Таинственное похищение

— Наташа, — сказал Беркович, — а не погулять ли нам перед сном, пока на улице ясно?

— Ты подумал о том же, что и я, — улыбнулась жена. — Если завтра начнется дождь, придется сидеть дома.

Далеко, впрочем, они не пошли. С моря тянуло сыростью, и минут через десять Беркович повернул домой. Последние дни Наташа чувствовала себя не очень хорошо, особенно по утрам; возможно, это было естественно в ее положении, но Беркович, привыкший видеть жену здоровой и всегда бодрой, хотел ей помочь, не знал — как, и оттого чувствовал себя еще более неуверенно.

Они уже миновали детскую площадку, когда на их улицу свернула полицейская машина и остановилась у противоположного дома. Берковичу узнал вышедшего из машины полицейского — это был инспектор Мизрахи, с которым старший сержант был почти не знаком — здоровались при встрече, не больше.

За рулем патрульной машины сидел Моше, с которым и сам Беркович не раз выезжал на задания.

— Моше, — спросил Беркович, подойдя, — что здесь случилось?

— Человек пропал, — охотно сообщил Моше, узнав старшего сержанта. — Поехал утром в магазин и не вернулся.

— А имя пропавшего?

— Имя… — нахмурился Моше. — А, вспомнил! Хагай Корен его зовут. Ты его знаешь?

— Пожалуй, — протянул Беркович. Он действительно помнил этого человека, жившего вдвоем с женой в квартире на втором этаже. Около шестидесяти лет, коренастый, работал водителем автобуса. Беркович познакомился с Кореном несколько месяцев назад в магазинчике, где оба покупали хлеб. Как-то они разговорились, стоя в очереди к кассе. Корен очень болезненно реагировал на политические события, о переговорах с палестинцами говорил как о национальной трагедии и был вполне искренен.

— Наташа, — сказал Беркович, — иди домой, хорошо? А я поднимусь на минуту.

В квартире Корена он застал инспектора Мизрахи, расспрашивавшего жену пропавшего Орну, женщину очень экспансивную, сыпавшую словами и восклицаниями в таком темпе, что понять хотя бы одну фразу целиком представляло большую сложность — особенно для инспектора, впервые видевшего эту женщину. Совместными усилиями удалось наконец разобраться в том, что происходило утром. Хагай поехал в Дизенгоф-центр за электрическим одеялом, поскольку ночью в квартире уже было холодно. Больше никакой информации от мужа Орна не имела. Она ждала его к обеду, а когда он не вернулся, начала обзванивать родственников и знакомых.

— Будем искать, — пообещал Мизрахи, вставая. — Как только что-нибудь узнаем, дадим знать.

— Загулял где-то, — сказал инспектор Берковичу, когда они спустились к машине. — Я передал патрульным описание. Машину пока тоже не нашли.

Беркович вернулся домой и, успокоив жену, сел перед телевизором, но думал не о передаче, а о соседе. Если он попал в аварию… Хороший человек, жаль.

На следующий день, придя на работу, Беркович первым делом поинтересовался результатом поиска — Корена так и не нашли, рано утром задействовали несколько поисковых бригад, пока безуспешно.

Занявшись изучением документов по делу торговца наркотиками Бен-Шимона, Беркович на время забыл о пропавшем соседе, вспомнил о Корене, когда спустился в кафе, где сидело несколько коллег, обсуждавших таинственное исчезновение.

— Машину нашли, — сообщил сержант, фамилии которого Беркович не знал, — на обочине в двадцати километрах от Иерусалима в сторону Гуш Эциона. Пустынное место. Есть, говорят, следы борьбы. На сидении разбросано содержимое кошелька, больших денег, кстати, нет — только документы, кредитная карточка, мелочь всякая…

— Кровь? — спросил Беркович.

— Нет, о крови я не слышал, — покачал головой сержант. — Похоже, он остановил машину по чьей-то просьбе, на него тут же напали, он и сопротивляться толком не смог.

— Ты считаешь, что это теракт? — спросил один из полицейских. — Я тоже так думаю. Хамасовцы недавно заявили, что собираются похитить солдата…

Об этом Беркович слышал по радио. Если Корен действительно попал в руки террористов, ему не позавидуешь.

Возвращаясь с работы, Беркович прошел мимо дома, где жили Корены. У дверей подъезда стояли люди, наверняка обсуждали подробности похищения. Берковичу захотелось сказать хотя бы несколько слов поддержки Орне Корен, и он поднялся на второй этаж. Хозяйка была в квартире одна; открыв Берковичу дверь, она набросилась на него с упреками в адрес полиции — уже вторые сутки, как пропал муж, и что же? Где он? Его убили? Если его убили, пусть скажут!

Беркович произносил слова утешения, что-то обещал, хотя уж от него-то вообще ничего не зависело, и несколько минут спустя покинул квартиру, испытывая ощущение, что упустил что-то важное. То ли Орна упомянула какую-то деталь, способную помочь в поисках, то ли… Нет, не вспоминалось.

Недовольный собой, Беркович вернулся домой, где его ждал ужин и Наташин рассказ о том, как на работе ей поручили сегодня новое задание. Он слушал жену рассеянно, а когда она упомянула о новом романе Марининой, купленном в русском книжном магазине, Беркович понял наконец, что его смутило, когда он сидел в гостиной Коренов. Ерунда, конечно, но, с другой стороны…

Старший сержант плохо знал инспектора Мизрахи и не представлял, как тот отреагирует, если какой-то сотрудник, да еще из другого отдела, начнет делать свои выводы и предлагать их следствию. Вовлекать в возможный конфликт собственное начальство — инспектора Хутиэли — Беркович тоже не хотел. Не придумав выхода из щекотливой ситуации, он попросил Наташу поскучать без него полчаса и, накинув куртку, отправился в дом напротив. К вечеру люди, толпившиеся у подъезда, разошлись, но зато в квартире Коренов собрались родственники и, судя по возбужденным голосам, честили на чем свет стоит и полицию, не способную найти пропавшего, и, конечно, арабов, для которых любой еврей — потенциальный объект нападения.

Когда Беркович вошел, на него набросились с вопросами и предложением немедленно организовать отряд быстрого реагирования и отправиться на территории мстить арабам.

— Да я ничего не знаю, — отбивался Беркович. — Я сосед, живу напротив, а Хагая ищут, и, я уверен, найдут, все будет в порядке.

Произнося эту ничего не значившую фразу, он смотрел на Орну Корен и, не обнаружив ожидаемой реакции, продолжил:

— Надеюсь, что Хагай не станет лезть на рожон и говорить арабам то, что он о них думает. С террористами это небезопасно.

— Небезопасно! — вкричала Орна. — Муж всегда был настоящим евреем, не то что эти нынешние. Они готовы все отдать, а Хагай каждый месяц ездил в Хеврон, молился в пещере праотцев!

— Он часто бывал на территориях? — спросил Беркович.

— Хагай работал в «Эгеде», — сообщила Орна. — Водил автобусы в поселения, он сам хотел работать на таких маршрутах. Чего только арабы не делали! Бросали камни, а в прошлом году стреляли и ранили двух пассажиров — это были дети!

— Могу представить, как на все это реагировал ваш муж, — вздохнул Беркович.

— Как может реагировать честный человек? — пожала плечами Орна. — А теперь они его похитили. Вот увидите, они знали, кого похищали — им нужен был именно Хагай, они его запомнили, они…

— Да, я понимаю, — прервал Беркович поток возмущения и, посидев еще несколько минут, вернулся домой. Наташа уже легла спать, и Беркович отправился с телефоном на кухню. Он не был уверен, что сумеет в этот поздний час получить ответ на интересовавший его вопрос. К счастью, в отделе дежурил знакомый сержант, который, выслушав коллегу, пообещал навести справки. Звонок раздался полчаса спустя.

— Борис, — сказал сержант, — ты был прав. Прочитать тебе заключение?

Записав под диктовку несколько предложений, Беркович вздохнул и, поняв, что ничего другого не остается, набрал номер инспектора Хутиэли. Тот смотрел футбол по телевизору и не сразу понял, чего хочет старший сержант. Выслушав, он вздохнул и сказал:

— Не очень убедительно. Но Баруху я сейчас позвоню, пусть примет во внимание и эту информацию.

Утром, включив радио, Беркович услышал, что полиция обнаружила похищенного вчера Хагая Корена в заброшенном доме на старой дороге из Иерусалима в Хеврон. Несчастного, видимо, пытали, потому что на лице у него много царапин, а одежда разорвана. Ему удалось еще до появления полиции освободиться от веревок, которыми его связали похитители, и сейчас Корен дает показания в участке Кирьят-Арбы, описывая в деталях события прошедшего дня.

— Могу себе представить, — хмыкнул Беркович и выключил радио.

Приехав на работу, он застал начальника за чтением протокола.

— На, почитай, — инспектор бросил Берковичу лист бумаги. — Все так, как ты сказал. Послушай, почему эта идея пришла тебе в голову? Даже Хан, исследовавший машину Корена, не нашел ничего, что противоречило бы версии похищения.

— Психология, — сказал Беркович. — Побывав днем в квартире Корена, я удивился поведению его жены. До приезда Мизрахи она смотрела телевизор и читала «Едиот ахронот» — статью о скидках в сети «Гиперколь». Только после того, как мы вошли, она стала кричать и волноваться о судьбе мужа. На стенах я увидел фотографии Хеврона, нескольких поселений, и везде Корен был на переднем плане. Я немного знал этого человека и понимал его. Впрочем, сам, конечно, я так не поступил бы. Но, в отличие от меня, Хагай уже немолод, нервная система не та… И с работы он ушел потому, что с ним произошел нервный срыв после прошлогоднего нападения на его автобус. Арабов он просто возненавидел, и кто его за это осудит?

— Хм… — сказал Хутиэли, но не стал спорить.

— Я могу себе представить, что он говорил жене, — продолжал Беркович. — «Арабы обнаглели, а мы им потакаем. Они садятся нам на шею, а мы отдаем территории. Я не могу на это смотреть!» Он действительно не мог, я ведь был с ним немного знаком. Корен разыграть собственное похищение, чтобы у Израиля появилось основание послать Арафата подальше. Наивно, конечно, но тут сложилось все: и нервный срыв, и уход на пенсию, и любовь — настоящая любовь — к Хеврону… Он там на одной фотографии снят на фоне старого полуразрушенного дома. И подпись есть — указано где сделан снимок. Вот мне и пришло в голову, что он именно там.

— Надеюсь, — сказал Хутиэли, — у инспектора Мизрахи хватит ума не привлекать Корена к ответственности. Впрочем, не уверен… Этот тип заставил-таки Баруха побегать. Кстати, Борис, на благодарность Мизрахи можешь не рассчитывать. Скорее наоборот — он тебе при случае припомнит эту помощь в расследовании.

— Как-нибудь переживу, — вздохнул Беркович.

 

Грибной суп

Голова у старшего сержанта Берковича с утра была тяжелой. Хотелось спать. Прошлой ночью он лег не так уж поздно — не было и двенадцати, — но сны сменяли друг друга и были нелепыми, как оправдательный приговор убийце. Хорошо, что была суббота, и можно было полежать, подождать, пока Наташа приготовит завтрак, а потом неторопливо одеться и постоять под теплым душем, разгоняя сонливость.

На завтрак Наташа приготовила тосты. Кофе тоже оказался очень вкусным, а легкий разговор доставил удовольствие. Поговорили о том, что нужно уже, пожалуй, купить коляску и освободить для детской кроватки место в углу спальни.

— Почему бы нам не съездить на природу? — спросил Беркович, когда тарелки были вымыты. — Погода хорошая и не жарко. А то потом пойдут дожди… Если хочешь, можем пригласить Збарских.

— Нет, — покачала головой Наташа. — Я не очень хорошо себя чувствую, давай лучше посидим дома. А Збарские, кстати, нас уже приглашали, я отказалась, извини. Они поехали в Президентский лес, это около Бейт-Шемеша. Говорят, там уже много грибов.

— Ах, грибы! — воскликнул Беркович, закатывая глаза. — Обожаю собирать грибы. А вот готовить — нет. И есть, кстати, тоже не люблю.

О грибах Беркович вспомнил под вечер, когда позвонил Амос Бреннер, дежуривший в оперативном отделе, и спросил, готов ли старший сержант выехать на место происшествия.

— Что случилось? — мгновенно напрягшись, спросил Беркович.

— Скорее всего, пустое дело, — успокоил его дежурный. — Пищевое отравление. Просто врачи из «Ихилова» перестраховываются.

— Почему я? — недовольно сказал старший сержант. — У меня выходной. Кто сегодня дежурит из группы следователей?

— Арик Михаэли уже в больнице, но он не понимает по-русски.

Беркович не стал спрашивать фамилии потерпевшего, и потому о том, что в больнице оказались его знакомые Збарские, он узнал лишь в приемном покое.

— Збарские? — переспросил старший сержант. — Михаэль? Ирэн?

— Оба, — сказал дежурный врач. — И еще двое. Их сын Ицик, а также Марк Вайншток, который ездил с ними по грибы. Грибами они и отравились. Михаэль скончался, остальные живы. Пока, — многозначительно добавил врач.

Збарские были давними знакомыми Наташи, когда-то они вместе учились в ульпане. Наташа время от времени болтала с Ирой Збарской, а иногда Миша Збарский, ставший за прошедшие годы хозяином крупной посреднической фирмы, звонил Берковичам и приглашал съездить на природу. «Если бы мы поехали сегодня с ними, — подумал Беркович, — то, может, и Наташа сейчас…»

О себе Беркович не подумал — он терпеть не мог грибной суп.

Поднимаясь с врачом на этаж, где лежали Ира с Ициком и ездивший со Збарскими за компанию не известный Берковичу Вайншток (о смерти Михаэля жене пока не сообщали), старший сержант спросил:

— Есть сомнения в причине смерти?

— Нет, — покачал головой врач. — Грибное отравление легко распознается. Но мы все равно обязаны были известить полицию.

— Да, я знаю. Михаэль прекрасно разбирался в грибах, — вздохнул Беркович. — Совершенно не представляю, как он мог ошибиться.

Ира Збарская лежала под капельницей, была бледна до синевы и едва шевелила губами.

— Боря… — прошептала она. — Ты пришел нас навестить? Хорошо, что вы с Наташей не поехали, а то…

— Ты сама готовила суп?

— Конечно.

— Сколько вы съели?

— Миша съел тарелку супа. Марику понравилось, и он попросил добавки. А я — только несколько ложек. И Ицик, слава Богу, тоже. Мы не очень любим грибной суп.

Пожелав Ире выздоровления, Беркович попрощался. В палаты к Ицику и Вайнштоку он заходить не стал, отправился с врачом в кабинет, где ждал сержант Михаэли, чтобы подписать документы о том, что полиция не находит причин для возбуждения уголовного дела.

В протоколе, составленном Михаэли, было написано, что Збарские приехали в лес в десять утра. В два, собрав грибы в большой полиэтиленовый пакет, они развели костер и начали готовить суп. В три трапеза была закончена, а через некоторое время все почувствовали недомогание. Решили срочно возвращаться, потому что поняли, что, скорее всего, отравились грибами. Машину вел Миша, ему было хуже всех, пришлось остановиться, и Вайншток вызвал по сотовому телефону скорую помощь. Когда приехали медики, Михаэль и семилетний Ицик были уже без сознания, Ира тоже находилась на грани, только Вайншток оказался достаточно бодрым и сумел объяснить произошедшее. Грибы, оставшиеся в пакете, были обычными маслятами, нормальными и пригодными в пищу без ограничений. Должно быть, среди всех оказалось несколько испорченных, они и попали в суп. Сделать анализ было невозможно, поскольку кастрюлю Ира помыла перед обратной дорогой, а одноразовые тарелки выбросила в мусорный бак.

— Странно, — сказал Беркович. — Вайншток, судя по словам Ирэн Збарски, съел больше остальных. Почему же…

— Бывает, — пожал плечами врач. — Одному, чтобы умереть, достаточно небольшой дозы, а на другого и лошадиная порция не действует. Кому как везет.

— Кому как везет, — повторил Беркович и отодвинул бумагу. — Знаете, я, пожалуй, поговорю с этим Вайнштоком.

Вайншток, крепкий мужчина лет сорока, тоже лежал под капельницей, но выглядел, в отличие от Иры, не таким бледным. О своем знакомстве со Збарскими и о том, что тоже был приглашен на пикник, Беркович не сказал ни слова. Он задал стандартные вопросы о том, кто собирал грибы, сколько их ушло на приготовление супа. Вайншток отвечал уверенно, рассказ его полностью совпал с тем, что Беркович услышал от Иры. Ничто не вызывало подозрений, и все таки старший сержант ощущал смутное беспокойство, появившееся еще в кабинете врача, когда он читал медицинское заключение.

— Вы все время находились вместе? — задал он неожиданный даже для самого себя вопрос. — Никуда не отходили?

Показалось ему или во взгляде Вайнштока действительно мелькнуло беспокойство?

— Нет, никуда, — сказал Вайншток. — Впрочем, если быть точным… На минуту отошел за деревья… Ну, вы понимаете…

— Да, — кивнул Беркович, — туалеты пока можно найти не в каждом лесу. Извините, поправляйтесь.

Выйдя в коридор, он минуту подумал и направился в палату, где лежала Ира.

— Кто этот Марк, с которым вы были? — спросил старший сержант.

— Он недавно появился… Старый Мишин знакомый. Ты лучше о нем у Миши спроси.

«У кого спросить?» — с тоской подумал Беркович. Он представил момент, когда Ира узнает наконец о смерти мужа, и поспешил задать следующий вопрос:

— Марк все время был с вами? Перед тем, как вы начали есть суп или сразу после этого он не уходил?

— Почему ты спрашиваешь? — удивилась Ира. — Уходил, да. Сразу после обеда. Наверное, ну, ты понимаешь… Его долго не было — полчаса, наверное. Мы даже начали кричать… Но тут Миша почувствовал себя плохо, потом Ицик…

— Поправляйся, — вздохнул Беркович.

Сержант Михаэли ожидал Берковича в холле.

— Куда отбуксировали машину Збарских? — спросил старший сержант.

— На стоянку около управления, — сообщил Михаэли.

Знакомая «субару» стояла в ближнем от въезда ряду, ключи от машины были у сторожа, Беркович забрался в салон, а потом осмотрел багажник. В полиэтиленовом мешке еще лежали десятка два грибов — на вид типичные маслята. В салоне находились вещи — сумочка Иры, дорожная сумка, чья-то куртка. То, что искал Беркович, найти было трудно, он, впрочем, и не надеялся на то, что преступник окажется неосторожен и выдаст себя какой-нибудь уликой. Впрочем, какие основания были у него считать Вайнштока преступником? Косвенные соображения, с которыми он даже не смог бы прийти к инспектору Хутиэли.

Вернувшись домой, он не сразу нашел в себе силы сообщить Наташе о трагедии. В ее положении только и нужно, что понервничать… Но Наташа хорошо знала мужа. Взгляд ее был достаточно красноречив, и Беркович — слово за слово — рассказал о том, что случилось в лесу.

— Ты думаешь, что это Марк? — спросила Наташа.

— Я вроде бы не дал тебе повода… — начал Беркович.

— Дал, — отрезала Наташа. — Ты так думаешь. И ты прав.

— Что? — поразился Беркович. — Ты-то почему так решила?

— Видишь ли, я знаю, что произошло между Мишей и этим…

— Откуда? Даже Ира не знает!

— Знает. Просто говорить не хочет. Она ведь мне и рассказала…

— Так, — сказал Беркович. — То, что ты скажешь, может оказаться важным для следствия, я запишу это на диктофон, а потом, если будет нужно, ты дашь официальные показания.

Утром в воскресенье, приехав в управление, он сидел напротив инспектора Хутиэли и во второй раз слушал запись. Вайншток и Збарский познакомились восемь лет назад — еще в России. Вайншток был удачливым бизнесменом — много таких развелось в начале девяностых. А Збарский мало что смыслил в бизнесе, но умел работать с людьми. Он стал у Вайнштока менеджером и узнал о том, каким путем приобрел его работодатель свое состояние. Збарский боготворил Иру и ничего от нее не скрывал, поэтому жена узнала о планах мужа. Михаил начал шантажировать хозяина, Ира была против, тем более, что это становилось опасным, а муж не хотел остановитья. В Москве стали происходить заказные убийства, и Ира боялась даже не столько за мужа, сколько за маленького сына. Она-то и уговорила Михаила репатриироваться — как раз во-время, когда фирма Вайнштока потеряла уйму денег во время первого «черного вторника».

Кто ж знал, что Марк и Михаил встретятся в Израиле? Вроде бы другая жизнь, другие отношения, все новое. Но Миша знал, видимо, о Марке такое, что позволяло ему и в Израиле тянуть с бывшего хозяина деньги. Ира рассказала об этом Наташе, взяв с нее слово ничего не говорить Борису. Только полицию не хватало вмешивать в их сложные отношения! Ира была уверена, что найдет выход.

Но первым его нашел Вайншток.

— Это мотив, — сказал Хутиэли. — А способ? Он ведь и сам ел суп — даже больше, чем другие.

— Поев, он ушел в лес и не появлялся почти полчаса, хотя и утверждает, что отсутствовал не больше минуты, — сказал Беркович. — Я спрашивал у Хана, он говорит, что грибной яд можно нейтрализовать, если сразу после его употребления принять сильное рвотное. Так и поступил Вайншток.

— Почему ты в этом уверен?

— Вот повторные анализы. Я не специалист, но палатный врач утверждает, что вместе с ядом или сразу после Вайншток действительно принял необходимые меры… Хан с этим выводом согласен.

— Почему это не обнаружили сразу? — нахмурился Хутиэли.

— Обычная нерасторопность! Привезли людей с отравлениями, сделали все, что необходимо, один умер, остальные выжили, кто думал о том, что нужно сделать полный анализ крови?

— Неужели Вайншток хотел смерти и женщины с мальчиком?

— Не думаю. Ирэн не любит грибной суп, она съела несколько ложек за компанию, Ицику тоже налили немного… А мужчины налегали. Под водочку…

— Грибы нужно покупать в банках, — сказал Хутиэли. — Что за нелепое занятие — собирать их в лесу? Странные вы люди…

 

Серебристая статуя

Шломо Барка каждое утро приходил на перекресток двух приморских улиц, устанавливал на небольшой площади легкий постамент из пенопласта, забирался на него и замирал, изображая из себя статую в классическом стиле. Когда-то он работал в театре, но никогда не рассказывал даже близким знакомым — в каком именно. Прогнали его, по словам Шломо, из-за интриг, но все, кто знал Барку, полагали, что театральная карьера не задалась по причине если не бездарности, то, во всяком случае, не очень большого артистического таланта, которым обладал этот средних лет, среднего роста и, видимо, средних способностей мужчина. Жил он один, снимал двухкомнатную квартиру в непрестижном и дешевом районе Тель-Авива.

Может, ему стоило поменять специальность, но в своем призвании Барка был почему-то уверен. Некоторое время он показывал на улицах сценки и читал монологи, даже пробовал петь совершенно не оперным голосом, и все эти усилия привели только к тому, что Барку начали обходить стороной завсегдатаи улицы Рамбам, а случайные прохожие хихикали и бросали в коробку мелочь, не стоившую того, чтобы терять время.

Однажды Барка увидел по телевизору живую статую, покрытую позолотой и действительно похожую на роденовского Мыслителя. Статуя сидела на скамье у входа в парижский Нотр-Дам и, судя по окружавшей толпе, пользовалась изрядным успехом. Тогда-то Барка и понял: вот шанс! Он купил серебряной краски, изготовил одежду, подчеркивавшую рельеф фигуры, вымазал лицо, нацепил серебряный парик, из пенопласта вырезил постамент и в ближайшую пятницу изобразил на пешеходной улице Рамбам статую в стиле Фидия.

Эффект превзошел ожидания. Подавали столько, что к обеду Шломо окупил все расходы на краску, парик и пенопласт. Он понял, что напал на золотую жилу и с того дня работал сначала на Рамбам, а потом перешел ближе к морю, хотя здесь было меньше народа — в основном, туристы из ближайших отелей.

В тот день серебряная статуя, изображавшая дискобола, стояла на перекрестке с десяти утра. Около полудня начало припекать, зрители разошлись, и Шломо решил, видимо, что сегодня больше сборов не будет. Он сошел с постамента, поднял коробку с пожертвованиями и направился в ближайший переулок. Это видел Бени Хазан, хозяин расположенного напротив магазинчика. Когда старший сержант Беркович спросил у Хазана, не показалось ли ему поведение Барки странным, свидетель ответил, подумав:

— Он ушел слишком рано, это раз. В пятницу обычно туристы появляются ближе к вечеру, и Шломо оставался чуть ли не до первых звезд. И потом… Он никогда не оставлял постамента. Я подумал, что ему захотелось в туалет, и он вернется. А он не вернулся.

Шломо Барка действительно не вернулся на свое рабочее место, потому что еще с утра лежал в своей квартире мертвый. Эксперт Хан, обследовавший труп после того, как сосед Барки вызвал полицию, сказал, что смерть наступила между девятью и десятью часами.

— Как это может быть? — удивился Беркович. — В полдень Барка еще стоял на набережной. Не мог же он одновременно изображать статую и лежать мертвый в собственной спальне!

— Значит, либо этот человек — не Барка, либо статую изображал кто-то другой! Разве это не очевидно?

— Конечно, — кивнул Беркович. — Статую видели сотни человек. Многие из них — не первый раз. Хазан, сидевший за прилавком в своем магазине, видел Барку каждый день на протяжении многих месяцев. Он утверждает, что единственной странностью в сегодняшнем поведении Барки было то, что он слишком рано ушел и не забрал постамента.

— Надеюсь, ты не веришь в призраков? — осведомился эксперт.

— Нет, — резко сказал Беркович. — Меня интересуют две вещи. Во-первых, кто сыграл роль Барки — сам убийца или его сообщник? И во-вторых, зачем это вообще было нужно? Почему убийца рисковал — ведь кто-нибудь мог все-таки понять, что это не Барка?

— Видимо, — сказал Хан, — кому-то было нужно, чтобы тело как можно дольше не обнаружили.

— Ты думаешь? — покачал головой Беркович. — Но ведь сосед, позвонивший в полицию, мог и на час раньше заглянуть в квартиру Барки. Дверь была не заперта.

— Ну… Он ведь знал, что до вечера Барки обычно не бывает дома.

— Да, — согласился Беркович. — Соседу понадобилась зажигалка, и он позвонил в дверь Барки, не надеясь на то, что тот у себя. Потом потянул дверь на себя — чисто механически, как он утверждает, — и обнаружил, что может войти.

— Может, сосед и убил? — предположил эксперт Хан. — Мало ли какие у них были отношения? Убил, выбросил нож, подождал пару часов…

— А кто в это время стоял на постаменте? У соседа, кстати, алиби — с девяти утра до полудня он был на рынке Кармель, где его хорошо знают.

— У тебя есть другие идеи? — поинтересовался Хан.

Беркович пожал плечами и перевел разговор. В этом странном деле пока было ясно только одно: убийце необходимо было, чтобы прохожие, туристы и завсегдатаи тель-авивской набережной видели Барку стоящим на своем обычном месте.

Почему произошло убийство? Мотив сначала представлялся достаточно очевидным — драка. Барка что-то с кем-то не поделил, сцепился и получил нож в сердце. В квартире царил беспорядок, будто хозяин в гневе швырял стулья и выбрасывал посуду из кухонных ящиков. В спальне на первый взгляд все было на своих местах, но при внимательном рассмотрении Беркович обнаружил и здесь следы недавнего погрома. Кто-то открывал ящики с бельем, все переворошил, а потом в спешке сложил вещи неаккуратно, и ящики не удалось закрыть плотно.

Если так, то речь может идти не об обычной драке. Более вероятен иной сценарий. Квартиру пытались ограбить, Барку убили, потому что он оказал сопротивление, искали драгоценности, и, возможно, нашли, хотя… Какие драгоценности могли быть у бывшего актера, долгое время перебивавшегося с хлеба на воду? В такие квартиры грабители не лазят, есть районы побогаче. А если все-таки полезли, значит, искали что-то конкретное. Что?

И почему — все тот же вопрос — нужно было изображать статую и показывать всем, что Барка жив? Если речь идет о грабеже, все это просто не имело смысла!

Пока Беркович осматривал квартиру убитого, следственная бригада опросила соседей — старший сержант просил задать два вопроса: видел ли кто-нибудь утром чужих людей и кто обычно приходил к Барке, когда он был дома?

На первый вопрос ответа получить не удалось — никто никого не видел. Если что и происходило в квартире Барки, то без лишнего шума. Значит, разбросанная мебель в салоне действительно была лишь инсценировкой драки, и на самом деле все было сделано достаточно тихо и со знанием дела. Что касается второго вопроса, то оказалось, что к бывшему актеру ходили самые разные люди. У него было множество приятелей, но вот что показалось Берковичу удивительным: соседи в голос утверждали, что все, кто ходил к Барке, были людьми не его круга. Не опустившиеся личности, как сам Шломо, а вполне приличные господа. Долго они, кстати, у Барки не засиживались, наверняка едва успевали выпить по чашечке кофе. Какие у них могли быть дела? Вряд ли просто приятельские отношения.

— Одно время я даже думал, что Шломо приторговывает наркотиками, — предположил сосед с первого этажа, старый Реувен Занднер. — Но потом понял, что это глупости. Не та публика. Местных наркоманов я знаю, они здесь ни разу не появлялись…

Перечитав краткие протоколы, Беркович сложил бумаги в папку и вернулся в управление. Инспектор Хутиэли был занят — допрашивал свидетеля по делу о пьяной драке в кафе, — Беркович спустился в подвал, где помещались лаборатории криминологической экспертизы. Рон Хан еще не вернулся из морга в Абу-Кабире, где проводил вскрытие убитого утром Шломо Барки.

— Он уже едет, — сообщил сидевший в соседнем кабинете эксперт Даниэль Пундак. — Будет через несколько минут.

— Ты меня ждешь? — спросил Хан, войдя в свой кабинет и застав Берковича сидящим на узкой кушетке. — Могу сообщить: Барку убил профессионал. Один точный удар, и мгновенная смерть. Барка наверняка даже не вскрикнул.

— Попытка ограбления инсценирована, — задумчиво произнес Беркович. — Может, что-то и пропало, сказать трудно. Но ключ к этому убийству наверняка в двойнике Барки — в том человеке, кто изображал статую, когда Барка был уже мертв. Должен был быть смысл, и я вижу только один вариант.

— Какой? — полюбопытствовал Хан.

— Сам не догадываешься?

— В общем-то, это очевидно. Нужно было изображать Барку, чтобы некто, проходя мимо, подумал, что тот жив.

— Почти верно, — сказал Беркович. — Но мало для логически связанной картины. Некто должен был думать, что на постаменте — Барка, чтобы положить в коробку нечто. Не деньги. Что? Положил и ушел. А тот, кто играл Барку, взял коробку и исчез в переулке. Если его там ждала машина, никто бы этого не видел. А если машины не было, лже-Барку увидели бы на соседней улице. Согласен?

— Пожалуй.

— Если мы найдем человека, который что-то положил в коробку для денег, мы выйдем и на убийцу.

— Ищи ветра в поле, — хмыкнул эксперт.

— Почему? Лже-Барка ушел с набережной в четверть первого, это я выяснил. Народа там было мало, так утверждает хозяин магазина. Туристы. И я думаю…

Речь Берковича становилась все более замедленной, и наконец он и вовсе замолчал, уставившись в одну точку.

— Эй! — сказал Хан. — Проснись! О чем ты думаешь?

— Пожалуй, я поговорю с Ароном из отдела по борьбе с наркотиками, — сказал Беркович.

Арон Бармин об убийстве Барки уже слышал и на вопрос Берковича ответил, не задумываясь:

— Три туриста из Германии. Мы за ними следим с момента их приезда, нас Интерпол на них вывел. Утверждают, что это наркодилеры, и у них может быть товар. Но поводов для задержания мы так и не придумали… Ты считаешь, что пакетики с героином они бросили в коробку?

— Да, — кивнул Беркович. — Очень удобно, никто и внимания не обратит. Этот Барка давно занимается перепродажей. Думаю, в статую он стал играть именно тогда. А потом к нему приходили домой местные посредники и забирали товар. Поговори с соседями, возможно, узнаешь по описаниям знакомых тебе личностей.

— Почему его убили? — нахмурился Бармин. — Канал ведь действительно очень удобный.

— Возможно, он решил скрыть часть товара, не знаю. В квартире искали. Поняли, что товар еще не поступил, а Барку убили. Что делать? Тогда и возникла идея…

— Но подмену могли увидеть!

— Кто смотрит в лицо серебристой статуи? Лишь бы фигура была подходящей: рост, комплекция…

— О'кей, — кивнул Бармин. — Я этим займусь.

— Держи меня в курсе, — попросил Беркович. — Официально это убийство веду я.

— Конечно, — сказал Бармин.

— Ну что? — спросил инспектор Хутиэли, войдя в кабинет Берковича полчаса спустя. — Есть продвижение в деле Барки?

— Похоже, — кивнул старший сержант. — Скажите, инспектор, вы были в музее Израиля?

— Когда-то… — неопределенно отозвался Хутиэли.

— Там стоят статуи. На что вы больше обращали внимание — на лица или тела?

— В статуе главное — фигура, — заявил инспектор. — Поза, жест…

— Вот и я говорю о том же, — заключил Беркович.

 

Невинные жертвы

— Я не понимаю логику комиссара, — пожаловался инспектор Хутиэли старшему сержанту Берковичу. — Почему не опубликовать фоторобот в газетах? Шанс найти этого негодяя многократно возрастет.

— Мне кажется, — осторожно заметил Беркович, — что там, наверху, просто боятся сказать вслух, что полиция бессильна. Насильник бесчинствует четвертый месяц. Шесть случаев изнасилования. Все женщины дают прекрасные описания внешности, составить фоторобот — никаких проблем. И что? Негодяй неуловим! Легко ли в этом признаться и предоставить поиск самим женщинам?

— И ведь что самое ужасное! — воскликнул инспектор. — Пройдет месяц-другой, насильник совершит еще несколько преступлений, и все равно придется публиковать фоторобот — ясно, что без помощи населения нам не справиться, как бы полиция ни делала вид, что ни в чьей помощи не нуждается.

— Да, вы, конечно, правы, — кивнул Беркович.

Серийного насильника полиция искала с тех пор, как три женщины дали очень похожие описания напавшего на них мужчины. Около тридцати лет, лицо узкое, большой рот, усики… Ежедневно задерживали двух-трех человек, допрашивали и вынуждены были отпускать.

Инспектор Хутиэли и старший сержант Беркович были привлечены к расследованию, когда в полиции создали большую следственную группу, которую возглавил комиссар Карми. Не только Хутиэли с Берковичем, многие другие следователи тоже считали, что фоторобот должен быть опубликован, но комиссар не давал разрешения, опасаясь взрыва, как он говорил, «фискальной активности населения». Результат оставался плачевным.

Беркович рассматривал лежавший перед ним на столе рисунок и в очередной раз пытался представить себе этого человека, наводившего ужас на женское население Тель-Авива. Зазвонил телефон, и старший сержант поднял трубку.

— Сегодня ты дежуришь по делу Худого? — спросил знакомый голос патрульного Бар-Гиоры. — Похоже, он опять взялся за свое. У меня в машине девушка. Ей повезло, смогла вырваться…

— Вези, — сказал Беркович.

Худым насильника назвали в полиции после того, как был составлен фоторобот.

Девушка, которую привел Бар-Гиора, выглядела испуганной, разорванный подол платья волочился по полу, а на щеке алел кровоподтек.

— Он меня ударил! — воскликнула девушка. — И платье порвал!

Полчаса спустя Беркович уныло перечитал описание насильника — плотный мужчина двадцати пяти лет, небольшая лысина, широкое лицо… Ничего общего с Худым! Неужели еще один насильник вышел на охоту? Только этого не хватало для полного счастья!

Домой Беркович вернулся в тот день в дурном настроении, и Наташа, конечно, поняла, что на службе произошла какая-то неприятность. Отвечать на вопросы жены Беркович отказался и лег спать пораньше, надеясь, что утром сможет взяться за расследование с новыми силами.

Однако ни следующее утро, ни вся неделя не принесли ни единой новой улики. Второму насильнику присвоили кличку Толстый, фоторобот передали во все отделения полиции, и расследование застряло. В воскресенье Тощий изнасиловал продавщицу из магазина «Кастро», и женщина была так напугана, что не смогла дать никакого описания, разве что заявила, что мужчина был худым и высоким. А в понедельник дал знать о себе Толстый — на этот раз ему удалось-таки совершить насилие, и с жертвой Беркович разговаривал в приемном отделении больницы «Ихилов». Описание Даны Баранович в точности совпало с тем, что сообщила неделю назад Хана Варди. Оба раза Толстый напал на женщин в районе улицы Ахад А-ам, и это давало некую зацепку, которая, конечно, могла оказаться и неверной.

Вечером, вместо того, чтобы поспешить домой, старший сержант направился к Дане Баранович, жившей в трех кварталах от Алленби, на тихой и короткой улице. Дверь Берковичу открыл отец Даны, набросившийся на старшего сержанта с обвинениями в глупости, бездарности и полном служебном несоответствии. Разбушевавшегося Рафаэля Барановича с трудом успокоили, и Беркович уединился с Даной в ее комнате, где на стенах висели постеры с изображениями голливудских кинозвезд.

Дана расплакалась, вспомнив то, что с ней случилось, но взяла себя в руки и ответила на вопросы. Видела ли она этого человека раньше? Нет, никогда. Не боится ли проходить по улице Ахад А-ам после того вечера? Да, ужасно боится, она теперь всегда идет другой дорогой, хотя так длиннее. Разговаривая, Беркович внимательно осматривал комнату, ему хотелось составить себе представление об этой девушке, чтобы расположить ее к себе, убедить в том, что чем больше деталей она вспомнит, тем быстрее полиции удастся поймать негодяя.

Потом уже, выйдя на улицу, Беркович подумал, что в какой-то момент в глаза ему бросилось нечто… Постер? Предмет мебели? Он не мог вспомнить ничего конкретного, но знал, что ощутил некую странность, но возникшее ощущение исчезло, не оставив следа в сознании.

Глупости. Девушка до сих пор в состоянии, близком к шоковому. Хорошо хоть, у нее есть силы ходить на работу, другие, бывает, впадают в такую апатию, что пытаются наложить на себя руки…

На следующий день Толстый совершил еще одно изнасилование — все на той же улице Ахад А-ам. Жертвой стала Фрида Лумер, двадцати двух лет, ученица парикмахера из салона «Дафна». По ее словам, мужчина, описание которого в точности соответствовало описанию Толстого, набросился на нее, затащил в подъезд ближайшего дома и там… Слезы не позволили Фриде связно закончить рассказ, но все было ясно. Медицинское освидетельствование подтвердило — да, некий мужчина вступал с Фридой Лумер в интимные отношения.

— Скорее всего, этот тип или живет в районе Ахад А-ам или работает там, — сказал Беркович инспектору Хутиэли. — Иначе откуда такая любовь именно к этой улице?

— Довольно глупо с его стороны, — отозвался Хутиэли. — Тощий действует умнее — никогда не нападает в одном и том же районе.

Полицейским патрулям, дежурившим в районе Ахад А-ам, были даны четкие указания, а сам старший сержант несколько дней обходил один за другим все магазинчики, учреждения и склады, расположенные в пределах квартала. Он познакомился со множеством людей, хороших и не очень, худых и толстых, но на самом деле ничего толком не выяснил, собственное бессилие угнетало его, а тут еще Наташа, услышавшая от одной из подруг о действующем в Тель-Авиве насильнике, сказала, что женщины, бывает, сами провоцируют нападение — своей походкой, взглядом, движениями рук.

— Да, есть такой тип жертвы, — согласился Беркович, ощущая внутреннее раздражение от предположения о том, что Фрида Лумер или Дана Баранович своим дразнящим поведением заставили преступника выбрать их в качестве объектов насилия.

Впрочем, слова жены оставили след в его сознании, и на следующей неделе Беркович попытался присмотреться к девушкам — хотя бы для себя понять, действительно ли существует такой тип поведения, можно ли таким образом вычислить преступника и предсказать, кем может оказаться следующая жертва? Что особенного во Фриде? Или в Хане Варди? А в Дане Баранович? У Фриды и Даны были парни, с которыми девушки встречались, а Хана жила одна. Все три девушки жили в одном районе и, возможно, даже видели друг друга, поскольку ходили по одним и тем же улицам. Внешне девушки были мало похожи, разве что возраст…

Нужно было, наверно, искать Толстого, но Берковичу казалось, что он упустил важную деталь, без которой расследование зайдет в тупик. И вместо того, чтобы продолжить обход улиц и учреждений, он еще несколько раз поговорил с девушками, задавая им вопросы, которые, скорее всего, ничем не могли помочь. Однажды он увидел, как Фрида, Дана и Хана, выйдя из управления полиции после очередного разговора, не разошлись в разные стороны, а вместе отправились в кафе на противоположной стороне улицы. «Вот так и рождается дружба», — подумал Беркович. В сознании опять мелькнула смутная мысль, и он отправился домой в Барановичам, зная, что застанет родителей Даны одних.

Дома был только отец, и Беркович выслушал новую порцию обвинений.

— Вы правы, — кротко сказал старший сержант. — Я сейчас уйду, вы только скажите мне одну вещь: Дана с Фридой Лумер знакома с первого класса, или они дружили еще раньше?

— Нет, — буркнул Баранович, — в восьмом, кажется… Какая-то вечеринка была, не помню…

— А Хана в их компании появилась позже?

— Да, это знакомая Фриды, а почему вас это интересует, старший сержант? Вместо того, чтобы преступника искать, вы…

— Всего хорошего! — сказал Беркович и покинул квартиру.

Все выглядело слишком просто. Но, с другой стороны… Возникшее предположение по ассоциации вызвало из подсознания забытое уже воспоминание о том, что он видел, когда разговаривал с Даной у нее в комнате неделю назад. Фотография над столом. Группа парней и девушек. Беркович подумал тогда, что это снимок, сделанный в школе. Один из парней был толстым, с ранними залысинами… Если бы фотография висела не на стене в комнате Даны Баранович, старший сержант непременно обратил бы внимание на сходство парня с фотороботом Толстого.

На следующий день Беркович пригласил трех девушек к себе — чтобы, как он сказал, показать новые фотографии: нет ли среди них Толстого?

Он разложил на столе два десятка изображений и увидел, как девушки с беспокойством переглянулись.

— Ну же, — сказал он. — Я вижу, что вы узнали. Алекс Каменцер, верно? Вы думали, что полиция выйдет на него по фотороботу, а я вам показал снимок, где он изображен в совсем иной компании. Это снято на вечеринке, где были и вы все. Двенадцатый класс, да? Рассказывайте, чем он вас так сильно обидел?

— Он приставал! — воскликнула Хана.

— Жуткий тип! — сказала Дана.

— Ему место в тюрьме! — заключила Фрида.

— Не знаю, что с ними делать, — жаловался час спустя Беркович инспектору Хутиэли. — С одной стороны, их, конечно, нужно наказать — невиновный мог оказаться за решеткой, вы же знаете, как судьи относятся к свидетельствам жертв изнасилования. С другой стороны, девушки просто неумны и не представляли последствий…

— Алекса этого они знали давно, — продолжал старший сержант. — Он за каждой из них волочился, получил от ворот поворот, но продолжал ходить следом и действовал на нервы. После школы их пути, правда, разошлись, но недавно он объявился вновь и стал приставать к Хане. Тогда девушки и решили отомстить — тем более, что пошли слухи о серийном насильнике. Порвать старое платье, расцарапать лицо — пара пустяков. Цель, как говорится, оправдывала средства…

— А что родители? — поинтересовался Хутиэли. — Они же думали, что их дочерей изнасиловали! У двух девушек есть парни — могу представить, что думали они!

— Парни были в курсе, — сообщил Беркович. — А родители… Когда это дети думают о чувствах родителей?

— Вот ради того, чтобы они начали думать, и нужно наказать всю троицу, — резюмировал инспектор.

 

Родственные души

— Боря, — сказала Наташа, — ты сам скоро отцом станешь, а в игрушки играешь, будто десятилетний.

Беркович с трудом заставил себя оторваться от потрясающей модели железной дороги — на большом столе расположились два станции, три моста, река и небольшой городок с магазинами и колокольней.

— Мне действительно кажется, что я вернулся в детство, — вздохнул он.

На день рождения сына Наташу с мужем пригласила Наоми Баркан — они вместе работали в офисе компьютерной фирмы «Серверком». Никого, кроме хозяйки дома, Беркович не знал и потому разговоры слушал невнимательно, вступив в беседу лишь один раз, когда кто-то заговорил о русской мафии в Израиле. Упоминание о мафии по какой-то странной ассоциации заставило одного из гостей, Игаля Штаркмана, приходившегося кузеном хозяйке дома, вспомнить о том, что жена врача из поликлиники, где он работал, недавно покончила с собой, отравившись газом.

— Бедняжка! — воскликнула Наоми. — Наверное, он ее бил? Сейчас это сплошь да рядом…

— Ничего подобного, — покачал головой Игаль. — Они прекрасно жили. Хотя… Кто может знать точно? Полиция даже думала, что он ее убил.

И рассказчик бросил выразительный взгляд на Берковича, полагая, что ему, как полицейскому, должно быть известно куда больше об этой ужасной истории.

О самоубийстве Мирьям Курц Беркович, конечно, слышал. Женщина заперла в кухне окна, закрыла дверь, села перед плитой и открыла все конфорки. Врач «скорой» вызвал полицию, но расследование не показало ни малейших следов насилия. Дело вел инспектор Лагуш и закрыл его несколько дней спустя из-за отсутствия состава преступления.

— Джозеф Курц жену не убивал, — сказал Беркович. — И семейных проблем у них тоже не было. Почему она это сделала — непонятно. Наши эксперты говорят, что иногда достаточно совершенно невинного вроде бы события. На людей определенного склада характера оно оказывает непредсказуемое влияние.

— Ну да, — протянул Игаль. — Полиция только и делает, что придумывает отговорки. А почему две предыдущие жены Курца тоже отравились газом? Совпадение, по-вашему?

— О чем вы говорите? — нахмурился Беркович. — Курц был вдовцом, это верно, но…

Старший сержант запнулся. Он ничего не слышал о том, что предыдущая жена Курца тоже покончила с собой. И тем более — о том, что у врача было две жены. Джозеф Курц приехал в Израиль из Кейптауна пять лет назад, он был прекрасным врачом и легко нашел работу. С Мирьям, секретаршей посреднической фирмы, он познакомился на какой-то вечеринке, вскоре они поженились и жили, по словам соседей, душа в душу. У Джозефа не было мотива для убийства — Мирьям ему не изменяла и не оставила никакого наследства.

…На следующий день, придя в управление, Беркович отправился к инспектору Лагушу и спросил, что тот думает о прежних женах Джозефа Курца.

— Я знаю, что он был вдовцом, так написано в его документах, — сказал инспектор. — Но какое это имеет значение? Курц жену не убивал, Борис, ты же читал экспертное заключение.

— Я слышал, что у Курца было две жены в Кейптауне, и обе отравились газом, — сообщил Беркович. — Согласитесь, один случай — это случай, два — совпадение, но три — уже система!

— Откуда у тебя такие сведения? — нахмурился Лагуш. — Я не занимался прошлым Курца, а сам он, конечно, ничего не рассказывал.

Выслушав Берковича, инспектор надолго задумался.

— Черт, — сказал он наконец. — Мне и в голову не пришло задавать вопросы о том, как Курц жил в Кейптауне. А теперь и бесполезно. Дело в архиве, второй раз привлечь Курца по одному и тому же обвинению нельзя, ты знаешь.

— Да, — кивнул Беркович. — Если вы не против, инспектор, я наведу кое-какие справки. Неофициально, конечно, поскольку дело закрыто.

— Хорошо, — согласился Лагуш.

На следующий день Беркович отправил в ЮАР запрос и на две недели вовсе забыл о существовании какого-то Курца. Когда в компьютерной почте оказался файл, посланный из управления полиции Кейптауна, Беркович не сразу понял, что это может означать.

Сведений оказалось не очень много, но они были чрезвычайно любопытны. Первую жену Джозефа Курца звали Рут, она была медсестрой и прожила с мужем душа в душу три с половиной года. Однажды, когда Джозефа не было дома, женщина закрылась в кухне и открыла все конфорки. Спасти ее не удалось. Возникли, конечно, подозрения, но быстро выяснилось, что у Курца надежное алиби — весь день он находился в клинике, где работал, на глазах десятков больных и врачей. Мотивов для убийства жены у Курца не оказалось.

Вторично он женился два года спустя на продавщице из супермаркета. С Джанет Бергер он прожил меньше года. Однажды, вернувшись домой, Джозеф обнаружил жену мертвой. Она отравилась газом, и подозрения полиции в отношении Курца были тогда проверены самым тщательным образом. С алиби у него на этот раз возникли проблемы, но, с другой стороны, никто не мог засвидетельствовать, что видел врача около дома в часы, когда его жена задыхалась на кухне. Вскрытие показало, что насилия не было. Не обнаружили следов алкоголя, наркотиков — ничего, что могло бы стимулировать суицидальное поведение. Мотива для преступления у Курца не оказалось и на этот раз.

Дело о смерти Джанет закрыли, как и первое, ввиду отсутствия состава преступления. Не везет человеку с женами — таким было общее мнение.

Но третий случай самоубийства не мог быть случайным совпадением! Думать так было просто непрофессионально, что бы ни утверждали по этому поводу результаты всех экспертиз. Да, у Курца не было мотива для убийства ни в одном из трех случаев. Да, следов насилия не обнаружено. Что это доказывает? Возможно, только то, что Джозеф Курц — маньяк и обставляет свои преступления с удивительной тщательностью.

Но ведь и это всего лишь предположение.

Уголовное дело против Курца сдано в архив, и преступник успокоился. Более того, он уверен, что в полиции не знают о судьбе Джанет и Рут. Может быть, если застать его врасплох, показать фотографии женщин, заявить, что полиции все известно, он выйдет из себя, и его поведение станет аргументом в пользу обвинения? Слабый аргумент, но других в этом деле не предвиделось. Можно, конечно, подождать, когда Курц женится в четвертвый раз. После того, как его новую жену найдут мертвой, полиция проведет расследование более тщательно и разоблачит серийного убийцу, но — какой ценой?

Показав Курцу, что он знает о трех предыдущих убийствах, Беркович не получит доказательств, но эта беседа заставит преступника действовать осторожнее, и тогда четвертой жертвы, возможно, не будет.

Во всяком случае, есть шанс предупредить преступление.

Беркович не хотел вызывать Курца в полицию и сам отправился к нему домой, выяснив, когда врач возвращается с работы.

— Полиция? — удивился Курц. — Вам удалось выяснить что-то новое о Мирьям?

— О Мирьям — нет, к сожалению, — покачал головой Беркович. — Я хотел поговорить с вами о Рут и Джанет, ваших предыдущих женах.

Старший сержант внимательно следил за выражением лица Курца и увидел лишь неподдельное горе, внезапно состарившее этого человека лет на двадцать. «Если это игра, — подумал Беркович, — то Курц гениальный актер, и место ему в „Габиме“, а не в поликлинике».

— Бедняжки… — пробормотал Курц, взяв себя в руки. — Я понимаю… Вы думаете, что я… Господи! Это было бы так просто! Знаете, я бы тоже хотел хоть что-то доказать и зажить по-человечески. Как я хочу привести в дом жену и жить с ней много лет!

— Кто же вам мешает? — спросил Беркович, растерявшись. Он считал себя наступающей стороной и не был готов к неожиданному напору.

— Я! Я мешаю! — воскликнул Джозеф и застыл, обхватив голову руками. Беркович молчал, понимая, что сейчас может услышать наконец признание преступника. Опустив руку в карман, он надавил на клавишу включения лежавшего там диктофона.

— Есть такая вещь, как сродство душ, — глухим голосом заговорил Курц. — Никто не знает, откуда оно берется. Почему одним нравятся тихие женщины, на поверку оказывающиеся семейными тиранами? Другие обращают внимание только на женщин, способных часами говорить о нарядах и не отличающих Гогена от Ван-Гога. А я… Меня всегда влекло к женщинам, в которых было что-то… Я не понимал — что. Когда Рут покончила с собой, я долго думал, вспоминал, сопоставлял: почему она так поступила? В конце концов понял — это было в ее характере, она бы все равно сделала это рано или поздно. И что самое страшное: если бы не ее подсознательная склонность к суициду… В общем, я бы ее не полюбил.

— Я искал других женщин, чтобы забыться, — продолжал Курц, — но никто мне не нравился, ни с кем я не мог провести и часа. Потом появилась Джанет… Когда мы уже поженились, я вдруг понял, что в ее характере есть те же особенности, что и у Рут, что и она способна… Наверное, я и выбрал Джанет потому, что в ней было это неосознанное стремление… Я надеялся, что все обойдется, создал жене замечательные условия, оберегал, как конфетку, но…

— И тогда я репатриировался в Израиль, — Курц посмотрел Берковичу в глаза, и во взгляде этом оказалось столько тоски, что старший сержант не выдержал и опустил голову. — Я надеялся, что… Но от себя разве убежишь? Я познакомился с Мирьям, мы полюбили друг друга, и я знал, что добром это не кончится. Это такой тип женщин. Я выбирал именно их — подсознательно, даже когда не хотел этого! Но все равно надеялся — вдруг обойдется… Я понимаю вас. Вы думаете: один случай — это случай, даже два случая можно понять. Но когда это происходит в третий раз… Поставьте себя на мое место. Я ведь знаю: если когда-нибудь я опять полюблю женщину, она будет принадлежать к тому же типу. И значит, когда мы поженимся, может, через год, может, через десять лет, она откроет газ… Четвертую смерть я просто не переживу.

— Почему бы вам вообще не встречаться с женщинами? — осторожно спросил Беркович.

— И что это даст? — с горечью спросил Джозеф. — Это ведь в их характере, а не в моем, стремление к суициду. Они все равно сделают это — выйдут за меня или нет. Что я? Просто индикатор. Реагирую на тип. А получается — будто специально отбираю.

Он замолчал и опустил голову на руки. Беркович понял, что ничего больше не услышит, выключил диктофон и поднялся.

— Извините, — сказал он. — Если вы когда-нибудь полюбите женщину, дайте мне знать, хорошо? Мы вместе подумаем, как избежать несчастья.

Курц не ответил.

Вернувшись домой, старший сержант прослушал запись. Беркович не был доверчивым человеком, но сейчас был почему-то уверен, что Курц говорил правду.

— Наташа, — сказал он жене, когда они вечером пили чай, — ты веришь в родство душ?

— Конечно, — убежденно сказала Наташа. — Только родственные души могут быть счастливы вместе.

— Возможно, — протянул Беркович. — Но иногда счастье оказывается таким недолгим…

 

История любви

Женщина, стоявшая на мосту в семь часов утра, выглядела такой одинокой, что Беркович невольно замедлил шаг. Была хорошая погода — впервые за многие дни, — он вышел из дома очень рано, пошел в управление пешком и не жалел об этом до тех пор, пока, переходя по мосту над шоссе Аялон, не увидел свесившуюся через перила женщину. Незнакомке было на вид лет тридцать, светлые короткие волосы, профиль, типичный для евреев-выходцев из европейских стран. Может, даже из России. И судя по тому, с каким напряжением женщина всматривалась в поток машин, мчавшихся под мостом в сторону Иерусалима, сейчас могло случиться непоправимое.

Беркович подошел и сказал, стараясь не испугать:

— Простите, может, я могу вам помочь?

Женщина скосила глаза, отвернулась и коротко ответила по-русски:

— Нет.

— Мне показалось, — старший сержант тоже перешел на русский язык, — что у вас очень плохое настроение. Это пройдет, это всегда проходит…

— Только не говорите мне, что у вас тоже было желание броситься с моста, но вы с ним героически справились и теперь радуетесь жизни, — раздраженно сказала женщина, и Беркович удовлетворенно вздохнул: если на смену отчаянию приходит раздражение, значит, есть шанс, что все обойдется.

— Я мог бы проводить вас, — с сомнением сказал Беркович, — но боюсь, у вас свои планы.

— Планы? Нет у меня планов… Был один, да и тот…

Она повернулась и направилась в сторону проспекта Намир, Беркович шел рядом, размышляя над тем, что делать дальше. Распрощаться, поскольку опасность вроде бы миновала? Или попытаться узнать, что с этой женщиной произошло? А чем он сможет помочь? Добрым словом, которое и кошке приятно?

На углу, в кафе Иосифа, где сотрудники управления обычно покупали фалафель или шварму, хозяин расставлял столики, а за прилавком его сын Игаль быстрыми движениями надрезал питы.

— Здесь отличный кофе, — сказал Беркович. — Говорю как завсегдатай — каждый день пью здесь кофе в полдень.

Несколько минут спустя они сидели за столиком в глубине кафе, Игаль принес две дымящиеся чашки, и Лена — так звали женщину — сначала медленно и преодолевая внутреннее сопротивление, а потом все быстрее и откровеннее, рассказывала о странных событиях в ее жизни.

Она репатриировалась в Израиль два года назад из небольшого российского городка. Приехала с матерью и воспоминаниями. Мать умерла спустя полтора года от быстротечного рака крови, а воспоминания остались. Хотела даже назад вернуться, ей было страшно одной в квартире, купленной на две машканты — ее и матери. Но тут как раз познакомилась с Володей — Зеэвом, как он переделал свое имя на еврейский манер. Сначала все было хорошо, Володя тоже жил один, возраст у них был примерно одинаков, совпадали и интересы. Роман быстро развивался, Володя переехал к Лене, о регистрации брака они не заговаривали — может быть, из суеверного страха, что это может как-то осложнить отношения. А может, просто срок не пришел — всему ведь на свете свое время.

Впрочем, что изменила бы в их жизни свадьба с раввином? Если Софе суждено было появиться на горизонте, она появилась бы все равно. Володя купил как-то подержанную машину и начал возвращаться с работы позже обычного. Ничем от него вроде бы не пахло — ни духами, ни запахом чужой квартиры, — но Лена женским чутьем определила: у Володи кто-то появился. Она пыталась вызвать Володю на откровенный разговор, но он отшучивался, и это только увеличивало ее подозрения. Она не могла сдержать свои чувства и устраивала Володе сцены, вдвойне бессмысленные от того, что у нее не было решительно никаких доказательств измены.

Она пыталась следить за Володей, искала новые номера телефонов в его записной книжке, какие-нибудь фотографии. А однажды началось то, что окончательно отравило ей жизнь. Она увидела во сне, как выслеживает Володину пассию, настигает ее и вонзает в спину нож. Женщина обернулась, и Лена узнала ее — это была Софья, давняя знакомая, когда-то они вместе работали на фабрике в Атароте, а однажды, прогуливаясь с Володей по улице Бен-Иегуды, она увидела Софу в кафе и подошла. Значит, тогда Володя и положил на Софу глаз?

Утром, когда Володя уехал на работу, а у Лены было еще два свободных часа, она позвонила Софе, и разговор оставил впечатление недосказанности, совершенно убедив Лену в том, что Володя изменяет ей с ее же бывшей подругой.

Вечером Володя был мрачен и все время поднимал трубку телефона, хотя и никуда не звонил. Когда он ушел в ванную, Лена на выдержала и набрала номер Софы. Тогда она и услышала новость, перевернувшую жизнь: днем, когда Софа шла по улице, кто-то ударил ее сзади ножом. Не очень опасно, удар получился скользящим, в больнице наложили повязку и к вечеру отпустили домой.

Сразу вспомнился сон. Лена, по ее словам, никогда не верила в ясновидение, но тут… Она ведь действительно думала о том, как разлучить Володю с Софой. И если способна предвидеть будущее… Или даже творить его сама…

Несколько дней спустя, копаясь по привычке в Володиных вещах в поисках компромата, Лена обнаружила несколько книг, на которые раньше не обращала внимания — должно быть потому, что вообще была равнодушна к чтению. Одна книга была по магии, другая рассказывала о способах ворожбы. После нескольких бессонных ночей Лена была готова думать о себе что угодно. Эти книги никогда ей не попадались, а теперь, в нужный момент, оказались в нужном месте — значит, это знак.

И она принялась за чтение. Володя, как всегда, опаздывал, телефон у Софы не отвечал, а ведь она была еще не настолько здорова, чтобы выходить из дома. Значит, они отключили аппарат, чтобы не мешал заниматься… Чем? Она представила эту сцену, и ей стало дурно.

Книга. Там есть способ. Лена перелистывала страницы и обнаружила способ, как избавиться от соперницы. Кто-то, видимо, уже этим способом пользовался — строчки оказались подчеркнуты, около названия стоял восклицательный знак. Суеверие, конечно, но если…

Лена истово произнесла про себя слова заклинания и сделала все, о чем говорилось в тексте: зажгла две свечи, положила на стол бумажку с именем соперницы…

Володя вернулся поздно и был спокоен — видимо, дела у Софы пошли на поправку. «Посмотрим, — думала Лена, засыпая в ту ночь, — посмотрим, что ты скажешь завтра».

Все произошло именно так, как предсказывала книга. Володя вернулся рано и под натиском Лены признался наконец, что любит другую. Но и Лену тоже. Как это возможно? Да вот так, любит обеих. «Извини, Леночка, но сейчас я должен быть у Софы, потому что ей опять плохо». Что такое? «Видимо, сильное отравление, она так страдает».

Лене очень хотелось отправиться к Софе с Володей — сравнить реальные симптомы с теми, что были описаны в книге по ворожбе. Но она сдержала себя. Пока Володи не было, она опять читала книги и нашла способ более радикальный. Избавиться раз и навсегда. Убить. Нужно сделать из воска куколку, а потом…

Лена так и поступила. Но, должно быть, не сумела сделать все как надо, потому что Софа выжила, хотя, по словам Володи, и пережила несколько страшных часов. Володя теперь и скрывать не собирался, что ходит к Софе, а однажды остался у нее на ночь, и тогда Лена сделала вторую попытку. Приготовила все ингредиенты, намешала состав, произнесла молитвы…

И поняла, что потеряла себя. Перестала быть человеком. Как она могла так опуститься? Позвонила бывшей подруге, услышала в трубке ее слабый голос и, совсем расклеившись, поехала на другой конец города, совсем не думая, что может застать у Софы своего благоверного. Нет, Володи там не оказалось, но в прихожей стоял его рюкзак. Софа лежала на диване и вид у нее был — краше в гроб кладут. Разговора не получилось, они смотрели друг на друга, а потом Софа сказала, едва ворочая языком:

— За что ты меня так? Если я… Как ты будешь жить потом?

Отвернулась к стене — разговор был закончен.

Она вернулась домой, ждала Володю, он пришел поздно, отмалчивался, в глаза не смотрел, и Лена поняла — он ее боится. Она и сама уже боялась себя, знала, что не выдержит, опять займется ворожбой, и тогда…

Утром Володя ушел не попрощавшись, Лена металась как в клетке, на работе у нее все валилось из рук, а когда она вернулась домой, раздался телефонный звонок, и густой потусторонний бас сказал по-русски:

— Убийца должен уйти сам.

Повисло мрачное молчание, будто на линии случился обрыв.

Так продолжалось несколько дней, и Лена приняла решение. Утром, дождавшись, когда Володя ушел, она отправилась на мост через Аялон. Внизу бежали машины, и ее тянуло, будто в воронку водоворота.

— А потом появились вы, — закончила Лена и расплакалась.

— Что вы собираетесь делать? — помолчав, спросил Беркович. — Вы… любите его?

— Володю? Ненавижу! Я бы прогнала его, но… Что это изменит? Я все равно не могу не думать о том, что она должна умереть. И он. И это происходит как бы само собой…

— Вы думаете? — вздохнул Беркович. — Знаете что, Лена… Пойдемте со мной, вы подождете в моем кабинете, а я наведу кое какие справки и кое с кем поговорю. Потом отвезу вас домой. Хорошо?

Оставив женщину в кабинете, он попросил шефа присматривать, чтобы она не ушла. Хутиэли остался в недоумении, но обещал не выпускать Лену из поля зрения. Беркович поехал по названному Леной адресу и застал Софу Бейлинсон вполне здоровой. Она готовила обед и не хотела впускать Берковича в квартиру. Он сказал несколько слов, и Софа посторонилась. Разговор получился тяжелым, Беркович понимал, что именно Софа, а не Володя, была мозговым центром. Женщина с холодным расчетливым умом — это стало ясно с первой минуты. Противопоставить ей можно было только логику и серьезные аргументы, и Берковичу показалось, что он превзошел самого себя.

Через час он поднялся и сказал:

— Имейте в виду, если этот цирк не прекратится, я прибегну к другим способам.

— Каким? — с вызовом сказала Софа.

— Назначенный полицией эксперт, — сообщил Беркович, — в два счета докажет, что имело место доведение до самоубийства. Уголовное преступление.

Вышел он, не попрощавшись.

Лену Беркович продержал в управлении до вечера, а потом сам отвез домой. По ее взгляду старший сержант понял: Володи здесь больше нет.

— Представляешь, Наташа, — сказал он вечером жене, — чего только не придумает женщина, чтобы извести соперницу!

— Ты веришь во всю эту чушь с ворожбой? — удивилась Наташа, выслушав рассказ мужа о встрече на мосту. — Веришь, что эта Лена могла извести Софу?

— Ты не поняла! — воскликнул Беркович. — Это Софа с Володей хотели довести Лену до самоубийства. Подсовывали ей литературу, звонили по телефону, изображали болезнь…

— Но Софа же не могла знать, что Лене приснилось, как она нападает с ножом!

— Могла. С этого, собственно, все началось. Лена кричала во сне, Володя услышал, рассказал Софе. А ее холодный ум рассчитал эту комбинацию. И все бы получилось…

— Но зачем? — продолжала недоумевать Наташа. — Ну, бросил бы он ее, и все! Ушел бы к своей Софе.

— А квартира? У Лены была собственная квартира, на которую Володя мог предъявить права, поскольку жил в ней с Леной больше полугода. Никаких родственников у Лены не было, суд вынес бы решение в пользу Володи, а Софа перебралась бы к нему.

— Господи, — пробормотала Наташа, — что делается с людьми?

 

Смерть свидетеля

Мордехай Копелевич занял место свидетеля и бросил равнодушный взгляд на обвиняемого. Он видел этого человека второй раз, но своими показаниями мог поломать ему жизнь. Впрочем, если верить обвинителю, Иосиф Берш, сидевший на скамье подсудимых, лишил жизни по крайней мере двух ни в чем не повинных людей, и потому никакое наказание не могло стать для него слишком суровым. Если, конечно, вина Берша будет доказана. Для этого недоставало малости — свидетельского показания человека, точно знавшего, что Иосиф Берш находился в четырнадцать часов семнадцатого января в офисе фирмы «Лоренстиль», а не в собственной квартире, как утверждал представитель защиты.

О том, что был свидетель, который мог опознать убийцу, полиции сообщил владелец магазинчика, расположенного напротив офиса «Лоренсталь». Однако попытки обнаружить этого человека успехом не увенчались, сроки расследования закончились, и дело передали в суд, несмотря на то, что обвинение против Берша было, по словам его адвоката, необоснованным и вообще полной чепухой.

Оно бы и развалилось к удовлетворению обвиняемого и защитника, но тут на сцене неожиданно объявился Мордехай Копелевич, оказавшийся тем самым прохожим, кто успел не только увидеть выбежавшего из офиса человека, но, имея фотографическую память, прекрасно запомнил его характерные черты.

Теперь Копелевич стоял перед судьей и готов был дать нужные показания.

— Итак, — сказал прокурор Сегаль, — вы утверждаете, что в два часа дня семнадцатого января проходили по улице Бродецки мимо офиса фирмы «Лоренстиль»?

— Да, господин прокурор, — наклонил голову Копелевич.

— Посмотрите на скамью подсудимых, — продолжал Сегаль. — Узнаете ли вы этого человека и не его ли вы видели выбежавшим из офиса фирмы?

— Я… — начал Копелевич, но продолжить фразу не смог: лицо его побледнело, он схватился обеими руками за грудь, захрипел и начал заваливаться набок.

Несколько минут спустя врач «скорой помощи» опустил руку лежавшего на полу Копелевича и сказал:

— Мертв.

Процесс отложили, подсудимого увели, а вскрытие, произведенное тем же вечером, показало, что Мордехай Копелевич, сорока шести лет, скончался от неожиданной остановки сердца.

— Это даже не болезнь, — сказал старшему сержанту Берковичу эксперт Рон Хан, когда они на следующий день встретились в коридоре управления. — Умирают от остановки сердца, в основном, молодые. Часто — спортсмены, но никто не доказал, что виноваты в этом физические нагрузки. Случай, конечно, уникальный, но — случай. Не повезло Даниэлю.

Хан имел в виду майора Даниэля Пундака, проводившего расследование и после упорных поисков нашедшего важного для дела свидетеля.

— Не повезло, — согласился Беркович.

С майором он познакомился недавно на вечеринке, куда был приглашен вместе с Наташей. Пундак оказался веселым и свойским человеком, рассказал Берковичу немало интересных историй из своей практики, и потому старший сержант счел возможным отправиться к майору без приглашения.

— Ты тоже считаешь, что это несчастный случай? — спросил майор старшего сержанта, когда тот поздоровался и попросил разрешения присесть.

— Рон говорит, что…

— Меня не интересует, что говорит Рон, — отрезал Пундак. — Что думаешь ты?

— Но ведь Копелевич действительно умер от остановки сердца. Правда, очень вовремя. Слишком вовремя… Знаете, что показалось мне странным? Не то, что свидетель упал и умер. Странно, что он не боялся и был совершенно раскован.

— Чего ему было бояться? — поднял Пундак на Берковича настороженный взгляд.

— Копелевич был единственным свидетелем. Без его показаний дело против Берша могло рассыпаться в суде, не так ли?

— Да, — неохотно признал Пундак.

— Берш — не одиночка, за ним наверняка стоит преступная организация. Вы это знаете, но доказать не можете. В газетах об этом писали, и Копелевич читал. Много ли вам известно случаев, когда свидетель не требовал при подобных обстоятельствах усиленной охраны? И кстати, обычно получал ее. А Копелевич согласился дать показания.

— При одном условии, — вставил майор. — Знаешь ли ты, Борис, что он не подписал ни одного протокола в ходе дознания и не согласился участвовать в процедуре опознания Берша?

— Вот как? — удивился Беркович. — Я не знал. Но это обстоятельство лишь подкрепляет мою версию. Только не считайте меня фантазером, майор! Мне и самому она кажется слишком, как бы это помягче сказать, экстравагантной. Но если считать смерть Копелевича не случайной, другой версии я не вижу. Не могли же его убить прямо в зале суда!

— Нет, — согласился Пундак.

— Значит, его убили заранее! И показания давал труп!

— Вот уж действительно фантастическая версия, Борис! — воскликнул майор. — Мне казалось, что у тебя есть более разумное предположение.

— Оно такое же, как и у вас, уверен, — сказал Беркович. — Копелевич подвергся сильнейшей психотропной обработке. Именно поэтому он настаивал на том, что говорить будет только в суде, именно поэтому не требовал охраны.

— Вскрытие показало, что Копелевич не принимал препаратов, которые относились бы к психотропным, — напомнил Пундак.

— Эти препараты могли к тому времени быть выведены из организма.

— Следы бы все равно остались, — покачал головой Пундак. — Нет, Борис, честно говоря, я думал, что у тебя другая версия: гипноз.

— Да, — помедлив, сказал Беркович. — Я думал и о гипнозе. Здесь одно «но». Психотропные препараты может, в принципе, приобрести любой мафиозо, а любой более или менее грамотный врач может вколоть соответствующую дозу. Гипноз — другое дело. Нужен специалист высокого класса. Не уверен, что в Израиле такие есть. Нужно ведь было внушить Копелевичу, во-первых, чтобы он не подписывал протоколов, во-вторых, чтобы согласился на опознание только в ходе судебного заседания, и главное — нужно было внушить ему, чтобы сердце остановилось в тот момент, когда будет задан один-единственный вопрос. Кодовое слово! Майор, разве такое вообще возможно? Остановить сердце с помощью внушения?

— Бред, если смотреть с точки зрения здравого смысла, — согласился Пундак. — Мне эта идея пришла в голову после того, как Копелевич театрально умер у всех на глазах. Но даже с собственными сотрудниками я не решился об этом говорить, они бы меня не поняли. Я, конечно, дал им кое-какие поручения, и надеюсь получить списки израильских гипнотизеров, как работающих легально, так и всяких шарлатанов. Потом придется разбираться, кто из них может быть связан с преступным миром.

— Нужно проследить, что делал и где бывал Копелевич после того, как вы его вычислили, — сказал Беркович, чувствуя себя стесненно от того, что давал советы старшему по званию. — Ведь его наверняка обработали уже после того, как…

— Да, — прервал майор, заметив смущение старшего сержанта. — Такое поручение я тоже дал.

— Вы обо всем уже думали, — пробормотал Беркович, — а я опасался, что вы сочтете меня… м-м…

— Вовсе нет, — добродушно отозвался Пундак. — Хорошо, что у меня есть в управлении хотя бы один союзник. Вы можете себе представить, как отреагирует на такую версию большинство наших коллег.

— Могу, — усмехнулся Беркович.

— Значит, — сказал Пундак, — гипнотизера нужно вычислить прежде, чем начальство решит, что майор рехнулся.

— Мне кажется, что это можно сделать достаточно быстро, — задумчиво произнес Беркович. — Видите ли, моя жена… Ее всегда интересовали всякие паранормальные явления, я к этому серьезно не относился, но краем уха слушал ее рассказы. Так вот, на прошлой неделе — кажется, в четверг, — в Израиль прилетел некий Сингх Мапатра, индус, о котором говорят, что он может заставить веревку стоять подобно змее на хвосте. Если это не массовый гипноз, то…

— А что ему здесь нужно? — нахмурился Пундак.

— В Галилее есть поселение, где живут сектанты. К ним время от времени приезжают из-за границы странные гости. Устраивают семинары, показательные сеансы магии. Местные любители чудес, как говорят на молодежном жаргоне, «тащатся» от всего этого.

— Копелевича мы обнаружили во вторник на прошлой неделе, — напомнил Пундак.

— Вот именно. И если удастся доказать, что после того, как вы с ним говорили, он побывал в Галилее… Копелевич ведь не находился под арестом?

— Нет, — с сожалением сказал Пундак. — Сейчас я понимаю, что это было грубой ошибкой. Черт! Не проще ли было приятелям Берша убить Копелевича прямо на улице?

— Тогда возник бы вопрос: кто сделал? Могли быть свидетели убийства, следы опять же… Новое расследование… Риск. А так — все чисто, как в аптеке: человек умер от разрыва сердца.

— Допустим, что вы правы, — продолжал размышлять Пундак. — Нужно было не только доставить Копелевича в Галилею, но и самого индуса заставить провести внушение. Эти гипнотизеры — народ щепетильный. Ведь речь шла об убийстве — пусть и посредством гипноза.

— Нужно навести справки о Мапатре, — сказал Беркович. — Может, он и раньше был замечен в неблаговидных делах? А может, его сильно припугнули.

— В каком селении, вы сказали, находится этот Мапатра?

Беркович не помнил названия, пришлось справиться у Наташи. Старший сержант уехал домой, а майор отправился в Галилею, поскольку не хотел перепоручать никому из подчиненных эту важную операцию. Поздно вечером, когда по телевизору показывали ночные российские новости, раздался телефонный звонок. Старший сержант поднял трубку.

— Борис? — это был голос майора Пундака. — Сингх Мапатра — человек умный, он все время на шаг нас опережал. Как раз в то время, когда мы с тобой разговаривали, он ехал в аэропорт, а сейчас летит в Дели.

— Черт! — воскликнул Беркович. — Нужно было подумать о том, что он может сбежать!

— Я же сказал: он опережал нас на шаг, — продолжал майор. — Уезжая, Мапатра оставил конверт, адресованный полиции. И здесь — полное признание. Как к нему приехал человек из Тель-Авива, как угрожал, как они договорились о цене. А потом — это было в ночь с пятницы на субботу — привезли Копелевича, и был проведен сеанс внушения. Через несколько часов — второй, а затем третий. Этого оказалось достаточно.

— Достаточно, чтобы убить свидетеля и сорвать процесс, — вздохнул Беркович.

— И достаточно, чтобы провести новое расследование, — сказал Пундак. — Теперь мы можем найти заказчиков. Хочешь присоединиться к моей группе?

— Если инспектор будет не против…

— Я с ним поговорю. Возможно, придется вылететь в Индию, чтобы взять показания у Мапатры.

— О! — воскликнул Беркович. — Индусские храмы — я всегда мечтал увидеть их воочию!

— О каких храмах ты говорил? — спросила Наташа, когда Беркович положил трубку.

— Об индусских, — сообщил он. — Может быть, меня пошлют в командировку в Дели.

— А я? — сказала Наташа. — Ты оставишь меня одну, когда я в таком положении?

— О женщины, — вздохнул Беркович, поднимая глаза к потолку. — Любую мечту они способны превратить в обыденность!

 

Час урагана

— Я не понимаю, что ему там было делать, — повторила сидевшая напротив Берковича женщина и подняла на старшего сержанта измученный взгляд.

— Он мог, например, поехать после работы в торговый центр, — предположил Беркович. Он понимал горе Наоми Балкер, ничем этому горю помочь не мог — разве что сочувствием, — и потому злился и на самого себя.

Ураганный ветер, неожиданно обрушившийся на побережье около полуночи, к утру утих, и мелкий дождь по контрасту с недавней бурей казался ласковым и добрым. Без жертв не обошлось. Двое утонули в потоке, один человек погиб, потому что на него упало дерево, а Ариэль Балкер, муж сидевшей перед Берковичем женщины, умер из-за того, что ветер бросил его на стальной прут, торчавший из разрушенной бетонной стены старого дома. Судя по всему, ураган застал Балкера в дороге — он ехал на своей «мазде» по улице Нушича, остановил машину, решив, вероятно, переждать самые сильные порывы, но потом почему-то вышел, его понесло и ударило о разрушенную стену старого строения. Из стены торчал прут… Не повезло человеку.

Наоми Балкер утверждала, однако, что мужу нечего было делать на далекой от дома улице. И не дурак же он был, к тому же: останавливать машину, чтобы уберечься от урагана, а потом выходить из нее?

Конечно, это выглядело странным, но, в отличие от сидевшей перед ним женщины, Беркович понимал, что люди совершают странные поступки гораздо чаще, чем это следовало бы делать. Труп Балкера был обнаружен утром, эксперт утверждал, что после смерти прошло семь-девять часов — именно тогда и случилась главная заваруха, когда на открытой местности с корнем вырывало большие деревья.

— Скажите, пожалуйста, чего вы хотите от полиции? — спросил Беркович.

Наоми Балкер достала из сумочки платок, скомкала, швырнула его обратно и сказала:

— Почему вы понять не можете? Арика убили!

Результат вскрытия ничего подобного не показывал. На голове Балкера был огромный кровоподтек, который мог появиться от удара о ту же стену. Прут вонзился Ариэлю в грудь, что и стало непосредственной причиной смерти.

— Хорошо, допустим, — сказал Беркович. — У вас есть подозрения? Кто это мог сделать? Почему?

— Подозрения… — пробормотала Наоми. — Подозрения у меня были давно. Арик начал задерживаться — как он говорил, на работе. А сотовый телефон он по вечерам отключал. Говорил, что у них там проходят совещания, и не нужно мешать. Какие совещания — и почему почти каждый вечер?

Похоже было, что Наоми действительно много об этом размышляла — она не подбирала слова, говорила теперь быстро и вроде бы даже логично.

— Я подумала, что у него появилась женщина, — продолжала Наоми Балкер. — Неделю назад я за ним следила. Подождала напротив здания его фирмы. Он вышел вовремя и уехал. А я взяла такси и поехала следом. В районе улицы Арлозоров я его потеряла — помешал красный светофор. Но сотовый телефон у мужа был отключен, а вечером он сказал, что у них опять было совещание… Вы считаете, что это чепуха?

— Нет, — покачал головой Беркович. — Продолжайте.

В конце концов, женщине, возможно, нужно было выговориться.

— Три дня назад я опять за ним следила, — продолжала Наоми. — На этот раз была умнее — одолжила машину у подруги. Ехала за Ариком сначала по проспекту Намир, потом свернули к морю, проехали до Бен-Иегуды… И он меня обманул, свернул в какой-то переулок, а я не успела.

— То есть, он ехал в направлении улицы Нушича, — сказал Беркович.

— Именно! Нечего ему было там делать, мы живем совсем в другой стороне — на Ахад А-ам.

— Вашему мужу звонили домой только знакомые вам люди? — спросил старший сержант.

— В последнее время — не только. Регулярно звонил какой-то мужчина, и если трубку брала я, довольно невежливо требовал мужа. Я как-то спросила Арика, кто этот человек, и он сказал: с работы. Кто мог ему звонить с работы в одиннадцать вечера?

Ариэль Балкер работал в фармацевтической компании и считался хорошим химиком.

— Если я продемонстрирую вам записи голосов, вы сможете узнать того человека? — спросил Беркович.

— Думаю, да, — сказала Наоми.

Работа предстояла не из приятных, но полностью игнорировать утверждения вдовы погибшего Беркович тоже не мог. Он понимал, что ни инспектор Хутиэли, и никто другой в полиции не позволят начать расследование на основании таких куцых сведений. Действовать на свой страх и риск? А потом — если поиск не увенчается успехом — отвечать за причиненное людям беспокойство?

— Наоми, — сказал Беркович, — не будете ли вы возражать, если я покопаюсь в вещах вашего мужа?

— Хорошо, — кивнула женщина. — Если это поможет…

Похороны должны были состояться в три часа, и в квартире Балкеров было много людей — родственники Ариэля, сослуживцы; возможно, среди них был и человек, голос которого Наоми могла узнать. Предупредив ее о такой возможности, Беркович заперся в кабинете Ариэля и произвел обыск по всем правилам расследования. Что за странные записи на длинных листах бумаги? Похоже на химические формулы, но никаких комментариев.

Беркович вытащил из кармана телефон и набрал номер эксперта Хана.

— Я понимаю, что задаю глупый вопрос, — сказал он. — Но все-таки скажи: могли Балкера сначала убить, а потом изобразить несчастный случай?

— Теоретически — да, — помедлив, отозвался эксперт. — Но это… м-м… притянуто за уши. Ураган ведь все объясняет.

Ураган действительно объяснял все. Кроме одного: почему Балкер оказался в том районе и почему вышел из машины? Взяв с собой показавшиеся ему подозрительными листы, Беркович вышел из кабинета и подошел к Наоми.

— Нет, — прошептала она. — Этого голоса я здесь не слышу.

— Не дадите ли мне ключи от машины? Хочу посмотреть и там.

После обнаружения тела машину Балкера пригнала домой полиция. Вряд ли «мазду» осматривали сколько-нибудь внимательно — не было оснований, а делать лишнюю работу полицейские вряд ли захотели. Машина стояла напротив подъезда, и Беркович принялся за дело, заранее настроив себя на долгую и бесперспективную работу. Однако капельки крови на полу под задним сидением он обнаружил почти сразу. Похоже, что крови было больше, но ее подтерли. Получалось, что Ариэля действительно убили в другом месте — вряд ли далеко от злосчастной стены, — а потом привезли, вытащили в ураган и насадили на штырь, как бабочку на иглу? Но тогда это было обдуманное убийство — убийца (или убийцы) знал, куда везти тело и что делать.

Как он мог это знать? Ураган обрушился на Тель-Авив неожиданно, синоптики весь день говорили о дожде, но никто не утверждал, что скорость порывов ветра достигнет двухсот километров в час.

А если?… Беркович набрал номер гидрометцентра, представился и попросил к телефону руководителя вчерашней смены. Ответил молодой женский голос, женщина назвалась Дорой Розенблат, и старший сержант после недолгого вступления задал интересовавший его вопрос. Он предполагал, каким окажется ответ, и все равно вздрогнул, услышав:

— Да, о приближении урагана мы знали за три часа. Нужно было дать предупреждение всем службам, а также по радио и телевидению, но времени было мало. Этого сделать не успели, сейчас проводится служебное расследование. Но… почему этим заинтересовалась полиция?

— Сколько сотрудников центра знало заранее об урагане? — не отвечая, задал встречный вопрос Беркович.

— Немного, — ответила Дора. — Сотрудники смены в службе краткосрочных прогнозов. Человек десять. Но я решительно против того, чтобы вешать на них всех собак! Да, они действовали слишком медленно, но…

— Я не собираюсь их обвинять, — прервал Дору Беркович и подумал: «Хотя и следовало бы». — Минут через десять я вам перезвоню. Не могли бы вы дать мне возможность задать каждому из этих людей пару вопросов?

— Вы же сказали…

— Вопросы не связаны с ураганом, я веду совсем другое дело!

— Ну если нужно…

Беркович позвонил эксперту Хану и попросил срочно приехать к дому Балкеров в связи с вновь открывшимися обстоятельствами. Заперев машину, он поднялся в квартиру, где людей за это время стало вдвое больше, и попросил Наоми спуститься с ним на улицу.

Разговор вели с сотового телефона Берковича, дожидаясь приезда экспертной группы из управления.

— Это он! — округлив глаза, прошептала Наоми, услышав в трубке голос некоего Авраама Ханоха, одного из сотрудников метеослужбы.

В это время подъехал эксперт, и Беркович прервал разговор. Оставив Наоми на попечении Хана, старший сержант помчался в управление метеослужбы, размышляя по дороге о том, что он, собственно, сможет предъявить Ханоху, кроме того, что его голос узнала вдова погибшего Балкера?

Прежде чем подняться на шестой этаж, где располагался отдел краткосрочных прогнозов, Беркович побывал в отделе кадров и проглядел на экране компьютера личное дело Авраама Ханоха, а потом вышел в сеть полицейского управления и, набрав личный код, обратился к поисковой системе. Авраам Ханох действительно привлекался однажды к ответственности за распространение наркотиков, но доказательств найти не удалось, и дело закрыли.

Поднявшись через десять минут на шестой этаж, Беркович уже знал, о чем будет говорить с Ханохом. Молодой человек держался внешне спокойно, но не мог скрыть внутреннего напряжения.

— Если вы назовете соучастников, — сказал Беркович, — то на суде вам будет легче. Ведь не вы лично убивали Балкера?

Такого вопроса Ханох не ожидал — думал, видимо, что полицейский будет ходить вокруг да около, — и потому сорвался.

— Нет! — закричал он. — Не я! Я не убийца!

— Там целая банда была — пока названы пятеро, но, вероятно, их больше, — докладывал несколько часов спустя Беркович инспектору Хутиэли. — Торговля наркотиками. Балкер им был нужен, он хороший химик и мог производить анализ поступавшего товара. Не знаю, на чем они его подловили… Но он все время боялся и наконец отказался сотрудничать. Тогда его решили убрать — Балкер становился опасен. Возможно, его просто зарезали бы в темном переулке, но тут случился ураган, и они решили этим воспользоваться, чтобы представить убийство, как несчастный случай. Ханох, один из членов банды, работает в метеоцентре, он узнал об урагане часа за три или четыре — было время вызвать Балкера на квартиру, где они с ним обычно встречались, там его убили ударом ножа в грудь, а потом доставили на улицу Нушича и насадили на металлический штырь, будто бабочку. Это было еще до начала урагана, кстати. Ветер усилился минут через двадцать. А обнаружили тело утром, и точное время смерти определить было уже невозможно. Вот все и списали на ураган.

— Если бы не интуиция его жены… — пробормотал Хутиэли.

— Да, все могло сойти им с рук, — удрученно согласился Беркович. — Я ей не верил, мне казалось, что женщина в шоке, вот и все.

— Если бы у мужчин была хотя бы половина женской интуиции, — заключил инспектор, — сколько преступлений, возможно, удалось бы раскрыть!

 

Дурной глаз

— Напрасно ты так говоришь, — обиженно сказала Наташа. — Эдик вовсе не шарлатан, он уже многим помог, а если что-то у него не получается, так ведь и обычные врачи не всем помогают. Медицина не всесильна.

— Замечательный аргумент! — воскликнул Беркович. — То же самое могут сказать о себе астрологи. Да, предсказания далеко не всегда сбываются, но ведь и футурологи ошибаются очень часто!

— А что, разве не так?

Разговор происходил вечером, когда старший сержант вернулся с работы после многочасового допроса подозреваемого в совершении вооруженного ограбления. Хотелось тишины и отдыха, а Наташа, будто нарочно, принялась рассказывать о том, как знакомый экстрасенс снял мучившую ее уже второй день головную боль.

— А что, разве не так? — повторила Наташа. — Разве футурологи не ошибаются, а обычные врачи все могут? Конечно, Эдик — не господь Бог. Мику он, например, не спас, хотя там был явный сглаз.

— Мика? — переспросил Беркович. — Это еще кто такой?

— Михаэль Бош, ты его не помнишь? Он был моим соседом, когда я еще не была за тобой замужем.

Беркович не помнил никакого Мику, а время, когда он не был еще женат, казалось таким далеким! Правильнее было промолчать, но Берковича злило, когда при нем превозносили успехи телепатов, ясновидцев и прочей шушеры, дерущей деньги с простого народа. От жены он и вовсе не ожидал, что лечить головную боль она отправится к экстрасенсу.

— А что было делать, — сказала Наташа, — если в поликлинике врач сказал: «Терпите, в вашем положении лекарства вредны». А страдать от головной боли не вредно?

— Так что случилось с Микой? — спросил Беркович, просто чтобы поддержать разговор.

— Завтра похороны, — сообщила Наташа. — У него был сглаз. Началось это три месяца назад. Почувствовал себя плохо, пошел к врачу, тот сказал, что у него все в порядке. А Мике становилось все хуже. Он опять пошел к врачу, а тот опять сказал: «Ничего у вас нет, все анализы нормальные».

— Анализы — вещь объективная. — вяло сказал Беркович.

— А собственные ощущения, конечно, субъективны, — возмутилась Наташа. — Есть болезни, в которых медицина бессильна, а экстрасенс может помочь. От сглаза никакой медик не вылечит, а экстрасенс…

— Так ведь, по твоим словам, этот Мика все равно умер, — сказал Беркович.

— Потому что было уже поздно! Если бы Мика сразу пришел к Эдику, а не тратил время на врачей, все было бы иначе!

— Это Эдик так говорит? — поинтересовался Беркович.

— Это так и есть, — отрезала Наташа.

— Допустим, — сказал Беркович. — Но ведь сглаз, как я понимаю, не болезнь, а причина. Кто-то на кого-то плохо посмотрел, и тот заболел. Но болезнь-то вполне реальна независимо от причины заболевания, верно? Почему же нормальный врач…

— Если сглаз, то нормальный врач может ничего не обнаружить, как у Мики. У человека боли, видения, слабость, но все это не имеет физической природы, понимаешь? Это как бы болезнь тонкого тела, на астральном уровне. И только экстрасенс…

— Господи, ничего не понимаю, — пожаловался вслух Беркович. — Боли, видения, слабость — и все на астральном уровне?

— Да, потому что это от сглаза.

— От сглаза, — повторил Беркович. — Ну ладно. А кто сглазил-то? Ведь если этот человек может взглядом убить того, кто ему не нравится, то он опасен, ты согласна?

— Конечно! — воскликнула Наташа. — Но как ты можешь его наказать? Арестовать? За что? За взгляд?

— Да, за взгляд не арестуешь. И еще доказать надо, что человек заболел именно от взгляда… Но твой… как его… Эдик, да? Он ведь может сказать, кто Мику сглазил? И если Эдик действительно экстрасенс, то почему он не повлияет на негодяя через астрал, не сыграет роль Фемиды?

— Боря, — грустно сказала Наташа, — ты шутишь? Ты так и не принял эту историю всерьез.

— Почему же? Принял. Просто у меня сейчас голова не варит, спать хочется. Если ты мне завтра расскажешь все еще раз, я, может быть, даже поверю, что здесь действительно имело место преступление.

Назавтра у Берковича был день отгула, проснулся он поздно, Наташа успела вернуться из магазина и приготовить завтрак.

— Ну давай, — бодро предложил Беркович, намазывая хлеб маслом, — выкладывай подробности про Мику. С чего у него началось, как развивалась симптоматика. Только побольше деталей.

— Но я не знаю… — смутилась Наташа. — Тебя действительно интересуют детали? Тогда позвони Эдику, он будет доволен.

— Я думаю, — пробормотал Беркович, но после завтрака все-таки набрал номер, который был записан у Наташи в блокноте.

Голос у экстрасенса оказался неожиданно теплым и дружелюбным, и Беркович проникся к собеседнику симпатией, сам того от себя не ожидая.

— Бедный Михаэль, — сказал экстрасенс. — Я ничего не смог сделать. Вас интересует, как развивалась болезнь? Знаете, не так, как это обычно бывает. У него началось с усиливавшихся болей в затылке. Думал — пройдет. Но боль перекинулась на грудную клетку и конечности. Собственно, симптоматически это было похоже на спазмы, но стандартные препараты не помогали. Михаэль обратился в поликлинику, и пока врач провел все анализы, прошло около трех месяцев. У Михаэля то и дело случались судороги. Боли, правда, прекратились, но зато появились галлюцинации.

— Что-то конкретное?

— Нет, хаотические видения. Врач в поликлинике сделал все, что мог, но беда в том, что он не мог ничего. Собственно, жена ведь сказала вам, что врач ничего и не обнаружил? Типичный случай сглаза с нетипичной симптоматикой.

— Типичный случай… — повторил Беркович. — Похороны сегодня?

— Да, в два часа, — сказал Эдик и тяжело вздохнул.

Положив трубку, Беркович посидел несколько минут в раздумьи, а потом набрал номер управления. Эксперт Хан оказался на рабочем месте, и это было хорошо. Объясняться с незнакомым сотрудником у старшего сержанта просто не было времени.

Рассказав Хану историю болезни Михаэля Боша, Беркович спросил:

— Тебе это ничего не напоминает?

— Напоминает — и очень, — озабоченно отозвался Хан. — Я не понимаю другого — кто дал разрешение на захоронение тела, не сделав патологоанатомического исследования?

— Думаю, что вскрытие производили, — сказал Беркович. — Но ведь умер Бош наверняка от внезапной остановки сердца, это и было зафиксировано. А предварительной симптоматики судмедэксперт не знал — у него были только результаты поликлинических анализов, то есть — норма.

— Понятно, — протянул Хан. — Когда похороны?

— В два. Думаешь, успеем?

— Это от тебя зависит, — сказал Хан. — Как только оформишь бумагу…

— Наташа, — сказал Беркович, положив трубку, — где живет… то есть, жил Михаэль?

— Как где? Ты забыл дом, куда приходил, когда за мной ухаживал? Квартира шесть, а моя была четвертая.

— Мне нужно съездить на работу, — сказал Беркович.

Следующий час он потратил на то, чтобы раздобыть материалы вскрытия, записать все, что ему рассказали Наташа и Эдик, и добиться у помощника прокурора разрешения на повторное обследование тела. До похорон оставалось меньше часа, «Хевра кадиша» уже перевезла покойника на кладбище, вот-вот должны были подъехать родственники. Труп увезли под возмущенные крики служителя, требовавшего согласовать действия полиции с раввинатом.

С кладбища Беркович вернулся в управление, прихватив с собой Яшу, двоюродного брата Михаэля. Тот ничего не понял в неожиданной суматохе и не знал, как объяснить перенос похорон остальным членам семьи.

— Несколько вопросов, — сказал Беркович. — Все равно нужно ждать результатов анализа… У Михаэля были враги?

— А… — протянул Яша. — Это вы про сглаз, да? Мика действительно был у экстрасенса, просто от отчаяния. Ему посоветовали…

— Так были у вашего брата враги, желавшие ему смерти?

— Нет, не думаю. С чего бы? Он ведь работал в солидной фирме, был на хорошем счету, его продвигали, он должен был стать начальником отдела…

— Значит, завистники у него наверняка были, — заключил Беркович. — Чем занимается фирма?

— Солидная фирма, — повторил Яша. — Какие-то органические материалы или полимеры, я в этом не разбираюсь.

— Хорошо, — сказал старший сержант. — Врагов у него не было. А приятели? Кто-то, с кем Михаэль проводил время, выпивал…

— Гена, это его давний друг, еще с Союза. И Марк, они вместе работали. Да вы его видели на кладбище, он был рядом с дядей Семой…

Беркович вспомнил: Марк был мужчиной лет тридцати, чуть старше покойного, полноватый, с залысинами. Химик, значит? Конечно, это еще не основание для подозрений…

— У Михаэля не было стычек с Марком? — спросил Беркович. — Может быть, женщина…

— А! — воскликнул Яша. — Вам уже сказали? Но это давняя история, еще в прошлом году Белла их обоих кинула.

— Белла? Кто такая Белла?

— Какое это имеет значение? — пожал плечами Яша. — Оба они влюбились в одну девушку. Поссорились, долго не разговаривали. А Белла выбрала третьего, не знаю уж — кого. Потом Мика с Марком помирились, чего уж там, оба оказались в дураках.

Зазвонил телефон, и Беркович поднял трубку. Звонил эксперт Хан, голос его был мрачен:

— Ты прав, это бирканодал. Реакция вполне определенная. В поликлинике, ясное дело, никто и не думал искать в этом направлении. А экстрасенс — подавно. И судмедэксперт не сделал эту реакцию, ему тоже в голову не пришло. Да и прийти не могло, я его вполне понимаю, сам бы на его месте… Заключение пришлю чуть позже, ты пока проводи следственные действия.

— Уже провожу, — буркнул Беркович и положил трубку.

— Марк, значит, химик, вы сказали? — спросил он у Яши. — Поедем, покажите мне его.

— Все не так просто, — рассказывал Беркович Наташе поздно вечером, вернувшись домой после первого допроса Марка Бендецкого. — Нужно будет еще выяснить, каким образом этот тип достал яд. То, что он химик, конечно, облегчало ему задачу…

— Это был яд? — поразилась Наташа.

— Конечно, я об этом подумал, когда ты рассказала о симптомах. Есть такая группа ядов: сначала они действуют на периферическую нервную систему, потом начинаются галлюцинации, а заканчивается все спазмом и остановкой сердца. Если, конечно, давать препарат регулярно. Значит, искать нужно было кого-то в окружении Михаэля, кто мог бы капать ему в стакан, когда тот отворачивался. Это ведь безвкусное вещество… Мы проходили на курсах в полиции, нам даже фильм показывали, как эта штука действует. Если не знаешь симптоматики, ни за что не определишь, что человек отравлен. Сердце остановилось — и все…

— Но зачем он это сделал?

— Женщина, — сказал Беркович. — Марк решил, что Белла не отвергла бы его, если бы не Михаэль. И не простил.

— Ужасно, — вздохнула Наташа. — Значит, это не сглаз?

— Господи, сглаз! Твой экстрасенс, может быть, приятный мужчина, но в ядах смыслит не больше врача в поликлинике.

— Почему мой? — возмутилась Наташа. — Но головную боль он мне снял! Значит, хороший специалист.

Беркович не стал спорить.

 

Сеанс психотерапевта

Перед старшим сержантом Берковичем сидел подтянутый худощавый мужчина лет сорока с живыми печальными глазами. Говорил он медленно, но не потому, что ему приходилось подбирать слова — казалось, что посетитель вкладывает в каждую фразу особенную, одному ему присущую силу. Посетителя звали Антоном Равдиным, представился он как психотерапевт и продемонстрировал Берковичу документ, выданный на его имя Всемирной Академией Информатизации. Документ разрешал владельцу проводить публичные психотерапевтические сеансы.

— Я прошу полицию, — говорил Равдин, — оградить меня от претензий этого человека.

— Но ведь Бреннер действительно умер после посещения… — вставил Беркович.

— После этого не значит вследствие этого! — произнес Равдин сентенцию, известную каждому юристу.

— Да, конечно, — согласился Беркович.

Речь шла о трагедии, произошедшей девять дней назад. Антон Равдин, психотерапевт с большим стажем, ученик Кашпировского (так он, во всяком случае, говорил о себе сам), разъезжал по городам Израиля и проводил сеансы публичной психотерапии. Все было вполне легально — Равдин платил налоги, доходов не скрывал и всегда имел при себе пухлую папку с письмами от благодарных клиентов. Беркович пробежал глазами несколько опусов — люди писали, как после сеанса у них проходили боли, зарубцовывались язвы, а у одного деда даже исчезла седина. Не было сказано, впрочем, исчезла ли седина вместе с волосами, или волосы только изменили цвет.

По словам Равдина, ни разу в его практике не случалось, чтобы кто-либо из людей, сидевших в зале, пожаловался на ухудшение состояния. Но девять дней назад, после того, как Равдин провел сеанс в клубе Бат-Яма (присутствовало около семидесяти человек, в основном, пенсионного возраста), одному из зрителей стало плохо. Психотерапевт еще не успел уйти со сцены, когда ему сообщили, что в фойе клуба упал и не подает признаков жизни старичок лет семидесяти, пришедший на сеанс с племянником.

— Вызовите скорую! — приказал Равдин, не желавший связывать свое имя со случаем, способным подорвать его репутацию.

Скорая, однако, не помогла. Парамедики только констатировали смерть. Племянник умершего был в шоке. «Я привел дядю лечиться, — повторял он, — а этот человек его убил!»

На самом деле Арон Бреннер скончался, как сказано было в акте судебно-медицинской экспертизы, от черепно-мозговой травмы, не совместимой с жизнью. Иными словами, выходя из зала, Бреннер споткнулся и, падая, ударился виском об острый угол деревянного барьера. Смерть наступила практически мгновенно.

После похорон племянник Бреннера Яков Шульман явился к Равдину и заявил, что засудит его, если тот не заплатит за причиненное горе. «Но я-то при чем?» — искренне возмутился психотерапевт. «А при том, — сказал Шульман, — что своими пассами и установками вы так возбудили дядю, что он не соображал, что делал! У него начали трястись руки, а ноги подгибались. По-моему, он даже и не видел ничего перед собой. Вот и споткнулся. Если бы не вы, дядя был бы жив, и вы мне за это ответите!»

— Сколько же хочет с вас слупить господин Шульман? — поинтересовался Беркович.

— Он требует сто тысяч шекелей, — мрачно сообщил психотерапевт. — Это неприкрытый шантаж, и я требую вмешательства полиции.

— А что, — сказал Беркович, — разве ваш сеанс не мог подействовать на Бреннера именно таким образом? Дрожь в руках, плохая ориентация и все такое. Я слышал, что даже у вашего учителя Кашпировского подобные случаи происходили.

— Чушь! — презрительно воскликнул Равдин. — Злобные наветы. Вы видели письма? Хоть в одном из них есть намек на то…

— Ну, даже если такие письма к вам приходили, — покачал головой Беркович, — вы ведь не стали бы их коллекционировать, верно?

— Я вижу, что добиться понимания в израильской полиции так же трудно, как вылечить больного раком! — заявил Равдин. — Значит, вы считаете, что этот негодяй имеет право меня шантажировать?

— Нет, конечно, — сказал Беркович. — Вашу жалобу я принял к рассмотрению. Поговорю с этим Шульманом и уверен, что он не станет подавать на вас в суд.

— Но будет продолжать требовать деньги?

— Предоставьте это полиции, — твердо сказал Беркович.

Когда Равдин вышел из кабинета, старший сержант несколько минут сидел, потирая пальцами виски — неожиданно разболелась голова, и у Берковича возникло впечатление, что случилось это не без прямого или косвенного воздействия господина психотерапевта.

Почему действительно старику не могло стать плохо именно в ходе сеанса? Даже наверняка так и произошло, племянника можно понять. Конечно, требовать от психотерапевта денег Шульман не имел права, это шантаж. Но в суд-то он вполне мог обратиться, и никто заранее не скажет, какое будет принято решение. Во всяком случае, много шансов за то, что Равдину запретят выступать публично, вот он и паникует. Что ж, и его понять можно.

Понять, конечно, можно обоих, но истину-то сейчас уже не восстановить! Бреннера похоронили неделю назад, факт смерти от несчастного случая зафиксирован, а сейчас уже не докажешь, отчего бедняга оступился — то ли по чистой случайности, то ли у него действительно тряслись руки и подгибались ноги. Племянник тоже хорош — не смог поддержать дядю! Будь он более внимательным, несчатье не случилось бы.

Беркович вздохнул и потянулся к телефону.

Яков Шульман не захотел являться в полицию и имел на это полное право, поскольку против него еще не было возбуждено дело. Договорились, что Беркович придет к нему домой после работы для разговора в неофициальной обстановке. Обстановка действительно оказалась неофициальной — удобное кресло, крепкий вкусный чай с российским печеньем, Шульман вовсе не был похож на наглого шантажиста, он оказался молодым, лет тридцати, человеком приятной внешности и с открытым взглядом.

— Значит, этот негодяй пожаловался в полицию? — воскликнул Шульман, выслушав старшего сержанта. — Вы думаете, я шантажист? Нет! Но Равдин по сути убил дядю Арона, а кроме него, у меня в Израиле никого не было. С женой мы развелись еще в Союзе, а дядя Арон овдовел вскоре после репатриации… Впрочем, это неважно. Я обязательно подам в суд, таких людей нужно наказывать!

— Когда у вашего дяди начались эти… гм… явления — после окончания или во время сеанса?

— Минут за десять до конца. Я сразу обратил внимание и хотел вывести дядю из зала, но это было невозможно — люди сидели даже в проходе. Но как только сеанс закончился…

— Если вы видели, в каком состоянии был дядя, почему не поддержали его?

— Я его поддерживал! Но когда мы выходили из зала, мне пришлось его отпустить, мы просто не прошли бы вместе в дверь. Тут он и споткнулся о порог…

— Понятно, — сказал Беркович. — Я бы вас просил, Яков, не требовать от Равдина денег. Это действительно шантаж, уголовное преступление. Если у вас есть к нему претензии, обращайтесь в суд.

— Обязательно обращусь! — воскликнул Шульман и поднялся, показывая, что достаточно уже пообщался с представителем полиции.

— Вы жили с дядей вместе? — задал Беркович последний вопрос.

— Нет, конечно! Слава Богу, дядя был состоятельным человеком, в отличие от меня, через год после приезда он купил квартиру в Рамат-Авиве.

— Вот как? — удивился Беркович. — Он занимался бизнесом?

— Нет, бизнесом занимался мой другой дядя, брат Арона Самуиловича. В начале девяностых дядя Сема действительно заработал много денег на каких-то махинациях, а потом… ну, его убили, деньги достались дяде Арону, и он поспешил от греха подальше свалить в Израиль.

— Вы приехали вместе?

— Нет, чуть позже — несколько месяцев спустя.

— Понятно, — кивнул Беркович.

Вернувшись домой, он долго сидел в задумчивости перед телевизором, не отвечая на настойчивые расспросы жены.

— Наташа, — сказал он наконец, — ты была когда-нибудь на сеансах Кашпировского?

— Нет, — покачала головой Наташа. — Видела по телевидению. На меня это не действовало, хотя я очень хотела.

— А в клубе Бат-Яма ты была?

— Конечно, я ведь жила неподалеку, — сказала Наташа. — А почему ты спрашиваешь?

— Да вот… Неделю назад там выступал некий Равдин со сеансом а-ля Кашпировский. И одному старичку стало плохо. Руки-ноги… Выходя из зала, он споткнулся о порог, упал, ударился головой о барьер и помер.

— Кошмар! — воскликнула Наташа. — Я помню этот барьер. Такая деревянная стойка, если выходишь из зала, то справа. Но…

— Но что? — спросил Беркович.

— Ты говоришь, он споткнулся о порог?

— Да, у него, по словам племянника, подгибались ноги…

— Там нет порога, Боря, — сказала Наташа, — ты что-то путаешь.

— Нет порога? — заинтересованно спросил Беркович. — Ты уверена?

— Я много раз была в этом зале на концертах. Это сейчас ты меня редко выводишь на люди, а тогда я не пропускала ни одного гастролера.

— Намек понял, — пробормотал Беркович. — На следующей неделе непременно пойдем в театр.

Утром, прежде чем поехать в управление, Беркович отправился в Бат-Ям. Здание клуба было построено лет двадцать назад на деньги некоего Залмана Кучика, о чем извещала огромная надпись над входом. Фойе оказалось просторным, а за барьером, ставшим причиной смерти Арона Бреннера, оказался небольшой бар — стойка и несколько столиков. В зал вели две двери, и Беркович убедился, что Наташа была права — споткнуться здесь было невозможно, разве что о собственную ногу.

Или о чужую.

Приехав в управление, Беркович явился к инспектору Хутиэли и рассказал о вчерашнем визите психотерапевта и последовавших за этим событиях.

— Ты думаешь, что виноват племянник? — спросил Хутиэли.

— Он соврал, когда сказал, что дядя споткнулся о порог. И еще: он утверждал, что не мог поддержать дядю, когда они проходили в дверь, потому что дверь слишком узкая. Это тоже ложь, там и три человека пройдут запросто.

— Но зачем ему нужно было давать подножку собственному дяде? — удивился инспектор.

— Наследство, — сказал Беркович. — Дядя, похоже, привез из России большие деньги. Яков Шульман — единственный наследник.

— Вот оно как… — протянул Хутиэли. — Но зачем тогда он наехал на психотерапевта? Сидел бы тихо, никому бы и в голову не пришло, что со смертью его дяди дело нечисто!

— Жадность, — мрачно сказал Беркович. — Почему не попробовать еще и с Равдина получить какую-то сумму? Наверняка он не собирался доводить дело до суда — надеялся договориться с психотерапевтом, ведь тому совершенно не нужна такая реклама!

— Но он должен был понимать, что его могут поймать на лжи.

— Да? Кто бы его поймал, если бы Равдин не обратился в полицию? А этого Шульман как раз ожидал меньше всего. Он еще не отвык от российских разборок. Кто там сейчас обращается к властям, если имеет дело с шантажистом? Себе дороже. Обычно договариваются…

— Обычно договариваются, — повторил Хутиэли и покачал головой.

 

Смерть писателя

— Наташа, — сказал жене старший сержант Беркович, — в твоем положении вредно волноваться. И уж тем более — по такому поводу. Мне нравится такая литература, тебе — нет, разве это причина для того, чтобы нервничать?

— Конечно! — воскликнула Наташа и бросила на стол книгу, купленную мужем. — Я видеть не могу эти страшные оскаленные морды на обложках. У этих книг отрицательная энергетика, они на тебя плохо влияют, разве ты этого сам не замечаешь?

— По-моему, — рассудительно сказал Беркович, — книги о вампирах влияют на меня положительно. Прочитав один-два рассказа, я прекрасно засыпаю. Конечно, Брэм Стокер писал об этой нечисти лучше, чем современные авторы…

— Лучше? — пожала плечами Наташа. — Из человека выпускают кровь, как можно писать об этом лучше или хуже?

— Писать можно обо всем, разве нет? Важно — как. Давид Зильбер, говорят, писал хорошо, хотя я, например, придерживаюсь иного мнения. Но это уже вопрос вкуса.

— Зильбер? — удивилась Наташа внезапной перемене темы. — Какой Зильбер?

— Замечательный писатель, автор исторических романов с криминальным сюжетом.

— Первый раз слышу это имя, — сказала Наташа.

— Естественно, — кивнул Беркович. — Он выпустил всего одну книгу в середине семидесятых годов. Роман назывался «Крестоносцы» — сюжет ясен из названия. Был успех, продали около десяти тысяч экземпляров, собирались сделать перевод с иврита на английский, но… Автор запретил не только переводить роман, но даже делать второе издание. Видимо, немного свихнулся, во всяком случае, так считали родственники. Мог хорошо заработать, но не захотел. Впрочем, у него был другой источник дохода — он был химиком, создавал новые духи и делал это замечательно. «Лунный свет», к примеру, и «Звезда» получили высшие призы на международных конкурсах.

— Так ты о том Зильбере говоришь? — сказала Наташа. — Известная личность, хотя духи его не в моем вкусе.

— Он хорошо зарабатывал, — продолжал Беркович, — Литература для Зильбера была хобби и не более того. Умер он на прошлой неделе, и в его архиве нашли распечатки рукописей двенадцати неизданных романов. Домочадцы утверждают, что романы великолепны. Это Сенкевич и Фейхтвангер в одном лице.

— Ну, ты преувеличиваешь… — протянула заинтересованная Наташа.

— Марик Дашевский, филолог из Тель-Авивского университета, с родственниками согласен. Во всяком случае, теперь рукописи будут изданы, все ожидают большого успеха, особенно Игаль Зильбер, племянник покойного. Дело в том, что по завещанию права на рукописи отходят именно к этому молодому человеку. И запрет на публикацию снимается, согласно тому же завещанию, после смерти автора.

— Первый раз слышу о писателе, не желавшем прижизненной славы.

— Меня это тоже поразило, но мне объяснили. Видишь ли, он считал писательство игрой, а создание духов — делом жизни. Известности ему хватало, он считал, что слава писателя только повредит его славе как парфюмера.

— А почему ты это рассказываешь? — с подозрением спросила Наташа. — Со смертью Зильбера что-то нечисто?

— Умер он в результате несчастного случая. Споткнулся, спускаясь по лестнице, — у Зильбера вилла в Нетании, два этажа, довольно крутые ступени. Он покатился и проломил голову о каменную вазу, стоявшую внизу. Мгновенная смерть. Дело было ночью, грохота от падения никто не слышал, все спали. Тело обнаружили утром.

— А кто еще был в ту ночь на вилле? — спросила Наташа.

— Ронит — это его жена, дочь Лимор и племянник Игаль. Дочь разведена, детей нет. Племянник имеет квартиру в Тель-Авиве, но сейчас там ремонт, и он около месяца жил на вилле дяди. В том, что Зильбер оказался ночью на лестнице, нет ничего необычного — он нередко вставал среди ночи и поднимался в кабинет, чтобы написать главу или хотя бы несколько предложений. В ту ночь была гроза, и произошел перебой в подаче электроэнергии. Час с четвертью район вилл оставался без света. А Зильбер как раз в это время писал свой новый роман — естественно, на компьютере. Свет погас, и он, видимо, решил, что лучше пойти спать. Спальня на первом этаже. На лестнице темно. В общем, не повезло человеку…

— Ты считаешь, что его столкнули? — спросила Наташа.

— Это одна из версий, — уклончиво отозвался Беркович. — Жена утверждает, что слышала в полусне, как муж встал с постели и вышел. Ничего необычного в этом не было, и она спокойно заснула, проспав до утра. Спальня дочери — соседняя с родительской. Лимор вечером приняла снотворное, потому что после развода у нее бессонница. Спала до тех пор, пока ее не разбудил приезд «скорой помощи». Племянник тоже спал без задних ног и даже не слышал ударов грома.

— И ты, конечно, думаешь, что племянник столкнул дядю, поскольку был заинтересован в его смерти.

— Хм… В принципе, да. Он ведь был уверен, что, издав дядины романы, заработает кучу денег. Сам Зильбер говорил племяннику, что тот на его рукописях станет миллионером. В конце концов Игаль мог в это поверить.

— А что, у него были финансовые проблемы? — поинтересовалась Наташа.

— Сколько угодно. Он игрок. Играл одно время в казино «Оазис», но там в долг не поиграешь, и он перешел на карты. Игаль и сам не отрицает, что долгов у него набирается тысяч на триста. Не может он представить и надежных доказательств того, что всю ночь провел в постели и ничего не слышал. Более того, тапочки Игаля, стоявшие у его кровати, оказались влажными, будто он наступил в мокрое. Где может быть лужа на вилле?

— Ну, он же не идиот, чтобы выходить в тапочках под дождь? — недоверчиво сказала Наташа.

— Нет, конечно. Сам Игаль утверждает, что замочил тапочки утром, когда умывался — это было, по его словам, еще до того, как он вышел в холл и обнаружил дядю мертвым у основания лестницы.

— Но ты этому не веришь…

— Есть сомнения, — кивнул Беркович. — Из головы Зильбера натекла струйка крови, и видно было, что кто-то на эту струйку наступил. Если это сделал племянник и в темноте не заметил, то утром он, конечно, обнаружил следы крови на подошве, понял, чем это грозит, и протер тапочки мокрой тряпкой.

— Но он не мог знать, что ночью начнется гроза, свет выключится, будет темно…

— Заранее знать, конечно, не мог, но когда это произошло, решил воспользоваться случаем.

— Ты его задержал?

— Игаля? Нет, деться ему все равно некуда, не станет же он скрываться, бросив рукописи дяди, — единственное, ради чего стоило убивать. Мне нужно найти хотя бы одну прямую улику…

— И ты думаешь об этом, читая книги про вампиров? — ехидно спросила Наташа.

Беркович поставил книгу на полку и отправился в ванную, посчитав разговор законченным. Весь следующий день старший сержант был занят на допросах по нескольким мелким делам, не представлявшим никакого интереса, — жуликов в Тель-Авиве в последнее время развелось слишком много, попадались они на мелочах, работа с ними была не интересной, и вечером Беркович вернулся домой с головной болью.

— Боря, — сказала Наташа, подавая мужу тарелку с его любимым борщом, — я сегодня была в парикмахерской.

— Поздравляю, — рассеянно отозвался Беркович. — Как поживает Роза?

— Я ездила не к Розе, а в салон «Оранж», что в Нетании.

— Куда? — поразился Беркович. — Зачем было ехать в такую даль… А, понял, — прервал он себя, — у моей жены возник зуд расследования. Ты решила посмотреть на виллу Зильбера, не так ли?

— И не думала, — возразила Наташа. — Я хотела послушать, что говорят о смерти Зильбера женщины в салоне красоты.

— Ну-ну, — заинтересованно сказал Беркович. — И что же ты услышала? Женщины тоже считают, что Зильбера столкнули?

— Это не обсуждается, — отмахнулась Наташа. — Но что меня поразило: все сочувствуют Игалю и возмущаются действиями полиции — твоими, дорогой Боря.

— Но я ведь не…

— Всем известно, что полиция подозревает Игаля! А женщины уверены, что он ни при чем. Знаешь кого они считают виновным? Жену! Ронит Зильбер ходит в «Оранж», ее там хорошо знают и считают жуткой женщиной. Она ненавидела мужа…

— Знаю, — поморщился Беркович. — Он ей все время изменял, а не уходила она он мужа только из-за его денег. Но убить… К тому же, Зильбер свою жену тоже терпеть не мог. Настолько, что специально оговорил в завещании — Ронит получала только виллу и ничего больше.

— Вилла дорогая, — настаивала на своем Наташа. — Если ее продать…

— Погоди-ка, — прервал жену Беркович. — Пожалуй, в этом кое-что есть.

Он замолчал и до самой ночи не желал больше говорить о семействе Зильберов. Наташа не мешала мужу думать и была горда тем, что помогла расследованию. Эта Ронит… Наташа видела ее мельком, когда сидела под феном. Действительно неприятная женщина, голос визгливый, такая убьет и не поморщится…

На следующий вечер Беркович вернулся домой раньше обычного и сказал с порога:

— Ты была права. Племянник ни при чем.

— Вы ее арестовали? — спросила Наташа.

— Да, — кивнул Беркович.

— И она созналась в убийстве собственного мужа?

— Какого мужа? — удивился Беркович. — Она разведена!

— Кто разведен? — не поняла Наташа. — Ронит оставалась женой…

— При чем здесь Ронит? — нетерпеливо сказал Беркович. — Я говорю о Лимор Зильбер, их дочери.

— Ничего не понимаю, — пробормотала Наташа.

— Женщин мы вообще во внимание не принимали, — сказал Беркович. — Мы думали: или несчастный случай, или виноват племянник. А когда ты сказала о том, что Ронит могла продать виллу… Понимаешь, я подумал: кому отойдет все состояние Зильбера, кроме виллы и рукописей? Дочь не была упомянута в завещании вообще, но если относительно жены и племянника есть четкие указания, то все остальное по закону отходит к дочери — других претендентов на наследство нет.

— Но… Лимор спала, ты сам сказал, что это доказано!

— Доказано, что она приняла снотворное. Но когда? До грозы или после? На этот вопрос экспертиза ответа не дала, потому что перед ней такой вопрос и не ставился. Я попросил Рона — это наш лучший эксперт, — и он сегодня проверил выводы… В общем, лекарство она приняла не раньше часа ночи.

— Это еще не улика, — упрямо сказала Наташа, не желавшая расставаться со своей версией.

— Улика, хотя и косвенная. Но мы нашли и прямую. Лимор наступила на струйку крови, а не Игаль, и не заметила этого. На подошвах ее тапочек обнаружены следы, так что…

— Но ей-то зачем было убивать отца? — поразилась Наташа. — Неужели из-за этого проклятого наследства? У нее тоже были денежные проблемы?

— Представь себе. Точнее, не у нее самой, а у ее бывшего мужа, которого она продолжала любить так сильно, что столкнула с лестницы собственного отца… Муж ее бросил, а она… Нет, женщины — странные существа, — заключил Беркович.

— Не более странные, чем мужчины, — заявила Наташа. — Разве так трудно понять, что ради любви женщина готова на все?

 

Смерть на яхте

— Яхта «Челеста», — сказал инспектор Хутиэли. — Сейчас она стоит у причала яхтклуба. Ты, помнится, уже разбирался в одном убийстве, случившемся на яхте.

— Арик Кабало, — вспомнил Беркович. — Его убил собственный охранник.

— Совершенно верно, — согласился инспектор. — Сейчас, впрочем, другая ситуация. Трое вышли в море, чтобы провести уикэнд, наслаждаясь природой. «Челеста» принадлежит Йосефу Бирману — это талантливый менеджер, недавно он перешел работать в «Интел». На прогулку с Бирманом отправился Даниэль Войцеховский, они давно знакомы, вместе служили в армии. С ним была невеста, зовут ее Ализа Лурье.

— Сегодня утром Войцеховский сообщил, что Бирман покончил с собой выстрелом в голову, — продолжал Хутиэли. — Произошло это ночью, яхта стояла на якоре метрах в двухстах от берега, выстрела не слышал ни Войцеховский, ни его подруга.

— Они спали в одной каюте? — спросил Беркович.

— Оба утверждают, что находились в разных каютах и всю ночь спали, как убитые. Утром Даниэль постучал в каюту Бирмана, тот не ответил, дверь была не заперта, Войцеховский вошел и увидел Йосефа, лежавшего на полу в луже крови. Он тут же позвонил в полицию. Через полчаса на «Челесту» прибыл катер.

— У Бирмана были причины для того, чтобы покончить с собой? — спросил Беркович.

— Это не было самоубийством, — хмыкнул Хутиэли. — Осмотр показал, что Бирмана убили. Рана находилась в затылочной части. Кроме того, в каюте не оказалось огнестрельного оружия.

— А у Войцеховского?

— Ну, не настолько же он глуп, чтобы держать оружие у себя! Выбросил за борт, и все. Оружие, кстати, нестандартное — крупный калибр, похоже на автоматическую винтовку, череп чуть ли не снесло. Стреляли не в упор, в ране нет следов пороха.

— Гильза?

— Не нашли, — покачал головой Хутиэли. — В каюте ее нет, но если стрелял Войцеховский, то он мог и не входить к Бирману. Открыл дверь, выстрелил, гильза осталась на палубе и либо скатилась в море, либо сам Даниэль поднял ее и выбросил. Как и оружие.

— Что говорит по этому поводу Войцеховский? — с интересом спросил Беркович. — Он задержан?

— Конечно. И он, и его подруга. Впрочем, к женщине претензий практически нет, к вечеру ее выпустят. А положение Войцеховского незавидно.

— Довольно глупо, — пробормотал Беркович. — Он должен был понимать, что станет единственным подозреваемым.

— Да, — согласился Хутиэли. — Все он понимает, не дурак. Не знаю… Может, выстрелил, будучи в состоянии аффекта. Поругались или еще что. А потом решил все отрицать.

— В чем должна заключаться моя роль? — спросил Беркович. — Я должен убедить Войцеховского, что отпираться бессмысленно?

— Нет, ты должен найти доказательства его вины.

— Вы сказали, что Войцеховский и Бирман вместе служили. А потом? Где он работал? Конфликтовал с Бирманом?

— Если и был конфликт, то внешне он не проявлялся, — сказал инспектор. — Если бы они враждовали, зачем стал бы Бирман приглашать Войцеховского с его подругой на уикэнд?

— Согласен, — сказал Беркович. — Пожалуй, я сначала поговорю с Войцеховским.

Подозреваемый в убийстве оказался приятным мужчиной лет тридцати — насколько приятным может выглядеть человек, которого уже допрашивали несколько часов. На вопросы Берковича Войцеховский отвечал односложно, смотрел в сторону, похоже было, что на своей судьбе он поставил крест, но ни в чем признаваться не собирался, поскольку всю ночь спал, выстрела не слышал и вообще потрясен всем случившимся до глубины души.

— Вы же понимаете, — сказал Беркович с некоторым сожалением, ему действительно было жаль этого человека, то ли вконец запутавшегося, то ли просто не отдававшего отчет в том, насколько серьезным было его положение, — вы понимаете, что, кроме вас, стрелять было некому. Или вы обвиняете Ализу?

— Нет! — вскричал Войцеховский, на мгновение выйдя из состояния ступора. — Она тоже ни при чем!

Беркович отметил про себя это «тоже» и завершил допрос. На яхте, куда он прибыл полчаса спустя, старшего сержанта встретил дежурный полицейский. Каюта Бирмана находилась в носовой части, две другие располагались на корме. Расстояние небольшое, полтора десятка метров, почему ни Войцеховский, ни его подруга не слышали выстрела? Беркович поймал себя на мысли, что исходит в своих рассуждениях из того, что Даниэль все-таки, несмотря на все, говорит правду. Презумпция невиновности, да. Но в такой очевидной ситуации… Либо-либо. Стрелял или Войцеховский, или его подруга. Третий вариант: некто забрался на яхту, когда все спали, убил Бирмана и скрылся тем же путем. Вариант еще менее вероятный, чем два первых. Во-первых, какой идиот стал бы стрелять ночью на яхте? Куда проще воспользоваться ножом! Разве убийца мог быть уверен, что грохот выстрела не разбудит гостей Бирмана? И во-вторых, откуда гипотетический убийца, подплывший к яхте, мог знать, что дверь в каюту Бирмана будет не заперта? Или он надеялся, что хозяин сам ему откроет? Войцеховский мог знать, что его друг не запирается на ночь, но откуда было знать об этом киллеру?

Труп из каюты, естественно, давно убрали, но крови на полу натекло действительно много. Иллюминатор был не заперт, а только прикрыт — должно быть, ночь была не такая уж теплая, и Бирман оставил лишь небольшую щель, чтобы в каюте не было душно. Выйдя на палубу, Беркович оставил дверь открытой и всмотрелся в полумрак каюты — мог ли убийца в темноте разглядеть фигуру Бирмана… где? На постели? Если действительно была ночь, Бирман должен был лежать, а между тем, когда в него стреляли, он стоял — это очевидно, ведь тело лежало поперек каюты, и эксперт утверждал, что никто его не трогал, в том числе и убийца. Но если так…

Беркович достал сотовый телефон и набрал номер Хутиэли.

— Скажите, инспектор, — сказал он, — кто из экспертов осматривал каюту? Рон или кто-то другой?

— Бен-Ханина, — отозвался Хутиэли. — А что тебя интересует?

— Горел ли свет в каюте, когда полицейские прибыли на яхту?

— Могу и сам ответить: да, горел. Свет выключили после осмотра.

Значит, с освещением у убийцы проблем не было. Но почему в середине ночи Бирман был одет, не находился в постели и включил свет? Может, он ждал кого-то? Что значит — кого-то? Ждать он мог Даниэля или Ализу. Что же получается? Бирман захотел отбить у приятеля женщину, пригласил ее ночью в свою каюту, а Войцеховский об этом узнал и пришел первым? Логично? На первый взгляд. Ведь тогда Даниэль должен был заранее знать о том, что может произойти — иначе зачем он взял с собой на яхту оружие? И почему — крупного калибра? Не проще ли было…

Круг замкнулся.

А если Бирман не ждал гостя или гостью? Может, у него была бессонница? Или он размышлял о делах фирмы? Или…

Беркович еще раз набрал номер телефона Хутиэли.

— Извините, инспектор, — сказал он. — У меня еще один вопрос к эксперту. Иллюминатор в каюте закрыт наполовину. Было это с самого начала или кто-то прикрыл иллюминатор во время осмотра?

— Не знаю, — сказал Хутиэли, помедлив. — Я дам тебе номер телефона Бен-Ханины…

Через минуту Беркович получил ответ на свой вопрос, хотя и не знал пока, что с этим ответом делать: иллюминатор был раскрыт настежь, а прикрыли его во время осмотра каюты, чтобы не дуло. Что получается? Ночь, Бирман стоит одетый в освещенной каюте, иллюминатор открыт, потому что жарко. Открывается дверь, на палубе темно, и Бирман не видит убийцу…

Нужно было сделать еще один звонок, но сначала Беркович сошел с «Челесты» на причал и прошел вдоль борта к носовой части. Вот иллюминатор каюты Бирмана. С пирса видно плохо, но если всмотреться… Да, пожалуй, так и могло быть…

Усевшись в тени, Беркович позвонил в компанию сотовой связи. Он вовсе не надеялся, что ему повезет. В конце концов, то, о чем он подумал, было всего лишь предположением, хотя, на его взгляд, и более вероятным, чем официальная гипотеза следствия.

— Спасибо, — сказал он минут десять спустя, получив наконец ответы на все свои вопросы.

Теперь он знал, как было совершено убийство. Но кто убил?

Вернувшись в управление, Беркович прошел в кабинет инспектора.

— Полагаю, что Войцеховский не виноват, — сказал старший сержант. — В ноль часов семнадцать минут Бирман услышал звонок своего сотового телефона. Звонили из автомата, но звонившего Бирман наверняка хорошо знал. Иначе почему он открыл иллюминатор и высунулся из него? Немедленно раздались выстрелы, одна из пуль попала Бирману в голову, и он упал.

— Ты хочешь сказать, что выстрелов было несколько? — недоверчиво сказал Хутиэли.

— То, что выстрелов было несколько, — это точно. Эксперт осмотрел каюту изнутри, но не догадался осмотреть яхту снаружи. Справа и слева от иллюминатора в борту видны царапины — будто пули чиркнули по металлу. Смотрите — каюта ярко освещена, и это единственное яркое пятно, видное издалека, кроме бортовых огней на мачте. Неожиданно в круге иллюминатора появляется темное пятно — голова Бирмана, отличная мишень. Если хорошо прицелиться…

— Ты думаешь, что стреляли с судна, проходившего мимо?

— Я думаю, что стреляли с берега — ведь до яхты было метров двести, не больше. Если использовать оптический прицел…

— Кто мог позвонить ночью Бирману на яхту и заставить его выглянуть в иллюминатор? — продолжал Беркович. — Хороший знакомый или, точнее, хорошая знакомая. Здесь ведь больше романтики, чем логики, не так ли? Почему Бирман пригласил на уикэнд Даниэля с Ализой? Почему сам был без женщины? Да потому, что со своей девушкой он поссорился. Я навел справки, это не так уж и трудно. Зовут ее Мирьям, она дизайнер. Думаю, что именно она позвонила ночью Бирману: «Я, мол, на берегу, вижу твою „Челесту“, выгляни, и ты тоже увидишь меня»… А когда Бирман высунул голову из иллюминатора, раздались выстрелы.

— Ты хочешь поговорить с этой Мирьям? — спросил Хутиэли.

— У меня три улики, инспектор. Следы от пуль возле иллюминатора, звонок на сотовый телефон Бирмана — это улики прямые и доказывают, что стреляли с берега. Потому и использовано было нестандартное оружие — ведь стреляли издалека. А третья улика — ссора Бирмана с девушкой — косвенная. Способна ли Мирьям нанять убийцу, желая отомстить бросившему ее мужчине?

— Хорошо, — решил Хутиэли. — Займись этим.

На следующее утро Беркович дожидался Войцеховского у здания окружного суда, где решался вопрос об освобождении подозреваемого.

— Спасибо! — воскликнул Даниэль, бросившись навстречу старшему сержанту. — Мне сказали, что это благодаря вам…

— В некотором смысле, — хмыкнул Беркович. — А если бы вы сказали еще вчера, что Мирьям, бывшая подруга Арика, уже покушалась на жизнь своего первого мужа, с которым развелась…

— Так вы меня не спрашивали, — вздохнул Даниэль. — А самому мне и в голову не пришло, что это Мирьям.

— Я вас прекрасно понимаю, — улыбнулся Беркович.

 

Смерть под дождем

— Никогда бы не подумал, что в Израиле есть такие замечательные леса! — воскликнул старший сержант Беркович, выйдя из полицейской машины. — Здесь совсем как с сибирской тайге…

— В Израиле есть все, — хмуро сказал встречавший Берковича инспектор Фриман.

Лес был, конечно, хорош — огромные раскидистые дубы и масличные деревья, которым было не меньше сотни лет. В иное время Беркович с удовольствием растянулся бы на траве, положил руки за голову, смотрел бы вверх и ни о чем не думал. Тем более — об убийствах. А думать приходилось именно об убийстве, потому что инспектор Фриман ожидал, что случайно оказавшийся в этих краях старший сержант из Управления, о котором говорили как об израильском Шерлоке Холмсе, поможет в расследовании странного преступления.

В Галилее Беркович оказался действительно по воле случая: взяв на три дня отпуск, поехал с Наташей в киббуцную гостиницу. Первый день прошел замечательно, а утром второго позвонил инспектор Фриман и, сославшись на своего коллегу и друга Хутиэли, попросил Берковича помочь в осмотре места происшествия.

— Это недалеко от киббуца, — сказал Фриман. — Расследование мы проведем сами, но мне бы хотелось, чтобы вы посмотрели.

Смотреть действительно было на что: посреди поляны, под лиственным сводом, лежал труп молодого человека.

— Натаниэль Занусси, — произнес инспектор Фриман. — Член киббуца Маале-Дан, это в километре отсюда к югу. Двадцать семь лет, художник. В киббуце региональный колледж искусств, Занусси преподает там… преподавал… рисование.

Беркович склонился над трупом. Даже неспециалисту было ясно, что художника задушили — скорее всего, с помощью шарфа или иного подобного предмета.

— Кто мог это сделать? — спросил Беркович. — У него были враги?

— Враги! — воскликнул Фриман. — У друзей не было, а врагов — сколько угодно! Но какое это имеет значение? Никто не мог его задушить, это невозможно!

Беркович огляделся. Тело Занусси лежало посреди поляны, до ближайшего дерева — точнее, до его ствола — было не меньше пяти метров. Трава росла только по краям поляны, ночью прошел дождь, и на подсхошей почве четко пропечатались следы ботинок. Следов оказалось несколько, и они были свежими — их наверняка полицейские.

— Когда его задушили? — спросил Беркович. — Несколько часов назад, насколько я могу судить.

— Часов шесть-восемь, — сказал инспектор. — Между шестью и семью часами утра.

— А когда кончился дождь?

— В том-то и дело, что дождь шел всю ночь и прекратился только около половины девятого. Занусси был уже мертв. На поляну прямые струи дождя не попадают, но с листьев стекает более чем достаточно… Тело обнаружил водитель грузовика, решивший здесь справить малую нужду. До трассы полсотни метров, он остановил машину — было это в половине десятого, — прошел в глубину леса и… Увидев тело, он вызвал полицию, сам на поляну не выходил. Это на самом деле так, потому что, когда мы приехали, следов здесь вообще не было. Никаких. Занусси лежал так, как лежит сейчас — посреди поляны, и никаких следов вокруг, даже его собственных. Но он ведь пришел сюда, когда шел дождь и почва была мокрой! Следы обязательно остались бы! И его, и убийцы! Но их нет — сами можете убедиться…

Понять происшедшее действительно было трудно. Если Занусси задушили не здесь, а в другом месте, то убийца должен был принести на поляну тело. Тогда должна была остаться хотя бы одна цепочка следов — к центру поляны и обратно. Если Занусси пришел сам, а убийца шел следом, то цепочек должно было быть две. На самом деле нет ни одной! Мокрая земля, дождь… Может, убийца стер следы? Нет, это невозможно — земля не взрыта.

Может, кто-то стоял в траве на краю поляны, держал тело в раках, а потом размахнулся и зашвырнул… Чепуха. Никто бы не смог бросить тяжелое тело (на вид — килограммов семьдесят) на четыре с лишним метра. Да и зачем? Если Занусси был задушен на краю поляны или в лесу, для чего понадобилось убийце прилагать титанические усилия и забрасывать труп на середину поляны?

— Мистика, — пробормотал инспектор над ухом у Берковича. — Не с Луны же он упал, черт побери!

С Луны? Беркович поднял голову. Кроны деревьев нависали над поляной, снизу ветви казались достаточно прочными, чтобы по ним мог проползти человек. Мог Занусси свалиться с ветки? Конечно. Остается только придумать, как мертвец влез на дерево, прополз по толстой ветке и только потом упал. Чушь.

— Приехала машина, чтобы увезти тело, — сказал один из полицейских.

Фриман вопросительно посмотрел на Берковича, старший сержант пожал плечами.

— Я здесь не распоряжаюсь, — сказал он.

— Уносите, — приказал инспектор.

— О врагах, — продолжал Фриман, выйдя с Берковичем к полицейской машине. — Занусси был личностью неприятной. Во-первых, его терпеть не мог Лозински, он преподает в колледже историю живописи. Давняя вражда, они несколько раз дрались, оба даже угрожали убить друг друга, но вы же знаете, чего обычно стоят такие угрозы. Сотрясение воздуха. Во-вторых, история с Ронит. Это девушка, с которой встречался Занусси. Не так давно она его бросила, предпочтя Альберта Харма, киббуцного повара. Занусси вышел из себя, угрожал убить Ронит и Альберта…

— А они взяли и убили его, — хмыкнул Беркович.

— Да, смысла в этом нет, — согласился Фриман. — И к тому же, никто из них не умеет летать и не закинет тело на расстояние больше двух метров…

— Вы уже говорили с ними? — спросил Беркович. — Я имею в виду Дорит, Альберта и этого… как вы сказали… Лозински?

— Пока нет, — покачал головой Фриман. — Все имеют алиби, причем абсолютно надежное. Лозински провел ночь у родителей в Кармиэле, его вызвали, когда был найдет труп. А Ронит ночевала у Альберта, нравы в киббуце довольно свободные. Кстати, можете себе представить, как бесился Занусси… Да, Ронит была с Альбертом, это подтверждают родители Альберта и соседи. Рано утром Альберт отправился на кухню готовить завтрак, а Ронит ушла к себе. Это было в половине шестого, так что между шестью и восемью Альберт находился на кухне, его видели минимум семь человек.

— Если эти трое исключаются, значит, был четвертый, — сказал Беркович.

— Четвертый? Тот, кто не оставляет следов? Тот, кто обладает немыслимой силой? Он ведь задушил Занусси буквально одним движением — обмотал вокруг шеи шарф или широкую ленту, затянул, и все…

До киббуца ехали в молчании. В помещении клуба для допросов была выделена комната, и первым Беркович с Фриманом вызвали Лозински, который нервничал так, будто действительно задушил беднягу Занусси.

— Да мы ничего против вас не имеем, — успокоил Фриман преподавателя. — Просто хотим знать, были ли у Занусси враги, кроме вас…

— Я не был ему врагом! Он был сволочь, но я не был врагом! Нет!

Разговор продолжался полчаса и не принес никакой информации. Ни задушить одним движением, ни — тем более — бросить труп на середину поляны Лозински был физически не в состоянии. К тому же, у него было алиби. Его отпустили и вызвали Альберта Харма, который тоже оказался человеком далеко не богатырского телосложения. В отличие от Лозински, Харм держался спокойно, он знал, что алиби его безупречно, да и мотива для убийства бывшего соперника у него не было. Скорее наоборот. Об этом Харм и заявил сразу после того, как Фриман заполнил первые строчки протокола.

Задав несколько вопросов и убедившись, что улик против Харма нет, инспектор вопросительно посмотрел на Берковича. Тот, впрочем, тоже не очень представлял, какую информацию может сообщить повар. Старший сержант все время думал о действительно мистической картине преступления и о трупе, будто свалившемся с неба. Взгляд Берковича блуждал по детским рисункам, которыми были покрыты стены комнаты. Дети рисовали зверей — были тут обезьяны, змеи, драконы и какие-то странные монстры с множеством голов и крыльев.

— Родственников у Занусси нет? — сказал Беркович, не отрывая взгляда от одного из рисунков. Мысль, возникшая у него, выглядела нелепой, но решала загадку. Если, конечно, он не ошибается… — Друзей, как выяснилось, нет тоже. Чему он посвящал свободное время?

— А, — махнул рукой Харм. — Возился со всякой гадостью, такой же, как сам. Держал дома змей, ящериц…

— Да, — подтвердил инспектор Фриман. — Вы не видели, старший сержант, а я успел… Не понимаю таких людей.

— Змеи, — сказал Беркович. — Среди них были и крупные?

— Два удава, — кивнул Харм. — Он выступал с ними перед детьми в колледже. И еще любил покрасоваться, когда в киббуц приезжали экскурсии. Человек со змеями на плечах.

— Могу я посмотреть? — спросил Беркович и поднялся.

Несколько минут спустя он получил подтверждение своей догадке.

— Где второй удав? — спросил он. В ванне, накрытой решеткой, лежала змея длиной около двух метров. Толстое противное тело, почти черное. «Господи, — подумал Беркович, — как можно носить такую гадость на плечах?»

— Не знаю, — пробормотал Харм, глядевший через плечо Берковича. — Я не был здесь давно… Но на прошлой неделе Натаниэль демонстрировал удавов детям из Тель-Авива. Обоих, могу поклясться.

— Вы полагаете, что… — инспектор Фриман уже понял ход мысли Берковича. — Змея сбежала, и Занусси отправился на поиски?

— Похоже на то, — кивнул Беркович. — Это ведь ценная штука, верно? Удав был почему-то рассержен или голоден, не знаю. В лесу Занусси настиг своего питомца. Тот, видимо, висел на ветке и не желал слезать на зов хозяина. Тогда Занусси полез на дерево и…

— И удав задушил своего хозяина, — закончил фразу инспектор. — Возможно, вы правы, старший сержант. Так это или нет, но удав на свободе!

Странное зрелище предстало перед очередной группой туристов, приехавших в киббуц около полудня. Несколько десятков человек, среди которых были полицейские, выстроившись цепью, прочесывали окрестности. В руках каждый держал большую палку, и не было похоже, что эти люди получали от работы удовольствие.

Берковича среди них не было — он вернулся в гостиницу, где Наташа ждала мужа, сидя у окна с книгой в руке.

— Поймал убийцу? — хмуро спросила она.

— Ловят, — ответил Беркович, целуя жену. — Не сердись, я ведь быстро справился, верно? И трех часов не прошло.

— Давай погуляем, — предложила Наташа. — Для чего мы сюда приехали? Не в помещении же сидеть!

Из кармана Берковича раздался звонок сотового телефона.

— Если тебя зовут искать еще одного убийцу, — сказала Наташа, бросая книгу на стол, — я возвращаюсь в Тель-Авив.

— Старший сержант! — в голосе инспектора Фримана слышалось торжество. — Нашли! Большая гадина, метра два с половиной. Спасибо за помощь. Хотя… — он помедлил. — Мы бы и сами разобрались, наверное.

— Безусловно, — сказал Беркович. — Простите, инспектор, жена зовет меня на прогулку. Мы ведь, собственно, здесь отдыхаем…

 

Удар в сердце

— Нужно купить кроватку, — сказала Наташа. — Не будет же малыш ночью спать в коляске.

Разговор происходил ранним утром в понедельник — старший сержант собирался на службу, а Наташа оставалась дома. В последние недели она чувствовала себя не очень хорошо, даже пришлось уйти с работы, о чем Наташа не жалела лишь первые дни. Втянувшись в рутинные домашние дела, она поняла, что хозяйка очага — такое же призвание, как физика или философия. У Наташи такого призвания не было, работа по дому быстро надоедала, да и сил на восьмом месяце беременности у нее было немного, и, дожидаясь мужа с работы, она большую часть времени валялась на диване и читала детективы. Ей казалось, что ни Арчи Гудвин, ни Перри Мейсон, ни сам Эркюль Пуаро не годились в подметки ее Боре. Подвиги литературных героев не производили на Наташу такого впечатления, как непритязательный рассказ мужа о проведенном рабочем дне.

Вечером они отправились в магазин и купили красивую детскую кроватку, а заодно и комплект послельных принадлежностей. По дороге Боря, как обычно, рассказывал о том, что случилось за день.

— Второй день вожусь со свидетелями, — жаловался он. — Вроде бы показания друг другу соответствуют, что впечатление такое, будто свидетели врут все до единого.

— Ты говоришь об Ирит Кашмиэль, женщине, которую задушили в гостиничном номере? — спросила Наташа. В газетах об этом писали — вчера на первых полосах, сегодня уже на восьмых-девятых.

— О ком же еще? — сказал Беркович. — Это дело доведет меня до дурдома.

— А почему ты думаешь, что свидетели врут?

— Смотри: Ирит с мужем Хагаем приехали в гостиницу «Ориент», чтобы провести уикэнд на берегу моря. Двухкомнатный номер на восьмом этаже с видом на море. Приехали в пятницу. Утром в субботу у Ирит болела голова, и она сообщила об этом всем, кто сидел за их столиком в ресторане. Потом супруги поднялись в номер, а полчаса спустя за ними зашли Ида и Рафаэль Вейманы. Хагай был в салоне и сказал, что жена спустится на пляж попозже. Ида Вейман хотела одолжить у Ирит пляжную сумку, и Хагай спросил у жены, где лежит этот предмет. Ирит ответила из спальни, что в нижнем ящике шкафа — эти слова слышали все трое. Ида взяла сумку, после чего Ида спросила у Ирит, скоро ли та спустится. Ирит ответила, что придет на пляж примерно через час. Супруги Вейман и Хагай вышли из номера в девять тридцать пять — это установлено.

— В коридоре, — продолжал Беркович, — было в это время семь человек: постояльцы, две женщины-горичные и стоявший у лифта парень, развозивший по этажам тележки с бельем. Теперь смотри: после того, как Вейманы и Хагай Кашмиэль вышли из номера, и до того, как одна из горничных в этот номер вошла, прошел один час и двенадцать минут. Здесь показания сходятся. Все это время парень с тележкой торчал в коридоре. Он клянется, что в номер Кашмиэлей никто не входил и никто не выходил. Все время в коридоре находилась и одна из горничных — то одна, то другая. Они тоже утверждают, что сами в номер не входили и не видели никого, кто бы вошел или вышел. То же говорят все, кто проходил по коридору — постояльцы из соседних номеров и мастер-электрик, который пришел чинить проводку.

— Я возьму пакет с одеялом, а ты — все остальное, — прервала Наташа рассказ мужа, и в следующие полчаса супруги занимались тем, что перетаскивали наверх из машины части кроватки и собирали ее в будущей детской комнате. Когда все было готово, Наташа удовлетворенно улыбнулась и сказала:

— Рассказывай дальше. Кто обнаружил Ирит мертвой?

— Одна из горничных, — сказал Беркович. — Дошла очередь до уборки в номере Кашмиэлей, горничная несколько минут прибиралась в салоне, а потом вошла в спальню и подняла визг. Ирит лежала на кровати, рукоятка ножа торчала у нее из груди. Наш эксперт Рон Хан сказал, что смерть наступила мгновенно, потому что нож разрезал сердце буквально пополам.

— Почему же ты считаешь, что свидетели врут?

— Потому что кто-то из них видел убийцу! Электрик возился около распределительного щита в течение всего часа. Парень с тележкой тоже никуда не отлучался. В коридоре постоянно находилась и одна из горничных.

— А зачем им врать? — удивилась Наташа.

— Именно что незачем, — хмуро сказал Беркович. — Но в девять тридцать пять Ирит Кашмиэль была жива, а в десять сорок семь — мертва.

— А что говорит ваш эксперт? — поинтересовалась Наташа. — Он ведь должен установить реальное время смерти.

— С точностью до часа! Рон утверждает, что Ирит убили в интервале от девяти до десяти часов. Можно сузить интервал — с девяти двадцати пяти до десяти. Это ничего не меняет.

— А след на рукоятке ножа…

— Чепуха, — махнул рукой Беркович. — Начиталась детективов… В реальной жизни обнаружить пальцевые следы на орудии убийства удается разве что в половине случаев. А там… У ножа резная рукоятка, следы не остаются.

— Но это не ограбление?

— Нет, конечно. И чтобы ты не задавала ненужных вопросов, скажу сразу: влезть в окно или через балкон никто не мог. Балконов там нет вообще, а на восьмой этаж по стенке средь бела дня не заберешься. Да и ночью, пожалуй, тоже. Если убийца не чемпион мира по скалолазанию.

— Тогда не знаю, — заявила Наташа, будто муж задал ей сложную загадку, а она не сумела ее отгадать.

— Вот я и говорю: начиталась детективов, — пробормотал Беркович. — Человека убили, а для тебя это задачка на воображение.

Разговор увял сам собой, а на следующее утро Беркович продолжил допрашивать свидетелей, не надеясь уже ни на какое продвижение. На десять часов он вызвал супругов Вейманов, познакомившихся с Кашмиэлями в гостинице за сутки до гибели Ирит.

— Когда вы выходили из номера, — спросил старший сержант, — мог ли там кто-нибудь остаться? Спрятаться, скажем, в шкафу или в туалете?

— Нет, — решительно сказал Рафаэль Вейман. — В шкафу Хагай искал пляжную сумку. В ванной мы с ним по очереди надевали плавки, а в туалет ходила Ида…

— Так и было, — подтвердила женщина.

— А когда Ирит с вами разговаривала, ее голос звучал как обычно? Может, она была напугана…

— Вы думаете, что убийца в это время приставил ей к горлу нож? — удивился Вейман. — Такого быть не могло, ведь Хагай входил в спальню за сигаретами. И голос Ирит звучал нормально. Правда, мы не так долго были с ней знакомы, чтобы точно сказать… Может, немного взволнованно… Или приглушенно… Да нет, нормальный голос…

Беркович задумался. Если Вейманы и Хагай Кашмиэль говорили правду, то должны были врать горничные и другие свидетели, находившиеся в коридоре. А если врали супруги Вейман? Нет, это невозможно, ведь показания Кашмиэля были точно такими же! Не могли они втроем убить Ирит! Зачем? И ведь Вейманы действительно познакомились с Кашмиэлями только в гостинице, прежде у Кашмиэлей таких знакомых не было, это следует из опроса подруг Ирит. А может, они все-таки были знакомы и тщательно это скрывали, потому что уже давно задумали убийство и готовили алиби?

Беркович хмыкнул: Наташу он обвинял в излишнем пристрастии к детективам, а сам? Что за мелодраматический сюжет пришел ему в голову? Глупо все это. Глупо и сложно. Так преступления не совершаются. Преступления по сути просты. Сложности придумывают романисты, чтобы было интереснее.

Отпустив Вейманов, Беркович придвинул к себе протокол вчерашнего допроса Хагая Кашмиэля. Врач-гастроэнтеролог. С Ирит знаком пять лет, три года как состояли в браке. Детей не было. Ссор не было…

Могла ли быть убийцей горничная? Если не обращать внимания на показания других свидетелей, то могла, хотя скорее — чисто теоретически. Разве что все служащие гостиницы, кто был в коридоре, дружно решили врать в ее пользу.

Сомневаться в показаниях Вейманов тоже не приходилось. Разве что… На самом деле живой никто из них Ирит не видел, они лишь слышали ее голос. Что если все-таки убийца в это время находился в спальне? Нет, глупости. Туда входил Хагай — за сигаретами. И даже если убийца там был, то как он потом ушел?

И все-таки… Вейманы не видели Ирит. Что если…

Идея, конечно, представлялась Берковичу абсурдной, но другой просто не было. Как говорил Холмс? Если все объяснения невозможны, то выберите невероятное… Конечно, Холмс — всего лишь персонаж. Не сам ли Беркович ругал Наташу за ее любовь к литературным героям?

Полистав бумаги, Беркович нашел на одной из страниц номер сотового телефона Веймана.

— Вы хотите, чтобы мы вернулись? — спросил Рафаэль, услышав в трубке голос старшего сержанта. — Мы уже выезжаем со стоянки…

— Нет, — сказал Беркович. — Ответьте только на один вопрос: где находился Хагай, когда вы слышали из спальни голос Ирит?

— Мы с женой сидели на диване, а он приоткрыл дверь в спальню и спросил Ирит, где лежит пляжная сумка. А потом Ида спросила…

— Спасибо, — сказал Беркович и положил трубку.

Следующий звонок он сделал Офре Газит, лучшей подруге Ирит, знавшей ее с детства. Офра была свидетельницей романа подруги с самого ее знакомства с Хагаем.

— Театр? — удивилась Офра вопросу Берковича. — Да, любил. И даже где-то играл, в каком-то клубе… Извините, я тороплюсь, сегодня ведь похороны…

— Только один вопрос, — сказал Беркович и, получив именно тот ответ, какого ждал, положил трубку.

Хагая Кашмиэля арестовали по подозрению в убийстве жены, когда церемония захоронения закончилась, и собравшиеся на кладбище знакомые и родственники начали расходиться. После короткого допроса, на котором Кашмиэль, не ожидавший подобного поворота событий, повторял только «я ее любил, а она…», Беркович отправился в кабинет к инспектору Хутиэли.

— Ирит Кашмиэль убил муж, — сообщил старший сержант. — Причина — ревность. У нее кто-то появился, подруги об этом знали, а Хагай догадывался. Внешне все выглядело пристойно, вы же знаете подобные семьи, со стороны кажется, что живут душа в душу, а внутри все готово к взрыву… Он ее убил перед тем, как пришли Вейманы. Удар рассчитал точно — ведь он врач. А кроме того, он неплохой актер, правда, хорошо умеет только одно: говорить, не раскрывая рта. Это называется чревовещанием, верно?

— Он стоял у двери в спальню, смотрел на мертвую жену и говорил за нее. Вейманы не так уж хорошо знали голос Ирит — они ведь только вчера познакомились… Им и в голову не могло прийти, что отвечает не она. Потом они ушли на пляж. Никто, конечно, больше в номер не входил.

— Кашмиэль признался? — спросил инспектор.

— Фактически да. Конечно, все доказательства пока косвенные, но для задержания достаточно. Нужно еще выяснить, где он взял нож, провести следственные эксперименты…

— Ясно, — прервал Хутиэли. — Доведи это дело до конца, Борис. Не гарантирую, что тебя повысят в звании, но отпуск ты безусловно получишь.

— Не сейчас, — сказал Беркович. — Вот когда настанет пора Наташе ехать в роддом…

 

Убийца, который умел летать

Люди стояли у одноэтажного дома на краю поселения. Здесь были мужчины и женщины, некоторые — с детьми. Атмосфера была гнетущая, но насколько именно, Беркович понял только тогда, когда подошел к дому, где жил убитый час назад Меир Куперман. Следом за Берковичем шли сержант Хаузнер, врач Мозес из службы первой помощи, эксперт Хан и двое полицейских из патрульной службы.

Куперман лежал на кровати, кто-то уже успел закрыть покойному глаза, а узкий стилет — орудие убийства — лежал на столе. Хан только крякнул, увидев, как обошлись поселенцы с главным вещественным доказательством.

Стоявший у изголовья кровати грузный мужчина лет пятидесяти поднял взгляд на вошедших и сказал:

— Меир был жив, когда мы поднялись на вышку. Мы принесли его сюда, но… Он умер, не приходя в сознание.

Беркович подошел ближе и увидел рану на левой стороне груди — одежда здесь пропиталась кровью, рубаха почернела. Сделав знак поселенцу, старший сержант вышел из дома.

— Где можно поговорить? — спросил Беркович.

— У меня, — предложил мужчина. — Мое имя Хаим Азбель, я глава местной администрации. Живу в соседнем доме, пожалуйста — вот сюда…

Беркович сел у круглого стола, заваленного игрушками, книгами и тарелками с остатками еды. Порядок в собственной гостиной, видимо, не очень занимал хозяина. Беркович представил, как реагировала бы Наташа, обнаружив подобный хаос в собственной квартире, и осторожно передвинул ближе к середине стола тарелку с недоеденным бутербродом.

— Я уберу, — сказал Азбель, но Беркович сделал отстраняющий жест.

— Расскажите все по порядку, — предложил Беркович.

— Да… — пробормотал Азбель. — Значит, рассказать… Но послушайте, старший сержант, нужно организовать поиск убийцы! Тут несколько арабских деревень, нужно связаться с палестинской полицией.

— Не беспокойтесь об этом, — сказал Беркович. — Все будет сделано, когда понадобится. Но если судить по тому, что вы сообщили в телефонном разговоре, палестинцы не могли убить Купермана. Судя по вашим словам, его вообще никто не мог убить! Поэтому я хочу, чтобы вы подробно рассказали о том, что видели сами.

— Хорошо, — кивнул Азбель. — Дело в том, что месяц назад армия сняла охрану с поселения, и мы вынуждены были организовать собственную службу самообороны. По ночам двое мужчин патрулируют вдоль периметра поселения, у северного входа мы поставили наблюдательную вышку, и днем там находится дежурный. Смена через каждые четыре часа. Меир должен был дежурить с полудня. В это время вернулся школьный автобус, из детского сада тоже детей забирали… В общем, свидетелей более чем…

— В полдень, — продолжал Азбель, — я увидел, как Меир подошел к вышке, а Ран Шехтман, который отдежурил, начал спускаться. Вы видели эту вышку? Там же все как на ладони! Меир поднялся наверх, а Ран остановился неподалеку от меня поговорить с женой. И в этот момент я увидел, как Меир… Мне показалось, что его кто-то толкнул. Он закричал и повалился на перила, а потом начал заваливаться вбок. Это видели все — кроме меня, еще Ран с женой, несколько мужчин, работавшие на перекладке водопровода, женщины, которые вышли из детского сада с детьми, и еще те, кто встречал школьный автобус. В общем, человек тридцать наверняка.

— Вы сразу бросились на помощь?

— Конечно! Ближе всех был, конечно, Ран, он ведь только что спустился. Он первым поднялся на вышку и крикнул оттуда, что Меир ранен. Наверху можно поместиться втроем, но на лестнице разминуться невозможно. В общем, мы с Игалем, это наш фельдшер, хорошо, что он оказался поблизости, поднялись наверх. Из груди Меира торчал нож, бедняга уже хрипел и был без сознания. Ну, мы его спустили… Перенесли к нему в дом, это ведь рядом… Он умер у меня на руках.

— Да, — кивнул Беркович. — Но я не очень понимаю… Вы видели момент, когда Меира ударили. На смотровой площадке кроме него никого не было. Если бы кто-то находился рядом с вышкой на земле, он не мог бы метнуть нож снизу так, чтобы попасть в Купермана…

— Это исключено, — решительно заявил Азбель. — Вы видели рану? Удар не был нанесен снизу! К тому же, ни на вышке, ни на лестнице, ни рядом с вышкой не было ни одной живой души! Если убийца не был невидимкой, да, к тому же, еще и птицей… Но это невозможно!

— Поэтому я не вижу смысла устраивать облаву в палестинских деревнях, — сказал Беркович. — Разве кто-то мог метнуть нож из-за ограды?

— Нет, — пробормотал Азбель. — Вы правы, это глупо. Но есть факты: Меира убили на наших глазах, и никто не мог этого сделать!

Азбель сокрушенно пожал плечами. Похоже, что больше, чем смерть товарища, его потрясла абсолютная невозможность случившегося. К любому акту террора Азбель был готов и знал, как нужно реагировать. Но когда в человека вонзает нож таинственная невидимая сила…

— Пойдемте, — сказал Беркович. — Я хочу осмотреть вышку.

Это было деревянное сооружение высотой около десяти метров: плоская наблюдательная площадка под крышей, стоявшая на четырех опорах, для надежности соединенных поперечными перекладинами. Лестница была прикреплена к одной из опор — обычная металлическая пожарная лестница без перил. Подниматься по ней можно было, крепко держась руками за перекладины, а уж как трудно было спускать с верхотуры безжизненное тело, Беркович мог только догадываться.

Старший сержант поднялся наверх и оказался на площадке, огороженной барьером, достигавшим Берковичу до пояса.

— Не поднимайтесь! — крикнул он Азбелю, который начал было взбираться следом. — Я сейчас спущусь!

Беркович осмотрелся. На расстоянии примерно километра от поселения к востоку и югу расположились две палестинские деревни, дорога к поселению шла с севера, а на западе до самого горизонта простирались холмы, покрытые яркозеленой весенней травой. Азбель был прав: только невидимка, и только если он умел летать, мог нанести Куперману удар ножом. Беркович представил себя на месте убитого. Вот он стоит и видит, как вдалеке арабы занимаются обыденными делами. И вдруг — удар в грудь, от которого мгновенно перехватывает дыхание.

Привидение? Или действительно невидимка? Беркович понимал, что все это полный бред, но других вариантов попросту не существовало! Кто-то же ударил Купермана ножом, когда он находился здесь совершенно один. Если только все свидетели не лгут… Господи, какие идеи приходят в голову…

Беркович опустился на колени и принялся разглядывать деревянный настил смотровой площадки — может, удастся обнаружить хоть какие-нибудь следы? Старший сержант понимал, конечно, что все без толку, но тем не менее осмотрел доски настила и бревна опор, и даже низкую деревянную кровлю. Ничего, если не считать царапин на одном из деревянных брусов. Царапины были свежими, но ровно ничего не добавляли к картине преступления.

Обойдя площадку, Беркович понял, что просто тянет время, и начал спускаться по шаткой лестнице. Собственно говоря, он знал уже, как был убит Куперман, но предстояло разобраться в мотиве, а также позаботиться о том, чтобы убийца не уничтожил самое важное вещественное доказательство. Вряд ли он успел это сделать, у него пока не было такой возможности, ведь он все время находился на виду, активно помогал спасти жертву…

— Ну что? — спросил Азбель, когда Беркович спустился на землю.

— А что, — сказал старший сержант рассеянным тоном, — разве Куперман с Шехтманом недавно не помирились?

— Откуда вы это знаете? — нахмурился Азбель. — Кто-то уже успел натрепаться? Терпеть не могу, когда люди судачат о том, что их не касается!

— А в чем дело? — удивился Беркович. — Я просто так спросил, никто мне не говорил ни слова.

— Да? — с подозрением сказал Азбель. — Видите ли, старший сержант, Куперман отбил у Шехтмана девушку… Дебора ее зовут, она уехала из поселения неделю назад. Что-то у них там с Меиром произошло, но к Рану она тоже не вернулась. Меир с Раном месяц не разговаривали, но теперь-то, когда причина конфликта уехала в Хайфу, вражда потеряла смысл. В общем, оба закопали в землю топоры войны, как говорят индейцы.

— Закопали, значит, — пробормотал Беркович. — Вы сказали, что Шехтман первым поднялся на вышку, когда Куперман упал?

— Да, он ведь стоял ближе всех, только что спустился.

— Я хочу поговорить с ним! — решительно сказал Беркович.

Шехтмана видели все — вот только что он был здесь, вот только что отошел, куда же делся? Обнаружили поселенца на пороге его дома, он только что вышел и запирал дверь.

— Погодите, — сказал Беркович. — Если не возражаете, я хотел бы найти в вашем доме одну вещь.

— Какую вещь? — хмуро спросил Шехтман, недружелюбно глядя на старшего сержанта.

— Пращу, которую вы только что спрятали, — мирно сообщил Беркович. — Может, эта штука называется иначе, но вы ведь меня поняли?

— О чем это вы? — Шехтман и не думал возвращаться в дом.

— Позвольте пройти, — резко сказал Беркович. Он понимал, конечно, что Шехтман имел полное право не пустить полицейского на порог. Но вряд ли сейчас этот человек способен был правильно оценивать ситуацию.

— Проследите за ним, — бросил Беркович подошедшему полицейскому.

То, что он искал, оказалось спрятано на дно бельевой корзины на техническом балкончике. Небольшая пружинная праща, точнее — нечто вроде арбалета. Явная самоделка, но сконструированная вполне умело.

— Господин Азбель! — крикнул Беркович. — Войдите сюда и пригласите полицейских и еще кого-нибудь из свидетелей!

Через полчаса старший сержант ехал в Тель-Авив на заднем сидении полицейской машины. Между ним и сержантом Хаузнером сидел в наручниках Шехтман. Он уже перестал возмущаться и только бросал на старшего сержанта злые взгляды.

— А если бы не сработало? — спросил Беркович, глядя в окно. — Если бы нож пролетел мимо? Ведь тогда Куперман понял бы, чьих рук это дело. Вам бы не поздоровилось…

— Впрочем, я не прав, такого не могло произойти, — возразил он сам себе. — Ведь чтобы пружина толкнула нож, Куперман должен был так или иначе коснуться устройства. Расстояние было слишком маленьким, чтобы промахнуться. Вы прикрепили пращу к опоре с помощью скобы, когда находились на дежурстве. Потом, перед тем как спуститься, взвели пружину. Когда Куперман поднялся на вышку, он, конечно, обнаружил странную штуку и коснулся ее. Нож вылетел и вонзился ему в грудь. Вы первым поднялись наверх, когда услышали крик и поняли, что план сработал. Пока поднимался Азбель, вы сняли пращу и спятали в карман куртки — вон он у вас какой огромный… Убийца действительно оказался невидимкой. Правда, летать он все-таки не умеет. Вы думаете, адвокату удастся доказать вашу невиновность?

Шехтман молчал. Впрочем, Беркович и не ждал ответа.

 

Смертельный ужас

Женский визг разорвал гулкую тишину весенней ночи, и в ту же секунду раздался выстрел. В доме было восемь квартир, а число жильцов достигало двадцати человек, включая Ализу Ратнер, обнаруженную мертвой в ее постели. Одних разбудил выстрел, других — дикий вопль, третьи проснулись потому, что супруга (или супруг) принялась толкаться, требуя немедленного выяснения обстоятельств и принятия мер. Высыпавшие на лестницу жильцы некоторое время не могли разобраться, в какой квартире стреляли. Понадобилось около четверти часа, прежде чем стало ясно, что на шум не вышла только Ализа Ратнер, хозяйка восьмой квартиры, расположенной на верхнем, третьем этаже. Ализе было под пятьдесят, жила она одна, поскольку дочь ее уехала с мужем на год в Америку работать по контракту.

В дверь восьмой квартиры начали колотить Илан Цинкер (седьмая квартира на том же этаже) и Моше Копелевич (пятая квартира — этажом ниже). Ализа не отвечала.

— Чего ждете? — нервно сказала Сара, жена Моше. — Ясно же, что кричала Ализа! Ломайте дверь!

— Попробуй сломать металлическую дверь, — буркнул Илан.

— Ключ! — вскрикнула Далия Шенбрунн (шестая квартира). — У кого-то должен быть ключ от этой квартиры!

— Черт, — с досадой сказал Илан, — совсем из головы вылетело! У меня же есть ключ! Ализа мне его оставила еще осенью, когда уехала Дина — боялась, что с ней может что-нибудь случится: все-таки сердце у нее…

Минуту спустя дверь в квартиру была открыта. Вошли Илан с Моше, а за ними протиснулись и остальные. Включили свет в салоне: пусто. Илан открыл дверь в спальню и застыл на пороге. Ализа лежала на подушках, и на ее лице застыло выражение такого смертельного ужаса, что Илан глухо вскрикнул.

Было два часа и семнадцать минут, когда дежуривший в ту ночь старший сержант Беркович и следственная бригада выехали по вызову на улицу Шагала. Жильцы все еще толпились на лестнице, обсуждая происшествие, но в квартиру Ратнер не входили.

— Господи! — не удержался от возгласа судмедэксперт Вильнер, вошедший в спальню Ализы следом за Берковичем. — Что ее могло так напугать?

— Осторожно, — сказал Беркович и показал на лежавший у кровати пистолет. Судя по всему, оружие выпало из руки Ализы. Вильнер наклонился над женщиной и спустя минуту сказал:

— Никаких ран на теле. Похоже, Борис, что она… м-м… умерла от страха.

— От страха, — повторил Беркович. — Смотри!

Проследив за направлением взгляда Берковича, Вильнер увидел аккуратное круглое отверстие в оконном стекле.

— Она стреляла в окно? — удивился эксперт. — Зачем?

— Разве не ясно? — вздохнул Беркович. — Она увидела за стеклом что-то, что ее ужаснуло, достала пистолет из ящика тумбочки — вот из этого, видишь, он открыт? — и выстрелила.

Беркович подошел к окну, за которым ничего не было видно — мрак, как в космическом пространстве.

— Займись ею, — сказал Беркович, — а я поговорю со свидетелями.

Свидетелей оказалось более чем достаточно, но сказать что-нибудь определенное не мог никто. За окном уже занимался рассвет, когда Беркович составил более или менее связную картиру случившегося, выглядевшую, однако, полным бредом. Входная дверь дома была заперта на цифровой код, и посторонние войти не могли. Дверь в квартиру Ализы была заперта на ключ, и дубликат имелся только у Илана Цинкера, который и принес его, когда возникла необходимость. Никто не мог ни войти в квартиру Ализы, ни выйти из нее. Собственно, это было ясно и так — Ализа испугалась вовсе не того, что находилось в квартире, а того, что увидела за окном. Но за окном тоже ничего быть не могло: задняя стена дома выходила на пустырь, где лишь месяц назад началось строительство, не поднявшееся выше фундамента. Лежа на кровати, Ализа могла видеть только черное ночное небо — и ничего больше.

Закончив с допросами, Беркович осмотрел прилегавшую к дому территорию и растерялся. Никто не мог взобраться по стене — на рыхлом песке под окном Ализы не было никаких следов.

Беркович поднялся в восьмую квартиру, откуда уже унесли тело.

— По-моему, — сказал эксперт, увидев Берковича, — женщина действительно умерла от неожиданной остановки сердца. Все внешние признаки. Соседи говорят, что у нее было больное сердце, так что неудивительно… Непонятно только, что могло ее испугать?

— Привидение! — воскликнул Цинкер, следовавший за Берковичем по пятам. — Ализа смертельно боялась привидений, она сама говорила…

— Ну конечно, — хмыкнул эксперт. — Кто, кроме духа, мог заглянуть в окно среди ночи? Можешь представить: ты просыпаешься, а на тебя смотрит жуткая светящаяся рожа…

— Не смешно, — буркнул Беркович.

— У тебя есть другое объяснение?

— Поехали в управление, — сказал Беркович. — Я хочу знать, чьи пальцы остались на рукоятке пистолета.

— Ализы, конечно. Ты сомневаешься? — удивился эксперт.

Сомнения рассеялись час спустя, когда Вильнер вошел в кабинет Берковича и показал результат экспертизы. Пальцевые отпечатки на рукоятке «беретты» принадлежали Ализе Ратнер.

— Все это выглядит совершенно необъяснимо, — вздохнул Вильнер.

— Почему же? — сказал Беркович. — Мы знаем, например, что это, как ты говоришь, «привидение» находилось в комнате Ализы между кроватью и окном.

— В комнате?

— Конечно! Почему ты решил, что Ализу напугало то, что она увидела ЗА окном? Почему не ПЕРЕД ним?

— Но женщина была дома одна, тому есть два десятка свидетелей!

— Конечно, — согласился Беркович. — Когда люди сбежались на выстрел, дверь была заперта, и Ализа находилась в квартире одна. Из этого, однако, не следует, что она была одна в момент выстрела.

— А куда делся этот… м-м… призрак? Ведь войти в дом нормальным способом он не мог, дверь была заперта. Выйти не мог тоже — жильцы начали выбегать из квартир, а Ализа живет на последнем этаже.

— Пока выбежал первый из них, прошло наверняка не меньше минуты, — неуверенно сказал Беркович. — Люди спали… Но есть еще один момент, который не дает мне покоя. Ты, как эксперт-медик, можешь посоветовать… У женщины слабое сердце, верно? Она видит что-то или кого-то — в комнате или за окном, неважно. Приходит в ужас — такой, что у нее останавливается сердце. И тем не менее, она успевает достать из тумбочки пистолет и выстрелить в это нечто! Тебе не кажется, что так поступил бы хладнокровный мужчина, а не перепуганная до смерти женщина?

— Ты прав, — кивнул Вильнер. — Я об этом подумал, но не хотел навязывать тебе своего мнения.

— Вот видишь! Что-то здесь не вяжется, но что… Не могу понять. У меня впечатление, что если мы разберемся в этом небольшом нюансе, то поймем, что увидела бедная женщина!

— Возможно, ты прав, — вздохнул эксперт. — Мне нужно идти, дежурство заканчилось. Ты остаешься?

— Да, — кивнул Беркович. — Хочу подумать.

Когда Вильнер вышел, старший сержант позвонил Наташе, которая только что проснулась и ждала мужа с дежурства, и предупредил, что вернется позднее.

— Завтра? — спросила Наташа.

— Почему? Может, даже сегодня. Не сердись, хорошо?

Беркович сидел за столом, рисовал схему дома, перемещения жильцов во время ночной суеты, и его не оставляла мысль, что решение загадки должно быть очень простым и лежащим на поверхности. Только потому все и выглядит таким загадочным.

Женский вопль. Выстрел. Соседи выбегают из квартир. Цинкер первым подбегает к двери Ализы — естественно, он живет напротив. И у него ключ. Почему он сразу не открыл дверь, а сделал это лишь после того, как ему напомнили о ключе? Волновался, забыл… А если все-таки…

Ну и что? Допустим, Цинкер проник в квартиру соседки, когда та уснула. Но почему она смертельно перепугалась? Она ведь хорошо знала соседа, он неоднократно заходил к ней, помогал… Нет, что-то здесь… А если…

Несколько минут спустя Беркович спустился на стоянку и попросил дежурного водителя отвезти его на улицу Шагала. Шел уже десятый час утра, Цинкера дома не оказалось, он работал в какой-то фирме, и Беркович разговорился с Далией Шенбрунн, жившей этажом ниже Ализы. Женщина была очень любопытной и должна была знать о соседях много интересного. Утром Беркович не задал ей того вопроса, который хотел задать сейчас — тогда просто повода не было.

— Отношения? — переспросила Инга. — Да Илан Ализу просто ненавидел! Я вам точно говорю. Он всегда делал вид, что заботится о соседке, но достаточно посмотреть ему в глаза… Вы знаете, что он хотел жениться на Саре, дочери Ализы? Он Сару боготворил, но Ализа сказала, что отдаст дочь за Илана только через собственный труп. Сара вышла за Пинхаса и уехала в Штаты… И вот как все обернулось. Не Илан, так сама судьба распорядилась… Интересно, что все-таки ее так напугало? Она вообще-то верила в привидения, и сердце слабое… Но я-то во все это не верю, а вы?

— Я тоже, — кивнул Беркович.

Пожалуй, он знал теперь, как было совершено убийство. Оставалась только одна деталь, и Беркович получил нужную информацию, вернувшись в управление и наведя справки в отделе регистрации оружия. Потом он отправился к инспектору Хутиэли, изложил свою версию и, получив разрешение, опять поехал на улицу Шагала. Цинкер только что вернулся с работы и удивленно отступил, когда к нему в квартиру вломился старший сержант с двумя патрульными полицейскими.

— У вас есть личное оружие, — заявил Беркович, — покажите его.

— Но… Послушайте, чего вы хотите?

— Вы задержаны по подозрению в убийстве Ализы Ратнер.

— Да вы что? — картинно возмутился Цинкер. — Она умерла от страха! Или я, по-вашему, привидение?

— Хуже! — отрезал Беркович. — Хотите, я вам расскажу, как было дело? Мне известно, что вы Ализу ненавидели, причина известна тоже. Вы играли роль заботливого соседа, а на самом деле… Впрочем, это психология, мотив. Вы знали, что у Ализы слабое сердце, и составили дьявольский план. У вас был ключ. Вы открыли дверь, когда Ализа спала, вошли в спальню и вытащили из тумбочки пистолет. После этого разбудили женщину. Приставив к виску Ализы свой пистолет, вы сказали, что сейчас убьете ее, потому что она сломала вам жизнь, а когда Ализа закричала, вы выстрелили у нее над ухом из пистолета, который достали из тумбочки. Пуля улетела в окно, а Ализа скончалась — думаю, на ее месте не выдержал бы и более здоровый человек. Вас предупреждают, что убьют, и стреляют над ухом… Потом вы вложили пистолет, из которого был сделан выстрел, в ладонь Ализы, и, выйдя из квартиры, закрыли ее на ключ. Соседи только начали выбегать на лестинцу, и вы присоединились к ним.

— Чепуха! — воскликнул Цинкер. — Не докажете!

— Ах, — вздохнул Беркович. — Одну ошибку вы все же допустили. На щеке Ализы остался пороховой след. Его не могло быть, если она стреляла сама, так что…

Цинкер рванулся к двери, но полицейские скрутили ему руки.

— Отвезите его в управление, — сказал Беркович. — Я заеду домой и вернусь, чтобы допросить этого типа. Меня жена с утра ждет…