатки завтрака. — Если Тюрины придут, а тебя не окажется дома, я их выпровожу, вот и все.

Тюрины — Игорь и Света, старые знакомые Берковича — обещали прийти в шесть. С Игорем Беркович познакомился восемь лет назад, когда оба работали в большом супермаркете, раскладывали по полкам товары, и нынешний инспектор Тель-Авивской уголовной полиции думать не думал о полицейской карьере. Потом, когда Беркович поступил в полицейскую школу, они стали видеться реже, Игорь женился, Света ревниво относилась к приятелям мужа. А Наташа почему-то Игоря невзлюбила — то ли за манеру разговаривать, не глядя на собеседника, то ли ни за что, бывает же так — не пришелся человек, и все тут. И спорить не имеет смысла. Беркович не спорил.

— Конечно, я вернусь вовремя, — сказал он. — Не понимаю, почему ты так настроена против Игоря. Прекрасный парень.

Наташа отвернулась, и Беркович отправился на работу с тяжелой душой. К тому же, и день предстоял пакостный — сплошные разъезды. Надо было разобраться наконец в противоречиях, возникших в деле Иосифа Омри, подозреваемого в убийстве своей подруги Сары Кандель.

Убийство произошло позавчера вечером, в восемнадцать часов одиннадцать минут. Время было известно точно, потому что часы на руке убитой разбились и остановились, когда женщина упала на пол, сраженная ударом ножа в шею. Не могло быть и речи о том, что убийца перевел стрелки, сфальсифицировав время нападения. Во-первых, упав, Сара оставалась неподвижна до приезда оперативной бригады — это следовало из расположения тела и ряда других признаков, которые эксперт Хан перечислил, но Беркович не стал запоминать. А во-вторых, на корпусе часиков обнаружились лишь пальцевые отпечатки самой Сары и ничьи больше — не было также признаков того, что кто бы то ни было пытался стереть чьи бы то ни было следы.

Подозрение сразу пало на Иосифа Омри — соседи и друзья Сары в голос утверждали, что между ними давно пробежала кошка, они ссорились, Иосиф кричал, что убьет подругу. Видимо, в чем-то ее подозревал. В день убийства он пришел к Саре часа в четыре, и соседи слышали громкий разговор за стеной. Никто не видел, как Иосиф выходил. В семь часов вечера возвращавшийся с работы Михаэль Рашевски, сосед с четвертого этажа, обратил внимание на то, что дверь в квартиру Сары чуть приоткрыта, и постучал, чтобы сообщить об этом хозяйке. Никто не отвечал, и Рашевски заглянул в салон. То, что он увидел, заставило его захлопнуть дверь и вызвать полицию со своего сотового телефона.

Оперативная бригада подняла Иосифа Омри с постели — в половине десятого вечера он почему-то собрался спать. Узнав, в чем его подозревают, Иосиф впал в панику, кричал, пытался бить посуду, утверждал, что Сара была жива и здорова, когда он уходил от нее в половине пятого. На допросе, который инспектор Беркович провел сразу после того, как Омри привезли в управление, подозреваемый точно описал все свои передвижения в тот злополучный вечер. Да, он поругался с Сарой, кричал, оба кричали. Но заняло это немного времени — в половине пятого он уехал, отправился сначала в свое любимое кафе «Золотой голос», где съел шварму, хозяин его хорошо знает и подтвердит. В половине шестого отправился к морю, и в шесть сидел на пляже, дышал воздухом. Взял у служащего раскладной стул, заплатил десять шекелей, служащего зовут Ицик, он из американских евреев, должен подтвердить, что видел Иосифа, они были знакомы не первый день. Иосиф сидел на стуле буквально перед кабинкой, где Ицик держал свой инвентарь, ушел в семь, алиби более чем надежное. От свежего воздуха его разморило, и в половине восьмого Иосиф вернулся к себе домой в Шхунат А-тиква, где его видели соседи, сидевшие во дворе на скамейках. Устал, принял душ и завалился спать, потому что после ссоры с Сарой не то что телевизор смотреть — жить не хотелось. А тут полиция как раз и заявилась…

Иосиф Омри так детально описывал все, что делал и где был, что сначала у Берковича и сомнений не возникло в правдивости показаний. Он послал сержанта Ковнера проверить показания и был немало озадачен, когда подтвердился единственный эпизод: соседи действительно видели, как Омри в половине восьмого вернулся домой. Однако и хозяин «Золотого голоса», и служащий на пляже утверждали, что в глаза не видели Иосифа. Да, они его хорошо знают и если бы он действительно приходил, то запомнили бы его — никаких сомнений.

— Что вы на это скажете? — спросил Беркович. — Возможно, придумаете другое алиби?

— Как? Почему? — Омри изобразил на лице глубокое возмущение, ладони его, лежавшие на коленях, непроизвольно сжались в кулаки. — Но я ел шварму у Меира! Я ему заплатил двадцать шекелей, и он мне дал три шекеля сдачи. Эти три шекеля — как сейчас помню — я дал Ицику за стул и добавил семь шекелей. Он мне еще сказал: «Иосиф, ты только в воду не ходи, сегодня волны высокие, днем девочка утонула». Откуда я мог узнать про девочку?

Про девочку Омри мог узнать и по радио. Однако возмущение его и ужас выглядели настолько естественными, что Беркович решил сам расспросить свидетелей. Этим он и занялся с утра, после того, как получил от жены наставление ни в коем случае не опаздывать к приходу не очень для нее желанных гостей.

В десять утра в кафе «Золотой голос» посетителей было мало.

— Ко мне начинают ходить после полудня, — объяснил хозяин. — Если бы вы пришли часа в четыре, инспектор, или еще позже, то увидели бы — яблоку негде упасть.

— Значит, много народа? — переспросил Беркович. — И потому вы могли и не обратить внимание на Иосифа Омри?

— Не запомнить Иосифа? — возмутился Меир. — У меня профессиональная память! Я могу перечислить всех знакомых посетителей — кто был и когда. Марк из вон того дома приходил, например, в пять десять, сидел до шести…

— А Иосиф Омри? Когда он пришел и когда ушел?

— Да не было его вообще, я уже сказал вашему сержанту!

— А два дня назад?

— Два дня назад был. Но довольно поздно — часов в семь, обычно Иосиф приходит раньше, в шестом часу.

— Так, может, он и позавчера тоже…

— Сбить меня с толку хотите, инспектор? Я же сказал — позавчера Иосиф не приходил. Эй, Гай, — крикнул Меир парню, перетаскивавшему из подсобного помещения коробки с напитками, — ты видел позавчера Иосифа Омри?

— Нет, — буркнул Гай, не останавливаясь. — А что?

— Ничего, — сказал Меир и демонстративно пожал плечами.

На пляже разговор повторился. Ицхак Давидзон прекрасно знал Иосифа Омри, видел его несколько дней назад, когда тот приезжал со своей Сарой. А позавчера — нет, не было его. Ни в шесть, ни в семь, а позднее Ицхак начал собирать свое хозяйство, погода была не из приятных — ветер, волны, девочка вот днем утонула…

— Вы об этом и Иосифу сказали? — спросил Беркович.

— Иосифу? — удивился Давидзон. — Как я ему мог это сказать, если он не приходил?

Попросив свидетеля поставить подпись под своими показаниями, Беркович вернулся в управление и попросил привести Омри, сидевшего в камере предварительного заключения.

— Нет у вас алиби, — сказал инспектор. — Никто не видел, как вы уходили от Сары в половине пятого. Вы ушли в начале седьмого, убив подругу. В «Золотом голосе» вы не были, на пляже — тоже.

— Был! — закричал Омри. — Не убивал я Сару! Не убивал!

У него началась истерика, он бился лбом о стол, кричал, размазывая по лицу слезы, допрос стал бесполезным, и Беркович отправил подозреваемого обратно в камеру. Посидев немного в задумчивости, инспектор спустился в лабораторию судебной экспертизы.

— Ну что? — встретил его эксперт Хан. — Признался твой Омри?

— Нет, — покачал головой Беркович. — И если он не гениальный артист, то я поверить не могу в то, что он врет. Какой смысл говорить, что ел шварму у Меира, если ты знаешь, что Меир этого не подтвердит?

— Ну откуда Омри мог это точно знать? Он ведь часто бывал в этом кафе, хозяин его видел чуть ли не ежедневно. Наверно, Омри надеялся, что Меир скажет что-нибудь вроде: «Да, кажется, приходил, было много народа». И на пляже то же самое. Людное место, свидетель мог запутаться в датах и времени. Опровергнуть алиби эти двое не могли — по мнению Омри, — и уже одно это могло послужить аргументом в его пользу.

— А они опровергли, причем очень уверенно, — возразил Беркович.

— Не собираюсь давать тебе советы, — сказал Хан, — но почему бы не расспросить посетителей кафе — там наверняка есть люди, которые приходят каждый день в одно и то же время.

— Рабочий в кафе тоже не видел Омри, — вспомнил Беркович. — Но ты прав, я попробую прийти в «Золотой голос» в шесть часов и расспросить завсегдатаев, если таковые найдутся.

Он вспомнил, что обещал быть дома не позднее шести, и нахмурился. Находиться одновременно в двух местах Беркович не мог. Как и Иосиф Омри.

— Что-нибудь не так? — осведомился Хан.

— Нет-нет, все в порядке, — сказал Беркович. — Извини, пришла в голову одна мысль.

Попрощавшись с экспертом, он поднялся на этаж, где находился кабинет начальника следственного отдела.

— Это очень серьезно, — хмуро проговорил майор Даган в ответ на просьбу подчиненного. — Нужны чрезвычайно основательные аргументы, а у вас их нет.

— Нет, — согласился Беркович. — Но если этого не сделать, дальше в расследовании не продвинуться. Мне как раз основательные аргументы и нужны.

— Хорошо, попробую, — нехотя согласился майор. — Если что-то получится, я вам позвоню.

Даган ясно дал понять, что если результат окажется отрицательным, то отвечать придется именно Берковичу. Впрочем, инспектор и не рассчитывал на иной исход разговора. Он вернулся к себе в кабинет и заново перечитал протоколы. Действительно, какие у него основания предполагать, что Омри не врет? Честное выражение лица и очень естественная реакция — реакция человека невиновного, когда ему предъявляют чудовищное обвинение. А если это все же гениальная игра?

Майор позвонил вскоре после полудня.

— Результат в твоем компьютере, — сухо сообщил он. — И не благодари. Я такого наслушался от банковских начальников…

Файл действительно оказался в папке с делом Омри. На запрос полиции получен ответ: Ицхак Давидзон положил на свой счет вчера днем двадцать тысяч шекелей, на столько же — и тоже вчера — вырос счет Меира Шалома, что, кстати, позволило хозяину «Золотого голоса» закрыть минус.

Через полчаса Беркович вошел в помещение кафе и направился к стойке.

— Послушайте, Меир, — сказал он, не оставляя хозяину времени на раздумье, — если вы вспомните, кто просил вас заложить Иосифа Омри, то избавитесь от обвинений в лжесвидетельстве. Хотите в тюрьму? Я вам это устрою.

Меир побледнел и опустился на высокий стул.

Из кафе Беркович поехал на пляж, а оттуда, с подписанными показаниями, вернулся в управление. Вызвав из камеры Иосифа Омри, инспектор сказал:

— Должен перед вами извиниться. Вы действительно не убивали Сару.

— Господи… — протянул Иосиф. — Полиция извиняется… Должно быть, небо скоро упадет на землю…

До него неожиданно дошло то, против чего он сопротивлялся вторые сутки.

— Но кто? — воскликнул он. — Кто? Кто убил?

— Попробуйте сами ответить, — сказал Беркович. — У вас есть враг, хорошо знавший вас и ваши привычки? Знавший, например, о ваших скандалах с Сарой?

— Нахум, — пробормотал Иосиф. — Нахум Шварцман.

— Да, — кивнул Беркович. — На него показали и Шалом, и Давидзон. Шварцман заплатил им, чтобы они не подтверждали вашего алиби.

— Значит, он…

— Похоже, что да. Пришел к Саре после вашего ухода, убил ее, а когда услышал о вашем аресте, посетил места, где вы обычно бываете… В общем, провел работу, которую буквально часом позже провела полиция. И успел подкупить свидетелей.

— Негодяй! — закричал Иосиф.

— Расскажите мне, в чем причина его ненависти к вам, — попросил Беркович.

— Да что тут непонятного? Он был с Сарой, пока мы с ней не познакомились…

Час спустя Беркович позвонил домой и сказал жене:

— Наташа, ты представляешь, я таки действительно вернусь сегодня вовремя.

 

Собаке — собачья смерть

— Борис, — смущенно произнес инспектор Хутиэли, войдя в кабинет к коллеге, — ты мог бы оказать мне услугу?

— Конечно! — воскликнул инспектор Беркович, с удовольствием отвлекаясь от чтения протокола задержания Мошика Брука, торговца наркотиками из Шхунат А-тиква. — А в чем дело?

— Деликатное дело, понимаешь ли, — продолжал Хутиэли. — А поскольку произошло все это в среде новых репатриантов, которые плохо говорят на иврите, то я и подумал, что ты быстрее разберешься в деталях. Тем более, что…

— Тем более — что? — переспросил Беркович инспектора минуту спустя, потому что тот неожиданно погрузился в глубокое молчание и думал, казалось, о чем-то постороннем.

— На прошлой неделе, — вздохнув, начал рассказ Хутиэли, — умер старик-репатриант, было ему восемьдесят…

— Почтенный возраст, — заметил Беркович.

— Почтенный, — согласился Хутиэли. — Но уже после того, как Меира Гриншпуна похоронили, в полицию подала заявление некая Лора Бирман. Она утверждает, что Меир, которому незадолго до того исполнилось восемьдесят, не сам умер, а ему помогли. Причем — не поверишь — сделала это родная дочь и ее муж, с которым она, кстати, состоит в гражданском браке.

— Серьезное заявление, — нахмурился Беркович. — Какие у этой Лоры основания для такого утверждения?

— Основания… В этом вся проблема, Борис. По-русски я понимаю одиннадцать слов, а эти люди плохо понимают и еще хуже говорят на иврите.

— На каком же языке написала заявление госпожа Бирман?

— На русском, Борис. Арик Шехтман из канцелярии мне его перевел… Вот погляди.

Хутиэли вытянул из принесенной с собой папочки два листа бумаги и положил перед Берковичем. В заявлении, собственноручно подписанном некоей Лорой Бирман, проживающей по такому-то адресу, год рождения тридцать первый («Да она сама уже в возрасте», — отметил про себя Беркович), говорилось о том, что Меир Гриншпун был мужчиной здоровым, несмотря на возраст, жил с дочерью и ее мужем в одной квартире, и они — дочь с мужем — третировали старика, потому что хотели, чтобы он скорее умер. А поскольку умирать он, похоже, не собирался, то они — дочь с мужем — помогли ему отойти в иной мир с помощью отравления. Вечером Меир был жив и здоров, а утром вдруг оказался мертвым. С чего бы это?

— У меня мама так умерла, — заметил Беркович, дочитав до этого места. — Вечером легла спать, а утром не проснулась. Что говорят врачи?

Хутиэли положил на стол бланк эпикриза, и Беркович прочитал о том, что Меир Гриншпун скончался от острой сердечной недостаточности.

— Как ты знаешь, — сказал Хутиэли, — сейчас в аптеках даже в свободной продаже можно найти препараты, которые при сильной передозировке вызывают острую сердечную недостаточность. И могут привести к летальному исходу.

— Да зачем им это нужно было? — с досадой воскликнул Беркович. — Старику восемьдесят, сам бы ушел вот-вот…

— Деньги, — заявил Хутиэли.

— Деньги, — кивнул Беркович, найдя соответствующее место в заявлении Лоры Бирман. — У старика было полсотни тысяч на счету, дочери он эти деньги не отдавал, а она хотела купить квартиру, вот и… Но откуда госпожа Бирман знала, сколько денег на счету у Гриншпуна?

— Похоже, она сама на эти деньги претендовала, — хмыкнул Хутиэли. — Этот Меир был действительно человеком здоровым — пока не умер, конечно, — и непрочь жениться. Его жена умерла вскоре после репатриации, а с дочерью старик жил, как кошка с собакой… В общем, Гриншпун сделал Бирман предложение, все было, как говорят, на мази, и тут такой облом.

— Госпожа Бирман лишилась денег, поскольку не успела выйти замуж, и потому накаркала на дочь своего жениха, так, что ли?

— Если говорить о том, почему Бирман написала заявление, то, видимо, так дело и обстояло, — согласился Хутиэли. — Но, с другой стороны, а если она права? И к тому же — есть заявление, нужно реагировать… В общем, если бы ты этим занялся…

— Хорошо, — кивнул Беркович, хотя никакого восторга по поводу просьбы своего бывшего шефа не испытывал. Ох уж эти семейные разборки, да еще в репатриантской среде…

Сначала он поехал к Лоре Бирман и внимательно выслушал ее взволнованный рассказ. Даже по словам убитой горем женщины выходило, что человеком умерший Меир был, мягко говоря, сложным: себялюбие как-то уживалось в нем с бескорыстием, нежелание считаться с чужим мнением уживалось с качествами прекрасного собеседника. Странный получался потрет, да и сам разговор был странным — у Берковича сложилось впечатление, что женщина чего-то недоговаривала. Подумав, он решил, что понял причину ее беспокойства, и спросил прямо:

— Деньги свои Меир собирался завещать вам?

— А почему нет? — вскинулась Бирман. — Он хотел на мне жениться!

— Понятно, — пробормотал Беркович. Он действительно понял теперь, почему эта женщина обратилась в полицию — деньги могли достаться ей, умри Меир после регистрации брака, а так все осталось дочери, которая родного папу терпеть не могла.

А кстати, почему?

Этот вопрос Беркович собирался задать Тине Гриншпун, дочери умершего Меира. Тина оказалась молодой женщиной, ей не исполнилось еще и сорока, муж ее был гораздо старше, разница в возрасте между этими людьми составляла, как показалось Берковичу, лет двадцать. Если внешне. Но внутренне это были люди одного возраста, определить который инспектор оказался не в состоянии. Одно он понял, однако, очень быстро: это были люди, прикипевшие друг к другу душой. Достаточно было увидеть, как они невзначай касались друга, как смотрели друг на друга, как взглядами друг с другом советовались. «Господи, — подумал Беркович, — если они способны на преступление, то, значит, мир перевернулся». Вслух он этого не сказал, продолжал задавать вопросы и получал ясные ответы, ни в одном из которых у инспектора не было оснований усомниться.

В глубокой задумчивости покинул он квартиру новых репатриантов и направился в ближайший к дому садик, где сидели на скамейках «русские» старики — вся та компания, к которой наверняка принадлежал и умерший то ли своей, то ли не своей смертью Меир Гриншпун. Хутиэли уже говорил с этими людьми, но их языки развязались куда охотнее, когда выяснилось, что новый полицейский инспектор прекрасно говорит по-русски и вообще — «свой человек».

Когда Беркович встал наконец с горячей скамейки, голова у него гудела, как колокол, а в желудке возникла тянущая боль, вовсе не связанная с чувством голода. Тем не менее, инспектор заказал в соседнем кафе сосиски с чипсами и долго сидел, подперев голову, в глубокой задумчивости. В кабинет Хутиэли Беркович вошел, когда до конца рабочего дня оставалось всего десять минут.

— Ну что, кто там кого отравил? — бодро спросил Хутиэли.

— Долгая история, — покачал головой Беркович, — а вы, я вижу, домой собрались…

— Не уйду, пока не выслушаю твой доклад, — заявил инспектор.

— Удивительная история, — начал Беркович. — История, в которой все оказалось переставлено с ног на голову. Во-первых, Тина — не дочь Меира.

— О! — воскликнул Хутиэли. — Как в мексиканском сериале!

— Нет, — покачал головой Беркович. — Это скорее типично советская история. Меир был политработником в армии и по натуре человеком вздорным, себялюбивым — впрочем, полностью все его отрицательные качества проявились, когда его браку с Сосей насчитывалось лет десять или больше. Детей у них не было. Меира это вполне устраивало — для счастья ему было достаточно самого себя. А Сося очень хотела ребенка, девочку, дочь. Страстно желала.

— Это тебе сама Тина рассказала? — перебил Хутиэли.

— Тина… Она скупа на слова, инспектор. По профессии Тина художник, живет больше духовной жизнью, внутренней скорее, чем внешней. Она не сказала о Меире ни одного худого слова, но по выражению лица… А о деталях мне рассказали старики на скамейке. Я только отсек факты от эмоций… Так я продолжу?

— Да-да, — сказал Хутиэли, — извини, я больше не буду тебя прерывать.

— В конце пятидесятых Сося настояла на том, чтобы взять девочку из дома младенца. Маленькую, несколько месяцев от роду. Это была Тина. Сося всю жизнь отдала этой девочке, инспектор. Всю жизнь без остатка, как могут поступать только еврейские матери. Меир же дочь невзлюбил… Нет, невзлюбил — не то слово. Он заботился о ребенке, как положено отцу, но все это было формально — раз так хотела Сося. Меир жил для себя, Сося должна была жить для него, а тут — ребенок… Когда они переехали в Израиль, Тина была уже взрослой женщиной со своей дочерью-школьницей, с мужем развелась еще там, на «доисторической». И вот здесь, через год после приезда, произошла катастрофа…

— Катастрофа? — поднял брови Хутиэли.

— Я так это понимаю, — кивнул Беркович. — От воспаления легких умерла Сося. Меир и Тина с дочерью остались одни. Чужие по сути люди. Дочь Меиру никогда не была нужна, Сося цементировала этот союз, а когда ее не стало… Инспектор, видели бы вы, как говорила Тина о матери! Я… у меня перехватывало дух. Тина боготворила мать, а отца… если Меира можно было назвать отцом… Нет, отца она не ненавидела, это тоже не то слово, в этой истории вообще трудно подобрать слова, потому что все они оказываются приблизительными. Тина лучше, чем кто бы то ни было, понимала суть Меира. И страшилась этой сути. Матерый эгоист, человек, который умел жить только для себя, теперь, после смерти жены, хотел власти над Тиной. Конечно, это было невозможно. Тина думала, что со смертью матери закончилась и ее жизнь, но, к счастью, это оказалось не так. По профессии ее новый муж писатель, у него есть книги, но жил он, конечно, не на гонорары, подрабатывал то тут, то там. Эти люди подошли друг другу, как… Ну, не знаю… Как два дополнительных цвета, которые, соединяясь, дают яркую белизну.

— Они стали жить вместе, — продолжал Беркович, — и можете себе представить, что началось в квартире… Впрочем, нет, не можете, для этого нужно знать характер Меира.

— А ты уже знаешь? — недоверчиво произнес Хутиэли.

— Да не так это и трудно, — усмехнулся Беркович. — Нужно просто переставить на ноги то, что было поставлено на голову. Соседи слышали, как вопил Меир, как проклинал дочь, но поскольку сам Меир на скамейке по вечерам рассказывал с болью в голосе, как дочь и ее «хавер» над ним издеваются, то вопли старика казались всем вполне естественными. При том, заметьте, что никто из тех же стариков не обманывался относительно того, что из себя представлял Меир. Понимаете, инспектор, он не мог допустить, чтобы в доме, где он всю жизнь был хозяином, появился мужчина. Кстати, по некоторым намекам я понял, что и первого мужа Тины Меир выжил самолично… Скажите, ваша дочь, инспектор, молча слушала бы, как вы называете ее проституткой, дрянью, гадиной…

— Я? — поразился Хутиэли. — Чтобы моя Ронит… И чтобы я назвал ее…

— Да я это как пример, — махнул рукой Беркович. — Просто, чтобы вы поставили себя на место Тины, ее мужа и девочки-подростка.

— Понятно, — кивнул Хутиэли. — И потому они отравили старика, который отравил им жизнь?

— О чем вы, инспектор? Отравить Меира скорее была способна его несостоявшаяся жена Лора. И я вам скажу, что если уж работать в этом направлении… Вот, послушайте. Во-первых, за неделю до смерти Меир сказал ей, что уже написал завещание, и все его деньги теперь отойдут Лоре.

— Это с ее слов? — заинтересовался Хутиэли.

— Нет, конечно, она не такая дура, чтобы давать против себя серьезную улику. Меир болтал о завещании на скамейке — все слышали. Правда, Лора при этом не присутствовала и потому воображала, должно быть, что, кроме нее, о завещании никто не знает.

— Так-так, — пробормотал Хутиэли.

— Слушайте дальше. Вечером Меир был у Лоры, она его угощала, потом, вернувшись домой, он, должно быть, почувствовал себя плохо. По словам Тины, он бродил по квартире, потом лег, но ворочался, бормотал, что дочь его сволочь, потому что ей дела нет до его мучений… Но он говорил это достаточно часто, и Тина решила, что, как обычно, Меир просто вызывает ее на очередной скандал. А ему действительно становилось все хуже. Потом Меир затих, и Тина решила, что он заснул. Утром она обнаружила, что старик мертв. Возможно, если бы она вызвала «скорую» вовремя, Меира удалось бы спасти. Но… Вы знаете историю про пастушка и волка?

— Нет, — покачал головой Хутиэли.

— Один пастушок все время разыгрывал людей в деревне, кричал «Волк! Волк!» К этому привыкли и перестали обращать внимание. А потом действительно появился волк, но на вопли пастушка не прибежал никто. И волк задрал все стадо — пастушок тоже, кстати, не избежал гибели…

— Я понял, — кивнул Хутиэли. — Ты хочешь сказать, что мотив был у Лоры Бирман?

— Конечно. Она считала, что деньги у нее в руках, и решила поторопить события. Возможно, решила. А возможно, нет. В конце концов, ни о каком отравлении в эпикризе и слова не сказано.

— Почему же она сама заявила в полицию?

— Разве непонятно? Всем известно, как Тина относилась к Меиру. На кого подумали бы в первую очередь? И ведь подумали! Лора считала, что о завещании никто не знает. На следствии сделала бы вид, что и она не знала ничего. Значит, у нее мотива нет — скорее наоборот, до свадьбы она должна охранять жизнь Меира, как зеницу ока… Но вы будете смеяться, инспектор, на самом деле не существует никакого завещания!

— Как? — поразился Хутиэли. — Чего ж тогда?…

— Господи, нужно было знать Меира! Он хвастал перед всеми, что у него много денег. Он называл суммы. Он говорил об этом Лоре. Он сказал, что отписал деньги ей, чтобы она его еще больше зауважала. Да при его характере он бы ни за что никому ничего не отдал! Вы встречали в своей практике матерого эгоиста, который завещал бы по сути посторонней женщине десятки тысяч шекелей?

— Я — нет, — сказал Хутиэли, — но…

— Деньги, кстати, были те, что Меир и Сося нажили совместно, — заметил Беркович. — Сося хотела, чтобы у дочери не было финансовых проблем. Если бы она была жива… Впрочем, если бы она была жива, Меир о Тине и слова не посмел бы сказать худого!

— Погоди, — прервал Берковича Хутиэли. — Отравила Лора Меира или нет, в конце-то концов? Где факты, где улики?

— Ах, — махнул рукой Беркович. — Все разговоры. Чтобы получить доказательства, нужно эксгумировать тело, провести экспертизу… Думаете, прокурор разрешит это сделать на основании имеющегося материала?

— Нет, — подумав, сказал Хутиэли.

— Вот и я так считаю.

— Но если совершено преступление…

— А в чем преступление и кто преступник? Меир прожил пустую жизнь, никому от него не было радости, а это уже преступление. Или преступница Тина, потому что не подошла к Меиру, когда ему действительно стало плохо? Но я уже сказал о пастушке и волке. А может, преступница Лора — она ведь уж точно польстилась на деньги Меира, даже если не отравила его? Как хотите, инспектор, но после того, что я услышал в саду, мне кажется, что истинный преступник все-таки Меир…

— Услышал в саду? — поднял голову Хутиэли. — Что еще ты услышал?

— Да так… Общественное мнение. Я уже уходил, когда за спиной кто-то внятно произнес: «Эк унгуэ канис». И секундой позже: «Эт канис морс кани».

— Канис, канис… — буркнул Хутиэли. — Что за абракадабра?

— Неважно, — усмехнулся Беркович. — Не такие уж необразованные у нас старики. Кое-кто даже латынь знает.

— И что же он сказал?

— Достаточно, чтобы у меня пропало желание заниматься этим делом.

— Сможешь написать ответ на жалобу госпожи Бирман? — спросил Хутиэли.

— Не собираюсь я писать ответа, — буркнул Беркович. — Я этой госпоже сказал пару слов… Она поняла. Завтра она свою жалобу заберет.

— Тем лучше, — облегченно вздохнул Хутиэли. — Лишняя бумага — лишние хлопоты.

— Знаете, инспектор, — сказал Беркович, поднявшись, — из этой истории следует один вывод, который лично я запишу в своей памяти золотыми буквами.

Хутиэли поднял голову и смотрел на Берковича, ожидая продолжения.

— Жить нужно так, — произнес Беркович, — чтобы после смерти о тебе никто и никогда не сказал «эт канис морс кани».

— Канис, канис, — пробормотал Хутиэли, — вечно эти русские придумывают слова. Нет бы говорить на иврите!

 

Точка на карте

— Боря, — сказала Наташа, — ты помнишь Фиру?

Инспектор Беркович, читавший, лежа на диване, детектив Акунина, неохотно оторвался от книги и, с трудом вспомнив, о ком идет речь, сказал неохотно:

— Помню. Толстая дама неопределенного возраста. Почему, кстати, ее давно не видно? Одно время вы активно общались…

— Она много времени проводит в России, — объяснила Наташа. — У ее мужа оказалась идея.

Поскольку Наташа неожиданно замолчала, пристально рассматривая одну из курточек Арика, Берковичу пришлось задать вопрос:

— Какая идея? — спросил он нетерпеливо. — Решил обогатиться?

— Естественно, — сказала Наташа. — Послушай, Боря, это ты вчера гулял с ребенком? Погляди, как вы измазали хорошую вещь! Неужели в песочнице вам удалось обнаружить залежи нефти?

— А, — Беркович бросил взгляд на зеленое пятно, — Арик искал клад, а там лежала старая тряпка, и он решил, что…

— Могу себе представить, что решил двухлетний ребенок, — раздраженно сказала Наташа, — но не понимаю, куда смотрел его великовозрастный родитель! Это же не отстирается, ты понимаешь?

— Ну? — удивился Беркович. — Если верить телевизионной рекламе, отстирать можно все.

— Оставь, пожалуйста, — гневно сказала Наташа, бросая куртку в угол салона. — Будешь выносить мусор, это тоже на помойку.

— Сто шекелей, — вздохнул Беркович. — И я все равно не понял, для чего ты мне напомнила о Фире, вернувшейся в Россию. Ей там не понравилось, и она решила совершить вторую репатриацию?

— Фира? — вздохнула Наташа. — Я бы на ее месте так и сделала, но у нее совершенно нет собственного мнения. Куда муж, туда и она.

— Достойное качество для женщины, — одобрил Беркович.

— Но не в этом случае, — отрезала Наташа. — Если муж — псих…

— Псих? Хотя, конечно… Чтобы сейчас иметь какое-то дела в России, нужно, наверное, действительно быть психом.

— Да нет у Аркадия там никаких дел! Он клад ищет, ты понимаешь?

— Клад? — поразился Беркович и уронил книгу на пол. — Какой еще клад? Залежи нефти под улицами родного Саранска?

— Если ты не будешь перебивать, я тебе расскажу. Антон Маркович, дед Аркадия, мужа Фиры, долгое время работал в органах.

— Пытал честных диссидентов, что ли? — с подозрением осведомился Беркович.

— Боря! — воскликнула Наташа.

— Все, молчу, — вздохнул Беркович. — Продолжай.

— Несколько месяцев назад он умер. В почтенном возрасте, кстати, — ему было девяносто два. Аркадий поехал в Россию на похороны, а потом разбирал большой дедовский архив. Чего там только не было — письма, обрывки мемуаров, какие-то фотографии людей, которых Аркадий не знал… В общем, хлам. И в одном из ящиков Аркадий нашел записку, из которой следовало, что где-то у деда припрятано огромное богатство — несколько сотен золотых монет старой еще, царской чеканки.

Беркович высоко поднял брови, хмыкнул, но ничего не сказал.

— Ты, конечно, спросишь, откуда у деда оказались эти монеты. Аркадия это тоже интересовало, и он решил, что монеты достались деду еще в молодости, когда он работал в НКВД и занимался врагами народа. Антон Маркович пришел в органы сразу после войны. Впрочем, может, все было иначе, теперь уже не узнать.

— Почему же дед не продал монеты и не зажил, как человек? — не выдержал Беркович.

— О чем ты, Боря? — удивилась Наташа. — Как бы он объяснил появление денег? Это же СССР был…

— Тайна подпольного миллионера! — воскликнул Беркович. — Еще один Корейко прячет миллион под своей кроватью!

— Боря, — поморщилась Наташа. — Я с тобой серьезно…

— Хорошо-хорошо… Слушаю.

— Ящичек с монетами дед спрятал в надежном месте. В записке, которую нашел Аркадий в ящике стола, это место было точно указано. Квартира, номер дома, название улицы, а в квартире — место кирпича в стене одной из комнат, за которым дед положил ящичек…

— И все это открытым текстом? — недоверчиво сказал Беркович. — Фантастика!

— Конечно, текст был зашифрован, — пожала плечами Наташа. — Насколько я понимаю, сам Аркадий ничего не понял, возился над расшифровкой несколько дней, а потом нужно было уезжать в Тель-Авив, и он вспомнил о приятеле-компьютерщике, большом любителе всяких криптограмм. Его Аркадий и попросил поработать над шифром. Думал взять в долю, если получится — то есть, если приятель догадается, о чем идет речь, и начнет претендовать.

— И приятель, конечно, оказался большим знатоком криптографии, нежели Эдгар По, — язвительно сказал Беркович.

— По! Сейчас такие методы, которые По и не снились! Шифр был раскрыт за пару часов — что такое мог придумать бывший энкаведешник? В общем, узнали они все, кроме самого главного. В каком городе находится эта улица, этот дом и эта квартира!

— Хитер дед! — воскликнул Беркович. — Самое главное держал в уме!

— В уме? Нет, конечно. Там была вторая записка — тоже шифрованная, и Аркадий убежден, что в ней-то и скрыто название города. Но вторую записку они не смогли расшифровать, понимаешь?

— Понимаю, — кивнул Беркович. — И с тех пор у Аркадия пропал аппетит. Он стал ездить по российским городам от А до Я и в каждом искать улицу… Какую улицу, кстати?

— Литвинова. Нет, он не ездит по городам, он еще не совсем рехнулся. Но искать пытается.

— Любопытно, — сказал Беркович. — А почему Фира рассказала все это тебе, а ты — мне? Неужели вы думаете, что я смогу расшифровать то, что не удалось лучшему программисту России?

— Во-первых, — сказала Наташа, — приятель Аркадия — вовсе не лучший программист России. Во-вторых, у тебя наверняка есть связи в вашем отделе, где занимаются криптографией…

— В полиции нет такого отдела, — покачал головой Беркович.

— Все равно, отдела нет, но есть любители загадок…

— Я сам любитель загадок, — сказал Беркович. — Неужели Фира дала тебе копию записки?

— Да, она уговорила-таки мужа… Вот, погляди.

Беркович протянул руку и поднес к глазам лист бумаги, на котором корявым почерком Фиры было написано: «Архангельск, Молотов, Свердловск, Челябинск, Омск, Сургут. Рано Ирочке говорить Елене Лейбовне».

— Элементарно, — с отвращением сказал Беркович. — Тут всего шесть городов. В каждом наверяка есть или была при советской власти улица Литвинова. Надо…

— Боря, — осуждающе сказала Наташа. — Неужели ты думаешь, что Аркадий такой дурак? Конечно, первое, что он сделал — съездил в каждый из этих городов. Чем, по-твоему, он занимался, когда был в России? Он же все, что здесь зарабатывал, спускал там! Можешь себе представить, что переживает Фира…

— Так, — отмел Беркович мысли о Фире, — значит, города отпадают. Кто такие Ирочка и Елена Лейбовна?

— Ирина Давидовна — мать Аркадия и, естественно, дочь его деда. А Елена Лейбовна — жена деда, бабушка Аркадия, она умерла относительно молодой.

— Понятно, — протянул Беркович. — Их уже не спросишь… Нет, не понимаю. Извини, Наташа, этот ребус не для моих мозгов.

— А я-то думала, — протянула Наташа со значением и, подняв с пола грязную курточку Арика, вышла в кухню.

Беркович вздохнул и еще раз посмотрел на лист бумаги. Для чего дед-конспиратор написал этот список из шести городов? Первая мысль, естественно, — один из городов тот, что нужен. Но Аркадий эту идею проверил. Собственно, если подумать, ясно, что и проверять не стоило. Нужно быть полным идиотом, чтобы так примитивно зашифровать искомое название. А тут еще Ирочка с Леночкой — они-то при чем? Может, Ирочка должна была сказать Елене Лейбовне правильное название? Когда дед написал записку? Если тогда же, когда спрятал монеты — то есть в сороковых годах, — то Ирочка была еще ребенком, неужели дед доверил ей такую тайну?

Нет, нужно придумать что-то другое. Молотов… Ясно, что это тоже город, как Свердловск. Свердловск переименовали в Екатеринбург, каким он был при царе. А Молотов… Наверняка переименовали и Молотов, причем давно, Беркович уже и не знал такого названия.

Вставать с дивана не хотелось, но инспектор сделал над собой усилие и подошел к книжным полкам. «Атлас мира» — последнее издание, там Молотова наверняка нет. Где же его найти?…

Беркович снял с полки Энциклопедический словарь и принялся листать страницы. Молотов… Ага. Партийный деятель, это мы знаем… Вот! «Именем М. был назван в 1940 г. гор. Пермь, в 1957 г. возвращено прежнее название». Пермь, значит. Ну и что нам это дает?

Беркович захлопнул энциклопедию и несколько минут сидел, тупо глядя на лист бумаги. Идей не было. Мыслей тоже.

«Мне это надо? — спросил он себя и честно ответил: — Нет. Что я буду делать с царскими монетами, даже если Аркадий возьмет меня в долю? Впрочем, если золото хорошей пробы… Несколько тысяч шекелей не помешали бы. Или несколько десятков тысяч? А кстати, где эта Пермь вообще находится? То ли на Урале, то ли в Сибири… Новосибирск знаю, Свердловск, Архангельск тоже могу на карте показать. А Пермь…»

Беркович потянулся за «Атласом мира», раскрыл его на развороте «Россия» и принялся водить пальцем по линиям рек. Пермь оказалась недалеко от Свердловска — во всяком случае, на такой мелкомасштабной карте. А где остальные города? Беркович нашел их довольно быстро и неожиданно ощутил слабый укол в сердце. Что-то ему показалось… Мысль ускользнула, и Беркович с досадой хлопнул ладонью по странице. Впрочем, что тут могло показаться? Он еще раз поискал глазами города, перечисленные в записке. Два действительно в Сибири, три на Урале, один — в Европейской части России.

Беркович взял со стола оставленный Ариком фломастер и пометил города жирными красными точками. Если ехать от одного города к другому… Может, искомый пункт находится по дороге? По железной дороге — вряд ли дед в конце сороковых летал между этими городами на самолетах. Может, он как-то назвал своей дочери название станции или полустанка, а она… Почему эта нелепая идея возвращается опять и опять?

Ирочка и Елена Леонидовна. Рано говорить… Что говорить, черт побери? Почему эта фраза оказалась рядом со списком городов? Прямой связи здесь наверняка нет и быть не может. Предложение об Ирочке и Елене Леонидовне, возможно, имеет некий служебный смысл… Какой?

Взгляд возвращался к началу строки, перемещался к концу, и Беркович неожиданно понял, что видит еще одно слово. Слово, которого не было. Галлюцинация? Чушь… Но он действительно только что прочитал слово, которое видно только если…

Ну конечно! Беркович подчеркнул фломастером первые буквы слов и произнес вслух: «Ригел». Ригел? Бессмыслица. Нет такого слова — ригел. На иврите есть «регель» — нога. А по-русски… Погоди-ка… Регель… Ригель…

Беркович был, мягко говоря, не большим знатоком астрономии, но знал, тем не менее, что какая-то звезда на небе действительно называется Ригель. Ну и что? Даже если это так, какое отношение имеет звезда Ригель к ящичку с…

Стоп, — сказал себе Беркович и принялся листать энциклопедию в поисках статьи «Звездное небо». Несколько минут спустя он с удовлетворением рассматривал картинку, а потом, вооружившись циркулем и линейкой, долго вымерял взаимные углы и расстояния. Прошло полчаса, прежде чем Беркович удовлетворенно вздохнул и записал на отдельном листке название города.

— Наташа! — позвал он и, когда жена выглянула из кухни, сказал: — Передай Фире, что бывшую улицу Литвинова нужно искать в Рязани.

— Где? — удивилась Наташа. — Почему в Рязани? О Рязани в записке вообще ни слова…

— Видишь ли, — улыбнулся Беркович, — Антон Маркович был разносторонне образованным человеком. Астрономию уважал… Понимаешь, Наташа, если посмотреть на карту, то города, помеченные в записке, расположением очень похожи на созвездие Ориона. Но… без одной звезды. А если прочитать первые буквы слов в предложении «Рано Ирочке говорить Елене Леонидовне», получится…

— Ригел! — воскликнула Наташа. — Почему «ригел»?

— Ригель — звезда в Орионе, — пояснил Беркович. — То место в созвездии, где она находится, соответствует на карте расположению города, который имел в виду дед Аркадия. Поняла?

— Ну-ну… — пробормотала Наташа. — Ты хочешь сказать, что высчитал…

— А что тут считать? — махнул рукой Беркович. — Рязань это. Вот циркуль, вот линейка, можешь проверить.

— Рязань, — сказала Наташа. — Ты уверен?

— Вот когда твой Аркадий найдет на бывшей улице Литвинова клад царских монет, я буду уверен на все сто. А пока… Ну, процентов девяносто могу дать. Достаточно?

— Боря! — воскликнула Наташа. — Ты самый умный!

И побежала звонить Фире.

Беркович поставил книги на место и повалился на диван. Томик Акунина так и лежал на полу. Беркович поднял его, раскрыл и прочитал: «Фандорин удовлетворенно улыбнулся и вышел из комнаты».

«Интересно, — подумал Беркович, — мог ли Фандорин отличить Орион от Большой Медведицы?»

Он сильно в этом сомневался.

 

Орудие убийства

Когда приехала полиция, Арон Мечник был еще жив, но потерял столько крови, что умер на руках сержанта Оханы, не приходя в сознание. Кровью был пропитан замечательный персидский ковер, на котором лежал Мечник, и почему-то именно это второстепенное, по сути, обстоятельство вызвало у Оханы приступ неудержимой ненависти к убийце. У сержанта даже голова закружилась, и он прислонился к холодной поверхности большого аквариума, стоявшего на красивом деревянном столике, наверняка антикварном, красного дерева, с перламутровыми нашлепками.

В этой квартире все было красиво и, как сказал бы инспектор Беркович, «шикарно до безобразия». Собственно, он так и сказал, когда приехал на место преступления, всем видом демострируя свое недовольство. Ну почему Мечника нужно было убивать именно сейчас, когда показывали баскетбольный матч между тель-авивским «Маккаби» и знаменитым российским ЦСКА? Инспектор не досмотрел игру и был зол на весь мир, в том числе на жертву убийства, потому что Мечник даже не включил телевизор, когда показывали такой важный для престижа Израиля матч!

Правда, телевизор мог выключить убийца после того, как перерезал своей жертве горло острым стилетом. Порез оказался глубоким и длинным — уха до уха, и смерть от потери крови наступила быстро, максимум минут за двадцать.

— Значит, — сказал инспектор Амнону Киршенбауму, сидевшему на кончике огромного кожаного кресла (тоже шикарного до безобразия), — значит, вы пришли буквально через две-три минуты после того, как убили вашего дядю. И никого не видели, когда входили в дом?

Молодой человек лет двадцати пяти, племянник покойного, упорно смотрел в пол и на вопрос инспектора лишь пожал плечами. Говорить он не мог, слова застревали у него в горле. Он и дежурному ничего толком не объяснил, когда час назад позвонил в полицию и пролепетал срывавшимся голосом, что, мол, дядя, и что, мол, кровь, и приезжайте быстрее, и еще какие-то бессвязные слова. Дежурному пришлось самому определять номер телефона, с которого поступил звонок, по номеру — адрес, и потому патрульная машина прибыла минуты на три позднее, чем могла бы, если бы Амнон выражался чуть более понятно.

Сорокасемилетний Арон Мечник, владелец завода металлоконструкций, жил бобылем в новом (разумеется, шикарном до безобразия) двенадцатиэтажном доме в Рамат-Авиве. Открыть дверь подъезда и войти в холл мог только человек, знавший код. Выйти мог, конечно, кто угодно, но проблема заключалась в том, что никто из квартиры Мечника не выходил. Еще до приезда инспектора это выяснил сержант Охана и доложил, как только Беркович вошел в квартиру.

— У лифта сосед с пятого этажа починял велосипед — сын у него катался… В общем, неважно. Факт, что сосед там торчал больше часа и утверждает, что, кроме племянника к Мечнику никто не входил. И не уходил.

Квартира убитого была на первом этаже, и человек, чинивший у лифта велосипед, мог видеть каждого, входившего к Мечнику.

— Значит, вы никого не видели? — повторил инспектор свой вопрос, пытаясь поймать бегающий взгляд Киршенбаума.

Тот облизал пересохшие губы, всхлипнул и пробормотал:

— Никого… Там Арик велосипед чинил, у него спросите.

— Ага, — с удовлетворением констатировал Беркович. — Значит, одного человека в подъезде вы все-таки видели!

— Вы думаете, он… — племянник не мог произнести этого ужасного слова, он старательно не смотрел в сторону, где на пропитанном кровью ковре лежало тело его дяди. — Вы думаете, это Арик…

— Нет, — отрезал Беркович. — Я думаю, это вы.

— Я? — с недоумением сказал Киршенбаум, приложив обе ладони к груди. — Что я?

— Убили дядю, — пожал плечами инспектор. — Согласитесь, других подозреваемых просто не существует. Вы прошли в квартиру мимо господина Мозеса и его семилетнего сына. Открыли дверь своим ключом?

— А? — до Киршенбаума пока не дошло, что полицейский инспектор обвинил его в убийстве. Похоже, молодой человек находился в собственном пространстве-времени, куда выпал, увидев истекавшего кровью дядю. Он с трудом понимал прямо обращенные и четко сформулированные вопросы, а всего остального не понимал вообще — единственным его желанием было так устроиться в кресле, чтобы даже краем глаза не видеть лежавшее на ковре тело.

— Может, хотите продолжить разговор в другой комнате? — осведомился инспектор.

— Да! — племянник вскочил на ноги. — Пожалуйста! В другой! Да…

В комнату, служившую Мечнику кабинетом, Амнона пришлось вести под руку — его шатало, и не будь рядом инспектора, молодой человек непременно наткнулся бы на стену.

— Сюда, — сказал Беркович и втолкнул Киршенбаума в шикарный до безобразия кабинет, где на столе стоял компьютер, а на полках — изумительные образцы керамики, подобранные, по мнению инспектора, без малейших признаков вкуса, но зато дорогих настолько, что, продав это барахло, можно было купить шикарную до безобразия машину марки «хонда».

Кресло в кабинете было точной копией того, что стояло в салоне, и Беркович опустил в него Киршенбаума, будто мешок с костями. Инспектору даже показалось, что кости стукнулись друг о друга.

— Возьмите себя в руки, — сказал Беркович. — Вы должны понимать, что подозревать в убийстве больше некого. Вы понимаете это?

— Я? — тупо повторил Амнон. — Я вошел и увидел… И сразу позвонил…

— Да-да, — нетерпеливо сказал инспектор, — вы действительно позвонили в полицию буквально через несколько минут после того, как вашего дядю полоснули ножом по горлу.

Амнона передернуло. Ну зачем, зачем этот полицейский говорит также ужасные слова? Неужели специально, чтобы сделать ему плохо? Чтобы он опять испытал этот ужас?

— Придя, вы открыли дверь своим ключом… Кстати, почему вы не позвонили, дядя бы вам открыл?

— Я… Ну… Я всегда открывал своим… Всегда… И раньше… И сегодня…

— Понятно, — кивнул Беркович. — Значит, смотрите. Вы вошли в квартиру, и больше отсюда никто не выходил. Сосед утверждает, что не прошло и минуты, как он услышал ваш крик.

— Ну… Я вошел и увидел… Закричал. Наверно.

— Похоже, что так, — согласился инспектор.

— И позвонил в полицию.

— Похоже, что так, — повторил инспектор, очень недовольный собой и этим совершенно непонятным делом. Черт побери, похоже, что оба — и сосед, которому не было смысла врать, и Киршенбаум, у которого для вранья было достаточно оснований, — говорили правду, одну только правду и ничего, кроме правды.

Закричал молодой человек через минуту после того, как вошел. Еще через две-три минуты позвонил в полицию. Конечно, убийца мог проникнуть в квартиру раньше, чем Мозес притащил с улицы велосипед и принялся чинить его в холле возле лифта. Возможно, Мечник сам открыл убийце дверь и, следовательно, был с ним хорошо знаком. Не исключено, что жертва и убийца какое-то время (около часа!) вели задушевную беседу (но при этом хозяин не предложил гостю выпить и не поставил на журнальный столик второй стакан для «колы»). Все это, конечно, возможно. Но тогда получается, что, полоснув Мечника ножом по горлу, убийца покинул квартиру через одно из окон — в салоне или в кабинете. И естественно, унес с собой орудие преступления — нож, о котором эксперт сказал с уважением: «Это лезвие, длинное и чрезвычайно острое. Раз — и готово».

Раз и готово. Замечательно. Полоснул по горлу и вылез в окно как раз перед тем, как в квартиру вошел племянник. Может, даже слышал, как Киршенбаум поворачивает ключ в замке. Просто великолепно. Беспросветная чушь. Инспектор осмотрел оба окна, выходившие в небольшой садик, где росло масличное дерево и стояла поломанная детская горка. Окна были закрыты, а снаружи забраны решетками, сквозь прутья которых не пролезла бы и кошка. Конечно, убийца мог выбросить в окно окровавленный нож, а сам остался в квартире, позвонил в полицию и ждал ее приезда.

Если он полный идиот. Впрочем, ничего, хотя бы отдаленно похожего на стилет или иное режущее оружие, в саду не обнаружили. Ни под окнами, ни в отдалении, ни даже на улице, куда из садика можно было выйти, перепрыгнув через низкий, не выше полуметра, каменный заборчик.

На Киршенбауме была белая майка с надписью «Холлмарк» на груди и спине, и если бы племянник убил дядю, на майке непременно остались бы кровавые следы — не мог убийца, даже стоя позади жертвы, полоснуть ножом и совершенно не запачкаться. Кровь из перерезанного горла брызнула фонтаном — даже на тумбочке под телевизором эксперт обнаружил характерные потеки. Майка на Киршенбауме была, однако, чистой, будто только что из стиральной машины. Переоделся? Нет, сосед показал, что пришел Киршенбаум именно в этой белой майке с надписью «Холлмарк».

А если и переоделся, то куда спрятал окровавленную майку? За тот час, что инспектор пытался выдавить из племянника хотя бы одно разумное слово, сержант Охана с оперативниками обыскали квартиру и, разумеется, не нашли ни окровавленной одежды, ни — черт побери, это было самое существенное! — никаких следов орудия преступления. Как в воду кануло…

— Как у вас с деньгами? — задал инспектор глупо прозвучавший вопрос, будто спрашивал, сможет ли племянник заплатить за такси, когда его выпустят отсюда и он сможет наконец отправиться к себе домой, в Кфар-Сабу.

— А? — Киршенбаум попытался понять, чего хочет инспектор, и похоже, ему это все-таки удалось. — С деньгами… Плохо. Да.

— Наркотики? — участливо спросил Беркович. Он уже знал, что племянник колется: когда Киршенбаума обыскивали, инспектор обратил внимание на следы от иглы — обе ноги выше колен были исколоты, потому Амнон, видимо, и носил брюки, а не шорты, даже в такую жару, как сегодня.

— А?… Ну…

Сказать Амнону было нечего, и он только пожал плечами.

— С деньгами, значит, плохо, — кивнул Беркович. — Вы пришли к дяде, чтобы он вам дал сотню-другую. А он отказал. И вы его убили.

— Что? — Киршенбаум поразился неожиданному открытию: до него наконец дошло, что этот невзрачный полицейский, которого можно переломить одной левой, обвиняет его в самом гнусном, страшном, ужасном, невыносимом преступлении. — Я?! Да вы что? Кто же мне тогда деньги давать будет? Кто? На что мне жить? А?

— Спокойно, спокойно, — примирительно сказал Беркович, похлопав Киршенбаума по плечу, и тот нервным движением скинул руку.

— Спокойно, — неожиданно ясным голосом проговорил Киршенбаум. — Вы говорите — спокойно. А я мог жить, только пока жив был дядя. Он мне деньги давал. И что теперь? По завещанию все перейдет к Авиталь.

— Авиталь? — поднял брови инспектор.

— Не знаете? Бывшая жена. Они разъехались несколько лет назад. Авиталь теперь получит все, а я…

Похоже, он не врал. Не было ему смысла врать — о завещании станет известно, ложь не скроешь. Черт возьми, — подумал Беркович, — но тогда все вообще глупо и непонятно. Нет не только орудия убийства, но и мотива. Ничего нет! Кроме трупа, конечно.

— Ну хорошо, — инспектор демонстративно вздохнул и наклонился, чтобы заглянуть в опущенные к полу глаза Амнона, — хорошо, вы не убивали, вам это было ни к чему, все равно, что резать курицу, приносящую золотые яйца. Кто тогда? Дух? Привидение?

— Не знаю, — сказал Киршенбаум. — Поймаю — сам его…

— А какие у вас отношения с этой… м-м… Авиталь? — неожиданно догадался Беркович. Неплохая идея: что, если племянник спутался с собственной тетей, женщина получит деньги, поскольку к убийству, скорее всего, непричастна, потом они поженятся…

— Отношения? — повторил Амнон. — Терпеть не могу эту бабу. Гнусная тварь. Она дяде изменяла. А он ее любил. Она ушла, а он больше не женился. И деньги ей оставил.

Понятно. Инспектор сжал ладонями виски — у него начался, как всегда некстати, приступ мигрени. От головных болей Беркович страдал давно, привык уже, если к этому можно привыкнуть, но почему приступы начинались всегда в самое неподходящее время? Только что мелькнула интересная мысль. Вспомнил слово. Какое? Вылетело после первого же укуса боли.

— Посидите, — бросил инспектор и вышел в салон, кивком показав сержанту, чтобы он проследил за подозреваемым.

Упаковка парацетамола лежала у Берковича в сумке — на всякий случай. Он вытряхнул на ладонь таблетку, подумал и присоединил к ней еще одну. Хуже не будет. Прошел в ванную комнату, наполнил из-под крана стакан…

Боль усилилась, но инспектор не мог заставить себя выпить лекарство. Стоял и смотрел на струю воды. Вода гипнотизировала. Вода… Что-то совсем недавно пришло ему в голову…

Поморщившись, Беркович бросил в рот таблетку, запил, потом вторую… И со стаканом в руке пошел в салон. Глупая идея. Только во время приступа такая глупая идея и может прийти в голову. В тупую больную голову.

Инспектор подошел к аквариуму и включил лампочку, осветившую десятка два рыбок, сновавших во все стороны, вытянувшиеся вверх водоросли, домик на дне, сложенный из камешков и ракушек. Аквариум был накрыт пластиковой крышкой, сквозь которую внутрь проходили провода — они шли к моторчику, очищавшему воду и нагнетавшему в нее свежий воздух, без которого рыбки давно бы сдохли.

Беркович поставил стакан на столик, приподнял крышку аквариума и опустил в воду правую руку, забыв закатать рукав форменной рубашки. Вода была теплой и противной, рукав мгновенно намок, прилип к коже, и Беркович подумал, что если он ошибся, то будет выглядеть в глазах подчиненных полным дураком — придется сослаться на сильную головную боль, из-за которой порой вообще не соображаешь, что делаешь…

Вот. Пальцы нащупали на дне аквариума что-то невидимое, Беркович вытянул из воды и высоко поднял над головой длинную стеклянную полоску. Сантиметров пятнадцать. А в ширину — пять или шесть.

Интересно, — подумал он, — сможет эксперт обнаружить следы крови в аквариумной воде или раствор получился слишком уж слабым? Наверняка ведь племянник не стал вытирать это импровизированное лезвие, не было у него времени. А отпечатки пальцев? Остались ли они после того, как стекло пролежало около часа в воде?

С поднятой рукой, по которой неприятно стекала вода, инспектор направился к кабинет.

— Вот, — сказал он, — этим лезвием вы перерезали горло собственному дяде. И аккуратно положили стекло на дно аквариума. Именно аккуратно — если бы стекло, упав, переломилось на несколько частей, их можно было бы увидеть. А цельный кусок невидим в виде.

Разговорился, — подумал он. И даже боль вроде бы прошла. Ненадолго, впрочем, пока не спадет возбуждение.

Амнон смотрел на полоску стекла в руке инспектора, будто это была ручная граната с выдернутой чекой.

— Здесь есть отпечатки ваших пальцев! — с торжеством в голосе выдал Беркович желаемое за действительное. — И эксперт, конечно, обнаружит в воде следы крови.

— А… — Киршенбаум протянул руку и тут же ее отдернул.

— Почему вы убили дядю? — резко сказал инспектор. — Курицу, несущую золотые яйца. Не из-за наследства. Вам обещали больше? — сейчас, когда боль на время спряталась под черепом, Беркович соображал как никогда быстро. И попал в точку. Киршенбаум сглотнул и поднял наконец глаза на инспектора. Удивленный взгляд. Удивление и страх. Вполне достаточное признание.

— Сколько вам заплатили? — настаивал Беркович.

— Двести тысяч…

— Большие деньги, если сразу, — сказал инспектор. — Кто?

— Эдди Бош…

Известная личность, — подумал Беркович. — Наркотики, рэкет. Чем ему досадил Мечник? У племянника спрашивать бесполезно, вряд ли он знает больше, чем сказал. Скорее всего, конкуренты убитого его «заказали». Самое логичное объяснение. И в качестве орудия выбрали племянника. И версию отличную разработали, сам бы Киршенбаум точно не додумался.

Впрочем, Беркович тоже не догадался бы искать нож на дне аквариума. Если бы не приступ мигрени. Так легко соображаешь, когда боль неожиданно отпускает!

Почему, — спросил себя инспектор, — на майке племянника нет следов крови? Да потому, — ответил он сам себе, — что Киршенбаум снял майку, чему Мечник не удивился, подошел к дяде сзади, вытащил стекло из брючного кармана… А потом крикнул, чтобы услышал сосед у лифта, позвонил в полицию, после чего пошел в ванную и встал под душ. Вот и все. Когда приехал Охана, на убийце была чистая, не залитая кровью, майка с надписью «Холлмарк»…

Киршенбаума увели, тело Мечника увезла труповозка. Оставшись в квартире один, инспектор пустил в ванной холодную воду и сунул под кран голову. Все равно рука уже мокрая, пусть теперь и голова… Будто рыба в аквариуме. Как хорошо. Прохладно, и боль проходит лучше, чем от лекарства.

Интересно, — подумал инспектор, — чем закончился матч? «Маккаби», конечно, победил, но с каком счетом?

 

Отсроченное преступление

Старый Моше Заходер скончался в ночь с четверга на пятницу, и его родственники если не вздохнули свободно, то, по крайней мере, облегченно перевели дух. Моше был тираном по натуре, натерпелись от него все — от родного сына Арона до горничной Ализы, работавшей в семье Заходеров лет тридцать и не уходившей только потому, что не представляла себе жизни без ежедневного исполнения вздорных по большей части приказаний старого Моше, бывшего палмаховца, киббуцника, а в последние годы жизни — просто вздорного человека, не всегда понимавшего разницу между дурным поступком и благородным порывом.

За день до смерти Моше отпраздновал свое семидесятишестилетие. Собрал родственников, вдоволь над ними покуражился и, похоже, отведал чего-то непотребного (в еде он никогда не придерживался ни диеты, ни сколько-нибудь разумных ограничений). Ночью ему стало плохо, он выл от боли и умер прежде, чем на виллу в Герцлию прибыла «скорая».

Врачи, впрочем, констатировали смерть от острой сердечной недостаточности — все признаки были налицо. В тот же день до наступления субботы Моше Заходера похоронили при большом стечении народа — правда, приехали не все родственники. Арон, единственный сын старого палмаховца, отсутствовал, и где его черти носили, не знал никто — не явился он, кстати, и на день рождения собственного папочки, хотя и зван был неоднократно.

Впрочем, Арона особенно и не искали — все знали, что с отцом он много лет был в отвратительных отношениях, настолько плохих, что даже на похоронах, вместо того, чтобы рвать на себе рубаху и рыдать в голос, вполне мог сказать в адрес покойного какую-нибудь нелицеприятную чепуху. Работал Арон, как теперь говорят, дилером — коммивояжером, если по старинке: ездил по стране на своем потрепанном «форде» и продавал многотомные издания новой еврейской энциклопедии. Убеждать он, кстати, умел, и на жизнь зарабатывал вполне достаточно, вот только отыскать Арона в нужный момент было практически невозможно — то он был в Сдероте, то в Кирьят-Яме, а сотовый телефон включал лишь тогда, когда сам хотел сделать кому-нибудь звонок. Странным человеком был Арон Заходер, но не более странным, чего его родной папочка — яблоко, что ни говори, от яблони все-таки недалеко катится…

В воскресенье, когда Арон так и не объявился и, похоже, понятия не имел о смерти и похоронах родного папы, двоюродная его сестра Далия, женщина решительная — пожалуй, самая решительная и рассудительная во всем этом странном семействе, — позвонила в полицию и заявила непререкаемым голосом школьной учительницы:

— Арона Заходера, сорока трех лет, неженатого, необходимо срочно найти, где бы он ни находился.

— А что, собственно, произошло, уважаемая госпожа? — вежливо осведомился дежурный по управлению.

— Произошло то, что отец его умер три дня назад, сын должен сидеть шиву, а его даже на похоронах не было! Это прилично? И во-вторых, адвокат намерен огласить завещание покойного Моше, и Арон при этом должен присутствовать обязательно, поскольку является главным наследником. В-третьих, я вообще не понимаю, почему в полиции халатно относятся к своим прямым обязанностям: больше трех суток человек не дает о себе знать, не приезжает даже на похороны отца — и его никто не ищет! Может, Арона убили террористы? Это вполне могло произойти, он ведь дилер и разъезжает по всей стране, в том числе бывает и в поселениях. Я требую…

В общем, примерно час спустя, когда Далия Гандлер (в девичестве Заходер) лично приехала в управление полиции и собственноручно составила письменное заявление об исчезновении Арона Заходера, поисковая машина заработала в полную силу, подключили вертолеты и команды разведчиков, и руководить операцией поручили инспектору Берковичу, который именно в тот день имел несчастье выйти на работу после тяжелого гриппа, от которого остался в вечное, как ему казалось, пользование гнусный, с хрипами, кашель.

— Извини, — сказал Берковичу начальник отдела майор Шефтель, — все заняты, а ты еще не получил другого задания.

Первое, что сделал инспектор, принявшись за поиски, — связался с компанией «Селком» и попросил выяснить, в какой части страны находится в настоящее время мобильный телефон с таким-то номером; Беркович надеялся, что, если Заходер жив, то вряд ли расстался со своим, пусть и отключенным, аппаратом.

Ответ поступил полчаса спустя: похоже, что Арон Заходер не думал выезжать далеко от дома — ответный сигнал его мобильника поступал из квадрата, ограниченного Кфар-Сабой на юге и Раананой на севере.

— Там и ищите, — прокашлял Беркович руководителю поисковой службы и бросил в рот сразу три таблетки кальдекса. Лучше, впрочем, не стало, и инспектор продолжал оглашать пространство кашлем до тех пор, пока не раздался телефонный звонок.

— Нашли мы его, — мрачно сообщил сержант Бен-Лулу. — «Форд» скатился в кювет. Заходер в машине — мертвый.

Кашель у Берковича прошел мгновенно, будто сообщение о смерти Заходера переключило в организме какие-то энергетические каналы.

— Выезжаю! — рявкнул он. — Позвони в дежурку, пусть высылают фотографа и эксперта.

На место происшествия он прибыл четверть часа спустя. Место уже было огорожено, полицейский кордон не позволял посторонним любоваться картиной аварии, а санитары из подъехавшей труповозки ожидали сигнала, чтобы забрать тело. Судебно-медицинский эксперт Рон Хан сказал Берковичу после быстрого осмотра:

— Скорее всего, обычное дорожно-транспортное происшествие. Заснул за рулем, машина выпала в кювет, сильный удар грудью о рулевое колесо…

— Он не был пристегнут? — перебил Беркович.

— Нет. Скорость была около восьмидесяти. Перелом ребер, одно из них проткнуло сердце, смерть наступила практически мгновенно.

— Давно?

— Судя по тому, что трупные пятна еще не появились, — не больше суток. Сегодня довольно жарко, ты же видишь… Окоченение уже ослабевает, так что… Ну, и прими во внимание, что около полуночи тут проезжал патруль и ничего не увидел. Значит, время смерти — от полуночи до семи утра.

— В общем, уголовной полиции здесь делать нечего, — с облегчением вздохнул Беркович.

— Ну… — протянул Хан. — Как сказать…

— Что еще? — насторожился инспектор.

— На затылке у Заходера странные царапины. Это не может быть результатом удара о подголовник. Похоже, кто-то крепко приложил беднягу — трудно сказать, было ли это перед смертью или после нее. Крови практически нет, царапины неглубокие, но само их наличие… В общем, ты понимаешь.

В общем, Беркович, конечно, понимал. Не будь злосчастных царапин, он передал бы дело дорожной полиции. А так… Убийство? И никаких следов убийц? Веселенькое дело.

Труп увезли, эксперт уехал к себе, пообещав сделать вскрытие, как только будет время, а со временем у него туго, но в течение двух суток он все-таки надеется, хотя и без вскрытия все достаточно ясно…

Приехал грузовик, чтобы забрать покореженный «форд», и к тому времени, обшарив машину от колес до крыши, Беркович знал уже, что никто, скорее всего, на Заходера не нападал, в салоне отсутствовали следы борьбы, не было и следов крови, кроме как под водительским сиденьем, что вполне естественно. Багажник был забит пачками с огромными томами энциклопедии — похоже, Заходер на прошедшей неделе не очень-то преуспел в своем дилерском деле.

Судя по виду царапин на затылке, ударили Арона чем-то похожим на домашнюю терку, скорее даже не ударили, а провели теркой по затылку, содрав кожу. Вряд ли таким образом можно было убить человека, но если учесть фактор внезапности… водитель теряет управление, «форд» летит в кювет… А что убийца? Он-то как выбирается из машины без каких бы то ни было повреждений? Выпрыгнул на ходу, скорее всего, как только машина начала двигаться к обочине. И ничего не похитил? Террорист, наверно? Вот уж действительно странный для террориста способ обращения с жертвой. Да и не взял бы Заходер в машину подозрительного человека.

Странно все это. Но раз случилось именно так — придется разбираться.

Вернувшись в управление в мрачном расположении духа, инспектор принялся заносить в компьютер протокольные данные — это успокаивало и стимулировало работу серых клеточек, которые решительно не представляли, чем могли бы помочь хозяину. В одиннадцать часов Беркович вспомнил, что так и не сообщил Далии Гандлер о находке тела ее кузена, и, морщась, набрал оставленный клиенткой номер телефона.

— Нашли? — Далия обрадовалась так, будто речь шла о живом и здоровом Ароне. — Что с ним случилось?

Беркович коротко изложил мнение эксперта и собственные не очень внятные соображения, ему казалось, что Далия слушала невнимательно, занимали ее совсем другие проблемы.

— Извините, инспектор, — сказала она наконец, — мы ждем адвоката, он должен привезти завещание Моше. Кстати, Арон — главный наследник, и если…

Ну конечно, Арон — главный наследник, а поскольку Арона убили, то он, инспектор Беркович, ведущий это дело, по идее, должен бы поприсутствовать на оглашении завещания, которое интересовало его на самом деле не больше, чем дождь в августе. С другой стороны, надо бы знать о завещании побольше — возможно, именно здесь кроется мотив убийства Арона.

— Буду, — пообещал Беркович и бросил в рот три таблетки кальдекса, потому что почувствовал приближение нового приступа кашля.

Адвокатом семьи Заходер оказался старый знакомый инспектора Ярон Фейнман, встретивший Берковича приветственным взмахом руки и сразу приступивший к делу, всем видом показывая, что адвокатское время дорого.

— Итак, — сказал он, — состояние умершего Моше Заходера, пусть его память будет священна, оценивается в настоящий момент в четырнадцать миллионов семьсот тысяч шекелей. В основном, это ценные бумаги и недвижимость.

Родственники, сидевшие кто на диване, а кто прямо на ковре, издали дружный вздох.

— Несмотря на плохие отношения Моше Заходера с собственным сыном, — продолжал адвокат, — все состояние, согласно воле покойного, отходит к Арону.

— Бедняга Арон умер… — пробормотал кто-то из присутствовавших.

— К сожалению, — наклонил голову адвокат. — И завещания не оставил. А потому на наследство Моше Заходера вправе претендовать другие ближайшие родственники — прежде всего Далия Гандлер и Амирам Декель, дочь и сын Шмуэля Заходера, родного брата Моше Заходера, умершего шесть лет назад.

Сидевшие рядом друг с другом на диване Далия и Амирам обменялись радостными взглядами, не ускользнувшими от внимания инспектора Берковича, с трудом сдерживавшего подступавший кашель. «Нормально, — подумал он, — я бы тоже радовался на их месте: ни с того ни с сего получить по семь миллионов»…

— Последний пункт завещания, — продолжал адвокат, — можно, наверно, и не читать, потому что в нынешних обстоятельствах он утратил силу…

— Почему же, — неожиданно для себя подал голос инспектор, и все повернулись в его сторону. — Интересно же…

— Ну, — пожал плечами адвокат, — здесь сказано, что если Арон Заходер умрет раньше, чем составитель завещания Моше Заходер, то наследство полностью отходит благотворительному фонду «Помощь слабым», созданному Моше Заходером в одна тысяча девятьсот девяносто шестом году.

— Вот как, — пробормотал Беркович. — Все фонду и ничего — семье?

— У моего клиента, — сухо сказал адвокат, — были сложные, если не сказать больше, отношения с родственниками. С сыном тоже, но Арона Моше любил, несмотря ни на что… А с остальными…

— Какая разница? — резко сказал Амирам Декель. — Бедняга Арон умер позже отца, так что…

— Конечно, — кивнул инспектор и почему-то вспомнил странные царапины на затылке Арона Заходера.

Ему не доставляло удовольствия общество родственников Моше Заходера — как только адвокат сложил завещание и спрятал в портфель, инспектор распрощался (впрочем, никто не обратил на него внимания) и отправился в управление, мучимый странной мыслью, возникшей, когда он слушал скрипучий голос Фейнмана. Мысль была настолько смутной, что даже в собственном сознании оформить ее внятно Беркович не мог и приписывал собственную тупость так и не прошедшему гриппу — его опять начал бить озноб, а в горле першило, будто кто-то водил там наждачной бумагой.

В кабинете он несколько минут посидел, закрыв глаза и приходя в себя, а потом набрал номер телефона эксперта Хана.

— Если ты не очень занят, — сказал инспектор, — не поднимешься ли ко мне? А то у меня просто сил нет спускаться…

Хан явился минут через десять.

— Я еще не произвел вскрытия, — сказал он. — А о странных царапинах все время думаю. Видимо, тело уже после смерти тащили по какой-то поверхности, на которой были острые мелкие выступы.

— Но тогда получается, что Арон погиб не в аварии?

— Нет, именно в аварии, могу ручаться. Повреждения грудной клетки вполне определенно показывают…

— Ничего не понимаю, — пожаловался Беркович. — Кому понадобилось вытаскивать труп из машины, тащить по какой-то рифленой поверхности, потом сажать труп на место… Бред!

— Вот и я так думаю, — пробормотал Хан.

— А родственникам его сильно повезло, — продолжал рассуждать инспектор. — Если бы авария приключилась на несколько дней раньше, семейство Заходеров лишилось бы четырнадцати миллионов шекелей!

— Это почему? — удивился эксперт. — Какая связь?

Беркович вкратце изложил условия завещания умершего в пятницу Моше Заходера, и по мере рассказа серые клеточки, — так ему казалось, — будто просыпались от сна и в возбуждении толкались друг о друга, перетирая информацию, на которую инспектор раньше не обращал внимания.

— Да, — хмыкнул эксперт, выслушав Берковича, — действительно, повезло Заходерам — могли без гроша остаться!

— Ты считаешь — повезло? — спросил инспектор, расставляя мысленно по полочкам разрозненные и не очень связанные друг с другом мысли.

— Ты точно знаешь, — продолжал он, — что смерть Арона наступила сегодня после полуночи?

— Ну я же тебе говорил, что…

— Да, помню. Трупное окоченение, пятна, все такое… А если тело держать в морозильной камере трое суток? А потом несколько часов — на свежем воздухе? Как это скажется на определении времени смерти?

— Что ты мне задаешь сугубо теоретические задачи? — рассердился Хан. — Кому это надо — держать тело в…

— А ты ответь сначала!

— Ну… Если чисто теоретически… Это, конечно, все искажает…

— На трое суток ты можешь ошибиться в определении момента смерти?

— Если тело держали в морозильной камере? Запросто. Но кому это нужно, скажи на милость?

— Кому? Родственникам Моше Заходера, больше некому! Вспомни условие завещания — Арон должен умереть позднее своего отца, иначе семье денег не видать.

— Он и умер позже…

— Раньше! Раньше, вот в чем дело! Эта авария… Даю голову на отсечение, что произошла она в четверг, когда Арон ехал к отцу на день рождения. Свалился в кювет неподалеку от виллы Моше, и кто-то из родственников его обнаружил. Чем могла обернуться смерть Арона, им не нужно было объяснять — условия завещания Моше ни для кого секретом не являлись. Что они делают? Вытаскивают тело, машину ставят в гараж, труп — в большой морозильник, на вилле Заходера такой наверняка имеется…

— Чушь, — с отвращением проговорил Хан. — Ты еще не пришел в себя после гриппа? Не могли же они держать труп в морозильной камере Бог знает сколько времени, пока не окачурится папаша! Никто же не мог знать, что именно в тот день… Черт!

— Ага! — торжествующе заявил Беркович. — Ты понял, наконец? Это было убийство — хладнокровное, заранее спланированное. Но убили не Арона Заходера, а его отца Моше! Моше должен был умереть немедленно, иначе, как ты сам сказал, труп пришлось бы держать в морозилке Бог знает сколько времени.

— Ну-ну, — пробормотал Хан. — А тут день рождения, и легко подмешать в еду старика какую-нибудь гадость. То-то он, бедняга, перед смертью вроде бы животом мучился — это горничная показала, Ализа. А врачи «скорой» определили острую сердечную недостаточность, потому что так оно и было, сердце у старика слабое, не выдержало…

— И царапины на затылке Арона…

— Прекрасно объясняются, — подхватил Хан. — В морозилке рифленный пол, острые грани, тело втаскивали второпях…

— Вопрос: кто же убил Моше, кто подсыпал ему яду? — задумчиво проговорил Беркович. — Ясно, что это сделал тот или те, кто прятал тело Арона. Но все ли родственники об этом знали — их же было на вилле человек двадцать.

— Ты так уверен в своей версии? — язвительно сказал эксперт. — Можно подумать, что ты уже обнаружил улики.

— Найду! — решительно заявил инспектор и поднял телефонную трубку.

Часа три спустя он спустился в лабораторию судебно-медицинской экспертизы, где Рон Хан уже собирал бумаги в сейф, рабочий день заканчивался.

— Следы аварии мы нашли в трехстах метрах от виллы, — объявил Беркович, улыбаясь. — Тормозной след, сбитый колышек ограждения, в кювете маслянные пятна. Там Арон и погиб. И в морозильной камере на вилле мы нашли на полу несколько волос — явно из шевелюры Арона. В общем, дело ясное.

— Рад за тебя, — серьезно сказал Хан. — Но кому ты предъявишь обвинение? Всей семье?

— Далии Гандлер и Амираму Декелю. Во-первых, только у них прямой мотив. Во-вторых, как показала горничная, эти двое приехали последними, было уже темно, притащили большой мешок, сказали, что это баранья туша, Моше обожал баранину… Да и во время ужина эта парочка то и дело выходила из-за стола, Ализа их и на кухне видела… Кстати, я получил разрешение прокурора на эксгумацию тела Моше.

— Ты уже произвел арест?

— Завтра, — махнул рукой инспектор. — Они уверены, что все у них получилось. А я хочу вылечить наконец свое горло. Поеду домой и буду пить молоко с содой.

— Гадость, — поморщился Хан.

— Зато полезно для здоровья, в отличие от той отравы, которой потчевали Моше Заходера благодарные родственники…

 

Темная аура Захавы

Инспектор Беркович и сержант Дорман возвращались в управление после бесплодного и бессмысленного обыска на квартире у Симхи Хармона, подозреваемого в торговле наркотиками. Ни найти наркотики, ни хотя бы доказать, что они были у Хармона, не удалось, и настроение у обоих полицейских было мрачным.

— Ты знаешь, — сказал Дорман, когда машина выехала из Шхунат А-тиква на простор Аялона, — у меня такое впечатление, что Симху кто-то подставляет.

— Не исключено, — равнодушно отозвался Беркович.

— А может, — продолжал рассуждать Дорман, — Симхе просто не везет, как каждому, кто имеет дело с Захавой Торпусман. Это уж судьба, и тут ничего не поделаешь.

— Не понял, — Беркович повернулся к Дорману. — Что еще за Торпусман? По делу она не проходила. Я не все знаю?

— По делу — все, — успокоил Берковича сержант. — А Захава… Ну, это просто как антиталисман какой-то. Если хочешь — расскажу.

Машина подкатила к стоянке управления полиции, и разговор инспектора с сержантом продолжился в кабинете Берковича.

— Ты назвал Захаву Торпусман антиталисманом, — напомнил инспектор сержанту, когда они уселись перед низким журнальным столиком.

— Так оно и есть, — кивнул Дорман. — Я знаю Захаву шестой год — она моя соседка, живет тремя этажами выше, я на втором, она на пятом, последнем. Работает в магазине на Алленби, приятная женщина, одинока. Но с ней… а точнее, не с ней случаются вещи странные и порой трагичные.

— Не понял, — поднял брови Беркович. — Так с кем что случается? С ней или не с ней?

— Смотри. Как-то Захава хотела поехать в Эйлат отдохнуть, но ей вдруг расхотелось — женщина, сегодня его одно хочется, завтра другое! — и она отдала путевку и автобусный билет своей подруге. Подруга поехала, и по дороге случилась авария. Погибли три человека, в том числе и подруга Захавы.

— Да… — протянул Беркович. — Каких только случайностей не бывает в жизни…

— Случайностей, говоришь? Слушай дальше. В прошлом году Захава с группой туристов отправилась в Мицпе-Рамон осматривать Большой Разлом. Она стояла с одним парнем под козырьком пещеры и любовалась пейзажем. В какой-то момент сказала: «Что-то здесь душно» и вышла на открытый воздух. А приятель не успел: козырек обвалился, молодой человек получил сотрясение мозга и переломы, хорошо хоть жив остался…

— Впечатляет, — кивнул Беркович. — Ты хочешь сказать, что были и другие подобные случаи?

— Конечно! Несколько месяцев назад друзья собрались у Захавы отпраздновать ее день рождения. Выпили, конечно. И в ту же ночь одного из гостей увезли в больницу с острым отравлением. Едва откачали. Но самое удивительное: по ошибке тот гость ел некачественный салат из той тарелки, из которой обычно ела хозяйка! Захаве опять повезло, гостю — нет.

— Третий случай — уже система, — пробормотал Беркович. — Пожалуй, твою Захаву действительно можно назвать антиталисманом. Наверно, после того случая многие перестали с ней встречаться — мало ли…

— Ты прав, как всегда! — воскликнул Дорман. — Круг знакомых у Захавы уменьшился, и это ее очень угнетало. Впрочем, за новыми знакомыми дело не встало, Захава — женщина очень красивая и коммуникабельная. И месяца три назад произошел новый случай — на этот раз опять с трагическим исходом.

— Какая-нибудь путаница с билетами на автобус? — попробовал догадаться Беркович.

— Нет, все оказалось куда обыденнее, — вздохнул Дорман. — Если ты думаешь, что Захаву оставили все ее старые приятели и приятельницы, то ты ошибаешься. Многие ведь не верят во всю эту чушь с дурным глазом или кармой. Чему быть, того не миновать, и что случится, то случится и без Захавы. В общем, в ее окружении оказались люди и не суеверные. В том числе Михаэль Янай, он еще в школе с Захавой учился, как-то даже сделал ей предложение, но она отказала — парень был не в ее вкусе. Но дружба между ними сохранилась, Михаэль посещал почти все вечеринки, которые устраивала Захава, вот после одной из них это и случилось…

— Это? — повторил Беркович. — Ты сказал о какой-то трагедии.

— Именно. Я ведь живу в старом амидаровском доме, ты знаешь, какие это трущобы, то есть жить в них вполне можно, но все кругом держится на честном слове, а какое честное слово у «Амидара», не мне тебе рассказывать. Захава, как я тебе уже говорил, живет тремя этажами выше меня.

— Так вот, — продолжал сержант, — после одной из вечеринок Михаэль попрощался с Захавой (остальные гости уже разошлись) и отправился домой. Спускаясь по узкой темной лестнице, слышал, как Захава вошла к себе и захлопнула дверь, после чего наступила такая темень, что хоть глаз выколи.

— А освещение в подъезде…

— Оно не работает уж неизвестно сколько времени! Я сам чинил на нашей площадке свет много раз, а в «Амидар» обращаться… Сам знаешь. В общем, когда Михаэль спустился на один этаж, он услышал резкий звук и что-то ударило его по голове. Он потерял сознание и покатился по ступенькам. Потом, при расследовании, выяснилось, что от лестничных перил оторвался металлический штырь, который давно держался на честном слове. Оторвался и ударил Михаэля острым концом по затылку. Тело обнаружил сосед с первого этажа, который часом позже возвращался домой. Вызвал «скорую», сообщил Захаве о случившемся — он прекрасно знал и соседку, и ее друзей. Захава поехала в больницу с Михаэлем, но…

— Он что — умер?

— Да, той же ночью. Успел только прийти в себя и рассказать, как было дело. Вот тогда-то Захава побледнела и едва сама не потеряла сознание.

— Почему?

— Дело в том, что злосчастный штырь отвалился именно в то время, когда Захава обычно возвращалась из магазина после вечерней смены. В тот вечер она не работала, но если бы это случилось днем раньше или позже, то удар по голове получила бы именно она!

— Ничего себе… — пробормотал Беркович. — Вот уж действительно… Честно говоря, я никогда ни о чем подобном не слышал. Знаю людей, которые каким-то странным образом навлекают на себя всякие напасти. Один мой приятель ломал себе ноги едва ли не ежегодно. Другого увольняли с работы каждые три месяца, хотя он хороший специалист, и причины для увольнения всегда были высосаны из пальца. Третий несколько раз попадал под удар молнии — слава Богу, без вредных для себя последствий. Но так чтобы навлекать беды на других… Неужели даже после гибели Михаэля кто-то продолжал дружить с Захавой, ходить к ней в дом?

— Почему и нет? — пожал плечами Дорман. — Я сам бывал у нее несколько раз, жена посылала попросить соль или молоко. Я человек не суеверный.

— Погоди, ты хочешь сказать, что тот злосчастный прут мог проломить и твою голову? Ведь и ты мог подниматься по лестнице на свой второй этаж, когда это случилось!

— Пожалуй, нет, — задумчиво сказал сержант. — Во-первых, я в тот вечер дежурил. Во-вторых, я не настолько близко знаком с Захавой, чтобы на меня действовали ее странные особенности. Ведь все, с кем случались эти несчастья, были ее близкими друзьями или подругами. А я что — сосед, не больше.

— Кто проводил расследование гибели Яная? — спросил Беркович.

— Я и проводил, — вздохнул Дорман. — Мы с Ханом изучили прут, у него оказались ржавые края, в пазах он сидел плохо… Свет в подъезде, кстати, все-таки «Амидар» исправил, так что сейчас у нас между этажами лампочки вообще не отключаются. Ну и все.

— И все, — протянул Беркович. — А вы спросили Захаву, почему она не вышла на крик Михаэля? Почему ему пришлось целый час лежать внизу без помощи?

— Конечно, спросили. Она ничего не слышала — в квартире гремел телевизор. Кстати, остальные участники вечеринки — с ними я тоже беседовал — подтвердили: телевизор орал все время.

— И все чисто, — пробормотал Беркович. — А после гибели Михаэля происходило нечто подобное? Антиталисманские способности Захавы давали о себе знать?

— Слава Богу, нет! — воскликнул Дорман. — То есть, пока нет, а что случится завтра — кто знает? Я бы не хотел быть Захаве близким другом — не подумай чего-то, я, вообще-то, не суеверен.

— Не суеверен, но боишься, — усмехнулся Беркович. — Что ж, спасибо за интересную историю.

Когда сержант ушел, инспектор отправился к майору Шефтелю и попросил разрешения ознакомиться с делом погибшего в результате несчастного случая Михаэля Яная. Вернувшись к себе, Беркович вызвал на экран материалы расследования, внимательно прочитал их, а потом спустился к эксперту Рону Хану и имел с ним часовую беседу, закончившуюся к обоюдному удовлетворению. После этого Беркович позвонил в магазин, где работала Захава Торпусман.

— Слушаю, — сказал обволакивающий женский голос, — кто говорит?

— Инспектор Беркович, уголовная полиция. Не могли бы вы уделить мне минут десять для разговора?

— Я на работе, инспектор, и вообще не понимаю…

— Я подойду к закрытию магазина, и мы побеседуем.

Предупредив Наташу, что вернется домой позднее обычного (Наташа только вздохнула, поздние возвращения мужа стали уже привычными), Беркович отправился на Алленби. Захава вышла в начале одиннадцатого.

— Посидим в скверике? — предложил Беркович.

— Это новый способ ухаживания? — кокетливо спросила Захава.

— Нет, — покачал головой Беркович. — Я просто хочу сказать, что если вы придете с повинной, это сильно облегчит вашу участь.

— Не понимаю, — холодно отозвалась Захава.

— Объясню. Видите ли, экспертиза показала, что прут, которым был убит Янай, мог вывалиться из пазов и самостоятельно, но предварительно с ним поработали — достаточно было коснуться прута хотя бы мизинцем, и готово. Это раз. Второе: вы ведь показали на допросе, что собираетесь замуж за некоего Авни Тамари.

— И что? Имею право!

— Конечно. Но на пути стоял влюбленный в вас много лет Янай. И вы придумали, как от него избавиться.

— Что за чушь, инспектор! Вы что, не знаете, какая у меня ужасная аура?

— Да бросьте вы про ауру! Случаи с автобусом и в пещере наверняка были вами не спровоцировани, но навели на кое-какие идеи. Дурную славу своей ауры вы сами поддерживали. И тарелку свою с плохим салатом гостю подсунули — иначе с чего бы он стал есть из вашей личной посуды? Не убили, но имидж свой поддержали. И тогда дошла очередь до Михаэля. Ваш имидж сыграл прекрасно — даже полицейский эксперт отнесся к своим обязанностям халатно, ему про ваш имидж такое рассказали… И он не обратил внимания на то, что сам обнаружил отпечатки ваших пальцев на перилах и пруте.

— Так я же живу там, каждый день по лестнице спускаюсь и поднимаюсь!

— Конечно, — согласился Беркович. — Вот только почему ваши пальцы оказались поверх пальцев Яная? Вы же не выходили на лестницу в тот вечер?

Захава молчала, соображая, имеет ли смысл продолжать игру — она не знала, что еще есть в запасе у этого занудливого полицейского.

— Вы хлопнули дверью в темноте, чтобы Михаэль подумал: вы вернулись к себе. На самом деле вы тихо начали спускаться по лестнице, вытащили прут и… Продолжать?

— Не было этого! — завизжала Захава, привлекая внимание прохожих.

— Вам виднее, — не стал спорить Беркович. — В общем, жду вас у себя в кабинете завтра в десять утра. Есть время подумать. Потом думать и доказывать буду я. Улики у меня есть, вполне, кстати, достаточные.

Беркович повернулся и пошел, не попрощавшись. Он ощущал спиной взгляд этой женщины. Испуганный взгляд. Ничего, пусть думает. Инспектор был уверен в том, что Захава предпочтет явиться с повинной — ему был знаком этот тип женщин: расчетливый и продумывающий последствия. Эмоции не для нее.

Она придет, потому что будет надеяться на снисхождение.

Беркович позвонил домой и сказал жене:

— Еду.

— Арестовал преступника? — сквозь сон спросила Наташа.

— Завтра она сама себя арестует, — сообщил Беркович.

 

Трое лишних

Совещание продолжалось дольше обычного, и Беркович вышел после него с головной болью. Вернувшись к себе в кабинет, Беркович позвонил своему старшему коллеге Хутиэли.

— Заходи, обсудим, — предложил бывший шеф, и минуты три спустя Беркович входил в знакомый кабинет, где на его прежнем месте сидел незнакомый стажер и быстро печатала на компьютере — том самом, за которым Беркович провел два долгих года.

— Это Марк Вунштейн, — представил новичка Хутиэли и добавил: — Не обращай на него внимания, я его пока занимаю перепечаткой протоколов…

— Хорошее занятие, — пробормотал Беркович, вспоминая собственные бдения. — Мы просто не в состоянии дать охрану каждому из этих людей, — перешел он к делу, положив перед Хутиэли список, содержавший шесть фамилий довольно известных в Израиле бизнесменов.

— Да, — согласился Хутиэли, — с кадрами проблема. Кризис, ты ж понимаешь…

— Не только я понимаю, но и преступники тоже, — хмуро сказал Беркович. — За неделю убито три человека, все убийства заказные, и все, что объединяет эти три жертвы — их профессиональная деятельность. Каждый занимался производством так называемого электронного глаза — это какое-то очень новое слово в кибернетике, дешевое устройство, которое позволит через пару лет полностью перейти от обычных телефонов к видео.

— Вот именно, — подхватил Хутиэли, подняв палец. — Здесь мы имеем мотив, ты не находишь? Кому нужно, чтобы новинка не попала на рынок?

— Она же все равно на рынке появится! — воскликнул Беркович. — Не бывает так, чтобы отстреляли всех производителей!

— Это верно, — согласился Хутиэли. — Значит, кому-то нужно хотя бы задержать начало массового выпуска. Кто это может быть?

— Компания «Безек», например, — пожал плечами Беркович, — или любая из компаний сотовой связи.

— Ты полагаешь, что эти фирмы способны нанять киллера, чтобы перестрелять производителей электронного глаза? — удивился Хутиэли.

— Конечно, я так не думаю, это чушь, — раздраженно сказал Беркович. — Но ведь кто-то уже убил трех бизнесменов, а остальные, кто занимается этим же бизнесом, сейчас трясутся за свою жизнь и требуют охраны. А у меня ничего нет, кроме трех трупов и объединяющей их профессии. Может, профессия — просто совпадение, и на самом деле причины убийств разные?

— Ты сам веришь в такие совпадения? — спросил Хутиэли.

— Не верю, — покачал головой Беркович.

— Тогда вернемся к основной версии, — предложил инспектор. — Что известно?

— В прошлую среду, — начал Беркович, — в двадцать тридцать на пороге собственной виллы убит Нахман Брем, хозяин фирмы «Экстра-миг». Стреляли из проезжавшей машины, было темно, никто не заметил даже марки машины. Четверо суток спустя и тоже вечером убили Амнона Амиэля, хозяина фирмы «Роксолана». Стреляли из машины, почерк тот же. И вчера вечером при аналогичных обстоятельствах погибла Далия Торкман, владевшая компанией «Кинг». Все три компании — небольшие, по шесть-семь сотрудников, разрабатывают и производят этот самый электронный глаз.

— Кому первому пришла в голову идея о том, что причина убийств — именно этот проклятый глаз, чтоб ему ослепнуть? — поинтересовался Хутиэли.

— Мне, — признался Беркович. — Собственно, после третьего убийства это стало настолько очевидно, что остальные фирмачи, занимающиеся тем же «глазом», обратились в полицию с просьбой о защите. Я бы на их месте тоже…

— Что ты успел предпринять?

— Обычная процедура — опросил свидетелей, которых практически не было ни в одном из случаев. Видно, что если не сам заказчик, то исполнитель прекрасно знает режим каждой жертвы. Адреса, время, когда жертва возвращалась домой…

— Может, достаточно поставить охрану у домов, где живут оставшиеся трое?

— Вы думаете, киллер дурак? Наверняка он теперь переменит тактику. Пока никаких следов. Думаю, он позаботится о том, чтобы следов и впредь не оставалось.

— Ты полагаешь, что он действительно намерен перестрелять всех?

— Я обязан исходить из этого предположения, — сказал Беркович. — С потенциальными жертвами я поговорил…

— И нагнал на них страха, — усмехнулся Хутиэли.

— Не на всех, — улыбнулся Беркович. — На двоих — да, нагнал. Это Мордехай Айзенберг и Михаэль Коэн. Молодые люди, но перепугались не на шутку. Именно Коэн первым потребовал охрану. А третий — Илан Садэ — отнесся к убийствам довольно равнодушно и заявил, что сворачивать производство не намерен и всякой сволочи бояться не собирается. Естественно, я спросил у каждого: кого они могут заподозрить. И, конечно, они назвали все те же известные телефонные компании, для которых видеосвязь по новой технологии — как нож острый.

— В общем, по нулям, — резюмировал Хутиэли. — Как быть дальше? Я бы на твоем месте все-таки провел расследование в телефонных компаниях.

— Нас всего двое — я и сержант Бармин! — воскликнул Беркович. — Нам десять лет понадобится, чтобы с одним только «Безеком» разобраться! А очередное убийство может последовать в любой момент.

— Другого пути не вижу, — пожал плечами Хутиэли. — Честно говоря, по-моему, это дело вообще пустое. Ты же знаешь, как раскрываются заказные убийства. Годы проходят, и обычно кто-нибудь раскалывается сам. Или киллера берут по другому делу… В общем, — заключил инспектор, — я тебе не завидую.

— Я тоже, — вздохнул Беркович и, попрощавшись, отправился в свой кабинет. Бесполезный был разговор, только зря время потратил — и никакого путного совета. Впрочем… Одна мысль промелькнула… Какая? Беркович попытался вспомнить каждое сказанное слово, не нашел ничего, стоящего внимания, и усевшись перед компьютером, принялся перечитывать протоколы, надеясь на внезапное озарение.

Что останется, если исключить из числа подозреваемых известные телефонные компании? Ну не станут они связываться с уголовщиной, это очевидно! Хорошо, тогда подозревать просто некого, если, конечно, в деле нет каких-то личных отношений, связывавших жертвы с пока не известной личностью. «Попробую, — подумал Беркович, — копать в этом направлении». Перспективы небольшие, но все же…

Дня через два инспектор все так же сидел перед компьютером, подперев подбородок ладонью. Он успел опросить десятки человек — знакомых, друзей, родственников погибших, установил огромное число их личных связей. Пустой номер. Ну не было в отношениях этих людей ничего личного! Никто ни у кого не уводил невесту, никто никому не сделал подлости… Не было у них общих знакомых, которые по какой-то пока не известной причине могли бы желать смерти каждому из погибшей тройки. А если говорить о шести — включая трех пока еще живых бизнесменов, — то и подавно не удалось отыскать никого, кто бы водил знакомство со всеми сразу.

Разве что… Все та же мысль, пришедшая в голову инспектора во время разговора с Хутиэли, хотела выбраться из подсознания, но исчезла, так и не появившись.

Устав от анализа личных отношений и хитросплетений жизненных судеб, Беркович выключил компьютер и принялся просматривать бумаги, пришедшие на адрес полиции из фирм-производителей электронного глаза. Беркович запросил сведения о продукции, хотя и не надеялся, что самостоятельно разберется в премудростях современной электроники. Надо бы обратиться к эксперту по этой проблеме, но сначала необходимо хотя бы сформулировать, чего, собственно, полиция хочет от экспертизы?

Так… Электронные средства передачи изображений по цифровой методике… Метод Довера с использованием микрочипов под номерами… Метод Хатчингса, который позволяет упростить конструкцию, но требует более дорогих комплектующих… Темный лес… Впрочем, что-то промелькнуло… Что?

Беркович перечитал внимательно каждый лист, не обращая внимания на те места, где речь шла о специфических особенностях электронного производства. Ну конечно, как он раньше не догадался? Пятеро из шести фирмачей пользуются методом Довера, шестой — Коэн — взял на вооружение метод Хатчингса. Метод вроде бы более перспективный в будущем, но сейчас довольно убыточный.

Интересно бы узнать, где был Коэн в те вечера, когда погибли трое его коллег, а по сути — три конкурента. И какая у него машина. И есть ли у него оружие.

Сделав несколько звонков и получив недостающую информацию, Беркович посидел в раздумьи и отправился на прием к прокурору.

Через два часа, после звонка сержанта Бармина, Беркович набрал номер сотового телефона Михаэля Коэна.

— Вы просили об охране, — сказал инспектор. — Приезжайте сейчас ко мне, вместе подумаем, какую охрану мы можем вам обеспечить.

Коэн явился и заявил с порога:

— Я покрываюсь потом, когда по вечерам возвращаюсь домой. В каждой тени мерещится…

— Ну и напрасно, — прервал Коэна Беркович. — Я проверил: в те вечера, когда происходили убийства, вы возвращались домой позже обычного. Это подтверждают семь свидетелей, в том числе ваша жена Эдит.

— Я ездил по делам…

— По каким?

— Разве сейчас припомнить? Я подумаю.

— И еще, — продолжал Беркович, — у вас есть разрешение на оружие, и за вами числится «беретта» последней модели.

— Ну и что? — удивился Коэн.

— Я понимаю, что стреляли вы не из этого пистолета, но на вашей вилле найден еще и револьвер «магнум», разрешения на который у вас нет.

Коэн смертельно побледнел и раскрыл рот, но не произнес ни слова.

— Пока вы добирались ко мне с работы, на вилле произвели обыск, — объяснил Беркович. — С санкции прокурора, естественно…

— Эдит мне не…

— Ей не разрешили с вами связаться. А результат мне сообщили перед вашим приходом. Я понимаю ваш мотив — вы хотели избавиться от конкурентов. Если бы их было много, то всех, как говорится, не перестреляешь. А вас всего шестеро на всю страну и, может, даже на весь мир. И методом Хатчингса пользуются лишь в вашей фирме — очень перспективно в будущем, но сейчас у вас одни убытки. А вот если продукция ваших конкурентов исчезла бы с рынка хотя бы на несколько месяцев… Тогда вы вырываетесь вперед, и никому вас не догнать! Я верно рассуждаю?

— Глупости! — заявил Коэн. — Револьвер мне подбросили!

— Ну да… А алиби? Вы ловко придумали — сами оказались в числе потенциальных жертв, потребовали охраны, делали вид, что жутко боялись киллера…

— Так оно и есть!

— Вам придется объяснить, откуда у вас револьвер, из которого убиты три человека. И относительно алиби подумать. Не дома будете думать, а в камере — вот ордер на ваш арест.

Коэн вскочил и бросился на инспектора. Борьба, впрочем, оказалась недолгой.

— Почему ты решил, что убийца находится в списке жертв? — спросил инспектор Хутиэли, когда Беркович пришел к бывшему шефу рассказать об успехе операции.

— Где легче спрятать лист? В лесу, — процитировал Беркович, но Хутиэли, похоже, не читал Честертона, и инспектор добавил: — Я просто подумал: отчего пятеро пользуются методом Довера, и только один — Коэн — методом Хатчингса.

— Ты хорошо разбираешься в электронике? — удивился Хутиэли.

— Ни черта в ней не понимаю! — весело признался инспектор Беркович.

 

Убийство по расписанию

— Боря, — сказала Наташа, когда Беркович уже надел форменную рубашку и собирался натягивать туфли, — я знаю, как ты относишься к таким просьбам, но это очень важно для Андрея…

— Наташа, — строго сказал Беркович, — я примерно догадываюсь, что ты хочешь сказать, и я действительно…

— Не догадываешься, — прервала мужа Наташа. — У Андрея нет проблем с полицией, у него совсем иные…

— Для начала — кто такой Андрей? Впервые слышу это имя.

— Как? — удивилась Наташа. — Андрей и Света Сухоцкие. Они были у нас в гостях на прошлой неделе. Молодые супруги, у Андрея продуктовый магазин, а Света занимается маркетингом в серьезной фирме.

— Ну, и какие проблемы возникли у Андрея? — недовольно спросил Беркович, поглядев на часы. — Насколько я помню, магазин у него некошерный. Наверно, в этом проблема, и ты хочешь, чтобы я…

— Ничего подобного, — отрезала Наташа. — С магазином Андрей справляется сам. Проблема у него со Светой. Точнее… Это у нее проблемы, а Андрей сильно нервничает. В общем, если бы ты с ним поговорил…

Беркович открыл дверь, прислушиваясь к шуму мотора патрульной машины, ожидавшей у подъезда, и сказал, второпях целуя жену в щеку:

— Пригласи их вечером в гости, тогда и поговорим.

С этими словами он отправился на работу, тут же забыв и о странном рассказе Наташи, и о приглашенных на вечер супругах Сухоцких. Вернувшись домой в восьмом часу, Беркович обнаружил за столом в гостиной не известного ему мужчину, в котором не сразу признал владельца некошерного продуктового магазина с небольшим, но постоянным доходом (так, по крайней мере, сказал неделю назад сам Андрей).

— Я вас покину, — заявила Наташа, — нужно уложить Арика спать. А вы поговорите спокойно.

Спокойного разговора, впрочем, не получилось. Андрей волновался, и крупицы смысла в его рассказе Берковичу пришлось выковыривать, как изюм из творога. После получасового разговора инспектор уяснил для себя следующее.

Вот уже в течение трех, а может и четырех месяцев кто-то буквально терроризирует Свету, жену Андрея. Ничего такого, о чем следовало бы поставить в известность полицию. К примеру, месяца три или четыре назад Света обнаружила в своей сумке сложенный вчетверо лист бумаги, на котором было на иврите написано: «Проститутка! Мы до тебя доберемся!» Положить лист мог кто угодно — на работе, например, где сумка лежала на самом виду, или на рынке, куда Света заехала после работы (сумка висела на плече, но была открыта), или в гараже, где Света провела полчаса, пока механик проверял барахлившую систему зажигания.

Второй случай произошел недели три спустя. Света часто получала милые подарки от своих клиентов: коробки конфет, например, цветы или какую-нибудь мелочь. В тот день она обнаружила на своем рабочем столе оставленную кем-то коробку шоколадных конфет, на которой не было ни надписи, ни записки, по которой можно было бы определить дарителя. Но это были любимые Светины «мишки», значит, человек, оставивший коробку, знал, что подарок понравится.

Вечером Света съела одну конфету, и через полчаса ей стало плохо. Болел желудок, началась рвота, но к ночи все прошло, «скорую» не вызывали, справились своими силами. Андрей предположил, что конфеты были некачественными, хотя дата на коробке утверждала обратное. Однако на другой день он отнес коробку знакомому химику и попросил сделать анализ. Химик покупал продукты в магазине Андрея и просьбу выполнил охотно.

— Слабительное! — с удивлением заявил он через несколько дней. — Кто-то шприцем ввел внутрь конфет слабительное, которое можно приобрести без рецепта в любой аптеке. Ну и шуточки выкидывают твои клиенты!

— Это не мои… — пробормотал Андрей.

Он потребовал от жены, чтобы она рассказала обо всех сотрудниках ее фирмы, но каждый из них оказался в Светиной интерпретации милым человеком, не способным на подлость. Между тем, странности продолжались, причем просиходили все чаще. То Света слышала в темном переулке чей-то голос: «Погоди, мы еще до тебя доберемся», а когда оборачивалась, то никого не обнаруживала. То получала анонимные письма с угрозами — ни одного письма Андрей не сохранил, потому что не хотел, чтобы они мозолили жене глаза. Нервы у Светы все больше расшатывались, Андрей сам теперь возил жену на работу и с работы. Начались звонки по телефону, причем негодяй специально выбирал время, когда Андрея не было дома и, значит, трубку поднимала Света. Угрозы следовали за угрозами, и как-то, вернувшись из магазина, Андрей обнаружил Свету в кресле. На полу лежала пустая упаковка из-под сильнодействующего снотворного, а на столе записка: «Не могу так больше, сил нет».

— Вы так и не обратились в полицию? — перебил Беркович.

— Обратился, конечно! После одной из анонимок я поехал в полицейский участок, все рассказал и оставил заявление. Обещали провести расследование, но никто и пальцем не пошевелил.

— Я это проверю, — пробормотал инспектор. — Продолжайте. Я так понимаю, что Свету улалось спасти…

— Слава Богу, что я вернулся не поздно и успел вызвать «скорую». Все обошлось, но Света утверждала, что записку написала и лекарство приняла после того, как ей позвонил неизвестный и сказал, что жить ей осталось несколько часов. Что-то он говорил еще, Света не запомнила, но голос был таким уверенным, что она не могла не подчиниться.

— Гипнотическое воздействие по телефону, — кивнул Беркович. — Судя по вашему рассказу, ваша жена принадлежит к типу легко внушаемых людей.

— Очень легко! — воскликнул Андрей. — С тех пор я просто боюсь оставить ее одну. Настоял, чтобы она ушла с работы в фирме. Теперь Света весь день проводит у меня в магазине, помогает и, по крайней мере, находится у меня на глазах.

— После попытки самоубийства что-то еще произошло?

— Звонки продолжались, но реже, — мрачно сказал Андрей. — Негодяй выбирал время, когда Света оставалась дома одна, я ведь не мог держать ее при себе круглые сутки, мне нужно иметь дело с поставщиками, с таможней… Последний звонок был вчера, опять угрозы, и я попросил Наташу, чтобы она…

— Понятно, — перебил Андрея Беркович. — Пожалуй, Наташа правильно сделала, что организовала нашу встречу. Я займусь этим завтра же. Конечно, нужно будет получить разрешение начальства — все-таки это другой округ, — и ваше заявление.

— Написать сейчас?

— Нет, приезжайте завтра в управление к десяти часам. Сейчас подумайте: кому нужно доводить вашу жену до такого состояния? По сути — кому нужна ее смерть?

— Никому! — воскликнул Андрей. — Я все время об этом думаю. Никому, могу поклясться!

— Жду вас завтра в управлении, — повторил Беркович, провожая гостя.

Но события повернулись иначе. В ту же ночь Света Сухоцкая умерла — инспектор узнал об этом, когда приехал на работу: позвонила Наташа, а затем и в оперативной сводке было сообщено о самоубийстве молодой женщины. Наташа кричала в трубку, что Свету довели до самоубийства, и это так нельзя оставить…

— Да-да, — повторял Беркович, но, прежде чем ехать на квартиру к Сухоцким, потратил около трех часов, делая звонки в разные инстанции — в основном, это были страховые компании, и с владельцами большинства из них инспектору пришлось говорить суровым тоном, угрожая санкциями, если они откажутся отвечать на его единственный вопрос. Получив, наконец, удовлетворившую его информацию, Беркович отправился к Сухоцким, где уже готовились к похоронам и квартира была полна родственников и знакомых. Безутешный Андрей стоял у окна, прислонившись лбом к стеклу и, казалось, отсутствовал в этом мире.

Беркович подошел к стоявшему в сторонке коллеге — инспектору Певзнеру, который вел дело о самоубийстве.

— Случай ясный, — сказал тот, пожимая плечами. — В прошлый раз она наглоталась таблеток, и ее спасли. На этот раз она выпила соляной кислоты, и все кончилось очень быстро. Муж не успел даже вырвать бутылку из ее рук. Следы на кухне совершенно явственны: была борьба, разбитая бутылка на полу…

— Действительно, — пробормотал Беркович, — все совершенно очевидно. Если только поменять знак…

— О чем ты? — удивленно спросил инспектор Певзнер, но Беркович уже подошел к Андрею, взял его за плечо и сказал:

— Где мы с вами можем поговорить без свидетелей?

Андрей посмотрел на Берковича пустым взглядом и молча направился в спальню. Здесь он присел на край двуспальной кровати, не предложив инспектору сесть рядом. Впрочем, Беркович и не собирался садиться.

— Я слышал, — сказал он, — что дела в вашем магазине идут не слишком хорошо.

Андрей, ожидавший от Берковича совсем других слов — слов утешения, — удивленно поднял голову.

— Да, — сказал он, помедлив. — А у кого они сейчас хороши? Кризис…

— Вы задолжали банкам и частным кредиторам около трехсот тысяч, — продолжал Беркович. — И если бы дело пришлось закрыть…

— Только не это! — воскликнул Андрей с неожиданной страстью. — Только не это!

— Я понимаю, — кивнул Беркович. — Вы ведь всегда мечтали заниматься именно этим видом бизнеса и были так счастливы, пока дела шли хорошо… А потом все покатилось под откос. И начались проблемы примерно полгода назад, верно?

Андрей молчал, думая о своем.

— Именно в то время ваша жена — полагаю, под вашим влиянием, — оформила страхование жизни на сумму в полмиллиона шекелей. Месячные выплаты довольно большие, но вы пошли на это… Почему?

— Так хотела Света, — вяло сказал Андрей. — Мало ли что случается. Я тоже оформил страховку.

— Да, — кивнул Беркович. — Но сами вы уходить из жизни не собирались.

— Света тоже!

— Конечно, — согласился инспектор. — Но вам нужны были деньги, чтобы спасти магазин, и вы начали терроризировать жену, доводя ее до самоубийства.

— Как вы смеете! — вскочил Андрей.

— Не надо кричать, — спокойно сказал Беркович. — Почему все звонки были в ваше отсутствие? Потому что это вы и звонили. Как могла попасть на стол вашей жены коробка конфет? Вы ее там и оставили — вы же часто приходили к жене на работу. И голос по телефону, заставивший Свету принять снотворное, — это был ваш голос, вот почему она подчинилась…

— Но я же ее тогда еле спас! — воскликнул Андрей. — Я спас ее!

— А вы могли оставить все как есть и получить страховку месяцем раньше? — сказал Беркович и сам себе ответил: — Нет, не могли. Потому и вынуждены были в тот раз сделать все, чтобы Света не умерла. Дело в том — я знаю условия Светиной страховки, — что получить деньги по этому полису можно не раньше, чем через полгода после заключения договора. Полгода истекли вчера. Деньги вам нужны срочно, и вы не стали больше ждать. Заставили жену выпить соляную кислоту…

— Я увидел, как она пьет эту дрянь, и хотел отнять бутылку!

— Так интерпретировал ваши действия инспектор Певзнер — с вашей подачи. На самом деле все было наоборот, верно? Самоубийство упомянуто в числе страховых случаев, и теперь вы сможете спасти магазин. Терроризируя жену, вы создавали специфический фон, полагая, что, когда дело дойдет до убийства, то в полиции вспомнят все прежние случаи и будут искать неизвестного, который не давал вашей жене жить. Так можно было искать до бесконечности…

— Чего вы от меня хотите? — устало спросил Андрей.

— Ничего, — жестко сказал Беркович. — Мне даже ваше признание не нужно. Улик более чем достаточно. Вы хотели спасти магазин, принеся в жертву собственную жену. А не хотите ли теперь принести в жертву кого-нибудь еще?

Он повернулся и вышел. Он шел домой, злясь на себя за то решение, которое принял, и совсем не был уверен в том, что Андрей примет то решение, которое было в данном случае единственно оправданным.

— Боря! — воскликнула Наташа, когда Беркович вошел в квартиру. — Какой кошмар! Только что звонил сержант Бродский, сказал, что Андрей повесился, представляешь? Не выдержал смерти Светы!

— Ты так думаешь? — пожал плечами Беркович и направился в ванную. Ему хотелось срочно смыть с себя грязь.

 

Посмертная слава

— Боря, — сказала Наташа, открыв газету на странице, где была помещена фотография Орны Амихай, с гордым видом шествовавшей между двумя полицейскими, в одном из которых нетрудно было узнать инспектора Берковича, — Боря, она действительно застрелила своего мужа?

Беркович с трудом отвлекся от телевизора — шла прямая трансляция баскетбольного матча европейской Супралиги, до финального свистка оставались считанные секунды, а тель-авивский «Маккаби» все еще вел с минимальным отрывом.

— Да, — сказал Беркович рассеянно. — Во всяком случае, она в этом призналась.

— Не понимаю, Боря, — с досадой сказала Наташа. — Что значит «призналась»? Я не первый год за тобой замужем — что-то не помню, чтобы ты арестовывал людей только по их собственному признанию.

Финальный свисток возвестил победу «Маккаби», и Беркович наконец пропустил в сознание слова, сказанные женой.

— Улик, к сожалению, тоже достаточно, — сказал он. — Следы пальцев Орны на пистолете, кровь на платье…

— А мотив? — продолжала настаивать Наташа. — Тут написано, что Орна обожала своего мужа! Он ей ни разу не изменил за двадцать лет брака!

— Ну, за двадцать лет никто ручаться не может, — возразил Беркович, — а в последнее время Симха действительно с другими женщинами не общался.

— Вот видишь!

— Деньги — гораздо более существенный мотив, чем ревность, — объяснил Беркович.

— Деньги? — удивилась Наташа. — Но в статье написано, что больших денег у Симхи Амихая никогда не водилось.

— Не водилось, — согласился Беркович. — Писатель он был весьма средненький. Я его раньше, конечно, не читал, но сейчас пришлось — просто ради интереса. Так себе автор, хотя написано бойко. Амихай всегда едва сводил концы с концами — Орна работала в банке, зарплата у нее тоже не из высоких… Но вот что я выяснил на первых же допросах. Во-первых, согласно авторскому праву, все гонорары от переизданий романов Амихая должна после его смерти получать жена.

— Ты сам сказал, что это такие деньги…

— Вот тут ты ошибаешься! Я говорил с литературным агентом Амихая. Ты знаешь, что, как только в печати появились сообщения об убийстве писателя, все тиражи его книг были вмиг сметены с прилавков? Сейчас допечатывают пять романов, которые при жизни Амихая не могли распродать. А заказов — это я узнал у директора сети Стеймацки — столько, что его жена, конечно, станет богатой женщиной. Как тебе такой мотив?

— Разве кто-то мог гарантировать, что после смерти Симхи начнется такой ажиотаж вокруг его книг?

— К сожалению, — сухо сказал Беркович, — это легко было просчитать. Кстати, даже литературный агент Амихая как-то сказал ему — и жена с сыном присутствовали при разговоре: «Раскрутить вас можно, но только если вы станете мучеником. Мучеников читатель любит». Вот так.

— Я вижу, — сказала Наташа, — ты вполне уверен в своем выводе.

— Суд покажет, — неопределенно сказал Беркович.

— Правда, — добавил он, — с деньгами Орна не рассчитала. Вряд ли она получит хоть шекель из гонораров мужа — убийца не имеет прав на наследство убитого.

— Она это знала?

— По ее словам — нет. Услышала только от меня уже после ареста. Но…

— Но ты в это не веришь, — закончила Наташа.

Беркович действительно не очень верил в то, что Орна была настолько наивна. Уж книги собственного мужа она, вероятно, читала, в одном из романов, самом, кстати, нудном по сюжету, убийца прокололся как раз на том, что рассчитывал стать наследником жертвы, отсидев в тюрьме положенный срок.

— Не читала я этой книги, — печально сказала на допросе Орна Амихай. — Я вообще ни одной книги Симхи не читала. Скучно.

Допрос проходил на следующее утро после разговора Берковича с Наташей, и инспектор был во власти не только собственных сомнений, но и сомнений жены.

— А вот ваш сын Рони утверждает, что вы обожали творчество мужа, — сказал Беркович, заглядывая в лист протокола.

— Ах, — пожала плечами Орна, — Рони еще молод, что он понимал в наших отношениях? Я любила Симху, а романы его ненавидела! А Рони казалось, что любовь — это такое… Если любишь человека, то любишь и то, что он делает.

— И вы убили Симху, несмотря на любовь? Неужели деньги оказались важнее?

— Вам это трудно понять, инспектор? — криво усмехнулась Орна. — Мы с Симхой любили друг друга, но жить в бедности мне казалось унизительным. Если бы он стал работать… Ему предлагали… В редакции, например… У нас были бы деньги… Но Симха говорил, что его призвание — литература… Господи, какая это литература?… В конце концов, я не выдержала.

— А что вы скажете о показаниях соседей? Они видели, как к вам в тот вечер приходил гость — молодой человек в костюме.

— Наверно, это не к нам, — пожала плечами Орна. — Мы же не одни в доме, шестнадцать квартир…

— Где вы взяли пистолет? — спросил Беркович после паузы.

— Это пистолет мужа. Я всегда знала, где он лежит. И решила — если Симха меня действительно любит, пусть хоть своей смертью обеспечит меня на оставшуюся жизнь… Никто не говорил, что я не смогу получить его денег…

Странно: Беркович жалел эту женщину. Жалел, хотя и знал, что убийство она совершила не в состоянии аффекта, а хорошо продумав. Если бы не пустяк (она стерла с рукоятки пистолета отпечатки своих пальцев, но по неопытности не довела работу до конца — один отпечаток все же остался), обвинение оказалось бы в затруднительном положении. В конце концов, признание — не доказательство…

— Подпишите здесь, — сказал Беркович, протягивая Орне бланк протокола допроса.

Отправив женщину в камеру, инспектор задумался. Через час должен был прийти Рони Амихай — сын убитого и убийцы. Беркович не очень-то понимал, о чем станет спрашивать. Все вроде бы выяснено еще вчера, на первом допросе. Рони учился в колледже в Тверии, жил там в общежитии, домой приезжал не часто, в вечер убийства ездил в Бейт-Шемеш на день рождения школьного приятеля. Правда, так и не доехал — при въезде в Иерусалим образовалась транспортная пробка, в центре города произошел теракт, и улицы были закрыты для движения. Проторчав в пробке два часа и поняв, что никуда не успевает, Рони пересел на автобус, шедший в сторону Тверии, и вернулся в интернат — об этом есть показания куратора.

На вчерашнем допросе Рони, в основном, только плакал, Берковичу пришлось выписать еще одну повестку, но инспектор не предполагал получить от сына Симхи хоть какую-нибудь новую информацию.

«Рони очень впечатлительный, — сказала Орна, и эта запись была в протоколе. — Он обожал книги отца… в отличие от меня. Он их все читал запоем и приятелям давал. Рони говорил, что отец — гениальный писатель».

М-да… Гениальный, как же. «Вот странное дело, — подумал Беркович. — Сын обожает книги отца, жена обожает мужа, но убивает его, чтобы вылезти из нищеты. Впрочем, не так уж они плохо жили, если снимали квартиру в престижном районе Тель-Авива, а сына отправили учиться в известный колледж. Нет, деньги, о которых говорит Орна, — не убедительный мотив».

Но тогда… Не сошла же она с ума, когда взяла в руки пистолет мужа и нажала на курок?

В ожидании Рони Амихая Беркович еще раз перечитал протоколы, в ушах у него все время звучали слова Наташи: «Я вижу, ты уверен в своем выводе». Он не был уверен. Более того…

Беркович придвинул к себе телефон и набрал номер дорожной полиции Иерусалима. Мысль, пришедшая ему в голову, тоже не выглядела убедительной, но все-таки… Почему не проверить?

В дверь заглянул сержант Бирман и сообщил, что явился по повестке некий Рони Амихай.

— Пусть войдет, — сказал Беркович.

Со вчерашнего вечера Рони немного приободрился — во всяком случае, он не рыдал в ответ на любой вопрос инспектора. Молодой человек будто ушел в себя, что было, конечно, более чем естественно.

— Вы знаете, — спросил Беркович, — что стали богатым человеком? Отцовские гонорары принадлежат вам, как воспреемнику авторских прав.

— Да? — равнодушно переспросил Рони, но в глазах юноши промелькнул хищный блеск, не ускользнувший от внимания инспектора. — А я думал, что деньги получит мама…

— Скажите, — Беркович неожиданно переменил тему, — почему и вы, и ваша мать не говорите о том, что вы — приемный сын?

Рони встрепенулся и впервые посмотрел Берковичу в глаза.

— Зачем? — взволнованно произнес он. — Какая разница? Папа с мамой хотели, чтобы об этом не знал никто. Зачем вы… Откуда вы узнали?

Узнал Беркович элементарно — из справки, представленной Министерством внутренних дел в ответ на запрос о том, сколько лет прожили в браке супруги Амихай и когда родился их сын Рони.

— Узнал… — неопределенно отозвался инспектор. — Скажите, знали ли вы, где отец держал пистолет?

— Конечно… В ящике письменного стола. Это и мама знала.

Упоминание о маме Беркович счел в данном случае неуместным и задал следующий вопрос:

— В тот вечер вы провели два часа в пробке, верно?

Рони молча кивнул.

— И пересели на обратный автобус, — продолжал Беркович. — Если автобусы ходили, то, значит, пробка уже рассосалась?

— Ну… — протянул Рони. — Я не знаю. В Иерусалим въезда не было, а из города…

— Из города тоже. Трассу открыли одновременно в обоих направлениях.

— Не знаю… Просто я понял, что не успеваю и решил вернуться обратно.

— Вернулись вы последним автобусом, — сказал Беркович. — Это означает, что выехать из Иерусалима вы должны были часа через два после того, как открыли движение. Что-то не стыкуется в ваших показаниях.

— Не знаю… — повторил Рони. — Я не смотрел на часы.

— А вот если вы выехали из Тверии не в Иерусалим, а в Тель-Авив, — продолжал инспектор, — то вполне могли доехать до дома и вернуться обратно. У вас сохранились автобусные билеты? — задал Беркович неожиданный вопрос.

— Нет, — покачал головой Рони.

— Естественно, — сказал Беркович. — Я вам расскажу, как было дело. О теракте в Иерусалиме вы услышали по радио, когда собирались ехать к другу. И о пробках тоже сказали по радио в очередной сводке. Тогда вы переменили маршрут, решили, что сама судьба подсказывает вам… Поехали в Тель-Авив и явились к отцу — точнее, к отчиму, — когда вас никто не ждал. Любви к нему вы никогда не испытывали… И вы слышали, как и Орна, что говорил литературный агент. В общем, план у вас созрел давно, и вы только ждали подходящего момента.

— Да вы что… — Рони начал медленно подниматься, но Беркович жестом приказал ему опуститься на стул.

— Вы объявились в доме приемных родителей, когда вас не ждали, застрелили Симху, на выстрел прибежала Орна, вы сунули оружие ей в руку, а потом небрежно стерли отпечатки. Ваша приемная мать была в невменяемом состоянии — вы-то отлично понимали, что Орна в любом случае станет вас выгораживать: она вас обожает, готова ради вас на все. А вы…

— Глупости, — мрачно сказал Рони. — Что вы выдумываете? Отцовских романов начитались?

— Не нужно дерзить, — спокойно сказал Бервович. — Признание Орны мне с самого начала показалось подозрительным. И то, что она якобы не знала, что гонорары мужа ей не достанутся… Знала, конечно, это подтвердил литературный агент. Но главное, на чем вы прокололись: вас видели соседи. Правда, они не уверены в том, что видели именно вас: человек, на которого они обратили внимание, был в костюме, а вы никогда костюмов не носили.

— Конечно! — воскликнул Рони. — Терпеть не могу…

— Но в тот вечер вы действительно были в костюме, — закончил Беркович. — В том, что висит в вашем шкафу в общежитии.

— Вы!..

— Да, провели обыск, — кивнул Беркович. — Так что, сознаетесь сами или мне продолжить?

— Ты была права, — сказал жене инспектор вечером, вернувшись домой с дежурства. — Она не убивала мужа. Симху Амихая убил пасынок.

— Я это с самого начала подозревала, — пожала плечами Наташа. — Но ты же меня никогда не слушаешь.

 

Ужин на пятерых

— Ты знаешь, какие слухи бродят по управлению? — спросил инспектор Хутиэли своего молодого коллегу инспектора Берковича, столкнувшись с ним в холле под большой пальмой.

— Конечно, — уверенно заявил Беркович. — Все говорят о том, что Офра наставляет рога Илану.

Офра работала секретаршей у начальника отдела убийств, майора Зихрони, а несчастный Илан был ее третьим, но, видимо, не последним мужем.

— Твои сведения устарели, — усмехнулся Хутиэли. — Нет, сегодня все говорят о том, что майор Зихрони переходит в отдел по борьбе с наркотиками и получает следующий чин.

— Очень рад за него, — сдержанно произнес Беркович.

— А ты знаешь, кого прочат на его место?

— Нет, — покачал головой Беркович. — Да какая разница? Кого бы ни назначили, это значит — придется искать общий язык, и пока сработаешься…

— Конечно, — согласился Хутиэли. — Правда, с той кандидатурой, о которой все говорят, тебе срабатываться не придется.

— О! — воскликнул Беркович. — Неужели назначат вас? Это было бы прекрасно!

— Нет, — грустно сказал Хутиэли. — Стар я уже для такой должности.

— Кто же тогда? — удивленно спросил Беркович.

— Ты, конечно, — пожал плечами Хутиэли. — Сегодня или завтра тебя вызовет для беседы генерал Аронишки, так что будь морально готов.

— Ну и ну, — Беркович не мог прийти в себя от изумления. — Это, конечно, хорошо, от недостатка честолюбия я не страдаю, но…

— Но что?

— На мне висит дело Хаузера, и я бы хотел с ним сам разобраться.

— Да кто тебе мешает? Раньше ты жаловался на майора Зихрони, теперь сможешь пенять только на себя.

— Спасибо за информацию, — сказал Беркович и направился в свой кабинет, чтобы свести наконец воедино все факты, известные ему о странном отравлении Ори Хаузера, владельца сети мастерских по ремонту электронной техники. Умер Хаузер неделю назад, и во время вскрытия выяснилось, что причиной смерти было не тривиальное пищевое отравление, как утверждал врач в больнице «Ихилов», а лошадиная доза довольно сложного мышьякового соединения.

Запершись в кабинете и стараясь не думать о словах Хутиэли (это ведь все-таки слухи, мало ли что могло происходить на самом деле?), Беркович раскрыл на экране компьтера файл с данными по делу Хаузера и углубился в его изучение.

Итак, Ори Хаузер, сорока трех лет, холостой, собрал в прошлую пятницу на своей вилле в Раанане несколько человек, среди которых были: его племянник Ашер, двоюродная сестра Элит с мужем Ариэлем и еще Шай Цингер, адвокат, который вел все дела Хаузера за пределами Израиля. У Хаузера были большие планы — он хотел открыть филиалы своей фирмы в Европе.

Кроме хозяина и его гостей на вилле в тот вечер были повар Ран Боаз и официант из ресторана «Сюрприз» Арик Гидон. Оба были Хаузеру прекрасно знакомы — Ори приглашал их всякий раз, когда собирал гостей, а гостей он собирал едва ли не каждую неделю, а то и чаще.

На ужин были рыба, салаты, прохладительные напитки, пирожные и кофе. Хозяин и гости попробовали все блюда без исключения, а потом — так сказать, на посошок, — хозяин допил со своим адвокатом бутылку любимого им ямайского рома. После вечеринки прислуга всю посуду вымыла, а остатки пищи — и бутылку из-под рома — выбросила в мусоросборник.

Когда в восемь утра Хаузеру стало настолько плохо, что он сам вызвал «скорую», не было уже никакой возможности проверить, в каком именно блюде из вчерашнего меню содержалась лошадиная доза мышьякового соединения, которая привела беднягу Ори на кладбище. Согласно показаниям свидетелей, все они ели и пили вместе с Хаузером, не было такого блюда или напитка, который хозяин отведал бы лично.

Если в еде Хаузера оказался яд (а он там безусловно оказался!), то гости тоже должны были иметь неприятности — ну хотя бы хоть какие-то признаки отравления. Ничего подобного! Никто из присутствовавших на здоровье не пожаловался, и все они были на похоронах — удрученные и не понимавшие, как могла произойти такая трагедия.

Беркович не понимал тоже. Если каждый отведал все блюда, значит, нигде мышьяка не было! Нигде! Каким же образом Хаузер наелся этой гадости?

Разумеется, Беркович, не будучи новичком в розыскных делах, первым долгом попытался ответить на вопрос: кому выгодна скоропостижная смерть Хаузера? Да всем, кто был на той вечеринке! Ашер, племянник, непутевый молодой человек, запутался в долгах, и дядины деньги нужны были ему позарез. Элит, кузина, давно мечтала открыть собственный салон красоты, но у нее не было на это средств, а банк отказывался дать ей большую ссуду. Что касается адвоката Цингера, то он, похоже, извлекал немалые прибыли из тех дел, которые проворачивал для Хаузера за границей. Сотрудники отдела экономических преступлений нашли кое-какие документы, уличавшие Цингера, и похоже, адвокат очень боялся, что о его проделках станет известно Хаузеру.

Мотив для преступления был у каждого. Ну и что? Мотив — далеко не все, что нужно для расследования. Способ убийства — вот проблема! Все присутствовавшие на вечеринке хотели бы смерти Хаузера, чтобы заполучить его деньги или избежать ответственности. Но никто не мог отравить пищу, не опасаясь, что вместе с Хаузером не отравит и его гостей, в том числе и самого себя.

Не придя ни к какой идее, Беркович выключил компьютер и спустился в лабораторию к эксперту Хану.

— А, — втретил Рон приятеля, — тебя все еще Хаузер мучает?

— Ты знаешь, что такое «антиномия»? — осведомился Беркович.

— Конечно, — улыбнулся Хан. — Философы так называют противоречие, которое невозможно разрешить.

— Вот именно. Отравление Хаузера — антиномия. Все хотели его смерти, но убить его не мог никто.

— Глупости, — твердо сказал Хан. — Кто-то из той четверки его все-таки убил. А может, это повар или официант?

— Нет, — покачал головой Беркович. — У них не было мотива. Оба ровно ничего не выигрывали от смерти Хаузера. Напротив, они лишились богатого клиента.

— Ты точно уверен в том, что не было такого блюда, которое Хаузер отведал бы один?

— Нет. Салаты и рыбу ели все. Пирожные не ела Элит, сохраняла фигуру, но мужчины отведали хотя бы по куску. Ром «на посошок» Хаузер пил с адвокатом, и все свидетели уверяют, что Цингер выпил не меньше хозяина, он-то и опустошил бутылку до дна. В общем, куда ни кинь…

— Не знаю, — медленно проговорил Хан. — Может, например, этот адвокат… как его… Цингер лишь делал вид, что пьет, а на самом деле вылил напиток? Кстати, ты заметил, что это единственный случай, когда, кроме Хаузера, только один человек попробовал то, что употребил хозяин?

— Конечно, — пожал плечами Беркович, — я обратил на это внимание? Ну и что это нам дает? Не мог адвокат вылить ром — пили они на глазах у всех гостей.

— А подсыпать яд в бокал Хаузера?

— Исключено. Было три свидетеля.

— А в бутылку?

— Наверно, — пожал плечами Беркович. — Но ведь из нее и сам Цингер пил тоже…

— Почему, кстати, не пили остальные?

— А многие в Израиле любит крепкие напитки? Хаузер почему-то любил ром, Цингер же пил за компанию, хотя, по словам свидетелей, не проявлял особой радости.

— Ты проверял этого Цингера? — спросил Хан. — Я имею в виду: вне связи с Хаузером он какие напитки предпочитает?

— Крепкие, — сказал Беркович. — Обычно он пьет водку, у него много «русских» клиентов, но от рома, виски и даже чачи тоже не отказывается.

— Значит, и отсюда ничего не вытянуть, — вздохнул Хан.

— А что тут можно вытянуть? — удивился Беркович. — Любил Цингер ром или нет, но факт: он пил в тот вечер из одной бутылки с Хаузером. Хаузер умер, а Цингер жив-здоров.

— Насчет жив — согласен, а вот здоров ли? Ты не можешь под каким-нибудь предлогом пригласить адвоката ко мне, чтобы я взял у него анализ крови?

— А повод?

— Придумай что-нибудь. И проверь, кстати, какими болезнями страдает Цингер, у кого лечится и какие препараты принимает.

— Погоди-ка, — забеспокоился Беркович. — Что у тебя на уме? При чем здесь болезни Цингера? Разве есть какая-то болезнь, которая вызывает нечувствительность к мышьяковым соединениям?

— Болезни такой нет, — заявил Хан, — а вот лечение… Короче, ты сделаешь это?

Беркович только кивнул в ответ. Процедура его не вдохновляла, врачи больничных касс, а частные — тем более, не очень охотно делились с полицией сведениями о своих пациентах. Нужно было оформить кучу бумаг, а в результате чаще всего оказывалось, что некто Икс болел ангиной — и что это давало полиции?

Просидев в своем кабинете за телефоном больше часа, Беркович выяснил только, что Цингер страдал аллергией на металлы, в частности, на никель, и по этому поводу лечился у известного гомеопата Ашкенази. Гомеопат на вопросы Берковича отвечать отказался, мотивируя свой отказ необходимостью соблюдения врачебной тайны.

— Какая тайна, доктор, — убеждал собеседника инспектор, — когда речь идет об изобличении преступника?

— У вас есть против моего клиента какие-то иные улики?

— А вот это уже тайна следствия!

— Значит, мы квиты, — заметил Ашкенази. — У вас своя тайна, у меня своя.

— Если у вас есть что скрывать, — заметил Беркович, — значит, у меня есть повод отправиться к прокурору за санкцией. Не думаю, что для вашего бизнеса, доктор, будет хорошо, если я заявлюсь к вам в офис в компании с тремя полицейскими и мы начнем рыться в вашей картотеке…

— Только не это! = возмутился гомеопат. — Вы мне всю клиентуру распугаете! Ну хорошо, — сказал он после минутного молчания. — Я вам так скажу: один из методов лечения аллергий делает человека невосприимчивым к отдельным ядам, поскольку они в микродозах входят в состав назначаемых препаратов.

— В том числе и соединения мышьяка?

— В том числе и соединения мышьяка, — повторил Ашкенази.

— Вы сами назначили Цингеру это лечение?

— А кто же еще? — удивился врач. — Впрочем… У меня вот записано, что год назад Цингер жаловался еще и на… Неважно, на что ииенно, это к делу не относится. И я назначил ему лечение… Да, там есть микродозы мышьяка, и если принимать препарат в течение длительного времени, то может выработаться невосприимчивость к довольно большим дозам. Но я выписал Цмнгеру только один рецепт, этого мало для того, о чем вы говорите.

— Спасибо, доктор, — от души поблагодарил Беркович и принялся обзванивать гомеопатические аптеки, которых в районе Гуш-Дана оказалось так много, что освободился инспектор лишь к концу рабочего дня. С листком бумаги он спустился в лабораторию экспертизы, надеясь застать Хана на рабочем месте.

— У тебя уставший вид, — констатировал эксперт.

— Зато я все теперь знаю! — воскликнул Беркович. — В течение последнего года Цингер принимал гомеопатический препарат, выработавший у него нечувствительность к соединениям мышьяка. Дозу, которая убила бы любого, он мог спокойно проглотить и получить в худшем случае небольшие рези в желудке. И похоже, рецепты он подделывал, потому что гомеопат выписал ему всего лишь один курс на месяц!

— Я же говорил! — воскликнул Хан в возбуждении. — Значит, свое преступление он замыслил еще год назад?

— А может, еще раньше, — кивнул Беркович. — Зарубежные дела Хаузера он вел шесть лет и, должно быть, хорошо преуспел.

— Как ты собираешься его уличить? — деловито осведомился Хан. — Угостишь мышьяком и посмотришь, чем дело кончится?

— Надо бы поступить именно так… — пробормотал Беркович. — Но если я это сделаю, то должности мне не видать, как своих ушей.

— Какой должности? — спросил Хан.

— Да вот ходят слухи, что меня прочат на место майора Зихрони…

— Замечательно! — воскликнул Хан. — Да, ты прав, угощать Цингера мышьяком было бы неосмотрительно. Ничего, я и по составу крови определю, насколько этот тип восприимчив к ядам. Приводи его ко мне, буду рад познакомиться!

— Мотив и способ, — бормотал под нос Беркович, возвращаясь в тот вечер домой. — Как бы теперь заставить негодяя признаться?

Впрочем, это было не так важно — улик и так достаточно…