Смерть президента

Давид Криман потерял сознание, возвращаясь домой с работы. Он уже несколько дней чувствовал себя плохо, даже к врачу обращался. «Ничего особенного, — сказал врач. — Переутомление, скорее всего».

Криман работал сейчас не больше, чем обычно. Даже меньше, поскольку фирма встала наконец на ноги, начала возвращать долги, и можно было чуть расслабиться. Но все равно работы, конечно, хватало. Усталость? Может быть, медицине виднее.

На следующий день после визита к врачу Криман почувствовал необычайную слабость. Он сидел в это время за рулем и на скорости сто километров в час мчался из Тель-Авива в Иерусалим. Первой мыслью было: «Сейчас врежусь!». Но он все-таки сумел снизить скорость и… А дальше был провал, очнулся Криман на больничной койке и от врачей узнал, что сумел остановить машину на обочине, прежде чем вырубился окончательно.

Больничные эскулапы, как и семейный врач, утверждали, что причиной слабости стало переутомление. Нужно неделю полежать, а потом не позволять себе утомительных нагрузок. Впрочем, утверждали они это ровно сутки, пока состояние Давида Кримана, президента компании «Скайтоп», оставалось более или менее стабильным. В ночь на четверг наступило резкое ухудшение, давление упало, больной потерял сознание, и еще несколько минут спустя наступила смерть. Тело отправили на вскрытие, поскольку у врачей возникли разногласия относительно непосредственной причины смерти. А в одиннадцать в холле больницы появилась полиция, и молодой старший сержант попросил Мири Криман, вдову президента «Скайтопа», пройти в кабинет главврача и ответить на несколько вопросов.

— Что происходит? — нервно спросила вдова. — Почему полиция? Почему умер мой муж? Что с ним сделали врачи?

— Садитесь, пожалуйста, — предложил женщине старший сержант. — Моя фамилия Беркович, я буду вести это дело.

— Какое дело?

— Патологоанатомическое исследование показало, — сообщил Беркович, — что Давид Криман умер от смертельной дозы препарата под названием вельмотропин.

— Я говорила ему! — вскричала Мири Криман.

— О чем вы говорили своему мужу? — спросил Беркович.

— Он перессорился со всеми! Ради фирмы готов был отвернуться от лучшего друга! Это они ему отомстили!

— Пожалуйста, — сказал Беркович, — если у вас есть подозрения относительно конкретных людей, сообщите их имена. Дело, видите ли, в том, что вельмотропин — яд весьма специфический. Во-первых, действует он только если попадает в кровь. Однако следов инъекций на теле вашего мужа не обнаружено. Возможно проникновение в кровь через желудочно-кишечный тракт… Иными словами, он должен был выпить или съесть что-то, содержавшее яд. На деле это, однако, тоже невозможно, потому что вещество это ужасно горькое. Достаточно одного миллиграмма на литр воды, и горечь окажется такой, что пить будет совершенно невозможно. Единственный способ ввести яд — дать его в капсулах. Вот я и хочу вас спросить: какие препараты принимал ваш муж в последнее время?

— Врач в больничной кассе прописал Дуду успокоительное…

— Нет-нет, — Беркович покачал головой, — это безвредное лекарство, оно не в капсулах, а в виде сиропа.

— Ну да, это я и хотела сказать.

— А в капсулах ваш муж ничего не принимал?

— Нет, — твердо сказала Мири. — Медициной в доме занимаюсь я. Я бы знала.

— Понятно… Но все-таки я бы хотел лично убедиться в том, что в вашей квартире нет никаких препаратов в виде капсул.

— Есть, конечно, — возразила Мири. — Я принимаю от бессонницы. В аптечке есть кое-что от простуды.

— Эти препараты нужно передать на исследование.

— Да, — рассеянно сказала Мири и неожиданно сорвалась на крик: — Что вы себе позволяете? Вы считаете, что я… Я бы первая отравилась, если бы в снотворном был яд! А простуды у Дуду не было — с чего бы ему пить лекарство?

— Успокойтесь, пожалуйста, — вздохнул Беркович. — Нам просто нужно убедиться… Если вы возражаете, я получу у прокурора ордер.

— Я не возражаю, — вслипнула Мири. — Почему я должна возражать?

Чтобы избежать осложнений, Беркович все же получил ордер. В аптечке на кухне действительно оказалось три препарата в капсулах, в прикроватной тумбочке Мири Криман Беркович обнаружил упаковку снотворного — тоже капсулированного. И это было все. Старший сержант отправил препараты на экспертизу, но про себя решил, что это бесполезно — похоже, что Мири сказала правду, и яд нужно искать в другом месте.

В каком? Есть еще кабинет Давида Кримана в офисе фирмы «Скайтоп», но если хозяина убил кто-то из сотрудников, он скорее всего забрал упаковку. Впрочем, все это было чрезвычайно маловероятно. Почему Криман принимал лекарство на работе, а не дома? Почему жена ничего не знала? Почему Криман вообще что-то принимал без рекомендации врача?

Сомнения Берковича оказались обоснованными — тщательный обыск в кабинете Кримана ничего не дал. К тому же выяснилось, что у гипотетического убийцы не было возможности выбросить упаковку лекарства и избавиться от улики. В кабинет Кримана в его отсутствие не мог войти никто — второй ключ был только у менеджера Эли Тамира, а он третью неделю находился в Соединенных Штатах. На вопрос, заданный по телефону, Тамир ответил, что ключ от кабинета у него с собой.

Допросы сотрудников фирмы Беркович проводил в кабинете главного технолога компании Оскара Ноймана, человека мрачного, на вопросы отвечавшего односложно, но четко и однозначно. За день перед глазами старшего сержанта прошла длинная череда мужчин и женщин, испуганных, взволнованных, равнодушных, спокойных, углубленных в себя и готовых поднять крик при любом намеке на возможную причастность к убийству. Беркович был почти убежден в том, что среди этих людей находился убийца, но конкретных подозрений у него не было. А вопросы остались. Куда делась коробочка с капсулами? Ясно, что, глотая их, Криман хотел от чего-то излечиться, а вовсе не покончить с собой. Значит, нужно было попытаться понять: что за болезнь он в себе нашел, которой не хотел делиться с женой и даже с семейным врачом?

Что-нибудь по мужской части? Может, у Кримана была любовница, наградившая его венерическим заболеванием, и он не хотел… Чушь. Патологоанатомическая экспертиза показала, что Криман был здоровым человеком и умер от яда, проникшего в кровь. И к тому же, откуда неведомый убийца мог знать о тайной болезни, чтобы суметь подменить капсулы? Нет, все это ерунда.

Но именно потому, что Криман в последнее время нигде не бывал, кроме дома и работы, искать убийцу следовало в фирме. Беркович приходил в офис «Скайтопа» ежедневно и проводил здесь несколько часов, разговаривая с людьми и пытаясь вычислить недоброжелателя, у которого была возможность подсунуть хозяину коробочку с ядовитыми капсулами. И не просто подсунуть, но еще и уговорить его проглотить несколько штук.

Дня через четыре после начала расследования, так и не продвинувшегося ни на шаг, Беркович сидел в приемной Кримана и мрачно перебирал листы протоколов. В открытую дверь заглянула уборщица, женщина лет пятидесяти, сухая, как трость — Беркович уже перестал удивляться тому, как она при такой комплекции управляется с тяжелыми ведрами.

— Вы еще долго? — грубовато сказала уборщица. — Мне здесь пол вымыть нужно, вечер уже.

— Сейчас, Тирца, — пробормотал Беркович.

— А в кабинете мне дадут убрать? — осведомилась Тирца, принимаясь за работу. — Там уже неделю пыль копится.

— Как только закончим расследование, — сказал Беркович, поднимаясь.

— А в туалете убрать? — продолжала Тирца.

— В туалете? — не понял Беркович. Туалет находился в конце коридора, и старший сержант несколько раз видел, как Тирца убирала это и без того блестевшее кафелем заведение.

— В туалете хозяина, — пояснила женщина, показывая на дверцу в дальнем конце приемной.

— Ах, это, — кивнул Беркович. — Я думал, что вы здесь убираете каждый день. Как-то хотел попросить у вас ключи, а то в конец коридора ходить далековато…

— Какие ключи? — удивилась Тирца. — Это личный туалет господина Кримана, и ключи он носил с собой на общей связке.

— У уборщиков нет ключа от туалета? — в свою очередь удивился старший сержант. — Это ведь не сейф, а убирать нужно ежедневно.

— Ну да, — согласилась Тирца. — Только к туалетной комнате и к кабинету подходит один ключ, вот хозяин и не хотел…

— А, понятно, — кивнул Беркович. — Вы хотите сказать, что ключом от кабинета я мог и туалет открыть и не бегать за сто метров…

— Конечно.

Досадуя на собственную недогадливость, Беркович протянул Тирце ключ и принялся складывать бумаги в папку. Краем глаза он видел, как Тирца помыла пол, поменяла туалетную бумагу, заперла дверь.

— Вот ключ, — сказала она. — Так я могу начать здесь уборку?

— Ухожу, — сказал Беркович, думая о том, что упустил какую-то мелочь. Ему было знакомо это ощущение: вроде бы ничего не произошло, и в то же время произошло нечто очень важное. Что именно?

— Послушайте, Тирца, — сказал он. — А почему вы буиагу-то заменили? Рулон почти целый, жалко выбрасывать.

— Не знаю… Сказали поменять, я и поменяла.

— Кто сказал?

— Ну кто… Яир и сказал.

Яиром звали мужчину, который был тут главным среди уборщиков и прочей обслуги.

Еще не вполне понимая, зачем это делает, Беркович протянул руку и забрал у Тирцы рулон бумаги.

— Эй, — сказала она, — Яир велел бумагу вернуть, у него отчетность.

— Обойдется, — сказал Беркович. — Сам ему верну… завтра.

Мысль, пришедшая в голову, была простой и легко проверяемой. Из офиса Беркович отправился в управление, и уже час спустя эксперт Рон Хан вынес свое заключение:

— Бумага пропитана этим чертовым вельмотропином! Достаточно несколько раз попользоваться ею, и — все. В слизистой оболочке кишечника множество кровеносных сосудов, яд впитывается моментально. Кстати, ты знаешь, что бывшего шефа ФБР Гувера отравили точно таким же способом? Только яд был другим… А кто это сделал?

— Некий Яир Бен-Закай, — сообщил Беркович. — И не своими руками, кстати. Попросил уборщицу заменить бумагу. А кроме Кримана никто этим туалетом не пользовался.

— Ловкач! — присвистнул Хан. — Но зачем ему это было нужно?

— Пока не знаю, — сказал Беркович. — Деньги здесь вряд ли участвуют, ревность тоже… Ничего, разберусь.

Чтобы разобраться, ему потребовалось несколько часов. Бен-Закай, узнав от Тирцы, что полиция забрала злополучный рулон, попытался скрыться из Тель-Авива, и его задержала дорожная полиция на одной из улиц Петах-Тиквы.

— Ты знаешь, почему он это сделал? — спросил Беркович у своей жены Наташи, рассказав ей историю отравления бедняги Кримана. — Зависть! Вот чувство, которое бывает посильнее ревности. Почему Криману все время везло, а Бен-Закаю — никогда? Они, оказывается, учились в одном классе, и зависть к успехам соседа по парте одолевала Бен-Закая еще в те годы…

— Многие люди друг другу завидуют, — сказала Наташа, — но разве из-за этого убивают?

— Так ведь и ревнуют многие, — возразил Беркович, — а до убийства дело доходит не так уж часто…

 

Убийство из ревности

О выстрелах в квартире Мирьям Лившиц сообщила в полицию соседка по имени Захава. Патрульная машина оказалась на месте три минуты спустя. Дверь в шестую квартиру, расположенную на втором этаже, была закрыта изнутри, и оттуда не доносилось ни звука. Собравшиеся на шум соседи, в числе которых была и Захава, оказавшаяся щуплой старушкой лет семидесяти пяти, высказывали самые мрачные предположения.

— Она живет одна, — сообщила все та же Захава сержанту Соломону. — Друг у нее есть, часто ночевать остается, но жениться, видимо, не хочет. А женщина она собой видная, говорят, даже какой-то королевой была.

— Она в конкурсе красоты участвовала, — сказала другая соседка. — Правда, приз не взяла, но после того конкурса работала манекенщицей. А может, и сейчас работает, не знаю.

— Будем ломать? — спросил у сержанта патрульный полицейский после безуспешных попыток вскрыть дверь с помощью слесарных приспособлений.

— Сломаешь ее, как же… — мрачно сказал Соломон. — Автогеном разве что.

— Попробуем через окно, — решил он наконец. — Второй этаж, невысоко. Есть у кого-нибудь лестница?

Лестницы не нашлось, вызвали машину с подъемным устройством. На все это ушло немалое время, и в квартиру сержант Соломон попал лишь минут сорок спустя. Прежде всего он открыл щеколду и впустил полицейский наряд, а перед соседями захлопнул дверь, сказав, впрочем, чтобы не расходились, потому что нужно будет с каждого снять показания.

В салоне метрах в двух друг от друга лежали два тела. Хозяйка квартиры, двадцатитрехлетняя красавица, смотрела в потолок широко раскрытыми безжизненными глазами, левая сторона блузки была пропитана кровью. Второе тело принадлежало мужчине лет тридцати, и склонившись над ним, Соломон понял, что он жив.

— Скорую! — скомандовал он.

Заодно вызвали бригаду из управления. Одновременно с медиками приехали старший сержант Беркович, эксперт-криминалист Хан и трое сотрудников следственного отдела.

Сначала увезли раненого. На полу остался очерченный мелом контур тела и лужица крови. Пистолет был обнаружен Берковичем под стулом, стоявшим в метре от тела мужчины. Эксперт Хан осторожно поднял оружие и положил в пластиковый мешочек.

Мирьям лежала возле дивана, кровью была залита цветная накидка — похоже было, что она в момент выстрела сидела, а потом попыталась встать, но ей это не удалось, и женщина скатилась на пол.

— Опять эти любовные разборки, — пробормотал Хан.

— Ты говоришь, будто никогда не любил, — усмехнулся Беркович.

— Так, чтобы убить женщину, а потом наложить на себя руки? Нет, Бог миловал.

— На вешалке кожаная куртка, — сообщил сержант Соломон. — Наверное, принадлежала гостю.

В боковом кармане куртки Беркович обнаружил водительские права на имя Теодора Клинкера.

— Посмотри на улице, — сказал Беркович сержанту Соломону. — Там должна быть его машина. Вот номер.

Сержант вышел, а эксперт, закончив работу с телом убитой, сказал:

— Похоже, она действительно сидела, когда он в нее выстрелил. Пуля вошла сверху и, скорее всего, задела сердце.

— Следов насилия нет, — констатировал Беркович. — В комнате все на своих местах, они и не думали драться или швырять друг в друга предметы мебели.

— Похоже, что так, — согласился эксперт. — Но чтобы вывести мужчину из себя, не обязательно бросать в него вазой или утюгом.

— Знаешь по собственному опыту? — хмыкнул Беркович. — Ладно, не обижайся.

После отъезда эксперта старший сержант приступил к опросу свидетелей. Отсеяв очевидные глупости, Беркович составил для себя более или менее, как ему казалось, объективное описание характера хозяйки квартиры.

Мирьям жила в этом доме три года — после того, как отец, строительный подрядчик, купил ей здесь квартиру. Как раз тогда Мирьям едва не победила в конкурсе красоты и получила лестные предложения от рекламных агентств и домов моделей. Начала работать манекенщицей, появились мужчины. Сначала приходил некий тип в летах. Через несколько месяцев появился молодой парень по имени Гай, а еще год спустя Гая сменил этот Теодор — мужчина солидный и, похоже, с серьезными намерениями. В последнее время только Теодор Мирьям и посещал — не считая родителей, конечно, которые бывали довольно часто.

Составив протокол и отослав свидетелей, не желавших расходиться, Беркович позвонил в больницу и услышал, что операция еще продолжается, но опасности для здоровья самоубийцы нет, пуля задела легкое, но прошла довольно далеко от сердца.

Беркович вернулся в управление, занес в компьютер данные о проведенном расследовании и спустился в лабораторию Хана. Эксперт только что закончил патологоанатомическую процедуру и был, как обычно в таких случаях, сосредоточен и говорил короткими фразами.

— Как я и думал, — сказал он. — Пуля вошла под углом сверху. Никаких следов насилия, в том числе сексуального. Интимных контактов сегодня не имела. В общем, картина ясная. Этот ревнивый дурак выстрелил в нее, а потом в себя. Обычная картина.

— Не совсем… — протянул Беркович.

— А что необычного? — удивился эксперт.

— То, что самоубийца жив, — пояснил старший сержант. — Если он хотел покончить с собой, почему не стрелял в голову?

— Не хочешь же ты сказать, что там был кто-то третий! Пальцевые следы на пистолете принадлежат Клинкеру, других следов нет, да и зарегистрировано оружие на его имя. Есть и следы пороховой гари на рубашке Клинкера — стрелял он в упор. Что тебя смущает?

— В кого он стрелял сначала — в женщину или в себя?

— В Мирьям, естественно, да и какая разница?

— Большая, Рон. Когда Клинкер поправится, его будут судить за убийство. И потому вопрос, который я задал, приобретает принципиальное значение. Если он стрелял сначала в Мирьям, а потом в себя, — значит, имело место убийство, пусть и в состоянии аффекта. А если он решил покончить с собой на глазах любимой женщины? Выстрелил себе в грудь, а дальше уже ничего не соображал. Тогда и убийство будет квалифицировано иначе, и срок окажется пустяковым.

— Хорошо, — сказал эксперт после раздумья. — Похоже, ты прав. Но сейчас черта с два докажешь, что сделал Клинкер раньше — в себя выстрелил или в Мирьям. Один выход: допросить парня, как только он придет в себя.

— Да? Он может сказать правду, а может соврать.

— Будет он врать, едва отойдя от наркоза!

— Согласен. Допустим, он скажет: «Я стрелял в Мирьям, а потом в себя». И что? Когда делом займется адвокат Клинкера, он первым делом уговорит своего подзащитного изменить показания. Был, мол, под наркозом, плохо соображал. Есть возражения?

— Нет, — подумав, сказал Хан. — И что ты намерен предпринять?

Беркович не ответил.

Вторую половину дня он провел в доме, где жила убитая, расспрашивал соседей, а под вечер задал несколько вопросов родителям Клинкера. Беркович хотел разобраться в причине ссоры, и единственной разумной гипотезой, как и следовало ожидать, была ревность. У Мирьям появился другой мужчина. К себе она его не приводила, видимо, знала крутой нрав любовника. Но разве можно что бы то ни было скрыть в такой маленькой стране, как Израиль? Мирьям видели с одним из манекенщиков фирмы, где она работала, — в Дизенгоф-центре они ели мороженое, в Гейхал-а-тарбут слушали музыку, кто-то даже засек их на пляже, там, где почти нет купающихся. Что было дальше — легко догадаться.

Из разговоров Беркович представил себе характер Теодора Клинкера — порывистый, крутой, себялюбивый. Приступы бешенства. Возражений не терпел. Женщин считал существами низшего порядка. Если женщина принадлежит мужчине, измена исключается полностью. Что ж, такой человек вполне мог, выйдя из себя, убить изменницу. Но он не стал бы стреляться! Пожизненное заключение за убийство — это все-таки жизнь, которую Клинкер слишком любил, чтобы расстаться с ней из-за чьей бы то ни было измены.

Но все-таки он пытался покончить с собой — никаких сомнений быть не могло. Кроме Теодора и Мирьям, в квартире никого не было. Дверь закрыта на задвижку. Окно закрыто и заперто. У манекенщика, нового друга Мирьям, надежное алиби — когда произошла трагедия, он находился в Эйлате на демонстрации мод.

По идее, Теодор должен был, убив Мирьям, позвонить в полицию — это было бы вполне в его характере. Почему он выстрелил в себя?

Когда уже стемнело, Беркович вернулся в квартиру убитой и принялся ходить по комнате, пытаясь воссоздать картину произошедшего. Наклонившись, старший сержант принялся внимательно рассматривать место, где лежал пистолет, пытаясь определить траекторию его падения. Что-то светлое лежало под диваном — увидеть этот предмет можно было только если низко наклониться и смотреть под определенным углом. Беркович потянулся и двумя пальцами вытащил бумажную салфетку. Он уже собирался бросить ее на стол, но, передумав, начал вертеть бумагу в руках.

Неожиданная мысль пришла ему в голову, и Беркович, достав из кармана сотовый телефон, набрал номер эксперта.

— Ты еще у себя? — спросил старший сержант. — Я сейчас приеду. Есть дело.

…Час спустя, когда изучение салфетки было в первом приближении закончено, Хан сказал Берковичу:

— Пальцевые следы убитой, но это естественно — салфетка ведь из ее квартиры. Но вот что удивительно: бумага четко сохранила контур рукоятки пистолета. Мирьям держала оружие, обернув рукоять салфеткой. И я не понимаю…

— Ага! — воскликнул Беркович. — Мне тоже так показалось, но нужно было подтверждение. Чего ты не понимаешь? Стреляла Мирьям, вот что. Видимо, Теодор довел ее, и она решила его убить, а потом инсценировать самоубийство на почве ревности. То, что намерение было вполне обдуманным, я не сомневаюсь, иначе появление салфетки не объяснить. События развивались так. Теодор обычно ходил с оружием, пришел с ним и на это свидание. Как обычно, вытащил пистолет из-за пояса — все так делают, верно? — и положил на стол или тумбочку. Когда он отвернулся, Мирьям выстрелила. Но ведь она не прирожденная убийца и, к тому же, женщина. От вида крови и шатавшегося Теодора она пришла в ужас, а он все не терял сознания. Не знаю, отнял ли Теодор пистолет у Мирьям, или она уронила его, а он поднял. Скорее первое. Мирьям опустилась на диван, ногой случайно затолкнув салфетку так, что ее трудно было увидеть. Теодор выстрелил, пистолет выпал из его руки и оказался под стулом… Вот и все.

— Черт, — сказал Хан. — А ведь если бы эта салфетка не нашлась…

— Теодору грозила бы тюрьма, — кивнул Беркович. — Иногда полезно заглядывать под диван. Учту на будущее.

 

Убийство в офисе

Старшего сержанта Берковича вызвали на работу в семь утра — у него был день отдыха, вставать не хотелось, в кои-то веки появилась возможность отоспаться, но телефон звонил не переставая, и пришлось поднять трубку.

— Здоров же ты спать, — сказал знакомый голос сержанта Соломона. — Извини, конечно, но, похоже, без тебя не обойдется.

— Что случилось? — спросил Беркович, стараясь говорить тихо, чтобы не разбудить спавшую рядом Наташу.

— Убийство в офисе фирмы «Нефеш». Убит менеджер фирмы Гай Лискер. Звоню с места преступления. Жду тебя — шеф распорядился, чтобы расследование провел ты.

— Благодарю за доверие, — вздохнул Беркович. — Говори адрес…

Офис компании «Нефеш», занимавшейся разработкой дизайна интернетовских страниц, находился на третьем этаже девятиэтажного административного здания на набережной Яркон. День был субботний, и в здании, по идее, никого быть не могло. Сержанта Соломона Беркович нашел в комнатке ночного сторожа на первом этаже сразу за входной дверью. Сторож, молодой человек лет двадцати пяти, сидел на диванчике и раскачивался, как на молитве.

— Убийца проник в здание совершенно элементарно, — сказал Соломон, — этот тип по имени Арон Шехтман, который называется сторожем, даже не потрудился запереть дверь…

— Я выходил подышать воздухом, — пробормотал парень.

— В такую жару! — закатил глаза сержант. — Короче говоря, его сбили с ног и связали. Потом убийца поднялся на третий этаж и застрелил Лискера. Пистолет лежит в метре от трупа, там уже работает Рон.

— Вы можете описать нападавшего? — обратился Беркович к Шехтману.

— Конечно! — воскликнул сторож, перестав раскачиваться. — Их двое было. Один с пистолетом, высокий, с усами, в майке с надписью «Бейтар», другой низкий, плотный, в серой рубахе. Оба молодые, лет по тридцать, по-моему.

— У вас есть оружие?

— Да, но я его и достать не успел! Который низкий — он меня обхватил, а ручищи у него ого-го…

— Они пошуровали немного, — заметил Соломон. — Видно, не сумели сдержаться.

Беркович оглядел каморку — никаких следов погрома не наблюдалось.

— Тут блок «Кэмел» лежал, — нехотя пояснил Шехтман, кивая на тумбочку, — так они его прихватили. И еще игровую приставку к телевизору, я сыну купил, хотел сюрприз сделать…

— А кто полицию известил, если сторож был связан? — поинтересовался Беркович у Соломона.

— Прохожий, религиозный человек, — объяснил сержант. — Шел мимо в синагогу, увидел, что дверь не заперта, удивился…

— И нарушил субботу, — усмехнулся Беркович.

— Нет, по телефону он звонить не стал, но вошел, увидел связанного, развязал, а тот уж сам вызвал полицию.

— Я поднимусь наверх, а ты займись протоколом, — сказал Беркович.

Гай Лискер лежал на полу в своем кабинете, пуля попала ему в лоб. Эксперт Рон Хан, стоя у окна, наблюдал за тем, как полицейские фотографы фиксируют на пленке место преступления.

— Пальцевые следы на пистолете сохранились? — спросил Беркович, не ожидая, что ответ будет положительным.

— Нет, — покачал головой эксперт. — Преступник убил клиента наповал, протер рукоятку пистолета и бросил оружие на пол. Других следов тоже нет. Чистая работа.

— Что Лискер делал в офисе в ночь на субботу? — сказал Беркович, ни к кому конкретно не обращаясь. Ответ все-таки прозвучал — подал голос мужчина средних лет, стоявший у журнального столика:

— Гай почти каждый день до полуночи задерживался, жены у него не было…

— Познакомься, Борис, — сказал эксперт, — это Рафи Гольдштейн, исполнительный директор «Нефеша».

— А сами вы когда ушли с работы? — спросил Беркович.

— Рано, часа в два… Вечером говорил с Гаем по телефону, все было в порядке. Это было часов в десять…

— Смерть последовала между десятью и полуночью, — заметил эксперт.

— Понятно, — рассеянно отозвался Беркович. — Тебе не кажется странным…

— Что? — насторожился Хан.

— Как убийцы попали в кабинет.

— Поднялись на лифте или по лестнице…

— Не так просто, — покачал головой Беркович. — Я знаю, как организована система безопасности в таких зданиях. Сторож сидит внизу, он может с пульта блокировать движение лифта. Кроме того, на ночь запираются на электронный замок двери на лестничных клетках. Если кто-то хочет подняться, он должен либо сделать это вместе со сторожем, а это было невозможно, поскольку сторожа связали, либо позвонить на этаж, и если там кто-нибудь есть, он откроет дверь… Сложная система, но зато избавляет от случайностей. Я правильно говорю? — обратился Беркович к внимательно слушавшему Гольдштейну.

— Точно так, — кивнул тот. — Получается, что убийца был Лискеру знаком!

— Вот именно. Менеджер открыл дверь, встал навстречу гостю и получил пулю в лоб.

— Пожалуй, — кивнул Хан.

— Тогда вопрос к вам, — повернулся Беркович к Гольдштейну. — Предположим, что убийцы — стрелял один, но на самом деле, судя по рассказу сторожа, их было двое — были хорошо знакомы с Лискером. Тогда и вы могли их знать. Один был высокого роста, усатый…

Выслушав пересказанное Берковичем со слов Шехтмана описание, Гольдштейн покачал головой.

— Не было у Гая таких знакомых и быть не могло, — отрезал он. — С людьми подобного типа он не знался.

— Действительно, Борис, — вступил в разговор Рон Хан. — Судя по твоему описанию, это скорее базарные торговцы, чем интеллектуалы.

— Кто знает, с кем общался Лискер во внеслужебное время, — пожал плечами Беркович, не будучи уверен в своих словах. — Возможно, свел знакомство с криминальными элементами…

Он не стал развивать свою мысль, встретив иронический взгляд Гольдштейна.

— Есть еще одна странность, — сказал старший сержант. — Совершив убийство, эти двое не стали сразу делать ноги, а вернулись в комнату сторожа. Возможно, хотели проверить, крепко ли он связан. И прихватили с собой блок «Кэмел» и игровую приставку к телевизору.

— Но это вообще бред! — воскликнул Хан. — Честно говоря, я не понимаю даже того, почему они оставили этого дурака-сторожа в живых. Специально для того, чтобы он мог их описать полиции?

— Да-да, — закивал Гольдштейн. — Это нелогично. По-моему, сторож никого на самом деле не видел и все выдумывает. Двинули ему по голове, ничего он не помнит, но не хочет выглядеть в глазах полиции полным болваном и трусом, вот и придумывает.

— Нет, — покачал головой Беркович. — Никто Шехтмана по голове не бил, нет у него на темени ни шишки, ни кровоподтека. Он был в полном сознании.

— Знаете что я думаю? — нерешительно сказал Гольдштейн. — Надо бы проверить этого Шехтмана. Вам не кажется, что он сам впустил убийц в здание? Может, ему заплатили? Он их впустил, а потом они его связали, чтобы полиция не подумала чего-то дурного. Он и двери на этаж для убийц разблокировал!

— Да, это очевидно, — согласился Беркович. — Вот только доказать факт сговора трудновато. Понятно, что и описания бандитов тоже вымышлены, слишком уж они карикатурны. Но это слова. Надо иметь что-то более существенное, чтобы прижать сторожа и заставить сознаться.

— Один момент, — сказал эксперт. — Вы забыли о том, что Лискер был знаком с убийцей. Если принять версию о том, что преступники подкупили сторожа, то откуда Лискер мог знать того, кто вошел к нему в кабинет?

— Почему же… — задумчиво проговорил Беркович. — Люди, знавшие Лискера, решили свести с ним счеты, подкупили сторожа, поднялись на этаж…

— Не могли найти более простого способа? — удивился Хан. — Подкараулить на улице, например! Зачем им лишний свидетель?

— И зачем они, кроме убийства, еще и на грабеж пошли? Я все думаю об этом блоке сигарет и игровой приставке…

— Да, — согласился эксперт. — Преступники вели себя совершенно нелогично.

— Или мы пока не можем понять их логики, — возразил Беркович.

— Я бы на вашем месте крепко прижал сторожа, — сказал Гольдштейн. — Он наверняка соучастник.

— Я бы тоже так думал, — вздохнул Беркович, — если бы не блок «Кэмел».

— А почему этот блок сбивает тебя с толку? — спросил Хан.

— Зачем сторож о нем вообще упомянул? Ну, допустим, его приятели не удержались… Хотя, согласитесь, логики здесь ни малейшей. Но даже если все так и было, к чему было Шехтману сообщать о пропаже?

— А может, и пропажи не было? — усомнился Хан. — Может, он просто на ложный след наводит?

— Возможно. Только вот на какой?… Ты уже закончил здесь? — спросил Беркович у эксперта.

— Да. Никаких следов. Собственно, этого и следовало ожидать: убийца стрелял с порога, ни до чего не дотрагивался. Одна улика — пистолет, но и он, скорее всего, до убийцы не доведет, иначе оружие не бросили бы.

— Сторож наверняка все знает, — убежденно повторил Гольдштейн. — Займитесь этим типом!

— Непременно, — кивнул Беркович и вышел в коридор.

Он, конечно, собирался еще расспросить Шехтмана, но совсем не о том, о чем говорил Гольдштейн. Берковичу не давали покоя блок сигарет и игровая приставка. Это ведь даже не смешно, господа — совершить хладнокровное убийство, а затем — мелкое воровство. Будто речь шла о двух независимых преступлениях…

Когда старший сержант вернулся в комнату сторожа, Шехтман сидел на диване и о чем-то увлеченно рассказывал Соломону, закончившему заполнять протокол. «Как он быстро пришел в себя», — подумал Беркович.

— Сколько вы им заплатили? — спросил старший сержант, и сторож оборвал рассказ на полуслове.

— Кому? — напряженно спросил он.

— Мальчишкам, — объяснил Беркович. — Только не врите, вы уже достаточно лапши повесили мне на уши. Вы ж понимаете, мальчишек найти будет достаточно просто, это ведь не мафиози, они тут обычно бегают, потому вы их и наняли.

— Не понимаю, — пробормотал Шехтман.

— Все вы прекрасно понимаете, — резко сказал Беркович. — Хотите расскажу, как было дело? У вас произошел какой-то конфликт с Лискером, и вы решили убить менеджера. Любой другой убийца подкараулил бы его на улице, а вам было проще сделать это здесь. Вы поднялись наверх и застрелили Лискера, а пистолет бросили. О том, где вы его взяли, я еще спрошу, ведь это не ваше оружие. Потом вы вышли на улицу, нашли двух ребят — тут неподалеку вечно какая-нибудь подростковая компания ошивается — и посулили награду. За что? За то, чтобы они вас хорошенько связали. Они так и сделали, а потом увидели сигареты и приставку… Взрослый не стал бы красть все это, согласитесь, а подросток…

— Глупости, — сказал сторож. — С чего бы мне убивать Лискера?

— Разберемся, — пожал плечами Беркович. — А ребят я вам предъявлю через час-другой. Думаю, больше времени поиск не займет.

Сержант Соломон увел Шехтмана, а Беркович присоединился в холле к спустившимся с этажа Гольдштейну и Хану.

— Какой негодяй! — возмутился Гольдштейн, выслушав рассказ старшего сержанта. Эксперт только головой покачал.

— Намучаешься ты еще с этими подростками, — сказал он. — Так они тебе эту приставку и выдадут.

— Да пусть себе оставят, — заключил Беркович. — Лишь бы правду сказали.

 

Я убил, арестуйте меня!

На улице плавился асфальт, и старший сержант Беркович весь день просидел в прохладном кабинете под струей холодного воздуха из кондиционера. К счастью, никаких происшествий, требовавших его присутствия, не происходило, и он занимался оформлением законченных дел, подготовкой материалов для передачи в прокуратуру и суд, отчетами и прочей канцелярщиной, которую Беркович обычно терпеть не мог, но сейчас занимался с удовольствием, лишь бы не вспоминать об уличной жаре.

Время от времени он звонил домой и справлялся у Дорит, приходящей няньки, как чувствует себя Арик. Вчера и всю прошедшую ночь малыш плакал, утром перед работой Наташа возила сына к врачу, но педиатр ничего существенного не нашел, дал какой-то препарат, и Арик действительно успокоился. Дорит утверждала, что мальчик нормально ест и почти все время спит — в общем, все нормально.

Похоже было, что день так и закончится без происшествий. Беркович уже собрался было выключать кондиционер и просить Соломона подвезти его домой на патрульной машине, как позвонил сам сержант — легок на помине! — и сообщил, что в дежурной комнате находится наркоман, который, похоже, плохо соображает что говорит. Но если он говорит правду, то не далее как несколько минут назад он задушил собственную жену, в чем и решил сознаться.

Беркович спустился в дежурную комнату, где обнаружил описанного Соломоном мужчину, сидевшего на скамье для посетителей.

— Типичный наркоман, — сказал Берковичу Соломон. — Посмотри на глаза.

— Может, он все сочиняет? — спросил старший сержант.

— Я поеду к нему домой, проверю. Но похоже, какая-то доля правды в его словах есть. Он, конечно, в эйфории, но не до такой же степени…

— Как ваша фамилия? — обратился Беркович к «преступнику».

— Беньямин! — воскликнул тот. — Сойфер! То есть, я Сойфер, а Беньямин — это мое имя. То есть, Сойфер — моя фамилия, а…

— Понятно, — перебил Беркович. — Вы утверждаете, что задушили жену? По какой причине?

— Задушил! Не помню почему! Мы подрались. Мы всегда деремся. Ничего не помню. Сначала подрались, а потом — отключился. Прихожу в себя — смотрю: Сара мертвая на полу лежит. Я ее толкаю — так она же мертвая, не отвечает! Ну тогда я понял, что сделал…

Беньямин Сойфер неожиданно разрыдался, все его тело затряслось — наступала реакция на принятие наркотика.

— Вот так это и бывает, — философски заметил Соломон. — Девяносто процентов убийств на бытовой почве просходят в семьях наркоманов.

— Поехали, — решил Беркович. — Отправь этого типа в камеру, пусть отлежится.

Адрес, который был записан у Сойфера в удостоверении личности, соответствовал району бедноты — по стечению обстоятельств район этот начинался почти сразу за зданием управления; по крайней мере стало понятно, почему убийца пришел сдаваться именно сюда, а не в другой полицейский участок.

Дом оказался старым трехэтажным строением времен британского мандата, узкая лестница, казалось, вот-вот обвалится. Квартира Сойфера находилась на втором этаже, дверь оказалась не запертой, и Беркович с Соломоном вошли в комнату, которую лишь при большом воображении можно было назвать салоном или гостиной. Мебели здесь почти не было, а та, что была, годилась скорее для свалки, чем для приличной квартиры. Правда, в углу около окна на относительно новой тумбочке стоял замечательный телевизор марки «Тошиба» с экраном в двадцать девять дюймов, и первой мыслью Берковича была уверенность в том, что этот предмет домашнего обихода был Сойфером скорее всего украден. Мысль, конечно, могла оказаться совершенно неверной, а в следующую секунду Беркович и думать забыл о телевизоре — он увидел лежавшее рядом со старым диваном тело молодой женщины.

Сара Сойфер лежала лицом вниз, у нее была короткая стрижка, и никаких следов удушения на шее жертвы Беркович не обнаружил — ни синяков, ни пальцевых следов, ничего. Похоже, что и шейные позвонки сломаны не было.

— Странно, — произнес сержант Соломон.

— Ага, ты тоже обратил внимание, — сказал Беркович. — Кажется, Сойфер действительно все придумал. Возможно, женщина просто без сознания. А ну-ка…

Мужчины наклонились, перевернули Сару на спину и одновременно присвистнули.

— Ничего себе! — воскликнул Соломон.

Было отчего прийти в недоумение: платье Сары Сойфер на груди было черным от крови, ножевая рана находилась чуть ниже левого соска, а на полу под трупом натекла кровь. Орудия преступления нигде видно не было.

— Вот мерзавец, — пробормотал Беркович. — Дожрался наркотиков до такой степени, что сам не помнит — задушил он собственную жену или зарезал.

— Не мог он ее зарезать, — неуверенно сказал Соломон.

— Почему ты так думаешь?

— Ты к нему близко не подходил, а я осмотрел внимательно, — объяснил сержант. — Вся его одежда совершенно чистая. Посмотри сколько крови. Если бы это была работа Сойфера, на одежде обязательно остались бы следы. И не в таком он был состоянии, чтобы перед приходом в полицию искупаться и переодеться. Да и зачем? Какой смысл? Если он убил, то не все ли равно — каким способом?

— Логично, — кивнул Беркович. — Хорошо, вызывай бригаду и экспертов, будем разбираться.

Ожидая Хана, Беркович внимательно осмотрел место преступления. В квартире царил кавардак, но из этого еще не следовало, что здесь происходила драка — возможно, так здесь было всегда, вряд ли супруги Сойфер следили за порядком. Ножа Беркович не нашел нигде — убийца наверняка унес его с собой и выбросил где-то по дороге. По дороге в полицию? Тогда есть шанс найти орудие преступления — до управления отсюда не так уж далеко, Сойфер наверняка шел пешком. Может, на допросе он и сам вспомнит, как на самом деле убил жену и куда швырнул окровавленный нож.

А как быть с утверждением Соломона о том, что Сойфер не мог зарезать жену? Рассуждение выглядело логичным, но его предстояло проверить, и Беркович, не дождавшись прибытия эксперта, решил вернуться в управление.

Войдя в кабинет, он попросил привести из камеры Сойфера, который, похоже, немного пришел в себя. Во всяком случае, он уже не дрожал и взгляд у него был вполне осмысленным. Сойфер сел на предложенный ему Берковичем стул и спросил:

— Сколько мне дадут?

— Это зависит от того, было убийство преднамеренным или нет, — объяснил старший сержант.

— Нет! — воскликнул Сойфер. — Я не хотел. Я вообще ничего не помню!

— Расскажите подробнее, — попросил Беркович. — Ваша жена тоже принимала наркотики? Вы поссорились? Почему?

— Она… Нет, она не принимала… А я… Без «экстази» уже не могу, знаю, что это… Но все равно… Потому и ссорились. Сара хотела от меня уйти. Я сказал, что если она это сделает, я ее найду и убью. Она стала на меня кричать… А дальше… Дальше не помню, как раз таблетка начала действовать. Потом смотрю — Сара мертвая…

— Вы ее трогали? — спросил Беркович. — Переворачивали?

— Нет! — взвизгнул Сойфер. — Не переворачивал!

— Она лежала лицом вверх?

— Нет, — сказал Сойфер. — Но я ее звал, кричал…

— Почему вы решили, что она мертва? Может, потеряла сознание? Или спала?

— Спала? Вы рехнулись? Простите, старший сержант… Я действительно ее потрогал… ногу… Холодная, как лед, как труп… Тогда я испугался…

— Понятно, — сказал Беркович. — Когда вы выходили из квартиры, почему не заперли дверь?

— Запер… Я не помню… Может, не запер. Вообще-то мы редко запираем, только на ночь…

Зазвонил телефон. Беркович поднял трубку и услышал голос эксперта.

— Борис? — сказал Хан. — Я так понимаю, ты сейчас из Сойфера показания выжимаешь?

— Примерно, — сказал Беркович. — Правда, без толка.

— Если у него на одежде нет следов крови, то он не убийца, — продолжал Хан. — Женщина умерла не больше полутора часов назад. Удар был нанесен так, что убийца не мог не испачкаться. А если Сойфер находился в невменяемом состоянии, он не имел возможности так тщательно привести себя в порядок, что…

— Да, я понял, — прервал Хана Беркович. — Спасибо, я перезвоню через несколько минут.

Он положил трубку и спросил у внимательно слушавшего разговор Сойфера:

— Вы говорите, что жена грозилась уйти от вас. Было к кому?

— К кому? — вспыхнул Сойфер. — Из-за этого мы чуть не каждый день дрались. Она путалась с одним… Яир Штайниц его зовут. Ужасный тип, ужасный, не понимаю, как она могла…

— Она не скрывала, что у нее есть любовник?

— Скрывала? Сара? И не думала! Я ее бил, а она смеялась и говорила, что уйдет к Яиру.

— Вы знаете, где он живет?

— Конечно, это рядом, нужно от дома вправо два квартала, там налево и сразу в подъезд, второй этаж…

Беркович набрал номер сотового телефона Соломона и пересказал адрес, по которому можно было найти Яира Штайница.

— И поторопись, — сказал Беркович. — В ванной или в корзине для грязного белья ты можешь обнаружить кое-что любопытное.

— Что именно? — поинтересовался сержант.

— Сам подумай по дороге, — хмыкнул Беркович и положил трубку.

— Вы так и не сказали, старший сержант, сколько мне дадут за убийство, — пробормотал Сойфер.

— Вам? Так это еще нужно доказать, что вы убили жену. Собственное признание — не доказательство.

— Но я… — удивленно произнес Сойфер. — Мы подрались. Я был не в себе. Сара умерла.

— Она не задушена, — сообщил Беркович. — Ваша жена убита ударом ножа в грудь. Если ее убили вы, то куда дели нож и где переоделись?

Берковичу показалось, что глаза Сойфера сейчас вылезут из орбит. Подбородок у бедняги затрясся, и прошло не меньше минуты прежде чем к нему вернулась способность говорить.

— Нож… — прохрипел Сойфер. — Я не…

И неожиданно, будто только сейчас окончательно осознав произошедшее, он вскочил на ноги и закричал тонким голосом:

— Я не убивал! Я не убивал! Я не…

В кабинет заглянул конвойный.

— Сядьте! — резко сказал Беркович Сойферу, и тот, как подкошенный, опустился на стул. — Я знаю, что вы не убивали. Сейчас вас отведут в камеру — ненадолго, надеюсь. Скоро все выяснится. Успокойтесь.

Соломон позвонил минут через десять после того, как Сойфера увели.

— Это Штайниц, — сообщил сержант. — Ты был прав, Борис: в баке я нашел майку — всю в крови. И на сандалиях Штайница тоже кровь, он не обратил внимания. Привезти негодяя к тебе?

— Привози, — сказал Беркович.

«Мотив, — подумал он. — Вот с чем еще нужно разобраться. Видимо, женщина надоела Штайницу, а она все мечтала избавиться от мужа-наркомана. И ведь все сошло бы ему с рук, если бы Штайниц действительно задушил Сару. Тогда бы уж точно Сойфер отправился в тюрьму».

«Сколько мне дадут? — вспомнил Беркович вопрос Сойфера. — Да уж наверняка дали бы на полную катушку…»

 

Статуэтка Шивы

— Ну как? — спросил сержант Соломон, когда Беркович сел рядом с ним в патрульную машину. — Арик твой не очень по ночам спать мешает?

— Почему ты именно сегодня заинтересовался? — удивился Беркович. — Арику уже три месяца, а ты раньше ни разу не спрашивал…

— У нас в блоке соседка родила, вчера вернулась из роддома, — объяснил Соломон. — Ее ребенок так вопит у нас за стеной, что не только спать — радио слушать невозможно!

— Понятно, — кивнул Беркович. — Говорят, это с возрастом проходит. У одних за три месяца, у других — за три года.

— А некоторые всю жизнь вопят, как резаные, — вздохнул сержант Соломон. — Все, Борис, приехали. Вот дом, в котором произошло ограбление.

Ограбление случилось ночью, точное время установить не удалось — соседи спали, хозяев не было дома, они только утром вернулись из поездки в Эйлат и обнаружили, что входная дверь сломана, но главное — украдена позолоченая статуэтка Шивы, которую глава семейства привез два года назад из Индии.

— Что исчезло еще? — спросил Беркович, присев на диван и внимательно рассматривая предметы антиквариата, собранные в салоне этой не очень-то богатой на первый взгляд квартиры.

На секретере стояла еще одна статуэтка — на этот раз, похоже, какого-то африканского божка. Десятки других статуэток, керамических изделий и изделий из кожи висели на стенах, стояли на низком столике в углу и лежали в специальной витрине, закрытой стеклом. Это были сувениры, привезенные Эльдадом из его ежегодных поездок по экзотическим странам. Кого что интересует: одни ездят отдыхать в Париж или Ниццу, а другие — в джунгли Амазонки…

— Что еще исчезло? — повторил вопрос Беркович, и ответила на него Хана, жена Арона, вошедшая в салон после того, как она в сопровождении сержанта Соломона обошла квартиру.

— Ничего, — сказала она удивленно. — Ну то есть, совсем… У меня в шкафу лежала довольно крупная сумма денег, все цело, не взяли ни шекеля. И бриллиантовое кольцо в тумбочке…

— Украденная статуэтка представляла собой какую-то особенную ценность?

Арон Эльдад, вошедший следом за женой, сказал со злостью:

— Здесь все ценно! Каждый предмет! Я этого Шиву вез через половину земного шара. Не понимаю! Грабители тут двери ломали, а никто из соседей даже не проснулся?

— Соседями мы еще займемся, — пообещал Беркович. — Я бы хотел, чтобы вы ответили на мой вопрос. Это важно для расследования. Преступники влезли в квартиру имеено из-за статуэтки Шивы или прихватили ее только потому, что она стояла на видном месте?

— Есть вещи более ценные, — сказал Эльдад. — Например, этот африканский бог. Девятнадцатый век.

— Ничего пока не трогайте, — предупредил Беркович. — Сейчас приедет группа экспертов, займется фиксацией следов. А мы с сержантом опросим соседей.

Эльдад мрачно кивнул.

На соседей у Беркович ушло больше часа. В квартире рядом с квартирой Эльдада никого не оказалось — хозяева, как удалось выяснить, еще три дня назад уехали отдыхать в Галилею. Этажом ниже были две квартиры, и в обеих удалось выяснить, что поздно ночью действительно слышался какой-то шум.

— Тут постоянно шумят, спать не дают, — ворчливо сказал один из жильцов, мужчина лет шестидесяти. — По ночам приезжает машина, вывозит мусор — грохот, как на аэродроме. И еще какие-то идиоты постоянно грохочут чем-то под окнами. Ну, может, и не грохочут, но в три часа ночи все равно спать невозможно. Этой ночью было не более шумно, чем обычно. Может, и дверь ломали — кто знает?

Вернувшись через час в квартиру Эльдада, Беркович обнаружил там, кроме хозяев, эксперта Хана, закончившего работу и мывшего руки в ванной.

— Пальцевых следов нет, кроме хозяйских, конечно, — сообщил Хан.

— Это я уже привык от тебя слышать, — недовольно сказал Беркович. — Похоже, что преступники вообще лишились пальцев.

— Похоже, что преступники давно поумнели, — парировал эксперт, — и надевают перчатки. Могу только сказать, Борис, что никакие другие предметы, кроме Шивы, грабителей не интересовали. Почти на всех предметах слой пыли — небольшой, максимум трехдневной давности, но нетронутый. А на тумбочке, где был Шива, видны следы — не пальцев, правда, именно пятна, свободные от пыли, кто-то работал в перчатках.

— Вот и я так думаю, — согласился Беркович. — Интересно, чем этот Шива так ценен?

— Я хотел бы знать побольше об этой статуэтке, — обратился старший сержант к хозяевам квартиры, с потерянным видом топтавшимся в салоне. — Почему незванным гостям нужна была именно она?

— Сам не могу понять, — пробормотал Арон. — Все время об этом думаю. Шива, конечно, стоит дорого, но не дороже, скажем, чем африканский божок, и уж тем более не дороже вот этой нецке, — и Эльдад показал на чрезвычайно изящную фигурку стоявшего на коленях японского крестьянина в шляпе. Фигурка была небольшой, всего несколько сантиметров в высоту, стояла на достаточно видном месте, ее можно было забрать с собой просто из любопытства — сунуть в карман, проходя мимо.

— Вспомните, пожалуйста, — попросил Беркович, — может быть, кто-нибудь из ваших коллег-коллекционеров проявлял повышенный интерес к этому Шиве? Просил вас его продать?

— Нет! Вот о нецке разговор заходил много раз и об африканском божке…

— Странное преступление, — сказал Беркович эксперту, когда полчаса спустя они ехали в управление, так и не обнаружив никаких зацепок. — Тебе не кажется, что в квартире Эльдада преступников вообще не интересовала его коллекция? Шиву они могли взять только для того, чтобы создать у хозяина квартиры, да и у нас с тобой нужное впечатление.

— Но что им тогда было нужно? — хмыкнул эксперт. — Ведь оба — и Арон, и Хана — утверждают, что ничего не пропало.

В управлении Беркович с Ханом расстались: эксперт спустился в лабораторию, а старший сержант поднялся в свой кабинет, где и предался мрачным размышлениям, перечитывая протокол осмотра места преступления. Никаких идей у него не было. Все говорило за то, что грабители вломились в квартиру Эльдада только для того, чтобы забрать не самую ценную статуэтку. Может, в ней был спрятан бриллиант, как в рассказе Конан Дойля «Голубой корбункул»? Нет, глупости, Эльдад купил Шиву в антикварном магазине в Дели, сам, естественно, ничего внутрь статуэтки не прятал, иначе сказал бы об этом в первую очередь…

Нелепое дело и, похоже, — глухое. Нужно будет, конечно, проследить — появится ли Шива в антикварных магазинах, торгующих предметами со вторых рук. Сержант Соломон займется этим без напоминания. Но надежды мало — сколько могли получить преступники от такой продажи? Глупое преступление.

Берковичу, как это с ним часто бывало, начало казаться, что на самом деле преступление достаточно простое, и что он даже знает разгадку, думал о ней совсем недавно, но вот упустил мысль, и теперь уже не поймаешь. Что-то промелькнуло у него в сознании, когда он думал о… О чем? О похищенном Шиве? Нет. О нецке, которую почему-то не взяли? Нет, и не об этом.

Вот! Хана осмотрела квартиру и нашла, что все находится на своих местах. Ничто не пропало. И ничто не появилось. Конечно, это всего лишь фигура речи — что могло появиться в квартире после посещения грабителей? Но если остальные версии ни к чему не ведут…

Четверть часа спустя Беркович звонил в квартиру Эльдада.

— Извините, — сказал он Хане, открывшей дверь. — Хочу спросить… Осматривая недавно квартиру, вы заглянули во все места?

— Да, — сказала Хана с недоумением.

— Точно? Наверняка были места, куда вы не подумали заглянуть, потому что это бессмысленно. На крышки шкафов, например.

— Что там есть, кроме пыли?

— И под кроватью в спальне?

— Под кроватью? — удивилась Хана. — А почему я должна была смотреть под кроватью? Там ничего нет.

— А вы посмотрите, — резко сказал Беркович.

Он оттеснил женщину от двери и направился в спальню. Ничего не понимавшая Хана шла за ним, громко жалуясь на полицию, мужа и судьбу.

Под кроватью лежал довольно внушительный по размерам мешок, и Беркович не стал искушать судьбу. Он выволок Хану из квартиры на лестничную площадку, вызвал бригаду саперов и эксперта и только после этого задал вопрос, вертевшийся у него на языке:

— У вашего мужа есть враги?

— Конечно, — пожала плечами Хана, — но я не понимаю, что вы себе позволяете…

— У вас в спальне находится взрывное устройство, — оборвал ее Беркович. — Сейчас приедут саперы, и я очень надеюсь, что до их приезда бомба не взорвется.

Хана побледнела, глаза ее закатились, и она без чувств опустилась на руки старшего сержанта.

…Тем же вечером, когда закончилась суматоха и оформление нового протокола дознания, Беркович пил крепкий кофе в компании эксперта Хана и говорил:

— Эльдаду и его жене крупно повезло, что механизм был поставлен на час ночи. При более раннем включении все взлетело бы на воздух еще днем. Но преступники рассуждали здраво: бомба должна была взорваться, когда Арон и Хана лягут спать.

— Им, конечно, повезло, — кивнул Хан, — но еще больше повезло нам с тобой. Что если взрыв произошел бы, когда мы осматривали квартиру?

— Что? — переспросил Беркович. Похоже, такая возможность не приходила ему в голову. — Глупости, — сказал он, — взрывать бомбу днем не имело смысла: преступники ведь знали наверняка, что в это время в квартире будет полиция, а хозяева уж наверняка не окажутся в постелях. Результат — грохот, раненые, но цель не будет достигнута. Нет, нам с тобой ничто не грозило.

— Кроме ошибки в расчете времени, — пробормотал Хан. — У тебя есть версии: кому все это было нужно?

— Конечно, — кивнул старший сержант. — У Эльдада есть враги в мире коллекционеров. Двое или трое из них способны на все, лишь бы прибрать к рукам его коллекцию.

— Не понимаю логики! — воскликнул Хан. — Если уж они решились на грабеж, то вынесли бы все и дело с концом!

— Да? А что потом? Предметы будут объявлены в розыск, продать их с выгодой вряд ли удастся. А так — хозяин мертв, коллекция идет с молотка, приобрести нужные предметы можно будет достаточно дешево.

— Но к чему такие сложности? Подложили бы бомбу в машину, как это обычно делают.

— Нет гарантии, что Эльдад погибнет. Ты же знаешь — эффективность таких терактов не выше пятидесяти процентов. А им нужно было наверняка. Вот они и инсценировали ограбление, взяли Шиву, чтобы это сразу бросилось в глаза, но целью был не грабеж — им нужно было подложить бомбу под кровать.

— И если бы не твоя догадка, — заключил эксперт, — сегодня ночью было бы два трупа, а завтра мы бы терялись в догадках о том, что произошло и кто виноват.

— Именно, — кивнул Беркович. — Думаю, заказчика будет нетрудно найти. Не так уж много в Израиле коллекционеров, подобных Эльдаду…

 

Происшествие на пляже

— Я думаю, — сказала Наташа, — что свежий воздух нашему Арику не помешает.

— Я тоже так думаю, — согласился Беркович. — Проблема лишь в том, что взять свежий воздух в Тель-Авиве.

— На пляже, конечно! — воскликнула Наташа.

— Ты уверена, что Арику полезно полуденное тель-авивское солнце?

— Ни минуты под солнцем, — твердо заявила Наташа. — Арик будет спать под тентом, а мы с тобой по очереди искупаемся.

— Завтра же, — сказал Беркович. — У меня как раз есть несколько дней отгула, я возьму один из них.

На пляже напротив здания Мигдаль Опера яблоку негде было упасть. Берковичи с трудом нашли под большим тентом свободное место, и Арик принялся впервые в жизни вдыхать морской воздух. Наташа пошла купаться первой, а Беркович тем временем привычно наблюдал за купальщиками, спасателями и случайными прохожими.

В море людей было едва ли не больше, чем на берегу, правда, почти все купальщики сгрудились на небольшом отрезке, отгороженном от остальной части акватории торчавшими из воды буйками.

Беркович поправил малышу одеяльце и достал из сумки книгу — «Смерть Ахиллеса», детективный роман новомодного российского автора Бориса Акунина. В отличие от многих других произведений этого жанра, роман был хорошо написан, но вскоре вернулась Наташа, и Беркович с сожалением оставил чтение.

Откуда-то издалека донесся чей-то вопль, и человек на спасательной вышке отчаянно замахал руками, указывая в сторону дикого пляжа, где купание было, вообще говоря, запрещено. Беркович вскочил на ноги. В море на расстоянии сотни метров от берега виднелась черная точка, то появлявшаяся в волнах, то исчезавшая.

От пирса с ревом отвалил спасательный катер, люди уже бежали в сторону дикого пляжа, но там, конечно, не ждали, пока прибудет помощь — Беркович видел, как в волны бросился мужчина и поплыл к тонувшему. Не доплыв до цели метров тридцати, мужчина замедлил движение и неожиданно скрылся под водой. Похоже, что спасать теперь нужно было двоих — катер мчался, разрезая волны, но прошло еще несколько минут, прежде чем спасатели оказались там, где над волнами появлялась и исчезала чья-то голова. В воду полетел спасательный круг, и Беркович с облегчением увидел, как тонувшего перетащили на борт.

Затем спасатели занялись вторым тонувшим, тем, кто бросился в воду, но не сумел доплыть до цели. Похоже, что ему повезло меньше — лодка делала круг за кругом, несколько спасателей ныряли под воду, но, судя по всему, безуспешно.

— Я пойду туда, — с беспокойством сказал Беркович Наташе. — Кажется, там несчастье.

— А без тебя не обойдутся? — недовольно отозвалась Наташа.

Не ответив, Беркович направился в сторону дикого пляжа, где уже столпилось немало людей. Лодка подошла к берегу, и спасенная — это была девушка лет двадцати — самостоятельно сошла на песок и опустилась в подставленное кем-то легкое пляжное кресло.

Со стороны набережной послышались звуки сирены, и на берегу появилась группа медиков с носилками. Беркович узнал Нахума Паркера, с которым не раз встречался на происшествиях, и решительно подошел ближе.

— Борис, ты какими судьбами? — узнал Берковича медик.

— Случайно, — пожал плечами Беркович.

— Да уж, — хмыкнул Паркер. — Шел мимо в плавках…

— Что-нибудь серьезное?

— С девушкой — нет. Она даже воды почти не наглоталась. Неплохая пловчиха. А вот парень… Черт, неужели его еще не нашли?

Похоже, что так и было. Прошло еще полчаса, прежде чем тело извлекли из воды и вытащили на берег. Паркер возился томительно долго и в конце концов устало вытер со лба пот.

— Все, — сказал он. — Ничем не поможешь.

И лишь тогда девушка, наблюдавшая за действиями медиков, пронзительно закричала и упала в обморок. Паркеру пришлось приводить ее в чувство, а Беркович тем временем взял на себя составление протокола, облегчая работу коллегам, которые наверняка уже были извещены и мчались сейчас к месту происшествия. Когда на пляже появился сержант Горелик, Беркович уже мог дать ему более или менее осмысленную информацию.

Ронит Шифер, 19 лет, и ее приятель Алон Харель, 23 лет, приехали купаться на машине Хареля, которую оставили на платной стоянке. Ронит терпеть не могла толкучки, и потому молодые люди пошли на дикий пляж. Алон идти в море не торопился, и Ронит решила поплавать сама. Вот тогда ее и прихватила судорога. Она была хорошей пловчихой, но… Когда понимаешь, что тонешь, то охватывает такой ужас… В общем, в себя Ронит пришла лишь после того, как с ней повозился Паркер.

— Алон бросился в воду, услышав крик, — продолжал рассказывать Беркович сержанту Горелику. — Похоже, что плавал он плохо. Я ведь все видел — правда, издалека. Он и половины расстояния не проплыл — ушел под воду.

— М-да, — философски заметил Горелик, — это уже девятый случай в нынешнем году. Не понимаю, зачем люди лезут в воду там, где запрещено. Особенно, если плохо плавают.

— О чем ты говоришь! — воскликнул Беркович. — Он же бросился спасать свою девушку!

— Лучше бы позвал на помощь спасателей, — хмыкнул Горелик.

— Хотел бы я посмотреть на тебя, если бы в море тонула твоя жена… Извини, я не хотел сказать ничего дурного.

Распрощавшись с Гореликом, Беркович вернулся к Наташе, начавшей проявлять признаки беспокойства.

— Я уж думала, что ты обнаружил там какого-нибудь преступника, — сказала она.

— Нет, — покачал головой Беркович. — Если не является преступлением купание в неположенном месте.

Супруги вернулись домой во второй половине дня — Наташа чувствовала себя посвежевшей, Арик замечательно выспался на свежем воздухе, а у Берковича почему-то болела голова. Приехав на следующее утро в управление, он позвонил сержанту Горелику и спросил, не знает ли тот, какими были отношения между спасенной Ронит и погибшим Алоном.

— Они дружили, — ответил Горелик. — А какое это сейчас имеет значение?

— Не знаю, — вздохнул Беркович, — но может иметь, если эти двое недавно поссорились.

— Откуда ты знаешь, что они поссорились? — с подозрением спросил Горелик, всегда ревниво относившийся к любому вмешательству в дела, которые он вел лично. — Ты наводил справки?

— Нет, — сказал Беркович. — Это всего лишь предположение.

— Ну да, они поругались примерно неделю назад. Я не собирался копаться в их отношениях, зачем мне это? Но протокол нужно было составить по всей форме, пришлось кое о чем спросить родителей Алона. Обычные формальности, сам понимаешь…

Это Беркович прекрасно понимал, сержант Горелик редко выходил за пределы обычных формальностей, но со стандартными вопросами справлялся замечательно.

— Что еще говорят родители Алона об их отношениях? — осторожно спросил Беркович, стараясь даже интонацией голоса не обидеть коллегу.

— Алон хотел жениться на Ронит, но она, похоже, нашла другого. Во всяком случае, в последнее время между ними пробежала черная кошка. Родители Алона были в шоке, когда узнали, что их сын погиб, спасая эту, как они выразились, негодяйку. Они говорят… Впрочем, оба вряд ли отвечают за свои слова, тут только эмоции и родительское горе…

— Так что они говорят? — довольно бесцеремонно прервал сержанта Беркович.

— Что… гм… Ронит вовсе не тонула, а только сделала вид, что тонет, а Алон сразу же бросился в воду. Плавал он плохо. По словам родителей — как топор. Кстати, Борис, ты не знаешь, как плавает топор?

— Отвратительно, — буркнул Беркович. — Спасибо, ты мне очень помог.

— В чем? — подозрительно осведомился Горелик, но ответа не получил — Беркович положил трубку.

Подумав несколько минут, старший сержант вздохнул, вызвал дежурную машину и, спустившись к выходу, назвал водителю адрес Ронит Шифер. Он ожидал найти девушку в трауре — хотя бы показном, — но квартира содрогалась от звуков тяжелого рока, и Берковичу пришлось кричать, как на аэродроме, пока Ронит не соизволила выключить проигрыватель.

— Вы дали Алону отставку неделю назад? — спросил старший сержант.

— Почему вас это интересует? — вспыхнула девушка. — Разве это теперь важно?

— Теперь, — Беркович подчеркнул слово, — важно именно это. Вы не хотели видеться с Алоном, а он вам звонил, угрожал, требовал свидания?

— Почему вы спрашиваете? — в голосе Ронит появились нотки беспокойства. — Да, звонил, требовал, будто я ему была служанкой.

— И вчера вы согласились с ним встретиться, — утверждающе сказал Беркович.

— Почему бы не встретиться?

— Чтобы погулять или чтобы выяснить отношения?

— Послушайте, зачем вы меня мучаете? Думаете, мне приятно вспоминать вчерашний ужас?

— Надеюсь, что неприятно, — вздохнул Беркович. — Но вы не ответили…

— Мы крупно поговорили, — сухо сообщила Ронит.

— И поехали купаться, — заключил старший сержант. — Логичное завершение крупного разговора.

— Что вы хотите сказать? — пробормотала Ронит.

— Ну, я могу себе представить: вы дали Алону от ворот поворот, а потом решили вместе отдохнуть на пляже. Наверняка эта идея пришла в голову не Алону, а вам.

— Да, ну и что?

— Вы не собирались купаться, когда отправлялись на встречу. Я ведь был вчера на пляже, и мне бросилось в глаза, что вы купались в майке и шортах — необычный костюм, верно? В чем приехали, в том и в воду бросились. Купальника с собой не было. Идея пришла вам в голову, когда Алон окончательно довел вас своими просьбами и угрозами. Вы как раз проезжали мимо пляжей и сказали: «Хочу искупаться». Я прав?

Ронит молчала, не понимая еще, куда клонит полицейский.

— Когда вам пришла в голову идея изобразить, будто вы тонете? — неожиданно спросил Беркович.

— Я… Почему идея? — растерялась Ронит. — Я ничего не изображала!

— Знаете, — доверительно понизил голос Беркович. — Мне довелось всякие крики слышать — когда люди просили о помощи, когда на них нападали, когда они попадали в экстремальные ситуации. И ваш крик я вчера слышал тоже. Так кричат не очень хорошие актеры в театре средней руки. Да, очень громко. Но… Вы наверняка не знаете Станиславского — был такой русский режиссер. В подобных случаях он говорил: «Не верю!»

— Я не помню, как я кричала…

— И воды вы совсем не наглотались, я ведь видел и это. Уверяю вас, только в той суматохе, что началась, когда искали Алона, спасатели могли не обратить на все это внимания.

Ронит смотрела на Берковича, широко раскрыв глаза.

— Но память у спасателей профессиональная, и они наверняка дадут свидетельские показания, — заключил Беркович. — Все говорит о том, что вы фактически утопили Алона Хареля.

Ронит молчала.

— Этим делом занимается мой коллега, — сказал Беркович, вставая. — Он посетит вас через некоторое время, и я не советую вам удариться в бега…

Выходя из дома, старший сержант раздумывал о том, как навести Горелика на правильный след, не ущемив при этом его гипертрофированного самолюбия.

«Ничего, перетерпит», — решил он в конце концов.

 

Свидетельские показания

— Похоже, — сказал Беркович, — начальство решило, что я уже достиг своего потолка.

— Ты? — удивился инспектор Хутиэли. — Твой потолок достаточно высок, и у тебя впереди вся жизнь. Я понимаю, что ты хочешь сказать. В приказе о присвоении очередных званий о тебе не сказано ни слова, а это обидно. Почему Горелик получил офицерское звание, а ты как был старшим сержантом, так уже третий год им остаешься? Я правильно интерпретирую твою мысль?

— Правильно, — кивнул Беркович. — Я думаю вот о чем: пойти ли мне к майору Дранкеру лично или ограничиться докладной запиской?

— Полагаю, тебе не следует делать ни того, ни другого, — покачал головой Хутиэли. — Поверь мне, Борис, твой вопрос разбирается отдельно от других. Имей терпение.

— Очередной израильский савланут, — пробормотал Беркович.

— Конечно! Сколько людей в полиции поломало себе карьеры, потому что у них не было достаточно терпения…

Разговор происходил в кабинете инспектора, куда Беркович заглянул, чтобы передать распечатанный аналитический обзор происшествий за последнюю неделю. Старший сержант поднялся, чтобы отправиться на свое рабочее место, но в это время зазвонил телефон, и Хутиэли поднял трубку.

— Хорошо, — сказал он, выслушав собеседника. — Мы поедем вместе с Берковичем.

Положив трубку, инспектор сказал, отвечая на немой вопрос старшего сержанта:

— Похоже, заказное убийство. Улица Габрилович. Расстрелян некий Дотан Ростер. Подробности узнаем на месте.

Улица Габрилович оказалась короткой — длиной всего в один квартал — и не очень широкой, движение здесь было односторонним, от проспекта Моше Даяна. Въезд в улицу и выезд из нее перегородили полицейские машины, что не помешало собраться довольно внушительной толпе — правда, непосредственно к месту преступления людей все-таки не допускали. Следом за Хутиэли с Берковичем подъехал эксперт Хан, и они втроем направились туда, где на тротуаре лежало ничком тело жертвы нападения.

Сдержанно поздоровавшись, патрульный офицер, первым прибывший на место происшествия, сообщил:

— Убитый — Дотан Ростер, личность в этих краях известная. Содержал массажный кабинет на улице Бограшов. Врагов у него наверняка было достаточно. Вопрос — кто из них решился на убийство.

— Свидетели есть? — спросил Хутиэли.

— Конечно. Свидетелей много, я отобрал человек десять. Вон они стоят — около машины.

— Борис, — обратился инспектор к Берковичу, — займись свидетелями, а мы с Роном осмотрим тело.

Старший сержант кивнул и направился к группе мужчин и женщин, стоявших у полицейской машины.

— Я буду говорить с каждым в отдельности, — предупредил Беркович. — Прошу не расходиться, это займет некоторое время.

— Да мы все понимаем, — сказал от имени «коллектива» мужчина лет сорока в светлой майке и кепочке, надетой на голову козырьком назад.

— Вот с вас и начнем, — сказал Беркович и уселся на заднее сидение машины, широко раскрыв дверцы с обеих сторон. Мужчина сел рядом и назвал себя:

— Йосеф Бузагло, вон мой магазинчик — напротив. Оттуда прекрасно виден выезд с улицы, так что могу сообщить все подробности.

Несколько минут спустя, задав наводящие вопросы, старший сержант выяснил, что в одиннадцать тридцать (время торговец засек, потому что по радио как раз началась передача «Разговор начистоту») со стороны улицы Габрилович раздались три выстрела, и несколько секунд спустя оттуда с ревом вырвался и свернул вправо мотоцикл. Красная «хонда», водитель — молодой парень в красном же шлеме, черной майке и шортах неопределенного цвета.

— Если надо, я его узнаю, — завершил рассказ Бузагло. — Когда негодяй сворачивал, я его хорошо рассмотрел. Европейское лицо, типичный ашкеназ.

«Конечно, — подумал Беркович. — Если следующим свидетелем окажется выходец из Румынии, то мотоциклист у него будет, скорее всего, типичным сефардом. Ох уж эти общинные склоки»…

Следующим свидетелем оказалась молодая женщина, одетая в строгий брючный костюм.

— Алона Киперман, — представилась она. — Адвокат-нотариус.

«Повезло, — подумал Беркович. — Адвокаты — народ наблюдательный, наверняка, если она что-то видела, то опишет без фантазий и точно».

Алона Киперман показала, что парковала машину возле дома, где живет ее мать, когда услышала три выстрела, скорее всего пистолетных, и секунд восемь-десять спустя увидела, как с улицы Габрилович выехал на проспект и повернул вправо («как раз мимо меня») мотоциклист. Красная «хонда», красный шлем, черная майка, серые шорты. Алона даже успела заметить две последние цифры номера мотоцикла — 74.

Прежде чем вызвать третьего свидетеля, Беркович сообщил инспектору Хутиэли приметы мотоциклиста и его машины.

Прохожий по имени Михаэль Верник, двадцати трех лет, программист, выходец из Украины, полностью подтвердил рассказ Киперман и Бузагло. По словам Верника, ровно через девять секунд («Я автоматически считаю, привычка такая») после третьего выстрела с улицы Габрилович вылетела красная «хонда», свернула направо и исчезла в потоке машин.

— Ты лицо этого типа не разглядел случайно? — спросил Беркович. — Узнать смог бы?

— Да, — твердо сказал Верник. — Я даже удивился — такой, знаешь, римский профиль. Наверняка европейский еврей.

«Один-ноль не в мою пользу, — подумал Беркович. — Похоже, межобщинной враждой не пахнет, убийца действительно ашкеназ».

— Номер мотоцикла не разглядел?

— Только последнюю цифру, — покачал головой Верник. — Это была четверка.

Пока все сходилось — свидетели друг другу не противоречили, что значительно упрощало поиск. Четвертым оказался пенсионер по имени Шай Кабало, сидевший на скамейке напротив выезда на проспект с улицы Габрилович. Несмотря на возраст, зрение у старика оказалось вполне приличным, а память тоже не подкачала. Красная «хонда», красный шлем, черная майка, грязно-серые шорты, номера он не разглядел.

Остальные свидетели не добавили к этой картине ничего принципиально нового. Разве что последний из них, пересекавший улицу Габрилович в том месте, где она вливается в проспект, разглядел еще и первую цифру номера мотоцикла — это была тройка. Найти мотоцикл и его хозяина, имея столько твердо установленных фактов, не составляло трудностей, и об этом Беркович не беспокоился. Думал он лишь о том, что все свидетели засекли мотоциклиста, когда тот выезжал с улицы, и никто не видел, как тот стрелял. На самой улице Габрилович в это время не было ни одного прохожего, и жители близлежащих домов не смотрели в окна. Мотоциклиста, конечно, найдут, но если он успел выбросить оружие, доказать его причастность к покушению окажется не таким уж простым делом.

— Закончил со свидетелями? — поинтересовался инспектор, подойдя к машине. — Мы тоже все закончили. В теле две пули, третья попала в дерево. Убитого уже увезли, можно возвращаться в управление, будем ждать, когда найдут мотоциклиста.

— Странная вещь, — задумчиво сказал Беркович. — Все свидетели видели выезжавшего с улицы мотоциклиста, но никто не видел, как тот стрелял.

— Улица была в тот момент пуста, — кивнул Хутиэли. — Там вообще не часто появляются машины, да и прохожих бывает немного. Конечно, прямое свидетельство не помешало бы, но сведений и без того достаточно.

— Может, мне остаться и походить по квартирам? — спросил Беркович. — Если повезет, найду нужного свидетеля.

— Это уже сделано, — возразил Хутиэли. — Жители нижних этажей опрошены — те, конечно, кто оказался дома. Я послал сержанта Соломона с помощником. Никто ничего не видел, а выстрелы, конечно, слышали. Но когда подбежали к окнам, на улице был только труп. Мотоциклист уже свернул на проспект.

— И для этого ему понадобилось девять секунд, — сказал Беркович. — Не много ли — на такой скорости? От места, где упал Ростер, до угла можно доехать секунд за пять максимум.

— Борис, — с некоторым раздражением сказал инспектор, — ты прекрасно знаешь, что оценки могут сильно различаться, у каждого свидетеля свои представления о времени…

— И все без исключения называют восемь-десять секунд, — вздохнул Беркович.

— Не понимаю тебя, — заявил Хутиэли. — Какое значение имеют эти секунды?

— Да я тоже не очень понимаю, — сказал старший сержант, — но свидетели очень точны в показаниях, это бывает редко, вы же знаете. Значит, этому числу доверять просто необходимо.

— Доверяй, — разрешил Хутиэли. — Подумаем об этом потом, когда найдем мотоциклиста. Поехали, Борис, работы еще много.

— Я все-таки останусь ненадолго, если разрешите, — попросил Беркович. — Жильцов опрашивать не собираюсь, хочу просто оглядеться, составить представление.

— Хорошо, — решил инспектор. — Даю тебе полчаса, а потом жду у себя.

Когда труп увезли, а полицейские машины разъехались, Беркович медленно прошел от проспекта по улице Габрилович к месту трагедии. Метров двадцать — немного, а для мотоцикла и вовсе не расстояние…

Он пошел дальше и вышел на проспект Моше Даяна, откуда улица Габрилович брала свое начало. Здесь на углу был магазинчик, где продавали всякую мелочь, хозяин с интересом смотрел на полицейского и на вопросы отвечал охотно:

— Мотоциклист? Видел, конечно. Он как раз сворачивал на Габрилович, когда раздались выстрелы.

— Позвольте! — воскликнул Беркович. — Вы твердо в этом уверены?

— Конечно, — обиженно сказал лавочник.

— Но тогда мотоциклист не мог застрелить человека!

— Почему не мог? Если все говорят, что стрелял он…

— Все говорят! — саркастически сказал старший сержант.

— Он еще чуть той машине в задний бампер не врезался, — сообщил лавочник новую информацию.

— Какой машине?

— Ну, когда мотоциклист сворачивал на Габрилович, оттуда задним ходом выезжал Моти на своей «сузуки».

— Моти?

— Моти Лугаси, он живет вон в том доме, у него два секс-магазина на Бограшов, как раз рядом с массажным кабинетом, где… Эй, старший сержант, я что-то не то сказал?

Должно быть, Беркович действительно не смог сдержать своих эмоций. Но секунду спустя он взял себя в руки и произнес:

— Вам, наверное, придется поехать со мной — я бы хотел взять у вас показания.

— С удовольствием! — воскликнул лавочник и бросился закрывать ставни в своем магазинчике.

Час спустя старший сержант вошел в кабинет инспектора Хутиэли и назвал имя убийцы — Мордехай Лугаси. Мотив преступления тоже был ясен — конкуренция. Как оказалось, кроме магазинов на Бограшов, у Лугаси был там и «институт здоровья».

— Черт, — сказал Хутиэли, — этот проклятый мотоциклист оказался так некстати! Надо же ему было именно в это время…

— Его нашли?

— Конечно. Бедняга только твердит, что ничего не видел и ничего не знает, а сержант Соломон ему, конечно, не верит.

— Закрыть бы все эти «институты», — сказал Беркович, — и убийств в Тель-Авиве стало бы меньше.

— Эх, — закатил глаза инспектор. — У вас, русских, кажется, есть поговорка: «Когда рак на горе свистнет»…

 

Смерть в киббуце

— Почему бы нам не снять на три-четыре дня домик в киббуце? — предложил Беркович. — Арику необходим свежий воздух.

— Арику, — возразила Наташа, — пока все равно, а вот тебе, Боря, отдых действительно необходим.

В газетах Беркович нашел десятка два объявлений: одни киббуцы предлагали только комнату с завтраком, другие — еще и бассейн впридачу. После долгих обсуждений решили позвонить в киббуц Ронит — Наташу обрадовало сообщение о трехразовом питании. Ей совсем не хотелось в дни отдыха заниматься приготовлением пищи.

Комната оказалась не такой дорогой, как ожидал Беркович. Правда, все было занято почти на месяц вперед, но и та дата, которую предложил киббуц, его вполне устроила. Выехать предстояло в четверг утром, а домой вернуться — в воскресенье вечером.

Домик действительно оказался таким, каким был изображен на рекламной картинке — маленьким, уютным и с видом на вершину Хермона. В комнате была детская кроватка (за отдельную плату), и, уложив спавшего Арика, Беркович с Наташей вышли на аллею, тянувшуюся вдоль берега искусственного озера — небольшого, конечно, но достаточно живописного. Далеко уходить они не собирались — Арик мог проснуться в любую минуту.

Вдоль аллеи стояло около десятка таких же коттеджей, и рядом с самым дальним из них группа мужчин и женщин обсуждала какое-то происшествие.

— Погляжу, что там случилось, — сказал Беркович.

— Поболтать захотелось? — спросила Наташа. — Иди, а я побуду с Ариком. Только возвращайся быстрее, скоро обед.

Подойдя к дальнему коттеджу, Беркович услышал обрывки разговоров:

— …Совсем молодой, как же так…

— …Такие случаи сто раз бывали. Хлоп — и все…

— …Ализу жалко, как ей сообщить?…

— Что-то случилось? — вежливо поинтересовался Беркович у мужчины лет сорока, не принимавшего участие в общем шуме.

— Вы только что приехали? — вопросом на вопрос ответил мужчина. — Меня Шмуэлем зовут, а вас?

— Борис Беркович, мы с женой и ребенком приехали на четыре дня. Вы здесь живете, Шмуэль, или тоже приехали отдыхать?

— Я здесь родился, — сообщил Шмуэль. — Это я принимал ваш телефонный заказ. Беркович, говорите? Работаете к криминальном отделе полиции?

— Да. Надеюсь, у вас в киббуце преступность на достаточно низком уровне?

Шутка, конечно, была не из лучших, а Шмуэль вообще воспринял слова Берковича очень серьезно.

— У нас нет преступников! — воскликнул он. — Не знаю, что вам успели наговорить об Игале, но это чепуха!

— Не знаю никакого Игаля, — удивленно сказал Беркович. — Я только хотел спросить, что здесь случилось.

— Случилось то, что Моти умер, а Игаль был у него ночью, это многие видели, и теперь вот идут всякие разговоры, хотя врач сказал, что у бедняги просто остановилось сердце.

— Погодите, — прервал собеседника Беркович, поняв, что здесь действительно произошло нечто экстраординарное. — Я ничего не знаю, вы можете рассказать по порядку?

По порядку получилось так. Моти Кац и Игаль Коэн дружили с детства, оба недавно отслужили в армии, Игаль — в «Голани», а Моти по здоровью не попал в боевые части. Вернувшись в киббуц, друзья нашли себе дела по душе: любивший риск Игаль пошел в помощники к Рону Фишману в змеиный питомник, где разводили гадов и продавали яд на фабрику лекарственных препаратов, а Моти работал в бухгалтерии. Змеи в питомнике были всякие — от гюрз и гадюк разных видов до очень ядовитой породы североафриканской эфы, недавно завезенной в Израиль.

Друзья были не разлей вода. Правда, в последние месяцы между ними пробежала черная кошка — обоим нравилась одна и та же девушка по имени Лея, но она не отдавала предпочтения ни Игалю, ни Моти, так что соперничество вовсе не мешало на самом деле их дружбе. Они и по ночам довольно часто проводили время вместе — смотрели телевизор, пили пиво, разговаривали. Прошедшая ночь ничем не отличалась. Часа в четыре утра поднялся шум: Игаль что было сил колотил в дверь местного эскулапа Нахума.

Нахум прибежал следом за Игалем в коттедж Моти, но лишь констатировал смерть молодого человека. Вызвали, конечно, и скорую, и полицию, все утро разбирались. Тело отвезли в Афулу, и там врачи заявили, что произошла спонтанная остановка сердца. На теле Моти не было ни малейших следов насилия, лишь на лице застыла, говорят, гримаса ужаса, но это понятно: когда прихватывает сердце, человека охватывает паника.

Полицейские допросили Игаля, но тот смог лишь сказать, что до трех часов обсуждал с Моти будущую олимпиаду в Сиднее и смотрел спортивный канал. Моти лежал на диване, он любил смотреть телевизор лежа. Вдруг лицо его изменилось, он захрипел и… все. Ужасно! Игаль всякого насмотрелся в армии, но чтобы человек умер просто так, ни с того, ни с сего…

Полицейские записали показания Игаля и уехали. А скоро привезут из Афулы тело Моти — до вечера беднягу нужно похоронить на киббуцном кладбище. Вот ведь как порой складывается…

Беркович покачал головой. Случаи неожиданной смерти были ему известны, единственное, что смущало — обычно трагедия происходит так быстро, что человек просто не успевает испугаться. Почему на лице Моти застыло выражение испуга?

Не желая докучать вопросами новому знакомому, Беркович отошел в сторону, достал сотовый телефон и позвонил сначала в местное отделение полиции, а потом в афульскую больницу, где прекрасно, еще по службе в армии, знал заместителя главного врача Иегуду Бар-Адама.

— Вскрытие мы, конечно, сделали, — сказал Иегуда. — Спонтанная остановка сердца — однозначно. Ничего другого. Что тебя, собственно, смущает?

— Выражение ужаса на лице покойного. Это же не типично.

— Да, — согласился Иегуда. — Но если смерть наступает не мгновенно и человек успевает осознать происходящее… Такие случаи описаны.

— Описаны могут быть всякие случаи, — хмыкнул Беркович. — Вам, врачам, обычно видны следствия, а причины бывают скрыты…

— Что ты хочешь сказать?

— Да ничего, — вздохнул Беркович. — Всего тебе хорошего.

Люди, стоявшие у коттеджа Моти, расступились, когда к домику подошли молодой человек и женщина лет пятидесяти. Как понял Беркович из реплики Шмуэля, это были Игаль и Ализа, мать Моти, приехавшая из Нагарии, где она жила со вторым мужем. Игаль и Ализа вошли в коттедж, за ними последовали еще несколько человек, и Беркович тихо вошел следом. В салоне, где произошла трагедия, все оставалось так, как было ночью: включенный телевизор показывал футбольный матч, с дивана свисал на пол темный плед, которым, видимо, укрывался Моти — по ночам в киббуце было, как сообщали рекламные проспекты, довольно прохладно.

Игаль подошел к дивану, поправил плед, поднял лежавшую на полу кривую палку и, поискав глазами, куда бы ее положить, направился к раскрытому настежь окну. У молодого человека были воспаленные от бессонной ночи глаза, плотно сжатые губы выдавали неподдельное волнение. Мать Моти опустилась на стул и тихо заплакала.

— Минутку, — сказал Беркович, когда Игаль проходил мимо, направляясь к окну. — Я бы хотел с вами поговорить.

— Кто вы такой? — мрачно сказал Игаль. — Здесь человек умер, какие еще разговоры? Дайте мне пройти, и вообще, что вы делаете в этой квартире?

— Не нужно так волноваться, — мягко сказал Беркович и взял Игаля за локоть. — Моя фамилия Беркович, я работаю в полицейском управлении в Тель-Авиве.

Он не стал говорить, что вообще-то не имеет никакого отношения к местной полиции и не уполномочен вести расследование, верно рассчитав, что упоминание о полицейском управлении произведет необходимое действие.

— Ну и что вам нужно? — Игаль, не сопротивляясь, направился за Берковичем, все еще сжимавшим его локоть, к спальне, где никого не было и можно было поговорить.

— Мне нужна правда, — сказал Беркович, закрыв дверь в салон и оказавшись с Игалем наедине. — Два вопроса, всего-навсего.

— Ну, — буркнул Игаль.

— Вопрос первый: вы рассказывали Моти о свойствах и привычках африканских змей, живущих в вашем питомнике?

— Почему вас это интересует? Мы обо всем говорили — может, и рассказывал.

— Я так и думал, — сказал Беркович. — Вопрос второй: почему вы хотели избавиться от этой палки?

Игаль перевел взгляд на палку, которую он все еще сжимал в руке, и пожал плечами.

— Не знаю, — ответил он. — Она на полу валялась, что ей в комнате делать?

— Вот и я так думаю, — кивнул Беркович. — Хотели избавиться от улики?

— От какой улики? — вскинулся Игаль.

— Давайте сядем, — предложил Беркович, — и я вам расскажу о том, что произошло нынче ночью.

— Лея — вот причина конфликта между вами и Моти, — продолжил старший сержант, сев напротив Игаля у узкого столика.

— При чем здесь Лея? — воскликнул Игаль, но Беркович жестом прервал его.

— Вы продолжали общаться с Моти, но ревность — страшная штука… Деталей не знаю, но в последние дни вы часто рассказывали бывшему другу о привезенных из Африки змеях. Они чрезвычайно ядовиты, но не кусают, если их не тревожить. Однако достаточно коснуться лежащей змеи, и укуса не избежать — эфы очень быстры. Вчера вы пришли к Моти и принесли с собой палку… Да, именно эту. Она похожа на змею, верно? Вы положили палку у входа и стали ждать, когда Моти, который смотрел передачу, лежа на диване, начнет дремать. Видимо, так часто случалось, когда вы сидели заполночь…

— Когда Моти заснул, вы положили палку ему на грудь и прикрыли пледом. А потом… Вы, конечно, кричать не стали, это было глупо. Нет, вы тихонько разбудили Моти и сказали ему, чтобы он ни в коем случае не шевелился, потому что на груди у него под пледом лежит эфа, которая каким-то образом заползла в комнату. Может, Моти в тот момент подумал, что вы сами принесли змею — он ведь тоже ревновал вас к Лее? Но в то, что на груди лежит эфа, Моти поверил сразу и перепугался до смерти. Именно до смерти — на это вы и рассчитывали? Может быть, он умер не сразу, а какое-то время с ужасом терпел, прекрасно зная, что стоит ему пошевелиться, и змея его немедленно укусит. Потому и застыло выражение ужаса у него на лице. Ну, а потом, когда все закончилось, вы подняли крик. Это было уже в четыре утра. Вы не выбросили палку сразу, да и вообще — разве это улика? Могли бы и вовсе не выбрасывать. Но все-таки решили избавиться.

— Господи, какая чушь, — с отвращением проговорил Игаль. — Вы думаете, что если служите в полиции, то вам все позволено?

— Нет, конечно, — пожал плечами Беркович, — я всего лишь высказываю версию.

Игаль встал и направился к двери.

— Интересно, откуда у полицейского такие обширные знания о змеях? — спросил он, стоя на пороге.

— Читал когда-то, — ответил Беркович. — А память у меня хорошая, вот и вспомнил.

Игаль пожал плечами и вышел.

…Вернувшись в свой коттедж, Беркович застал жену спящей. Арик, напротив, бодрствовал — гулил и глядел по сторонам.

Беркович плотно прикрыл за собой дверь. Змей здесь, конечно, быть не могло — в питомнике наверняка прочные клетки. Но все же… Мало ли что.

 

Убийство при свете молнии

Расследование убийства Нормана Вильсона, туриста из Англии, началось по горячим следам, но даже к вечеру следующего дня не привело ни к каким результатам. Старший сержант Беркович сидел на жестком стуле в кабинете инспектора Хутиэли, подключившегося к расследованию, когда стало ясно, что продвижений нет. Инспектор читал протоколы допросов многочисленных свидетелей преступления и делал пометки. Допросы Беркович провел толково, свидетели на этот раз попались вполне надежные, показания их не противоречили друг другу — напротив, все упоминали одни и те же приметы преступника. Фоторобот удалось составить очень быстро, чего давно не случалось, и все-таки…

Все-таки дело стояло на мертвой точке и грозило обернуться международными осложнениями. Английский турист убит на глазах десятков людей, есть следы, есть точное описание преступника, а израильская полиция вот уже второй день не в силах обнаружить убийцу.

Хутиэли понимал, что никто на месте Берковича не мог бы сделать большего. Но если в ближайшие часы убийца не будет арестован, представление о новом назначении Берковича и присвоении очередного звания останется лежать в груде бумаг на столе начальника кадров управления полиции. А для инспектора Хутиэли провал может обернуться даже и понижением в должности.

— Не вижу, Борис, в твоих действиях ни одного прокола, — сказал Хутиэли, оторвавшись наконец от чтения. Впрочем, майора Лившица я понимаю тоже. Показания свидетелей — единственная зацепка, и если до сих пор не достигнуто никакого результата, то естественно возникает предположение, что свидетели чего-то недоговаривают…

Убийство произошло в одиннадцать часов двадцать семь минут вечера на центральной площади небольшого городка, строительство которого несколько месяцев назад началось к северо-западу от Рамат-Авива на берегу моря. Предполагалось, что в дальнейшем городок, названный Ганей-Шемеш, сомкнется с пригородами Тель-Авива и станет одной из составляющих мегаполиса. Жили в Ганей-Шемеше люди состоятельные, деловые, не склонные к фантазиям. Когда в 11.27 раздался истошный вопль, десятки человек в разных домах бросились к окнам, выходившим на площадь.

Погода была аховая. К вечеру над Тель-Авивом сгустились тучи — впервые за долгие месяцы, — а к ночи началась гроза, скоротечная, мощная, пугающая. Молнии разрывали небо, а гром оглушал.

«Когда началась гроза, я выключил телевизор, — показал на допросе свидетель Яаков Уриэль, преподаватель философии в Тель-Авивском университете. — Собрался было идти в спальню, когда услышал дикий вопль. На улице было темно, как во Вселенной до сотворения света. Фонари не горели — вероятно, из-за грозы. Вопль раздался еще раз, и в этот момент сверкнула молния — буквально над нашим домом, в самом зените. То, что я увидел, запомнилось на всю жизнь. Посреди площади — там ведь ничего еще не построили, все открыто и прекрасно видно — один человек бил другого. Тот, кого били, упал, а тот, кто бил, в этот момент выпрямился, и я увидел на его голове черную кипу, одет он был в черное, как религиозный из Бней-Брака. И борода — не очень большая, но тоже черная. В следующее мгновение наступила тьма, криков больше не было, выходить в ливень на улицу у меня не было ни желания, ни сил, я вызвал полицию и стал ждать у окна».

Мири Штеренгас, менеджер рекламной фирмы и жена директора одной из ведущих страховых компаний, показала следующее:

«Я вышла из ванной и собиралась закрыть шторы в салоне, чтобы дождь не бил в стекло. И тут раздался безумный вопль, а потом еще один. В темноте улицы ничего не было видно. Тут сверкнула молния, и я увидела, как прямо перед моими окнами мужчина бросил кого-то на землю. Он был в кипе, черном костюме и с бородой. Потом опять настала темнота, и я вызвала полицию».

Полицию в тот вечер независимо друг от друга вызвали одиннадцать человек — жители квартир в домах, расположенных по периметру городской площади. Патруль прибыл на место через три с половиной минуты, а еще десять минут спустя приехал с оперативной группой старший сержант Беркович. Посреди площади лежал труп английского туриста. Смерть Нормана Вильсона наступила из-за нанесенных ему восьми несовместимых с жизнью ножевых ранений. Нож лежал рядом с телом — даже если на рукояти и были пальцевые следы, ливень их смыл. Смыты оказались и следы ног на гравии. После осмотра тела выяснилось, что у туриста исчезли все деньги и кредитные карточки. В кошельке лежал лишь паспорт гражданина Великобритании. Можно было говорить о простом ограблении, если бы не единодушное описание внешности убийцы. Описаний этих в деле было двадцать три — едва ли не все жители соседних домов, услышав вопли, поспешили к окнам, а молния позволила им увидеть все происходившее, как свои пять пальцев.

— Майор Лившиц, — сказал инспектор Хутиэли, — решительно отвергает версию о том, что убийцей был религиозный еврей. Он утверждает, что преступник переоделся, чтобы обмануть следствие.

— Полная чушь, — поморщился Беркович. — Представьте себе ночного грабителя, идущего на дело в черном костюме и кипе. Кстати, почему только в кипе? Если уж говорить об антураже, должна быть шляпа.

— Шляпа с головы упала, когда он бил жертву ножом. Не смотри на меня так, Борис, я излагаю версию майора, и на этой версии будет настаивать все начальство. Как и на том, что это был маскарад. Да, ты прав, нужно быть идиотом или психом, чтобы устроить такой цирк… Но они там так думают.

— А вы считаете, что убийцей и грабителем действительно мог быть религиозный человек? Хасид?

— Это невероятно, согласен, но маскарад с переодеванием — полный бред. А из двух версий — невероятной и невозможной — нужно выбрать одну.

— Мы эту версию прорабатывали весь день, несмотря на то, что майор был нашими действиями недоволен, — сказал Беркович. — Наверняка завтра нам запретят вести расследование в религиозном районе.

— Да, — кивнул Хутиэли. — Меня потому и подключили к этому делу — чтобы я подействовал на тебя соответствующим образом.

— И вы намерены так поступить?

— Но ведь ты сам говоришь, что за весь день не продвинулся ни на шаг.

— Расследование в религиозной среде — это самое последнее, что я мог бы пожелать себе в жизни, — согласился Беркович. — Мне нужно было найти человека, поздно вернувшегося домой. Найти мокрый костюм. Но все молчат, потому что раввин велел им не вести разговоров с полицией. Вполне возможно, что я говорил и с убийцей, но он ничем себя не выдал…

— Вот видишь, — сказал Хутиэли. — Все это бесполезно. Даже если виноват кто-то из них, его будут покрывать, потому что там свои законы. Они, конечно, ни в коей мере не оправдывают убийство, но суд будут вершить сами. И если однажды мы обнаружим где-нибудь на пустыре тело, побитое камнями…

— Может быть и такое? — поразился Беркович.

— Теоретически, — пожал плечами Хутиэли. — По традиции именно такое наказание полагается еврею за убийство. А расследование они там проведут сами, у них вполне достаточно для этого возможностей.

— Я не понимаю смысла этого убийства для религиозного человека, — пожаловался Беркович. — Отнять две тысячи шекелей и тысячу долларов мог уличный грабитель, обычно промышляющий в позднее время. Он мог выследить англичанина…

— Тоже, кстати, странный тип, — заметил Хутиэли. — Что его понесло на улицу в такую погоду?

— Я справлялся, — объяснил Беркович. — Вильсон обожал гулять под дождем. Он и в Лондоне это делал, а здесь просто не мог упустить такой возможности — понимал, как редко случаются в Израиле грозы с ливнем…

— Ну и погулял, — буркнул инспектор. — Похоже, это дело грозит нам обоим неприятностями.

Беркович и сам это понимал.

— Удивительно, — сказал он. — Обычно свидетели дают противоречивые описания, а тут все говорят одно и то же — нет ни малейших оснований сомневаться в том, что преступник выглядел именно так, как он изображен на фотороботе.

Хутиэли не ответил, с мрачным видом просматривая листы протоколов.

— И ведь видели они эту картину в течение какой-то доли секунды, когда сверкнула молния, — продолжал Беркович, — но запомнили на всю жизнь, будто четкую фотографию.

Он неожиданно запнулся и повторил, сдвинув брови:

— Четкую фотографию, да…

Некая мысль пришла ему в голову, и минуту-другую Беркович обдумывал ее, поворачивая разными сторонами, потом потянулся к телефонной трубке и набрал номер.

— Могу я поговорить с Яаковом? — спросил Беркович, услышав ответ. — Здравствуйте, это старший сержант Беркович из криминального отдела. Да, у меня есть ваши показания… Нет, преступника еще не нашли… У меня один вопрос. Я не задавал его, просто в голову не приходило, а сами вы тоже, видимо, не обратили внимания. Может, сейчас вспомните, это очень важно. Какого цвета был гравий на площади, когда вы выглянули в окно?

— Гравий? — удивился Яаков Уриэль. — Обычного. То есть… Погодите, он ведь был почти белый! Странно. Я действительно об этом не думал… Белый гравий. Ну, это просто игра воображения, вы же понимаете, старший сержант. За мгновение разве все разглядишь? Мое внимание было приковано к людям…

— Именно, — сказал Беркович. — А гравий действительно был белым, вам не померещилось. Спасибо.

Под недоуменным взглядом Хутиэли Беркович сделал еще несколько звонков свидетелям и наконец положил трубку.

— Все в голос утверждают, что гравий на площади был белым, и два тела были видны на нем, будто на экране, — сказал он торжественным голосом.

— А на самом деле…

— Темный, конечно, а мокрый гравий вообще почти черный.

— Ты хочешь сказать…

— Именно! Представьте, что вы стоите в полной темноте, и вдруг на мгновение вспыхивает ослепительный свет. Вы все видите очень четко, но… как негатив! Белое вам видится черным, а черное — белым. А тут еще и ассоциативная память включается. И вы уверенно говорите, что видели религиозного еврея в кипе, когда на самом деле…

— Да, так что на самом деле?

— На самом деле это могла быть лысина! А борода — седая, конечно. И никакого черного костюма — это могло быть что-то светлое.

— Лысина и седая борода? Ах, мерзавец! — воскликнул инспектор и потянулся к телефону. — На выход, Борис! — бросил он Берковичу, — по дороге объясню.

Вернулись они в управление через час, после того, как взяли с поличным и посадили в камеру Йосефа Бармина, давно состоявшего на учете в полиции — человека необузданного нрава, наркомана, жившего в двух кварталах от места, где произошло убийство.

— Черт побери, — сказал инспектор, усаживаясь в кресло и вытягивая ноги, — как не поверить, когда все утверждают одно и то же! Ты молодец, Борис, я сделаю все возможное, чтобы в отделе кадров ускорили твое назначение. Но как тебе пришла в голову эта идея с негативом?

— Будто молния в голове сверкнула, — улыбнулся Беркович, — и сразу вся картина вывернулась наизнанку…

 

Смерть бомжа

— Твое назначение на должность инспектора — дело решенное, — сказал, улыбаясь, Хутиэли, войдя в кабинет старшего сержанта Берковича. — И повышение в звании ты, естественно, тоже получишь. Я говорил только что с майором Лившицем, он обещал, что приказ будет готов к началу следующей недели. Эй, Борис, ты что, не рад этому?

Старший сержант Беркович сидел за столом с отсутствующим видом, взгляд его был направлен в пространство.

— Борис! — воскликнул Хутиэли. — Что с тобой? Ты не заболел? С Наташей все в порядке? А с Ариэлем?

— Что? — переспросил Беркович. — Извините, шеф, я задумался. Но я все слышал. Господи, конечно, я рад назначению! И я не болен, вовсе нет! С Наташей тоже все в порядке, а Арик просто прелесть, я не предполагал, что игра с ребенком может доставить такое удовольствие.

— Интересно, — хмыкнул Хутиэли, — в какие игры ты играешь с малышом, которому не исполнилось и полугода?

— В гляделки, — отозвался Беркович. — Мы смотрим в глаза друг другу, улыбаемся и говорим «Агу». Выигрывает тот, кто первым отведет взгляд.

— А ногами ты при этом тоже дрыгаешь? — с любопытством спросил Хутиэли.

— Не издевайтесь, инспектор! — воскликнул Беркович. — Наверняка у вас были такие же ощущения, когда родился ваш первенец.

— Наверно, — пожал плечами инспектор. — Это было так давно… Рони уже из армии вернулся. Так ты о сыне своем думал, когда я вошел?

— Нет, — покачал головой Беркович. — Я думал об убийстве Лещинского.

— Того «русского», которого нашли с пробитой головой на площади Шимшон? — нахмурился Хутиэли. — А что тут думать? Насколько я знаю, дело это закрыто.

— Закрыто, — кивнул Беркович. — Если бы речь шла не о бомже и алкоголике, да еще и «русском» впридачу, расследование так быстро не свернули бы. Я неправ?

— Наверное, ты прав, — сказал инспектор, — но перспектив в этом расследовании не было никаких, с этим ты должен согласиться.

— Не знаю… Я как раз думал об этом, когда вы вошли и сообщили радостную новость.

— И что же ты об этом думал? — с интересом спросил Хутиэли.

— Я думал, что наши с вами коллеги, инспектор, отнеслись к расследованию халатно и не сделали всего, чтобы найти убийцу.

— Серьезное обвинение, — нахмурился Хутиэли.

Новый репатриант из России Николай Лещинский, 42 лет, приехал в Израиль с семьей — женой и десятилетним сыном — семь лет назад. Как это часто бывает, на новом месте в семье возникли проблемы. Николай не мог устроиться на работу, и жена его Ирина вкалывала за двоих. Сын Толик не нашел общего языка с детьми в школе, его часто били, и в конце концов мальчик вообще отказался ходить на уроки. Николай начал пить, скандалы в семье происходили все чаще, и кончилось тем, что Ирина выбросила на улицу вещи мужа. Николай еще не знал, что его любимая Ира решила вернуться в Россию, полностью разочаровавшись в Израиле после того, как хозяин ресторана, где она мыла посуду, предложил ей уединиться для любовных утех.

Николай некоторое время жил у приятелей, но долго так продолжаться не могло. Ирина подала на развод, а потом вернулась с сыном в Оршу, откуда была родом. Николай спился окончательно и ночевал на скамейке под большой финиковой пальмой на площади Шимшон. Лещинский и его собутыльники — их было человек пять — устраивали пьяные драки, но быстро успокаивались, когда слышали полицейскую сирену.

Дней десять назад полицейский патруль обнаружил Николая Лещинского мертвым на куче тряпья, служившей ему и домом, и постелью. У бомжа был пробит череп, орудие убийства — разбитая бутылка из-под пива «Маккаби» лежала рядом. Сержанту Охайону, начавшему расследование, все было ясно с самого начала: Николая убили собутыльники в очередной пьяной драке. Найти приятелей Лещинского труда не составило — места их ночевок полиции были известны. Все подозреваемые утверждали, что в тот вечер они с Николаем не пили. Нашлись свидетели, видевшие, как эта пятерка бомжей устраивалась на ночлег в районе новой автобусной станции.

И еще одно обстоятельство заставило сержанта Охайона оставить бомжей в покое: отпечатки пальцев, обнаруженные на горлышке бутылки, не принадлежали никому из этой компании.

Так кто же убил?

Вокруг площади стояло несколько домов, жильцы которых могли видеть драку или слышать крики. Николая Лещинского знали все, поскольку жил он и дебоширил под их окнами. Один из жильцов даже устроил сержанту Охайону скандал, обвиняя полицию в том, что она вмешивается лишь тогда, когда происходит преступление, а вот почему никто не принял меры и не заставил этого «русского пьяницу» перенести свое тряпье куда-нибудь на окраину города?

Впрочем, на вопрос «Что вы видели или слышали в ночь с понедельника на вторник?» все отвечали одинаково: «Ничего, мы спали». Охайон сделал вывод, что драка произошла поздно ночью, когда все спали, а подраться Лещинский мог и не со старыми знакомыми — не с ними же одними он пил, в конце-то концов! Можно было, конечно, перетрясти всех бомжей Тель-Авива, но неужели полиции больше делать нечего?

— Это я и называю халатным отношением к своим обязанностям, — сказал Беркович инспектору Хутиэли. — Интересно, поставил бы сержант точку, если бы убитым оказался выходец не из России, а из восточной общины?

— Серьезное обвинение, — повторил Хутиэли. — Самое неприятное, что ты, в принципе, прав. Но, с другой стороны, согласись: «русские» значительно пополнили за несколько последних лет коллекцию тель-авивских бомжей. В восточной общине количество алкоголиков все-таки меньше, ты не согласен?

— Меня не интересуют межобщинные проблемы, — резко сказал Беркович. — Пусть этим занимаются социологи. Но я не понимаю, как можно было прекратить расследование убийства!

— Да потому, что все версии были отработаны, и результат оказался нулевым, — спокойно произнес инспектор.

— Версии! Отрабатывалась единственная версия — пьяная драка.

— У тебя есть другие предположения? Ведь все улики совершенно типичны…

— Если была драка, почему никто из жильцов не слышал криков? То, что они спали, — во-первых, не убедительно, от крика кто-нибудь обязательно проснулся бы, ведь все происходило буквально под окнами, а во-вторых, это просто неправда.

— Неправда? — поднял брови Хутиэли.

— Я сделал то, что обязан был сделать сержант Охайон, — сказал Беркович. — Навел справки и выяснил, что по крайней мере в трех квартирах были люди, которые могли видеть, как все происходило. Судя по заключению судмедэксперта, смерть наступила между полуночью и двумя часами. Около полуночи закончилась вечеринка в одной из квартир. Не могли же хозяева сразу лечь спать! В другой квартире живет старушка, к которой в ноль часов двадцать минут приезжала «скорая помощь». Медики находились на месте до ноля часов сорока минут. В третьей квартире живет человек, работавший в вечернюю смену, которая заканчилась в полночь. Значит, именно в нужное время он возвращался домой. Он тоже мог видеть происходившее.

— Но не видел, — покачал головой инспектор. — Из сказанного тобой следует всего лишь, что убийство произошло, скорее всего, после часа ночи, когда «скорая» уже уехала, а жители квартиры, где была вечеринка, наскоро прибравшись, легли спать. Человек, работавший до полуночи, тоже вернулся домой раньше часа ночи, ты согласен?

— Да, — вздохнул Беркович. — Для успокоения совести мне бы все же хотелось задать им всем по два-три вопроса. Но не могу. Дело закрыто, и вел его не я. Мне очень не хочется ссориться с сержантом Охайоном, он отличный парень…

— Но все это будет тебя мучить, пока ты не задашь свои вопросы, — усмехнулся инспектор. — Я тебя знаю, Борис, ты этого так не оставишь… Хорошо, я поговорю с майором Лившицем, ты ведь этого от меня хотел? Но учти — никакой гарантии.

— Большое спасибо, инспектор! — воскликнул Беркович.

Разрешение он получил через два часа, и Хутиэли предупредил старшего сержанта, что дополнительные вопросы он может задавать лишь с согласия жильцов. Дело закрыто, и возобновлять официальное расследование майор не собирается.

Три квартиры, о которых упоминал Беркович, располагались в разных домах, и старший сержант больше всего времени потратил там, где в ночь убийства происходила вечеринка. Он познакомился с Ави, юношей, справлявшим свой день рождения. Берковичу пришлось посмотреть семейный альбом, выслушать восторженный рассказ Далии, матери Ави, о том, какой это замечательный мальчик, и на улицу Беркович вышел, твердо уверенный в том, что на таких семьях и держится государство.

Старушки, вызывавшей «скорую», дома не оказалось. По словам соседей, ее отвезли в больницу, и Беркович не стал задерживаться. Третьим в списке был Раанан Розен, работник «Хеврат хашмаль» — тот, кто возвращался в ту ночь с работы после полуночи. Розен оказался дома — он работал сегодня в ночную смену.

— Я уже рассказал все, что знал, сержанту Охайону, — удивился Розен. — Неужели мои показания потеряли? Если даже в полиции происходит такое…

— Нет, — успокоил его Беркович. — Ваши показания занесены в компьютер, никуда они не делись. Я только хотел уточнить время, когда вы вернулись домой. Это нужно для идентификации момента смерти.

— Без пяти час, — сказал Розен. — Я немного запоздал, потому что заезжал на заправочную станцию. Обычно мне до дома ехать минут двадцать.

— Спасибо, — поблагодарил Беркович и покинул квартиру. Хозяин и не заметил, что с журнального столика исчезла пластмассовая пепельница.

Старший сержант постоял минуту под пальмой, где уже ничто не напоминало о произошедшей трагедии, и поехал в управление. Через час он вошел в кабинет Хутиэли и положил перед инспектором экспертное заключение, подписанное Роном Ханом.

— Отпечатки пальцев на бытулке «Маккаби», — сказал Беркович, — идентичны пальцевым следам на пепельнице, принадлежащей Раанану Розену.

— Ты хочешь сказать…

— Он убийца. Не было никакой пьяной драки. Я думаю, что отчасти виноват сам Лещинский — его оргии долгое время выводили Розена из себя. Он поздно возвращается домой, хочет спать, а под окном вопли… И полиция никаких мер не принимает. В ту ночь Розен вернулся с работы около часа, проходил мимо Лещинского. Возможно, тот не спал и сказал в адрес Розена какую-нибудь гадость. Возможно, Розен увидел бутылку в руках Лещинского и понял, что ему опять не дадут спать… В общем, он двинул Николая этой бутылкой по голове и, успокоившись, отправился домой. А почему он должен был волноваться? Кто станет искать убийцу какого-то бомжа? Да их всех топить надо в Ярконе… Впрочем, меня не интересует, о чем думал Розен. Пальцевые отпечатки принадлежат ему.

Инспектор внимательно прочитал заключение.

— И опять ты прав, Борис, — сказал он. — Считай, что это еще один шаг к новой должности и званию. Но вот сержант Охайон теперь вряд ли подаст тебе руку.

— Ничего, — бодро сказал Беркович. — Рони хороший парень, разберемся.

 

Убийство в запертой комнате

— Все-таки очень сложная у нас в полиции градация званий, — сказал Беркович, перечитывая приказ. Лист бумаги, подписанный начальником Управления полиции, лежал на столе, а инспектор Хутиэли расположился напротив своего бывшего подчиненного и улыбался, глядя на то, как обычно сдержанный Беркович не может скрыть своей радости.

— В переводе на язык, более понятный гражданскому человеку, — продолжал Беркович, — меня теперь можно назвать лейтенантом, верно?

— Лучше по твоей новой должности: инспектором, — заметил Хутиэли.

— Да, мы ведь теперь с вами в одинаковых должностях, я как-то все время забываю об этом, — смутился Беркович.

— Знаешь, я тоже стеснялся, когда после назначения пришел в кабинет своего бывшего начальника и начал собирать бумаги, — задумчиво произнес Хутиэли. — Я тебя еще раз поздравляю. И конечно, Наташу — не забудь поцеловать ее от моего имени.

— Сами! — воскликнул Беркович. — Наташа приглашает вас с женой к нам завтра вечером.

— С удовольствием, — кивнул Хутиэли и добавил, нахмурившись: — Если к тому времени с делом Соломоника будет покончено.

— Вы уже доказали, что убийца — Ярон Хаммер? — поинтересовался Беркович.

— Все улики против него, — нехотя сказал Хутиэли. — Но у этого подонка надежное алиби.

Ярона Хаммера, младшего компаньона в адвокатской фирме, подозревали в том, что он убил своего клиента. Убийство произошло позавчера утром на вилле Нахума Соломоника, биржевого брокера, причем свидетелями преступления оказались по крайней мере два десятка соседей.

Соломонику было под шестьдесят, он в прошлом году потерял жену, умершую от рака, и вел с тех пор уединенный образ жизни. Вилла Соломоника стояла несколько в стороне от других вилл этого района Герцлии-питуах, и дворик, равно как и подъездная дорожка, прекрасно были видны со стороны окружавших строений.

Позавчера утром, около восьми часов, многие жильцы соседних с Соломоником вилл завтракали или собирались отбывать по делам. По меньшей мере восемь человек, смотревших в это время в окна или находившихся на улице (один — Рони Бехман — наблюдал, сидя за рулем машины и поджидая жену), видели соседа, что-то делавшего у порога своей виллы. Соломоник вошел в дом, через несколько минут оттуда раздался звук выстрела, что-то упало, и дикий вопль разрезал тишину квартала.

Соседи бросились к вилле. Тщетно пытались открыть прочную дверь, звонили, стучали, из дома не слышалось ни звука, что заставляло заподозрить самое худшее. Все окна оказались закрыты шторами, второго входа в дом не было. Взламывать дверь или ломать стекло в окне никто не решился. Вызвали полицию.

После выстрела прошло около получаса, когда полицейские, разбив стекло в одном из окон салона и сломав закрытую штору, проникли в дом. Хозяин лежал посреди салона, он был в той одежде, в которой его недавно видели на пороге виллы. Рядом лежал пистолет. Соломоник был мертв.

Все окна были заперты изнутри. Единственная дверь, которая вела на улицу, тоже была заперта, причем не только на ключ, но и на массивную задвижку. Опросив свидетелей, инспектор Хутиэли составил хронометраж событий: в восемь часов шестнадцать минут Соломоник вошел в дом и, по-видимому, запер дверь. Окна в это время уже были закрыты, а шторы опущены. Выстрел раздался через пять-семь минут. Никого, кроме самого хозяина, соседи не видели.

Эксперт Хан заявил, осмотрев тело, что Соломоника кто-то пытался задушить, однако смерть наступила не от этого, а от удара тупым предметом по голове. Соломоник умер не сразу — похоже, что он пытался ползти: об этом, во-первых, свидетельствовала его поза, а во-вторых, пистолет находился не рядом с трупом, а метрах в трех от него, недалеко от дивана и журнального столика. Первоначальную версию о том, что из пистолета стрелял преступник, пришлось отбросить, поскольку на оружии оказались пальцевые следы лишь самого Соломоника, а смятую пистолетную пулю обнаружили у дальней стены; там же, на уровне чуть выше человеческого роста, в стене остался след — сюда, по мнению Хана, попала пуля.

Похоже, что между Соломоником и убийцей возникла драка, преступник начал душить хозяина, державшего пистолет. Возможно, преступник выбил оружие из руки Соломоника, и пистолет выстрелил. А возможно, выстрелил хозяин, но не попал. Как бы то ни было, преступник понял, что задушить Соломоника не так-то просто и ударил его по голове тупым предметом. Орудие убийства обнаружили за ножкой кресла — это была тяжелая мраморная статуэтка, изображавшая Эйнштейна. На статуэтке были видны уже подсохшие капельки крови. Впоследствии эксперт доказал, что это была кровь Нахума Соломоника.

Следов убийцы тоже нашлось достаточно. Во-первых, отпечатки пальцев на статуэтке. Во-вторых, следы обуви — видимо, убийца вступил в лужу, которая всегда была на дорожке у дома: вода текла из не очень плотно прикрытого крана, откуда Соломоник брал воду для полива небольшого садика и мытья машины. Следы шли от двери, кружили по салону, то появляясь, то исчезая.

Возможно, убийца вошел, когда Соломоник находился во дворе и дверь была открыта. Но как он вышел, если хозяин запер дверь изнутри, а соседи именно в это время имели возможность наблюдать за виллой со всех четырех сторон?

Не найдя ответа на этот вопрос, инспектор Хутиэли сконцентрировал внимание на поисках убийцы — в конце концов, о том, как он покинул дом, негодяй расскажет на допросе сам. С самого начала у следствия был всего один подозреваемый: адвокат Ярон Хаммер. Между ним и его клиентом несколько месяцев назад возникли трения, перешедшие в открытую вражду. Возможно, речь шла о деньгах, возможно — о чем-то более серьезном, не имевшем отношения к адвокатской практике Хаммера. Хутиэли нашел свидетелей, видевших, как на одной вечеринке Соломоник ударил Хаммера, и драку удалось предотвратить лишь после вмешательства других гостей. Соседи Соломоника утверждали, что Хаммер несколько раз приезжал на виллу, и оттуда доносились громкие крики и брань. В последний раз адвоката видели у виллы Соломоника поздно вечером — за восемь-девять часов до убийства. И опять были крики, а то и потасовка. Потом адвокат уехал — было это около полуночи.

Возможно, утром он приехал опять — чтобы закончить «разборку», и тогда случилось непоправимое, однако утром соседи не видели ни адвоката, ни его машины. Более того, Нира, супруга Хаммера, утверждала, что муж вернулся вскоре после полуночи и спал рядом с ней в постели, а утром встал, как обычно, и в девять часов уехал в офис, где его и застали полицейские. Алиби адвоката подтвердили и соседи, видевшие, как около девяти часов утра он выводил со стоянки свою машину.

Хутиэли задержал Хаммера на сутки, но за это время новых доказательств найти не удалось, как не удалось и опровергнуть вполне надежного алиби. Судья Аарони распорядился подозреваемого отпустить, и дело, похоже, зависло.

— Классический случай запертой комнаты, — сказал Беркович, когда Хутиэли перечислил улики и рассказал своему бывшему сотруднику о предпринятых действиях.

— Именно так, — согласился Хутиэли. — Но ты ж понимаешь, Борис, в книгах такие дела раскрывают с помощью непробиваемой логики, а в жизни все рассыпается, это тебе не литература…

— Логика одна, — покачал головой Беркович, — и все такие загадки решаются одинаково: либо человек был убит и убийца ушел, когда комната еще не была заперта, либо его убили в другом месте, а труп подложили.

— Чушь, — отрезал Хутиэли. — Двадцать свидетелей видели, как Соломоник вошел в дом, а потом слышали выстрел и крики. Никто из дома после этого не выходил. В доме следы Хаммера, но сам Хаммер в это время лежал в своей постели…

— Надеюсь, вы не станете апеллировать к нечистой силе, — усмехнулся Беркович. — Хаммер приезжал ведь и вечером — тогда мог и следы оставить.

— Глупости, Борис. Сам себя душить Соломоник не мог. И отпечатки пальцев Хаммера на орудии убийства — статуэтке…

— Я могу представить себе картину этой трагедии, — задумчиво произнес Беркович. — Для того, чтобы говорить об этом уверенно, я бы хотел знать, нет ли пальцев Хаммера на других статуэтках. У Соломоника ведь был не только Эйнштейн?

— Да, — согласился Хутиэли. — Целый ряд статуэток великих ученых, штук восемь или десять.

— Где они стоят?

— На полке. Полка над диваном в салоне, убийце не составляло труда дотянуться…

— Конечно, — кивнул Беркович. — Следов на других статуэтках вы не искали?

— Нет, конечно. Зачем?

— А если все-таки попробовать?

— Что ты надумал, Борис? — нахмурился Хутиэли.

— Скажу, но сначала пусть Рон снимет следы с остальных статуэток.

— Я всегда верил в твои аналитические способности, Борис, — сказал Хутиэли, вставая, — но сейчас ты что-то мудришь. Хорошо, я попрошу Хана, хотя и не вижу смысла…

Разговор продолжился два часа спустя, когда после оформления документов о вступлении в новую должность новоиспеченный инспектор Беркович вошел в кабинет Хутиэли.

— Поздравляю тебя, Борис, — сказал Хутиэли, — с окончательным оформлением и с тем, что на шести статуэтках из восьми, кроме Эйнтшейна, Рон обнаружил пальцы Хаммера. И что это доказывает? Только то, что адвокат их трогал, а потом взял Эйнштейна…

— Стоп! — воскликнул Беркович. — Не нужно делать лишних заключений. Адвокат трогал статуэтки, включая Эйнштейна, — остановимся на этом. Он мог это делать много раз, бывая на вилле.

— Ну и что? — нетерпеливо спросил Хутиэли.

— А вот что. Вечером Хаммер приехал к Соломонику… Кстати, инспектор, вы выяснили, отчего они все время цапались?

— Женщина, — буркнул Хутиэли. — Не поделили любовницу, видишь ли. Есть такая Шула Гамлиэль…

— У Соломоника жена недавно умерла… — недоуменно протянул Беркович.

— Э… — махнул рукой Хутиэли. — Он ей и при жизни изменял. Не будем о мотиве.

— Хорошо. Итак, вечером Хаммер в очередной раз выяснял с Соломоником отношения. Дошло до драки, адвокат вцепился клиенту в глотку и чуть не задушил. Но вовремя понял, чем это может кончиться, и в гневе покинул виллу, оставив следы на полу. После ухода соперника Соломоник достал свой пистолет — боялся, что Хаммер вернется… Он провел плохую ночь, шею саднило, но к врачам обращаться он не хотел. Чувствовал себя отвратительно, утром вышел на воздух, но стало еще хуже, он вернулся в дом и запер дверь. Прилег на диван, пистолет был у него в кармане халата, а может, он держал оружие в руке — неважно. Как бы то ни было, Соломоник задремал, оружие выпало, и раздался выстрел. От грохота Соломиник вскочил, ничего не соображая, и тут ему на голову свалился трехкилограммовый Эйнштейн — ведь полка, на которой стояли статуэтки, была над диваном, а Хаммер любил их трогать и ставил на самый край…

— Вот и все, — закончил Беркович. — Не было Хаммера утром на вилле. Его можно обвинить в покушении на убийство — он действительно пытался задушить Соломоника. Но убийства Хаммер не совершал.

Хутиэли долго мочал, обдумывая сказанное Берковичем.

— Пожалуй, — сказал он наконец. — Я не вижу в этой версии изъянов.

— Их и быть не может! — воскликнул Беркович. — Все так и происходило!

— Сможешь доказать в суде? — осведомился Хутиэли.

— Ну, — смутился Беркович, — это ведь ваше дело, верно? И доказательства ваши. Я что? Посторонний…

— Ты не посторонний, а коллега, — с чувством произнес Хутиэли.

— Да? Значит, мы с Наташей ждем вас, как коллегу, завтра вечером к ужину.

— Непременно! — сказал Хутиэли. — Обмоем два события: твое вступление в должность и завершение дела Соломоника.

 

Спиритический сеанс

Наташа приготовила фаршированную рыбу, испекла в духовке мясной пирог и долго допытывалась у мужа, кошерно ли будет поместить эти блюда на одном столе.

— Да вроде, — пожал плечами Беркович. — К тому же, не думаю, что мой бывший шеф так уж соблюдает кашрут. На прошлых выборах он, между прочим, голосовал за Шинуй.

— Тогда я спокойна, — улыбнулась Наташа. — Во всяком случае, это вкусно.

— Очень вкусно! — воскликнул инспектор Хутиэли, отведав тем же вечером Наташиной кухни, а его жена Ронит добавила еще несколько лестных слов.

Ужин удался. Мужчины немного выпили — за новое назначение Берковича, за то, что они теперь как бы в равных весовых категориях и могут давать друг другу советы, не опасаясь, что коллега обидится.

— У Бориса острый ум, — сказал Хутиэли. — Иногда мне хочется рассказать об уже раскрытом преступлении, о котором ему не известно, и поглядеть, какие он будет строить версии, и будут ли эти версии соответствовать реальным событиям.

— А что! — заинтересованно сказал Беркович. — Давайте попробуем. Женщины послушают…

— С удовольствием! — воскликнули Наташа и Ронит.

— Прямо сейчас? — усомнился Хутиэли. — Впрочем… Ты слышал об убийстве Лазариса?

— Это хозяин фалафельной, убитый наемным работником?

— Нет, — покачал головой Хутиэли. — Авигдора Лазариса убили двадцать шесть лет назад, я был тогда молоденьким следователем, и расследование в Кохав-Моцкине было первым моим самостоятельным делом. Я расскажу факты, а ты попробуй найти разгадку.

Авигдор Лазарис был преуспевающим адвокатом, а жена его Шуламит содержала салон красоты. Двое их детей — братья-близнецы — незадолго до описываемых событий закончили службу в армии, и в тот вечер отсутствовали, поскольку путешествовали по Западной Африке. Авигдор был человеком сугубо рациональным, чего нельзя было сказать о Шуламит — она верила в гадания, пророчества, астрологию и спиритизм. Время от времени она собирала дома компанию единомышленников и вызывала дух Бен-Гуриона или Маты Хари. Иногда получалось, иногда — нет. Жили Лазарисы на вилле, где было пять комнат, не считая салона и кухни, и длинный коридор, имевший ответвление, которое вело на балкон, выходивший в сад. В сад выходили и окна салона, в то время, как дверь в дом располагалась с противоположной стороны.

— В тот вечер, — продолжал инспектор, — собралась обычная компания. Были трое гостей — подруга хозяйки Бася Цинкер с мужем Шаулем, а также большой любитель спиритизма, адвокат Меир Абарджиль, коллега Авигдора. Сам Авигдор в этом шоу не участвовал, поскольку считал спиритизм непроходимой глупостью. Он рано ушел в спальню, расположенную между салоном и ответвлением коридора.

В десять Шуламит с гостями сели за круглый стол, погасили свет, зажгли три большие свечи в подсвечниках и принялись витийствовать. Вызвали дух Теодора Герцля, и тарелочка, двигаясь между буквами, неожиданно сложила слово «убийство».

— Мрачное предсказание, — сказала Шуламит. — На чье убийство он намекает?

Тарелочка еще раз двинулась по кругу, и получилось «Авиг», а после небольшой заминки еще и «Лаз».

— Авиг… Лаз… — пробормотала Бася, а ее муж воскликнул:

— Авигдор Лазарис!

И все посмотрели на Шуламит.

— Когда это произойдет? — спросил Меир Абарджиль.

«Сегодня», — ответил дух Герцля, причем так быстро, будто заранее готовился к этому вопросу.

— Я посмотрю, как там Авигдор, — потеряв самообладание, сказала Шуламит и на минуту покинула гостей. Все слышали, как открылась дверь спальни, тихие голоса, потом дверь закрылась, и Шуламит вернулась в салон.

— Он в постели, — сказала она. — Передает всем привет и собирается спать…

— Давайте спросим, кто будет убийцей, — нервно сказал Меир. — Ведь если это произойдет сегодня, а кроме нас здесь никого нет…

Заняли места за столом. Однако дух, видимо, ушел — тарелочка даже не сдвинулась с места.

Какое-то движение послышалось со стороны спальни, там что-то упало и раздалось возмущенние восклицание.

— Господи, — сказала Шуламит, — может, ОН уже там!

Нервное напряжение достигло такого накала, что никому и в голову не пришло зажечь лампы в салоне и коридоре. В полумраке, стараясь не шуметь, подошли к двери в спальню — впереди шел Меир Абарджиль, как наиболее решительный. За дверью была тишина, и все подумали, что эта тишина — мертвая.

— Вот что, — прошептал Шауль, муж Баси, замыкавший процессию. — Если там кто-то есть, не нужно позволить ему уйти. Он может сбежать через окно спальни?

— Конечно, — сказала Шуламит. — Там низко.

— Тогда, — продолжал Шауль, — пусть Меир обойдет дом и встанет под окном, а я открою дверь и войду. Шуля, ты с Басей пойдите в салон.

— Вот еще, — возмутилась Шуламит. — Нужно перекрыть все пути к отступлению. Пусть Бася встанет у окна в конце коридора, я буду у балконной двери, Меир обойдет дом, а ты открывай дверь в спальню. Убежать ему будет некуда.

Так и поступили. Ни у кого и тени сомнения не возникло относительно правильности этих действий. Убийца находился в спальне, и нужно было его поймать. Наверняка в иных обстоятельствах эти люди поступили бы более разумно, но после спиритического сеанса, слов Герцля об убийстве, странных звуков из спальни Авигдора — плюс напряженные до предела нервы…

Поставив женщин на отведенные им места — подальше от возможного места схватки, Шауль выпустил из дома Меира, запер за ним дверь, убедился, что адвокат занял позицию под окном, а затем, подойдя к спальне, рывком распахнул дверь и ворвался внутрь.

То, что затем произошло, заняло не больше десяти секунд. Чья-то тень прошмыгнула мимо Шауля, задев его плечом, и пустилась наутек по коридору в сторону окна, где стояла Бася. Женщина увидела метнувшуюся к ней тень и завизжала. Тень свернула в ответвление коридора, и оттуда послышался визг Шуламит. Шауль бросился на помощь и столкнулся с женой и хозяйкой дома, продолжавшими визжать так, будто убивали их самих.

— Упустили! — крикнул Шауль и подбежал к окну. Даже в полутьме было видно, что окно заперто изнутри. Заперта изнутри оказалась и дверь на балкон. Никто не мог покинуть дом, но убийцы и след простыл. А тут еще снаружи закричал Меир, не понимавший, что происходит.

Догадались, наконец, включить свет. Мужчина и две женщины смотрели друг на друга обезумевшими глазами. В открытую дверь спальни видно было лежавшее на кровати тело Авигдора. Из груди у него торчала рукоять ножа.

— Вот и все, — заключил инспектор Хутиэли. — Эта компания была в таком шоке, что полицию вызвали только полчаса спустя. Пытались понять, куда мог деться убийца, если все пути были перекрыты, да и не мог он уйти, оставив окна запертыми. Вывод, к которому они пришли…

— Это ясно, — хмыкнул Беркович. — Нечистая сила, призрак.

— Именно, — кивнул Хутиэли. — Самое удивительное, что все они одинаково описывали происходившие события. Убийце действительно некуда было деться, и тем не менее он исчез.

— Пальцевых следов на ноже, конечно, не обнаружили? — спросил Беркович.

— Нет. У кровати лежала смятая салфетка. Ею убийца, видимо, и держал оружие.

— Могу представить, как они вас достали рассказами о спиритическом сеансе! — воскликнул Беркович.

— Случившееся действительно выглядело мистикой, — усмехнулся Хутиэли. — Убийца растворился в воздухе на глазах у трех свидетелей!

— Вы им поверили?

— Я верил фактам — запертым дверям и окнам. И если свидетели не сговорились обмануть полицию, то приходилось верить и им.

— Я человек не суеверный, — заявил Беркович, — и потому изначально буду исходить из предположения о том, что убийца сидел за столом, когда шел сеанс спиритизма и лично руководил движениями тарелочки.

Хутиэли молчал, ни единым движением не показывая, согласен ли он с аргументами Берковича. Наташа и Ронит переводили взгляды с одного мужчины на другого, ожидая продолжения.

— Меир не мог быть убийцей, — сказал Беркович, — поскольку он находился в саду. Остаются трое, из которых две женщины.

— Кто же тогда выбежал из спальни? — удивился Хутиэли. — Ты не забыл диспозицию? Бася у окна коридора, Шуламит у балконной двери, Шауль входит в спальню, мимо него пробегает убийца, и эту фигуру видит не только Шауль, но и Бася, которая начинает визжать.

— Я помню, — перебил Беркович. — Именно поэтому Шауль тоже не мог быть убийцей.

— Значит, не могли быть убийцами ни Бася, ни Шуламит, испугавшаяся тени, — ведь все трое столкнулись буквально через две-три секунды!

— Надеюсь, инспектор, вы не закрыли дело, объявив, что Лазариса убил дух Герцля?

— Нет, конечно, я арестовал убийцу после очередного допроса.

— Шуламит созналась?

— Шуламит? — воскликнула Наташа. — Почему Шуламит?

— Созналась, — кивнул Хутиэли.

— Не понимаю, — повторила Наташа. — Почему Шуламит?

— Шауль видел тень убийцы и свою жену у окна в конце коридора, — пояснил Беркович. — Бася видела тень убийцы и своего мужа у двери спальни. Шуламит находилась вне их поля зрения. Тень свернула в ответвление коридора, оттуда послышался визг и появилась Шуламит, столкнувшаяся с Басей и Шаулем. Если без мистики, то убийцей могла быть только она.

— Но как…

— Оставив женщин, Шауль пошел выпускать из дома Меира. В это время его жена наверняка смотрела в окно, чтобы увидеть, как Меир обходит дом. Именно тогда Шуламит вошла в спальню мужа, прикрыла дверь и ударила спавшего мужа ножом. Когда Шауль появился в спальне, Шуламит проскользнула мимо него и помчалась туда, где должна была находиться с самого начала. Повернув за угол, она начала визжать и вернулась, чтобы столкнуться с Шаулем и Басей. Наверняка это была ее идея — выключить весь свет, оставив только свечи. Несомненно, и тарелочку двигала она же — это ведь особое искусство. Я прав?

— Да, — кивнул Хутиэли, — так и было.

— Но почему? — воскликнула Ронит. — Почему она убила мужа?

— Наследство, — сказал Хутиэли. — обычное дело.

— Не понимаю, — продолжала Ронит. — А если бы Шауль ее схватил в дверях? Не проще ли было…

— Не проще, — покачал головой Беркович. — Не забывайте, Ронит, эта компания была в сильном возбуждении после сеанса, одна Шуламит сохраняла самообладание. И дом свой она знала лучше гостей. Она была уверена, что мистическая атмосфера произведет впечатление и на полицию — ведь все показания должны были однозначно указывать на невозможность материалистического объяснения. А как бы иначе она убила мужа? Отравила? Зарезала без свидетелей? Во всех этих случаях она навлекала на себя подозрения. Шуламит все отлично организовала. Ей даже случайность помогла.

— Какая случайность? — не поняла Наташа.

— Должно быть, у Авигдора что-то упало в спальне, и это было слышно в салоне. А Шуля это сразу же интерпретировала по-своему, помнишь?

— Это ты все помнишь, — смутилась Наташа. — Ты у нас полицейский.

— Более того, он у нас теперь инспектор полиции, — сказал Хутиэли и поднял бокал с вином. — Предлагаю выпить за то, чтобы инспектор Беркович так же легко распутывал дела, как он разгадал загадку убийцы-призрака.

 

Такое долгое убийство

— Как начнешь год, так его и проведешь, — сказал Беркович, поцеловав жену перед уходом на работу. — А если перефразировать, то можно сказать: каким будет мое первое дело в должности инспектора, такими будут и все остальные. Пожелай мне, чтобы это дело оказалось, во-первых, интересным и сложным, а во-вторых…

— Во-вторых, чтобы это не было дело об убийстве, — перебила мужа Наташа.

— Вот именно, — кивнул инспектор Беркович и сбежал по ступенькам к поджидавшей его служебной машине.

Войдя в свой кабинет, он услышал надрывный телефонный зуммер и поднял трубку.

— Послушай, инспектор, — сказал голос Хутиэли, — я понимаю, что не могу больше тебе приказывать, но войди в мое положение…

— Не понял, — осторожно произнес Беркович. — Что-нибудь случилось, пока я был в отпуске?

— Ты называешь отпуском сутки за свой счет? — удивился Хутиэли, но тут же сменил тон.

— Борис, — сказал он, — я так понимаю, что тебе еще не доложили… Тут у меня женщина, репатриантка из России, иврит знает плохо. Так вот, она твердит уже третий час, что убила мужа. А передо мной лежит заключение о смерти, в котором сказано, что человек этот умер от рака. Ни о каком акте насилия и речи быть не может. Мужа ее, между прочим, похоронили неделю назад. Она отсидела шиву и пришла с повинной. Может я чего-то не понимаю? Ты бы разобрался — не в службу, а в дружбу…

— Иду, — сказал Беркович и положил трубку.

Женщина, о которой говорил Хутиэли, оказалась миловидной блондинкой, с огромными миндалевидными черными глазами — еврейская красавица, классический, можно сказать, случай. В удостоверении личности было написано: «Светлана Прицкер, имя отца Моисей, год рождения 1955, страна исхода Россия, национальность еврейка».

Сжимая и разжимая пальцы, Светлана Прицкер повторила по-русски то, что пыталась объяснить на иврите инспектору Хутиэли:

— Я убила мужа. Это признание я делаю в здравом уме и твердой памяти и прошу составить протокол. В защите не нуждаюсь.

— Признание — не доказательство, — сказал Хутиэли. — Борис, объясни ей: нужны улики, свидетельства, экспертные заключения. Ничего этого нет. Уговори ее пойти домой и лечь в постель.

Беркович повторил по-русски слова Хутиэли, стараясь говорить помягче и размышляя о том, что на самом деле здесь далеко не все так очевидно, как представляется коллеге. Не стала бы эта женщина ни с того ни с сего возводить на себя напраслину. А если она действительно убила — зачем признаваться? Если же правы врачи, подписавшие заключение о смерти, то убить мужа Светлана Прицкер не могла ни в коем случае.

— Светлана Моисеевна, — сказал Беркович. — Я понимаю, что у вас на душе лежит какой-то камень. Может, при жизни мужа вы с ним находились в плохих отношениях, а теперь вам кажется…

— Мне ничего не кажется, — перебила Светлана Моисеевна. — Я пришла, чтобы признаться и рассказать обо всем…

— Да-да, — кивнул Беркович. — Я непременно вас выслушаю после того, как вы придете в себя…

— Сейчас. Я уйду отсюда не раньше, чем вы запишете в протокол мое чистосердечное признание в убийстве мужа, Романа Марковича Прицкера, — твердо сказала Светлана, и Беркович понял, что придется так и поступить, иначе женщину нужно будет выводить из отделения силой.

— Хорошо, — сказал он, вздохнув. — Пойдем в мой кабинет. Вы не возражаете, инспектор?

— Делай все, что сочтешь нужным, — пожал плечами Хутиэли.

Несколько минут спустя, включив диктофон, Беркович приготовился слушать. Первое его дело в должности инспектора оказалось вовсе не таким, о каком он мечтал…

Света была самой красивой девочкой на курсе, и поклонников у нее было достаточно, шансов у Ромы Прицкера не оставалось. Какие шансы: неказистый, толстогубый, тугодум и, к тому же, со скверным мстительным характером. Света встречалась с Йосиком, и все знали, что они поженятся после защиты дипломных работ. Хорошая была пара, всем было приятно на них смотреть. Всем, кроме Ромы, конечно. Но до Ромы Свете не было никакого дела.

А в марте Йосик погиб. Шел по улице, и ему на голову упала тяжеленная доска — на крыше лежало несколько таких досок, рабочие собирались делать ремонт.

По словам Светланы, ей сразу стало понятно, что Йосика убил Роман. Влез на крышу — он ведь знал, что мимо этого дома Йосик каждый день проходит по дороге в институт — и сбросил доску сопернику на голову. Свидетелей никаких, доказательств нет.

— Ты убил Йосика! — сказала Света Роману, когда тот через неделю после похорон пришел к ней с утешениями и приглашением пойти в театр.

— Ты с ума сошла! — воскликнул Роман, но взгляд его говорил об обратном.

Света недолюбливала Романа, а в тот момент в ее душе возникло новое, более глубокое чувство, противоположное любви, которую она испытывала к погибшему Йосику. В ее душе вспыхнула ненависть.

Она прогнала Романа, но неделю спустя пошла с ним в театр, а потом в кино, а потом они много гуляли, Роман рассказывал Свете о своих чувствах, и Света думала: «Как же я тебя ненавижу! Я убью тебя, ты понимаешь это? Я все равно тебя убью, чего бы мне это ни стоило!»

Обдумывая убийство, Света понимала, что в ее арсенале могут быть лишь чисто женские способы лишения человека жизни. И чтобы никто не догадался. Никто, кроме самого Романа. А он должен знать. Должен каждую минуту своей проклятой жизни помнить о том, что его ненавидят и убивают. Каждая минута его жизни — до самой смерти — должна быть отравлена. И яд этот должен свести Романа в могилу.

Как это сделать? Способ был только один.

— Я люблю тебя, Света, — сказал Роман в сотый уже раз. — Выходи за меня замуж.

— Я ненавижу тебя, — сказала Света в ответ. — Я согласна.

Свадьбу сыграли скромную — Роман боялся, что Света в самый разгар веселья скажет какую-нибудь гадость. Например, о том, что жених — убийца. Что она его ненавидит. И все пойдет прахом.

Роман жену обожал, она была единственным существом, для которого он жил на свете. Если он и убил соперника (никто ведь не доказал этого), то сделал это из сжигающего чувства ревности, потому что не мыслил себе, чтобы его Светлана досталась другому.

Роман обожал жену, а Света мужа ненавидела. На людях она этого не показывала — алиби прежде всего! — но дома вила из мужа веревки, каждым своим движением показывала, какая же он бестолочь и вообще последняя гадина.

Роман терпел — любовь его была так же велика, как велика была ее ненависть. Когда у Романа со Светланой родился сын Алик, жизнь, казалось, должна была измениться к лучшему, но на деле все сложилось еще хуже, чем раньше. Хуже для Романа, конечно, которого Светлана теперь просто в упор не видела. Принимала его любовь, платила ненавистью, так и жили. И цель становилась все ближе. Злая энергия Светлану будто подпитывала, она прекрасно выглядела, а из мужа энергия ее ненависти высасывала последние соки. Можно было, конечно, дать и другую интерпретацию, но Светлана знала точно: все болезни мужа, его худоба, его слабость — следствие воздействия ее энергетического поля. Наверное, она была права — попробуйте сами пожить хотя бы неделю с человеком, которого обожаете, но который мечтает о том, чтобы свести вас в могилу. Попробуйте и почувствуйте сами, как жизнь вытекает из вас по каплям.

— У вас же ребенок! — не выдержав, воскликнул Беркович, прервав запись. — Неужели вы и сына ненавидели, как мужа?

— Ну что вы, — удивилась Светлана Моисеевна. — Сын за отца не отвечает, или в Израиле это не так?

— Так, — согласился Беркович, подумав с облегчением, что жизни не известного ему Алика, слава Богу, ничто не угрожает.

— В семье Романа, — продолжала Светлана, — все были долгожителями. Мать до сих пор жива, ей под девяносто, она в России осталась с другим сыном. Отец умер не так давно, ему было восемьдесят. В общем, Роман наверняка прожил бы долго — это я к тому говорю, что вы до сих пор не верите, что я его убила своими руками. Или словами, это все равно. В тридцать лет у него была язва желудка — казалось бы, с чего? Но я-то знала: все болезни от нервов, а язва желудка — в первую очередь.

В тридцать пять у Романа тряслись руки, и его направили на лечение в какой-то крымский санаторий. Лечение пошло ему на пользу, но я быстро справилась с этими последствиями — зимой его увезли в больницу, потому что язва открылась и начался перитонит. Все могло тогда и закончиться, но его спасли. И даже от язвы избавили, вырезав часть желудка. Я расценила это как свое поражение — временное, конечно.

Шесть лет назад, когда Роман предложил переехать в Израиль, я поняла, что это еще один шанс. Стресс переезда. Новое место, новая жизнь — нужен душевный покой, так я ему этот покой устрою! Только поэтому я сказала: «Конечно, давай уедем», и муж очень удивился — привык к тому, что на все его «да» я говорила «нет».

Здесь, в Израиле, он понял, в какую попал ловушку, но уже было поздно. Я убивала его взглядами, словами, а он терпел — вы можете себе представить, он продолжал меня любить, зная, что я хочу его смерти!

Рак, я слышала, тоже возникает от нервов. Во всяком случае, это одна из теорий — по-моему, правильная. Я ждала, что это случится, и это случилось. Когда врач в «Ихилове» сообщил диагноз, я не сдержалась и воскликнула: «Так я и думала!» Врач не понял, а я не стала объяснять.

— Вот и все, — закончила рассказ Светлана. — Роман мог дожить до девяноста, а прожил сорок пять.

— Но ведь и вы… — пробормотал пораженный Беркович. — Вы тоже толком не жили.

— Почему? — удивилась Светлана. — Я прекрасно жила! Вы не представляете, какие силы придает человеку ненависть! У меня была цель, и я к ней шла. Более того: я этой цели добилась. Многие ли могут сказать это о себе?

— Надеюсь, вы не станете настаивать на том, чтобы я вас арестовал? — спросил Беркович. — Все вами сказанное — не доказательство убийства…

— Это ваши проблемы, — бросила Светлана. — Моя совесть чиста. Я сделала то, что хотела, и призналась в том, что сделала.

После ухода Светланы Моисеевны инспектор Беркович долго смотрел перед собой пустым взглядом, потом поднял телефонную трубку и набрал номер инспектора Хутиэли.

— Ну что, Борис, — спросил Хутиэли, — ты ее успокоил?

— Боюсь, она меня убедила, — медленно произнес Беркович. — Похоже, что она действительно довела мужа до могилы.

— Есть основания для обвинения в убийстве? — обеспокоенно спросил Хутиэли.

— Нет, — вздохнул Беркович. — Никаких оснований. Но на небесном суде, если это когда-нибудь случится, ее, конечно, осудят.

— Ах, — облегченно сказал Хутиэли, — на небесном суде и нас с тобой ждут немало трудных минут.

— Пожалуй, — согласился Беркович. — Вот убийство, которое настольно очевидно, что убийце просто невозможно предъявить обвинение.

— Парадоксами говоришь, — рассмеялся Хутиэли.

Беркович положил трубку. День клонился к вечеру — первый день в новой должности.

 

Смертельная вечеринка

Инспектор Беркович позвонил домой вскоре после полудня и сказал извиняющимся голосом:

— Знаешь, Наташа, я не уверен, что сумею вернуться к пяти.

— А что случилось? — осторожно спросила Наташа, зная, как не любит муж говорить о деле, если в расследовании еще не поставлена точка.

— Женщину отравили, — коротко объяснил Беркович.

Он выключил телефон и, спрятав его в боковой карман, вернулся в большую комнату, откуда вышел минуту назад, чтобы позвонить Наташе. Здесь ничего не изменилось за это время: тело Жаклин Визель лежало у журнального столика, на котором стоял пустой поднос. Четверо гостей сидели в разных концах салона на принесенных из кухни пластиковых стульях, Йосеф, муж Жаклин, откинулся в своем инвалидном кресле — лицо его ничего не выражало, а слепые глаза были, как всегда, неподвижны.

«Мужественный человек, — подумал Беркович. — После смерти жены он стал совершенно беспомощным. Но держится, хотя все произошло на его глазах»…

Он сразу поправил себя: при Йосефе все произошло, это да, но не на его глазах — муж Жаклин потерял зрение и стал инвалидом через год после их свадьбы двадцать лет назад. На химическом заводе, где он работал, произошел взрыв, и с тех пор они жили на его пенсию и на то, что зарабатывала Жаклин. Детей у Визелей не было, и Беркович не знал — по чьей вине или по чьему желанию. Визели часто принимали гостей, это скрашивало жизнь Йосефу, а Жаклин делала все, чтобы угодить мужу, которого просто боготворила.

Обычно гости приходили к Визелям по вечерам, но сегодня собрались рано, потому что была пятница и Жаклин хотела устроить субботнюю трапезу. Гости сидели в салоне, пили кофе и беседовали. Тем для разговора было достаточно…

Приглашены сегодня были две пары: Ализа и Марк Лейбовичи, а также Лея и Мордехай Киршенбаумы. Старые знакомые семьи Визель. Сидели, разговаривали. В четыре Йосеф предложил выпить вина, Жаклин достала из бара бутылку «Кармеля», открыл ее и наполнил бокалы Мордехай, после чего хозяйка дома поставила бокалы на поднос, а поднос — на журнальный столик. Каждый подходил и брал себе бокал. Последней взяла Жаклин. Отпила глоток, сказала что-то вроде: «Как вы пьете эту гадость, вино совсем скисло» и, неожиданно захрипев, уронила бокал и схватилась обеими руками за шею.

Начался переполох, Жаклин корчилась на полу, все суетились, Йосеф в своем кресле кричал «Что случилось? Что случилось?» Открыли окно, чтобы было больше воздуха, вызвали скорую, но Жаклин умерла раньше, чем приехали медики.

В суматохе кто-то из гостей (возможно, убийца) наступил на упавший из руки Жаклин бокал, и эксперт Рон Хан с трудом сумел собрать на плитках пола несколько капель вина. Он забрал на экспертизу и эти капли, и осколки, и бутылку, а заодно остальные бокалы, в которых, конечно, не было яда, поскольку все выпили и остались живы.

— Могу я для допроса воспользоваться вашей кухней? — спросил Беркович у Йосефа. Тот повернул в его сторону голову, прислушался к интонациям голоса, коротко ответил «да» и вновь погрузился в себя.

Инспектор вызвал сначала Мордехая Киршенбаума, который открывал злополучную бутылку.

— Я только открыл ее штопором, — задавленным голосом сообщил свидетель, — и больше не трогал. Жаклин разлила вино — это все видели, — поднесла бокал мужу, а потом поставила поднос на журнальный столик.

— Вы видели, кто в какой последовательности брал бокал?

— Нет, мы были увлечены разговором, обсуждали палестинские беспорядки…

— Если кто-то бросил в какой-нибудь бокал капсулу с ядом, это могло остаться незамеченным?

— Конечно! Поднос стоял на столике, а мы все или ходили по комнате, или сидели на диване, моя жена выходила в туалет, потом вернулась, сам я вообще ничего не видел.

— Вы уверены, что Жаклин взяла бокал последней?

— Ну… Во-первых, она всегда так делала, мы же не впервые собираемся. И во-вторых, когда она брала бокал, я случайно бросил взгляд на поднос — он был пуст.

— Какие отношения связывали вас с семьей Визель?

— Вы ищете мотив, инспектор? Не было у меня никакого мотива! И у Леи не было. Жена моя с Жаклин давно дружит, какие еще мотивы? Чушь!

Мордехай, похоже, потерял над собой контроль, и Беркович отпустив свидетеля, вызвал Лею Киршенбаум. Она полностью подтвердила показания мужа. На вопрос о том, кто мог подложить яд, Лея ответила, как и Мордехай:

— Да кто угодно! И Ализа могла, и Марк, никто на бокалы не смотрел, все кричали, что арабов нужно давить танками…

— Мужа своего из списка вы исключаете? — спросил Беркович и не стал продолжать, встретив возмуженный взгляд Леи Киршенбаум. На вопрос о возможных мотивах убийства Лея ответила, что таковых попросту не существует.

— Сколько бокалов стояло на подносе, когда вы взяли свой? — задал Беркович последний вопрос.

— Четыре. Это точно, потому что я взяла бокал первой. После Йосефа, конечно, сначала Жаклин передала бокал мужу.

Отпустив Лею, Беркович ненадолго задумался. Похоже, что убийца — тот, кто взял свой бокал предпоследним. Он видел, что остался один бокал, и бросил в него яд. Иначе как убийца мог быть уверен, что яд достанется именно тому, для кого предназначен? Похоже, что гости так были увлечены спором, что вообще не обращали внимания на то, кто что пьет, и бросить яд для убийцы не составляло трудностей.

Допрос Ализы и Марка Лейбовичей не дал никаких новых сведений. Ализа была уверена, что когда брала свой бокал, на подносе оставалось еще несколько, но на вопрос — сколько именно — ответить не могла: не обратила внимания. Марк не был уверен и в этом. Взял свой бокал механически, продолжая ругать Арафата. О мотивах убийства супруги Лейбович имели одинаковое мнение: какие еще мотивы, инспектор? Ужас, ужас и ужас. И ничего больше.

Допрос Йосефа Беркович оставил напоследок — инспектор просто не знал, как разговаривать с этим человеком. Внешне Йосеф держался молодцом, но пальцы его так сжали подлокотники кресла, что костяшки побелели.

— Вы давно знаете этих людей? — спросил Беркович, когда сержант Клугер вывел четверых подозреваемых в одну из спален, и инспектор остался с Йосефом наедине.

— Да, — кивнул Йосеф.

— Возможно, вы слышали, кто как двигался по комнате, ведь у вас…

— Да, у меня, как у всякого слепого, все в порядке со слухом, — перебил Йосеф. — Но у этого негодяя не было необходимости брать бокал предпоследним. Мы ведь не один десяток раз собирались, выработался ритуал. Расставляя на подносе бокалы, жена всегда пробовала вино первой и свой бокал отставляла чуть в сторону. Никто его не брал, но все знали, что этот бокал — для Жаклин.

— Вот как! — воскликнул Беркович. — Но почему никто не упомянул об этом?

— Ну… Наверное, боялись. Ведь тогда каждый оказывается под подозрением, верно?

— Да, — согласился Беркович. — Теперь хотя бы ясно, что, когда ваша жена отпила из своего бокала в первый раз, яда там еще не было.

— Вы обыскали их? — спросил Йосеф, голос которого никак не выдавал волнения. — Если у кого-то был яд…

— Это будет сделано, — сказал Беркович, — хотя, согласитесь, надо быть идиотом, чтобы держать при себе вторую капсулу.

Йосеф прерывисто вздохнул.

— У вас есть другие родственники? — участливо спросил инспектор.

— Да, — сказал Йосеф, — за мной есть кому ухаживать, если вы это имеете в виду. В Нью-Йорке живет моя сестра Джой, она давно звала нас с Жаклин к себе… Найдите убийцу моей жены, инспектор!

— Обязательно, — пробормотал Беркович. Он понимал, что предстояла долгая работа. Конечно, в конце концов он вычислит преступника, но сколько времени придется потратить, чтобы допросить всех родственников и знакомых Лейбовичей и Киршенбаумов, разобраться в их биографиях и в конце концов отыскать мотив? Найти, где преступник взял яд, — тоже кропотливая работа.

— Сейчас я закончу, — сказал Беркович, — и вам пришлют сиделку, я позабочусь об этом.

— Спасибо, инспектор, но не стоит, — отозвался Йосеф. — Дома я прекрасно ориентируюсь и с кресла могу вставать тоже — правда, ненадолго, на минуту, не больше, потом начинаются боли… Ничего, до приезда Джой я выдержу. Вы ведь дадите ей телеграмму?

— Да, немедленно, — сказал Беркович.

Он прошел в спальню, где дожидались подозреваемые, и задал вопрос, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Йосефу Жаклин подала бокал сама?

— Нет, на подносе, — сказала Лея.

— Понятно, — протянул инспектор и, подозвав сержанта, сказал ему несколько слов. Тот кивнул и вышел из комнаты.

— Вы все говорили, — продолжил допрос Беркович, — что Жаклин души в муже не чаяла.

— Она его обожала! — воскликнула Ализа.

— Безумно, — согласился Мордехай.

— Выполняла любой его каприз, — добавила Лея.

— Если бы он, к примеру, попросил ее достать где-нибудь цианид и изготовить капсулу, — сказал Беркович, — она бы сделала и это?

— Конечно, — хором ответили все четверо.

— И даже не спросила бы, зачем ему это нужно? Она могла подумать, что он хочет покончить с собой…

— Потому что он инвалид? — спросил Марк. — Вы не знаете Йосефа, инспектор, и не знали Жаклин. Он слишком любит жизнь, чтобы с ней расстаться, к положению своему давно привык и находит в нем свои плюсы. А Жаклин слишком любит… любила его, чтобы задавать вопросы. Йосеф сказал — значит, это закон.

— Понятно, — еще раз протянул Беркович и надолго замолчал. Из салона послышались какие-то крики, что-то упало, и инспектор, извинившись, вышел из спальни.

Йосеф, видимо, пытался встать с коляски, но неудачно — он лежал на полу, его поднимали двое полицейских, а сержант Клугер протягивал Берковичу на ладони три темные продолговатые капсулы.

— Вы это хотели видеть, инспектор? — спросил он.

— Где вы их нашли? — спросил Беркович, осторожно перекладывая капсулы в пластиковый пакет.

— В кармане его брюк, — сказал Клугер, кивая на Йосефа, которого полицейские подняли наконец с пола и усадили в инвалидную коляску. Йосеф слепо смотрел перед собой, но больше не делал попыток подняться.

— Вы были так уверены в том, что подозревать будут только гостей, что даже не позаботились спрятать оставшиеся капсулы? — спросил Беркович.

Не получив ответа, он продолжил:

— Конечно, все видели, какая у вас с женой любовь. К тому же, слепой инвалид, без Жаклин вы, как без рук… А ведь она была у вас как рабыня. Подумать только: жена сама приобрела яд! Неужели даже догадывалась, для чего он вам понадобился?

— Но зачем он это сделал? — пораженно спросил инспектор Хутиэли, когда, отправив Йосефа в камеру, Беркович зашел к бывшему начальнику рассказать о проведенном расследовании.

— Сразу два мотива, как я выяснил. Первый: Жаклин душила его своей любовью, бывает ведь так — он жену со временем просто возненавидел. Второй мотив: у Йосефа в Америке живет сестра, она всегда приглашала брата к себе, но с Жаклин у Джой отношения не сложились. Единственное, в чем Жаклин была тверда, как скала: она ни за что не хотела переезжать в Штаты…

— Господи, — пробормотал Хутиэли. — Он сам это сказал?

— Да, — кивнул Беркович. — Больше всего он удручен тем, что доставил неприятности сестре.

— Неприятности! — воскликнул Хутиэли и выразительно пожал плечами.

 

Расследование под водой

— Сегодня у нас гости, — объявил Беркович. — Милые люди, туристы из Америки, муж с женой.

— Давно в Штатах? — осведомилась Наташа.

— Родились там. Коренные американцы. По-русски, кстати, ни слова не понимают.

— Как же с ними разговаривать? — огорчилась Наташа. — И откуда ты их знаешь?

— Джо был полицейским, пока не вышел в отставку. Дженнифер, его жена, тоже работала в полиции — в Нью-Йоркском полицейском архиве.

— Погоди-ка, — насторожилась Наташа. — Сколько же им лет, твоим гостям?

— Джозеф, это я точно знаю, двадцать шестого года рождения, а относительно Дженнифер ничего сказать не могу, но она моложе мужа, это точно.

— Господи, да твой гость чуть ли не втрое тебя старше! — воскликнула Наташа, на что Беркович ответил:

— Зато чуть ли не втрое умнее, а с умным человеком поговорить всегда приятно.

— Особенно когда знаешь по-английски пятьдесят слов.

— Ничего, — бодро сказал Беркович. — Я тебе буду переводить.

К назначенному часу Наташа приготовила ужин, какого, по ее предположениям, американские туристы никогда не ели: на первое борщ по-украински, на второе голубцы, на третье хотела сделать кисель, но Беркович заявил, что хватит экзотики, пусть хотя бы третье блюдо не станет для гостей испытанием.

— Хорошо, сделаю кофе по-турецки, — согласилась Наташа.

— Главное, — сказал Беркович, — хорошо накорми Арика, пусть спит и не мешает разговору.

Гости появились ровно в шесть. Джо Никсону можно было дать не больше пятидесяти — это был стройный, подтянутый мужчина, на лице которого почти не было морщин. Дженнифер оказалась яркой блондинкой лет тридцати — типичная голливудская кинозвезда с большими глазами и ослепительной улыбкой.

— Знакомьтесь и располагайтесь! — воскликнул Беркович. — У нас еще есть сын Ариэль, но в данный момент он спит и, надеюсь, проспит еще хотя бы часа два.

— Это замечательно! — с чувством сказал Джо. — У нас с Дженнифер своих детей нет, но от первого брака у меня сын и дочь, у каждого свои дети, так что внуками я не обделен.

— Что он сказал? — спросила Наташа, и Беркович, переведя, пригласил гостей за стол.

После обеда пересели за журнальный столик пить кофе, и бывший полицейский комиссар Джозеф Никсон с удовольствием вытянул свои длинные ноги. Разговор сначала шел о пустяках, Беркович старательно переводил, чтобы Наташа не скучала, а потом спросил:

— Джо, вы прослужили в полиции много лет, у вас наверняка есть что припомнить из своей практики, верно? Поделиться, так сказать, опытом.

— Знаете, Борис, — серьезно сказал Джо, делая ударение на первом слоге имени, — у меня действительно был уникальный случай, но не тогда, когда я служил в полиции, а раньше, когда я был моряком военно-морского флота.

— Вы служили во флоте? — поразился Беркович.

— Да, во время второй мировой войны. Давно, правда? И история та — давняя. Именно она и определила мое желание стать полицейским.

— Я служил на подводной лодке, которая патрулировала у восточного побережья, так что в боевых действиях мне участвовать не довелось, — начал свой рассказ Джо Никсон, когда Наташа принесла кофейник и разлила по чашечкам дымящийся напиток. — Воевать не пришлось, а вот тонуть — да. Мы возвращались домой из похода и в сотне миль от базы напоролись на притонувшее судно. Эхолот ничего не показал, удар оказался неожиданным, и лодка легла на грунт.

— Совсем как «Курск», — заметила Наташа, которой Беркович аккуратно переводил каждое слово.

— «Курск»? — переспросил Джо. — Нет, мы действительно столкнулись с брошенным судном, а «Курск» погиб от взрыва собственных торпед, совсем другая история… Впрочем, это неважно. Легли мы на дно, воздуха на трое суток, электрические аккумуляторы могли проработать еще неделю, пищи и воды и на больший срок хватило бы. Но настроение — сами понимаете. И главное: нет командира. В момент столкновения он находился в своей каюте. Когда лодка пошла ко дну, Лерой Макинтош в рубке так и не появился. Старший помощник вошел в каюту и обнаружил кэпа мертвым. На губах выступила пена, глаза закатились… Наш врач Джонни Бакстер — он был давним другом капитана — сразу сказал: отравление стрихнином.

— Самоубийство? — спросил Беркович.

— Никто ни на минуту не усомнился в том, что кэпа убили, — сказал Джо. — Но кто, зачем, каким образом? Масса вопросов, которые по большому счету уже и значения не имели, потому что нам всем оставалось жить максимум семьдесят два часа. Найдем мы убийцу — и что? Все равно умрем вместе…

— Но просто так ждать смерти никто не хотел, — продолжал Джо. — Двое матросов занимались тем, что стучали молотками в обшивку — мы находились не так уж далеко от берега на очень небольшой глубине, и оставалась все-таки надежда, что нас засечет чей-нибудь эхолот. Остальному экипажу приказано было лежать и экономить кислород, а пятеро собрались в рубке и занялись расследованием убийства. Я был в их числе. И еще старпом, штурман и два вахтенных матроса.

— Почему именно они? — не удержался от вопроса Беркович.

— Потому что, если кэпа убили, сделать это мог только кто-нибудь из нашей пятерки, — пояснил Джо. — Я не буду вдаваться в детали конструкции лодки, скажу лишь, что каюта кэпа находилась сразу за рубкой, потом был коридор, здесь дежурил вахтенный по имени Энтони. Он утверждал, что никто со стороны третьего отсека в коридор не входил. Значит, либо убийцей был Энтони, либо кто-то из нас, находившихся в рубке. Каждый из нас время от времени выходил в коридор по тем или иным причинам, и каждый мог войти в каюту капитана. Энтони видеть этого не мог, потому что находился за переборкой, откуда дверь в каюту не просматривалась.

— Начали мы с мотивов, — Джо отпил кофе и с удовольствием сделал еще глоток. — Великолепный кофе, спасибо!.. Да, так вот, сидим мы в рубке, свет горит вполнакала, вокруг тишина, только Квинс время от времени колотит молотом по обшивке где-то в районе шестого отсека… Функции расследователя взял на себя старпом, вопросы он задавал жестко, отвечать требовал не задумываясь. И знаете что? Оказалось, что у каждого из нас были свои причины желать смерти капитану Макинтошу! Штурман Мервин, оказывается, ненавидел кэпа, потому что тот во время одного из отпусков соблазнил его сестру. Мервин сам же их и познакомил… Скандала никто не хотел, но злость штурман затаил, конечно. Макинтош это понимал и подал рапорт с просьбой перевести Мервина на другую лодку. И вот, пока начальство разбиралось, кэпа убили.

— У Сэма Акройда, вахтенного матроса, был иной мотив, — продолжал Джо. — Кэп как-то совершенно незаслуженно опозорил беднягу перед другими матросами. Был мотив и у Энтони Мак-Дойла, сейчас я уж не помню — какой именно. Старпом Лесли ненавидел кэпа, потому что тот всячески его третировал.

— А у вас? — спросил Беркович. — Вы сказали, что мотив был у каждого из пяти.

— Да, и у меня тоже, — кивнул Джо. — Я бы предпочел не вспоминать… Я-то не был убийцей, так что сейчас это неважно. Итак, разобравшись с мотивом, мы не продвинулись ни на шаг и решили выяснить, как убийца проник в каюту. Дело в том, что мы уже знали — это определил наш врач, — что умер кэп от того, что выпил из припрятанной у него бутылки виски. Кто-то подсыпал туда стрихнина. Кто и как? Можно было, конечно, обыскать каждого лично и в каютах пошарить. Но времени на это не было и сил, честно говоря, тоже. Самым же загадочным было — как убийца вошел в каюту, ведь капитан запирал ее своим ключом! Перекрестный допрос не дал ничего, и через несколько часов бесплодных разговоров начистоту, мы оказались ровно там же, где находились в начале расследования. Три матроса — Энтони, Сэм и я — перед столкновением несколько раз проходили мимо каюты кэпа, но войти не могли, поскольку Макинтош был у себя. Штурман выходил из рубки, когда кэп еще был на вахте, но у Мервина не было ключа, чтобы открыть дверь. Ключа не было и у старпома, но он пару раз выходил из рубки вместе с Макинтошем и был у него в каюте — они обсуждали какие-то тактические задачи. В это время старпом и мог, по идее, подсыпать яд. Но только по идее, потому что не так-то это просто: подсыпать яд в бутылку, когда на тебя все время смотрит тот, кого ты хочешь убить.

Надо сказать, что расследование отвлекало нас от мыслей о собственной скорой смерти. Знаете, на что надеялся каждый? На то, что когда до конца останутся уже не дни, а часы или минуты, убийца признается сам — зачем ему действительно тащить эту гнусную тайну на тот свет? Правда, для правосудия от этого все равно не было бы никакого прока, но хотя бы для собственной совести… И все-таки мы нашли убийцу. Это оказалось довольно просто, и он признался.

— Просто! — воскликнула Дженнифер, глядевшая на мужа с обожанием. — Ты мне никогда не рассказывал эту историю!

— Не очень приятное воспоминание, — пояснил Джо. — Сейчас просто к слову пришлось. Мы ведь умирать собирались.

— И занимались расследованием? Поражаюсь твоей выдержке!

— На самом деле мы делали это скорее от отчаяния. Ужасно лежать и думать о смерти. Так хоть какая-то деятельность. Отвлекаешься.

— Он сказал, что они нашли убийцу? — сказала Наташа мужу. — Кто же это был? Ты мне все переводишь?

— Все, — кивнул Беркович. — А убийцей был врач. Джо этого не говорил, но я и так понял.

Он обернулся к гостю и спросил:

— Это ведь Бакстер убил капитана?

— Да, — кивнул Никсон, глаза его расширились, и он воскликнул: — Послушайте, я еще не называл имени убийцы! Как вы догадались?

— Ну… — протянул Беркович. — Согласитесь, что убивать человека, зная, что скоро он и так умрет, да еще вместе с тобой, — бессмыслица. Значит, яд капитану подсыпали еще до аварии. А в то время разве только пятеро участников расследования могли убить Макинтона? Нет. И больше возможностей было у судового врача, который, как вы упоминали, был другом капитана. Вы упустили Бакстера из вида, потому что находились в плену одной версии: капитан убит, а вас в отсеке — пятеро.

— Если бы не близость собственной смерти, мы бы быстрее догадались, — пробормотал Никсон.

— А какой у него был мотив? — поинтересовался Беркович.

— Ревность. Оба любили одну женщину.

— Но ведь, убив капитана, Бакстер навлек бы на себя подозрение! Полиция обнаружила бы мотив…

— Конечно. Как и мотивы каждого из нас. А стрихнин оказался бы в вещевом мешке штурмана Мервина… Бакстер и признался-то потому, что, как и мы все, думал, что скоро умрет.

— Но вас спасли!

— Да, раз уж я сижу перед вами, — улыбнулся Никсон и ласково погладил руку жены. — Воздуха оставалось на несколько часов, когда подвели колокол. Мы ведь лежали на мелководье…

— Вот за это и выпьем! — воскликнул Беркович. — Чтобы всегда спасатели успевали вовремя.

— И за то, чтобы всех убийц настигало возмездие, — добавила Наташа. — А что стало с этим доктором?

— Он угодил под трибунал и получил большой срок, — сказал Никсон. — А больше я о нем не слышал. Столько лет прошло…

 

Смерть в грозовую ночь

Ночью началась гроза, молнии освещали спальню странным голубоватым сиянием, а гром гремел так, будто где-то неподалеку давала залп пушечная батарея. Беркович проснулся и долго лежал, прислушиваясь к тому, как стучали по оконному стеклу капли дождя, превратившиеся в струи, а скоро — в потоки. Шестимесячный Арик тоже проснулся, но не из из-за грохота небесной канонады — ребенку нужно было поменять памперс, что Беркович и сделал, не желая будить жену, спавшую, несмотря на грозу, и видевшую, наверное, очень интересный сон.

Утром Беркович промок, пробежав несколько метров от машины до входа в управление. Не успел он повесить на вешалку плащ, с которого стекали струйки воды, как зазвонил телефон, и голос дежурного по управлению Хаима Зальцмана сказал:

— Инспектор, вы не могли бы присоединиться к оперативной группе Дымшица? Эксперт Хан уже предупрежден.

— Что случилось? — спросил Беркович.

— Похоже, убийство. Улица Бограшов, там обнаружено тело Идо Кашмиэля с пулевой раной в голове.

— Прямо на улице?

— Нет, в квартире. Он там живет. На третьем этаже.

Зальцман не умел докладывать четко, его каждый раз приходилось переспрашивать, из-за этой своей особенности он никак не мог продвинуться по службе и, похоже, навсегда застрял в должности сменного дежурного, несмотря на свои неполные пятьдесят лет.

— Спускаюсь, — сказал Беркович и посмотрел в окно: дождь, похоже, прекратился, но надолго ли? Лучше взять плащ — пусть и мокрый.

Эксперт сидел на заднем сидении и мрачно молчал. Берковичу тоже не хотелось разговаривать, так что первыми словами они перебросились, лишь войдя в квартиру погибшего ночью Идо Кашмиэля, строительного подрядчика. Тело Кашмиэля лежало в салоне в метре от журнального столика, рядом валялся опрокинутый стул. Пистолет, из которого был произведен роковой выстрел, валялся на полу — он мог выпасть из руки Кашмиэля, а мог быть подброшен убийцей, вероятности того и другого события вряд ли можно было оценить, не произведя тщательного осмотра тела. Этим занялся Хан, а Беркович подошел к стоявшему у двери патрульному, сержанту Михаэлю Дымшиц.

— Кто обнаружил тело? — спросил Беркович.

— Арон Мозес, — тихо, будто покойный мог услышать, сообщил сержант. — Сосед по дому, живет этажом ниже. Хотите с ним поговорить?

— Позже, — сказал Беркович. — Он поднялся, потому что услышал выстрел?

— Нет, выстрела он не слышал. А может, слышал, но не обратил внимания — вы же помните, какая ночью была гроза. По его словам, он говорил с Кашмиэлем вчера вечером и обещал утром зайти. Зашел и…

— Понятно, — кивнул Беркович и вернулся к телу.

— Все, в общем, ясно, — сказал Хан, поднимаясь с колен. — Пуля попала в левую часть лба и застряла внутри. Смерть наступила мгновенно. Стреляли с близкого расстояния — максимум полметра, судя по следам пороха.

— Самоубийство? — спросил Беркович.

— Может, да, может, нет. На рукоятке пистолета следов нет, а на руке Кашмиэля нет перчатки. Платка, в который он мог обернуть рукоятку, тоже не видно. С другой стороны, положение тела, правой руки и лежащего на полу оружия показывает, что Кашмиэль мог выстрелить в себя сам.

— Дверь в квартиру была не заперта, — заметил Беркович. — Сосед утром поднялся и вошел, когда Кашмиэль был уже мертв. Кстати, когда он умер?

— Предварительно могу сказать: между одиннадцатью вечера и двумя часами ночи.

— Если в квартире был посторонний, он должен был наследить, ведь шел ливень.

— Не обязательно, — возразил Хан. — Убийца мог прийти до начала дождя — ведь гроза началась после полуночи.

С этим Беркович не мог не согласиться, но все-таки внимательно осмотрел пол в гостиной. Следы здесь, конечно, были, но, похоже, только сержанта Дымшица и самого Берковича. Закончив осмотр, инспектор вернулся к журнальному столику и начал перекладывать лежавшие на нем бумаги. Здесь были многочисленные письма из банков, счета, доверенности, накладные — типичная канцелярия строительного подрядчика. Одно только…

— Похоже, у Кашмиэля были большие неприятности, — сказал Беркович, показав Хану несколько бумаг. — Смотри, банк требует немедленного возврата долга — пятьсот сорок тысяч шекелей. А вот письмо из кредитной компании — тут тоже долг очень велик. И еще: ты заметил, что на столике слой пыли? И на всех деревянных поверхностях. Кашмиэль либо не жил здесь довольно долгое время, либо не подходил ни к одному предмету мебели, иначе оставил бы следы.

— Там нет предсмертной записки? — поинтересовался Хан. — Это нам бы очень облегчило жизнь.

— Нет, — покачал головой Беркович. — Знаешь, я, пожалуй, поговорю с соседом, обнаружившим тело. Он знал Кашмиэля и может сообщить недостающую информацию.

Арон Мозес сидел у себя на кухне и завтракал — перед ним стояла тарелка с огромным куском пиццы.

— Какое несчастье! — воскликнул Мозес, пригласив Берковича сесть, но не предложив даже стакана колы. — Я в себя не могу прийти!

— Вы хорошо знали Кашмиэля? — спросил инспектор.

— Прекрасно знал! Прекрасно! Лет десять. Замечательный человек. Правда, в последнее время ему не везло. Страшно не везло. Страшно! Год назад жена сбежала с любовником. Он так мучился! А потом начались неприятности. Вы знаете, инспектор, строительный бизнес — как ловушка. Попался — и все. Квартиры сейчас не очень-то покупают, а он взял большие суммы в долг. Я не знаю, сколько, Идо не говорил, но — большие. И с него начали требовать. А что он мог отдать? Вы знаете, инспектор, он был даже вынужден скрываться! Последний месяц он не жил дома…

— А где? — спросил Беркович.

— Понятия не имею, он не говорил, я не спрашивал. А вчера вечером Идо позвонил, сказал, что приехал ненадолго, утром уедет, скорее всего, навсегда. Ну, я понял, что он решил свалить из Израиля — подальше от банков и кредиторов. Он сказал, чтобы я утром пришел попрощаться, ну я и поднялся. Было часов восемь, Идо обычно встает рано… Дверь была не заперта, а он лежал и…

Мозес мрачно замолчал.

— Может быть, вы слышали вчера вечером какой-нибудь шум из квартиры Кашмиэля? — спросил Беркович. — Может, к нему кто-то приходил? Может, они там спорили? Ведь квартира соседа прямо над вами…

— Нет, — мотнул головой Мозес. — Ничего не слышал. Может, кто-то и приходил, но шума не было.

— Спасибо, — сказал Беркович и вернулся в квартиру Кашмиэля, где эксперт Хан уже завершил осмотр тела.

— Похоже, у него была причина покончить с собой, — сказал инспектор. — Но равно были мотивы и для убийства. Большие долги. Кредиторы его искали, и он скрывался. Около месяца его не было дома, вчера он вернулся, а сегодня собирался опять куда-то смотаться. Похоже, деньги он брал не только в банках, но и на сером рынке, а там народ крутой, ты знаешь. Могли и убить.

— Это облегчает задачу, не так ли? — спросил Хан.

— Конечно, — согласился Беркович. — Документы сохранились, найти, у кого именно из «серых» кредиторов Кашмиэль брал деньги, труда не составит. Правда, есть один момент… Убийца должен был прийти сюда до начала дождя, верно?

— Конечно, мы уже говорили об этом.

— Да. А выстрел раздался после полуночи, когда уже гремела гроза.

— Согласен, — кивнул Хан.

— Значит, минимум час Кашмиэль находился в квартире с убийцей. Чем они занимались? Нет грязной посуды, окурков. В салоне полный порядок. Сосед никаких громких разговоров не слышал. Они что, сидели тут тихо и обсуждали долг Кашмиэля, а потом убийца достал пистолет и выстрелил?

— Кстати, о пистолете, — оживился эксперт. — Пока тебя не было, я созвонился с Шулей из отдела регистрации. Судя по номеру на оружии, это пистолет Кашмиэля, и у него есть разрешение.

— Вот видишь! Убийца должен был знать, где хозяин квартиры хранит оружие…

— Не обязательно, — пожал плечами Хан. — Ты же только что сказал: Кашмиэль скрывался и только вчера вернулся домой. Оружие у него наверняка было с собой. Он мог положить его где-то… Скажем, на журнальном столике.

— Из этого следует, — заметил Беркович, — что предполагаемый убийца изначально не собирался убивать. Иначе принес бы с собой оружие.

— Тоже не обязательно. У него могло быть оружие, но он увидел пистолет Кашмиэля и решил воспользоваться. А потом протер рукоятку.

Беркович вынужден был согласиться с тем, что это вполне вероятно. Эксперт разрешил унести тело, и санитары положили погибшего на носилки. Когда за ними закрылась дверь, Беркович опустился на колени и еще раз внимательно осмотрел пол. Затем перешел к журнальному столику, но не стал заново перекладывать бумаги, а только осмотрел блестящую полированную поверхность.

— Смущает меня эта тишина, — сказал он эксперту. — Если бы Кашмиэль несколько часов находился в квартире с убийцей, они бы наверняка повздорили, и порядка здесь тоже было бы меньше.

— Убийца мог навести порядок уже после того, как Кашмиэль умер, — высказал предположение Хан.

— Мог. Но если он хотел, чтобы мы приняли смерть Кашмиэля за самоубийство, почему протер рукоятку?

— Как почему? — удивился эксперт. — На ней же были отпечатки его пальцев.

— Да-да. Но он должен был вложить пистолет в ладонь убитого, чтобы оставить следы пальцев Кашмиэля!

— Теоретически ты прав, Борис, — вздохнул Хан. — Но убийца вряд ли был так спокоен и вдумчив, как сейчас ты. О том, чтобы стереть свои отпечатки, он позаботился, а о том, чтобы оставить следы Кашмиэля, мог просто забыть.

— Мог, — согласился Беркович. — А почему поверхность журнального столика вся покрыта пылью, и только со стороны дивана, пыли нет, будто здесь лежал лист бумаги, а потом его забрали?

— Вопрос странный, — рассердился эксперт. — Эти двое наверняка занимались бумагами. Удивительно не это, а то, что они не наследили на всей поверхности столика.

— Так я и говорю! — воскликнул Беркович. — И еще. Если утром Кашмиэль собирался уезжать, то где билет? Я осмотрел бумаги, проосмотрел документы — ничего.

— Билет можно купить и на автобусной станции…

— От кредиторов он мог скрыться только за границей. На самолете. Где билет?

Беркович еще раз окинул внимательным взглядом салон. Кроме журнального столика, дивана и двух кресел здесь стояли телевизор на тумбочке, полированная стенка с баром и стойка с компакт-дисками. На полке, висевшей над телевизором, стояли десятка два книг в ярких обложках. Беркович подошел и начал по одной снимать книги с полки и перелистывать их.

— Что ты делаешь? — поинтересовался эксперт.

— Сам толком не знаю… — протянул Беркович и подхватил на лету выпавший из одной из книг лист бумаги. — Ага, вот!

Он развернул лист, прочитал написанное и протянул бумагу Хану. Это был текст, написанный от руки:

«Я больше не могу. Весь в долгах. Не держите зла. Прошу: похороните по-человечески». Подпись, дата и время.

— Час ночи, — пробормотал эксперт. — Черт побери! Но почему он положил записку в книгу?

— Это не он положил, — сказал Беркович.

— А кто? — недоумевал Хан. — И если Кашмиэль покончил с собой, то кто протер пистолет? И зачем?

— Сейчас узнаем, — заявил инспектор и пошел из квартиры. Вернулся он через несколько минут, ведя под руку понурого соседа. Беркович протянул Мозесу записку Кашмиэля и сказал:

— Здесь наверняка есть ваши следы. Вы думали, что мы не найдем эту бумагу?

— Ни о чем я не думал! — взорвался Мозес. — Я только хотел, чтобы этот подлец ответил за смерть Идо! Если бы не он, Идо не наложил бы на себя руки!

— Вы имеете в виду Сильвана Магена? — спросил Беркович, поднимая с журнального столика одну из лежавших там расписок.

— Да!

— Понятно… — вздохнул инспектор. — Вы поднялись к Кашмиэлю, увидели его мертвым, пришли в страшное возбуждение и…

— Я понял, что Идо убил себя из-за того, что у него не было денег! Я знал, что больше всего Идо взял у Магена. С банком еще можно договориться, с Магеном — нет. Это такой негодяй…

— И вы решили представить дело так, будто Идо не покончил с собой, а стал жертвой убийцы. Протерли рукоятку пистолета, спрятали письмо…

— Почему вы его спрятали? — подал голос эксперт. — Не надежнее ли было унести с собой?

— Я хотел скорей от него избавиться, — пробормотал Мозес. — Оно жгло мне руки.

— По сути, — сказал Хан, когда полчаса спустя сидел с Берковичем на заднем сидении полицейского автомобиля, мчавшегося в управление, — по сути Маген довел Кашмиэля до самоубийства и остался чист. Я вполне понимаю этого соседа, хотя он и пытался направить следствие по ложному пути.

— Тоже мне борец за справедливость, — буркнул инспектор. — Чего он добился? Да и действовал глупо, я даже на минуту подумал, что он — убийца.

— Ты оставишь Магена в покое?

— Это не по моей области, — сказал Беркович. — Передам материалы инспектору Бранноверу, это по его части. Смотри-ка, опять ливень!