— Я подал рапорт о твоем повышении, — сказал инспектор Хутиэли. — Не думаю, что это подействует, у наших кадровиков свои представления об очередности, знаешь ли. Но я просто хотел… м-м…

— Вы хотели выразить свое отношение к моим способностям, — усмехнулся Беркович, — и не нашли для этого иного способа.

— Вот! — воскликнул инспектор. — Это я тоже отметил. Я написал: «Сержант Беркович обладает одним существенным недостатком, который способен свести на нет все его многочисленные достоинства».

— Любопытно, — протянул сержант, — о каком из моих недостатков речь? Наташа вчера вечером насчитала не один, а десяток.

— Она пристрастна, — заявил Хутиэли, — а я объективен. Ты немного хвастлив, вот в чем беда.

— Я хвастлив? — удивился Беркович. — Знаете, инспектор, среди десятка моих минусов, о которых говорила Наташа, хвастовство упомянуто не было.

— Она еще плохо тебя знает, — сказал инспектор. — Вот когда вы наконец поженитесь… Кстати, сержант, ты в конце концов женишься или нет?

— Непременно, — кивнул Беркович. — Мы еще не решили: делать хупу или съездить на Кипр. Не то, чтобы я был против еврейской традиции, но просто…

— Просто ты не любишь, когда тебе что-то навязывают, даже если это всего лишь брачная церемония. Вот почему ты не получил в прошлом месяце повышения, которого заслуживаешь. «Слишком независим, — сказали мне в кадрах, — пусть жизнь его обломает немного».

— Нормально, — буркнул Беркович. — Всем хочется меня обломать — кадровикам, преступникам, Наташе… И вам тоже. Когда я веду расследование, все время приходится думать: а что скажет по этому поводу инспектор?

— Тебя это нервирует? — хмыкнул Хутиэли. — Ну хорошо. Следующее расследование проведешь сам от начала до конца, я пальцем о палец не ударю. Если завалишь дело, будешь сам и отвечать. Но тогда о повышении придется забыть надолго.

— Согласен, — быстро сказал Беркович.

И будто для того, чтобы поставить точку в разговоре, зазвонил телефон.

— Инспектор Хутиэли? — послышался голос дежурного Михаэля Бирмана.

— Отсутствует, — быстро сказал Беркович. — Я за него. Сержант Беркович.

— А, сержант! Самоубийство на улице Соколов. Патрульная машина ждет на выезде. С вами поедет эксперт-криминалист Хан.

— Я знаю этот дом, — сказал эксперт по дороге. — И погибшего знал. Странная личность. Денег куры не клюют, а жил на первом этаже семиэтажного дома в трехкомнатной квартире, которую купил лет двадцать назад. Давно мог построить себе виллу в Герцлии. Ваксберг его фамилия.

Дом, о котором говорил Хан, оказался серой коробкой, окна квартиры Ваксберга выходили в небольшой сад, отделенный от тротуара невысоким забором. Окна в салоне были распахнуты настежь, в садике дежурил полицейский. Беркович с Ханом вошли в квартиру, и сержант поморщился.

— Чем пахнет? — сказал он. — Похоже, что на кухне пропускает газ.

Патрульный полицейский, первым приехавший по вызову, подтвердил:

— Да, это газ, он еще не вполне выветрился.

Тело погибшего полулежало в большом кресле за широким письменным столом. Голова была опущена на стол, будто человек спал. Все в этой квартире выглядело старым — не антикварным, а именно старым, даже ветхим: и шкафы с книгами, и стол, и кресло.

Хан склонился над трупом, а Беркович осмотрел комнату. Здесь были два высоких окна с распахивающимися рамами — старая конструкция, которую можно было найти разве что в таких старых домах. Обе рамы были распахнуты, и на них видны были клочья приклеенных бумажных лент.

Два человека стояли в стороне, у книжного шкафа: молодой человек с нервыми чертами лица, второй — постарше, выглядевший так, будто его только что подняли с постели.

— Моти был моим братом, — хриплым голосом сказал старший, отвечая на вопрос Берковича. — Мое имя Хаим Ваксберг. А это, — Хаим кивнул на молодого человека, — мой сын Илан. Мы… Час назад мы приехали к Моти, чтобы поговорить о завещании. Поставили машину за углом, позвонили, но никто не ответил. Мы не удивились, так бывало, Моти ведь жил один. Илан пошел в сад, чтобы посмотреть в окно салона, и увидел…

Беркович перевел вопросительный взгляд на молодого человека.

— Я увидел дядю в кресле, он спал… — произнес Илан, выходя из ступора. — Я постучал в окно, но он не проснулся… Я вернулся к отцу…

— И я взломал дверь, — сказал Хаим Ваксберг. — А что оставалось делать? Когда мы вошли в квартиру, то чуть не задохнулись от запаха газа. В этих старых квартирах салоны не такие, как сейчас… Илан бросился на кухню, но газовая плита была выключена. А я стал колотить в дверь салона, она была заперта изнутри. Моти не отвечал, и я взломал эту дверь тоже.

«Похоже, — подумал Беркович, — отец гораздо энергичнее сына. Тот какой-то тюфяк»…

— Мы вдвоем ворвались в салон, — продолжал Хаим, — и поняли, что не проживем и минуты, кислорода здесь не было вообще. Мы бросились к окнам и распахнули их настежь, тогда стало можно дышать. Я увидел… В общем, Моти был мертв. Задохнулся. Здесь, в салоне, у него была небольшая газовая плита, он нагревал себе чай, вот, видите, в углу?

Действительно, за книжным шкафом помещалась старая двухкомфорная плита, на которой стоял такой же старый чайник, весь в следах копоти.

— Газ еще шел, — сказал Хаим, — и я перекрыл вентиль. А потом мы вызвали полицию.

— Самоубийство, — сказал эксперт Хан, подойдя к сержанту. — В квартире, кроме Моти Ваксберга, никого не было. Двери в прихожей и салоне заперты изнутри. Окна тоже были заперты, да они, похоже, вообще не открывались, видите, заклеены бумажной лентой?

— Моти боялся свежего воздуха, — пробормотал Хаим, — он даже летом зажигал здесь газ, говорил, что ему холодно. Когда я сюда приходил, то не выдерживал больше получаса… Да, окна действительно были заклеены, мы с Иланом отодрали бумагу, когда распахивали рамы…

— Понятно, — протянул Беркович. — Двери и окна заперты, в квартире только хозяин. Он пускает газ и садится за стол…

— Я и говорю — самоубийство, — пожал плечами эксперт.

— На теле нет следов насилия?

— Небольшой кровоподтек на подбородке. Похоже, покойный ударился подбородком о стол, когда потерял сознание от газа. Больше ничего.

— Ясно, — сказал Беркович. — У него были причины покончить с собой?

— Нет, — покачал головой Хаим Ваксберг. — Во всяком случае, мне об этом ничего не известно.

Илан издал горлом странный булькающий звук, прокашлялся и сказал:

— Завещание. Дядя хотел изменить завещание…

— При чем здесь завещание? — раздраженно сказал его отец. — Да, у Моти было завещание, по которому он все оставлял Меиру, это наш третий брат, они всегда были дружны, а мы с Моти одно время не общались, вот он и… Но недавно в семье наступил мир, и Моти сказал на прошлой неделе, что перепишет завещание, чтобы разделить деньги поровну между Меиром и мной. Меир, понимаете ли, очень болен… Впрочем, это неважно. Мы с Иланом приехали сегодня, чтобы обсудить кое-какие детали… При чем здесь завещание?

— Ну… — сказал Беркович. — При том, что теперь половина отойдет к Меиру, верно? Большие деньги, если не секрет?

— Полтора миллиона шекелей, — сказал Хаим Ваксберг, а Илан шумно вздохнул.

Беркович присвистнул.

— Да, — сказал он сочувствующе, — могу представить ваше настроение.

— У меня умер брат, а вы!..

— Да-да, извините, — быстро сказал Беркович. — Я просто пытаюсь сообразить… Значит, финансовой проблемы у брата не было?

— Нет, — отрезал Хаим.

— Почему еще он мог покончить с собой? Женщины? Вряд ли, в таком возрасте…

— Он мог не обратить внимания на то, что газ перестал гореть, но продолжал поступать, — предположил Илан. — А потом потерял сознание…

— Так и не почувствовав запаха газа? — усомнился Беркович.

Он отошел к левому окну и долго разглядывал края рамы. Потом проделал то же с правым окном и надолго задумался.

— Я закончил, — заявил эксперт Хан. — Если вы не возражаете, сержант, я прикажу унести тело.

— Да-да, — рассеянно сказал Беркович, продолжая думать о своем. Через несколько минут, когда тело унесли и в салоне остались только Хаим и Илан Ваксберги, сержант будто очнулся от сна.

— Подождите здесь, я сейчас, — бросил он и пошел к выходу. Он вышел в сад и начал осматривать землю под окнами салона. Эксперт в это время стоял возле машины и с любопытством следил за действиями Берковича.

— Ронен! — позвал Хана сержант. — Поглядите тут. Мне кажется, есть кое-какие следы.

Оставив эксперта в недоумении, Беркович вернулся в квартиру.

— Вы можете идти, — сказал он старшему Ваксбергу, — а вас, Илан, я прошу задержаться на пару минут.

— Я подожду тебя в машине, — бросил Хаим Ваксберг сыну, выходя из комнаты.

— Скажите, Илан, — задал вопрос Беркович, когда они остались одни, — почему вы напомнили о завещании дяди? Вы думали, что здесь скрыта причина, по которой дядя…

— Ну… — вздохнул Илан. — Отец и дяди всегда были на ножах… И вдруг папа и дядя помирились… И дядя Моти решил изменить завещание. Дяде Меиру это вряд ли понравилось. Может, он что-то сделал, чем-то шантажировал дядю Моти…

— Хм… — с сомнением сказал Беркович. Услышав голос эксперта Хана, он подошел к окну и высунулся наружу.

— Вы правы, сержант, — сказал эксперт. — Здесь есть следы. Кто-то стоял у окна снаружи и пытался влезть в комнату, но окно было закрыто изнутри, и ничего не получилось. Но здесь вот остался след, видите?

— Вижу, — кивнул Беркович. — А если кто-то не влезть хотел, а наоборот — вылезть?

— Окно было закрыто изнутри, — терпеливо объяснил эксперт.

— Да, конечно, — вздохнул Беркович.

— Послушайте, Илан, — сказал он, вернувшись к молодому Ваксбергу, — вот, что я вам скажу. Вы ведь левое окно октывали, когда ворвались в салон, верно?

— Да, — пожал плечами Илан, — ну и что?

— А то, — мрачно сказал Беркович, — что вы и убили вашего дядю. Тихо! Стойте, как стоите, я вам объясню… Изменение завещания вам ведь ничего не дает, верно? Деньги переходят к отцу и дяде. А вы должны ждать… Дядя Меир болен, это ваш отец сказал. Кому он передаст свою часть в случае смерти?

— Мне… — прошептал Илан, со страхом глядя на Берковича.

— Я так и думал. Вам не нужно было, чтобы дядя Моти менял завещание в пользу вашего отца. По старому завещанию вы бы получили все деньги и в скором времени.

— Ну и что? Не понимаю…

— Да все вы понимаете! Дядя Моти должен был умереть, не изменив завещания. Вы пришли к нему вчера вечером поговорить, он принял вас в салоне, двери вы заперли изнутри, двинули дядю в челюсть, чтобы он отключился, потом пустили газ и вышли через окно в сад, а потом прикрыли раму, чтобы не было заметно…

— Окно было закрыто и даже заклеено, когда мы с папой…

— Чушь! Ваш отец просто не обратил внимания, ему не до того было… Он бросился открывать именно то окно, которое действительно было заклеено. А вы ухитрились броситься к тому окну, через которое уходили ночью. И сделали вид, что сдираете бумагу. И не нужно спорить, — заключил Беркович. — За окном ваши следы, Хан хороший эксперт, он докажет. Вы полагали, что полиция решит — самоубийство, все заперто, и не станет искать снаружи.

Илан молча смотрел на сержанта, он был похож на мяч, из которого выпустили воздух…

— Я провел расследование с начала и до конца, — сказал Беркович инспектору на следующее утро. — И что же меня ожидает в результате?

— Тебя непременно повысят, — пообещал Хутиэли, — но только после того, как ты женишься на Наташе. Зачем холостому новая должность?