ПОСОЛ НА ДАЛИЯ-ШЕВА

После того, как Соединенные Штаты Израиля стали, наконец, мировой державой, а американцы поубавили свои амбиции, я решил, что могу исполнить свою юношескую мечту и отправиться послом в какую-нибудь еврейскую общину. На из самых известных, конечно, не в Аресиду, что на Марсе, и даже не в Нагар, что на Ганимеде, спутнике Юпитера. Я не так самоуверен, как об этом рассказывают мои политические противники, с меня достаточно и такой, к примеру, общины, как Далия-Шева, что расположена, если вы помните вселенографию, в самом начале шестого рукава, к западу от Большого угольного мешка, этой огромной темной пылевой туманности. Не помните? Конечно, вы ведь в школе, надо полагать, проходили только историю и планетографию Солнечной системы, я прав? Тогда вы, возможно, не знаете даже, что Соединенные Штаты Израиля вышли к звездам первыми, и произошло это в 2076 году? Ах, об этом вам, конечно, известно, я рад за вас… Но я отвлекся. Послов, как известно, назначает подкомиссия кнессета по внешнесолнечным делам. Кнессет Соединенных Штатов Израиля — это, если вы знаете, настоящий город в городе, здание его размером с половину старого Иерусалима висит на высоте около трех километров над тем местом, которое в конце прошлого века называлось кварталом Неве-Яаков. Говорят, в прежнем кнессете, где сейчас расположен Музей мирного процесса, был настоящий балаган — депутаты ежедневно подавали какие-то законопоекты и забывали их принимать, потому что все занимались установлением мира с арабами. Так вот: в новом кнессете балаган похуже. Когда я подлетел на своей авиетке к главному входу, там летали кругами демонстранты движения «Мир диаспоре Нептуна» и не подпускали к воротам даже ракетоноситель начальника генерального штаба. Мне пришлось загнать свой транспорт на платную стоянку (семьдесят золотых шекелей в час — кошмар!) и добираться до входа на крыльях, а это в моем уже немолодом возрасте, сами понимаете, занятие не из приятных. Главный подъезд кнессета расположен в днище здания, и посетителю приходится подниматься в парламент будто в небесную канцелярию. Это сделано умышленно, чтобы показать каждому, что войти в здание кнессета все равно что совершить алию. Депутатский же вход расположен на крыше, и парламентариям приходится опускаться в зал заседаний пешком, что, по той же идее архитектора, должно убавить у наших избранников свойственной им спеси. Не знаю. Я бы предпочел войти, как делаю это в своем доме, — через боковое окно. Вокруг входной двери вилась написанная на четырех языках — иврите, английском, русском и арабском — надпись: «Добро пожаловать в кнессет Соединенных Штатов Израиля». Я пожаловал и очутился в холле, посреди которого возвышался робот системы «Пожар», просвечивавший каждого входившего гамма-лучами высокого диапазона. Не люблю, когда меня просвечивают, у меня сразу начинает ныть печень, которую в прошлом году заменили на синтетическую по случаю застарелого цирроза. — Эй, — сказал я роботу, — убери камеру. Нет при мне никакого оружия. И не было никогда, я пацифист. Робот дернул квадратной челюстью и сказал голосом телевизионного актера Дана Маркиша: — А лазерная игла в правом кармане? — Не в счет, — заявил я. — Это не оружие, это детская игрушка. Убивает мух. — Придется сдать, — пропел робот. — В кнессете мух нет с две тысячи тридцать пятого года. Лазер выпал из моего кармана и уплыл куда-то под потолок, влекомый магнитными захватами. В голове у меня на мгновение помутилось — так бывает всегда, когда я попадаю в сильное магнитное поле, это реакция на то, что в мой череп после аварии на шоссе Иерусалим-Дамаск вживили металлическую защелку. Решив не связываться с тупым созданием, я последовал дальше, но путь мне преградила девушка с восточными чертами лица. Рост девушки достигал по меньшей мере трех метров, и это создавало некие неудобства в общении. Конечно, передо мной была всего лишь голограмма, но все же и голографические изображения секретарш надо бы приводить в соответствие с реальными возможностями посетителей и не вызывать у них (в данном случае у меня) ощущение легкой мужской неполноценности. — По какому вопросу? — улыбаясь, спросила девушка. — Намерен просить разрешения отправиться послом в какую-нибудь дальнюю еврейскую общину, — объяснил я. — Могу на Далия-Шева, могу на звезду Барнарда. Готов служить Соединенным Штатам Израиля в любой точке Вселенной. — Очень приятно, — сказала секретарша. — Пройдите в комнату один дробь сто десять, заполните анкету и отправляйтесь домой. Вас вызовут. — Когда? — немедленно спросил я, поскольку в любом вопросе люблю ясность. — Ответ получите в течение трех лет, — сказала девушка. — Три года? — я не поверил своим ушам. Конечно, мне хорошо была известна медлительность нашей израильской бюрократии. В прошлом году, когда мне понадобилось поменять двигатель в основании дома, где я жил в то время, муниципалитету потребовалось для этого ровно две недели, и на протяжении всего этого времени я был лишен возможности по утрам поднимать дом в воздух, чтобы насладиться ароматами промышленных предприятий Димоны. Но три года… — В течение трех лет, — повторила секретарша. — Это стандартная процедура для утверждения послов, — добавила она, потому что, должно быть, датчики, вживленные в мой затылок, показали сильнейшую степень возбуждения. Я прошел сквозь голограмму — у меня не было ни сил, ни желания спорить с существом, которое, ясное дело, не понимало, с кем разговаривает. Девушка что-то проговорила над моей головой, но я уже не обращал на нее внимания. Назначение я должен получить сегодня. Или я не потомственный десантник? Или мой отец не участвовал в штурме Претории и присоединении южноафриканской провинции к Соединенным Штатам Израиля в 2054 году? Я понимал, конечно, что секретарша, на честь которой я столь грубо покусился, немедленно вызовет охрану, и потому свернул в первый же коридор направо, включил личный рассеиватель сознания, доставшийся мне от отца, и присел на большую деревянную скамью. Полминуты спустя мимо пробежали пять роботов из охраны здания — существа, совершенно неподкупные по причине полного отсутствия мозгов. Они, естественно, посмотрели в мою сторону, но рассеиватель работал в штатном режиме, и внимание роботов немедленно рассеялось и переключилось друг на друга. Я не стал следить за развитием событий в холле, где роботы принялись лупить друг друга, и быстрым шагом прошел к главным лифтам. Мне предстояло подняться на депутатский этаж, план которого я, конечно, изучил, пользуясь данными компьютерной сети. Вместе со мной в кабину вошел высокий седовласый господин, одетый по моде прошлого сезона — в домашние трусы и длинную рубашку с короткими рукавами. Я никогда не гнался за модой, и на мне был, естественно, обычный костюм — старый, как израильская конституция 2005 года. Голова у меня сегодня была не в порядке, иначе я бы, конечно, сразу узнал депутата от партии Ликуд Ниссима Кореша. — Какая встреча! — воскликнул депутат. — Давно не виделись! — А когда это мы с вами вообще виделись? — довольно невежливо сказал я. — Ну как же! Ведь вы голосовали за наш список в прошлом году! — В прошлом году, — объяснил я, — я находился в командировке на Европе, спутнике Юпитера. А за Ликуд не голосовал отродясь. Моя партия — Авода, чтоб вы знали, господин депутат Кореш! — Авода! — Кореш поморщился. — Неужели вы согласны с их программой? Неужели вы полагаете, что такая держава, как Соединенные Штаты Израиля, должна идти на уступки каким-то американцам и отдавать им ни за что, ни про что территорию бывшего Алжира и бывшего Марокко впридачу? — Придется, — злорадно ответил я. — Эти территории достались нам в результате военных действий, вы не согласны? — Согласен, — наклонил голову депутат. — Но когда это Израиль отдавал то, что захватила его доблестная армия? — Как когда? — удивился я. — А разве в конце прошлого века мы не отдали арабам Западный берег? И сирийцам — Голаны? — Это был тактический маневр, — отмахнулся Кореш, — и вы должны это знать. Ведь в результате началась Трехсторонняя война, в ходе которой мы не только эти территории вернули, но еще и дошли до долины Бекаа! Не говорю уже о Дамаске. Ведь именно так и началось создание Соединных Штатов Израиля! — Не будем спорить, — примирительно сказал я. — Лучше подскажите мне, в каком кабинете я могу получить назначение на должность посла в какую-нибудь еврейскую общину. Желательно — не в пределах Солнечной системы. Лучше всего — на Далия-Шева. — Вы доброволец? — депутат посмотрел на меня оценивающим взглядом. — Как вас зовут? — Мое имя Иона Шекет, — представился я. — В прошлом я космический десантник, воевал у генерала Гамиша, брал Вашингтон, а теперь на пенсии, но хочу еще послужить своему народу… — Так вы тот самый Иона! — вырвалось у депутата. Узнал-таки! Я довольно улыбнулся — есть все-таки люди в родном отечестве, которые помнят, кто проливал кровь за Великий Израиль, получивший принятое ныне название Соединенных Штатов. — Никогда бы не подумал, что такой герой окажется в рядах наших политических противников! — Напротив, это мне непонятно, как такой здравомыслящий депутат может выступать за политику, ведущую к новой войне! — О ваших подвигах я наслышан, — продолжал Кореш, не обращая внимания на мои слова. — Послушайте, я добьюсь для вас назначения, которого вы хотите, а вы взамен расскажите мне о ваших подвигах, хорошо? У меня есть час до начала заседаний. Пойдем в кафе. Напитки за мой счет. Я недоуменно пожал плечами. Ничего в моих подвигах интересного не было так мне всегда казалось. Ну, брали мы Вашингтон, так ведь кто его только в те годы не брал — от русских до китайцев. Но если Кореш действительно поможет мне добиться вожделенной должности… — Пойдемте, — согласился я. — Только не забудьте: я хочу послом на Далия-Шева. Дверь лифта открылась, и вы вышли на депутатский этаж. Кафе располагалось на открытой веранде на высоте трех километров над землей — потрясающий вид, скажу я вам, если вы еще не посетили это злачное место, где депутаты от всех партий обсуждают свои проблемы и продают свои голоса. Мы сели в кресла, Кореш заказал напитки, и я приступил к рассказу о своих приключениях.

ОРУЖИЕ ДЛЯ БРАТЬЕВ

Давно это было… Кажется, в две тысячи тридцать шестом. Как раз заключили договор с Сирией, я имею в виду второй договор, согласно которому Израиль лишался таки Голан, но зато получал два миллиона арабов, вернувшихся на свои исконные земли от Кинерета до Шхема. Сделка всегда казалась мне сомнительной, и смысл ее я понял (да и то не сразу), когда меня и рядового Илана Коваля вызвал к себе майор Пундак, скептически осмотрел с ног до головы и сказал: — Ребята, пойдете с транспортом в этот их треклятый Наблус. — Так точно! — сказал рядовой Коваль, а я добавил: — Транспорт синильной кислоты для супа, надо полагать? — Вечно вы шутите, рядовой Шекет, — нахмурился майор. — Транспорт с оружием, поэтому смотрите в оба. Вопросы есть? — Есть, — сказал я. — Оружие для наших поселенцев? — Если вопросов нет, — продолжал майор, не расслышав моих слов, — то отправляйтесь. Я не привык задавать один и тот же вопрос дважды. Отсутствие ответа — тоже ответ, и потому, когда мы покинули помещение, я заявил рядовому Илану Ковалю: — Если оружие для поселенцев, то так бы прямо и сказал. Не люблю, когда начальство темнит. Илан не ответил — над нами на бреющем пролетел планетолет, который шел на посадку в Бен-Гурион. Придя в себя после звукового шока, мы с Иланом отправились в ангар и доложили о том, что нас назначили сопровождающими. Машину вел сержант Цви Аронов. Мы влезли в кабину транспортного «Бегемота», и пилот рванул к взлетной площадке, будто собирался не оружие поселенцам перевозить врагам Израиля, а бомбить Шхем или даже Дамаск. Так вот, летим мы над Иудейской пустыней, курс держим на северо-восток и вскоре пересекаем зеленую черту. Это только название у нее такое цветное, на деле цепь радаров и электронной защиты с воздуха и не различить просто кончился Израиль, началась Фаластын. И в нас немедленно выстрелили. Над головой прогремело, ракета взорвалась на расстоянии десятка метров, и машину трянуло. Пилот даже ухом не повел, а рядовой Коваль позеленел, как та черта, которую мы только что пересекли, и сказал, заикаясь: — Может, собьем эту их… — Я тебе собью, — отозвался со своего места сержант Аронов. — Это же дружеское приветствие. Рукопожатие, можно сказать. — А что будет, если они захотят заключить нас в горячие объятия? возмутился рядовой Коваль. Пилот не ответил, и секунду спустя вторая ракета угодила нам то ли в шасси, то ли в воздухозаборник — во всяком случае, звук был такой, будто кошке отрезали хвост, а потом начали пришивать обратно. Машину тряхнуло основательно, и я подумал, что, если мы не долетим до пункта назначения, то оружие, которое мы везем поселенцам, может и на самом деле достаться арабам. О собственной судьбе я, как вы понимаете, думал в последнюю очередь. Пилот посмотрел в иллюминатор на дым, который тянулся за машиной откуда-то снизу, и заметил философски: — Опять ремонтировать придется. Хорошо, хоть застраховано. Честно говоря, я прежде не слышал, чтобы военную технику страховали на случай повреждения ракетами противника. Кто страховал-то, неужели есть такие идиоты? Похоже, что я спросил об этом вслух, потому что Аронов обернулся в мою сторону и изволил дать объяснение: — Нашу технику страхуют власти Фаластын, а мы, то есть компания «Менора», страхуем их танки и вертолеты. Увидев на моем лице удивление, которое я и не думал скрывать, Аронов добавил: — Чему этих салаг учат на курсах? Что тут непонятного? Если они нас страхуют, то сбивать нас им становится невыгодно. И наоборот, естественно. Экономические стимулы в военных вопросах — замечательное изобретение. Не успел я обдумать эту новую для себя в то время идею, как третья ракета угодила нам прямо в лобовое стекло, пронзила машину насквозь и, не взорвавшись, застряла где-то в хвостовом отсеке. В следующую секунду я обнаружил, что лечу к земле вниз головой, а рядом со мной падает рядовой Коваль и очень громко вспоминает все известные ему нецензурные выражения. Упали мы на чье-то вспаханное поле, пиротехника, естественно, смягчила удар, но я все-таки с трудом поднялся на ноги, а Илан вставать и не подумал — ему было хорошо в лежачем положении. Машину же уволокло куда-то к северу, где она и шмякнулась на склон холма, повредив сразу пять пальм. Бедный Аронов, — подумал я, — такая нелепая и геройская смерть. В это время какая-то тень заслонила солнце, и, подняв голову, я увидел, как прямо на меня валится с неба огромный контейнер, на котором, свесив ноги, сидит сержант. — Отойди в сторону, болван! — услышал я и едва успел спастись, откатившись в канаву с грязной водой. Контейнер опустился, перед посадкой отстрелив крепежные болты, и в разные стороны посыпалось то самое оружие, которое мы везли еврейским поселенцам и которое теперь могло достаться нашим арабским противникам. Чего тут только не было: и древние автоматы Калашникова, и новейшие «дайлеры», и противоракетные наплечные системы «блайк», и даже, по-моему, запасные части от танка «Хеврон»… И все это в прекрасной амортизирующей упаковке — ничто даже не помялось, только разбросано было теперь на большой площади, и нам нужно было оружие собрать и охранять и, в случае чего, видимо, уничтожить, чтобы не досталось врагу-палестинцу. — Займем круговую оборону? — спросил рядовой Коваль. — Скорее треугольную, — рассмеялся сержант Аронов, будто Илан сморозил какую-то глупость. Я не видел в нашем положении ничего смешного — если арабы вздумают сейчас прибрать к рукам все это богатство, они же нас тут положат в два счета, если будут стрелять с холма. — Отходим в рощу? — предложил я. Метрах в двухстах от нас стояла апельсиновая роща, где можно было хотя бы спрятаться от солнца, если не от передовых отрядов «сынов Арафата». — Подождем, — философски заявил сержант. — Что-то они запаздывают. Накликал! Из той самой апельсиновой рощи, где я хотел скрыться от солнца, появились десятка два палестинцев с автоматами наперевес. Стрелять они начали, еще не сообразив, по-моему, в какой стороне враг. Во всяком случае, я даже свиста пуль не слышал, но все равно ощущение было не из приятных. Я выставил вперед свой «дайлер», но не успел сделать ни единого выстрела — сержант дернул оружие за ствол и зашипел на меня, как змея, на которую наступили ногой в кованом сапоге: — Рядовой Шекет, ты рехнулся? Отходим! И мы отошли. Точнее, побежали, как зайцы, и мне было так стыдно, что я дал себе слово: если добежим до ближайшего еврейского поселения, немедленно сдам сержанта военной полиции как дезертира и палестинского пособника. Рядом пыхтел на бегу рядовой Коваль, понимавший не больше моего. Он все время оборачивался, и рука его непроизвольно поднимала автомат, но приказа стрелять не было, и Илан лишь сбивался с темпа, отставая от нас с сержантом. Выстрелы стихли, когда мы обогнули холм. Впереди, километрах в трех, я увидел забор какого-то поселения. Скорее всего, это был Маале-Киршон если, конечно, я хоть что-то понимал в картах государства Фаластын и его еврейских анклавах. Мы перешли на шаг, и несколько минут спустя, когда я увидел летевший к нам со стороны поселения вертолет, сержант Аронов скомандовал: — Стоп. Ждем здесь. Илан остановился так резко, что не удержал равновесия и повалился в пыль. А я встал поближе к сержанту, чтобы обезоружить предателя сразу, как только приземлятся поселенцы. — Эй, — сказал Аронов, прочитав в моих глазах свой приговор, — ты что? — Оружие! — резко сказал я, сунув ему под ребра дуло «дайлера». — Брось оружие и руки за голову. Понимая, что я не стану медлить и выстрелю первым, сержант выпустил из рук автомат и, заложив руки за голову, принялся смотреть в небо, будто никогда прежде не видел перистой облачности. — Послушай, рядовой Шекет, — сказал он, желая, видимо, ослабить мою бдительность, — ты что, не проходил инструктажа? — Помолчи, — бросил я. — Первый раз вижу еврея, который оставляет врагу горы оружия и спасает свою шкуру. Вертолет опустился неподалеку от нас, и из-за рокота моторов я не смог расслышать, что сказал сержант. Видимо, это было что-то веселое: Аронов начал хохотать и смеялся, как помешанный, всю дорогу в поселение. Это действительно оказался Маале-Киршон, и прием нам здесь устроили по первому разряду. Аронова, конечно, тут же взяли в оборот, как только я сказал, какое предательство совершил этот человек. Сержанта увели куда-то два дюжих поселенца с «дайлерами» наперевес, а нам с рядовым Ковалем предложили отведать местных устриц. — Сами выращиваем по технологии Вейсмана, — гордо сказала девчушка лет пятнадцати, которой жить бы не в этом опасном месте, а тусоваться на набережной Тель-Авива. — Спасибо, — поблагодарил я. — Нельзя ли сначала поговорить с кем-нибудь из начальства? Очень важно! Должен же я был отчитаться о том, каким именно образом оружие, предназначенное для поселенцев, оказалось в руках противника! Должно быть, что-то в моем лице говорило о том, что устрицы меня сейчас интересуют не больше, чем марсианские танцы в базарный день. Девчушка обиженно пожала плечами и повела меня куда-то по заросшим травой дорожкам. Рядовой Коваль топал сзади, радуясь тому, что остался живым и даже здоровым. Я ввалился в комнату, на которую мне указала девчушка, и остановился на пороге, разинув от удивления рот. Посреди салона стоял стол, за которым сидел поселенец в вязаной кипе, бородатый, как сам раввин Михельсон, и слушал сержанта Аронова, у которого даже не забрали оружия. Сержант, ясное дело, плел какую-то чушь о том, что задание выполнено полностью. — Эй! — воскликнул я. — Не слушайте предателя! Поселенец поднял на меня непонимающий взгляд и неожиданно расхохотался, а сержант вторил ему, будто я сморозил какую-то глупость. — Послушайте, рядовой, — сказал поселенец, отсмеявшись. — Я вижу, вас не успели проинструктировать, а сами вы в политике разбираетесь не больше, чем в истории освоения Марса. Садитесь-ка и положите, пожалуйста, свой «дайлер». Я сел — подальше от сержанта, естественно. — Вы знаете, конечно, — сказал поселенец, — что, согласно договору с Сирией, Израиль разрешил двум миллионам палестинских беженцев вернуться на территории? — Знаю, — буркнул я. — Жаль, Габи не спросил моего мнения. — А то вы бы высказались против, — кивнул поселенец. — Видите ли, даже из наших многие сомневались, что из идеи Габи что-нибудь выйдет. Предпочитали не рисковать. Но на нас давили… В общем, как сейчас оказалось, премьер оказался прав, снимаю перед ним шляпу. Должно быть, он действительно когда-то снял перед премьер-министром шляпу и оставил ее где-нибудь в зале приемов. Сержант Аронов, переводивший взгляд с поселенца на меня, добавил: — Послушай, рядовой, ты родился в Израиле? — Так точно, — ответил я. — В две тысячи… — Неважно, — быстро сказал сержант, — а твои родители? — Прибыли из России с Большой алией девяностых. — Ну вот! Хорошо их принимали, а? — Гм… - промычал я. — Ну вот! — еще раз сказал Аронов. — Слишком много понаехало, никому из старожилов не хотелось делиться благами или властью. До открытых стычек дело не дошло, но крови из новых репатриантов попили изрядно, верно? Я кивнул, не понимая, какое это имеет отношение к предательству сержанта. — Ну вот! — в третий раз сказал Аронов. — А теперь представь, что на голову палестинцев сваливаются два миллиона их единокровных братьев, о возвращении которых они так пеклись все последние годы. Я представил и подумал, что начинаю понимать и сержанта Аронова, и этого поселенца, и самого премьер-министра Габриэля Нахшона. — Одно дело — добиваться права на возвращение, чтобы досадить нам, продолжал Аронов, — и совсем другое — принимать родственников, которых оказалось гораздо больше, чем хотелось бы видеть. Арабы, между прочим, люди экспансивные. Новоприбывшие сразу начали конфликтовать со старожилами. А мы… — Понятно! — воскликнул я. — А мы подливаем масла в огонь, да? Натравливаем новых палестинцев на старых, а старых на новых? Разделяй и властвуй, верно? — Дошло наконец, — с удовлетворением сказал поселенец. — На территориях вот-вот начнется гражданская война, оружие наше, и победа будет тоже наша, ибо, если двое дерутся, кому от этого польза? — Третьему! — воскликнул я. — Сержант, прошу прощения, но я думал… — Знаю я, что ты думал! — махнул рукой Аронов. — Когда вернемся, нужно будет сказать твоему начальнику, что рядовые у него совершенно не знают обстановки на территориях! Вам, молодежи, только бы в дискотеках тусоваться… Он меня, конечно, смертельно обидел, но я не подал вида. — А если бы нас действительно сбили? — ужаснулся я. — Ха! — сказал сержант. — Не родился еще такой араб, который сбил бы сержанта Аронова! Машина в порядке, обратно мы на ней и полетим. Через час, — внушительно добавил он и знаком велел мне убираться с глаз долой. Я и убрался, а потом до самого отлета объяснял рядовому Ковалю, какая это была блестящая идея — разрешить всем изгнанным когда-то палестинцам вернуться на свою историческую родину. Они там передерутся, как пауки в банке, тут мы их и… — Мои родители, — ни к селу, ни к городу заметил рядовой Коваль, — так и не нашли порядочной работы, когда приехали, мать всю жизнь на сабров горбатилась, а отец машины мыл, а он, между прочим, был доктором биологии! Так что я хорошо понимаю… Обратно на базу мы летели над той же, продуваемой всеми ветрами, Иудейской пустыней, но с совершенно другим настроением. И я твердо решил — когда отслужу, непременно отправлюсь на Марс или в еврейскую колонию на Ганимеде: там, по крайней мере, мои нулевые познания в политике никого не будут шокировать…

СТАТЬ ЕВРЕЕМ

В ожидании заказанных напитков я потчевал депутата от Ликуда господина Ниссима Кореша рассказом о том, как на заре туманной юности возил оружие палестинским переселенцам, чтобы им было сподручнее выяснять отношения со своими единокровными братьями. — Интересно, — протянул Кореш, — но вы обещали рассказать о том, как брали Вашингтон с бригадой «Голани». — С бригадой «Голани»? — удивился я. Мне почему-то всегда казалось, что это были десантники из «Эскимо», и не бригада там была, а целый корпус, все-таки не поселок брали, а столицу дружественного государства… Вот что делают слухи, — подумал я, — если их вовремя не корректировать. — Нет, — сказал я. — О Вашингтоне я расскажу, когда получу свою колу. По-моему, официанты в кафе кнессета перешли на самообслуживание: они обслуживают себя. Посмотрите-ка, вон тот робот с телескопической антенной — он, кажется, решил сам выпить кофе, заказанный господином за крайним столиком. Кстати, кто это? Знакомое лицо… — Это, — уважительно произнес Кореш, — Хаим Бозон, председатель еврейской общины Ганимеда. Черт возьми, как я сам не узнал? Ну естественно, характерная шишка на удлиненном черепе, похожем на кривой огурец! Да и фигура характерная — двойное туловище с четырьмя так называемыми руками, больше похожими на щупальца осьминога, если бы, конечно, осьминог мог своими щупальцами, как господин Бозон, держать сразу четыре стакана с соком и пить поочередно из каждого, а то и изо всех сразу. — Бозон, Бозон… — сказал я, вспоминая золотые деньки собственной молодости. — Конечно, он меня не узнал, столько воды утекло. Впрочем, точнее сказать — аммиака, поскольку на Ганимеде именно аммиак течет по главным речным руслам… — Вы и на Ганимеде были? — уважительно сказал Кореш. — Тоже с десантом? — Нет, нет! — я даже замахал руками от возмущения. — Исключительно мирная миссия! Это было… ну да, я как раз отслужил в армии и решил повидать мир, как это обычно делают молодые израильтяне. Когда-то они отправлялись в Непал или Таиланд, где самым модным развлечением были местные тюрьмы, столько впечатлений на всю жизнь! Но в мои годы молодежь предпочитала спутники больших планет. Тюрем там не было, а если и были, нам их не показывали, и потому мы развлекались совсем иначе. — Расскажите, — попросил Кореш, откинувшись на спинку кресла, которая тут же наподдала депутату так, что бедняга вынежден был сесть прямо. — Расскажите сначала о Ганимеде, а то, как я понимаю, напитков мы дождемся только после того, как с Луны завезут новую партию. — А что, партии нам уже завозят с Луны? — удивился я. — Своих недостаточно? — Более чем! — воскликнул депутат. — Нет, я имею в виду не политические партии, вы ж понимаете… — О, простите, — смешался я. — Значит, вам интересно, чем я занимался после того, как армия после трех лет беспорочной службы вышибла меня из своих рядов под предлогом того, что бездельничать можно и на гражданке? — Конечно, интересно! — Пожалуйста, — я собрался с мыслями, провожая взглядом очередной стакан с соком, выпитый бездонным ганимедянином. Отобрать бы у него бутылку и… Нет, это было чревато межпланетным скандалом. Пришлось облизать пересохшие губы и приступить к рассказу. — Когда мы с приятелем прилетели на Ганимед, — начал я, — там обосновалась всего одна колония с Земли, не принадлежавшая ни одному конкретному государству. Несколько человек из Соединенных Штатов, несколько — из России, один украинец, два японца, еще кто-то… Ученые, сами понимаете, кто еще мог высидеть на Ганимеде два года, положенных по контракту? Мы-то с Амиром прилетели на две недели повеселиться и погулять по аммиачным руслам. Доставил нас планетолет «Алексей», который шел курсом к кольцам Сатурна, и он же должен был подобрать нас на обратном пути ровно четырнадцать стандартных суток спустя. Ну, приземлились мы — в скафандрах, естественно, мы же падали с высоты стационарной орбиты, три часа падали, было время осмотреться — и немедленно принялись разоблачаться. А почему бы нет? Небо густо-зеленое, солнце как красное червивое яблоко, и белые скалы кругом — красота! Особенно после полета в тесном корабле, где даже танцы устраивают в привязанном к поручням состоянии… Не успели мы с Амиром расстегнуть шлемы, как услышали над самым ухом истошный крик: — Эй, с Земли, вам что, жизнь надоела?! Остановились, огляделись — никого. А тот же голос продолжал вопить, будто его обладателю приставили к горлу острый длинный нож: — Шлемофоны закрыть, идти только по дорожке, раз-два, раз-два! Совсем как в армии! Вы ж понимаете, не для того мы демобилизовались, чтобы выполнять нелепые приказы всяких… в общем, неизвестно чьи. Но и рисковать жизнью тоже не хотелось, а потому мы приняли компромиссное решение: шлемофоны закрыли, но пошли, естественно, не по дорожке, а напрямик, через белое аммиачное поле. Мы очень быстро поняли свою ошибку, но было уже поздно: аммиачный снег почти как вода — не успели мы сделать и двух шагов, как потонули и оказались в белой мгле, полностью потеряв ориентиры. Кстати, испуга мы не испытывали — в конце концов, для чего мы сюда летели, если не за приключениями на свою голову? Вытащили нас два с половиной часа спустя. Четыре странных палки подняли меня над поверхностью аммиачного поля, и я, честно скажу, обомлел, потому что впервые в жизни оказался лицом к лицу с инопланетянином. Ну, лицо — это слишком вольно сказано, вы же знаете, что такое лицо жителя Ганимеда, да вот хотя бы посмотрите на господина Бозона, который, как я вижу, выдул уже весь запас соков этого славного питейного заведения, а потому нам с вами, депутат, на напитки рассчитывать не приходится… Так о чем это я?.. Ах, да, лицо. Я рассчитывал, что нас спасут ученые со станции, а передо мной оказалось это неземное создание и прошепелявило своим ртом, расположенным на макушке из-за какой-то странной прихоти природы: — Господина хороша себя ощущовывает? — Хороша, — сказал я. — С кем имею честь? Не подумайте, что я такой уж джентльмен, это я просто от неожиданности ляпнул. Но ганимедянин принял мой вопрос за чистую монету и заявил: — Честь имеется называется Аббин Биурак. Заходи, гостем будешь. Несколько последних слов господин Биурак явно выучил наизусть, потому что произнес их безо всякого акцента. Вы когда-нибудь возражали, когда инопланетное существо о двух туловищах, четырех руках и голове, подобной кривому огурцу, приглашало вас посетить с официальным визитом его скромное бунгало? Или ранчо, или коттедж, или как там это все у них называлось. Вот и я не отказался, тем более, что еще пятеро жителей Ганимеда неподалеку занимались препровождением в гости моего друга Амира. Ученые-колонизаторы (или, может, правильнее — колонисты?) не подавали никаких сигналов, и я последовал по тропинке между двумя аммиачными холмами, строго следуя указаниям господина Аббина. А может, уже и не Аббина, все они как-то успели перемешаться, и я уже не знал, кто из сопровождавших — тот, кто откопал меня из аммиачного плена. Так мы и стали гостями корренных ганимедян. Неплохие ребята, главное очень любили слушать. Я уж не знаю, что там рассказывали о Земле господа ученые со станции, но в головах наших хозяев царила полная каша, причем совершенно некошерная, поскольку сведения о коммунистических реформах в Колумбии перемешались у них с неоколониалистскими переменами в Южном Уэльсе, что, как вы прекрасно знаете, совершенно несовместимо! — Вы кто откуда есть быть? — спросил господин Аббин (а может, и не Аббин), когда нам позволили наконец снять шлемы и предложили отведать мороженого фрумбеля в соку мороженого баргеля. — Мы есть быть из государства, которое называется Израиль, — сказал я, а Амир кивнул. — Израиль есть самое сильное государство на Ближнем Востоке, а поскольку вы наверняка не отличаете Ближний Восток от Дальнего Севера, то можете считать, что Израиль есть самое сильное государство на Земле. Если и ошибетесь, то Бог вам простит. И тут господин Аббин задал тот самый вопрос, с которого и начались наши муки. — Что есть быть Бог? — спросил он. Я, господин депутат, человек нерелигиозный. С Богом у меня отношения довольно натянутые, причем не по моей вине, он сам виноват, потому что ни разу не изволил показаться мне, чтобы я лично удостоверился в его существовании. Но ведь одно дело — наши личные отношения, и другое попытка объяснить основы еврейской религии господину Аббину Биураку и его друзьям-аборигенам. Амир, кстати, был более подкован в этом вопросе: он соблюдал кашрут и чтил субботу, в скафандре он привез на Ганимед двухнедельный запас кошерного питания, а суббота как раз начиналась через час или два. Поэтому я предоставил своему другу объяснять, чем отличается свинья от коровы, учитывая, что ни один житель Ганимеда не знал, чем корова отличается от человека. Но Амир справился, и заняло у него это ровно столько времени, сколько оставалось по его часам до наступления субботы. Я не знаю, господин депутат, чем занимались на Ганимеде господа ученые со станции. Возможно, только тем, что объясняли аборигенам первый закон Ньютона. О религии они не имели ни малейшего представления. О евреях — тем более. О заповедях — подавно. О кашруте с субботой и говорить не приходится. А когда Амир принялся объяснять нашим хозяевам, что такое есть быть обряд брит-милы… — Желаем быть стать находиться евреями, — неожиданно заявил господин Аббин и принялся внимательно осматривать собственное тело, будто видел его впервые в жизни. Как вы думаете, что он искал с таким воодушевлением? Вот именно — ту часть, которую можно обрезать и стать, наконец, евреем. Так я вам скажу — он такую часть на своем теле не нашел. По секрету: как мы потом узнали, размножаются ганимедяне простым делением, и потому стать евреями им не светило ни в коем случае, ибо что главное? Евреем делает живое существо способ размножения, господа, ибо при любом другом способе никакие договора с Творцом невозможны в принципе! Можно сделать евреем испанца или даже аборигена с острова Папуа. Но вы никогда не сделаете евреем амебу, даже если она будет в сто крат разумнее вас самих! Раввинаты наши уже потом обеспокоились этой проблемой, а нам-то с Амиром пришлось решать ее в полевых условиях, и мы, я вам скажу, вышли из положения с честью. Когда через трое суток нас отыскала наконец поисковая группа со станции, все население Ганимеда уже успело перейти в иудаизм, где и пребывает до сих пор, как я могу судить по господину Бозону, в прошлом — Аббину Биураку, председателю еврейской общины этого спутника Юпитера. — И как же вам… — начал депутат Кореш. — О! — воскликнул я. — Все оказалось проще, чем мы думали. У ганимедян, видите ли, великолепные способности к регенерации, что очень важно в суровом климате Ганимеда, где отморозить себе любой член — раз плюнуть. Так если они способны восстанавливать отмороженную руку или ногу, то почему бы, поднатужившись, не вырастить на своем теле орган, который точно соответствовал бы человеческому аналогу и с которым можно было бы совершить необходимые манипуляции, сделав, наконец, ганимедян евреями? Проблема была только в том, чтобы выбрать место на теле, где этот орган отрастить. Но, как видите, господин депутат, с этим они справились и без нашей помощи. — Так эта штука, которой Бозон поддерживает стакан с соком, и есть… воскликнул ошеломленный депутат. — Она самая! — подтвердил я. — И, как я посмотрю, обрезана в точном соответствии с галахическими правилами. Наверняка у них на Ганимеде опытный моэль. Кстати, со временем ганимедяне научились не только обрезать этот предмет, но и правильно использовать его по назначению. — Серьезно? — удивился депутат, но тут наше внимание было отвлечено от господина Бозона, поскольку в зале появился наконец официант с подносом, на котором стояли запотевшие сосуды с кока-колой, удивительным лунным напитком, о котором я мог бы рассказать столько, что… Впрочем, это уже другая история.

УНИЧТОЖИТЬ ГРИДАНИЮ!

— Так вы утверждаете, господин Шекет, что этот напиток мы не должны пить ни в коем случае? — тревожно спросил меня депутат кнессета Ниссим Кореш, когда робот-официант поставил перед нами на столик две запотевшие бутылки с лунной кокой. — Вы полагаете, это некачественный напиток? Я должен немедленно связаться с комиссией по правам потребителя! — Успокойтесь, господин депутат, — улыбнулся я. — Вы меня не поняли. Во-первых, лунная кола — высшего качества. Во-вторых, вы не можете жаловаться в комиссию по правам потребителя, поскольку мы с вами потребителями еще не стали, ибо не потребили ни глотка. И не потребим, я вам это гарантирую. Официант! — крикнул я. — Унесите эту гадость! Что мы заказывали, а? У робота оказался гнусный голос джазовой певицы Беатрис Маркус такой же высокий и фальшивый: — Вы… заказывать… кока-кола… — Он еще и незаряжен, — сказал я с отвращением. — У вас в буфете кнессета просто отвратительное обслуживание. — Такая традиция, — безнадежно вставил депутут. — Послушай, любезный, — обратился я к роботу. — Мы действительно заказывали кока-колу. А вовсе не лунную колу, которую ты нам притащил. Забирай обратно и неси то, что заказано. — Слушаться, — прогнусавил робот и ретировался, унося обе бутылки. — Если лунная кола хороша, — брюзгливо сказал депутат Кореш, — почему бы нам ее не выпить? Сейчас нам придется ждать еще полчаса, не меньше! — Ох, - вздохнул я, — просто с этой торговой маркой у меня связана очень неприятная история… — Расскажите, прошу вас, — сказал депутат, сложив руки на животе. — Меня еще не было на свете, когда американцы пустили на Луне завод по производству прохладительных напитков, — начал я свой рассказ. Оказывается, на глубине километра под станцией «Клинтон» (Клинтон, господин депутат, был американским президентом в конце прошлого века) нашли ископаемую жидкость — нечто среднее между нефтью, водой и раствором мышьяка в аммиаке. И ученым удалось доказать, что после трех последовательных ректификаций… Или четырех? Впрочем, это неважно. Коротко говоря, если эту гадость нужным образом переработать, получается замечательный тонизирующий напиток — достаточно одной рюмки, и вы ощущаете такую бодрость, что в течение нескольких суток можете не спать, а в течение месяца — не испытывать жажды, в том числе, кстати, и плотской. — Ужасно, — пробормотал Кореш, и я не понял, к какому именно из действий лунной колы это замечание относилось. — Можете себе представить, — продолжал я, — какой популярностью лунная кола начала пользоваться у некоторых категорий населения Земли. Студенты поглощали лунную колу перед экзаменами, спортсмены — перед соревнованиями, а верблюдам давали по глотку колы перед тем, как отправить в пустыню караван с пресной водой… Разумеется, напиток прошел все медицинские испытания, и продавать его начали лишь после того, как признали совершенно безвредным для здоровья, в том числе и общественного. Когда я заканчивал Технион, куда поступил после возвращения с Ганимеда, все давно уже забыли о том, что был когда-то такой напиток. Запасы иссякли, оказавшись не такими большими, как воображалось селенологам, а синтезировать жидкость в лабораториях так и не удалось — надо сказать, к счастью для человечества. Так что о лунной коле я не имел никакого представления. Поэтому можете представить себе мое состояние, когда однажды утром дело было за два дня до начала генерального психотеста — я, проснувшись, понял, что должен немедленно разрушить Гриданию. Ощущение было таким, что, если я сейчас же не разрушу эту проклятую Гриданию, то мне останется лишь наложить на себя руки. И это перед самым психотестом! И, к тому же, я не имел ни малейшего представления о том, где эта Гридания находится и чем она мне так досадила. Я не знал даже, страна это или название города. А может, имя женщины? Так вот, вместо того, чтобы идти на корт, как я всегда делал, готовясь к важным экзаменам, мне пришлось сесть за компьютер (компьютеры в моей юности еще были настольными, вы этого не помните, а меня эти коробки сильно раздражали) и потребовать из Всемирной сети сведения о таинственной Гридании. — В банке данных сведения отсутствуют, — объявил компьютер после трехминутного поиска по всем закоулкам мирового информатория. — Поищи в секретных колодцах, — потребовал я и назвал все коды, какие знал к тому времени. А знал я, надо сказать, коды почти всех засекреченных программ ста семидесяти государств — как раз месяц назад я купил пакет «раскалывателя кодов» у знакомого хакера за смехотворную сумму семьсот долларов. — Сведения отсутствуют, — объявил компьютер еще минут через десять и добавил по собственной инициативе: — Объекта «Гридания» не существует в природе. И он, вообще говоря, был прав — если во Всемирной сети чего-то не было, значит, его не было вообще, и нечего было беспокоиться. Но я именно после этого заявления забеспокоился с удвоенной силой. Поставьте себя на мое место: мне позарез нужно было уничтожить именно Гриданию, но у меня не было никакой надежды эту чертову Гриданию отыскать! Что оставалось делать? В аналогичных случаях средневековые рыцари садились на лошадей, брали в руки меч и отправлялись в путь куда глядели зашоренные лошадиные глаза. Именно так, кстати, и был найден знаменитый Грааль, которого ведь тоже, как известно, не существовало в природе. Но я жил не в средние века, а в благословенном XXI столетии. На Земле просто не было места ни для какой Гридании. На Луне, кстати, тоже. Бывал я, как вы уже знаете, и на Ганимеде, — там о Гридани никто не слыхивал. До психотеста оставалось меньше двух суток, и я отправился к психоаналитику, чтобы он попытался выбить нужные сведения из моего подсознания. Ну, психоаналитик, особенно если он пользуется настройками Шварца-Горянского, — существо непредсказуемое. Никогда не знаешь заранее, какой из методов он использует в сеансе. Мой, к примеру, уложив меня на кушетку, сказал: — Все ваши беды от того, что в детстве вам не давали соску перед показом телевизионной программы «Гляди, младенец». Сейчас мы это исправим, и все будет в порядке. Пососав соску и поглядев видеозапись кошмарной передачи, в которой злобные динозавры поглощали бедных детишек, я понял, что Гридания нуждается в уничтожении даже больше, чем мне казалось прежде. И никакого понятия, что же мне делать! — Не помогло? — удивился врач. — Тогда вам остается только поддаться своему комплексу и впасть в этот порок, который… Я готов был и поддаться, и впасть, только кто сказал бы мне — где и каким образом! Вернувшись домой в состоянии полного душевного расстойства, я включил стену, чтобы посмотреть новости (может, именно сегодня какой-нибудь астронавт открыл неведомую прежде Гриданию на окраине Солнечной системы?), и услышал: — Странная фобия охватила сегодня несколько тысяч человек на всех континентах, — вещал диктор. — Молодые люди в возрасте от семнадцати до двадцати шести лет выходят на улицы и требуют, чтобы им немедленно позволили уничтожить нечто, носящее название Гридания. Никто из них, по странному совпадению, не знает ни что такое Гридания, ни то, каким образом они собираются уничтожить это злосчастное образование. Полиция охраняет города от бушующих толп молодежи… Господи, что я увидел! Мои сверстники бегали по улицам, громили витрины, вопили: «Долой Гриданию!» и размахивали какими-то бутылками. Приглядевшись, я узнал бутылки из-под лунной колы, напитка, который был популярен четверть века назад, а потом исчез, поскольку на Луне закончились его запасы. Странная ассоциация забрезжила в моем подсознании. Вы же знаете, депутат, что мое подсознание куда более гениально, чем даже я сам могу себе представить. Именно из-за причуд моего подсознания я и попадал постоянно в те истории, которые потом рассказывал каждому, кто желал слушать. Так вот, подсознание и подсказало мне: нужно слетать на Луну и покопаться в памяти компьютеров давно законсервированной лунной базы «Клинтон». Представляете? Сутки до психотеста! Пришлось подчиниться. Ракетой до Тель-Авива, с Бен-Гуриона на орбитальную станцию «Герцль», оттуда — к Лунному терминалу… В общем, к развалинам «Клинтона» я попал, когда до начала экзамена оставалось только восемь часов. А я все еще понятия не имел, что же это такое — Гридания, и почему ее непременно нужно уничтожить. Не буду утомлять вас деталями, господин депутат Кореш. В одном из закоулков заброшенной станции я нашел непочатую бутылку лунной колы и приложился за милую душу. Организм требовал, а подсознание не сопротивлялось. Вот тогда-то мне и открылась истина. Видите ли, депутат, лунная кола имела, оказывается, некое побочное действие. Побочные действия, как вы знаете, есть у всего на свете. Кофе, к примеру, тонизирует, но еще, к сожалению, и вгоняет в сон. Во всяком случае — меня. Все лекарства, как вам известно, проверяют на побочные эффекты, которые способны проявиться даже спустя несколько лет… Было побочное действие и у лунной колы. Только проявлялось оно не у того, кто в свое время употреблял этот напиток. Нет, эффект передавался по наследству — я получил его от моей матери, которая в свое время глушила лунную колу литрами, когда занималась археологическими раскопками под Антарктидой. Лунная кола каким-то странным образом изменяла один-единственный ген, и, когда ребенок, заполучивший этот ген в наследство, достигал определенного возраста — в моем случае это было двадцать три года, — проклятый ген вдруг включался, как лампочка после нажатия на кнопку, и требовал уничтожить Гриданию. К сожалению, лунная кола не создавала гена, который бы объяснял, что за Гридания имеется в виду. Но, к счастью, действие этого гена прекращалось так же быстро, как начиналось. Выпив из бутылки, я лишь ускорил этот процесс. И заодно позволил моему подсознанию понять, в чем, собственно, заключалась проблема. А те бедные молодые люди, что бушевали на Земле, так и не поняли до конца, что же с ними происходило. Просто в один прекрасный момент им вдруг стало глубоко плевать на какую-то там Гриданию. Уничтожать ее? Да зачем это нужно? Пусть живет… Но это было уже после того, как я успешно сдал психотест. Кстати, депутат, вы не знаете, может, эта Гридания действительно существовала? — Нет, — покачал головой Кореш. — Впервые слышу это название. — Видимо, — сказал я в глубокой задумчивости, — эта страна существовала на Луне в те годы, когда там еще была атмосфера. А в состав лунной колы попали какие-то фрагменты генетического кода тех древних существ… — И сейчас, — с возмущением воскликнул депутат, — нам в буфете кнессета подают напиток, от которого наши дети… — Нет-нет, — торопливо сказал я. — Это совсем иной напиток. Он только называется лунным! Кажется, его делают из очищенных плодов марсианской браммы. Я-то его пить не могу — сами понимаете по какой причине. А вы можете попробовать. — Ни за что! — воскликнул депутат. — И коллегам не позволю.

ПРАВО ГОЛОСА

— Послушайте, господин Шекет, — сказал депутат кнессета Ниссим Кореш, когда робот-официант принес, наконец, две запотевшие бутылки настоящей колы и швырнул их нам на стол, — послушайте, я все-таки не могу поверить, чтобы такой здравомыслящий человек, как вы, голосовал на прошлых выборах не за нашу партию. Согласитесь, что только Ликуд… — Стоп! — воскликнул я. — Хотите открою вам секрет? Только вам и никому другому. На прошлых выборах я не голосовал вообще. — Как это? — депутат широко раскрыл глаза и отодвинулся от меня подальше. — Вы нарушили Закон о всеобщем и тайном голосовании от 2067 года, который потому и назван всеобщим, что… — Да-да, — кивнул я, — если вы на меня донесете, мне грозят три месяца тюрьмы. Но это действительно так — когда до выборов оставалась неделя, я покинул Землю и ни разу в течение последующего месяца не опускал свой корабль ни на одной территории, относящейся к юрисдикции Соединенных Штатов Израиля. — Но почему? — изумленно воскликнул потрясенный депутут Кореш. — Ведь святой долг каждого израильтянина, будь он хоть турок, это… — Знаю, знаю… Но, видите ли, дорогой господин Кореш, незадолго до выборов я вернулся с Архиппы, там и произошло то, из-за чего у меня на долгий срок возникла своеобразная выборофобия. — Расскажите! — воскликнул депутат. — Непременно расскажите, иначе я действительно донесу на вас в избирательную комиссию. Подумать только: сам Иона Шекет входит в число тех восемнадцати израильтян, которые не явились на избирательные участки без уважительной причины! Вы испортили всю статистику! Ваш голос мог склонить чашу весов!.. На фоне совершенно равных шансов, которые имели… А вы позволили себе… Депутат просто захлебывался от возмущения, и я его, надо сказать, понимал: на прошлых выборах Авода получила 1 миллиард 534 миллиона 392 тысячи и 927 голосов, а Ликуд — ровно на один голос меньше, из-за чего депутат Кореш и сидел сегодня на скамье оппозиции. Действительно, если бы я изволил явиться и опустить в урну нужный бюллетень, счет стал бы равным, и тогда исход выборов решила бы серия пенальти… э-э… то есть, я имею в виду, серия телефонных опросов сотни случайно выбранных респондентов. Но что было, то было. Не мог же я придти к урне после того, что пережил на Архиппе. Архиппа — это небольшая землеподобная планета в системе Беты Орла. Попал я туда совершенно случайно: возвращался на Землю после успешной атаки на мусульманский форпост в системе Альтаира, по дороге шальной метеор пробил насквозь переборку в моей каюте (куда только смотрел в это время корабельный локатор?) и впился мне в ногу. Подумать только: пройти без царапины весь этот Альтаирский ад и получить дырку в ноге, лежа в собственной постели! Но, как бы то ни было, требовалось срочное хирургическое вмешательство, поскольку, как показал анализ, метеор содержал вирусы неземного происхождения, и мне грозила смерть в течение неопределенного срока — от двух часов до восьмидесяти лет. Вот меня и высадили на Архиппе, поскольку планета находилась по пути, и там было нужное хирургическое оборудование. Как меня лечили — это особая история, и я ее расскажу как-нибудь в другой раз, тем более, что хирурги, пользовавшие меня, еще живы, и я не хочу наносить смертельный урон их репутации. Однако, избавившись от злосчастного метеора, я застрял на Архиппе, поскольку следующий корабль в направлении Земли должен был пройти не раньше чем через четыре месяца. Я, собственно, был не против. Архиппа — очень приятная планета: мягкий климат, примерно как на Земле в районе Сахары, температура почти не поднимается выше шестидесяти по Цельсию, и жители приятные тоже, внешностью они напоминают очень крупную жабу с зубами, которые подошли бы скорее саблезубому тигру. Единственный их недостаток — от жителей Архиппы ничего невозможно скрыть, поскольку они телепаты от рождения. Можете себе представить, каково мне приходилось! Просыпаешься поутру, мысли со сна еще не контролируешь, и соображаешь себе: «Куда, черт побери, запропастилось мое полотенце? Неужели коридорный опять спер, чтобы вытирать им свою зеленую лысину?» И тут же открывается дверь, вваливается донельзя возмущенный коридорный и с порога заявляет, что он не клептоман, я возвожу на него гнусную напраслину, и если я немедленно не возьму свои мысли обратно, он откажется чистить мои башмаки, пусть даже это и грозит ему увольнением. Попробуйте объяснить, что человек не в состоянии взять обратно свои мысли! Каждый архиппец умеет это делать с рождения, он попросту излучает контрмысль, которая настигает ранее излученную мысль и аннигилирует с ней, а вы воспринимаете это как мысленное шипение, и вам начинает казаться, что собеседник и не мыслил вообще. Очень удобно, я бы рекомендовал перенять архиппский опыт на Земле, но боюсь, это физически невозможно… Через месяц после прибытия на Архиппу я, забыв уже о ране в ноге, носился по городам и весям, знакомился с аборигенами и природой, и главное, что меня заботило — необходимость думать только о том, что не могло досадить моим новым знакомым. Я предпочитал не думать вообще и все время напевал про себя знаменитую арию из оперы «Еврей в Египте» Арика Буха. Помните? «Не думай ни о чем, и все пойдет прекрасно». По-моему, мои знакомые архипцы решили, в конце концов, что я умственно недоразвит ведь каждый постоянно излучал в пространство массу нужных и важных мыслей, и я никак не мог убедить моих друзей, что не воспринимаю ни одной из них. К трагической гибели меня едва не привела вторая статья Конституции Архиппы, которая гласила: «Правом выборного голоса обладает каждый, способный излучать мысль, доступную для анализа Центральным воспринимателем Архиппы». Для сведения: архиппцы не отличают друг от друга такие понятия, как «право» и «обязанность». Если имеешь на что-то право, так и пользуешься им, иначе зачем же тебе это право иметь? Согласитесь, железная логика. Так вот, очередные выборы во Всепланетный сенат должны были состояться в шестое воскресенье третьего месяца восьмого цикла одиннадцатого… э-э… короче говоря, через два с половиной месяца после моего прибытия на Архиппу. И поскольку я имел право, а равно и обязанность, то уклониться от участия в выборах я мог только в одном случае: исчезнув с экрана Центрального воспринимателя. Для этого существовала единственная возможность: разрушить Восприниматель до основанья, а затем… На это я пойти не мог — по сугубо гуманным соображениям. — Послушайте, — подумал я, глядя на своего нового друга Уркамбитореля Шестого, отличавшегося от Седьмого номера лишь длиной второго сверху коренного зуба, — послушайте, как же я буду голосовать, если не знаком ни с вашими партиями, ни с кандидатами, ни с их программами? Бедняге Шестому, для того, чтобы беседовать со мной, приходилось пользоваться голосовыми связками, что было для архиппцев очень непривычно — они издавали слышимые звуки лишь в случае общения с животным миром: распугивали местных тигров, к примеру, или успокаивали взбесившихся коров, не желавших, чтобы их доили. — У нас нет партий, — вымученным рыком сказал Шестой Уркамбиторель, — а с программой кандидата тебя ознакомит Центральный избирательный излучатель. Он обладает такой мощностью передачи мыслей, что, полагаю, пробьет даже твой твердый череп. Шестой был, как всегда, прав. Минуту спустя я услышал копошение в мыслях, а потом подумал (я никогда не умел отличать свою мысль от чужой, особенно когда мысль зарождалась в моем собственном сознании): «Депутат избирается один раз в пять лет и на этот срок полностью лишается собственного сознания, подчиняясь коллективному мыслеизлучению избравших его индивидуумов. Депутат поступает так, как требует усредненная мысль его избирателей: вносит нужные избирателям законопроекты, голосует так, как требует усредненная избирательская мысль, и поэтому избранный депутат ни при каких обстоятельствах не может не оправдать оказанного ему доверия.» «Программа кандидата в депутаты господина Ульхринбратоликса Восемьдесят Седьмого заключается в следующем…» — подумав это, я начал напевать «Не думай ни о чем, и…», а потому так до сих пор и не знаю, в чем именно эта программа заключалась. В конце концов, я не собирался засиживаться в мыслях депутата Уль-как-его-там до следующих выборов, и мне было плевать, как он станет выполнять наказ избирателей. Проголосую, раз того требует закон, а там… Как я заблуждался! В день выборов меня разбудил сильный толчок в правую теменную область. Толкали меня не снаружи, а изнутри, и Центральный восприниматель гнусной утробной мыслью потребовал: — Выразите свою волю, господин Иона Шекет, и проголосуйте за депутата, которым вы желали бы управлять на благо нашей великой Родины. Риторика показалась мне знакомой, но я и подумать ни о чем толком не успел, как Центральный восприниматель уже выудил с поверхности моего сознания имя господина кандидата Ульхрин… э-э… Восемьдесят Седьмого, и следующей моей (моей ли?) мыслью было: «Благодарю за волеизъявление. Выборы закончены, ваш кандидат получил на семь миллионов триста восемь тысяч и два голоса больше, чем господин Минпросветкульт Девяностый. Благодарю за внимание, подключаю ваше сознание к депутату и поздравляю с началом вашей депутатской деятельности!» Только тогда я понял, в какой переплет попал. Уль-черт-бы-его-побрал был избран, и теперь я, как и все, кто подал за этого жабоглазого свой мысленнй голос, должен был руководить поступками, словами, а равно и мыслями депутата, чтобы он выражал в парламенте нашу, только нашу, и ничью, кроме нашей, волю. Для нормального архиппца это никакой сложности не представляло, он попросту загонял мысли о депутатских делах в подсознание и занимался прочими проблемами, время от времени проверяя, не свернул ли депутат с избранного курса и не стал ли думать, например, о том, что Закон о распределении защечных мешков проводить не стоит, поскольку… Но я-то был такой возможности лишен. Я-то вынужден был находиться в мыслях депутата постоянно, поскольку не мог, в отличие от архиппцев, думать десяток разных мыслей одновременно! Полтора месяца до прибытия звездолета «Петр Рабинович» стали для меня кошмаром, который я не пожелаю даже злейшему врагу. Я ощущал себя не Ионой Шекетом, а господином депутатом Ульхринбратоликсом, и при этом слышал мысли всех трехсот одиннадцати миллионов своих избирателей. Мысли копошились в моей голове подобно тараканам в грязной тарелке, мысли сливались в одну, главную, в тот самый избирательский наказ, который мне во что бы то ни стало предстояло выполнить и ради которого я, Ульхринбратоликс Восемьдесят Седьмой, на пять лет лишился собственной индивидуальности. За полтора месяца я добился принятия в первом чтении Закона о защечных мешках, не имея ни малейшего представления о том, что это такое. Коллективная мысль избирателей руководила мной, как жена руководит мужем — мне только казалось, что я сам принимал решения, на самом-то деле мои мысли двигались по той орбите, на которую меня вывело голосование. На третий или четвертый день я вообще забыл о том, что в природе существует какой-то Иона Шекет — моя собственная мысль воспринималась мной лишь как тоненькая струйка в общем бурном потоке. Я принялся уже проталкивать Закон о всеобщей расквартиризации, но в это время прибыл «Петр Рабинович», и все закончилось. Мое расслабленное тело внесли в корабельный лазарет, стенки которого были экранированы не только от чужих мыслей, но даже от нейтринного фона Вселенной, способного насквозь пронзить Архиппу, Землю и Юпитер впридачу. Я ощутил себя собой и сказал: — Закон о всеобщей расквартиризации нуждается в существенной доработке, поскольку в восьмом пункте сказано, что… Мне ввели сыворотку гутамина, и я заснул. Пробудили меня уже на Земле. Все, что приключилось на Архиппе, я воспринимал теперь как кошмар. Долгое время мне казалось, что моими мыслями и поступками управляю не я, а мои избиратели. Мне доказывали, что у меня нет никаких избирателей, поскольку я, Иона Шекет, не политик и никогда им не стану. Я соглашался, но стоило мне закрыть глаза, и я опять видел себя на трибуне парламента Архиппы… Как хорошо, — думал я, приходя в сознание, — что на Земле избранный депутат понятия не имеет, что думают о нем его избиратели! Как хорошо, что, будучи избран, депутат вовсе не обязан подчиняться желаниям избирателей и поступает по собственному разумению, если оно у депутата имеется. После пребывания на Архиппе никакая сила не могла заставить меня прийти к урне и опустить бюллетень за какую бы то ни было партию. Я физически не мог этого сделать! Мне казалось, что тем самым я отдаю не просто голос, но мысль, и мне опять предстоит растворить свое «я»… Ни за что! Теперь вы понимаете, дорогой господин Ниссим Кореш, почему я не голосовал на прошлых выборах ни за ваш Ликуд, ни за Аводу, и вообще удрал с Земли на целый месяц, нарушив тем самым Закон о всеобщем и тайном голосовании? Пусть меня посадят в тюрьму, если вы, конечно, донесете о моем проступке! Однажды, кстати, со мной такое уже происходило.

СУД НА ПЛАНЕТЕ БАКБУК

— Ну-ка, ну-ка, — сказал депутат кнессета Ниссим Кореш. — Я и не знал, что такой уважаемый человек, как Иона Шекет, сидел в тюрьме! — Сидел, — подтвердил я, и перед моим мысленным взором предстала планета Бакбук, где я провел десять лучших недель в своей жизни. — Это было замечательное время, господин депутат! — Вы меня удивляете! — воскликнул Кореш. — Вы называете замечательным время, проведенное в тюрьме? — Почему бы нет? — вздохнул я и потянулся за стаканом колы, выхватив его из железных пальцев официанта. Бедняга остановился, как вкопанный, уставился на свою внезапно опустевшую ладонь, ничего, естественно, не понял, поскольку подобные действия посетителей не были записаны в его стандартной программе, повернулся на одной ноге и направился в кухню за другим стаканом. Напиток оказался холодным и скользким — таким, как я люблю. — Было это, как я уже сказал, на планете Бакбук, — начал я свой рассказ, поскольку именно этого ждал от меня депутат Кореш, давно забывший о том, с какой целью явился он сегодня в здание кнессета. — Прилетел я туда не потому, что мне этого очень хотелось. Дело в том, что на этой планете застрял транспорт с грузом для фирмы, в которой я в то время работал. Вот меня и отправили утрясти формальности, зная, что я способен заговорить и убедить в чем угодно любого чиновника. Любого, но не на планете Бакбук. Видите ли, чиновником там является… э-э… сама планета, если вы понимаете, что я хочу сказать. — Нет, — честно признался депутат Кореш, — не понимаю. — Тогда начну с самого начала. Планета Бакбук находится в системе Омикрона Эридана, красного карлика, холодного, как металл в доменной печи. Когда первый звездолет (кстати, это был израильский «Поселенец») добрался до этой планеты, экипаж был поражен обилием форм жизни, которых там в принципе быть не могло. По планете бродили красивые животные, похожие на жираф, и красивые животные, похожие на львов, и… в общем, планета была подобна рамат-ганскому сафари, но только более ухоженному, будто кто-то невидимый следил за чистотой и за тем, чтобы животные не поедали друг друга. В общем, идиллия. Идиллия, которой быть не могло в принципе, потому что, видите ли, дорогой депутат, наши биологи, препарировав представителей местной фауны, не обнаружили никаких следов органов, ответственных за размножение! Никаких. Там не было мужских или женских особей, как на Земле. Там не было животных или растений, которые размножались бы делением, как на Ахмархе. Там вообще не было никаких живых существ, которые могли бы размножаться хоть каким-нибудь способом! По идее, жизнь на Бакбуке должна была неминуемо исчезнуть после смерти первого — оно же последнее — поколения животного мира. Как бы то ни было, Бакбук при всей его биологической загадочности был удобно расположен относительно межзвездных транспортных магистралей, и планету живо прибрал к рукам израильский Эль-Аль, выигравший конкурс на строительство космического порта и проведение геологических изысканий. Порт был построен, и на Бакбук начали опускаться звездолеты, летевшие с Земли в сторону Денеба и Альтаира. Биологи тем временем продолжали исследовать местную фауну и не продвинулись ни на шаг, пока не приехал я и не решил эту проблему ценой… ну, я уже говорил вам, чем это для меня закончилось. — Вы решили проблему? — недоверчиво спросил депутат Кореш. — Разве вы биолог, Шекет? — Нет, конечно! Просто, в отличие от профессиональных биологов, я умею думать. — Ну-ну… — сказал депутат иронически, чем вывел меня из равновесия. — Сейчас вы убедитесь, что я прав! — воскликнул я. — Но давайте по порядку. Я прилетел на Бакбук и, не покидая космопорт, явился к начальнику смены — ведь мне прежде всего нужно было выручить транспортный корабль, принадлежавший нашей фирме. — Это невозможно, — пожал плечами начальник смены, небольшого роста еврей в кипе, который, по-моему, мучился от того, что не мог для себя определить — когда на Бакбуке наступает истинная суббота: тогда же, когда в Иерусалиме на Земле, или тогда, когда над космодромом загорается первая звезда. — Это невозможно, господин Шекет, — повторил начальник смены. Видите ли, звездолет оказался включен в местную экосистему, тут мы ничего не можем поделать. Да вот, посмотрите сами… Он кивнул в сторону взлетного поля, я вгляделся и не поверил своим глазам. В трехстах метрах от здания космопорта возвышалось огромное, в пятьдесят этажей, дерево. Мощный ствол, гибкая крона красавец дуб или что-то очень похожее. И все-таки было совершенно ясно, что на самом деле это вовсе не дуб, а транспортный межзвездный корабль-автомат «Континент-5». В некоторых местах сквозь кору просвечивали глянцевые бразилитовые бока, а в глубине кроны я легко разглядел кормовые стабилизаторы. Верхушку дуба венчала носовая надстройка, выглядевшая подобно елочной звезде. — Что вы с ним сделали? — возмутился я. — Ничего, — вздохнул начальник смены. — Это не мы. Это — планета. — Что значит — планета? — воскликнул я. — Это второй такой случай, — пояснил начальник смены. — Первый произошел год назад, когда в дерево превратился звездолет «Сегмент», принадлежавший франко-английской компании «Конкорд». Все произошло на наших глазах, мы ничего не успели предпринять. Спасти корабль не удалось, вон он стоит в дальнем конце поля. В дальнем конце поля действительно стоял огромный дуб, почти точная копия того, что я разглядывал минуту назад. — Как вы все это объясняете? — спросил я. — Я это никак не объясняю, — сказал начальник смены. — Поговорите с биологами. Хотя и они тоже… С биологами я поговорил в тот же вечер, точнее, с одним из них, а еще точнее — с одной: удивительно красивой женщиной лет тридцати с замечательным именем Мендкрадопутра. — Можно я буду называть вас Мека? — спросил я, и она кокетливо согласилась. — Видите ли, Шекет, — сказала она, положив прекрасную лысую голову с тремя ушами мне на плечо, — как мы, биологи, поняли, жизнь здесь зависит напрямую от состояния околопланетного биоинформационного поля. — Вот как? — удивился я. — Я думал, что биоинформационное поле выдумка экстрасенсов. — Нет, оно существует реально. Более того, именно это поле и рождает на Бакбуке все формы жизни. Именно поэтому местной фауне не нужны органы размножения. Когда умирает местный жираф, биополе планеты взамен создает другого жирафа — не исключено, что точно такого же. Или не создает — если, допустим, биополе считает, что число особей должно быть уменьшено. — Оно что, разумное, это ваше биополе? — недоверчиво спросил я, отдирая от своей шеи три изумительных по красоте щупальца госпожи Меки. — Нет, конечно, — со вздохом сказала Мека. — Все это инстинкты. — Где же оно, это биополе, расположено? — сурово спросил я, вспоминая о том, что задание мое осталось невыполненным. — Вокруг нас, — сказала госпожа Мека, широко раскрывая затылочный глаз и посылая вверх тонкий белый луч. — Оно невидимо, как и положено биоинформационному полю планеты. Я задумался. Мне вовсе не улыбалось возвращаться на Землю с невыполненным заданием. Во-первых, я не получу прибавки к жалованию. Во-вторых, меня не пригласят на фирменную экскурсию в палестинский заповедник. И в-третьих, я рискую вообще больше не увидеть Землю, поскольку возвращаться я должен был именно на том корабле, который на моих глазах становился все больше похож на растение. Если бы не госпожа Мека с ее призывными движениями и взглядами, я бы, конечно, гораздо раньше догадался, что нужно делать. Но госпожа Мека была явно неравнодушна к моей мужской красоте. По-моему, на ее родине, планете Изофид в системе Дельты Скорпиона, мужчины вообще были редкостью, такой же, как у нас на Земле — бенгальские тигры. Время мы с госпожой Мекой провели неплохо, но из-за этого я только к утру пришел к решению, которое и начал выполнять незамедлительно. Я никогда не верил земным экстрасенсам, но, если они все- таки правы, то для того, чтобы ощутить на собственной шкуре действие внешнего биоинформационного поля, нужно максимально расслабиться, ни о чем не думать, вообразить, что в тебя втекает Вселенная, уснуть в себе, чтобы проснуться в астрале… и все в таком духе. Я так и сделал на глазах изумленной Меки, которая, видимо, решила, что именно она довела меня до состояния полного физического и морального изнеможения. Отключившись от внешнего мира, я, как и ожидал, почувствовал покалывание в мыслях, если вы понимаете, что я имею в виду. Ну, скажем, вы нисколько не думаете об апельсине, и он не появляется вам в этаких зеленых пупырышках, колючих, как перина, которую вы вовсе даже не выбрасывали в прошлом году из собственного окна в… В общем, что-то в таком духе. Я понял, что биосфера планеты приняла меня в свои объятья, и что, если я немедленно не приду в себя, то рискую стать или дубом, или березой, или даже помесью местного жирафа с местной мухой. Теперь уже от моей силы воли зависело, что произойдет в следующую минуту. Что-что, а сила воли у меня всегда была, и это может подтвердить мой армейский начальник, которому так и не удалось заставить меня выполнить с первого раза ни одной команды. Я действовал по совету известного в прошлом веке писателя, автора детективов, который говорил: «Нужно понять преступника, нужно влезть в его шкуру и думать его мыслями, и тогда вы поймете, почему он совершает преступления». Так и я — впустил биосферу планеты в свое сознание; конечно, это был обманный маневр, я играл с нею, как кот с мышью, и в тот момент, когда невидимое поле решило, что победа одержана, я мысленно поднялся и произнес: — А теперь ты будешь делать так… И стало так. Я ощутил себя планетой и прежде всего освободил собственный корабль. Деревянная оболочка в один момент превратилась в труху, я приказал кораблю выйти на орбиту и ждать меня там. А потом я сделал элементарную вещь — снабдил все живое на Бакбуке органами размножения. Пусть себе живут как хотят. Ну и все. Я выскользнул из биополя планеты обессиленный, этот невидимый монстр все еще пытался схватить меня за мысли, за память, но я вырвался. И вы думаете, мне сказали спасибо? Нет, меня тут же арестовали и ровно через два часа судья вынес вердикт: десять недель тюрьмы. За что? Впрочем, во все века люди судили и наказывали именно тех, кто приходил дать им волю. Такова природа… Десять недель провел я в тюрьме, и корабль ждал меня на орбите. Вы знаете, что такое тюрьма на Бакбуке? Камера с крысами? Да что вы, странные у вас представления, господин депутат! На Бакбуке личность осужденного передают все тому же биополю планеты, и уж оно распоряжается по собственному усмотрению. Попросту говоря, я на десять недель был включен в планетарный биологический цикл. Две недели я был деревом, а потом две недели — местной вороной, после этого — облаком, плавающим в небе, и затем… Нет, это невозможно пересказать, уверяю вас. Когда пошла седьмая неделя, я решил не возвращаться. Биосфера брала реванш, я победал ее, а теперь она мстила мне единственным доступным ей способом. Когда миновали десять недель и меня отпустили на волю, я умолял судей вынести мне более суровый — желательно пожизненный — приговор. К счастью, законодательство планеты Бакбук запрещает менять уже вынесенные судебные решения — видимо, были прецеденты… Что ж, я вернулся на Землю, выполнив задание, получил повышение по службе и побывал на экскурсии в палестинском заповеднике. Но только несколько лет спустя мне перестало сниться по ночам, как я летаю в поднебесье, и как я огромными прыжками бегу по пустыне на всех своих четырех лапах… Очень вам рекомендую, господин депутат, отправляйтесь на Бакбук и совершите там какое-нибудь преступление. Не пожалеете. Что вы сказали? Не можете пропустить заседание кнессета? Да полно, там и без вас обойдутся, как обошлись в свое время в парламенте планеты Шаркум вообще без всех избранных народом депутатов…

ГОЛОС ЗА СВОИХ

Депутат кнессета Ниссим Кореш посмотрел на огромный циферблат, неожиданно возникший в воздухе под потолком кафетерия, и сказал, вздохнув: — Приятно было пообщаться с вами, господин Шекет, но видите, спикер призывает нас в зал. Предстоит голосование Закона об аннексии Южной Атлантики, и Ликуд хочет собрать квалифицированное большинство. Поэтому прошу меня простить, но… Судя по многословию депутата, покидать уютное кафе ему не хотелось. Да и я только начал предаваться воспоминаниям и как раз собрался рассказать о парламенте на планете Шаркум. — У вас же есть электронный голосователь, — напомнил я. — Так подайте свой голос, сидя здесь. — Если бы это было так просто, — вздохнул депутат. — Видите ли, Шекет, мы еще не решили, голосовать ли нам против закона или за. Все зависит от того, как станут голосовать депутаты от Аводы. Если председатель нашей фракции поймет в ходе голосования, что левые собираются закон завалить, то Ликуд проголосует за принятие закона. И наоборот, как вы понимаете. Поэтому мне необходимо находиться в зале в тот момент, когда голосование начнется, чтобы успеть нажать на нужную кнопку, когда наш председатель, напрямую связанный с компьютером, примет решение. — Ерунда, — сказал я, — это мы сейчас устроим. Действительно, наивные все-таки люди наши депутаты! Достижения науки второй половины ХХI века будто прошли мимо них. Господа, — хотелось сказать мне, — политика, конечно, искусство, но искусство прошлого, политика и сейчас питается теми же идеями, какими питалась во времена Дизраэли, Черчилля или Клинтона. А наука, между прочим, идет вперед. Я вытащил из бокового кармана свою персоналку, нацепил ее на левое ухо и, не обращая внимания на изумленный взгляд депутата Кореша, вошел в виртуальный мир компьютера кнессета. Господа, я ожидал всякого, но то, что мне пришлось увидеть, превзошло все ожидания. Не знаю, о чем думали программисты нашего дорогого парламента, но все пространство до самого горизонта (а горизонт, как вы понимаете, был ограничен пространственно-временными рамками Соединенных Штатов Израиля) было завалено огромными кучами депутатского мусора, возвышавшимися на такую высоту, что я даже не мог понять, куда эти ребята повесили солнце свет шел отовсюду, будто кто-то нарезал дневное светило на мелкие кусочки и разбросал по полу. Вы знаете что такое депутатский мусор? Я тоже не знал, пока не увидел собственными глазами. Это речи, которые депутаты намеревались произнести и даже записали их в программу, но потом передумали, потому что ситуация сложилась вовсе не так, как им хотелось бы. Так вот, все эти непроизнесенные речи были тут навалены друг на друга, как трупы солдат, не убранных с поля брани. Мне предстояло разгрести эти авгиевы конюшни, иначе я просто не смог бы ничем помочь господину депутату Корешу. И я приступил. Я ухватил ближайшую кучу и развалил ее на отдельные несостоявшиеся выступления. — Эй, — не сказал в свое время депутат Азриэль от партии МЕРЕЦ. — Эй, ты там, в верхнем ряду, я тебя впервые вижу, вот ты тут сидишь и в носу ковыряешь, а в это время твой собрат по разуму на Аллегре-4 мучается потому, что его гражданские права ущемляют и не позволяют делать то, что делаешь ты. Это справедливо? И не говори мне о том, что у жителей Аллегры-4 нет носов и право ковырять им не нужно. Права нужны всем, пусть граждане сами решают, пользоваться ими или нет! В конце концов, аллегрец может делегировать свое право тебе, дорогой депутат, и ты будешь ковырять в носу за себя и за того парня. Однако… Я не услышал окончания речи, поскольку депутата от МЕРЕЦа не перебил депутат от партии Цорес — была лет двадцать назад такая партия, созданная американскими евреями после того, как полсотни бывших американских штатов вошли на правах единой автономии в Соединенные Штаты Израиля. — Господа, — не сказал в свое время депутат от Цореса, — мою партию чрезвычайно волнует проблема образования. Почему в израильских школах не изучают историю американской автономии? Почему об Аврааме Линкольне дети знают только то, что он был евреем и что его убил негодяй-антисемит? Почему о Клинтоне в учебниках сказано, что он любил евреек и поэтому оказался достоин войти в историю? Он любил не только евреек, и это была величайшая трагедия замечательного человека! Я наступил ногой на несказанную речь депутата от Цореса и отбросил ее в сторону. На меня покатилась, подобно растущему снежному кому, речь депутата от монгольского анклава, и, чтобы не быть погребенным в многочисленных деепричастиях монгольского диалекта иврита, я сделал единственно возможное: широко раскинул руки и назвал свой личный секретный пароль, дающий мне право работы с любыми программами мировой сети, если они, конечно, не были закодированы Верховным военным командованием Соединенных Штатов Израиля. Я надеялся, что на весь этот мусор военные не стали накладывать свою лапу. Так и оказалось. С виртуального неба на виртуальную землю излился хлещущим потоком виртуальный дождь, и я действительно ощутил себя Гераклом, раскрывшим речные шлюзы. Несказанные депутатские речи начали таять, и я ловил лишь отдельные обрывки фраз, мыслей и даже афоризмов: — Левые всегда воображали, что Израиль не страна, а всего лишь государство… — …нельзя ли не спать хотя бы во время речи спикера, а то храп мешает правильно… — …Все, что делается в кнессете, делается кому-то назло… — Свободу народам Неренги-шесть! Я обернулся на этот невысказанный вопль, мне хотелось посмотреть на депутата, которого так волновала свобода неренгийцев, но все уже растаяло, и виртуальное поле предстало передо мной в своей первозданной чистоте, не нарушенной еще депутатскими идеями о преобразовании мира. Это было зеленое поле, на котором вход от каждого депутатского компьютера представлялся красным цветком — то гвоздикой (партия Авода), то розой (Ликуд), то марсианским абруком (МЕРЕЦ), то еще чем-то, совершенно неопределимым. Я сразу различил депутатский значок господина Кореша, он был похож на розу, которую долго держал в потной руке пылкий влюбленный, прежде чем преподнести своей даме сердца. Вообще говоря, Кореш мог быть и более лоялен своей партии. Если системные программисты увидят, какие мысли витают в голове ликудовца, и доложат председателю фракции, несколько неприятных минут депутату Корешу будут обеспечены. Не желая ему зла, я на ходу подправил лепестки, и депутатская роза расправилась, будто Кореша только что избрали в кнессет, и он, гордый и напыщенный, явился на церемонию открытия, будто юноша на первое любовное свидание. Миновав депутатский цветник, я выбрался на зеленый холм и обнаружил то, что искал: счетное устройство для подсчета депутатских голосов. Странная прихоть программиствов изобразила это простое по сути устройство в виде скорбящей девушки, склоненной над текстом принимаемого закона, о котором депутатам нужно было высказать свое мнение. — Как тебя зовут, красавица? — спросил я на старинном диалекте Паскаля. Девушка посмотрела мне в глаза, в ее взоре светились все четыре арифметических действия и даже квадратные корни, возведенные в степень. — Родители дали мне мужское имя Консенсус, — скорбно сказала девушка, отвечая мне не на Паскале, а на еще более древнем Фортране. — Но мне ни разу не удалось услышать, как меня называют по имени… Еще чего захотела! — хотел воскликнуть я. Когда это в кнессете бывали случаи консенсуса? Ведь даже закон об изменении названия города Вашингтон на Бейт-Исраэль был принят с преимуществом в два голоса, а ведь не было ни одного выступления против! — Дорогая м-м… Консенсус, — сказал я, — скоро начнется голосование по проекту закона об аннексии Южной Атлантики… — Да-да, — кивнула девушка, — через десять секунд спикер даст отмашку… — Так вот, мы с депутатом Корешем пьем напитки в буфете и не хотели бы прерывать это занятие, куда более полезное, чем просиживание штанов в зале. — Я понимаю, — сказала девушка. По-моему, она тоже с удовольствием присоединилась бы к нам, но вряд ли это было бы полезно для ее виртуального здоровья, наверняка не приспособленного для принятия совсем не виртуальной кока-колы. — Так вот, — продолжал я, сверля девушку взглядом, чтобы мои слова глубже запали в ее счетное устройство, — я хочу, чтобы при подсчете голосов голос депутата Кореша был присоединен к голосам депутатов от Ликуда, за что бы они ни проголосовали. Я понятно изложил? — Понятно-то понятно, — протянула девушка, — но только боюсь, что не смогу выполнить ваше совершенно справедливое желание. — Это еще почему? — довольно грубо сказал я. Новое дело — какая-то компьютерная программа собирается перечить мне, Ионе Шекету! Или она воображает, что, если явилась мне в образе печальной девицы, то я не сумею найти на нее управу? — Да потому, видите ли, — тихо сказала Консенсус, — что, пока вы объясняли мне задачу, депутаты успели проголосовать, и, как это уже было семь тысяч девятьсот двенадцать раз в истории кнессета, голоса распределились поровну. Не подсчитан голос только депутата Кореша, и я не могу, как вы сами понимаете, приписать его ни в левую, ни в правую сторону, потому что проблема равенства не решается в рамках реверсивной… Будто я сам не знал! Да, промашку я совершил, жаль, депутат будет недоволен, но что поделаешь… Я сильно дернул себя за волосы, приподнял над зеленым виртуальным полем и притянул к столу в буфете, за которым депутат Кореш уныло допивал колу и глядел на циферблат, все еще висевший под потолком. — Послушайте, — сказал я, снимая с уха чип, — голосование уже состоялось, ждут только вашего голоса. Счет равный. И вам решать. Что скажете? — Как? — заполошился депутат Кореш. — Лично я должен решать, аннексировать нам Южную Атлантику или нет? — Вы, - с долей злорадства сказал я. — Именно вы и никто другой. Ибо если не вы, то кто же, и если не сейчас, то когда же? — Да на что нам сдалась эта Атлантика? — застонал депутат Кореш. — Вода, вода, и ничего, кроме воды! — Так проголосуйте против, — я пожал плечами. — Но тогда Южную Атлантику аннексирует Аргентинский халифат и построит там военные острова! — Так проголосуйте за, — посоветовал я. — Но зачем нам эта лишняя головная боль? — Проголосуйте против, — буркнул я. — Только скорее, пока до депутатов в зале еще не дошло, что именно вы саботируете принятие важного решения. — Сейчас-сейчас, — пробормотал депутат и вытащил из кармана монетку. Монетка была серого цвета — наверняка фальшивый юпитерианский бузак. Кореш подбросил монетку на ладони, пробормотал «решка» и сказал: — Голосую за. Я нацепил на ухо чип и сказал девушке по имени Консенсус, смотревшей на меня взглядом, в котором светились интегралы и даже два дифференциальных уравнения: — Депутат Кореш голосует за. Я не стал добавлять, что Кореш проголосовал бы «за» в любом случае, ибо еще ни разу фальшивый юпитерианский бузак не падал «орлом» вверх. Теперь вы знаете, как получилось, что Южная Атлантика была аннексирована Соединенными Штатами Израиля, из-за чего Аргентинский халифат объявил нам джихад и начал возводить на мысе Горн пусковые шахты для машин времени, собираясь отправить террористов-смертников в прошлый век, чтобы уничтожить сионистское образование до того, как оно возникло. А поскольку в этом была доля моей вины, то и распутывать этот узел пришлось мне самому.

ТРЕХМИНУТНАЯ РЕЧЬ

Иногда мне надоедает путешествовать. Я понимаю, как странно звучит подобное признание из уст самого непоседливого землянина всех времен, но факт остается фактом — иногда так хочется, вернувшись на Землю, понежиться на берегу Средиземного моря и потолковать о политике не с какими-нибудь жукоголовыми обитателями Сигмы Ориона, а с нормальными израильтянами, твердо знающими, чем левый Амнон Бук отличается от крайне правого Иосифа Фрумкина. Осуществить свою мечту мне однажды все-таки удалось — после того, как я помог обитателям планеты Ирикап справиться с нашествием космических тараканов. Когда-нибудь я расскажу об этой истории подробнее, а сейчас лишь упомяну, что обрадованные ирикапские аборигены сообщили о моем подвиге моему же начальству, и оно (даже у начальников случаются проблески разума!) позволило мне отправиться в краткосрочный отпуск. Куда? Кто-то, возможно, полетел бы на Вирму — там замечательные, не облагаемые налогом, солярии. Кто-то, возможно, решил бы пострелять межзвездных лебедей в системе Пунакордислокарии. А я понял, что, если не полежу на средиземноморском пляже, то следующие полвека будут для меня не в радость. Так я оказался на Земле. Более того — в крупнейшем земном мегаполисе Тель-Авиве. И еще точнее: на пляже перед отелем «Великий Израиль», где руководство компании заказало для меня номер «люкс», вспомнив неожиданно о моих немерянных заслугах перед отечеством. Честно говоря, я бы сам хотел услышать, в чем эти заслуги состояли, но никто не удосужился меня с этим списком ознакомить. Именно на пляже в Тель-Авиве и произошла со мной одна из самых странных историй в моей жизни — вот уж действительно, никогда не знаешь, где тебя ожидают приключения. Итак, лежу я на песке, завезенном с Марса еще в начале XXI века, и ни о чем не думаю. О чем мне было думать, если моя любимая жена Далия все еще ждала меня в межзвездном разведчике где-то между орбитами Марса и Юпитера и воображала, что я в конце концов вернусь к ней и заключу ее в свои мужественные объятия? Неожиданно чья-то тень загородила от меня солнце и чей-то низкий голос сказал: — Неужели я вижу самого Иону Шекета, великого путешественника? Я приоткрыл один глаз и увидел склонившегося надо мной мужчину лет сорока, выбритого по современной моде: правый ус был вдвое длиннее левого, а борода пострижена на манер древних ассирийцев, которые, по-моему, понятия не имели о том, что бороду можно время от времени подравнивать. Разговаривать с незнакомыми людьми мне не хотелось, и я сказал: — Нет, я не Шекет, я другой… — …Еще неведомый изгнанник, — закончил незнакомец цитатой из классика и продолжал, будто не видел на моем лице гримасы недовольства: — Мое имя Арик Буре, я личный охранник депутата кнессета Нисима Перлова, и это просто счастье, что я вас встретил. — Счастье для Перлова или для вас? — осведомился я. — Для вас, дорогой Шекет! — воскликнул телохранитель. — Для вас, потому что вы сможете пережить приключение, о котором впоследствии напишете в своих мемурах. Услышав о приключении, я сел — это получилось независимо от моей воли, уверяю вас, я вовсе не собирался потакать чьим-то желаниям. Но мой организм просто не в состоянии спокойно реагировать на слово «приключение». — Что случилось? — спросил я, точнее — мой неожиданно взбунтовавшийся организм. — Депутат Перлов, — продолжал охранник, — три дня назад вышел на трибуну кнессета, чтобы произнести речь в защиту аргентинских территорий. — Разве там есть что защищать? — удивленно спросил я, поскольку, по моим сведениям, Аргентина уже несколько лет представляла собой радиоактивную пустыню после того, как над ее территорией устроили воздушное сражение армады Перу и Чили, выяснявшие отношения по поводу территориальной принадлежности островов Зеленого Мыса, которые, как всем было известно, давным-давно перешли под протекторат Соединенных Штатов Израиля. — А как же! — воскликнул охранник. — В Аргентине жили семнадцать миллионов израильтян, они были самыми богатыми людьми в этой стране, а теперь вынуждены жить в палатках и питаться продуктами, которые доставляются из Иерусалима стратопланами «Эль-Аль»! Разве это нормально? — Ненормально, — твердо сказал я, имея в виду, что негоже такому большому числу граждан Израиля отправляться в поисках лучшей жизни на другой конец земного шара (если, конечно, отвлечься от того, что у земного шара по определению не может быть другого конца). — Вот видите, вы согласны с депутатом Перловым! — воскликнул охранник, имея в виду, по-моему, совершенно другую мысль. — Значит, вы непременно должны помочь! — В чем? — вздохнул я, поняв уже, что мне так и не дадут полежать на солнце, не думая ни о политике, ни о женщинах, ни даже о будущих приключениях. — Видите ли, — принялся объяснять охранник, — депутат Перлов, как обычно, забрался в кокон времени. — В кокон времени? — переспросил я. — Ну… Вы же знаете, дорогой Шекет, как принимают законы в нашем кнессете. Каждый депутат имеет право на речь с регламентом в три минуты. Но что можно сказать за такое короткое время? Только поздороваться и попрощаться. А обругать политического противника? А воздать должное родной партии? А напомнить премьеру, кому конкретно он обязан своим избранием? А выступить против законопроекта, поданного депутатами от оппозиции? Я уж не говорю, что и по теме дискуссии нужно сказать хотя бы два слова! Поэтому вот уже лет двадцать (не понимаю, дорогой Шекет, неужели вы об этом не слышали?) депутаты пользуются коконами времени. Кокон прессует время в десятки раз — депутат произносит двухчасовой спич, а кокон прессует все это в необходимые три минуты. — Разумно, — одобрил я. — Да, но у всякого плюса есть свой минус. Кокон испортился! Возможно, отказал генератор, не знаю. Все поменялось: для депутата проходят три минуты, а в зале кнессета это длится трое суток! Депутат только-только успел обругать своего оппонента, он еще даже не приступил к хвалебному слову в адрес премьера… Если так будет продолжаться, речь свою он закончит только осенью! Депутаты умрут от голода, ведь кокон времени изолирует зал заседаний от внешнего мира. — Так отключите этот кокон, вот и все! — подал я совершенно очевидный совет. — Это невозможно! Раньше случались попытки отключить кокон, чтобы не дать депутату закончить речь, и потому еще год назад кнессет принял закон, запрещающий отключение. Это во-первых. А во-вторых, коконы времени вообще перевели на автономное питание, чтобы ни у кого не возникло соблазна нарушить новый закон. Вот и получается… — Понятно, — перебил я. — А если оставить все как есть? Пусть себе сидят до осени и слушают речь депутата Перлова. — Я же сказал — люди голодают, они просто… — Да, понял. А что говорят специалисты по хронодинамике? — Они пишут уравнения и утверждают, что к будущему году непременно найдут решение проблемы, и тогда следующий состав кнессета сможет заседать спокойно. Следующий состав! Вы понимаете, чем это грозит политической системе Израиля? — А уж как будут себя чувствовать родственники погибших от голода депутатов… — задумчиво произнес я. В мозгу уже начала оформляться неясная идея. Пожалуй, кнессету и лично депутату Перлову действительно повезло, что я оказался в этот критический момент на тель-авивском пляже. — Поехали! — сказал я и направился к своей авиетке, даже не надев брюк. Честно говоря, я начисто забыл об этой детали туалета. Как-то в своих мемуарах я уже описывал, что предстваляло собой здание кнессета. Мы хотели влететь на стоянку через главные ворота, но нас не впустили — охране, видите ли, не понравился мой внешний вид. Кнессет, видите ли, слишком респектабельное заведение, чтобы пускать туда странных личностей в трусах и без удостоверения личности. Сопровождавшему меня охраннику (кстати, его, как оказалось, звали Абрам Иоффе) понадобилось полчаса, чтобы убедить своих коллег пропустить в здание самого знаменитого путешественника во Вселенной. За это время я успел бы слетать на пляж, надеть штаны и вернуться, и только уязвленная гордость не позволила мне этого сделать. Зал заседания был отделен от внешнего мира пресловутым коконом времени, и Абрам сумел провести меня только на балкон. — Ясно, — констатировал я, увидев изможденных депутатов, и на трибуре неподвижную фигуру оратора с воздетой вверх правой рукой. Депутат Перлов, поскольку для него время текло в десятки раз медленнее, чем для его коллег, напоминал памятник известному лет сто назад русскому революционеру, не помню его фамилию. Он был так же лыс, тоже ходил в костюме-тройке и точно так же протягивал вперед руку, призывая народ то ли в коммунизм, то ли еще куда-то в равно неизвестном направлении. — Отойдите, — попросил я Абрама. Мне нужно было пространство для маневра, поскольку единственное, что я мог предпринять в подобном случае — это создать третье поле времени, надеясь на то, что оно нарушит работу кокона. Охрана кнессета спешно отошла от меня на такое расстояние, будто я собирался взорвать бомбу весом не меньше двух тонн. Я включил генератор времени, который все время ношу с собой и поставил указатель на нужное деление. Я обнаружил, что стою на трибуне кнессета. Я с удовлетворением отметил, что это действительно тот кнессет, который был мне нужен — израильский парламент конца XX века. Я видел перед собой известные по видеозаписям лица Нетаниягу, Шарона, Барака, Эйтана, Зеэви — всех великих политиков того времени, о которых народ Израиля давно сложил оды и поэмы. У меня было ровно двадцать секунд времени, и я сказал: — Господа предки, имейте в виду, в наших учебниках написано, что Израиль не отдал арабам тех территорий, которые они хотели получить. Поэтому хочешь-не хочешь, а… Двадцать секунд истекли, и реле выбросило меня назад в 2074 год. Надеюсь, что депутаты меня поняли. Впрочем, поскольку о моем появлении в зале заседаний в 1998 году ни один учебник не упоминает, думаю, что никто из депутатов (даже сам Нетаниягу!) не понял, что за личность вдруг появилась на трибуне и, сказав невразумительную фразу, исчезла. Но цели своей я все-таки достиг: созданное мной давление поля времени разорвало кокон, бедняга депутат Перлов от неожиданности потерял дар речи, а депутаты, которые обрели вожделенную свободу, тут же приняли во всех трех чтениях закон о запрещении пользоваться коконами времени на заседаниях кнессета. С тех пор депутаты нашего парламента строго соблюдают регламент — все они не доверяют друг другу, и каждому кажется, что его политический противник непременно пронесет в зал заседаний карманный вариант кокона. Что до меня, то никто и не подумал хотя бы сказать мне «спасибо». Я тихо вернулся на пляж, где и обнаружил, что в мое отсутствие кто-то стащил всю мою одежду. Я, естественно, бросился в погоню за ворами, но это, извините, уже совсем другая история.

ПЕЙТЕ КНИГУ!

Я был рад, когда мне удавалось посетить Землю хотя бы один раз в два года — чаще не получалось. С возрастом я понял, что на Землю меня не очень-то и тянет. Это, если хотите, осложнение застарелой болезни, которая называется ностальгией. Почему-то, возвращаясь туда, где провел юность, воображаешь, что ничего там за многие годы не изменилось, и увидишь ты все те же белые стены Иерусалимского форума, и километровый шпиль Тель-Авивского Банка развития, и висящее в километре над землей каплевидное здание Кнессета, гордость израильской архитектуры. А прилетаешь… Иерусалимский форум превратили в музей истории, Банк опустили на дно моря, чтобы не портил пейзажа, а в буфете Кнессета уже не подают венерианских штрипок, поскольку Главный раввинат принял решение об их некошерности. Каждый раз, когда мне доводилось бывать на Земле, я находил удручавшие меня изменения и однажды дал себе слово больше не возвращаться. В тот последний раз я, помнится, приземлился в космопорте имени Бен-Гуриона на собственной посадочной шлюпке, купленной за бесценок в одном из лунных супермаркетов — знаете, как это бывает: покупаешь две упаковки мыла фирмы «Лурмаконтраст» и получаешь космический корабль за четверть цены. Поставив шлюпку на платную стоянку, я отправился в зал прибытия, чтобы оформить документы и справиться о том, существует ли еще воздушное шоссе номер один или мне придется добираться до Иерусалима каким-то иным способом. Благодушный робот, похожий на призрак отца Гамлета (во всяком случае голос у него был таким же низким и невнятным), вежливо объяснил, что первого шоссе давно нет (что я говорил?), и до Иерусалима лучше всего добираться по реке Яркон, которая к прежней тель-авивской речке не имела никакого отношения, а была на самом деле большим судоходным каналом между Средиземным и Мертвым морями — с многочисленными шлюзами и водоподъемными устройствами. Послушавшись совета, я поднялся на борт сооружения, которое только в воспаленной фантазии можно было назвать морским или речным паромом. На такой штуке, по-моему, легче было спуститься в Ад по течению Стикса, чем подняться в Иерусалим против всех законов мирового тяготения. Тем не менее мы поплыли, и вскоре я даже залюбовался видом на окрестные мошавы, где выращивали азокры с Лямбды Геркулеса — судя по грибовидным деревьям, наклонным, как Пизанская башня. Мне захотелось пить, и я обнаружил в двух шагах от кресла, в котором сидел, обычный питьевой фонтанчик. Вода оказалась холодной и даже без противных пищевых добавок, полезных для здоровья. Напившись, я продолжил обозревать проплывавшие мимо окрестности и… Тут меня прихватило. Я увидел вдруг, как берег канала, вдоль которого мы плыли, начал понижаться, бетонный парапет сменился песчаным пляжем, за которым появился лес, а из леса на берег выехали десятка два странного вида всадников, которые тут же начали палить в меня из старинных ружей, перезаряжая их на ходу. Я вскочил, огляделся в недоумении и… Палуба парома исчезла, я стоял в небольшой лодке, качавшейся на волне, и в руке у меня было такое же ружье, как у нападавших, я ощущал холод приклада и готов был к немедленному отражению атаки. В следующую секунду я бросился на дно лодки и лежа принялся стрелять по всадникам, стараясь попасть в того, кто скакал впереди — это был красивый мужчина средних лет, одетый в странные одежды, которые я раньше видел только на иллюстрациях к старым романам двухсот- или даже трехсотлетней давности, читать которые я никогда не любил. И еще меньше я мечтал в этих романах участвовать. Но ведь меня не спрашивали! Пули свистели над головой, и я, будучи честным человеком, отвечал пулей на пулю. Наконец мужчина, в которого я целился, получил-таки свое и повалился с коня, картинно перевернувшись через голову, хотя мог бы сделать это значительно проще. Остальные всадники, лишившись предводителя, сгрудились вокруг лежавшего на земле тела, а моя лодка тем временем все с большей скоростью устремилась к бурлящим порогам, где мне и предстояло сломать шею, поскольку я вовсе не был обучен управлять утлыми посудинами, мчащимися по течению горной реки. Рисковать не хотелось, и я бросился за борт, надеясь устоять на ногах. Я даже захватил с собой ружье и высоко поднял его над головой, когда мне действительно удалось нащупать ногами дно. Преодолевая течение, я побрел к берегу, а мои преследователи увидели меня и бросились к воде, чтобы встретить меня — ясное дело, не приветственными речами. Они не стреляли, и я тоже не стал использовать свое умение обращаться с огнестрельным оружием. Мне вспомнилась в эти минуты служба в Зман-патруле, и я даже подумал: а может, все вернулось, и я сейчас, сам того не зная, выполняю задание госпожи Брументаль, моей бывшей непосредственной начальницы? Если так, я все же хотел знать, в чем мое задание заключалось и в какой век я попал. И главное — куда. — Эй! — закричал я. — Не стреляйте! При мне нет документов, которые вам нужны! Я… В ответ всадники разразились ругательствами, и в этот момент на берегу появилось новое действующее лицо: по тропе из леса выбежала молодая девушка в длинном, до пят, белом платье. Белокурые локоны лежали на ее плечах, будто она только что вышла из парикмахерской, а огромные голубые глаза светились таким светом любви, что не понять ее чувства ко мне мог бы разве только тупой гамадрил. — Луиза! — закричал один из всадников. — Назад! Этот негодяй убил Рауля! Значит, труп, лежавший в траве, при жизни носил имя Рауля. Ну и ладно. Судя по всему, Луизе Рауль был глубоко безразличен, а мне — подавно. Девушка бросилась в воду, замочив подол, я поспешил к берегу, и мы обнялись, и наши губы соединились в страстном поцелуе, который… Господи, — откуда-то пробилась еще одна мысль, — какая дикая литературщина! Неужели я не могу думать, как обычно — с иронией и пониманием момента? — Ах, Луиза! — воскликнул я, оторвавшись от губ девушки. — Мы с вами соединились лишь для того, чтобы навеки расстаться! Похоже, что наши с Луизой враги именно так и полагали. Они спешились и двое из них тоже вошли в реку, надеясь взять нас, как форель — голыми руками. — Я с вами навсегда, Рауль! — воскликнула Луиза, и я, вытащив из-за пояса невесть откуда появившийся там кинжал, приготовился к безнадежной обороне. Я бы непременно уложил на месте хотя бы одного нападавшего, но сделать это мне не позволили. Нет, не Луиза — она, конечно, мешала, но не до такой степени, чтобы я не был в состоянии следовать перипетиям сюжета. Помешал какой-то тип, постучавший меня по плечу и прокричавший в ухо: — Шекет, не зачитывайтесь, вы пропустите главный шлюз! Я дернул головой и понял, что по-прежнему сижу в кресле на палубе парома, подплывающего к узкой горловине между горами. Я поискал глазами Луизу, но вместо девушки увидел бородатого мужчину в кипе, стоявшего рядом с моим креслом и говорившего с усмешкой: — Никогда бы не подумал, что Иона Шекет увлекается дамскими романами, да еще и из христианской жизни! — Откуда вы знаете мое имя? — пробормотал я. — Вот, — мужчина ткнул пальцем в отворот моей рубахи, — здесь написано… Действительно! Что же должно было произойти, если я начисто забыл о том, что сам прикрепил к рубашке значок с фамилией? — Вы что, — нахмурился мужчина, — никогда не читали вирусных книг? — Чего-чего? — не понял я. — Сколько же времени вы не были на Земле? — Не помню. Лет восемь или девять… Что такое вирусные книги? Мужчина сел в соседнее кресло и, прежде чем начать объяснения, предложил мне выпить немного из фляги, которую он достал из небольшого рюкзачка. — Взбардривает, — сказал он. — И хорошо действует против той литературы, которую я терпеть не могу. Жидкость действительно взбадривала. Во всяком случае рассказ Илии Кирштейна (так звали моего собеседника) запомнился мне слово в слово. — Это изобретение ученых из Техниона, — сказал Кирштейн. — Революция в книгоиздании. Автор, к примеру, пишет роман и вместо издательства передает текст на станцию распространения. Это отделение компании водоснабжения. Там текст впечатывают в капсулы размером с вирус и запускают в систему через водонапорные башни. В Израиле сейчас несколько систем водоснабжения. Одна распространяет религиозную литературу, и лично я пью только эту воду, она, к тому же, кошерна. Другая система распространяет реалистическую прозу, эту воду пьют почти везде. А есть система дамских романов. Почему вы не прочитали, что было написано на фонтанчике? «Страсть и смерть» Сесилии Бартон, жуткое чтиво — сам я не читал, конечно, но отзывы именно такие! — Да уж, — подтвердил я с содроганием. — Но как… — Ах, это очень просто! Вы пьете воду с книжными вирусами, они впитываются в кровь, и вы буквально заболеваете этим текстом. Вы видите себя героем книги, вы даже можете немного отступить от сюжета согласно своему характеру… — А если я не хочу… — Тогда кипятите воду перед употреблением! Или пейте минеральную — в ней книжные вирусы не выживают. — И долго продолжается это… гм… наваждение? — Чтение, хотите вы сказать? Обычно вирус живет в организме несколько часов — чтобы вы успели прочувствовать весь сюжет. Но некоторые женщины, знаете ли, хотят продлить удовольствие. Они запивают книжную воду соками особенно долго книжный вирус живет в яблочной среде. Иногда — неделю. Я поднялся и подошел к ряду питьевых фонтанчиков, стоявших в проходе между креслами. Действительно, здесь были надписи, на которые я прежде не обратил внимания: «Берейшит», «Сидур», «Марс и его природа», «Мертые живут долго», «Конфликт на Темзе»… Была здесь и «Страсть и смерть». — А в домах, — спросил я Кирштейна, вернувшись на свое место, — тоже такой выбор и не более? — В дома поступает вода, содержащая полный набор книжных вирусов — обычно до десяти тысяч наименований. — Но как же?.. — Шекет, сразу видно, что вы давно не были в Израиле! Дома у каждого есть фильтры, кто же пьет воду из крана? — Понятно, — сказал я и дал себе слово до отлета с Земли пить только минеральную воду, хотя я ее всегда терпеть не мог. Правда, однажды мне пришлось сделать исключение, но ситуация сложилась исключительная, и у меня не было иного выхода. Впрочем, это уже другая история.

ВОССТАНИЕ В «ДИПЛОМАТЕ»

Посетив после долгого перерыва свою родную планету, я покидал ее месяц спустя с ощущением облегчения. Что ни говорите, а в безбрежном, как говорят журналисты, космосе жить куда проще и главное — понятнее. К примеру, на Важлее разводят нусышек и продают копримотам по две форки за варгац. Могли бы, конечно, отдать и дешевле, но важлейцы страшные скупердяи, и об этом все знают. Я, во всяком случае, предпочитаю иметь дело с копримотами — они, если и обманут, то честно и согласно всем правилам Галактического уложения об обмане покупателя, принятого Советом Галактики 28 ноября 2093 года. А на моей родной Земле… Я уже рассказывал, как едва не сошел с ума, напившись из обычного питьевого фонтанчика. Вода была вкусной, но в ней оказались книжные вирусы, и я несколько часов мучился романом, в котором играл вовсе мне не свойственную роль романтического героя-любовника. Я дал себе слово пить только фильтрованную воду, но тут же вляпался в другую историю. Мне об этом даже стыдно рассказывать, но ведь из песни слова не выкинешь, а порядочный мемуарист не должен пренебрегать даже такими деталями, которые рисуют его в невыгодном для потомков свете. Прибыв наконец в Иерусалим, я отправился в гостиницу «Дипломат», где в начале века жили мои предки по материнской линии, совершившие в то славное время алию из бывшего Советского Союза. Кстати, для тех, кто еще не знает, могу сообщить: фамилия моего деда была Тихий-Перельмуттер. Прибыв на Землю обетованную, он в первую очередь сократил вторую часть фамилии, и из аэропорта имени Бен-Гуриона вышел господин Тихий-Перл. Дальнейшую экзекуцию с собственной фамилией он проводить не решился, и лет тридцать спустя за дело взялся мой отец Моше Тихий-Перл. Именно он убрал из нашей с ним общей фамилии вторую ее часть, а первую перевел на иврит, отчего в моем удостоверении личности было уже записано Иона Шекет. Но это — к слову. Я хочу сказать, что в холле «Дипломата» я с удивлением обнаружил голографический портрет моего любимого деда, сжимавшего в костлявой руке огромную пиявку. Подпись гласила: «Давид Тихий-Перл, уничтожающий пиявку Дорона, который пил кровь из постояльцев». Некий Дорон, к вашему сведению, был в те давние времена владельцем «Дипломата» и, согласно местной гостиничной мифологии, плохо относился к постояльцам, не разрешая им, например, включать в комнатах радио или приглашать гостей. Думаю, что это фольклор и не более — какой же владелец гостиницы, будучи в здавом уме, стал бы лишать клиентов положенных привилегий вместо того, чтобы раздавать новые? Клиенты попросту начали бы объезжать отель стороной — это же очевидно! Должно быть, я по давней привычке разговаривать сам с собой произнес эти слова вслух, потому что какой-то старичок, остановившись рядом, сказал мне: — Эх, молодой человек, вам этого действительно не понять, а я помню этого Дорона. Пиявка он и есть пиявка! — Сколько же вам лет? — поразился я. — Сто тридцать четыре, — скромно сообщил старичок и добавил, увидев изумление на моем лице: — Я живу в этой гостинице с две тысячи первого года. Ровесник века, изволите видеть! — И деда моего знали? — продолжал удивляться я. — Я и есть ваш дед! — Он умер, благословенна будь его память, в восемнадцатом году! — Вот как? — в свою очередь удивился самозванец. — Нужно будет иметь это в виду, хотя, честно говоря, не представляю, как я могу использовать этот печальный факт собственной биографии. Впрочем, неважно. Я расскажу о том, как мне довелось поднять в этой гостинице восстание постояльцев, которым Дорон не позволял даже включать вентиляторы, поскольку это было, по его мнению, неоправданной тратой электроэнергии… — У таких владельцев нужно было отбирать лицензии, только и всего! возмутился я. — Сколько тебе было лет в то время, дорогой внук? — перешел на панибратский тон самозванец. — Имей в виду, что закон об ограничении прав был принят Кнессетом в тридцать первом году! — Почему вы называете меня внуком? Старичок уставился на меня пристальным взглядом из-под прищуренных бровей. — Если вы, господин Шекет, — сказал он наконец, — не хотите меня читать, то зачем пили воду, когда вошли в холл? Я вспомнил, что, войдя в гостиницу, купил в автомате бутылку минеральной воды и тут же ее выпил, поскольку меня мучила жажда. Я уже знал, что сырую воду пить нельзя из-за боязни подхватить какой-нибудь книжный вирус. Но в бутылке была минеральная вода! Я и эти слова, должно быть, произнес вслух, потому что мой предок поднял брови и сообщил: — Все напитки в гостинице содержат вирус-проспекты, связанные с историей этого заведения, и вирус-правила внутреннего распорядка. — Это посягательство на права личности! — воскликнул я. — Ничего подобного! — отпарировал дед. — Нужно было прочитать предупреждение, написанное под названием напитка. — Там не было никаких предупреждений! — И быть не могло, — легко согласился самозванец. — Предупреждения видны только тем, кто проходил книжную вакцинацию. Вы проходили вакцинацию по прибытии на Землю? — Н-нет, — сказал я неуверенно. — Незнание законов не освобождает от ответствености, — сообщил дед. — От какой ответственности? — вскричал я, понимая уже, что вляпался в нехорошую историю. — Вы выпили историю гостиницы «Дипломат», не имея иммунитета к вирусам книжного действия. Теперь вы начнете крушить мебель, протестуя против самоуправства господина Дорона. — Не собираюсь я… — Что значит — не собираетесь? Я же вам говорю: Дорон — негодяй, издевающийся над постояльцами. Нужно показать ему, что новые репатрианты не заложники Сохнута. Для начала разломайте в холле диваны — пусть знает, что с новыми репатриантами шутки плохи! Именно так действовали постояльцы под моим руководством в две тысячи третьем году, и мы добились полной победы! — Какой победы? — пробормотал я и неожиданно понял, что мой дед прав. Только борьба может принести результат. Нужно показать Дорону, что репатрианты — не бессловесные твари! Да здавствуют права человека! Да здравствует достойная жизнь в своей стране! — Вот так! — воскликнул, будто точку поставил, старик-самозванец. Впрочем, сейчас я уже не думал, что он присвоил имя моего деда. Это действительно был Давид Тихий-Перл собственной персоной, мне ли было не узнать родного предка? — Даешь гостиничную революцию! — закричал я и, подняв невесть откуда оказавшийся в руке топор, бросился к одному из стоявших в холле диванов. — Вперед! — подзуживал меня Давид Тихий-Перл, и я почувствовал, как под ударом топора диван вздрогнул и обнажил свою антирепатриантскую сущность. — Вперед! — кричал я и, покончив с диваном, принялся крушить автомат по продаже сигарет — антикварная штука была, между прочим, предмет начала века, где сейчас найдешь такие, если никто уже и сигарет не курит, все предпочитают постнаркотическую визуализацию? Из автомата посыпались на пол десятки пачек старых сигарет, я переступил через них и бросился к стойке бара, за которой почему-то стоял не автоматический смеситель, а настоящий и даже, кажется, живой бармен с неприятными прилизанными усиками. — Эй! — предупреждающе крикнул он, загораживаясь от меня обеими руками. Вы что, не прошли вакцинацию? — Нет! — с этим возгласом я прошиб бармену голову топором, он упал куда-то за прилавок, не издав ни звука, и я не мог понять: то ли я убил человека, то ли он тихонько отполз в сторону от боевых действий. — Иона! — кричал мне в спину дед. — Имей в виду: восстание против Дорона закончилось тем, что гостиница была оцеплена полицейскими, и нам был дан срок в три часа, чтобы мы провели мирные переговоры и достигли соглашения ценой взаимных уступок. Формула: территория гостиницы в обмен на мир! Эти слова прошли мимо моих ушей — в тот момент я был занят тем, что пытался разбить дверь в ресторан, где, как я полагал, заняли круговую оборону не только повары и официанты, но еще и управляющий Фишман, доверенное лицо Дорона. Меня обуял боевой азарт, хотя в глубине сознания я понимал, что происходит что-то не вполне соответствующее моему характеру. Кто-то тронул меня за плечо, и я, обернувшись, едва не убил топором представителя власти молодой полицейский улыбался мне, будто он, а не наблюдавший за нами старец, был моим дедом. — Отдайте, — сказал полицейский и протянул руку, в которую я и вложил топор. Мной овладела апатия, все в голове перемешалось, а потом поплыло и затуманилось… Очнулся я в комнате, похожей на больничную палату, и услышал, как незнакомый голос говорит: — Незнание закона не освобождает от ответственности. Кто-то же должен заплатить за причиненный ущерб. — Да, конечно, — сказал другой голос, тоже незнакомый. — В данном конкретном случае гостиница берет на себя все расходы. Видите ли, этот человек — Иона Шекет, внук Давида Тихого-Перла, который… Я повернул голову и увидел полицейского, остановившего мои буйства, а рядом — мужчину в смокинге. Должно быть, это был либо сам хозяин «Дипломата», либо управляющий гостиницей. — Прошу прощения, — сказал я, поднимаясь. — О, ерунда, — проговорил мужчина в смокинге. — Это не ваша вина, а служащих в космопорту, которые не дали вам таблетку с вакциной. — Гм… — сказал я смущенно. — Мне дали, помню, какую-то таблетку, но я… гм… выбросил ее в… — Напрасно, — сурово сказал полицейский. — В результате вы оказались подвержены действию всех книжных вирусов, в том числе и пиратских копий. Кстати, ущерб, причиненный вами гостиничному имуществу, оценивается… — Неважно, — быстро сказал управляющий (или хозяин?). — Что ж, — сказал полицейский, — с прибытием на Землю, господин Шекет. Он повернулся и вышел. — Вам, надеюсь, понравилась книга о вашем предке и о поднятом им восстании? — проникновенно спросил мужчина в смокинге. — Это наш гостиничный бестселлер. Конечно, безопасный для всех, кто прошел вакцинацию. — Никогда! — воскликнул я. — Никогда больше не выпью ни капли жидкости! — Глупости, Шекет! В Израиле нужно пить много, но часто! Кстати, именно поэтому евреи сейчас, в конце двадцать первого века, считаются самым читающим народом на планете. Так началось мое пребывание на Земле после долго отсутствия. Не могу сказать, что получил от этого посещения одни удовольствия. Меня ждали и другие странные приключения, но это уже, конечно, другая история.

ВОЕННАЯ ОПЕРАЦИЯ

Вернувшись на Землю после долгого отсутствия и переболев несколькими книгами, не доставившими мне удовольствия, я отправился в расположение бывшей своей воинской части, хотя и предполагал, что от старых построек не осталось даже фундамента. Каково же было мое удивление, когда, подлетев на крыле со стороны Нового Тель-Авива, я обнаружил все те же старые ворота, ту же подъездную аллею и прежнюю стоянку для наземного транспорта, где я в свое время держал машину, на которой добирался до базы. Мне даже показалось, что я вижу свою древнюю «субару», стоящую посреди новеньких двукрылых «миндо». Конечно, это был обман зрения, и часовой у входа встретил меня окриком: — Эй, ты куда? А билет? Военный билет я, помнится, сдал в комиссариат, когда ушел служить в Зман-патруль. Впрочем, в прежние времена для входа на базу достаточно было пропуска, подписанного полковником Охайоном. — Какой еще пропуск? — повел носом часовой. — Билет нужно купить. Касса там, у стоянки. И действительно, я только теперь увидел небольшой домик, на котором было написано «Касса». В некотором недоумении я подошел к открытому окошку. — Мое имя Иона Шекет, — сообщил я молодому человеку, игравшему в компьютерное лото. — На этой базе я служил семьдесят лет назад и хотел бы… Кассир поднял на меня взгляд и сказал с иронией, которую даже не пытался скрыть: — На вид вам девяноста не дашь. Неплохо сохранились, дедушка. Кстати, для пенсионеров мы не делаем скидок. Билет стоит двести тридцать шекелей. — Ну, — сказал я, — если говорить о локальном биологическом возрасте, то мне пятьдесят два. Сорок один год нужно добавить, учитывая мои многочисленные странствия в окрестностях черных дыр, где время весьма причудливо изгибается. Да и служба в Зман-патруле возраста, как вы понимаете, не уменьшает. — Послушайте, — молодой человек пришел в такое возбуждение, что даже высунулся по пояс из своего окошка, — вы что, действительно ТОТ САМЫЙ Иона Шекет? — Хм, - скромно признался я. — Тогда о каком билете вы говорите? Пойдемте, я провожу вас! Подумать только — сам Шекет! Как я вас сразу не узнал? — Так ведь я служил здесь семьдесят лет назад, — сказал я, — и с тех пор немного изменился. До меня не сразу дошло, что я сморозил глупость: семьдесят лет назад этого молодого человека не было даже в проекте! — Как вас зовут, молодой человек? — спросил я своего гида-кассира, когда мы с ним прошли на территорию базы через служебный вход. — Иона, — сказал кассир и тут же поправился: — Ой, что я говорю? Моти, конечно! — Почему «конечно»? — не понял я. — Э… не знаю, — смутился молодой человек. — У нас в семье все были Моти — и я, и мои пять братьев, и отец… — Как же вы отличаете друг друга? — пораженно спросил я. — Но это же очень просто, — улыбнулся Моти. — По биометке, конечно. — Должно быть, я слишком долго не был на Земле, — пробормотал я. — Никогда не слышал о таких метках. — О! — воскликнул Моти, обрадованный тем, что может самому Шекету сообщить нечто ему не известное. — Биометки — это идентификационные телепатические сигналы. Ну… как бы это… Передавать свои мысли человек не может, во всяком случае, — обычный человек, как я и мои братья. Но лет сорок еще назад обнаружили, что каждое разумное существо излучает биологический сигнал, свойственный только ему одному. Вроде как личный код. Сначала это открытие использовали в полиции для идентификации преступников. А потом вообще… Теперь этому в детских садах обучают: посмотришь на человека и уже знаешь, как его зовут. — Тогда почему никто на базе не узнал меня сразу? — с подозрением спросил я. — Если достаточно было посмотреть… — Так ведь вы давно не были на Земле! Когда вы ходили в детский сад, идентификационное излучение еще не было открыто. — Понятно, — пробормотал я. — Но все равно — для чего же называть всех братьев одним именем? — Для удобства, как вы не понимаете? Сигналы разные, а имя одно, значит братья. — Так есть же фамилия… — А фамилия — для жены и мужа. — Ну хорошо, — вздохнул я. — Насколько я понял, здесь, на бывшей базе, теперь музей? — Почему? — удивился Моти. — Здесь действующая база! — Но… Вы продаете билеты… — Конечно! Иначе от желающих служить в армии отбоя бы не было. А так гражданин сто раз подумает, прежде чем предложить свои услуги. Кстати, цена билета довольно велика — не каждому по карману, и потому в армии служат, в основном, богатые люди. — И билет годен на все время службы? — полюбопытствовал я. — Кстати, сколько времени сейчас служат? Два года или три? — О чем вы говорите, господин Шекет? Стандартный срок службы — одни сутки. Приобретаете билет, получаете личное оружие, проходите курс бойца, это занимает минут пять-десять в зависимости от рода войск, и отправляетесь в свою часть. У нас, кстати, пехотная дивизия… — Как и раньше, — кивнул я, и тут до меня дошло. — Послушайте, — воскликнул я, — так давайте я тоже куплю билет и попробую, что значит служить в современной израильской армии. Деньги у меня есть. — Вы уже служите, господин Шекет, — уважительно произнес Моти. — Вы почетный солдат нашей дивизии, об этом написано во-о-н на той стеле, что стоит у входа в командный пункт. Можете служить, когда и сколько вам угодно. — За какие заслуги? — удивился я. — Вы еще спрашиваете! Сам Шекет, бывший агент Зман-патруля, известнейший звездопроходец, человек, имеющий власть над духовными сущностями, гениальный изобретатель… — Ну уж увольте, — прервал я, — я вообще ничего не изобрел, а только занимался экспертизой… И к тому же, откуда вы все это знаете? — Из ваших мемуаров, конечно! — Как? И только на основании моих мемуаров мне были оказаны почести… — Естественно. Разве этого недостаточно? — искренне удивился Моти. Гм… В мое время, помню, мемуары были самым ненадежным источником информации об авторе. Я-то, конечно, иное дело, я никогда не лгал и даже почти не преувеличивал свои заслуги, но все-таки… — В чем же будет заключаться моя служба? — спросил я. — Понятия не имею, — признался Моти. — Это зависит от компьютера, он ведь должен ввести в ваше подсознание курс обучения. Через несколько минут я сидел в удобном кресле под направленным мне в левый глаз синим лучом обучающего лазера. Луч убаюкивал, и я начал было засыпать, но голос Моти вывел меня из наполовину сомнамбулического состояния. — Все, господин Шекет. Можете служить. Луч погас, и я понял, в чем состоят мои обязанности перед народом и правительством Израиля. — Сержант Моти! — сказал я. — Экипировку! Мне всегда нравились подземные десанты, я с детства мечтал искать, находить и уничтожать врага в карстовых полостях и даже в земной мантии, не говоря о ядре. Получив на складе обмундирование, я с гордостью посмотрел на себя в голографическом зеркале: прямая посадка головы в шлеме-проницателе, корпус литой, стандарт восемнадцать, высший сорт! Боец что надо. И тут же поступила вводная: курляки с Эпсилон Дракона-II, захватившие ядро Земли еще в 2067 году (подумать только, каковы негояи!), начали продвигаться по вертикали, пытаясь изменить момент вращения планеты и тем самым внести хаос в жизнь человечества. Попытку нужно было пресечь, и на помощь мне пришла вся пехотная дивизия, дислоцированная на базе. Восемнадцать человек, купивших билеты в действующую армию по полной цене. Я издал боевой клич и головой вперед нырнул в бетонное покрытие плаца. Испарители породы работали прекрасно, и на глубину ста километров я погрузился так быстро, что даже не заметил движения. Пришлось остановиться, чтобы пройти декомпрессию, ведь порода давила все сильнее, и к этому нужно было приспособиться. Я чувствовал, что восемнадцать боевых товарищей находятся неподалеку максимум в тысяче километров по горизонтали. Пройдя декомпрессию, я ринулся дальше вниз, теперь было проще, порода размягчилась, и тело входило в нее, как нож в масло. Я вглядывался вперед, передо мной были сотни километров раскаленной магмы, и первого курляка увидел именно я, а не мои боевые товарищи. Курляк выскочил из ядра Земли и быстрыми движениями начал грести к западу, тормозя вращение планеты. Размер курляка не превышал трехсот километров небольшой экземпляр, но, должно быть, опытный. Я направил в его сторону пучковый излучатель, проверил, нет ли на пути луча кого-нибудь из моей дивизии, и сделал первый выстрел. Пучок быстрых частиц пронзил породу, и курляка скрутило, будто он попал под нож мясорубки. — Ах-ха! — воскликнул я, и восемнадцать воплей были мне ответом. Восемнадцать моих боевых товарищей произвели свои залпы, и от курляка не осталось ничего, кроме чуть более раскаленного, чем обычно, вещества, выдавленного из ядра планеты. Второго курляка мы расстреляли, едва он только высунул из ядра свою поганую голову. Третьего настигли в тот момент, когда он, перепугавшись насмерть, пытался удрать на Эпсилон Дракона-II сквозь прорытый между нашими планетами нуль-канал. Больше курляков мы в ядре не обнаружили и занялись межпланетным ходом. Это было добротное фортификационное сооружение по всем правилам военного искусства, пришлось залить его магмой и обработать квантовыми резаками. Жаль было уничтожать столь совершенное произведение технического гения, но что поделаешь — мы были солдатами, а не экспертами по гениальным изобретениям. Операция завершилась, и мы походным строем направились вверх, к поверхности, гордые от сознания того, что в очередной раз избавили Землю от нашествия варваров. Я знал, конечно, что завтра курляки сделают новую попытку, и тем солдатам, кто купит билет на службу, придется вновь отбивать атаку. — Ну как? — спросил Моти-кассир, когда я предстал перед ним без экипировки, ощущая себя совершенно голым в моем костюме-тройке от Хаима Белота. — Мы их разнесли! — воскликнул я и добавил: — А что, у Израиля нет теперь других врагов, кроме курляков? — Откуда ж им взяться? — пожал плечами Моти. — Будете продолжать службу, господин Шекет, или с вас хватит? Я посмотрел на часы: с момента, когда я переступил границу базы, прошло всего два часа. — Буду продолжать! — воскликнул я. — В таком случае я вас оставлю, — сказал Моти. — Мне нужно в кассу, возможно, сегодня кто-нибудь еще захочет служить, касса открыта до полудня. А вы идите прямо к майору Фрумкину, он даст вам следующую вводную.

АРМИЯ НА ОДИН ДЕНЬ

В дни моей юности служба в армии была добровольной обязанностью, и если вам непонятно, что означает это словосочетание, могу объяснить: служба была добровольной, но каждый израильтянин считал себя обязанным отдать воинский долг. К счастью, на Ближнем Востоке в первой половине века не случалось таких кровопролитных войн, как сто лет назад, а после возникновения Соединенных Штатов Израиля о войнах с соседними странами и говорить было нечего. Разве что в Сирийской провинции время от времени вспыхивали беспорядки, но солдат в Дамаск не посылали, порядок наводила пограничная служба, действовавшая вместе с народными милициями. Иногда, помню, доставляло беспокойство так называемое государство Палестина со столицей в Иерусалиме. На самом деле столица этого образования располагалась в небольшой деревне под названием Рамалла, но название государства было принято на заседании Палестинского национального совета, и менять его никто не собирался. Из-за этого то и дело возникали недоразумения. Какой-нибудь турист из Норвегии или Замбии, плохо учивший географию в школе, приезжал в Палестину, поселялся в отеле «Арафат», выходил рано утром на балкон, смотрел вдаль и удивленно спрашивал гида: — А где крепостная стена? Где мечеть Омара? Разве это Иерусалим, обещанный в туристическом агентстве? И бедняга-гид по десять раз на дню объяснял, что перечисленные объекты остались в другом Иерусалиме, который находится в руках у евреев, а наш Иерусалим — это бывшая Рамалла, недавно переименованная в соответствии с конституцией Палестинского государства. Помню, что когда я уже служил в зман-патруле, в бывшей Рамалле дотошные археологи обнаружили тот самый камень, на котором стоял Магомет перед вознесением. Камень из мечети Омара был объявлен фальшивкой, и таким образом многовековая проблема была блестяще решена. Обошлось без войны, и именно тогда срок службы в израильской армии сократили до одного года. Но согласитесь, что год и день — далеко не одно и тоже. И что еще за фантазия — покупать билет, чтобы отслужить в армии всего лишь сутки? Этот вопрос я задал майору Фрумкину, когда вошел к нему в кабинет, чтобы получить новое боевое задание. — Рядовой Иона Шекет, — сурово сказал Фрумкин. — Это там, на гражданке, вы личность известная и уважаемая, а здесь вы солдат, поскольку купили билет. А солдат должен слушать приказы и не задавать ненужных вопросов. — Впрочем, — продолжал Фрумкин, — я могу и ответить, если вы, в свою очередь, обещаете выступить в солдатском клубе и рассказать о своих удивительных приключениях. — Хорошо, — покорно согласился я. — Видите ли, — начал объяснения майор, — войны как средство разрешения конфликтов исчезли на Земле еще в середине нашего ХХI века. Однако государства не спешили расставаться с армиями. Служба стала добровольной, но желающих поносить оружие оказалось слишком много. Где еще, кроме армии, молодой человек мог покрасоваться с лазерным карабином через плечо? Поэтому сначала в Соединенных Штатах Израиля, а потом в Америке и других странах была введена так называемая платная служба. Хочешь служить плати! Как в университете — десять тысяч в год. — Но тогда, — продолжал майор, — возникла другая проблема. Во-первых, у молодых людей часто не было таких денег. А во-вторых, целый год вдали от дома… Служить, конечно, хотелось, но не такой ценой! И тогда срок службы сократили до одного месяца, а вскоре — до недели. Соответственно уменьшили и входную плату. Вскоре оказалось, однако, что и неделя — слишком большой срок. Скажем, у молодого человека в пятницу свидание, а он записался на неделю в армию и уже заплатил деньги. Как отнесется невеста к тому, что ей придется одной зажигать субботние свечи? Короче говоря, срок службы сократили до двадцати четырех часов, а оплату привели в соответствие с ценами на посещение музеев. Все оказались довольны — и генералы, и рядовые. — А что, — насторожился я, — генералы тоже служат один день? — Нет, конечно, — возмутился майор. — Генералы вообще не служат! — А как… — Но это же очевидно! Высший офицер проходит курс телепатического обучения, получает диплом и отдает приказы, сидя на своем рабочем месте где-нибудь, скажем, в компании Интель. Разве для того, чтобы командовать, нужно непременно сидеть в том кресле, где сижу я? — Кстати, о вас, — ухватился я за очевидное противоречие. — Хорошо, солдат платит деньги и служит один день. Генерал работает программистом в Интеле и командует солдатами в свободное от основной работы время. Но вы-то, майор! — А что я? — не понял Фрумкин. — Меня вообще не существует! — Что вы хотите этим сказать? — Протяните руку, Шекет, и убедитесь сами. Я протянул и убедился. Сержант оказался всего лишь голографическим изображением, сработанным на базовом компьютере. Что-то вроде моей бывшей начальницы госпожи Брументаль, которой, как я понял уже потом, покинув зман-патруль, никогда не существовало в реальности. — Ну-ну, — пробормотал я. — Удивляюсь, как такая армия может одерживать победы. И кстати, какие победы в вашем личном послужном списке? Если это, конечно, не военная тайна. — Какая тайна? — махнул майор своей голографической рукой. — На прошлой неделе наша дивизия одержала победу над бурульцами, а сегодня утром вы же сами, Шекет, участвовали в разгроме курляков! — Э… - вынужден был согласиться я. — А что, майор, армия несет в этих сражениях потери? Согласитесь, что если человек покупает билет, он вряд ли предполагает при этом, что может не вернуться домой! — К сожалению, войны невозможны без людских потерь, — скорбно наклонил голову Фрумкин. — Вот вы, например. Как ни прискорбно, но ваше тело, Шекет, было час назад похоронено на военном кладбище — ведь в вас попал прямой разряд из курлякского банкомета. — О чем вы гово… — начал я, но вынужден был прервать фразу, поскольку честный взгляд майора убедил меня в том, что он говорит правду. К тому же, я прекрасно знал, что компьютерные голографические программы просто не способны лгать! Я вскочил на ноги и быстрыми движениями ощупал себя с ног до кончика носа. Потом подошел к зеркалу и всмотрелся в собственное изображение. Пусть мне говорят все, что угодно, но это был я — Иона Шекет, живой, невредимый и полный недоумения. — Пойдемте, — пригласил меня майор и направился к двери. Я промчался сквозь него и первым вышел из помещения под палящее солнце Иудеи. Через минуту мы подошли к ряду могил — это оказалось военное кладбище базы. На крайнем справа камне я прочитал: «Иона Шекет, рядовой, погиб при исполнении воинского долга». И две даты. Каждый, кто когда-нибудь стоял перед собственной могилой, поймет мои ощущения. — Значит, меня убили курляки, — тупо произнес я. — А кто тогда я? То есть, если меня убили, то откуда я взялся? То есть, я хочу сказать… — Я понимаю, что вы хотите сказать, Шекет, — улыбнулся Фрумкин. — Видимо, вы действительно давно не были на Земле. В армии разрешено клонирование, и мы им пользуемся, когда посылаем солдат на ответственное и опасное задание. Если кто-нибудь погибает, то жить продолжает клон. Какая вам, собственно, разница? — Жить продолжает клон… — повторил я. — А как же душа? — Душа? — не понял майор. Видимо, понятие о душе человеческой в армии считали излишним. — Да, душа, — сказал я. — После смерти тела душа переходит в иное измерение. Не забудьте, у меня ведь диплом Оккультного университета на Камбикорне, я общался с душами много раз. — Ах, это, — успокоился майор. — Никаких проблем! Душа рядового Шекета вознеслась в иные сферы, и ваша душа тоже вознесется, но пока вы, к счастью, живы и можете исполнить приказ, который я вам сейчас дам. Или вы хотите аннулировать свой билет? — Нет-нет, — пробормотал я. Нехватало еще, чтобы об Ионе Шекете подумали, что он трус и не желает погибать вторично. — Просто я представил, как в свое время две моих души встретятся и будут разбираться, кто из них главный. Я же себя знаю… Так какой приказ вы хотите мне дать, майор? — Через минуту вам в составе диверсионной группы предстоит сложная операция на планете Иухрос-II. Разведка донесла только что, что аборигены намерены аннексировать пустыню Сахара, которая входит в состав нашего Алжирского штата. Нужно принять превентивные меры. Вы назначаетесь командиром группы и временно, до окончания операции, получаете звание ефрейтора. — Но мне ничего не известно ни о каком Иухросе! И я не знаком с… — Вводную получите во втором боксе, — отрезал майор и подтолкнул меня к одной из стоявших особняком кабинок, похожих на общественные туалеты индивидуального пользования. Я сделал шаг, оказался в полной темноте, что-то кольнуло меня в затылок, после чего загорелся свет, и я вышел из кабины под светлые очи Фрумкина. — Готовы к выступлению? — спросил майор. — Готов! — отрапортовал я и только в тот момент понял, что таки да, действительно готов, как это ни странно. Я прекрасно знал теперь, что планету Иухрос-II открыл доблестный астронавт Абрахам Пичхадзе в 2068 году. Живут на пленете твари, похожие на винные бутылки, и отличаются они от обычных бутылок тем, что способны к телепортации. Но поскольку разумом аборигены почти не обладают, то способность их очень ограничена. Телепортироваться они могут лишь на Бегуль-XIV и на Землю. А на Земле только в пустыню Сахара, которую жители Иухроса считают своей собственностью, поскольку даже не понимают, что эта гора песка находится не на их родной планете, а совсем в другой части Галактики. Вот армии и приходится время от времени прогонять бедолаг. Обороняются иухросцы очень умело и за десять лет боевых действий уложили по меньше мере семь наших солдат. Так что предстоящая операция — далеко не безопасное приключение. — А как моя группа попадет на Иухрос-II, чтобы нанести превентивный удар? — спросил я майора и тут же понял, что мог вопроса не задавать, поскольку прекрасно знал ответ. Разумеется, мы пройдем по тому самому нуль-каналу, по которому сами иухросцы попадают на Землю. Нужно только поймать момент, когда канал возникнет, и прежде чем иухросцы придут в себя… Между прочим, допустимый зазор во времени составлял всего три миллионных доли секунды. И за этот, прямо скажем, небольшой срок я должен был провести своих людей через нуль-канал, напасть на ничего не подозревающих аборигенов, нанести им поражение и еще успеть вернуться обратно на базу, поскольку мертвый иухросец, ясное дело, не способен поддерживать нуль-канал в рабочем состоянии.

БОЙ ЗА САХАРУ

Получив от майора Фрумкина новое боевое задание, я собрал свою дивизию и ознакомил солдат со всей информацией, которой владел к тому часу. — Итак, — сказал я, вышагивая перед двенадцатью новобранцами, купившими билеты на службу буквально за пять минут до начала боевой операции, итак, наша цель — превентивный удар против аборигенов Иухроса-II. Эти негодяи вознамерились аннексировать часть пустыни Сахара, которая, как всем известно, является неотъемлемой частью Соединенных Штатов Израиля. — Извините, ефрейтор, — подал голос грузный мужчина лет сорока, отправившийся в армию, по-моему, с единственной целью: избавиться хотя бы на сутки от своей вздорной супруги. — Я никогда не слышал об аборигенах этого… как его… — Иухроса-II, — повторил я и тоном человека, досконально разбирающегося в ситуации (а ведь я и сам полчаса назад понятия не имел о том, кто такие эти… как их…), сообщил: — Иухрос-II — это планета в галактике Андромеды, расстояние от Земли два с половиной миллиона световых лет… — Так далеко? — поразился мужчина, и я вынужден был преподать ему правила хорошего тона в израильской армии. — Послушайте, рядовой, — сказал я твердо, — разве вам трудно прежде, чем задать вопрос, встать и назвать свою фамилию? Вам самому будет приятно, если, отвечая на вопрос, я назову вас по имени! — Прошу прощения, ефрейтор, — пробормотал мужчина, встал, потянулся и произнес: — Рядовой Яша Гольденвейзер-Иванов! — Садитесь, рядовой, — предложил я. — Да, Иухрос-II находится далеко от Земли, но аборигены умеют телепортироваться, причем не куда угодно, а только в определенные точки Вселенной. Одна из таких точек расположена в пустыне Сахара неподалеку от курортного оазиса «Арон Рабинович». Наша цель — воспользоваться нуль-каналом аборигенов и упредить их появление. Ясна задача? — Так точно! — громче всех воскликнул рядовой Иммануэль Гольденвейзер-Иванов, но и остальные одиннадцать орали ненамного тише. — Начнем через десять минут после сигнала! — объявил я. В чем состояла сложность операции? Я знал, что в принципе аборигены Иухроса-II — бойцы плохие, если не сказать больше. Но, умея телепортироваться, они нападали внезапно и не оставляли жертвам никаких шансов. Как же мы могли совершить превентивный удар, не обладая, в отличие от противника, способностью к телепортации? Нужно было дождаться, когда аборигены Иухроса-II создадут нуль-канал для собственного перемещения, и воспользоваться этим каналом, прежде чем противник догадается, что его атакуют. В нашем распоряжении было всего три миллионных доли секунды! Напасть раньше мы не могли, ибо нуль-канала еще не существовало. Напасть позже мы не могли тоже, потому что из канала в Сахару уже валились аборигены. Приказав дивизии готовиться, я отправился на склад и получил единственный имевшийся на базе аппарат ЗВ-12, в просторечии «замедлитель». Эта штука, созданная в 2076 году для спортивных целей, очень редко использовалась армией в боевых условиях. Замедлитель, как следует из его названия, замедлял ход времени в радиусе пятисот метров в пропорции один к миллиарду. Иными словами, пока стрелка ваших часов сдвигалась на одну миллионную долю секунды, для вас реально проходило чуть меньше семнадцати минут. Наш запас времени в три миллионные доли секунды увеличивался, таким образом, до пятидесяти минут, что, согласитесь, было вполне достаточно не только для проведения операции, но и для последующего награждения отличившихся. Я нацепил замедлитель на пояс, поставил регулятор на автоматическое включение, дал сигнал общего сбора и строевым шагом, как положено ефрейтору, вышел на плац, поскольку десять минут, назначенные мной для сборов, миновали. Я полагал, что дивизия встретит меня боевым приветствием, стоя в походном строю. Каково же было мое изумление, когда я увидел рядового Гольденвейзера-Иванова, рассказывавшего скабрезные анекдоты из жизни древних ацтеков, в то время как остальные солдаты сидели вокруг рассказчика на земле и внимали, раскрыв рты, в которые мог бы залететь шальной снаряд. — Смирно! — вскричал я, и солдаты, не торопясь, поднялись на ноги. — Послушайте, — сердито сказал я. — Я же дал команду: выступаем после сигнала! Был сигнал? — Конечно, — спокойно отозвался Гольденвейзер-Иванов. — Но у нас же есть еще десять минут. — То есть? — нахмурился я. — Напоминаю ваш приказ, ефрейтор: «Начнем через десять минут после сигнала!» Сигнал был. Осталось десять минут. — Стройся! — твердо сказал я. — Куда вы дели запятую? Я сказал так: «Начнем через десять минут, после сигнала!» — Но мы… — Молчать! Аборигены могут напасть в любой момент, а вы филологические споры разводите! Разговорчики в строю! Солдаты поняли наконец, что война вот-вот начнется, и мы приступили к выполнению боевого задания. Построившись согласно номерам купленных билетов, солдаты напряженно ждали, когда мой ЗВ-12 подаст сигнал о появлении нуль-канала аборигенов Иухроса-II. К счастью, ждать пришлось недолго, иначе в дивизии наверняка началось бы брожение умов и попытки рассказать новые анекдоты. Аппарат взвизгнул, как кот, которому наступили на хвост, и время вокруг нас замедлилось в миллиард раз. Я еще успел обратить внимание на то, как голуби, летавшие над базой, замерли в воздухе, а появившийся в дверях командного блока майор Фрумкин поднял правую ногу, да так и застыл в этой нелепой позе. А перед нами открылась бездна, звезд полна, и не было ни числа звездам, ни дна бездне. Вот как выглядит нуль-канал, — успел подумать я, прежде чем отдал приказ к выступлению. Внутри туннель был не таким уж широким, наверняка аборигены экономили энергию, а звезды оказались всего лишь светившимися в темноте бактериями очень распространенной на Иухросе-II болезни, которая, как было написано в разведсводке, поражала мыслительные способности аборигенов и гнала их осваивать новые неизведанные места на своей и чужих планетах. Звездочки выглядели такими красивыми, они даже мерцали, как настоящие, но мне было не до сантиментов, я вытащил из кобуры свой «дайлер» и широким лучом повел поперек нуль-тоннеля. Звездочки сгинули мгновенно, будто их и не было. Я посмотрел на часы — с момента нашего проникновения в нуль-канал прошло пять минут замедленного или половина миллисекунды реального времени. Аборигены вот-вот должны были появиться, и я, оглянувшись, проверил порядок построения — бойцы распределились, строй растянулся поперек тоннеля, грудь колесом, оружие наизготовку, отлично. Я спрятал «дайлер», приставил к плечу огнемет и почувствовал впереди какое-то движение, будто по нуль-каналу прошла волна сжатого воздуха. Канал был прямым, как световой луч, я не знал физику нуль-переходов настолько хорошо, чтобы сказать: смогу ли я, приглядевшись, увидеть на дальнем конце тоннеля поверхность планеты Иухрос-II. Но впечатление было таким, будто я мог увидеть даже дальний край Вселенной! И тут чуть ли не перед самым моим носом появился первый абориген. Если честно, то на винную бутылку он был похож не больше, чем я — на спящую Венеру. Есть, конечно, кое-какое сходство в отдельных частях, но в целом… Да и двигался противник как-то странно. В разведсводке говорилось, что бутылка… то-есть абориген передвигается, перекатываясь в своей широкой части. Между тем тот, что наступал на меня, не катился, а как-то не торопясь переставлял сам себя с горлышка на дно и обратно. Да еще при этом задумчиво покачивался при поворотах, будто искал и не находил точку опоры. Солдаты за моей спиной ждали сигнала, чтобы открыть огонь, но я медлил. Вражеский солдат в очередной раз переставил себя с головы на ноги — точнее с горла на донышко — и застыл, являя собой замечательную мишень. Я затылком ощущал, как рядовой Гольденвейзер-Иванов побелевшими пальцами сжимает оружие. — Не стрелять! — сказал я, подошел к застывшему врагу и похлопал ладонью по его боку. Звук получился, будто бегемота по животу шлепнул. Нет, господа, настоящие бутылки звучат совершенно иначе. Я уже знал, что произошло и что нужно делать. Но у меня был приказ! Мог ли я его нарушить? Кто я — ефрейтор или генерал? Но разве Иона Шекет когда-нибудь отказывался от того, чтобы взять на себя ответственность? — Назад! — приказал я солдатам. Гольденвейзер-Иванов что-то недовольно пробурчал, но подчинился, а следом к выходу из нуль-канала потянулись и остальные солдаты моей бравой дивизии. Бой закончился. Когда мы вышли из тоннеля на жаркий плац нашей базы, я демонстративно выключил «замедлитель», и время побежало с такой быстротой, что я и оглянуться не успел, как был вызван к майору Фрумкину для объяснений. — Шекет, — огорченно сказал майор. — Как вы могли! Нарушить приказ! — Майор, — сказал я, — больше вторжений с Иухроса-II не будет. Мы победили — раз и навсегда. — Видите ли, — продолжал я, — бедным аборигенам эта Сахара сто лет не нужна. Но бактерии… Бактерии ищут новое жизненное пространство. Сами они телепортироваться не могут, вот и используют эти бутылки… я хочу сказать — аборигенов. Я продезинфицировал нуль-канал «дайлером», бактерии там жить больше не смогут, а без них аборигены телепортироваться и не подумают. Им и на своем Иухросе-II хорошо. — Господин Шекет, — мрачно ответил майор Фрумкин, выпятив челюсть. — Я объявляю вам от имени командования благодарность за успешное ведение боевых действий. Одновременно я арестую вас и до окончания службы отправляю в армейскую тюрьму за нарушение приказа. — До окончания службы? — переспросил я. — Именно! — То есть, до завтрашнего утра? — уточнил я. — Точно так. — Ну, это я выдержу, — беспечно сказал я и повернулся, чтобы отправиться на поиски тюрьмы.

ТЮРЕМНАЯ ИСТОРИЯ

Выйдя из караульного помещения, я поднял взгляд на большое голографическое табло: схему расположения объектов на базе. По идее, тюрьма должна была располагаться где-нибудь в отдалении от стрельбища (зачем стрелять по своим, даже если это арестанты?), от столовой (чтобы запахи пищи не мешали осужденным думать о своей вине перед армией), и тем более, от казармы (нельзя же, чтобы заключенные слышали, как свободные солдаты проводят свое совершенно свободное время). Не обнаружив на схеме значка с надписью «тюрьма», я принялся исследовать голограмму более методично, начав с левого верхнего угла, где значилось: «Стоянка для транспорта потенциального противника». Путешествуя взглядом слева направо и сверху вниз, я обнаружил еще «бассейн боевых действий», «ракетоноситель многофункциональный одноразовый» и какой-то «сходняк для многоориентированных солдат». Тюрьмы на схеме не было в помине, и я собрался было вернуться к майору Фрумкину за разъяснениями, но в это время рядом со мной остановился рядовой, необученный, негодный для активных действий (так было написано у него на воротнике рубашки), и сказал: — Господин ефрейтор, что вы ищете, может, я смогу помочь? — Тюрьму, — мрачно сообщил я, ожидая встретить в ответ взгляд, полный презрения или, что еще хуже, — жалости. Однако рядовой, необученный и негодный посмотрел на меня с таким явным восхищением, что я невольно смутился и, сам того не ожидая, объяснил: — Да вот, понимаете, влепили мне срок за неповиновение приказу. Взгляд рядового стал еще более восторженным. — О! — воскликнул солдат. — Не будет ли с моей стороны наглостью попросить вас об услуге? — Меня? — удивился я. — Что я могу… — Не скромничайте! — пылко сказал рядовой, необученный и негодный. — Это просто замечательно, что я вас встретил! Так вы можете?.. — Допустим, — пожал я плечами. — О чем, собственно, речь? — Возьмите меня с собой в тюрьму! Я убежден, что мой читатель (если только он, конечно, сам не с Земли) никогда не сталкивался с подобным абсурдом! — Э… - сказал я. — С удовольствием. Но я не знаю — куда. Здесь нет тюрьмы на схеме, а я не настолько хорошо знаком с… — Да вот же она! — воскликнул солдат и ткнул пальцем в голографическое изображение тучного господина, читающего газету. Поскольку здесь не было никакой надписи, я решил, что так на схеме обозначена библиотека для личного состава. — Это тюрьма? — недоверчиво переспросил я. — А что же еще? — удивился мой собеседник. — Э… Скажите, рядовой, как вас зовут? — Марк Шендерович! — Марк, я здесь человек новый, на Земле давно не был и с порядками в армии не очень знаком… Почему вам так хочется попасть в тюрьму? — Это мечта каждого солдата! — воскликнул Марк. — Если честно, я еще не видел никого, кому бы это удалось. — Ничего не понимаю, — пробормотал я, после чего рядовой Шендерович фамильярно взял меня под локоть и повел в направлении, указанном на схеме, по дороге объясняя кое-какие тонкости армейской жизни. — Тюрьма, — говорил он, — это по определению место, где должно быть плохо. Место, где солдат должен подумать о том, как неправильно он поступил, нарушив присягу. Так вот, на Земле просто нет таких мест! Раньше тюрьмой называли запертое помещение, где арестанта держали на гнусной пище и не позволяли даже прогулок. Но сейчас закон запрещает, во-первых, запирать человека против его воли, и во-вторых, правила практичного питания запрещают употреблять пищу, если энергетическое ее содержание и вкусовые параметры не соответствуют уложению от второго сентября две тысячи восемьдесят первого года. В результате те тюрьмы, о которых можно прочитать в романах прошлого века, давно превращены в музеи. — А где же сидят преступники? — перебил я. — На деревьях истории! — Где? — не понял я. — В тупиковых ветвях исторического процесса! Вот, скажем, в прошлом веке существовало такое государство — Советский Союз. Совершенно тупиковый путь развития. Неудивительно, что в свое время страна эта распалась, и теперь на ее месте находятся… — Знаю, — нетерпеливо сказал я. — И что же? — Но в виртуальной альтернативе Советский Союз продолжает существовать со всеми его совершенно неприемлемыми для реальной истории тенденциями. Туда и отправляют приговоренных — как в гражданской жизни, так и в армии. — В виртуальный Советский Союз? — уточнил я, начиная уже догадываться, что имел в виду рядовой Марк Шендерович. — Почему только в Союз? Есть еще масса возможностей. Тупиковых исторических ветвей было огромное количество. Например, абсолютизм во Франции. Или Палестинское государство. Или… — Понятно, — сказал я. — Все эти возможности существуют, надо полагать, в виртуальной реальности? — А в какой же еще? — удивился Марк. — В натуральной реальности их в помине не было и быть не могло. Это же тупик! — Так, — сказал я. — К чему приговорили меня, я понял. Но почему вы хотите отправиться со мной? Это же, в конце концов, наказание, а не награда. — О таком наказании многие мечтают, — понурил голову солдат. — Иногда так изощряешься, чтобы сделать что-нибудь противозаконное. Например, соль в чай подсыплешь своему соседу… Но за такое преступление дают по шее, а не сажают в тюрьму. — Так украдите что-нибудь, — посоветовал я. — Или дайте взятку. Или… Я не хотел бы советовать, конечно. Но в мое время существовали, например, убийцы. — Да вы что, ефрейтор? — рядовой Шендерович отступил от меня, как от зачумленного. — Вы думаете, что говорите? — Э… - вынужден был признать я. — Пожалуй, я действительно не подумал. Ну хорошо, ведите меня в тюрьму, и я посмотрю, что смогу для вас сделать. — Спасибо! — просиял Шендерович и бросился вперед, как в атаку. Через минуту мы подошли к стеклянному павильону с изображением читающего мужчины. Вошли в холл, и я сказал подошедшему к нам офицеру в ранге лейтенанта: — Ефрейтор Шекет приговорен к заключению до окончания срока службы. Увидев умоляющее выражение на лице рядового Шендеровича, я добавил: — Этот со мной. — По коридору направо, — сообщил лейтенант. — Комнаты три и восемь. Мы с Шендеровичем свернули в светлый коридор с рядом дверей, и мой спутник радостно вломился в камеру номер три, благо дверь была открытой. Я заглянул внутрь и увидел стандартное оборудование для создания виртуальной реальности, как на аттракционе в «Диснейленде». Закрыв за Шендеровичем дверь, я прошел к камере номер восемь, сел в кресло и сказал подошедшему ко мне оператору: — Послушайте, в вашей тюрьме сюжеты на выбор или по постановлению суда? — А по какой статье вы получили срок? — осведомился оператор. — Невыполнение приказа, — сообщил я. — Серьезное преступление, — покачал головой оператор. — Вам положен вариант десять дробь семь. — А что это, если не секрет? — Покорение индейцами Европы. — Разве это вообще было возможно? — поразился я. — Конечно, — сурово сказал оператор. — Если бы Колумб отплыл на несолько лет позже, ацтеки непременно достигли бы берегов Португалии на большом каноэ. Абсолютно тупиковая ветвь, полная деградация Европы, я вас отправлю в Мадрид, где вы поймете, что нарушать приказы — преступление, и что наказание этому преступлению соответствует. — А может, в Париж? — спросил я. Париж мне был как-то ближе по духу, чем Испания, из которой как раз незадолго до отплытия Колумба изгнали евреев. — В Мадрид, — твердо сказал тюремщик и опустил мне на голову металлический колпак. В следующее мгновение я оказался в центре большого города, многие здания выглядели заброшенными, некоторые оказались разрушенными, а посреди площади, на которой я стоял, возвышалась ступенчатая пирамида ацтеков, поднимаясь выше самых высоких строений, даже выше большого кафедрального собора с обломанной колокольней. — Кто такой? — грозно спросил меня невесть откуда взявшийся краснокожий воин, державший в руке оружие, напоминавшее помесь мушкета с арбалетом. Неужели, — подумал я, — можно, натянув тетиву, выстрелить не стрелой, а пулей? — Кто такой? — переспросил воин, направляя ствол оружия мне в грудь. — Ефрейтор Иона Шекет, — отрапортовал я. — Осужден за нарушение приказа. — За мной, — сказал ацтек и пошел вперед, даже не оглядываясь в мою сторону. По идее я мог сбежать, и в другое время так бы и поступил, но кто знает, какими возможностями обладали ацтеки в этом виртуальном мире? Нужно было сначала оглядеться, и я поплелся за воином, глазея по сторонам. Мы миновали пирамиду, прошли мимо полуразрушенного дворца, навстречу нам попадались не только краснокожие, но и люди вполне европейского вида в дорогих одеждах. — Скажите, — не удержался я, — сколько уже лет прошло после того, как вы, ацтеки, покорили Европу? — Девяносто семь, — сообщил воин, не оборачиваясь. — Мы еще не вполне закончили завоевание. Сейчас наши передовые части разбираются с Россией, я слышал, что сражения идут где-то в местности, которая называется… Мосек? Мисок? — Москва? — подсказал я. — Точно, — сказал воин и впервые обернулся в мою сторону. — Кстати, если ты такой знаток, то я не имею права сажать тебя в яму, где тебя непременно сожрут волки. — Волки? — холод пробежал у меня между лопаток. — Конечно. Преступников из виртуального мира мы сажаем в яму с волками. — Что значит, из виртуального мира? — сказал я. — Это ваш мир виртуальный, а мой — самый что ни на есть… — Все относительно, — философски заметил мой конвоир, — и зависит от точки отсчета. Но если ты знаешь, что такое Москва, тебя должны отправить именно туда, чтобы ты стал военным консультантом императора Акальминокароэса. Поможешь нашей армии завоевать Москву, получишь послабление — окажешься в яме не с волками, а с петухами. Я хотел было сказать, что согласен, но воин и не думал спрашивать мое мнение. Он повернулся ко мне лицом, навел на меня свое оружие, натянул тетиву… Я инстинктивно отклонился в сторону, и слепящий шар пролетел над моим правым ухом. Все вокруг меня подернулось туманом, я услышал испуганный голос оператора: «Камера в нерасчетном режиме!» и провалился — нет, не в яму с волками, а в черноту бездны. В следующую секунду я из этой бездны выбрался, но оператор был прав камера работала, должно быть, в нерасчетном режиме, и я оказался вовсе не там, куда хотел меня отправить ацтекский воин.

ТУПИК ИСТОРИИ

Практика моего общения с представителями самых различных цивилизаций показала, что подавляющее большинство из них не имеют представления о том, что значит виртуальное тюремное заключение. На Риксанге, к примеру, преступников убивают, а сознание их утилизируют в большом планетном компьютере, который за многие столетия приобрел столько чужого ума, что сейчас наотрез отказывается решать даже простые математические задачи на деление и умножение. На Шванге Втором, напротив, убийц не лишают свободы. Там считают, что чем более свободна преступная личность, тем меньше ей хочется преступать закон. На Лундре наказывают тем, что не разрешают убийце посещать могилу своей жертвы, а это лишает убийство всякого смысла, ибо убивают там исключительно для того, чтобы потом приходить на кладбище и танцевать на месте захоронения. На Фархоке преступнику дают понюхать травки иттури, и он мгновенно проникается любовью ко всему живому. Кстати, несколько столетий назад некий тамошний властитель, возомнив о себе, приказал распылить порошок, приготовленный из этой травки, над всей территорией большой державы. Цель была не столько благородной, сколько сугубо утилитарной — начальство хотело, чтобы население воспылало к нему беспредельной любовью. Получилось же, что любвеобильные подданные сначала растерзали бюрократов, затем — гвардию властителя и наконец добрались до него лично, после чего несчастного долго соскребали со стен опочивальни. Он, видите ли, не учел силы народной любви — всепоглощающей и огромной, как девятый вал. Я хочу, чтобы читатель понял: наказание лишением личной свободы есть сугубо земное изобретение. Компьютерные операторы, выполняя свои роли тюремщиков, отправили меня против моей воли в миры, где история человечества шла по тупиковому пути, никогда не существовавшему в объективной реальности. Помню, я провалился в черную бездну, прекрасно понимая при этом, что на самом деле продолжаю сидеть в кресле с налепленными на затылок датчиками тюремного компьютерного виртуала. Ощущения, однако, от этого не становились более приятными. Я падал и падал, и подумал даже, что так будет всегда, и что это самое страшное наказание, какое может придумать изощренный ум системного программиста. Как потом оказалось, на самом деле произошло всего лишь спонтанное отключение электроэнергии, и в мой мозг перестала поступать информация, вот мне и казалось, что внешний мир исчез, и кроме пустоты во Вселенной не осталось ничего, даже Бога, который мог бы сказать «Да будет свет!» Подачу электричества, к счастью, быстро восстановили, и я, смирившись уже с ожидавшей меня вечностью прозябания, обнаружил, что стою посреди огромного пустыря. Вокруг, не радуя глаз, были разбросаны остовы автомобилей — бензиновых агрегатов, бывших в употреблении до начала нашего ХХI века. Были здесь также разодранные сидения, детали двигателей, в метре от меня валялось рулевое колесо, а под ногами хрустели осколки стекла. Я огляделся и увидел, что ко мне направляется бородатый мужчина с огромными усами, в хламиде арабского паломника и с куфией на голове. — Эй! — сказал араб, приблизившись. — Ты откуда взялся? Кто такой? — Иона Шекет, — представился я. — Отбываю наказание в виртуальной армейской тюрьме за невыполнение боевого приказа. Прошу прощения, уважаемый, я не очень понимаю, что означает это автомобильное кладбище, и какое оно имеет отношение к назначенному мне наказанию. — Эти евреи, — сказал араб, обращаясь то ли в пространство, то ли непосредственно к самому Аллаху, — думают, что если умеют говорить, то, значит, умеют понимать то, что говорят сами. А ну-ка бери вон тот мотор и тащи за мной! Вообще говоря, я мог бы справиться с арабом одной левой, но откуда мне было знать, как отреагирует тюремная программа на рукоприкладство со стороны заключенного? Я поднял агрегат (весу в нем было килограммов сорок) и потащил, а араб шел впереди и покрикивал. Минут через пять мы прошли мимо остова большого автобуса, похожего на скелет динозавра, и оказались перед небольшим домиком, на пороге которого сидел на раскладном стуле другой араб, отличавшийся от первого только отсутствием бороды. — Это еще кто? — спросил второй араб у первого и получил ответ: — Еврей, сам не видишь? Скрывается на складе от службы безопасности. Хочет совершить теракт. — Ничего подобного! — воскликнул я. — Мне лишь нужна информация, согласно которой я мог бы… — Все вы говорите, что вам нужна информация, — перебил меня второй араб и вытащил из-под хламиды коробочку старинного, начала века, сотового телефона. Поднеся аппарат к уху, он сказал по-арабски: — Фархад, тут еще одного привели. Что делать? Выслушав ответ, араб спрятал телефон и заявил: — Я бы тебя продал вместе с машиной, но покупателю не нужен водитель-еврей. И он прав: он ездить хочет, а не выслушивать бредни по поводу этой вашей Эрец-Исраэль. Я вспомнил, как во времена давно ушедшей молодости наводил на территории государства Фаластын порядок в составе Третьей стрелковой бригады ЦАХАЛа, и рука сама потянулась к тому месту, где у меня в былые годы висел автомат. — Ну-ну, — сказал безбородый араб. — Успокойся, никто тебя убивать не будет. Салман отвезет тебя в порт, даст лодку без весел, и плыви куда хочешь. Бородатому Салману не очень хотелось сопровождать меня куда бы то ни было, и он немедленно высказал безбородому все, что думал о покупателе, продавце, автомобильном салоне, стране Фаластын, а также о евреях вообще и обо мне, в частности. Безбородый в долгу не остался, и в течение получаса я слушал вопли, перемежаемые отдельными разумными возгласами. Мой аналитический ум просеивал все, что кричали два собеседника, и к тому времени, когда спорщики выдохлись окончательно, я уже понимал, в каком именно из тупиковых исторических миров оказался. В сорок восьмом году евреи этого мира не смогли победить противника и основать свое государство. Война шла с переменным успехом несколько лет, и евреев постепенно оттеснили к береговой линии. В пятьдесят шестом все было кончено, и халуцим отправились к берегам Африки, чтобы последовать одной из идей классика сионизма и основать еврейский ишув в мирной и плодородной Уганде. А на берегах Иордана остались арабы, которые, заполучив землю, решительно не знали, для чего она им сдалась. Безбородый, которого Салман называл Фаруком, был, оказывается, одним из богатейших людей Палестины. Промышлял он тем, что имел автомобильный салон, самый большой на Ближнем Востоке. Сначала я решил, что Фарук был здесь представителем иностранных автомобильных фирм и продавал населению всякие там «субару» и «тойоты». Но внимательно прислушавшись к воплям Салмана, я понял, что все гораздо проще. У Фарука во всех странах региона — от Египта до Ирака — были свои люди, которые угоняли машины и переправляли их в Палестину, благо границы здесь были прозрачнее оконных стекол. В Палестине угнанные машины разбирали на части, свозили на свалку, которую называли «автосалоном», и продавали по бросовым ценам. Все прекрасно знали, каким бизнесом занимался Фарук, Интерпол даже вынес постановление об его аресте, что нисколько не мешало владельцу самого большого на Ближнем Востоке автомагазина сбывать ворованное. Когда Фарук с Салманом вдоволь накричались, я вклинился в паузу с невинным вопросом: — А что, Тель-Авив тоже стал арабским городом? Фарук посмотрел на меня как на помешанного, а Салман сказал презрительно: — Нет никакого Тель-Авива. Яффо там, понял? — Понял, — сказал я и спросил: — А вместо Иерусалима, значит, Эль-Кудс? Почему-то этот невинный вопрос заставил Салмана и Фарука опять перейти на крик и вопли, из которых я выудил информацию о том, что евреи еще в сорок восьмом заняли старый город, откуда их вот уже полвека не могут выкурить даже отравленные бомбы Саддама Хусейна. Они снесли мечеть Омара, а в мечети Аль-Акса устроили кошерный ресторан, и Аллах им этого не простит: когда доблестные арабские войска займут наконец святой город, всех оставшихся евреев поставят к Стене плача… — Послушайте, — сказал я, — но ведь вы тут плохо живете! Если вместо новых машин покупаете ворованное старье, вместо вилл у вас халупы, где даже кондиционера нет… Может, зря вы евреев победили? Салман повернулся ко мне и разразился бранью, но Фарук неожиданно сплюнул себе под ноги и заявил: — Конечно, зря! Нужно было дать вам построить свое государство, города, заводы, фермы, а потом все это забрать, и тогда мы нормально жили бы на своей земле! Не было у наших лидеров в сорок восьмом стратегического мышления! Им, понимаешь, все подавай сразу. Вот и завели себя в исторический тупик. Меня поразило, как точно оценил этот простой араб суть происходившего исторического процесса, но я быстро понял, что со мной, ясное дело, разговаривал не сам Фарук, а созданная специально для меня компьютерная программа. Мне стало скучно, и я сказал Салману: — Веди меня к морю, я утоплюсь на твоих глазах. Не хочу жить в этом мире. Разве могла тюремная программа виртуального наказания допустить, чтобы заключенный покончил с собой — пусть даже не в реальности, а в мире собственных иллюзий? Салман посмотрел на Фарука, Фарук посмотрел в небо, а с неба на меня подул холодный ветер перемен. В следующее мгновение я понял, что сижу в кресле, налепленные на затылок датчики щекотали кожу, и голос системного оператора сказал: — Шекет, ваше наказание прервано, поскольку возникла угроза для здоровья. — Вашего? — спросил я, поднимаясь на ноги. — Вашего, — буркнул оператор. — Вы слишком эмоционально реагируете на виртуальную реальность. Для вас это не наказание получается, а радость исследователя. — Естественно, — сказал я. — Всегда интересно узнать что-нибудь новое. Не могли бы вы отправить меня на другую тупиковую историческую ветвь? Мне любопытно, например, что могло произойти в мире, если бы Саддам Хусейн в свое время… — Здесь тюрьма, — прервал меня оператор, — а не аттракцион. Отправляйтесь к майору Фрумкину и доложите, что отбыли срок заключения полностью. — Слушаюсь! — воскликнул я и покинул помещение тюрьмы.

ФЕЛЬДМАРШАЛ ИОНА ШЕКЕТ

Всего за двадцать четыре часа моей контрактной службы в новой израильской армии я испытал столько приключений, сколько не выпадало на мою долю за десять лет межзвездных странствий. Купив билет всего за десять шекелей, я успел в течение нескольких часов поучаствовать в двух сражениях межзвездных десантников, посидеть в тюрьме, спасти Европу от ацтекского нашествия, а Эрец-Исраэль — от нашествия арабского, после чего, наполненный впечатлениями и готовый к новым подвигам, я направился к майору Фрумкину и честно передал то, что поручил мне сказать системный оператор в виртуальной тюрьме. — Приказано доложить, — отрапортовал я, — что ефрейтор Шекет тюремное наказание отбыл полностью и на всю катушку. — Вольно, — буркнул майор, снимая ноги со стола. — Желаете демобилизоваться или продолжить службу? — Продолжить! — воскликнул я. — У меня билет на сутки, из которых прошло только четырнадцать часов. — Хорошо, — кивнул майор. — За что вы получили взыскание? За неподчинение приказу? Согласно уставу, в случае продолжения службы вы должны теперь научиться сами отдавать приказы, чтобы осознать глубинную порочность вашего проступка. — Так точно! — сказал я, не поняв, если говорить честно, куда клонит бравый майор. — Что у нас сейчас вакантно? — сам себя спросил Фрумкин и выпустил из блока памяти дивизионного компьютера голографический список командного состава. В воздухе комнаты замелькали фамилии и объемные изображения военачальников. — Отлично, Шекет, вам везет! — воскликнул майор. — На ближайшие три часа вакантна должность командующего фронтом в системе Эн-Эн-Восемь-бет Большой Гнилой Рыбы. С настоящего момента вам присваивается звание фельдмаршала. Инструктаж пройдете в системной операционной. Желаю успеха, господин фельдмаршал! — и с этими словами Фрумкин вытянулся передо мной по стойке «смирно». — Вольно, майор, — разрешил я и направился в системную операционную, чтобы выяснить, чем мне предстояло заняться в ближайшие три часа. Скажу прямо, я полагал, что майор просто хотел от меня избавиться, и меня ждал какой-нибудь подвох вроде внеочередного дежурства на полуавтоматической кухне. Однако в комнате с надписью «Системная операционная» меня встретил молодой человек в форме лейтенанта и, внимательно всмотревшись в мое лицо, сказал: — Проходите, господин Шекет, сейчас я вами займусь. И действительно занялся! Не прошло и минуты, как я понял, что военачальника, подобного мне, еще не существовало в израильской армии. Я приказал молокососу-оператору отправляться в виртуальную тюрьму за недостаточно почтительное обращение к старшему по званию и отбыл в расположение командования Восьмым фронтом в системе Эн-Эн-Восемь-бет Большой Гнилой Рыбы. В моем распоряжении был, конечно, катер главнокомандующего, но я предпочел простой прыжковый доставщик типа «Оверлейдер» — такой же, на котором летал в свое время великий полководец Ишшухаара, генераллисимус швайгов. Восьмой фронт состоял из отборных частей израильской армии — здесь служили не контрактники, купившие за собственный счет суточные армейские билеты, а супермены, специально сконструированные в лабораториях ЦАХАЛа для ведения боевых операций в чужих звездных системах. Это были поистине великие бойцы, на счету каждого числилось не одно галактическое сражение, а боевой стаж исчислялся неделями или даже месяцами. Личный состав встретил меня оглушительными возгласами, которые, конечно, передавались мне прямо в мозг, поскольку в безвоздушном пространстве, где расположились передовые рубежи фронта, звук, ясное дело, не распространялся. — Внимание! — подумал я, и все замерло на расстоянии до двух миллионов километров. — Наша боевая задача, — продолжал думать я, одновременно вспоминая все, что вложил в мою голову компьютер во время инструктажа в системной операционной, — наша боевая задача заключается в демилитаризации аборигенов системы Эн-Эн-Восемь-бет Большой Гнилой Рыбы — вот она, кстати, под нами. И действительно, мои бравые бойцы расположились двойным каре в верхних слоях атмосферы этой планеты, покрытой морями, островами и аборигенами. Аборигены Эн-Эн-Восемь-бет Большой Гнилой Рыбы рождались солдатами, жили как солдаты и солдатами умирали. Им было все равно с кем сражаться, из-за чего и по какому поводу. Женщин среди них не было, поскольку размножались они делением — обычно на две части, но бывало, что и на четыре, а то и восемь. Внешне солдаты Эн-Эн-Восемь-бет Большой Гнилой Рыбы были похожи на восклицательные знаки размером этак метров по сто — понятно, что, появившись на какой-нибудь захудалой планете в районе четвертого рукава Галактики, солдаты наводили ужас одним своим видом, и чаще всего население сдавалось им без боя, а потом долго не понимало, почему оно это сделало. — По сигналу «хоп», — подумал я своим бойцам, — начинаем погружение в атмосферу. Имейте в виду, наша задача — не уничтожение противника, а его демилитаризация, то есть генетическое переконструирование. Ясно? — Так точно! — подумали одновременно семнадцать тысяч мозгов, и в моей голове раздалось такое эхо, что я на секунду потерял способность принимать гениальные военные решения. Потеряв над собой контроль, я сказал «хоп» чуть раньше, чем хотел, и в результате тысяча моих суперсолдат сгорела в атмосфере Эн-Эн-Восемь-бет Большой Гнилой Рыбы, поскольку влетела в нее с недопустимой скоростью. Я заставил себя отвлечься от понесенных потерь в живой силе (впрочем, можно ли было назвать живой силой суперсолдат, синтезированных в лабораториях и потому лишенных такого непременного солдатского атрибута, как совестливая душа?) и отдал следующий приказ: — Рассредоточиться и произвести наведение на цели! Насколько я мог судить, основные силы аборигенов Эн-Эн-Восемь-бет Большой Гнилой Рыбы находились сейчас на родной планете, и этим обстоятельством необходимо было воспользоваться. — Доложить о готовности! — потребовал я мысленно. — Готов! — одновременно подумали шестнадцать тысяч мозгов, но на этот раз я вовремя поставил мысленный экран и потому сохранил ясность мышления и твердость духа. — Вперед! — скомандовал я, и сражение началось. Аборигены Эн-Эн-Восемь-бет Большой Гнилой Рыбы не ожидали нападения израильтян (обычно ведь они нападали сами — а это, знаете ли, развращает и лишает бдительности), и потому каждый из моих солдат, выбрав себе противника, сумел беспрепятственно применить прием самозахвата. Если перейти с военного языка на гражданский, это означает: солдат сдается на милость победителя, позволяет противнику применить силовой прием и в этот критический момент производит укол в орган размножения, который у аборигенов Эн-Эн-Восемь-бет Большой Гнилой Рыбы располагался в том месте, где у восклицательного знака находится точка. Это была блестящая операция, прошедшая без единого срыва. Несколько секунд спустя мои солдаты полностью овладели инициативой и приступили к генетическому переконструированию противника. Нужно было извлечь из каждого аборигена ген агрессивности и заменить его уже готовым к употреблению геном миролюбия. Я понимал, что возможны послеоперационные осложнения, и потому выставил на низких орбитах войска второго эшелона. Мне вспомнилось, к примеру, как после подобной операции в системе Семь-Семь-ка Серой Лопаты несколько солдат противника были переконструированы неправильно и вместо мирных граждан обратились в чудовищ, напоминавших земных драконов времен древних мифологий. Отлавливать их пришлось потом по всей Галактике, и прежде чем драконов удалось уничтожить, они успели проглотить без остатка восемь звезд класса G8 и четыре газовых туманности типа «Конская голова». Поскольку операция была секретной, то в прессе сообщили, что в Третий рукав проникла из межгалактического пространства неизвестная черная дыра, которая и произвела весь описанный переполох. — Проявить максимум осторожности! — подумал я на всякий случай, обращаясь к своим солдатам. Звездный час для каждого военачальника — видеть, как на твоих глазах вражеская армия превращается в дружественную цивилизацию. Никогда не забуду, как восклицательные знаки сначала скрючились, изображая знаки вопроса, а потом опять выпрямились, и я начал улавливать исходившие от бывших врагов мысли о стремлении к добру, вечной молодости и дружбе цивилизаций. Несколько аборигенов подумали даже о принятии гиюра, переходе в еврейство и приобретении билета в израильскую армию, но эти мысли я немедленно подавил — ведь моей целью была полная демилитаризация, а не рекрутский набор. Час спустя все было кончено. Восклицательные знаки разбрелись по островам Эн-Эн-Восемь-бет Большой Гнилой Рыбы и стали на радостях делиться, а уставшие воины Восьмого фронта поднялись на орбиты, доложили об исполнении приказа и погрузились в сон, чтобы восстановить силы. Одной военной цивилизацией в Галактике стало меньше. А мне пришла в голову мысль, от которой похолодело в затылке: что если где-нибудь в галактике Малой Бесхвостой Медведицы другой полководец, более гениальный, чем я, вознамерится демилитаризовать мою любимую израильскую армию? И в один несчастный день мои солдаты проснутся, ощущая в себе не боевой дух, а желание пососать леденец и посетить сафари в марсианском Сырте? И тогда билеты будут продавать не на армейскую службу, а на аттракционы вроде Галереи ужасов мадам Тюссо? А вдруг это уже случилось, и я не суперсолдатами командую на самом деле, а всего лишь фишками в большой игре галактического Диснейленда? Огромным усилием воли я отогнал эту крамольную мысль и, посмотрев на часы, отправился к майору Фрумкину. — Бывший фельдмаршал Иона Шекет боевое задание выполнил, — отрапортовал я. — Аборигены Эн-Эн-Восемь-бет Большой Гнилой Рыбы демилитаризованы полностью и окончательно. — Хорошо, ефрейтор, — кивнул майор, даже не сняв ног со стола. — Вам осталось служить еще семь часов. Желаете участвовать в военных действиях или предпочтете альтернативно-креативную службу? Я впервые услышал о таком виде службы и, естественно, сказал, что предпочту именно ее. Хватит войн, в конце концов! Даешь альтернативку! Майор Фрумкин продиктовал распоряжение своему кадровому компьютеру, и я отправился к новому месту службы.

ПОТЕРЯННАЯ АЛИЯ

Я не люблю писать мемуары. Последнее это дело — пишешь, пишешь, доходишь до сегодняшнего дня и задаешь себе вопрос: и что теперь, книга закончена, а с ней и жизнь? Точка в конце повествования длиной в сотню мегабайт естественно представляется и жизненной точкой — жирной, нестираемой и окончательной, как приговор Галактического трибунала. Но читатель требует, ему почему-то хочется знать о моих славных подвигах, а когда я говорю «На моем месте так поступил бы каждый», читатель почему-то скептически усмехается и начинает с тревогой смотреться в зеркало. Вот и приходится хитрить, писать понемногу, но чаще даже не писать, а в разговоре с компьютером вспоминать все эти уже покрывшиеся плесенью истории и заставлять беднягу записывать их, выбрасывая, к тому же, все мои «значит», «так сказать» и «э-э… ну, ты сам понимаешь». Вроде бы и не мемуар получается, а так, байки в дождливый день. Иногда, наговорив с три короба, я и сам потом с удивлением думаю: «Неужели все это действительно было со мной? И зман-патруль, и Далия, которую я бросил на произвол судьбы в межзвездном пространстве, и учеба в Оккультном университете, и как я работал неконвенциональным астрологом, и как общался с гениальными изобретателями… Кошмар. Я бы всего это не пережил, это точно. Но тогда с кем же все это было на самом деле?» Как-то, наговорив очередную историю (как-нибудь, когда мой компьютер соберется с силами и расшифрует запись, вы ее тоже прочитаете), я невольно воскликнул: — Не могу поверить, что эти невероятные события случились со мной! На что компьютер, для которого правда дороже собственной операционной системы, немедленно ответил: — Если у тебя начался старческий склероз, пора писать мемуары. — Ни за что! — твердо сказал я. — Послушай, — продолжал компьютер, — в истории под номером… э-э… неважно, что-то у меня номера повторяться начали… Так вот, в одной истории ты упомянул, что принимал участие в Большом конгрессе галактических евреев. Так у меня с тех пор почтовые директории забиты требованиями рассказать, в чем было дело. Почему никто никогда о таком конгрессе не слышал, и не является ли это плодом твоей фантазии? — Я не умею фантазировать, — с оттенком грусти сознался я, — и тебе это прекрасно известно. — К сожалению, — сухо отозвался компьютер. — Но если ты не расскажешь о Большом конгрессе, мне придется послать твоим читателям уведомление о том, что Иона Шекет не желает… — Ни в коем случае! — воскликнул я. — Почему не желает? Правда, ничего хорошего я о том конгрессе сказать не могу, но вспомню с удовольствием. — Странно, — заметил компьютер. — Если ты не можешь вспомнить ничего хорошего, откуда удовольствие? — Сейчас поймешь, — сказал я и, поднеся к губам чашку с ароматным кофе «Бурда моден», начал рассказ. Дело было, если мне не изменяет память, лет тридцать назад. Именно тогда мой коллега и в некотором смысле даже однофамилец, звездный капитан Ийон Тихий открыл систему Полубиктос А, где обнаружил неизвестную науке цивилизацию. На вопрос, к какому галактическому этносу относят себя аборигены, Тихий получил ответ: — Евреи мы. — Ха, — сказал Тихий и задумался. Сам-то он был из польских. Гиюр приняла в 2028 году его мать, а отец так и помер поляком, поскольку был убежден, что Бог есть выдумка фантастов, живших в шестом тысячелетии до новой эры. — А как вы стали евреями? — осторожно поинтересовался Тихий. — Приняли гиюр? Какой? Ортодоксальный? Консервативный? Реформистский? Астрокумулятивный? — Мы всегда были евреями, — гордо заявил абориген — мужчина трехметрового роста, одетый по последней полубиктосной моде: юбка выше колен и поверх нее хламида до пят. — Всегда, скажете тоже, — хмыкнул Тихий. — Я ведь и открыл-то вас всего час назад. — Всегда, — повторил абориген. — Творец дал Моше Тору на горе Синай, разве вы этого не знаете? Услышать такое от дылды, на голове которого вместо кипы была железная коробочка, было странно даже для видавшего виды Ийона Тихого, и потому он тут же связался со мной по межзвездному стерео, поскольку знал меня как человека, способного найти выход из любой ситуации. В тот день я как раз был свободен от прочих дел и потому немедленно прилетел на Полубиктос А, воспользовавшись не очень качественным, но зато быстрым каналом потусторонней связи. — Вот, гляди-ка, Иона, — сказал мне Тихий. — Этот тип утверждает, что зовут его Авраамом, мать у него была Рахель, бабушку звали Эсфирь, а остальных предков по женской линии он не помнит. Что скажешь? — Послашайте, уважаемый Абрам, — подумав, сказал я, — вы ведь не всегда жили на этой планете? — Всегда, — заявил абориген, не моргнув глазом. — Я имею в виду не вас лично, — пояснил я, — а весь ваш народ. — Всегда, — повторил Авраам, будто забыл все другие слова. — Послушайте, — нетерпеливо сказал я, — наверняка в вашем фольклоре существует предание о том, что в древности какая-то часть вашего народа пришла с неба… — Предание? — возмутился Авраам. — Это записано в святых книгах! — Именно это я имел в виду, — быстро сказал я. — Очень хотелось бы почитать… Через час мы с Ийоном держали в руках огромный фолиант, написанный на странном языке, в котором обнаружилось много ивритских и арамейских слов. Открыв нужную страницу, мы прочитали, что после того, как Моше получил Тору и народ двинулся в сторону земли Ханаанской, некий отряд в количестве трехсот душ, в том числе женщины и дети, отстал от массы, шедшей за лидером, и заблудился среди скал. Бедняги кричали, звали на помощь, и, видимо, Творец услышал, потому что небеса разверзлись, на землю опустилась огромная колесница, из которой вышли гиганты и сказали: «Что вы стенаете? Или худо вам?» «Худо, — сказал Иоханан, начальник отряда. — Заблудились мы». «Заблуждаться нехорошо, — сказал гигант. — Влезайте на колесницу, и будете вы наставлены на путь истинный». Ну, ребята и полезли, терять им было нечего. А колесница, как я понял из текста, оказалась космическим кораблем, на котором прилетели на Землю жители планеты из системы Полубиктос А, называвшие себя в то время раштами. Так триста евреев оказались на Полубиктосе А, где и провели остаток жизни. И надо сказать — не без пользы. Женщинам с Земли пришлиь по нраву трехметровые мужчины, по сравнению с которыми их собственные мужья выглядели пигмеями. Еврейское племя на Полубиктосе А росло с каждым годом, а потом дочери евреек, в свою очередь, рожали детей, и процесс этот был бурным, как большая река на главном континенте Полубиктоса А. Лет через триста на Полубиктосе А обитали три миллиона настоящих евреев, а еще через пару столетий никто уже и не помнил, кроме талмудистов и хроников, что местная публика когда-то именовала себя раштами. — И что же дальше? — спросил меня Ийон Тихий, когда мы прочитали историю евреев Полубиктоса А. — А в чем дело-то? — удивился я. — Может, это как раз и было одно из потерянных колен Израилевых? Замечательное открытие! — Да? — скептически сказал Ийон. — А если они захотят репатриироваться? А если они все пожелают жить именно в Иерусалиме? — Нет! — воскликнул я, представив себе этот кошмар: миллиарды евреев с Полубиктоса А наводняют Землю, и прекрасная планета вмиг становится… нет, страшно представить. — Так вы с Земли? — прислушавшись к нашему разговору, спросил Авраам. — С той самой Земли, где Синай? И где Египет? И где земля Ханаанская, завещанная нашему народу? — Ну что вы, — криво усмехнулся я. — Лично я с планеты Ируказ-4, а мой коллега вообще с черной дыры ЕН 29 092. И ведь я не сказал ни слова неправды, поскольку именно с Ируказа прибыл на Полубиктос А. Схватив Ийона за рукав, я потянул коллегу к звездолету и дал полный газ, как только мы оказались на борту. — Не нам решать эту проблему, — сказал я недоумевавшему Ийону Тихому. — На это есть Кнессет, есть Главный раввинат, есть министерство абсорбции наконец. Аборигены Полубиктоса А могут считать себя евреями, но что скажут по этому поводу в министерстве иностранных дел Соединенных Штатов Израиля, я уж не говорю о министерстве дел внутренних… Так вот и получилось, что нам с Ийоном пришлось делать совместный доклад на спешно созванном Большом конгрессе галактических евреев. Кроме нас, землян, в этом представительном форуме участвовали евреи, временно проживавше на Марсе, Юноне, Центавре-4, Большой Дороге-35 и даже на стационарной станции около той самой черной дыры, с которой Ийон Тихий прибыл на Полубиктос А. — Это не евреи, — сделал вывод представитель министерства иностранных дел. — У них документов нет. — Почему же? — возразил Тихий. — Есть. Просто у них документом считается татуировка на шее. Там все сказано. — Не по форме, — отрезал правительственный чиновник, и, по-моему, это была просто отговорка: никому не хотелось брать на себя ответственность за доставку на Землю десятка миллиардов евреев, никогда не видевших космопорта имени Бен-Гуриона, не говоря уж о Стене плача. — Их предки вышли с Моше из Египта, — сказал я. — Кто ж тогда евреи, если не они? У них на Полубиктосе синагог больше, чем холмов в Иудее. — Послушайте, — обратился к нам с Ийоном мудрый раввин, прилетевший на заседание конгресса то ли с Цавты-2, то ли из самого Цфата, — вы разве сказали этим… э-э… что они действительно могут считаться евреями? — Нет, — я покачал головой. — Но они-то себя считают именно евреями. — Ну и пусть, — заключил раввин. — А на самом деле каждый из них должен пройти гиюр. — Десять миллиардов человек? — поразился я. — Неважно. Откроем на Полубиктосе А ульпаны по подготовке к… — Ни за что! — воскликнул представитель министерства финансов. — Это ж сколько денег нужно потратить! Проблема была признана заслуживающей внимания, и Конгресс приступил к ее обсуждению, а мы с Тихим покинули зал, никем не замеченные. Вечером я встретил на космодроме раввина из Цфата и спросил, какое решение было принято. — Соломоново, — усмехнулся раввин. — Пусть они считают себя евреями, но пусть, кроме них, никто об этом не знает. Поэтому мы рассчитываем на вашу скромность. — Да, конечно, — сказали мы с Тихим, переглянувшись. — Ну что? — обратился ко мне коллега, когда мы остались одни. — Полетим на Полубиктос А? Или забудем о том, что мы там были? — Решение должно быть соломоновым, — сказал я. — Значит, полетим на Полубиктос, а прилетев, забудем, зачем мы это сделали. Так мы и поступили. Но то, что с нами произошло, уже не имело никакого отношения к Большому конгрессу.

ИНСПЕКТОР ВРЕМЕНИ

Машина времени — гойское изобретение, я это заявляю вам с полной ответственностью. И неважно, что фамилия изобретателя Мендельсон, зовут его Шимон, и живет он в Бней-Браке на улице Жаботинского. Настоящий еврей не станет изобретать ничего, что может пойти во вред народу, а бед от путешествий во времени можно ожидать не меньших, чем от газовых камер, можете мне поверить. Если раньше террорист-смертник отправлялся к своим мусульманским гуриям, взрываясь посреди улицы Бен-Иегуды, то после того, как господин Мендельсон опубликовал в 2043 году чертежи своей машины в престижном журнале «Природа», каждый противник Соединенных Штатов Израиля норовит заполучить машину времени и отправиться на ней в 1948 год, чтобы убить Бен-Гуриона прежде, чем тот зачитает текст Декларации независимости. Или того лучше — поехать в 1592 год и пустить ко дну все корабли, на которых евреи убегали из гостеприимной Испании. Помню, одного террориста сняли с машины, когда он уже набрал на пульте год разрушения Второго храма; как потом показало следствие, бедняга хотел разобраться с евреями, покидавшими Иудею. Впрочем, о чем это я говорю? Вам, конечно, исторические факты хорошо известны, как и судьбы тех фанатиков, которые пытались эти факты переиначить. Из чего, конечно, не следует, что машины времени безопасны, отнюдь нет: если бы не полицейские времени или, как их называют, зманавники, еврейское население земного шара составляло бы сейчас куда меньшее число, чем на самом деле. Несколько лет я сам прослужил в патруле, о чем не стал распространяться перед депутатом Корешем по естественной причине: служба эта секретная, а депутаты кнессета, как известно, народ, на язык весьма невоздержанный. Вполне может вскочить во время выступления какого-нибудь представителя арабского меньшинства и завопить на весь зал: — Иона Шекет таких, как вы, ловил еще полтысячелетия назад! Это была бы истинная правда, но на публикацию подобных сведений пока еще не снят цензурный запрет. Смысла в этом, на мой взгляд, нет никакого, потому что каждый израильтянин знает, кто такие зманавники, чем они занимаются, и насколько рискованное у них занятие. Я прослужил в полиции времени всего ничего — лет сорок. Я имею в виду независимые годы, проведенные мной в иных эпохах. В своем времени я получил, между тем, всего три месячных зарплаты, после чего был уволен в запас из-за неполного служебного соответствия. Каково? С одной стороны, начальство было право: в нашем времени прошло всего три месяца, за них мне и заплатили. Время, проведенное в иных временах (пусть меня простят за этот странный литературный оборот), в зачет не шло, именно это меня и возмутило. Вы думаете, Гистадрут за меня вступился? Ничуть не бывало, мне сказали, что я сорок лет не платил членские взносы и потому они не намерены защищать мои интересы. Но я хочу рассказать не о своей тяжбе с конторой (это особая история) и не о первых своих операциях (о них и вспоминать не стоит), а о том, как на третьем месяце (а вернее — на тридцать третьем году) службы я спас-таки еврейский народ от полного уничтожения. За что, кстати, получил выговор и понижение в должности, поскольку, выполняя задание, нарушил какую-то директиву, о существовании которой узнал только после возвращения. Но — по порядку, если, конечно, в патрулировании времени есть хоть какой-нибудь порядок… Я сидел в машине и скучал, изредка поглядывая на экраны и в иллюминатор кабины. Экраны показывали, что все идет в штатном режиме, а в иллюминатор я видел большой восточный базар, где арабы торговались друг с другом так, будто от цены товара зависело, наступит ли нынче вечером конец света. Звук я отключил, иначе не мог бы сосредоточиться, а возможно, просто оглох бы от истерических воплей. Меня начало клонить в сон, и я собрался немного нарушить инструкцию: отыскать в эфире времени станцию «Волны Израиля» и послушать новую песню Златы Гамаль. Я протянул руку к пульту и неожиданно увидел, как свет одной из контрольных лампочек сменился с зеленого на желтый, а затем сразу на красный. Это означало, что где-то поблизости может произойти разрыв временной линии, опасный для еврейского народа. Нужно было приступать к действиям, а я понятия не имел — к каким именно. Базар здесь был как базар — в Дамаске девятого века я видывал и поинтереснее. Но нужно было срочно принимать какие-то меры, и я выбрался из кабины. Время, закапсулированное в салоне машины, распрямилось, и я почувствовал гнет лет — я стал стариком, на мне был балахон бедуина, я и был бедуином в этой эпохе. Я оглянулся и, естественно, не увидел своей машины: полог времени надежно скрывал ее от любопытных взоров. Стало беспокойно, мне не нравится, когда я не вижу пути к отступлению. Но беспокойство на этот раз было еще и иного рода: на базаре находился человек, который был способен уничтожить еврейский народ и собирался сделать это. Кто? И главное — как? Я огляделся и не увидел ничего примечательного. Базар как базар, люди как люди. Коллегу-зманавника я смог бы выделить по взгляду, но коллег моих здесь быть не могло, я был на дежурстве один. И все же… Я ощутил на себе чей-то пристальный взгляд, это был взгляд чужака. В следующее мгновение наши взгляды скрестились, и мне на миг стало дурно. На меня смотрел трехглазый паук ростом с годовалого теленка. В следующее мгновение паук понял, что раскрыт, и мгновенно вернулся в облик, в котором находился в этой эпохе: стал молодым арабом, торгующим пряностями. Звали его Махмуд, приехал он из Медины — такой, во всяком случае, была его легенда, которой он придерживался вот уже три местных года. Конечно, этой легендой он мог кормить кого угодно, только не опытного зманавника, каким был я в те годы. Мне не понадобились особые мысленные усилия, чтобы понять: передо мной наемник с планеты Варакан-4, нанятый аргентинскими мусульманскими фанатиками в 2065 году (через год после того, как мы с депутатом Корешем пили коку в буфете кнессета) для того, чтобы уничтожить еврейскую нацию. Мне стало интересно: каким образом этот господин мог осуществить свое намерение, продавая пряности на базаре в Мекке XIII века Новой эры? Я подошел к разложенным на коврике сосудам с пряностями, резкие запахи ударили мне в ноздри, но я сдержался и сумел не расчихаться в самый, можно сказать, разгар боевой операции. — Господин, — сказал я на чистейшем вараканском наречии, — вам придется пройти со мной для выяснения личности. Молодой араб скосил в мою сторону глаз (он, конечно, понял, что разоблачен, но не подал виду) и процедил сквозь зубы: — Отвали, эти замечательные пряности тебе все равно не по карману. — Ну-ка пройдемте, — потребовал я и протянул руку, чтобы схватить негодяя за шестую лапу, которую он маскировал под миску с чечевичной похлебкой. Араб-вараканец вывернулся, опрокинул несколько сосудов, завопил «Держи неверного!», но, вместо того, чтобы держать, пустился наутек. При этом он немного ослабил свою телепатическую хватку, для всех он по-прежнему оставался молодым арабом, но я прекрасно видел паука, перебиравшего мохнатыми лапами. Я скрутил его в ближайшем переулке. Главное ведь было — не позволить ему добраться до своего транспорта, иначе пришлось бы гоняться за негодяем по всем временам, а я очень не люблю эти занятия, после них всегда выпадает из памяти, а бывает и из жизни, какая-нибудь неделя или даже месяц. Как-то во время погони я начисто потерял целый год, но не о том сейчас речь. Вы пробовали двумя руками скрутить паука ростом с теленка, у которого восемь мохнатых лап и все на затылке? В какое-то мгновение мне показалось, что пленником стал я сам, сейчас меня отправят в контейнере на Варакан, и я не смогу рассказать свою историю не только депутату Корешу, но даже собственному начальству, ожидающему меня с дежурства. Однако я сосредоточился (не столько физически, сколько мысленно), в руке моей оказалось лассо времени, штатное оружие израильского зманавника, и я набросил его на паука-вараканца. Тут все и закончилось — я имею в виду, конечно, процедуру захвата, потому что теперь предстояло еще разобраться в намерениях этого типа и главное выявить заказчиков, а это в нашей профессии сложнее всего. Я оставил пауку две свободные лапы, иначе мне пришлось бы нести его на руках. В кабине, куда вараканец влез с трудом, я сразу приступил к допросу. — Тип машины, — потребовал я, — гараж, страховка. Кто будет платить за обратную доставку? Это самый верный способ узнать адрес и время заказчика. Вараканец мог бы и промолчать, но мой взгляд убедил его в том, что молчание ему даром не пройдет. Он был профессионалом, он узнал профессионала во мне и не стал сопротивляться больше, чем требовала профессиональная честь. — Заплатит Аргентинская джамахирия, — с презрением сказал он. — В какому году? — В две тысячи девяносто третьем… Ну, подумал я, время еще есть. Я могу вернуться в своей 2065 год и заканчивать допрос в более удобных условиях. Что я и сделал, нажав на пульте несколько кнопок. — Цель диверсии, — сказал я, когда все еще спеленутый пленник оказался в кресле для первичных допросов инопланетных агентов. — Полное и окончательное решение еврейского вопроса, — отчеканил вараканец. — Ох-хо-хо, — вздохнул я. — И как же Аргентинская джамахирия собиралась этот вопрос решить? — Очень просто, — оживился вараканец, дорвавшись до редкой возможности поделиться профессиональным секретом с профессионалом. — Я должен был обнаружить настоящую еврейскую девушку. Понимаете? Такую, у которой в роду все были евреями до самого древнего колена, какое удастся выявить. Я должен был ее обнаружить и жениться на ней. — Ну и что? — удивился я. — Как этот брак помог бы вам выполнить задание? — Очень просто, — повторил вараканец, дернув связанными щупальцами, я забираю жену в машину и отправляюсь с ней во времена ваших праотцев. Там мы живем некоторое время в полном согласии, а потом я исчезаю, а женщина остается со всеми рожденными от меня детьми, которых она и все окружающие считают евреями. На самом же деле вараканской крови в них куда больше, и ее дети женятся и выходят замуж за других евреев, и лавина нарастает, и через несколько поколений вараканская кровь уже неотличима от еврейской, и на Земле живут уже не евреи, а вараканцы… — Да-да, я понял, — сказал я и, сделав отметку в протоколе, отослал преступника в камеру времени, висевшую где-то между VIII и IX веками. Когда негодяй скрылся с моих глаз, я доложил начальству об окончании дежурства и добавил от себя: — По-моему, эта попытка была обречена на неудачу. — Конечно, — согласился со мной майор Липский, в отделении которого я в те годы проходил службу. — Вы его вовремя схватили, Шекет, хорошая работа. — Я не о том, — отмахнулся я. — Полагаю, господин майор, что если не этому агенту, так другому все же удалось жениться на еврейской девушке и выполнить угрозу. — О чем вы говорите, Шекет? — удивился майор. — Вы хотите сказать, что в нас с вами течет вараканская кровь? — В нас с вами — нет, — решительно заявил я. — Но в каждой еврейской женщине — вполне возможно. Ибо щупальца, которыми они опутывают нас, мужчин… — Я вас понял, не продолжайте, — быстро сказал майор, вспомнив, видимо, свою супругу, в щупальцах которой он находился, насколько мне было известно, уже добрых четверть века. — Информацию о захвате вараканца объявляю секретной по нулевой категории, ясно? — Так точно, — вздохнул я. Никогда не знаешь, как начальство отреагирует на шутку. Конечно, операция джамахирии была обречена на провал, но по совершенно иной причине. Хотел бы я посмотреть на настоящую еврейскую девушку, которая не сумеет распознать вараканца или любого иного гоя, как бы он ни маскировался. У девушек на этот счет чутье, заложенное в генах и тренированное веками, поскольку — это ведь изучают на курсах молодого патрульного времени — праотец Авраам и праматерь Рахель тоже служили в патруле и оказались в глубине веков потому, что правительство Соединенных Штатов Израиля решило в 2045 году раз и навсегда обезопасить еврейский народ от проникновения чужеродного влияния.

ВТОРЖЕНИЕ В КУВЕЙТ

Теперь, когда вы уже кое-что обо мне знаете, я могу рассказать вам еще больше. Раньше, когда вам было известно только мое имя — Иона Шекет, приводить некоторые факты из моей биографии было бы опрометчиво, вы наверняка решили бы, что я, как минимум, преувеличиваю, а как максимум просто выдумываю свои истории так же, как придумывал их польский путешественник Ийон Тихий. Но сейчас-то, полагаю, вы готовы поверить любому моему слову! Например, такому: в августе 2065 года, после соответствующей подготовки в тренировочных лагерях, я получил от командира отделения предписание явиться в канцелярию фирмы «Брументаль» и поступить в полное распоряжение ее директора господина Пинхаса Бецалеля. Интересно, верно? Это сейчас каждому новорожденному известно, что «Брументаль» был отделением Мосада и занимался профилактикой и устранением потенциальных угроз существования государства Израиль. А в середине шестидесятых, когда я с предписанием в кармане явился в Тель-Авив и предстал перед изображением Бецалеля, никто представления не имел не только о том, чем в «Брументале» занимаются, но и о самом существовании фирмы не мог знать, поскольку сведения эти были строжайше засекречены и разглашение их каралось бессрочным тюремным заключением. Изображение Пинхаса Бецалеля оказалось видным мужчиной лет семидесяти, хотя, конечно же, кто судит о человеке по его голографической проекции? В жизни руководитель «Брументаля» мог оказаться и молодым толстяком, и старым паралитиком, а то и вовсе женщиной без определенного возраста. Я представился и протянул предписание, которое, растворившись на моей ладони, возникло в руке изображения господина Бецалеля. — Иона Шекет, воинское звание… м-м… служил на территориях… ага… в зман-патруле… ого… прошел полный курс по программе «Поворот»… эх-хе-хе. Годишься! — решило изображение и добавило: — Как ты относишься к тому факту, что государство Израиль возникло именно в 1948 году? — Положительно, — сказал я, подумав. Вообще говоря, если бы Израиль появился на карте лет на тридцать раньше, мир сейчас выглядел бы более привлекательно. Но, поскольку этого не произошло, то и волноваться по такому поводу не следовало. — Положительно, — с сомнением в голосе пробормотало изображение Бецалеля. — Так вот, в Мосаде полагают, что этого может не случиться. И нам поручено обеспечить профилактику и, если понадобится, прикрытие. Отправляйся. Вводные получишь в три часа семнадцать минут ночи, поэтому советую лечь спать не позднее двух и без снотворного. — Не употребляю, — с гордостью сказал я, зная, как трудно засыпают многие мои коллеги из зман-патруля… Поселили меня в комнате на верхнем этаже здания «Олам», из одного окна я видел Средиземное море и остров Кипр, будто темную булавочную головку, а из другого окна просматривалась Иорданская провинция вплоть до Бейт-Аммана. Я посмотрел на висевшем перед окнами облаке программу новостей (ничего интересного, только в Вашингтоне опять обвалилось совсем обветшавшее левое крыло Белого дома) и завалился спать в ожидании вводных. Ровно в три семнадцать (мои внутренние часы ошибаются обычно не больше, чем на полторы секунды) что-то щелкнуло в моем спавшем сознании, и я отчетливо понял, что происходит на белом свете и что мне предстоит сделать, когда я продеру глаза. Президент Аргентинской джамахирии Пабло Альбанезе решил покончить с Соединенными Штатами Израиля, не допустив создания в 1948 году еврейского государства. Решение простенькое, но, надо сознаться, без вкуса. После того, как в 2023 году в католической Аргентине число жителей, принявших ислам, начало резко возрастать, процесс этот никому не пришло в голову остановить законодательным образом. Результат: семь лет спустя в этой латиноамериканской стране президентом стал мусульманин Роберто Алания. И поехало… Когда Соединенные Штаты Израиля распространили свое влияние с севера Америки вплоть до Перу и Боливии, Аргентина оставалась единственным, но зато надежным оплотом исламистов на этой части суши. И что было делать? Бомбить Буэнос-Айрес (переименованный в Аль-Айру)? Кнессет не принял такого решения, армия промедлила с рекомендациями, а теперь, сорок лет спустя, мы имели то, что имели: Альбанезе, судя по всему, построил-таки стационарную машину времени — интересно, как это проглядели наши вездесущие мосадовцы? Да, опасность была велика, спорить не приходилось. Если людям Альбанезе удастся выйти из капсулы времени в 1947 году на Ближнем Востоке, они смогут повлиять на решение ООН о создании Израиля. Раз плюнуть: подменить представителя Советского Союза (пластиковая маска, вариатор тембра голоса — кто в то время мог бы распознать самозванца?) или, того лучше, внушить американскому президенту подсознательную мысль о том, что евреям заповедано создать свое государство лишь после пришествия Мессии и было бы нечестно по отношению к еврейской религии мешать этому естественному процессу… Я проснулся в семь утра, четко представляя опасность и отлично понимая, что именно нужно сделать, чтобы выполнить свое первое задание в «Брументале». Прежде всего, я отбросил как нелепый вариант внедрения в аргентинские разведывательные сети. Поскольку речь шла о воздействии на причины событий, то и обезвредить противника можно было лишь на «пыльных тропинках времени». Отправляться в 1947 год и там, пользуясь индексаторами Шавива, искать проникшего из будущего диверсанта я тоже не собирался индексаторы хороши, если знаешь, что и где ищешь, а я этого не знал, ведь идея о возможной подмене представителя СССР была всего лишь умозрительным заключением, и не более того. Значит, нужно было устроить засаду внутри временного канала и перехватывать все капсулы, следовавшие из нашего, 2065 года, в 1947-й. Это тоже было рискованное предприятие — а что, если диверсант отправится в 1945-й и внедряться будет не в официальных ооновских представителей, а в кого-нибудь из верхушки ЭЦЕЛя или Хаганы? В конце концов, развалить любое национально-освободительное движение можно и изнутри, как это неоднократно доказывали исторические события… Вы когда-нибудь путешествовали во времени по неотключенному от реальности временному каналу? Уверяю вас, занятие это не из приятных. Обычно бывает так — входишь в капсулу, набираешь пространственно-временные координаты, нажимаешь «пуск», ждешь секунду-другую, после чего нажимаешь «стоп» и выходишь в тот мир, где и хотел находиться. А если канал не отключен от реальности, то, нажав «пуск», ты остаешься как бы сидеть там же, где сидел в момент отправки, и одновременно перемещаешься во времени таким образом, чтобы видеть все происходящее. Между тем, то, что реально происходило, меняется произвольным образом, поскольку временной канал не подвержен действию принципа причинности. Ты видишь, допустим, как воздвигается здание «Бейт Каскада», и неожиданно замечаешь, что строится оно не снизу, а сверху, и фундамент висит в воздухе, как остров Лапута… Я занял позицию на границе ХХI и ХХ веков, спрятался на развилке нескольких реальностей (одну из которых, как мне казалось, создал сам, но не мог вспомнить — когда и по какой причине) и принялся ждать. Ожидание во временном канале — это прежде всего попытка не обращать внимания на все творящиеся вокруг несуразности. Скажем, сижу я, жду, а мимо проходит президент Клинтон (был такой в Америке в конце прошлого века) и говорит голосом Моники Левински: «Эй, Шекет, ты чего расселся, идем брать Зимний!» Попробуй в таких условиях сосредоточиться на выполнении боевого задания. Однако не зря же я успешно закончил курсы! От Клинтона я отмахнулся, как от назойливой мухи, появившегося следом Бориса Ельцина приклеил скотчем к новогоднему празднику 2002 года и в это время увидел некое движение в южной части Атлантического океана. Кто-то усердно спускался вниз по временному каналу, цепляясь за стенки и стараясь не свалиться сразу в век XIX или того глубже. Я не стал подниматься навстречу, закрепился на уровне 2000 года — здесь стенки временного канала были хорошо заштукатурены и позволяли даже немного расслабиться. Диверсант-аргентинец опустился до моего уровня, ноги его висели теперь перед моими глазами, поскольку находились в одном и том же месяце 2000 года, и я вцепился в икры негодяя мертвой хваткой. Не ожидая нападения, тот свалился мне на голову, я, в свою очередь, не ждал, что диверсант перемещался во времени, не пристегнувшись к капсуле, и в результате мы оба кубарем покатились вниз через годы. Где-то на уровне 1990-го я сумел все-таки ухватиться за выступавший из стенки временного канала предмет (это оказалась одна из уничтоженных в том году российских баллистических ракет) и таким образом закрепил во времени не только себя, но и своего противника. — Хоп! — сказал я, когда мы оказались с ним нос к носу. — Дальше не пущу, придется возвращаться. — Вот еще! — сказал он с ненавистью. — Неизвестно, кто кого не пустит. И, развернувшись, двинул меня кулаком в глаз. Если вы никогда не дрались в туннеле времени, то вы все равно не поймете моего правдивого описания. Что вам скажет, к примеру, такая фраза: «Я сунул ему в селезенку Фолклендский кризис, а он в ответ въехал мне в нос вторжением Ирака в Кувейт»? Между тем, он именно так и сделал, прежде чем мне удалось уколоть его иглой забвения, после чего тело обмякло, и я еще долго карабкался с ним вверх по годам и десятилетиям, пока не вывалил из капсулы в нужном времени и нужном месте… — Хорошая работа, — сказало мне изображение господина Пинхаса Бецалеля, когда я явился с отчетом. — Почти без человеческих жертв. — Что значит — «почти»? — возмутился я. — Мы боролись один на один, никто не пострадал! — Да? — подняло брови изображение. — А то, что этот негодяй в 1990-м году заставил Саддама Хусейна войти в Кувейт, вы считаете своей творческой удачей? Акция в 1948 году не удалась, так он хотел хотя бы частично себя реабилитировать… Цепочка понятна: Саддам вторгается в Кувейт, Америка бьет Саддама, Саддам в отместку бьет Израиль… — Партия, проигранная заранее, — пожал я плечами. — Я ее просчитал до пятого хода. Скажите-ка, хоть одна ракета была начинена химией? Хоть одна… — Хорошо-хорошо, — торопливо сказало изображение Бецалеля, — не обижайтесь. Все нормально. Вы готовы выполнить новое задание? — Готов, — сказал я и приготовился слушать.

МОЕ ОТКРЫТИЕ АМЕРИКИ

Мои приключения во времени стали причиной того, что в 2068 году я завоевал Вашингтон. В свое время, когда меня спрашивал об этой акции господин депутат Ниссим Кореш, я немного покривил душой, скрыв, что брал бывшую столицу Соединенных Штатов в одиночку, без посторонней помощи и даже, если хотите знать, без соответствующего приказа моего непосредственного начальника, господина Бецалеля из компании «Брументаль». Скромность не позволила мне в этом признаться, вот и пришлось пролепетать что-то о том, что, дескать, это была бригада израильских коммандос, и что нам оказывала сопротивление отборная часть резервистов… Ну, в общем, бред. Все было не так, и я вам сейчас расскажу, что происходило на самом деле. Вы, конечно, знаете, что к середине ХХI века так называемые Соединенные Штаты Америки уже утратили свое былое влияние, особенно после того, как о независимости объявил штат Техас, а за ним последовали Флорида и Калифорния. В то же время влияние Израиля все укреплялось, а когда с просьбой о присоединении выступили Кувейт и Греция, стало ясно, что в мировые лидеры вот-вот выйдет именно еврейское государство. Оставались, конечно, кое-какие проблемы внутреннего порядка — палестинцы в автономии, к примеру, хотя и вяло, но все еще требовали независимости; правда, по секретным каналам поступали сообщения о том, что на самом деле независимость им ни на фиг не нужна, а выступают они исключительно для того, чтобы иракские лидеры, один из которых был прямым потомком знаменитого в прошлом диктатора Саддама Хусейна, думали, что именно они управляют мирным процессом на Ближнем Востоке. — А давайте-ка изменим название нашего великого государства, — сказал как-то на заседании кнессета лидер тогдашней оппозиции Элиав Штерн. — В состав Израиля в качестве автономий входят сейчас уже восемь бывших независимых государств. Теперь, после присоединения Кувейта, мы, можно сказать, раздвинули еврейское присутствие до той степени, когда уже можно говорить о Соединенных Штатах Израиля. Вы согласны? Естественно, лидеры коалиции сказали «нет!», хотя думали так же, как господин Штерн, который просто высказал лежавшую на поверхности мысль. Неудивительно поэтому, что уже на следующий день на кафедру взошел лидер коалиции депутат Авраам Хотер и слово в слово повторил вчерашный спич Штерна, не забыв, конечно, обругать оппозиционеров, ставящих палки в колеса движению Израиля в светлое будущее. После этого оппозиция поджала хвост и проголосовала за предложение правительства изменить название государства. Соединенные Штаты Израиля на первых порах включали в себя одиннадцать штатов: от собственно Иудеи, Самарии, Гуш-Дана и Иерусалимского анклава до Кувейта, Греции, Саудии и, конечно же, Ливана. Раздавались, надо сказать, какие-то слабые голоса, обвинявшие правительство в том, что СШИ перестают быть чисто еврейским государством, пристанищем для евреев всего мира, но кто ж слушал все эти всхлипывания? «В свое время, — сказал по этому поводу депутат Миркин из несуществующей уже партии Брит, — все в нашем отечестве пройдут гиюр и станут настоящими евреями, разве у кого-нибудь есть в этом сомнения?» Сомнения были только у Главного раввината, но кто в те годы всеобщей эйфории обращал внимание на раввинов, все еще ожидавших прихода Мессии? Я рассказал эти общеизвестные факты исключительно для того, чтобы читатель вспомнил, в какой обстановке приходилось в те годы зман-коммандос выполнять свои боевые обязанности. Я, к примеру, после того, как арестовал диверсанта из Аргентинской джамахирии, пытавшегося уничтожить нашу страну в момент ее рождения, взял отпуск, поскольку при виде хронального переходного устройства (в просторечии именуемого машиной времени) мгновенно впадал в ступор. Отдыхать я отправился в новый израильский штат и снял номер в гостинице с видом на Олимп. Потом, впрочем, оказалось, что вид — просто фальшивка, голограмма в окне, а настоящий Олимп срыли еще сорок лет назад, когда прокладывали трансбалканское шоссе. Однако это не испортило мне настроения и, глядя на объемное изображение, я представлял себе, как сам Зевс-громовержец спускается с неба на своей колеснице и стоит на вершине Олимпа, грозно глядя в глаза каждому, кто осмелится усомниться в его существовании. Будучи в таком состоянии расслабленности, я принял ментограмму от господина Бецалеля: «Шекет, вернитесь!» Естественно, я вернулся, прокляв современную систему ментальной связи. — Шекет, — сказало изображение господина Бецалеля, когда я вошел, раздосадованный и злой, в кабинет начальника, — Шекет, в Вашингтоне, похоже, пропал наш зман-патрульный, нужно разобраться. — В каком Вашингтоне? — механически поинтересовался я. — В современном, — раздраженно сказало изображение. — Ясно, что в современном! Слетайте и разберитесь. — Можно пользоваться временными каналами? — осведомился я. — Что-то вы сегодня не в форме, — сказало изображение Бецалеля. — Отдых на вас действует отрицательно. Естественно, пользуйтесь временными каналами, поскольку все прочие способы проверки провалились, зачем иначе я бы отрывал вас от созерцания греческих красоток? Должно быть, он хотел сказать «красот», ибо красоток в Афинах я не видел даже на привокзальной площади, где собрались путаны, кажется, со всего Балканского полуострова. Я вышел из кабинета и направился в лабораторный корпус «Брументаля», где располагались хрональные переходные устройства (в просторечии — машины времени). Не занята была крайняя справа машина, я ее очень не любил, поскольку она выбрасывала седока в иное время так же, как сбрасывает наездника взбесившаяся лошадь. Но другие машины были заняты, и я влез в кабину. Плана действий у меня еще не было, я решил осмотреться в 2068 году, когда связь с агентом, судя по всему, была еще прочной. По временному каналу я сполз, держась на руках — просто для тренировки, чтобы не терять форму. Когда за стенами хронального туннеля показался еще не полностью достроенный монумент президенту Клинтону, я понял, что можно останавливаться — именно в 2068 году этот монумент дотянули до шеи. Я уже собрался было выходить в материальный мир и сгруппировался, как атлет, прыгающий в высоту, но в это время машина проявила свой строптивый нрав и… Я почувствовал, что меня кто-то толкает в бок, а потом крепко бьет по голове. После этого некая крутящая сила развернула меня и сложила пополам, в таком состоянии я и оказался вышвырнутым в реальность, очутившись около недоделанного Клинтона в позе младенца, только что вылезшего из материнской утробы. Что мне оставалось делать? Видимо кричать, как и положено младенцу. Репутация, однако, была для меня дороже собственной безопасности. К тому же, я точно знал, что произошло нечто странное — вы бы на моем месте испытывали аналогичные чувства. Я вскочил на ноги и схватился за оружие, потому что в первое мгновение мне показалось, что на меня несется взвод морских пехотинцев с явной целью размазать меня по постаменту. Можете представить себе мое изумление, когда первый же американец, на которого я направил ствол парализатора, завопил знакомым голосом: — Идиот! Не стреляй, протри глаза! Я протер и обнаружил, что передо мной… как бы это помягче выразиться… стою я сам с точно таким же парализатором, направленным мне в лицо. Зеркало? — мелькнула мысль. Я скосил глаза, но картина от этого нисколько не изменилась. Чуть в стороне стоял такой же я и с тем же парализатором наизготовку. Парализатор был не таким же, а именно тем же — мне ли было не знать потертости на прикладе и поперечной царапины на стволе? Я обернулся и обнаружил то, что ожидал — все-таки голова у меня работала в убыстренном режиме и оценку ситуации я производил мгновенно: мозг еще не осознал того, что поняло подсознание, которое, ясное дело, никогда еще не ошибалось. — Так! — воскликнул я, увидев около сотни Ионов Шекетов, толпившихся вокруг меня с парализаторами наперевес. — Это что, клон? Они оценили мою шутку и заржали знакомым смехом. Я неожиданно понял, что и сам смеюсь точно так же. А что оставалось делать, если на площадь перед будущим памятником вваливались буквально из воздуха все новые и новые толпы Ионов Шекетов с парализаторами в руках? В принципе, все было понятно: в самый момент остановки временного канала в синхронизаторе машины времени произошел контакт — какая-то временная линия сцепилась намертво с выпрямителем хронального устройства. Очень редкий случай; собственно, в инструкции, которую я изучал на курсах, этот случай разбирался как чисто гипотетический — предполагалось, что осуществиться в реальности он не может по причине своей маловероятности: эта вероятность оценивалась в тысячу раз меньше, чем вероятность обстрела Израиля иракскими ракетами во время кризиса 1998 года. Случаю, однако, плевать на вероятности. Все, что может случиться, когда-нибудь случается — это непреложный закон природы, и я в тот момент стал его жертвой. Когда произошел контакт, машина времени остановилась, продолжая падать во временном туннеле, и потому останавливалась каждые двадцать миллисекунд, и каждые двадцать миллисекунд вываливала в реальность Вашингтона очередного Иону Шекета в полной боевой выкладке. Господа, это могло продолжаться бесконечно! Каждую секунду на площадь Клинтона выбегали по пятьсот Ионов Шекетов, рвавшихся в бой. Двадцать секунд спустя я стал целой армией, и этого числа лично мне показалось более чем достаточно. Я-последний, с которым у меня, конечно, поддерживался мысленный подсознательный контакт, вываливаясь из машины на улицу, рванул на себя рычаг аварийной остановки — и контакт прервался. Машину времени теперь нужно было чинить долго и нудно, вернуться на ней в Тель-Авив я не мог даже в современности, не говоря уж о том, чтобы выбрать момент возвращения по собственному усмотрению. И что оставалось делать? Заметьте, господа, что все эти 12 376 Ионов Шекетов были на самом деле одним человеком — мной, и никем более! Мы думали одинаково, мы одновременно делали одни и те же движения, и задание у нас у всех было одно и то же: найти пропавшего патрульного. Теперь представьте: если бы я был один, то, конечно, действовал бы скрытно и ненавязчиво — снял бы номер в отеле, провел бы рекогносцировку… А 12 376 Шекетов? О скрытности и речи быть не могло! Зато за нас был элемент внезапности, им мы и воспользовались. Охрану Белого дома мы сняли за полторы секунды с помощью массированного удара парализаторов. Внутри Белого дома мы тоже действовали слаженно и ворвались в Овальный кабинет (не все, конечно, а только те, кому хватило места) раньше, чем президентская охрана сообразила, что происходит на белом свете. Через десять минут президент Николас Каракис выступил с видеообращением к нации и призвал американский народ присоединиться (добровольно, конечно!) к Соединенным Штатам Израиля, поскольку это соответствует национальным интересам Америки. С господином Бецалелем я связался обычным образом — по телефону — и доложил об аварии и возникших в связи с этим накладках. — Теперь, — закончил я, — когда на территориии бывших США начнут действовать израильские законы, найти нашего зман-патрульного будет достаточно легко, и потому я могу считать задание выполненным. Господин Бецалель смотрел на меня с экрана, разинув от удивления рот, и причина тому была вполне понятна: я ведь сдвинулся в прошлое, и в этой реальности он еще даже не успел дать мне боевое задание! Вот так, господа, Соединенные Штаты Израиля расширили свое присутствие на американском континенте, а я получил повышение по службе. Что касается остальных 12 375 Ионов Шекетов, то, когда я выходил из Овального кабинета, их и след простыл. Вполне естественно: машину времени техники успели вытащить в ангар, контакты отсоединили, и все накладки исчезли, будто их и не было. А может, их и не было на самом деле? Может, действительно, я сам, в одиночку, штурмовал Белый дом и пленил президента бывших Соединенных Штатов? В «Исторической энциклопедии» так, кстати, и написано, можете прочитать сами, том 12, файл sheket.doc. Я-то, в отличие от других, знаю правду. Теперь ее знаете и вы.

ПРИВЕТ, АНДРОМАХА!

В патруле времени (зман-патруле, как мы его называли) я прослужил три современных года и около двадцати пяти своих, биологических, и, честно говоря, мне стало это надоедать. Конечно, служба была почетна, интересна, иногда даже просто интригующа, но согласитесь, очень неприятно, возвращаясь с задания, ощущать себя постаревшим на полный срок — от месяца до полугода, в зависимости от обстоятельств, — в то время как в реальности прошли всего десять-двадцать секунд, ровно столько, сколько нужно оператору, чтобы нажать на клавишу пуска, проверить контрольный отсчет и вернуть зман-капсулу в исходную позицию. Я знаю, что кое-кто из зман-патрульных повредился в уме от такой работенки — отправляешься на задание, полгода ищешь в каком-нибудь XVI или Х веке скрывшегося там террориста, спишь в навозе и ходишь, будто оборванец, а потом возвращаешься, а жена говорит тебе, как ни в чем не бывало: «Ты почему, милый, опоздал сегодня с работы на полчаса? Ты что, завел себе любовницу?» А от тебя, между прочим, пахнет не дорогими духами, а лошадиным потом. Поневоле свихнешься. Я-то сохранил бодрость духа и тела, но потому лишь, что не имел в те годы не только жены, но даже подруги сердца. В конце концов, как я уже сказал, все заканчивается, как, впрочем, все имеет и начало. Когда меня спрашивают любопытные, почему я все-таки оставил службу в патруле и перешел в звездные рейнджеры, обычно я отвечаю: «Наскучило! Все одно и то же». На самом деле это не совсем так. Просто случилось то, что всегда когда-нибудь случается с мужчинами, даже такими закоренелыми холостяками, как я. Я влюбился. Хорошо, если бы в женщину из плоти и крови. Сложность была в том, что влюбился я в богиню. Точнее говоря — в мраморного идола. Произошло это так. Изображение господина Бецалеля, моего непосредственного начальника в зман-патруле «Фроманталь», призвало как-то меня под свои светлые очи и потребовало: — Новое задание: обнаружить и обезвредить Тито ди Абруццо, зман-диверсанта, наемника и негодяя. Согласно агентурным данным, его видели на празднике богини Афины неподалеку от Салоник в шестьдесят пятом году до новой эры. Вот вам фотография Абруццо, отправляйтесь. Обычно я получал именно такие задания: точные и неопределенные в равной степени. Точно — кого нужно убрать и очень неопределенно — как и когда это сделать. На мое усмотрение. Я отправился в Древнюю Грецию с легким предчувствием того, что новое задание окажется не таким простым, каким выглядело вначале. Зман-капсула выбросила меня в реальность на каком-то холме, вдали виднелось море, а между мной и берегом вилась тропинка, по которой я и спустился навстречу собственной судьбе. На краю оливковой рощи, тянувшейся вдоль берега на некотором отдалении от прибоя, стояло человек сто — типичные древние греки, здоровенные мужики в туниках с привязанными к поясу мечами самой разной длины; за одним типом совершенно зверского вида меч волочился, царапая острием землю. Должен сказать, что и у меня вид был в тот момент не лучше — тунику и меч подобрал мне Иосиф Дар, большой знаток древнего эллинизма. Я подошел, и меня встретили как своего — радостным ржанием. — Ты принес жертву, незнакомец? — спросил меня толстячок, выглядевший в этой компании белой вороной и потому наверняка бывший ее предводителем. — Принес, — нагло объявил я и вытащил из-под туники тушку кролика, клонированного в лаборатории зман-патруля. Одновременно я напряженно всматривался в лица мужчин, выискивая среди них одно, лицо негодяя-диверсанта Абруццо. Два события произошли одновременно: я увидел нужного мне человека, но стоял он в непосредственной близости от статуи богини Афины, и потому взгляд мой вынужден был скользнуть и по этому женскому лицу, и по этой женской фигуре… Я понял, что больше мне ничего на свете не нужно для полного счастья. Вам знакомо это ощущение — влюбленность в холодный мрамор? Причем, заметьте, я вовсе не был скульптором по имени Пигмалион, и мой творческий дар не мог вдохнуть в эту статую никаких жизненных сил. Но я был зман-патрульным, и я мог сделать другое. Да, мог, но только после выполнения боевого задания, ибо, как вы понимаете, долг — превыше всего. Я приблизился к статуе, опустив глаза, чтобы не встретиться взглядом с Абруццо, тушку кролика я держал в левой руке, а правую запустил под тунику, доставая парализатор. Но ведь и наемник был не лыком шит, в комплекте его снаряжения наверняка имелось устройство для обнаружения всяких там пришельцев из времени. Как бы то ни было, не успел я подойти к Абруццо на нужное для захвата расстояние, как негодяй завопил «Самозванец!» и бросился на меня с очевидным намерением сбить с ног. То, что происходило на поляне в течение последующих десяти минут, можно охарактеризовать единственным словом: «свалка». Все колотили всех, и больше всего досталось, по-моему, тушке кролика, которая, когда все успокоилось, оказалась разорванной на два десятка неравных частей и в качестве жертвы великой богине была, конечно, непригодна. А у моих ног лежали два тела, туго стянутых бечевой. Одно тело принадлежало негодяю Абруццо, оно выгибалось дугой и страшно ругалось на ливийском диалекте итальянского. А вторым телом был тот самый древний грек, который при моем появлении спрашивал, принес ли я жертву. Можно было смело утверждать теперь, что таки да, принес, причем невинной жертвой оказался он сам. Остальные мужчины столпились вокруг нас, мечи уже вновь заняли положенные им места за поясом, а взгляды были направлены на меня с тем уважением, которое бывает вызвано безудержной храбростью и немыслимой физической силой. Они-то не знали, что сила была не моей, а храбрость — точно рассчитанной и отработанной месяцами тренировок в спецлагерях. В тот момент меня, однако, не занимали ни эти очень древние греки, ни даже плененный негодяй Абруццо. Я протянул руку к статуе и спросил: — Кто? Согласитесь, вопрос был задан коротко и точно: я хотел знать, какая именно женщина позировала скульптору, когда он ваял это чудесное произведение. Однако меня никто не понял правильно, ответ, прозвучавший коротким выстрелом из полусотни глоток, был: — Афина! — Понимаю, что Афина, — буркнул я. — Не дурак. Я спрашиваю: чей земной лик послужил… э-э… прототипом для изображения? Мужчины переглянулись. В иное время они непременно послали бы меня искупаться в море, применив для этого меры физического воздействия. Но сейчас я был победителем, и нужно было отвечать. Толстый предводитель, так и лежавший связанным у моих ног, сказал тонким голосом: — Андромаха из Салоник, жена бондаря Диомеда. — Очень приятно, — улыбнулся я. — Счастливо оставаться! Я взвалил на плечо тело негодяя Абруццо, все еще извивавшееся подобно ужу, и понес к зман-капсуле, скрытой на вершине холма. Никто не пошевелился кажется, меня приняли за одного из богов, явившегося на Землю, чтобы самому выбрать себе жертву. Отправить преступника в ХХI век было делом секунды. Абруццо исчез вместе с капсулой, а я остался. Согласитесь, у меня было на это полное право: задание я выполнил, все остальное — мое дело. Никогда в жизни я не ощущал такого душевного подъема, как в тот момент, когда входил в Салоники по старой раздолбанной дороге мимо колонн, которые, должно быть, символизировали единение человечества с небесными силами. — Эй, — спросил я у мальчишки, игравшего в пыли, — где здесь дом бондаря Диомеда? — Там, — махнул рукой мальчишка, показывая то ли на противоположный край города, то ли вообще на небо. — Только его сейчас нет дома, наши воины приносят жертву богине Афине. — Ага, — сказал я глубокомысленно. Значит, Диомед тоже был на поляне и слышал мой вопрос, равно как и ответ предводителя. А может, он и был тем самым предводителем, почему нет? Я не стал углубляться в эту проблему — судя по всему, Андромаха была сейчас дома одна, и мне следовало проявить оперативность, пока противник не вернулся защищать свой тыл. Я припустил по улице, думая о том, что скульпторы любят приукрашивать свои творения, и что мне делать, если Андромаха окажется вовсе не юной женщиной, а бабой средних лет с выводком детей? Это была бы катастрофа. Во двор Диомеда я влетел, как поэт на крыльях Пегаса. Первое, что я отметил: тишина. Не было слышно детского крика, никто не бегал по двору и не гонял кур. Кур, впрочем, не было тоже. Дом был небольшим, что-то вроде виллы, какие нынче в Герцлии сдают в наем иностранным рабочим по самым бросовым ценам. Я не успел постучать в дверь, она открылась сама, и на пороге возникла женщина. Богиня Афина. Идол, созданный самой природой. Живая Андромаха оказалась еще прекраснее, чем мраморная. Все-таки скульптор не сумел правильно передать все пропорции. Я тоже не сумею их передать, описывая то, что описанию не поддается. — Господи, — сказала живая Андромаха, жена бондаря Диомеда, — Шекет, наконец-то! Ты что, не мог прийти раньше? Вы можете представить мое состояние? Столбняк — это слишком мягкое слово. Андромаха подошла ко мне влотную, протянула руку и вытащила у меня из-под туники шарик зман-передатчика, прилепленный скотчем. Поднеся передатчик ко рту, она сказала: — Агент Далия Гринфельд докладывает. Нахожусь в Салониках, спасена сотрудником зман-патруля Ионой Шекетом. — Далия, — только и смог прошептать я прежде, чем грохнуться в обморок. Домой, в 2069 год, мы вернулись вдвоем. Вернулись, естественно, ровно в ту же минуту, в которую я отправился в Древнюю Грецию три часа назад по моему личному времени. Далия успела только сообщить мне, что, выполняя задание (я так и не узнал, какое — в зман-патруле подобные вопросы просто неприличны), потеряла капсулу и оборудование, вынуждена была остаться в Салониках и для прикрытия даже выйти замуж за самого уважаемого в городе человека. Но она всегда знала, что в один прекрасный день на горизонте появится алый парус… То есть, во двор войдет зман-патрульный, и она, как честная женщина, отдаст ему всю свою любовь, как тот джинн, который обещал то же самое, сидя на дне бутылки. — Разве ты меня знала? — спросил я Далию на второй день после свадьбы. Ты меня видела раньше? Ты успела меня полюбить? — Господи, Иона, — засмеялась жена. — Ты совсем потерял голову! Ты что, забыл, что имя у тебя было написано на лбу темпоральными красками? Никто не мог его видеть, но я-то, я-то тоже патрульная, я просто прочитала, как тебя зовут, когда ты вошел во двор! Я даже сплюнул с досады. Верь после этого женщинам. И полагайся после этого на собственную память.

КОЛОДЕЦ ПАМЯТИ

Когда я работал патрульным времени, мне иногда приходилось заниматься так называемым «отхожим промыслом» — то есть делами, прямо не связанными с моими профессиональными обязанностями. Вы ж понимаете, что не каждый день служба безопасности раскрывает очередной страшный заговор, посягающий на основы существования Соединенных Штатов Израиля. Обычно «зман-патрульный» становится жертвой рутины: скажем, сбежал от Ханы Т. муж, и она обращается в полицию с просьбой — «найти и вернуть!» В полиции понимают, что отыскать след мужика, не желающего жить со своей дражайшей половиной, — дело нелегкое, если не сказать безнадежное при нынешней разветвленной и непредсказуемой сети межгосударстванных транспортных линий. И тогда в «Зман-патруль» поступает просьба: «А нельзя ли вернуться в такое-то время, когда Хаим Т. лишь задумывал свой побег, и проследить, в какую именно сторону он навострит лыжи?» «Разумеется, можно, — отвечает обычно мой непосредственный начальник господин Бецалель, чье голографическое изображение я имею честь лицезреть всякий раз, получая очередное пренеприятное задание. — И более того, мы это непременно сделаем, если вы заплатите…» И далее следует сумма цифрами и прописью, из которой сам патрульный обычно получает ровно столько, сколько ему следует по контракту за сверхурочную работу. Так вот, вернувшись из Вашингтона после выполнения задания и узнав, что бывшие США отныне входят в состав Соединенных Штатов Израиля, я услышал, как изображение господина Бецалеля говорит с ехидцей в голосе: — А теперь, Шекет, вам придется проявить максимум воображения, потому что задание, которое вы получите, совершенно необычно. Когда такие слова произносит руководитель службы охраны времени, любому зман-патрульному может стать не по себе. — Дело в том, — продолжало изображение господина Бецалеля, — что у Президента Соединенных Штатов Израиля Исидора Сапира пропал любимый кот, и есть подозрение, что он отправился погулять в Колодец памяти. — Сам? — поразился я кошачьей смелости. — Нет, конечно, — пожало плечами изображение господина Бецалеля. Президент Сапир разрезал ленточку в новом ответвлении Колодца, а кот, как обычно, бродил сам по себе неподалеку. Но когда президент вышел из помещения, кот за ним не последовал, а охрана так и не сумела обнаружить это несчастное животное. Вы понимаете? Чего тут было не понимать? Колодец памяти — это, по сути, музей, где собраны записи личностей великих людей прошлого, настоящего и будущего. Одни личности восстановлены по историческим документам и оставшемуся биологическому материалу, другие — по собственным многочисленным мемуарам, третьи скомпонованы из записей зман-патрульных, которым доводилось заниматься своей деятельностью не в прошлом, а в будущем. Если кота не нашли, значит, ему удалось проникнуть в чью-то память, где он сейчас и обитает, не зная, какой переполох вызвало его исчезновение из реальности. После взятия Америки новое задание показалось мне простым и неинтересным. Как я ошибался! Огромный небоскреб с надписью над последним, сто пятнадцатым этажом: «Колодец памяти», располагался около перекрестка Гивати по дороге из Тель-Авива в Ариэль. Я прибыл на место и для начала потребовал все сведения о коте господина президента. Оказалось, что звали его (кота, разумеется, а не президента) Шмулик, но домашние обычно обращались к нему более пространно: «Шмулик-жулик». Шмулику было от роду три года, и он, как оказалось, довольно часто пропадал из дома — потом либо возвращался сам, либо его находили на одной из свалок в обществе кошек легкого поведения. Учитывая это обстоятельство, я решил попробовать счастья в Колодце номер 2, где хранилась память госпожи Ниры Стеллман, голливудской звезды первой трети нашего века, женщины весьма фривольного поведения, но талантливой, как Софи Лорен и Лиз Тейлор вместе взятые. — Вы только осторожнее, — напутствовал меня оператор Колодца, выдавая универсальный Ключ памяти. — Нира была еще та штучка. Я ничего не ответил — напоминать зман-патрульному о необходимости соблюдать осторожность попросту невежливо. В Колодец памяти обычно бросаешься как в омут — вытянув вперед руки и задержав дыхание. Так я и сделал. Память Ниры Стеллман находилась на третьем уровне хранения — это означало, что операторы полагали несущественной для будущих поколений личную жизнь великой актрисы, и потому сведения о ее многочисленных романах были из блока хранения изъяты, остались лишь воспоминания о работе на съемочной площадке. Почему-то операторы были уверены, что уж эти воспоминания не содержат ничего, способного поколебать нравственные устои общества. Они ошибались так же, как ошибся я, воображая, что новое мое задание станет легкой прогулкой. Обнаружив вход в память Ниры Стеллман, я отпер его своим универсальным ключом и немедленно оказался перед камерой на съемках супербоевика «Агамемнон-4». Хорошо, что нервы у меня крепкие, закаленные многочисленными экспедициями как в прошлое, так и в иные миры. Видите ли, все рассказы о великой актрисе, как о женщине очень раскованной, оказались просто детским лепетом перед тем, что я обнаружил на самом деле. Направленный на нее объектив кинокамеры она видела в образе… м-м… как бы это помягче выразиться… Ни в английском, ни в иврите нет соответствующих слов, а русский язык я использовать не буду, иначе читатель сочтет меня недостаточно культурным рассказчиком, чего я вовсе не добиваюсь. А кого Нира Стеллман видела перед собой вместо самого оператора! Я человек привычный к любой неожиданности, но мне захотелось немедленно вывалиться из памяти актрисы в коридор и просить изображение господина Бецалеля, чтобы меня избавили от выполнения задания. Усилием воли я сдержался и даже заставил себя сосредоточиться, что неимоверно сложно, когда находишься в чужой памяти, и тем более — в памяти Ниры Стеллман. Чтобы найти Шмулика, я должен был разобраться: есть ли в памяти актрисы нечто кошачье. Не повлияла ли на поведение Ниры Стеллман личность кота Шмулика? И вот тут-то я и попался в ловушку, о которой не подозревал вначале. Когда Шмулик влез в чужую память, он, как вы понимаете, не думал о сохранении ее структуры в неприкосновенности. Он вообще не думал, ибо разве трехлетние коты способны мыслить? Своими когтями он расцарапал всю ткань памяти, которая стала похожа на материю, разодранную на полосы. А я влез в эти разрывы, не подумав о том, что и мои собственные воспоминания теперь поневоле впечатываются в эту структуру, поскольку она уже необратимо нарушена. На деле это выглядело таким образом. Стоя перед камерой и разыгрывая эпизод из супербоевика «Агамемнон-4» кинозвезда Нира Стеллман неожиданно повела себя, как мог бы повести кот Шмулик, попавший в тело зман-патрульного, получившего задание уничтожить вражеского агента, проникшего в руководство Мосада в первые годы его существования. А поскольку память, вообще говоря, структура неуправляемая, то мне ничего не оставалось делать, как наблюдать, не имея возможности вмешаться в ход событий, которые на самом деле, конечно, никогда не происходили. Я протянула (не забудьте, что я была… был… ну, неважно… в памяти Ниры Стеллман и видел… видела… тьфу, черт… себя ее глазами) руку и схватила за нос оператора, зашипев при этом, как кот, поймавший мышь. — Отвечай, — потребовала я, — кто заслал тебя в это время и от кого ты получил задание уничтожить государство Израиль! Бедняга оператор уронил пульт управления камерой, и аппарат стоимостью в два миллиона долларов (полная трехмерность, круговой обзор и все такое) брякнулся об пол, будто простая игрушка. А я, между тем, обернувшись, увидела глядевшего на меня во все глаза актера Нила Мейсона, моего партнера по съемкам, и немедленно попыталась вступить с ним в интимные отношения. Но поскольку память Ниры уже была нарушена, выразилось это в том, что я начала рассказывать Мейсону истинную историю Мосада, представляя при этом его главу котом, желавшим уничтожить всех мышей на планете. Память Ниры Стеллман была, как я уже сказал, испорчена безвозвратно, но память актера Нила Мейсона оставалась в первозданной неприкосновенности! Он решительно не помнил подобного эпизода в своей артистической карьере и потому пришел в страшное возбуждение. Размахивая руками наподобие ветряной мельницы, он вышел из роли и принялся доказывать мне, что я неправа, ничего такого с ним никогда не происходило, и вообще, по его понятиям, интимные отношения — нечто совсем иное, не имеющее к Мосаду никакого отношения. Я продолжала наступать, и некая частица моей памяти, понимавшая, что является отголоском воспоминаний какого-то зман-патрульного по имени Иона Шекет, раздумывала над тем, что можно предпринять в подобной ситуации. Сказать по чести, нам — всем троим (я имею в виду себя, Ниру и кота Шмулика) — помог случай. Впоследствии это обстоятельство я скрыл в своем отчете, начальству ни к чему знать, как на самом деле проходила операция, пусть воображает, что агент был на высоте и сделал все, что мог. Когда я отвернулась, оператор (воспоминания его немедленно восстановились) поднял испорченный уже пульт и не нашел ничего лучшего, как воспользоваться им не по назначению. Я почувствовала жуткий удар по макушке, копна дивных волос, по которым вздыхали мужчины всего мира, смягчила удар, но в результате воспоминания Ниры Стеллман на миг отделились от памяти Ионы Шекета, и я смог взять на себя управление мыслительным процессом. Я схватил в охапку кота Шмулика и, не желая искушать судьбу, немедленно вывалился из съемочного павильона, из мемуаров Ниры Стеллман и из Колодца памяти, захлопнул все двери и… В общем, задание-то я выполнил, кот Шмулик терся о мои туфли и что-то мурлыкал, но… Видите ли, я действовал очень быстро и потому не успел полностью разделить наши со Шмуликом воспоминания. Теперь бедный кот время от времени, по словам президента Сапира, пытается рассказать ему о взятии Вашингтона, а мне постоянно вспоминаются ласковые кошки на карнизе виллы в Кейсарии. Если вы думаете, что я получаю от этого большое удовольствие, то вы ошибаетесь. Я бы на месте Шмулика вел себя с этими замечательными кошечками совершенно иначе.

СМЕРТНЫЕ МУКИ ПИЛАТА

Не помню, рассказывал ли я вам о том, как отправил на верную смерть пятого прокуратора Иудеи, римского всадника Понтия Пилата? В мои планы это, конечно, не входило, как и в планы самого Пилата. Так уж получилось… И все из-за религиозных разборок, которыми полна была первая половина первого века нашей эры. Кстати, мы с Пилатом вовсе не собирались заниматься религиозными разборками. У каждого из нас была своя цель, и только одно желание было общим — мы оба хотели как можно быстрее избавиться друг от друга. По сути ведь, если вы помните, госпожа Донат попросту навязала мне этого прокуратора после того, как я помог ей отправить в I век человека, отзывавшегося на имя Иисус из Назарета. Итак, мы сидели, помню, с Понтием в отдельном кабинете иерусалимского «Макдональда», прокуратор брезгливо, оттопырив мизинец, поглощал «Большой Мак» и на чистой латыни втолковывал мне очевидные для него истины. — Иудея была римской провинцией, — говорил Понтий, — и должна ею остаться во веки веков. Это прежде всего хорошо для самих евреев. Что они будут иметь, если откажутся поклоняться Юпитеру? Они будут иметь рассеяние по всему миру, потому что противостоять нашим легионам не может никто. А что они будут иметь, если согласятся ходить в храмы Юпитера и Юноны? Они будут иметь крепкий мир с соседями, потому что мир этот будет стоять на римских мечах. И они будут иметь крепкую торговлю со всем миром, потому что мы, Рим, поможем еврейским торговцам достигать самых дальних провинцией империи. Выгоды очевидны, как очевидны и неприятности. Чего больше хотят евреи — хорошей жизни на этом свете или неизвестности — на том? Бедняга Понтий так распалился, что повалил на пол вазу с цветами, и мне пришлось возмещать причиненный заведению ущерб. Я заплатил верещавшему от возмущения роботу семь с половиной местных шекелей и сказал прокуратору: — Дорогой Понтий, пора бы вам понять, что в любом из миров евреи хотели прежде всего одного — чтобы их оставили в покое и дали возможность молиться так, как они считают нужным. Давайте говорить конкретно: вы хотите оказаться в таком мире, где вам, как римскому прокуратору, будут подвластны любые храмовые сокровища, верно? В мире, где первосвященник Иудеи будет по утрам являться к вам на доклад и выслушивать ваши распоряжения, верно? — Верно, — кивнул прокуратор с набитым ртом. После «Большого Мака» он приступил к чисбургеру, и это занятие лишило его способности произносить длинные речи. — Ну вот, — сказал я, — а моя мечта: оказаться в такой Вселенной, где меня не ожидает моя любимая жена Далия. Почему я этого хочу — не ваше прокураторское дело, но, насколько я понимаю ситуацию, на данном этапе наши желания совпадают. Смотрите: в мире, где прокуратор Рима отдает распоряжения еврейскому первосвященнику, не мог появиться тот Израиль, в котором я родился. Следовательно, не могла появиться и служба хрональной инспекции. Следовательно, я в том мире не мог отправиться в Древнюю Грецию. Следовательно, я не мог познакомиться там с некоей Далией, а она не могла (опять же — следовательно) запудрить мне мозги настолько, что я сделал ей предложение. Логика понятна? — Понятна, — нетерпеливо сказал Понтий Пилат, покончив с чисбургеру и жадным взглядом посматривая на висевшую на стене огромную фотографию гамбургера. — Логика понятна, но я не возьму в толк, как мы в такой мир попадем? — Способ попасть в иную Вселенную существует только один, — терпеливо объяснил я. — Нужно плюхнуться в черную дыру с соответствующими параметрами и вылезть на свет божий из дыры белой — уже в ином мире. — Это выше моего понимания, — буркнул римлянин, показав свое римское невежество во всем, что не касалось руководства провинциями. — Неважно, — сказал я. — Мир, о котором мы оба мечтаем, наверняка существует, нужно только правильно выбрать черную дыру. Иначе мы рискуем оказать в таком мире, где Далия будет ждать меня с распростертыми объятиями, а евреи поднимут восстание против Рима и побьют пятого прокуратора камнями. Не нужно хвататься за меч, дорогой Понтий! Есть только один способ найти нужную нам черную дыру: это бухаться во все дыры подряд — когда-нибудь же должно повезти! Перспектива осмотра сотен или тысяч миров в поисках единственного, нужного нам, не очень привлекала Понтия, в отличие от меня: я-то был совсем не против пережить сотню-другую приключений, зная, что в конце концов меня ждет главный приз. Другого выхода, впрочем, не существовало, и Понтию ничего не оставалось, как согласиться с моим предложением. Отправились мы на сразу после того, как прокуратор доел чипсы и вытер жирные пальцы о край туники. Дарсанский зведолет, поднимаясь в воздух, сказал что-то нелестное в адрес евреев, к полному удовольствию Понтия Пилата, и я не стал объяснять, что машина всего-навсего сообщила точное время взлета. Не стану утомлять читателей перечислением наших первых погружений. Тот, кто переходил из мира в мир, пользуясь черными дырами на манер дверей из одной квартиру в другую, знает, как это неприятно — тебя будто раздирает на части, а потом собирает в одно целое. Собственно, так происходит на самом деле, но кто же, находясь в здравом уме, захочет представлять себе эту картину? В пяти первых мирах нам не повезло. В двух из них я увидел мою жену Далию с букетом цветов и губами, сложенными для поцелуя, едва только продрал глаза после перехода. А в трех других мирах мы сразу обнаружили, что евреи в свое время не просто расправились с Титом, но гнали его до самого Рима. В шестом мире мы наконец достигли того, чего хотели. Дарсанский звездолет вылетел из белой дыры на орбиту, я внимательно огляделся по сторонам и не увидел ничего, даже близко напоминающего тот корабль, в котором меня в иных мирах поджидала моя незабвенная Далия. Очень хорошо, — подумал я, — здесь можно жить. И тут я услышал радостный вопль господина прокуратора: Понтий к тому времени уже научился пользоваться компьютером, и первое, что он сделал — затребовал исторические сведения по этому миру. И вот, что сказал ему компьютер: евреи в древней Иудее согласились поклоняться Юпитеру в обмен на передачу им всех римских провинций восточнее и севернее Газы. Этих сведений оказалось достаточно, чтобы Понтий Пилат решил, что именно в этом мире он и должен провести остаток своих дней. Я был не против, хотя и грыз меня червячок сомнения. Прежде чем принимать решение, надо было бы лучше ознакомиться с местной историей. Но Понтий изнывал от энтузиазма, и мы, опустив на поле Бен-Гуриона дарсанский звездолет, отправились в местное отделение Патрульной службы времени. — Этот господин, — сказал я начальнице службы, нисколько не похожей на госпожу Донат из того мира, который мы недавно покинули. — Этот господин пятый прокуратор Иудеи всадник Понтий Пилат, и он хочет, чтобы его немедленно отправили в первый век, где он мог бы приступить к исполнению своих служебных обязанностей. Нужно было сразу насторожиться! Почему это госпожа начальница так обрадовалась, увидев Пилата? Можно было подумать, что она искала прокуратора по всем городам и весям всю свою жизнь! — Как замечательно! — воскликнула она. — Когда вы хотите отправиться, уважаемый Понтий? — Немедленно! — ответствовал Пилат и многозначительно посмотрел на меня. Он хотел сказать, что, оказавшись в первом веке, уж он покажет евреям, как нужно выполнять волю римского императора. А храмов Юпитера он понаставит в Иудее столько, что хватит на каждого и еще останется про запас на случай внезапного землетрясения. В этом мире, как во многих иных мирах, не был известен Принцип обмена, и потому Понтия можно было отправить в прошлое, не опасаясь заполучить вместо него какого-нибудь первосвященника. Понтий Пилат уселся в кресло посреди пультовой, оператор набрал временные координаты, и прокуратор исчез в клубах времени, больше я его никогда не видел. Когда завихрения времени рассеялись и стало ясно, что переброс прошел нормально, операторы неожиданно завопили так, будто команда «Маккаби» забила гол в правый верхний угол ворот своих вечных соперников иерусалимского «Бейтара». Начальница их тоже улыбалась, и вот тогда-то я впервые подумал, что дело нечисто. — Что такое, господа? — спросил я. — Почему вы так радуетесь? — Господин Шекет, — улыбаясь, сказала начальница. — Вы что, забыли собственную историю? Я прекрасно помнил историю, но ведь это была история совсем другого Израиля! А что происходило в этом мире — откуда ж мне было знать? Успел я усвоить только то, что мне показал Понтий, а именно: здесь Рим осуществлял полную власть над Иудеей, а евреи молились Юпитеру в обмен на земли. Религия, так сказать, в обмен на территории. — Да, так и было, — нетерпеливо сказала госпожа начальница, когда я пересказал ей эту страницу из учебника. — Но вы не прочитали дальше. Видите ли, все, что делали наши предки, было тщательно продумано Синедрионом. Они понимали, что конечная победа важнее временного поражения. Вот первосвященник и согласился на требование Рима. Евреи только вид делали, что молятся Юпитеру и этой, как ее… Юноне. А дома у себя собирали миньяны, как было во все времена. Между тем Рим, согласно договору, отдал евреям все завоеванные земли в Иудее, Самарии и еще к востоку от Иордана, а к северу — вплоть до Евфрата. Получив земли, евреи немедленно подняли восстание, убили прокуратора и плюнули на Рим вместе с его императором. Вот так-то! — Прекрасно, — искренне порадовался я за местных евреев. — Но на мой вопрос вы не ответили. — Видите ли, Шекет, — сказала госпожа начальница, — в учебниках истории сказано, что прокуратора, убитого повстанцами, звали Понтий Пилат. А в реальной истории такого прокуратора не существовало. Чего только не делал Патруль, чтобы отыскать в Древнем Риме подходящую кандидатуру! А тут являетесь вы и приводите Понтия Пилата, который по собственной инициативе желает быть прокуратором в Иудее! Вы спасли нашу историю, Шекет, и достойны медали! — Нужна мне ваша медаль, — пробормотал я, содрогнувшись от мысли о том, что я лично проводил беднягу Понтия на смерть. Ради спасения еврейской истории, конечно, но все-таки… — А вернуть никак нельзя? — спросил я госпожу начальницу, не надеясь на положительный ответ. Кто же станет отказываться от собственной истории? — Послушайте, — сказал я, — но, если Понтия убьют, то кто умоет руки, вынося приговор Иисусу Христу? — Кто такой Иисус Христос? — нахмурилась госпожа начальница. Она действительно впервые слышала это имя! Ого, — подумал я, — в этой Вселенной Христа, похоже, не было вовсе! Интересно, как же развивался мир в отсутствие этой религии? Мне захотелось узнать подробности, и я остался.

ИОНА ШЕКЕТ ИЗ НАЗАРЕТА

История, знаете ли, хороша тем, что переписывать ее можно сколько угодно, но улучшать — никогда. Вам кажется, что вот на этот раз вы предусмотрели все, как любят говорить политики, «негативные моменты», и отныне переписанная вами история станет просто замечательной. Ан нет! Немедленно появляется некая бяка, и ваша история оказывается не просто не лучше прежней, но даже хуже. Это я говорю к тому, что, путешествуя между мирами, я навидался самых разных Израилей с самыми разными историями. И каждый раз мне казалось: «В этом Израиле все шло хорошо, и этим евреям можно только позавидовать… и остаться здесь до конца дней своих». Но так я думал только до первого внимательного чтения учебника истории. А потом… Потом я сердечно прощался с моим местным начальством (я имею в виду руководителей Службы охраны времени) и бухался в ближайшую черную дыру, чтобы выбраться в другой Вселенной из белой дыры. Лишь однажды я остался надолго в том мире, где оставаться навсегда мне вовсе не хотелось. Я имею в виду Вселенную, где мне довелось отправить на верную смерть пятого прокуратора Иудеи, римского всадника Понтия Пилата. — Вы меня обманули, — мрачно сказал я госпоже Донат, начальнице Службы охраны времени. — Если бы вы предупредили меня, что в первом веке Пилата ожидает верная смерть, я бы не разрешил ему отправиться. — Помилуйте, Шекет, — усмехнулась госпожа Донат. — Поскольку вашего Пилата отправили в прошлое почти на два тысячелетия, то у него по определению не было никаких шансов сохранить жизнь! Не говорите мне, что не знали, что Пилата ждет смерть! А что его могло еще ждать — вечная жизнь? — Вы прекрасно понимаете, что я хочу сказать! — раздраженно вокскликнул я. — Послушайте, мне нужно отправиться в первый век, чтобы я мог предупредить Пилата о грозящей ему опасности! — Ни за что! — твердо сказала госпожа Донат. — Смерть Пилата нужна для того, чтобы наша история пошла правильным курсом. — Очень хорошо, — согласился я. — Именно поэтому мне нужно в первый век: Пилат, ничего в вашей истории не понимая, может поступить не так, как написано в учебниках. Нужно, чтобы с ним был человек, знающий историю и могущий… — Нет, — усмехнулась госпожа Донат, — вы меня не проведете. Вы, Шекет, прекрасно знаете, что, оказавшись на месте, Пилат просто вынужден будет поступать так, как написано в учебниках истории. Иначе ведь в этих учебниках было бы написано совсем иное, вы со мной согласны? Да, я был согласен, ну и что? Мне нужно было попасть в первый век, и вовсе не по той причине, которую я изложил начальнице Службы времени. — А проследить? — продолжал настаивать я. — У меня многолетний опыт службы, я не раз спасал историю от ненужных кульбитов — в своем мире, конечно. Почему бы мне не сделать это и для вашего мира, который мне очень понравился уже потому хотя бы, что ваши предки скинули римлян в море? — А ваши этого не сделали? — удивилась господа Донат. — Мои? — мне стало грустно, и я рассказал начальнице историю еврейского галута в моей Вселенной, историю изгнания, продолжавшегося почти два тысячелетия. — Какой кошмар! — воскликнула сердобольная госпожа Донат. — Что ж, господин Шекет, я разрешаю вам экспедицию в наше прошлое — просто для того, чтобы вы сами убедились, как должны поступать настоящие евреи. Именно этого я и добивался! Перед отправлением я внимательно проштудировал учебник истории, поскольку знал, что вижу его в первый и последний раз — после моего возвращения в этой книге наверняка будут написаны иные слова. Пока же там было сказано: Синедрион разработал коварный план, евреи согласились молиться Юпитеру капитолийскому, получили по этому поводу массу привилегий и немедленно ими воспользовались — накопили оружие и обрушились на римские легионы всей своей мощью, чего римляне не ожидали. Легионы бежали, прокуратор Пилат был убит, а евреи в отместку заставили римлям молиться Богу единому, невидимому и неделимому. Вот так. Разве на это не стоило посмотреть? У меня был один-единственный вопрос к историкам этого мира, ответ на который меня совершенно не удовлетворил. Почему, — спросил я, — вы ведете новое летосчисление от какой-то совершенно неприметной точки? Что произошло в нулевом году вашей новой эры? Что произошло в нашей истории я прекрасно знаю, но вам не скажу! А в вашей? — Ничего в тот год не случилось, — отвечала мне госпожа Донат, — но ведь нужно было начинать новый отсчет времени, вот Синедрион и решил выбрать произвольную точку и с нее отсчитывать годы новой эры. — Произвольную, значит? — говорил я. — А чем ваших предков не устраивал отсчет времени с Сотворения мира? В моем мире, к примеру, евреи так и считают. — Представляю, — пренебрежительно сказала госпожа Донат, — как вы живете в вашем пять тысяч каком-то году. Пять тысяч — ужасно долго! Две тысячи куда лучше. Спорить я не стал, но, отправляясь в прошлое, твердо знал, что главная моя цель — разузнать, что же произошло в этой Вселенной в нулевой точке отсчета между эрами, если некий господин по имени Иисус и не думал рождаться? Я отправился в первый век новой эры на следующее утро и вышел из аппарата жарким днем весны тридцать третьего года. Я оказался в Иерусалиме, вокруг меня слышалась чистая арамейская речь, это были самые настоящие евреи, и ни одного римского колонизатора я не обнаружил даже после того, как обошел город по периметру. Храм возвышался на самом видном месте, и я не удержался, подошел к его западной стене и попробовал отыскать то место, к которому я обычно подходил… то есть, подойду… ну, неважно — место, куда я обычно вкладывал бумажки с пожеланиями, когда судьба в моей Вселенной забрасывала меня в столицу Соединенных Штатов Израиля. — Эй! — окликнул меня стражник, прогуливавшийся вдоль стены. — Ты что здесь околачиваешься? Если хочешь помолиться, войди во двор. Если хочешь поглазеть, отойди подальше, ибо большое видится на расстоянии. Не стой тут, будто ты римский лазутчик! — Я не лазутчик, — быстро сказал я. — Напомни-ка мне, хороший человек, какое нынче число? — Двадцать третье число месяца нисан, — ответил стражник, окидывая меня подозрительным взглядом. — А год какой? — конечно, вопрос должен был показаться подозрительным, но я просто вынужден был его задать, чтобы вызвать этого человека на разговор. — Год? Ты что, память потерял? Может, ты и имя свое не помнишь? А ну-ка, скажи! — Меня зовут… Иисус, родом из Назарета, — брякнул я первое, что пришло мне в голову. Уверяю вас, я и не думал о том, что имя Иисуса произведет на стражника хоть какое-то впечатление! Ведь в истории этого мира не было никакого Иисуса, но я-то постоянно об этом думал, вот подсознание и сыграло со мной эту шутку. Вырвалось, а слово, как известно, не воробей… — Иисус из Назарета? — изумился стражник и выставил перед собой пику. — И ты интересуешься, какой нынче год? — Н-ну… вообще-то… — промямлил я, поняв внезапно, что никакие учебники истории не заменяют прямого общения с временами, не столь отдаленными. — Так вот, — продолжал стражник, — я тебе скажу: год сейчас тридцать третий. — Если от какого события считать? — настаивал я, не подозревая, какую беду навлекаю на собственную голову. — Он еще спрашивает! — стражник взмахнул пикой и погнал меня куда-то, будто овна, ведомого на заклание. Я пытался по дороге что-то говорить в свое оправдание (мол, не был, не состоял, не участвовал), но стражник то ли не слышал меня, то ли был так глуп, что не понимал ни слова. Мы вошли во двор Храма, прошли там, где в моем мире и в мое время стоял памятник арабского зодчества, когда-то называвшийся мечетью Омара. Мы проследовали в огромную прихожую, где толпились евреи с какими-то свитками в руках, а потом вошли в темное помещение — здесь за длинным столом восседали около десятка старцев, немедленно обративших на нас со сражником свое внимание. — Да вот, понимаете, — прокашлявшись, представил меня стражник, — этот человек назвал себя Иисусом из Назарета. — Это недоразумение, — быстро возразил я. — Мое имя Иона Шекет, я, видите ли, путешественник. — Выйди, — сказал один из старцев стражнику, переминавшемуся с ноги на ногу. — Выйди и закрой плотнее дверь. С той стороны. Стражник попятился и покинул помещение, не удовлетворив собственного любопытства. — Так-так, — зловеще сказал старец, сидевший в центре. — Мы тебя ждали чуть позже… — Меня? — изумился я. — Простите, кого вы ждали? Иону Шекета или Иисуса Назаретянина? — Обоих, — отрезал старец. — Из-за тебя тридцать три года назад было изменено летосчисление. — Ничего не понимаю, — сказал я с досадой. — Тридцать три года назад вы, если верить учебникам истории, жили под пятой Рима и лишь недавно объединились и прогнали войска императора, убив Понтия Пилата. — Верно, — кивнул старец. — Иудея ныне — свободная страна. И все благодаря тебе. — Мне?! — поразился я, припоминая страницы учебника истории: я мог дать голову на отсечение, что имя мое там не упоминалось ни разу. — Тридцать три года назад, — нараспев продолжал старец, — ходил по городам Иудеи некий прорицатель, называл себя Ионой Шекетом, и утверждал, что явился из будущего. И говорил он, что нужно делать, чтобы сбросить власть Рима. Его тогда поймали и распяли, причем тайно, просто — был человек и исчез. Но в одном из пророчеств он говорил, что вернется через тридцать три года, чтобы посмотреть, смогли ли мы сделать то, что он предсказывал. Как видишь, мы сделали это. А теперь… Теперь мы должны распять тебя на кресте. — Как?! За что?! — Я уже начал понимать, что случилось на самом деле. Видимо, я не однажды совершил экскурс в местную историю. Был в тридцать третьем году, был и в нулевом. Но в нулевом был (по своим часам) позднее, чем в тридцать третьем. Поэтому я решительно не знаю, что делал… буду делать… тридцать три года назад. Но если меня сейчас распнут… — Распятие — твердо заявил я, — не еврейский метод казни! Это варварский римский обычай, а римлян уже нет в Иудее… — Верно, — печально сказал старец, — но мы обязаны исполнить твое же пророчество. Ты говорил, что в тридцать третьем году будет распят на кресте человек, который назовет себя Иисусом из Назарета. Ты — Иона Шекет — говорил, что это очень важно для истории Иудеи. — Я так говорил? — что-то здесь было не так. Не мог я, будучи в здравом уме, утверждать такое! — Погодите! — сказал я. — Видимо, в нулевом году был не я, а другой Шекет, из другой Вселенной. Позвольте, я должен с этим разобраться, иначе ваша история пойдет не туда, куда ей положено. Позвольте… Но мне не позволили. Меня поволокли на крест, и на лицах старцев из Синедриона было написано отвращение — они вынуждены были казнить меня этим совсем не еврейским способом, потому что я… неужели я?.. тридцать три года назад напророчил собственную смерть на кресте. Я тащил на себе тяжелый крест по узкой улице Виа Долороза и разрабатывал план собственного спасения. Спасение, однако, пришло оттуда, откуда я вовсе его не ждал.

ЧИХАТЬ ЗАПРЕЩАЕТСЯ!

Злые языки говорят, что в Кокон Вселенной я сбежал от преследовавших меня особ женского пола. Я намеренно не употребляю слово «женщины», поскольку в число упомянутых особ были включены (сам слышал!) Эпиромена, предсказательница с Дельты Волка, Рбанка, повариха с Беты Кормы, и даже Пупридагония, жившая в космическом вигваме на полдороги между Солнцем и Тетой Южного Креста. Только человек с исключительно извращенным воображением мог распространять слухи о моей якобы интимной связи с госпожой Пупридагонией — попробуйте сами совокупиться с существом длиной три с половиной километра, обладающим семьюстами конечностями и таким же количеством болтающихся на привязи желудочков. Если после такой попытки вы еще будете пригодны к употреблению даже в качестве дневного сторожа в борделе на Каппе Телескопа, то я должен сказать, что преклоняюсь перед вашими сексуальными возможностями. Короче говоря, я хочу изначально отместь все эти гнусные инсинуации — в моей экспедиции не было ничего, кроме научного любопытства. Я понимаю, что в наши дни, когда люди думают, в основном, о собственном благополучии, научное любопытство выглядит нелепым анахронизмом, и никто не хочет верить, что исключительно из-за жажды знаний нормальный человек способен отправиться туда, куда не только Макар телят не гонял, но даже сам Великий Ругатель Беня Бенгальский не посылал своих любимых врагов. В дни моей молодости все было иначе. Помню, когда я служил в зман-патруле, то любой из салаг способен был в обеденный перерыв просто из любопытства смотаться на часок-другой в Грецию времен Архимеда или Рим эпохи Кесарей. А сейчас первый вопрос, который задает молодой человек, если предложить ему поездку на Олимп времен Зевса и Юноны: «Сколько зеленых мне за это отвалят?» Под зелеными он, ясное дело, имеет в виду шекели, а вовсе не то, о чем вы, я уверен, подумали. За всю свою долгую жизнь я заработал немало зеленых, а потратил еще больше, и потому честно могу сказать: деньги — тлен. А вот узнать что-нибудь новое или, тем более, самому это новое создать — вот истинное счастье для космопроходчика! Если человек испытывает наслаждение, создавая новую жизнь, то можете представить, в какой экстаз можно впасть, создавая новый закон природы! Впрочем, нет, вы себе этого представить не можете, потому что никогда не были со мной в Коконе Вселенной. Идея зародилась в моем мозгу давно и была проста, как коровий катышек, пролежавший на солнце две недели. Судите сами. Работая в зман-патруле, я, бывало, забирался в прошлое на тридцать-сорок тысячелетий, а однажды в погоне за аргентинским диверсантом Бадашем отправился аж на триста миллионов лет назад, во времена динозавров. Мог бы, в принципе, сунуть свой нос в прошлое и на миллиард лет — вопрос тут только в подзарядке батарей и в том, чтобы диспетчер сидел спокойно и не пытался вытащить меня из прошлого с помощью аварийной системы возврата. Я лично знал человека, видевшего своими глазами, как на месте планеты Земля бурлил в космосе жидкий раствор протовещества — было это, как вы понимаете, пять миллиардов лет назад, а впечатлений этому свидетелю хватило на всю его оставшуюся жизнь. Но если можно отправиться на пять миллиардов лет в прошлое, то почему не на десять? А если можно на десять, то почему не на все двадцать пять? Вот тут-то и возникает противоречие. Невозможно (что за жуткое слово!) опустить зман-машину в колодец времени на двадцать пять миллиардов лет, потому что в то время нашей Вселенной еще не существовало. А был Кокон, который взорвался двадцать миллиардов и триста миллионов лет назад. В то время еще просто не было никакого времени, и потому зман-машины были так же непригодны для путешествий, как непригодны для полетов по воздуху велосипеды и мотороллеры. Может, поэтому до меня никто и не пробовал проникнуть в самую заповедную точку мироздания — самую странную, самую неизученную и самую привлекательную. Как-то я сказал себе: «Иона, ты уже побывал чуть ли не на всех звездах Галактики! Не пора ли совершить наконец свой геркулесов подвиг?» «Пора!» — ответил я на этот вопрос и принялся готовиться в дорогу. Перво-наперво я сказал всем знакомым, что ухожу в отпуск, и искать меня не нужно даже по сотовой галактической связи, потому что я все равно не отвечу. Потом я заявил своей жене Далии, что намерен недели две поработать в библиотеке Кнессета, поскольку хочу в начале осенней сессии внести законопроект о налоговых льготах для космических путешественников. У меня вылетело из головы, что я, в отличие от моего знакомого Нисима Кореша, вовсе не являюсь депутатом и потому предлагать законопроекты могу лишь стоя перед зеркалом. Далия, будучи женщиной здравомыслящей, мне об этом напомнила, испортив настроение на все время путешествия. Итак, решив отправиться в прошлое на двадцать миллиардов и триста миллионов лет, я прежде всего переоборудовал зман-машину (в просторечии машину времени) таким образом, чтобы автоматика прервала эксперимент, если Вселенной начнет грозить реальная опасность. Мне вовсе не хотелось, чтобы из-за моего любопытства перестал действовать, скажем, закон всемирного тяготения! Потом я запасся самой лучшей записывающей аппаратурой, чтобы оставить потомству точные данные о моем путешествии. И наконец я не пренебрег и продуктами питания, поскольку не имел ни малейшего представления о том, сколько времени придется мне проторчать в таком месте, где самого понятия времени не существовало. Как, кстати, не существовало и понятия пространства. Действительно, господа, о каком таком пространстве-времени можно говорить во Вселенной, сжатой в математическую точку без длины, ширины и высоты? Что будет при этом с телом космопроходчика Ионы Шекета, я не хотел даже думать. В конце концов, Амундсен, отправляясь на Северный полюс, тоже ведь понятия не имел о том, что его ждет в этой удивительной точке земного шара. Не говорю уж о Владимире Ульянове-Ленине, который, устраивая в тысяча девятьсот семнадцатом году революцию в России, знать не знал, чем это грозит всему еврейскому народу. Чем я хуже, скажите на милость? Я не знал, что ждет меня в Коконе Вселенной — ну и ладно, для того и отправляюсь, чтобы испытать это на собственной шкуре. Говорят, что, когда я нажал на кнопку старта, на половине Земли (от Метулы до Иоганнесбурга) полетели пробки. Не из бутылок шампанского, которые никто и не подумал открыть в честь моей экспедиции, а из распределительных энергетических щитов. И в результате на добрых два часа половина Земли осталась без электроэнергии. Впрочем, это мелочи, наука требует жертв. Я об этом не знал — моя зман-машина проваливалась в прошлое со скоростью два миллиона лет в секунду. Падать во времени мне предстояло почти три часа, и я принялся перечитывать «Введение в общую теорию относительности» Альберта Эйнштейна, бестселлер начала прошлого века. Книга давно устарела, и я взял я ее с собой только потому, что иначе пришлось бы прихватить «Умри со страстью» Долы Штеккер — почему-то только эти две книги лежали на моей тумбочке, когда я собирал вещи для моего путешествия. Зачитавшись (особенно увлекательным было описание тензоров четвертого порядка, свернутых по диагональным осям), я не заметил, как моя машина пронеслась через все века истории Земли, вывалилась в протопланетное облако, провалилась сквозь газовую туманность, еще не ставшую Солнцем, а потом оказалась в серой пустоте, поскольку ни звезд, ни галактик еще не существовало. Дурное предчувствие охватило меня, когда зман-машина достигла того момента, когда первичный Кокон взорвался, положив начало расширению Вселенной. Я поднял глаза от книги и понял, что все — дальше ехать некуда. Мы были в Коконе Вселенной. За бортом зман-машины не было ничего. То есть — совсем ничего: ни пространства, ни времени, ни материи, ни духа, ни даже объявления: «Проезд запрещен!» Не было света, тьмы, прошлого, настоящего и будущего. На какое-то мгновение (внутри машины время, естественно, текло своим чередом) я ощутил себя всемогущим Богом, парящим над бездною. Разумеется, я немедленно отбросил эти кощунственные мысли, мысленно попросив прощения у того, кто, возможно, создал Кокон Вселенной и собирался распорядиться этой своей игрушкой по собственному усмотрению. А я тут, понимаете, расселся и мешаю претворению замыслов. Какое-то странное томление охватило все мои члены без исключения. Я понимал, что от того, что я сейчас сделаю, что скажу и даже что подумаю, зависит будущее моего мира. Вот я щелкну пальцами, и, когда Кокон взорвется, электроны окажутся заряжены положительно, а не отрицательно. Или — я, к примеру, скажу «Эх, хорошо!», и это приведет к тому, что в будущей Вселенной у женщин окажется три груди вместо двух. Достаточно мне просто подумать «ну и духота», и много лет спустя на очередных выборах к власти придет левое правительство. Осознав неожиданно собственную значимость для судеб мироздания, я застыл в кресле, стараясь не совершать ни единого движения. Я прикусил язык, чтобы не сболтнуть лишнего. И я уставился в какую-то точку на потолке, чтобы мысли мои застыли в положении «смирно». И будь, что будет! Вы пробовали неподвижно сидеть, глядя в пространство и не думая ни о чем? Если вам это удавалось, то вам прямая дорога в индийские йоги. А я простой космопутешественник — человек действия и буйной фантазии. У меня немедленно зачесались все члены без исключения, но в неопределимом пространстве Кокона я совершенно не понимал, какой мой член где находится. А тут еще и в носу зачесалось. Я сдерживал себя сколько мог, но все же не выдержал, чихнул и… Вот в этот-то момент Кокон и взорвался, будто моего чиха ему недоставало, как недостает бомбе искры в детонаторе. Возникло пространство, и моя машина начала куда-то стремительно падать. Возникло время, и моя машина устремилась в будущее, нарушая все еще не сформировавшиеся законы природы. А я и подумать не успел о том, что надо, вообще говоря, о чем-нибудь подумать. Сработало реле возврата, и зман-машина грохнулась на свою площадку в лаборатории зман-патруля, откуда я не так давно начал свое путешествие. Я вылез из кабины, преисполненный сознания собственной значимости. — От какой малости зависит судьба мира! — сказал я подоспевшему дежурному оператору. — Если бы я не чихнул, Кокон Вселенной, возможно, никогда бы не взорвался! — Да? — философски заметил тот. — Но тогда и нас с вами не было бы, и вы не смогли бы отправиться в Кокон и чихнуть, и что тогда? Я посоветовал ему обсудить эту проблему в кругу семьи, а сам отправился в ближайшее кафе, чтобы за чашкой каппуччино восстановить в памяти это удивительное приключение.

В ПОСТЕЛИ С КОРОЛЕМ

Память ассоциативна, причем ассоциации выбираются, скорее всего, «методом тыка», и я никогда не знаю, что именно вспомнится мне, если я увижу красивую женщину или, допустим, книгу стихов Натаниэля Берлинера. Я это к тому говорю, что, взлетев с планеты Арамгорн я едва не врезался в спутник связи ОСМ-2у. Какие ассоциации могут возникнуть в связи с этим у нормального звездного охотника? Скорее всего, желание поругаться с диспетчером космопорта. А я в тот момент почему-то вспомнил давнюю историю, произошедшую со мной еще в те славные годы, когда я был молод, зелен и служил в Зман-патруле. Для тех, кто невнимательно следил за игривой непоследовательностью моих мемуаров, напоминаю: Зман-патруль — это организация, созданная в годы, когда колодцы времени были еще недоступны широкой публике и использовались только по особым распоряжениям специально созданного совета. У совета же были свои представления о том, какой должна быть последовательность событий в истории человечества. Скажем, то обстоятельство, что Россия в течение веков стонала под татаро-монгольским игом, нисколько не мешало членам совета спать спокойно. Но помню, однажды на совете вполне серьезно обсуждался вопрос: нужно ли послать зман-патрульного в Париж 1884 года и убедить Жюля Верна не писать известного романа «Гектор Сервадак»? Там, видите ли, выведен не очень-то приятный (мягко говоря!) образ еврея-коммерсанта, этакий новый вариант Шейлока, и зачем же засорять мировую литературу ненужными ей глупостями, а на великого французского фантаста навешивать ярлык антисемита? И послали бы патрульного, и потратили бы на это полмиллиона новых шекелей! К счастью, председатель совета профессор Алекс Фишман оказался большим любителем фантастики, а «Гектор Сервадак» был когда-то его настольной книгой. Фишман просто не мог себе представить, что любимый роман может лишиться хотя бы одной запятой! Экспедиция не состоялась, но вы представляете теперь, какими глупостями занимались члены совета на своих заседаниях? Впрочем, я отвлекся. Мне-то вспомнилась совсем другая история. Можно сказать, история любви. Помню, как сейчас: я служил в Тель-Авивском отделении, которое в целях конспирации называлось инвестиционной компанией «Брументаль». Никаких реальных инвестиций эта компания, естественно, не делала хотя бы потому, что вкладывать деньги в дела давно прошедших дней запрещала инструкция, а в дела нынешние вкладывать мог только последний дурак, не знающий истинную ситуацию в мировой финансовой системе. Итак, вызвало меня как-то голографическое изображение нашей начальницы госпожи Брументаль и сказало, оглядев так, будто собиралось продавать меня на аукционе по частям, причем ноги намерено было выставить по высшей цене, а голову предложить даром: — Гм… Шекет, все агенты в разъезде, больше некому, так что пойдете вы. Семнадцатый век, координаты в машине, машина на стенде, стенд в лаборатории, а лаборатория направо по коридору. Задание ясно? — Так точно! — воскликнул я и отправился. Полчаса спустя я понял всю сложность взваленного на меня задания. Во-первых, я вывалился из колодца времени прямо в приемную французского короля, имя которого за давностью лет начисто выпало из моей памяти. То ли Луи XV, то ли Луи XVI, то ли вообще кто-то из Генрихов. Я вспомнил все детали своего путешествия, но (проклятая ассоциативность памяти!) так и не сумел вспомнить, какой был на календаре год, когда я объявился в Лувре и понял из разговоров придворной шушеры, что мировая история грозит сделать кульбит. Дело в том, что Луи-не-помню-номера влюбился — при живой-то королеве! Ну, это, конечно, была не та проблема, из-за которой стоило гонять в семнадцатый век классного патрульного вроде меня. Проблема заключалась в том, что возлюбленная короля, по словам придворных, имела свойство проникать во дворец, минуя все патрули, гвардейцев и даже мушкетеров. То ее видели в карете на плас Пигаль, а минуту спустя она выглядывала из королевской опочивальни и говорила томным голосом: — Просьба не беспокоить. У нас с Луи тет-а-тет. Никто из придворных не мог понять, что происходит, и, естественно, странные способности королевской фаворитки все приписывали козням дьявола. Я слышал, пробираясь по узким коридорам Лувра к спальне Его величества, что некий кардинал хотел даже, пренебрегая опасностью, напасть на фаворитку после того, как она выйдет от Луи-какого-то, и врезать ей по макушке томиком Библии. Говорили, что это хорошо помогает, но особенно в двух случаях: если изменяет жена и — от головной боли. Поскольку оба случая к данному делу не имели отношения, неизвестный мне храбрец-кардинал так и не привел угрозу в исполнение. Во всяком случае, когда я добрался до двери в опочивальню, история еще не изменила своего хода, что я и сам видел по миганию красной лампочки на манжете моего придворного костюма. — Луи у себя? — спросил я дежурного офицера, чем-то похожего на актера Эфраима Зюсмана в роли д'Артаньяна. Тот резался в карты с гвардейцем в парадной форме, загородив ногами проход, проигрывал (только что он, судя по воплю, проиграл родовое поместье в Шампани) и потому ответил мне раздраженным тоном: — А пошел ты со своим Луи! Я принял совет буквально и вошел в опочивальню, переступив через офицера, который искал под стулом оброненную крапленую карту. В опочивальне горели десять свечей, и потому темень была соответствующая. На ложе что-то пыхтело: то ли Луи развлекался с фавориткой, то ли пускал пар детский паровоз производства кармиэльской фабрики игрушек. Пришлось добираться до цели ощупью — зажигать фонарик мне не хотелось, чтобы не изменить собственным неосторожным действием ход истории. Приблизившись к ложу и в темноте едва не разбив вдребезги ночную вазу, я услышал такой разговор, мгновенно возбудивший самые худшие мои опасения. — Любимая, — говорил мужской голос, — неужели ты действительно сможешь это сделать со мной? — Луи, — отвечала женщина, в голосе которой я расслышал, кроме иронии, еще и явно выраженный акцент жительницы Тель-Авива середины XXI века, — Луи, ты меня знаешь, я не бросаю слов на ветер. Если бы я знала, то принесла бы прямо сейчас, ну ничего, мой хорошенький, в следующий раз ты будешь, как этот твой… как его… шевалье Буладье. — О-о! — простонал с вожделением король Луи, и я понял, что было причиной его стенаний и что обещала ему нарушительница режима патрулирования времени. Проходя по коридорам Лувра, я не мог не слышать многочисленных рассказов о похождениях некоего шевалье Буладье, который за год с небольшим успел обслужить (и не по одному разу) всех женщин Лувра, Версаля и Тиюльри, исключая королеву, жену Луи. Похоже было, что сам Луи не способен был обслужить никого, и это обстоятельство (при наличии огромного числа женщин, мечтавших быть обслуженными) выводило монарха из себя, мешало управлять страной и вообще грозило мировыми потрясениями и изменением хода истории. Ибо вы ж понимаете: либо монарх работает на благо родины и народа, либо все его мысли направлены в некую, совсем не подобающую, область, вызывая уныние, меланхолию, депрессию и, как следствие, — войну с Испанией, причин которой историки будущего не смогут понять. По идее, я, будучи зман-патрульным, должен был арестовать даму как только она покинет пределы королевской опочивальни. Мне было совершенно ясно, что в постели с Луи возлежит какая-то из авантюристок середины XXI века, заполучившая в свое распоряжение туристскую модель колодца времени. Таким дамам нет дела до истории — помню, одну как-то достали из второго века до нашей эры, когда она пыталась соблазнить самого Эвклида и уговаривала его бросить геометрию ради плотских утех. Вы можете представить себе мир, в котором не существовало бы эвклидовой геометрии? Но, с другой стороны, дама, которая мурлыкала о любви с Луи-каким-то, собиралась спасти короля от… гм… не очень приятной слабости. И если она выполнит свое обещание, то ведь кое-что и королеве перепадет. Глядишь, и наследник во Франции появится, а это совершенно необходимо для истории. И я решил выждать. Полчаса спустя, когда догорели свечи и в опочивальне нельзя было разглядеть даже собственного носа, дама перестала пыхтеть и сказала: — Луи, мне пора. Не огорчайся, завтра все будет в порядке. — А это средство… — в голосе короля звучала тревога. — Оно не дьявольское? У меня не будет проблем с Его преосвященством? — Ни в каком разе! — воскликнула дама, и я услышал, как она направилась в дальний угол комнаты. Наверняка вход в колодец времени помещался именно там, и я бросился следом, стараясь остаться незамеченным. В отличие от дамы, я умел и падать, и подниматься по колодцу, не теряя координации движений. Поэтому, когда мы оказались на улице Алленби в 2023 году, я сразу рванул за угол, пока женщина приходила в себя после зман-переноса. Я был прав, конечно: это была особа лет тридцати, готовая ради приключений плоти помочь не только Луи-какому-то, но даже самому Аттиле, который, говорят, тоже был не очень силен по женской части. И последующие поступки женщины я мог предсказать без усилий: она отправилась в аптеку, купила несколько упаковок «Виагры-тетрис», после чего позавтракала в кафе, задумчиво глядя по сторонам и не замечая моего внимательного взгляда. Я не хотел сам принимать решение и позвонил голографическому изображению госпожи Брументаль. Изложив обстоятельства дела, я ждал распоряжений. — С одной стороны, — сказало изображение, — налицо явное нарушение режима зман-переноса, и женщину нужно немедленно арестовать. Но с другой стороны, если не дать ей осуществить задуманное, то у короля Франции не родится наследник, а этого мы тоже допустить не можем. Вывод: пусть она доведет дело до конца, а потом вы, Шекет, арестуете ее. — Именно такой вариант я тоже считал оптимальным, — скромно сказал я. Господа, я человек действительно скромный, извращениями не страдаю и потому даже наблюдать не стал, как нарушительница кормила «виагрой-тетрис» короля Франции. То, что происходило потом, меня интересовало еще меньше. Я ждал даму у колодца времени и арестовал, когда она вернулась в XXI век. — Ха! — сказала она, когда я предъявил ордер. — Сколько мне грозит? Месяц тюрьмы! Это будет месяц воспоминаний! — Вспоминайте, — разрешил я. — Это не возбраняется. Только один вопрос: под каким именем вы охмурили Луи-как-его-там? Мне это нужно для протокола. — Меня звали маркиза де Помпадур! — гордо заявила женщина и отправилась отбывать наказание, будто Жанна д'Арк, взошедшая на костер. Кстати, с Жанной у меня тоже связаны любопытные воспоминания, но это уже другая история.

ОРЛЕАНСКАЯ ДЕВИЦА

Странно. Почему мне вдруг вспомнилось событие далекой юности — посещение Орлеанской девы? За бортом моего звездолета вращался спутник связи ОЕ02, автоматика готовила корабль к швартовке, я совсем недавно покинул странную планету Арамгорн — казалось бы, к чему мне было вспоминать одно из первых своих заданий в Зман-патруле, тем более, что выполнил я его, хотя и с усердием, но не могу сказать, что с большим успехом. Почему мне вдруг вспомнилась Жанна д'Арк? Может потому, что созвездие Фурии, самое яркое в небе Арамгорна, напоминало стилизованную букву J, первую букву имени этой странной девушки? Не знаю. Воспоминания о госпоже д'Арк нахлынули с такой силой, что мне ничего не оставалось, как поддаться им и окунуться мыслями в то славное время, когда вездесущее изображение госпожи Брументаль поручало мне самые дурацкие и никому не нужные задания. Действительно, зачем Зман-патрулю было вмешиваться в ход французской истории и отыскивать в забытой Богом деревне придурковатую девицу по имени Жанна? Ну победили бы англичане французов, а не наоборот, нам-то, евреям, какая разница? Именно этот вопрос вертелся у меня на языке, когда я выслушал полетное задание из уст голографического портрета моей начальницы. Я запомнил все от слова до слова и, естественно, ничего не стал спрашивать — субординация прежде всего, а приказы не обсуждаются. Вы когда-нибудь бывали во французской деревне XV века? Знаете, что сводит с ума зман-патрульного, тем более, если он происходит из приличной еврейской семьи? Запах! Пахло чем-то неопределимым, но зато сильно. А мне нужно было найти девицу по имени Жанна и сказать ей пару теплых слов. Я проверил, правильно ли подвешен у меня на груди мыслетранслятор и точно ли сфокусирована камера искажающих полей. Ведь меня никто не должен был увидеть! Кстати, приборчик этот к шапке-невидимке, с которой его путают неучи, не имеет никакого отношения. Он вовсе не делает человека невидимым в физическом смысле, но всего лишь внушает всем окружающим, что на зман-патрульного не следует обращать внимания. Идет себе, ну и пусть идет, а вам, мол, без разницы. Некоторые гипноизлучению не поддавались, так они потом говорили, что видели призрак. Я нашел Жанну в коровнике — войти внутрь мне не позволило мое тонко организованное обоняние, я остановился на пороге и подумал: «Послушай, Жанна, у меня к тебе дело. Тут, понимаешь, англичане хотят прибрать к рукам твою родину, и кто-то, насколько мне известно, тебе уже нашептал, что без тебя французы в этой борьбе не выстоят. Верно я говорю?» Жанна подняла голову и оставила в покое корову, которую она доила второй час и, по-моему, давно выдоила не просто досуха, но вообще до той стадии, когда бедное животное становится похоже на рыбу-камбалу. — Ах! — сказала будущая героиня Франции. — Господь надоумил меня, и сам король скоро приедет, чтобы благословить меня на подвиг ратный. «Король молод и полюбит тебя. А любовь никогда ни к чему хорошему не приводит. И тебя любовь доведет только до костра, а там и бросит, и на костер тебе придется идти самой, а ты знаешь, как это неприятно?» — Костер? — спросила Жанна, глядя, естественно, не на меня, а куда-то в узкое оконце, откуда падал косой солнечный луч. — За любовь к родине и к своему сюзерену можно пойти и на костер! Господи, до чего довели девушку! В отличие от бедной Жанны, я точно знал, что голос, звучавший время от времени в ее голове, принадлежал Огюсту Вальдену, нашему конкуренту из Зман-патруля (или, как там говорили патруля Времени) Французского отделения Общества спасения истории. «Так ведь жарко и кости будет ломить!» — предупредил я. — Готова вынести любую муку! — заявила эта спасительница отечества. «Есть предложение, — бодро подумал я, не понимая по молодости лет, что тон мысли имеет в разговоре с подобными экзальтированными особами решающее значение. — Послушай меня, Жанна, и ты спасешь не только Францию, но весь род людской». Заткнуть мне рот, как вы понимаете, Жанна не могла, хотя и сделала бы это с большим удовольствием — я это прочитал на ее лице и, думаю, не ошибся. «Тот, кто подвигнул тебя на спасение Франции, — продолжал думать я, вовсе не Творец Вселенной, а такой же сотрудник патруля охраны Времени, как и я. У него свое задание, а у меня свое. Выбор же остается за тобой, ибо выбор всегда остается за женщиной, и тебе это прекрасно известно!» — Какой выбор? — нахмурилась бедная Жанна, до сегодняшнего дня умевшая выбирать лишь парней, с которыми плясала на деревенских праздниках. «Выбор между любовью короля Карла VII и любовью простого еврея из Иерусалима». — Иерусалим! — в экстазе воскликнула Жанна. — Гроб Господень все еще в руках неверных, и я возглавлю новый крестовый поход после того, как Франция одолеет Англию! «После того, как Франция одолеет Англию, — напомнил я, — тебя поведут на костер. Так что выбирай сейчас. Но имей в виду: любовь короля недолговечна, и сердце его склонно к измене, как ветер мая». Сравнение было из другой оперы, но я об этом не подумал. Жанна прислушалась к чему-то внутри себя, а потом сказала: — А тот, другой, он тоже великий король? «Он простой ремесленник, — признался я. — Но в нем спит полководческий гений. Только он способен собрать войско, поднять евреев на восстание против басурман, свергнуть власть сарацинов и вернуть евреям Иерусалим и все оккупированные территории. Только он!» — А я? — прошептала Жанна. «Да, ты! — мысленно воскликнул я, все больше входя в роль архангела. Только ты можешь разбудить гений этого еврейского полководца! Оставь в покое Францию, под английским игом ей будет совсем не плохо. Отправляйся в Иерусалим! Явись перед Пинхасом…» — Его зовут Пинхас… — прошептала Жанна, и я почувствовал ее внутреннее сопротивление: имя ей не понравилось. Мне оно, честно говоря, тоже было не по душе — лучше звучало бы Моисей или Соломон, но тут уж что есть, то есть. «Его зовут Пинхас Бен-Мордехай, — подумал я, — и он ждет тебя. Явись пред ним, и он полюбит тебя. А полюбив тебя, он поймет, что должен совершить ради тебя великий подвиг. И подвигом этим будет освобождение Иерусалима…» — Пинхас спасет Гроб Господень! — воскликнула Жанна. «Как же, держи карман, — подумал я совершенно машинально. — Зачем евреям спасать какой-то гроб? Иерусалим Пинхасу нужен, чтобы ждать там пришествия Мессии, не того, в которого верят христиане, и ты, Жанна, тоже, но другого, настоящего!» Вы видите, каким я тогда был молодым идиотом? Я не умел даже собственные мысли держать в узде, думал все, что приходило в голову! Я совсем забыл в тот момент, что не слова мои, сказанные вслух, слышит Жанна, но именно мысли, которые звучат в ее голове. — О чем ты говоришь мне? — со страхом воскликнула Жанна. — Ты дьявол! Уйди от меня! И она протянула в мою сторону (интересно, как она догадалась, где я стою?) свой нательный крестик, воображая, что эта вещица способна лишить разума зман-патрульного. Но я уже осознал свой промах и поспешил исправить ошибку: «Пинхас полюбит тебя так, как не способен полюбить король Карл! Пинхас спасет Иерусалим, а ты спасешь Гроб Господень и привезешь его в Авиньон. Может, ты даже станешь Папой!» А что, почему нет? Был же женщиной один из Пап по имени Климент, Жанна тоже могла — при ее-то упорстве! — добиться высшего сана. Особенно, если аргументом станет гроб, привезенный из Иерусалима и выставленный на обозрение в Авиньонском храме… — Папой… — прошептала Жанна и наверняка увидела себя в этот момент сидящей на престоле главы христинской церкви. «Да, — поспешил я закрепить наметившийся успех, — ты станешь Папой, а супруг твой Пинхас станет царем Иудейским, и еврейский народ вернется на историческую родину, и не будет изгнания из Испании, и не будет погромов в России, и не будет страшной Катастрофы, и все это сделаешь ты, Жанна. И всего-то нужно тебе совершить паломничество в Иерусалим, а не поддаваться на уговоры короля Франциска и не идти освобождать Францию от английского нашествия». — Пинхас, — прошептала Жанна. Вот не нравилось ей это имя, и все тут! От какой мелочи зависит любовь женщины! Она этого Пинхаса еще в глаза не видела, но уже сомневалась, стоит ли он ее любви. То ли дело — Карл VII, тем более, что он уже король, а Пинхас еще только будет. Может быть. От моих дальнейших слов зависело будущее Палестины и еврейского народа. Нужно было найти самые точные мысли, самые верные интонации, а был еще молод и… И задание я завалил, сказав, точнее — подумав: «И вообще, ты на себя бы в зеркало посмотрела. Нужно будет еще этого Пинхаса уговаривать, чтобы он в тебе увидел пророчицу, а не доярку». Я тут же отрекся от сказанного, но было уже поздно. — Ах, уговаривать! — воскликнула Жанна. — Никого и никогда! Нельзя! Уговаривать! Полюбить! Меня! О Господи, тоже мне, Клеопатра… Впрочем, все женщины ведут себя одинаково, когда им намекают, что они не очень-то красивы. — Никогда! — Жанна схватила ведро, полное парного молока, и швырнула его через весь коровник в мою сторону. — Ни за что! Уж лучше этот тощий Карл, чем твой Пинхас! Дьявол! Искуситель! Бедная девушка впала в состояние аффекта, у нее вот-вот мог начаться приступ эпилепсии — так, во всяком случае, показывал мой нательный диагност. Продолжать беседу было бессмысленно, и я вошел в колодец Времени, думая о том, что за проваленное задание изображение госпожи Брументаль немедленно уволит меня в запас под дружные аплодисменты членов попечительского совета. Каково же было мое изумление, когда, доложив о неудаче, я услышал: — Отлично, Шекет, отлично! Вы в точности выполнили поручение! — Но… - пробормотал я. — Я должен был переправить Жанну в Иерусалим, чтобы… — Чепуха! — воскликнуло изображение госпожи Брументаль. — Не было в те годы в Иерусалиме никакого Пинхаса. А истинная цель задания была в том, чтобы Жанна пришла к твердому убеждению, что этот дурачок король Карл VII достоин ее любви. Вы просто еще не знаете женщин, дорогой Шекет. Наш эмиссар два месяца внушал Жанне голосом Творца, что она должна полюбить короля и спасти Францию. Она все сомневалась, а тут явились вы, наговорили глупостей, вот тогда-то Жанна и поняла, в чем ее назначение в жизни. Теперь она пойдет на костер с улыбкой на лице, как говаривал российский министр Грачев, правда, в другое время и при других обстоятельствах. — Идите, Шекет, — продолжало изображение госпожи Брументаль, — идите, вы получаете повышение по службе. Я и пошел. Скажу честно, воспоминание о том, как я охмурял Жанну д'Арк, всегда было мне неприятно. Знаете, почему я вспомнил о том давнем эпизоде, когда подруливал на зведолете к спутнику связи в системе Арамгорн? Теперь я это понял: спутник имел форму крестика, очень похожего на тот, что висел на шее у Жанны.

КАК Я СПАСАЛ РОССИЮ

Я уже говорил, что не люблю странное свойство памяти подсовывать в самые неожиданные моменты совершенно ненужные воспоминания и ассоциации. Для чего, собственно, человеку память? Чтобы помогала пользоваться прошлым опытом и принимать верные решения. А если память не желает делиться необходимымой в данный момент информацией, предлагая воспоминания, не имеющие к делу никакого отношения? Я служил в зман-патруле то ли три, то ли четыре месяца (вот вам пример, когда память не желает подсказывать точное число) и начал уже привыкать к постоянным скачкам из настоящего в прошлое и обратно. Едва я вернулся то ли из Древней Греции, то ли вообще из Египта времен Четвертой династии (о Господи, сегодня память просто объявила забастовку!), как был вызван в кабинет начальства, и голографическое изображение госпожи Брументаль, внимательно оглядев меня с головы до пят, сказало томным голосом: — Шекет, вами довольны. Но то обстоятельство, что вы работаете исключительно в средних веках, а то и в более ранние эпохи, отрицательно сказывается на вашем опыте зман-патрульного. Следующее задание будет особым и сложным: вам предстоит отправиться в Россию тысяча девятьсот двадцать третьего года и воспрепятствовать деятельности апарайской агентуры. Задание ясно? Попробовал бы я сказать «нет»! Апарайская агентура — это серьезно, господа. Вообще говоря, сведения об этой цивилизации отдел безопасности всегда держал в секрете, но я попробую приоткрыть тайну — ведь вы не узнаете от меня не только координат Апарая в Галактике, но даже названия планеты: Апарай, как вы понимаете, — всего лишь псевдоним. Так вот, апарайцы, внешне очень похожие на людей (отличаются они только расположением аппендикса, но кто же в обыденной жизни способен углядеть эту разницу?), постоянно вмешиваются в нашу историю — во всяком случае, вмешивались до тех пор, пока Договор 2076 года не положил конец этим пиратским наскокам. А нам, зман-патрульным, приходится тратить уйму времени, отслеживая действия пришельцев и не позволяя им делать из истории человечества цирковое представление. Как-то апарайцы надумали потренироваться в построении коммунистического общества. Тренировались бы на себе, но они предпочли вынести эксперимент в космос, на Землю. Нет, я не имею в виду попытку построения коммунизма в России, это совершенно другая история, и здесь апарайцам был дан лично мной надежный отпор. Об этом я расскажу ниже, а опыт по созданию коммунистической общины они все-таки осуществили. Было это, кто не знает, в XVIII веке — апарайцы провели агитацию среди нескольких индейских племен в Южной Америке, и те обобществили все, что возможно, начав, естественно, с женщин. Денег у них отродясь не было, так что и отменять было нечего. Выдвинули лозунг «от каждого по способностям, каждому по потребностям» и стали жить согласно моральному кодексу строителя коммунизма. Зман-патруль вмешался, когда коммунистической общине было 74 года от роду и бедные индейцы никак не могли понять, чем они, собственно, занимаются. Проблему решил агент Моти Эренфест — ему удалось опознать апарайского резидента и разоблачить его перед советом старейшин. Не спрашивайте, как происходило разоблачение — это служебная тайна, которая даже мне не известна. Во всяком случае, индейцы прогнали апарайца в джунгли, Моти Эренфеста хотели вздернуть на лиане, но он вовремя свалил в колодец времени, а коммуну в тот же день отменили и всех женщин мужчины, естественно, разобрали по праву сильного. Странно в этой истории то, что просуществовала индейская коммуна именно 74 года — ровно столько, сколько прожила советская власть. Может, это всеобщий исторический закон? Впрочем, я несколько отвлекся от темы — память, как вы понимаете, опять играет со мной, как кошка с мышью. Итак, отправился я в Москву 1923 года с заданием не позволить апарайским агентам привести к власти товарища Льва Давидовича Бронштейна (он же Троцкий). Замысел наших врагов был ясен. Апарайцы не любили человечество, но больше всего они не любили евреев, хотя и не понимали, чем средний еврей отличается от столь же среднего папуаса с кольцом в носу. Но разве для межзвездного антисемитизма нужны какие-то разумные причины? Так вот, они хотели изменить историю России, привести к власти Троцкого, а тот стал бы насаждать казарменный коммунизм, и всем было бы плохо, а обвинили бы евреев, и начался бы русский бунт, бессмысленный и беспощадный, и всех евреев в России извели бы под корень — Троцкого в первую очередь. По плану Льва Давидовича должен был застрелить начальник его личной охраны товарищ Поскребышев. Прибыв в столицу Советской России, я прежде всего отправился в резидентуру зман-патруля и встал на учет у нашего резидента Осипа Финкеля — он держал в Москве парикмахерскую и стриг, говорят, даже жену самого товарища Ворошилова. — Трудно вам будет, Шекет, — вздыхая, сказал Финкель. — Я здесь уже пятый год резидентствую, с самой, можно сказать, революции, и до сих пор не смог выявить ни одного апарайского агента. Самое надежное было бы — вскрыть и посмотреть, где у него аппендикс. Но я ведь парикмахер, а не хирург! Вот если бы их можно было отличить по прическе… — Есть способ, — сказал я. — Попробую разобраться методом ультразвуковой дефектоскопии. Хороший метод, но я никогда прежде им не пользовался. Пропуск в Кремль мне выправило некое важное лицо в наркомате обороны — Финкель пообещал этому лицу, что будет стричь его вне очереди, и тот не смог устоять. Напустив на себя вид ходока, разыскивающего Владимира Ильича Ленина, я бродил по коридорам, всматривался в лица и прислушивался к разговорам. Сначала я решил, что апарайским агентом является товарищ Буденный — уж слишком громко он орал о роли товарища Троцкого на фронтах гражданской войны. Но просветив героя припасенным для этой цели карманным ультразвуковым детектором, я обнаружил, что аппендикс у товарища Буденного находится на положенном для человека месте, и перенес свои подозрения на товарища Бухарина. Подобраться к Бухарину со своим детектором мне удалось только вечером следующего дня, и я был вынужден разочарованно отступить. Честно говоря, одно время я грешил даже на самого Ленина. Почему нет? По-моему, только апарайскому агенту могла прийти в голову гениальная идея устроить мировую революцию в одной, отдельно взятой стране. Но Ленин лежал больной в Горках, допускали к нему только близких людей, и прощупать детектором аппендикс вождя мирового пролетариата не было никакой возможности. Проваландавшись неделю и обнаружив, что у восьми процентов членов советского правительства вообще нет аппендикса, я уже готов был сдаться и привести в действие второй вариант плана — а именно, перейти от поиска апарайского агента к уничтожению последствий его возможной деятельности. Иными словами, подложить товарищу Троцкому яд в питье, чтобы раз и навсегда избавиться от проблемы влияния евреев на мировую революцию. Вот тогда-то и случилось то, о чем я потом не мог вспоминать без содрогания. В Кремле назначено было заседание военачальников, на котором должна была присутствовать вся верхушка власти, включая товарищей Сталина, Троцкого, Бухарина и так далее. Я, конечно, отправился к Финкелю и потребовал пропуск. Резидент охарактеризовал мою наглость нехорошим ивритским словом «хуцпан», но пропуск достал. Чтобы быть неузнанным в толпе военных, я нацепил форму командарма и отправился в Кремль. Согласитесь, что, если бы я надел форму рядового бойца Красной армии, меня остановил бы первый патруль. А командармов в те дни по кремлевским коридорам ходило столько, что они даже не здоровались при встречах, потому что не знали друг друга в лицо. В зале, где проходило заседание, яблоку негде было упасть. Впрочем, для яблок был уже не сезон, их и взять-то было негде. Я прошел в первый ряд, сел рядом с товарищем Микояном, который забрел на заседание от нечего делать, и принялся осматриваться. — Вы какой армией командуете, товарищ? — наклонился ко мне Микоян, пронзая меня острым армянским взглядом. — Чукотско-таймырской, Анастас Иванович, — отрапортовал я, очень надеясь, что двадцать седьмой бакинский комиссар не силен в географии. — Ага, — задумчиво произнес Микоян и приготовился задать новый вопрос, но от возможного конфуза меня спасло появление за столом президиума товарищей Троцкого, Блюхера и Тухачевского. Как только они заняли свои места, ультразвуковой детектор в моем боковом кармане завопил, как ворона, у которой из клюва выхватили кусок сыра. Однако! Апарайским агентом был кто-то из сидевших передо мной героев! Кто? Неужели Блюхер или Тухачевский? Товарищ Троцкий поднялся, чтобы начать речь, и я понял все коварство наших апарайских врагов. Агентом был именно Лев Давидович! Именно у него единственного в этом зале — аппендикс находился не на положенном месте. Ловко, однако, придумано! Объявить себя евреем, взять власть, понастроить в стране концлагерей, — одним махом решить все проблемы: и Россию развалить, и евреев из страны прогнать, и идею коммунизма раз и навсегда опорочить. Что я должен был сделать в сложившихся обстоятельствах? Стрелять в апарайца-Троцкого? Это исключалось, я все-таки был зман-патрульным, а не террористом! Вот тогда-то память и сыграла со мной злую шутку, которую я ей никогда не прощу. Сидя в первом ряду и сверля товарища Троцкого мрачным взглядом, я почему-то вспомнил о том, что в 1940 году этого типа зарубили ледорубом по приказу товарища Сталина. Значит, подумал я, нужно сделать ставку на Сталина, а он уж сам с Троцким разберется. Мне бы еще поднапрячь память и вспомнить о других делах Иосифа Виссарионовича, но время поджимало, и я огляделся в поисках усатой физиономии. Сталин сидел справа от Микояна, и место рядом с ним было свободно. Я немедленно и пересел. — Иосиф Виссарионович, — жарко зашептал я на ухо будущему генсеку, — вы знаете, какой компромат я могу вам представить на Троцкого? Компромата на Троцкого у Сталина и самого было достаточно, но кто же отказывается от дополнительного материала? Поговорили мы хорошо. Сталин остался доволен. Я тоже — мне казалось, что я отлично выполнил свою миссию. На следующий день Троцкого не пустили в Горки к Ленину, и я понял, что дело сделано, и мне можно возвращаться. Попрощавшись с резидентом Финкелем, я прыгнул в колодец времени и вернулся в кабинет госпожи Брументаль, чтобы доложить о выполнении задания. — Троцкий не стал генсеком, — бодро сказал я. — Апарайский агент обезврежен и в 1940 году уничтожен. — Да? — мрачно сказало изображение госпожи Брументаль. — По-вашему, Шекет, Сталин лучше? Вы хоть понимаете, что лишили Россию светлого будущего? Ведь зман-патруль не может вмешиваться в историю вторично — что сделано, то сделано! Только тогда я понял, что нельзя надеяться на память — она всегда подсказывает лишь то, что вредит делу. С тех пор я предпочитаю на память вообще не полагаться. Если я вспоминаю, что сегодня четверг, то непременно смотрю в календарь — вдруг сегодня на самом деле суббота?

ИЗЛЕЧЕНИЕ ПРОРОКА

У каждого человека есть свои секреты. Не то, чтобы нечто постыдное, о чем не хочется вспомнить. Иногда совсем даже наоборот — так и подмывает рассказывать всем и каждому, каким ты был героем, когда… Ан, нет, нельзя. В одном случае давал подписку о неразглашении, в другом — обещал другу (или подруге) хранить тайну, в третьем… А в третьем и сам не знаешь почему молчишь. Вроде и причин нет, и повод хороший подвернулся, чтобы рассказать все, как на духу, но что-то сдерживает. Нет, думаешь, сейчас не время. В следующий раз. Так со мной бывало неоднократно. К примеру, вы слышали от меня историю о том, как в зман-патруле обрабатывали Мохаммеда? Того самого, который написал Коран и заставил бедняг-курейшитов принять ислам? Не слышали вы эту историю, я и не сомневаюсь. Никакой секретности, кстати. «Рассказывайте кому хотите, — сказало мне изображение госпожи Брументаль, когда я вернулся из той экспедиции, — все равно вам никто не поверит». Именно поэтому я никому и не рассказывал — зачем сотрясать воздух, если твоей истории нет веры? Сегодня однако особый день. В созвездии Волопаса взорвалась звезда Гемма. Вспышка Сверхновой озарила Галактику, как писали в таких случаях авторы фантастических боевиков прошлого века. На самом деле на Земле этого события никто даже и не увидел, только астрономы в Ликской обсерватории зафиксировали вспышку гамма- и нейтринного излучения. О том, что Гамма Волопаса вспыхнет, я знал давно, как и все участники экспедиции в седьмой век. Но одно дело знать теоретически, и совсем другое… Так вот, вызывало меня однажды изображение госпожи Брументаль, главы спонсорской компании «Брументаль», под вывеской которой скрывалось израильское отделение партуля времени, или зман-патруля, как мы его называли. — Пойдете в Мекку, шестьсот тридцатый год, — сказало изображение. Найдете там некоего Мохаммеда, припадочного… — Того самого? — спросил я удивленно. — Пророка? — Когда вы к нему явитесь, — сказало изображение, недовольное тем, что его прервали, — Мохаммед еще не будет пророком, а всего лишь не очень молодых мужчиной, склонным к эпилептическим припадкам. — Ясно, — догадался я. — Задача: устранить Мохаммеда, пока он не… — Но-но! — угрожающе сказало изображение моей начальницы. — Что-то в вас кровь кипит, Шекет, не пора ли вам на повторную медкомиссию? Никакой самодеятельности, имейте в виду! Ваша задача не причинить Мохаммеду физический вред, а напротив, излечить его от недуга. Он должен стать совершенно нормальным человеком. Совершенно нормальным, ясно? — Ясно, — сказал я непонимающе. — С вами пойдет врач, — продолжало изображение. — Он будет заниматься лечением, а вы — прикрытием и охраной. — Охраной кого? Врача или пациента? — Обоих. Повторяю, ваша цель — излечить Мохаммеда. Став нормальным, он перестанет впадать в экстаз, перестанет видеть дурацкие сны и записывать их в виде сур Корана. Но учтите: возможны всякие варианты, действовать будете по обстановке. Когда говорят «действовать по обстановке», вопросы излишни — кто на самом деле знает, какая обстановка сложится в том или ином прошлом? Поэтому я сказал «понятно» и отправился выполнять задание. Врач оказалась миловидной женщиной лет тридцати по имени Алька Зельцер. Черные волосы, черные глаза, яркие губы, фигура Венеры и… Нет, я не влюбился, во время зман-патрулирования это запрещено, но держать свои мысли в узде стоило мне большого напряжения воли. — Рада, Иона, что именно вы будете участвовать в этой операции, — мило сказала Алька, пожимая мне руку. — Я слышала о вас много хорошего. Наверняка ведь обманывала, как все женщины! Что она могла слышать хорошего о человеке, чей стаж в зман-патруле исчислялся в то время тремя неполными стандартными месяцами? В колодец времени я бросился первым, Алька — следом. Вытащил я ее за волосы, потому что она едва не проскочила нужный год. В Мекке стояла жара, как в Тель-Авиве в середине августа. А на дворе был апрель, прошу заметить. Дом Мохаммеда мы нашли быстро, в городке каждый знал этого местного придурка, на которого показывали пальцем и говорили детям: «Будешь вести себя плохо, тебе боги так же накажут, как этого». Нас, собственно, интересовал сейчас не сам будущий пророк, но его жена Хадиджа, выполнявшая при муже функции отдела кадров. — Вот, — сказал я, когда Хадиджа вышла на порог, вытирая руки о фартук, это девушка, которую я хочу продать в твою семью. Пусть она будет новой женой Мохаммеда и принесет ему радость. Хадиджа критически осмотрела Альку, и самым большим моим желанием в тот момент было — взять мою спутницу за руку и увести в пустыню. Бог с ним, с заданием! — А ты кто такой? — недоверчиво сказала Хадиджа. — Никогда тебя прежде не видела? Откуда пришел? — Ахмад, ремесленник из Медины. Это моя сестра, и я знаю, что… — Понятно, — прервала меня Хадиджа. — Пусть твоя сестра пойдет на кухню, я погляжу, что она умеет. Моему мужу сейчас не так уж нужна еще одна жена, у него нас уже четыре, но девушка она ничего себе… Только пусть учтет: я здесь главная, мое слово — закон. — Конечно, конечно, — закивал я. Алька молчала, стиснув зубы. Ей, ясное дело, хотелось вцепиться Хадидже в волосы, но зман-патрульный должен сдерживать свои чувства. Я уж не знаю, приготовила ли Алька Зельцер такой обед, чтобы ублажить Мохаммеда, но Хадиджа осталась довольна, и мою спутницу взяли в гарем с трехмесячным испытательным сроком. Трех месяцев было достаточно для выполнения задания, но меня выводила из себя мысль о том, что приходилось делать Альке, оставаясь по ночам с Мохаммедом наедине. Я слонялся вокруг дома, рисовал в воображении самые гнусные эротические сцены и готов был разнести то крыло дома, где размещалась спальня будущего пророка. Однако в мои функции входила охрана объекта, а вовсе не морального облика коллеги. На третью ночь я обнаружил врага и понял, что имело в виду изображение госпожи Брументаль, когда требовало действовать по обстоятельствам. Я как раз следил за домом Мохаммеда в ночной бинокль, когда увидел, что к одному из окон крадется человек. Быстрый бросок, болевой прием, выворачивание рук… Передо мной стоял типичный представитель гуманоидной расы с планеты Биллизар — тощий, как жердь, и с непропорционально широким лицом. — Отпусти, Шекет, — прошипел он. Биллизарец даже знал мое имя! Значит, неплохо подготовился. Скрыв удивление, я сказал: — Ну-ка быстро: номер отдела, цель задания. — Ох! Да отпусти, не сбегу… Отдел номер шесть-одиннадцать… Так, это не наша система, в зман-патруле совсем иная нумерация. Значит, действительно конкурент. И чего же ему надо? — Цель задания, быстро, — повторил я. — Вкатить Мохаммеду новую порцию стимулянта… Ох, отпусти, руку сломаешь! — Какого стимулянта? Биллизарцы тоже хотят излечить Мохаммеда от эпилепсии? — удивился я. — Вам-то какое дело до земной истории? Вместо ответа биллизарец сделал подсечку, я не удержался на ногах, в следующее мгновение на мою голову обрушился свирепый удар тупым предметом, и я на какую-то долю секунды я потерял сознание. Очнувшись, я не увидел этого инопланетного негодяя — он успел скрыться и, боюсь, вовсе не в неизвестном направлении. О направлении как раз можно было догадаться спальня Мохаммеда. Недолго думая, я полез в открытое окно следом за биллизарцем и оказался в темном коридоре, куда выходили три закрытые двери. Из-за одной из дверей доносилась какая-то возня, потом я услышал звуки борьбы, чьи-то приглушенные восклицания… Вышибив дверь плечом, я ворвался в спальню будущего пророка. И что я там увидел? Мохаммед сидел на широкой постели полуголый, а точнее — в одних шароварах. Обе его руки были протянуты вперед и перевязаны в локтях; я узнал автохирургические диагностические повязки производства «Исрамед». Глаза Мохаммед закатил, а губах пузырилась слюна. Типичный эпилептический припадок. По идее, бедняга должен был сейчас кататься по полу и мычать, прикусив губу. Однако Мохаммед сидел спокойно и не реагировал на то, что творилось вокруг. Вокруг же творилось следующее. В центре спальни стояла в боевой позе Алька Зельцер, одной ногой она наступила на тощую руку биллизарского агента, а другой собиралась двинуть его в некое место, которое биллизарцы используют для производства детей мужского пола. — Стой! — крикнул я. — Только без членовредительства! «Брументаль» не захочет платить компенсацию, так эти биллизарцы нас с тобой по миру пустят! — Да? — недоверчиво сказала Алька, но агента отпустила, и тот с кряхтением поднялся с пола. — Он мне чуть весь курс лечение не испортил. Я сейчас как раз последний сеанс начала. К утру Мохаммед будет здоров — ни следа эпилепсии. А этот, — она кивнула в сторону биллизарца, который ползком хотел добраться до кровати, где сидел Мохаммед, — этот мне мешать вздумал. — У него задание такое, — пояснил я. — Биллизарцы всегда были антисемитами, ведь своих евреев на планете у них никогда не было. Им нужно, чтобы Мохаммед записал Коран… Тут мне в голову пришла некая мысль, и я повернулся к агенту: — Эй, приятель, — сказал я. — Это ведь ваш мыслеизлучатель внушал Мохаммеду суры Корана? — Наш, — морщась, пробормотал биллизарец. — И еще внушит, будь уверен! Ты думаешь, что, если Мохаммед не будет эпилептиком, он и Корана не напишет? Чушь. Эпилепсия — не причина, а следствие, ясно? — Ясно, — сказал я. — А ну-ка, быстро: где ты установил гипноизлучатель? И кто писал текст Корана? — Бить будешь? — деловито спросил агент, и я решительно кивнул. — Ох… Где установлен излучатель — не скажу, можешь бить. А текст Корана писали три наших академика в Институте ксенофобии. Тебе что-нибудь в этом тексте не нравится? — Мне в нем не нравится все, — мрачно сказал я. — И потому придется тебя взять в заложники. — Забирай свои приборы, — обратился я к Альке. — Тут все куда сложнее, чем кажется нашему начальству. Пусть оно само разбирается с этим биллизарцем. Через минуту Мохаммед лежал в постели и спал сном праведника, каковым он на самом деле не являлся. А мы втроем (биллизарца я привязал к себе за спину, будто рюкзак, и он там болтал ногами, стараясь пнуть меня побольнее) прыгнули в колодец времени. Вот, собственно, и вся история. Судя по тому, что Мохаммед все-таки записал суры Корана, госпоже Брументаль так и не удалось выбить из агента признание, где он активировал свой излучатель. Впрочем, в одном из отчетов, попавшихся мне на глаза, я прочел о том, что уже после смерти Мохаммеда экспедиция зман-патруля (жаль, что я в ней не участвовал) обнаружила под черепом пророка тоненький металлический проводок. Вероятно, это и был злополучный приборчик, а точнее — антенна, которую успел вживить биллизарец. Где-то на Биллизаре ученые из Института ксенофобии зачитывали написанные ими суры, а Мохаммед воспринимал это как голоса ангелов… Я считаю, что большего прокола в деятельности зман-патруля не было за всю его историю. Может, поэтому мне и не хотелось рассказывать, как мы с Алькой Зельцер пытались вылечить Мохаммеда от болезни, которая не имела к созданию Корана никакого отношения. А биллизарец провел много лет в тюрьме, и я однажды, уже уволившись из зман-патруля, навестил беднягу, чтобы извиниться за то, что, как выяснилось, сломал ему руку. Это было любопытное свидание, я услышал много интересного.

ТЮРЬМА НА ВЕСТЕ

Уверен, что вы никогда не были в настоящей тюрьме. Не в том странноприимном доме, который называют тюрьмой простые израильтяне, а в настоящем пенитенциарном заведении, куда не каждого смертного посадят, а только тех, кто представляет особую опасность для человечества. Что такое тюрьма ХХI века? Это нечто вроде бывшего киббуца, где заключенные вкушают все блага цивилизации, кроме, конечно, блага свободно разгуливать по территории Соединенных Штатов Израиля. Тюрьму же для VIP — особо важных (читай — опасных) персон — разместили на астероиде Веста, который болтался без дела между орбитами Марса и Юпитера. Первое неудобство, которое испытывает здесь преступник — практически нулевая тяжесть. Даже для земного мафиозо это ужасное наказание — ни тебе сесть в кресло, ни виски нормально выпить. А для брукомирдов, привыкших к силе тяжести вдвое больше земной? Или для преступников с Арголы, на которой тяготение превышает юпитерианское? Да только услышав о том, что остаток жизни придется провести в невесомости, многие завязывают с преступным миром и вступают в партию взаимного спасения. Я уж не говорю о другом: в тюрьме на Весте заключенным не позволяют работать! Молиться и молитвой искупать грехи — это пожалуйста. К услугам осужденных священнослужители любых конфессий, практикующих в Галактике есть даже фирдонский монах, представитель религии, в принципе не признающей преступлений. Фирдонский орден с планеты Битмавк проповедует полную вседозволенность и потому о таком понятии, как право, не имеет ни малейшего представления. Так вот, фирдонцы на Весте есть, а ни одной, даже завалящей мастерской, где заключенные могли бы приложить свои таланты, нет и в помине. Кстати, нет там ни стерео, ни видео, ни театров в любой их ипостаси, не говорю уж о книгах даже в электронной версии — ничего этого заключенным не полагается. Во-первых, в чему? Во-вторых, содержание библиотек и телетрансляторов стоит денег, а на заключенных уже и без того потрачены большие средства. Утверждают, что лишение преступников любой информации входит в систему перевоспитания. Посидишь, мол, год без своего любимого сериала — взбесишься и начнешь вести себя примерно, чтобы пораньше выйти на свободу. А на свободе будешь вести себя примерно, помня о том, что тебя опять могут лишить любимого сериала — теперь уже на долгие годы. Так вот, свидание с биллизарским агентом мне разрешили не для того, конечно, чтобы сделать бедняге приятное после трех лет отсидки в одиночном вольере. Нет, причина была скорее противоположного свойства: мне предстояло задать заключенному кое-какие вопросы относительно деятельности биллизарской агентуры в земной истории времен разрушения Второго храма. Веста, если подлетать к ней с солнечной стороны, похожа на висящую в пустоте грушу с обкусанным боком. Обкусанная сторона — это причальное поле и вообще единственный на астероиде центр цивилизации. Там я и опустил свой корабль. Встречавший меня заместитель начальника тюремного блока 304-в Амнон Пинкус сказал сразу: — Шекет, никакой информации о том, что происходит в Галактике. Говорите только по теме. Режим информационной изоляции — главное в нашей системе наказания и перевоспитания преступников. — Да-да, — рассеянно отозвался я. — А если биллизарец сам развяжет язык и начнет выбалтывать собственные секреты? — Сколько угодно. Он пусть говорит, а вы помалкивайте. Кстати, боюсь, что после трех лет словесного воздержания он может заговорить вас до смерти. — Это мы посмотрим, — бодро отозвался я и отправился в тюремный вольер 2347.

К невесомости я не привык — на всех космических аппаратах и на астероидах создается нормальная сила тяжести, а на планетах, где мне доводилось высаживаться, бывало, что я весил даже два-три центнера. Так что по дороге к вольеру я испытал немало не очень приятных минут и с чувством жалости подумал о космонавтах прошлого века, которые, будучи не преступниками, а героями, вынуждены были проводить в невесомости недели и даже месяцы. Вольер 2347 оказался надутым воздухом пластиковым шаром диаметром примерно метров сорок. Биллизарец плавал внутри подобно эмбриону в чреве матери. — Шекет! — воскликнул он. — Меньше всего я хотел бы видеть именно вас, но, поскольку вы единственное живое существо, которое я лицезрею за три года заключения, то позвольте вас обнять, заключить в объятия, расцеловать, прижать к груди, выразить удовольствие… Он направился в мою сторону с явным намерением осуществить все, о чем говорил, и мне пришлось, прижавшись спиной к стенке вольера (что при столь низкой силе тяжести сделать было исключительно трудно, я весь взмок от напряжения), задать свои вопросы: — Расследование по вашим делам, — сказал я, — показало, что Биллизария использовала двух агентов в первом веке нашей эры. Есть информация, что одним из этих агентов были вы. Нас интересует цель задания, географические координаты выхода и результат. — Ха! — сказал биллизарец. — Я раскалываюсь, а суд паяет мне еще один срок за вмешательство в земную историю при отягчающих обстоятельствах! Держи карман! Хотите, я расскажу вам, Шекет, о своем детстве на замечательой планете Биллизар, а вы потом изложите это в книге, которую будут читать во всей Галактике, потому что… — Стоп! — прервал я. — Суд не может припаять вам новый срок по той же статье, по которой вы уже сидите, так что в этом отношении можете не беспокоиться. — Я получу письменные гарантии? — деловито осведомился биллизарец. — Вот они, — сказал я и бросил ему информ-пакет. Конечно, я не рассчитал, у меня нет опыта бросаться предметами почти в полной невесомости. Пакет пролетел гораздо выше головы биллизарца, врезался в противоположную стену вольера, отразился от нее и начал рикошетить по самым немыслимым траекториям. Минут пять биллизарец гонялся за своими гарантиями, будто гончая за дичью. А я крепко держался за поручень и твердо знал, что не отпущу его ни при каких обстоятельствах. Наконец биллизарец оставил тщетные попытки, подплыл ко мне и сказал: — Верю на слово, Шекет. Эта штука в конце концов упадет, но не раньше чем часа через два. Давайте я пока расскажу о том, что вас интересует, а за это время пакет сам опустится ко мне под ноги. — Итак, — потребовал я, — цель, координаты и результат. — Отвечаю, — биллизарец, судя по всему, приготовился рассказывать ровно столько времени, сколько продолжалась сама операция — возможно, неделю, возможно, две. — Цель экспедиции, как всегда, заключалась в изменении земной истории таким образом, чтобы побольше досадить евреям. — Дались вам евреи! — прервал я. — Вашему институту ксенофобии больше нечем было заниматься? — Шекет, о чем вы говорите? Если бы не мы, то и евреев не существовало бы! — Не понял, — насторожился я. — Послушайте, на суде меня об этом не спрашивали, судей интересовала конкретная операция по созданию мусульманской религии. Но если бы вы взяли на себя труд подумать… Например, посидели бы тут в вольере годика три… Наверняка пришли бы к дельным мыслям и не задавали глупых вопросов… — Не нужно переходить на личности, — предупредил я. — Хорошо-хорошо. Так я о нашем институте. Мы занимаемся ксенофобией, если вы не забыли. — Занимались, — поправил я. — Теперь они занимаются этим без вас. — Спасибо, что напомнили, — грустно сказал биллизарец. — Так вот, на мелочи наши специалисты предпочитают не размениваться. Натравливать одно племя на другое — фи, это тоже распространение ксенофобии, но это так мелко… — Погодите, — насторожился я. — Так вы там чем занимались в институте? Изучали ксенофобию или создавали ее сами? — Шекет, вы меня удивляете! Чтобы что-то изучать, нужно сначала это что-то создать. Причем в таких масштабах, чтобы изучать было интересно. Так я о чем говорил-то? Да! Ксенофобия в масштабе племен — это мелко. Мы всегда стремились на тех планетах, куда удавалось внедрить агентов, насаждать ксенофобию мирового масштаба. Все против всех! Это создает широкое поле для исследований. Помню, на Эпсилоне Кормы, на третьей от звезды планете, как ее еще называли… Да, Мирунарада… — Меня не интересует ваша Мирунарада, — прервал я поток воспоминаний биллизарца. — Вернитесь на Землю. — Хорошо, на Землю, — согласился тот. — На Земле в древние времена еще не было народа, на котором можно было бы изучать ксенофобию человеческих организмов. Мелкие стычки и даже войны, как вы понимаете, не в счет. — Понимаю, — мрачно сказал я, действительно уже поняв, куда он клонит. — Ученые из креационной группы поставили перед нами, полевыми агентами, задачу: создать народ, на примере которого они могли бы изучать признаки ксенофобии. Мы… Впрочем, первая часть операции проходила без меня, я работал на Эпсилоне Кормы, на этой… как ее… Мирунараде. Там, знаете ли, была такая… — Вернитесь на Землю! — проревел я, и от звука моего голоса биллизарец отлетел чуть ли не на середину вольера. — Да, да… — поспешно сказал он. — Мои коллеги на Земле стали искать и обнаружили народ, который находился во власти египетского фараона. Сырой еще материал и именно потому пригодный для обработки. Главное, что у них был свой вождь по имени Моше. Вы ж понимаете, что на одного человека воздействовать проще, чем на целый народ… — Понимаю, — повторил я. — Ну так что вы меня тогда спрашиваете? — неожиданно разозлился биллизарец. — Значит, сами представляете ход событий. Пришлось убедить Моше поднять народ. Пришлось наслать на Египет небольшой мор, чтобы убедить фараона отпустить народ его. А в пустыне уж наши агенты взялись за обработку этого Моше. Мол, его народ избран и все такое. — Ваши ученые, значит, — сказал я, — работали над темой «Избранность и ксенофобия»? — Примерно так, — с сомнением отозвался биллизарец. — А для чего, черт побери, вам еще и ислам создавать понадобилось? возмутился я. — Для усиления воздействия, для чего еще? — удивился агент. — Понятно, — еще раз сказал я, едва сдерживаясь, чтобы не двинуть биллизарца в третье, нагрудное ухо. — На какой срок вас посадили в этот вольер? — На десять лет! — возмущенно отозвался биллизарец. — Придется походатайствовать, чтобы дело пересмотрели и влепили вам пожизненное заключение, — сказал я. — Но Шекет, — запротестовал он, — вы же дали мне гарантию, что по одному делу дважды… — Ничего, — я направился к выходу, потому что мне даже одним воздухом с этим типом дышать не хотелось, — ради такого случая не грех и кодекс изменить! — Шекет! — взывал биллизарец, но я не обращал внимания. Вообще-то я не подвержен приступам ксенофобии, но тут меня прихватило… Не знаю, пересмотрели ли дело этого агента, но за институт ксенофобии, что на планете Биллизария, взялись с моей подачи не только Зман-патруль, но и ШАБАК с Мосадом впридачу.

ВСЕ ПРОТИВ ВСЕХ

Посетив биллизарского агента в его тюремном вольере на Весте и доложив начальству о результатах этого посещения, я крепко задумался о том, какие меры предпринять, чтобы раз и навсегда пресечь разрушительную работу института ксенофобии. Как-то я даже набрался наглости и попросил аудиенции у изображения самой госпожи Брументаль, бессменного шефа нашего Змам-патруля. Удивительно, но факт: мне разрешили высказать свое мнение. — Проблему нужно решить раз и навсегда, — сказал я, стараясь придать голосу уверенность, которой на самом деле не испытывал, — иначе нам предстоит еще много веков исправлять последствия действий этих горе-ученых. То они создают ислам, то насаждают антисемитизм в России, то провоцируют резню армян в Турции… — Вы правы, Шекет, — рассеянно ответило изображение госпожи Брументаль, читая одновременно какой-то очень пространный документ, занявший почти весь объем комнаты. — Вы правы, но вы ошибаетесь. — Э-э… — сказал я, подняв брови. — Вы правы, — терпеливо объяснило начальство, — когда говорите о малой эффективности наших действий. Это так. Но ошибаетесь, предлагая сбросить на Биллизар и этот чертов институт темпоральную бомбу. Я ведь правильно поняла — вы это хотите предложить? — Э-э… — повторил я. — Пожалуй. Нет института — нет проблемы. — Вот типичное рассуждение практика! — воскликнуло изображение, расшвыряв по углам несколько сотен еще не прочитанных страниц. — Поймите, дорогой, там ученые работают, настоящие теоретики, гении, можно сказать! Наука, понимаете ли, стоит вне морали. А каждая наука должна иметь предмет исследований, вы согласны? — Конечно, — кивнул я. — К примеру, если бы не было звезд, то не появилась бы и астрономия. — Чушь! — воскликнуло изображение. — Вы переворачиваете все с ног на голову! Астрономия появилась бы все равно — раньше или позже, — но, не обнаружив звезд на небе, чем бы занялись первые астрономы, как по-вашему? — Удавились бы с тоски, — ляпнул я, не подумав. — Я была лучшего мнения о ваших мыслительных способностях, — холодно сказало изображение. — Не имея предмета исследований, астрономы вынуждены были бы его создать, вот и все. — То есть, вы хотите сказать, — сказал я с глупым видом, — что сначала мог появиться интерес к изучению звезд, а только потом — сами звезды как плод деятельности астрономов? — Это же очевидно! В мире, где идеи первичны, а материя вторична, иначе и быть не может! — Да, - вынужден был согласиться я, — но ведь в нашем мире все наоборот: первична как раз материя… — Шекет! — в ужасе воскликнуло изображение. — Не говорите при мне подобную чепуху, иначе вас придется уволить в запас. Мне нужно напоминать вам прописные истины? Скажите, разве дом, в котором вы живете, появился раньше, чем идея дома в голове архитектора? — Ну… То дом… — А государство Израиль разве не возникло сначала в мыслях Герцля? — Ну… То государство… — А мироздание? Разве оно не появилось после того, как… — Хорошо-хорошо, — торопливо сказал я, не желая вступать с начальством в теологический спор. — Пусть так. Но какое все это имеет отношение к вредной для евреев деятельности Биллизарского института ксенофобии? — Прямое, — буркнуло изображение и, видимо, решив, что уже потратило на меня слишком много своего драгоценного времени, заключило аудиенцию словами: — Поговорите с Мирбикипом, это академик-биллизарец, он сейчас как раз гостит в Иерусалиме. Изображение погасло, и мне не оставалось ничего другого, кроме как отправиться на поиски биллизарского ученого. Я ожидал увидеть существо, похожее на агента, отбывавшего наказание на Весте, а обнаружил подтянутого старика, которого можно было бы даже принять за человека, если бы не досадные отклонения: скажем, лишняя рука, торчавшая посреди живота, или два носа, расположенные на длинном лице симметрично друг другу где-то в районе ушей. Милое существо, в иных системах я впоследствии встречал и пострашнее. — Это вас зовут Шекет, — агрессивно встретил меня биллизарец, — и это вы засадили в тюрьму одного из лучших наших агентов? — А это вы, значит, послали его создавать для евреев гадости в истории? отпарировал я. — И после этого еще являетесь в Иерусалим и… — И пользуюсь гостепримством ученых Еврейского университета, — подтвердил Мирбикип. — Шекет, вы вообще понимаете, что такое наука? — Наука, — сказал я, — изучает явления природы и находит им объяснения. — Гм… — буркнул он. — А если явления природы еще нет? Тогда наука обязана это явление создать, чтобы было что изучать! Так вот, когда мне было только двадцать биллизарских лет, я задумался над такой проблемой: почему в природе все одноименное отталкивает друг друга, а разноименное притягивает? — Не понял, — осторожно сказал я. — Вы же изучали физику! — возмутился Мирбикип. — Одноименные заряды отталкивают друг друга? Да, отталкивают. Можно ли создать атом из одних протонов? Нельзя, он распадется. Мир без альтернатив просто немыслим! Для того, чтобы понять, что такое добро, нужно иметь перед собой зло. Чтобы описать свет, нужно знать, что такое тьма. Это элементарно. — Хорошо, — согласился я. — Но при чем здесь ксенофобия вообще и антисемитизм, в частности? — Сразу видно, Шекет, что вы никогда не занимались академической наукой, пожал средним плечом биллизарец. — Это верно, я полевой зман-патрульный. — Оно и видно. А я с юности задумывался над главными вопросами мироздания. Вы знаете, что у нас на Биллизаре никогда прежде не было войн, а убийства происходили только случайно? — Да? — поразился я. — Хорошо же вам жилось! — Хорошо? — возмутился Мирбикип. — Мы видели только одну сторону бытия и ничего не знали о другой! Когда мне было двадцать лет, я, будучи гением от рождения, задумался. «Почему, — подумал я, — одноименные заряды в природе отталкивают друг друга, а разумные существа — нет? Почему один электрон, встретив другой, спешит прочь, не желая иметь с ним ничего общего ни в пространстве, ни во времени, а два разумных существа, напротив, стремятся сблизиться?» — Потому что они разумны и понимают, что… — Ничего они не понимают! — раздраженно сказал биллизарский ученый. — Они не понимают, что если в неживой природе существует нечто, оно может существовать и среди разумных существ. — Может, но — зачем? — пожал я плечами. — Затем, что это интересно! — воскликнул Мирбикип. — Когда мне было двадцать два, я собрался с силами и двинул в челюсть своему научному руководителю. У меня просто не было иного выхода! Я задумал создать новую науку и должен был иметь предмет исследований. — Если нет звезд, их нужно создать… — пробормотал я. — А, вы начали понимать! — возбужденно сказал Мирбикип. — В тот же день я ушел из института — ведь мне нужно было продемонстрировать, что и в обществе разумных одноименные заряды способны отталкивать друг друга. А потом я объявил о создании новой науки на ученом совете. Науку я назвал контрологией — изучением того, что противоречит общепринятому. — Могу представить, как коллеги отнеслись к вашему докладу, — сказал я. — Разумеется, положительно! В то время на Биллизаре никому и в голову не приходило, что можно выступить против чего бы то ни было! Я стал заниматься контрологией, но у меня, вы ж понимаете, не было предмета исследований — никто не желал поступать так, чтобы другому было плохо, никто не желал поступать вопреки мнению соседа… В общем, кошмар. А когда я предложил открыть лабораторию практической контрологии и прежде всего уволить половину сотрудников, чтобы я смог на их примере изучить действие отталкивания, то ученый совет со мной, конечно, согласился, но провести в жизнь такое постановление так и не смог. И что мне оставалось делать? — Действительно, что? — только и смог сказать я, хотя понимал уже, куда клонит мой собеседник. — Создать институт ксенофобии и ставить опыты на представителях других цивилизаций! — И ученый совет с таким предложением, естественно, согласился, — вздохнул я. — Естественно! Разве он мог отказать? Так я стал первым и бессменным директором института ксенофобии, набрал штат сотрудников и начал готовить из них полевых агентов для засылки на другие планеты. — Погодите, — насторожился я. — Вы хотите сказать, что на других планетах, как и на Биллизаре, в то время никто не вступал друг с другом в конфликты, никто не воевал… — Никто, — с сожалением сказал Мирбикип, — начинать пришлось практически с нуля. — Когда же это было? — продолжал недоумевать я. — Ведь, насколько я помню, на Земле, к примеру, люди испокон веков убивали друг друга. Неандертальцы, например… — В этом году, — гордо сказал Виндикип, — наш институт отметил свое первое миллиардолетие. — Сколько? — поразился я. — Институту ксенофобии — миллиард лет? — Ровно миллиард, — подтвердил биллизарец. — А… сколько же вам лично? — Вы что, считать не умеете? Миллиард и двадцать три года, разумеется. — Вы так долго живете? — вырвалось у меня. — Мы живем вечно, — сказал Виндикип. — Почему бы нам не жить вечно, если на Биллизаре изначально не было никаких противоречий, в частности, противоречий между клетками организма? Наши клетки живут в мире друг с другом, и следовательно… — Эх, - сказал я с сожалением, — почему я не биллизарец? Но тут до меня дошло окончательно, и я воскликнул: — Значит, это вы научили первое живое существо на Земле убивать своего соседа? — Да, в то время я только начал создавать предмет для исследований контрологии. — И на других планетах в Галактике… — Практически на всех! — Черт побери! — воскликнул я. — Вы из целой Галактики сделали предмет для исследований вашей дурацкой науки — контрологии! — Почему дурацкой? — насупился биллизарец. — Наука не хуже других. — Понятно, — сказал я, вставая. — Прощайте, не хочу пожимать вам руки, да и видеть больше не желаю. — Замечательно! — воскликнул Виндикип. — Вы учитесь на ходу, Шекет! Именно так и должен поступать настоящий ксенофоб! Я из принципа пожал ему все пять рук и вышел из гостиничного номера. — Вы были правы, — мрачно сказал я изображению госпожи Брументаль, напросившись на очередную аудиенцию. — С институтом ксенофобии мы справиться бессильны. Иначе придется разрушить Вселенную и создать ее заново. То, что насаждалось миллиард лет, невозможно исправить за год-другой… — Идите, Шекет, и работайте, — сказало изображение. — И не нужно думать о проблемах, которые вас не касаются. Вы согласны пойти в очередной рейд или нуждаетесь в отпуске? Дело в том, что в Атлантиде — двенадцать тысяч лет назад — два биллизарских агента пытались устроить государственный переворот. Мы должы им помешать. — А зачем, — вырвалось у меня, — если Атлантида все равно погрузилась на дно океана? Изображение госпожи Брументаль смерило меня пронзительным взглядом, и я сказал: — Согласен. Атлантида так Атлантида. С биллизарцами у меня теперь свои счеты.

КОРОЛЬ И ЕГО ШУТ

Вы когда-нибудь были в Атлантиде? Не отвечайте, я знаю, что не были, если не служили в зман-патруле. Атлантида погибла двенадцать тысяч лет назад, и у нашей организации не было никаких причин заниматься исправлением истории в этой исчезнувшей части земного шара. Вот уж действительно! Со стихийными бедствиями зман-патруль справиться не мог, и потому предотвратить трагедию целого континента был не в состоянии. И потому делать нашим агентам на территории суверенной Атлантиды было решительно нечего. Теперь вы можете представить себе мое состояние, когда я получил задание отправиться в Атлантиду с тем, чтобы предотвратить действия биллизарских агентов по дестабилизации государственной власти. Рискованное дело, и я не понимал его смысла! Найду я, допустим, агентов, уничтожу их или они уничтожат меня (что тоже, как вы понимаете, не исключено), все равно Атлантида уйдет на дно океана — так зачем же рисковать? Но спорить с изображением госпожи Брументаль, нашей вечной начальницы, никто еще не мог без вреда для карьеры, и не мне было менять эту традицию. Я прошел инструктаж и нырнул в колодец времени головой вперед, как в холодную воду. Вынырнул на центральной площади главного атлантического города Антурина, когда на моих хрональных детекторах стояло число «12 647 лет 10 месяцев и 7 дней до начала Новой эры». Был полдень, парило, как в Тель-Авиве, и прямо на меня несся на скорости километров сто в час экипаж на воздушной подушке. Я едва успел откатиться в сторону и немедленно угодил в руки представителя власти. — Ну, — сказал атлант, рост которого достигал двух с половиной метров, ты почему, мальчик, без спроса по улицам бегаешь? Атлантического языка я не знал, общаться приходилось на ментально-телепатическом уровне, но я был уверен, что правильно перевел для себя мысль местного полицейского, одетого в странную форму, напоминавшую купальный костюм двадцатых годов прошлого века. Я мигом оценил ситуацию — зман-патрульные вообще отличаются быстрым соображением. Если взрослые атланты, — подумал я, — достигают почти трехметрового роста, то неудивительно, если меня этот тип принял за ребенка. — Я не без спроса, — захныкал я, — меня мама в магазин послала. — Тебя? — с подозрением осведомился полицейский. — Скажи ей, чтобы в следующий раз она посылала кого-нибудь постарше, а не такого несмышленыша. Хлопнув меня ниже спины, полицейский отвернулся, и я наконец получил возможность оглядеться. Столица Атлантиды была городом тысяч куполов. Все без исключения здания имели округлые формы и больше подходили для цирковых представлений, нежели для размещения в них жилых помещений. О государственном устройстве Атлантиды я знал только то, что втиснул мне в голову перед отправкой автоматический обучатель Брехина, который, в свою очередь, повышал свое образование, в основном, на «Диалогах» Платона. И с таким хилым багажом я должен был предотвратить назревавший государственный переворот, обнаружив для начала проникших в государственные структуры биллизарских агентов! Впрочем, зман-патрульные выходили победителями и не из таких переделок, поэтому я не очень-то взволновался, а двинулся вдоль зданий, читая вывески на фасадах — конечно, только те их них, что были написаны телепатическими красками и проникали непосредственно в сознание. Сначала я миновал «Департамент заморских рабов», потом «Фирму пыточных принадлежностей», за ней возвышался купол «Антуринского отделения атлантических перевозок», из-за которого выглядывали «Лучшие морские продукты». Я шел вдоль по улице, читал вывески и размышлял о том, как лучше приступить к операции. Легче всего, конечно, найти агентов Биллизарии. Даже самый высокий биллизарец мне до плеча, а по сравнению с атлантами это вообще пигалица. Если меня приняли за ребенка, то биллизарский агент вряд ли мог исполнить иную роль, кроме роли младенца. И, к тому же, три уха… Нужно иметь беспримерную наглость, чтобы, обладая такими внешними данными, рассчитывать на успех в сложном деле государственного переворота! Действительно, на что эти агенты рассчитывают? Стоп, — сказал я себе и действительно остановился на площадке между двумя небольшими куполами. Стоп, агенты, ясное дело, должны воспользоваться своей особенностью — то есть будут играть роли младенцев, причем инопланетных, ибо вряд ли даже ради выполнения задания они пошли на ампутацию третьего уха, двух нижних рук и глаза на затылке. Если у атлантов есть машины на воздушной подушке, если они умеют строить высотные здания и если в то же время у них есть рабы, да еще и официально разрешенные пытки, то, во-первых, атланты должны с пониманием относиться к пришельцам, а во-вторых, будут этих пришельцев пытать, чтобы выяснить цель их прилета. А если пришелец — не взрослый, а младенец? Я поставил себя на место взрослого атланта, переходящего улицу. Иду и вижу: копошится на дороге существо явно инопланетного происхождения, размером с годовалого младенца-атланта. Моя мысль? Пришельцы потеряли свое чадо, покидая с перепугу место посадки. Мои действия? Подбираю инопланетное дитя и несу его, куда положено. А куда положено в Атлантиде относить непрописанных пришельцев? Наверняка в службу безопасности — пусть там с ними разбираются. Взрослого пришельца стали бы пытать — это ясно. А младенца? Стоп, — сказал я себе еще раз, но, поскольку уже стоял, то мне пришлось присесть, чтобы не потерять нить рассуждения. Не нужно забывать о том, что Атлантида — монархия. Куда я лично, любя своего монарха, отнес бы странное инопланетное дитя? Конечно, прямо в царскую канцелярию, там наверняка есть свой отдел безопасности. Черт возьми, но ведь именно это биллизарцам и нужно! Не прилагая никаких усилий, они оказываются там, где могут с помощью телепатических излучателей воздействовать на мысли государственных служащих самого высокого ранга! Проверить свою гипотезу я мог только одним способом. К нему я и прибег. Схватил за тунику какого-то прохожего и спросил (не вслух, естественно, а телепатически): — Дядя, где здесь канцелярия государственной королевской безопасности? Дядя (кстати, звали его Меруглан, во всяком случае это имя он держал на поверхности своих мыслей) критически осмотрел меня сверху вниз и произнес: — Малыш, иди-ка лучше к маме. — Моя мама работает в канцелярии государственной королевской безопасности, и я иду к ней на работу, — помыслил я как можно более убедительно. — Да? — с сомнением произнес Мергулан и неожиданно крепко ухватил меня за плечо. — А ну-ка давай я тебя сам отведу, а то ты еще дорогу начнешь переходить в неположенном месте… О лучшем я не мог и мечтать! Так мы и шли по городу: Мергулан впереди, а я бежал за ним вприпрыжку, и плечо мое успело потерять чувствительность, зажатое в цепких пальцах атланта, когда мы наконец подошли к куполу, на котором было написано: «Король Атлантиды и Семи островов, Его Доверенное Величество Азарх Пятнадцатый». Мы вошли в круглый холл, где рабы (по-моему, американские неандертальцы, судя по виду) вылизывали пол. Зрелище, скажу я вам, не для слабонервных. Хорошо, что мы сразу прошли в другое помещение, где два атланта что-то быстро писали на огромных листах папируса. — Ну, — сказал Мергулан, — скажи дядям, кто твоя мама? Что ж, я был ему благодарен за доставку по назначению, но не до такой же степени, чтобы выполнять все его прихоти! Я погрузился под волну времени с головой и сместился на полчаса в прошлое. Комната оказалась пуста, дверь открыта, и я отправился искать биллизарских агентов, пользуясь своей интуицией, которая меня ни разу не подводила. На третьем этаже принц Атлантиды Хамарай играл в прятки с принцессой Регией. Все от них шарахались, а стража своими телами загораживала от расшалившихся детей ценные скульптуры, выставленные вдоль стен. На четвертом этаже королева Атлантиды Пинальда с упоением отдавалась королевскому шуту Кулькару, вопли разносились по всем комнатам и наверняка достигали ушей самого короля Азарха, но, должно быть, такое времяпрепровождение были делом для королевской семьи обычным, и я не стал убеждать монарха в том, что он должен принять решительные меры. Азарх Пятнадцатый, король Атлантиды и Семи островов, стоял перед двумя люльками, в которых лежали биллизарские агенты, дрыгавшие всеми пятью ногами. Король находился в глубокой задумчивости, поскольку агенты уже приступили к работе и вовсю внушали доверчивому Азарху, что он должен передать власть в королевстве своему шуту Кулькару. Все равно, мол, жену твою он уже получил, так чего уж тут… Я мигом представил себе, до чего доведет страну шут, умеющий лишь злословить да вступать в сексуальные отношения с каждым, кто подвернется под руку, независимо от пола и политических убеждений. Что я мог сделать? Только одно. Я бросился вперед и двумя ударами перевернул люльки. Агенты с верещанием поползли в разные стороны, от неожиданности излучая свои истинные мысли. Один вопил: «Неужели разоблачили? Где мой бластер?» А другой: «Этого идиота еще не до конца обработали! Задание сорвано! Уволят без выходного пособия!» Азарх вышел из ступора и погнался за агентом, старавшимся скрыться в коридоре. Я взял на себя второго, который хотел залезть в шкаф. Без лишних церемоний я окунул беднягу в колодец времени, отчего он действительно превратился в младенца, каким был много лет назад. Обеспечив себе тыл, я поспешил на помощь королю, который в это время лупцевал биллизарца, приговаривая: «Ты кто такой? Кто тебя впустил?» Времени раздумывать у меня не было, пришлось окунать в колодец времени обоих — агента и короля. Это теперь я понимаю, что решение было опрометчивым, но тогда мне казалось, что я поступаю правильно! Так Биллизария лишилась двух своих лучших агентов, а Атлантида — любимого монарха, неожиданно для подданных впавшего в детство. Результат: королева Пинальда взяла в мужья шута, который в тот же вечер взошел на престол под именем Кулькар Первый. А я вернулся под светлые очи изображения госпожи Брументаль и доложил об успешно выполненном задании. — Успешном, говорите? — буркнуло изображение. — Конечно! Оба агента обнаружены и обезврежены. — А с их заданием вы справились сами, — саркастически заметило изображение. — Они прибыли в Антурин, чтобы посадить на трон шута. Вместо них это сделали вы, Шекет! — Какая разница, — махнул я рукой, — если Атлантида все равно утонула триста лет спустя? Что такое человеческая история по сравнению с природной катастрофой? — Ничто, — согласилось изображение, — но эти триста лет атланты могли прожить лучше и получить больше удовольствий от жизни. — Если больному суждено умереть, то какая разница, потел он перед смертью или нет? — пробормотал я, вспомнив бородатый анекдот прошлого века. — Шутите, Шекет? — грозно сказало изображение госпожи Брументаль. Придется вам возвращаться в Атлантиду и исправлять последствия собственной ошибки. Задание ясно? — Нет, — бодро сказал я и отправился.

СЛОВО И ДЕЛО

Иногда приходится вспоминать неприятное. А иногда даже бывает приятно это неприятное вспоминать. В моей жизни было немало подвигов, в том числе таких, о которых я, скорее всего, не расскажу никогда по причине свойственной мне скромности. Впрочем, если попросите… Например, о моем втором задании в Атлантиде. За триста лет до гибели Атлантиды на трон ее повелителя уселся бывший королевский шут Кулькар Первый. Первым своим указом он повелел поставить в домах атлантов подслушивающие устройства. Кулькара интересовали анекдоты, шутки — в общем, юмор в его первозданном виде. Будучи королевским шутом, он вынужден был выдумывать шутки сам, и это истощило его творческий потенциал. Став королем, бывший шут воспользовался достижениями техники, чтобы слушать шутки в тот самый момент, когда их создает народ. Я прибыл в Антурин, столицу Атлантического королевства, как раз в тот момент, когда тысячи атлантов собрались на главной городской площади и рассуждали о том, что лучше: шутить дома и не знать, чья шутка понравится Кулькару Первому больше всех, или шутить только в обществе, самим выбирать лучшую шутку и сообщать ее подслушивающему устройству, чтобы любимый король не терял зря драгоценного времени. — Что ты можешь сказать по этому поводу, чужак? — спросил белозубый атлант, глядя на меня сверху вниз. — Я здесь не для того, чтобы шутить, — сказал я, отряхиваясь от пыли столетий, которой было много в колодце времени. — Мне нужно свергнуть Кулькара Первого, чтобы вы, атланты, весело прожили оставшиеся вам триста лет. — Глупая шутка, — рассердился атлант, — повелителю не понравится. — Да уж, — согласился я и направился прямо во дворец, поскольку еще с прошлого раза помнил, где он находится. Во покои монарха я прошел, притворившись ребенком, младшим сыном какого-то мелкого служащего — это оказалось нетрудно, дети шастали по холлу, будто здесь был не королевский дворец, а детский сад. Представ перед королем Кулькаром Первым, которого я же, по сути, и возвел на престол, я сказал без долгих церемоний: — Ты должен отказаться от власти и объявить в Атлантиде республику. — Ха! — воскликнул Кулькар и смерил меня презрительным взглядом. — Это почему же? — Потому что через триста лет Атлантида будет разрушена прямым попаданием астероида. При монархии атлантам живется плохо, пусть они хотя бы триста лет, отведенные им природой, проживут нормально. — Астероид? — пробормотал Кулькар. — Это еще что такое? Пришлось объяснять. Монарх слушал внимательно и, похоже, даже кое-что понимал. Когда я закончил излагать принципы небесной механики и баллистики, Кулькар почесал в затылке и сказал задумчиво: — А если иначе? — Что иначе? — не понял я. — Этот… э-э… астероид. Пусть упадет на другой берег, какая ему разница? Атлантида — остров, нас каждый уничтожить рад, а вот утопить половину континента — слабо? — Послушайте, — сказал я терпеливо, — я всего лишь зман-патрульный и занимаюсь корректировкой истории человечества. Не в моих силах изменить орбиту крупного небесного тела. — Хорошая шутка, — хихикнул монарх, — но глупая. Ты же сам говоришь, что можешь исправлять историю. Так исправь! Пусть в истории будет записано, что Атлантида не погибла. — Как это возможно? — возмутился я. — И к тому же, что это даст? Будет в истории записано так или этак, Атлантида-то все равно окажется под водой! — А вот и нет! — воскликнул Кулькар. — Реализуется то, что написано или сказано. А если послушать тебя, то получается наоборот: записывается то, что происходит в реальности. — Естественно, — пожал я плечами, — а как иначе? — Ты из какого будущего? — поинтересовался Кулькар. — Из Аргиева или Букинарова? — Не понял, — нахмурился я. — Аргий, — терпеливо разъяснил монарх, — это придворный писатель, который придумал историю о том, как боги наслали на Атлантиду гром и испепелили ее своим гневом. А Букинар в пику Аргию написал историю о том, что герой Полиандр поймал рукой божественный гром, отвел в сторону и испепелил половину континента, который находится от нас в направлении восхода солнца. Ясно, что оба создали свое будущее, вот я и спрашиваю: из какого ты прибыл? Я призадумался. Мне ведь сразу показалось странным, что никто на площади не удивился моему появлению — а ведь я едва доставал взрослому атланту до пояса. И на ребенка я был похож разве что ростом, спутать меня с этими фуриями мог только полуслепой от рождения. Значит… Но тогда, если Кулькар прав, получается, что в Атлантиде не бытие определяет сознание, а наоборот — сбывается то, о чем говоришь! Теперь становилось понятным, почему Кулькар подслушивал шутки своих подданных хотел знать, какое будущее ему готовят. Ну и что? Астероид номер 1 867 673 уже миллиард лет бродит по Галактике и в назначенный срок свалится на Атлантиду, что бы по этому поводу ни писали местные борзописцы. Не могли же они на самом деле росчерком пера по папирусу направить небесное тело на другую орбиту! Или могли? — Судя по твоему замешательству, — ехидно сказал Кулькар Первый, — ты явился из мира, придуманного Аргием. В его мире ни боги, ни люди не властны над слепыми силами природы. — Похоже, что так… — пробормотал я. — Ну так вот, — продолжал Кулькар таким тоном, будто отдавал мне распоряжение принести завтрак в постель, — лезь назад в свой колодец времени и отправляйся лет на сто вперед. А там сожги все экземпляры книги Аргия, оставь только то, что написал Букинар. И все будет в порядке. А чтобы тебе позволили это сделать, я напишу своему потомку записку и оставлю в своем королевском сейфе. — Почему бы вам не написать, чтобы этот ваш потомок сам и сжег все книги Аргия? — поинтересовался я. — Ни один атлант не станет уничтожать книгу! — возмутился король. — Это все равно, что лишить мир одного из вариантов будущего! Возмущение Кулькара было так велико, что он даже потянулся к секире, висевшей на стене над его головой. Я поспешно отступил со словами: — Хорошо, хорошо, я попробую. Я-то понимал, что все это чепуха, но попробуй, поспорь с монархом! В колодец времени я прыгнул на этот раз ногами вперед, чтобы нащупать дно в нужный момент и не пропустить развития событий. Через сто сорок лет после моей беседы с Кулькаром (и за сто шестьдесят лет до падения астероида) столица Атлантиды город Антурин являла собой еще большее месиво практически одинаковых куполов. Первый же прохожий объяснил мне, что на троне нынче Кулькар Одиннадацатый, и что он ждет меня уже вторую неделю. — Вот как? — усомнился я. — Откуда ему известно, что я прибуду? — Из записки Кулькара Первого, конечно! — удивился моей непонятливости прохожий. — Иди скорей, а то повелитель рассердится. Повелитель оказался мальчишкой шестнадцати лет, лишь недавно унаследовавшим престол от отца, Кулькара Десятого. — Вот и вы, Шекет! — воскликнул он нетерпеливо. — Займитесь делом, все книги Аргия я приказал собрать на заднем дворе, вам осталось только поднести факел. Так оно и было — огромный штабель книг был аккуратно сложен у каменной стены, и на каждой книге было написано телепатическим шрифтом: «Аргий, член Союза Писателей Атлантиды. Гнев богов, или Последний день Антурина». Я поднес горящий факел, и книги вспыхнули. Мне показалось в тот момент, что летевший где-то между Плутоном и Нептуном астероид 1 867 673 вздрогнул и сместился на другую орбиту, но это, конечно, было игрой фантазии. Книги сгорели, и мне стало жаль чужого творчества, даже если оно, возможно, и не обладало художественной ценностью. — Спасибо, Шекет, — поблагодарил меня Кулькар Одиннадцатый. — Ты спас Атлантиду. В твою честь я сегодня дам обед. — Не за что, — пробормотал я, чувствуя себя полным идиотом. — Если вы так уверены в том, что написанное создает физическую реальность, а не наоборот, почему первый Кулькар не казнил этого писаку, когда он создал свой пасквиль? — Но он не мог! — возмутился монарх. — А свобода творчества? А права личности на выражение своего мнения? — Ну знаете! — в свою очередь рассердился я. — Этак каждый будет писать какую-нибудь глупость, и все это станет осуществляться, и какая же анархия настанет во вверенном вам королевстве! — Никакой анархии! — твердо сказал Кулькар Одиннадцатый. — Ты забыл о системе подслушивания? О системе подглядывания? О системе сыска? Атланты во все времена думали правильно! О процветании острова! О светлом будущем! — А как же Аргий? — Он вынашивал свой замысел, ни с кем не поделившись, и писал свой гнусный роман в темной комнате, молча, а потом размножил его в своей типографии под покровом ночи… — Да, нехорошо, — сказал я, дивясь про себя тому, что участвую в этом бреде. Книга определяет историю, подумать только! Сейчас я отправлюсь на сто шестьдесят лет вперед и сам увижу, как погибнет Атлантида, сметенная астероидом 1 867 673. Распрощавшись с монархом, я погрузился в колодец времени с головой и вынырнул на поверхность в 12 347 году до Новой эры — это был год гибели Атлантиды. Я стоял на центральной площади Антурина, как и триста лет назад, и, как триста лет назад, здесь бурлила толпа, и прохожие бросали на меня косые взгляды. Атлантида не погибла? Неужели действительно текст какой-то книги способен создавать и уничтожать небесные тела и менять историю стран и континентов? Рушились устои моей жизненной философии! Черт возьми! Если Атлантида не погибла — по моей вине! — то изменилось все будущее. Атланты завоевали Грецию и Рим. Платон не создал своих «Диалогов». В Европе не возникла цивилизация. Но тогда и Соединные Штаты Израиля не образовались, и Зман-патруль не существовал в природе! А кто я тогда такой? Я, Иона Шекет? Настроение мое было ужасным, и я бросился в колодец времени, будто хотел в нем утопиться. Вынырнул в своем собственном кабинете в здании Зман-патруля и облегченно вздохнул. Мир остался прежним! Но как же тогда… Я так и не знал, выполнил ли задание, порученное мне изображением госпожи Брументаль. Пришлось отправляться на доклад, не понимая, как себя держать и о чем рассказывать. — Шекет! — сурово сказало изображение. — Почему вы не сместили Кулькара Первого? Из-за вас Атлантида осталась монархией до самой своей гибели! — Так она все-таки погибла? — пробормотал я. — Естественно! Астероид номер 1 867 673… - Но я сам был в Антурине уже после того… — До, Шекет, до, а не после! Вы с таким плеском ныряли в колодец времени, что создали рябь, и из-за этого ошиблись на два года. Мелочь, конечно, но в дальнейшем старайтесь быть аккуратнее. — Значит, книга не способна изменить природу вещей? — с облегчением спросил я. — Ни сдвинуть с орбиты астероид, ни осушить болота… — Кстати, об астероиде, — сказало изображение госпожи Брументаль. Словами его не сдвинуть, конечно, однако что-то делать все равно нужно. — Так ведь Атлантида все равно погибла, — вяло возразил я. — Атлантида — да, тут мы маху дали, — согласилось изображение. — Но была в свое время планета между орбитами Марса и Юпитера… Пришлось мне на следующий день, даже не получив заслуженного отпуска, нырять в прошлое аж на тридцать миллионов лет, где я едва не погиб, спасая цивилизацию, которая так и не сказала мне «спасибо».

СЧАСТЛИВЫЙ РОК ФАЭТОНЦЕВ

Началось с того, что некий капитан Буссидер, дрейфуя на своей фотонной посудине «Аквилар» в поясе астероидов, обнаружил артефакт, созданный давно исчезнувшей цивилизацией. Артефакт представлял собой металлический стул с поломанной спинкой. Капитан Буссидер, будучи человеком, лишенным воображения (и как только таких берут в навигационную службу?), стул этот подобрал, бросил в кают-компанию и время от время сам на него садился. Вернувшись на Землю, Буссидер собрался было сдать стул в металлолом, но приемщику показалась странной форма этого действительно любопытного сооружения: стул имел шесть ножек и две спинки, будто предназначался не для нормального человека, а для сиамских близнецов. — Где вы эту гадость откопали? — проворчал приемщик, не зная, по какой графе провести оценку изделия: то ли как предмет антиквариата, то ли как результат творчества безумного изобретателя. — В поясе астероидов, — простодушно объяснил капитан Буссидер. — За бортом болтался. Любопытная штука, верно? После этой фразы приемщик посмотрел на капитана безумными глазами и набрал на пульте номер Галактической службы спасения. Когда недели две спустя специальная экспедиция Космического агентства прибыла в указанный Буссидером район между орбитами Марса и Юпитера, там почти сразу удалось обнаружить: — несколько скелетов, принадлежавших людям с двумя туловищами и пятью ногами, — два устройства для передвижения по твердым поверхностям, которые можно было бы назвать автомобилями, если бы удалось выяснить, где у этих колымаг двигатель и был ли он вообще, — плюс еще какая-то мелочь, не попавшая в описательные каталоги. Короче говоря, всем стало ясно, что беспечный капитан Буссидер обнаружил останки цивилизации фаэтонцев. Фаэтон много лет назад развалился на части, все живое погибло, и кое-кто утверждал даже, что фаэтонцы сами взорвали планету, устроив атомную войну. А кое-кто говорил, что, если бы в Зман-патруле сидели не бюрократы, а люди с совестью, то они отправили бы патрульных на сколько-то там миллионов лет назад и объяснили наивным фаэтонцам, к чему могут привести склоки между правыми и левыми, религиозными и светскими, старожилами и новичками. На резонное замечание о том, что на Фаэтоне могло не быть ни правых, ни левых, ни религиозных, ни светских, кое-кто отвечал, что это совершенно неважно: ясно, что фаэтонцы вели себя совсем как евреи во времена Второго храма или правительства Нетаниягу, вот и поплатились. На мой взгляд в этих спорах не было смысла, ибо каждый знал, что колодцы времени не приспособлены для того, чтобы шастать с планеты на планету вмешаться в события на Фаэтоне патруль не мог, так что и говорить было не о чем. Можете поэтому представить мое удивление, когда вызвало меня однажды изображение госпожи Брументаль, нашей уважаемой начальницы, и сказало: — Шекет, вам поручается попытка спасения цивилизации планеты Фаэтон. Глубина погружения — примерно тридцать миллионов лет. Поскольку речь идет о другой планете, колодец времени пришлось модернизировать, создав нужные пространственные ответвления. — Я и не предполагал, что такое возможно, — пробормотал я, и изображение госпожи Брументаль смерило меня презрительным взглядом: — Вы много чего не предполагали, Шекет! Например, того, что в случае удачного завершения операции вы получите месяц отпуска и сможете отдохнуть на одном из лучших курортов спасенного вами Фаэтона. В модернизированный колодец времени мне пришлось бросаться, нацепив вакуумный скафандр, поскольку существовала не равная нулю вероятность численной ошибки, в результате чего я оказался бы в нужном времени, но не на Фаэтоне, точные координаты которого не знал даже центральный компьютер Зман-патруля, а в пустоте космоса. Все однако обошлось в лучших традициях нашей всегда удачливой службы — я грохнулся на колени посреди огромной площади в главном городе Фаэтона Мунбакиле. Дыхательные системы скафандра тут же отключились, и я едва не задохнулся, выбираясь из этого сложного сооружения. Меня обступила толпа любопытствующих фаэтонцев — они действительно оказались существами с двумя туловищами и двумя головами. Туловища соединялись друг с другом в районе бедер, и эта странная игра эволюции позволяла каждому фаэтонцу не только иметь сразу два мнения по поводу любого события, но и делать одновременно два противоположных по смыслу действия, мешая самим себе добиваться хоть какого-то результата. Общались фэтонцы телепатически; сняв скафандр, я сразу окунулся в океан телепатических волн и мгновенно, не затратив никаких усилий, узнал не только то, что столицу Фаэтона называют Мунбакилом, но и то, что Фаэтон на фаэтонском языке — Аавдал, и то, что для процветания здесь можно делать все, что приходит в голову в данный момент. «Будущего нет, есть только настоящее! — гласил лозунг, под которым готов был подписаться каждый фаэтонец. — Прошлого нет тоже, поскольку уже есть настоящее». — А кто у вас тут главный? — мысленно спросил я вертлявого фаэтонца, оба туловища которого выглядели насаженными на оси волчками. — Никто, никто! — ответил он. — У нас нет главных, каждый делает то, что хочет. Чего ты хочешь, пришелец? Подумай и делай! — Я хочу вас всех спасти, — мрачно сообщил я, поняв, что именно привело Фаэтон к гибели. Ясное дело: при такой анархии противоречия между различными группами интересантов быстро должны были достичь критического значения, после чего начинался прямой путь к распаду, войнам и катастрофам. — От чего спасти? — поинтересовался фаэтонец, и я показал ему привезенное с собой объемное изображение пояса астероидов. — Вот, — сказал я, — к чему приведет в недалеком будущем ваша анархия. Кому-то придет в голову устроить большой взрыв, а поскольку вы делаете лишь то, чего хочется сейчас, не думая о последствиях… — Мы не думаем о последствиях! — гордо заявил фаэтонец. — О последствиях думает природа! Но я видел, что зрелище болтающихся в космосе камней его впечатлило. Одна из его голов принялась доказывать другой, что надо навести на планете порядок и для начала хотя бы упорядочить продажу населению взрывчатых веществ, а другая голова отвечала на это, что тогда будет нарушен принцип наибольшего везения, и результат окажется еще более плачевным. Прервать этот внутренний диалог я не сумел, хотя и молотил кулаками перед обеими головами спорщика. Пришлось обратиться к другому фаэтонцу, одна из голов которого, по-моему, спала, а может, уже и скончалась, я же не знал, живут ли оба тела одинаковое время или могут умереть независимо друг от друга. — Эй, — сказал я, — что это за принцип наибольшего везения? Услышав ответ, я поразился многообразию проявлений природы. Оказывается, с самого зарождения жизни на Фаэтоне тут повелось, что из всех возможностей реализовывались только самые благоприятные. Представьте себе, что вы каждую неделю покупаете билет ЛОТО, угадываете все шесть цифр, и так продолжается много лет без единого сбоя и ошибки. В принципе такое, конечно, не исключено, но нам, землянам, подобное везение и не снилось. А на Фаэтоне все шло именно по этому, безумно благоприятному сценарию. Фаэтонцы не задумывались о будущем — оно само падало им в руки. Все, что они делали, им удавалось. Хочешь быть счастливым? Будь им. Все хотят быть счастливыми? Значит, все и будут. Хочешь иметь самую красивую женщину? Вот она, и она сама тебя хочет! Все хотят иметь самую красивую женщину? Пожалуйста, рождается миллион красавиц к услугам населения… В общем, дикое, ничем не объяснимое везение, и для меня было совершенно очевидно, что рано или поздно этот парад сбывшихся надежд закончится. Можно тысячу раз подряд выиграть главный приз, но в тысячу первый раз судьба от вас отвернется, ибо не может же вечно теория вероятностей играть с вами только в вашу игру! Когда везение фаэтонцев закончится, планета и взорвется, поскольку начнутся войны — все будут выяснять отношения со всеми, в ход пойдет самое совершенное оружие, а дальше понятно… Нельзя полагаться на везение, нужно ведь и о будущем думать! Теперь, когда я понял, отчего погиб Фаэтон, я мог начать действовать. Прежде всего мне нужно было объяснить каждому (ведь верховной власти у фаэтонцев не было в помине!), насколько губительна вера в вечно действующий счастливый случай. Это оказалось не так трудно, как я думал ведь на Фаэтоне везло всем, значит, повезло и мне! Я начал мысленный разговор, и все меня слушали. Между прочим, на курсах зман-патрульных нас учили не только приемам обезвреживания чужих агентов, но и искусству риторики — ведь, отправляясь в прошлое, мы должны были общаться с сильными мира того и убеждать их поступать так, как нужно для земной истории, а не для их личного благополучия. Так вот, это искусство мне на Фаэтоне очень пригодилось. А везение позволило довести дело до конца. Не прошло и нескольких часов, как все фаэтонцы прониклись мыслью о том, что глупо надеяться на фортуну, которая завтра может отвернуться. Цивилизация не должна полагаться исключительно на волю случая, на пресловутый «авось»! До сих пор все шло хорошо, а завтра… Короче говоря, я их убедил. Не успела планета дважды обернуться вокруг оси (кстати, сутки на Фаэтоне были равны пяти земным часам), как пришедшие в экстаз от моих речей аборигены избрали главного правителя, чтобы он думал о будущем, главного ученого, чтобы он это будущее исследовал, и главного инженера, чтобы он будущее приближал. Теперь я мог быть уверен, что случай не сыграет с Фаэтоном свою черную шутку — разумные обитатели планеты сумеют, если нужно, отвести беду. «Не будем играть с судьбой!» — таким был главный лозунг фаэтонцев, когда я нацепил скафандр и приготовился нырнуть в колодец времени, чтобы вернуться домой с докладом о выполненном задании. Мне любопытно было также посмотреть, как выглядит планета Фаэтон на земном небе 2065 года. Да никак она не выглядела! Все те же обломки, болтавшиеся между Марсом и Юпитером, будто и не спасал я никого, потратив зря командировочное время. Обескураженный, предстал я пред очи изображения госпожи Брументаль и рассказал о том, как убедил фаэтонцев взять судьбу в свои руки. — И тем самым прервали цепь счастливых случайностей, — мрачно сказало изображение госпожи Брументаль. — Да они бы сами прервались! — воскликнул я. — И тогда на планету обрушились бы такие несчастья… — Все природные несчастья — ничто по сравнению с теми, что человек может устроить себе сам, — твердо заявило изображение. — Если бы не вы, Шекет, фаэтонцы наслаждались бы собственным везением, может, еще долгие тысячелетия. Взяв судьбу в свои руки, они изобрели то, что никогда бы не возникло по воле случая. Водородную бомбу, например. И аннигиляцию частиц с античастицами. Вы уничтожили Фаэтон, Шекет, и это теперь всегда будет на вашей совести. Кстати, в ваше личное дело уже занесен выговор с предупреждением о неполном служебном соответствии. — Но… — начал я и замолчал. Возразить мне было нечего. Впрочем, я проработал в Зман-патруле еще три долгих года и совершил немало подвигов, так что предупреждение о неполном служебном соответствии потеряло свою актуальность. Мне, к примеру, удалось спасти Израиль во время войны 1991 года, но это уже другая история.

АСТЕРОИД-УБИЙЦА

Когда я женился на Далии Брекет, то после первой же брачной ночи потребовал, чтобы моя супруга немедленно уволилась из патрульной службы времени. Я не мог представить себе мою Далию наложницей у какого-нибудь султана Брунея — а ей наверняка пришлось бы играть эту роль, выполняя при этом не только служебные, но и несколько иные обязанности. — Вот еще! — воскликнула Далия. — Я профессиональный зман-патрульный. Мой стаж — три местных месяца и пять темпоральных лет! — Вот именно, — сказал я. — При таком образе жизни завтра окажется, что ты старше меня на три года, а через неделю — что я старше тебя на десять лет. Невозможно жить с женой, если не знаешь ее возраста! Не говорю уж о жизненном опыте, — добавил я, многозначительно глядя на супругу. — Ах, вот, что тебя волнует! — вскипела Далия, и я подумал, что наш брак грозит развалиться в первый же день своего существования. — Ты собственник. И вот, что я тебе скажу, милый: я хоть сегодня уволюсь из зман-патруля, но при одном условии. — При каком? — насторожился я. — Если ты сделаешь то же самое! Или ты воображаешь, что я буду спокойно ждать тебя вечерами со службы, не зная, кто ко мне вернется: тот же Иона, что ушел утром, или постаревший на год или десять лет незнакомый мужчина? Подумав и представив эту картину, я вынужден был согласиться. — Ты права, милая, — сказал я. — Сегодня же подадим рапорты. Изображение господина Бецалеля, директора компании зман-патруля «Брументаль», сказало нам с Далией, когда мы предстали пред его светлые очи: — Знаю, знаю… Не вы первые, не вы последние. Почему-то патрульные, женившись или выйдя замуж, немедленно покидают службу. Я ждал вашей просьбы и потому мои секретари подготовили контрпредложение. Почему бы вам не перейти в звездный патруль? Работа интересная и достаточно опасная, чтобы вы на нее согласились, господин Шекет. И, в то же время, не связанная с изменениями времени, и потому у вас, госпожа Шекет, тоже не должно быть возражений. — У меня нет возражений, — выпалила Далия, даже не посмотрев в мою сторону. Возражений не было и у меня, но почему я должен был идти на поводу у женщины? — Нужно подумать, — сказал я. — Насколько я знаю, это довольно скучное занятие: мотаешься между звездами, ждешь, когда что-нибудь случится, и так можно ждать годами, это ведь не то, что ловля диверсантов в колодцах времени… — Эту реплику я тоже предвидел, — сказало изображение господина Бецалеля. — И потому вы сразу получите конкретное задание. По сведениям обсерватории в Мицпе-Рамоне, в сторону Земли движется астероид номер семь-четыре-пять-один-один. Если не принять меры, он упадет в районе Северной Африки через полтора года, и весь Магриб станет продолжением пустыни Сахары. Почему бы вам с женой, господин Шекет, не заняться этой проблемой, пока за нее еще не ухватились журналисты? Не нужно доводить дело до паники… — Согласны! — воскликнула Далия прежде, чем я успел раскрыть рот. — Послушай, — сказал я жене несколько минут спустя, когда мы покинули кабинет господина Бецалеля, подписав все бумаги, необходимые для перехода из зман-патруля в Межзвездную службу безопасности, — послушай, не могла бы ты оставлять все-таки за мной, как за мужчиной, последнее слово? — Так именно твое слово и было последним! — удивилась Далия. — Ты что, не помнишь? Именно ты сказал «до свидания», когда мы выходили из кабинета. Я еще подумала, что нужно тебя поправить — ты должен был сказать «прощайте», — но решила оставить последнее слово за тобой, как ты хочешь… Наш звездный катер «Лолита», на котором нам с Далией предстояло провести не один год своей супружеской жизни, стоял на стапели космопорта имено Бен-Гуриона и со стороны выглядел висящим без всякой видимой поддержки полушарием. Будто половинка Луны взошла над летным полем. Внутри была всего одна каюта, и я сразу подумал о том, что, если мы вдруг поссоримся (всякое бывает в семейной жизни!), то единственным местом, где я смогу уединиться, окажется наружная поверхность. Надо будет сделать ремонт и соорудить в каюте хотя бы временную переборку… Взлетели мы в тот же вечер, получив из Главной обсерватории СШИ всю необходимую документацию. «Лолита» оказалась на редкость маневренным суденышком, особенно, если учесть, что от меня, как от капитана, требовалось всего лишь давать четкие команды с указанием, чего я, собственно, хочу. Все остальное выполняла судовая автоматика. Думаю, что робот-навигатор с удовольствием взял бы на себя и командование, но кто бы ему это позволил? Астероид с длинным номером только подлетал к орбите Марса со стороны Юпитера, и потому у нас с Далией еще оставалось достаточно времени для того, чтобы устроить себе небольшое свадебное путешествие. — Давай заглянем на Марс, — предложила жена. — Лучше на Венеру, — возразил я. — Это небольшой крюк, но зато там замечательные грязевые ванны, лучше, чем на Мертвом море. — Тебе бы только вывалять кого-нибудь в грязи, — возмутилась Далия. — К тому же, на Марсе нам будет легче следить за приближением астероида. Пришлось согласиться, хотя последнее слово я все же оставил за собой. Я сказал «старт!», и «Лолита», скрипнув стабилизаторами, будто протезами, поднялась в воздух. Вы когда-нибудь были на Марсе? Я имею в виду не виртуальный Марс, по которому любят путешествовать дети в возрасте от семи до семнадцати, но Марс настоящий с его песчаными бурями и полным отсутствием каких бы то ни было развлечений? У Соединенных Штатов Израиля была здесь своя колония на Теплом Сырте, и марсианские евреи встретили нас, как родных. Первым делом меня доставили в синагогу, и мне пришлось участвовать в вечерней молитве, поскольку после того, как полгода назад заболел и улетел на Землю техник-конструктор, здесь не могли собрать миньяна. Я повторял вслед за раввином (в свободное от молитвы время он исполнял обязанности программиста) слова молитвы, а сам думал о том, что мне устроит Далия, когда я вернусь на борт «Лолиты». Подумать только, ее не пустили в здание! Она, конечно, понимала (недаром провела столько лет в зман-патруле), что, будучи женщиной, не имеет права мешать мужчинам молиться Творцу, но как все-таки велико у женщин расстояние между пониманием и эмоциями! — Пока тебя не было, — сухо сказала Далия после моего возвращения, — я проверила данные по астероиду… кстати, я не могу называть его по номеру, это неприлично, я дала ему имя «Бутон»… так вот, я проверила данные по Бутону. Если мы немедленно не займемся делом, может быть поздно — у Бутона изменилась орбита, и он упадет на Землю раньше, чем там рассчитывают. — Как может измениться орбита у камня? — возмутился я, но, взглянув в глаза Далии, решил, что возмущение мое основано на незнании ситуации. Черт побери, мне было достаточно бросить взгляд на экран, чтобы убедиться в правоте супруги! Бутон летел теперь совсем не по той траектории, что всего час назад! Пока я ходил молиться, Творец передвинул этот кусок камня совсем в другое место. Это действительно мог сделать только Творец — ведь не сам по себе камень начал прыгать, будто заяц! — Камень? — сказала Далия. — Какой камень? Это — межзвездный корабль! Мне достаточно было бросить на экран второй взгляд, чтобы убедиться, что и на этот раз Далия оказалась проницательнее меня. Отсюда, с Марса, форма Бутона была видна куда более отчетливо, чем с Земли: конечно, это было искусственное небесное тело! И его мы хотели уничтожить, подумать только! С другой стороны, что оставалось делать? Ведь новая траектория однозначно выводила Бутон прямо в точку падения, и точкой этот теперь был не Магриб, а Тель-Авив! — Взлетаем, — сказал я. — Разберемся в пути. Бедные марсианские евреи опять остались без миньяна, но что я мог поделать? Сутки спустя «Лолита» повисла над самой поверхностью инопланетного корабля, не подававшего никаких признаков жизни, не отвечавшего ни на какие сигналы и вообще делавшего вид, что он — просто камень, на который не нужно обращать внимания. — Послушай-ка, — сказал я Далии. — Ты помнишь, какую панику поднимали ученые каждый раз, когда обнаруживали в космосе астероид, способный, в принципе, упасть на Землю? Конечно, помнить это Далия не могла — да и я тоже, — поскольку события эти происходили до нашего рождения. Тогда, в конце ХХ века, почти ежегодно астрономы открывали малые небесные тела, которые грозили Земле столкновением. Столкновения, в конце концов, не происходило, и все успокаивались — до нового открытия. — Я поняла, что ты хочешь сказать, — заявила Далия. — Те астероиды тоже были инопланетными кораблями, но на Землю не падали, потому что… — Потому что это была пристрелка! — выпалил я. — Как у артиллеристов: перелет, недолет… А теперь — в точку! Понимаешь? Кто-то там, в межзвездном пространстве, стреляет в Землю и хочет ее уничтожить. — Не Землю, — поправила Далия, — а Тель-Авив. Ты же видишь, куда упирается орбита! Конечно, я видел. И что же это значило? Мало того, что в зман-патруле мне приходилось отлавливать диверсантов, желавших уничтожить Израиль, так теперь и в космосе придется иметь дело с антисемитами! Уничтожить «Бутон», конечно, трудностей для нас не представляло, но теперь становилась важной другая задача: найти и обезвредить того «артиллериста», что направлял к Земле свои снаряды. — Оставайся на борту, — сказал я Далии, — а я перейду на «Бутон» и заложу взрывное устройство. — Может, просто запустим ракету? — предложила Далия. У меня были свои соображения, и потому я ответил: — Нет, я хочу сделать все чисто. Если у Далии и возникли какие-то подозрения, она предпочла оставить их при себе. Час спустя я высадился в рабочем скафандре на поверхность инопланетного корабля-бомбы. Далия не знала, что, кроме заряда взрывчатки, у меня было и еще кое-то в многочисленных карманах скафандра. Установив заряды по периметру «Бутона», я направился к видневшемуся неподалеку от носовой части люку, на ходу говоря: — Далия, солнышко мое, извини, но тебе придется побыть на «Лолите» одной. Я намерен совершить небольшое путешествие на планету, запустившую «Бутон». Наверняка у этой посудины есть программа возвращения, и я ее задействую, уж будь уверена, в технике я разбираюсь, даже пылесос умею починить, а тут всего лишь инопланетная конструкция… Вот так я и убил двух зайцев. Во-первых, освободился от начавшей уже надоедать женской опеки, а во-вторых, побывал на планете, жители которой оказались самыми большими антисемитами во Вселенной, хотя и не подозревали об этом.

УХ, ЕВРЕИ!

Вы, конечно, хотите знать все о моем путешествии на планету непуганых антисемитов? Вообще говоря, в свое время я обещал начальнику генерального штаба вооруженных сил Соединенных Штатов Израиля генерал-майору Эзре Битону, что никому и никогда не проговорюсь о виденном. Никому и никогда сильная клятва, верно? Так вот, я подумал, что, если рассказать не кому-нибудь, а всем сразу, и не когда-нибудь, а постоянно и при каждом удобном случае, то получится, что я вовсе и не нарушаю данного мной слова. Согласны? Итак, оставив жену мою Далию скучать на борту звездолета-разведчика, я отправился на совершенно неизвестную планету. Конечно, я понимал, что это опасное предприятие, но разве безопасность родной планеты не дороже собственной безопасности? По пути я изучал каждый текст, который удавалось обнаружить на борту, хотел составить начальное представление об аборигенах. Кстати, вы пробовали составить представление о характере якутов, изучая якутские книги? Ах, вы не знаете якутского? Именно это я и хотел сказать — ведь и я тоже не знал ни слова из того языка, на котором разговаривали и писали хозяева планеты, пославшей к Земле корабль-убийцу. И все же кое-что я все-таки понял. Все они были антисемитами. Серьезно! Совершенно не зная евреев, они ненавидели нас всеми фибрами своей души. Достаточно было послушать запись, которую каждые полтора часа повторяли корабельные динамики. Жесткий мужской голос с металлическими интонациями говорил по-русски: «Ух, евреи! Я бы вас всех!» В голосе звучала ненависть, уж мне ли не знать этого чувства! Через полтора часа тот же голос говорил: «Ух, евреи! Всех бы вас!» И еще через полтора часа: «Ух, евреи! Да вас бы чтоб!» Можете себе представить, какие чувства владели мной все три недели полета от пояса астероидов к планете Дарсан, что находится в системе красной звезды Вольф 453? Подобно археологам моей родной планеты, я бродил по кораблю, надеясь найти хотя бы один текст, написанный на двух языках сразу — хорошо бы, конечно, на иврите, но в крайнем случае сгодился бы русский, английский, испанский, французский, китайский или любой иной из сорока восьми языков и наречий, выученных мной методом гипнопедии в те годы, когда я мучился от безделья, не получив приглашения на офицерские курсы. Но — странное дело! аборигены Вольфа 453 не могли писать ни на одном из земных языков, тексты состояли из каких-то немыслимых закорючек, изобразить которые не смог бы даже китаец. И в то же время, голос корабельного диктора повторял одну и ту же фразу на чистом русском, призывая гнать евреев, и вообще «чтоб, да вас, да наконец…» И так далее. Каюсь, я даже подумал, что, может быть, России при всей ее хозяйственной неразберихе удалось-таки отправить к звездам корабль раньше, чем это сделали мы, евреи, и российский астронавт, достигнув планеты в системе Вольф 453, рассказал аборигенам о том, что собой представляет, по мнению россиян, еврейский народ? Иного объяснения я придумать не мог, но и в полет российского астронавта верилось с трудом — в прошлом году на космодроме Свободный все еще велись подготовительные работы по пуску ракеты на Юпитер, причем посылать собирались обезьяну Чамбу, научив ее предварительно говорить «Здравствуйте» и «Ха-ха!» Хорошо, что, отправляясь на иноземный корабль, я прихватил с собой в рюкзаке скафандра запас концентрированного питания, иначе мне пришлось бы всю дорогу голодать, поскольку пища аборигенов явно не предназначалась для желудка земного человека. Никто, уверяю вас, не смог бы даже надкусить твердый и издающий неприятный запах батон, которым потчевал меня корабль. В середине рубки управления находился круглый стол для еды, в центре его было круглое отверстие, а рядом круглая кнопка. Если ее нажать, то из отверстия появлялся круглый предмет, напоминавший хлеб, но пахнувший, будто брикет сероводорода. Если аборигены Вольфа 453 питались этой дрянью, то можно было себе представить, как они должны были ненавидеть все живое, и в первую очередь, почему-то, евреев. Возможно, я мог бы научиться управлять инопланетным кораблем (я назвал его «Бутоном», поскольку на третий день полета ощутил ностальгические чувства по покинутому кораблю-разведчику), но я не ставил перед собой такой задачи — зачем мне ненужные знания, если «Бутон» наверняка мог сам доставить меня на Вольф 453? Он и доставил. Я как раз уничтожал последнюю концентрированную булку и выслушивал сентенцию типа «Ух, евреи! Да неужто, чтоб!», когда гнусным голосом взвыла сирена, в передней панели раскрылся большой экран, и красный карлик Вольф 453 предстал передо мной во всей своей скромненькой красе. Звезда как звезда, скажу я вам. Ни протуберанцев, ни даже короны. Просто красный пятнистый шар, будто смотришь на Солнце через темное стекло. «Бутон» летел к зеленой планете, которая полумесяцем светилась чуть в стороне от Вольфа 453. По моим прикидкам, до посадки оставалось чуть больше суток, и я представлял, в каком состоянии выйду на поверхность. Только что я съел последнюю крошку хлеба, и до обеда, которым меня, возможно, угостят аборигены, оставалось не меньше двадцати четырех часов! А если они не захотят меня кормить, а наоборот, скажут «Ух, еврей! Да мы тебя!»? Я вытащил из кобуры и прочистил табельное оружие — лазерный пистолет с хлопушкой. Остроумное изобретение: обычно лазерник стреляет бесшумно, но что это за стрельба, скажите на милость, если нет грохота? Вот конструкторы и приделали к пистолету хлопушку, которая при каждом выстреле издает резкий звук, способный разорвать барабанные перепонки у неопытного человека. Ну и ладно, пусть эти антисемиты попробуют не накормить меня обедом из трех блюд! Надо будет им сразу сказать, чтобы хлебом не угощали, поскольку это не для моих зубов. Главное, что они говорят по-русски, хотя и пишут по-своему. «Бутон» опустился посреди вспаханного поля. Кажется, здесь даже были какие-то всходы, но я не силен в сельском хозяйстве и потому не скажу, был это овес или, скажем, конопля. Двигатели смолкли, я открыл люк, вылез на борозду, немедленно погрузившись по щиколотку в местную грязь, и снял лазерный пистолет с предохранителя. Корабль проводил меня возгласом: «Ух, евреи! Вам бы туда бы!» И почти сразу появился автомобиль с первыми аборигенами. Колымага больше всего напоминала кузнечика, которому приделали львиную гриву, а сами аборигены, в общем, были похожи на людей, разве что руки у них были длиннее туловища и волочились по земле, будто хвосты. — Здравствуйте, господа антисемиты! — сказал я, чтобы они сразу поняли, с кем имеют дело. — Фешенебельная контра! — воскликнул абориген, протягивая ко мне руки. Я, естественно, увернулся и поднял пистолет. — Спокойно, без рук! — сказал я. — Моя миссия сугубо мирная. И к тому же, напоминаю: я — еврей. При слове «еврей» аборигены, как и следовало ожидать, пришли в страшное возбуждение, стали о чем-то переговариваться друг с другом, я улавливал отдельные слова: «таксопарк», «бузина», «коробок динозавров» и еще что-то, смысла в этом не было никакого, но кто ж может понять логику рассуждений антисемитов, дорвавшихся, наконец, до живого еврея? Наконец один из аборигенов выступил вперед и заявил: — Еврей да чтоб туда! И, подумав, добавил: — Качель сдох. Подыхать я, однако, не собирался. Но и стрелять раньше времени смысла не было. Может, сначала накормят? Желудок мой имел собственное мнение о смысле жизни, ему было все равно, кто вернет ему утраченное спокойствие друг евреев или антисемит. Между тем главный абориген ткнул себя в тощую грудь, подобно папуасу Новой Гвинеи, впервые увидевшему белого человека, и сказал: — Гнусность. Если это действительно было его имя, то оно ему вполне подходило. Почему бы нет, помню, кто-то из моих дедов рассказывал, что в двадцатом веке в бывшем Советском Союзе детей называли Трактор или Электрификация, а один мальчик даже получил имя Лундеж, что означало: «Ленин умер, но дело его живет». — Иона Шекет, — представился и и добавил для ясности: — Еврей. — Еврей да сдох чтоб качель, — немедленно отозвался абориген, удостоверив таким образом свою антисемитскую сущность. — Ведите, — сказал я. И меня повели. Точнее, повезли — в машине-кузнечике было просторно, и Гнусность все пытался мне втолковать какие-то свои принципы, причем звучало это примерно так: — Сделать амброзию на качель бункера снял в предплечье маски оружейного исторических банок… Вы что-нибудь поняли? Лично я — нет. Между тем, слова были русскими, и Гнусность умел ими пользоваться, в этом не было никаких сомнений. Может, он намеренно строил из себя идиота: о чем, мол, говорить антисемиту с евреем? — Спасибо, — отвечал я. — Очень мило. Но учтите: на Земле самое сильное государство это Соединенные Штаты Израиля. Антисемитизм у нас не в чести, знаете ли… Так вот, перебрасываясь фразами, мы добрались до города. Неплохой город, скажу я вам. Даже не верилось, что в нем могут жить антисемиты. Высотные здания, большие площади, зелень… Гнусность остановил машину перед домом, на фасаде которого было что-то написано в китайском стиле, и предложил войти со словами: — Ух, еврей чтоб там и сардины гризли. Я ничего не имел против сардин, даже если их делают здесь из медведей. Но меня повели не в столовую, а почему-то в маленькую комнату, где стоял диван, очень похожий на тот, что был когда-то у моей прарабушки — такой же жесткий и неудобный. — Достать карета больше еврей ух! — сказал Гнусность и показал на диван. Видимо, они всех евреев таким образом отправляют на тот свет, — подумал я, — кладут на диван, пускают ток… Я улегся, но держал палец на спусковом крючке пистолета. Пусть только попробуют… Пусть только… Пусть… Я уснул голодный. Лучше бы я не просыпался! Знали бы вы, как мне было стыдно, когда я раскрыл глаза и увидел перед собой добрые глаза Гнусности, главного психолога планеты Дарсан… Дарсанцам давно был известен метод гипнопедии, вот они и решили не тратить своего драгоценного еврея… то есть, времени… Короче говоря, проснувшись, я уже знал, что происходит, и сказал Гнусности так: — Ух, еврей чтоб он туда в вешние паровозы! Гнусность улыбнулся своей доброй улыбкой и ответил: — Вам бы краб в печень! Так мы и подружились. Естественно, накормили меня по первому разряду, желудок остался доволен. А обратно на Землю меня отправили на спец-звездолете «Конура», что в переводе означало «Дружба». Странная это все-таки планета — Дарсан. Видите ли, по удивительной случайности эволюции язык местных жителей оказался в точности подобен русскому. Все слова были русскими, в чем я имел возможность убедиться на собственном опыте. Но означали эти слова совершенно не то, что в нормальном русском языке! «Паровоз», к примеру, соответствовал слову «гости». А «печень» — «дом». И так далее. Все русские слова (без исключения!) имели свои аналоги в дарсанском языке. Вероятность такого совпадения, как вы понимаете, настолько мала, что ни один нормальный лингвист никогда не принял бы ее во внимание. Но чего только не случается на просторах Вселенной… Кстати, «еврей» по-дарсански означал всего лишь «время», а пресловутое «ух еврей да что тебя туда…» — «время сейчас два часа сорок минут». Так вот о чем предупреждал меня на «Бутоне» металлический голос корабельного хронометра! Господа, если вам скажут, что на Дарсане живут антисемиты, не слушайте клеветника — он просто не знает дарсанского языка. Дарсанцы — очень милые люди, хотя, конечно, и милые люди могут порой доставить немало неприятностей звездному путешественнику.

СКВОЗЬ ЧЕРНУЮ ДЫРУ

Я уже говорил о том, что даже милые люди способны доставить немало неприятностей. Так вот, я имел в виду дарсанцев. Тех самых, что говорят русскими словами на своем дарсанском языке. Это открытие и последующее освоение новых значений старых-престарых слов так меня поразило, что я уже собрался было домой, на Землю, когда вспомнил: я ведь не задал самого главного вопроса, из-за которого отправился в далекое межзвездное путешествие, оставив в космосе любимую молодую жену. Я не спросил: «Почему вы, такие милые люди, послали в Солнечную систему звездолет-убийцу?» На русско-дарсанском наречии вопрос этот звучал так: — Где рак печатает грозди металлической пудры, в семь укропов? Мы как раз прощались с главным дарсанским министром, когда я вспомнил о своем упущении и задал вопрос о корабле-бомбе. Ответ был таким: — Курица ясное дело уже большой канкан в чердачное воскресенье! Если пользоваться русскими словами соответственно их истинному смыслу, это означало: — Мы посылали этот корабль вовсе не в Солнечную систему! — Куда же, если не секрет? — вырвалось у меня на чистом русском языке, но дарсанец-то воспринял эти слова по-своему, то есть так: «А покатились вы к черту!» И это называется — успешное завершение дипломатической миссии! С трудом удалось уладить возникшее недоразумение. Как бы то ни было, я остался на Дарсане еще на несколько местных дней, каждый из которых был равен земному месяцу. Большую часть времени я, по совету гостеприимных хозяев, посвятил усовершенствованию своего произношения и теперь даже среди ночи мог точно сказать, что «негодяй вдрызг» на дарсанском русском означает всего лишь «пакетик чая». Оставшееся от изучения языка время уходило на то, чтобы разобраться в звездной навигации и понять, что же приключилось на самом деле с дарсанским кораблем? Почему, вылетев в одну точку Вселенной, он оказался совсем в другом месте? Вот, что мне удалось выяснить. Оказывается, в двух парсеках от Дарсана в сторону созвездия Малой Пигалицы (это не земное созвездие, поэтому не ищите аналогий!) расположена звездная система, где живут очень плохие люди. Очень плохие, в понимании дарсанцев, это те, кто упорно не желает понять, что наша Галактика вовсе не является центром Вселенной. По мне так пусть себе считают, что хотят, если им так нравится, но у дарсанцев была на этот счет своя точка зрения. «Человек должен принимать истину такой, как она есть, — говорили они (в переводе с дарсанско-русского на нормальный), — а если он упорствует в заблуждениях, то такой человек недостоин звания человека. А если он этого звания недостоин, то он никак не может быть человеком, ибо слово и есть предмет. А если он человеком быть не должен, то нужно сделать все, чтобы он человеком не был». Чувствуете ход мысли? Короче говоря, не сойдясь во мнениях с неведомыми аборигенами, дарсанцы послали в их сторону межзвездный корабль-бомбу, чтобы раз и навсегда покончить с этой проблемой. А почему, спросите вы, звездолет оказался в Солнечной системе и едва не уничтожил Землю? Очень просто, — отвечу я. Дело в том, что между Дарсаном и Канфуном (Канфун — название той планеты, которую дарсанцы жаждали уничтожить) оказалась небольшая, невидимая в телескопы с Дарсана, черная дыра. Звездолет попал в ее поле тяжести, траектория изменилась, дальнейшее можете представить себе сами. Что должен был сделать на моем месте звездный путешественник? Естественно, отправиться к этой черной дыре, чтобы на месте оценить размер неприятностей, которые она способна причинить. Я так и сделал, попрощавшись с гостеприимными дарсанцами, напутствовавшими меня словами: «Изыди от пудры!» Что означало: «Будь злоров и не кашляй!» Вылетел я на дарсанском корабле-разведчике, поскольку мой родной «Бутон» болтался сейчас где-то за орбитой Юпитера. Надо сказать, что летать на дарсанских звездолетах может лишь человек с крепкими нервами. Эти машины спорят с командиром по каждому поводу, а если повода нет, они его создают. Я задал курс к черной дыре, а корабль полетел в сторону Солнечной системы. «Ты куда?», — завопил я и получил ответ: «Мало ли что ты хочешь? В эту сторону лететь приятнее!» Пришлось потратить все свое красноречие, прежде чем я убедил корабль изменить курс. После инцидента мы с этой посудиной поссорились и до самого прибытия на место не разговаривали друг с другом. Надо сказать, это самый верный способ заставить дарсанский корабль лететь по нужному вам курсу. Вы когда-нибудь бывали в окрестности черной дыры? Если да, то вам повезло, вы видели незабываемое зрелище. Если нет, то вам повезло еще больше, потому что вы сохранили здравый рассудок. Черная дыра, которую я назвал «Малышка», поскольку дарсанцы не удостоили это небесное тело иным названием, выглядела издалека как радуга-кольцо, сиявшая всеми цветами спектра, в том числе и невидимыми для невооруженного глаза. Я летел точно в центр этого кольца и любовался непередаваемым зрелищем. Очнулся я от эйфории лишь в тот момент, когда дарсанский корабль взвыл не своим голосом и нарушил молчание воплем: — Падаем! Куда ты смотришь, остолоп? На самом деле слова, как вы понимаете, были иными, я ведь даю здесь перевод на настоящий русский с его дарсанского эквивалента. И действительно, мы падали прямо на Малышку, которая была все же достаточно большой, чтобы проглотить меня вместе со звездолетом, не оставив о нас в этом мире даже лучика света. А тормозить, кстати, было уже поздно. — Что же ты раньше не сказал? — возмутился я. — А мне все равно, — благодушно ответил корабль, — я металлический. Можно подумать, что металл способен сохраниться в страшном поле тяжести черной дыры, уничтожающем все, что попадет в его глотку! У меня не оставалось времени даже подумать о том, как бы я поступил, если бы у меня это время было. Я только успел прочитать «Шма, Исраэль» — не потому, что был религиозен, но просто в этот последний, как мне казалось, момент жизни другие слова почему-то не шли в голову. Корабль, кстати говоря, тоже имел, видимо, свои представления о последнем моменте существования, потому что вдруг заявил: «А хорошо мы с тобой полетали, верно?» Хорошо, конечно, — подумал я, — только мало. После чего приливные силы черной дыры разодрали нас обоих на лоскуты, а лоскуты распылили на атомы, а атомы проглотили и зашвырнули в центр Шварцшильда, о котором никто из ученых так и не имеет никакого понятия. Не скажу, что это были приятные ощущения. Когда я очнулся, вокруг была темнота и сверкали звезды. Чувствовал я себя так, будто находился в невесомости, а, посмотрев на приборы, я понял, что так и есть на самом деле. Я, конечно, понимал, что невесомость на корабле еще не говорит о том, что мы вырвались из черной пропасти — ведь, если куда-то падаешь, пусть даже в мир другой Вселенной, то тяжести не ощущаешь. Но почему я таки оказался вдруг цел, хотя точно помнил, что приливные силы разорвали мое тело и вынули мою душу? Прежде всего нужно было убедиться в том, что звездолет тоже пришел в себя после перегрузок. — Эй, — сказал я, — ты жив? И только сказав это, я понял, что говорил на иврите, и корабль меня не поймет. В ответ мне на чистом иврите было сказано: — Жив, жив, и даже здоров, насколько это возможно. От удивления я на некоторое время потерял дар речи, а потом все-таки перешел на чистый дарсанский и спросил: — Будто коты на помосте уважают богатство? Вы ж понимаете, что, если поставить на нужное место нужные русские слова, это означало бы: — Так все-таки, жив ты или нет? — Что за околесицу ты несешь? — переспросил корабль на иврите. Он не знал дарсанского! Я подумал, что, видимо, попал на тот свет и сейчас нахожусь в каком-то из вариантов еврейского загробного мира. Но почему тогда здесь оказался дарсанский корабль, ведь он не был ни иудеем, ни даже, вообще говоря, живым существом, хотя и обладал зачатками сознания и даже разума. — Ты будешь отвечать или мне самому прокладывать курс к Земле? — продолжал звездолет на иврите с таким видом, будто в жизни не знал иного языка. — Буду, — поспешно сказал я. В конце концов, на том свете должны быть свои правила общения, почему бы им не подчиниться? — Можешь мне сказать, где мы находимся? — Неважно где, — ответил корабль, — важно — когда, хотя, честно говоря, оба эти понятия неотделимы друг от друга. А если конкретно, то мы, судя по всему, пролетели сквозь центр черной дыры и выпали в иную Вселенную, где наша черная дыра является белой, то есть не проглатывает материю, а наоборот — выплевывает все, что может и чего не может. И следовательно… Я попросил корабль заткнуться, что он и сделал с великой неохотой. Так, — подумал я, — теперь понятно. Все процессы здесь пошли в обратном направлении, раз уж я, разорванный на атомы в том мире, чувствую себя в этом прекрасно и способен рассуждать здраво. Значит, прежде всего: скоро мы будем в открытом космосе и можем лететь к Земле. Но, поскольку все процессы здесь идут в обратном направлении, то, чтобы попасть к Земле, нужно на самом деле направить корабль назад, к Дарсану. Второе: я буду здесь молодеть, а не стареть. Но, если так, то и Земля должна двигаться от будущего к прошлому, и, когда я на нее все-таки попаду, там окажется примерно каменный век. Что мне там и тогда делать? Умереть в младенческом возрасте в результате детского недержания материнской груди? Ни за что! Это противоречит моим убеждениям! На мой взгляд, выход был только один, но я не знал, согласится ли с ним корабль. — А черные дыры здесь есть, — спросил я, — или только белые? — Есть, — отозвался корабль, еще не ощутив подвоха. — В полупарсеке от нас. — Давай от нее подальше! — потребовал я. — А то сам понимаешь… И в этом моем предложении корабль подвоха не обнаружил. Взревели двигатели и, как вы понимаете, через каких-то полчаса мы оказались там, где не хотели: в плену очередной черной дыры. Если вы думаете, что вторично переживать собственную смерть — занятие приятное и благородное, то вы ошибаетесь. Впрочем, я пока не встречал людей, кто бы думал именно так. Во всяком случае, когда я очнулся вторично, то по виду созвездий понял, что мы — в нашем мире. Более того — в окрестностях Солнечной системы. — Послушай, — сказал я кораблю на иврите, — извини, что я так с тобой поступил, но мне нужно было… Корабль молчал. Я произнес речь, я просил прощения, я готов был бухнуться перед пультом управления на колени. Корабль безмолвствовал. Вскоре нас обнаружила земная служба слежения, и мы опустились в космопорте Бен-Гуриона. Все маневры корабль выполнял безупречно, но при этом молчал, как рыба. Ну и ладно, — подумал я, выходя на посадочное поле, над которым трепетал в воздухе влаг Соединенных Штатов Израиля. — Главное, я дома.

ДРУГОЙ ИЗРАИЛЬ

Вернувшись из полета сквозь черную и белую дыры, я уже в космопорте принялся рассказывать всем и каждому о том, что мне пришлось пережить. Странное дело: все меня слушали с интересом, но каждый норовил доказать, что ничего особенного я не совершил. Подумаешь, черная дыра, у нас каждый день народ шастает сквозь черные дыры, большие и малые, что в этом интересного? По-моему, надо мной просто подшучивали. Я-то точно знал, что мой вынужденный полет был первым в своем роде, и я очень надеялся, что на моем веку — последним. Как я ошибался! Поставив дарсанский корабль на стоянку, я попрощался с ним вежливым кивком головы, поскольку на большее ему рассчитывать не приходилось: он меня жестоко обидел своим неожиданным молчанием. Промолчал корабль и на этот раз, и я отправился домой, чтобы, усевшись в кресло, позвонить жене своей Далии, до сих пор ожидавшей меня (я на это надеялся!) в нашем межзвездном разведчике «Бутон» где-то между орбитами Юпитера и Сатурна. Войдя в квартиру (звуковой код почему-то не действовал, пришлось выломать дверь плечом), я сразу почувствовал неладное. Все было на своих местах, ничего не пропало, но… Появилось что-то лишнее, и это выглядело подозрительно. Я терпеть не мог зеленых насаждений в квартире, а сейчас весь подоконник был уставлен цветочными горшками, и ничего, если бы они были пустыми, так нет же — в каждом торчало зеленое пугало, нарушая первозданную красоту, созданную талантом моей дражайшей супруги. Я выдрал все растения с корнями и отправил их в мусоропровод. Затем сел перед видеофоном и набрал код «Бутона». Я полагал, что Далия отзовется незамедлительно и начнет честить меня на чем свет стоит за то, что я так нехорошо с ней поступил: оставил одну в космосе, а сам полетел осваивать неизведанный мир Дарсана. Я приготовился было дать адекватный ответ, когда… Женщина, которая смотрела на меня с экрана видеофона, была не Далией! Интерьер пилотской кабины оставался, безусловно, тем же — это был «Бутон», вне всяких сомнений, поэтому мысль о том, что я неправильно набрал номер, пришлось отбросить. Но куда эта чертовка, непонятно как пробравшаяся на борт, дела мою жену? То, что произошло в следующие несколько минут, повергло меня в неописуемый ужас. — Иона! — воскликнула женщина голосом измученной ожиданием сирены. Наконец-то, негодяй ты этакий! Почему ты бросил меня в этой коробке? Я тебе никогда этого не прощу, мерзавец! Убила! — промелькнула мысль. Межзвездная мафия убила мою жену, подменила ее какой-то мымрой и думала, что я проглочу наживку! Мало того, что это была не Далия, так она еще и выражалась словами, каких никогда не было в лексиконе моей супруги (впрочем, достаточно ли я знал Далию, чтобы познакомиться со всем ее лексиконом?). — Почему ты молчишь и пялишься на меня, как древоног на поперечника? продолжала женщина. — Ты будешь отвечать или мне придется искать другого мужчину для продолжения семейной жизни? Настоящая Далия ни за что не произнесла бы таких слов! Она-то прекрасно знала, что я отвечу: «Валяй, посмотрю я, где ты найдешь другого такого дурака». — Прошу прощения, уважаемая госпожа, — наконец выдавил я из себя, соображая, нужно ли звонить в космопол прямо сейчас или лучше подождать конца разговора с самозванкой. — Прошу прощения, но мне бы хотелось знать, кто вы и как оказались на борту «Бутона». Вопль, который издала женщина, можно было сравнить со стартовым ревом форсажных двигателей межзвездного крейсера: — Иона! Не строй из себя идиота! Почему ты на Земле, а не здесь, в моих объятиях? Только объятий мне сейчас нехватало для полного счастья! — Ваше имя, — сурово потребовал я, протягивая руку к клавише вызова полиции. Женщина увидела мой жест, поняла его значение и решила, должно быть, что я спятил. Во всяком случае, на лице ее промелькнули одно за другим выражения крайнего возмущения, изумления, непонимания, озарения и покорности судьбе. — Меня зовут Сандра, дурачок мой, — сказала женщина, — ты, должно быть, переутомился? Мы женаты второй год и познакомились, если ты помнишь, на вечеринке по случаю присвоения сержанту Гольдшмидту звания супергроссера. Все не то! С Далией мы были женаты всего месяц, когда отправились в космос на двухместном разведчике, и познакомились мы с ней совсем не на вечеринке, а в глубокой древности, в Греции времен Аристотеля, где Далия, будучи темпоральным агентом, играла роль жены какого-то местного философа. Но, если это была ошибка, то откуда неведомая Сандра знала мое имя? И не только знала, но была уверена в том, что уже второй год является моей законной супругой! Не скажу, что уже в тот момент суровая правда предстала передо мной во всей своей бессмысленной красе. Но какое-то смутное подозрение все-таки шевельнулось в мыслях, и я поспешил оборвать разговор — пусть эта Сандра думает, будто связь прервалась из-за очередной солнечной бури или забастовки работников компании телекоммуникаций. Посидев перед ослепшим экраном, я сделал то, что должен был сделать с самого начала, — вызвал программу мирового информатория. Ужасное подозрение начинало подтверждаться. Программа называлась не «Альта-виста», а «Попрыгунчик», что не лезло ни в какие ворота, потому что давать подобные названия мировой сети информации мог только человек, не думающий о привлечении новых клиентов. — Название столицы Соединенных Штатов Израиля! — потребовал я от робота-информатора, когда он появился на экране. Нормальный робот немедленно сообщил бы о моем вопросе в службу безопасности, поскольку только инопланетный шпион мог не знать о существовании Иерусалима. Однако этот недоумок, смотревший на меня с экрана, только прищурил металлические брови и сказал, нисколько не удивившись вопросу: — Столица Соединенных Штатов Израиля — город Рамат-Ган. Бред какой-то… Кому могло прийти в голову сделать эту спальную дыру между Алмазным холмом и Заводом супертанкеров столицей СШИ? — Очень хорошо! — с энтузиазмом воскликнул я. — Не сообщишь ли ты мне кое-какие сведения из истории нашего государства? — Спрашивайте — ответим, — заявил робот безучастным голосом. — Ну например… В каком году образовалось независимое государство Израиль, воссозданное после двухтысячелетнего галута? Я намеренно давал роботу дополнительную информацию, чтобы ему не пришлось слишком уж фантазировать, называя даты, не имевшие отношения к реальности. Однако намерения мои не достигли цели, потому что, не задумавшись ни на секунду, робот объявил: — Государство Израиль было создано в результате англо-турецкой войны 1918 года после того, как войска генерала Алленби взяли Иерусалим и водрузили над куполом мечети Омара флаг Еврейского национального комитета. Что еще за комитет такой? И с каких пор англичане отдавали жизни за создание Израиля? — Так-так, — сказал я. — И что же сделали с мечетью Омара победители? — Что можно сделать с мечетью? — удивился робот. — Естественно, переделали в синагогу. — Так-так, — повторил я, не найдя сразу, как прокомментировать услышанное. — Но, если государство было создано в 1918 году, то что, в таком случае, произошло тридцать лет спустя? Если робот и поражался моей исторической безграмотности, то вида он не подал. — Тридцать лет спустя, в 1948 году, — сказал он, — тогдашний премьер-министр Израиля Давид Бен-Гурион провозгласил отделение религии от государства, после чего столицей светского Израиля стал Рамат-Ган, а столицей галахического — Иерусалим. Так, что-то начало проясняться. Все-таки Иерусалим не исчез с лица Земли, а то я уж начал бояться за судьбу вечного города! В общем, мне уже было ясно, что именно произошло — не с точки зрения истории, конечно, а для меня лично и моей дальнейшей судьбы. Но для того, чтобы принимать конкретные решения, нужно было расставить все точки над i, и потому я спросил: — Могу ли я затребовать биографические данные об отдельных исторических личностях? — Можете, если назовете личный код, — благосклонно сказал робот. Я не был уверен в том, что мой личный код заставит информатора пошевелить хотя бы одной мозговой извилиной, но другого выхода не было, и я назвал восемнацдать цифр, с трудом вспомнив их последовательность. — Принято, — неожиданно оживившись, заявил робот. — Вас зовут Иона Шекет, знаменитый темпоральный исследователь и межзвездный путешественник, рад познакомиться. В другое время я бы порадовался тому, что мое имя получило такую известность, хотя на самом деле список моих межзвездных путешествий пока был так же короток, как собачий поводок. Сейчас, однако, меня интересовали совсем другие материи. — Когда я родился? — спросил я с замиранием сердца. — В 2011 году, — не сомневаясь в правильности сообщаемых сведений, радостно объявил робот. Вот теперь все встало на свои места. Пролетев сначала сквозь черную дыру, а затем сквозь белую, я попал вовсе не обратно в свой привычный мир, а в какую-то из параллельных Вселенных. Естественно, здесь была своя Земля, как в любой другой Вселенной, и свой Израиль, как на любой другой Земле, и свой Иона Шекет, как в любом другом Израиле. Все это было, но все это отличалось от того, к чему я привык в своей прежней жизни. Приятно было, конечно, узнать, что сионизм победил не в сорок восьмом, а тридцатью годами раньше, но я не был уверен в том, что хотел бы провести остаток дней в этом мире слишком рано победившего сионизма. — А что, — спросил я, чтобы подтвердить собственные подозрения, — первым президентом Израиля был, конечно, Теодор Герцль? — Ошибка, — сурово поправил меня робот. — Первым президентом государства Израиль, избранным путем всеобщего и тайного голосования, был иерусалимский муфтий Ибрагим! — Чего?! — тут уж я потерял всякое терпение, ибо даже терпению настает предел в мире полной бессмыслицы. — Президент еврейского государства мусульманин? — Почему еврейского? — удивился робот. — Израиль был создан в 1918 году англичанами как двунациональное государство, а поскольку в те годы арабов здесь было много больше, чем евреев, то демократические выборы… Ужасное подозрение возникло в моей голове, и я прервал робота вопросом: — И что же, до сих пор так и продолжается? Я имею в виду двунациональный характер… — Нет, — терпеливо объяснил робот, больше не удивляясь моему невежеству. В 1939 году евреи начали войну, победили арабов, изгнали их со своих земель, и потому демократические выборы принесли победу еврейскому кандидату в президенты. — Хаиму Вейцману? — с надеждой спросил я. — Нет, — отрезал робот, — Ицхаку Шамиру! Ничего себе… Я отключил видеофон и принял единственное возможное в моем случае решение. Не то, чтобы я имел что-то против Ицхака Шамира, но мне как-то не улыбалось жить в мире, о котором я не знал ничего, кроме собственного имени. Даже не собрав вещи, я отправился в космопорт, отыскал дарсанский корабль на самой дальней стартовой площадке, влез в переходную камеру и задраил люк. — Ух, евреи, как вас опять тудыть, — сказал корабль, и я облегченно вздохнул, свободно переведя дарсанскую фразу на настоящий русский: «Местное время десять часов две минуты». Через полчаса мы летели в открытом космосе, и я искал ближайшую черную дыру, чтобы сгинуть в ней — навсегда для этого мира. Я не был уверен, конечно, что новый мир, куда я попаду после перехода, окажется моим. Более того, я даже был уверен в обратном.

ДЕСЯТЬ ТЫСЯЧ ШЕКЕТОВ

Надеюсь, что моим читателям не приходилось, явившись домой после долгого отсутствия, обнаруживать в собственной постели чужого мужчину, утверждающего, что именно и есть настоящий хозяин квартиры? Мерзкое ощущение, скажу я вам, но мне довелось испытать его неоднократно. Виной всему, как вы понимаете, черные дыры, какие множество разбросано по всем уголкам Вселенной. Около каждой из них космическая полиция давно понавешала табличек типа: «Опасно! Сквозной пролет запрещен!», и потому законопослушные израильтяне в эти темные области пространства не суют носа своего звездолета. Но ведь я — иное дело. Во-первых, совать нос туда, где может быть опасно — моя профессия и, если хотите, призвание. Во-вторых, однажды пройдя сквозь черную дыру и попав в иной Израиль, я желал во что бы то ни стало вернуться в свой собственный — тот, где мне предстояло сделать отчет о работе и получить командировочные в размере сто двадцать три шекеля за каждый рабочий день. А тут еще дарсанский корабль, на котором, возможно, приятно отправляться на пикник, но не по серьезным делам. В конце концов, дарсанский язык, хотя я его уже хорошо понимал, начал меня жутко раздражать. Говоришь, например, звездолету: — Туда не лети, сюда лети, а то мертвый будешь… А он в ответ: — Железным обухом серебряной бухты — в печень! Понятно, конечно, что означает сей бред всего лишь «лечу согласно указаниям капитана, раньше нужно было думать!», а все равно неприятно. К чему я это говорю? Да к тому, что, стартовав с рамат-ганского космодрома, я приказал дарсанскому звездолету отправиться к любой, самой ближайшей, черной дыре, поскольку ждать у меня уже не было сил. Я хотел вернуться в свой Израиль! Я еще не знал, сами понимаете, что дальность выброса зависит от массы черной дыры, сквозь которую пролетает корабль. Этот простой физический факт не был отражен на навигационных картах, а сам я догадался слишком поздно, когда звездолет-дарсанец, вывлившись из сферы Шварцшильда, объявил, что Земля, дескать, вот она, разбирайся сам, а меня не трогай, потому что горючее кончилось и заправочных станций в упор не видно. Я-то быстро разобрался. Мимо пролетала какая-то пассажирская шлюпка (частный корабль, всего три места), и я взял ее на абордаж, заблокировав предварительно со своего компьютера ее двигательные системы. Я перелез с дарсанского звездолета, весьма язвительно комментировавшего мои действия, на пассажирскую палубу шлюпки и обнаружил в рубке управления двух пассажиров, готовых дать любой ответ — особенно на вопросы, которые мне не приходило в голову задать. Это были молодые мужчина и женщина, и смотрели они на меня примерно так, как, возможно, смотрели на капитана Кука туземцы, прежде чем отправить бравого англичанина на кухню. — Меня интересует, — сказал я, сразу взяв быка за рога, — какой город является в вашем мире столицей Соединенных Штатов Израиля. — Разумеется, Иерусалим, уважаемый господин Шекет! — сказал мужчина, клацая зубами от страха. Так, удивился я, здесь меня знает каждая козявка. Может, я действительно вернулся в свой мир, где меня ждет моя жена Далия? — Год образования государства Израиль! — потребовал я. — Тысяча девятьсот сорок восьмой… Сходится. Еще пара вопросов, и я смогу облегченно вздохнуть. — Когда был подписан мирный договор с президентом Асадом? — А разве Асад дожил до подписания мирного договора? — удивился мужчина, а женщина ткнула его ногой: пусть, мол, не говорит лишнего. Молодец, не сбился. Действительно, в моем мире Асад помер, так и не получив назад Голанских высот. Что ж, тогда последний вопрос, и можно будет воскликнуть: «Я дома!» — В каком году Иона Шекет взял Вашингтон? — спросил я. — Говорил же я тебе, что это опять самозванец! — воскликнул мужчина, поворачиваясь к женщине. — Вашингтон он, видите ли, брал. Так ему и дали! И оба отвернулись от меня, потеряв к разговору всякий интерес. Мужчина начал набирать на пульте какие-то буквосочетания, а женщина раскрыла компьютерную книгу и углубилась в чтение, не обращая на меня ни малейшего внимания. — Эй! — сказал я. — Где ваша вежливость? Я задал вопрос и хочу получить ответ! — Выйдете тем же путем, каким вошли, — пробурчал мужчина. — У вас три минуты времени, потом включится деструктор и… сами понимаете. Чего тут было не понять! Через три минуты я был уже на расстоянии семи миллионов километров от негостеприимного кораблика и задавал вслух риторический вопрос: — Почему упоминание о моем походе на Вашингтон привело этих людей в такое раздражение? Ответ, по-моему, мог быть один: в этом мире я вовсе не брал Вашингтона. Следовательно, я опять попал не в свою Вселенную. Но… была здесь какая-то неувязка… Что означали слова: «Это опять самозванец»? Здесь что же, Ионы Шекеты водятся с такой же частотой, как дети лейтенанта Шмидта? Я не успел додумать мысль (если бы успел, не произошло бы дальнейших событий!), как услышал из внешних динамиков голос, показавшийся мне знакомым: — Эй, на борту! Двигатель заглушить, шлюпку принять! К моему кораблю приближался другой, от его борта отвалила стандартная шлюпка и направилась в мою сторону. — Ух, евреи, кабы в глотку! — заявил дарсанский звездолет, что в переводе означало: принимаю гостя в семь одиннадцать бортового времени. Шлюпка вошла в ангар, я услышал обычную возню, и минуту спустя гость самолично ввалился в мою каюту. Сначала я его не узнал, это ведь нормальное явление: редко кто узнает сам себя с первого же взгляда. У моего визави тоже отвисла челюсть, поскольку он, как и я, не ожидал встретиться с самим собой. — Так, — сказал я, придя в себя первым. — Иона Шекет, если не ошибаюсь? — Иона Шекет, если не ошибаюсь? — тупо повторил я-другой, глядя мне в глаза взглядом кролика. — Именно, — согласился я и, не собираясь упускать инициативу, предложил: — Садись, разберемся. Гость сел передо мной, продолжая хмуриться и делать свои умозаключения, проследить которые для меня не составляло ни малейшего труда. — Не ломай голову! — заявил я. — Сейчас я тебе все объясню, и мы вдвоем решим, что делать в сложившихся обстоятельствах. — Видишь ли, — продолжал я, — я хотел вернуться в свой Израиль, пройдя в очередной раз сквозь черную дыру. Так? Другой Шекет кивнул. — Отлично! А ты проверил, соответствует ли масса черной дыры протоколу перехода? Или был так обрадован самой возможностью оказаться дома, что плюнул на технику безопасности? Конечно, плюнул, о чем тут говорить! Он поступил так же, как я, поскольку и был мной в то славное время. — Ну вот, — продолжал я, — масса черной дыры оказалась больше необходимой, произошла интерференция информационно-материальных потоков, и некий Иона Шекет вылетел в другой Вселенной из тамошней белой дыры. Но вылетел не один. Через какое-то время появился второй Иона Шекет, потом третий… Черная дыра рождала Ионов Шекетов так же, как в обычном пространстве-времени рождает пары элементарных частиц. Достаточно запустить процесс, а дальше он идет самопроизвольно. Ты понял? Тот Шекет был не дурак — как и я. Конечно, он все понял и даже более того. — Ясно, — сказал он, заложив ногу за ногу. — Если процесс не прервать, то нас, Шекетов, скоро будет больше, чем населения на земном шаре. На сколько Шекетов у черной дыры хватит массы? — Думаю, что миллиардов на десять точно, — усмехнулся я. — Полагаю — больше, — кивнул я-другой. — Может, и больше, — я не стал спорить. — Кстати, мы с тобой далеко не первые Шекеты, возникшие в этом мире. Мы появляемся здесь довольно давно. Во всяком случае, у некоторых землян появилось хобби: курсировать на прогулочном катере вблизи черной дыры, дожидаясь явления очередного меня и… — И что? — нетерпеливо спросил я-другой, поскольку я замолчал, обдумывая пришедшую мне в голову мысль. На вопрос меня-другого я отвечать не стал, поскольку понял, что нужно срочно действовать, иначе… Он меня понял без слов — ведь его мысли шли (а как же иначе?) параллельно моим. — Ты ищи в багажном отделении, — сказал он, вскочив на ноги, — а я поищу в тамбурах. Долго искать не пришлось: бомба была заложена прямо в коридоре неподалеку от главного люка. Видимо, постарались те, кого я брал на абордаж, — пока я задавал нелепые вопросы о собственном прошлом и об истории этого мира, хозяева космической яхты подсунули мне подарок, который должен был разнести дарсанский звездолет на молекулы, причем жить мне (и Шекету-второму тоже, ясное дело) оставалось чуть больше десяти минут. Вовремя спохватились! Обезвредить бомбу нам не удалось, это было какое-то новое устройство, то ли на гиперонах, то ли просто на честном слове, и мы выбросили адскую машину в космос, а дарсанскому кораблю приказали отойти на безопасное расстояние. Вы знаете, какое расстояние дарсанский мозг счел безопасным? Полтора парсека! Корабль прыгнул так, что пространство лишь скрипнуло и ухнуло. Взрыва мы так и не увидели — не до того было; мы со мной рассуждали о будущей цивилизации Ионов Шекетов, вываливающихся из недр белой дыры подобно Афродите из морской пены. — Но почему? — каждую минуту повторял мой визави. — Почему они подложили нам бомбу? Что они имеют против Шекетов? — Они боятся, что мы будем мешать им жить, — объяснил я. — Ты что, не помнишь, что творилось в нашем родном Израиле в конце двадцатого века, когда повалила алия из России? Вот как мы сейчас. Конкуренция, друг Иона! Бомбы русским евреям коренные жители, правда, не подкладывали — этим занимались палестинцы, — но жизнь портили, судя по учебникам истории, изрядно! — Что же нам делать? — приуныл я-второй. Можно подумать, что он не знал решения. Если я уже пришел к определенным выводам, то ведь и он, будучи мной, тоже должен был сделать такие же заключения. Все же я счел необходимым объяснить: — А что тут думать? Отправляемся к белой дыре, собираем всех Ионов Шекетов, бросаем жребий и отправляемся каждый в свою сторону — искать свой Израиль, тот, в котором я родился и имел-таки счастье брать приступом Вашингтон. Миров во Вселенной достаточно для каждого из нас. — Ты думаешь? — с сомнением сказал я-второй. — Ну хорошо… Только имей в виду, дорогой: если я первый найду настоящий Израиль, то я там и останусь, а ты — уж извини — отправишься искать себе другую родину. Идет? — Идет, — согласился я за себя и за всех остальных Шекетов, с которыми нам еще предстояло познакомиться.

ВПЕРЕД, В ПРОШЛОЕ!

Нет счастья в жизни — это я вам точно говорю. Судите сами. Я пролетел на дарсанском звездолете сквозь черную дыру, вылетел в другую Вселенную, обнаружил там своего двойника… Впрочем, это я уже рассказывал, не буду повторяться. Так вот, я захотел вернуться в свой мир, а между тем белая дыра, из которой я вылетел, исправно продолжала выбрасывать все новых и новых Ионов Шекетов — со скоростью одного экземпляра в полторы минуты. Проблема заключалась в том, что я понятия не имел, когда закончится этот процесс — он мог продолжаться еще столетия, и даже после моей смерти в этот мир продолжали бы вбрасываться мои копии, находящиеся в моем нынешнем возрасте. Мы с моим вторым я устроили на стационарной орбите вокруг белой дыры нечто вроде приемника-распределителя, и каждого нового Шекета встречали подробной инструкцией о правилах поведения в чужом мире. А вокруг рыскали на прогулочных звездолетах земляне из этого мира, единственной целью которых было подложить кому-нибудь из нас свинью… то есть бомбу или иное взрывное устройство, чтобы уменьшить наше поголовье и тем самым спасти свою Вселенную от нашествия столь героических личностей, как я. Через неделю по бортовому времени нас, Ионов Шекетов, было на орбите уже около шести тысяч — и дарсанских кораблей, на которых каждый из нас прибывал, кстати, было ровно столько же. Если сам с собой я всегда мог найти общий язык, то с дарсанскими звездолетами приходилось держать ухо востро. Один из них, помню, даже вошел в контакт с ракетным катером, курсировавшим на расстоянии однодневного перелета, и решил бороться против Ионов Шекетов всеми доступными дарсанскому арсеналу средствами. Хорошо, мое я-1625 вовремя распознало предательство, и звездолет был направлен в сторону ближайшей черной дыры, где и сгинул без следа. Все это время я занимался тем, что искал в телескопы черную дыру с подходящей массой — такую, чтобы, пройдя сквозь нее, вылезти на свет божий именно в моем родном мире, а не где-нибудь во Вселенной, не содержащей не только Израиля, но даже планеты с названием Земля. — Послушай, — сказал мне как-то я-второй, — ты так хочешь вернуться именно в свой мир, будто тебя там не ждет твоя жена Далия, которая устроит тебе головомойку по поводу столь долгого отсутствия… — Она и тебя ждет, — огрызнулся я, поняв, что мне так и не удастся скрыть от других я собственные мысли. — Если хочешь знать, я рассчитываю совсем на другое… — Знаю я, на что ты рассчитываешь, — заявил я-второй. — Ты хочешь обнаружить такую Вселенную, где все точно так, как в нашей собственной, кроме одного обстоятельства: там нет Далии, нет звездолета, в котором она тебя ждет, и встречи вашей в Древней Греции не было тоже. Верно? — Ну, верно, — согласился я. — Разве тебе не хочется того же? — Хочется, — согласился я-второй, а я-третий и я-четвертый, присутствовашие при этом разговоре, присоединились к общему мнению. — И все-таки, — добавил я-пятый, который почему-то уже на третий день после своего появления из белой дыры противоречил мне по любому поводу, и все-таки, большая наша часть предпочла бы вернуться к Далии в свой мир, чем неизвестно куда с неизвестными последствиями. — Отлично! — сказал я. — Вот и возвращайся! Наша звездная флотилия действительно приблизилась в это время к какой-то черной дыре, масса которой была вполне пригодна для эксперимента по возвращению. Я-пятый лично оценил все параметры и заявил: — Вы как хотите, господа, а я возвращаюсь. Кто со мной? На экране бортового терминала замигали зеленые огоньки: с я-пятым пожелали пойти еще три тысячи девятьсот семнадцать Ионов Шекетов. Хорошенькая компания мужей свалится на голову одной-единственной Далии, если переход пройдет благополучно! Я, конечно, предпочел промолчать об этом обстоятельстве — пусть сами разбираются, взрослые люди все-таки… — Воздух стал чище, — прокомментировал я-второй, когда часть нашей флотилии отделилась от общего строя и вошла в энергетическую зону черной дыры. Корабли один за другим бросались в поле Шварцшильда и исчезали навеки для этого мира, чтобы появиться в другом, и я не мог сказать — в каком именно. Впрочем, и без ушедших нас все же оставалось еще очень много, и не нужно забывать, что каждые полторы минуты белая дыра рождала очередного меня, настроенного решительно и готового на подвиги. — С этим нужно кончать, — сказал я-второй, с которым лично я сдружился больше, чем с остальными своими двойниками. — Есть предложение: взорвать белую дыру, тогда новые Шекеты перестанут появляться, а с уже появившимися мы как-нибудь разберемся. — Именно это я и хотел предложить! — воскликнул я-второй, а остальные две тысячи триста тридцать четыре Шекета тут же согласились: они, мол, думали точно так же и собирались предложить то же самое. Вопрос был один: как уничтожить белую дыру, если масса ее составляла на тот момент около пяти масс Солнца! Это ж сколько бомб нужно было использовать! Местных землян я даже спрашивать не стал: ясно, что такого количества ядерного оружия у них просто не было. Они-то, местные земляне, в отличие от нас, Ионов Шекетов, вовсе впали в панику: начали строить огромные звездолеты, чтобы удрать от нас куда-нибудь на другую планету, когда число возникших в этом мире Шекетов превысит все разумные пределы. Я вызвал на связь президента местных Соединенных Штатов Израиля и спросил без обиняков: — Мы, Шекеты, вам тут нужны или как? — Или как, — мрачно ответил президент, немного похожий своей прямотой на известного президента старого доброго Израиля конца ХХ века. — Ясно, — сказал я. — Есть идея. — Излагайте, — кивнул президент. Похоже, что его уже успели довести до ручки разными идеями о том, как избавиться от настырных Шекетов, и он уже не верил не только в хорошие идеи, но вообще в силу человеческого гения. — Разрушить белую дыру не удастся, — констатировал я. — Такого количества ядерных зарядов у вас не имеется, верно? — Верно, — согласился президент, хотя я и расслышал в его голосе некоторое сомнение: наверняка, Соединенные Штаты Израиля припрятали в бункерах некоторое избыточное число ядерных бомб и теперь не могли в этом признаться даже для того, чтобы избавиться от угрозы нашествия Шекетов. — Так вот, — продолжал я, пропустив сомнения президента мимо ушей, давайте сделаем иначе. Сколько в распоряжении Израиля машин времени? — А что? — по-еврейски, вопросом на вопрос, ответил президент. — А то, — огрызнулся я, — что проще было бы, наверно, отправить эту белую дыру в далекое прошлое, пусть мои копии появляются в том времени, когда евреев еще и в помине не было. Пусть они там организуют первую еврейскую колонию. Пусть станут отцами-основателями первой еврейской цивилизации… — Без женщин? — резонно возразил президент. — Или вы хотите, чтобы мы отправили в подмогу вам, господин Шекет, наших собственных женщин по числу вас, Шекетов? — Да, - помрачнел я, — о женщинах я как-то не подумал. Это было естественно, после общения с моей дорогой женой Далией о других женщинах как-то не думалось… — Послушайте, — оживился я, — сделаем иначе. Вот, что я предлагаю. Эту белую дыру вместе с рождающимися в ней Ионами Шекетами, все-таки отправим в прошлое. А я возвращаюсь в свой мир — я ведь все время хочу вернуться, и останавливает меня только то, что вернуться мне придется в объятия моей дорогой Далии… Так вот, я возвращаюсь и говорю супруге, что тысячи и тысячи ее мужей ожидают ее ласкового слова в вашем мире. Она немедленно отправляется к вам сквозь черную дыру, появляется, конечно, не в вашем времени, а все в том же прошлом, причем не одна, как вы понимаете, а в количестве, строго равном количеству Ионов Шекетов… Вот будет замечательная жизнь для всех! Возникнет новая еврейская цивилизация! А я, как вы понимаете, буду жить в своем мире и даже смогу, если захочу, еще раз жениться — на этот раз на женщине, о которой буду знать чуть больше, чем о Далии в тот момент, когда делал ей непродуманное предложение выйти за меня замуж… — План хорош, — с сомнением в голосе согласился президент. — Нужно посоветоваться. — Советуйтесь, — кивнул я, — а тем временем белая дыра рождает все новых Шекетов, и избавиться от них становится все труднее… Этот аргумент его убедил. Вы когда-нибудь видели стационарную машину времени, выведенную на космическую траекторию? Наверняка не видели — ведь обычно эти монстры стоят себе неподвижно там, где их смонтировали. По сути, это огромный завод, включающий в себя собственную энергетическую подстанцию. Только в плохих романах машину времени плохие авторы вроде Уэллса описывают в виде небольшого креслица с продавленным сидением. Попробовали бы эти авторы запустить такую машину на время, большее одной микросекунды!.. Короче говоря, проснувшись на следующее после разговора с президентом утро, я увидел в иллюминатор своего дарсанского корабля приближающуюся флотилию, которая вела на буксире целый город, и все это была одна-единственная машина времени, но зато такая мощная, что способна была перебросить белую дыру солнечной массы в прошлое на время примерно в пятьсот тысяч лет. Одиннадцать тысяч Ионов Шекетов на одиннадцати тысячах дарсанских кораблях приветствовали приближение флотилии мощными световыми сигналами, а дарсанские звездолеты сказали по этому поводу в единый голос: — Ух, евреи, да вам бы в левый тоннель и — кранты! Что означало: «Старт в одиннадцать ноль-ноль, и ни секунды позже!» Так и сделали. Белая дыра, зиявшая в небе подобно светлому коридору в потусторонний мир, медленно погасла и появилась в далеком прошлом, продолжая изрыгать там Ионов Шекетов в прежнем темпе — по одной штуке в полторы минуты. Я очень надеялся, что и Далия не замедлила присоединиться к своему мужу точнее, ко всем сразу. Кроме, конечно, меня и одиннадцати тысяч моих двойников, оставшихся неприкаянными в этом — не нашем — мире. Пусть себе организуют там, в прошлом, новую еврейскую цивилизацию. Кстати, я не спросил президента, кем были его родители. И их бабушки и дедушки. Ведь, если говорить честно, я не сказал президенту всей правды: наверняка он тоже мой потомок, как и все жители этой Земли. Если подумать, иначе и быть не могло. Интересно, согласился бы президент отправить в прошлое всех моих двойников, если бы ему в голову вовремя пришла мысль о том, что сам он, таким образом, становится потомком одного из Ионов Шекетов и одной из Далий?

РАВНОЦЕННЫЙ ОБМЕН

Попутешествовав по разным Вселенным и переходя из черных дыр в белые, начинаешь путаться в Израилях. Вообще говоря, в каждой Вселенной Израили похожи друг на друга в том смысле, что все они расположены на Ближнем Востоке. Но в одной Вселенной — кажется, в той, где я имел честь родиться, — Соединенные Штаты Израиля отхватили себе еще и большую часть Азии, не говоря о Северной Америке; в другой, — там, где расположена планета Дарсан, — Израиль имел собственные колонии на Марсе; в третьей… В общем, путаница во время путешествий неизбежна, как вы понимаете, и относиться к этому нужно философски. Я так и поступал, пока не оказался в той Вселенной, где светлые еврейские головы еще в XX веке открыли Принцип обмена. Принцип, вообще говоря, простой, я не очень понимаю, как до него не додумались во всех прочих Вселенных. Он гласит: «Перемещение массы вдоль пространственно-временной линии в направлении от А к Б вызывает перемещение равной массы вдоль той же мировой линии в направлении от Б к А». Не очень понятно? Это ничего, я тоже сначала не понимал, но мне объяснили на очень наглядном примере. В конце ХХ века, если вы помните, Израиль все еще договаривался с палестинцами о мире. «Господа арабы, — говорили евреи, — давайте жить дружно!» И улыбались при этом, как кот Леопольд, которому мыши положили гвоздь в сосиску. «Хорошо, — говорили арабы, — вы нам территории, мы вам мир». Так вот, такое могло происходить только во Вселенной, где Принцип обмена не был известен. Ибо что требует этот Принцип? «Мы вам даем мир», говорят палестинцы. «И мы вам даем мир», — говорят евреи. Нематериальное меняется на столь же нематериальное. А если евреи дают арабам землю (самое материальное, что есть на планете), то и арабы должны дать евреям ровно столько же земли — иначе сделка состояться не может, законы природы этого не допустят. В ту Вселенную, где был открыт Принцип обмена, я попал совершенно случайно. Я просто хотел вернуться домой, а другого способа, кроме как войти в черную дыру и выйти из белой, наука пока не придумала. Я именно так и поступил, но вывалился из белой дыры вовсе не в моей родной Вселенной, а в какой-то иной. Я это сразу понял, потому что никто меня не встретил, и торжественного приема по случаю моего прибытия тоже не предвиделось. — Курс — к Земле! — сказал я дарсанскому звездолету и получил в ответ: — Чтоб ты сдох! Я всегда вздрагиваю, услышав эту фразу, хотя прекрасно знаю, что в переводе на нормальный русский она означает всего лишь: «Слушаюсь и повинуюсь». Я посадил звездолет (точнее будет сказать — дарсанский звездолет опустил меня) на посадочное поле космопорта Бен-Гуриона и доложил о прибытии руководителю патрульной службы. Конечно, это был другой руководитель, и служба была другая, и здание управления располагалось здесь не на улице Каплан, а на проспекте Рабина. Руководитель оказался миловидной женщиной лет семидесяти, звали ее Ривка Донат, и она приняла меня с кислым выражением на лице. — Дорогой Иона Шекет, — сказала госпожа Донат, — судя по документам, вы служите не в нашей компании, а у наших конкурентов из Вселенной номер одиннадцать. Но я все равно рада выслушать ваш доклад. Честно говоря, я всегда был уверен, что моя родная Вселенная имеет первый номер, но спорить с начальником и, тем более, женщиной не хотелось, да и смысла не было — попробуйте что-то доказать женщине-начальнику! Под жуткий вой сирен, доносившийся из-за неплотно прикрытых окон я рассказал госпоже Донат о своих приключениях в мире Дарсана и о том, как были отправлены в прошлое одиннадцать тысяч моих копий, чтобы основать там еврейскую цивилизацию. — Как? — поразилась госпожа Донат. — Вы сумели обойти Принцип обмена? Тогда я и услышал впервые об этом пресловутом Принципе. Оказывается, местные ученые столкнулись с ним, когда политики вели переговоры с палестинцами о мирном урегулировании. Пришлось отдать земли и вместо мира получить другие земли. В результате местный Израиль стал неожиданно владельцем прекрасных угодий в Центральной России, которые нужны были ему, как рыбе зонтик. Но Принцип был соблюден, и в следующий раз ученым пришлось иметь с ним дело, когда в прошлое отправилась первая экспедиция. Некий путешественник по имени Иона Шекет (с именами у них, видимо, была напряженка, а может, это действительно был я — в местном исполнении) сел в машину времени и провалился в I век новой эры, чтобы лично убедиться в том, что никакого Христа не существовало. Согласно Принципу обмена, в начале ХХI века должен был появиться объект такой же массы и примерно таких же габаритов. Он и появился — этим объектом оказался лично Иисус Христос, отправившийся в будущее в качестве обменной массы именно тогда, когда он тихо стонал от боли, умирая на кресте. Крест, между прочим, остался в I веке. Неудивительно, что мой тезка Иона Шекет не обнаружил никакого Иисуса и не сумел доказать ни истинности христианских евангелий, ни их лживости. Кстати, вернуться в свое время он тоже не смог, поскольку для этого нужно было отправить назад, в I век, Иисуса, но тот решительно воспротивился, особенно после того, как его вылечили от всех болезней и объяснили, что вернуть его могут только на тот самый крест, с которого судьба его столь милостиво сняла. — Так Христос живет сейчас в Израиле? — поразился я. — Да, — подтвердила госпожа Донат, — и это наша трагедия, потому что сказать всем, что Иисус жив, невозможно — вы ж понимаете, как к этому отнесутся в христианских странах. Отправиться назад, в прошлое, он не хочет. А скрыть появление Христа в нашем времени тоже не удастся — не посадишь же его в камеру-одиночку. Впрочем, зная израильских репортеров, вы, господин Шекет, прекрасно понимаете, что даже одиночка не спасет… Это я знал прекрасно! От прессы есть только одно спасение — самому стать репортером. Так я госпоже Донат и сказал. — Может, вы это возьмете на себя? — с надеждой спросила она. Вообще-то мне не следовало вмешиваться. В конце концов, не мой это мир, не мой Израиль, пусть сами со своим Иисусом разбираются. Но, с другой стороны… — Хорошо, — согласился я. — Насколько я понимаю Принцип обмена, в тот момент, когда Христос вернется на крест, ваш Иона Шекет вернется сюда? — М-м… — протянула госпожа Донат. — Может, и вернется. Точнее, в нашем времени появится некое материальное тело, масса которого будет в точности равна массе Иисуса, и это может быть, в принципе, что угодно, в том числе и Иона Шекет. Надо вам сказать, Христос, каким его изображают христиане, производит гораздо большее впечатление, чем оригинал — типичный меланхолик, тощий и погруженный в раздумья. Со мной — точнее, с Ионой Шекетом этой Вселенной он уже был знаком и потому при моем появлении не высказал удивления. — Хочу написать о вас в газете, — взял я быка за рога. — Иисус Христос в нашем мире и все такое. — Нет! — отшатнулся от меня бедняга. — Ни за что! — Почему? — я сделал вид, что удивился. — Не понимаешь? Никто, даже папа Римский, не поверит в то, что я настоящий. Скажут — самозванец. — Покажи пару чудес, — предложил я, — и поверят как миленькие. Христос посмотрел на меня как на сумасшедшего, и я прекрасно понял, что он хотел сказать: никаких чудес от отродясь не демонстрировал, и все, что написали потом в Евангелиях ученики, было, видимо, плодом их горячей фантазии. — Есть возможность эти чудеса совершить, — сказал я, и в глазах Иисуса загорелся огонек интереса. — Отправишься назад, в первый век… Да не дергайся, сначала послушай. Машина времени доставит тебя в более ранний период, повезешь туда кое-какие технические приспособления — ну там, по воде ходить, зрение возвращать… Это ведь не проблема сейчас. Сделаешь все по первому разряду, а потом… — Вот именно, а что потом? — вскинулся Иисус. Он вспомнил, конечно, о том, как чуть было не закончил свою жизнь, и повторение прежнего опыта ему вовсе не улыбалось. — А ты уж сам думай, — я пожал плечами. — Ты ведь знаешь сейчас, чем это все могло закончиться. Христос погрузился в раздумье. Идти снова на крест он не хотел, но прожить остаток жизни в одиночной камере в ХХI веке тоже было не лучшим выходом. Я знал, что, в конце концов, он примет мое предложение. Наверняка он думает о том, что сумеет наконец показать чудеса, а потом разоблачит предателя-Иуду, раз уж знает, кто именно донес на него. И на крест его не пошлют… — Согласен, — сказал Иисус. — Ни за что! — заявила госпожа Донат. — Отправить в первый век современные технические устройства? Наша организация существует не для того, чтобы историю нарушать, а для того, чтобы исправлять нарушения! Ну конечно, — подумал я. Они, видите ли, исправляют. В моем мире я сам работал в такой конторе добрых пять лет, так что пусть она мне лапшу на уши не вешает. Конечно, я не сказал этого госпоже Донат, но, подумав, она и сама поняла, что мое предложение решает многие проблемы, почти не создавая новых. На следующий день, когда бедняга Иисус вошел в камеру машины времени, в кармане его хитона были спрятаны кое-какие приспособления. А я сидел у пульта и с нетерпением ждал, что же возникнет вместо ушедшего в прошлое господина Христа? Иисус исчез вместе с машиной, а вместо них в комнате оказался довольно тщедушный мужчина лет пятидесяти в римской тунике (ого, — подумал я, — да ведь это не просто патриций, это всадник), щурившийся на яркий свет дня и что-то бормотавший под нос на чистой латыни. — Ну что, — сказал я, обращаясь не столько к пришельцу из прошлого, сколько к госпоже Донат, с подозрением наблюдавшей за сценой явления, теперь ты не сможешь умыть руки, верно? Я, как вы понимаете, тоже говорил на чистой латыни, и потому госпожа Донат не поняла ни слова. Странно, но Понтий Пилат (а это, без сомнений, был именно он) тоже ничего не понял — во всяком случае, на мой вопрос ответа не последовало. — Это прокуратор Иудеи Понтий Пилат, — объяснил я госпоже Донат. — Теперь в вашем прошлом есть Иисус, который может творить чудеса с помощью техники, есть некий Иона Шекет, который отправился наблюдать за казнью, но нет Пилата, который должен был эту казнь спровоцировать. — Но тогда, — начала соображать госпожа Донат, — Христа не казнят и христианство не возникнет! А как же наша история? Две тысячи лет христианской веры? Я посмотрел на Пилата — он начал уже приходить в себя, и в его взгляде я увидел решение этой проблемы. — Мы с другом Понтием, — сказал я, — спасем ваших христиан. Одно условие: лично мне нужно вернуться на мою Землю, а не на очередной ее альтернативный вариант. Поможете мне в этом? Прокуратор Пилат не против. Что оставалось делать госпоже Лапид? Естественно, она согласилась, и мы с другом Понтием принялись за дело.

ПРЕСТУПЛЕНИЕ ИОНЫ ШЕКЕТА

Странное дело: время от времени мне сообщают о том, что видели меня, скажем, на планете Эльдара, хотя я не был на этой планете ни разу в жизни. А потом я вдруг встречаю человека, который утверждает, что меня не было на заседании Второго конгресса по клаустрофобии, хотя я-то точно помню, как спал в первом ряду во время доклада председателя Хостинского. Конечно, возможны накладки — например, я находился в этот момент во Вселенной номер 45, а мой собеседник — во Вселенной номер 84. Когда скачешь из одной Вселенной в другую, всегда есть возможность ошибиться и оказаться где-то сразу в двух экземплярах, а где-то вообще отсутствовать. Кстати, вас не смущает, что я нумерую Вселенные, будто книги в библиотечном каталоге? А как иначе, если мне приходится шастать из одной Вселенной в другую? Я просто запутался бы, если бы однажды не решил пронумеровать Вселенные. Знаете, как я это сделал? Очень просто. Выбрасываясь из белой дыры в очередной Вселенной, я немедленно записываю ее номер с помощью газовых облаков, освещенных светом множества ярких звезд. Распылитель у меня всегда с собой, и в обращении он очень прост. А результат налицо: в любой Вселенной, где я когда-нибудь побывал, видно теперь на фоне звездного неба огромное светящееся число, выведенное межзвездным газом: так во время воздушных парадов израильские самолеты выписывают в небе числа и поздравления. Кстати, это сравнение заставило меня вспомнить об одной очень неприятной истории. Во Вселенную номер 26 я вылетел, помню, в совершенно растрепанных чувствах. За несколько часов до того мне удалось буквально в последнюю минуту освободиться от тяжелого креста, к которому меня пытались прибить мои еврейские соплеменники, давшие, видите ли, честное слово римлянам, что расправятся со мной по гойскому обычаю, а не по традиционно еврейскому. Впрочем, быть побитым камнями я тоже не испытывал никакого желания. Спасшись от неминуемой гибели, я, естественно, покинул Вселенную 25 без малейшего сожаления и в двадцать шестой Вселенной оказался, очень надеясь на то, что вернулся наконец домой. Я даже готов был (на время, конечно) оказаться в цепких объятиях Далии — в конце концов, спасшись от креста, можно спастись и от женщины. Однако двадцать шестая Вселенная не оправдала моих ожиданий. Увидев местные звезды, я поразился: они были так малы, что ими, казалось, можно было играть в футбол. Конечно, это преувеличение, вы ж понимаете, но все-таки — я обнаружил, к примеру, что любимая моя звезда Бетельгейзе, полностью сохранив свой внешний вид, стала почему-то раз в двести меньше размером. Я отыскал Солнце и совсем приуныл: моя родная звезда сжалась до размеров Юпитера. Бывшего Юпитера, конечно, потому что планета Юпитер в здешней Солнечной системе имела размер чуть больше Луны. А Земля… Родная планета по величине оказалась не больше астероида, и, разглядев ее в телескоп, я решительно не мог понять, как посажу звездолет — ведь его посадочная платформа оказалась больше, чем весь Большой Тель-Авив! Не мог же сжечь половину Израиля ради удовлетворения своей прихоти! К тому же, диспетчерская Главного космопорта на мои настоятельные вызовы не отвечала, и я кружился на высокой орбите, не зная, что делать и не понимая, что, собственно, произошло в этом мире с планетой Земля и государством Соединенные Штаты Израиля. — Ничего не произошло, — твердо сказал компьютер, когда я обратился к нему с вопросом. Я, конечно, не поверил — эти дарсанские счетчики всегда готовы соврать, если ложь не грозит навигационными ошибками и потерей связи с родным Дарсаном. — Ничего не произошло, — настаивал компьютер, — просто в этой Вселенной постоянная тяготения оказалась в двести раз больше, чем во Вселенной номер один, где ты имел несчастье родиться. Понятно, — подумал я. Должно быть, сбой произошел еще в те мгновения, когда эта Вселенная только-только взорвалась и законы здешней природы еще не сформировались окончательно. Двести раз, подумать только! Это означает, что здешнее Солнце в двести раз меньше, чем то, к которому я привык. Здешняя Земля… А уж о людях и говорить не приходится! Свифтовский Гулливер был больше лилипутов всего в дюжину раз, а какие из-за этого происходили неудобства! Я же в этом мире больше любого местного еврея в две сотни раз — как мне с ними разговаривать, если даже увидеть их я смогу только в сильную лупу? Я понял, кстати, почему не слышно сигналов диспетчера космопорта — ведь и длина электромагнитных волн здесь уменьшилась в двести раз, мои приемники просто не способны принять такую частоту передачи! Пришлось переходить на ручное управление. Конечно, я не мог отказать себе в удовольствии и посмотреть, как выглядит Израиль, уменьшенный природой до размеров мошава. Сажать звездолет я не стал — мало ли, вдруг ненароком раздавлю небольшую страну типа Сан-Марино или Лихтенштейна! Но болтаться на орбите тоже было мало удовольствия, и я спустился на Землю в рабочем скафандре. Пролетел сквозь атмосферу, плюхнулся в море — подальше от греха! — и до берега добирался вплавь. Из воды я вылез там, где на карте «моего» Израиля значилась Газа. В «моем» Израиле и в мое время это была пустынная местность, поскольку еще в начале XXI века почти все население этого города сбежало в Египет и Саудовскую Аравию от бесчинств руководителей государства Палестина. Точно не помню, что тогда произошло, кажется, преемник Арафата поссорился с мэром Газы, тот пригрозил отделиться и образовать конфедерацию с Израилем, а пресловутый преемник великого раиса не стерпел наглости и обработал Газу пестицидами, будто это был не город, а плантация с сорняками. Я вышел на берег и снял скафандр. С высоты моего роста я видел Тель-Авив будто карту на зеленом фоне с голубой каймой берега. Как вы понимаете, у меня не было и быть не могло никаких враждебных намерений — я всего лишь хотел узнать, как развивалась история этого мира. Может быть, здесь, где все такое маленькое, зло тоже оказалось невелико, и местные евреи претерпели от судьбы гораздо меньше ударов, чем в моей Вселенной номер 1? Я пристроил к глазам сильный телескопический бинокуляр и принялся вглядываться в сеть далеких улиц. Первое, что я увидел, было жерло танкового орудия, направленного мне прямо в левый глаз. Вот сейчас неведомый танкист нажмет на гашетку… Я дернул головой как раз во-время, чтобы снаряд, выпущенный мне в лицо, пролетел мимо. Вряд ли он сумел бы причинить мне вред — он был меньше булавочной головки, но сознание, что в меня стреляют братья-евреи было очень неприятным. Нужно было срочно налаживать контакт, и единственное, что мне пришло в голову — написать на собственном лбу: «Я — свой. Мое имя Иона Шекет. Я из другой Вселенной». Я бы написал и больше, но мой лоб оказался не столь большим, как мне представлялось, когда я глядел в зеркало. Видели бы вы, что тут началось! Булавочные головки засвистели мимо, как комары в жаркий день. Стрелявшие, видимо, хотели только напугать меня, потому что ни один снаряд не попал в цель — если, конечно, целью был я. Минуту спустя я увидел два десятка блох, которые кружились перед моими глазами. На самом деле это были бомбардировщики, и, если они несли в бомбовых отсеках по два-три мощных фугаса, то могли даже мне доставить кое-какие неприятности. Я взмахнул рукой, и блохи пустились наутек. Я ткнул себя пальцем в лоб, привлекая внимание евреев к надписи, не увидеть которую мог бы разве слепой дервиш. И что вы думаете? Я же всегда говорил, что евреи — умный народ, даже если они живут в таком маленьком мире. Они мне ответили! Самолеты закружились над Тель-Авивом будто на военно-воздушном параде, выписывая в небе с помощью трассеров слова, повергшие меня в состояние шока. Вот, что я прочитал: «Иона Шекет! Через минуту будешь подвергнут атомной бомбардировке! Предателю — смерть!» Вот так раз! Мое имя им известно — это естественно, наверняка я и здесь существую или существовал прежде. Но что я мог сотворить, чтобы меня сочли гнусным предателем, достойным смерти? Атомная бомбардировка, подумать только. Меня не спасет никакой скафандр. Нужно убираться! Но я не мог так просто вернуться на орбиту — меня снедало любопытство. Что я, в конце концов, сделал плохого? Я стер ладонью надпись с собственного лба и начертал другую: «В чем моя вина? Я — из другой Вселенной, мне ничего не известно о вашем Ионе Шекете!» Самолеты перестроили свои звенья, и в небе начала вырисовываться такая надпись: «Иона Шекет — предатель! Ты воспользовался доверчивостью дирекции Института времени, проник в кокон Вселенной и изменил мировые постоянные! Из-за этого Израиль не может выйти на пределы Солнечной системы. Израиль не может покорить Галактику! Смерть Ионе Шекету!» Поскольку, пока я читал всю эту чушь, минута истекла, я не стал искушать судьбу и включил ранцевые двигатели. Должно быть, я снес половину Синая, но меня это уже не волновало. — Послушай, — пожаловался я корабельному компьютеру, когда вернулся на борт, — что происходит? Я понял, что местная Вселенная так мала потому, что местный я забрался в то время, когда Большой взрыв еще не произошел и что-то там учудил. Ну и что? Чем им плохо, этим евреям? — Думать головой надо, — буркнул компьютер. — Изменилась не только постоянная тяготения, но и скорость света. До ближайшей звезды местные евреи должны добираться несколько тысяч лет — по своему счету времени. Галактика для них закрыта. Не удивительно, что они на тебя так взъелись. — Вот оно что… — протянул я. — Что ж, нужно исправлять собственную ошибку, хотя вовсе не я ее совершал. Ты можешь вернуться во времени к моменту Большого взрыва? — Я тебе не извозчик, — возмутился компьютер. По-моему, ему просто не хотелось ввязываться в историю, ведь прошлое, в отличие от будущего, непредсказуемо. Интересно, — подумал я, — что произойдет, если в коконе Вселенной я встречусь с самим собой и мы начнем выяснять отношения? Как изменятся законы природы? Может, станет еще хуже? Выяснить это можно было только одним способом — отправиться в прошлое, когда Вселенная номер 26 еще только собиралась родиться. — Назад, — приказал я, — к моменту Ноль! И мы помчались. Но это уже другая история.

ПЛЯЖНЫЙ КОСТЮМ ЦВЕТА СЛИВОЧНОГО МОРОЖЕНОГО

Напрасно я сказал неделю назад о том, что неизвестные на пляже украли мою одежду в то время, как я приводил в порядок кокон времени, оказавшийся в зале заседаний кнессета. Кому, скажите на милость, интересны какие-то шорты и майка? Так нет же, с того самого дня у меня не было ни минуты покоя — мне звонили не только знакомые, никогда не слышавшие об этом моем приключении, но и совершенно незнакомые люди, а один господин (по-моему, уроженец Марса, судя по его четырехметровому росту) явился ко мне домой и принес пляжный костюм цвета сливочного мороженого, в котором, по его словам, щеголял сам бывший президент Соединенных Штатов Израиля Ицхак Бурштейн. — Носите на здоровье, Шекет, — сказал господин с Марса, — и помните, что все цивилизованное человечество с нетерпением ждет вашего рассказа о погоне за ворами. Полагаю, это будет классная история! Что мне оставалось делать? Если говорить честно, ничего примечательного в той погоне не было — две-три перестрелки, одна погубленная планета, не более того. Но, с другой стороны, приходится потрафлять вкусам читателей во имя собственной бренной славы. Поэтому в рассказе о том приключении я, естественно, кое-что приукрасил, но заявляю со всей серьезностью — самую малость, и дотошный читатель сам определит, когда я сочиняю, а когда говорю истинную правду. Итак, обнаружив исчезновение моих пляжных принадлежностей, я немедленно пустился в погоню за похитителями. Обнаружить след оказалось просто. Дело в том, видите ли, что за год до этого я уже надевал пляжные шорты, когда пытался войти в воды Орефинского озера на планете Фиргант. В воды я войти не сумел и когда-нибудь расскажу об этом своем поражении. Что до шортов, то с того памятного дня они начали почему-то излучать короткие радиоволны, и не просто излучать, но еще и модулировать посылаемый сигнал. Возникали определенные неудобства, когда ты сидишь на пляже, и вдруг на тебя валится с неба спасательный ботик — оказывается, шорты изо всех сил излучают в радиодиапазоне сигнал опасности, принятый Союзом межзвездных перевозок. Собственно, я из-за этого и перестал надевать шорты на пляж, но в тот злополучный день под рукой не оказалось другой одежды, и я надел говорящие штаны в надежде, что они не станут особенно буйствовать, призывая спасти меня от всех космических напастей. В сложившихся обстоятельствах странная способность шортов вопить на всю Вселенную сыграла для меня хорошую службу. Оставшись в одних плавках, я немедленно активировал свою способность видеть весь спектр электромагнитных волн от радио до гамма-лучей и, вглядевшись в сиявшее всеми цветами радуги небо, обнаружил, что шорты уже удалились от меня на расстояние половины светового года и жалобно взывают о спасении откуда-то из области звезды Винни-на-Диване. У меня не оставалось времени для того, чтобы зафрахтовать гоночный звездолет, и потому пришлось пуститься в погоню в полном неглиже — можете себе представить картину… После того, как в 2065 году мне заменили легкие, вставив вместо них кислородную камеру с двухнедельным запасом, я уже пробовал летать в космос без скафандра. Это неприятно, потому что излучение звезд не очень-то согревает, чувствуешь себя как на пляже после того, как окунешься в ледяную воду. Но ощущение холода — не главное. Хуже было то, что без ранцевого звездолета невозможно развить приличную скорость. Поэтому в 2067 году я — уже по собственной воле — пошел еще и на имплантацию виртуальных двигателей. Опытные хирурги использовали для этого обе мои ноги, с тех пор я едва заметно прихрамываю, но зато скорость, которую я способен развивать в пространстве, в полтора раза превышает скорость света. Не такая уж большая скорость, согласитесь, но я все-таки человек, а не звездолет, что бы по этому поводу ни говорили мои оппоненты. И не киборг, кстати говоря, потому что киборгом называют живое существо с искусственным сердцем, а во мне бьется самое что ни на есть настоящее, и менять его на какой-то вакуум-насос я не намерен ни при каких обстоятельствах. Короче говоря, догнал я похитителей уже после того, как они завершили свое гнусное дело — закопали мои шорты в песок на планете Винни-4. Мне нужно было, по идее, сначала заняться шортами — я ведь знал, что представляет собой этот злосчастный песок! Но я был очень зол на похитителей и захотел сначала выместить на них свою злость — шорты, в конце концов, не убегут. Как я ошибался! Бросившись в погоню, я обнаружил, что похитители удирают от меня на всех, как говорится, парах — я имею в виду паровые звездолеты системы «Амбатрокс». Для тех, кто не в курсе, сообщаю: корабли этого типа используют для движения пары кваркового вещества, которые способны разогнать все, что угодно, до какой угодно скорости — если, конечно, позволяют масштабы Вселенной. Мне никогда не приходилось гнаться за кварко-паровыми звездолетами, а тут их было целых два, и хорошо, что удирали они в одном направлении, а то я бы оказался в положении Буриданова осла, и погоня на том и закончилась бы. Куда мне было на своих-то двоих гнаться за самыми быстрыми машинами во Вселенной! Выход был один — стрелять на поражение. Открою дорогому читателю еще одну тайну: в больших пальцах моих рук находятся лазерные пушки с нервно-паралитическим прицелом. Эту гадость встроили в меня, когда я работал в зман-патруле, знали об этом только три человека, и я в это число не входил. Узнал же я о своей способности случайно и когда-нибудь расскажу об этом. Как бы то ни было, пользуюсь я своими пальцами в качестве оружия чрезвычайно редко, поскольку я вообще человек мирный. Я бы и сейчас не стал стрелять, но шорты, зарытые в песок на планете Винни-4, взывали о мести. Направив на левый звездолет противника большой палец левой руки, а на правый звездолет — большой палец правой, я послал биокинетический сигнал, ощутил мгновенную отдачу и несколько секунд спустя увидел, как оба звездолета окутало облако кваркового дыма. Эти негодяи в долгу тоже не остались. В их распоряжении были, как я понял, к сожалению, очень скоро, пушки-виртуалки, создававшие в зоне поражения реальность, в корне отличавшуюся от действительности. Не думайте, что я оговорился. Посмотрите в словарь нового иврита, и вы убедитесь, что реальность и действительность суть две большие разницы. А может, и все три — в зависимости от силы действия виртуалки. Я успел выстрелить еще раз, когда вокруг меня замкнулось виртуальное пространство, и я оказался в родильном отделении больницы «Хадаса». Только что акушеры приняли роды — здорового четырехкилограммового мальчика по имени Иона. Разумеется, это был я — виртуалка в момент выстрела всегда возвращает поражаемый объект в момент его возникновения. Это очень удобно — кто способен сопротивляться, если только что явился в этот мир и понятия не имеет о правилах игры? Я поорал немного, чтобы успокоить врачей, и в тот момент, когда меня перекладывали в люльку, ухитрился сунуть в рот собственный палец. Если бы это был мой рот, то ничего бы, естественно, не случилось, но рот принадлежал одному из врачей. От неожиданности бедняга сомкнул челюсти, я завопил еще громче, и боль позволила мне вырваться из виртуального пространства. Оба вражеских звездолета были все еще окутаны кварковым дымом, и я понял, что мое пребывание в виртуальной реальности продолжалось недолго. Я вытянул обе руки и выстрелил, не очень заботясь о точности прицела. Тут уж важно было не попасть, а припугнуть. Эффект превзошел все мои ожидания. Выстрел из правого пальца разнес один из звездолетов на глюоны и сигма-мезоны, а второй, все еще окутанный кварковым дымом и потому к сопротивлению не способный, немедленно запросил пощады. Все было бы хорошо, но выстрел из моего левого пальцы пришелся, к сожалению, на планету, которую я вовсе не ожидал обнаружить в этой области Вселенной. Это была планета-одиночка, давно потерявшая свою звезду, а может, никогда своей звезды и не имевшая. Именно поэтому ее трудно было разглядеть в темноте космоса. К тому же, все мое внимание было занято удиравшими от меня кораблями. Нет, я не отрицаю, что был виноват — нужно было быть более внимательным. Я даже готов был понести наказание. Но не в тот момент, конечно, — сначала нужно было разобраться с врагом. А планета… Ну что планета — разве вы не знаете, что происходит с планетой, если в нее попадает луч виртуалки? Возможно, сейчас эта планетка вращается вокруг какого-нибудь светила, которое она сама себе и придумала. А возможно, что ее и вовсе нет — если кто-то придумал именно эту планету, и она стала частью чужого вымысла… Что до похитителей, то они не стали просить пощады и выбрасывать белый флаг — в космосе белое совершенно не смотрится, для сдачи в плен здесь используют посадочные боты, если, конечно, они остаются целыми после боя. Я медленно приблизился к звездолету врага и, должно быть, привел их в полное замешательство одним своим видом. Согласитесь, одно дело потерпеть поражение от превосходящих сил противника и совсем другое — от голого человека, размахивающего руками и изрыгающего во всех диапазонах спектра непристойные ругательства. Да, каюсь, ругательства были непристойными, я просто не сумел себя сдержать. И что вы думаете? Они раскрыли люк и, пользуясь световым галактическим кодом (попросту говоря, мигая фонариком), пригласили меня войти. Так я и послушался! Мне от этих негодяев ничего не было нужно — кроме пляжного костюма, конечно. Я так и ответил, пользуясь тем же кодом (попросту говоря, мигая собственными глазами). Вот тогда-то и выяснилая подоплека этого странного похищения и не менее странной погони. Господа, я смеялся, как никогда в жизни! Вы же знаете, как падки на сенсации нынешние журналисты. В прошлые века они хотя бы брали у своих жертв интервью, не сейчас это не в моде. Зачем с кем-то о чем-то разговаривать, если можно сфабриковать всю беседу (включая почесывание лысины и сплевывание через плечо) на биокомпьютере? Так вот, некая группа аргентинских мафиози (эти аргентинские евреи доверчивы, как дети) посмотрела показанный на прошлой неделе телевизионный ролик с моим участием. Я-то об этом ни сном, ни духом — где, скажите на милость, авторские права? И в том интервью я (держитесь крепче!) заявил, что, дескать, «отвагу придает мне мой пляжный костюм, поскольку обладает уникальной особенностью, которую я не намерен раскрывать посторонним». Естественно, мафиози решили костюмом завладеть и секрет узнать. Дальнейшее вам известно. С победителями не спорят. Выставив вперед большой палец левой руки (только для острастки, я не не собирался пускать оружие в ход), я вошел в корабль врагов, взял свой пляжный костюм, разложенный в капитанской рубке, и сказал на прощание: — Секрет я вам все равно не раскрою. Удрученные мафиози проводили меня свирепыми взглядами. Я вернулся на Землю и улегся на пляже, ожидая, когда начнется следующее приключение. Костюм я небрежно бросил рядом. Должен сказать, что он действительно обладает уникальной особенностью, о которой мне не хочется рассказывать. Разве только вам… Видите ли, он мне ужасно жмет. Просто ужасно. Из-за этого я становлюсь раздраженным. А раздражение заставляет меня пускаться в авантюры, о которых я порой и сам жалею.

СПАСТИ ГАЛАКТИКУ

История, о которой я хочу рассказать, произошла вскоре после того, как я вернулся с одной из планет Дельты Ориона. Только не спрашивайте, как эта планета называлась. Я, конечно, помню, поскольку никогда не жаловался на память, но не скажу — мне вовсе не хочется, чтобы кто-нибудь из моих читателей отправился в тот мир и нашел там свою погибель. Уверяю вас, я и сам с трудом спасся, что не делает чести моей сообразительности. Потом, когда-нибудь напомните мне, и я расскажу обо всем, что там происходило но не сейчас. Сейчас мне вспоминается, как я останавливал звездные скопления — это куда более приятные воспоминания. Я отдыхал в своем домике на перекрестке Нахшон. Домик у меня небольшой, в нем всего два этажа и только одна кухня. Он охотно слушается руля, любит летать против ветра, и я частенько разрешаю ему самому выбирать маршрут. Вот он и вывез меня на тот перекресток, где еще в начале ХХI века посадили сосновую рощу. Деревья разрослись, и теперь каждый домовладелец стремится хотя бы раз в году отдохнуть в собственном доме под сенью огромных корабельных сосен. Вид отсюда действительно замечательный — особенно, если смотреть на север, где возвышаются, занимая полнеба, двухкилометровые башни небоскребов Бейт-Шемеша. Так вот, лежу я на диване, матрас фирмы «Аминах» с центром здоровья массирует мне спину, норовя захватить и другие части тела, и вдруг посреди комнаты возникает изображение Анатолия Зубова, известного российского астронома, с которым (я имею в виду, конечно, самого Анатолия, а не его изображение) мы как-то попали в переделку на Марсе. — Вот ты тут прохлаждаешься, — осуждающе сказало изображение, — а нашей Галактике грозит гибель. — О чем это ты? — удивился я. — Совсем недавно я облетел весь галактический экватор. Правда, летел я на дарсанском звездолете, который докучал мне своими изречениями, но все-таки кое-что заметил. А именно: звездный пояс как никогда устойчив. Сверхновые вспыхивают только там, где еще нет развитых цивилизаций. По-моему, с нашей Галактикой все в порядке. — Значит, ты еще не слышал о последнем открытии Мицубиши, — сказало изображение Зубова. — Я имею в виду психодинамические эффекты государственной деятельности. — Не понял, — сказал я и сел. Матрас попытался приподняться, чтобы продолжить массаж, но я оттолкнул его, и он обиженно затих. — Объясняю, — сказало изображение. — Тебе прекрасно известно, что каждый живой индивидуум излучает в пространство биоволны, обладающие энергией. — Еще бы, — заметил я, — я и сам, когда интенсивно думаю, замечаю, как вокруг начинает светиться воздух. — Обнаружено, — продолжало изображение, — что наиболее интенсивно излучают политические деятели. Это естественно — такой уж у этих людей характер, они призваны преобразовывать мир. — Да, да, — нетерпеливо сказал я, — переходи к делу. — Уже перешел. Канава Мицубиши обнаружил, что волны излучений политических деятелей обладают специфической частотой и, достигнув галактической плоскости, объединяются вместе. Происходит резонанс. Излучение как бы усиливает само себя. А поскольку политикой люди занимаются не одно столетие, то… — То это излучение, — закончил я мысль Зубова, — способно сдвинуть горы. — Если бы только горы! — воскликнуло изображение. — Оно оказалось способно сдвигать звезды! И теперь двести тысяч звезд-карликов, расположенных в районе нашего галактического рукава, дрейфуют в сторону скопления Ориона, где, как тебе известно, избыток звезд-гигантов. Ты представляешь, что будет, когда… — Представляю, — прервал я. — Разумная жизнь способна возникнуть лишь в планетных системах звезд-карликов типа нашего Солнца. А излучение звезд-гигантов не позволит образоваться органическим молекулам, и Галактика лишится нескольких тысяч цивилизаций. Кошмар! — О чем я тебе и толкую уже полчаса! — мрачно заявило изображение Зубова. — Чем я могу помочь? — спросил я, поднимаясь с дивана и отбрасывая ногой потянувшийся было за мной матрас. — Подумай, Иона, — вздохнуло изображение. — Мне нечего тебе подсказать. В отличие от тебя, я не умею перемещать звезды. Изображение задрожало (надеюсь, не от холода) и исчезло. — Ты обо мне слишком хорошего мнения, — сказал я в пустоту. Действительно, с чего Зубов взял, что я умею передвигать звезды? Если он имел в виду тот случай, когда я перетащил Сириус Б на более далекую от Сириуса А орбиту, то моей личной заслуги в том почти не было — я просто занялся дрессировкой космических парусников, животных красивых, огромных, но беспросветно глупых, и они заслонили от Сириуса Б поле тяжести А-звезды. Если поле тяжести исчезает, то что делает небесное тело? Вот именно, начинает двигаться по прямой. Что Сириус Б и сделал. Я наблюдал с борта своего корабля и подгонял парусников, которым больше всего хотелось спать, а не экранировать своими крыльями чужие поля тяготения. Может, и сейчас попробовать использовать космических парусников? Подумав, я отбросил эту мысль: животные эти уже сорок лет назад были занесены в красную книгу, их осталось слишком мало для того, чтобы воздействовать сразу на тысячи звезд. Не получится. Нужен был иной выход. Может, попробовать погасить голубые гиганты в Орионе? Если погаснут гиганты, то опасности для звезд-карликов не будет, ну и пусть себе дрейфуют, куда им хочется. Точнее — куда их влекут политические биоволны. Нет, — подумал я, — этот вариант тоже не годится. Во-первых, кто возьмется гасить звезды-гиганты? Лично я на такую авантюру не пойду, у меня нет желания испариться, не долетев даже до звездной хромосферы. А во-вторых, если и найдутся такие камикадзе (людей, готовых пожертвовать жизнью во имя какой-то, чаще всего нелепой цели, во все времена было достаточно), то зачем же губить самое красивое звездное скопление Галактики? Нужно было придумать какое-то нестандартное решение, и я понял, почему именно ко мне обратился Анатолий Зубов со своей просьбой. Кто же, кроме меня, способен в столь критической ситуации придумать идею, совершенно нестандартную, такую, какая никому, кроме Ионы Шекета, и в голову не придет? Давай-ка, друг, рассуждать методически, — сказал себе я и растянулся на диване: когда лежишь, думается лучше, мысли не стекают к ногам, а сосредотачиваются в затылке. Матрас немедленно продолжил свой сеанс массажа, но я уже не получал от этого никакого удовольствия. Если рассуждать методически, то хорошо бы обойтись минимальным воздействием. Особенно если учесть, что я устал после долгой экспедиции, и сейчас у меня просто не было бы сил возиться, к примеру, с дрессировкой космических парусников, даже если бы представилась такая возможность. А если, — подумал я, — попробовать подойти к проблеме с другой стороны? Если оставить звезды в покое, но взяться за политиков? Конечно, наши политики — тоже своего рода звезды со всеми присущими им странностями, пятнами, протуберанцами, вспышками и затмениями. Но с политиками хотя бы иногда можно договориться… О чем? Чтобы они попридержали свою мыслительную деятельность? Легче, наверное, все-таки переместить с места на место все звезды-карлики в пределах двухсот парсеков от Солнца. Я вспомнил, каких усилий мне стоило заставить замолчать депутата Ниссима, решившего использовать кокон времени для того, чтобы… Стоп. Кокон времени. Почему я не подумал о нем сразу? Я повернулся со спины на живот, и матрас принялся массировать меня в таком месте, до которого я даже свою жену Далию допускаю лишь по четным числам нечетных месяцев. Я вскочил с дивана и начал ходить по комнате, вызывая недовольство у мебели, поскольку натыкался на столы, шкафы и стулья, причиняя их здоровью непоправимый вред. Итак, в здании любого парламента на Земле установлены коконы времени, позволяющие депутатам растягивать регламент и вместо положенных трех минут говорить три часа или даже три года. Беда в том, что каждый депутат пользуется коконом времени независимо от своих коллег. В результате мыслительная энергия все равно распыляется и уходит в пространство, приводя Галактику на грань гибели. А если соединить все коконы в одну цепь? Тогда время перемешается, и, скажем, депутат Ниссим будет вынужден говорить свой спич о необходимости принятия конституции перед сенаторами Древнего Рима, а депутат Авраам Линкольн окажется на трибуне иранского парламента в конце ХХ века и станет доказывать преимущества демократии мусульманским фанатикам. Ну и что? Это даже интересно, это расширит кругозор политиков прошлого и заставит политиков наших дней задуматься над тем, что они говорят, стоя на трибуне. Но зато все мыслеволны окажутся перемешаны настолько, что никакой резонанс станет невозможен! Нужно попробовать, — решил я и немедленно отправился в Иерусалим, где как раз заканчивалось дневное заседание кнессета. Депутат Ниссим стоял в коконе времени (по-моему, на его часах пошел уже пятый час выступления) и убеждал коллег отдать наконец Гренландию эскимосам, потому, дескать, что евреи просто не желают жить и творить среди снегов и торосов. Я предъявил свой пропуск и прошел в пультовую, где операторы времени пили чай и травили анекдоты, не обращая никакого внимания на сложную аппаратуру. — Ну-ка, — потребовал я у оператора, сидевшего за главным пультом, ну-ка, надави-ка вон на ту клавишу и передвинь вон тот рычаг! От неожиданности он так и сделал и только потом спросил, а что, собственно, мне здесь нужно. — Уже ничего, — сказал я и покинул помещение. И действительно, дело было сделано: все коконы времени соединились в одну систему, и все парламенты всех времен и народов замкнулись сами на себя. Вам это может показаться удивительным, но парламентарии не обратили на это обстоятельство никакого внимания! Сенат США проголосовал за казнь Марии-Антуанетты, израильский кнессет принял решение об импичменте президента Ельцина, а Народное вече Новгорода Великого наказало русским князьям взять Берлин и арестовать Гитлера. В мире, кстати, тоже никто не заметил, что законы принимают вовсе не те люди, которые были избраны в нужном месте и в нужное время. Перемешались не только речи и законы. Перемешались и биоэнергетические потоки. О резонансе и речи больше быть не могло. И звезды остановились. Скопление красных карликов встало на прикол в сотне парсеков от Солнечной системы, а скопление голубых гигантов и с места не сдвинулось. Я вернулся в свой дом на перекрестке Нахшон и улегся на диван, который немедленно принялся массировать мне затылок, предположив, видимо, что именно эта часть моего тела испытала в последние часы наибольшее напряжение. — Ты молодец, Иона, — произнесло, не поздоровавшись, изображение Анатолия Зубова. — Очень оригинальное решение! Галактика спасена. Правда, теперь нам грозит нашествие звездных парусников, но это мелочь по сравнению со спасением сотен еще не возникших цивилизаций. Конечно же, Зубов оказался не прав. Космические парусники — вовсе не те животные, к которым можно относиться с пренебрежением.

НА ВСЕХ ПАРУСАХ

Некоторые говорят, что межзвездные полеты убили романтику. Дескать, выходила раньше влюбленная парочка на балкон своего блочного дома, смотрела в небо и мечтала, глядя на звезды — загадочные, яркие и слабые. А теперь о чем мечтать, если знаешь, что к этим раскаленным газовым шарам мчатся сотни металлических громадин, влекомых вовсе не игрой фантазии, а жаром атомных реакторов? А как было бы хорошо передвигаться от звезды к звезде на парусниках или даже на байдарках! Сколько романтики… Сколько препятствий, позволяющих каждому мужчине ощутить себя героем, а каждой женщине вообразить себя амазонкой! Так может рассуждать лишь человек, никогда не покидавший Землю. Мне доводилось не раз (и я уже рассказывал об этом) перемещаться от звезды к звезде. Каких только способов я не использовал! Один только дарсанский звездолет чего стоит, не говорю уж о том времени, когда я передвигался вообще на своих двоих — с помощью ранцевых двигателей системы Огорискина-Метелли. Уверяю вас, самое романтичное, что я помню — это полет на огромном суперзвездолете «Иерусалим», вмещающем две с половиной тысячи пассажиров. Стоишь на прогулочной палубе, перед тобой на обзорном экране сияют звезды… совсем так, как если бы ты стоял с дамой сердца на балконе своего блочного дома и мечтал, как мечтали твои предки. Есть, правда, в космосе и другая романтика, но к ней обычно не стремятся те, кто путешествует ради отдыха. Я имею в виду гонки на космических парусниках. Не на тех парусниках, конечно, что выпускает на потребу обывателя Хайфский завод космосудостроения. Я говорю о космических парусниках типа Stellarium erectus mobile, относящихся к подвиду хищников, виду позвоночных и классу углеродоживущих. Мы, звездные путешественники, называем этих животных емким словом «бредуны». Здесь по меньше мере два смысла. Первый: бредуны действительно бредут в космической пыли, не торопясь и не зная цели. И второй смысл: попробовав оседлать бредуна, путешественник обычно начинает бредить, ему мерещится, что он попал в страну своей мечты, стал, допустим, халифом или председателем домового комитета… Трудно потом вернуться к обычному течению жизни. Но приходится, и это главный недостаток общения с бредунами. Я уверен, что никто из моих читателей не видел бредуна живьем, не говоря уж о том, чтобы попытаться оседлать это животное, размер которого превышает три километра. Я же знаю: читатель любит смотреть космические приключения, развалясь на диване… Впрочем, не буду говорить все, что думаю о читателе — в конце концов, для кого же я пишу свои мемуары? Своего первого бредуна я оседлал, когда возвращался на Землю из третьего полета к Дарсану. Звездолет, выданный мне дарсанцами во временное пользование, я вернул законным владельцам, что вызвало со стороны бортового компьютера неадекватную реакцию. Он, бедняга, почему-то решил, что я буду коротать в его обществе весь остаток своей жизни и потому, расставаясь, лил слезы и пытался покончить с собой, отключившись от систем энергопривода. Чтобы избежать сцен, мне пришлось сматываться с Дарсана на первом попавшемся неразговорчивом боте, и половину пути к Солнечной системе я вынужден был общаться с собственным отражением в зеркале. Шла третья неделя полета. Я стоял у иллюминатора, глядел на звезды и пытался понять, какая романтика заключена в этих ярких гвоздях, прибитых на черный бархат небесного… э-э… ну, вы понимаете, что я имею в виду, у меня просто не хватает памяти пересказывать ту романтическую чепуху, которая радовала наших предков. Стою я, смотрю на звезды, и вижу: наплывает на мой корабль какая-то тень, чернее самого пространства. И ощущение возникает соответствующее: будто мир исчез, и ты попал в рай, где с тобой сейчас начнут разговаривать ангелы, начиная от Габриэля и кончая Разиэлем. Хорошо, что я сразу сообразил: мой кораблик оказался на пути движения одного из бредунов, и я могу пережить одно из самых удивительных приключений. Я мигом надел скафандр (в ту пору я еще не поставил себе искусственных легких и вынужден был облачаться в пластик, выходя в космос), открыл люки и вылез на поверхность корабля. Бредун висел над моей головой подобно гигантской простыне с бахромой. Если животное свернется клубочком, то я вместе со звездолетом окажусь внутри, будто в мешке, и бредун сразу начнет меня переваривать… Нет, это была не та смерть, какую можно пожелать порядочному путешественнику его еврейская мама! Я прыгнул и оказался на мягкой поверхности паруса. Собственно, само тело бредуна невелико, по размерам не больше нильского крокодила и по форме похоже. Но вместо лап у бредуна паруса — три полотнища, которые у взрослой особи достигают, как я уже говорил, размеров трех и более километров. Паруса улавливают и отражают свет звезд, как парусные суда девятнадцатого века улавливали ветер. Давление звездного света невелико, и потому бредуны не могут двигаться быстро — никакое животное не в состоянии развить скорость больше трех тысяч километров в секунду. Но и этого достаточно, поверьте мне! Итак, я стоял на пупырчатом теле главного паруса и прекрасно помнил, что мне грозит смертельная опасность: либо я в течение пяти минут обнаружу крокодилью тушку — тело бредуна, либо поплыву по волнам галлюцинаций, и мне станет так хорошо, что я никогда больше не вернусь ни на Землю, ни вообще никуда. Вы пробовали бежать по болоту? Ощущения были именно такими. Я видел небольшой выступ метрах в трехстах — это была голова хищника, она глядела на меня фасетчатым глазом и ждала, когда я впаду в ступор, чтобы поглотить и переварить. Кстати: переваривают бредуны не тело человека, а его жизненный опыт — воспоминания, умения, знания. Делиться всем этим грузом я не собирался, а бежать и хватать зверя за глотку уже и времени не было. И что я мог сделать? Да именно то, что подсказала мне моя богатая фантазия. Я вытащил из карманчика, расположенного на груди скафандра, пистолет с клеящим веществом (используется для латания дыр, пробитых микрометеоритами) и, прицелившись, пальнул прямо в фасеточный глаз животного. Только не спрашивайте, попал я или нет. К вашему сведению: я попадаю с первого выстрела в глаз утки, летящей на высоте полукилометра, и это на Земле, где сила тяжести искажает все траектории. Естественно, я не промахнулся и на этот раз. Клейкое вещество залепило глаз и лишило бредуна возможности видеть то, что происходило вне его сознания. Пришлось бредуну погрузиться в глубину собственного «я», а мне того и было нужно. Теперь все галлюцинации, какие могли возникнуть в подсознании этого животного, всплывали не в мозгу у жертвы (моем — в данном конкретном случае), а в собственном мозгу бредуна. Я до сих пор не знаю, что именно увидел «мой» бредун. Как бы то ни было, конечности его расслабились, и поверхность паруса, на которой я стоял, стала твердой как стол и такой же плоской. Теперь я уже без опаски мог потренироваться в управлении этим удивительным парусом. В запасе у меня было часа два-три, я-то знал, что клей только в инструкции называется вечным, а на самом деле слезная жидкость любого космического животного способна расплавить этот состав — нужно только время. Я подбежал к торчавшей, будто торшер, голове бредуна с залепленным глазом и нашел на лысом черепе два небольших рога: насколько я знал, это были антенны, с помощью которых бредуны связывались между собой. Рожки можно было использовать и иначе: подавая команды на впавший в ступор мозг. Я огляделся — вверху сияла гамма Ориона, а над самой поверхностью паруса мрачно висел Антарес. Он-то мне и был нужен — точнее, давление его красных лучей. Я сдвинул один из рогов на голове бредуна чуть вправо — ровно настолько, чтобы поверхность паруса повернулась на три с половиной градуса, и звездный ветер почувствовал свою силу. О, какое это было ощущение! Парус напрягся подо мной, инерция прижала меня к поверхности, и мы помчались. Я огляделся и немного передвинул рог управления. Поверхность паруса чуть наклонилась, курс изменился, и я увидел Солнце. Еще одно движение рога, и мы мчались уже в направлении Солнечной системы — домой. Естественно, домой ко мне, ибо никто не знает, где находится дом этих крылатых космических тварей. Я был так очарован полетом на бредуне, что из моей головы начисто исчезли всякие мысли о том кораблике, на котором я летел, когда увидел в иллюминатор приближающийся парус. Мой корабль исчез в глубинах космоса, и найти его теперь мог разве что оборудованный поисковой аппаратурой разведчик. Я понял, в какую историю влип, только тогда, когда от фасеточного глаза начали отваливаться один за другим слои клейкого вещества. Сейчас животное придет в себя, увидит меня перед собственным, как говорится, носом и… И все — дни мои будут сочтены, я навсегда останусь здесь в мире галлюцинаций, навеянных сознанием бредуна! Что было делать? Кто-нибудь другой наверняка впал бы в уныние, но опасность лишь придает мне сил. Пока еще поверхность паруса сохраняла твердость металла, я подошел к голове бредуна и плюнул в фасеточный глаз, напоминавший глаз огромной мухи. Немногие это знают, но в космическом холоде человеческая слюна действует не хуже, чем патентованный клей фирмы «Тамбур». Правда, я не подумал в тот момент о том, что нахожусь в скафандре, и в результате оплевал стекло собственного шлема. Но это была небольшая беда — щетки мигом очистили стекло и вывели мою слюну наружу. Остальное было делом техники — глаз бредуна был опять залеплен, животное вновь погрузилось в разглядывание собственных галлюцинаций, а я перевел парус в режим движения по галсам. Кто не знает, что это такое, пусть спросит у капитана любого из клиперов, бороздивших просторы Индийского океана в конце XIX века. Да, это было давно, и капитаны клиперов давно умерли, но это уже не мои проблемы, верно? Ровно через двое суток я подвел своего бредуна к орбитальной станции Плутона и напоследок еще раз плюнул в глаз животного, чтобы у диспетчеров было время закончить швартовочные операции. Меня встретили как героя, но все эти церемонии меня совершенно не интересовали. Я ведь болше двух суток провел в скафандре и ничего не ел, поскольку перед выходом забыл наполнить пищевые контейнеры. Поэтому я воздал должное бифштексу и под одобрительные возгласы экипажа орбитальной станции позволил своей записной книжке рассказать о моих приключениях. Она, как обычно, все перепутала и вместо рассказа о полете на космическом парусе выдала историю моей экспедиции к выборщикам Альдебарана.

ВЫБОР

В планетную систему Альдебарана я попал совершенно случайно. Обычно мои «случайности» бывают хорошо организованы, но в тот раз действительно произошла чудовищная накладка. Я направлялся на планету Дарсан, чтобы вернуть наконец звездолет, который был мне одолжен года за два до описываемых событий. Дарсанский звездолет — существо непредсказуемое, он может быть точен, как лучшие часы, но может взбрыкнуть подобно дареному коню и отправиться совсем не туда, куда вам нужно. Я давно хотел от не избравиться, и он это понимал, а потому делал все от него зависящее, чтобы отдалить возвращение на родную планету. На полпути от Земли к Дарсану расположена небольшая черная дыра, примерно сотня миллионов тонн по массе, размером чуть больше булавочной головки. Заметить ее довольно сложно, вот звездолет и сделал вид, что не заметил. Черные дыры, кстати говоря, — объекты еще более непредсказуемые, чем дарсанские звездолеты. Поэтому я решительно не могу сказать, как получилось, что, выбравшись из гравитационной ямы, мы оказались не в окрестностях Дарсана, а на въезде в планетную систему Альдебарана. Для моего звездолета это был еще больший сюрприз — всем известно, что дарсанцы издавна недолюбливают альдебаранцев, хотя причин подобной антипатии не могли бы назвать ни те, ни другие. Это естественно: любовь, как и ее отсутствие, не поддаются логическому анализу. Итак, мы оказались, сами того не желая, на задворках системы Альдебарана, и первое, что я услышал, придя в себя от неожиданности, было: — Эй, на звездолете! Котлы погасить, встать на якорь! Экипажу прибыть на базу в шлюпке без сопровождения! Распоряжаются, будто у себя дома! Пришлось подчиниться. Надо сказать, что сделал я это не без удовольствия — очень хотелось хотя бы несколько часов не слышать словесных упражнений дарсанского компьютера, управлявшего звездолетом так, будто на борту никогда не было и не будет живого экипажа. Альдебаранская база размещалась на астероиде, силой тяжести там даже не пахло, а искусственная гравитация здесь, видимо, была не в чести. Я не большой поклонник невесомости и потому дал волю раздражению, оказавшись в диспетчерской. — Что вы себе позволяете? — раскричался я. — Мое имя Иона Шекет, и я веду корабль на Дарсан! — Замечательно! — обрадовался диспетчер, небольшого роста хлородышащее существо с тремя хвостами вместо двух глаз. — Иона Шекет, мы о вас слышали. Вы известный политик с планеты Земля, не правда ли? Я не был уверен, что сколько-нибудь известен в качестве политика. Да, было дело, однажды я чуть было не попал в кнессет, когда-нибудь я расскажу об этом, хотя, уверяю вас, мои приключения на политическом поприще куда менее интересны моих же приключений в пространстве и времени. — Да, я с Земли, — согласился я, — но назвать меня известным политиком было бы сильным преувеличением. Должно быть, альдебаранцам не попадались скромные земляне. Диспетчер, во всяком случае, пропустил мое заявление мимо ушей — я имею в виду приемные локаторы, расположенные у этой группы земноводных в кончиках указательных пальцев. — Заседание еще продолжается, — объявил диспетчер, — и вас немедленно доставят в зал, чтобы и вы могли участвовать в выборах. Только выборов мне не хватало! Я сразу вспомнил выборы на Земле, на Ганимеде и десятке других планет. Вспомнил, как пытался разбираться в неизвестных мне политических системах и партиях, и как однажды даже попал в тюрьму, потому что проголосовал не за ту партию, за которую обязаны были голосовать все прибывшие на планету звездоплаватели. Нет, увольте! Я так и сказал диспетчеру, но он меня не слышал, потому что торопливо колотил ушами, то есть — указательными пальцами всех четырех рук, по пульту, вызывая корабль сопровождения. Меня доставили в зал заседания прежде, чем я успел составить в уме апелляцию против незаконных действий некоторых подданных Альдебарана. Зал, куда меня доставили, напоминал огромную палату в сумасшедшем доме: все стены были обиты мягкой материей, способной поглотить не только звуки и удары, но даже политические взгляды и взаимные оскорбления. Видимо, поэтому собравшиеся в зале существа были так вежливы друг с другом, а также со мной, свалившимся будто снег на голову. — Уважаемый господин Шекет, — обратился ко мне председательствующий. Это было двоякодышащее существо с планеты, где наверняка понятия не имели о том, что гостю сначала нужно предложить сесть. — Господин Шекет, мы рады, что вы намерены принять участие в голосовании. Среди кандидатов на этот раз… — Позвольте, уважаемый, — воскликнул я, — видите ли, сюда я попал случайно и не имею чести… Я совершенно не знаком с политической ситуацией и потому… Нельзя ли оставить меня в покое и позволить мне покинуть помещение? — О, господин Шекет, — застонал председатель, — Честь вы, безусловно, имеете, а что касается политической ситуации, то нынче она проста, ибо всего восемь народов претендуют на то, чтобы получить достойных руководителей. Поэтому, как вы можете видеть, конкурс очень велик, и ваше в нем участие придаст выборам еще большую остроту, без которой никакое политическое действо… — О чем вы говорите? — удивленно воскликнул я. — Какие восемь народов? Кто кого здесь выбирает, в конце-то концов? Настала очередь удивляться председателю этого высокого собрания. — Как кто кого? — сказал он. — Мы, профессиональные политики, входящие в ассоциацию политиков Альдебарана и ближних миров, выбираем на ближайшее пятилетие народы, которыми будем управлять к вящей славе корпорации. Сегодня мы слушаем избирательную программу цивилизации аллопренов с планеты Биркусс. — Послушайте, — проникновенно сказал я, — я расскажу вам, как происходят выборы на Земле и прочих приличных планетах. Раз в четыре или пять лет народы приходят к урнам и отдают свои голоса за того или иного политического лидера. Тот, кто получит большинство голосов, и будет править данным народом в течение некоторого отрезка времени. — Глупая система! — воскликнул председатель. — В приличных мирах все происходит наоборот. Как может народ выбирать себе правителя? Он же может выбрать какую-нибудь кухарку, не имеющую представления о том, что такое государственная машина, где у нее руль и где тормоз! — Ну да, — согласился я. — Так часто и бывало. Не знаю, как с кухарками, но слесарей и всяких там водопроводчиков выбирали. Потом, конечно, мучились, но ведь это прямое следствие свободного волеизъявления масс… — Ну и чепуха! — в сердцах сказал председатель. — Управлять должен профессиональный политик, его для того и учат. Именно политики, собираясь здесь один раз в пять лет, выбирают себе народы, которыми будут управлять. И каждый народ хочет, конечно, быть избранным, ибо иначе может остаться вообще без власти, впасть в анархию и дикость, а это никакому народу не хочется. Поэтому предвыборные обещания, которые мы получаем от народов, очень, я бы сказал, специфические… — Ничего не понимаю, — расстроился я. — Кто кому дает предвыборные обещания? — Народ политикам, естественно! Сегодня, например, мы заслушиваем предвыборную программу пустынных жителей планеты Брибрам. Вы, уважаемый Шекет, прервали выступление на самом интересном месте. Садитесь, смотрите и слушайте. Что мне оставалось делать? Я сел и начал смотреть и слушать. Пустынные жители планеты Брибрам были похожи то ли на татаро-монголов земного средневековья, то ли на бедуинов двадцатого века. Жили они в барханах и им позарез нужен был начальник, который смог бы заставить их пойти навстречу достижениям цивилизации. Взамен они обещали не обрезать будущему правителю конечностей, не работать тогда, когда будущий правитель будет отдыхать, создать будущему правителю все условия для его сексуальной деятельности… и что-то еще, очень уж специфическое, в чем я по неопытности так и не сумел разобраться. — Ничего себе, — сказал председатель, когда предвыборная реклама закончилась. — Неплохие условия, вчерашняя речь тирдикопов с Баккаверы была, на мой взгляд, менее привлекательна. — По мне, — заявило какое-то дикого вида существо, лежавшее неподалеку от меня и ежесекундно взбрыкивавшее то ли задними конечностями, то ли передними глазными отростками, — по мне, так лучше всего была программа зиннеров с Филдрепрендагоролы, я лично буду голосовать за эту цивилизации, с ней, по крайней мере, меньше хлопот, они даже ходить не умеют! — Лучше пусть ходят, — подал голос некий трехногий политик, нетерпеливо прыгавший в соседнем ряду, — пусть лучше ходят, но не желают жить при коммунизме, как врагапы с Храбокисты! — Спокойно, господа, — сказал председатель. — Среди нас новый выборщик, и возможно, от его голоса зависит, какой именно цивилизацией нам предстоит управлять в ближайшие пять лет. Господин Шекет, вам слово! — М-м… — сказал я. — Э-э… Мне очень нравится ваша система выборов. Но как-то это непривычно. Могу себе представить, что творилось бы на Земле, если бы, скажем, не израильтяне в конце прошлого века выбирали между Бараком и Нетаниягу, а Барак выбирал себе народ, которым хотел бы управлять. Или Биби… — Но ведь так и должно быть! — удивился председатель. — Этот ваш Барак профессиональный политик? — Ну… - с сомнением произнес я. — Не так, чтоб очень… — Тогда он и выбирать не должен! — воскликнул председатель. Непрофессионалы лишены у нас всех избирательных прав! Только профессионал, обладающий дипломом, имеет право выбирать себе народ! — Да… - протянул я. — Интересно, где бы Нетаниягу нашел себе такой народ, который полностью соответствовал его политическим взглядам. Не говорю уж о Бараке… — Так это народы должны постараться, — поучительно сказал председатель, и преподнести себя в самом выгодном свете. Кстати, я очень не люблю, когда у народа появляются популистские лозунгы. Например: «Готовы ублажать начальника всеми способами, даже если таких способов не существует!» Понятно же, что обещание невыполнимо, так нет же, предлагают некоторые! Я за такие народы никогда не голосую. Собрание одобрительно зашумело. — А можно, — торопливо сказал я, — проголосовать заочно? Мне, видите ли, нужно срочно лететь на Дарсан, и потому… — На Дарсан? — воскликнул председатель, и я кожей ощутил, как изменилась атмосфера в зале. — На Дарсан, говорите вы? Нет, Шекет, мы были о вас, как о политике, лучшего мнения! Как можете вы иметь дело с этой цивилизацией, не знающей даже, что такое политическая система правления? Послушайте, Шекет, да вы вообще профессионал или кто? — Или кто, — признался я и в следующее мгновение был вытолкнут из зала двумя дюжими погромщиками, состоявшими сплошь из рук и не имевшими голов на плечах. Меня живо доставили обратно на дарсанский звездолет и дали «добро» на немедленный старт. — Ну что, — осведомился компьютер, когда закончился этап разгона, — за кого проголосовал? Кем тебя заставят управлять? — Никем! — отрезал я. — Может, это и прогрессивная система, может, действительно не народ должен выбирать себе правительство, а профессиональные правители должны выбирать народ для управления… Но не по мне это. Я традиционалист. Вот вернусь на Землю и проголосую за депутата Кореша, я хотя бы знаю, чего от него можно ждать. — И чего же от него можно ждать? — заинтересованно спросил корабль. — Да ничего! — воскликнул я. — И это самое лучшее, чего можно ждать от политика.

ЛЮБОВЬ ЗЛА

Честно говоря, я не знаю, в каком мире живу. Конечно, в моем компьюетере все Вселенные, которые я когда-либо посещал, пронумерованы — есть в каталоге даже Вселенная с номером 100, отличающаяся от Вселенной с номером 99 только отсутствие темной туманности между Альтаиром и Альдопарабоглуксом. Я уже давно взял за правило нумеровать миры, иначе мне пришлось бы блуждать в одних и тех же пространствах, не понимая, то ли я действительно попал во Вселенную, где уже бывал однажды, то ли это странное проявление так называемого deja vu на галактическом уровне. Проблема в том, что я и сам забыл, чем, собственно, отличается мой родной мир от всех прочих. Да, там есть Соединенные Штаты Израиля, так они есть везде — Вселенных без Соединенных Штатов Израиля, насколько я понял, не существует в материальной Вселенной. В моем мире (это я помнил точно) на парапете тель-авивской набережной я как-то нацарапал надпись: «Иона Шекет не любит цветную капусту». Но точно такую же надпись я обнаружил в десятках других миров. Было, конечно, еще одно обстоятельство, которое могло мне доказать: я — дома. Однако именно это обстоятельство я вовсе не жаждал выяснять. Я имею в виду, что в моем мире меня вот уже который год ждала на звездолете «Бутон» в поясе астероидов моя законная жена Далия. Но во время всех своих путешествий по мирам и звездам я старательно облетал пояс астероидов на расстоянии минимум десять парсеков — только Далии мне недоставало для полного счастья! Поэтому я до сих пор не знаю, удалось ли мне вернуться в мой собственный мир или я все еще пребываю в одном из альтернативных. Как-то, желая все-таки выяснить истину, я попросил капитана пролетавшего мимо звездолета о небольшой услуге. — Будете пролетать сквозь пояс астероидов? — спросил я. — Всенепременно, — ответил капитан, даже не потрудившись уменьшить скорость. — Поглядите, пожалуйста, дрейфует ли там звездолет «Бутон», на борту которого находится женщина по имени Далия. — Всенепременно, — повторил капитан, и у меня сложилось мнение, что он не знает ни одного другого слова. Наши звездолеты разошлись во времени и пространстве и с тех пор я не встречал ни этой посудины, ни ее капитана. Возможно, ему и удалось выполнить мою просьбу, но сообщить мне об этом он мог лишь при следующей случайной встрече на одной из трасс в какой-нибудь из Вселенных. Как-то я поставил свой звездолет в космопорту имени Бен-Гуриона и специально поднялся в буфет кнессета, чтобы найти там депутата Ниссима Кореша, давнего моего знакомого, который никуда и никогда не улетал с Земли-1 и мог бы ответить мне на вопрос: «В какой, черт побери, Вселенной я нахожусь?» Депутат сидел за чашкой кофе на своем обычном месте и встретил меня так, будто мы расстались вчера. — Конечно, Шекет, вы в своем родном мире! — воскликнул он. — Ибо где еще оппозиция готова завалить законопроект об аннексии Южной Зеланднии только на том основании, что согласно последней переписи там не было обнаружено ни одного еврея? — Нигде, — согласился я, но уверенности это сообщение мне так и не придало: в любом из миров, думал я, присоединение Южной Зеландии к Соединенным Штатам Израиля было бы невозможно, и вовсе не из-за глупой переписи. Ведь еще в начале XXI века Новая Зеландия погрузилась на дно океана в результате катастрофического землетрясения. Естественно, что там не оказалось ни одного еврея! Кому вообще пришло в голову проводить перепись в этом подводном государстве? Наверняка это была какая-то шалость статистического компьютера… Впрочем, не статистике я хотел рассказать вам и не о депутате Кореше, естественно, а о любви. Да, господа, может, у вас сложилось обо мне иное мнение, но на самом деле ничто человеческое мне не чуждо. А любви, как известно, все возрасты покорны, хотя к моему случаю подошла бы другая поговорка: «Любовь зла, полюбишь и…» Там, помню, упоминалось какое-то животное с рогами, но это уже детали… Произошло это несчастье в звездной системе Альдерамина, куда меня занесло в поисках все того же указательного знака, по которому я мог бы понять, что нахожусь именно в моей Вселенной — той Вселенной, где я родился и где в детстве ел мороженое на палочке, купленное за шекель, украденный из компьютерного банковского файла родителей. Альдерамин — звезда голубая и потому излишне жаркая. Темперамент у аборигенов, живших на второй от звезды планете, оказался под стать звездному излучению. Носились они взад-вперед с такой скоростью, что у меня мелькало в глазах, а разговаривали так быстро, что мысль, которую они хотели высказать, терялась за словесным забором еще до того, как вы понимали, что обращаются именно к вам. Уже через минуту после прибытия у меня зверски болела голова, и я мечтал побыстрее сняться с якоря, но это было невозможно: баки требовали дозаправки, а из того факта, что альдераминцы быстро двигались и еще быстрее говорили, вовсе не следовало, что и контракты в этом мире выполнялись с такой же скоростью. Потусовавшись на взлетном поле часа четыре по бортовому времени, я понял, что до утра нечего и рассчитывать на дозаправку, и отправился искать какой-нибудь подходящий отель. Это была самая большая ошибка в моей жизни! У ворот космопорта меня ждала Она. Я понял это сразу. У Нее была изумительная фигура: голова в форме стручка сидела на изящной шее, какой не бывает даже у жирафы, а шея, в свою очередь, крепилась к телу, которому позавидовал бы двухэтажный особняк на улице Шенкин — оно было монументально и создано, казалось, на века. О ногах я уж и не говорю! Правда, впоследствии я припомнил, что ног у Бриганцы попросту не было, но в тот момент отсутствие конечностей почему-то показалось мне проявлением высочайшей гармонии. Для меня до сих пор остается невыясненным вопрос: почему я, собственно, решил, что передо мной существо именно женского пола? Однако я решил именно так, и любовь вспыхнула во мне, будто олимпийский факел в руке чемпиона по боксу. Женщина пронзала меня лучистым взглядом своих лазерных глаз-излучателей. У взгляда был желто-оранжевый цвет и обещал он мне райское блаженство, если… Если, конечно, я сумею ответить любовью на любовь этого неземного (в полном смысле слова!) существа. — О, Бриганца! — выдохнул я и бросился в горячие объятия моей подруги. В тот момент я не подумал: откуда мне вдруг стало известно имя этого небесного (в полном смысле слова!) создания. — Ах, Иона! — воскликнула Бриганца и прижала меня к себе магнитными захватами, столь же прочными, сколь и невидимыми. Какая-то часть моего существа понимала в тот момент, что любовь к созданию, у которого нет руки и ног, а голова похожа на недозрелый стручок гороха, — авантюра, о которой мне еще придется пожалеть. Но кто и когда, будучи в состоянии любовного экстаза, слушает голос разума? Я барахтался в магнитных объятиях Бриганцы, ноги мои болтались в воздухе, не находя опоры. Со стороны зрелище наверняка было весьма уморительным, но разве истинные влюбленные во все века не выглядят уморительно — возьмите хотя бы Дон Кихота с его смешной любовью к простой крестьянке по имени Дульсинея, которую он в воображении своем наделил всеми достоинствами дворянского звания? Мы с Бриганцей немедленно удалились подальше от космопортовской суеты, чтобы предаться любовным утехам в сладостном уединении ее интимного гнездышка. Господа, не подумайте, что Иона Шекет спятил и начал вдруг выражать свои ощущения в стиле любовных романов прошлого! Вам-то хорошо следить за моими приключениями, а мне-то пришлось пережить их самому, и смею вас уверить: я думал в тот момент именно такими словами, которые в иное время показались бы мне гнусно и беспредельно банальными. В нашем уединенном гнездышке мы нежно устроились с Бриганцей на ее ложе и при свете полной луны, спутницы влюбленных, принялись отдаваться друг другу со всей страстью, которая… Ох, избавьте меня, ради Бога, от описания сцены, которую я, будучи в здравом уме и твердой памяти, назвал бы отвратительной и бездарной. Можете себе представить: полураздетый мужчина в самом расцвете сил болтается, как гроб Магомета, в воздухе, дрыгая всеми конечностями, а огромный кристалл-параллелепипед, сияющий всеми цветами радуги от переполняющей его любви, изощренно играет магнитными щупальцами, заменяющими ему… ей… руки. Возможно, в том мире, где все жители выглядели так же, как моя несравненная Бриганца, именно так и происходил процесс зачатия нового поколения. А возможно, что целью любовных утех для Бриганцы было вовсе не создание здорового потомства. Я и до сих пор не знаю, что, собственно, должны были, по мнению Бриганцы, символизировать наши жуткие объятия. Любовь — да, ну а дальше что? Я понимал, что не могу без Бриганцы жить. Я понимал, что, если она меня бросит (в смысле — ослабит натяжение магнитного поля, и я грохнусь оземь), то этого позора мне не пережить во веки веков. Я понимал, что еще ни один мужчина в моем мире не испытывал такого ощущения… Одного я только не понимал — зачем мне все нужно? Но, собственно, разве Ромео в свое время понимал, зачем он влюбился именно в Джульетту, если рядом была такая милая и доступная Розалинда? Прошло немало времени, прежде чем уставшая Бриганца расслабилась, и я вывалился из ее магнитных объятий. Я не разбил себе голову только потому, что у меня моментальная реакция, и я, перевернувшись в воздухе, успел сгруппироваться и приземлиться на ноги. Страсть еще играла во мне, и я крикнул так, чтобы Бриганца, почти не воспринимавшая звуковой диапазон, все же поняла глубину моих чувств: — Я люблю тебя, о создание небес! В следующее мгновение я понял, насколько коварны женщины, и как велика женская солидарность. Вместо уютного гнездышка дорогой Бриганцы я оказался вдруг в спальной каюте звездолета «Бутон». Я лежал полураздетый на широкой супружеской постели, моя законная жена Далия стояла надо мной, уперев руки в свои крепкие бока, и сардонически усмехалась. — Ну что, Иона, — сказала она, — каково это: изменять с инопланетянками? Я прохрипел что-то неразборчивое, а Далия, сменив гнев на милость, продолжала: — Дорогой мой, я ведь понимала, что ты заблудился и ищешь меня по всем Вселенным. Я должна была тебе помочь! О Господи, — подумал я. Знала бы она мои истинные намерения… — Я долго искала твои следы и поняла, что отыскать мужа мне поможет только женская солидарность. Ты ведь у меня ловелас, верно, я уж тебя знаю… Ни одной юбки не пропускаешь. Вот я и заключила соглашение со всеми женщинами окрестной Вселенной: как появится Иона Шекет, немедленно соблазнить. А потом переправить. Ни одной юбки! Где она видела юбки на жительницах Альбирео, Глицинды, Мойвы, Граппакса, Фомальгаута, не говоря уж об этом проклятом Альдебаране? Как же мы, мужчины, наивны, когда воображаем, что нас любят! Эта Бриганца, соблазняя меня, подобно Сирене, думала, оказывается, о том, как бы услужить Далии! Я сплюнул с досады. Конечно, я мог утешать себя тем, что, влюбившись, вернулся наконец к жене своей Далии. Но пусть мужья, хотя бы раз убегавшие от своих жен, подтвердят: разве возвращение к домашнему очагу — такое уж счастье?

ПЛАНЕТА ДАРИТЕЛЕЙ

Среди моих многочисленных приключений в просторах Галактики особняком стоит пребывание на планете, название которой вы не найдете ни на одной звездной карте. Не потому, что планета засекречена или карты не полны, просто у планеты этой на самом деле нет названия, и потому на картах она обозначается простой белой точкой, похожей больше на дефект в голографической ткани изображения. Честно говоря, я не понимаю, как могут люди жить на безымянной планете. Спрашивают тебя, скажем, где ты живешь? И ты гордо отвечаешь: «На Земле». Или со злобной ухмылкой: «На Геппрехоре» (Гиппрехов — действительно гнусная планета, но о ней я расскажу в другой раз). Но можете ли вы ответить: «Я живу на планете без названия?» Не знаю, не знаю… Хотя, с другой стороны, эта безымянная планета — действительно единственная среди всех этих Земель, Марсов, Венер и прочих Химмодрукариев, не названная никак. Так что, если скажете, что живете на планете, которую не удосужились назвать, — вас поймут и доставят по назначению. Меня привело на космодром безымянной элементарное любопытство. Я увидел в звездном атласе пупырчатую белую точку, потер ее пальцем, выяснил, что это реальное образование, а не голографический фантом, удивился отсутствию названия и отправился выяснить, в чем дело. Уже на внешней орбите со мной связался автоматический диспетчер и спросил: «Какого черта?» «Да так, — ответил я, — пролетом с Капеллы на Альбирео». «Налево, — посоветовал диспетчер, — а потом пять румбов к полюсу мира, не ошибетесь». «Да я и так не ошибаюсь, — миролюбиво сказал я. — Но, если не возражаете, хотел бы у вас приземлиться». «Зачем?» — буркнул автомат. «А низачем, — разозлился я. — Просто так!» Знаю я эти автоматические службы. Если бы я назвал любую причину приземления, диспетчер непременно нашел бы повод мне отказать. Например, если бы я искал на безымянной планете свою умершую бабушку, то в приземлении мне отказали бы под предлогом того, что кладбища здесь частные и потому не подлежат доследованию. А что мог противопоставить диспетчер моему «просто так?» Отказать под тем же предлогом, то есть — нипочему? Да он бы скорее принял удар током! Вот так и получилось, что диспетчер онемел от моей наглости, и я спокойно опустил звездолет на посадочное поле. Встретил меня сам начальник космопорта, сидевший на краю стартовой шахты и державшийся за топливный путепровод тремя щупальцами головной присоски. Судя по физиономии, родом начальник был с Беллатрикса, хотя отсутствие нижнего плеча наводило на мысль о том, что он мог родиться и на Зигмале. Впрочем, плечо начальнику могли отдавить и подчиненные — я-то знаю, как относятся к уроженцам Беллатрикса все остальные особи Галактики… — Шекет, — проскрипел бравый начальник. — Может, вы хотя мне скажете, что вам здесь нужно? — Ничего! — сказал я. — Единственное, что меня интересует: как вы живете на планете, у которой даже названия нет? — Названия потому и нет, что мы здесь живем, — пожал верхним плечом начальник, думая, видимо, что дал исчерпывающий ответ. Он решил, что от Шекета легко отделаться? — А почему же вы здесь живете? — заинтересованно спросил я. — Разве в Галактике мало планет с названиями? — Послушайте, Шекет, — разнервничался начальник и замахал перед моим носом одиннадцатью носовыми щупальцами, — у нас проводятся важные эксперименты, и ваше присутствие нежелательно… — В таком случае я остаюсь здесь на всю оставшуюся жизнь! — воскликнул я. — И посвящу эту жизнь тому, чтобы узнать, в чем эти ваши эксперименты заключаются! — Да? — загрустил начальник. — В таком случае, скажите: вы верите в Бога? — Нет! — твердо сказал я. — В таком случае, скажите: откуда у разумных существ появляются представления о моральных ценностях? Только не говорите, что народ их сам и выдумывает, вы же грамотный человек, да еще землянин, должны знать, что, например, до заповеди «не убий!» нормальное разумное существо додуматься не в состоянии. — Хм… — протянул я. — Вопрос, конечно, интересный. Пожалуй, вы правы. Но при чем здесь… — При том. Вы находитесь на планете, где ведутся научные разработки заповедей для цивилизаций Галактики, еще не осознавших, что без морали будущее их окажется смутно и бесперспективно. — Как интересно! — воскликнул я. — Я бы хотел посмотреть! — А потом вы улетите? — с надеждой осведомился начальник. — Естественно. Не думаете же вы, что я действительно способен прожить здесь остаток дней! Приободренный начальник подпрыгнул на ложноножках и перекатился на дорогу, которая вела из космопорта куда-то в направлении серых гор. Я вывел вездеход и поехал следом. Не успели мы углубиться в ущелье между двумя горами, как начальник вытянул вверх все свои щупальца и заявил: — Ну вот, к примеру. Направо, видите? Я увидел. В небольшом пруду между скал плескалась стая странных рыбин с двумя головами. Одна из рыбин, чуть побольше остальных, вылезла на берег и пыталась, помогая себе плавниками, вскарабкаться на довольно пологий холм. На вершине холма сидел нагловатого вида научный работник — по виду то ли с Антареса, то ли с Драни — и следил за мучениями рыбки, даже не пытаясь протянуть ей руку помощи. — Как насчет братской солидарности? — спросил я. — Почему этот тип наверху не поможет тому типу внизу взобраться… — Чистота эксперимента, — заявил начальник космопорта, придерживая меня верхним плечом, чтобы я не полез помогать страждущему. — Ставится опыт по дарению заповедей аборигенам планеты Азулай. Это земноводные существа, сейчас они кочуют из одного океана в другой, убивая друга почем зря. Наши ученые ужа разработали для них комплекс моральных ценностей, и теперь тренируются в процессе дарения. — Аборигены хоть настоящие? — с подозрением спросил я. — Конечно, нет! — возмутился начальник. — Как можно ставить опыты на живых существах? Это виртуальные копии! Потом, когда экспериенты будут завершены, на Азулай отправится экспедиция и произведет дарение в полевых условиях. У аборигенов появится вера, они поймут наконец, как им нужно поступать… — Интересно, — сказал я, — с заповедью «не убий» мне понятно. А что с другими? Может, у них и воровать нечего, зачем им тогда соответствующая заповедь? — Так ведь для того мы здесь работаем! — воскликнул начальник космопорта с таким видом, будто и он был причастен к научным разработкам. — Скажем, вот этим рыбам с Азулая совершенно необходима заповедь «не ставь жабру поперек горла соседа». Сами они до этого пока не додумались… Виртуальная копия азулайского аборигена между тем добралась почти до вершины холма, и научный сотрудник взялся за дело. Ну и представление он устроил! Пускал дым из ноздрей, прыгал, светился, пел странные песни без музыки, но со словами, которые, правда, не имели никакого смысла… В общем, делал все для того, чтобы азулаец понял: перед ним Он. Тот, Который Сейчас Что-То Даст. Рыбина перестала дергаться и застыла, ожидая Дара. Экспериментатор протянул вперед все четыре руки и прицепил к плавникам азулайца какие-то тонкие волокна. Азулаец благоговейно застыл, а потом неожиданно взбрыкнул хвостом, волокна разорвались, что-то засверкало на вершине, раздался грохот, и бедная рыбина полетела в пруд кувырком. — Эх! — раздосадованно воскликнул начальник космопорта. — Шестой дубль за две недели. Что-то у них не получается с нитями. У азулайцев, понимаете-ли, линейное письмо, а нити, которые для этого пригодны, почему-то рвутся… Ничего, все будет хорошо, у наших ученых еще не было ни одного сбоя! В Галактике не существует цивилизаций, которые на раннем этапе развития не получили бы моральных законов в виде религиозных заповедей. — Вот как, — пробормотал я, чувствуя странное напряжение в суставах. — А давно ли на вашей планете существует этот… э… научный центр? — Давно, — сказал начальник. — Я здесь всего семьсот лет, мой предшественник работал полную смену, то есть три тысячелетия, а до него… — Достаточно, — прервал я. — Меня, видите ли, интересует, не проходила ли по вашему ведомству планета Земля. Это было примерно… — Как же, — обрадовался начальник. — Проходила! Это было в смену моего предшественника, но я люблю просматривать записи. Интересная была работа. Теорию для людей готовили, кажется, на лучших компьютерах центра, а виртуальную копию человека разрабатывали несколько столетий. Ей даже имя дали… не помню, правда… — Зато я помню, — буркнул я. — Ах, простите, — смешался начальник. — Я и забыл, дорогой Шекет, что вы с Земли. Вас задевает то, что… — Могу я посмотреть ту запись? — спросил я. Начальник загрустил. — Боюсь, что нет, — вздохнул он, и все его щупальца безнадежно повисли. У нас не принято показывать записи экспериментов представителям тех цивилизаций, для которых здесь готовили системы моральных принципов. — Ясно, — сказал я и повернул вездеход. — Улетаете? — обрадованно спросил начальник. — Да, — твердо сказал я. — Ваши разработки очень интересны, но… — Но — что? — нахмурился начальник. — А то, что у нас на Земле и сейчас убивают — не так часто, как сто лет назад, но все же… И воруют — ох, как воруют! А уж относительно прелюбодеяний я вам скажу… — Не надо, — прервал меня начальник. — Я все понимаю. Он перекатывался за мной по дороге и кричал вслед: — Мы делаем все, что можем! Но мы же не виноваты в том, что мы хотим, чтобы было как лучше, а получается как всегда! Я добрался до звездолета, поставил вездеход в гараж и задраил люки. — Да! — вспомнил я уже после того, как корабль вышел из атмосферы. — Этот тип так и не сказал, почему планета не имеет названия! — А что тут непонятного? — въедливо сказал звездолет, помигав пультовыми огнями. — Планета, где экспериментируют над моралью. Только названия ей не хватало…

СЕМНАДЦАТЬ НОЛЬ В ПОЛЬЗУ РУССКИХ

Не так уж часто мне приходилось воевать, как это изображают мои критики. Я вообще человек мирный, можно даже сказать — пацифист, и если брался за оружие, то чаще всего испытывал такое неудобство, что при первом же удобном случае разбирал это оружие на части и оставлял каждую часть на какой-нибудь попадавшейся на пути планете. Но, конечно, бывали и исключения. Я уже рассказывал о том, что в юности служил в зман-патруле. У каждого в жизни бывает романтический период, когда кажется, что именно от твоих поступков зависит будущее человечества. Потом это проходит. Потом начинаешь понимать, что даже собственное будущее от твоих поступков зависит не так уж и сильно. Но в молодости, когда полон сил и не знаешь, зачем они тебе и куда их приложить… Впрочем, я вовсе не собираюсь сейчас рассказывать о том, какие силы дремали во мне в те славные времена, когда я мотался по Древней Греции и не менее Древнему Вавилону. И к тому же, разве то были войны? Какой-то Телемах собирал армию в двести мечей и шел грабить соседний город. В соседнем городе собирали армию из трехсот мечей и, пока Телемах грабил их дома, сами грабили дома в городе Телемаха. Остановить такую, с позволения сказать, войну можно было очень просто — поставить на полпути между городами камуфляжную деревню и предложить враждующим армиям объединиться для совместного разграбления нового беззащитного противника. То, что на самом деле деревня была всего лишь голографической проекцией, а женщины, которых насиловали обе армии, существовали лишь в воображении солдат, никак не сказывалось на нравственном здоровье древних греков. Повоевав с пустотой, они потом слагали песни и жуткие истории о своих победах. Кое-какие из историй дошли до наших дней, и далеко не каждый знает, что на самом деле все эти Медузы Горгоны, Стимфалийские птицы и Немейские львы были всего лишь виртуальными созданиями, придуманными в секретных лабораториях зман-патруля. Один-единственный раз довелось мне ввязаться в настоящее сражение, и воспоминания об этом долго не давали мне спать по ночам. Сейчас это уже не имеет значения, по ночам мне не позволяют спать другие причины требования уплатить планетарный налог, например. Лежишь, значит, думаешь о том, как лучше уничтожить всех служащих Налогового управления, и на память, хочешь-не хочешь, приходит сражение у Конской головы, где мне удалось проявить все свои лучшие качества. Конская голова — это темная газо-пылевая туманность, название которой зависит на самом деле от того, откуда на нее смотреть. С Земли она действительно похожа на конскую голову, не настоящую, однако, а на голову шахматного коня. Если смотреть на туманность из системы Альгениба, то она похожа скорее на изящную женскую ножку — я имею в виду, конечно, ножку не земной женщины, а существа женского пола, проживающего в болотах третьей планеты Альгениба. А если смотреть с противоположной стороны — от Беллатрикса… Нет, господа, это настолько неприлично, что я не стану и описывать. Так вот, эта туманность стала причиной, поводом и целью войны между аборигенами Беллатрикса и Альгениба. И тем, и другим, видите ли, хотелось устроить в туманности свои воинские склады — место действительно было укромным, спрятанным от беззастенчивых взглядов за многими миллиардами километров космической пыли. Военные звездолеты с обеих планет как-то столкнулись нос к носу в центре туманности, произвели по залпу, уничтожили друг друга и потому никто не смог доложить своему командованию о победе. На Альгенибе опомнились быстрее противника и отправили к Беллатриксу весь военный флот — даже парусную яхту президента, благо на ее борту стояла лазерная пушка калибра три с половиной километра. В системе Беллатрикса противника встретили шквальным огнем — иными словами, направили в сторону приближавшейся армады несколько свежих звездных протуберанцев. Флот Альгениба попал в эту плазменную струю и был разбит наголову. Естественно, воодушевленные победой адмиралы Беллатрикса собрали все силы, какие у них были, и бросились сквозь туманность грабить планеты Альгениба. А там уже знали о поражении и кипели от негодования… В общем, когда я на дарсанском звездолете пролетал мимо Конской головы, война между аборигенами Беллатрикса и Альгениба шла второе тысячелетие. Я бы позволил воюющим сторонам еще тысячу лет выяснять отношения, но меня возмутил подход этих негодников к охране окружающей среды. Уничтожайте друг друга на здоровье, но зачем же выдирать клочья из единственной в этом секторе Галактики темной газо-пылевой туманности? У меня было на выбор два варианта: либо отправиться на Землю и поставить вопрос о войне между Альгенибом и Беллатриксом на пленарном заседании Совета Безопасности, либо плюнуть на политический этикет и, не теряя времени, попытаться справиться с проблемой самому. Третью возможность пролететь мимо, будто все это меня не касается, — я и рассматривать не стал. Возможно, я отправился бы к Солнцу, но тут дарсанский звездолет подал свой гнусный скрипучий голос: — На Землю не полечу, — заявил он, будто его кто-то спрашивал. — У меня все еще силен инстинкт самосохранения. — При чем здесь твои инстинкты? — удивился я. — А при том, — объяснил звездолет, — что на Земле меня интернируют согласно Договору о сотрудничестве с Дарсаном, параграф шестой, пункт десятый, и отправят в переплавку как устаревшую модель, не подлежащую ремонту. — Вот как? — ехидно спросил я. — Значит, ты уже давно устарел? Так какого тогда черта ты лезешь со своими советами? — На Землю не полечу, — упрямо повторил звездолет, и, поразмыслив, я понял, что он прав. Лично мой инстинкт самосохранения подсказывал то же самое. Я прекрасно представлял себе, сколько придется потратить драгоценного времени, чтобы убедить хоть кого-нибудь из членов Совета Безопасности Земли в необходимости вмешаться и остановить войну между Беллатриксом и Альгенибом. А потом еще собирать флот — от каждой страны по звездолету… Соединенные Штаты Израиля, как обычно, долго будут доказывать, что нечего рисковать еврейскими жизнями для спасения каких-то головоногих и ракопятых… А Аргентинская джамахирия использует свое право вето… Нет, лучше уж остаться здесь и попытаться справиться с проблемой самому. Вы пробовали остановить боевые действия, происходящие одновременно в семнадцати тысячах районах пылевой туманности, где ни зги не видно даже на расстоянии трех планетарных радиусов? И не пытайтесь, ничего не получится, как не получилось и у меня. Я мотался на дарсанском звездолете от южной части туманности к северной (я имею в виду галактический север — чтобы вы точно представили себе локализацию) и на всех частотах умолял обоих адмиралов приостановить боевые действия и явиться ко мне для переговоров о мире. В ответ оба военачальника пальнули в меня пару раз, наивно полагая, что прихлопывают зудящего у них над ухом комара. Каждый раз я успевал проскочить в нуль-пространство, спасая собственную шкуру, но удовольствие получал далеко ниже среднего. Нужно было придумать иной способ, и я положил звездолет в дрейф — то есть, попросту говоря, отключил двигатели и предоставил дарсанскому мозгу полную свободу раздумий. Сам я тоже шевелил серыми клеточками, глядя в иллюминатор на лазерные сполохи сражений. По-моему, выход был один, и дарсанский звездолет, которому я изложил свои соображения, с ними согласился. — М-да, — сказал он. — А последствия? Ты подумал о последствиях? — Интересно, — резонно возразил я, — когда это политики думали о последствиях своих действий? Возьми, к примеру, Бен-Гуриона. Думал ли он, провозглашая государство Израиль, что лет через сто американцы будут ездить в Иерусалим и выпрашивать займы? Аргумент не показался дарсанскому звездолету достойным внимания подозреваю, что он понятия не имел о том, кем был Давид Бен-Гурион. Но и возражать мне звездолет не решился — в конце концов, рычаги управления были в моих руках. — Приступай, — дал я команду, и звездолет приступил к формированию изображения. Если бы война шла в открытом пространстве, из моей затеи ничего бы не вышло. Но дарсанский звезолет дрейфовал на границе плотной газо-пылевой туманности, это облегчало воюющим сторонам проблему скрытного приближения к цели, но и мою задачу это обстоятельство облегчало тоже — я мог создавать на газо-пылевом экране любые трехмерные изображения, пользуясь лазерами прямого луча. Сам я не мог насладиться созданным мною зрелищем — для этого нужно было продвинуться вглубь туманности с риском быть уничтоженным либо флотом Беллатрикса, либо патрулем Альгениба. Но я и так знал, что увидели сражавшиеся на неожиданно возникшем перед их взорами экране, размер которого достигал семи с половиной световых лет. Увидели они изображение футбольного поля. Матч только начался, в красной форме играла сборная Монако, а в белой — монголы, чемпионы мира 2064 года. Тактика монголов была тотально-истребительной, выдержать это могла только команда Монако, которая тоже пользовалась своей оригинальной тактикой, определить которую не смог в свое время никто из теоретиков футбола. Разумеется, события на экране развивались, на мой взгляд, очень медленно попробуйте-ка сбалансировать изображение на экране размером в два парсека и заставить изображение меняться в реальном времени! Впрочем, это не имело значения — главной моей целью было привлечь внимание. Не прошло и трех стандартных суток, как лазерные сполохи погасли и клочья туманности перестали лететь прочь от места сражения. Корабли Альгениба и Беллатрикса замерли, поскольку все капитаны дали приказ лечь в дрейф. Когда монголы прорвались к воротам монакцев, в мою сторону заскользил по космической пыли флаг-катер альгенибского адмирала. Командующий войсками Беллатрикса заметил маневр и немедленно отправился вслед, так что на борт дарсанского звездолета оба командира прибыли одновременно. Альгенибский адмирал оказался огромной каплей какой-то тягучей жидкости. Командующий армией Беллатрикса был передвигавшейся на колесах конструкцией из костей и палочек. Не глядя друг на друга, оба военачальника потребовали: — Сначала! — А в чем, собственно, дело? — я изобразил на своем лице удивление. — Это всего лишь футбольный матч, и если вам знакомы правила… — Мы не знаем правил, — прервал меня адмирал с Альгениба. — Потому и требуем начать с начала, — заявил, поддерживая коллегу, адмирал с Беллатриса. — Ага, — сказал я. — С одним условием: вы подписываете мирный договор, отводите корабли, после чего обе армии смотрят матч, а вы, как великие стратеги, совместно анализируете тактико-оперативные идеи монгольской сборной. Для того, чтобы составить текст договора, бывшим врагам понадобилось семнадцать минут стандартного времени. Я ведь всегда говорил, что войны возникают потому, что воюющим сторонам некуда приложить свою энергию… Лет через восемь я опять пролетал через район Конской головы с той ее стороны, где туманность больше похожа на иную часть тела и носит соответствующее — совершенно неприличное — название. Так вот, я обнаружил, что матч теперь смотрит все население обеих планет. Конечно, это был уже не тот матч, монголы свое отыграли, и на экране, размер которого достигал теперь двадцати парсек, бегали русские с эскимосами. Счет был 17:0 в пользу первых. На моих глазах Иваненко-Брут заколотил под штангу восемнадцатый мяч, и туманность едва не разлетелась по всей Галактике от вопля, вырвавшегося из миллиардов глоток. Вы слышали, как орут альгенибцы? Ваше счастье…

ВОСПОМИНАНИЯ О БУДУЩЕМ

Тот, кто придумывал законы природы, наверняка был уверен в том, что никому и никогда не придет в голову их нарушить. Я сам читал в учебнике физики для средней школы: «Закон природы невозможно нарушить, потому что это невозможно». Впрочем, там, кажется, сказано было иначе, но смысл, можете мне поверить, был именно таким. Со временем, однако, люди стали относиться к скорости света (фундаментальному закону природы!) так же, как относятся к дорожным знакам, запрещающим ездить быстрее, чем 250 километров в час. Смотришь, значит, по сторонам, и если не фиксируешь взглядом воздушку дорожной полиции, то спокойно жмешь на акселератор и выжимаешь из двигателя и 300, и 400, а порой — если приспичит — и 500 километров в час. Скорость света, конечно, иное дело, но после того, как Жулавский изобрел свои генераторы, к пределу скоростей стали относиться не лучше, чем к президенту. Одно время у молодежи было большим шиком разогнаться на трассе Солнце-Сириус, перейти световой барьер и дальше шпарить, ничего не видя и не понимая — как получится. После нескольких смертельных случаев правительство Соединенных Штатов Израиля решило — поставить на всех трассах Галактики специально для этой цели сконструированные ограничители скорости. Было это, если мне память не изменяет, в 2075 году. С того времени летать в плоскости Галактики стало значительно безопаснее, а то раньше как было? Движешься по трассе, не нарушаешь, и вдруг перед тобой вываливается в пространство невесть откуда звездолет в огненном коконе, и капитан вопрошает с надрывом в голосе: «Какой это год, не скажете?» Услышав ответ, эти герои космоса обычно хватаются за голову, вопят: «Как? Опять промахнулся!» и газуют по новой, поскольку не только нашкодить, но и исправить положение можно только если перейти световой барьер. Я хочу сказать, что у меня лично никогда не было желания сорвать ограничитель и включить первую форсажную мощность. Да это и не получилось бы, пока я летал на звездолете, любезно предоставленном мне жителями планеты Дарсан. Мало того, что эта машина обладала недержанием устной речи, у нее еще был постоянно раздражен центр самосохранения. Если бы я задал дарсанскому звездолету режим превышения скорости света, то в ответ наверняка услышал бы: «Ни за что! Мне еще жизнь дорога!» Типичная отговорка, ибо никто пока не доказал, что движение в сверхсветовом режиме вредно влияет на неразумные металлические устройства. Человек — иное дело. Тут уж всякое бывало — от экстаза до психоза. Однажды мне пришлось все-таки испытать это мучительное удовольствие — не по своей, конечно, вине. Я возвращался, помню, с Альбирео к себе во временное жилище. А жил я тогда (временно, конечно) в вигваме на планете Ухма в системе Денеба. Что я там делал? — спросите вы. Скажу честно: отдыхал душой после того, как вернул дарсанский звездолет его законным владельцам. А на Альбирео летал для того, чтобы выступить по местному видео с рассказом о своих юношеских приключениях в зман-партуле. На обратном пути меня и настиг космический шершень. Не буду описывать, как выглядит это насекомое, летающее по Галактике в районе третьего рукава. Во-первых, у меня нет необходимого словарного запаса, а во-вторых, я хочу поберечь нервы своих читателей, ибо ничего более гадкого я не видел в своей жизни. Ко всем прочим прелестям шершень может развивать скорость, близкую к световой. Что остается делать кораблям, за которыми погнался этот мерзкий монстр? Уходить в сверхсвет или вступать в поединок. От одной мысли о поединке у меня свело скулы — я, конечно, уничтожу тварь, но каково будет ее многочисленным детям, которые останутся без матери? Только из этих соображений я сорвал предохранители и нажал на все акселераторы. Звездолет рванулся, что-то ярко вспыхнуло за бортом, звезды померкли, а потом появились опять, и на табло загорелась надпись: «Скорость 1,1 световой». Вот тут-то я и понял на собственной шкуре, что означает слово «наоборот». Надеюсь, мне не нужно объяснять, что в сверхсветовом режиме все природные процессы идут вспять. Прошлое как бы меняется местами с будущим, будущее с прошлым, в пространстве минусы меняются на плюсы, а то, что меняться не может по определению, просто исчезает, будто его никогда и не было. Вырвавшись на просторы сверхсвета, я начисто забыл о том, откуда родом. Вообще говоря, это не имело никакого значения, но ведь именно такие мелочи обычно и тревожат больше всего. «Откуда я родом?» — такой была моя первая мысль после того, как я взглянул на спидометр и обнаружил, что скорость света осталась где-то внизу. Я не смог ответить себе на этот простой вопрос! Неужели с Фрагаллы? Нет, исключено. Тогда — с Вольфа Шестнадцатого? Нет, с чего бы это? Может, с Арктура? Знакомое название, но я решительно не знал, что оно означает. Ну и ладно, — сказал я себе. Откуда бы я ни прибыл, сейчас важно знать, куда я направляюсь. Но и на этот вопрос я не сумел подобрать ответа. На обзорном экране я видел белый фон Вселенной с черными крапинками звезд и не мог понять, что именно в этом пейзаже кажется мне непривычным. Расположение созвездий? Да кому оно вообще интересно, это расположение? Млечный путь выглядел как обычно — черная сыпь на белом теле мироздания. Я попытался вспомнить, как попал сюда, но и этого сделать не смог тоже. Зато я живо вспомнил процесс собственных похорон: я лежал в гробу и смотрел в потолок, а мимо — почему-то задом наперед — шли важные государственные персоны, и все говорили о том, каким замечательным человеком и космопроходцем будет Ион Тихий. Мне не понравилось это воспоминание, я отогнал его, будто назойливого тигра, и тут же вспомнил, как, будучи немощным старикашкой, пытался взобраться на марсианскую гору Никс Олимпика. Мне было в ту пору сто двадцать семь лет, но я лез наверх с упорством столетнего. И добрался-таки, и водрузил на вершине какой-то флаг в дополнение к трем сотням других, уже украшавших эту деталь марсианского пейзажа. А еще я вспомнил, как на свое столетие пригласил всех президентов Земли, но не пришел ни один, хотя каждый прислал поздравительное послание — тем более длинное, чем меньше был размер государства. «Будь здоров, Тихий!» написал мне президент Соединенных Штатов Израиля Амнон Брумель. А президент микроскопического государства Москва-кольцевая прислал поздравительный адрес, в котором оказалось две тысячи триста семьдесят шесть страниц — среди них около двух тысяч незаполненных. Воспоминания нахлынули на меня, как прилив на тихоокеанский берег, и мне не оставалось ничего иного, кроме как утонуть в пене прибоя. Я вспомнил, что когда мне было девяносто, мы с моим другом депутатом Нисимом Корешем попытались взорвать буфет кнессета — очень уж нам докучали завезенные с Юпитера тараканы. Они лазили по тарелкам, а убивать их запрещала международная конвенция, поскольку юпитерианские насекомые обладали разумом, хотя и на уровне малолетнего младенца. Ты его настигаешь на месте преступления за поеданием твоего бифштекса, а он на тебя же и кричит: «Дядя па-а-хой! Не юбью дядю!» А еще я вспомнил, как отправился в кокон Вселенной, чтобы разобраться наконец, каким образом возникло знаменитое правило буравчика. Мне было тогда семьдесят два года, до пенсии оставалось всего ничего, и нужно было торопиться выполнить свою жизненную программу-максимум. В кокон я отправился на… Тут я все-таки высунул голову из океана воспоминаний и спросил себя: «Шекет, что происходит? Почему ты вспоминаешь то, что с тобой еще не происходило? Как это вообще возможно — вспомнить собственное столетие, если сейчас тебе всего сорок три года? Может, это просто игра расшалившейся фантазии? А ну-ка, попробуй вообразить себе, как в день своего столетнего юбилея ты будешь пить шампанское с друзьями на Ганимеде!» Я попробовал, и у меня ничего не получилось. Согласитесь, есть разница между фантазиями, которыми можно играть по собственному разумению, и воспоминаниями, устоявшимися и неизменными по сути своей, ибо то, что было, то и было. Так вот, я ничего даже мысленно не мог изменить в своем будущем, в то время как с прошлым, которое, казалось бы, должно было выглядеть незыблемым, как скала, я мог играть так, будто мне еще только предстояло его пережить. Я, например, представил себе свое детство в подводном лагере Эйлат. Я прекрасно знал, конечно, что в дни моего детства подводный Эйлат только проектировался, и ни у кого не было уверенности, что денег хватит хотя бы на возведение основания. Но я все-равно представил себе, будто живу в огромном аквариуме, на ногах у меня ласты, а в грудную клетку вживлены синтетические жабры, и я играю в ватерболл с ребятами из иорданского города Акаба, вколачиваю гол… нет, три гола… а еще лучше пять. Воображение рисовало мне мою юность, и я менял ее, как хотел. Служба в зман-патруле? М-м… Нет, лучше поработать в лаборатории Неемана. Чистое помещение, хорошие оклады… Фантазию перебило воспоминание о том, как я, в возрасте семидесяти пяти лет, отправляюсь послом на планету Далия-шева. Сбывается моя мечта — я официальное лицо, представитель Соединенных Штатов Израиля. Я вручаю верительные грамоты президенту Далии-шева, и он целует меня в затылок по местному обычаю… На мгновение я пришел в себя (должно быть, поцелуй оказался слишком крепким) и обнаружил, что сижу в кабине звездолета, и спидометр показывает 1,1 скорости света… Ах, вот оно что, подумал я. Конечно, время здесь идет вспять, я помню то, чего еще не было, но о том, что уже было, могу только догадываться и строить планы. Нужно выбираться! — мелькнула мысль. Иначе я, подобно алкоголику, буду пить воспоминания о будущем, а прошлое забуду, да его уже и не было вовсе… Понятно, почему на всех трассах Вселенной висят ограничительные знаки: «Проезд со скоростью более 300 тысяч км/с запрещен!» Из последних мысленных сил я надавил на сенсорный переключатель, и звездолет начал экстренное торможение. Я, естественно, не помнил уже, что в сверхсвет отправился, спасаясь от проклятого шершня. Когда небо за бортом вместо молочно-белого опять стало черным, а звезды приобрели свои привычные оттенки цветов, я не сразу понял, чем прошлое отличается от будущего. Все на миг перемешалось: рождение со смертью, женитьба с разводом, болезни с выздоровлениями, война с миром. Но правы оказались те путешественники, кто, вернувшись из сверхсвета, говорили: «Мгновение и вечность — никакой разницы!» Шершень уже почти настиг меня, но то, что казалось мгновением, растянулось для меня на целую вечность, и я спокойно навел на гадину кормовое орудие, тщательно прицелился и выстрелил. О результате умолчу. Я вернулся на планету Ухма в системе Денеба и никому не стал рассказывать о том, что пережил за световым барьером. Мне, знаете ли, не доставляет удовольствия воспоминание о собственной немощи и старости. К тому же, на мои похороны могли прийти куда больше официальных представителей — ведь я прожил такую замечательную жизнь! Обидно.

ПЛАНЕТА ЕДИНОРОГОВ

О путешествии на планету Единорогов я рассказывать не хотел. Во-первых, попал я туда вовсе не потому, что очень желал этого. Во-вторых, — не один. Видите ли, я терпеть не могу путешествовать или, тем более, выполнять какую-то работу в компании — выслушивать мнение попутчика или компаньона по поводу ужасных дорог или не менее гнусного провала во времени в районе Беты Стрельца… Особенно не люблю выслушивать чужое мнение, зная, что собеседник прав — тогда я вынужден как бы подчиняться чужой воле, что для моего независимого характера совершенно невыносимо. Но ведь если перед тобой лежит белый камень, и твой компаньон говорит, что камень белый, ты ведь не станешь ради удовлетворения собственного самолюбия утверждать, что камень черный! Я знаю людей, которые на это способны, например, моя жена Далия, но сам я к таким людям не принадлежу. Если мне на белое говорят, что это белое, я соглашаюсь, но потом в течение недели ощущаю сильную изжогу и неодолимое желание покрасить белое в черный цвет самой несмываемой на свете элдохринной краской… Это я все к тому говорю, что, когда Фред предложил мне слетать на планету Единорогов, первым моим желанием было сказать: «Нет». Фред Ньюмен хороший парень, мы с ним как-то служили в одном отряде зман-патруля, делая свое дело, конечно же, поодиночке. А однажды много лет спустя встретились случайно в буфете космопорта Бен-Гурион, похлопали друг друга по спине (по-моему, Фред поставил-таки пластиковые ребра, что-то подозрительно скрипело у него внутри, когда я давал приятелю тумака), а потом Фред неожиданно сказал: — Послушай, Иона, я сейчас улетаю на Каппу Телескопа, не хочешь ли составить мне компанию? Вопрос был слишком неожиданным, до меня не сразу дошла вторая его часть, и я ухватился за первую: — Что это еще за Каппа Телескопа? Никогда о такой не слышал. — Звезда класса «ка-шесть». Карлик. Есть планета, похожая на Землю, называется Блямзик. — Хорошее название, — пробормотал я. — Блямзик, — пояснил Фред, — это «планета» на языке альдераминцев, они первыми посетили Каппу Телескопа сто лет назад… — Ясно, — кивнул я, и тут до меня дошел смысл второй части вопроса, заданного Фредом. Повторяю, первым моим желанием было сказать «нет», но я посмотрел на выражение лица старого приятеля… — Зачем я тебе? — с подозрением спросил я. — Мне, вообще-то, в другую сторону. — А ты отложи дела, — с жаром произнес Фред. — Давай со мной, не пожалеешь. Там, видишь ли, живут Единороги. — Большое дело, — небрежно сказал я. — Единорогов во Вселенной пруд пруди. — Не таких, Шекет! Нормальный единорог — тупая скотина размером со слона, неповоротливая и жрущая траву. А Единорог Блямзика — существо, появляющееся ниоткуда, когда его ждешь меньше всего, резвое, как белка, стремительное, как гепард, и умное, как… как Иона Шекет! Если бы не последнее сравнение, я бы все-таки от поездки отказался — ну что я, в самом деле, единорогов не видел? Но скотина, равная умом такому человеку… — Когда отлет? — спросил я…Три дня пути до Каппы Телескопа мы с Фредом провели в каюте — у меня разыгрался приступ мизантропии, я не желал видеть пассажиров и донимал приятеля расспросами о блямзикских Единорогах. В результате, когда нас высадили в порту Блямзика, я знал об этих тварях не больше, чем три дня назад, поскольку знания самого Фреда оказались столь же отрывочными, сколь и бесполезными. У выхода в город висел огромный транспарант: «Берегись Единорога!» А чуть пониже приводились правила для гостей. Примерно такие: «Увидев перед собой рог животного, немедленно бросайтесь на землю и не шевелитесь, пока не получите разрешение спасательной службы! Ни в коем случае не махайте руками и не хлопайте в ладоши, это смертельно опасно, и служба будет вынуждена использовать против вас любое средство спасения, вплоть до лазерного прокалывателя печени!» — Ничего не понимаю, — сказал я. — Почему хлопать в ладоши смертельно опасно, и почему спасательная служба будет спасать меня, прокалывая мою же печень? — Не знаю, — страшным шепотом сказал Фред. — Именно поэтому мы с тобой сюда и прилетели. Чтобы понять. — Так пойдем к диспетчеру или к тем же спасателям и спросим! — воскликнул я. — Ни за что! — твердо заявил Фред. — Нас немедленно депортируют с планеты! — Почему? — удивился я. — А потому, — объяснил Фред, — что жители Блямзика убеждены, что всем во Вселенной прекрасно известно, что представляют собой их любимые Единороги, и потому любые вопросы, свидетельствующие об обратном, они считают личным оскорблением. Ну представь, к примеру, что ты приходишь домой к президенту Соединенных Штатов Израиля господину Хаиму Варзагеру и на вопрос охраны, «Сколько у господина президента кошек?», отвечаешь: «Понятия не имею!» Долго ты после этого будешь гостем господина президента? — Ни одной минуты! — согласился я. Действительно, о том, что в доме господина Варзагера живут семь кошек, знал каждый, это проходили в школах, об этом создавали фильмы и рассказывали анекдоты. Человек, не знавший Варзагеровских кошек в лицо, мог быть только дебилом или агентом внеземной разведки. В обоих случаях в доме президента СШИ делать ему было нечего. Что ж, если для жителей Блямзика их любимые Единороги были тем же, чем кошки для президента Варзагера, то я мог понять… местных жителей, конечно, но никак не содержание плаката. — Разберемся, — бодро сказал Фред, мы взяли напрокат машину (гоночный «шерп», на котором можно сбежать не только от единорога, но и от ракеты класса «воздух-земля»), и отправились в прерию искать Единорогов. Погода была прекрасная — ясно, сухо, прохладно, перистые облака на небе… Я могу рассказывать о погоде достаточно долго, ибо кроме погоды на Блямзике ничего больше и не было. Степь да степь кругом. И все. Не только Единорогов, но даже простой лисицы. Насекомых, правда, было неимоверное количество, но нас с Фредом они не трогали — мимо с жужжанием пролетали мухи, быстрые, как самолеты, и огибали нас с искусством пилота «скайтранера», выполняющего на бреющей высоте фигуру высшего пилотажа. Сначала мы с Фредом ехали на юг по раздолбанной дороге, где даже скорость 200 километров в час давалась машине с трудом. Потом мы еще снизили скорость: Фреду пришло в голову, что единороги, возможно, боятся машину, мчащуюся стрелой. Мы потащились дальше, делая в час всего 70 километров, и свернули к востоку просто для того, чтобы местное солнце — Каппа Телескопа — не светило в глаза. Вот тогда-то мы и увидели первого в тот день единорога. Ужасное животное возникло сбоку от машины и чуть сзади. Я не заметил, откуда оно появилось, но бежал единорог резво, даже обгонял нас немного. Это стоило видеть: ноги как тумбы, хвост торчком, и морда с огромным рогом во лбу. Рог сверкал на солнце, как начищенный дамасский клинок. Фред хлопнул ладонью по кнопке экстренного торможения, и машина застыла на месте — если бы не ремни, которыми мы были привязаны, нас обоих размазало бы по пульту управления. — Эй, — сказал я, отдышавшись, — ты что, рехнулся? Фредди не успел ответить — морда единорога возникла перед ветровым стеклом автомобиля, на нас смотрели два маленьких глаза, а между ними сверкал рог, острый, как наточенный боевой клинок. Что было делать? Оружия, как вы понимаете, у нас с собой не было — мы же не на охоту приехали, а в ознакомительную туристическую поездку. Залезать под сидение машины, спасаясь от рога, было недостойно моего самолюбия. А встречать смерть лицом к лицу у меня и вовсе не было желания. Пожалуй, единственное, что я мог предпринять в этих условиях, это… — Не надо! — воскликнул Фред, увидев, что именно я собираюсь сделать. Да собственно, я уже и сам понял, что — не надо. Меня предупредили об этом весьма элегантным способом: что-то сверкнуло, что-то зашипело, и в спинке кресла рядом с моей головой появилось глубокое узкое отверстие. Такое отверстие способен выжечь в долю секунды лишь боевой лазер. Похоже, что сбывались угрозы, начертанные на плакате в космопорту Блямзика. Пройди луч чуть пониже, и «лазерное прокалывание печени» было бы мне обеспечено. — Ну-ну, — сказал я философски и положил обе руки на панель управления машины, чтобы пресловутые спасатели видели меня, откуда бы они ни вели наблюдение. Морда единорога между тем продолжала висеть перед капотом, а нетерпеливые копыта били землю, правда, земля на это никак не реагировала — я хочу сказать, что, когда бьешь копытом, то должны быть слышны удары, да и пыль должна подниматься в воздух… Ничего этого не было, и в мою душу начали проникать черви сомнения. Точнее, я начал понимать, что на самом деле происходит, а Фред, похоже, все еще не понимал ничего и глядел в глаза единорога, как кролик — в глаза удава. Я осторожно снял руки с панели управления и, стараясь не делать резких движений, нащупал рычаг реверса и дал задний ход. Машина покатилась назад, а единорог остался стоять посреди дороги. Он смотрел на нас с каким-то невысказанным сожалением. — Смотри внимательно, — сказал я Фреду. — Постарайся заметить, куда он полетит. — Кто? — удивился Фред. — Да единорог этот, кто еще, — раздраженно сказал я. И все-таки момент мы пропустили. Вот стояло посреди дороги животное, и вдруг его не стало. И рог перестал сверкать. — Черт, — изумленно сказал Фред. — Куда он делся? Это что было голограмма? — Ничего подобного, — твердо сказал я. — Скорее, наведенная галлюцинация. Ты не заметил, куда он полетел? — Нет! — вскричал Фред. — Ты не мог бы изъясняться понятнее? — Пожалуйста, — усмехнулся я. — Ты помнишь тот плакат в космопорту? Тебя не удивило, почему нельзя махать руками, и почему спасатели грозят проткнуть тебе печень? Видишь ли, спасать они должны не тебя от единорога, а единорога от тебя, вот в чем дело! Видишь этих насекомых? Какое-то из них способно в минуту опасности превращаться в единорога — точнее, создавать видимость. Если хлопнуть в ладоши, можно ненароком и прихлопнуть это насекомое! А оно наверняка редкое, вот его и охраняют, спасают от туристов, подобных нам с тобой. Туристов, видишь ли, много, а этих насекомых, вероятно, мало и становится все меньше. Если каждый турист махает руками или хлопает в ладоши… — Понятно, — мрачно сказал Фред. — Садись, Иона, за руль, дальше поведешь сам. А то, если эта морда опять возникнет перед моим носом, я не удержусь и устрою бурные продолжительные аплодисменты, переходящие в овацию… Я пересел за руль и повел машину, не превышая двадцати километров в час. Так мне казалось безопаснее — для единорогов, конечно, но и для моей печени тоже.

СЛУЖБА СПАСЕНИЯ

Побывав на планете единорогов, я написал письмо в Галактическую службу спасения. «Господа! — писал я. — Не потрудились бы вы объяснить, кого вы, собственно, призваны спасать? Если ваша задача — спасение всякой инопланетной живности от людей, то так и пишите в ваших воззваниях, и тогда мы, люди, поймем, что, если где-нибудь на планете Фи Змеи на нас бросится разъяренный бурухноид, то спасать вы станете это кровососущее, а вовсе не нас, простых путешественников». «И вообще, — возмущенно писал я далее, — почему я должен оплачивать из своего дырявого кармана работу так называемой службы спасения, если ко всем галактическим опасностям теперь добавилась еще и опасность отдать концы по вине ваших эмиссаров, для которых жизнь крупнопанельной бородавки на Хи Южного Креста дороже жизни нормального налогоплательщика?» Теперь вы можете себе представить, до какой степени я был возмущен? Но возмущение мое усилилось во сто крат, когда ровно сутки спустя я получил ответ, подписанный начальником Галактической службы спасения господином Гидеоном Авитаминозовым. «Дорогой господин Шекет! — писал начальник. — Рад был получить Ваш автограф. По существу Ваших претензий могу сообщить, что Ваша жизнь на весах истории не более драгоценна, нежели жизнь упомянутого вами бурухноида с Фи Змеи, каковой также является разумным существом и подлежит спасению в критической ситуации. Поэтому Служба спасения оставляет за собой право в каждом конкретном случае отдельно решать, кого именно нужно спасать, а кто в наших услугах не нуждается». Вот так-то. Скажу сразу: лично я сильно сомневаюсь в умственных способностях упомянутого бурухноида. Видел я это создание, когда переезжал как-то с одного космопорта Фи Змеи в другой. Ехал я по шоссе, напоминавшем проселочную дорогу между русскими селами середины ХVIII века. Машину трясло так, что я даже маму свою не мог вспомнить — память мне перевернуло на первом же ухабе. Я бы с удовольствием взлетел в воздух, благо на своем «фиате-космо» мог это сделать, но правила дорожного движения на Фи Змеи категорически запрещали использование воздуходувных двигателей. И до поры до времени я не понимал — почему. Ну еду я себе и еду. Память отшибло, мозги свернуло набекрень, а печень превратилась в отбивную. Терплю. Но когда до цели — космопорта Бижмак оставалось, по моим прикидкам, километра три, прямо передо мной спикировало на дорогу существо, о котором только Иероним Босх мог бы сказать, что оно разумно. Больше всего оно было похоже на морскую мину времен русско-турецких войн: шар диаметром метра полтора, из которого во все стороны торчали острые шипы. Если у существа и были глаза, то располагались они, вероятно, именно в шипах. Мне и в голову не пришло тогда, что эта штука может обладать разумом — я как-то привык к тому, что разумные существа обмениваются друг с другом какой-нибудь информацией, а потому имеют рот, если общаются с помощью звука, или эхолокаторные полости, если общаются телепатически или используют иные диапазоны электромагнитного спектра. Но существо, загородившее мне дорогу, вело себя, как должна поступить мина, всплывшая перед носом тральщика: покачивалось в воздухе и не обращало внимания на мои попытки объехать его по обочине. Я — человек, хотя и решительный, но любопытный. Будь я только решительным, то сразу использовал бы лазерную пушку, и тогда Служба спасения просто не успела бы исполнить свой профессиональный долг. Но любопытство взяло верх, и я решил узнать в справочнике — что за животное (а может, растение типа «перекати-поле»?) мешает нормальному движению на столь замечательной автотрассе? Я направил на мину телекамеру и включил опознаватель. Через мгновение компьютер выдал ответ, который я приведу полностью, поскольку намерен использовать его в судебном заседании при рассмотрении моего иска против Галактической службы спасения. «Бурухноид, — всплыли передо мной серо-зеленые строки, — представляет собой кровососущую протоэволюционную особь покрышечного типа, проживающую в пустынно-пригородных зонах на планетах в системе Фи Змеи». Вы видите здесь хотя бы намек на то, что проклятые бурухниды разумны? Я тоже не увидел. Но зато разглядел очевидное указание на то, что бурухноид смертельно опасен для здоровья. Не собственного, конечно, а моего лично. Между тем, пока я изучал проплывавшие передо мной строки, мина приблизилась настолько, что я разглядел на концах торчавших во все стороны колючек небольшие отверстия, предназначенные, видимо, для засасывания крови жертв. Возможно, данная особь действительно принадлежала к покрышечному типу, то есть, при контакте покрывала жертву собственным телом, чтобы никто не видел, как происходит процесс пищеварения. У меня не было никакого желания входить с этой летающей миной в контакт, и я, естественно, приготовился защитить свою жизнь, а именно — вытащил из кармана небольшой лазерный излучатель. Вот тогда-то Галактическая служба спасения и показала свою истинную сущность. Я не успел нажать на спуск, как мою руку охватил невидимый обруч силового поля. Мне эти игры знакомы, сам не раз пользовался защитными полями системы Мееровича-Панченко. Реагирую я автоматически — резкое движение вниз, удар кистью по энергетическому кокону, и все, рука свободна. При этом я даже не успел подумать, кому это пришло в голову вмешиваться. Я поднял руку и… опять оказался обездвиженным. Это стало уже не столько интересно, сколько смертельно опасно. Проклятая мина с шипами уже катилась по капоту моей машины с намерением запустить хоботок мне в глаз. Я, не раздумывая, провел прием «обман с выкрутасом» и опять освободил руку, но для того лишь, чтобы энергетическое поле скрутило меня, как младенца, и заставило откинуться на спинку водительского кресла, подставив проклятому бурухноиду грудь и шею — самые лакомые для любого кровососущего создания части человеческого тела. Скажу честно: в тот момент я подумал о том, что напавшая на меня морская мина сама обладает такой мощной энергетической защитой — хотя в справочнике об этом не было сказано ни слова. Ну мог ли я, будучи в здравом уме, представить, что вмешалась Галактическая служба спасения? Я сделал единственное, что мог сделать в подобной ситуации. Бросил лазер, дождался, когда энергетический захват ослаб, и плюнул. Плюю я метко, сказываются годы тренировок. Естественно, мой плевок попал бурухноиду прямо в кровососущее отверстие на ближайшем ко мне шипе. И также естественно, что бедняга бурухноид поник и осунулся, как сделал бы это любой человек, которому плюнули в глаз. Кстати, немногие из галактических путешественников знакомы с этим элементарным способом самозащиты. Обычно справочники не упоминают о том, что набор веществ, содержащихся в слюне человека, смертелен для большинства созданий, проживающих на планетах среднего пояса Галактики. Но вы плохо знаете возможности Галактической службы спасения, а точнее совсем с этими возможностями не знакомы. Несносный бурухноид даже не понял еще, что жить ему осталось считанные секунды, как откуда-то с неба спикировал небольшой челночек на борту которого я разглядел красный круг с двумя стрелами — эмблему службы спасения. «Вот молодцы! — подумал я. — Поняли, что человеку угрожает опасность, и явились на помощь. Нужно будет написать благодарственное письмо в…» Я не успел додумать эту мысль, как понял, насколько глубоким было мое заблуждение. Ибо кокон силового поля охватил меня еще сильнее, а выскочившие из челночка люди бросились не ко мне, а к дрыгавшему всеми шипами бурухноиду, у которого, судя по симптомам, было «отравление органическими веществами дефабрикулляторного антипродоидного типа» — так, во всяком случае, сказано в медицинских справочниках, хотя я и не знаю толком, что означает каждое приведенное выше слово. Так вот, я, бессильно дергаясь, смотрел с удивлением, переходившим в возмущение, как медики стащили обессиленного бурухноида с капота, вкололи ему в шип какую-то желтую жидкость, и бурухноид мгновенно пришел в себя, налился силой и попытался, естественно, напасть на спасателей. Спасатели, однако, дело свое знали, и минуту спустя бурухноид вел себя, как пристыженная овечка, которой объяснили, что нехорошо есть травку в городском саду. Между тем один из спасателей подошел ко мне и сказал самым суровым тоном, на какой был способен: — Господин Иона Шекет? — Да! — воскликнул я. — И потрудитесь объяснить, что все это означает! — Вы, - объяснил спасатель, — напали на разумное существо, которое… — Где вы видите разумное существо? — вскричал я. — Оно перед вами, — сухо сказал спасатель. — И потому мы вынуждены были причинить вам кое-какие неудобства. — Вместо того, чтобы спасать человека, вы… — Галактическая служба занимается спасением живых существ независимо от их планатерной, расовой или национальной принадлежности, — сказал спасатель. — Единственный критерий: угроза жизни. В данный момент вашей жизни ничто не угрожало, а жизнь бурухноида была по вашей вине в смертельной опасности. — Прошу прощения, — язвительно сказал я. — Посмотрел бы я, как бы вы сами поступили, если бы на капот вашего челнока взобралась морская мина времен русско-турецкой кампании. И тут господин спасатель произнес удивительную фразу, которую я запомнил на всю жизнь. — Даже морская мина, — сказал он, — заслуживает того, чтобы с ней побеседовали и уговорили не взрываться. Доброе слово приятно любому аборигену независимо от его внешних данных. — Вы сами, — подозрительно сказал я, — пробовали объясняться с пулей или лазерным разрядом? — Это наша профессия! — гордо сказал спасатель и, оставив у меня в руке квитанцию об уплате штрафа, направился к челноку. Его коллеги уже привели бурухноида в чувство и просили его не подавать в арбитраж жалобу на неподобающее поведение существа, называющего себя Homo sapiens erectus terranius. Челнок взлетел, и я продолжил свой путь, дав себе слово никогда больше не возвращаться на Фи Змеи, где никому не пришло в голову, что даже Иона Шекет время от времени нуждается в том, чтобы его спасли. Или хотя бы сказали доброе слово, ибо доброе слово и хомо сапиенсу приятно.

ЕСЛИ ДВОЕ ДЕРУТСЯ

Не знаю, кому это пришло в голову, что в нашем мире вообще нужно кого-то спасать. Мир, как вы сами прекрасно знаете жесток, и борьба за существование продолжается ровно столько времени, сколько существуют атомы, молекулы и элементарные частицы. А что? Разве, когда несущийся со скоростью света фотон выбивает из атома электрон, это не победа сильного над слабым? Было бы у электрона достаточно энергии, и что бы с ним сделал этот фотон, этот, можно сказать, бандит с большой космической дороги? Да ничего бы он не сделал, молча пролетел бы мимо, а то и вовсе поглотился бы электронной оболочкой, как поглощает удав слабого кролика. Так что можете мне поверить: во Вселенной все и везде так — сильный поглощает слабого, слабый сдается на милость победителя, и все вместе это называется эволюцией. Поэтому, столкнувшись впервые с пресловутой Галактической службой спасения, я не оценил по достоинству необходимость этой организации. Они, видите ли, сделали доброе дело — спасли от меня какого-то бурухноида, похожего на морскую мину. А где была эта служба, когда моя дорогая жена Далия пилила меня тупой пилой и без всякого обезболивания? Почему никто не явился спасти меня, а точнее — мою бессмертную душу? Как-то, беседуя с Максом Фифинуером, вице-директором ГСС, я задал ему этот прямой вопрос. И что ответил этот бюрократ? — Это психология, Шекет, — сказал он. — А спасением от психологических атак мы не занимаемся. Вот если бы ваша Далия напала на вас с ножом или лазером… — То я был бы хладным трупом прежде, чем вы успели бы получить мой сигнал о помощи, — объяснил я. — Какой же тогда вообще смысл в вашей деятельности? — Вы нас недооцениваете, — улыбнулся Макс, поглаживая второй присоской свой лысый живот, примостившийся на правом ушном отверстии. Да, я забыл сказать, что господин Фифинуер уроженец Гаммы Кассиопеи, и потому беседовать с ним — одно удовольствие, поскольку никогда не знаешь, откуда именно слышится его голос. Впрочем, если быть точным, то господин Фифинуер — еврей, а если еще точнее — гер, он принял иудаизм, когда вступил в должность, поскольку хотел стать равноправным гражданином Соединенных Штатов Израиля, иначе его не приняли бы на эту престижную службу. Лично я против таких вот меркантильных соображений при перемене вероисповедания, но, повторяю, мир наш жесток, а на Гамме Кассиопеи вообще не существует такого понятия, как религиозная самоидентификация — каждый верит в то, во что захочет. Знал я одного обитателя этой славной планеты, так он истово верил в то, что богом является ректор местного университета. Он воздвиг в честь ректора храм на центральной площади одного из городов и ходил молиться портрету бедняги-ректора, не знавшего, каким образом положить конец этому культу. Ведь он не мог посягнуть на свободу совести! Кажется, дело кончилось тем, что ректор присоединился к новой религии и молился перед собственным изображением, обращаясь к самому себе с просьбами о дожде или солнечной погоде… Впрочем, я отвлекся. Я действительно недооценивал Галактическую службу спасения, и последующие события показали мою неправоту. Дело было так. Отдохнув на Фи Змеи после путешествия по Второму рукаву галактики Андромеды, я отправился на Землю, взяв напрокат один из прогулочных звездолетов. Не то, чтобы я не проверил эту посудину от носа до кормы, в этом смысле я человек весьма дотошный, но я, признаюсь, не обратил внимания на небольшое примечание в инструкции по пользованию аппаратом. «Машина, — было сказано в примечании, — приписана к ГСС, борт-индекс 193 278 772». Ну приписана и приписана. Я, например, приписан, если верить паспорту, к Соединенным Штатам Израиля, город Иерусалим, улица Эголиав, 12. Я понятия не имел, где эта улица и где этот дом, я никогда там не был, а может, был один раз, и регистрационному компьютеру министерства внутренних дел вздумалось именно тогда зафиксировать мое местоположение. Вот с тех пор я и хожу со странной записью в паспорте. Так что приписанным и человек, и машина может быть куда угодно — нормальному пользователю это ни о чем не говорит. Взлетели мы без эксцессов. Сориентировались по звездам, выбрали направление на Солнечную систему, включили форсаж, и я завалился в каюте читать Клугера, наивно полагая, что приятно проведу двадцать три часа бортового времени — именно столько, согласно расчетам, должен был продлиться наш квант-скачок к орбите Плутона. Если вы читали роман «Смерть в Кейсарии», то поймете мои ощущения. Я закончил третью главу и перешел к пятой, решив прочитать четвертую как-нибудь в другой раз. Не удивляйтесь — таков мой метод чтения, я слишком нетерпелив, чтобы читать от корки до корки какой бы то ни было текст. Так вот, я закончил, повторяю, третью главу, когда звездолет вдруг дернулся, будто ему влепили пощечину, и я почувствовал, что курс изменился. — А что такое? — спросил я в потолок. — А ничего особенного, — в тон мне ответил звездолет. — Просто на планете Арданк в системе Каппа Парусов в настоящее время возникла опасность уничтожения племени вуувукеров. С гор идет оползень… — Ну? — сказал я, поскольку нужно же было как-то отреагировать на реплику машины. — И что из этого? — Согласно заложенной в меня базовой программе, — пояснил звездолет, — я обязан прервать выполнение любого задания, если получаю сигнал готовности от ГСС. — ГСС? — переспросил я. Аббревиатура показалась мне знакомой, но, увлеченный «Смертью в Кейсарии», я никак не мог вспомнить, как эта абракадабра расшифровывается. — Галактическая служба спасения, — отрапортовал звездолет и увеличил скорость, но двигались мы уже не в направлении Солнечной системы, а в сторону некоей планеты Арданк. — Послушай, — сказал я звездолету, — а может, эти вуувукеры заслужили, чтобы их накрыл оползень? И к тому же, как мы с тобой можем воспрепятствовать стихийному бедствию? — Какому стихийному бедствию? — удивился звездолет. — Оползень — это название местного животного, представляющего собой ползущую по склону горы глыбу биомассы размером три на пять километров. Накрывая поселение вуувукеров, оползень вызовет… — Понятно, — прервал я. — Тогда объясни, чем мы с тобой можем помочь бедным вуувукерам? Устроить атомный взрыв? Ведь иначе с этой глыбой не справиться! — Никаких атомных взрывов, — отрезал звездолет. — Галактическая служба спасения запрещает использовать средства, которые могут нанести непоправимый урон биосфере. — Гуманно, — согласился я. — Но тогда как мы можем… — Неважно, — буркнул звездолет. — Есть программа, я ее выполняю. — Похоже, — вздохнул я, — еще немного, и спасать придется нас с тобой. — Надо будет — спасут, — философски заметил звездолет и бухнулся на поверхность планеты Арданк в системе Каппа Парусов, даже не подумав включить амортизаторы. Когда я пришел в себя и немного отдышался, то увидел картину, от которой кровь, как любят писать романисты, застыла в моих жилах. Корабль стоял на краю пропасти глубиной километра два. Слева на нас надвигалась стена светло-зеленого оттенка, сиявшая на солнце, будто грань изумруда высшей степени чистоты. Впечатление портили только глаза оползня — их было десятка два на квадратный метр. Слишком много, по-моему, для такого огромного существа, но что я, впрочем, понимал в местной экологии? Надвигался оползень очень живенько, еще минута, и звездолет вместе со мной будет погребен под этой многотонной глыбой живой материи. А с другой стороны стеной стояли вуувукеры и, видимо, дрожали от страха во всяком случае, выглядело это так, будто жирные мешки пятиметровой высоты проходили испытания на вибростенде. Скажу честно: я не испытал приязни к тем, кого мы прибыли спасать. Не спорю, возможно, вуувукеры были нежными и душевными созданиями, но в тот момент мне хотелось только одного — чтобы оползень и вуувукеры выясняли отношения без моего участия в этом процессе. В следующую секунду мешки вытянулись, став еще выше, чем были, и с резкими щелчками в сторону оползня полетели тонкие и короткие стрелы, которые каждый вуувукер выпускал, по-моему, из собственного живота. Никогда не видел такой точно и массированной стрельбы! Каждая стрелка вонзалась в один из многочисленных глазов оползня, и наверняка даже для огромной глыбы это было мучительно. Туша оползня дернулась (еще одна лавина стрел), потом опять (вторая лавина), а когда третья лавина сделала оползень похожим на постриженного ежа, огромное это существо прекратило свое поступательное движение, и будто какая-то внутренняя сила поволокла его к пропасти похоже было на то, что вуувукеры лишили оползня глаз именно с этой стороны, и существо просто не понимало, что ему грозит. — Цель изменилась, — сообщил мне звездолет, наращивая силовое поле. — ГСС приказывает приступить к спасению оползня. — Они там вообще знают, что делают? — возмутился я. — То этих спасай, то тех… — Спасают того, кто слаб, — поучительно сказал звездолет и набросил на оползня невидимую энергетическую сеть. Туша перестала сползать в пропасть, вуувукеры произвели еще один залп, но на этот раз стрелы не достигли цели, срикошетировав от поверхности силового поля. И тогда обе конфликтующие стороны обратили наконец внимание на букашку, встрявшую в выяснение их сложных и давних отношений. Я всегда придерживался мнения, что, если двое дерутся, третьему там делать нечего, даже если благородство предписывает спасать слабейшего. Следующий залп вуувукеры произвели, естественно, по звездолету. Учитывая, что стреляли они точно, можете представить себе последствия. Все внешние телекамеры вышли из строя, и я перестал видеть, что происходит. Слышать я перестал тоже. Энергетическое поле отключилось, поскольку перестала поступать внешняя информация. И по-моему, оползень сразу понял, на кого ему нужно обратить свой праведный гнев. Давление на оболочку увеличилось так, будто звездолет оказался на двухкилометровой глубине. Еще немного, и… Вот тогда-то я понял, какие молодцы работают в ГСС — Галактической службе спасения. Прошла секунда, и неожиданно давление за бортом упало до нуля, а из динамика послышался нежный голос дежурной: — Дорогой Иона Шекет, вы спасены! Ваш звездолет находится в зоне ожидания на орбите Арданка, система Каппа Парусов. Ремонтный корабль прибудет через полчаса. — Ну спасибо, — буркнул я. — А как насчет оползня и вуувукеров? Кого из них нужно спасать в данный момент? — Никого! — радостно сообщила дежурная. — Дело в том, что для вашего спасения пришлось использовать лазерный выдавливатель, и в результате оползень расплавился, а вуувукеры свалились в пропасть… — Но как же! — воскликнул я. — Вы же — служба спасения! — Мы всегда спасаем слабейшего, — гордо сказала дежурная. — Согласитесь, что в тот момент слабейшим были вы. Так вот, господа, я, конечно, благодарен ГСС за спасение моей драгоценной персоны, но судьба оползня и вуувукеров не дает мне заснуть по ночам. К тому же, если бы ГСС не заставила мой звезолет изменить курс, то из этой передряги кто-то еще вышел бы живым — либо оползень одолел бы своих врагов и остался жив, либо вуувукеры свалили тушу оползня в пропасть и праздновали победу. А так… Размышляя о моральной стороне службы спасения, я вспомнил о том, как оказался однажды на планете совершенно диких солдат. Это тоже интересная история, но совершенно другая…

ПОЕДИНОК НА АГРОЛЛЕ

Мне почему-то редко везет на попутчиков. Еще когда я служил в зман-патруле, начальство предпочитало посылать меня в прошлое одного — так я лучше справлялся с любым самым сложным заданием. Попутчик, коллега, сослуживец — называйте как хотите — мне мешал уже одним своим присутствием. Я хочу сказать, что, когда мне на Ренде Хи Большого Льва дале двухместный корабль и сообщили, что со мной к Магде Омикрона Кассиопеи пойдет еще и некто Луций Брегет, я понял, что ничего хорошего из этого путешествия не получится. Отказаться от полета я не мог: деньги были уплачены заранее, а других звездолетов в направлении Кассиопеи в тот момент не было, да и не предвиделось в ближайшие два-три года. Луций Брегет, несмотря на свое имя, оказался вовсе не римлянином и даже не итальянцем. Это был старый еврей, поклонник языка идиш, так что можете себе представить, какое удовольствие я получил во время нашего трехдневного перелета. Я говорю — трехдневного, хотя по расписанию рейс должен был продолжаться неделю, потому что через трое суток вышла из строя система кондиционирования жизненного пространства. Не знаю, возможно ли такое в принципе, но с нами это случилось, и я уверен, что, если бы летел один, ни одному аппарату на борту и в голову бы не пришло ломаться или иным способом демонстрировать свое нежелание выполнять возложенные на него функции. Как бы то ни было, жить внутри коробки, где температура поднималась на градус в час, стало невозможно, и я начал искать место для посадки. Аварийный корабль был, естественно, уже вызван — сработала система безопасности, не успевшая пока испортиться в знак солидарности с системой жизнеобеспечения. Луций Брегет, вместо того, чтобы помогать мне ненужными советами, только и делал, что причитал на идиш, воздевая к потолку кабины свои тощие ручки. А я взял управление на себя и посадил звездолет на широком поле какой-то землеподобной планеты, наверняка имевшей название, но не занесенной по каким-то причинам в мой походный атлас. Хорошо еще, что воздух здесь оказался пригодным для дыхания, иначе мне, хочешь-не хочешь, пришлось бы обратиться к Галактической службе спасения, а этого мне хотелось в последнюю очередь. Я был почему-то уверен, что ребята из ГСС бросятся спасать сначала Луция Брегета, а такого развития событий мое самолюбие не сумело бы выдержать. Итак, я вышел из корабля, а Луций Брегет плелся следом, продолжая излагать на идиш историю сотворения мира. Во всяком случае, я улавливал в его речи отдельные слова типа «творец», «небо», «хаос» и еще что-то в таком духе. Звездолет стоял в чистом поле — до самого горизонта были только невысокие холмы, поросшие чахлыми кустиками. Впечатление было таким, будто на этой планете тоже вышла из строя система кондиционирования жизненного пространства, и растительность именно сейчас находилась в процессе издыхания. Едва я успел подумать о том, что неудачно подыскал место для посадки, как из-за ближайшего кустика встало существо, чем-то напоминавшее гориллу, но облаченное в полевую армейскую форму межзвездных оборонительных сил Сиррабонского альянса. — Эй! — крикнул я Луцию Брегету, который ничего не понимал в полевой субординации и шел навстречу своей смерти, продолжая бубнить под нос неудобопонятный текст. — Остановитесь! Сиррабонский солдат поднял клешню, в которой я разглядел автоматическую лазерную пушку АГД-75, и щелкнул челюстями. — Ложись! — заорал я и помянул недобрым словом Галактическую службу спасения. Надо отдать должное Луцию Брегету — команду он выполнил незамедлительно и оказался на земле даже раньше, чем я закончил слово. Лазерная пушка выстрелила короткой очередью, и я ощутил ни с чем не сравнимый запах испаряющихся приборов. Мне не нужно было поднимать голову (я, как вы понимаете, тоже лежал в тот момент мордой в грязи), чтобы убедиться в том, что наш звездолет сейчас не смог бы исполнять функции даже дорожной повозки. В следующую секунду над моей головой просвистел камень и, выбив из клешни сиррабонского вояки лазерник, грохнулся где-то за холмом, подняв тучу пыли… Обезоруженный сиррабонец повернулся и бросился бежать, взбрыкивая всеми пятью конечностями, а за ним погналось нечто, напоминавшее в первом приближении колесный экипаж начала ХХ века. Экипаж издавал воинственные вопли, а две пары рук, торчавшие из того места, где у порядочного автомобиля располагался мотор, на ходу бросали в сиррабанца камни, доставая их из-за водительского кресла. Мой попутчик всего этого не видел, поскольку лежал, уткнувшись лицом в пыльную почву, но я-то быстро понял, что передо мной солдат армии Иргидака, третьй планеты в системе Беты Единорога. Иргидакцы замечательные бросатели камней, никто в Галактике не может сравниться с ними в этом искусстве. По-моему, у сиррабонца не было никаких шансов остаться в живых, если учесть, что лазерная пушка валялась в пыли неподалеку от меня. Я все еще не понимал, что происходит, и как два инопланетных солдата оказались в этой пустыне? Но инстинкт подсказал мне, что лазерной пушкой нужно завладеть незамедлительно. Что я и сделал, причем ни тот солдат, ни этот не обратили на меня никакого внимания. Поразил меня Луций Брегет. С неожиданной резвостью он вскочил на ноги, выбил у меня из руки пушку, отлетевшую за ближайший холм, и немедленно залег опять, будто ничего и не произошло. — Эй! — вскричал я. — Господин Брегет! Что вы себе позволяете? Но попутчик мой окончательно перешел на идиш, и взаимопонимание между нами перестало быть проблемой — о каких проблемах можно говорить на разных языках? Между тем ситуация изменилась еще раз: в пределах видимости возник боевой столб десятиметровой высоты, внутри которого восседал солдат в красной полевой форме армии Хлибатора, пятой планеты в системе Каппы Волопаса. Столб передвигался по полю прыжками, подобно раненому страусу, но хлибаторец свое дело знал хорошо, и в следующую секунду оба его противника — и иргидакец, и сиррабонец — лежали мертвее мертвых ножками кверху, как тараканы, которых полили отравой. Если вы думаете, что на этом все кончилось, то вы ошибаетесь. На всякую силу, как известно, находится другая сила. Нашлась управа и на хлибаторского солдата. Не прошло и секунды после его внушительной и безоговорочной победы, как что-то мелькнуло низко над землей, что-то шарахнуло, и боевой столб переломился посредине, рухнул и стал для хлибаторского солдата безвременной могилой. Кого еще принесла сюда нелегкая, и что вообще происходило на этом пятачке? Должно быть, я задал этот риторический, по-моему, вопрос вслух, потому что купавшийся в пыли Луций Брегет неожиданно перешел с любимого им идиша на чистейший и незамутненный иврит. — Господин Шекет, — сказал он, не поднимая головы, — не будете ли вы так любезны не мешать боевым действиям враждующих армий? Бросьте лазерник, не искажайте реальной ситуации. После чего он опять перешел на идиш и забормотал свое: «хаос», «творение», «искуситель»… В другое время и в другом месте я бы, возможно, и послушался чужого совета, даже если это совет попутчика. Но — не здесь и не теперь. Я-то понимал, что хлибаторского солдата могло уложить в грязь только лучевое оружие поля боя. Следовательно, и мы с Луцием не могли быть застрахованы от случайного лепесткового отблеска, последствия которого как правило бывают летальными для любого типа живой материи. Но кто, черт побери, мог использовать здесь лучевое оружие? Я спиной чувствовал, если вы понимаете, что я имею в виду: нужно срочно зарываться в землю, иначе нас запросто изжарит тепловое излучение неизвестного происхождения. — Делай, как я! — рявкнул я и принялся забрасывать себя землей, будто крот, роющий нору. К чести Луция Брегета должен сказать, что он и теперь вовремя выполнил приказание. Если вы думаете, что лежать под слоем земли и размышлять о том, спалит тебя тепловой луч или нет, — занятие глупое и для мыслящего индивидуума просто непристойное. Главное: я теперь не мог следить за ходом странного сражения и не знал, когда можно будет высунуть голову наружу. А что оставалось делать? Я лежал, прислушиваясь, и минут через пять подумал, что битва, пожалуй, закончилось: тишина стояла такая, будто работало звуковое стационарное заграждение типа ЗПР-873. Я поднял голову и увидел невдалеке лишь несколько трупов инопланетных солдат: кроме хлибаторца, сиррадонца и иргибакца, здесь оказались абсолютно мертвые тела еще десятка неизвестных мне представителей военной элиты. А в сотне метров от меня в розовом облаке силового поля опускался на поверхность планеты корабль ГСС — Галактической спасательной службы. Вот уж действительно: помощь пришла вовремя! Луций Брегет тоже поднял из грязи свое грузное тело и бормотал что-то под нос, но уже не на идиш, а одном из стандартных галактических жаргонов иврита: — Ну вот, Шекет, мы легко отделались, сейчас нам помогут… Нам действительно помогли — для чего еще существует ГСС? Но мое возмущение не имело предела, и высказал я его командиру спасателей в самой резкой форме. — Дорогой Шекет, — усмехаясь, ответил командир, который был, по-моему, евреем из системы Каппы Ориона, — вам изначально ничего не грозило, так что мы прилетели для того лишь, чтобы исправить в вашем звездолете систему кондиционирования жизненного пространства. — Ничего? — вскричал я. — А лучевой удар? А камни? А стрельба из… Командир широким жестом отмел все эти обвинения. — Дорогой Шекет, — сказал он. — Вам не повезло в том смысле, что вы совершили посадку на боевую планету. Но ведь вы не являетесь официально признанным солдатом, так что жизнь ваша была, конечно, вне опасности. — Не понимаю, — заявил я, хотя мне и было трудно признаваться в собственном невежестве. — Агролла относится к типу боевых планет, где ведутся все галактические войны. Если, допустим, между Землей и Марсом возникает конфликт, который обе планеты готовы разрешить лишь силой оружия, то самый опытный боец с той и другой стороны прибывает на Агроллу, где и ведет поединок с противником до полного уничтожения. А поскольку в Галактике одновременно желают вести войны друг с другом по меньшей мере тысячи планет, но на Агролле одновременно происходят тысячи поединков, и солдаты порой не знают, с кем именно им нужно сразиться. А потому здесь сражаются все против всех. Но, повторяю, — лишь официальные бойцы, направленные с миссией: победить или умереть. А вы с господином Брегетом оказались здесь случайно, и потому никто из сражавшихся не видел вас в упор. Что, безусловно, и спасло вам жизнь. Кстати, если бы на вашем корабле была в порядке система кондиционирования жизненного пространства, вы бы и неудобств не испытали и смогли бы наблюдать за сражениями в комфортных условиях. — Если бы эта проклятая система была в порядке, — воскликнул я, — то ноги моей на Агролле не было бы! Какое варварство! Драться до смерти! — Да, - печально сказал спасатель, — но что делать? Иногда поединок единственное средство сдержать большую войну. — Истинно так, — встрял в разговор Луций Брегет, неожиданно опять вспомнивший об иврите. — Я давно мечтал побывать на Агролле и понаблюдать за военными действиями. И вот мечта моя исполнилась. Тут до меня наконец дошло. — Как? — вскричал я. — Это вы вывели из строя систему кондиционирования? — Но если бы я этого не сделал, — гордо сказал господин Брегет, — вы лишились бы самого увлекательного приключения в жизни! У вас не было бы сюжета для очередной истории! Подумав, я понял, что Брегет, конечно, прав. Хотя, должен добавить, что историй у меня и без того достаточно. Вот хотя бы — работа по очищению газовых туманностей…

ЧИСТЫЕ ПЛЯЖИ ЗАГАРАБАБАРЕ

Вы, конечно, понимаете, что работа ассенизатора — не самое престижное дело для человека, обладающего степенью магистра в области оккультных наук. Говоря о магистре, я имею в виду себя. Действительно, лет десять назад со мной случился такой казус, и я получил диплом, которым одно время похвалялся перед каждым, кто хотел меня слушать. Что до работы ассенизатора, то и этот казус выпал на мою долю, о чем сейчас, когда улеглись страсти, я не очень и жалею. Но в тот день, когда я, прибыв отдохнуть на курорт Загарабабаре, узнал о том, что пляжи будут закрыты и похоже — навсегда… О, возмущению моему не было предела! Впрочем, я попробую изложить эту историю по порядку, но признаюсь заранее, что истинного порядка, к какому я привык, на Загарабабаре не было и в помине. Итак, посетив Агроллу и понаблюдав за поединками солдат всех галактических армий, я понял, что мне необходим отдых — если не физический, то хотя бы ментальный. Лучшего места, чем планета Загарабабаре в системе Дельты Волос Вероники, я найти не смог. Возможно, если бы я слушался советов, то выбрал бы другое место для отдыха, но чужих мнений я не признавал никогда и потому воспользовался Большим каталогом Галактических рекреационных планет. Каталог содержал сведения о ста сорока двух тысячах трехстах девяноста семи зонах отдыха, и каждая из них заявляла, что является единственным местом во Вселенной, где усталый путник, сбросив сандалии, опустит натруженные ноги… В общем, чушь. Загарабабаре я выбрал только потому, что название этой планеты начиналось с мягкого знака. Конечно, ни на одном из земных языков произнести такое название невозможно, но я просто довожу до сведения читателей, что в слове Загарабабаре перед буквой «З» стоит мягкий знак, и для аборигенов в этом нет ровно ничего странного. Самый модный курорт расположен на Загарабабаре (не забывайте о мягком знаке!) в таком месте, куда можно добраться от главного космопорта лишь на лумбике — местной разновидности земного удава. В длину взрослый лумбик достигает семи километров, а в диаметре сантиметров сорок — как раз столько, чтобы можно было сесть верхом. Впереди меня сидела очаровательная женщина по имени Грижа, прилетевшая с одной из планет Ахернара, и мы всю дорогу от космопорта до санатория спорили о том, к чему может привести спаривание лошади Пржевальского с новорожденным лумбиком — оказалось, что генетические коды этих принципиально разных, казалось бы, существ имеют много общего, и нельзя исключить, что в будущем селекционеры создадут этакий гибрид лошади и лумбика: то ли семикилометровую змею с лошадиной головой, то ли лошадь с сознанием змеи-переростка. К согласию мы с Грижей не пришли, ибо я принципиально не соглашаюсь с женщинами ни по какому вопросу. Однако это не помешало нам в первую же ночь отправиться на вершину горы, на которой стоял санаторий, и предаться там местной разновидности секса — наблюдению за облаками. Аборигены Загарабабаре размножаются именно таким странным образом: собираются группами и поднимаются на местные горы, откуда следят за движением немногочисленных облаков. Кому удается первому разглядеть в облаке фигуру Озика, местного божества, отвечающего за рождаемость, тот и беременеет, причем неважно, какого пола окажется удачливый абориген. Нам с Грижей это, как вы понимаете, не грозило, и потому мы глядели на облака, не задумываясь о том, каким может стать наше потомство. Только поэтому нам и удалось разглядеть нависшую над Загарабабаре смертельную опасность. Была полночь, когда госпожа Грижа сказала своим приятным скрипучим голосом: — Уважаемый Иона, вам не кажется, что вон то облако в зените не совершает положенного ему спирального движения? — Да, - вынужден был согласиться я, вглядевшись в туманную небесную даль. — Не совершает. Странно. — Более чем, — пылко сказала Грижа. — К тому же, в отличие от прочих облаков, оно состоит из водорода и примесей, что исключает его происхождение в экосфере планеты, состоящей… Я не стану приводить окончание речи госпожи Грижи — женщины вообще не имеют представления, когда можно предаваться словесным изыскам, а когда нужно, наконец, замолчать. Мне-то уже было, к сожалению, ясно: где-то в космосе поток быстрых частиц разогнал плотное водородное облако, окружавшее одну из близких к системе Загарабабаре карликовых звезд, и в результате этого то ли естественного, то ли явно террористического акта облако двинулось на планету-курорт и вот-вот собиралось утопить ее в своих газовых миазмах. Я представил себе последствия: отравленная водородом атмосфера Загарабабаре, миллионы аборигенов и гостей планеты, мучающихся от удушья, прекрасные пляжи, где невозможно купаться, потому что местная вода, впитав лишние молекулы водорода, будет загораться от малейшего движения, подобно земным лесам в периоды страшной засухи… И еще: гибель фауны, не говоря уже о флоре. Но главное, что возмутило меня до глубины души: пропадал мой отдых! Зачем я сюда прилетел — чтобы наблюдать за агонией местной биосферы? Это я мог сделать в любом другом, менее приятном для взгляда, месте Галактики! — Дорогая, — прервал я словесные излияния Грижи, — хватит болтать, нужно спасать природу! К чести женщины должен сказать, что, услышав мои слова, она немедленно закрыла свой красивый рот, напоминавший по форме пасть дракона, и до конца операции молчала, как рыба — я имею в виду рыб планеты Гапрафун, которые действительно не умеют издавать никаких звуков, в отличие от рыб планеты Земля, чьи вопли в ультразвуковом диапазоне давно отвадили от наших океанов всех инопланетных купальщиков. Итак, мы с Грижей отправились назад, в космопорт, и вылетели в ту же ночь в сторону наседавшего на Загарабабаре межзвездного облака. В моей голове еще не было никакого плана, но нужно же было делать хоть что-то! Когда мы поднялись над эклиптикой, мне стали ясны масштабы грозившей планете экологической катастрофы. Газовая туманность была такой плотной, что даже свет ближайших звезд застревал в ней, как шило в пуховой подушке. Я, конечно, мог вызвать ГСС — Галактическую службу спасения, и эти бравые парни за здорово живешь разнесли бы злосчастное облако в клочья. Но мог ли я, Иона Шекет, обращаться за чьей-то помощью, не испробовав сначала всех своих сил? Ответ очевиден, не правда ли? Какие возможности были в моем распоряжении? Во-первых, госпожа Грижа, которую я мог выбросить из звездолета в центре облака. Органических молекул ее грузного тела вполне хватило бы для того, чтобы весь водород облака выпал в осадок, пролившись на Загарабабаре горячим дождем. Во-вторых, я мог, подобно камикадзе, взорвать свой звездолет, и тогда ударная волна разнесла бы облако в мелкие клочья, сделав минимальным экологический эффект его падения на Загарабабаре. У этого плана был тот недостаток, что, взорвав корабль, я вынужден был бы добираться до Солнечной системы пешком, да еще и с госпожой Грижей в качестве дорожного посоха, а это представлялось мне несколько затруднительным, если учесть, что я не способен развивать ту скорость, с какой движется рейсовый звездолет. Был еще третий вариант, который я вообще не рассматривал: оставить все как есть и отправиться вместе с госпожой Грижей на любую другую планету, пляжи которой манили чистотой и доступностью. Ни один из этих вариантов не мог удовлетворить ни мою совесть, ни мое тщеславие, ни мой инстинкт самосохранения. И что же оставалось делать? Пляжам Загарабабаре оставалось около двадцати часов спокойной жизни, и я решил портатить это время с толком. — Летим на Фомальгаут! — сказал я госпоже Гриже, и она, кажется, решила, что я удираю с места будущей трагедии. Женщины всегда плохо думают о мужчинах, даже когда они не думают о мужчинах вообще. Я не стал отвечать на невысказанный выпад Грижи, и наш звездолет упал на взлетное поле космопорта Фомки-2, второй планеты Фомальгаута, спустя всего пять часов после экстренного старта. Не сказав ни слова Гриже (какой смысл о чем-то говорить с женщиной, которая плохо думает о ваших намерениях?), я отправился в местный музей бронетанковых войск и взял напрокат некий экспонат, который значился в каталоге под номером К-2303-К. Вообще говоря, музейные экспонаты не выдают почем зря и первому желающему, но среди желающих я был не первым и потому имел право на льготу, и, кроме того, директор музея был моим давним приятелем, мы с ним как-то служили в зман-патруле, а такая дружба не только не ржавеет, но и не забывается, что в наши дни всеобщего склероза имеет огромное значение. Вернувшись на корабль, я привинтил экспонат к наружной поверхности, и мы взлетели, даже не насладившись красотами Фомки, которые сами по себе заслуживают особого описания. Грижа продолжала хранить молчание, и я уже начал опасаться, не проглотила ли бедная женщина язык. Впрочем, сейчас меня вполне устраивало это проявление женской гордости, бессмысленной и беспощадной, как русский бунт. Обратно в систему Загарабабаре мы летели всего три часа, поставив рекорд скорости. Облако уже почти достигло границ атмосферы, и экологическая катастрофа вот-вот должна была разразиться. Но я, как вы понимаете, проявил чудеса ловкости и успел таки включить экспонат К-2303-К, после чего мне и госпоже Гриже осталось только наблюдать и ждать. Как только прибор начал работать, чернота облака сменилась серостью утреннего тумана, появились звезды, прежде невидимые за газовой пеленой. Час спустя все было кончено — от облака остались только воспоминания, если, конечно, кому-то нравится вспоминать о какой-то газовой туманности. Я опустил звездолет на Загарабабаре и сказал Гриже: — Теперь, дорогая, мы можем спокойно отправляться на пляж. Вот тогда и вернулся к Гриже дар речи. — Шекет! — воскликнула она. — Что ты наделал? — Как что? — удивился я. — Спас Загарабабаре от экологической катастрофы. — И для этого использовал машину времени? — Ну да, — согласился я. — Прибор К-2303-К, в просторечии — машина времени. — И теперь, — безжалостно продолжала Грижа, — это проклятое облако оказалось в прошлом и наверняка выпало на какую-нибудь беззащитную планету. А Галактической службы спасения тогда еще не было! И Иона Шекет еще не родился! И облако могло погубить целый мир! Ты об этом подумал? Эти мужчины вообще когда-нибудь думают? Ну вот, сразу и обобщения… Пожав плечами, я включил ретроскоп и посмотрел, в какое именно прошлое я отправил облако межзвездного газа. — Ты видишь? — прошипела Грижа над моим ухом. — Солнечная система, шестьдесят миллионов лет назад. Это облако выпало на Землю и уничтожило всех динозавров! — Ах, - сказал я. — Вот почему я всегда терпеть не мог этих гнусных тварей. Без них Земля стала лучше, ты не находишь? — Ты погубил целый мир! — выходила из себя Грижа. — Если бы не ты, динозавры могли бы стать разумными! И никакие теплокровные, вроде тебя, на Земле не появились бы! — Понятно, — ехидно сказал я. — Тебя бы больше устроило, если бы Иона Шекет был не человеком, а бронтозавром. Конечно, тогда мы с тобой лучше подошли бы друг к другу… То, что сказала в ответ госпожа Грижа, не поддается переводу на нормальный язык. Впрочем, не думаю, что вам интересны детали этого скандала, не имевшего к спасению Загарабабаре никакого отношения.

НАРУШЕНИЕ ПРИСЯГИ

На Арамгорне я оказался совершенно случайно. Я даже мимо не пролетал, если хотите знать, а то многие говорят: «Если бы Шекет не пролетал мимо Арамгорна на своем звездолете, то ничего бы там не случилось». Так вот, для сведения: у меня в те славные времена вообще не было звездолета, я еще не был так богат, чтобы приобрести махину массой в три тысячи тонн, когда за каждый грамм нужно было выложить три полноценных израильских шекеля. В день, о котором судачат сейчас на всех планетах Третьего галактического рукава (рукав Ориона — если придерживаться общепринятой терминологии), я находился на Земле, более того — в Тель-Авиве, а если быть совсем точным, то протирал штаны в международном космопорте в ожидании лайнера на Марс. Лайнер опаздывал, и многие пассажиры уже намерены были требовать компенсации. Особенно бесчинствовала дама неопределенного возраста, уроженка, по-моему, то ли Бердичева, то ли Йокнеама. — Да что же это такое? — возмущалась она своим непередаваемым басом профундо. — У меня дочка рожает на Марсе, я обязана там быть вовремя, иначе внук останется без судьбы, и это будет катастрофа! Услышав о судьбе, я навострил уши, а поняв, что дама имеет в виду, я не мог сдержать свое любопытство. — Уважаемая госпожа, — вежливо сказал я, — судя по вашей реплике, вы являетесь выпускницей Оккультного университета, что на планете Карбикорн? Дама вперила в меня пронзительный взгляд, что-то, видимо, шевельнулось в ее памяти, потому что она сказала, смягчив тон: — О, так мы с вами коллеги! Вы закончили Оккультный университет три года назад, как я вижу. И на экзамене по созданию судеб получили пятьдесят шесть… — Да, - с сожалением признался я. — С созданием судеб у меня были проблемы. Но зато в астрологии несолнечных планет я был одним из первых. А вы как работаете — по глазам или тембру голоса? — И так, и этак, — сказала дама и изволила представиться: — Мойра Динкин, к вашим услугам. Как я уже сказала, тороплюсь на Марс, чтобы… — Да, это я уже слышал. Вы продумали судьбу своего внука или намерены действовать интуитивно? — Никакой интуиции! Мой внук будет известным биржевым игроком, и чтобы направить его по этой стезе я намерена привлечь знак Весов в совокупности с… — Это понятно, — прервал я, — но звездолета все нет и нет… — Эти негодяи из «Эль-Аль»!.. — Согласен, но крик нам с вами не поможет. Почему бы не использовать наши знания, полученные в Оккультном институте? Я сам не решился бы, да и сил маловато, по телепортации у меня было пятьдесят девять, а мы вдвоем могли бы… — Это мысль, — задумчиво произнесла Мойра, и голос ее смягчился до баритонального оттенка. — У меня-то с телепортацией все в порядка, но одной боязно… Врочем, как вас там… — Иона Шекет к вашим услугам. — Ах, Шекет, ну как же, я о вас слышала, это вы уничтожили динозавров? Хорошо сделали, эти твари… Однако, — прервала она себя, — мы же давали клятву не использовать в быту знания, приобретенные на Карбикорне. — Давали, — согласился я. — Но разве сейчас не чрезвычайные обстоятельства? Разве судьба внука, которая без вашего участия станет вовсе не такой, какой должна быть, не является достаточным основанием… — Вы правы, дорогой Шекет! — с жаром воскликнула Мойра. Мне бы призадуматься, уж слишком экспансивно эта особа восприняла мое предложение, но я тоже торопился, и возможность сразу оказаться в пункте назначения притупила мою интуицию. Мы с Мойрой отошли в дальний угол зала ожидания, где можно было без опаски применять любые оккультные изощренности, и впервые посмотрели друг другу в глаза. Взгляд Мойры Динкин мне понравился. Полагаю, что и я произвел на женщину благоприятное впечатление. Иначе у нас ничего бы не получилось техника телепортации требует глубокого проникновения партнеров по перемещению в сущность друг друга. — Марс? — сказала Мойра, продолжая сверлить меня взглядом. — Вам Марс, — согласился я, — а мне чуть дальше, на Марсе я хотел пересесть на «Акцию», которая летит на Эндимион. — Хорошо, — согласилась Мойра, и мы взялись за руки. — Итак: Марс-Эндимион. Только отключите на секунду воображение, когда я сойду, мне вовсе не улыбается попасть на Эндимион, о существовании которого я даже не слышала. — Договорились, — кивнул я, и мы одновременно нарушили присягу выпускника Оккультного университета, использовав полученные знания в личных целях. Вот тут-то и проявился коварный женский характер моей новой знакомой Мойры Динкин. Впрочем, я могу ее понять: она наверняка решила, что я с моими пятьюдесятью шестью баллами по телепортации не могу быть надежным партнером в этой сложной процедуре, и решила себя подстраховать. Иными словами, в следующую после старта секунду я обнаружил, что стою на взлетном поле какого-то космопорта, и это наверняка не были ни Земля, ни Марс, ни, тем более, Эндимион, где космопорта еще и в помине не было, а всех новоприбывших доставляли на планету с орбиты в малогабаритных челноках. И это могло означать только одно: Мойра использовала мою ментальную энергию для корректировки собственного курса, а мой путь оказался в результате безнадежно расфокусирован. Планета, на которой я оказался, носила название Армагорн. Тут не могло быть сомнений, поскольку именно это название было написано крупными буквами на интергалактическом иврите, и буквы эти горели на фасаде здания космопорта. Сколько раз я говорил себе, что с женщинами невозможно иметь дела — они или не поймут ваших намерений, или поймут их слишком прямолинейно, или вообще ничего не захотят понять, потому что думают обычно только о своих женских прихотях! Мало мне было Далии? Или этой, как ее… которая с Ориона… Ну, неважно. Сдержав возмущение, я направился к зданию космовокзала, размышляя над тем, как я объясню руководителю полетов свое появление. Не мог же я сказать, что телепортировался на планету с Земли — ведь тем самым я бы признался в серьезном нарушении этики Оккультного университета! Я еще не успел ничего придумать, как передо мной резко затормозил диспетчерский модуль, и водитель крикнул в открытую дверцу: — Быстро в кабину! Реакция у меня отменная — в следующее мгновение я сидел рядом с водителем, и модуль рванулся вверх. — Вы появились на летном поле за десять секунд до посадки лайнера Ирхон-Марданелла, — объяснил диспетчер. — У меня просто не было времени… — Понятно, — сказал я, похолодев от представившейся моему воображению картины: лайнер, конечно, сделал бы из меня мономолекулярную плоскую структуру, не подлежащую восстановлению. — Судя по вашему неожиданному появлению, — продолжал диспетчер, направляя модуль к зданию вокзала, — вы пользовались методом телепортации. Значит, я имею дело с выпускником Оккультного университета? — Э-э… — промямлил я. — Не бойтесь, я не стану докладывать о нарушении вами присяги, — ободрил меня диспетчер. — Я полагаю, что нам удивительно повезло! Вы для нас просто манна небесная! — А в чем дело? — поинтересовался я из чистого любопытства. Модуль опустился на крыше здания космовокзала в диспетчерской зоне, но мой спутник не торопился покидать кабину. — У нас проблема, — сказал он. — Вчера на посадку шли сразу восемь звездолетов, это была не моя смена, но меня тоже вызвали, потому что диспетчерская не справлялась… Короче говоря, я не сумел сразу оценить ситуацию, и два корабля неминуемо должны были столкнуться… — Кошмар, — протянул я. — Что мне оставалось делать? — продолжал диспетчер. — Я набросил на один из звездолетов надпространственную сеть, а вторую машину повел на посадку. Когда звездолет нормально опустился, я вернулся к сети, но… машины в ней не оказалось. — Понятно, — оживился я. — Надпространственная сеть держит объект не более пятнадцати секунд… — А мне для посадки второй машины потребовалось на три секунды больше и потому… — И потому сейчас тот звездолет как бы не существует в природе, верно? Он растворен в пространстве, как соль в океане… М-да, вам не позавидуешь. — Мне никто и не собирается завидовать! — воскликнул диспетчер. — Но корабль! Но люди! Там летела делегация лупиков с Амтаракии! — Не знаю никаких лупиков, — пробормотал я, понимая уже, чего добивался диспетчер своими восклицаниями. Конечно, на Арамгорне не было ни одного выпускника Оккультного университета, и мое появление действительно можно было считать счастливым предзнаменованием. Но ведь диспетчер, по сути, склонял меня к нарушению присяги! А разве я ее уже не нарушил, используя телепортацию в личных целях? — Мне нужен небольшой астероид, массой примерно в сотню мегатонн, решительно сказал я, — и лазерная пушка с точностью поражения не менее девяноста девяти процентов. — Будет! — с энтузиазмом воскликнул диспетчер. Лично я в этом сомневался, но удержал свои сомнения при себе и оказался прав: не прошло и получаса, как меня усадили в диспетчерской комнате перед стереоэкраном с обзором до орбиты последней планеты в системе, а в руке у меня оказался пульт управления трехлучевым лазером. Для несведущих: не существует реальных физических способов собрать размазанный по пространству звездолет, это все равно, что собрать растворенную в океане соль — нужно выпарить весь океан! Хочешь-не хочешь, но приходится обратиться к оккультным методам. В частности, если в нужное время в нужном месте снести с орбиты какую-нибудь планету, влияющую на астралогическую карту данного звездолета, то и судьба объекта изменится это, надеюсь, понятно? Можно воспользоваться прецизионными методами — работать не с планетами (что я мог с ними сделать?), а с астероидами, которые, как известно, тоже влияют на судьбу, и порой даже сильнее, чем Юпитер или какой-нибудь Армагорн. Вот только точность расчета тут должна быть совершенно ювелирная… Думаю, мои преподаватели с Карбикорна остались бы мной довольны. Вряд ли им приходилось работать под непрерывные причитания диспетчера, нервы у которого годились разве что для использования в качестве шнурков для ботинок… Когда я нажал на гашетку, то даже на десять процентов не был уверен в результате. Практическая астрология никогда не была в числе моих любимых предметов, но ведь и выхода не было… Лазерный луч угодил точно в цель — астероид содрогнулся, от него отвалился кусок, изменилась орбита, а с ней изменилась и судьба звездолета, поскольку в его карте этот безымянный астероид находился в аксепте с… Неважно, не буду забивать вам голову терминами. — Вот! — завопил диспетчер и бросился к своему пульту. Над посадочным полем возникла темная туша звездолета, и, если бы в диспетчерской немедленно не приняли бы меры, корабль грохнулся бы с высоты двух километров. Я воспользовался суматохой и сбежал из космопорта в город, где и предался различным порокам, чтобы забыть пережитый стресс и собственный проступок: нарушение присяги. Если вы не знаете, что именно на Арамгорне называют пороками, то вы не знаете самого любопытного. Я тоже не знал, и это послужило причиной множества недоразумений.

ДОРОГА ГРЕШНИКОВ

Я покинул космопорт Арамгорна, как только диспетчер перестал обращать на меня внимание. Он занимался швартовкой только что прибывшего лайнера, а я, взяв, как говорится, ноги в руки, спустился на окружное шоссе и отправился искать ближайший ресторан, чтобы заполнить желудок, успевший опустеть после того, как мы с Мойрой нарушили присягу Оккультного университета и использовали эффект телепортации в личных (читай — корыстных) целях. Я шел по шоссе, размахивая руками и с любопытством глядя по сторонам. Справа и слева от дороги располагались плантации местных растений: кусты желтого цвета, на которых висели большие плоды, напоминавшие своей формой, как мне показалось, человеческие фигурки. Мне померещилось даже, что фигурки эти дрыгали ручками и ножками, но это, естественно, была лишь игра фантазии — дул сильный ветер, и неудивительно, что кустики пригибались под его порывами. Шоссе было пустынным — ни одной машины. Я шел себе и насвистывал марш оккультистов, размышляя о том, что иногда полезно оказаться в неизвестном месте, поскольку решение неожиданных загадок развивает мозг и способствует появлению аппетита. Вот, к примеру, загадка: где машины? Ведь шоссе вело к единственному космопорту планеты, и я сам видел, что звездолеты садились и взлетали здесь чуть ли не каждые пять минут. Где же так называемые пассажиропотоки из города и в обратном направлении? Может, здесь проложено метро, и шоссе давно не используется по назначени? В таком случае, я мог топать еще много километров без надежды поймать попутную машину. Я уже собрался было повернуть назад, как совершенно неожиданно буквально из воздуха материализовался передо мной верзила в форменной одежде галактической полиции. Он загородил мне дорогу и сказал звучным басом: — Уважаемый, ваши муки продлятся недолго, имейте терпение и не торопитесь. Поскольку никаких мук, в том числе и душевных, я в тот момент не испытывал, то изумленно ответил стражу порядка: — Уважаемый, я прекрасно себя чувствую. Я направляюсь в город и, если вы будете так любезны, что прихватите меня с собой… — С собой? — глаза полицейского едва не вылезли из орбит. — Умоляю вас, не торопитесь! Не все так безнадежно на этом свете, чтобы торопиться на тот! Посмотрите, какая погода! Для этого времени года погода — просто класс. И грехи ваши наверняка не столь велики, как вам кажется, имеет смысл дождаться момента, когда… — У меня нет грехов, — сухо сказал я, — в том числе я чист перед законами Арамгорна, и потому позвольте мне пройти, я тороплюсь в город. — О! — закатил глаза полицейский. — Этого я боялся больше всего. Я всегда говорил начальству: «Не посылайте меня одного! Возникнет сложный случай, я не найду нужных слов, и случится непоправимое!» — Да в чем дело? — возмутился я. — Знаете ли вы, с кем имеете дело? Мое имя Иона Шекет, я гражданин Соединенных Штатов Израиля, мое постоянное место жительства — планета Земля. По профессии я зман-патрульный, но сейчас в отставке и использую свободное время для путешествий по просторам, так сказать, нашей Галактики. — Ах и ох! — всеми фибрами своей души вздохнул полицейский. — Просто не может быть, чтобы такой букет прегрешений выпал на долю одного человека! Наверняка вы преувеличиваете, и ваше стремление свести счеты с жизнью совершенно неоправданно! Умоляю вас подождать минуты три, и все ваши проблемы решатся! — Какие счеты с жизнью? — раздраженно сказал я, пытаясь обойти полицейского, но он оказался проворнее меня и загораживал дорогу каждый раз, когда мне уже казалось, что я избавился от его назойливой опеки. — О чем вы говорите, любезный? Дайте мне пройти в конце-то концов, иначе я буду жаловаться вашему начальству! Полицейский сделал шаг, пытаясь схватить меня в свои крепкие объятья, но в это время откуда-то со стороны желтых кустарников послышался жуткий крик так обычно вопит разъяренная женщина, когда, вернувшись домой из командировки, застает мужа в объятиях собственной подруги. Полицейский замер, будто он был не человеком, а роботом, и кто-то выключил его из сети. Я немедленно воспользовался случаем и бросился вперед, но истошный вопль, вырвавшийся из груди стража порядка, заставил меня замереть на месте. — Шекет! — вопил полицейский. — Не нужно! Не губите мою душу! Если бы он вел разговор о моей душе, я, как вы понимате, и слушать бы не стал, но губить чужую было не в моих правилах, хотя я и не понимал, каким образом мое поведение может погубить душу не то чтобы дюжего полицейского, но даже кошки. Страж порядка продолжал стоять столбом, используя собственный взгляд для того, чтобы пригвоздить меня к дороге и не дать ступить ни шагу. Вопль, который доносился со стороны плантации, стих — должно быть, женщина успела разобраться с изменником-мужем и предательницей-подругой. Я стоял на месте, ничего не понимая и будучи твердо уверен в том, что полицейский на самом деле никакой не страж порядка, а псих, сбежавший из ближайшей больницы, и еще в том, что где-то среди кустов только что произошло убийство при отягчающих обстоятельствах. Не обращая больше внимания на вопли полицейского, продолжавшего изображать из себя жену Лота, я пересек шоссе и по вязкой целине направился в сторону ближайшего куста. Приблизившись к растению на расстояние нескольких метров, я замер на месте точно так же, как мой новый друг-полицейский. На ветках висели не плоды! Это были живые люди — мужчины и женщины, молодые и старые, одетые хорошо и не очень, а иные и вовсе никак не одетые, и все они жестикулировали, пытаясь привлечь мое внимание, но делали это молча, хотя и широко раскрывали рты. Сказать, что я пришел в ужас — значит не сказать ничего. Мне показалось, что почва уходит у меня из-под ног. В следующую секунду, впрочем, я понял, что так оно и есть: земля под моими ногами зашевелилась, начала осыпаться в яму, которой я не заметил, будучи в страшно возбужденном состоянии, я полетел вниз, в темноту, мокрая глина забила мне ноздри, и я понял, что пришел мой смертный час, и даже вездесущая Галактическая служба спасения не успеет прийти мне на помощь. Что оставалось делать? Только одно: еще раз нарушить присягу и использовать полученные в Оккультном университете знания по технике телепортации для достижения личных (читай — корыстных) целей. Точных координат места прибытия я задумать не успел, но сил для значительного переброса у меня уже не было, и в следующее мгновение я обнаружил, что стою в той самой комнате, откуда отправился в свое путешествие по Арамгорну, а именно — в диспетчерской космопорта. Уже знакомый мне диспетчер сидел спиной ко мне и завершал процедуры по швартовке большого транспортного корабля, опустившегося в дальнем конце взлетного поля. Одновременно он обращался ко мне, не подозревая о том, что вот уже четверть часа ведет разговор с пустотой. — …И потому, дорогой господин Шекет, — говорил диспетчер, легкими движениями пальцев набрасывая на звездолет швартовочную сеть, — я бы вам весьма не советовал этого делать, поскольку мораль на нашей планете коренным образом отличается от той, к какой вы привыкли на… Тут он закончил наконец швартовать транспортную посудину и обернулся ко мне. Могу себе представить, что он увидел — я ведь прибыл в диспетчерскую, можно сказать, из-под земли! Надо отдать диспетчеру должное — служба приучила его реагировать быстро и адекватно. — Так, — сказал он. — Немедленно в душ. Комната в конце коридора. Потом назад. Ни с кем не разговаривать. Никуда не сворачивать. Ясно? Выполняйте! Я подчинился, хотя терпеть не могу выполнять приказы. Через пять минут я вернулся в диспетчерскую отмытый от грязи и в чистом костюме. Я был весь переполнен желанием узнать наконец, что означают мои приключения, и диспетчер прекрасно понимал мое нетерпение. Он посадил за пульт сменщика, мы устроились за небольшим столиком в холле космопорта, и я рассказал о том, как едва не свел счеты с жизнью. — Дорогой Шекет, — сказал диспетчер, — отправившись в город пешком, вы совершили самый непристойный поступок из всех, какие только возможны в нашем мире! — Но я всего лишь… — Да, конечно, с вашей земной точки зрения нет ничего более невинного! Но у нас люди вот уже три тысячелетия пешком не ходят! Мы пользуемся телепортацией. — В Оккультном университете я принял присягу… — Я знаю, — кивнул диспетчер. — Это глупо, но в каждом мире свои моральные принципы… Так вот, шоссе у нас используется только для одной цели: если человек желает свести счеты с жизнью, он отправляется пешком на плантацию новых душ. А счеты с жизнью у нас обычно сводят преступники. Каждый, кто невольно нарушает тот или иной моральный принцип (а по собственной воле никто у нас морали не нарушает!), понимает, что жить в обществе больше не в состоянии, и отправляется по шоссе на плантацию, чтобы стать новой личностью. — Вы хотите сказать… — Да, - кивнул диспетчер, — там растут новые люди, бывшие грешники. Придя в поле, нарушитель морали закапывает себя в готовую уже яму и некоторое время спустя прорастает в виде куста. Живительные вещества, впитываемые из почвы, в буквальном смысле слова избавляют личность от всех пороков. Куст растет, личность развивается, становится плодом (плодом собственных размышлений о сути жизни!) и в нужный момент отрывается от ветки, чтобы продолжить жить. Но вы, Шекет, не арамгорнец, и потому полицейский не имел права допустить, чтобы гость планеты покончил с собой! Вы не дали ему исполнить свой долг, и теперь он сам вынужден отправиться на поля возрождения, поскольку не может жить с таким грузом на душе! — А тот жуткий вопль… — с содроганием вспомнил я. — Это возрожденная личность вернулась в мир, — объяснил диспетчер. — Когда срываешься с ветки, испытываешь довольно мучительное ощущение… — Можно подумать, — сказал я, глядя диспетчеру в глаза, — что вы и сами… — К несчастью, — прервал он меня. — И не будем говорить об этом. — Конечно, конечно, — пробормотал я смущенно. — Мой вам совет, — сказал диспетчер, — отправляйтесь назад, на Землю или куда угодно. А если хотите посетить нашу планету, то сначала разберитесь в том, что наша мораль позволяет делать, а что является табу. — Я никогда не отступал, вы плохо знаете Иону Шекета! — воскликнул я. — Вы меня заинтриговали, теперь я просто обязан разобраться в ваших моральных принципах! — Тогда, — вздохнул диспетчер, — вот вам учебник нашей истории, садитесь в уголок, чтобы не мешать людям работать, и читайте. Я сел в уголок и прочитал.

ЛЮБОВЬ НА ВЕТКЕ

История планеты Арамгорн так меня поразила, что я решил остаться здесь на некоторое время, чтобы разобраться в некоторых деталях. Я так и сказал диспетчеру местного космопорта, когда залпом прочитал учебник и понял, что более странной истории не было ни у одной галактической цивилизации. — Ну-ну, — вяло отозвался диспетчер. — Кое-какой опыт у вас уже есть. Неужели вам хочется продолжить свои изыскания? Я вспомнил людей, висевших на кустах, подобно спелой ежевике, и мысленно содрогнулся. Но на лице моем, естественно, не дрогнул ни один мускул — не мог же я показать моему собеседнику, что авантюра, в которую я решил ввязаться, меня и самого больше страшит, чем волнует. — Продолжить изыскания? — переспросил я. — Видите ли… Скорее, хочу поставить эксперимент. — Что вы имеете в виду? — заинтересованно спросил диспетчер и от волнения не дал разрешения на посадку межзвездному лайнеру «Бустан», отчего тот завис как раз над нами и мешал нашему разговору, издавая странные булькающие звуки, напоминавшие звук воды, вытекающей из ванны. — Я имею в виду… Ну, скажем, почему вы не пользуетесь новейшими достижениями агротехники? Почему выращиваете население таким примитивным способом? — Гм… - сказал диспетчер, пристально глядя мне в глаза. — Конечно, это не в моей компетенции… — Вот именно! — решительно сказал я. — Если бы кто-то взял на себя ответственность, все у вас было бы иначе. А вы тут все будто на ветке выросли! — Почему «будто»? — не понял диспетчер. — Мы ведь… — Ах, - сказал я, — не берите в голову. Просто у нас, землян, есть такое выражение… Оставив диспетчера раздумывать над скрытым для него смыслом сказанной мной фразы, я вернулся на корабль и составил план операции. Чтобы вам стала понятна моя идея, расскажу для начала о цивилизации Арамгорна — самой, как я уже сказал, странной во всей Галактике. Дело в том, что миллиарда этак два лет назад, Арамгорн представлял собой раскаленное плато, где на каждом квадратном километре вулканов было больше, чем микроорганизмов, а каждый микроорганизм был размером с хороший булыжник. Можете себе представить микроб размером с памятник Рабину, стоящий перед новым зданием кнессета на Елисейских полях? Если можете, то вам и объяснять не надо, как развивалась на планете Арамкорн разумная жизнь. А для тех, у кого небогатое воображение, объясняю на пальцах. Микробы ползали по склонам вулканов и, естественно, некоторые, самые глупые (а где вы видели умного микроба?), падали в огнедышащее жерло. А тут — ба-бах! — вулкан взрывается и будто из пушки выстреливает беднягу-микроба далеко-далеко и высоко-высоко… Короче говоря — в космос. И становится микроб спутником планеты, а то и вовсе улетает к звездам, где след его и теряется навеки. Перефразируя старую поговорку, можно сказать: «То, что для микроба здорово, то для человека — смерть». Кто бы, будучи в здравом уме и твердой памяти, выжил, оказавшись в космической пустоте? Никто — во всяком случае, о себе я это точно знаю. А микроб он и есть микроб, существо анаэробное, глупое, и жить ему все равно где — хоть в стакане с пивом, хоть на космической орбите. Так вот и получилось, что еще этак через миллиард лет на орбите вокруг Арамгорна болтались миллиарды живых созданий, сталкиваясь друг с другом и превращаясь в существа, более сложные и более понятливые. Пропущу еще полмиллиарда лет эволюции (в учебнике арамгорновской истории этому периоду было отведено аж десять страниц) — все кончилось тем, что, когда пора было явиться на свет первым растениям, в космосе болтались на орбите длинные нити из слипшихся друг с другом микроорганизмов, составивших единую молекулу, которая и стала разумной еще пару сотен миллионов лет спустя. Ну вот, теперь вы знаете все, что нужно, чтобы понять, как развивались события. Хотя… Знать-то вы знаете, но можете ли вообразить себя гигантской молекулой длиной в десять тысяч километров? Можете представить себе, какие у вас будут желания? Уверен, что вашей фантазии это не по силам. Иное дело — я, Иона Шекет, видевший в Галактике столько странного, что хватило бы на восемь жизней, если, конечно, проживать их по очереди и желательно — не подряд. Так вот, представив себя разумной молекулой, болтающейся в космосе, как гроб Магомета, я сразу понял, что главным желанием этой твари было хоть где-нибудь укорениться. Почувствовать, как Архимед, точку опоры. Подумано — сделано. Один конец молекулы остался в пространстве, а другой опустился на многострадальную арамгорновскую землю и внедрился в нее, будто разведчик в логово противника. Ах, как ему стало хорошо! Вся энергетика планеты… Все живительные соки… Он (или оно — как вам больше нравится?) сразу понял, в чем счастье жизни. По сути, эта единственная разумная молекула, торчком стоявшая над поверхностью Арамгорна, стала для жизни на планете тем же, чем был для нас, землян, тот Творец, о котором так хорошо было написано в нашей еврейской книге книг. Будущие жители Арамгорна — и знакомый мне диспетчер космопорта в их числе — отпочковались от молекулы-прародительницы и стали расти самостоятельно, как подсолнухи на грядках. Ну вот и все. Достигнув половозрелого возраста, уважающий себя арамгорнец вылезает из почвы, отбрасывает корни (но совсем не так, как люди отбрасывают копыта) и начинает жить самостоятельно, согласно принципам, впитанным, конечно, не с молоком матери, а прямо из почвы, в которой этих принципов видимо-невидимо и на всех хватит. Принципы, в том числе философские, вносятся в почву, подобно удобрениям на фермах Земли, и юный арамгорнец всасывает их ровно так же, как земная картошка всасывает почвенные воды и соки. Все это, конечно, очень странно и довольно мило, но мне стало жаль арамгорнцев. Вы, конечно, догадываетесь — почему? Ну естественно! Никто из них понятия не имел о том, что такое любовь. Разве может одна картофелина полюбить другую, как бы они обе ни были разумны? Не могут, конечно, ибо что они, черт побери, будут друг с другом делать, даже если зарегистрируют свой брак у самого дотошного адвоката? А любовь — это… Эх, да что я вам буду объяснять? Сами наверняка любили не один десяток раз, знаете, каково это — жить, не любя, подобно картошке на грядке. Поэтому стоит ли удивляться, что я решил поставить на Арамгорне эпохальный эксперимент и переломить ход местной истории? — Учебник я заберу с собой, — сказал я диспетчеру космопорта. — И кстати, мы с вами давно знакомы, но даже не знаем друг друга по имени. — Почему же? — удивился тот. — Я вас знаю. Вы Иона Шекет, так написано в вашем посадочном листе. — Ах, конечно… А вы? И тут диспетчер, не запнувшись ни разу, выдал имя, настолько длинное, что, когда он закончил, я почувствовал, что проголодался. По-моему, это имя включало в себя имена всех предков уважаемого диспетчера, начиная с того самого времени, когда молекула-прародитель умудрилась создать первых прямоходящих разумных на поверхности планеты. — Буду звать вас Мики, — решительно сказал я, сократив имя своего собеседника примерно в пять тысяч раз. — Ну… — с сомнением отозвался диспетчер. — Если вам так удобнее… — До свидания, Мики, — сказал я. — Отправляюсь найти вам невесту. Мики, естественно, не понял смысла сказанного, и я не стал пускаться в объяснения. Вы пробовали объяснить смысл слова «любовь» садовой пальме? То-то же… План мой был прост, как все гениальное. До сих пор новорожденный арамгорнец вырастал на ветке. Значит, нужно пойти славным путем земных селекционеров и вывести породу аборигенов, которые выращивали бы новорожденных сами. Для начала — нужно было пересадить ветку с почкой в тело взрослого арамгорнца. Куда угодно — в плечо, в ногу… Я выбрал живот. По знакомой уже мне дороге я бодро отправился на то самое поле, где из бывших преступников и самоубийц выращивали новых людей с новыми взглядами на новую жизнь. Вблизи от дороги рос довольно большой куст, на котором было всего три ветки. Две из них были пусты, а на третьей меланхолично покачивался уже почти готовый арамгорнец и смотрел на меня своим безнадежным взглядом. Для эксперимента мне было достаточно одного пальца на руке или ноге. Больно арамгорнцу не было, он еще не достиг той стадии развития, когда начинаешь чувствовать боль. Именно то, что мне было нужно. Палец я положил в кювету, куда обычно складывал образцы полезных ископаемых, подошел к следующему кусту и стал ждать, когда с ветки соскочит готовая к жизненному путь особь. Это оказался довольно крупный экземпляр, и мне пришлось приложить немало усилий, чтобы поймать его, придавить к земле и привить ему палец ровно тем же способом, каким пользовались в свое время великие селекционеры Мичурин и Бербанк. Не говоря об академике Лысенко. Пожалуй, все трое были бы рады, если бы дожили до нашего времени и увидели, как Иона Шекет применяет на практике их идеи. Бедняга арамгорнец, в животе которого набухал соками палец другого арамгорнца, сначала даже и не понял, что произошло. Думаю, что березка Бербанка тоже не понимала, за каким дьяволом ей пересаживают ветку от голубой ели. Результата мне пришлось дожидаться трое арамгорнских суток, в течение которых я питался исключительно брикетами, который прихватил с собой, когда спустился с корабля на планету. Пища не для богов, но она позволила мне не умереть с голоду. На четвертые сутки палец наконец прижился в животе арамгорнца, и тот перестал мычать и свирепо вращать глазами. Рот его раскрылся, и арамгорнец сказал: — Ах, Иона, я люблю тебя! Я готова делать с тобой много детей, ну иди сюда, сделай со мной еще раз то, что ты сделал три дня назад, когда я была еще молода и не понимала всей прелести… И так далее. Конечно, я позорно сбежал, ибо запасного материала для пересадки у меня не было, а вступать в интимные отношения с женщиной, которую сам, по сути, и создал, я считал недостойным своих высоких моральных принципов. Когда я сворачивал мимо здания космопорта к своему звездолету, мне показалось, что влюбленная арамгорнка вихрем влетела в диспетчерскую. Не знаю, что там происходило в следующие минуты, но могу догадаться, поскольку поднимать звездолет мне пришлось без малейшей помощи со стороны диспетчера. Удивительно, как я не налетел на спутник связи. Как бы то ни было, я покинул Арамгорн, уверенный в том, что люди больше не будут висеть здесь на ветках и ждать созревания. Правда… У арамгорнцев никогда не было войн. А теперь… Эту деталь я как-то упустил из виду. Где любовь — там соперничество. Где соперничество — там войны. Но ведь где войны — там прогресс. Ничего, пусть и на Арамгорне узнают глубину любви Ромео и Джульетты, помноженную на глубину ненависти Монтекки и Капулетти. Это полезно.

ИСПОЛНЕНИЕ ЖЕЛАНИЙ

Планета Виирдок, чтобы вы знали, находится на самой окраине Третьего рукава Галактики, если лететь в стороны туманности Конская голова. Сразу после красного карлика Михельстона поверните вправо, и вы увидите на практически черном фоне (там, где по логике вещей должна располагаться конская грива) пятнышко, еще более черное, чем сама чернота. Многие думают, что там расположена одна из черных дыр, какие в безобразном для разума количестве разбросаны по всему космосу. Нет, господа, пятнышко это блуждающая планета Виирдок, названная так по имени первооткрывателя, выходца, по-моему, то ли с Дельты Пегаса, то ли вообще с Омикрона Кормы. Солнца у этой планеты, говорят, отродясь не было. На мой взгляд, это равнозначно утверждению, что у господина Икс никогда не было отца. Сказать такое может каждый, но ведь все знают, что именно это означает. Так вот, я думаю, что когда-то Виирдок обращался-таки вокруг нормальной звезды, но потом какой-то катаклизм (вспышка Сверхновой в ближайшей окрестности?) вышвырнул планету в открытое пространство, и этот жестокий поступок слепой природы навсегда испортил ей характер. Характер у Виирдока еще тот, в чем я убедился на собственном опыте. В район Конской головы я попал по чистой случайности. А если быть точным, то я просто не помню, что привело меня в эту область пространства. Я летел на дарсанском звездолете, а характер у этого корабля похуже, чем у строптивой жены, если вы понимаете, что я хочу этим сказать. Поэтому вполне возможно, что звездолет доставил меня на Виирдок просто в силу собственной вредности, только бы не выполнять моих прямых приказов. Сначала я не понял, где оказался. Вроде бы, планета. Сила тяжести, твердая поверхность, и все такое. Но если планета, то где звезда? Где спутник хотя бы один? Где аборигены наконец? Темно, пусто, скучно. — В чем дело? — спросил я у корабля, выглянув после посадки в иллюминатор и не увидев ничего в самом прямом значении этого слова. — Где мы? И зачем? — Планета Виирдок, — сообщил звездолет с нескрываемым злорадством. Отличается тем, что не может прибиться ни к одному светилу. — Почему? — удивился я. — Есть же законы механики… — Потому, — сказал звездолет, — что это планета невысказанных эмоций и неосуществленных планов. Силовые линии отрицательных эмоций действуют против сил тяжести и… — Понятно, — прервал я. — Не хочешь ли ты сказать, что здесь именно поэтому так темно? Потому что эмоции и планы были исключительно черными? — Глупости, — с некоторым презрением к моим умственным способностям отрезал корабль. — Темно здесь потому, что пыли много, мы же находимся в пылевой туманности. — Минуту, — сказал я. — Чьи планы и эмоции ты имеешь в виду? — Всякие. Согласно «Космической лоции», диск восьмой, директория «Рукав», поддиректория… — Короче, — буркнул я. — Все планы и эмоции, включая и ваши, досточтимый капитан Шекет. Если уж дарсанский звездолет изволил назвать меня «досточтимым», то Виирдок, видимо, действительно уникальная планета… — В детстве, — сказал я, — у меня была мечта стать послом на какой-нибудь очень важной планете. Мечта не осуществилась. Ты хочешь сказать, что Виирдок… — Именно. Нужно только просканировать информационные недра и найти… Корабль замолчал, принявшись, видимо, за работу, которую я и не думал ему поручать. Взявшись за дело, он обычно переставал реагировать на внешние раздражители (а то, что я стал для звездолета именно внешним раздражителем, мне было ясно уже давно) и погружался в информационную кому. Поэтому я завалился на диван и назло звездолету принялся читать «Космическую лоцию для недоразвитых и недоученных». Прошло часа три, и я уж подумал было, что звездолет нашел какое-то из своих собственных неисполненных желаний, но тут из динамика раздался сокрушенный вздох: — Вот я и говорю, Шекет, ваши желания лучше бы никогда не исполнялись, человечеству от этого была бы только польза. — В чем дело? — осведомился я. — Обнаружен файл с записью вашего исполненного желания, — сообщил звездолет. — Хотите ознакомиться? — Естественно! — воскликнул я и переключил голографический сканер на воспроизведение. В следующее мгновение я оказался в большом зале, посреди которого рядами стояли стулья, а на стульях сидели мужчины и женщины, одетые по дипломатической моде конца ХХ века. Перед рядами стоял длинный стол, на котором лежали три закрытые папки. В первом ряду сидел, сложив руки на груди, немолодой еврей, в котором я к собственному удивлению узнал себя. — Послушай, — сказал я кораблю, останавливая изображение, и все вокруг застыло, включая какого-то армейского чина, поднявшего правую ногу, да так и застывшего в этой нелепой позе. — Послушай, это ошибка. Я не мог быть послом в Соединенных Штатах в конце ХХ века, я ведь и родился-то в две тысячи пятом году! — Шекет, — нравоучительно сказал звездолет. — Виирдок воплощает невыполненные желания, в том числе и неосуществимые в принципе. Должно быть, в детстве вы мечтали именно о… — Вспомнил! — я ударил себя по лбу. Действительно, в юном и романтическом возрасте я мечтал родиться пораньше, стать дипломатом и сделать так, чтобы соглашение о создании палестинского государства никогда не было бы подписано, а было бы подписано другое соглашение, по которому… Вот этот невоплощенный в реальности момент и отобразила, должно быть, информационная карта планеты Виирдок. Я вздохнул и принялся смотреть, что будет дальше. Ведь если корабль прав, то сейчас никак не может произойти то, что произошло в 1999 году на самом деле. Неожиданно открылась парадная дверь, и в зал вошли президент Соединенных Штатов, премьер-министр Израиля и председатель палестинской автономии. Не называю имен, чтобы не обидеть истинных участников церемонии, но ведь у меня в детстве были свои пожелания по поводу того, кто должен занимать эти должности, и мнение мое не совпадало с реальным положением дел. В общем, в комнату вошли вовсе не те люди, которые действительно подписали в 1999 году договор, ставший долгой головной болью для еврейского государства. Премьер-министр Израиля посмотрел в мою сторону и хитро подмигнул. Я подмигнул в ответ, и мы остались вполне довольны друг другом. Речи я, пожалуй, вкратце перескажу, поскольку в моих пожеланиях они тоже отличались от реальных. Американский президент поблагодарил палестинского лидера за то, что тот согласился на то, на что он согласился. Потом израильский премьер сказал, что то, что сейчас произойдет, это именно то, что и должно было произойти после долгих и трудных переговоров. А палестинец, подойдя к пюпитру, долго шевелил губами и соображал, на каком языке ему лучше было бы сказать свое слово. В конце концов он почему-то выбрал русский, который почти не знал, и потому смысл его речи начисто ускользнул от собравшихся дипломатов. Боюсь, что смысла в речи просто не было. Текст договора я знал наизусть, поскольку еще в детстве сам и составлял его — сначала мысленно, а однажды даже изобразил на бумаге. Палестина, согласно договору, полностью переходила со всем населением под юрисдикцию Израиля, отдавалась, так сказать, на милость победителю, а палестинский раис становился автоматически членом кнессета от вновь созданной палестинской народной партии. Когда ставили подписи, я внимательно следил на действиями секретарей боялся, что под шумок они могут подсунуть действующим лицам не мой вариант соглашения, а тот, что был подписан в 1999 году на самом деле. Но ничего, обошлось. Подписи были поставлены, руки пожаты, и дело сделано. — Корабль, — сказал я. — Хочу посмотреть на последствия. Не может быть, что Виирдок поленился и не проанализировал отдаленные результаты. — Вы действительно хотите посмотреть? — подозрительно спросил корабль. — Конечно! — Ну-ну… — пробормотал звездолет, и в следующую секунду я обнаружил, что стою в толпе разгневанных арабов, которые держат в руках лозунги на арабском, иврите и английском: «Требуем работы!», «Требуем равной оплаты!», «Требуем социальных гарантий!», «Требуем жилья!» Нехватало только лозунга «Требуем хлеба и зрелищ!», но я тут же обнаружил и такой плакат, который держала девочка лет семи, и потому текст не был виден за мощными плечами взрослых демонстрантов. — Что происходит? — спросил я. — Что-что… — пробубнил звездолет. — Может гражданин государства Израиль качать свои законные права? Они и качают. — И что, государство дает? — А что государству остается? То, что положено по закону… По сути, рассудительно сказал корабль, — происходит то, что за двадцать лет до показываемых событий случилось в Германии, когда бедная восточная часть присоединилась к богатой западной. И еще добавьте восточную ментальность, нежелание работать и застарелую нелюбовь к собственной семитской расе… Толпа приблизилась, и я понял, что, если не приму меры к спасению, то сейчас мне расквасят физиономию, пусть даже дело происходит в голографическом пространстве, где я не могу испытать боли. — Давай вперед, — потребовал я. — Лет на десять. Когда все успокоится. — Нет данных, — сообщил звездолет. — Информационное поле планеты Виирдок не анализирует, согласно закону, принятому кнессетом в две тысячи семьдесят третьем году, предположений, наносящих пусть даже виртуальный урон Соединенным Штатам Израиля. — Ты хочешь сказать, — обиделся я, — что мне лучше было бы не мечтать о… — Да мечтайте о чем хотите, — обозлился корабль. — Вот только послом вам лучше действительно не становиться. Вы не дипломат, хотите делать то, что считаете нужным, а не то, чего требуют обстоятельства. — А не кажется ли тебе, — сказал я, — что обстоятельства требуют нашего немедленно старта с Виирдока? Эта планета производит на меня мрачное впечатление. — На меня тоже, — отозвался звездолет, и это, пожалуй, был первый случай, когда он согласился с моим мненим. Стартовали мы немедленно, и несколько часов спустя я любовался уплывавшей за корму туманностью Конская голова. Нет, господа, не хотел бы я еще раз попасть на планету невыполненных желаний. Хорошо еще, что я не попросил показать мне, что случится, если я женюсь на моей старой знакомой Гинде Меерсон. А ведь у меня когда-то было такое желание!

НЕСПОКОЙНАЯ ПЛАНЕТА

Лет двести назад в научной среде была популярной теория английского биолога Дарвина о том, что в природе происходит естественный отбор сохраняются, мол, лишь те виды живых существ, которые лучше прочих приспособлены к окружающим условиям жизни. В двадцатом веке эту теорию признали устаревшей, а в двадцать первом о ней вспомнили опять, когда на Оригунде-3 экспедиция Доната Бергмана обнаружила разумных существ, срок жизни которых измерялся часами, а то и минутами. На этой планете краткость жизни была необходимым условием — ландшафт здесь менялся так быстро, что ученые из экспедиции Бергмана порой даже не успевали фиксировать происходившее. Опустился их корабль на плоской равнине, но буквально через час здесь уже были холмы, через два поднялась гора, со склона которой звездолет едва не сорвался в пропасть, а на следующее утро люди проснулись на дне океана. Все шло к тому, что победителем в эволюционной гонке на Оригунде-3 станут существа, чей жизненный цикл будет измеряться секундами, а размеры не будут превышать микробов. И все бы так и случилось, но Бергман, у которого, должно быть, в глазах рябило от быстрой смены событий, придумал простой способ, как помочь аборигенам. Он созвал экипаж и спросил: — А нет ли способа успокоить планету? — Есть способ, — сказали геологи. Они имели в виду метод Кочугера-Булькина — запуск в ядро планеты морозильных установок, способных охладить и даже превратить в кусок льда расплавленную лаву, из-за которой на поверхности происходили столь быстрые перемены. На поверхность Оригунды выгрузили аппаратуру для охлаждения планетного ядра, и работа закипела в буквальном смысле, поскольку тепло ядра отводилось в космос, где возникло огромное облако перегретого пара. Так все бы и шло, если бы не случай, забросивший меня в район Оригунды-3. Я летел на своем звездолете с Карпы-4 на Паакусту-2, и у меня на борту был груз, который я взялся доставить с одной планеты на другую. Оригунда-3 оказалась на траверзе как раз тогда, когда я сидел перед пультом и уныло раздумывал о тщете жизни и тусклости собственного существования. Действительно, это была не лучшая полоса в моей жизни, я не занимался уже нетрадиционной астрологией, а до начала службы в Институте безумных изобретений оставался еще целый год. Постоянные перелеты с планеты на планету не улучшают характера, и каждый, кто знал меня в ту пору, наверняка говорил, что более мрачного типа, чем Иона Шекет, не сыскать во всей Галактике. С таким настроением я и посадил свой звездолет на Оригунду-3. — Это вы, Шекет! — воскликнул, увидев меня, командир Бергман. — Осторожно, уберите ногу с камня, он сейчас… Договорить Бергман не успел. Камень, на который я легкомысленно поставил правую ногу, сорвался в неожиданно возникшую пропасть, и я бы погиб, если бы не свойственная мне скорость реакции: включив катапультирующую систему, вмонтированную в пояс, я взмыл под облака и опустился на землю только после того, как мой компьютер сообщил, что на ближайшие полчаса можно не опасаться геологических катастроф. — Видите, что творится, Шекет! — сказал Бергман, ввалившись в мою пилотскую кабину. — Разве можно так жить? — Нельзя! — твердо сказал я, потирая вскочившую на затылке шишку. — Поэтому, — продолжал Бергман, — я приказал начать операцию по замораживанию ядра. Скоро здесь станет так же спокойно, как на Земле. — А не нанесете ли вы местной флоре и фауне непоправимый ущерб? поинтересовался я. — Или здесь вообще нет ни флоры, ни фауны — в таком геологическом кошмаре жизнь просто не может возникнуть! — Почему же? — нервно засмеявшись, сказал Бергман. — Здесь есть даже разумные существа. Бедняги — у них средняя продолжительность жизни всего семнадцать часов! А все из-за слишком быстрых изменений в окружающем мире. Приходится приспосабливаться, ведь здесь идет самая настоящая борьба за существование… — Очень интересно! — воскликнул я. — Можно с ними познакомиться? — Да, пожалуйста, вот один из них, его зовут ААА-ИИ-о, — с этими словами Бергман протянул мне на ладони небольшой катышек, оказавшийся при ближайшем рассмотрении овальным домиком, в котором сидело очаровательное существо, напомнившее мне сказки о чертях и вампирах, которые я в детстве читал в старых книгах моей бабушки. Существо что-то сказало, это я понял, потому что у меня заложило уши, будто от мгновенного перепада давления. Но смысла высказывания я не понял и вопросительно посмотрел на Бергмана. — ААА-ИИ-о, — пояснил Бергман, — рассказал вам историю планеты от ее возникновения до сегодняшнего дня. Видите ли, Шекет, им приходится все делать быстро, ведь жить этому несчастному осталось минут десять… Я содрогнулся, представив себя на месте аборигена, и сказал Бергману, что полностью одобряю его действия по спасению планеты. — Однако, — добавил я, — есть опасность, которую вы не учли, принимая решение. Я, конечно, не имею права оспаривать… — Какая опасность? — нахмурился Бергман. — Представьте себе, — продолжал я, — что теория Дарвина все-таки не вполне соответствует… — Теория выдержала испытание временем! — воскликнул Бергман. — Я не знаю исключений… — Да, конечно, — согласился я. — Но представим на мгновение… — Почему я должен представлять что-то, что противоречит законам природы? воскликнул Бергман, и я понял, что спорить бесполезно. Но сидеть сложа руки, когда нужно действовать, — не в моем характере. Едва Бергман покинул мой корабль, я связался с компьютером его звездолета и затребовал всю информацию по флоре и фауне Оригунды-3. Разумеется, сам я поручил черную работу своему компьютеру, который минут через десять, вздохнув, будто я собирался заменить ему операционную систему, заявил: — После охлаждения ядра планета станет подобна Земле, и произойдет это через три месяца, плюс-минус сорок часов. — Можем мы остановить процесс? — взволнованно спросил я. — Есть у нас на корабле необходимые мощности? — Нет, конечно, — буркнул компьютер. — Сравнил тоже! У нас и на взлет энергии едва хватит. Что было делать? В отличие от Бергмана и его экипажа, я понимал, чем грозила попытка заморозить ядро Оригунды-3. Нет, не для местной флоры и фауны существовала опасность, а для нас, людей — и не только для людей, но для всех разумных жителей Галактики. Бергман хотел спасти планету, а я думал о том, как бы спасти род человеческий! Действовать приходилось на свой страх и риск — объяснить свои предположения Бергману я не мог, поскольку и сам не был уверен в собственной правоте. Многим известно это ощущение: знаешь, что случится страшное, знаешь даже когда и где, но сказать не можешь — не поверят, потому что знание твое интуитивно и по большому счету не имеет под собой никаких оснований. Я сделал то единственное, что мог: распылил в воздухе Оригунды-3 весь запас вирусов болезни Штупкина, который вез в контейнерах с Карпы-4 на Паакусту-2. Собственно, доставка контейнера с вирусами и была тем делом, ради которого я летел с планеты на планету мимо Оригунды-3. Болезнь Штупкина, чтоб вы знали, ведет к торможению деятельности нервной системы: больной сохраняет все свои способности, просто начинает соображать так медленно, что врач обычно успевает перекусить и принять ванну, прежде чем получит ответ на простой вопрос: «Как вас зовут?» Штупкин обнаружил эту болезнь на Карпе-4, и я взялся доставить контейнер со зловредным вирусом на Паакусту-2 для исследований и разработки вакцины. Теперь весь запас был распылен в атмосфере Оригунды, и я представлял, какой штраф мне придется заплатить заказчику. Но чего не сделаешь ради спасения человечества! Я предупредил Бергмана о том, что в целях профилактики его люди дожны носить респираторы, и лег спать, поскольку теперь оставалось одно — ждать. И я таки дождался. Разбудил меня грозный рев Бергмана, ввалившегося ко мне на корабль в сопровождении всей своей ученой братии. — Что вы наделали, Шекет? — кричал Бергман. — Вся фауна и флора Оригунды больна болезнью Штупкина! Они уже сейчас живут втрое медленнее, чем вчера! И болезнь прогрессирует! — Ну и хорошо, — сказал я, зевая. — Теперь я могу быть спокоен за судьбу человечества. — О чем вы говорите? — продолжал бушевать Бергман, а ученые, стоявшие поодаль, пожирали меня гневными взглядами. — О том, что ваш Дарвин мог ошибаться! Вы надеялись, что, изменив геологию планеты, заставите и всю ее флору с фауной изменить темп жизни — ведь жизнь приспосабливается к внешним условиям, а не наоборот, верно? А что, если бы этого не произошло? И мы бы имели на этой планете разумную расу, которая соображала бы в сотни раз быстрее нас, людей? Живя на вечно менявшейся планете, они тратили жизнь на то, чтобы приспосабливаться к новым условиям. А оказавшись на планете стабильной и спокойной, аборигены непременно обратили бы внимание на космос. Вы представляете, что бы произошло? Жители Оригунды-3 завоевали бы Галактику в течение каких-нибудь ста лет! А что мы могли бы им противопоставить? Мы, живущие и соображающие медленно, как улитки? — Этого не могло случиться! — воскликнул Бергман. — Теория приспособления… И тут я понял, откуда у меня возникла мысль о том, что цивилизация Оригунды и не подумала бы приспосабливаться. Та краткая речь, которую произнес ААА-ИИ-о! Я ничего не понял в то время, слишком быстро все прозвучало, но мое подсознание продолжало обрабатывать информацию, оно и сообщило, что родичи ААА-ИИ-о разобрались в планах Бергмана даже раньше, чем он успел отдать приказ о начале работ по охлаждению ядра. И аборигены Оригунды-3, в свою очередь, приняли меры, чтобы изменение внешних условий, которым они не могли противостоять, не отразилось на их существовании. Но вирусы болезни Штупкина оказались сильнее. Я изложил все это кипевшему от злости Бергману и не стал слушать возражений. Благодарность я хотел услышать не от него, а от спасенного человечества. Выставив Бергмана с его коллегами за дверь, я включил двигатели и покинул Оригунду-3. Мне предстояло неприятное объяснение с заказчиком на Паакусте-2, и я придумывал оправдания. А человечество я действительно спас, хотя благодарности так и не дождался. Мой друг ААА-ИИ-о недавно прислал мне письмо по галактической почте. У них там все в порядке, жизнь налаживается, живут они теперь как все люди — до ста двадцати. Лет, конечно, а не часов.

ПЛАНЕТА, С КОТОРОЙ НЕ ВОЗВРАЩАЮТСЯ

Я очень люблю путешествовать. Собственно, кто не любит? Мне такие люди не попадались. Даже мой дед, который всю жизнь прожил в киббуце еще в те времена, когда там выращивали сельскохозяйственные продукты, мечтал о дальних странствиях. Однажды — это было вскоре после моего рождения — он отправился в Иерусалим, чтобы уладить какие-то дела в министерстве. Это единственное путешествие надломило его здоровье. Целых полчаса — подумать только! — его авиетку продержали над въездными воротами города, потому что в районе Кнессета палестинцы (тогда еще были палестинцы, надо же!) демонстрировали по поводу предоставления в очередной раз независимости. Не помню — то ли за, то ли против, они иногда и сами путались. Как бы то ни было, дед любил путешествия, и, видимо, передал мне с генами эту любовь. Возвращаясь, бывало, из очередного странствия, я загонял свой видавший виды звездолет в ремонтный док и всю неделю до очередного старта не находил себе места — даже женщины не могли меня развлечь, поскольку я тут же вспоминал оргии путан на Грапулате-87 или замечательных сивилл с Абсуката-Ж. Когда-нибудь я расскажу и об этих своих путешествиях, а сейчас мне вспомнилась история, в которую я вляпался, когда летел с Вадгуры-2 на Мируар-3. Трасса обычная, маяки через каждые два парсека, никаких эксцессов. Полет занял трое суток, и я не потерял их даром: пропылесосил все внутренние поверхности от пыли, скопившейся во время пребывания на Вадгуре. Когда последняя пылинка оказалась в недрах пылесоса, я позволил себе отдохнуть и заодно проверил, вышел ли уже на связь маяк космопорта Мируара-3. Каково же было мое удивление, когда я услышал в динамике: «Звездолет класса „прыгун“, укажите свою идентификацию. Звездолет класса „прыгун“, укажите…» На такие запросы следует отвечать немедленно, иначе рискуешь получить ракету прямо в двигатель. — Звездолет «Бутон», — сказал я, — экспедиционная машина, командир Иона Шекет, а кто, собственно, спрашивает? — Шекет, — услышал я, — да сверните наконец влево на полградуса, вы же все штанги разнесете! И только тогда, выглянув в иллюминатор, я увидел, что нахожусь вовсе не в открытом пространстве, как должно было быть, а в причальной зоне огромного космопорта. Неужели я прилетел на Мируару на сутки раньше времени? Странно. — Послушайте, где я? — произнес я в растерянности. — Это Зардар-первый. И я вас не поздравляю с прибытием. Странное, согласитесь, приветствие для межзвездного диспетчера! Несколько часов спустя я уже не считал это обращение странным. Более того, я начал понимать, что попал в историю, из которой, возможно, не сумею выбраться. Причалив «Бутон» к одной из посадочных мачт, я прошел в помещение космопорта и явился к главному диспетчеру, чтобы выяснить причины навигационной ошибки. Действительно, зачем мне какой-то Зардар, если я летел на Мируару? Диспетчер оказался существом не вполне гуманоидным, но и не очень неприятным на вид. Этакая тумба с шестью ногами и ртом, висящим на цепочке, переброшенной через три плеча. — Вы тоже не заметили момент изменения траектории? — спросил меня диспетчер. — Что значит «тоже»? Я вообще не понимаю, как оказался в вашей зоне. Где, кстати говоря, находится Зардар? Далеко ли я отклонился? — Второй рукав, область Стрельца, — сообщил диспетчер, отчего я пришел уже в полное недоумение. Семьсот парсек от цели! — Чепуха! — сказал я. — Это невозможно. Вы меня обманываете. — Нет, — печально сказал диспетчер. — Неужели вы не слышали о Зардаре? Мы сообщили свои координаты всем информационным сетям Галактики. — Не знаю, не знаю, — проворчал я. — А что вы, собственно, сообщили? — Видите ли, с некоторых пор — вот уже скоро полгода — все звездолеты третьего галактического рукава, куда бы они ни направлялись, попадают к нам на Заргар. Должно быть, какая-то дыра в пространстве. Но факт есть факт — у нас уже скопилось семнадцать тысяч чужих звездолетов. Если быть точным, ваш «Бутон» зафиксирован под номером семнадцать тысяч двести семьдесят три. Все гостиницы забиты, все доки перегружены. Еще немного, и начнется экологическая и гуманитарная катастрофа! Вот, кстати, еще один бедняга на подходе. Диспетчер ткнул пальцем в большой трехмерный слайд-экран, и я увидел, как в зону контроля влетел пассажирский корабль класса «Большой пузырь» с пятью сотнями пассажиров на борту. Из диалога диспетчера с экипажем следовало, что звездолет летел с Марса на Кулефаргу — совсем в другую область Галактики! — Любопытно, — сказал я. — Но почему вы не отправляете все корабли дальше по назначению? Пусть они, как прилетели, так и… — Ерунда! — перебил меня диспетчер. — Сначала мы так и делали, но корабли, описав полуокружность, возвращались в порт. Через месяц мы перестали заниматься подобной практикой хотя бы для того, чтобы экономить горючее. — Любопытно, — повторил я. — Похоже, что ваша планета неожиданно стала чем-то вроде черной дыры. Все принимает, но ничего не выпускает. А как насчет света, радиоволн и прочего излучения? — Нормально, — заявил диспетчер. — Мы обмениваемся информацией со всеми планетами Галактики. В информатории уже есть данные о грозящей звездолетам опасности. Но ведь не отменишь все полеты! И никто не знает заранее, какая машина доберется до цели, а какая окажется здесь, на Заргаре. — Давно это с вами случилось? — осведомился я. — Я же сказал — около полугода назад. Неподалеку взорвалась Сверхновая и, видимо, что-то нарушила в мировых линиях. Природный катаклизм. — Знаете что, — сказал я. — Конечно, у меня нет оснований вам не доверять, но я привык во всем разбираться сам. Так что извините, я попробую отсюда вырваться. Меня, понимаете ли, ждут на Мируаре. Диспетчер пожал всеми тремя плечами и потерял ко мне интерес. Мой «Бутон» еще не успели загнать в док, и я, не теряя времени, стартовал, задав максимальное ускорение. Я легко отыскал на звездных картах Мируар-3, ввел полетные данные и… Не к ночи будь сказано, но час спустя я причалил к той же мачте, и тот же диспетчер, еще не успевший смениться, встретил меня словами: — Я же говорил вам, Шекет! Не тратьте зря горючего, лучше поищите гостиницу, иначе вам придется ночевать на корабле. Покинув космопорт, я отправился в город и здесь увидел столько представителей самых разных цивилизаций Галактики, сколько не встречал даже на самых представительных форумах. Особенно меня поразили чухаки с Одумпры — облакоподобные создания, грустно вздыхавшие о потерянной свободе. Я знал, что чухаки — лучшие навигаторы в Галактике, и если уж они не представляли, как выбраться из зардарского плена… Пришлось искать гостиницу. Диспетчер оказался прав — свободных мест не было нигде. А на центральной площади собралась толпа, это командиры оказавшихся здесь звездолетов пытались с помощью мозгового штурма разрешить возникшую проблему. Я присоединился к общему мысленному воплю и сказал, когда сумел пробиться сквозь вздохи и стенания: — Послушайте, Зардар ведь не черная дыра. Должен быть выход! — Нет выхода, Шекет! — воскликнул командир звездной баржи с Оы-2. — Как ни разгоняй машину, хоть до субсветовой скорости, всегда возвращаешься назад. — Меня ждут на Мируаре, — твердо сказал я. — Значит, выход есть. Повернувшись, я зашагал в сторону космопорта — меня уже мутило от стонов. И это лучшие навигаторы Галактики! Где сила духа? Где желание победить обстоятельства? «Бутон» все еще висел на причальной мачте, как яблоко на лишенном листвы дереве. Я поднялся на борт и сел в любимое пилотское кресло. Здесь я мог расслабиться и ни о чем не думать. Это, кстати, лучший способ поймать гениальную мысль. Когда упорно о чем-то размышляешь, ничего гениального в голову прийти не может — это очевидно! Ведь гениальная мысль интуитивна по природе, сознание воздвигает перед ней логический барьер. Не нужно думать, и решение придет само. Это мой принцип. Мало кто следует моему рецепту; возможно, именно поэтому так мало в Галактике гениальных путешественников. Я смотрел в потолок и видел, как по нему ползет маленькая мушка. А потом я перевел взгляд и стал смотреть на пульт — тоже отвлекающее зрелище. Когда мне надоело видеть перед глазами сенсорные клавиши, я посмотрел в иллюминатор, увидел метрах в пятидесяти под «Бутоном» поверхность планеты и тут же понял, что нужно делать. Все простое гениально, и если бы собравшиеся на площади капитаны не забыли этого, они наверняка сами поняли бы, в чем заключается решение. Если невозможно покинуть Заргар, улетев в космос, значит, нужно сделать наоборот — отправиться в недра планеты. Там ведь нет вакуумных силовых линий, уводящих космические корабли с их расчетных орбит! Впрочем, сказать это было легко. А как сделать? Звездолет не приспособлен для передвижения в граните или песчанике, да еще при высоких давлениях и температурах. Можно, конечно, пересесть на подземоход, но каково будет мне оказаться на этой неуклюжей машине где-нибудь на полярной орбите Мируара? Однако это уже было не принципиальное затруднение, и я принялся за дело. Думаю, капитаны звездолетов были немало удивлены, когда обнаружили на следующее утро, что мой «Бутон» обзавелся бронированным носовым обтекателем и тремя термоядерными установками для бурения в сверхпрочных средах. Знакомый диспетчер не преминул спросить меня: — Шекет, вы хотите устроить себе подземную гостиницу? Согласен, на поверхности Зардара уже осталось слишком мало места, но все-таки под землей еще хуже. — Всего хорошего, — вежливо сказал я. — Когда буду на Мируаре, непременно подам весточку. И не отвечая на недоуменные вопросы, я включил двигатели. Что вам сказать? Поиск закрученных мировых линий в лавовых подземных озерах — задача не для слабонервных. Я добрался чуть ли не до центра планеты, пересек границу ядра и несколько раз оказывался на волосок от гибели, когда неподалеку взрывались естественные ядерные емкости. Но в конце концов я нащупал то, что мне было нужно. Я даже не уловил момент перехода — только что рядом громыхало лавовое озеро, и вдруг… Звездная чернота, невесомость, и на траверзе — серый полукруг какой-то планеты. Явно не Зардар — тот весь рыжий, если смотреть со стороны. Это оказался Мируар-3, я мог с самого начала не сомневаться. Разве моя интуиция меня когда-нибудь подводила? Надо ли добавлять, что я открыл замечательный способ путешествий на планеты, расположенные в рукавах с искаженными пространственными характеристиками? С тех пор, если вы хотите отправиться на экскурсию в мир Зардара или Эмирки, или иной подобной планеты, заказывайте персональный подземоход. Но будьте внимательны: есть миры с обратной полярностью! Как-то я по забывчивости сам оказался в подобной ситуации, но это уже другая история.

ВАШЕ ЗДОРОВЬЕ, ГОСПОДА!

Вы думаете, господа, что моя жизнь была наполнена приключениями, как мешок Санта Клауса наполнен новогодними подарками? Разумеется, это не так. Были дни, когда я думал, что все потеряно, и хотел… Нет, я не стану об этом рассказывать, это слишком тяжелые воспоминания. Правда, мой компьютер, от которого у меня, конечно, никогда не было тайн, заявил недавно: — Шекет, я поражен! (Он поражен, видите, ли! Набор поликристаллов и программ с искусственным интеллектом!). Почему ты не публикуешь воспоминания о своей службе в компании «Лорелея»? Боишься, что твоя слава потускнеет? А тебе не кажется, что, рассказав читателям о не самых для тебя приятных периодах жизни, ты лишь докажешь, что Шекет — такой же человек, как все? А то многие, поверь мне, уже думают, что такого героя вовсе не существует в реальности! И я согласился. Действительно, не всегда же я путешествовал между звездами, покорял миры и проявлял чудеса храбрости и изобретательности. Было время, когда… Ну да взять хотя бы тот год, когда я вынужден был рекламировать товары и услуги. Нет непрестижной работы, а это была еще не из худших. Услуги «Лорелея» оказывала абсолютно всякие, в том числе осуществляла разные виды страхования. Представьте себе: звоню я в дверь незнакомой квартиры и произношу такой монолог… — Позвольте войти? Здравствуйте. Мое имя Иона Шекет, я представляю страховую компанию «Лорелея». Мы предлагаем все виды страховок, какие только существуют в цивилизованном мире двадцать первого века. Очень рекомендую страховку на случай гибели от искусственного спутника или иного космического тела. Вы знаете, сколько сейчас в космосе болтается всякого металлолома? Так я вам скажу: тринадцать миллионов спутников, последних ступеней и прочих обломков. Чтоб им там было просторно! Дней пять назад сидела семья за столом в Реховоте. Последний этаж. Вдруг — бах, крышу разносит, и блок от атомного реактора спутника «Полюс» получается вместо праздничного торта. Стол — в щепки, а стол, заметьте, тоже не был застрахован, вместе с тортом. Но главное, что ручка от этого реактора бьет хозяина по голове, а вылетевший урановый стержень пролетает сквозь одного одного из гостей, как копье сквозь индейца племени сиу. Два трупа на месте. Вы думаете, редкий случай? Ничего подобного. Вот статистика: за прошлый, две тысячи шестьдесят шестой год на территорию Израиля упали три тысячи двести восемнадцать космических предметов, в результате чего получилось тридцать восемь совсем погибших и около двухсот — не совсем. И что бы делали их наследники без страховок? Я лично застрахован, потому что постоянно в разъездах, а крыша вертолета — ненадежная преграда. Поэтому рекомендую. Кстати, наша фирма первой в Израиле стала страховать от смерти в магазинном компьютере. Я вам скажу: когда семь лет назад первый такой компьютер поставили в иерусалимском гипермаркете, число желающих застраховаться возросло в пять раз. А число жертв — в десять. Да вот, на той неделе похоронили Шулю Кадури, светлая ей память. Тридцать три года. Пошла покупать, извините, лифчик. Вы знаете, сколько типов лифчиков продается сейчас на земном шаре? Я вам скажу — одиннадцать миллионов! Ну так вот, входит она в отдел лифчиков, так вы ж понимаете, что никаких лифчиков там нет в помине, а есть кабинка компьютера, и заходит Шуля в эту кабинку, продавщица, улыбаясь, надевает ей на голову обруч и начинает демонстрировать товар. Шуля видит себя совершенно обнаженной на пляже в Майями. Подходит к ней замечательный красавец, именно такой мужчина, о котором Шуля мечтала всю жизнь, компьютер ведь читает в подсознании, он-то, в отличие от мужа, понимает, что нужно современной женщине. Да, так подходит этот идеал и лично надевает на Шулю лифчик фирмы «Робинс». «Ах, нет, — говорит Шуля, — в таком лифчике в театр не пойдешь». Мужчина прямо из воздуха достает другой фасон, потом третий… Это рассказывать долго, а в натуре все продолжается доли секунды — Шуля примеряет семнадцать тысяч фасонов, останавливается на потрясном лифчике от Кардена, мужской идеал тут же оформляет заказ и по компьютерной связи отправляет его в Сан-Диего, где в настоящий момент этот фасон есть на складе. В Сан-Диего заказ упаковывают и отсылают пневмопочтой к Шуле домой. Лифчик появляется в приемном боксе Шулиной квартиры даже раньше, чем сама Шуля могла бы добраться до дома. Могла бы, да… К сожалению, чем сложнее компьютер, тем больше вероятность, что он выйдет из режима… Короче говоря, когда заказ был оформлен, Шуля позволила себе подумать нечто этакое о компьютерном красавце. Машина, извините, дура, она же не мыслит, как, скажем, мы с вами. Компьютер воспринял желание Шули как вводный сигнал, после чего этот идеал сделал с Шулей ровно то, что она сама хотела, чтобы с ней сделал мужчина. В нормальном мире все бы кончилось, наверно, к обоюдному удовольствию, но не забывайте, господа, что это был всего лишь торговый суперкомпьютер, не очень образованный по части человеческого секса. Вы знаете, что такое положительная обратная связь? Компьютеру эта связь — что нам голову почесать. Короче, Шуля умерла от разрыва сердца семь секунд спустя. Врачи сказали, что умерла от наслаждения, не выдержала того заряда страсти, что предложил компьютер. Так я к чему это рассказываю? В отличие от вас, Шуля была застрахована на случай смерти в компьютере. Наследники Шули получат крупную сумму. Кстати, стоимость приобретенного Шулей лифчика тоже вошла в счет страховки. Но не будем говорить о печальном. Давайте о радостном. Вы думаете обойтись без страховой программы «Жилье»? Смотрите сюда. Вот ваша вилла, а вот море. А вот дорога от Эйлата в Маалот. А вот развилка на Кирьят-Гат. А вот тут — въезд в сафари. Не понимаете? Вы просто не видите, сколько опасностей вас окружает! Раз есть море, значит, под домом проходят водозаборные трубы к опреснительным станциям. И если случится цунами, трубы разнесет, и ваша вилла рискует провалиться во-о-от куда… Что вы смеетесь? Вы не учили в школе, что на Средиземном море бывает цунами? Вы не знаете об итальянских и греческих подводных геотермальных станциях? Они, когда в режим входят, такую волну гонят, что в Ашдодской гавани в прошлом году сухогруз на пирс выбросило. Он-то был застрахован, а ваша вилла — еще нет! Но это — опасность с моря. А дорога от Эйлата на Маалот? Обычно в час пик машины норовят перескочить вперед. Это не разрешается, но за каждым не уследишь! Включает водитель подскок, повисает на воздушной подушке, и за пять секунд он должен найти впереди пустое пространство на шоссе, чтобы приземлиться. Чаще всего не находит, потому что забито все аж до Хадеры. И что ему остается? Бросить машину вбок от шоссе, потому что место, с которого он подпрыгнул, уже занято. А что рядом с дорогой? Правильно, ваша вилла. И я еще не сказал об опасности въезда в сафари, уверяю вас, тут свои прелести, но я вижу, теща ваша с интересом разглядывает стереоснимки вертолетов. Нравится? Вот этот вертолет, «Апачи-элегант», — не дешевая модель, но зато на всю семью. В субботу слетать к морю или на Кипр, а некоторые, запасшись топливом, успевают махнуть аж в Париж. Без страховки это гиблое дело. Я сейчас покажу… Куда я заложил… А, вот! Нет, госпожа, это именно вертолет, а не то, на что вы изволили намекнуть. И ваш будет таким, если вы ненароком выйдете из эшелона высоты и столкнетесь с башней дальней связи. Опасности для жизни, конечно, нет, хотя мы и на этот случай тоже страхуем. Но машину придется собирать по винтикам, и кто вам это сделает, если у вас не будет страхового полиса? Особенно, если с вами что-то случится в Греции. Там никто не соблюдает правил воздушного движения! Срезать чужую лопасть при переходе из эшелона в эшелон считается чуть ли доказательством классности пилота. Мой сын в прошлом месяце летал в Рим через Афины. Так вернулся он с двумя лопастями и без правого шасси. Синяк на лбу не в счет, вертолет тут ни при чем, это ему итальянский мафиозо поставил, что-то они не поделили насчет девочек. Кстати, о девочках. Эта ваша малышка, что кричит, не переставая, будь она так здорова, надеюсь не мальчик? Вот видите, как вам повезло! Значит, вы можете застраховать ее прямо сейчас по программе «Нефеш». Это накопительная программа, предусматривающая и выплаты в случае физического ущерба в возрасте от восьми до шестнадцати лет. Какого ущерба? Я вам скажу. В две тысячи тридцатом, когда покончили со СПИДом, выяснилось, что у каждого плюса есть свой минус. Вакцина избавляла от СПИДа, но в результате у мальчишек развилась жуткая гиперсексуальность. Ранняя половая зрелость, и все такое. И с тех пор практически всех девочек страхуют от потери невинности. Что поделаешь, жизнь есть жизнь, мальчишек понять можно, они это не со зла, они ж не виноваты, а пока медицина не создала противовакцины, мы страхуем. Минимальный взнос, и… Я вижу, у вас уже голова пошла кругом от обилия возможностей. Есть страховки просто уникальные. Например, в прошлом году некий Абрам Полонский застраховал себя от возможности стать премьер-министром Израиля. Да! Он, видите ли, был на приеме у государственного предсказателя… Как, вы и об этом не слышали? Государственные предсказатели появились в две тысячи сорок седьмом. Так было покончено с засильем частных астрологов, хиромантов и прочих экстрасенсов. Часть предсказателей поступила на государственную службу, а те, кто не прошел, были вынуждены поменять род занятий. Общество от этого только выиграло, да и государству польза. Предсказатель с дипломом работает по звездам, по руке, по картам, в его распоряжении компьютеры, ну, в общем, все как положено. Так вот, некий Полонский, сорока трех лет, пришел к своему предсказателю, и тот объявил, что не далее чем через две каденции клиент будет избран премьер-министром. Этот Полонский, вообще говоря, простой рабочий. Работает в переплетном цехе, переплетает компьютерные программы. Так вот, он не желает быть премьер-министром. Он даже главой семьи быть не желает, там заправляет жена. Зачем ему эта напасть? Вот он и застраховался. Если станет премьером, фирма выплатит ему миллион шекелей. И мы на это пошли, несмотря на прогноз государственного предсказателя. Наша фирма всегда идет навстречу клиенту, даже если это грозит в будущем потерей больших денег. Я понимаю. Конечно, вы хотите подумать, хотя, честно говоря, думать лучше потом, сначала нужно застраховаться. И лучших условий, чем в компании «Лорелея», вы не найдете. Я вам оставляю все проспекты, стереофильм, смотрите, думайте. Всего хорошего. Нет, у нас не делают страховку на случай посещения страхового агента. Cлава Богу.

КОМПЬЮТЕРНЫЕ ИГРЫ ДЛЯ ДЕТЕЙ СРЕДНЕГО ВОЗРАСТА

Я люблю свой компьютер — он мне как друг. Во время долгих звездных странствий только компьютер спасал меня от тоски одиноких ночей в рубке звездолета. Я никогда не рассказывал о том, как мы с ним познакомились. Очень романтическая история. Было это лет сорок назад, когда я, молодой еще сотрудник зман-патруля, решил выбросить на свалку стоявший у меня столе «вахлак» шестого поколения. Как это делают все потребители, я позвонил в бюро обслуживания и заявил, что хотел бы купить приличный компьютер. На экране возникла очаровательная девушка. — Лиза Вайншток, — представилась она, оглядывая меня подозрительным взглядом; так смотрели матросы капитана Кука на туземцев, подозревая их в каннибальских намерениях (и ведь не ошиблись!). — Иона Шекет, — сказал я по возможности сухо, поскольку расслабляться не входило в мои планы. — Входи, господин Шекет, — улыбнулась Лиза и протянула мне с экрана руку. — Входи, я покажу тебе последние модели компьютеров, поступивших в продажу. Я ухватился за протянутую руку и вошел в салон компьютерной фирмы «Всегда с вами». Никаких компьютеров в салоне не оказалось. Светлое помещение, журнальные столики, глубокие, как в «Боингах», кресла. — Садись, пожалуйста, — сказала Лиза. — Здесь можно приобрести, в основном, игровые компьютеры фирмы IRZ, и уверяю тебя, что они лучше ай-би-эмовских. — Мне не нужны игры, я работаю в… — Есть новинка, — продолжала Лиза, не обращая внимания на мои слова. Компьютер «темпо», здесь проходы по ранним эпохам — античность, Иудея времен Второго храма… — Нет, — твердо сказал я. Античности мне было достаточно и на службе. — Я не собираюсь… — О, тогда вам нужна модель «темпо-плюс»! Я вдруг оказался в рубке звездолета, и прямо по курсу у меня была зеленая планета, на которой космические пираты держали в плену красавицу Лизу. Спасти ее предстояло мне, а для этого я, естественно, должен был переловить всех пиратов и высосать у каждого его поганую кровь. Хорошее дельце, чтоб я так жил. А с самого начала я должен был совершить на эту планету мягкую посадку. Причем сзади меня нагонял пиратский рейдер (впрочем, может эта штука называлась иначе — лайнер или сейнер?), а сбоку наваливался огромный метеор, почему-то имевший форму шахматного коня. Я сплоховал. Меня похоронили на высоком пригорке, и Лиза, так и оставшаяся пленницей, произнесла над моей могилой несколько нелестных слов. — Хорошая игра, — сказал я, когда у меня перестали дрожать руки. Кресло уже отпустило меня, а Лиза, сидевшая напротив, смотрела изучающе. Возбуждает. — В общем-то, это скорее детский вариант, — сказала Лиза. — Для детей среднего возраста. И ты, к тому же, очень медленно сообра… Она во-время прикусила язык, но я вынужден был согласиться — с соображением у меня оказалось туговато. — Нет, Лиза, — объявил я, — игры — это не для меня. Я ведь гуманоид… я хотел сказать — гуманист… то есть — гуманитарий. Господи, совсем отрубился… Да, так мне компьютер нужен прежде всего как база данных… — Значит, модель «Контрол-два», — подумав секунду, предложила Лиза и провела пальцем перед моими глазами. Это был анализатор прессы, и я подключился к вчерашним газетам. «Маарив» дал большой комментарий по поводу событий в Акко. Группа поселенцев в знак протеста против политики правительства решила разобрать на камни старинную крепость, достопримечательность города. Так вот, компьютеру почему-то захотелось, чтобы я разбирал эту крепость своими руками. А Лиза стояла рядом и нудным голосом господина Кадмона (чьим именем была подписана статья) давала советы. Вот тот камень, да-да, а теперь этот, а ведь правительство все равно поступит по-своему, пусть ты даже разложишь стену вокруг Старого города в Иерусалиме. Нет-нет, теперь тот камень, иначе все свалится тебе на голову. Хорошо! Я перескочил к разделу криминальной хроники, и… Лизу убили на моих глазах. Я-то был журналистом и смотрел со стороны, а Лиза почему-то ввязалась в… Нет, это выше моих сил. Не думал, что чтение газеты может отнять последние физические силы. Я был совершенно выжат, и Лиза вытирала мне пот со лба надушенным платочком. Ну совсем как дама сердца бедному кастильскому рыцарю. — Ах, — сказал я и поцеловал Лизу в щечку. — Сколько стоит эта модель? — Шестнадцать тысяч двести, — проворковала Лиза, — а ведь ты еще и сотой доли возможностей этой машины не знаешь. Она может не только прочитать тебе статью, но проанализировать, сделать выводы. — А если я добавлю еще пять тысяч, — злорадно сказал я, — и захочу, чтобы компьютер не только читал и анализировал, но еще и писал за меня рассказы? — Нет, — отрезала Лиза, — пять тысяч — это слишком много. Вариант, о котором ты говоришь, обойдется всего на полторы тысячи дороже. — Конечно, это самая последняя модель, — сказал я. — Последних моделей, Иона, не существует вообще, — сказала Лиза. — Но как же, — удивился я, — во всякой очереди есть последний! — Только не в компьютерном бизнесе, — отрезала Лиза. — Понимаешь ли, конкуренция очень жесткая. Фирмы выпускают новые модели примерно раз в три дня. Та модель, в которой побывали мы, была установлена вчера вечером, но и она уже устарела, завтра ее заменят на более современную. Но и та, завтрашняя, не может считаться последней, потому что в Штатах сегодня продают модель, которая на нашем рынке появится через три недели. Это вообще может быть следующим поколением. Когда ты заказываешь компьютер, можешь быть уверен, что получишь модель, которая к тому моменту устареет по всем параметрам. — Убедила, — сказал я. Лиза изящным движением поправила прическу, и в этот момент мне пришло в голову, что мы, возможно, не выбрались из программы «новости дня», просто сменили директорию, и значит, я, не нарушая правил, могу поцеловать Лизу еще раз. — И вообще, — сказал я, когда кончился запас воздуха и пришлось перестать целоваться, — выходи за меня замуж. Пока мы еще внутри программы, у меня хватит смелости сделать тебе предложение. — С чего это ты решил, что мы внутри программы? — удивилась Лиза. — А как ты докажешь, что нет? Лиза ущипнула мне руку. — Чувствуешь? — А что, компьютер не может моделировать ощущение боли? — Может, — сказала Лиза. — Тогда выйди на улицу и спроси у любого прохожего. — Так он и скажет правду! Наверняка программа предусматривает и этот вариант. — Господи, Иона, — воскликнула Лиза, — неужели ты действительно думаешь… — Видишь ли, — объяснил я, — я человек довольно робкий с женщинами, в реальной жизни я бы ни за что не осмелился поцеловать тебя на второй час знакомства. И тем более — сделать предложение. — Программой брак между покупателем и продавцом не предусмотрен, возразила Лиза, но в голосе ее звучало сомнение. — Впрочем, — сказала она, подумав минуту, — это можно проверить. Есть тест. Ничего не вышло. Тестовая программа оказалась зараженной вирусом «Рашен дринк». Лиза подключила антивирусную программу «Кармель», и диван, на котором мы сидели, затрясло, будто началось девятибалльное землетрясение. На мой непросвещенный взгляд, уже одно это говорило о том, что мы так и не выбрались на свет божий — ну скажите, разве, если бы мы сидели на обычном диване в обычном компьютерном салоне, подключение любой программы, пусть даже игры «Атомная война между Израилем и Зимбабве», могло вывернуть все внутренности? Я так и сказал Лизе, прижимая ее к себе одной рукой, а другой вцепившись в подлокотники, чтобы не свалиться на пол. — Ты ничего не понимаешь в компьютерах, — сказала она, стуча зубами. — В современных моделях вирус действует не только на сами программы, но и модульные системы. Ведь все друг с другом связано, и… Больше она не смогла сказать ни слова: диван вздыбился как необъезженный мустанг, и мы свалились на пол, причем я упал на Лизу, сразу оказавшись в классической позе «мужчина сверху», описанной на первой странице «Камасутры». Пять минут спустя, когда тряска прекратилась, Лиза поправила прическу, я отряхнул брюки, и мы обсудили сложившуюся ситуацию. Лизе пришлось признать, что она не знает, где мы — все еще в новостной программе или уже вернулись в реальный мир. И не знает, как это узнать. Может быть, системный программист более высокой квалификации сумел бы провести нужный тест, но… — Так вызывай программиста! — потребовал я. — В чем проблема? — А если и программист тоже записан на этой же программе? — уныло сказала Лиза. — Ты хочешь сказать, что мы уже никогда отсюда не выберемся? — Я-то думаю, — вздохнула Лиза, — что мы находимся в реальном мире, но доказать это не берусь. Смотреть новые модели мне расхотелось. Целоваться мне расхотелось тоже. Мне вовсе не нравилась мысль, что целовать Лизу меня заставляет не мое мужское желание, а некая строчка в некоей программе, да еще и зараженной вирусом «Рашен дринк». — Все, — сказал я, — беру эту модель. На тридцать шесть платежей по «Визе». Надеюсь, фирма сделает мне скидку, поскольку я в этой модели уже живу. Вы думаете, фирма пошла мне навстречу? Черта с два. Выхода у меня не было, пришлось платить. Рисковать я не хотел. Судите сами. Допустим, я все еще был внутри программы. Я отказываюсь покупать, оператор нажимает «сброс», и… Конечно, если я благополучно выбрался из компьютерного мира в реальный, то моя покупка была чистым разорением. Тем более, что после хупы нужно будет покупать квартиру. Утром после первой брачной ночи я спросил Лизу, не раскрывая глаз, чтобы не видеть выражения ее прекрасного лица: — Лизочка, как по-твоему, этот вирус… ну, «Рашен дринк»… из-за него не разводятся? Лиза долго молчала. Мне в какой-то момент показалось, что я переместился в другую программу, и если я открою глаза, то увижу не свою спальню и не свою жену, а какой-нибудь первобытный лес и страшную мымру на переднем плане. — Послушай, — сказал голос Лизы, и я облегченно вздохнул, — ты только никогда и никому не говори о своих подозрениях, хорошо? Если ты считаешь, что этот мир — компьютерный, это ведь не значит, что все должны считать так же? Особенно наши с тобой дети. О детях я действительно как-то не подумал. Вот так я приобрел свой компьютер и свою первую жену. С Лизой, кстати говоря, мы вскоре расстались — она начала продавать модели «рис-паром», и я счел это изменой. А мой компьютер со мной и сейчас.

СТРАСТЬ ПО МАКЛЕНДЕРУ

Кем только мне не пришлось быть в молодости! Я уже рассказывал о службе в армии, работе в зман-патруле, и о том, как я покупал свой компьютер. Как-то мне предложили написать рецензию на новый фильм, и я сдуру принял предложение, рассудив так: посмотрю хорошее кино, напишу пару строк, да еще и заработаю — разве плохо? Просматривая недавно старые файлы в своей компьютере (почему я их не стер — ума не приложу!), я обнаружил этот свой единственный опыт рецензии и подумал: «А пусть читают!». Вот и читайте. «В прошлом веке, — писал я, — самым дорогим голливудским фильмом была „Клеопатра“ с Элизабет Тейлор — одни только массовые сцены да египетские храмы и пирамиды чего стоили! В двадцать первом веке самый дорогой фильм „Страсть“, где, кстати, ни одной массовой сцены нет, а самый дорогой предмет реквизита — двухспальная кровать. Деньги (восемьсот миллионов долларов!) были потрачены на разработку аппаратуры записи и воспроизведения, на переоборудование старых синематек и возведение новых. И на рекламу, естественно. А теперь — о фильме и о себе. Это раньше рецензент мог отойти в сторонку от себя самого и оценивать произведение искусства, стараясь быть максимально объективным. После „Страсти“ это стало невозможно даже физически, я и пытаться не буду. Век назад русский режиссер К.С.Станиславский написал книгу „Моя жизнь в искусстве“. Я могу назвать свою рецензию „Моя жизнь в ''Страсти''“. Титры фильма меня позабавили — никакой режиссерской фантазии, по темному полю экрана идут надписи, тихая музыка (композитор Бруно Розати), действующие лица и исполнители. Первым в титрах значился некто Рон Даркон. Исполнял его… Вот здесь-то я и ощутил впервые, что режиссер не так прост. „Рон Даркон, — успел перечитать я прежде чем титр сменился, — Иона Шекет“. Меня, конечно, предупреждали, но ведь не до такой же степени! Чтобы сразу в титрах… „Дана Оливер — Натали Эштон“. Под плавную усыпляющую мелодию Розати потекли имена, имена… они текли мимо сознания, потому что я в это время упорно вспоминал, когда и кому рассказывал о Натали Эштон. Она… Нет, простите, и вам не стану этого рассказывать, в конце концов, есть предел вмешательству в личную жизнь! Пока я приходил в себя от изумления, титры кончились, и камера показала панораму Вашингтона, плавно переходящую в тель-авивскую толкотню. Оператор спустился от Белого дома на площадь Вашингтона, за ней почему-то начиналась улица Алленби, где на углу с улицей Алия я успел разглядеть знакомую проститутку, с которой здоровался каждый день. Она и сейчас сделала движение в мою сторону, но камера двигалась слишком быстро, и мы успели только обменяться взглядами. Вот тогда-то со стороны улицы Иегуды Ха-Леви и возникла главная героиня фильма Дана Оливер. То есть, я имею в виду… Нет, господа, именно Дана Оливер, не будем, в конце концов, идти на поводу у режиссера. То есть, наоборот, я хотел сказать — давайте следовать режиссерскому замыслу и не отвлекаться на личное. Должен сказать, что эстетическая позиция режиссера показалась мне в этом начальном эпизоде немного устаревшей. Этакий постмодернистский кунштюк, явно привнесенный из традиций кинематрографа времен Бунюэля и Феллини. Впрочем, по части вкуса, надо отметить, Маклендер не дотягивает… ну да не в том дело. Итак, Рон Даркон и Дана Оливер встречаются на углу улиц Алленби и Иегуды Ха-Леви, причем вдали, как вы помните, виден Капитолийский холм с Белым домом на вершине. Я понимаю, что это символ. Но пусть и меня, как зрителя, поймет режиссер — вот я с Натали, то есть Рон с Даной, вот мы, то есть они, стоят — встретились после трехлетней разлуки. Перекресток. Светофор. С обеих сторон электромобили воют, как бабуины при случке. Капитолий опять же. Знакомая проститутка на заднем плане. — Ах! — кричу я (то есть, Рон Даркон в моем исполнении) и прижимаю к себе Дану так, как хотел бы обнять мою Натали, то есть… ну, это неважно. Как зритель я вижу, что сцена разыграна излишне мелодраматично. Как действующее лицо, я чувствую, что Дана не очень-то рада встрече. И как рецензент, я понимаю, что завязка фильма банальна и рассчитана на дурной вкус. Вот тут-то режиссер и вводит „третьего лишнего“, мужчину средних лет, весьма неприятного на вид, который подходит к нам со стороны почты, без слов хватает Дину (Натали?) за руку и тянет за собой. Что бы предприняли вы, господа, если бы встретились с… ну, скажем, с давней знакомой, с которой провели немало прелестных часов, в том числе и в постели, и тут же некто стал бы посягать на ваше вновь обретенное уединение? Дали бы в морду? Естественно. А если бы это не входило в планы режиссера? И не соответствовало желанию зрителя? Не говоря уж о мнении рецензента? Вот то-то же. Кроме того, я обнаружил что обозначенный в титрах Дэн Кругер на самом деле (впрочем, что значит „на самом деле“?) — мой сосед из восемнадцатой квартиры по имени Нахмани: та же лысина и короткая шея. И что моя Дана-Натали могла найти в этом мужлане? А она ведь не только что-то в нем нашла, но еще и уходит, не сопротивляясь, а мне, как герою фильма, нужно преследовать эту парочку, которая удаляется в направлении Капитолийского холма, и эта режиссерская находка совершенно выводит меня из себя. Начинается банальная погоня. Лысый Нахмани с моей Даной впереди, я за ними, и что интересно: оглянувшись (по воле режиссера, сам бы я не стал вертеть шеей), замечаю, что знакомая проститутка следует за мной, как неопытный филер. Она-то зачем? Очередная режиссерская „находка“ — Нахмани в роли Кругера пересекает некую демаркационную линию, переходит с улицы Алленби на площадь Вашингтона и удаляется мимо Капитолийского холма, в сторону улицы, названия которой я не знаю. А я, достигнув той же линии ровно на пять секунд позже, наталкиваюсь на невидимую преграду. Стоп. Смена кадра. Не успев прийти в себя после удара по носу, я обнаруживаю, что сижу на диване в холле массажного кабинета, а знакомая проститутка обнимает меня за плечи и бормочет что-то вроде „ах, как я тебя долго ждала“… Не стану анализировать эту сцену, поскольку ни с традициями мирового кинематографа, ни со здравым смыслом она не имеет ничего общего. Я так полагаю, что главная режиссерская „задумка“ состояла в том, чтобы доказать: и среди жриц любви есть порядочные женщины. Очень свежая идея. Оказывается, проститутку зовут Нина, и родом она из самой Одессы. Это я (то есть, Рон Даркон) выяснил только после долгой и потрясающей (без иронии говорю) сексуальной сцены. Короче говоря, Рон Даркон, будучи человеком импульсивным (прежде я за собой такого не замечал), влюбляется в Нину, а Нина, оказывается, давно положила глаз на Даркона. Сексуальная идиллия, однако, нарушается, поскольку герой должен (о, муки совести!) найти Кругера-Нахмани с Диной-Натали и дать в морду первому, чтобы отобрать вторую. Ни того, ни другого герою (и мне, надо сказать, тоже) делать не хочется. Но надо — против режиссера не пойдешь. Я так понимаю, что господин Маклендер взялся своим фильмом доказать равнозначность любви чувственной и романтической. Любовь к Нине и любовь к Дине в душе главного героя Даркона (о себе как о зрителе умолчу) переплетаются, и если Даркон предпочитает утолять сексуальный голод в объятиях Нины (что и делает с периодичностью в десять минут по экранному времени), то мысленно он с Диной (причем постоянно). Как Гамлет — полный разрыв между словом и делом. Дальнейшие сюжетные перипетии, на мой взгляд, анализу не поддаются по причине своей полной алогичности и причастности более к суперпостмодернисткому авангардизму континуального порядка, нежели к нормальному кинематографу. Как зритель я оказался к концу доведенным до полного обалдения, и единственным моим желанием было вырваться на свежий тель-авивский воздух. Как вынужденный участник я оказался доведен до такого состояния, что, когда я таки дал в морду пресловутому Кругеру-Нахмани (естественно, на крыше Собора Парижской Богоматери, куда я загнал своего противника по крутой винтовой лестнице — вот только как мы оказались в Париже, я не понял), то уже не имел сил даже прижаться к вновь обретенной Дине-Натали. Тем более, что боялся сорваться с семидесятиметровой высоты и упасть на голову Нине, которая ждала меня внизу. Ну, а как рецензент, я с удовольствием прочитал, наконец, заветное слово Fine. Когда в зале зажегся свет, зрители еще некоторое время оставались неподвижны и лишь минуту спустя начали покидать зал. Я почувствовал точок в бок, обернулся и оказался лицом к лицу с моим соседом Нахмани, которого я битых два часа преследовал по разным странам и которому расквасил нос. Я инстинктивно отпрянул, подумав, что теперь-то он, не будучи больше в роли Кругера, покажет мне кое-что из своего репертуара. Но Нахмани неожиданно округлил глаза и отступил на шаг, прикрывая руками живот. Он меня боялся! И лишь тогда я понял, что, с его-то точки зрения, не я ему, а он мне дал в морду, и я вовсе не уверен, что произошло это в Париже, а не в Аммане или, скажем, Тунисе. У каждого свои представления о том, где практичней бить противника, а режиссер, судя по всему, просто самоустранился в этой финальной сцене, начисто лишенной какой бы то ни было концепции. Я поспешил уйти, а мой сосед-соперник поспешил уйти в противоположную сторону. На улице было жарко, начался хамсин — обычное дело. Боюсь, что мой опыт зрителя, участника и рецензента ничему не научит читателя. Как зритель, я не сумел отдохнуть, посмотрев интересное кино. Как участник, я оказался не на высоте положения, поскольку не сумел в полной мере насладиться ни погонями, ни пейзажами, ни даже сексом. А как рецензент я, боюсь, так и не убедил читателя в том, что режиссер Маклендер открыл новую страницу в истории кино. Не обладая талантом художника, он сделал фильм, который достоин встать в один ряд с такими признанными шедеврами как „Броненосец Потемкин“ и „Девушка моей мечты“. Просто потому, что он — первый. Маклендер ввел в кинематограф эффект сопричастности. Решение сугубо техническое, а каков результат! Введение звуковой дорожки ведь тоже в свое время было сугубо техническим решением. Или, скажем, цвет. Думаю, „Оскар“ по всем возможным номинациям Говарду Маклендеру обеспечен. Надеюсь все же, что следующий его фильм не будет столь же бездарен в художественном отношении. Как зрителю, мне не доставят удовольствие примитивные сцены беготни и секса. Как участник, я просто не выдержу, если и в очередном фильме мне придется каждые десять минут совершать сексуальные подвиги. Как рецензент, я не допущу, чтобы сложное и высокое искусство профанировали на потребу плебсу». Впрочем, что-то я слишком вошел в роль. Или в роли? Сколько их, в конце-то концов? Зритель, герой фильма, рецензент… А где же в это время был я сам, Иона Шекет? Похоже, меня там не было вовсе, а я, знаете ли, не привык так пренебрегать собственной персоной. Именно по этой причине я и отказался в свое время от достаточно высоко оплачиваемой работы рецензента.

ШЕСТАЯ ЖИЗНЬ ТОМУ НАЗАД

Ох, бывали в моей жизни времена, о которых я сейчас точно могу сказать: «Врагу своему не пожелаю!» Не всегда же я был таким бодрым и готовым на подвиги, каким вы меня видите на страницах моих мемуаров. Мемуаристы обычно рассказывают о хорошем, а я человек правдивый, и потому говорю прямо: как-то раз я даже пытался наложить на себя руки. Но уже приняв такое решение, увидел в небе рекламу изобретения Словина и понял, что жить стоит, и отправился наниматься на новую работу — продавать стратификаторы. В наше время стратификатор есть у каждого, и знакомство со всеми своими инкарнациями для культурного человека так же естественно, как мезонный душ на ночь. А в дни моей молодости, когда Словин сделал свое изобретение, люди ровно ничего не знали о своих прошлых воплощениях или, выражаясь по-научному, инкарнациях. С гордостью должен сказать: я, Иона Шекет, был в числе первых торговых агентов, кто объяснял ничего не понимавшей публике истинный смысл замечательного прибора, созданного в лаборатории гениального изобретателя Словина. Надеюсь, современному читателю не нужно рассказывать о том, что словинский стратификатор — это прибор, с помощью которого вы можете извлечь из собственного подсознания любую из своих предшествовавших инкарнаций. И воплотиться в нее со всеми вытекающими отсюда последствиями. Сегодня для этого нужно лишь смазать виски мазью Словина-младшего и назвать номер инкарнации. А в те дни, когда я с группой других агентов начал рекламную кампанию, стратификатор представлял собой довольно громоздкий плоский ящичек (в некоторых модификациях — цилиндр), на внутренней стороне крышки был расположен экран, а на дне — пульт, содержавший 78 клавиш, с помощью которых можно было выбрать желаемую программу стратификации. Аппарат работал как от химических и солнечных элементов, создающих напряжение в 12 вольт, так и от сети переменного тока в 220/127 вольт. Штука была так ненадежна, что я убеждал клиента перво-наперво проверять установленное напряжение — оно должно было соответствовать напряжению в сети, иначе при включении появлялись нелинейные эффекты. В те годи еще не удалось сконструировать надежного прерывателя, и в течение долей микросекунды, прежде чем предохранитель отключал аппарат от сети, часть вашей реинкарнации способна была отделиться, что в некоторых случаях приводило к необратимым последствиям. Каждому покупателю, желавшему меня слушать, я рассказывал о Ниссим Кердзоне из Холона, который был невнимателен и включил стратификатор в сеть, не проверив указатель напряжения. За 18 микросекунд, прошедших до срабатывания предохранительного устройства, стратификатор успел выделить часть восьмой реинкарнации Ниссима Кердзона, которая оказалась личностью грабителя, жившего в Палестине в XVII веке. Поскольку была выделена лишь часть личности, занимавшаяся непосредственно убийствами (обычно при помощи удушения жертвы), то в течение шести часов, то есть до момента, когда Ниссим Кердзон был подвергнут принудительной дестратификации, он успел совершить шесть нападений, причем одну из жертв едва удалось спасти. Разумеется, после обратного действия стратификатора, Ниссим пережил шок, узнав, что он вытворял (точнее, что вытворял его предок), и вынужден был пройти курс лечения. Я-то, вы ж понимаете, был совершенно не виноват в том, что вытворяла инкарнация покупателя — в конце концов, я честно предупредил его о необходимости проверять напряжение в сети. Но разве начальству что-то докажешь? «Нужно было самому проследить за первым включением, — сказал менеджер и вычел из моей зарплаты приличную сумму. — В другой раз, Шекет, будьте внимательнее». После того случая, продавая стратификатор, я лично производил первое подключение, даже если клиенту не терпелось остаться наедине с прибором: почему-то каждый воображал, что хотя бы одна из его предыдущих инкарнаций была либо садистом, либо некрофилом, либо еще каким-нибудь гадким созданием. Клиент ужасно стеснялся продавца, вы можете себе это представить? Это в наши дни о стыдливости покупателя и речи не идет как-то я лично присутствовал, когда одна дама, покупавшая крем для стратификации инкарнаций в отделе «Суперфарм», решила прямо на месте проверить качество продукта и воплотилась в одну из своих ранних инкарнаций, не подумав о том, что рядом могут оказаться дети, пусть даже и чужие. Хорошо, что у меня отменная реакция — я скрутил этого вампира и ткнул его в мочку уха серебряной иглой, которую всегда ношу с собой в память о днях службы во Внешней разведке. Дама немедленно вернулась в стадию последней инкарнации и была так невежлива, что не только отказалась от покупки, но даже не сказала мне «спасибо» за то, что я спас ее от унижения — ведь охранник магазина мог влепить ей серебряной пулей промеж глаз! Поэтому я всегда говорил первым покупателям: «Сначала переведите прибор в режим анализа души, нажав зеленую клавишу в левом верхнем углу пульта. В течение примерно одной-двух секунд (в зависимости от числа предыдущих жизней) стратификатор произведет темпоральный срез личности и представит на экране список ваших реинкарнаций в обратном порядке времени». Обычно указываются следующие параметры: имя и фамилия, годы жизни (по еврейскому и европейскому календарям), место проживания, пол, национальность, основные черты характера (обычно — не более трех) и профессия. На данном этапе недоразумения могли возникнуть по пункту «профессия», поскольку в первых моделях не всегда удавалось совместить реальную деятельность той или иной инкарнации со списком, хранившимся в оперативной памяти аппарата. Например, был такой случай: Пинхас Мордехай из Беер-Шевы обнаружил в графе «профессия» своей инкарнации, жившей в средневековой Испании XVI века, название «водитель троллейбуса». Надеюсь, читателям известно, что в то время не было троллейбусов, равно как и прочих негужевых средств транспорта. Пинхас Мордехай, весьма заинтересованный, естественно, пожелал выделить именно эту свою ипостась. Оказалось, что в третьей по счету жизни он (точнее, некий испанец Карлос Монтес) трудился на ниве святой инквизиции. Труд же заключался в том, что Пинхас-Карлос поставил на службу Господу собственное изобретение: подобие лейденской банки на колесах. Очень изящная штука — вы привязываете еретика к клеммам с помощью медной проволоки и начинаете крутить ручку. Возникающий ток доставляет еретику массу неприятных ощущений, которые заставляют его бегать по двору тюрьмы, где проводится экзекуция. Вы же переключаете клеммы и катаетесь как на троллейбусе — чем быстрее бегает еретик, тем более сильный ток он вырабатывает. Надо сказать, что Карлос Монтес изобрел электрогенератор на сотню лет раньше, чем написано в истории физики. Да и принцип положительной обратной связи — тоже ведь не простая идея. Талантлив был, ничего не скажешь. Но зачем же было пытать именно евреев? Пинхас Мордехай (в нынешней жизни, разумеется), будучи евреем, да еще выходцем из Марокко, не мог примириться с тем, что сам же, оказывается, и изгонял своих предков в памятном 1492 году. Следствие: полгода лечения в психушке. Поэтому я всегда говорил покупателю: «Если при тестировании хотя бы один из параметров оказался непонятен, прекратите пользование стратификатором и прочитайте инструкцию». Лучше задать инструкции лишний вопрос, чем рисковать собственным здоровьем. Господин Алон Вильман из Иерусалима, например, обнаружил в графе «время жизни» своей пятой реинкарнации такие числа «1818–1789». Поскольку личность не может умереть прежде, чем родиться, Алон Вильман решил, что стратификатор неисправен и позвонил на фирму с целью выразить свое недовольство качеством изделия, да еще и на продавца пожаловался, что, мол, некий Шекет, всучил ему неисправный экземпляр! Прибывший немедленно техник обнаружил, что аппарат в полном порядке и предположил ошибку в системном программировании. Лишь после тщательного исследования в стационарных условиях удалось выяснить, что имел место довольно редкий случай: Алон Вильман в своей пятой реинкарнации действительно умер на 29 лет раньше, чем родился! Произошло это так. Как известно, личность определяется прежде всего наличием электромагнитного кокона-души. Жизнь, лишенная души, вообще говоря, не может считаться реинкарнацией. Что касается Вильмана, то его душа сформировалась, как это чаще всего и происходит, на восьмом месяце беременности матери, но через две недели будущая мать испытала сильнейшее потрясение, когда ей сообщили о гибели мужа во время штурма Бастилии. Результатом стали преждевременные роды, в процессе которых младенец умер раньше, чем был извлечен из чрева. Душа его отошла, но тело продолжало существовать. Родившееся существо находилось в состоянии комы (естественно, без души-то), и бедная мать поддерживала в нем то, что называла жизнью, в течение 29 лет! Существо даже нельзя было назвать идиотом — скорее животным. Однако оно испытывало глубокую привязанность (чисто животную, как вы понимаете) к матери, и когда в 1818 году мать умерла, произошел шок, в результате которого душа, покинувшая тело до его рождения, вернулась обратно из состояния стасиса. Именно 1818 год и следует считать годом рождения Алона Вильмана в пятой реинкарнации. Прожил Вильман в этой реинкарнации до 1831 года, а в момент, когда жизнедеятельность тела прекратилась в результате перелома основания черепа, душа не вернулась в состояние стасиса, а немедленно перешла к следующей реинкарнации, в которой Алон был женой министра иностранных дел Боливии. Если бы он не впал в панику, обнаружив даты «1818–1789», то его ждало бы еще большее потрясение, когда для своей шестой реинкарнации он, естественно, вовсе не нашел бы даты рождения, а лишь год смерти «-1892». Что ж, такое случается, и потому фирма настоятельно рекомендовала, а я, как продавец, просто настаивал на том, чтобы клиент прекращал пользование стратификатором, если во время анализа инкарнаций какой-либо из параметров казался ему странным или неуместным. Если тестирование проходило благополучно, можно было перейти непосредственно к процессу стратификации. Но ведь это были первые несовершенные приборы, и потому перед началом отделения инкарнаций приходилось набирать личный код. Это гарантировало автоматические возвращение в свою нынешнюю реинкарнацию в случае, если происходил сбой в программе. Личный код нужно было вводить в память стратификатора, что гарантировало невозможность использования прибора посторонними лицами. Вы думаете, все клиенты помнили об этом? В лучшем случае каждый пятый! И в результате происходили события, достойные описания в романах. Впрочем, даже тогда, когда клиент усваивал правила и благополучно включал базовую программу, он не был избавлен от неожиданностей.

ГАРИБАЛЬДИЕЦ ИЗ ЯФФО

Вспоминая дела моей давно миновавшей юности, я как-то спросил у компьтера, не сохранил ли он в своей памяти правила пользования так называемыми стратификаторами инкарнаций. Вопрос, по-моему, был вполне невинным — на собственную память я уже давно не мог положиться, потому что разве способен нормальный человек запомнить каждый из семнадцати тысяч миров, на которых мне довелось побывать, или два десятка профессий, которые мне довелось перепробовать? В конце концов, человек создан для того, чтобы творить и выпутываться из того, что сотворил, а для памяти существуют компьютеры. Они, конечно, воображают, что так же умны, как люди, и подражают человеку, пытаясь выдумывать какие-то новые идеи и проекты — мой компьютер ничем не лучше прочих, и потому мне приходится применять политику кнута и пряника, чтобы заставить эту груду биоматериала и световолокон выполнять то, что нужно мне, а не ему самому. — Ну помню, помню, — раздраженно сказал компьютер, когда я пришел в бешенство и пригрозил, что никогда больше не задам ни одного вопроса. — Ты ведь сам не очень-то любишь вспоминать те дни, когда зарабатывал на хлеб рекламой и продажей стратификаторов. — Не люблю, — согласился я. — Но мемуары — это жанр, требующий от автора максимума объективности. Да, я не хочу об этом вспоминать, именно потому я и передал эту часть своей памяти тебе на хранение! Но я должен написать все, как оно было на самом деле… — Кому это ты должен? — возмутился компьютер. — И с чего ты взял, что мемуарист обязан быть объективным? В моей памяти хранятся сто двадцать две тысячи девятьсот шестьдесят три мемуарных файла, и сравнивая эти тексты с другими документами, я вынужден сделать вывод о том, что мемуаристы лгут в девяноста трех процентах случаев. Ты хочешь оказаться белой вороной? — Шекет никогда не лгал и не станет это делать! — с пафосом воскликнул я, и компьютер вынужден был представить в мое распоряжение те воспоминания, которые я от него требовал. Мне показалось, правда, что он с досады сплюнул энергетическим пакетом, но эту вольность я оставил без внимания. Так вот, проглотив выданный компьютером блок памяти, я сразу же вспомнил о том, как входил в чужие квартиры и занудным голосом рассказывал о замечательных возможностях стратификаторов инкарнаций. — Во время процесса стратификации, — говорил я, — душа (или избранная часть ее) покидает тело в форме энергетического кокона. Это означает, что тело переходит в состояние клинической смерти, ограниченное во времени тридцатью минутами. За это время процесс стратификации должен быть полностью завершен, в противном случае аппарат автоматически отключается, душа возвращается в тело и предложенная для стратификации программа записывается в память аппарата, как запрещенная к употреблению. Я не давал клиенту возможности возразить и продолжал, для убедительности тыкая пальцами в каждую из клавиш: — Наберите на пульте программу стратификации. Например, если вы прожили шесть жизней и желаете ознакомиться с четвертой из них, то должны набрать индекс «4», год перехода (находящийся на любом временном отрезке, ограниченном годами рождения и смерти в четвертой реинкарнации) и программу возвращения. А теперь садитесь в удобное кресло или ложитесь на мягкую поверхность (диван), после чего надавите на клавишу 8, как это делаю сейчас я. Процесс пошел. И пока вы приходите в себя в избранной вами инкарнации, я расскажу вам о самых типичных случаях, которым я был свидетелем во время своей недолгой пока, к сожалению, практики. Вот, скажем, история, приключившаяся с господином Барухом Шарази из Яффо, который прожил три жизни, прежде чем родился в Израиле в 1959 году в семье фалафельщика. После смерти отца он стал хозяином заведения и расширил дело, приобретя еще две фалафельных. Купив стратификатор, Барух Шарази выяснил, что в прошлых жизнях был последовательно неандертальским охотником в Северной Африке, рабыней на перуанской гасиенде и солдатом армии Гарибальди. Барух не пожелал иметь ничего общего с первыми своими инкарнациями, возложив на них ответственность за свой вспыльчивый характер и малые способности к учебе. С помощью стратификатора он выделил личность гарибальдийского солдата Лючано Коррадо и произвел манипуляции обмена. Если бы он, покупая аппарат, внимательно выслушал мои указания и советы, то получил бы от пребывания в своих предыдущих инкарнациях максимум удовольствия. Ну почему он не захотел стать на время рабыней в Перу? Замечательная природа, свежий воздух, работаешь не ради денег, а из чувства долга — разве не к этому призывали еще век назад руководители одной из самых передовых стран планеты? Так нет, клиент выбрал третью инкарнацию и, естественно, поплатился. Как только инкарнация Лючано Коррадо взяла на себя бразды правления, Барух Шарази немедленно прогнал из дома жену, с которой прожил пятнадцать лет и нажил столько же детей, обвинив ее в супружеской неверности. В сущности, он был прав, поскольку жена Коррадо, Анита, изменяла ему все те годы, что он провел в армии Гарибальди. Затем Лючано Коррадо (в теле Баруха Шарази) повесил на каждой из своих фалафельных плакат «Арабам и австриякам — смерть!» Хотя современная Австрия не несет, конечно, ответственности за террористов ХАМАСа, некоторую историческую логику можно усмотреть и в этом поступке. Однако через неделю Коррадо объявил набор в Освободительную Армию Израиля, потратил на вооружение весь свой капитал, с таким трудом накопленный и скрытый от налогового управления, назначил себя главнокомандующим и, встав во главе (армия насчитывала 18 человек, в основном — постоянных покупателей Баруха Шарази), отправился изгонять палестинцев из Шхема, Хеврона и Иерихона. Патруль ЦАХАЛа остановил героев вблизи от границы государства Палестина (в десяти километрах к востоку от Раананы) и потребовал сложить оружие. С криками «Смерть коллаборационистам!» армия Коррадо открыла огонь на поражение. В результате — пятеро раненых с обеих сторон. Коррадо был взят в плен и после решения окружного суда Тель-Авива насильственно подвергнут дестратификации. А что оставалось делать? Вернувшись в себя, Барух Шарази заявил, что с интересом следил за развитием событий «из глубины души», и уверен, что его предыдущее «я» куда правильнее оценивает политическую ситуацию, нежели правящая партия во главе с Хаимом Визелем, верным последователем дела Рабина. Оставшись при своем мнении, Барух Шарази продал свои торговые точки и на вырученные деньги (после уплаты налогов и долгов) основал новую партию «Евреи — за свободу Израиля и Италии»… — Вы понимаете теперь, — говорил я клиентам, — насколько важно точно следовать правилам пользования? Стратификатор инкарнаций — аппарат сложный, это вам не стиральная машина. Неверное движение, и с вами случится то, что произошло, например, с госпожой Иланой Идан. Илана Идан, жена молодого бизнесмена, 24 лет, приобрела стратификатор, по ее словам, от скуки, поскольку супруг был очень занят, а заводить любовника она не хотела. Выяснила, что ее душа содержит одиннадцать предыдущих жизней. Наиболее интересными показались ей пятая, седьмая и десятая инкарнации, в которых она была соответственно куртизанкой (Марсель, середина XVIII века), моэлем (Бердичев, XIX век) и большой красивой сиамской кошкой (Дели, сороковые годы ХХ века). Илана долго раздумывала, какое «я» выудить из собственного подсознания и, вероятно, так и не решилась бы нажать на заветную клавишу. Помог случай. Илана находилась дома одна и, как обычно, рассматривала на экране стратификатора собственное изображение в разных инкарнациях. Куртизанка Адель была очень красива, но ее волосы оставляли желать лучшего. Моэль к старости страдал подагрой, что сделало его похожим на обросший бородой вопросительный знак. Кошечка Фифи была самым милым существом, какое только видела Илана, и ей льстило, что столь изумительным созданием природы была на самом деле она сама. Она уже начала склоняться именно к этому выбору, когда услышала шаги на кухне. Поскольку Илана находилась в это время в салоне и точно знала, что мужа нет дома, она сделала естественный (и совершенно правильный, как потом оказалось) вывод о том, что в квартиру проник грабитель. Будучи слабой женщиной, Илана смертельно перепугалась и непроизвольно надавила на клавишу номер восемь. Процесс пошел. Хорошо (впрочем, это зависит от точки зрения), что стратификация и обмен завершились менее чем за минуту. Когда грабитель вошел в салон, он обнаружил в кресле красивую женщину, смотревшую на него пристальным и оценивающим взглядом. Грабитель оценил этот взгляд совершенно однозначно и, раскрыв объятия, с криком «Ты моя сладкая!» ринулся на приступ. Если бы Илана вернулась к пятой инкарнации (куртизанка Адель), все могло бы кончиться к взаимному удовольствию. Если бы результатом процесса стало возвращение сиамской кошечки (инкарнация номер десять), результат борьбы был бы весьма сомнителен. Но случайное нажатие клавиши привело в действие седьмую программу, а бердичевский моэль был мужчиной решительным и, к тому же, большим специалистом в своей области. Он совершил обряд обрезания с помощью отобранного у незваного гостя кухонного ножа. Грабитель, однако, был обрезан еще на восьмой день своей жизни, чего моэль в пылу сражения учесть не мог. Короче говоря, когда полиция прибыла на место происшествия (грабитель визжал так, что слышно было в полицейском участке), в квартире были обнаружены: а) истошно голосивший мужчина со спущенными шортами, б) хозяйка квартиры, тщательно вытиравшая нож туалетной бумагой, и в) отрезок мужского детородного органа длиной 3,5 см, хозяйке явно не принадлежавший. Моэль, кстати, вовсе не изъявлял желания возвращаться в состояние энергетического кокона, и явившийся к шапошному разбору муж Иланы вынужден был просить помощи у тех же полицейских, поскольку смертельно боялся остаться с женой-моэлем наедине, учитывая только что произошедшее событие. Ситуация, достойная Фрейда: находясь в седьмой реинкарнации, Илана Идан могла запросто лишить себя радостей супружества, и кого бы ей пришлось обвинять после возвращения? Человек — существо противоречивое… — Так что если в процессе стратификации, — убеждал я клиентов, — вы вернулись в инкарнацию, противоречащую вашей нынешней сущности (стали, например, животным, или из мужчины превратились в женщину), настоятельно рекомендую прежде, чем предпринимать какие-либо действия, потратить час-другой на ознакомление с собственным телом. Это особенно необходимо, если вы обратитесь к инкарнации, в которой были змеей или, допустим, крокодилом…

МОЯ ЛЮБИМАЯ ИНКАРНАЦИЯ

В наши дни стратификаторы инкарнаций никто не рекламирует — считается, что продукция себя изжила, новых моделей не производят, а старыми уже обзавелся каждый, у кого был хотя бы один лишний шекель. Все сейчас знают, кем они были в предыдущих жизнях, и не все, кстати, довольны своими прежними инкарнациями — мне даже известно несколько случаев, когда вполне рачительные граждане выбрасывали свои стратификаторы из окон с криком: «Не хочу я такого прошлого!» Но ведь от себя самого не убежишь, верно? А инкарнации — это и есть ты сам в прошлых жизнях. В дни моей молодости, когда страфикаторы только появились в магазинах, в том числе и виртуальных, недоразумений с этими аппаратами было больше, чем аварий на вечно забитых израильских наземных дорогах. Приходилось буквально по десять раз объяснять каждому потенциальному покупателю, на какую кнопку (да-да, в первых моделях были именно кнопки!) нужно нажимать, а на какую нажимать не нужно ни при каких обстоятельствах. К примеру, с помощью клавиш 9–22, расположенных в правой части клавиатуры, можно было запустить специальную реинкарнационную программу, называемую «модуляцией сущностей». Программа предназначена была для профессиональной работы и рассчитана, в основном, на экстрасенсов и психотерапевтов. Я всем так и говорил. — Вы можете передавать мысли на расстояние? — спрашивал я у покупателя. Нет? В таком случае даже под угрозой смерти не нажимайте на кнопки с номерами от девятой до двадцать второй. Да вы и не сможете это сделать, добавлял я, — поскольку эти кнопки заблокированы. Заблокированы, как же! Купив аппарат, народный умелец первым делом где-то что-то соединял, что-то с чем-то блокировал, а потом садился в кресло и нажимал на запрещенные к употреблению кнопки от девятой до двадцать второй. Модуляционная программа отличалась от обычной тем, что позволяла различным инкарнациям одной личности взаимодействовать друг с другом. Самое простое — это перенесение качеств. Скажем, если в нынешней жизни покупатель был человеком излишне скромным, а в одной из прошлых — невероятным хвастуном, то с помощью данной программы он мог обменяться лишь этими чертами характера, не затрагивая остальные. Возможна была и более сложная ситуация — не простой обмен, а взаимодействие индивидуумов. Скажем, решая какую-то свою жизненную проблему, владелец стратификатора мог призвать в советчики все свои предыдущие сущности. Естественно, это очень тонкий процесс, поскольку приходилось выделять электромагнитные коконы инкарнаций не целиком, а послойно, сохраняя при этом их индивидуальные особенности. До изобретения стратификатора лишь очень немногие экстрасенсы могли общаться непосредственно со своими предыдущими инкарнациями. В качестве примера я обычно рассказывал о судьбе известного в те годы в Израиле парапсихолога Авраама Норштейна из Хадеры. Авраам Норштейн репатриировался из России в начале XXI века в почтенном уже возрасте. С детства он слышал голоса, каких не слышал никто. Голоса советовали ему, как поступать в тех или иных обстоятельствах. Несколько раз голоса спасали ему жизнь, предупреждая об опасности. Лишь став взрослым и изучив всю доступную ему литературу по парапсихологии, Норштейн пришел к выводу, что слышит голоса своих прежних сущностей. С одной из них у него установились очень доверительные отношения — это был ненецкий шаман, живший в середине XII века. Обладая чувствительной нервной организацией, шаман научился выходить в единое энергоинформационное пространство Земли (ноосферу, если пользоваться определением русского академика Вернадского) и черпать оттуда информацию о любых событиях прошлого, настоящего и будущего. В том числе и будущего Авраама Норштейна, о чем и сообщал ему незамедлительно. В 1992 году шаман предупредил Норштейна, например, что ему не следует садиться в поезд «Москва-Баку», потому что на перегоне Грозный-Махачкала произойдет взрыв именно в том вагоне, куда Авраам приобрел билет. Были и другие случаи. Авраам Норштейн приобрел одну из первых модификаций стратификатора, в результате чего сумел не только общаться напрямую со всеми своими предыдущими сущностями, но и устраивал нечто вроде конференций, на которых двадцать три личности обменивались впечатлениями, воспоминаниями и рекомендациями. Так вот, в один прекрасный (прекрасный? Нет, господа, совершенно ужасный!) день двадцать три инкарнации Авраама Норштейна так перемешались, что разделить их впоследствии не смогла даже Галактическая служба спасения. Вы можете себе представить, как одновременно любите, ненавидите, относитесь скептически, восторженно, с любопытством и презрением к одному и тому же человеку? Понятно, что оставшиеся дни Норштейн провел в лучше психиатрической клинике Иерусалима. Разумеется, даже профессионал должен был быть весьма осторожен при пользовании программами модуляции. Достаточно еще одного примера. Офра Едидья из Кфар-Савы, астропсихолог, воспользовавшись возможностями модуляционной системы, решила изменить некоторые свойства своего характера. Она прожила двадцать жизней, причем лишь в двух была женщиной. Четырнадцать жизней она прожила мужчиной, а в оставшихся четырех была страусом, бегемотом, лошадью и тираннозавром рекс. Кстати, это единственный случай, когда в числе инкарнаций обнаружен представитель динозавров, обычно считается, что эти древние рептилии не обладали даже отдаленным подобием души. Офра Едидья, член Ассоциации парапсихологов Израиля, изучила полный курс программы модуляции, после чего, пообщавшись с несколькими инкарнациями на вербальном уровне, решила, как она выразилась, стать «настоящей женщиной». С этой целью она воспользовалась целеустремленностью (инкарнация 17, Дина Верник, начало ХХ века), широтой души (16, Ральф Оллсон, XIX век), верностью (14, Огюст Дюваль, XVIII век), любвеобильностью (безымянная бегемотиха, XV век) и так далее, взяв понемногу из семнадцати своих прежних жизней (с тираннозавром она дел иметь не пожелала). Как вы можете видеть, этот набор параметров — мечта любой женщины. Однако, думая об идеале, не следует забывать о таком ничтожном пустяке, как интерференция энергоинформационных полей. По гороскопу Офра Едидья была Близнецами, то есть обладала непостоянным характером (чему свидетели четыре ее бывших мужа). Будучи астропсихологом, она должна была учесть это обстоятельство. Но разве женщина в своем стремлении к совершенству прислушивается к чьим-то советам, даже своим собственным? Выделенные послойно энергококоны породили эффект, который получил название «синдром Офры». Став идеальной женщиной, Офра пожелала, естественно, иметь идеального мужчину, а именно — президента Израиля Наума Штарка. И начала добиваться этого с целеустремленностью Дины Верник, любвеобильностью безымянной бегемотихи, широтой души Ральфа Оллсона, утверждая, что будет навеки верной (как Огюст Дюваль). Осада президентского дворца (инкарнация 8, рыцарь Пасман, XIII век) с использованием всех приемов восточных единоборств (инкарнация 10, самурай Якагава, XVI век) привела к гибели трех полицейских. И это еще были цветочки, потому что структура взаимодействия оказалась слишком сложной и привела к тому, что в компанию затесались такие параметры как презрение к чужой жизни (инкарнация 4, патриций Оний, Рим времен Нерона) и гиперсексуальность монахини Терезы (инкарнация 7, Испания, XII век). Следствие — двое охранников президентского дворца погибли в результате изнасилования. Офру со всеми ее инкарнациями уже почти удалось перехватить на пороге спальни президента, но (о, эта интерференция!) совершенно неожиданно дал о себе знать тираннозавр рекс, а точнее — его неимоверная физическая сила. К сожалению, я даже самым любопытным покупателям не мог описать вполне достоверно финал этой истории, поскольку все, что происходило после проникновения Офры в спальню президента, оказалось окутано завесой секретности. Служба охраны будто воды в рот набрала, сама же Офра после того, как ее стратификатор переключился на программу возвращения, решительно не желала рассказывать о своей попытке стать госпожой президентшей. Вот мне и приходилось подробно рассказывать покупателям о том, что в процессе работы стратификатор нельзя было ни остановить, ни перевести на другую программу. Аппарат мог лишь автоматически переключиться на возвращение в случае необходимости. Это было сделано в целях безопасности, поскольку любое вмешательство в тонкий процесс разделения и перетасовки реинкарнаций смертельно опасен! Кстати, в самых первых моделях стратификатора подобного предохранителя не было. Результатом стала драматическая история с Фирой Курц из Ашкелона. Женщина средних лет, обладавшая определенными парапсихологическими способностями, она решила сделать мужу приятный сюрприз, изменив кое-какие черты характера, которые были ему не по душе. Ей это действительно удалось, но беда в том, что новые качества Фиры не понравились ее супругу еще больше. Не будучи специалистом в области теории инкарнаций, он попросту отключил аппарат от сети, воображая, что таким образом вернет супругу в «нормальное» состояние. В результате женщину пришлось госпитализировать, поскольку ее реальная личность (поверхность энергококона) полностью разрушилась, перейдя в микроволновый фон Вселенной, а качества, которые она успела впитать из прошлых инкарнаций, не будучи сдерживаемы поверхностным натяжением, вступили в жестокий конфликт. Результат — шизофрения в стадии, не поддающейся лечению. Если бы вы знали, сколько обладателей стратификатора стали в те годы обитателями психиатрических лечебниц! Мне по молодости казалось, что не сегодня, так завтра правительство просто-напросто запретит стратификаторы. Но разве такое возможно в нашем развивающемся мире? Разве мог кто-нибудь запретить автомобили, когда на дорогах начали погибать люди? Разве запретили личный авиатранспорт, когда владельцы легких авиеток поднимались на запрещенную для этих аппаратов высоту и падали, будто подбитые охотником птицы? Что могла сделать фирма-производитель? Не свертывать производство, ясное дело, но совершенствовать его. Тогда-то и появились на рынке первые смесители времени. По сути это были как бы личные колодцы времени, и тут уж мне пригодился как никогда мой опыт работы в зман-патруле. Смеситель позволял владельцу вернуться в ту эпоху, к которой принадлежала предшествовавшая инкарнация. Если в предыдущем воплощении он был, например, императором Николаем II, мадам Помпадур или даже самим Казановой, ему предлагалось, воспользовавшись возможностью, отправиться в прошлое, чтобы еще раз прожить замечательно интересную жизнь. Многие так и поступали, в результате чего Соединенные Штаты Израиля недосчитались при очередной переписи около десяти тысяч человек, решивших переселиться в собственное прошлое.

КАК Я ПИСАЛ ИНСТРУКЦИЮ

Когда я был молод, у меня, конечно, и мысли не было писать мемуары, а когда я мужчиной в самом расцвете сил, то записывать свои приключения у меня просто времени не оставалось. И лишь под старость, удалившись от активной деятельности на благо Соединенных Штатов Израиля, я поддался искушению (а точнее — просьбе депутата Кнессета господина Кореша) и принялся записывать на дискеты, наговаривать на диктофон и надумывать на менторегистр все, что, как мне кажется, со мной действительно происходило на протяжении моей долгой и полной приключений жизни. Между прочим, это был первый мой опыт в жанре популярной мемуаристики. Прежде я писал лишь докладные записки, отчеты и донесения. И еще — вы не поверите! руководства по использованию бытовых электроприборов. Было это в те времена, когда я закончил службу в армии и перебивался временными заработками, готовясь к почетной деятельности зман-патрульного. Я работал в рекламной компании и как-то даже продавал страховые полисы, о чем уже рассказывал своему вдумчивому читателю. В те годы в моду вошли стратификаторы Славина, и обожавшие любые новинки израильтяне пустились во все тяжкие, желая познакомиться, подружиться, а то и вступить в интимные отношения со своими прежними инкарнациями. Сейчас это поветрие кажется глупым, но я прекрасно помню, как молодые девушки выискивали в своих былых инкарнациях какого-нибудь кровожадного монстра и воплощались в него хотя бы на час-другой, чтобы доставить себе неизведанные ощущения. Конечно, фирма-производитель снабдила стратификаторы защитной программой, не позволявшей воплощаться в некоторые особенно одиозные инкарнации. Но разве есть какие-то пределы для фантазии клиента? Что стоило вскрыть панель управления, переместить несколько контактов и получить ни с чем не сравнимое удовольствие? Тогда на каждом аппарате появились надписи: «Внимание! Не вскрывать стратификатор Славина самостоятельно! В случае появления посторонних шумов или постукиваний — связаться с ближайшим пунктом обслуживания и вызвать мастера!». Все, конечно, читали это предупреждение, написанное на передней панели аппарата. Но у покупателя странная психология. Все читали, но мало кто этой инструкции следовал. Чаще всего виноваты были женщины. Как это обычно бывало? «Дорогой, что-то наш стратификатор начал шуметь, а я как раз хотела побывать в прошлой инкарнации, ну, ты знаешь, это когда я была маршалом Мюратом». «Дорогая, я немедленно вызову мастера». «Дорогой, ты же мужчина, неужели ты сам не справишься с такой мелочью? Там нужно подвинтить пару шурупов, и все будет о'кей». «Сейчас, дорогая»… И все. Кожух вскрыт, шурупы подвинчены, и, что самое интересное, шум действительно исчезал. А час или два спустя муж в состоянии шока звонил на станцию обслуживания, в полицию, скорую помощь и чуть ли не в пожарную команду, и кричал, и просил, и требовал… А что могли сделать дипломированные техники? Еще раз показать пострадавшему надпись на передней панели? Тогда фирма-распространитель решила снабдить стратификатор еще одной письменной инструкцией и обратилась ко мне с просьбой написать текст, если не увлекательный, то хотя бы удобочитаемый. Я ведь к тому времени продал немало этих бытовых приборов, знал, как обращаться к клиентам. Мне заплатили, я написал и забыл об этой стороне своего творчества. А недавно обнаружил старую потускневшую голографическую памятку. Она показалась мне такой любопытной, что я решил включить этот текст в свои мемуары, не изменив в нем ни единого слова. «Как известно, — писал я, — стратификаторы Славина предназначены для общения пользователя с его предшествовавшими инкарнациями. Управление аппаратом в модели JSW-23a предельно упрощено. Вам даже не нужно, как было раньше, прикреплять медицинские датчики, поскольку многие покупатели жаловались на неудобства. Многим мужчинам нравится примерять на себя ту свою жизнь, в которой они были смелы, отважны, сильны и бессовестны. Последнее качество может показаться неуместным, но, тем не менее, статистика показывает, что это так и есть. Лучше всего под указанное определение подходит неандерталец, особенно периода перехода к стадии кроманьонца. Странно, что и женщины в восторге — им нравятся дальние инкарнации своих мужей и приятелей, а в мои обязанности вовсе не входит обсуждать этот феномен с психологической точки зрения. Интересно, что сами женщины, как показало социологическое исследование рынка, тоже предпочитают дальние инкарнации ближним. Сентиментальные барышни XIX века совершенно не котируются, в моде амазонки (если их удается обнаружить среди своих прошлых жизней) или, на худой конец, сильные женщины позднего матриархата». Сейчас мне кажется, что я написал инструкцию в слишком вольном стиле, но в то время у меня были свои соображения, которые я считал правильными. «Представьте себе семью, — писал я, — где муж решил побыть в инкарнации неандертальца, а жена стала амазонкой. Были случаи, кстати, когда, войдя в образ, женщины пытались отрезать себе правую грудь, чтобы было удобнее целиться из лука. Хорошо еще, что муж, даже будучи неандертальцем, понимал, что две женских груди выглядят куда эстетичней одной. Отмечен единственный случай, когда женщине удалось-таки провести эту операцию — я имею в виду известное происшествие с Полиной Анской. Но это нетипичный случай, поскольку Полина действительно стала великим стрелком из лука, убила (одной стрелой!) трех палестинских террористов, а затем заняла первое место на чемпионате мира по стрельбе из лука по живым мишеням. А теперь — несколько слов о причине шума или постукиваний внутри аппарата, которые так раздражают женщин. Господа! Шумы возникают в том и только в том случае, если среди ваших предыдущих инкарнаций встречались психологически несовместимые случаи. Например, во время одного из воплощений вы были степным волком, а во время другого — овцой из большой отары. Или — полицейским и убийцей. Всякое бывало. Аппарат начинает работать в форсированном режиме, вот вам и шумы. А постукивания возникают из-за того, что ваши предыдущие инкарнации начинают выяснять отношения между собой. Пока вас не втягивают в эту свару — не обращайте внимания! К сожалению, этого правила не придерживается большая часть пользователей. Хорошо, если вызывают мастера, который и объясняет ситуацию, а иногда даже позволяет понаблюдать за схваткой. Есть, однако, пользователи, которые начинают „чинить“ аппарат. Вот с них-то все и началось. Первым под крышку полез с отверткой в руке господин Хаим Швиглер, житель Кирьят-Малахи. В принципе, его можно понять: если жена каждый день говорит, что руки у тебя подобны бревнам, и что ты даже не знаешь, с какой стороны взяться за розетку, и что в аппарате будет стучать до тех пор, пока он не взорвется, и что вызов мастера обойдется в сотню шекелей, и что она сама вскроет аппарат, если муж у нее не может справиться с этой единственной супружеской обязанностью… Ты, естественно, впадаешь в состояние благородного гнева, откручиваешь восемь болтов дрожащими от возмущения руками, снимаешь панель и обнаруживаешь микросхему, в которой решительно нечему шуметь и в которой ничего нельзя изменить. Кроме одного: можно поменять местами два проводка. Что ты и делаешь под пристальным взглядом жены. Именно так поступил бедный господин Швиглер, нарушив инструкцию по пользованию стратификатором. К сожалению, даже фирма-изготовитель не могла предсказать того, что произойдет. Никому даже и в голову не могло прийти, что найдется идиот, который станет менять клеммы. Поменяв-таки местами проводки, Хаим Швиглер с видом победителя ввинтил на место болты, потеряв всего один. — Ну-ка дай, — сказала Двора, жена Хаима, — я хочу до ужина побывать в пятом своем воплощении. Хоть человеком себя почувствую, а не рабочей лошадью. Для сведения: в пятой реинкарнации Двора была дрессированным тигром в цирке Барнума. Женщина включила аппарат, а муж поплелся на кухню поискать в холодильнике остатки еды. Минуту спустя он услышал леденящий душу вопль. Две тарелки с салатами, которые он выронил из рук, разбились, Хаим поскользнулся в смеси хумуса и тхины и растянулся на полу. Этим объясняется тот факт, что он ворвался в салон слишком поздно. Двора доедала крышку стола, отрывая от нее полоски древесины. Ножки она, видимо, съела в первую очередь. Хаим застыл на пороге, а Двора, проглотив последний кусок и выплюнув болт, крепивший ножку к столешнице, сказала: — Хороша жрачка. Теперь попить. И направила взгляд холодных серых глаз на мужа. Бедному Хаиму почему-то пришло в голову, что Двора стала вампиром и сейчас начнет пить его кровь. Вот к чему приводит растерянность — уж он-то знал, что никаких вампиров в числе предыдущих инкарнаций его жены в помине не было. Тигр — да, имел место, но он был дрессированный и крови не пил. Между тем Двора оттолкнула помертвевшего от ужаса супруга и направилась на кухню. Видимо, и здесь не оказалось ничего, чем она могла бы утолить жажду, хотя оба крана — горячий и холодный — были открыты, и вода текла под большим напором: Хаим собирался мыть посуду. К счастью (и не только для Хаима), стратификатор автоматически отключился, поскольку Двора не запрограммировала времени возвращения. Не думаю, что этот случай можно считать классическим. Двора, к сожалению, не смогла описать ничего, кроме ощущения голода. Есть дерево она, по ее словам, научилась в детстве, а пить она собиралась бензин — он лучше всего утолял жажду. Даже Хаим, будучи человеком недалекого ума, понимал, что не было на Земле существ, которые питались бы древесиной, запивая ее бензином с октановым числом 96. Пока Двора приходила в себя, Хаим догадался все же вызвать мастера. Мастер увидел перепутанные провода и вызвал дежурного психолога. Дежурный психолог проверил все инкарнации Дворы и не обнаружил ни одной, которая могла бы есть древесину. Тогда он сделал ошибочный вывод о том, что произошло наложение инкарнаций. Как по-вашему, можно ли, сложив дрессированного тигра, русского политзаключенного времен Большой чистки, индусского брамина, опоссума, японскую гейшу и, кажется, кильку атлантическую (слава Богу, что не в томатном соусе!), создать воплощение, получающее удовольствие от поедания крашенной древесины? Правильный вывод сделан был на следующий день в отделе перспективных разработок фирмы „Славин, Ltd.“ Перемена контактов привела к тому, что Двора Швиглер воплотилась не в прошлую свою реинкарнацию, а в одну из будущих». Да, именно это и произошло с бедной женщиной! Так была открыта удивительная особенность стратификаторов Словина, позволившая покупателям этого прибора пережить немало приключений, а мне — описать эти приключения в созданной мной инструкции для пользователя.

ШЕСТАЯ ЖИЗНЬ ТОМУ ВПЕРЕД

Слухи разносятся со сверхсветовой скоростью — это известно всем. «Вы слышали? Оказывается, страт не только прошлые ваши жизни показывает, но и будущие тоже!» «Да? Значит, я могу узнать, что со мной случится лет через триста?» «О, еще как можете! Я только что слышал»… Один мой знакомый, имени которого мне не хочется называть, услышав о потрясающих возможностях стратификатора от своего малолетнего сына, немедленно переключил контакты и выяснил, что в числе его будущих инкарнаций значатся: — пилот-камикадзе, который в 2239 году пожертвует собой во время войны между Марсианской Гвианой и Даргубальской протохиреей, — кошка-муцис обыкновенная с планеты Корзумак, — помощница консула Израиля в Британском представительстве на Тринадцатом спутнике Юпитера с полным набором сексуальных обязанностей, — сосна класса «Ракета-фри», принадлежащая киббуцу Дгания-заин, и еще около сотни личностей, упомнить которые было невозможно, поскольку мой знакомый немедленно воплотился в сосну просто для того, чтобы узнать, какой душой может обладать эта порода деревьев. Он не прогадал. В будущем своем воплощении (XXIX век!) он обладал способностью летать, проникать сквозь скалы, но, главное, телепатически изменять результат любых случайных событий. Единственным недостатком была необходимость пускать корни каждый раз после очередного перелета, поскольку таким уж был способ питания — дерево все-таки. Он стал богачом. Редкий, кстати, случай. Летая под облаками, он изучал ставки тотализаторов (народ ставил на прирученных осьминогов, этот вид развлечения намного опередил пресловутые скачки) и в критический момент выставлял один к сотне, срывая потрясающий куш. Вот, что удивительно: возвращаясь после сеанса инкарнации в XXI век, мой знакомый в течение получаса сохранял эту свою способность, и тут же, пока продолжалась релаксация, использовал ее для угадывания цифр в лото. Пользовался он своей способностью умело, и его застукали только после того, как он выиграл семнадцать миллионов, заполнив четыре одинаковых билета. Фирма-изготовитель, естественно, тут же приняла меры — в очередной модификации стратификатора не было никаких проводочков, которые можно было бы поменять местами. Но, господа, вопрос принципа! Народный умелец справлялся и без проводочков. Именно поэтому фирма и обратилась ко мне. — Шекет, — сказал Президент тель-авивского отделения, — либо вы популярно объясните людям, чего им не следует делать, либо нам придется привлечь к суду каждого, кто незаконно использовал стратификатор для воплощения в будущие реинкарнации. Объяснить! Хорошее дело. Каждый, кто взламывал кожух стратификатора, и без того понимал, что дело это опасное. О том, что стало с Ицхаком Лернером, всем известно, но ведь учатся люди только на своих ошибках — чужие не в счет. Ицхак Лернер, тридцати двух лет, женатый, отец шести детей, владелец ресторанчика на Алленби, услышав о новых возможностях стратификатора, захотел узнать, что произойдет с ним и его потомками. Благое намерение. Но нужно же понимать, что следующее воплощение может не иметь к тебе-нынешнему ни малейшего отношения! Так и получилось. Включив прибор и задав жесткую программу невозвращения, Ицхак стал четырьмя личностями сразу. Разве это трудно было предвидеть? Население Земли быстро растет. Еще век назад число людей было втрое меньше, чем сейчас. Лет через двести нас вообще будет сотня миллиардов. То же самое — с животными. А если учесть еще и растения (угораздило же моего знакомого стать сосной!), то ситуация станет вовсе катастрофической. Если сегодня на Земле существуют, скажем, триста миллиардов душ, а через два века число душ достигнет триллиона, то, ясное дело, нынешних душ на всех наших потомков просто не хватит. Откуда взять новые? Это вопрос вовсе не теологический и не философский, а сугубо практический. Новые воплощения возникают из старых, и больше их взять неоткуда. И потому лет через двести каждому из нас, нынешних, придется одновременно существовать в нескольких телах — чтобы заполнить открывшиеся вакансии. Ицхак Лернер в том воплощении, куда он сам себя по дурости сфокусировал, оказался одновременно в телах: 1. адмирала галактической эскадры Норилиса Румалиса, 2. королевы Марсианского Сырта Алены XIV, 3. десятиметрового крокодила в озере Виктория, 4. гениального физика Ивана Ступергаса. И все это, заметьте, в середине XXV века. Владелец ресторана на Алленби — личность безусловно незаурядная, но не настолько, чтобы вести в бой галактическую эскадру, одновременно решая за Ивана Ступергаса проблемы триманоидной галеострихии. Натурально, Ицхак свихнулся на второй минуте сеанса. Любой непрограммированный стратификатор тут же отключился бы, но Лернер не хотел расставаться с будущим так быстро и бесславно. И прибор продолжал работать. Самое интересное, что жена и шестеро детей (включая Егудит, которой в тот день исполнился годик) следили за изменениями, происходившими с отцом, и ровно ничего не могли сделать. Крокодил в образе Ицхака начал было искать пульт включения стереовизора (читатель, надеюсь, понимает, что крокодил будущего — не тварь подколодная, но разумное существо, хоть и непрезентабельного вида), а в это время адмирал Румалис дал команду «оверкиль», и все его шестнадцать с половиной рейдеров повернулись дюзами к врагу, Алене XIV в это же время втемяшилось заняться любовью со своим неофициальным любовником, марсианским жабом Ыруком, а что до Ивана Ступергаса, то он, решая в уме уравнение непрерывности для шестизарядной Вселенной, зациклился на простеньком интеграле. В результате господин Лернер, двигаясь по комнате на руках (адмирал Румалис), схватил пальцами босой левой ноги пульт управления стратификатором (крокодил из озера Виктория), набрал на нем немыслимую комбинацию цифр (Иван Ступергас), после чего вышвырнул пульт с десятого этажа (именно так поступила Алена XIV с любовником-жабом после свершения интимного акта). Стратификатор, естественно, сделал то, что сделал бы на его месте любой прибор: взвыл и соединил в личности Ицхака все его инкарнации от восьмой до сто тридцать девятой. После вскрытия (прибора, а не тела Ицхака Лернера) оказалось, что сто двенадцатое воплощение бедного ресторанщика будет разумной звездой спектрального класса М8. Короче говоря, Ицхак был сожжен собственным внутренним жаром даже прежде, чем успел умереть от несварения желудка (восемьдесят девятая инкарнация — циркач из XXX века, пожиратель сырых змей). Я вовсе не стараюсь запугать читателя, выполняя социальный заказ фирмы «Славин, Ltd». Были не только случаи с летальным исходом. Например, история с Дианой Киперман. Газеты в то время об этом происшествии не писали, но я-то могу положиться на свою память. Диана была красивой девушкой восемнадцати лет, студенткой университета. Золотистые волосы, золотой, по свидетельству знакомых, характер. И золотые руки, вот что существенно. Ей не составило труда вывинтить пресловутые восемь болтов и сделать то, до чего вообще никто не догадался — она соединила провода накоротко. Слава Богу, после случая с Дианой фирма подобные возможности исключила полностью. Диана вызвала свои тридцать пятую и восемьсот девяносто третью инкарнации и стравила их друг с другом. И ведь знала, что делала! В тридцать пятом воплощении Диана Киперман, согласно данным стратификатора, будет «Мисс Венера-2890», а в восемьсот девяносто третьем воплощении — «Мистер Галактика М31 3450 года». Это все числа, но Диана быстро просчитала, что Роза с Венеры будет хорошей парой Донату из туманности Андромеды, несмотря на разделяющие их полтысячелетия. Для себя она планировала роль сторонней наблюдательницы — хотелось посмотреть на любовь двух самых красивых людей далекого будущего. Все она учла, кроме одного: что она сама есть семнадцатая по счету инкарнация этих Розы и Доната, и все они вместе — единое существо, а никак не три разных. И любовь, по сути, становится кровосмешением. Короче говоря, Роза с Донатом общего языка не нашли. Оказывается, на Венере XXIX века в моде будут исключительно платонические отношения между мужчиной и женщиной и Роза просто не сможет себе позволить дотронуться до мужчины, даже если он победитель конкурса красоты в огромной галактике и даже если этот мужчина, в сущности, она сама. И Донат влюбился в Диану. Любовь к собственной инкарнации — это, что ни говори, не одно и то же, что любовь к самому себе. Да, любишь вроде себя самого в другом воплощении, но страдаешь по-настоящему, если тот «я» (в данном случае Донат из XXXV века) целуется с тобой, а сам в это время думает о невесте, оставшейся в галактике М31. Какое, в сущности, дело было Диане до неведомой невесты? Тем не менее, она ревновала, и даже присутствие равнодушной к мужчинам Розы выводило Диану из себя и заставляло страдать. И хорошо, что вся любовь продолжалась тридцать пять минут, пока стратификатор не отключился согласно заложенной программе. Последствия могли быть плачевными. Кстати, это уже вопрос к медикам (Диана задала его мне, я спросил у представителя фирмы, но ответа не получил): что произошло бы, если, находясь в контакте со своей же инкарнацией, а именно с красавцем-Донатом, Диана забеременела бы? Вопрос вовсе не риторический; в иерусалимскую «Хадасу» примерно в то же время обратилась некая госпожа Кадури (замужняя женщина, мать троих детей!) с просьбой сделать ей аборт и утверждала при этом, что забеременела от контакта с собственным воплощением в образе мальтийского рыцаря XII века. Мальтийские рыцари, согласен, мимо женщин не проходили. Но врачи «Хадасы» оказались консерваторами, в рассказанную историю не поверили и отправили женщину в раввинат — решать проблему законным порядком. А раввины в аборте отказали — под предлогом, что семя, полученное в процессе инкарнации, суть божье семя. Им виднее. Что же до Дианы, о которой я рассказывал выше, то она три месяца уговаривала меня как представителя фирмы разрешить ей еще один сеанс «контр-инкарнации» — хотела разобраться в вопросе об отцовстве с красавцем-Донатом. Конечно, я отказал, не желая создавать прецедента. Именно тогда я ввел в текст инструкции по пользованию стратификатором такой абзац: «Господа покупатели стратификатора Славина! И господа пользователи! Фирма „Славин, Ltd.“ убедительно просит не вскрывать аппарат и не менять местами провода белого и красного цвета. Мало вам забот с предыдущими воплощениями? Кстати, согласно решению окружного суда Тель-Авива от 21 ноября 2026 года, фирма-распространитель не несет никакой ответственности за намеренное использование стратификатора вопреки прилагаемой инструкции. Просьба иметь это в виду». Вы думаете, это подействовало? Как красная тряпка на быка! Инструкцию стали нарушать даже те, кому прежде такое и в голову не приходило.

ВЫПАВШАЯ В ОСТАТОК

Потребитель, конечно, всегда прав. Я говорю это без иронии, хотя у меня есть множество причин утверждать обратное. В те печальные для меня дни, когда я уже не служил в армии, но еще не стал зман-патрульным, мне приходилось, как я уже рассказывал, подрабатывать составлением инструкций для самых удивительных приборов, используемых в быту ненасытным потребителем. Читатель, ознакомившийся с моими инструкциями по пользованию стратификаторами Славина, понимает о чем идет речь. Скажите, можно ли было выпускать на рынок аппарат, с помощью которого клиент мог вернуться в любую из своих инкарнаций? Сейчас я уверен, что этого нельзя было делать, и многочисленные примеры помешательств и даже смертей меня в этом убеждают. Но разве, как говорили мои шефы, прогресс можно остановить? Разве на дорогах — как наземных, так и воздушных погибает мало народа? Но никто не предложил из-за этого запретить автомобили и аэрокары. Издержки прогресса. Со стратификаторами то же самое. Нарушил инструкцию — и вполне можешь не вернуться в исходную инкарнацию. Останешься навсегда римским гладиатором или китайским мандарином, а то и саблезубым тигром — бывали и такие случаи, ибо каждый из нас в прошлых жизнях успел перебывать кем угодно, это уж кому как везет. Я, к примеру, в одной из первых своих жизней был игуанодоном — кто бы мог подумать, что даже у этих тупых рептилий была душа? Причем (это я могу заявить с полной ответственностью) душа игуанодона в момент, когда он жевал корень дерева буббукак, являла собой такой замечательный пример готовности к самопожертвованию, что в нашем двадцать первом веке вряд ли нашелся бы человек, способный на такие же высокоморальные поступки. Впрочем, оставим в покое мою персону и вернемся к предмету разговора. А говорили мы о стратификаторах Славина и о том, что если переменить контакты под кожухом, то клиент вместо прошлых своих инкарнаций получает возможность воспринять инкарнации будущие. Вы считаете, что это невозможно? Продолжайте так считать. В схемы стратификаторов давно уже внесены (по моему предложению, кстати) соответствующие изменения, и нынешнее поколение пользователей уже не увидит на приборной панели текст: «Ваше будущее воплощение — галактический арпрегрупокс бронихромный разумный всеподавляющий». И хорошо, что вы этого не увидите, иначе с вами может случиться то же, что произошло с бедняжкой Алиной Сандерс после того, как именно такой текст возник на экране ее стратификатора. Алина Сандерс, чтоб вы знали, была в свое время женщиной не столько известной, сколько всеми упоминаемой. Пусть это не покажется вам странным. Никто толком Алину не знал, но говорили о ней все. «Ах, — приходилось слышать то и дело, — вы знаете, говорят, Алина прогнала очередного любовника». «Как? — удивлялись другие. — Она же не может иметь любовников, поскольку наполовину является машиной!» «Да что вы говорите, — возражали третьи. — Какая машина? Алина — нормальный трасвестит, но операция изменения пола прошла не совсем удачно, и бедная женщина не способна… э-э… вкушать радости секса». И так далее в том же духе. Все знали все, и никто толком не знал ничего. На самом деле Алина Сандерс была первой женщиной-клоном, выращенной в лаборатории Тель-Авивского университета в количестве семи аутентичных экземпляров. Все семь Алин воспитывались в одних и тех же условиях одними и теми же воспитателями, общались с одними и теми же людьми — в общем, было сделано все для соблюдения чистоты эксперимента. Одного только наши выдающиеся ученые не учли: того, что Алины в один прекрасный день могут заполучить в свое распоряжение экземпляр стратификатора Славина. Итак, представьте себе ситуацию. Имеется семь одинаковых женщин в возрасте двадцати одного года каждая. Семь одинаковых тел, но ведь души-то у каждой из Алин были разные! У каждой Алины было свое прошлое, свои инкарнации, а равно и будущее тоже у каждой Алины было свое собственное, о чем ученые в суматохе эксперимента вообще не подумали. Стратификатор, по недоразумению оставленный во время ремонта в одной из лабораторий, был старой модели, в которой достаточно было переменить пару контактов, чтобы вместо прошлых инкарнаций он стал показывать и воплощать будущие. Одна из Алин (то ли пятая, то ли седьмая) увидела раскрытую дверь, из любопытства вошла в неохраняемое помещение, обнаружила некий прибор, похожий на обычный игровой компьютер, и, естественно, принялась нажимать на клавиши. Вот тогда-то на экране и появилась надпись, которую я уже цитировал, но все же повторю, поскольку не уверен, что читателю удалось запомнить с первого раза название будущего Алининого воплощения: «Галактический арпрегрупокс бронихромный разумный всеподавляющий». Только не просите меня, чтобы я вам объяснил, с чем нужно есть это нечленораздельное малопитающееся. Понятия не имею — ведь речь шла о будущем воплощении то ли пятой, то ли седьмой Алины. Ничего не понимавшая женщина увидела зеленый огонек, мигавший над одной из клавиш правого ряда, и, конечно же, ткнула пальцем. Процесс пошел. Теперь следите внимательно за развитием событий. Арпрегрупокс всеподавляющий вывалился из растра стратификатора в тело бедной Алины и остановился в полном недоумении. Он был один, ему было плохо, он не хотел воплощаться. А тут мало того, что пришлось таки влезать в ужасно неудобное женское тело, но еще оказалось, что тел таких семь, и все одинаковые, как электроны на орбитах, и невозможно определить, какая из Алин в будущем воплощении станет арпрегрупоксом галактическим разумным. Ужасный душевный раздрай! Если шизофреники ощущают раздвоение личности и их объявляют больными, то что сказать об арпрегрупоксе, ощутившем рассемерение сознания? Охнув на непонятном галактическом наречии, он вынужден был разделиться на семь частей, но поскольку деление на семь не может быть точным, если делится единица, то, конечно, не обошлось без выпадения в остаток небольшой части бедняги арпрегрупокса. Этой частью, к вашему сведению, стала совесть, которая у будущих галактических созданий, оказывается, вполне материальна и помещается в шейном мешке между вторым и третьим изгибом. Результат: та Алина, что нажала пресловутую клавишу, обрела способность мыслить быстрее, чем это позволяли ее физические возможности. Первая Алина ощутила ненависть ко всему, что ростом больше метра, ибо таким была основная жизненная установка арпрегрупокса галактического. Вторая Алина, сидевшая в это время за обедом в университетской столовой, вдруг начала уменьшаться и сделалась карлицей, сохранив, однако, все свои прекрасные пропорции. Третья Алина заполучила в одночасье способность арпрегрупокса перемещаться во времени на час и одиннадцать минут. Алина номер четыре… Впрочем, это уже неважно. Хаос, начавшийся в университете, все равно описанию не поддается. Попробуйте сами представить, например, себя разделенным на семь частей в физическом и ментальном смыслах, и вообразите, как эти ваши части будут интриговать друг против друга, ибо, если вы скажете, что в ваших мыслях царит гармония и нет никаких внутренних противоречий, я все равно не поверю. И учтите еще, что совесть ваша выпала в осадок и валяется где-то под столом, постанывая от невозможности приложения к реальным событиям. Меня, как торгового агента, продавшего стратификатор Тель-Авивскому университету, вызвали на место действия с некоторым опозданием, что естественно — я вообще удивляюсь, как обо мне вспомнили в начавшемся переполохе. И что же я увидел, явившись в лабораторный корпус? Алина-первая крушила в пыль предметы, высота которых превышала один метр и восемь сантиметров, так что под ее скорую руку попали все столы, стулья, полки, подставки для обуви и многое другое, в частности — крепежные столбики гравитационной поддержки университетского купола. Когда я посадил свою авиетку, лабораторный корпус уже лежал в руинах. Вторая Алина попала под горячую руку первой, поскольку, хотя и уменьшилась в размерах, но новый ее рост оказался на целых пятнадцать сантиметров больше метра. Алина-2, однако, унаследовала (если это слово можно применить к предку, а не к потомку) такое качество арпрегрупокса, как огромную силу внушения, и направила весь свой гнев на первую Алину, в результате чего обе застыли в принужденных, если так можно выразиться, позах. Третья Алина то появлялась на месте этого безобразия, то исчезала в прошлом или будущем, чтобы поглядеть на то, чем все кончится или с чего все началось. Не стану описывать, чем в это время занимались остальные Алины, выполняя прихоти той или иной части арпрегрупокса галактического, который, хотя и был разумен согласно морфологической классификации, но все же его вряд ли сочли бы таковым в любом мало мальски уважающем себя обществе на Земле и колонизованных планетах. — Шекет! — вскричал, увидев меня, потрясенный происходившим кошмаром, ректор университета. — Шекет, сделайте что-нибудь с этим проклятым стратификатором! Всегда эти ученые во всех смертных грехах обвиняют аппаратуру, будто приборы виноваты в том, что сотрудники не знают, на какую клавишу можно нажимать! Естественно, прежде всего я занялся поисками куда-то запропастившейся совести арпрегрупокса разумного. Если учесть, что я понятия не имел о том, как этот предмет выглядит, то мне удалось справиться довольно быстро — за полтора часа. Конечно, за это время семи Алинам удалось закончить уничтожение того, что недавно было университетом, но это меня мало заботило. В конце концов я обнаружил совесть арпрегрупокса под грудой битого стекла, где она стенала и готова была рвать на себе волосы, но их, к счастью, на этом предмете быть не могло, ибо совесть арпрегрупокса воплотилась в женскую брошку, изображавшую сердечко, пронзенное стрелой Эроса. Этой стрелой я и уколол седьмую Алину, подкравшись к ней в тот момент, когда она сосредоточенно доламывала некий предмет, ранее бывший личным биокомпьютером главы попечительского совета. Разумеется, на этом все и закончилось. Посмотрев совестливым взором на свершенное им безобразие, арпрегрупокс галактический не покончил с собой только потому, что я включил в стратификаторе блок возвращения, и семь Алин вновь стали замечательными женщинами-клонами, но теперь у них уже был принципиально разный жизненный опыт, и таким образом весь долговременный эксперимент пошел, можно сказать, насмарку.

СКАЗАНИЕ О КОНЦЕ СВЕТА

На прошлой неделе в книжные магазины поступила книга Рауля Хилькевича «Сказание о конце света» — о том, что происходило с Израилем от начала времен до их конца. Так, по крайней мере, сказано в аннотации. Рауль Хилькевич — экстрасенс. Мы познакомились, когда я еще был молод и работал в зман-патруле. А он в те годы открыл на тель-авивской улице Шенкин кабинет, в котором лечил любые болезни. Любые — в том смысле, что если вам хотелось вылечиться от коклюша, он лечил коклюш даже если на самом деле вы болели воспалением коленной чашечки. Хилькевич, должен вам сказать, не вправлял вывихи биополя, не гипнотизировал и не заговаривал пациенту зубы. Он возвращал ментальное поле пациента в прошлое, когда тот был зародышем в материнской утробе и по этой простой причине отличался завидным здоровьем, не успев приобрести даже наследственные болезни. А потом этот, с позволения сказать, доктор резким ударом по ментосистеме возвращал пациента из утробного состояния в серую современность. И пациент уходил, чувствуя себя, будто пресловутый зародыш — свернутым в трубку и с ушами, прижатыми к левой ноге. Но зато без застарелого гриппа или недавно приобретенного воспаления подсознания. В 2054 году он неожиданно для всех (по-моему, — и для себя самого) издал книгу воспоминаний «На борту Ковчега». Вспоминал он о том, как, находясь в теле самки болотной выпи, спасался от всемирного потопа вместе с праотцем Ноем. Разумеется, это было во время одной из его первых реинкарнаций, но те времена отложились, оказывается, в его памяти, как засохший сахар на донышке давно не мытой чашки. Два года спустя Хилькевич издал книгу воспоминаний «Храм ты мой упавший» о падении Второго храма, при котором автор присутствовал в виде большого кипариса, впоследствии срубленного солдатами Тринадцатого легиона. Третьей книгой стало «Сказание о конце света». Ох эти современные книги! Лично мне не нравится, когда автор впивается в сознание читателя и погружает его в созданное необузданным воображением чужое ментальное тело. А если таких тех в книге много? Я бы и читать не стал, но знакомая фамилия автора заставила меня пренебречь на этот раз своими привычками. Первое ментальное тело, в которое погрузил меня господин Хилькевич, жило в Израиле 3278 года. Сначала я подумал, что автор отсчитывает время от сотворения мира. Были пустыня, караван, кочевники, и дети бегали босые по горячему песку, и хотелось пить, а до самого горизонта не было ни одного автомата по продаже «кока-колы», и на небе не просматривалось ни единой видеорекламы жевательной резинки «руллет». На расстоянии вытянутой руки от меня возлежал на песке двугорбый верблюд, а в тени верблюда возлежал господин семитского вида, не похожий на Хилькевича. Это обстоятельство придало мне смелости, и я спросил: — Не скажет ли благородный господин, что это за страна, и на какой я планете? Мне с перепугу показалось, что я попал на Марс! Господин выпростал из-под верблюда правую ногу, и я только теперь обратил внимание, что на господине нет никакой одежды, кроме поясного ремня, на котором висел в кобуре пистолет с двумя стволами. Господин почесал выпростанной ногой левую руку, а правой достал из кобуры оружие и навел его на меня со словами: — Если не хочешь работать, так и скажи, и я тебя пристрелю, чтобы не мучился. Потом добавил, сжалившись: — А год сейчас все тот же. И планета та же, что вчера. А страна… Был Израиль. А сейчас… — А что сейчас? — спросил я, полагая, что, если он и выстрелит, то я не умру, а выпаду из этого странного будущего в свое, тоже достаточно странное, прошлое. — Да что… Пустыня. Как в три тысячи семнадцатом террористы взорвали гелиевую бомбу в иерусалимском машбире, с того дня — пустыня. — Так, — опечалился я. — А откуда у палестинских террористов гелиевая бомба? — Тупой, что ли? Каких еще палестинских? Свои взорвали, евреи. Поселенцы из Антарктиды. Протестовали против возвращения Антарктиды пингвинам. Должно быть, я слишком интенсивно хлопал глазами, потому что господин с пистолетом сказал: — А дураков я обычно убиваю сразу. Что и сделал, прицелившись мне промеж глаз. Я выпал в осадок и оказался в ментальном теле члена Кнессета — прямо на заседании, причем на скамье оппозиции. Год был 2568. На трибуне стоял собственной персоной товарищ Ленин и вещал, протянув вперед руку со знаменитой кепочкой: — Товагищи! Наконец мы освободили Изгаиль от пгавой сволочи! Теперь каждый член Гистадгута будет иметь пгаво на беспгатное лечение. А гелигиозную компанию во главе с гавом Шамаем — в кутузку. Не нужно тянуть евгейский нагод в его пгошлое! Все-таки, история, господа, это процесс. И если не знаешь причин, то совершенно непонятны следствия. Что-то произошло в Израиле за пятьсот лет, но что? Левые окончательно задавили правых? Правые окончательно задавили левых и, не имея оппозиции, сами переметнулись налево? Гадать было бессмысленно, и я крикнул со своего места: — А почему пятьсот лет назад мы взяли Вашингтон? — Ага, — сказал Ленин. — Товагищ явно из пгошлого, влез в чужое ментальное тело. Из какого именно пгошлого товагищ? — Из две тысячи шестьдесят восьмого года. Ленин что-то посчитал в уме, пожевал губами и сказал: — Ясно, опять Хилькевич ментачит. Для спгавки: цель у пгемьега Лисского была благая — если евгеи мига не хотят гепатгииговаться, то сделаем всю планету Изгаилем, и пгоблема возвгащения отпадет сама собой. Но, с дгугой стогоны, зачем евгею иудаизм, если он владеет мигом? — Действительно, — пробормотал я, — этот аспект мне как-то не приходил в голову. Религия спасает нацию от вырождения, а если нация завоевала мир, то зачем ей религия? — Понятно, да? — сказал Ленин. — Пгивет товагищу Хилькевичу. После чего охранники прыснули в меня какой-то гадостью, и я оказался в новом ментальном теле, причем почему-то женском. Год был 4000 — круглое число, конец тридцать девятого века. Прошу прощения, мне как-то неловко, я не знаю, как быть с грамматикой. Писать «я стоял» или «я стояла»? С одной стороны, я вроде бы не лишился своего мужского сознания, а с другой, опуская взгляд вниз, видела нечто, принадлежавшее мне и… Короче говоря, буду писать в настоящем времени, это несколько упростит ситуацию. Итак, стою я на рынке Кармель и выбираю для салата марсианскую почубель. А продавец — еврей с Большого Сырта. — Сколько? — спрашиваю я. — Три шекеля, — нагло говорит марсианин, раздевая меня взглядом и овладевая без особых церемоний. — Во-первых, — возражаю я, — этот тухлый фрукт продавай за три шекеля у себя на Марсе, а во-вторых, меня интересует не цена продукта, я спрашиваю — сколько сейчас евреев на Марсе, и зачем им, то есть вам, нужен этот очередной галут. Марсианский еврей закрывает глаза, считает про себя до десяти, после чего заявляет мне следующее: — Во-первых, гверет, Израиль, то есть Земля обетованная, находится как раз на Марсе. Во-вторых, столица Израиля, великий Иерусалим, самый большой город в Солнечной системе, находится у подножья марсианской горы Никс Олимпика. В-третьих, в галуте, то есть на Земле, живут сейчас одиннадцать миллиардов евреев, а на родине, то есть на Марсе, остальные девяносто три миллиарда. — Творец дал нам эту землю! — восклицаю я. — Ты откуда такая? — говорит марсианин. — Уж тридцать лет как рав Ури, светлая ему память, доказал, что Творец рассуждал в категориях Вселенной, а не одной планеты. Каждый верующий еврей сейчас знает, что Земля обетованная — это Марс. Именно оттуда начался галут, именно там стоял Храм, а потом наши предки переселились на Землю, где основали государства атлантов, ацтеков, эллинов, римлян, египтян, руссов и, кажется китайцев, но это еще не доказано. Поэтому истинные евреи в 2175 году начали репатриироваться на Марс, где и обнаружили развалины древнего Иерусалима, а это вот все подарили палестинцам вместе с Мертвым морем. Для братьев не жалко. И вообще, давай лучше встретимся в девять у фонтана, и я тебе все растолкую о нашей еврейской истории. Постель у меня мягкая. А почубель бери бесплатно — в счет задатка. Ну, думаю, хорошо же эти марсианские евреи относятся к нам, коренным землянкам! Размахиваюсь и… По-видимому, кулачное выяснение отношений между персонажами книги не входило в намерения автора, потому что марсианин, нагло улыбаясь, отступает, и вместо него я вижу лицо Хилькевича, которое качает головой (можете себе это представить? Нет? Я тоже — но, тем не менее, в книге именно так и было то ли написано, то ли показано, и мне приходится, соблюдая авторскую орфографию, следовать этому изощренному стилю). И все исчезает. Мое очередное ментальное тело оказалось принадлежащим самому автору, господину Раулю Хилькевичу, экстрасенсу. Мы сидели вдвоем (он — на террасе своей квартиры напротив Дизенгоф-центра, а я — в нем), и экстрасенс внимательно изучал меня как читателя, чтобы знать, в какую главу отправить без зазрения совести. — Вы обещали рассказать о конце света, — потребовал я, — а до сих пор я читал только о нашей экспансии. Наверно, к пятидесятому веку Израиль расширится до границ Галактики, а Иерусалим окажется где-то в туманности Андромеды? — Ничего вы не поняли, Шекет, — буркнул Хилькевич. И отправил меня в последнюю главу своей книги. И наступил обещанный конец света. Я не буду называть дату, это очень большое число, я его просто не запомнил. Меня поразило другое. Оказывается, через много лет, когда еврейское государство расширится до границ мироздания, соберется всегалактический Кнессет и будет решать — выделять ли дополнительные деньги на продолжение расширения Вселенной. Мне, как читателю, было грустно и стыдно. Я, как читатель, деньги отдал бы, не рассуждая. Ведь речь шла о судьбе мироздания! Но то — я, у меня-то ментальность галутная, мои родители жили в Тель-Авиве. И мне было не понять, почему партия СЧАС требует отдать деньги ей — на покупку восемнадцати триллионов кип, и почему левая партия ТУДА не желает расстаться с деньгами, выделенными ей на финансирование предвыборной рекламной кампании, а правые так вообще уселись на мешок с деньгами размером с большую галактику и не желают встать, поскольку все прочие места заняты депутатами от мелких партий. — Господа, — сказал я, — речь идет о судьбе Вселенной! Вот так когда-то погиб и Второй храм, господа! Но меня не услышали, потому что я вещал всего лишь в мыслях господина автора. Деньги не выделили. И галактики остановились. А потом Вселенная начала сжиматься. И сжалась в точку. И взорвалась. И все началось сначала. В новой Вселенной Ева потянулась за яблоком, и Адам сказал: — Тебе это нужно? Впрочем, это был уже Эпилог, и я не стал его читать: терпеть не могу нравоучений. Если верить автору, мир действительно погубили евреи. Но, если верить автору, они же этот мир и создали. Я лично автору верю. Мы такие. Мы можем. Нет, господа, не советую приобретать книгу Хилькевича. Конец света вы там найдете. Но до конца жизни после этого будете чувствовать свою ответственность за трагический финал Вселенной. Вам это надо?

НЕ ФАЙЛОМ ЕДИНЫМ…

Я никогда об этом не рассказывал, но в молодости мне довелось поработать не только рекламным агентом, рецензентом и биржевым маклером. Как-то, правда, не очень долго, я был даже журналистом в газете «Едиот ахронот». Более того, однажды мне довелось спасти любимое издание от неизбежного краха. Я составлял новостные сводки по северу страны и в тот злополучный день, завершив подборку, отправился в отдел информации, который занимал в газетном компьютере особо секретные блоки, защищенные от любых вирусов, наведенных токов и попыток внешнего считывания. Войдя в компьютер, что делал уже не одну сотню раз, я уверенно направился к блоку новостной информации и в это время увидел мелькнувшую впереди тень. Судя по звуку, это была программа, защищенная от проникновения, но высота тона показалась мне диссонирующей, и я насторожился. Свернув все свои подпрограммы, что сразу увеличило скорость движения, я нагнал незнакомца, который оказался защищен секретным кодом, десять цифр которого всплыли из моего подсознания, будто только и ждали этого момента. Это была просто неслыханная удача — все равно, что угадать с первого раза секретный код чужой кредитной карточки. Недолго думая, я слился с чужаком и немедленно получил удар в глаз точнее, в то место моего файла, где были записаны болевые ощущения. Я успел отклониться, иначе почти все мои подпрограммы оказались бы отключенными, и увидел перед собой Яэль Дроми, журналистку из конкурирующей виртуальной газеты «Маарив» — конечно, не во плоти и крови, а ее полную газетную программную матрицу со всеми степенями специализации. Я ввел вирус, но антивирусная программа Яэль инфекцию отторгла. Тогда, как положено по инструкции, я перезагрузился, рискуя собственной информацией. Но Яэль рассмеялась мне в подпрограмму, инфицировала мой исполнительный файл вирусом Figus и скрылась в системном обеспечении информационного отдела. А мне пришлось возвращаться из виртуального мира в реальный не солоно хлебавши. Остаток ночи я потратил на обеззараживание, но какие-то вирулентные блоки, видимо, сохранились, потому что даже в своем физическом теле, вернувшись из компьютера, я ощущал ломоту и головную боль. А утром, с трудом продрав глаза, я отправился к главному редактору и сообщил о том, что в нашем компьютере завелся шпион или даже диверсант. — Ясно, — сказал Главный. — Вот почему вчерашние наши сообщения из Кении так и не стали сенсацией, поскольку были опубликованы «Мааривом» на час раньше! Куда смотрела служба безопасности? Ведь не могла Яэль просочиться по Интернету! Как она узнала наши коды? Это не просто саботаж, это катастрофа! — Поэтому, — скромно сказал я, — я и пришел лично к вам. — Код безопасности этой чертовой Яэль ты, конечно, запомнил? — Наверно, — я пожал плечами. — То есть, в физическом теле я не сумел его вспомнить, но подсознание его, конечно, знает и, если я вновь встречусь с Яэль в компьютере… — Я понял, — сказал Главный, — и думаю, что другого выхода действительно нет… Действуй. Я отправился в компьютер немедленно, но ситуация уже успела выйти из-под контроля. Подписчики «Едиот ахронот», получившие на свои домашние компьютеры выпуск, сданный в сеть распространения в 13 часов 8 минут 1 января 2028 года, были неприятно поражены, обнаружив, что темпераура воды на пляжах Эйлата упала до минус тринадцати градусов, а температура воздуха в центре Тель-Авива, наоборот, поднялась до ста сорока восьми. Причем, по Цельсию. В выпуске газеты, распространенном в 13 часов 11 минут, утверждалось, что в районе площади Цион в Иерусалиме обнаружен неопознанный летающий объект, отзывающийся на кличку Дуся. В 13 часов 15 минут «Едиот ахронот» лишилась восемнадцати тысяч подписчиков, отменивших свои абонементы и присоединившихся к сети распространения «Маарив». В 13 часов 18 минут очередной выпуск «Маарив» неожиданно порадовал пользователей сообщением о том, что президент государства Палестина господин Раджаби прибыл в Иерусалим, чтобы лично поцеловать камень в Стене плача и помолиться за скорейший приход Машиаха. Положение на газетном рынке Израиля стало нетерпимым в 13 часов 23 минуты, когда одного из подписчиков «Маарива», вошедшего в свой домашний компьютер, чтобы прочувствовать эротический триллер «Ее левая грудь», героиня романа в считанные секунды довела до нервного срыва совершенно непристойными действиями, недопустимыми в файлах такого серьезного издания. К двум часам дня оба газетных гиганта стояли на пороге краха, а потребитель — на пороге информационного кризиса. И я вам честно признаюсь, что это была моя работа. Получив «добро» от Главного, я подключил церебральные датчики и вошел на первый сенсорный уровень. Без проблем вспомнив раскрывающий код Яэль, я обнаружил ее компьютерный призрак в цепи программ отдела погоды. — Яэль! — позвал я, не желая начинать боевых действий без предварительного выяснения отношений. Поняв, что осталась обнаженной, Яэль сочла за лучшее не сопротивляться. — Как тебе удалось проникнуть в наш компьютер? — задал я прямой вопрос, надеясь выиграть битву фактором неожиданности. — Нет списка ответов, — сказала Яэль, одновременно опуская температуру воды на пляжах Эйлата ниже точки замерзания. — Даю список. Отметь правильный вариант: а) предательство в службе безопасности, б) пробой в системном программировании, в) экстрасенсорное воздействие, г) случайность… — Правильного ответа нет в списке, — сказала Яэль, поднимая температуру воздуха в Тель-Авиве выше точки кипения воды. Короткий щелчок — выпуск «Едиот ахронот» ушел к пользователям. — Черт, — сказал я. — Яэль, так порядочные люди не поступают. Давай поговорим, иначе я сдам тебя службе безопасности, поскольку, как ты сама только что отметила, предателей там нет. — Не о чем нам говорить, — отрезала Яэль, заставляя неизвестных пришельцев опуститься в центре Иерусалима. — Яэль, — сказал я, теряя надежду завершить дело миром, — пойми, раз ты раскрыта, тебе из компьютера не выйти. Я выведу на тебя иммунологов, и в тебя засадят столько вирусов, что даже твое физическое тело этого не выдержит. Зачем тебе это надо? Мы же были близки с тобой… Я знаю твой код вовсе не случайно, ведь и ты знаешь мой код, и теперь я понимаю, как тебе удалось войти в наш компьютер. Я виноват, и теперь я должен исправить… Слишком многое поставлено на карту. — Вот именно, — сказала Яэль, и мне с трудом удалось удержать ее от вмешательства в спортивную хронику. — Я работаю на «Маарив», и ты мне конкурент. — Ты воспользовалась нашей близостью… — А ты бы не воспользовался? — сказала Яэль. Мысль была вполне здравой. Но неужели моя бывшая возлюбленная решила, что я глупее нее? Второй этап битвы газетных гигантов начался, когда я, воспользовавшись личным кодом Яэль Дроми, проник через модемную систему в компьютер концерна «Маарив». Все программы безопасности пропускали меня, принимая за Яэль, и я без труда добрался до выпускающего блока, засадив в очередной выпуск конкурента — на первый же файл, где было оглавление! — информацию о том, что президент Палестины целовал камень в стене Плача. Эта «новость» ушла на компьютеры пользователей в 14 часов 01 минуту, и семь тысяч подписчиков немедленно отказались от абонементов, перейдя на коллектор «Едиот ахронот». Система безопасности «Маарива» произвела тотальную проверку, начиная с антивирусной защиты и кончая отключением всего штатного персонала. «Прекрасно, — подумал я, — антивирусом меня не возьмешь, поскольку я чист. А физическое тело не отключишь, поскольку в реестре тел „Маарива“ меня просто не существует». После чего, к полному недоумению системных программистов «Маарива», я заслал в выпускающий файл информацию о том, что президент России господин Луконин решил перейти в ислам, чтобы привлечь на предстоящих выборах голоса тридцати миллионов мусульманских избирателей. Я прекрасно понимал, что в это время Яэль продолжает разрушать информационную систему моей родной газеты, но считал наступательные действия важнее оборонительных. В 14 часов 15 минут газетные империи «Едиот ахронот» и «Маарив» прекратили передачу. Очередные выпуски не поступили на компьютеры пользователей, в результате чего уже в 14 часов 30 минут обе газеты оказались перед угрозой финансового краха. Тиражи упали впятеро. Рекламодатели отзывали свои программные пакеты. Главный созвал экстренное заседание, и надо полагать, в «Маариве» ситуация была аналогичной. — В нашей сети оказался диверсант, — сказал Главный. — Это матрица сотрудницы «Маарива» Яэль Дроми, которой удалось пройти все системы защиты исключительно из-за халатной преступности журналиста Ионы Шекета. — Уволить и программу немедленно стереть! — воскликнул Реувен Аркан, руководитель службы безопасности. — Не торопись, — буркнул Главный. — Уволим, конечно. Но не сейчас. В настоящее время Шекет проник в систему «Маарива», но… Боюсь, обе газеты к вечеру обанкротятся, если передача очередных номеров не возобновится в полном объеме. — А если… — послышался из угла кабинета тихий голос Самуэля Рывкина, помощника ответственного секретаря. Все головы повернулись к нему. — Ну… — продолжал Рывкин, смутившись, — я хочу сказать, что можно ведь очередной выпуск сделать на бумаге в типографии… Пока Шекет с Дроми выясняют отношения… — Чушь, — с отвращением сказал Главный. — Это каменный век. Кто сейчас пойдет в магазин, чтобы купить новости? — Но ведь до этой идеи может додуматься и «Маарив», — пролепетал Рывкин. — Так какого черта вы тут разговариваете? — вспылил Главный. — Работайте! Когда тираж сможет быть в магазинах? — Никогда, — тихо сказал Рывкин. — Идея-то хороша, но кто сейчас помнит, как делалась газета тридцать лет назад? Даже я все позабыл, а мне тогда было уж под сорок… — Меня это не касается, — сказал Главный и объявил совещание закрытым. Ищите бумагу, ищите типографию, ищите специалистов, но чтобы к вечеру газета была в продаже. Русскоязычный израильский читатель в тот вечер лишился любимых своих изданий. Не вышел даже эротический «Сигнал» с продолжением романа «Эта маленькая штучка». Вы-то, конечно, не помните, но в то время, когда весь мир получал новости на экран компьютера, эти «русские» продолжали по привычке покупать газеты, напечатанные на бумаге, и искать информацию, шурша страницами. Но их лишили этого удовольствия, потому что все типографские мощности были в одночасье перекуплены концернами-гигантами. Что всего возмутительнее, — главный редактор «Маарива» так и не признал, что именно по его указанию журналистка Яэль Дроми внедрилась в компьюетрную сеть «Едиот ахронот». Бедняжку Яэль уволили, и все считали, что из женщины сделали козла отпущения. Меня, как вы понимаете, тоже выгнали с работы, несмотря на мои героические действия по разрушению компьютерных сетей конкурента. Что нам с Яэль оставалось делать? Естественно, мы поженились. — Не файлом единым жив человек, — сказал я, выбравшись наконец из редакционного компьютера и обнимая физическое тело Яэль Дроми. — Есть еще и любовь. С тех пор, насколько я знаю, наши гиганты «Маарив» и «Едиот ахронот» держат про запас рулоны бумаги и типографские машины — на всякий случай.

РОССИЙСКО-ИЗРАИЛЬСКАЯ ВОЙНА 2029 ГОДА

Вот и еще одну важную государственную тайну я могу поведать своему читателю. Миновало полвека с того апрельского дня, истек срок давности, и теперь ничто не мешает мне рассказать о том, как меня, тогда еще молодого сотрудника зман-патруля, пригласили на совещание в кабинет начальника Генерального штаба Рони Кахалани. По-моему, здесь собрались руководители всех родов войск, включая войска тыла. — Если мы немедленно не примем меры, — заявил Кахалани, — война с Россией начнется в течение ближайших часов. А дело, оказывается, было вот в чем. Полгода назад из Москвы прибыл новый репатриант Аркадий Коршунов. Пройдя в зал регистрации, Коршунов спросил, где принимает представитель службы безопасности, к которому и обратился с заявлением: — Я российский шпион. Я был завербован Службой внешней разведки, когда решил репатриироваться. Отдаю себя в руки правосудия. Естественно, шпиону не поверили на слово, а доказательств в виде крапленых карт или секретных передатчиков он представить не смог. Коршунова направили абсорбироваться в гостиницу «Рамада Реннесанс» в Иерусалиме, приставили к нему двух агентов и занялись проверкой. Как ни странно, заявление подтвердилось: хакер из посольства Израиля в Москве взломал несколько списочных файлов в компьютере Службы внешней разведки и обнаружил материалы о вербовке «гражданина Коршунова А.П., подавшего документы на выезд в Израиль». Убедившись, что Коршунов действительно тот, за кого себя выдает, служба безопасности немедленно его перевербовала. Не без помощи израильских контрразведчиков бывший российский шпион устроился на работу в «Таасия авирит», в отдел, не имевший самостоятельного выхода на атомные центры, чтобы московские шефы Коршунова не подумали, что он ведет двойную игру. Ибо, если бы Коршунов сразу устроился работать в отдел главного инженера атомной станции в Димоне, это могло показаться слишком подозрительным. Все делается постепенно. Короче говоря, агент-двойник стал гнать в Москву по компьютерной сети дезу, которой его снабжали бесперебойно. Деза была высшего качества, и для иной страны этой информации хватило бы, чтобы создать ядерное оружие дешево, быстро и хорошо. Как потом оказалось, это был самый большой прокол израильской контрразведки за все время ее существования. Две недели назад Коршунова перевели работать в компьютерный центр «Таасия авирит», поскольку россиянам нужно было показать: их агент не вызывает подозрений и успешно поднимается по служебной лестнице. Коршунов использовал служебное положение, чтобы выйти в киберпространство Большого компьютера Министерства обороны России и взломать файлы некоторых стратегических инициатив. Разумеется, по заданию израильской разведки. Согласно одной инициативе, Россия намерена была вот-вот начать военные действия на севере Казахстана, поскольку дальнейшее разбазаривание казахами угольных запасов Карагандинского бассейна становилось нетерпимым. Вторая инициатива касалась российских интересов в космической программе «Бета» и была, вообще говоря, известна каждому грамотному человеку. Тут бы израильской контрразведке насторожиться: Коршунов оказался замечательным хакером — взломщиком компьютерных сетей. Но Аркадий успел обаять всех. Он ничего не скрывал. Он раскрыл коды секретных российских компьютеров. Он исправно передавал в российскую СВР дезу. Какие могли быть сомнения в его патриотизме? А однажды вечером Коршунов исчез. Он не мог покинуть страну, поскольку не имел заграничного паспорта. Он находился где-то в пределах Центрального округа, но для того, чтобы его обнаружить, требовалось время. А времени практически не было, ибо как только Коршунов исчез, выяснилось все коварство российской разведки. Коршунов вовсе не был агентом-двойником. Знаете, как в той цепочке: «Я знаю, что ты знаешь, что я знаю, что…» Он был послан с целью заявить о своей вербовке, чтобы быть переворбованным израильтянами, чтобы посылать в Россию дезу, чтобы по этой дезе СВР России поняла, что Коршунов в порядке, и чтобы этот хакер сделал то, ради чего засылался: войдя в доверие, оказался бы в один «прекрасный» момент перед пультом компьютера, связанного с работой для министерства обороны. Или управления полиции. Или хотя бы центрального банка Израиля. Этого достаточно. Коршунов это сделал. Вошел, взломал, запустил и исчез. — Военные аннигиляционные программы, — завершил совещание генерал Кахалани, — могут начать активацию в любое мгновение. Все наши системщики и хакеры работают на поиск той программы, что запустил Коршунов, но пока безрезультатно. — Демарш российскому правительству? — предложил генерал Бен-Дор, командующий Северным округом. — Нет доказательств, — сказал генерал Ариэли, командующий компьютерными частями ЦАХАЛа. — Пока политики будут тянуть резину, мы вернемся в каменный век. — Думаю, — сказал генерал Ариэли, — что избежать столкновения не удастся. Остается только ждать результата. Может, перейдем в молельню? Молельней военные компьютерщики называли свой пультовый зал, и я, говорю честно, возгордился, что оказался допущен в это сверхзасекреченное помещение. Мы спустились в подземную часть министерства обороны, прошли по каким-то коридорам, через каждые десять метров предъявляя свои удостоверения, и табуном ввалились в компьютерный зал аккурат в тот момент, когда активизировалась программа, запущенная Коршуновым. Мы сразу нацепили датчики и вошли в виртуальное киберпространство, чтобы своими глазами, ушами и прочими органами чувств наблюдать за ходом военных действий. Мне, как представителю зман-патруля, вменялось в обязанность не допустить, чтобы Коршунов скрылся в колодце времени. В виртуальном пространстве царила такая же неразбериха, как на рынке Кармель перед наступлением Рош-а-шана. Оказавшись в линии связи компьютеров министерства обороны и Центробанка, я немедленно получил удар в зад и полетел в неизвестном мне направлении, узнавая по дороге десятки подпрограмм, которые никогда прежде не видел. Я пролетел мимо программы уменьшения банковских процентных ставок и, сам того не желая, понизил их сразу на восемь пунктов, ужаснувшись, что от такой диверсии банковская система может и не оправиться. Сделав вираж и переместившись по модемной связи в систему компьютеров атомной станции в Димоне, я немедленно вляпался в какую-то грязную лужу, которая при ближайшем рассмотрении оказалась жидкой кашицей из разрушенных подпрограмм системы безопасности ядерного реактора. Если выражаться традиционным языком бульварных романов, «меня пронзил мгновенный смертельный ужас»: еще минута, и реактор пойдет вразнос, перегретый пар разорвет трубы, блокировка будет разрушена, и все в округе окажется заражено смертельной дозой стронция-90. Что я мог сделать, не будучи ни хакером, ни даже системным программистом? Я опустился на колени (вы представляете, как это выглядит в виртуальном пространстве?) и принялся вытягивать из жижи более или менее длинные программные цепи и связывать их друг с другом, используя единственный прочный узел, каким я умел пользоваться, — бантик. Кто-то пришел мне на помощь, я не видел этой программы, но она мне очень помогла, потому что вязала морские узлы, и прошло четыре миллисекунды (а для меня — так целый субъективный час) прежде чем процесс стал самоподдерживающимся: файлы вдруг начали сами выпрыгивать из лужи, прилепляться друг к другу, лужа на глазах таяла, а вокруг меня выстраивалось стройное здание программной защиты. Но тут меня выдернуло в очередной кабель, и я помчался куда-то, пытаясь ухватиться за стенки световодных волокон. Движение все убыстрялось, кто-то толкал меня сзади, а у меня не было времени обернуться, чтобы врезать этой программе по командному файлу. И хорошо, что я этого не сделал. На полной скорости, наверняка близкой к скорости света, я и мой толкач влетели в огромную паучью сеть и вмиг застряли. Оглядевшись, я увидел множественные маркировки программ Российского министерства обороны и понял, что оказался на переднем фронте сражения. Все свершилось на моих глазах. Я жалел только, что, запутавшись в паутине защитных программ, не сумел ничем помочь неведомому мне израильскому хакеру, работавшему просто виртуозно. Впрочем, если бы я вмешался, то, наверное, совершил какую-нибудь глупость. Лед защиты крошился, плавился, шипел и исчезал. А за ним вставали грандиозные, подобные величественным небоскребам Манхэттена, программы стратегических сил Российской армии. И хакер шагал по ним с хрустом, вдавливая конструкции и изничтожая прежде всего командные файлы, отчего программы становились эластичными, как резина. Думаю, секунды за две-три мы добрались бы до личных кодов российского президента, и хотел бы я посмотреть на это зрелище! Но хакер неожиданно осадил назад, мы опять оказались в метротоннеле, и скорость движения приблизилась к световой. А потом кто-то сдернул с моих висков датчики, но я еще долго видел перед глазами игру света и тени, и ничего более. — Что? — спросил я. — Мир, — сказал генерал Кахалани. — Оба стратегических компьютера — наш и русский — заключили пакт о ненападении. Программно-боевые действия остановлены, теперь пусть политики разбираются. — Успеют? — спросил я. — Премьер Визель уже разговаривает с президентом Мироновым. Двое суток я приходил в себя. В субботу мой новый знакомый, Дани Криг из Мосада, пришел ко мне на чашку кофе, и мы поговорили о футболе. Команда «Маккаби» (Хайфа) только что сыграла вничью с московским «Спартаком». — Это символично, — заявил Дани. — В наше время лучше ничья, чем победа. Скажи на милость, что бы мы делали с Россией, если бы наши хакеры победили? — А что бы они сделали с нами? — спросил я, вовсе не надеясь на ответ. — Коршунов… — сказал я через некоторое время. — Его нашли? — Можно подумать, что он исчезал, — отозвался Дани. — Не понимаю! — воскликнул я. — Видишь ли, Иона, его перевербовали в тот вечер наши сотрудники. До того он работал на Россию, делая вид, что работает на нас. А после девяти вечера стал работать на нас, делая вид перед Россией, что работает на нас, в то время как на самом деле… — Хватит! — сказал я. — Это слишком сложно для меня. Почему об этом не знал никто из генштаба? — Конспирация. Нужно было быть полностью уверенными, что Коршунова не провалят в самом финале операции. — Если ты еще скажешь, что именно он был со мной, когда… — А кто же еще? Он действительно гениальный хакер и просто не мог допустить, чтобы кто-то другой взламывал защиту российского министерства обороны. — Ясно, — сказал я. — Скорпион, как говорили в шпионских романах, укусил себя за хвост. — Какой еще скорпион? — подозрительно спросил Дани. — Неважно, — отмахнулся я.

«СОЗДАЙ ВСЕЛЕННУЮ»

История, которую я хочу рассказать, произошла со мной, когда я в молодости занимался продажей новых компьютерных программ. Недолго занимался, всего несколько месяцев, а после того случая бросил это дело и никогда к нему не возвращался. Программа называлась «Создай Вселенную», и издатель гарантировал полный и самый качественный эффект участия, не говоря уж об эффекте присутствия, эффекте воздействия и куче дополнительных эффектов — глаза бы мои их не видели! И клиент попался мне в тот день какой-то странный — задумчивый паренек, больше обеспокоенный своими прыщами, чем качеством программы, на приобретение которой родители дали ему деньги. Так мне, во всяком случае, показалось после первой минуты разговора. После второй я понял, что покупатель не так прост, как кажется. После третьей я поддался на его уговоры и согласился сыграть в «Создай Вселенную» вдвоем. Никогда больше не поддамся на подобную провокацию! В инструкции ведь было ясно сказано: ни при каких обстоятельствах не запускать стартовую программу в то время, когда один из участников игры находится в виртуальном пространстве. Вы думаете, что мальчишка не читал этого условия? Как бы не так! Он сделал то, что хотел сделать и запустил стартовую программу, когда я уже обустроил Вселенную по своему разумению. Я понял что попался, когда галактика Тюльпана погасла, будто ее и не было. Я занимался в этот момент исследованием вспышек звезд позднего класса, которых было много именно в этой галактике. Мальчишка знал, с чего начать, чтобы сразу показать свое превосходство и победить! И, естественно, он заблокировал выход. По его мнению, я был обречен. Стартовая программа сначала стирает все игровые ситуации и, наверное, уже сделала это, я ведь никогда не интересовался играми. Потом конфигуратор принимается за визуальный фон, и в этом я убедился, потеряв навсегда объект исследований. Что дальше? Исчезло скопление, к которому принадлежала галактика Тюльпана, и я остался в бесконечной пустоте, до ближайшего звездного мира было не меньше десятка мегапарсек, и я не мог их преодолеть, поскольку нужная мне утилита тоже оказалась стерта. Я умру, когда конфигуратор доберется до ядра системы. Если будет исковеркан видеоблок, я ослепну, и ждать этого осталось недолго. Затем настанет очередь жизнеобеспечения, и я перестану дышать. Все. На самом деле — все! Без дураков. И у меня почти не оставалось времени, чтобы придумать выход. Я знал, что мальчишка стремится к победе, но не любой же ценой! Неужели родители не привили ему чувства уважения к чужой жизни, даже если это жизнь всего лишь продавца компьютерных программ? Яркая вспышка — это исчезло из Вселенной скопление галактик в Лилии, setup прошелся по миллиардам звездных систем как таран. Скоро настанет очередь темных миров, и все будет кончено. Решение! Когда возникает вопрос «быть или не быть», начинаешь соображать и действовать с силой и скоростью, которых прежде в себе и не предполагал. Я заблокировал доступ в ядро системы, создав на ее границе защиту. Конечно, это задержит его лишь на время, но я отодвинул смерть и мог относительно спокойно обдумать следующие действия. Вспышка. Вспышка. Вспышка. Все — галактик больше нет. Вселенная темна и пуста. Почти холодна — пока еще сохранились темные миры. Я вошел в ядро системы и создал после уже существующей защиты вторую линию обороны — мстителя. Месть моя заключалась в том, что теперь, если разрушение прорвется сквозь сети запрета, конфигуратор вынужден будет включиться в каждом компьютере кампуса и начнется неизбежный процесс распада абонентской сети. Ему придется отменить продолжение! Он оставит мне хотя бы основные файлы, и я смогу продумать ответные действия. Если, конечно, он не решится запустить всеобщее уничтожение. Он не решился. Он отступил. Он оставил меня в пустом, темном и мертвом пространстве, которое и пространством уже нельзя было назвать, поскольку число его измерений стало равно нулю. И все же он своего добился. Вернуться в реальный мир я не мог. Я как бы парил над оставленной мне пустотой, которая, если смотреть с его, внекомпьютерной, точки зрения, была совершенно непригодна для жизни. Я не мог пошевелиться, поскольку был сжат в математическую точку. Я способен был только думать (в рамках операционной системы) и отдавать команды (которые операционная система могла выполнить). — Да будет свет! — сказал я. И стал свет. Теперь я мог действовать, поскольку свет и тьма создали необходимую альтернативу. Да-нет. Один-ноль. Плюс-минус. Подключив утилиту-создатель, я по памяти воссоздал желтую звезду, а кругом — несколько темных миров, которые, не вспомнив прежних имен, назвал планетами. Пространство уже не было точкой, и я, оставив Солнце с планетами вращаться в черном вязком вакууме, обратился к операционной системе, чтобы разобраться в ее реальных возможностях. Файла-описателя окружающей среды больше не существовало, и я решительно не помнил, какой была жизнь вне компьютера, каким был я сам до того, как начал последний опыт. Я даже не помнил теперь, кто был он, лишивший меня тела, но оставивший сознание. И ничто не могло помочь мне вспомнить. Я разложил утилиту-создателя на подпрограммы и прежде всего, выбрав одну из планет, третью от Солнца, создал на ней сушу и море, воздух и твердь, назвал планету Землей и смог наконец отдохнуть, прислонившись к шершавой поверхности скалы. Земля вращалась, Солнце зашло, и настала ночь. Беззвездная ночь пустой Вселенной. Запустив следующую команду создателя, я сконденсировал облака в земной атмосфере, потому что угольная чернота неба угнетала меня. Я не нуждался в отдыхе, и, желая использовать до конца оставшиеся возможности, я создал Луну. Это оказалось нетрудно, и я понял, что он не смог заразить главные командные файлы. Я поднялся в космос и осмотрел Солнечную систему. Пространство обрело, наконец, положенные три измерения, и я подумал, не попробовать ли создать еще несколько — ради эксперимента. Нет, мне нужно было выжить, все остальное потом. Я создал растения, чтобы насытить воздух Земли кислородом и подготовить планету для новой жизни. Я не стал продумывать каждый вид в отдельности, я мог бы рассчитать всю экосистему, но мне показалось более интересным пустить процесс на самотек, задав лишь общие закономерности развития. Я забыл о нем, но он не забыл обо мне. Я вдруг понял, что расплываюсь, размазываюсь по пространству, заполняю его целиком, а само пространство начинает расширяться, разнося в бесконечность Луну от Земли, а Землю от Солнца… Инстинктивно, даже не осознав своих действий, я стер программу-вспышку: типичный вирусный файл, видимо, заранее оставленный им внутри программы-создателя. Я остановил удаление Луны от Земли и Земли от Солнца, но пространство продолжало расширяться, и с этим я ничего уже не мог поделать. И тогда — только тогда — я создал звезды, объединил звезды в галактики, надежно спрятал Солнце, Землю и Луну в тихом рукаве одной из самых невидных галактик, я и сам не нашел бы теперь этот мир, если бы не знал заранее, где искать. Я не думал, что он сумеет добраться до моего создания, но не желал рисковать. Пока я спасал Вселенную, на Земле прошли эпохи, и, вернувшись, я обнаружил, что миллионы живых существ поедают друг друга, развиваются, уничтожая слабых, и что скоро настанет время, когда я смогу запустить команду создания человека. Только бы мне не помешали. В конце концов, как бы я ни бодрился, я внутри компьютера, он — снаружи, и, если он не справится сам, то всегда может вызвать опытного системного программиста, и со мной будет покончено. Я создал человека на Земле по своему образу и подобию. Увидев первого человека, я удивился, потому что успел забыть, как выглядел в реальной жизни. Должно быть, в моем мире, которого он меня лишил, я был не из красавцев. Я отступил и стал наблюдать. Я вернулся в свое привычное состояние, я вновь чувствовал себя ученым, исследователем, экспериментатором. Значит, я победил его. Он хотел уничтожить меня, но я мыслю — следовательно, существую. И так ли уж важно, происходит этот процесс в живой ткани, или в сетях компьютера? Я живу, я мыслю, я создаю, я изучаю созданное. Полная победа. Нет, не полная. Не думаю, что в мире, которого он меня лишил, мы поступали так же, как люди на Земле. Войны, убийства, разрушения и ненависть — я не помню, чтобы в моем мире, покинутом навсегда, существовала столь разветвленная и развитая система насилия. Казалось бы, его поступок доказывал обратное. Но единичный случай — не общее правило. Я не помнил, чтобы… Я многого не помнил, и это ничего не значило. Приостановив разбегание галактик, усмирив взрывы квазаров и успокоив вспышки сверхновых, я понял, что не смогу больше отворачиваться от дилеммы: позволить людям развиваться или вмешаться в историю, исправив все, что сочту нужным. Вмешаться — лишить игру смысла. Наблюдать — и будут множиться ненависть, зло, и даже запуск программы-миротворца не выведет человечество из коллапса. Значит, наша игра изначально не была чиста. И значит, я проиграл. Он добился своего, а я даже не заметил этого. Он победил. Когда люди взорвали первые атомные бомбы и когда люди начали уничтожать природу, которую я создал для их блага, и когда народ, избранный мной, не сумел понять моих намерений, я вынужден был признать окончательно — он победил. Я должен был признать поражение, когда оно очевидно. Я снял с оболочки ядра системы запрет на изменение. Он должен был понять, что это означает. Я записал результат эксперимента в файл «человек» и сохранил его в самом защищенном месте. Я позволил программе-расширителю растянуть себя на весь объем пространства, я позволил галактикам ускорить расширение, а атомам распад. Я увидел, как в скоплении галактик в Деве возник черный провал и начал расширяться будто злобная пасть, съедающая компьютерную плоть мира. Он принял мое поражение. И запустил уничтожение. Вы хотите знать, как мне удалось выжить? Я тоже хотел бы знать это. Когда я пришел в себя, зловредный мальчишка исчез, будто его никогда не было. Разумеется, диск с программой игры он забрал, а на столе передо мной лежал оплаченный кредитный талон. Он купил игру, а я совершил хорошую сделку. Вот только едва не умер, но это ведь не стоит внимания, не так ли? Я бы нашел этого негодника и всыпал по первое число, но нам, продавцам, было запрщено иметь какие бы то ни было внеслужебные отношения с клиентами. Наверное, уже до меня были случаи… Что мне оставалось делать? То, что я сделал — подал заявление об уходе и никогда больше с тех пор не занимался продажей компьютерных игр.

НАЗАД, НА АНТАРЕС!

В истории нашей страны есть немало славных страниц. Эти-то страницы обычно и включают в учебники. Историю, как известно, сочиняют люди, хотя и утверждают при этом, что их личное мнение роли не играет — само время, мол, расставляет все по местам. В таком случае, скажите мне, почему ни в одном из учебников я не нашел подлинной истории так называемой «самозванной алии»? Что, вы и названия такого не слышали? Это лишний раз доказывает, что я прав. Так я вам расскажу, и вы вспомните. Дело было в 2023 году, я только начал работать в зман-патруле, и когда случилась «самозванная алия», находился то ли в Древней Греции, то ли в Иудее эпохи Ирода — не помню точно. Началась же «самозванная алия» с того, что в небе Израиля появилась летающая тарелка. Огромный круглый предмет зеленого цвета, похожий на широкополую шляпу, пронесся вдоль побережья и грохнулся прямо на взлетную полосу Бен-Гуриона. Открылся неприметный люк, и на бетон спрыгнуло существо, похожее на человека — две ноги, две руки, голова, — но на человека, которого выкручивали будто одеяло после стирки. Десантники приготовились к отражению атаки, но намерения гостя воинственностью не отличались. Пришелец огляделся и засеменил к зданию аэровокзала. Он размахивал руками и что-то говорил гулким басом. В первый момент никто, естественно, ничего не понял — надо думать, просто потому, что никто не ожидал услышать из уст пришельца слова, произнесенные на чистом иврите: — Барух а-шем! — говорил инопланетянин. — Славься, Израиль, Земля обетованная, живи в веках! Неожиданно он грохнулся оземь и принялся неистово целовать нагретый дневной жарой бетон. Потом, бодро вскочив на ноги, поспешил к толпе, скопившейся уже у входа в здание аэровокзала, и все с удивлением увидели на его голове, покрытой темным ежиком волос, настоящую кипу темнокоричневую, со странным, причудливо вышитым орнаментом. Вперед выступил премьер-министр и сказал, заикаясь от волнения: — Мы счастливы приветствовать на нашей благословенной земле первых представителей инопланетной цивилизации. Пришелец замахал руками: — Почему инопланетной? Свой я! Еврей! Не прилетели мы, а вернулись! Закончился наш галут, и народ Израиля возвратился на свою историческую родину! Последовала минута молчания — люди пытались осмыслить информацию. На поле между тем потянулась цепочка таких же странных созданий, среди которых всякий, сколько-нибудь знакомый с анатомией, мог (с некоторым, впрочем, усилием) распознать мужчин, женщин и даже детей. Оправившись от шока, чиновники министерства абсорбции принялись за работу. Первые имена: Давид Корш, Йоси Шагал — все как у людей! Две тысячи сто тридцать три года назад явилась на Землю экспедиция из далекой звездной системы Антареса. Не все было удачно: летели издалека, корабли поизносились, при посадке один из них взорвался, спалив два иудейских города — Содом и Гоморру. Об этом память осталась, а вот о том, что пришельцы вскоре отбыли, прихватив с собой несколько сотен иудейских семей, история народа умолчала. Возможно, иудеи, привыкшие ко всякого рода исходам из собственной страны, не придали значения этой волне эмиграции. Еврей и в далекой звездной системе остается евреем. Шли века, жители Антареса многому научили выходцев с Земли, относились к иудеям хорошо, не мешали молиться и строить синагоги, и даже научили копировать свитки Торы с помощью деструктивно-молекулярного метода, так что сам Творец не различил бы, где новый свиток, а где старый. Росли дети, внуки… Антарес светил ярко-оранжевым светом, и было в этом свете нечто, от чего внешность евреев постепенно изменялась. Но разве во внешности дело? Идея, Смысл жизни, любовь к Творцу — остались. Память о земле Израиля, такой далекой (сотни световых лет!) и такой желанной, не позволяла жить спокойно. Со временем Антарес стал для иудеев будто плен вавилонский, хотя ничего общего между Советом Общин Антареса и царем Навуходоносором не было и быть не могло. Страшная сила — ностальгия народа. Ассимилируясь среди людей, с которыми живет, еврей может стать черным, красным или кособоким, но все же останется евреем, ибо дух, а не физическая оболочка, определяет личность. Они решили вернуться. Не все и не сразу, конечно. Страшновато — столько лет прошло. Израиль жив, надо полагать, поскольку сам Творец вывел евреев на эту землю, но за столько веков мало ли что могло приключиться… На Землю отправился отряд разведчиков. Могли ли они даже догадываться, сколько пришлось перетерпеть евреям на родной планете? Разрушение Храма, рассеяние, изгнание из Испании, газовые камеры… Не могли они знать этого, но чувствовали. И сейчас, в аэропорту имени Бен-Гуриона они восторженно смотрели вокруг, внимая каждому слову, каждому жесту сохнутовских пакидов. — Где хотите поселиться? — спрашивал чиновник. — Около Храмовой горы, — отвечал толстый мужчина, скрученный винтом. Бедняга, он не знал еще, что, пока его предки нежились под прохладными лучами Антареса, разрушены были оба Храма, а на горе стояла ныне мечеть Омара. Впрочем, что такое мечеть, он не знал тоже. — В Иерусалиме, значит, — констатировал чиновник. — Только смотри, там квартиры дорогие. И вторая семья попросилась в Иерусалим, и третья… Они просто не знали, что есть в Израиле города развития, и даже центр современной еврейской культуры — Тель-Авив. На следующий день после прибытия все тридцать восемь семей антаресских евреев явились к Стене плача и, рыдая (им уже рассказали о горестной судьбе Храмов, чуде Хануки, восстании Бар-Кохбы и необходимости вложить между камнями Стены записку с заветным желанием), припали к поруганной святыне. Хорошо, в тот день обошлось без инцидентов, хотя лидеры ХАМАСа не преминули заявить, что новая алия — провокация сионистов, и что священный джихад настигнет и этих, якобы пришедших со звезд. Фархад Саид, наследник Арафата, хотя его никто и не спрашивал, выразил недовольство, поскольку новая алия грозила срывом мирного процесса. С квартирами в Иерусалиме действительно было туго. Это и описывать не нужно — все знают, как в две тысячи шестом году цены на аренду подскочили вдвое. Антаресские евреи привыкли к комфорту, а здесь, попав в руки маклеров, квартировладельцев и чиновников Министерства абсорбции, новые репатрианты сникли. — Я физик! — горячился в Центре абсорбции ученых скособоченный пришелец тщедушного телосложения. — Вот этими руками я могу построить реактор, который раз и навсегда обеспечит энергией весь Израиль. Нужны только материалы и сотрудники… — Видишь ли, — объясняли ему, — каждый третий репатриант приезжает в страну с проектом мирового значения. У государства нет средств оплачивать любой проект. Физик, говоришь? Хочешь преподавать физику в школе для умственно отсталых? Есть место. А в Министерстве здравоохранения объясняли хрупкой даже по земным меркам женщине, что не имеет никакого значения, работала ли она врачом там, на Антаресе. Можешь лечить любые болезни? Так уж и любые! И СПИД тоже? А кстати, деньги у тебя есть? Кто же открывает свое дело без денег? Так что — сначала в банк. О, эти банки! Антаресцы, привыкшие доверять друг другу во всем, не могли взять в толк, что такое «гаранты для получения банковской ссуды». Нет, эти репатрианты оказались на удивление бестолковыми. Через месяц после прибытия бывшие антаресцы являли собой странное сборище издерганных типов, которые, казалось, еще больше скособочились, пытаясь понять то, что и коренные израильтяне не всегда понимали. Положение обострилось до предела, когда один из антаресских евреев выступил с воспоминаниями о галуте. Кто-то догадался спросить: сколько евреев живут сейчас на планетах Антареса. Ответ ошеломил: — Тридцать два миллиона восемьсот тысяч! — И все хотят репатриироваться?! — Все! На следующее утро в Кнессете разразился скандал. Министр финансов резонно заявил, что на абсорбцию такой прорвы народа не хватит никаких денег. — Да страна просто лопнет! — возопил министр финансов. Ситуация стала патовой. Осталась, правда, маленькая надежда на то, что Главный раввинат отыщет какой-нибудь изъян в кошерности и подлинности новоприбывших. Бабушка из аборигенов, скажем, или пренебрежение двести семьдесят пятой заповедью. Оба главных раввина — ашкеназийский и сефардский — долго совещались, обращались с молитвами к Всевышнему, изучали привезенные с Антареса бумаги с записями исторических событий и в конце концов признали: — Евреи! Надо сказать, что только дети антаресских евреев чувствовали себя в Израиле как в родном межзвездном галуте. Чаша терпения новых репатриантов переполнилась, когда одна из девушек решила, не спросясь родителей, отправиться по объявлению: «Требуются молодые девушки в престижный кабинет массажа. Интересная работа, высокие заработки. Дискретность гарантируется.» Да что это такое? Как? Девушка из религиозной семьи! Она не знает, что такое массаж? Приближение развязки первыми ощутили торговцы на рынке Кармель. Однажды вечером несколько бывших антаресцев явились с огромными сумками и закупили огромное количество продуктов. На следующий день закупка товаров продолжалась, и подозрения усилились, а когда группа пришельцев подошла с сумками к пропускному пункту Бен-Гуриона и потребовала пустить их в ангар, сомнения переросли в уверенность. Что нужно было делать? Просить евреев остаться на родине? Сохнут принял совершенно правильное решение — натравил на них банк «Идуд». Каждый из антаресцев получил предупредительное письмо — никто не будет допущен в ангар до тех пор, пока все не вернут потраченные на их абсорбцию деньги. А на следующее утро летающей тарелки в ангаре не оказалось. Пока ошеломленные охранники прочесывали окрестности, жители большого Тель-Авива стали свидетелями любопытного зрелища. Огромная светлозеленая шляпа, знакомая по многочисленным фотографиям, летела низко над землей, то и дело пикируя и подбирая антаресцев, вышедших на тремпиады со своими скромными пожитками. Все было ясно, многие плакали, и многие говорили: куда же вы? Как же вы без нас? Как же будете там, на звездах, без этой Святой земли? Перехватчики, посланные вдогонку, поднялись на головокружительную высоту, однако и этой высоты оказалось недостаточно ни для того, чтобы остановить взлет тарелки, ни для того даже, чтобы догнать ее. Не сбивать же, на самом деле. Улетели. Эх, евреи… Неудивительно, что в учебниках истории о «самозванной алие» написано всего пять строчек.

УБИЙЦА В БЕЛОМ ХАЛАТЕ

Помните, я рассказывал вам о стратификаторах — приборах, с помощью которых можно пробуждать к жизни прошлые свои инкарнации? В дни моей молодости было модно бравировать собственными сущностями: «Я был королем Кастилии!», «Да ну, а я зато учился у самого рабби Акивы!» Немногие знают, однако, что еще в те годы наука научилась извлекать души не только из умерших, но и… Нет, давайте по порядку. Алекс Рискинд работал санитаром в иерусалимской больнице «Шаарей цедек». Во-первых, он интересовался стратификаторами и имел дома одну из лучших моделей. Во-вторых, его интересовало не только то, что происходит, когда душа покидает тело, но и тот момент, когда душа в теле появляется. Рассуждая об этом, Алекс не мог обойти проблему абортов и в одно знаменательное (или злосчастное?) утро подумал: «Если в тот момент, когда врач убивает зародыш, производя аборт, извлечь душу этого еще не рожденного существа, то…» Так Рискинд сделал свое открытие. Алексу нужен был хороший физик, и он такого физика нашел. Запомните это имя: Евгений Брун. По делу Рискинда он проходил свидетелем, роль его осталась непроясненной, читатели и зрители не обратили особого внимания на этого человека. И напрасно: он был главным лицом, потому что, в отличие от Рискинда, знал физику. — Понимаешь, — сказал ему Алекс в первый же вечер после знакомства, угощая гостя чаем с печеньем, — душа появляется у зародыша в первые же часы после зачатия. Так вот тебе задача, как физику. Ты должен видоизменить стратификатор так, чтобы извлекать и сохранять души нерожденных детей. Наверняка это возможно, поскольку прибор может фиксировать появление души. Если женщина хочет совершить убийство, сделав аборт, это ее дело. А наше с тобой — сохранить жизнь. Ясно? Трудно сказать, было ли Евгению уже что-то ясно в тот вечер. Но физик по призванию отличается тем, что, однажды над чем-то задумавшись, остановиться уже не может. Как автомобиль, лишенный тормозов. Евгений назвал свой аппарат «эмбриовитографом». Никакой заботы о потребителе — сразу и не выговоришь. Алекс повертел прибор в руках («эмбрио…» получился размером с карманный компьютер) и остался доволен. На следующий день он сделал второй шаг к своему преступлению. В «Шаарей цедек», где работал Рискинд, абортов не производили — о причине читатель догадывается. Алекс отправился в «Хадасу», где у него был знакомый гинеколог, и попросил разрешения присутствовать во время предстоявшей плановой операцию по убиению плода. — Зачем тебе? — удивился приятель. — Собираешься переквалифицироваться? Так в вашей больнице аборты считаются криминалом! — Да, - подтвердил Алекс, — есть заповедь «не убий». Именно поэтому я и хочу присутствовать. Приятель не понял логики, но и для отказа не нашел основательной причины. Коллега все-таки. Уходя в тот день из больницы, Алекс имел при себе заключенную в «магнитную колыбель» душу убитого только что врачами зародыша мужского пола. Из «Хадасы» Рискинд отправился прямо в Гиват-Рам, где его ждал в институте физической технологии Евгений Брун. Аппарат подключили к компьютеру, и Алекс с Евгением услышали биение сердца, какие-то вздохи, шорохи и бормотание. — Потрясно, — сказал о собственной работе господин Брун. — И ты думаешь, что он будет расти? — Душа жива, — убеждая самого себя, подтвердил Алекс, — и теперь ее не убить. В теориях инкарнаций Евгений не был силен и потому согласился. Через три месяца «магнитная колыбель», соединенная с компьютером, пестовала души сорока трех зародышей. А потом первый из зародышей достиг возраста, когда нормальные младенцы появляются на свет. Душа зародыша перешла в иное качество в одиннадцать утра. Из «магнитной колыбели» доносились странные звуки, совершенно не похожие на вопли младенца, рожденного обычным способом. Скорее эти звуки напоминали стенания старика, проснувшегося поутру с привычной болью в печени. Алекс подключился к аппаратуре аудиоконтакта с компьютером и услышал: — Господи, и это называется жизнь? Говорить с новорожденной душой — занятие не из легких. Алекс попытался сказать нечто вроде «мир тебе, входящий», но компьютерный транслятор выдал какую-то абракадабру, отчего душа-младенец зашлась воплем, едва не разорвавшим Алексу барабанные перепонки. На второй контакт он решился через три дня. За это время душа освоилась в мире, начала даже покидать «магнитную колыбель» и парить под потолком, чего, конечно, никто не видел по причине полной прозрачности и даже нематериальности означенной души. Это был мальчик, и звали его Эдиком. То есть, он сам себя назвал Эдиком, а на вопрос Рискинда ответил: — Так бы меня назвала мама, если бы я родился. Душа младенца отличается от живого младенца не только тем, ей не нужно давать грудь и менять подгузники. Душа, даже новорожденная, обладает знаниями всех предшествовавших инкарнаций, а Эдик, к тому же, имел еще и явные задатки гения в области абстрактного мышления. Алекс вел с Эдиком многочасовые беседы в ущерб собственному здоровью. Второй была девочка. Прелестное создание по имени Анюта — мама ее (если женщину, решившуюся на аборт, можно было назвать мамой хотя бы теоретически) была родом из Санкт-Петербурга, и новорожденная, издав первый крик, немедленно объявила, что Питер — лучший город России и всего мира, а Москва всего лишь деревня. Можно было подумать, что с этим кто-то спорил. А потом пошло. Души рождались одна за другой, и хорошо, что они были нематериальны, иначе в «магнитной колыбели» очень быстро наступил бы демографический кризис. Какие были люди! Эдик со всеми своими задатками уже через месяц затерялся в толпе. Душа нерожденного Фимочки Когана оказалась потрясающей рассказчицей — когда она начинала говорить (точнее — мыслить на публику), смолкали даже, казалось, птицы на деревьях. Алекс пытался напрямую соединить души с процессором компьютера — тогда Фимочка смог бы подключиться к какому-нибудь текстовому редактору и сам описать собственные жизненные впечатления. Но ничего не получилось — все же Рискинд имел образование медицинское, а не техническое, что он понимал в компьютерах? Можно подумать, что в душах он понимал больше… Однажды — это было через полтора года после рождения Эдика — забежал к приятелю Евгений Брун, к тому времени и думать забывший о созданных им «магнитных колыбельках». Подключился, послушал минуту, а потом полчаса глядел на Алекса мутным взглядом. Спросил: — Сколько их? — Сто шестьдесят четыре, — с гордостью ответил Алекс. — Завтра должно быть сто шестьдесят пять. — О чем они говорят? Я половины не понял! — Естественно. Максик, например, развивает сейчас какую-то квантовую теорию, идеи он получил от папочкиных генов, кое-что ему подсказала душа предка по материнской линии, она была в восемнадцатом веке неплохим метафизиком. Я-то в физике не волоку… А Маечка здорово поет, прямо как Мария Каллас; когда она заливается, все боятся подумать даже слово. Если родится хотя бы один тенор, они там такую оперу сделают… — Алекс! Ты их всех различаешь? — Евгений, — рассердился Рискинд. — Это же в некотором смысле мои дети! Брун ушел, качая головой. Все шло к развязке. К осени 2032 года в магнитной люльке уживались души трехсот девяносто девяти детей в возрасте от нуля до трех лет. Физический возраст был, конечно, совершенно условен, ибо души бессмертны. Еще одна душа, и можно было бы отметить круглое число. Не довелось. Хава Шпрингер, 32 лет, пришедшая в «Хадасу» делать третий аборт, уже была потенциальной матерью двух безымянных душ из коллекции Алекса Рискинда: классический пример ветренницы, замечательно описанный Мопассаном. Детей она не любила. Нет, это слишком мягко сказано — она их терпеть не могла. Ни чужих, ни, тем более, своих, которых у нее по этой причине никогда и не было. В отличие от прочих Алексовых «детей», две души, матерью которых так и не стала Хава, были дебильны, насколько может быть дебильной нематериальная структура. Они с трудом могли разговаривать. Они почти ничего не понимали. Их было жаль до смерти. Ну и что толку? Алекс умел лечить тело — этому его учили в медицинском институте. Лечить души он не мог. Вылечить такую душу не смог бы никакой психиатр. «Убивать надо таких женщин», — думал Алекс. Он был зол. Он страдал. И можно его понять. В тот день, когда должен был родиться четырехсотый обитатель «магнитной колыбели», Алекс отправился, как обычно, в «Хадасу» — присутствовать на операции и спасти еще одну человеческую душу. В гинекологическом кресле сидела Хава Шпрингер, 32 лет, вполне довольная жизнью. Предстоявшая процедура была для нее не первой и, как она думала, не последней. О двух своих потенциальных детях, чьи души парили под потолком в комнате Рискинда, она, естественно, не знала. А Рискинд знал. Он провел бессонную ночь, пытаясь хоть что-то понять из беспрерывных причитаний двух Хавиных потенциальных детей. Не сумел. Он увидел Хаву на приеме и понял, что в ближайшие дни еще одно нежеланное дитя лишится физической сути. И значит, скоро еще одна безымянная душа станет биться о невидимые для всех стены «магнитной колыбели». Это было двойственное состояние. Конечно, аффект. Но, с другой стороны, Алекс Рискинд прекрасно понимал, что делает, поскольку явился в клинику с оружием. Он вытащил пистолет, на глазах у ничего не понявших врачей приставил ствол к виску женщины и нажал на спуск. Что страшнее — лишить жизни или лишить души? В газетах писали, что Алекс Рискинд находился в невменяемом состоянии, и в этом есть доля правды. Но не главная. Впрочем, если бы судьи знали о «магнитной колыбели», разве приговор был бы иным? Нет. Закон есть закон. Делом Рискинда лично я занялся уже после решения суда: фирма поручила мне разработать инструкции на тот случай, если эмбриовитограф Бруна-Рискинда будет запущен в серийное производство. Я посетил жилище Алекса уже после того, как хозяин переехал в тюремную камеру. Видел компьютер, видел некий прибор, похожий на небольшое корыто, заполненное микросхемами. Корыто было отключено от сети. Душ, паривших под потолком или плававших в «магнитной колыбели», я, естественно, не увидел. Не знаю, что стало с младенцами. Что вообще происходит с душой, если она никому не нужна? Как говорил Евгений Брун: «Не телом единым жив человек»…

ДОМАШНИЙ ТЕАТР

Рекламный агент — ужасная профессия. Сейчас она не только не в моде, но, насколько мне известно, с некоторых пор ее не существует в природе. За прошедшие годы рекламное дело перешло на принципиально новый уровень, и в наши дни вовсе не нужно нанимать живого человека, чтобы убедить кого бы то ни было приобрести для своей домашней видеотеки, скажем, последнюю версию суперблокбастера «Осторожные коготки». Сами узнаете, сами проверите, сами закажете, сами на себя и рекламации писать будете. А в дни моей юности все было иначе: сенсорных проницателей еще не существовало в природе, а на рекламные ролики, которые шли по телевизору, обращали внимание разве что самые прижимистые клиенты, так и не раскошелившиеся на антирекламные приставки. Именно в те годы профессия рекламного агента, лично приходившего в любой дом, чтобы всучить незадачливому хозяину не нужный ему товар, была настолько популярна, что даже дети в детских садах, отвечая на вопрос воспитательницы: «Кем вы хотите быть, ребята, когда вырастете?», хором, хотя их никто этому не учил, восклицали: «Рекламным агентом!» Так что в моем выборе не было ровно ничего удивительного, как бы это ни казалось сейчас странным моим многочисленным читателям. Те, кто тогда жил, прекрасно помнят, например, бум домашних театров — разве мог этот бум состояться, если бы не тысячи рекламщиков вроде меня, на собственном примере объяснявших, что такое домашний театр, чем он отличается от компьютерной реальности и почему играть в Кухонном представлении куда полезнее для здоровья, нежели биться на мечах в виртуальном мире гоблинов и вампиров. Домашний театр был изобретен, когда покупатель несколько пресытился стратификаторами. Сначала, конечно, приходишь в восторг, выяснив, что в тебе находятся восемнадцать (у некоторых — до сотни!) душ, каковыми на деле был ты сам в прошлых и будущих жизнях. Тебе упоительно нравится побыть собой в том образе, какой был у тебя, скажем, в третьей инкарнации, а был ты тогда наложницей фараона Афемиледоменита Второго, о котором не слыхивал ни один историк, настолько это была мелкая и не интересная личность. И понимаешь вдруг, что наложница, бенгальский тигр (седьмая инкарнация), чеченский пастух (инкарнация номер одиннадцать) и все остальные заключенные в тебе личности — это ты сам со всеми своими нынешними пороками и достижениями. И общаясь с пятой или второй инкарнациями, ты с собой и только с собой общаешься и ни с кем больше. Важно не упустить момент и переключиться на рекламу нового товара. Примером тому может служить моя реклама домашних театров времяпрепровождения самого крутого, самого стильного и самого полезного с точки зрения физического здоровья. Захожу я, к примеру, в дом, где живет семья из шести человек — муж с женой, двое их детей (мальчик и девочка), а также вторая инкарнация мужа (базарный торговец из Урарту) и шестая инкарнация жены (домашний питон из террариума султана Эйюба, XI век). В те годы многие так поступали: вызывали к жизни любимые свои инкарнации, а потом отключали стратификаторы, оставляя лишенных будущности бедняг у себя в качестве, если хотите, второго «я». Так вот, вхожу я и вижу, как дочь хозяина Яэль играет со второй инкарнацией собственного папочки в компьютерную игру «Скалолаз», а шестимесячный сыночек Игаль орет не своим голосом (наверняка голосом своей первой инкарнации, уж не знаю, кем она была в той еще жизни). — Послушайте, — говорю я, обращаясь к шестой инкарнации жены, ибо только домашний питон в этом бедламе сохраняет спокойствие, — послушайте, согласие в вашей семье наступит только после того, как вы приобретете новинку: домашний театр для вас всех и для друга дома, если у вас таковой имеется. — Домашний театр? — шипит питон, тупо глядя на меня левым глазом. — Что-то вроде телевизора с заказанным представлением? — Чепуха! — восклицаю я. — Никакого телевизора! Никакого стратификатора! Экологически чистый продукт — он даже мыслей ваших не засоряет, поскольку думаете во время спектакля не вы, а программа-режиссер. — Вот как? — с сомнением шипит питон, и неожиданно в его левом глазу вспыхивает огонек узнавания, да и я начинаю вспоминать: черт подери, так ведь именно проданный лично мной стратификатор стоит у хозяев на журнальном столике! Приходится мгновенно перестраиваться, и я продолжаю, обращаясь к питону: — Вы, конечно, помните, как я продал последнюю модель стратификатора? Именно благодаря ей, этой модели, вы получили возможность жить в нашем замечательном мире! — Сомнительное удовольствие! — шепчет питон и, кажется, готовится броситься мне на шею. Надо полагать, не с дружеским объятием. — Все меняется! — восклицаю я. — На смену стратификаторам пришел домашний театр, и это стоит попробовать! Это нужно попробовать! Если вы все это немедленно не попробуете, жизнь ваша будет так же пресна, как вода в дистилляторе! Питон, конечно, ничего не знает о дистилляторах, я на это и рассчитываю. Пока он соображает (индекс IQ равен 65, на глаз видно), я достаю из сумки присоски-возбуждатели и налепляю на каждого члена семейства, в том числе и на младенца, сразу же прекращающего орать. Питон пытается увернуться, и потому присоска попадает ему на хвост — что ж, тем хуже для него, в театральном действе бедняге достанется незавидная роль исполнителя чужих желаний. Все застывают — так всегда происходит и в реальном зале, когда звучит третий звонок и выпускающий режиссер дает команду: «По местам стоять, с якоря снима…» То есть, я имею в виду: «Все по местам, общий выход!» Тут вступает в действие режиссерская программа (та, что идет за отдельную плату, о чем присутствующие еще ничего не знают), и домашнее представление начинается. Я отступаю в сторону — в тот угол, откуда обычно даже пыль не смахивают, поскольку и не заглядывают туда никогда и ни при каких обстоятельствах. Наблюдать со стороны представление домашнего театра, вообще говоря, неприлично, но для нас, торговцев этим товаром, было, конечно, сделано исключение. Первым входит в образ хозяин квартиры — что ж, это нормально, все идет по плану, сейчас на «сцене» появится его любимая жена… Но с этими инкарнациями иногда случаются самые невероятные истории. Вместо любимой жены к игре подключается вторая инкарнация хозяина — базарный торговец из государства Урарту. В отличие от них, мне известен режиссерский замысел: развлечь домочадцев охотой на ручного дракона, роль которого обычно достается самому сильному и активному члену семейства — в данном случае, как я был, уверен — хозяину квартиры. Но эта его вторая инкарнация… Короче говоря, когда в театральное действо входят наконец все присутствующие, включая питона, так и не оценившего всей прелести режиссерской задумки, хозяин и торговец из Урарту изображают из себя две ипостасти грозного дракона: хозяин включается в роль в драконьем теле, а его вторая инкарнация — в драконьем духе. Лишенное души тело дракона ведет себя вовсе не так, как задумано режиссером спектакля — вместо того, чтобы бегать от остальных членов семейства по всем комнатам, взлетая на шкафы и царапая когтями мебель, дракон изрыгает огонь и готовится к атаке, в то время как душа его парит под потолком и гнусными мысленными приказами (лично я воспринимаю эти мысли, как режущий сознание скрип) направляет собственную телесную оболочку в самую гущу начавшегося сражения. Жена хозяина, она же хозяйка квартиры, оседлав собственную инкарнацию-питона, пытается остановить дракона заклятьями, очень напоминающими фразы из обычного лексикона разгневанных жен. И только дочь хозяев включается в спектакль по-настоящему — так, как и записано в режиссерском сценарии, известном мне как свои пять пальцев: девочка хватает что попало под руку (а под руку ей попадают, конечно, самые хрупкие предметы — например, стоящие на серванте хрустальные бокалы) и швыряет в дракона, стремясь попасть ему в глаз. Психологизмом и не пахнет — типичный голливудский блокбастер в домашних условиях, полный дилетантизм и бессмыслица. И все из-за того, что сценарий оказался изначально разрушен присутствием второй инкарнации хозяина! Я понимаю, конечно, что подобные обстоятельства нужно будет учесть в следующей модели домашнего театра, но что делать сейчас, когда представление грозит выйти из-под контроля? Не в моих силах загнать в прошлое инкарнации, для этого нужна стационарная модель стратификатора, а где ее взять в домашних условиях? А между тем физический дракон и его душа начинают побеждать своих соперников абсолютно вопреки режиссерскому замыслу и возможностям аппаратуры домашнего театра! И тогда я бросаюсь в гущу сражения, получаю по голове хрустальным бокалом, а по шее — удар хвостом питона, но все же произношу, глядя в совсем лишенные разума глаза хозяина-дракона: «Финита ла комедия!» — кодовое словосочетание, вычитанное создателями программы в тексте какой-то пьесы конца то ли XVIII, то ли XIX века. И падает занавес. В том смысле, что семейство мгновенно приходит в себя и смотрит на меня в двенадцать разгневанных глаз, потому что все можно восстановить — даже утерянное семейное счастье, — но как склеить разбитый в мелкие осколки хрустальный бокал, эту реликвию, которая ничего на самом деле не стоила, но все же являлась самым дорогим предметом в этой квартире? Понимая, что продать здесь аппарат для домашних театральных представлений мне по объективным причинам не удастся, я ретируюсь в сторону двери и неожиданно слышу вслед: — Послушайте, куда вы? Я, пожалуй, беру эту штуку. Сколько вы за нее хотите? И можно ли на десять беспроцентных платежей? — Никуда! — отвечаю я на первый вопрос. — Две тысячи восемьсот, — отвечаю на второй. А что касается третьего вопроса, то это нужно выяснить с бухгалтерией, и мы садимся за стол, причем питон вешается мне колено, подписываем нужные бумаги, и я постепенно начинаю понимать, что именно разбитый бокал решил дело в мою пользу. Ах, как хотел хозяин квартиры разбить этот злосчастный предмет, и ах, как ему недоставало для этого мужества! В конце концов мы сговариваемся на две тысячи пятьсот и пять платежей, я желаю всем приятных домашних представлений и ретируюсь, наконец, окончательно, унося в портфеле подписанный договор о постоянном обслуживании и бесплатном предоставлении всех новых режиссерских разработок. Уже за дверью я слышу хрустальный звон — видимо, хозяин еще не окончательно вышел из роли разбушевавшегося дракона и продолжил битье ненавистной посуды. Я достаю из кармана электронный блокнот, вывожу на экран адрес следующего потенциального клиента и бодро отправляюсь продавать оставшийся у меня экземпляр домашнего театра.

УБИЙСТВО НА БАЛУ В ЧЕСТЬ ДНЯ НЕЗАВИСИМОСТИ

Дни, когда я работал рекламным и торговым агентом, сейчас, по прошествии многих лет, кажутся мне полными романтики и приключений. Ах, молодость, молодость! Помню, как я хвастался знакомым девушкам, отвечая на вопрос: «Чем ты сейчас занимаешься, Иона?» «Охочусь за пиратами!» — говорил я и действительно ощущал на щеках прикосновение крепкого зюйд-веста, слышал звук пушечного выстрела и видел, как корма моего галеона… Нет, серьезно! Современный читатель не способен понять, что означало в дни моей юности слово «пират» — сейчас пиратами называют пылепитающихся косможивущих рептилий, страшных на вид, но совершенно безобидных тварей, кучкующихся в пылевых туманностях Пояса Ориона. Понятия не имею, почему эти животные были названы пиратами — возможно, ученые, открывшие в 2068 году новый подвид космических монстроидальных ящеров, поручили поиск названия компьютеру, а тот подключил датчик случайных чисел, вот и выпало странное, на первый взгляд, слово «пират». К сведению читателей, на самом деле пиратами называли в прошлом всех, кто злостно нарушал авторские и имущественные права. В семнадцатом, скажем, веке пираты (люди, конечно, а не пылепитающиеся рептилии) плавали по морям Карибского бассейна и отбирали авторские права у испанских торговцев забирали у них товар и торговали сами. А все потому, что в те давние века не существовало процесса копирования (вы можете это себе представить?), и пираты вынуждены были реквизировать у хозяев оригиналы приготовленной к продаже продукции. К концу прошлого, двадцатого века ситуация изменилась — почти любой предмет широкого потребления можно было копировать и продавать не оригинал, а его копию. Когда в моду вошли домашние театры, пираты начали приторговывать режиссерскими программами семейных представлений. Помню случай: вызвал меня начальник отдела распространения. — Шекет, — сказал он, — поступила рекламация по домашнему представлению «Убийство на балу в честь Дня независимости». — Убийство совершено в честь Дня независимости? — уточнил я. — Нет, — раздраженно объяснил начальник. — Бал в честь Дня независимости, а убийство — на балу. Рекламация поступила от соседей семьи Ротшильд в Петах-Тикве, приобретшей кассету с программой представления «Убийства». — Почему не подали рекламацию сами Ротшильды, если программа оказалась с браком? — резонно спросил я. — Сами Ротшильды, — терпеливо сказал начальник, — подать рекламацию не могут, поскольку до сих пор находятся в представлении. — Чушь! — возмутился я, забыв о субординации. — Стандартное представление рассчитано на три часа, и невозможно… — Шекет! — повысил голос начальник. — Вы что, до сих пор не поняли, что Ротшильды, жмоты этакие, приобрели не лицензионный диск за двести шекелей, а пиратский — за четырнадцать? — Ах! — воскликнул я, поскольку только в этот момент до меня дошла трагичность ситуации. Даже лицензионные программы представлений с убийствами имели ту особенность, что в спектаклях использовалось нестандартное оружие, а какое именно — в лицензионном режиссерском сценарии не говорилось, это должен был решить сам «убийца». Пиратская программа лишь усиливала этот театральный эффект, так что к месту действия я прибыл, облаченный в лучший по тем временам молекулярный бронежилет, не имея ни малейшей уверенности в том, что эта конструкция спасет меня от вышедшего из-под контроля убийцы. Еще в квартале от дома, где шло представление, я понял, почему соседи подали рекламацию. Из квартиры на втором этаже доносились дикие вопли, перемежавшиеся визгом, грохотом падавшей мебели и прочими звуковыми эффектами. Разумеется, это вовсе не означало, что там на самом деле все уже переломано, а домочадцы добивают друг друга. В лицензионных спектаклях такое было попросту невозможно, но речь-то шла о пиратской копии! Я поднялся на второй этаж и позвонил — не в дверь, конечно (кто ж мне откроет, если все заняты в представлении?), а в память домашнего компьютера. Представился и потребовал открыть, поскольку в данной квартире нарушается закон об охране авторских прав. Дверь распахнулась, я ввалился в гостиную и оказался в самом центре представления. Расстановка действующих лиц оказалась такой. Главный герой — хозяин квартиры, мужчина атлетического сложения лет сорока. Его персонаж (я-то знал, о чем шла, по идее, речь в этой постановке!) — тщедушный и очень противный коммивояжер, которого терпеть не могут все, кто его знает, и каждый не прочь его прикончить в тихом и темном месте. Это — жертва, которую убивают в первом же акте. Но копия-то была пиратской! Шло наверняка уже третье или даже четвертое действие, а жертва все еще была жива и, похоже, не собиралась отдавать свою жизнь во власть убийцы. Хозяйка квартиры, миловидная, в отличие от мужа, женщина лет тридцати пяти, играла роль подруги жертвы — вообще говоря, согласно режиссерскому замыслу, она тоже могла оказаться убийцей, поскольку ненавидела привычку своего приятеля засыпать сразу после окончания интимного акта. Когда я вошел в квартиру, женщина сидела на шкафу и целилась в мужа из импровизированной рогатки, которая на самом деле могла оказаться лазерным пистолетом, так что мне следовало держаться подальше от линии прохождения луча. Если бы этот жмот, хозяин квартиры, не пожалел двухсот шекелей на лицензионную кассету с режиссерской программой представления, семья наверняка получила бы массу удовольствия от расследования преступления. Пиратская же копия, эта дешевая импровизация на заданную тему, заставила даже детей войти в роли потенциальных убийц, что было вовсе недопустимо. Детей здесь было четверо — самому младшему, на мой взгляд, было лет семь, и ему, насколько я понял, досталась незавидная роль автора-рассказчика (что не мешало этому ребенку, кстати говоря, быть и убийцей, пиратские копии допускали и такое!). Кроме него, была еще девочка лет десяти и два мальчика — одному было примерно двенадцать, а второй уже достиг возраста бар-мицвы. Дети медленно перемещались по квартире, взгляды их были затуманены, они так вошли в роли, что внешний мир не существовал для них ни в каком своем проявлении. В лицензионной программе всегда предусматривается трехпроцентное внешнее вмешательство в сознание актера для того, чтобы ему было легче выйти из роли, когда спектакль закончится. Но в пиратской копии такая мелочь не предусматривалась, и вошедшие в роль дети ощущали себя в полностью воображаемом мире. Я мог побить их, колоть иголкой — никто даже не отреагировал бы. Представление находилось в самом разгаре, и у меня была почти невыполнимая задача: направить действие к финалу. Иначе, когда пиратская программа закончит работу (а она эту работу когда-нибудь закончит!), наступит коллапс сознания, и спасти эту семью особенно детей — могут не успеть даже лучшие реаниматоры службы спасения. Что я мог сделать? Войти в представление сам? Рискованно: мне вовсе не улыбалось оказаться убитым кем-нибудь из этих милых созданий. Конечно, это будет виртуальное убийство, убийство в домашнем спектакле, но если меня убьют хотя бы виртуально, как я смогу довести расследование до конца? Нет, это не выход. Отключить ретранслятор с программой спектакля я тоже не мог — наступила бы немедленная реакция, тот же коллапс сознания. Мне было жалко родителей, а еще больше детей, которые наверняка обожали играть в домашних спектаклях и не могли предположить, что собственный папочка по причине патологической жадности купил для них не нормальную режиссерскую программу, а ее пиратскую копию. Какие еще оставались варианты? Только один — войти не в спектакль, а непосредственно в программу. Это тоже был риск, но, по крайней мере, только для меня, а не для участников спектакля. Рисковать не хотелось, но, в конце-то концов, я должен был отрабатывать свою зарплату — я ведь пришел сюда не для того, чтобы наблюдать, нужно было принимать меры, причем немедленно. Вздохнув, я обошел главную героиню (интересно, кого она сейчас видела перед собой? Кем я ей представлялся? Или, может, был просто пустым местом?), обнаружил рядом с телевизором красивую коробку домашнего театра (модель не из дешевых, японская, на это у хозяина деньги нашлись, а вот на лицензионную программу он поскупился!) и осторожно приподнял крышку. Да, диск там стоял, несомненно, пиратский — не было даже фирменной наклейки. Я открыл свой кейс, достал ментальный тестер и принялся проверять сигналы, подаваемые в мозг действующих лиц. Разумеется, они это ощутили — будто неизвестная черная фигура возникла в мире, где они сейчас находились. Главный герой даже со шкафа спрыгнул хорошо хоть, не на меня. Я уменьшил напряжение, фигура-тестер стала невидимой, и «актеры» успокоились. Я быстро оглядел плату искаженного режиссерского замысла — конечно, как в большинстве пиратских копий, здесь произошел пробой смысла. Кошмар: главный герой представления, этот жмот-хозяин, был, оказывается, одновременно жертвой, убийцей и частным детективом, распутывающим загадочное убийство на балу! Если бы не мое своевременное вмешательство, дело могло закончиться шизофренией, и не в вируальном, а в самом что ни на есть реальном мире… Пришлось действовать быстро. Я изменил причинно-логические связи, и представление понеслось к финалу. Роль детектива отошла к женщине, которая мгновенно догадалась, что жертвой, убившей себя, мог быть только ее муж. Арест папочки произвели дети, и я, отойдя на безопасное расстояние, наблюдал, как огромный мужчина бьется, будто рыба, в руках собственных чад. Минут через пять финал оказался отыгран, программа отключилась, и хозяин квартиры воззрился на меня с изумлением. — Кто вы такой? — вскричал он. — Как вы здесь оказались? — Моя фамилия Шекет, — представился я. — Намерен конфисковать пиратскую режиссерскую программу вашего домашнего спектакля. — Э… — из хозяина будто выпустили воздух. — Я… А аппарат вы тоже конфискуете, шеф? — Нет, — сказал я. — Аппарат оставлю — ради ваших детей, господин Ротшильд, ведь им трудно будет прожить без домашних спектаклей. Но учтите — еще одна приобретенная вами пиратская копия, и домашний театр будет для вашей семьи потерян. В свою очередь могу предложить вам прекрасный лицензионный спектакль «Смерть в канализации». Отличные отзывы. Доступные цены. — А можно поучаствовать в каком-нибудь фрагменте? — подал голос старший мальчик. — Конечно, — сказал я и, выбросив из аппарата пиратский диск «Убийства на балу в честь Дня независимости», поставил «Смерть в канализации» потрясающую бредятину, имевшую в те дни успех у не очень притязательных исполнителей.

ШЕКЕТ ПРОТИВ ШЕКЕТА

Когда я вспоминаю давние эпизоды своей работы рекламщика, меня порой охватывает ужас и волосы на голове встают дыбом. Дело в том, что, рекламируя замечательные изделия компании «Век», мне несколько раз приходилось встречаться с собой. В принципе, такая встреча — дело, скажу я вам, пустое, приходилось мне встречаться с собой неоднократно, и я уже об этом рассказывал. Было дело — видел я себя в десяти тысячах экземпляров и даже речь держал перед собой, размноженным, будто бройлеры в инкубаторе. В эргосфере черной дыры НD 59 883, выбрасывавшей очередного Иона Шекета каждые десять с половиной секунд, мы ощущали себя единой семьей, никому из нас и в голову не пришло бы сказать друг против друга худое слово. Так что не нужно сравнивать эти славные эпизоды с тем кошмаром, что выпал на мою долю, когда я взялся рекламировать продукцию фирмы «Век» — компании, производившей зман-колодцы индивидуального пользования. Инструкция, прилагавшаяся к изделию, гласила: «Зман-колодец (он же колодец времени) имеет стандартный диаметр и глубину, однако не обладает гарантийным талоном безопасности пребывания, хотя и осуществляет гарантийный возврат в точку отправления в случае возникновения ситуации, грозящей существованию зман-колодца (он же — колодец времени)». Иными словами, фирму больше заботила сохранность собственной продукции, нежели жизнь покупателя — действительно, почему фирма должна думать о безопасности покупателя больше, чем он сам? И вот представьте себе, что такую опасную для жизни продукцию я должен был рекламировать как замечательный способ изучения мировой истории и потрясающе эффективный отдых. Почему потенциальный покупатель должен был верить мне на слово, когда я усаживался за его круглым столом в гостиной, куда приглашал сам себя, и начинал петь дифирамбы «зман-колодцу стандартного диаметра и глубины»? Покупатель, естественно, не верил, качал головой и всякими другими способами старался показать, что не нужна ему рекламируемая продукция фирмы «Век». — Ах, как много вы теряете! — восклицал я и вытаскивал из изящной коробки пульт управления зман-колодца. — Предлагаю вам совершить со мной — за счет фирмы, разумеется! — небольшое ознакомительное погружение, и если вам не понравится, вы сможете пользоваться зман-колодцем бесплатно в течение месяца без каких бы то ни было обязательств. А если понравится, то фирма предложит вам массу увлекательнейших погружений в различные эпохи, начиная от древнего палеолита и кончая годом рождения великого Исаака Ньютона — в более поздние эпохи вы не попадете, поскольку глубина слишком мала, вы просто не успеете разогнаться, это ведь все равно что прыгать с десятиметрового трамплина в бассейн, глубина которого не превышает полуметра… Упоминание о бесплатном месяце действовало на всех, кроме, конечно, тугослышащих и абсолютно глухих. — Давайте, показывайте! — обычно говорил клиент. — Я уверен, что мне это не понравиться, но раз уж вы пришли и… «И уселись за мой стол», — хотел он добавить, но не успевал, потому что я с быстротой молнии подключал к его вискам рецепторы погружения, включался сам и нажимал кнопку старта. Когда падаешь в колодце времени, действительно возникает ощущение свободного падения, не каждому это нравится, так что мне приходится находиться рядом, но это не самое страшное. Неприятности обычно начинались, когда мы выбирались из колодца и оказывались, скажем, в Риме эпохи Нерона или в Греции времен Перикла. — Ах! — восклицал потенциальный покупатель и бросался в огонь, чтобы спасти подпаленный императором Вечный город. Я хватал его за фалды пиджака или ворот рубахи и объяснял, что любые активные действия он сможет предпринять лишь тогда, когда приобретет аппаратуру погружения в личное пользование за три тысячи двести тридцать шекелей плюс налог на покупку. А пока можно лишь смотреть и не вмешиваться. Обычно этого оказывалось достаточно, чтобы покупатель восклицал: «Беру!», и мы возвращались назад, он подписывал бумаги, платил деньги, получал пульт управления, а я удалялся, чтобы не видеть все муки, на которые зман-колодец обрекал всякого, кто попытался бы по своей воле изменить ход исторических событий. В инструкции об этом, кстати, не было сказано ни слова. Любители путешествий в прошлое действительно могли только наблюдать за событиями, но это не касалось меня — бывшего зман-патрульного, владевшего всеми приемами превращения видимого в реальное. Именно из-за этого и возникали ситуации, чреватые для меня смертельным риском. Как-то, помню, бухнулись мы с потенциальным покупателем на глубину двенадцати тысяч лет и оказались в Атлантиде в период наивысшего расцвета этой удивительной империи. Будучи зман-патрульным, я провел в Атлантиде несколько успешных операций по исправлению истории, и теперь с любопытством осматривался, узнавая знакомые места, в то время, как потенциальный покупатель крутил головой, ничего не соображая и не понимая даже, нравится ему здесь или кривые стены домов, скошенные под углом в сорок пять градусов, навевают ужас. Пока потенциальный покупатель (кажется, его звали Барух Милькис, но не ручаюсь за точность) стоял, разинув рот, я увидел, как неподалеку от нас два дюжих атланта ростом метра четыре пытаются рекрутировать в евнухи парнишку, еще даже не достигшего возраста зрелости. В отличие от Баруха Милькиса, я знал, что эта деятельность противозаконна: евнух императора должность, конечно, почетная, но сугубо добровольная. Вообще-то не мое дело было вмешиваться, но, сознаюсь, не сдержался. Милькис все еще стоял с раскрытым ртом, а я храбро бросился на обидчиков молодого поколения и врезал одному в ребро, другому в пах, а третьему… «Позвольте, — успел подумать я, — а третий-то откуда взялся? Их же двое только что было — парнишка не в счет!»…А третьему я врезал в солнечное сплетение, отчего тот согнулся пополам и отлетел к стене здания Совета Высшей Нервной Деятельности, возле которого мы как раз находились. — Аркабаз! — прокричали атланты ритуальное ругательство и бросились наутек, поскольку в столице каждый знал: посягнуть на достоинство императорских стражей могли только более высокопоставленные императорские же чиновники, и правило это не знало исключений. Получив от меня по первое число, оба стража решили, что степень моей приближенности к императору очень высока и у меня есть законное право лишить их добычи. Двое ретировались, а третий остался. Он уже оправился от моего удара, выпрямился и… Вот тут я охнул: передо мной стоял Иона Шекет собственной персоной с бляхой зман-патрульного на отвороте модной атлантической рубахи. Я, получивший удар в живот, конечно, тоже узнал меня, этот удар нанесшего. И я крикнул себе, чтобы я немедленно убирался туда, откуда свалился, поскольку иначе возникнет парадокс и всю историю Атлантиды придется выворачивать наизнанку и переписывать заново. Я и сам это понимал, мог обойтись и без собственной подсказки. Но ведь задачи у меня и у меня были разными. Зман-патрульный Иона Шекет должен был уберечь Атлантиду от вмешательства, а рекламный агент Иона Шекет обязан был всучить клиенту аппаратуру зман-колодца. И оба мы понимали, что никто из нас не пойдет на попятную — нам ли, черт побери, не знать самих себя! Ну что ж, — рассудил я, — зман-патрульный Иона Шекет — это ведь мое прошлое, я уже вышел из этого возраста, я больше не служу в Зман-патруле, так что если я прибью на месте самого себя, нынешняя моя жизнь от этого не изменится. В то же время я понимал, что я, стоявший передо мной, рассуждал примерно таким образом: «Ну что ж, этот тип — мое будущее, так что если я его сейчас прибью, ничто не помешает мне, двигаясь вперед по жизни, стать тем, кем мне суждено стать». В общем, как вы понимаете, никто из нас сдаваться не собирался. А тут еще и потенциальный покупатель пришел в себя, закрыл наконец рот и решил помочь. Правда, пока не сообразил — кому именно. Впрочем, к счастью для нас обоих, вмешаться Милькис не смог бы все равно, поскольку еще не заплатил ни шекеля за предложенный ему товар. — Хоп! — заорал я и бросился на себя, собираясь покончить с собой ударом в висок. — Арра! — заорал я-другой и бросился вперед, собираясь заехать себе ногой в челюсть. Мы столкнулись и покатились в разные стороны, не причинив себе ощутимого вреда, поскольку прекрасно знали все эти приемчики — и удар в висок с налета, и контровой в челюсть. Надо было сразу сообразить, что в драке между нами возможна только боевая ничья, но мы все-таки минут пять пытались тузить друг друга, не сумев причинить даже легкого ушиба. — Стоп! — воскликнули мы одновременно и отпрыгнули друг от друга на безопасное расстояние. — Послушай, Иона, — сказал я примирительно. — Давай не будем мешать друг другу. Ты обязан охранять историю Атлантиды от вмешательства зман-диверсантов и инопланетных разведчиков, так ведь? Можешь не отвечать, я прекрасно знаю, что так, поскольку сам был тобой несколько лет назад. Так вот, я теперь работаю рекламным агентом и продаю зман-колодцы индивидуального пользования с правом визуального обзора, но без права вмешательства. — Вот как? — спросил я, глядя на меня недоверчивым взглядом. — Этот парень, значит, не диверсант, а покупатель? — Милькис? — сказал я, глядя на меня укоризненно. — Да он из зман-колодца не выберется, это не предусмотрено конструкцией. Не обращай на него внимания. — А почему ты полез в драку с дворцовыми стражами? — все еще не доверяя мне, спросил я. — Уж ты-то должен знать, что это — прямое вмешательство в прошлое. — Да? — удивился я. — Стражи, между прочим, занимались противозаконным рекрутским набором. — Да? — удивился я. — Если ты прав, то поступок твой — единственно правильный, я бы и сам поступил так же на твоем месте. — На моем? — удивился я. — А сейчас ты на каком месте? — На моем, — ответил я и удивился: — А ведь верно: я сейчас на моем месте, как и надлежит быть. После чего мы некоторое время выясняли, кто из нас должен говорить о себе «я», а кто — «ты». Милькис с обалделым видом смотрел на нас из зман-колодца и наконец пришел к долгожданному решению: — Беру! — закричал он. — Плачу наличными! — Прощай, еще встретимся! — сказал я себе и, оставив себя разбираться с дворцовой стражей, бросился в зман-колодец. Сделку мы оформили быстро, клиент остался доволен, но я в тот день долго размышлял о том, что бы могло все-таки произойти с историей рода Шекетов, если бы я успел двинуть себя прямым в висок. Было бы это самоубийтво? Или убийство при исполнении? Или сопротивление с неоправданным применением силы? Решайте сами — я не нашел ответа на эти вопросы.