Часть первая
ЦИАНИД ПО-ТУРЕЦКИ
Глава 1
Знакомство
Свернув на стоянку, я аккуратно притормозил и заглушил двигатель. Повертев головой, я обнаружил, что сбил всего лишь один колышек ограждения (вчера было три), не зацепил ни одной машины (вчера я поцарапал-таки борт серой «Даяцу») и даже встал почти перпендикулярно проездной дорожке. Большой успех, подумал я. Если так пойдет и дальше, то через месяц я не буду вздрагивать, переключая скорости.
Я вылез из машины, ощущая тяжесть в ногах — с непривычки мне было тяжело сидеть за рулем больше получаса кряду, и увидел перед собой полицейского офицера. В званиях я не разбираюсь, форма на меня действует магнетически — я вижу цвет и какие-то загогулины на рукаве, и перестаю соображать, поскольку невинному человеку соображать нужно до встречи с представителем закона.
— Всего один колышек, господин офицер, — сказал я голосом достаточно твердым, чтобы самому быть уверенным в том, что я говорю правду. — Я непременно все восстановлю, не сомневайтесь.
— Я и не сомневаюсь, — широко улыбнулся офицер и протянул руку. — Комиссар Бутлер, Тель-Авивская уголовная полиция.
Возможно, я руку пожал, а может быть, спрятал свою руку за спину. Возможно, я улыбнулся, а может быть, скорчил страдательную гримасу — эти первые мгновения нашего знакомства с комиссаром Бутлером я никогда впоследствии не мог восстановить в памяти.
Собственно, в тот момент я лихорадочно соображал — не сбил ли я пешехода, когда совершал на вечно забитых тель-авивских улицах один из многочисленных маневров перестроения из ряда в ряд. Трупы на дороге не вспоминались, но и уверенным на все сто я себя не чувствовал. Только уголовной полиции мне не хватало! За рулем я самостоятельно сидел третий день, права получил неделю назад, а машину мне пригнал из магазина один из студентов, который сдал, наконец, с седьмой попытки, курс новейшей истории Великобритании. Студент мог чувствовать себя героем, зная, что я получил права после одиннадцатой попытки сдать экзамен. Это число — одиннадцать — было, по-моему, навечно написано на моем лбу.
— Третий день за рулем? — участливо спросил полицейский по фамилии Бутлер.
— Четвертый, — автоматически поправил я и только после этого увидел за спиной полицейского ту самую «мазду», борт которой я оцарапал вчера вечером, возвращаясь с работы. Не знаю, сбил ли я пешехода, это еще предстояло доказать, но царапина была моей работой, и в этом я признался сам, оставив на ветровом стекле данные моей страховой компании.
— Чувствуется, — сказал полицейский. — Когда я впервые сел за руль, то от волнения сразу же въехал в столб, а столб, заметьте, стоял посреди чистого поля, где я решил потренироваться в вождении.
— А моя жена, — продолжал Бутлер, — до сих пор боится водить машину и предпочитает ездить автобусом. Это, кстати, побудило ее стать участницей движения МЕРЕЦа, ну, знаете, есть у них группа, которая добивается разрешения пустить автобусы по субботам…
Похоже, что полицейский не собирался меня арестовывать на месте, и я почувствовал, что количество адреналина в моей крови постепенно приходит в норму. Может, удастся отвертеться? Но штраф больше, чем сто шекелей, я не заплачу, сбитый колышек большего не стоит.
— Если я не ошибаюсь, — не унимался полицейский, — вас зовут Песах Амнуэль, и вы живете в десятой квартире.
Все узнал! Наверное, дело все-таки серьезно, и сотней шекелей мне не отделаться. Я запер на ключ свою «субару» и решился, наконец, раскрыть рот.
— В десятой, — подтвердил я, хотя полицейский вовсе не спрашивал подтверждения. — Колышек я оплачу…
— Какой колышек? — удивился Бутлер и проследил за моим взглядом. — Ах, этот… О чем вы говорите, Песах, этот самый колышек я лично сбивал семь раз, его давно нужно вообще перенести метра на два в сторону, я все забываю позвонить коллегам из дорожного отдела… Вы не возражаете, если я приглашу вас к себе на чашку кофе?
Предложение было настолько неожиданным, что я автоматически ответил:
— Да, несомненно, комиссар.
И лишь после этого подумал, что меня еще никогда полицейский не приглашал в отделение выпить кофе. Какой кофе подают в полиции — растворимый, экспрессо? Или по-турецки?
Бутлер повернулся и пошел к дому — похоже, он пригласил меня выпить кофе в моей же собственной квартире. Это было, конечно, оригинально, но требовало некоторой подготовки: Рина наверняка придет в замешательство, увидев меня на пороге в сопровождении комиссара полиции.
— Я живу этажом ниже вас, — бросил Бутлер через плечо. — Вы снимаете эту квартиру или купили?
— Купил, — сказал я, чувствуя себя все более глупо. — Мы переехали месяц назад, и я почти никого из жильцов еще не знаю. А вы…
— Я здесь живу третий год, — сказал Бутлер, открывая передо мной дверь лифта. — Я и моя жена Лея, сейчас я вас познакомлю. У нас есть еще дочь Ора, но, на наше счастье, она сейчас в школе, и у нас будет возможность спокойно пообщаться.
— А у меня сын, — сообщил я. — Сейчас он в армии.
Лифт остановился на третьем, и мы вышли.
— Пехота? — спросил Бутлер, открывая своим ключом дверь в конце небольшого коридорчика.
— Если бы… — пробормотал я. — Будь Михаэль пехотинцем, Рина, это моя жена, не сходила бы с ума, да и я тоже, если говорить правду… Он служит в Голани.
— О! — со значением сказал Бутлер, пропуская меня в уютно обставленную гостиную. Я очень люблю такие квартиры, где ощущается не просто уют, но уют застоявшийся, возникший, казалось, не в результате усилий хозяйки, а сам по себе, из мелочей, совершенно, вроде бы, несущественных и нефункциональных. У Рины не получалось, хотя она и старалась — может, потому и не получалось, что она именно старалась, и это было заметно, это делало обстановку нашей квартиры нарочито придуманной, а потому не очень уютной. А сам я просто не знал, что нужно делать, и, думаю, комиссар Бутлер не знал тоже — вряд ли он, служа в уголовной полиции, проводил дома, как я, большую часть времени.
Через четверть часа на журнальном столике стоял кипящий кофейник — настоящий, только что снятый с огня, а не электрическая безделка, которой пользовался я в целях экономии времени, и мы с комиссаром сидели друг против друга в глубоких креслах, разглядывали друг друга в упор, не скрывали этих взглядов и — вот странное дело! — получали от этого удовольствие.
Поэтому и вопрос, который я задал, не подумав о том, насколько он банален, не показался комиссару традиционно-надоедливым.
— Давно в стране? — спросил я.
— Тридцать семь лет, — ответил Бутлер, разливая кофе по чашкам и пододвигая сахарницу. — Собственно, я родился в Бней-Аише, но родители приехали в страну в сорок восьмом из Бобруйска.
— Тогда выпускали? — удивился я.
— Не думаю, — покачал головой Бутлер. — Отец с матерью родом из Бобруйска, но в войну их угнали в Германию, там они и познакомились, в Майданеке, им, как видите повезло, остались живы, но в Россию не вернулись, а сюда приехали сразу после провозглашения независимости. Отец даже успел повоевать, их бригада брала Латрун и двигалась на Иерусалим…
— Черт возьми! — вскричал я. — Это очень интересно. Я, видите ли, историк, занимаюсь в университете новейшей историей, самой новейшей, последние четверть века, но и тот период интересует меня чрезвычайно.
— Судя по вашему акценту, Песах, — сказал Бутлер, — ваш стаж в стране гораздо меньше моего. Вы приехали в семидесятых?
— В восемьдесят первом. Я, Рина и Михаэль, тогда ему было восемь. Получили амидаровскую квартиру в Кирьят-Оно, но я не сразу попал в университет сюда, в Тель-Авив, пришлось поработать в…
Я отхлебнул горячего кофе и закашлялся, чтобы мое нежелание доводить предложение до конца не оказалось слишком заметным. Для чего Бутлеру, черт побери, знать о том, что я год работал слесарем на фабрике металлических изделий, а потом еще два года сторожил супермаркет? Я вовсе не считал это годы потерянными, хотя Рина полагала именно так, но и рассказывать о тогдашней жизни не хотелось, тем более человеку, родившемуся в Израиле я наверняка не способному понять ощущения репатрианта, изначально ощущающего себя чужеродным телом.
— Родители учили вас русскому? — спросил я, откашлявшись.
— Немного, — Бутлер перешел на русский, но выговаривал слова медленно и, хотя без заметного акцента, но с видимым усилием — наверняка переводил сначала фразу в уме, подбирая слова. — Немного, и я сопротивлялся. Когда вырос, понял, что сопротивлялся зря, но потом уже не было времени верстать…
— Наверстывать, поправил я.
— Да…
Мы опять перешли на иврит, и, когда я бросил взгляд на часы, оказалось вдруг, что говорим мы уже около двух часов, и количество тем, затронутых в беседе, перевалило за второй десяток, кофе остыл, а Рина, наверное, уже вернулась с работы.
— Было очень приятно, — сказал я. — Поднимитесь вечером ко мне, в семнадцатую квартиру, и мы продолжим знакомство.
— Непременно, — согласился Роман. — Только не сегодня, мне через два часа на дежурство. Но завтра — ждите в гости.
— Дежурства, — спросил я, — уже стоя в дверях, беспокойные? Я имею в виду — часто ли случаются… э-э… уголовные преступления?
— Хватает, — неопределенно отозвался комиссар. — В основном, рутина, но бывают очень интересные случаи, которые требуют для расследования хорошей работы этого…
Бутлер постучал себя по макушке и по взгляду моему понял, что при очередной встрече я непременно попрошу рассказать хотя бы одну историю из практики.
— До завтра, — сказал Бутлер, и мы понимающе кивнули друг другу.
* * *
Так я познакомился с Романом Бутлером, комиссаром уголовной полиции. Прошло месяца три прежде, чем я решился рассказать Роману о своих ощущениях в тот момент, когда, заглушив двигатель, увидел перед собой представителя власти. К тому времени наши субботние встречи стали уже традицией — ровно в пять раздавался звонок, и я пропускал Романа в гостиную, где на журнальном столике уже кипел электрический чайник. В остальные дни недели, если у Романа выдавался свободный вечер, он звал меня к себе, и тогда за качество кофе отвечал он.
Рина с Леей не стали столь дружны, наши с Романом разговоры казались им излишне серьезными для субботних бесед и излишне профессиональными для разговоров в остальные дни недели, когда хочется отвлечься после суматохи на работе. Рина предпочитала, если не нужно было готовить обед, сидеть перед телевизором и смотреть кассеты с сентиментальными американскими мелодрамами, а у Леи, жены Романа, было немало хлопот с дочерью, девицей достаточно своенравной и не желавшей учиться.
Впрочем, иногда мы собирались вчетвером, и тогда всякие упоминания о преступлениях, расследованиях, исторических изысканиях и политике были запрещены. Это были вечера воспоминаний — легкие, как надутый теплым газом воздушный шар…
Роман никогда не любил, как он говорит, «высовываться», иными словами, он терпеть не мог рассказывать о том, как раскрывает преступления. Будь у Романа другой характер, я вполне мог бы выполнять роль доктора Ватсона или капитана Гастингса. На деле же мне с трудом удавалось разговорить Романа настолько, чтобы услышать чуть больше, чем я мог прочитать в газетах. Так, во всяком случае, было в первые месяца нашего знакомства — не то, чтобы Роман не доверял мне какие-то служебные тайны, просто ему казалось, что расследование — процесс достаточно занудный и интересный только в сочинениях Кристи, Гарднера или Стаута.
Я его вполне понимал, мне тоже порой казалось, что постороннему не интересны мои рассказы о том, как я изучал архивные материалы о месяцах, предшествовавших Шестидневной войне. На самом деле все было с точностью до наоборот — всегда интересно слушать рассказы о чужой работе, даже если это всего лишь архивный поиск. И тем более — если это поиск преступника.
О деле Кацора Роман рассказывал мне несколько вечеров, из чего не следует, что он все это время не закрывал рта. Скорее наоборот, подробности мне приходилось выпытывать с помощью методов, используемых самим Бутлером во время перекрестных допросов.
Глава 2
Встреча со смертельным исходом
В прошлом году Шай Кацор был избран заместителем генерального директора экспортно-импортной фирмы «Природные продукты». Он считался человеком жестким — во всяком случае, когда корреспонденты спрашивали его, как он обычно разговаривает с конкурентами, Шай Кацор отвечал, вздернув свой квадратный подбородок:
— Условия ставим мы. Фирма достаточно сильна, чтобы заставлять конкурентов плясали под нашу дудку.
Весной Шаю Кацору исполнилось 43 года. Он был женат, его единственный сын Гай проходил службу в ЦАХАЛе. Хая, жена, не работала.
Что еще мог знать о Шае Кацоре читатель «Маарива» или «Едиот ахронот»? Он собирался в этом году прибрать к рукам для «Природных продуктов» еще и дочернюю компанию «Роксан» — так считали все, но к тому дню, с которого мой рассказ начинается, положение было уже иным, о чем знал очень узкий круг лиц.
* * *
В салоне беседовали пятеро мужчин. Один из них был хозяином виллы, четверо — его гостями. Они сидели в глубоких креслах вокруг низкого журнального столика и говорили о бизнесе.
— Твое решение вызовет раскол в правлении, не думаю, что ты поступаешь верно, — сказал один из гостей, повторив эти слова в третий раз.
На что хозяин в третий раз ответил:
— Фирма, в которой можно вызвать раскол, вполне этого достойна.
Второй гость сказал примирительно:
— Мы начали повторяться. Давайте сделаем перерыв и поговорим о футболе.
Воздух, действительно, будто сгустился, напряжение, возникшее в разговоре, тяжелыми нитями протянулось от одного собеседника к другому.
— Выпьем кофе, — предложил хозяин дома. — Я сделаю по-турецки. В ожидании любителя.
Кипящий кофейник появился на столике через несколько минут. Все это время гости сидели молча — каждый из них думал о том, что миссия их провалилась, хозяин виллы не собирается менять своего решения, и для фирмы могут настать сложные времена. Не то, чтобы этот человек был незаменим на своем месте, но он глубже кого бы то ни было вник в состояние дел в фирме, его внезапное решение уйти выглядело не столько даже нелогичным, сколько просто нелепым — кто же оставляет дело, в которое вложил деньги, время и силы? И ради чего?
Перед каждым из пяти мужчин стояла фарфоровая чашечка на блюдце и лежала маленькая красивая ложка.
— Наливайте себе сами, — сказал хозяин. — Вот молоко — кто желает.
Он не смотрел в глаза своим гостям, он не хотел говорить больше о делах, тем более, что общих дел, с его точки зрения, у них больше не было.
Разлили кофе по чашкам, хозяин сделал это последним.
— «Маккаби» Хайфа в этом сезоне сплоховала, — сказал один из гостей, отпив кофе и поставив чашечку на блюдце.
Остальные сделали по глотку и задумались о перспективах израильского футбола. Хозяин дома привстал и выронил свою чашечку. Кофе разлилось — на белой рубашке появилось темное пятно.
— А-а… — прохрипел хозяин и повалился лицом на столик.
* * *
Когда бригада, возглавляемая комиссаром Бутлером, прибыла на место трагедии, врач скорой уже констатировал смерть известного бизнесмена Шая Кацора.
Хозяин виллы лежал на полу, раскинув руки — в той позе, в какой оставили его медики скорой, пытавшиеся привести Кацора в чувство, поскольку кардиоскоп показывал сначала слабые и редкие импульсы. Лицо Кацора было белым до синевы, глаза смотрели удивленно и беззащитно.
В углу салона, бледные и растерянные, стояли гости — Рони Полански, Даниэль Кудрин, Бени Офер и Нахман Астлунг. Все были членами совета директоров компании «Природные продукты». Гости молчали — все, что они могли сказать друг другу, было сказано до приезда скорой и полиции.
Полицейский врач, прибывший вместе с Бутлером, осмотрел тело, разрешил его увезти и сказал комиссару:
— Без всяких сомнений — убийство. Отравление цианидом.
— Все чашки и кофейник — на экспертизу, — распорядился Бутлер.
Случай был классическим. Пятеро в закрытой комнате. Жертва и четверо гостей, один из которых наверняка убийца. Смысла в этом убийстве Бутлер не видел (давние друзья, общее дело), но разве в убийствах бывает смысл? Мотив — да, причина, повод… Но — смысл?
— Простая формальность, — сказал Роман извиняющимся тоном. — Вы все важные свидетели, и я хочу допросить каждого прямо сейчас. Конечно, вы можете вызвать своих адвокатов.
— Да что там, — мрачно сказал Дани Кудрин, щуплый мужчина лет пятидесяти, с огромной родинкой на правой щеке, делавшей его лицо отталкивающе-неприятным, — мы не свидетели. Мы подозреваемые.
Бутлер ничего не ответил и выбрал для допроса небольшой салон на втором этаже виллы. Здесь никогда не принимали гостей, и обстановка казалась более уютной, чем внизу. Раздвижная стеклянная дверь вела на балкон, где стояло единственное кресло под большим разноцветным зонтом. Наверняка хозяин любил сидеть здесь в одиночестве, глядя на море, до которого было не так уж далеко — два ряда вилл и прибрежная песчаная полоса.
Первым Роман пригласил Бени Офера.
— Садитесь сюда, — сказал Роман, придвигая журнальный столик к дивану, — так вам будет удобнее сидеть, а мне удобнее слушать. Показания ваши записываются на диктофон, это официальный допрос свидетеля, и после того, как мы запишем формальные данные, я попрошу вас быть предельно внимательным к каждому сказанному слову. Может, вы все же предпочитаете говорить в присутствии адвоката.
Офер покачал головой и положил на стол обе руки ладонями вниз — так ему было легче справиться с волнением. Бени Офер был самым молодым из гостей, ему еще не исполнилось сорока, и первое впечатление, доверять которому Бутлер, конечно, не собирался, было вполне благоприятным. В отличие от остальных, Офер был в строгой однотонной рубашке с галстуком — он наверняка ощущал себя представителем европейского бизнеса, а не ближневосточного с его левантийской расхлябанностью.
После выполнения формальностей Бутлер спросил:
— Кто готовил кофе и кто при этом присутствовал?
— Шай, — сказал Офер. — Он готовил кофе сам, а мы все оставались в салоне. С места, где я сидел, видна часть кухни, и я краем глаза видел, как Шай ходил от плиты к шкафу, как что-то доставал и перекладывал… Потом он принес кофейник и молочник с чашками на подносе и поставил на журнальный столик.
— Кофе был уже разлит по чашкам?
— Нет, чашки были пустыми.
— Кто же наливал кофе?
— Каждый наливал себе сам, — пояснил Офер. — И каждый мог взять любую чашку. Молока не налил никто. Если бы яд был в кофейнике, мы бы сейчас все…
— Экспертиза покажет, был ли яд в кофейнике или в ином месте, — отмел предположения Бутлер. — Скажите, господин Офер, чему была посвящена ваша встреча?
— Мы обсуждали экспортные планы фирмы. И не в первый раз, заметьте. В подробности вдаваться не могу, извините. Мы уже собирались в таком же составе раза три-четыре. И здесь, и у меня.
Офер лукавил и не скрывал этого. Он просто не хотел говорить об истинной причине встречи, и комиссар, подумав, задал вопрос иначе:
— Сегодняшняя встреча отличалась от предыдущих?
— Да, — сказал Офер, помедлив.
— Чем же?
— Только одним. Шай сказал, что он покидает фирму. Это было как гром с ясного неба. Тяжелый удар, скажу прямо…
— Какова была роль господина Кацора в вашей фирме?
— О, огромная! Шай был одним из тех, кто начинал дело. У него очень быстрый ум, и он… был… именно Шай вносил почти все предложения по развитию. В правлении никто, кроме него, не верил, что можно хоть что-то заработать в России. Шай в прошлом году ездил в Москву и подписал три контракта с… извините, комиссар, эти контракты еще не утверждены, и я не могу…
— Завтра, — пообещал Бутлер, — у меня будут полномочия, утвержденные судьей Мизрахи, и тогда вам и вашим коллегам придется ответить на любые мои вопросы. А сейчас… — Роман пожал плечами. — Этот контракт, или иной, мог ли стать причиной неприязни кого-либо к господину Кацору? Разногласия в фирме?
— Уверяю вас, был сугубо деловой спор, разве это причина, чтобы убить? Мы спорим так каждый день!
— А уход господина Кацора? Если он действительно произвел, как вы сами сказали, впечатление разорвавшейся бомбы… Если дела фирмы так сильно зависели от господина Кацора…
— Это тяжелая утрата, — Офер наклонил голову, разглядывая носки своих туфель, — но фирма без Кацора выживет, а вот Шай без фирмы… Ох, простите, я как-то не подумал…
— Господин Кацор знал о делах нечто такое, что могло бы сильно навредить фирме, если бы господин Кацор сообщил эту информацию конкурентам?
— Шай знал все. И, я убежден, никогда бы не пошел на нарушение коммерческой тайны. Даже если бы действительно начал работать на… ну, скажем, на «Текоа» и «Тнуву».
— Он был намерен перейти в одну из этих компаний?
— Нет… Не знаю. Мы просто не успели задать Шаю этот вопрос. Все произошло так… Да он бы и не ответил, скорее всего…
— Вы видели, чтобы кто-нибудь прикасался к чашке господина Кацора уже после того, как кофе был разлит?
— Это было невозможно! Каждый из нас налил себе и больше не выпускал чашки из рук до тех пор, как… ну…
— Я понял. Как по-вашему, мог ли сам Кацор…
— Глупости. Для чего? Чушь! Он был в расцвете сил, у него были свои планы, он очень честолюбив, его, насколько я могу судить, не устраивали масштабы нашей деятельности, хотя мы — одна из самых перспективных… Он хотел большего, вот, например, как в этой истории с российскими контрактами… Он собирался поехать зимой в Иоганнесбург, правда, правление еще не утвердило план этой поездки, и, Шая это крайне раздражало… «Эта ваша левантийская медлительность», говорил он…
— Господин Кацор ведь сам был…
— Его родители приехали из Йемена, вы правы, но Шай был человеком очень западным, он пять лет провел в Штатах, и… Нет, господин комиссар, я не могу себе представить, чтобы Шай мог сам… вдруг, особенно при сложившихся обстоятельствах… Глупости.
— Но ведь, если никто не касался его чашки, только сам господин Кацор мог положить в нее яд так, чтобы вы не обратили на это внимание. Например, с сахаром.
— Шай терпеть не мог сахара. Он пил чистый кофе — без сахара, без молока, без сукразита, без лимона. К тому же, он не очень-то любил кофе по-турецки. Обычно он кофе смаковал — пил маленькими глоточками. А сегодня просто просто налил и выпил.
— Спасибо, — сказал Бутлер с сомнением в голосе, — вы можете подождать в нижнем салоне?
Глава 3
Никаких следов
Нахман Астлунг руководил в фирме отделом маркетинга. Он был моложе остальных гостей, собравшихся на вилле, но выглядел старше. Ранняя седина и густая нечесанная шевелюра делала его похожим на Эйнштейна. Впрочем, сходство этим и ограничивалось. У Астлунга были восточные черты лица, да и ум был, хотя и быстрым, но скорее поверхностным.
Астлунг подтвердил показания Офера. Каждый налил себе кофе, взяв со столика чашку совершенно механически. Во всяком случае сам Астлунг ни на ниг не задумался, почему взял эту чашку, а не другую. И если в одной из них уже был яд… Хотя, как мог оказаться яд в пустой чашке?
— О! — сказал Астлунг, округлив глаза. — Тогда выходит, что убит мог быть любой из нас! Тот, кто случайно…
— Не нужно строить гипотез, — прервал комиссар рассуждения свидетеля. — Скажите мне, в каких вы были отношениях с господином Кацором?
— В нормальных. Я понимаю, что вы хотите… В нормальных. Спорили. Бывало — на высоких тонах. Как все.
— Он действительно сказал сегодня, что выходит из совета директоров?
— А? Да… Это, конечно, удар, мы его все уговаривали. Я так и не понял причину. По-моему, до завтра он бы передумал.
— Скажите, а раньше… Кому-нибудь из вас могло придти в голову, что Кацор предаст?
— Вы называете это предательством?
— Мне показалось, что господин Офер именно так оценивает поступок господина Кацора.
— Каждый думает о своей карьере, это ведь естественно, хотя для коллег это может быть ударом. Момент, конечно, катастрофически неудобный… Впрочем, можно это назвать и предательством. Да, во время спора прозвучало и это слово. Вы думаете — это повод для убийства? Это же кошмар! Кошмар!
Взгляд Астлунга неожиданно застыл — видимо, ему опять представилась эта картина: Шай Кацор, роняющий чашку и падающий лицом вниз…
— Извините, — пробормотал Астлунг. — Может… Может, это все-таки сердечный приступ? Вот недавно умерла журналистка, вы же помните, двадцать два года, прямо во время телерепортажа… Начала говорить фразу и… Секунда — и нет человека. Это кошмар, но ведь так бывает…
— У Далии Нахшон был рак, — напомнил Бутлер. — Может быть, вам что-то известно о болезни господина Кацора?
— Нет, Шай был здоров как… в общем, совершенно здоров. Но ведь, бывает, умирают и совершенно здоровые люди. Помните этого футболиста из «Ха-поэля»… ну, такая восточная фамилия…
— Экспертиза скажет точно, от чего умер господин Кацор, — прервал Бутлер рассуждения Астлунга. — Не будем фантазировать. Я лишь провожу предварительное дознание…
* * *
Разговор с Кудриным и Полански не дал ничего нового. День клонился к закату, салон насквозь пронзили оранжевые лучи, и пришлось приспустить шторы. Кудрин, господин пятидесяти лет, дышавший, как лев после пробежки по пустыне, нервничал так, что Бутлеру пришлось его отпустить, задав лишь несколько общих вопросов. Полански держался спокойно, ответы свои обдумывал и не произнес ни одного не только лишнего, но даже сколько-нибудь существенного слова. Оба — Кудрин и Полански — отвечали в фирме за стратегические разработки и потому даже в большей степени, чем Офер или Астлунг, были недовольны неожиданным поступком Кацора. Могло ли это стать поводом для убийства?
Комиссар внимательно присматривался к обоим свидетелям. Они были ему неприятны, и он долго не мог сам себе объяснить причину. Потом понял: ни Полански, ни Кудрин не считали происшедшее трагедией. Ну, был человек. Ну, не стало человека. Переживем. А вечером по телевидению «Пополитика», и у дорогого племянника день рождения, куда не нужно опаздывать… От этой полиции одни неприятности.
Когда Бутлер раздумывал о том, отпустить ли всех четверых по домам, зазвонил телефон и Моше Бар-Нун из экспертного отдела сообщил:
— Отравление цианистым калием. Никаких сомнений.
— Где был яд? В чашке? В кофейнике?
— Ни там, ни там. И ни в одной из остальных чашек. Нигде. Кроме, конечно, организма убитого.
— Ты хочешь сказать, что чашки и кофейник кто-то успел вымыть?
— Нет, ни в коем случае. Ни к чашкам, ни, тем более, к кофейнику, никто не прикасался — я имею в виду, не пытался мыть чем бы то ни было.
— А что пальцевые отпечатки?
— Тут еще проще. На каждой чашке отпечатки пальцев только одного человека — того, кто из этой чашки пил.
— На чашке Кацора…
— То же самое. Только пальцы Кацора.
— На кофейнике…
— На поверхности отпечатков нет вообще, видимо, Кацор протирал посуду, прежде чем подавать на стол. Есть отпечатки на ручке, но ты же понимаешь, какого они качества… Поверхность ребристая и… Можно сказать только, что отпечатков несколько. Но ведь каждый из них брал кофейник за ручку, чтобы налить себе кофе, верно?
— Да, конечно. Спасибо, Моше. Переправь заключение на мой компьютер.
— Уже отослал.
Комиссар положил трубку и спустился вниз. Обыск в большом салоне закончился, эксперт Борис Авербах на вопрос комиссара ответил кратко:
— Ничего. Никаких капсул, пакетов, растворов. Если здесь и был цианид, то, значит, в кармане кого-то из гостей.
— Не было у них ничего, — раздраженно сказал Бутлер, — их обыскали в первую очередь. Видел бы ты эту процедуру…
— Представляю, — хмыкнул Борис.
— Я не могу их задерживать, — продолжал Бутлер. — Они все весьма известные личности. И если кто-то решит плюнуть мне в…
— Их адвокаты дожидаются в большом кабинете, — сказал Борис, — и очень недовольны.
Адвокаты действительно ждали комиссара в кабинете хозяина виллы, большой комнате на первом этаже, обставленной, неожиданно для комиссара, с большим вкусом в стиле «ретро». Адвокатов было трое, и все они были комиссару хорошо знакомы.
— Привет, — сказал он, входя. — Кто-то из вас представляет сразу двоих клиентов, как я понимаю?
— Я, — кивнул молодой и энергичный Рони Барух, известный не только победами в гражданских процессах, но и сокрушительным поражением — год назад суд приговорил его подзащитного к пожизенному заключению за убийство жены, и адвокату не удалось добиться смягчения приговора в Верховном суде. — Я представляю Офера и Астлунга.
— Надеюсь, — агрессивно сказал Мордехай Злотин, нацелив на Бутлера палец, его иссиня-черная борода делала юриста похожим на вавилонского царя Навуходоносора, и только черная кипа на макушке не позволяла продолжить это сравнение, — надеюсь, что вы, комиссар, уже отпустили наших клиентов с миром.
— Да, — Бутлер устало опустился на диван, где ему оставили самое неудобное место под прямыми лучами заходящего солнца, — я отпустил их всех и благодарен вам, господа, за то, что вы не стали вмешиваться в допросы на этом этапе следствия.
— Хорошее дело! — возмутился Барух. — Да нас просто не пустили, что нарушает процедуру, и я лично намерен подать жалобу в…
— Как? — изумился комиссар. — Я сказал каждому из свидетелей, что они могут посоветоваться с адвокатом, и никто из них не захотел…
— Все это ваши полицейские штучки, — взмахнул руками Барух. — Господа, я ухожу.
Поднялись все.
— Кому-то будет предъявлено обвинение? — спросил Злотин.
— Кому-то — конечно. Но я не уверен в том, что кому-то из ваших клиентов. Все они проходят как свидетели.
Бутлер хотел добавить «пока», но не стал этого делать.
Глава 4
Кто из них?
Ночь была бессонной. Подозреваемые разъехались около восьми, каждый со своим адвокатом. Бутлер остался на вилле, где полицейские из отдела по расследованию убийств обшаривали каждый сантиметр. Нудная процедура — на вилле было три этажа, один из них — подземный, одиннадцать комнат, два больших салона и один малый, две ванны, огромная кухня…
Жена и сын убитого нагрянули ближе к полуночи. Хая Кацор прибыла из Эйлата, где принимала морские ванны, а сын Эльдад — из Кирьят-Шмоны, где проходил службу. Сцена, которую закатила вдова, к расследованию не имела никакого отношения, и пересказывать ее мне Роман отказался.
Он вернулся в управление, не имея ни одной версии, достойной внимания.
* * *
Итак, цианид не обнаружили нигде. Поскольку труп, тем не менее, как говорится, имел место, из этого следовало, что полиция допустила просчет, позволив убийце скрыть следы преступления. Когда и как это произошло? Все четверо гостей утверждали, что после того, как Шай упал лицом на стол, вплоть до прибытия полиции никто ни до чего не дотрагивался. О том, чтобы кто-нибудь взял одну из чашек (или все?) и помыл, не могло быть и речи. Заключение экспертизы не оставляло на этот счет никаких сомнений.
Могли они договориться друг с другом о координации показаний, пока не было полиции? Могли. Но — зачем? Они что — дураки? Они не понимали, что, избавившись от малейших следов яда, неминуемо спровоцируют подозрение в том, что убийство было задумано и совершено сообща?
Узнали о предательстве Шая Кацора, возмутились…
Глупости. Мало ли какие причины могли заставить Кацора принять свое решение? Разве что этот поступок мог повлечь за собой некие разоблачения, совершенно нетерпимые для «Природных продуктов»… Могло быть так?
Даже если могло, это ничего не решает. Если четверка узнала об уходе Кацора только в тот день от самого Шая, когда, черт возьми, они могли найти цианид, когда обдумали свое поведение? Это должен был быть экспромт. Чепуха.
Или нет? Ведь наверняка Шай Кацор не в то утро решил покинуть фирму. Он должен был обдумать этот шаг. Это могло отразиться на его поведении. Кто-то мог догадаться…
Может ли догадка послужить основанием для убийства? Чушь и еще раз чушь.
Наконец, Кацор должен был вести переговоры с конкурентами, это могло стать известно. Но если так, последовательность действий должна была быть иной: не Кацор вызвал бы своих коллег на виллу, чтобы сообщить о своем решении, но коллеги, узнав о предательстве, немедленно собрали бы совет директоров и лишили бы Кацора его доли прибыли, исключили из своего состава, возможно, использовали бы и другие методы давления и наказания.
Вплоть до убийства? Чушь. Если бы каждого, кто решил переметнуться к конкурентам в погоне за большими прибылями, убивали, то, скорее всего, отдел по расследованию убийств задыхался бы от наплыва дел. И все же…
Если рассуждать таким образом и отвергнуть мотив убийства как невероятный, то что остается следствию? Иной мотив не просматривается. Да и время — Кацор сообщил об уходе и был немедленно убит.
Впрочем, после этого — не значит, вследствие этого. Элементарная истина.
Нужно искать иной мотив? Конечно, но и мотив мести за предательство нельзя сбрасывать со счетов, пока он не опровергнут неопровержимыми доказательствами…
* * *
К утру несколько бригад, всю ночь выполнявших поручения комиссара, доложили о результатах. Роман внес полученные сведения в компьютер и прочитал выводы.
Шай Кацор и его гости, согласно свидетельским показаниям, встречалась для обсуждения ситуации в фирме в пятый раз. Первые четыре раза собирались на тель-авивской квартире Полански, но в более широкой компании, на одной из встреч был еще начальник отдела сбыта Вакнин, на другой — руководитель лаборатории контроля качества Битон, однажды заехал на полчаса генеральный директор Садэ. Присутствовали также Офира, жена Полански, и их трехлетняя дочь, которая вносила в дискуссию элемент неожиданности, дергая гостей за ноги и прочие части тела. Пили кофе, чай и холодные напитки. Для того, чтобы отравить любого из присутствующих, была масса возможностей.
Вот только причины не было — никому и в голову не приходило, что Шай Кацор намерен подложить фирме такую, извините, свинью. Если, конечно, именно это некошерное животное послужило причиной.
Итак, на прежних встречах эти четверо имели возможность убить Кацора, но не имели видимого мотива. А на последней — имели мотив, но никакой возможности.
Глава 5
Давние знакомства
— Представьте себе мое положение, — говорил мне Роман Бутлер. — Никаких зацепок. Ни орудия преступления, ни причины, если говорить серьезно. Все четверо подозреваемых вели себя безупречно. Они не покидали своих домов, потому что я их просил о таком одолжении, хотя могли ведь и плюнуть на мои просьбы. Они не натравили на меня своих адвокатов, хотя могли использовать массу средств, чтобы мешать мне продвигаться в нежелательном для кого-то из них направлении. Они отвечали на любой мой вопрос, когда он приходил мне в голову. Я только поднимал трубку телефона… Более того, они предоставили мне право воспользоваться памятью своих компьютеров — им, мол, нечего скрывать от следствия.
Газеты писали о смерти Кацора, но версия об отравлении оставалась секретом следствия — журналистам сказали, что бизнесмен умер от острой сердечной недостаточности. Все газеты посвятили Кацору обширные материалы — он был человеком известным. «Маарив» даже позволила себе некий намек — что-то, мол, странное есть в этой смерти, хотя странность репортер увидел, надо сказать, там, где ее не было. Журналист предположил, что Кацор давно страдал какой-то неизлечимой болезнью — рак или что-то сердечное — и держал это в секрете от коллег. А тут схватило, никто и шевельнуться не успел. Журналистские глупости играли на руку следствию, никто, во всяком случае, не подумал о том, что Кацор умер не по естественной причине…
К полудню следующего дня я был вымотан настолько, что не мог открыть глаза. Мои ребята сделали даже больше того, что позволяли физические возможности. Были опрошены сотни людей, имевших хоть малейшее отношение к фирме «Природные продукты». Десятки людей, хорошо знавших каждого из пятерых, присутствовавших на вилле. Получив санкцию прокурора Авишая, я распорядился произвести обыск в химических лабораториях фирмы. Что я хотел найти? Цианид и другие яды этой группы? Их там было в избытке, как в любой лаборатории, занимающейся исследованием продуктов питания. Мог кто-нибудь из гостей Кацора заполучить цианид? В принципе — да, без особых проблем, но все свидетели показали, что никто из этой четверки не появлялся в последние дни не только в химической лаборатории, но вообще на территории корпуса. Мог кто-то из них действовать через подставное лицо? Мог, конечно, но тогда возрастает риск разоблачения…
В моем компьютере образовались сотни новых файлов и десятки версий, которые аналитическая программа придумывала и отвергала без моего участия. Время от времени, когда меня посещала новая идея, я смотрел на экран, и компьютер показывал мне, почему эта идея не стоит ломаного шекеля…
Я привык к тому, что в начале расследования возникают ложные следственные ходы, и нужно их вовремя распознать. В этом деле следственных ходов было столько, что и без распознавания было ясно, что все — ложные. Не понимаешь? Объясняю. Если возникает шесть версий, то пять из них наверняка ложные, а у шестой есть достаточно высокий шанс оправдаться. Остается выбор — какая. А если версий триста девяносто шесть, то вероятнее всего неверны все, поскольку все до единой построены на недостаточных основаниях…
Честно скажу, меня рассуждение комиссара Бутлера не убедило. По-моему, вполне могли эти четверо убить бедного Кацора и чашки вымыть. А потом опять налить в каждую чашку кофе. И только после этого вызвать скорую и полицию. Версия о том, что причиной убийства могло стать предательство Кацора, мне, как и Бутлера показалась маловероятной — Бог ты мой, если бы бизнесменов убивали из-за подобных причин, то все воротилы израильского бизнеса давно покоились бы на кладбище в Кирьят Ювель. И не возникло бы вопроса — кто убил. Все убили бы всех. Так я думаю.
Причина была иной. И четверо ее знали. А мой сосед Бутлер со всеми своими полицейскими компьютерами — не знал. Вот и все.
Естественно, я высказал свое мнение Роману и тут же получил полный афронт: Бутлер напомнил, что версия коллективного убийства была одной из первых, и отбросили ее именно по причине полной неуязвимости. Никакого парадокса: если эти господа действительно имели веские основания убрать Кацора, стали бы они привлекать внимание к себе? А что произошло на вилле, если не привлечение всеобщего внимания? Ведь никого, кроме них, там не было. Господи, да наняли бы киллера, который подложил бы в «тойоту» Кацора бомбу, и бомба взорвалась бы, когда Шай выводил машину со стоянки… В приличных странах так и поступают. Вот в Италии в прошлом месяце… А у нас все не как у людей.
* * *
— К вечеру, — продолжал свой рассказ Роман, — следствие зашло в полный тупик. Во-первых, экспертиза выяснила, что яд обязан был находиться в чашке, из которой пил Кацор, поскольку действие яда началось в тот момент, когда депутат сделал глоток. Во-вторых, оказалось, что у каждого из гостей были свои причины ненавидеть Кацора. Свои — и нисколько не связанные с предательством, о котором, кстати, никто из гостей действительно не знал заранее. Может, сам Кацор принял такое решение всего за несколько часов до гибели?
— Ты говорил, что у каждого из четверки были свои причины… — напомнил я.
— Да, причины для ненависти. Смотри. У Кудрина Кацор десять лет назад увел жену. История была романтическая, в свое время послужила причиной скандала, но со временем забылась, хотя раскопать ее не составило труда.
Да, Хая была когда-то женой Кудрина, если ты не знал… Поженились они рано, обоим было по восемнадцать лет. Кудрин, как утверждают свидетели, был влюблен так, что готов был нарушить армейскую дисциплину, чтобы явиться на свидание. Он служил тогда в Димоне, а семья Хаи жила в Кирьят-Шмоне, представляешь расстояние? Но каждую неделю Кудрин мчался через всю страну, чтобы провести несколько часов со своей Хаей. Они поженились, и до появления на горизонте Кацора жили душа в душу. Родился сын, он сейчас, кстати, в Штатах, работает в Ай-Би-Эм… Однажды Кудрин привел в гости Кацора, с которым уже тогда вел общее дело. И началось. Может, это было в характере Хаи — так вот неожиданно вспыхивать? Они ведь даже почти и не встречались с Шаем — я имею в виду классическую любовную связь, тайные свидания и все такое. Просто неделю спустя после знакомства Хая собрала личные вещи и переехала к Кацору. Процедура развода заняла год — Кудрин не мог смириться с мыслью об измене и не давал жене разводного письма. Но понял, наконец, что Хаю не вернуть. Какие чувства он сохранил в душе по отношению к Кацору, с которым вынужден был встречаться почти каждый день? Была ли эта ненависть постоянной? Ослабла ли с годами или увеличилась настолько, чтобы заставить Кудрина взять цианид и…
Дальше. С Астлунгом Кацор в прошлом году пытался начать общее дело, не буду вдаваться в детали, оба вложили большие деньги, но фирма лопнула, и Астлунг имел основания подозревать, что напарник его надул, разорив фирму через подставное лицо и присвоив все деньги — больше миллиона шекелей. Ничего не было доказано, никакого криминала, но подозрения у Астлунга были, как мы выяснили. Он никогда не говорил об этом открыто, никаких обвинений, и с Кацором он отношений не прервал, да и доказать ничего не мог. Доказать факт надувательства, кстати, не удалось и нам, но это, как мне кажется, лишь потому, что у нас не было достаточных оснований для тщательного расследования. Но руки, между прочим, Астлунг Кацору не подавал…
Что касается Офера, то он и Кацор когда-то служили в «Гивати», причем в одной роте. Армейская дружба, да? Но после армии они не встречались полтора десятилетия, пока их не свела деловая карьера. Почему, а? Мы выяснили — во время атаки Кацор не прикрыл Офера от пулеметного огня, испугался. Дело было в Южном Ливане, неподалеку от деревни Набатия, это всегда было змеиное гнездо, а в те годы, когда зону безопасности создали, и Армия Южного Ливана не имела вовсе никакого влияния на события… Впрочем, вам, Песах, как историку, это лучше известно. Так вот, патруль, в котором были Офер с Кацором, попал в засаду. Обстрел велся со стороны деревни, ребята залегли, а Офер оказался на открытой местности и не мог сдвинуться ни на шаг — тут же получил бы пулю. Нужно было обойти поле, точнее, проползти под огнем, метров триста или четыреста, чтобы выбрать выгодную позицию и подавить пулемет. Проще всего это было сделать Кацору, проще и ближе. И безопасней, как утверждают свидетели, поскольку там, где залег Кацор, местность была холмистой… Но Кацор не сделал этого, приказать ему никто не мог, офицеру убило первой очередью… В конце концов двое рядовых — фамилии их Лотман и Бродецки, если вас, как историка, это интересует, подползли к домам и начали стрелять. Подавить пулемет ребята не сумели, но дали возможность отойти остальным. Лотман погиб, Бродецкому удалось вернуться невредимым. Офера ранило, два месяца он лежал в госпитале… Кацору никто не сказал ни слова, никто не доложил о его поведении начальству. Но вокруг него в роте образовался некий вакуум. Через два месяца роту вывели из Южного Ливана, и Кацор оказался в другой части. Никто из бывших товарищей не искал с ним встреч, но и слухов о нем не распускал никто. Да и сейчас о той истории люди вспоминать не хотели…
С Полански не так понятно, но, возможно, у него была стычка с Кацором, когда во время прошлых выборов оба претендовали на запасное место в партийном списке «Ликуда». Оба давние ликудники, но прежде Кацор не проявлял особого желания взобраться на политический Олимп, в то время как Полански хотел пройти в Кнесет, не скрывал этого никогда и еще во время предыдущих каденций участвовал во всех партийных мероприятиях. Он почти добился своего, пройдя региональные праймериз, но тут Кацор вступил в борьбу, авторитета в партии у него было больше, и уже на общепартийном голосовании он перебежал Полански дорогу. Впрочем, в Кнесет не прошли оба… Короче говоря, Полански Кацора терпеть не мог.
— Тоже мне, повод для убийства, — пробормотал я.
— Согласен. Хотя, с другой стороны, люди убивали и по меньшим поводам… Но все это неважно. Никто из них не мог подложить яд в чашку Кацора, ни у кого при себе не было ни яда, ничего подозрительного вообще. Между тем, во время предыдущих встреч каждый имел куда больше возможностей дать Кацору цианид, но не сделал этого…
— Значит, остается версия самоубийства, — сказал я, — и нужно было искать причины. Может быть, он…
— Не перечисляйте, Песах, — поднял руки Бутлер. — Наверняка, если начну перечислять я, то назову такие причины, которые вам в голову не придут.
— Не сомневаюсь, — согласился я.
— К этой мысли мы все пришли через сорок восемь часов после смерти Шая, когда тело его уже было предано земле при большом стечении народа. Причины самоубийства, кстати, все мы, включая компьютер, признали слабыми и сделали вывод, что нужно получше покопаться в прошлом Кацора… С такой мыслью я и отправился к себе домой, чтобы впервые за двое суток выспаться в своей постели. И вот, когда я уже засыпал, ну, вам известно это состояние, переход от яви ко сну, всплывает в сознании разное… Я вспомнил одну фразу, сказанную Кудрином.
— Какую фразу? — спросил я минуту спустя, потому что комиссар неожиданно замолчал, погрузившись в воспоминания.
— Вот ведь что удивительно, — тихо сказал Бутлер. — Мы иногда думаем, что компьютеры умнее нас — только потому, что они быстрее перебирают варианты. Ведь фраза эта была в протоколе и, следовательно, в памяти компьютера…
— Какая фраза? — повторил я.
Глава 6
Очная ставка
Шли третьи сутки после смерти Шая Кацора, когда комиссар Бутлер позвонил секретарю генерального директора «Природных продуктов» Меира Садэ и спросил, сможет ли патрон принять его и еще нескольких человек сегодня… ну, скажем, в семь вечера. Через минуту трубку взял господин Садэ:
— Господин комиссар, — сказал Садэ, — не могу ли я ответить на вопросы по телефону? Ведь вы хотите что-то узнать в связи с делом покойного Кацора, я прав? Видите ли, у меня просто нет ни минуты…
— Я понимаю все, господин Садэ, — твердо сказал Бутлер. — Но я не имею права задавать вопросы по телефону. Я отниму не больше десяти минут.
— Хорошо, — вздохнул генеральный директор. — В семь в моем кабинете. Я знал покойного Кацора довольно хорошо, и, если смогу что-то сказать…
Ровно в семь Бутлер входил в кабинет господина Садэ. Следом шли четверо: все подозреваемые по делу Кацора. Кудрин держался лучше своих товарищей — он что-то насвистывал сквозь зубы, зная, что свист раздражает комиссара, и всячески давал понять, что мнение Бутлера его не интересует: у полиции, господа, свои проблемы, а у меня свои. Астлунг был сосредоточен, смотрел только перед собой и следовал за комиссаром, как робот, связанный программой. Офер казался постаревшим лет на пять — ясно было, что прошедшие сутки дались ему трудно и сопровождались мучительными раздумьями. Под глазами были темные круги, а взгляд стал рассеянным и не мог удержаться ни на одном предмете. Полански старательно держал себя в руках — настолько старательно, что со стороны был похож на актера, репетирующего сложную роль свидетеля и умеющего справиться ни с руками, которые он не знал куда деть, ни с текстом, который оказался чересчур сложным.
Хозяин пригласил гостей за круглый журнальный стол в углу кабинета и попросил секретаршу приготовить кофе.
— Вам какой? — спросил он.
— Все равно, — покачал головой Бутлер. — Буду пить тот, что предпочитаете вы.
— Значит, по-турецки, — кивнул Садэ. — Итак, приступим. Я так понимаю, что вы, господин комиссар, привели этих господ, чтобы лично и при мне снять с них подозрения, я прав? Газеты пишут, что бедный Шай покончил с собой…
— Я не читал сегодняшних газет, — сказал Бутлер. — Но вы действительно правы, я привел этих господ сюда именно для того, чтобы в вашем присутствии, как главы фирмы, снять с них все подозрения. Я бы хотел закончить с этой неприятной историей.
— Комиссар! — воскликнул Кудрин и поднялся. — Вы действительно пришли к выводу, что мы не…
— Успокойтесь, — сказал Бутлер и жестом заставил Кудрина опуститься в кресло.
Астлунг и Офер переглянулись, у Астлунга вырвался вздох облегчения, а во взгляде Офера появилось, наконец, осмысленное выражение. Лишь Полански остался будто отрешенным от реальности.
Вошла секретарша, поставила на столик поднос с кофейником и чашечками и удалилась; мужчины проводили девушку рассеяно-изучающими взглядами.
— Вот так три дня назад, — сказал комиссар, — сидели вы четверо, господа, на вилле бедного Кацора, и хозяин был еще жив. Вы ведь тоже пили кофе по-турецки?
— Именно, — сказал Кудрин, первым наливая себе густую ароматную жидкость. — Именно по-турецки, хотя Шай готовил его отвратительно.
— Конечно, — согласился Бутлер. — Ведь обычно он пил растворимый. Но в тот день он изменил своей привычке, потому что ждал гостя, предпочитавшего кофе по-турецки всем остальным.
— Вы правы, — вздохнул Садэ. — Я не смог приехать, хотя и обещал. Может быть, если бы я вырвался хоть на полчаса, Шай не сделал бы этого…
— Возможно, — сказал Бутлер. — Возможно. А я ведь с самого начала знал, что Кацор не любил кофе по-турецки. И не обратил на это внимания. И все почему? Потому что для цианида все равно, в какой кофе его подсыпать — результат один…
— Да, — нетерпеливо сказал генеральный директор. — И сейчас, когда с этих людей сняты подозрения… Кстати, как вы, комиссар, пришли к такому выводу? Судя по газетам, вчера вы были настроены решительно… Как вам удалось доказать, что Шай покончил с собой?
— Покончил с собой? — повторил Бутлер. — Господин Кацор не имел причин для самоубийства, да он и не мог этого сделать. Мы тщательно обыскали виллу и нигде не обнаружили ни малейших следов цианистых соединений. Если Кацор сделал это сам, то где-то — скорее всего, на кухне, мы непременно обнаружили бы остаток цианида или хотя бы следы… И к тому же, господин президент, вам не кажется сам способ немного… нелепым? Для чего было господину Кацору сводить счеты с жизнью непременно в присутствии коллег и обставлять это так, чтобы полиция обязательно подумала об убийстве и начала подозревать четырех гостей, приглашенных Кацором…
— Но вы сами сказали, комиссар, что больше их не подозреваете.
— Безусловно. Ни у кого из них не было возможности отравить господина Кацора.
— Но тогда… — генеральный директор недоуменно поднял брови.
— Подозрения должны лечь на истинного виновника, — сказал Бутлер.
— Что вы хотите сказать? — нахмурился Садэ, а четверо гостей переглянулись.
— Видите ли, — продолжал Бутлер, обращаясь ко всем присутствующим, — когда в моем сознании объединились два факта — о том, что Кацор готовил кофе для вас, господин Садэ, и о том, что цианид не разбирает сортов, я понял, насколько ошибался…
— В чем? — спросил Кудрин.
— Очень хотелось спать, но я заставил себя проснуться и сел к компьютеру. Через минуту я знал, кто убийца.
Пять пар глаз смотрели на комиссара, пять человек поставили на стол свои чашечки.
— Вы хотите сказать… — неуверенно проговорил Полански, оставив, наконец, попытки играть роль равнодушного ко всему свидетеля.
— Я задал компьютеру вопрос, — комиссар говорил, не глядя на собеседников, — не могло ли убийство произойти значительно раньше. Меня ведь все время мучило это противоречие: в тот день у гостей Шая — у вас, господа, не было возможности его отравить, а во время предыдущих встреч была масса возможностей, но не было достаточно серьезного мотива. Если, конечно, не считать сведения старых счетов.
— Не понимаю, — заявил Кудрин. — Что значит — значительно раньше? Шай был жив, когда мы…
— Нет, — покачал головой комиссар. — Фактически он был уже мертв.
— Что за чепуха! — воскликнул Астлунг.
— Вы тоже считаете это чепухой, господин Садэ? — повернулся к директору Бутлер. — Я имею в виду биконол Штайлера…
— Я… — начал Садэ. Он смотрел в глаза комиссару, ладони его, лежавшие на столе, нервно подрагивали. Бутлер молчал. Молчали и остальные, ровно ничего не понимая в этой дуэли взглядов.
— Вы ничего не сможете доказать, — сказал наконец Садэ.
— Не смогу, — немедленно согласился Бутлер и облегченно вздохнул. — Единственное, чего я бы хотел здесь и сейчас — услышать, что вы, господин Садэ, согласны с моей версией. Эти господа будут свидетелями, с меня этого достаточно.
Садэ встал и отошел к окну.
— Я расскажу все сам, — сказал он, не оборачиваясь. Вы можете не докопаться до деталей, и я бы не хотел, чтобы полиция в них копалась. Но и неясностей я не хочу тоже, раз уж приходится…
Он вернулся к столу, сел и налил себе вторую чашечку кофе. Руки его больше не дрожали.
Глава 7
Убийца
— Шай Кацор был негодяем, — сказал Садэ. — И все вы, господа, со мной согласитесь. Тебя, Бени, он бросил на поле боя. Тебя, Нахман, он надул на миллион, и все это знают, хотя никто не может доказать. Вам двоим он тоже насолил, оставив память на всю жизнь. Но мы общались с ним — в бизнесе и политике приходится делать вещи, которые не позволишь себе в обыденной жизни… Я с ним столкнулся семь лет назад. Собственно, кроме Кацора, о той давней истории никто не знал…
— Ты имеешь в виду дочь рава Бен-Зеева? — тихо спросил Бутлер.
— Так… вы все-таки это раскопали?
— Видите ли, — сказал комиссар, — когда я понял, как был убит Кацор, я вновь пересмотрел его компьютерный архив… Иными, как говорится, глазами…
— Я понял, — прервал комиссара Садэ. — Это была любовь… Я и до сих пор… Ну, это неважно. Я был женат, а Далия замужем, вы знаете, если нашли это… Мы встречались около года — до тех пор, пока о нашей связи не стало известно раву Бен-Зееву. Муж не подозревал до конца… Мы вынуждены были расстаться, и месяц спустя Далия покончила с собой…
— И Шай Кацор узнал об этом, — сказал комиссар. — Он шантажировал тебя?
— Нет. Просто намекнул пару раз — этого было достаточно. Он ни о чем не просил, но мне было ясно, что в любой момент история может всплыть… Я по своей воле начал продвигать Кацора в фирме. Вы ж понимаете, что означала бы огласка для рава Бен-Зеева, для мужа Далии, который так больше и не женился, и для моей карьеры, не говоря о семье… Я держал Кацора при себе, но как я его ненавидел!..
— Когда вы узнали о его намерении уйти из фирмы?
— За месяц… Он приезжал к Радецкому после полуночи, вел переговоры так, чтобы никто из нас ничего не узнал раньше времени. Но у меня есть свои информаторы… Я понял, что Кацор намерен переметнуться к конкурентам, и тогда у него больше не будет причин держать язык за зубами, а у Радецкого появится против меня такой козырь, что… Я знал, что Кацор не пьет кофе по-турецки. А о биконоле Штайлера я имел представление еще с тех времен, когда служил в ЦАХАЛе. Я ведь по военной профессии химик.
— Хочу пояснить для вас, господа, — комиссар повернулся к гостям. — Пятнадцать лет назад в лаборатории Штайлера — это химическая лаборатория ЦАХАЛа в Негеве, занимаются они ядами, работают в том числе и для Мосада, — так вот, у Штайлера было изобретено вещество, названное биконолом. По сути, это вид бинарного оружия. Бинарное оружие индивидуального действия, скажем так. Если ввести его в организм, биконол, состоящий из двух безвредных компонентов, не производит абсолютно никакого воздействия. В это время при специальном анализе компоненты биконола вполне можно обнаружить — в крови, например, но кто ж станет делать себе такой анализ, не имея никаких подозрений?.. Но достаточно этому человеку выпить совершенно безобидный напиток — кофе по-турецки, и смерть последует незамедлительно. Дубильные вещества, которые возникают в кофе именно при этом способе приготовления, действуют на составляющие биконола как катализатор. Соединившись, эти составляющие мгновенно разделяются на цианистый калий и второе вещество со сложной формулой и безвредное, как наполнитель для лекарства. Цианид вызывает смерть. Цианид обнаруживают при посмертной экспертизе. И кому придет в голову, что яд не поступил в организм в момент смерти, а уже был в нем… Может быть, много дней… Сколько дней, господин Садэ?
— Восемь. Много дней — это преувеличение, комиссар. Компоненты биконола выводятся из организма в течение примерно двух недель… Мы вместе обсуждали экспортные заказы, вы, господа, тоже присутствовали, помните, это было у Рони? Никто ничего не заметил, все так спорили… Биконол не имеет вкуса… Я знал, что Кацор не пьет кофе по-турецки, и у него были все шансы выжить, если… В тот день он пригласил вас, господа, чтобы сказать о своем решении переметнуться. Вы были на вилле одни, я позвонил Кацору, сказал, что приеду тоже, попросил приготовить побольше кофе по-турецки. Он знал, что это мой любимый напиток… Вот и все.
— Значит, если бы… — сказал Офер, глядя на Садэ широко раскрытыми глазами, — значит, если бы мы не начали пить кофе до твоего приезда…
— Господин Садэ и не думал приезжать, — сухо сказал комиссар Бутлер. — Он был уверен, что вам предстоят неприятные дни, но, в конце концов, против вас не смогут выдвинуть обвинений, и дело спустят на тормозах. Я прав, господин Садэ?
Генеральный директор кивнул.
— И вы правы тоже, — заключил комиссар, вставая, — доказать я не смогу ничего. А признание, даже при свидетелях, не может служить доказательством в суде. Тем более, что вы не станете его повторять, а эти господа скажут, что ничего не слышали. Я прав?
Молчание было знаком согласия.
* * *
— С ума сойти! — воскликнул я. — Вы хотите сказать, что генеральный директор «Природных продуктов» Садэ умер не от инфаркта, а…
— Он покончил с собой, — кивнул Бутлер. — И у него было достаточно возможностей изобразить это как смерть от инфаркта. Даже врачи не догадались… Только мы, пятеро.
— Но если никто ничего не понял, почему вы рассказали это мне? У меня ведь теперь будут чесаться руки. Я историк и писатель, а этот материал — сенсация!
— Вы думаете? — пожал плечами комиссар. — Да кого сейчас заинтересует эта забытая трагедия? Прошло три года… Разве что любителей детективов…
Для них и рассказываю.