— Теперь я совершенно чиста, — сказала, улыбаясь, Наташа, вернувшись из миквы. — Не уверена, правда, что мне захочется посетить это место еще раз. Искупаться могу и дома.

— И это говорит еврейка! — Беркович поднял глаза к небу, будто просил у него прощения. — Интересно, как ты сможешь в ванне окунуться с головой, придерживая волосы, чтобы они не касались стенок?

— А откуда тебе известны такие подробности? — сухо спросила Наташа. — Ты уже собирался жениться, и твоя невеста сбежала от тебя после посещения миквы?

— Читал, — усмехнулся Беркович. — Перед тем, как сделать тебе официальное предложение, я изучил литературу и понял, что ты достойна стать женой настоящего еврея и пойти со мной под хупу.

— Нет, вы послушайте! — вспыхнула Наташа. — Еще разобраться надо, кто из нас настоящий еврей. Мой прадед — дед матери — был раввином!

— А мои бабушка с дедушкой…

Начавшийся спор был прерван телефонным звонком. Звонил дежурный по управлению Ноам Бельчер и просил съездить в больницу к раненому Эхуду Бирману.

— Почему я? — спросил Беркович. — В управлении больше некому заняться этим делом?

— Представь себе, — вздохнул Бельчер. — Сегодня масса вызовов, ребята в разъездах, а показания у Бирмана нужно взять срочно, он недавно пришел в себя, и врачи не ручаются, что все будет в порядке.

— Но я даже не знаю, кто такой Бирман, и почему он оказался в больнице!

— За тобой выехал Залман, у него протокол…

— Понял, — сказал Беркович. — Если невеста меня бросит, это будет на совести управления полиции.

— Тебя опять вызывают? — погрустнела Наташа. — За несколько дней до свадьбы!

— Я буду рад, если меня не выдернут из-под хупы, — мрачно сказал Беркович.

Дело о покушении на Эхуда Бирмана, сорока одного года, владельца фотографии, оказалось удивительно неинтересным — Беркович ознакомился с ним за две минуты, сидя рядом с водителем патрульной машины, мчавшейся к больнице «Ихилов». В семнадцать часов Бирман вышел из своей квартиры на бульваре Ротшильд и пошел по узкой тропинке между домами, отгороженной от строений густыми кустами и невысокими масличными деревьями. В половине шестого фотограф был обнаружен посреди тропинки в бессознательном состоянии. Случайный прохожий, увидевший тело, вызвал скорую помощь, а медики позвонили в полицию, поскольку решили, что имело место покушение: на затылке Бирмана обнаружили огромный кровоподтек, возникший в результате удара тупым предметом.

Эксперт-криминалист Арон Лапицкий отметил в заключении, что удар мог быть нанесен камнем или куском доски. Утром растения поливали, почва на тропинке была влажной, и на ней отпечаталось довольно много детских следов — естественно, поскольку дети из соседних домов играли здесь с утра до вечера. Других следов было всего два типа — если не считать след ботинок самого Бирмана. Во-первых, след мужчины, обнаружившего тело, и во-вторых, достаточно четкие следы обуви сорок четвертого размера. Скорее всего, — полагал эксперт, — это и был след преступника.

Группа во главе с сержантом Гореликом работала сейчас, опрашивая родных Бирмана и соседей — нужно было выяснить, были ли у фотографа враги, и кому могли принадлежать подозрительные следы. Горелик считал (и Беркович вынужден был с его мнением согласиться), что имело место сведение счетов, поскольку преступник, судя по всему, даже не дотронулся до своей жертвы: в правом кармане куртки у Бирмана лежал конверт с двумя тысячами шекелей, и эксперт утверждал, что никто, кроме самого фотографа, к конверту не прикасался.

Эхуд Бирман лежал в отдельной палате, и голова его была забинтована так, что видны были только глаза, нос и рот. Глаза, впрочем, смотрели вполне осмысленно.

— Вы можете вспомнить, что с вами произошло? — спросил Беркович, присаживаясь на низкий табурет у изголовья.

— Да, — прошептал Бирман. — Я шел на работу… Вдруг все завертелось вокруг, я почувствовал сильный удар… И все. Открыл глаза, смотрю — я в больнице…

— Вы кого-нибудь видели? Кто-нибудь шел впереди вас? Или сзади? Вы могли слышать шаги?

— Нет… Впереди никого не было… Шагов не слышал…

— Скажите, Эхуд, — переменил Беркович тему разговора, — у вас есть враги?

— Нет… То есть, да. Я подумал… Яир Цабар, мы с ним уже дважды чуть ли не подрались… У него несносный характер… Он…

Бирман закашлялся, и сержант поспешил его успокоить.

— Не нужно волноваться, — сказал Беркович. — Все обойдется. Скажите только, какой размер обуви у Цабара?

— Не знаю… Большой, сорок четвертый или сорок пятый…

— Понятно, — сказал сержант. — Отдыхайте, я, возможно, еще вернусь.

Он вышел в коридор и достал из кармана сотовый телефон.

— Яир Цабар? — переспросил сержант Горелик, когда Беркович пересказал ему разговор. — Значит, мы шли по верному следу! Цабар — еще тот тип, мы его задержали, я сейчас в управлении, собираюсь его допросить. Его видели около половины пятого неподалеку от тропинки, по которой шел Бирман. О том, что Цабар и Бирман на ножах, всем известно. Сейчас проверяют следы… — Горелик помолчал. — Минутку, сержант, — сказал он, — мне докладывают…

— Вы у телефона, сержант? — вернулся к разговору Горелик минуту спустя. — Мне доложили: след ботинка Цабара совпадает со следом на тропинке. Это он ударил, нет никаких сомнений. Возвращайтесь, мы с этим типом быстро разберемся.

По дороге в управление Беркович позвонил домой и предупредил Наташу о том, что скоро вернется.

— Тривиальный случай, — сказал он. — Двое поспорили, один двинул другого по затылку… Получит три месяца тюрьмы, вряд ли больше. Нагревай ужин, Натали…

Из кабинета, где вел допрос сержант Горелик, слышались возбужденные голоса, Беркович вошел и остановился на пороге.

— Чего вы от меня хотите? — кричал огромный детина, который даже сидя доставал Берковичу до плеча, наверняка рост Цабара был не меньше метра девяноста. — Видел я этого Бирмана в гробу! Не сдался он мне, понятно?

— Тогда почему вы ударили его по голове? — не повышая голоса, осведомился Горелик.

— Не ударял я, сколько можно говорить?

— На тропинке ваши следы, — объяснил Горелик, — отношения с Бирманом у вас натянутые, вчера вы с ним едва не подрались, вас разняли соседи.

— Ну и что? — задохнулся Цабар. — Выйдет из больницы — подеремся! Но бить в спину я никогда не буду!

— По затылку, — поправил Горелик.

— Тем более!

— Вы были на тропинке…

— Ну, проходил я там — это было часа в четыре.

— Обычно там не ходят, это совсем не короткий путь.

— Ну и что? Захотел — прошел, это запрещено? Там еще дети играли, мяч гоняли, девчонки со своими веревочками прыгали. Спросите, они подтвердят — еще светло было.

— Дети не могут быть свидетелями, — меланхолически объявил Горелик.

Беркович тихо вышел в коридор и плотно прикрыл дверь. Минуту он постоял в раздумье, потом заглянул в папку, которую продолжал держать в руке, нашел адрес и направился к выходу.

Дом, в котором жил потерпевший Бирман, стоял чуть в стороне от бульвара Ротшильд, это было старое, сороковых годов, четырехэтажное строение, довольно невзрачное по сравнению со стоявшей напротив семиэтажкой, построенное, по-видимому, года три-четыре назад. Между домами росли густые кусты и несколько масличных деревьев. Тропинка, на которой Бирман получил удар, была не видна с улицы, и Берковичу пришлось подойти ближе. Место было уютным и спокойным; понятно, почему дети любили играть именно здесь. Сержант медленно прошел по тропинке из конца в конец, два фонаря давали вполне сносное освещение, и Беркович хорошо представил себе, что происходило в пять часов вечера.

Предстояло подтвердить или опровергнуть догадку, и Беркович решительно направился к подъезду дома, в котором жил Бирман. За одной из дверей на первом этаже слышны были детские голоса, и Беркович надавил на кнопку звонка.

— Вы опять по поводу этого ужасного случая? — спросила невзрачного вида женщина неопределенного возраста, открывшая дверь. — Я ничего не знаю и не видела, я уже говорила…

— Я хотел бы задать вопрос не вам, — улыбнулся Беркович. — Ваши девочки играли на тропинке и могли бы мне сильно помочь…

— У меня нет девочек, — решительно сказала женщина. — У меня пятеро детей, и все — мальчики! Желаете проверить?

— Нет, что вы! — смутился Беркович. — А не скажете ли, у кого в вашем доме есть девочки? Они обычно играют в веревочку…

Женщина разразилась серией имен, и сержант подумал, что детей в этом квартале, пожалуй, чересчур много. Особенно девочек, играющих в веревочку. И если ему не повезет, то повозиться придется до позднего вечера, а тогда дети лягут спать, и нужно будет отложить все до утра…

Ему повезло. В третьей по счету квартире играла с братом худенькая шестилетняя девочка, смуглая, с кучерявыми волосами. Увидев полицейского, она бросилась вон из комнаты и захлопнула дверь в детскую.

— Какая-то Орит нервная сегодня, — пожаловалась мать. — Как видит людей, сразу прячется.

— Она играла во дворе после обеда? — поинтересовался сержант.

— Играла и этого Сабара видела своими глазами. Орит мне сама сказала — он околачивался возле тропинки.

— Я бы хотел задать девочке только один вопрос, — попросил Беркович. — В вашем присутствии, конечно.

Женщина скрылась за дверью детской. Уговаривать строптивую Орит пришлось довольно долго, и Беркович, которому никто не предложил сесть, переминался с ноги на ногу. Наконец хозяйка вернулась, Орит плелась следом с таким видом, будто плохой дядя-доктор собирался сделать ей укол.

— Милая Орит, — обратился к девочке Беркович самым нежным голосом, на какой был способен. — Скажи-ка, когда ты забирала свою веревочку, тот дядя все еще спал на тропинке?

Орит долго смотрела Берковичу в глаза, прежде чем решить для себя, нужно ли бояться.

— Да, — прошептала она наконец. — Я забыла, а потом вспомнила и вернулась. Дядя спал… пьяный, наверно… Я забрала веревочку и…

Девочка собралась было заплакать, и Беркович быстро сказал:

— Все-все, ты молодец. Спасибо вам, — обратился он к матери. — Завтра придет полицейский, запишет показания вашей дочери.

— А в чем дело? — воскликнула женщина. — Что вы хотите от Орит?

— Все в порядке, — сказал Беркович и быстро распрощался.

— Дети играли на тропинке, — говорил он полчаса спустя сержанту Горелику, слушавшему с кислым виражением на лице. — Девочки прыгали через веревочку, натянутую поперек тропинки, привязав концы к стволам деревьев. Когда начало темнеть, дети разошлись. А Орит забыла отвязать свою веревочку и вспомнила об этом только дома. Между тем бедняга Бирман быстро шел по тропе, зацепился за натянутую веревку и упал, причем так неудачно, что приложился затылком к единственному большому камню, который валяется у тропы. Потерял сознание. Тем временем Орит вернулась за веревкой, увидела лежавшего мужчину, испугалась, но у нее и мысли не было, что она в чем-то виновата. Отвязала веревочку и убежала домой, никому ничего не сказав. Вот, собственно, и все. Сабар, конечно, неприятный тип, но в данном случае он не виноват…

— Почему же Бирман утверждает, что его ударили? — с подозрением спросил Горелик.

— Он этого вовсе не утверждает! «Все завертелось вокруг, — сказал он мне, — я почувствовал удар…» В тот момент я не обратил внимания на последовательность событий: сначала все завертелось, а удар — потом…

— Все равно, — упрямо произнес сержант Горелик, — Сабару полезно провести ночь за решеткой. Для профилактики.

— Ваше дело, — пожал плечами Беркович. — Извините, я пойду. Кстати, в следующую пятницу приглашаю вас на свадьбу.

— Решились наконец? — изобразив на лице радость, сказал Горелик. — Поздравляю.

На свадьбу он приходить не собирался, да Беркович и не настаивал.