Конечно, от совещания не было никакого прока. Фридхолм внимательно слушал доклады коллег из других групп, работавших по разным версиям. По одной, убийство Хоглунда осуществила итальянская мафия, с которой был связан баритон Ди Кампо. В последнее время мафия действительно активизировалась. Впрочем, итальянцы в Швеции так бросались в глаза, что мафиози здесь было не развернуться, и все ограничивалось рэкетом, с которым обычно неплохо справлялись местные полицейские отделения. За каким чертом нужно было итальянским мафиози столь экстравагантным способом избавляться от ненужного свидетеля (комиссар Бертан считал, что тенора убили потому, что он узнал что-то такое, о чем ему знать не следовало)? Не проще ли было пристрелить Хоглунда, когда он, скажем, выходил из дома?

А версия о том, что на самом деле убила тенора певица, исполнявшая партию Амелии? На этом настаивал майор Гарингер и обосновывал свое мнение тем, что в момент удара внимание и зрителей, и хористов, и дирижера было приковано к Ди Кампо, все смотрели на его нож, конечно, бутафорский, а госпожа Густавсон оказалась "без присмотра", и нож у нее был с собой, настоящий, она и нанесла удар (интересно, почему этого не видела ни одна живая душа?), а потом в суматохе выбросила орудие убийства… куда? Ни на сцене, ни в оркестровой яме, ни при личном обыске ничего похожего на нож найдено не было, как это может объяснить господин Гарингер? И как господин Гарингер может объяснить, что удар был нанесен в спину, в то время как жертва стояла к исполнительнице роли Амелии лицом?

А вы, Фридхолм? Вы уже двое суток занимаетесь, по сути, личным расследованием, не пора ли представить хотя бы предварительные результаты?

Фридхолм встал и перелистал лежавший перед ним на столе блокнот. Ничего интересного там не было, о своих интернетовских изысканиях, связанных с личностью живущего в Штатах русского физика, майор рассказывать не собирался — засмеют. Да и не мог Бочкарев иметь к убийству Хоглунда никакого отношения. На таком расстоянии… За океаном… А если… что — если?

— Господин комиссар, — откашлявшись, начал Фридхолм, — по-моему, мы упускаем очень важный момент. Вы знаете, конечно, что практически одновременно с нашим убийством аналогичное преступление произошло во время спектакля в Бостонской Лирической опере.

— Об этом совпадении, — раздраженно сказал комиссар, — не дадут забыть репортеры. Но вы-то знаете, майор: ничего общего, кроме чисто внешнего сходства, между этими преступлениями обнаружить не удалось. А совпадений в нашей жизни… Вам напомнить? Дело Меркури — два идентичных револьвера, даже фабричные номера оказались одинаковыми, такое вообще случилось впервые за всю историю «Кольта», сбой, как они говорят, но ведь два этих револьвера оказались в описаниях двух убийств, произошедших в разных городах — в Палермо и Лилле.

— Да-да, я знаю, — попытался Фридхолм вклиниться в речь комиссара, не надеясь на то, что ему удастся прервать разговорившегося начальника. Всем была известна его любовь к перечислению фактов, особенно — эффектных, таких, какие любила пресса. Можно было подумать, что комиссар не на совещании выступал, а перед журналистами, готовыми каждое его слово подхватить, переиначить (как же без этого?) и изобразить на газетных страницах, в телевизионных новостях и интернетовских блогах.

— А сколько было немыслимых, казалось бы, совпадений в деле Грига? — воскликнул комиссар, глядя на Фридхолма так, будто майор нес личную ответственность за действительно мало вероятную цепь случайностей, едва не приведших в прошлом году к аресту невинного человека. — Послушайте, Фридхолм, не нужно увлекаться внешними эффектами, вы полицейский, а не репортер желтой прессы. Вы обнаружили реальную связь между этими убийствами? Общие мотивы? Общих фигурантов? Какие-то информационные моменты? Нет? Значит…

— Согласен, господин комиссар, — повысил голос Фридхолм. — Все это может быть цепью совпадений, и не такое происходило даже и в моей практике. Но…

Он обвел быстрым взглядом сидевших за длинным столом коллег. Все смотрели на него внимательно, но неодобрительно. Ну и ладно. Если он выторгует для себя возможность…

— Но я хотел бы лично познакомиться с делом, ведущимся в Бостоне, — твердо сказал он, — и с проходящим там по делу свидетелем.

— Вы хотите слетать в Штаты? — удивился комиссар. — Что это вам даст? Вся информация по бостонскому делу есть в нашем распоряжении. Со следователем… как его фамилия… Сандлер? Слайдер?… вы разговаривали. Есть какие-то соображения, не отраженные в вашем рапорте?

— Нет, — признался Фридхолм. Не говорить же о том, что ему и самому пока непонятно, о мысли, которая время от время всплывает, как вершина айсберга, и опять тонет в подсознании. — Но я надеюсь получить какие-то сведения, допросив Бочкарева.

— Боч…

— Это их свидетель. Я хотел бы с ним поговорить лично. Он мне звонил, но разговор прервался, я хотел бы выяснить, чего он хотел.

— Судя по вашему рапорту, он хотел того же, что наши друзья-журналисты, — буркнул комиссар. — Перевести стрелки с собственной особы на это нелепое совпадение. Вы думаете, в его словах что-то есть?

— Я хотел бы разобраться.

— Поговорим после совещания, — решил комиссар. — Лейтенант Сандгрен, пожалуйста.

Сандгрен работал по совсем уж второстепенным деталям — его группа искала пропавший нож в закоулках Национальной оперы. Бессмысленная, по мнению Фридхолма, работа, да и комиссар, похоже, был того же мнения, но поиск все-таки надо было довести до конца, и люди Сандгрена дошли уже не только до подвалов, но даже до канализационных стоков, где мог обитать разве что пресловутый Призрак Оперы, но куда ни одному преступнику в здравом уме не пришло бы в голову прятать нож — слишком опасно: пока доберешься до театральных канализационных стоков, сто раз попадешься на глаза и десять раз окажешься на экранах следящих телекамер.

После Сандгрена должен был докладывать инспектор Свен, работавший с театральными финансовыми документами, и это слушать было совсем уж пустой тратой времени. Но деться было некуда, Фридхолм передвинул свой стул так, чтобы его не мог видеть со своего места комиссар, сложил руки на груди и прикрыл глаза. Так лучше думалось. Если сидеть неподвижно и отбросить остальные мысли, то можно было надеяться, что та, единственная идея, которая играла с ним в кошки-мышки, изволит, наконец…

Не изволила.

С совещания расходились, бурно обсуждая сказанное и приходя к выводам, которые, по мнению Фридхолма, не имели отношения к реальности. Он остался, чтобы переговорить с комиссаром, хотя, конечно, не надеялся на его поддержку, тем более, что и сам не мог убедительно объяснить, для чего ему нужен русский ученый, и почему его так заинтересовала информация из Интернета. Для физики это, возможно, очень важно, даже для истории, как ни странно. Но при чем здесь криминалистика?

— Ну? — сказал комиссар, когда за последним из участников совещания закрылась дверь. — Садитесь ближе, майор, и объясните, в чем состоит ваша версия. Я же вижу, что у вас есть что-то, о чем в присутствии коллег вы говорить не захотели.

— Пожалуй, — протянул Фридхолм, — я не назвал бы это версией.

— Интуиция? — понимающе кивнул Ресмарк. — Знакомое ощущение, что-то вертится в голове, такое простое, очевидное, кажется, вот-вот схватишь, а не получается. И думаешь: сделаю то-то, и мысль проявится… Да?

— Примерно, — вздохнул Фридхолм. — Я уверен в том, что эти два убийства связаны.

— Альмер и Бристон ничего не нашли, — напомнил комиссар.

— Я знаю, — с несчастным видом согласился Фридхолм, — но они действовали по официальным каналам. База данных Интерпола, файлы полицейского управления в Бостоне, то, что коллеги изволили выдать…

— Вы видели эти файлы? — перебил комиссар.

— Конечно, я их внимательно изучил. И еще меньше стал понимать, чего от меня хотел русский физик. Почему-то его звонок меня очень интересует.

— Так позвоните ему сами, какие проблемы? Данные о нем наверняка есть в тех файлах, что представили американские коллеги.

— Есть, — сказал Фридхолм, — но… Не скажет он по телефону того, что сказал бы в разговоре с глазу на глаз. Уверен в этом. А Стадлер… так зовут американского инспектора… ничего не добьется, с ним Бочкарев говорить не желает, иначе давно бы раскололся.

— Понятно, — протянул Ресмарк, перебирая на столе бумаги и выбрасывая каждую вторую в корзину. — Хорошо, — принял он решение, — двух суток вам хватит?

— Включая перелеты? — уточнил Фридхолм.

— Включая перелеты.

— Хватит, — кивнул Фридхолм, понимая, что скажи он что-нибудь другое, и поездка вовсе не состоится.

— Я прикажу подготовить документы, — комиссар потянулся к телефонной трубке. — Могут быть проблемы с визой, вы узнайте пока, когда ближайший рейс.

— Спасибо, господин комиссар, — поблагодарил Фридхолм, вставая.