АСТЕРОИД-УБИЙЦА

Когда я женился на Далии Брекет, то после первой же брачной ночи потребовал, чтобы моя супруга немедленно уволилась из патрульной службы времени. Я не мог представить себе мою Далию наложницей у какого-нибудь султана Брунея — а ей наверняка пришлось бы играть эту роль, выполняя при этом не только служебные, но и несколько иные обязанности. — Вот еще! — воскликнула Далия. — Я профессиональный зман-патрульный. Мой стаж — три местных месяца и пять темпоральных лет! — Вот именно, — сказал я. — При таком образе жизни завтра окажется, что ты старше меня на три года, а через неделю — что я старше тебя на десять лет. Невозможно жить с женой, если не знаешь ее возраста! Не говорю уж о жизненном опыте, — добавил я, многозначительно глядя на супругу. — Ах, вот, что тебя волнует! — вскипела Далия, и я подумал, что наш брак грозит развалиться в первый же день своего существования. — Ты собственник. И вот, что я тебе скажу, милый: я хоть сегодня уволюсь из зман-патруля, но при одном условии. — При каком? — насторожился я. — Если ты сделаешь то же самое! Или ты воображаешь, что я буду спокойно ждать тебя вечерами со службы, не зная, кто ко мне вернется: тот же Иона, что ушел утром, или постаревший на год или десять лет незнакомый мужчина? Подумав и представив эту картину, я вынужден был согласиться. — Ты права, милая, — сказал я. — Сегодня же подадим рапорты. Изображение господина Бецалеля, директора компании зман-патруля «Брументаль», сказало нам с Далией, когда мы предстали пред его светлые очи: — Знаю, знаю… Не вы первые, не вы последние. Почему-то патрульные, женившись или выйдя замуж, немедленно покидают службу. Я ждал вашей просьбы и потому мои секретари подготовили контрпредложение. Почему бы вам не перейти в звездный патруль? Работа интересная и достаточно опасная, чтобы вы на нее согласились, господин Шекет. И, в то же время, не связанная с изменениями времени, и потому у вас, госпожа Шекет, тоже не должно быть возражений. — У меня нет возражений, — выпалила Далия, даже не посмотрев в мою сторону. Возражений не было и у меня, но почему я должен был идти на поводу у женщины? — Нужно подумать, — сказал я. — Насколько я знаю, это довольно скучное занятие: мотаешься между звездами, ждешь, когда что-нибудь случится, и так можно ждать годами, это ведь не то, что ловля диверсантов в колодцах времени… — Эту реплику я тоже предвидел, — сказало изображение господина Бецалеля. — И потому вы сразу получите конкретное задание. По сведениям обсерватории в Мицпе-Рамоне, в сторону Земли движется астероид номер семь-четыре-пять-один-один. Если не принять меры, он упадет в районе Северной Африки через полтора года, и весь Магриб станет продолжением пустыни Сахары. Почему бы вам с женой, господин Шекет, не заняться этой проблемой, пока за нее еще не ухватились журналисты? Не нужно доводить дело до паники… — Согласны! — воскликнула Далия прежде, чем я успел раскрыть рот. — Послушай, — сказал я жене несколько минут спустя, когда мы покинули кабинет господина Бецалеля, подписав все бумаги, необходимые для перехода из зман-патруля в Межзвездную службу безопасности, — послушай, не могла бы ты оставлять все-таки за мной, как за мужчиной, последнее слово? — Так именно твое слово и было последним! — удивилась Далия. — Ты что, не помнишь? Именно ты сказал «до свидания», когда мы выходили из кабинета. Я еще подумала, что нужно тебя поправить — ты должен был сказать «прощайте», — но решила оставить последнее слово за тобой, как ты хочешь… Наш звездный катер «Лолита», на котором нам с Далией предстояло провести не один год своей супружеской жизни, стоял на стапели космопорта имено Бен-Гуриона и со стороны выглядел висящим без всякой видимой поддержки полушарием. Будто половинка Луны взошла над летным полем. Внутри была всего одна каюта, и я сразу подумал о том, что, если мы вдруг поссоримся (всякое бывает в семейной жизни!), то единственным местом, где я смогу уединиться, окажется наружная поверхность. Надо будет сделать ремонт и соорудить в каюте хотя бы временную переборку… Взлетели мы в тот же вечер, получив из Главной обсерватории СШИ всю необходимую документацию. «Лолита» оказалась на редкость маневренным суденышком, особенно, если учесть, что от меня, как от капитана, требовалось всего лишь давать четкие команды с указанием, чего я, собственно, хочу. Все остальное выполняла судовая автоматика. Думаю, что робот-навигатор с удовольствием взял бы на себя и командование, но кто бы ему это позволил? Астероид с длинным номером только подлетал к орбите Марса со стороны Юпитера, и потому у нас с Далией еще оставалось достаточно времени для того, чтобы устроить себе небольшое свадебное путешествие. — Давай заглянем на Марс, — предложила жена. — Лучше на Венеру, — возразил я. — Это небольшой крюк, но зато там замечательные грязевые ванны, лучше, чем на Мертвом море. — Тебе бы только вывалять кого-нибудь в грязи, — возмутилась Далия. — К тому же, на Марсе нам будет легче следить за приближением астероида. Пришлось согласиться, хотя последнее слово я все же оставил за собой. Я сказал «старт!», и «Лолита», скрипнув стабилизаторами, будто протезами, поднялась в воздух. Вы когда-нибудь были на Марсе? Я имею в виду не виртуальный Марс, по которому любят путешествовать дети в возрасте от семи до семнадцати, но Марс настоящий с его песчаными бурями и полным отсутствием каких бы то ни было развлечений? У Соединенных Штатов Израиля была здесь своя колония на Теплом Сырте, и марсианские евреи встретили нас, как родных. Первым делом меня доставили в синагогу, и мне пришлось участвовать в вечерней молитве, поскольку после того, как полгода назад заболел и улетел на Землю техник-конструктор, здесь не могли собрать миньяна. Я повторял вслед за раввином (в свободное от молитвы время он исполнял обязанности программиста) слова молитвы, а сам думал о том, что мне устроит Далия, когда я вернусь на борт «Лолиты». Подумать только, ее не пустили в здание! Она, конечно, понимала (недаром провела столько лет в зман-патруле), что, будучи женщиной, не имеет права мешать мужчинам молиться Творцу, но как все-таки велико у женщин расстояние между пониманием и эмоциями! — Пока тебя не было, — сухо сказала Далия после моего возвращения, — я проверила данные по астероиду… кстати, я не могу называть его по номеру, это неприлично, я дала ему имя «Бутон»… так вот, я проверила данные по Бутону. Если мы немедленно не займемся делом, может быть поздно — у Бутона изменилась орбита, и он упадет на Землю раньше, чем там рассчитывают. — Как может измениться орбита у камня? — возмутился я, но, взглянув в глаза Далии, решил, что возмущение мое основано на незнании ситуации. Черт побери, мне было достаточно бросить взгляд на экран, чтобы убедиться в правоте супруги! Бутон летел теперь совсем не по той траектории, что всего час назад! Пока я ходил молиться, Творец передвинул этот кусок камня совсем в другое место. Это действительно мог сделать только Творец — ведь не сам по себе камень начал прыгать, будто заяц! — Камень? — сказала Далия. — Какой камень? Это — межзвездный корабль! Мне достаточно было бросить на экран второй взгляд, чтобы убедиться, что и на этот раз Далия оказалась проницательнее меня. Отсюда, с Марса, форма Бутона была видна куда более отчетливо, чем с Земли: конечно, это было искусственное небесное тело! И его мы хотели уничтожить, подумать только! С другой стороны, что оставалось делать? Ведь новая траектория однозначно выводила Бутон прямо в точку падения, и точкой этот теперь был не Магриб, а Тель-Авив! — Взлетаем, — сказал я. — Разберемся в пути. Бедные марсианские евреи опять остались без миньяна, но что я мог поделать? Сутки спустя «Лолита» повисла над самой поверхностью инопланетного корабля, не подававшего никаких признаков жизни, не отвечавшего ни на какие сигналы и вообще делавшего вид, что он — просто камень, на который не нужно обращать внимания. — Послушай-ка, — сказал я Далии. — Ты помнишь, какую панику поднимали ученые каждый раз, когда обнаруживали в космосе астероид, способный, в принципе, упасть на Землю? Конечно, помнить это Далия не могла — да и я тоже, — поскольку события эти происходили до нашего рождения. Тогда, в конце ХХ века, почти ежегодно астрономы открывали малые небесные тела, которые грозили Земле столкновением. Столкновения, в конце концов, не происходило, и все успокаивались — до нового открытия. — Я поняла, что ты хочешь сказать, — заявила Далия. — Те астероиды тоже были инопланетными кораблями, но на Землю не падали, потому что… — Потому что это была пристрелка! — выпалил я. — Как у артиллеристов: перелет, недолет… А теперь — в точку! Понимаешь? Кто-то там, в межзвездном пространстве, стреляет в Землю и хочет ее уничтожить. — Не Землю, — поправила Далия, — а Тель-Авив. Ты же видишь, куда упирается орбита! Конечно, я видел. И что же это значило? Мало того, что в зман-патруле мне приходилось отлавливать диверсантов, желавших уничтожить Израиль, так теперь и в космосе придется иметь дело с антисемитами! Уничтожить «Бутон», конечно, трудностей для нас не представляло, но теперь становилась важной другая задача: найти и обезвредить того «артиллериста», что направлял к Земле свои снаряды. — Оставайся на борту, — сказал я Далии, — а я перейду на «Бутон» и заложу взрывное устройство. — Может, просто запустим ракету? — предложила Далия. У меня были свои соображения, и потому я ответил: — Нет, я хочу сделать все чисто. Если у Далии и возникли какие-то подозрения, она предпочла оставить их при себе. Час спустя я высадился в рабочем скафандре на поверхность инопланетного корабля-бомбы. Далия не знала, что, кроме заряда взрывчатки, у меня было и еще кое-то в многочисленных карманах скафандра. Установив заряды по периметру «Бутона», я направился к видневшемуся неподалеку от носовой части люку, на ходу говоря: — Далия, солнышко мое, извини, но тебе придется побыть на «Лолите» одной. Я намерен совершить небольшое путешествие на планету, запустившую «Бутон». Наверняка у этой посудины есть программа возвращения, и я ее задействую, уж будь уверена, в технике я разбираюсь, даже пылесос умею починить, а тут всего лишь инопланетная конструкция… Вот так я и убил двух зайцев. Во-первых, освободился от начавшей уже надоедать женской опеки, а во-вторых, побывал на планете, жители которой оказались самыми большими антисемитами во Вселенной, хотя и не подозревали об этом.

УХ, ЕВРЕИ!

Вы, конечно, хотите знать все о моем путешествии на планету непуганых антисемитов? Вообще говоря, в свое время я обещал начальнику генерального штаба вооруженных сил Соединенных Штатов Израиля генерал-майору Эзре Битону, что никому и никогда не проговорюсь о виденном. Никому и никогда сильная клятва, верно? Так вот, я подумал, что, если рассказать не кому-нибудь, а всем сразу, и не когда-нибудь, а постоянно и при каждом удобном случае, то получится, что я вовсе и не нарушаю данного мной слова. Согласны? Итак, оставив жену мою Далию скучать на борту звездолета-разведчика, я отправился на совершенно неизвестную планету. Конечно, я понимал, что это опасное предприятие, но разве безопасность родной планеты не дороже собственной безопасности? По пути я изучал каждый текст, который удавалось обнаружить на борту, хотел составить начальное представление об аборигенах. Кстати, вы пробовали составить представление о характере якутов, изучая якутские книги? Ах, вы не знаете якутского? Именно это я и хотел сказать — ведь и я тоже не знал ни слова из того языка, на котором разговаривали и писали хозяева планеты, пославшей к Земле корабль-убийцу. И все же кое-что я все-таки понял. Все они были антисемитами. Серьезно! Совершенно не зная евреев, они ненавидели нас всеми фибрами своей души. Достаточно было послушать запись, которую каждые полтора часа повторяли корабельные динамики. Жесткий мужской голос с металлическими интонациями говорил по-русски: «Ух, евреи! Я бы вас всех!» В голосе звучала ненависть, уж мне ли не знать этого чувства! Через полтора часа тот же голос говорил: «Ух, евреи! Всех бы вас!» И еще через полтора часа: «Ух, евреи! Да вас бы чтоб!» Можете себе представить, какие чувства владели мной все три недели полета от пояса астероидов к планете Дарсан, что находится в системе красной звезды Вольф 453? Подобно археологам моей родной планеты, я бродил по кораблю, надеясь найти хотя бы один текст, написанный на двух языках сразу — хорошо бы, конечно, на иврите, но в крайнем случае сгодился бы русский, английский, испанский, французский, китайский или любой иной из сорока восьми языков и наречий, выученных мной методом гипнопедии в те годы, когда я мучился от безделья, не получив приглашения на офицерские курсы. Но — странное дело! аборигены Вольфа 453 не могли писать ни на одном из земных языков, тексты состояли из каких-то немыслимых закорючек, изобразить которые не смог бы даже китаец. И в то же время, голос корабельного диктора повторял одну и ту же фразу на чистом русском, призывая гнать евреев, и вообще «чтоб, да вас, да наконец…» И так далее. Каюсь, я даже подумал, что, может быть, России при всей ее хозяйственной неразберихе удалось-таки отправить к звездам корабль раньше, чем это сделали мы, евреи, и российский астронавт, достигнув планеты в системе Вольф 453, рассказал аборигенам о том, что собой представляет, по мнению россиян, еврейский народ? Иного объяснения я придумать не мог, но и в полет российского астронавта верилось с трудом — в прошлом году на космодроме Свободный все еще велись подготовительные работы по пуску ракеты на Юпитер, причем посылать собирались обезьяну Чамбу, научив ее предварительно говорить «Здравствуйте» и «Ха-ха!» Хорошо, что, отправляясь на иноземный корабль, я прихватил с собой в рюкзаке скафандра запас концентрированного питания, иначе мне пришлось бы всю дорогу голодать, поскольку пища аборигенов явно не предназначалась для желудка земного человека. Никто, уверяю вас, не смог бы даже надкусить твердый и издающий неприятный запах батон, которым потчевал меня корабль. В середине рубки управления находился круглый стол для еды, в центре его было круглое отверстие, а рядом круглая кнопка. Если ее нажать, то из отверстия появлялся круглый предмет, напоминавший хлеб, но пахнувший, будто брикет сероводорода. Если аборигены Вольфа 453 питались этой дрянью, то можно было себе представить, как они должны были ненавидеть все живое, и в первую очередь, почему-то, евреев. Возможно, я мог бы научиться управлять инопланетным кораблем (я назвал его «Бутоном», поскольку на третий день полета ощутил ностальгические чувства по покинутому кораблю-разведчику), но я не ставил перед собой такой задачи — зачем мне ненужные знания, если «Бутон» наверняка мог сам доставить меня на Вольф 453? Он и доставил. Я как раз уничтожал последнюю концентрированную булку и выслушивал сентенцию типа «Ух, евреи! Да неужто, чтоб!», когда гнусным голосом взвыла сирена, в передней панели раскрылся большой экран, и красный карлик Вольф 453 предстал передо мной во всей своей скромненькой красе. Звезда как звезда, скажу я вам. Ни протуберанцев, ни даже короны. Просто красный пятнистый шар, будто смотришь на Солнце через темное стекло. «Бутон» летел к зеленой планете, которая полумесяцем светилась чуть в стороне от Вольфа 453. По моим прикидкам, до посадки оставалось чуть больше суток, и я представлял, в каком состоянии выйду на поверхность. Только что я съел последнюю крошку хлеба, и до обеда, которым меня, возможно, угостят аборигены, оставалось не меньше двадцати четырех часов! А если они не захотят меня кормить, а наоборот, скажут «Ух, еврей! Да мы тебя!»? Я вытащил из кобуры и прочистил табельное оружие — лазерный пистолет с хлопушкой. Остроумное изобретение: обычно лазерник стреляет бесшумно, но что это за стрельба, скажите на милость, если нет грохота? Вот конструкторы и приделали к пистолету хлопушку, которая при каждом выстреле издает резкий звук, способный разорвать барабанные перепонки у неопытного человека. Ну и ладно, пусть эти антисемиты попробуют не накормить меня обедом из трех блюд! Надо будет им сразу сказать, чтобы хлебом не угощали, поскольку это не для моих зубов. Главное, что они говорят по-русски, хотя и пишут по-своему. «Бутон» опустился посреди вспаханного поля. Кажется, здесь даже были какие-то всходы, но я не силен в сельском хозяйстве и потому не скажу, был это овес или, скажем, конопля. Двигатели смолкли, я открыл люк, вылез на борозду, немедленно погрузившись по щиколотку в местную грязь, и снял лазерный пистолет с предохранителя. Корабль проводил меня возгласом: «Ух, евреи! Вам бы туда бы!» И почти сразу появился автомобиль с первыми аборигенами. Колымага больше всего напоминала кузнечика, которому приделали львиную гриву, а сами аборигены, в общем, были похожи на людей, разве что руки у них были длиннее туловища и волочились по земле, будто хвосты. — Здравствуйте, господа антисемиты! — сказал я, чтобы они сразу поняли, с кем имеют дело. — Фешенебельная контра! — воскликнул абориген, протягивая ко мне руки. Я, естественно, увернулся и поднял пистолет. — Спокойно, без рук! — сказал я. — Моя миссия сугубо мирная. И к тому же, напоминаю: я — еврей. При слове «еврей» аборигены, как и следовало ожидать, пришли в страшное возбуждение, стали о чем-то переговариваться друг с другом, я улавливал отдельные слова: «таксопарк», «бузина», «коробок динозавров» и еще что-то, смысла в этом не было никакого, но кто ж может понять логику рассуждений антисемитов, дорвавшихся, наконец, до живого еврея? Наконец один из аборигенов выступил вперед и заявил: — Еврей да чтоб туда! И, подумав, добавил: — Качель сдох. Подыхать я, однако, не собирался. Но и стрелять раньше времени смысла не было. Может, сначала накормят? Желудок мой имел собственное мнение о смысле жизни, ему было все равно, кто вернет ему утраченное спокойствие друг евреев или антисемит. Между тем главный абориген ткнул себя в тощую грудь, подобно папуасу Новой Гвинеи, впервые увидевшему белого человека, и сказал: — Гнусность. Если это действительно было его имя, то оно ему вполне подходило. Почему бы нет, помню, кто-то из моих дедов рассказывал, что в двадцатом веке в бывшем Советском Союзе детей называли Трактор или Электрификация, а один мальчик даже получил имя Лундеж, что означало: «Ленин умер, но дело его живет». — Иона Шекет, — представился и и добавил для ясности: — Еврей. — Еврей да сдох чтоб качель, — немедленно отозвался абориген, удостоверив таким образом свою антисемитскую сущность. — Ведите, — сказал я. И меня повели. Точнее, повезли — в машине-кузнечике было просторно, и Гнусность все пытался мне втолковать какие-то свои принципы, причем звучало это примерно так: — Сделать амброзию на качель бункера снял в предплечье маски оружейного исторических банок… Вы что-нибудь поняли? Лично я — нет. Между тем, слова были русскими, и Гнусность умел ими пользоваться, в этом не было никаких сомнений. Может, он намеренно строил из себя идиота: о чем, мол, говорить антисемиту с евреем? — Спасибо, — отвечал я. — Очень мило. Но учтите: на Земле самое сильное государство это Соединенные Штаты Израиля. Антисемитизм у нас не в чести, знаете ли… Так вот, перебрасываясь фразами, мы добрались до города. Неплохой город, скажу я вам. Даже не верилось, что в нем могут жить антисемиты. Высотные здания, большие площади, зелень… Гнусность остановил машину перед домом, на фасаде которого было что-то написано в китайском стиле, и предложил войти со словами: — Ух, еврей чтоб там и сардины гризли. Я ничего не имел против сардин, даже если их делают здесь из медведей. Но меня повели не в столовую, а почему-то в маленькую комнату, где стоял диван, очень похожий на тот, что был когда-то у моей прарабушки — такой же жесткий и неудобный. — Достать карета больше еврей ух! — сказал Гнусность и показал на диван. Видимо, они всех евреев таким образом отправляют на тот свет, — подумал я, — кладут на диван, пускают ток… Я улегся, но держал палец на спусковом крючке пистолета. Пусть только попробуют… Пусть только… Пусть… Я уснул голодный. Лучше бы я не просыпался! Знали бы вы, как мне было стыдно, когда я раскрыл глаза и увидел перед собой добрые глаза Гнусности, главного психолога планеты Дарсан… Дарсанцам давно был известен метод гипнопедии, вот они и решили не тратить своего драгоценного еврея… то есть, времени… Короче говоря, проснувшись, я уже знал, что происходит, и сказал Гнусности так: — Ух, еврей чтоб он туда в вешние паровозы! Гнусность улыбнулся своей доброй улыбкой и ответил: — Вам бы краб в печень! Так мы и подружились. Естественно, накормили меня по первому разряду, желудок остался доволен. А обратно на Землю меня отправили на спец-звездолете «Конура», что в переводе означало «Дружба». Странная это все-таки планета — Дарсан. Видите ли, по удивительной случайности эволюции язык местных жителей оказался в точности подобен русскому. Все слова были русскими, в чем я имел возможность убедиться на собственном опыте. Но означали эти слова совершенно не то, что в нормальном русском языке! «Паровоз», к примеру, соответствовал слову «гости». А «печень» — «дом». И так далее. Все русские слова (без исключения!) имели свои аналоги в дарсанском языке. Вероятность такого совпадения, как вы понимаете, настолько мала, что ни один нормальный лингвист никогда не принял бы ее во внимание. Но чего только не случается на просторах Вселенной… Кстати, «еврей» по-дарсански означал всего лишь «время», а пресловутое «ух еврей да что тебя туда…» — «время сейчас два часа сорок минут». Так вот о чем предупреждал меня на «Бутоне» металлический голос корабельного хронометра! Господа, если вам скажут, что на Дарсане живут антисемиты, не слушайте клеветника — он просто не знает дарсанского языка. Дарсанцы — очень милые люди, хотя, конечно, и милые люди могут порой доставить немало неприятностей звездному путешественнику.

СКВОЗЬ ЧЕРНУЮ ДЫРУ

Я уже говорил о том, что даже милые люди способны доставить немало неприятностей. Так вот, я имел в виду дарсанцев. Тех самых, что говорят русскими словами на своем дарсанском языке. Это открытие и последующее освоение новых значений старых-престарых слов так меня поразило, что я уже собрался было домой, на Землю, когда вспомнил: я ведь не задал самого главного вопроса, из-за которого отправился в далекое межзвездное путешествие, оставив в космосе любимую молодую жену. Я не спросил: «Почему вы, такие милые люди, послали в Солнечную систему звездолет-убийцу?» На русско-дарсанском наречии вопрос этот звучал так: — Где рак печатает грозди металлической пудры, в семь укропов? Мы как раз прощались с главным дарсанским министром, когда я вспомнил о своем упущении и задал вопрос о корабле-бомбе. Ответ был таким: — Курица ясное дело уже большой канкан в чердачное воскресенье! Если пользоваться русскими словами соответственно их истинному смыслу, это означало: — Мы посылали этот корабль вовсе не в Солнечную систему! — Куда же, если не секрет? — вырвалось у меня на чистом русском языке, но дарсанец-то воспринял эти слова по-своему, то есть так: «А покатились вы к черту!» И это называется — успешное завершение дипломатической миссии! С трудом удалось уладить возникшее недоразумение. Как бы то ни было, я остался на Дарсане еще на несколько местных дней, каждый из которых был равен земному месяцу. Большую часть времени я, по совету гостеприимных хозяев, посвятил усовершенствованию своего произношения и теперь даже среди ночи мог точно сказать, что «негодяй вдрызг» на дарсанском русском означает всего лишь «пакетик чая». Оставшееся от изучения языка время уходило на то, чтобы разобраться в звездной навигации и понять, что же приключилось на самом деле с дарсанским кораблем? Почему, вылетев в одну точку Вселенной, он оказался совсем в другом месте? Вот, что мне удалось выяснить. Оказывается, в двух парсеках от Дарсана в сторону созвездия Малой Пигалицы (это не земное созвездие, поэтому не ищите аналогий!) расположена звездная система, где живут очень плохие люди. Очень плохие, в понимании дарсанцев, это те, кто упорно не желает понять, что наша Галактика вовсе не является центром Вселенной. По мне так пусть себе считают, что хотят, если им так нравится, но у дарсанцев была на этот счет своя точка зрения. «Человек должен принимать истину такой, как она есть, — говорили они (в переводе с дарсанско-русского на нормальный), — а если он упорствует в заблуждениях, то такой человек недостоин звания человека. А если он этого звания недостоин, то он никак не может быть человеком, ибо слово и есть предмет. А если он человеком быть не должен, то нужно сделать все, чтобы он человеком не был». Чувствуете ход мысли? Короче говоря, не сойдясь во мнениях с неведомыми аборигенами, дарсанцы послали в их сторону межзвездный корабль-бомбу, чтобы раз и навсегда покончить с этой проблемой. А почему, спросите вы, звездолет оказался в Солнечной системе и едва не уничтожил Землю? Очень просто, — отвечу я. Дело в том, что между Дарсаном и Канфуном (Канфун — название той планеты, которую дарсанцы жаждали уничтожить) оказалась небольшая, невидимая в телескопы с Дарсана, черная дыра. Звездолет попал в ее поле тяжести, траектория изменилась, дальнейшее можете представить себе сами. Что должен был сделать на моем месте звездный путешественник? Естественно, отправиться к этой черной дыре, чтобы на месте оценить размер неприятностей, которые она способна причинить. Я так и сделал, попрощавшись с гостеприимными дарсанцами, напутствовавшими меня словами: «Изыди от пудры!» Что означало: «Будь злоров и не кашляй!» Вылетел я на дарсанском корабле-разведчике, поскольку мой родной «Бутон» болтался сейчас где-то за орбитой Юпитера. Надо сказать, что летать на дарсанских звездолетах может лишь человек с крепкими нервами. Эти машины спорят с командиром по каждому поводу, а если повода нет, они его создают. Я задал курс к черной дыре, а корабль полетел в сторону Солнечной системы. «Ты куда?», — завопил я и получил ответ: «Мало ли что ты хочешь? В эту сторону лететь приятнее!» Пришлось потратить все свое красноречие, прежде чем я убедил корабль изменить курс. После инцидента мы с этой посудиной поссорились и до самого прибытия на место не разговаривали друг с другом. Надо сказать, это самый верный способ заставить дарсанский корабль лететь по нужному вам курсу. Вы когда-нибудь бывали в окрестности черной дыры? Если да, то вам повезло, вы видели незабываемое зрелище. Если нет, то вам повезло еще больше, потому что вы сохранили здравый рассудок. Черная дыра, которую я назвал «Малышка», поскольку дарсанцы не удостоили это небесное тело иным названием, выглядела издалека как радуга-кольцо, сиявшая всеми цветами спектра, в том числе и невидимыми для невооруженного глаза. Я летел точно в центр этого кольца и любовался непередаваемым зрелищем. Очнулся я от эйфории лишь в тот момент, когда дарсанский корабль взвыл не своим голосом и нарушил молчание воплем: — Падаем! Куда ты смотришь, остолоп? На самом деле слова, как вы понимаете, были иными, я ведь даю здесь перевод на настоящий русский с его дарсанского эквивалента. И действительно, мы падали прямо на Малышку, которая была все же достаточно большой, чтобы проглотить меня вместе со звездолетом, не оставив о нас в этом мире даже лучика света. А тормозить, кстати, было уже поздно. — Что же ты раньше не сказал? — возмутился я. — А мне все равно, — благодушно ответил корабль, — я металлический. Можно подумать, что металл способен сохраниться в страшном поле тяжести черной дыры, уничтожающем все, что попадет в его глотку! У меня не оставалось времени даже подумать о том, как бы я поступил, если бы у меня это время было. Я только успел прочитать «Шма, Исраэль» — не потому, что был религиозен, но просто в этот последний, как мне казалось, момент жизни другие слова почему-то не шли в голову. Корабль, кстати говоря, тоже имел, видимо, свои представления о последнем моменте существования, потому что вдруг заявил: «А хорошо мы с тобой полетали, верно?» Хорошо, конечно, — подумал я, — только мало. После чего приливные силы черной дыры разодрали нас обоих на лоскуты, а лоскуты распылили на атомы, а атомы проглотили и зашвырнули в центр Шварцшильда, о котором никто из ученых так и не имеет никакого понятия. Не скажу, что это были приятные ощущения. Когда я очнулся, вокруг была темнота и сверкали звезды. Чувствовал я себя так, будто находился в невесомости, а, посмотрев на приборы, я понял, что так и есть на самом деле. Я, конечно, понимал, что невесомость на корабле еще не говорит о том, что мы вырвались из черной пропасти — ведь, если куда-то падаешь, пусть даже в мир другой Вселенной, то тяжести не ощущаешь. Но почему я таки оказался вдруг цел, хотя точно помнил, что приливные силы разорвали мое тело и вынули мою душу? Прежде всего нужно было убедиться в том, что звездолет тоже пришел в себя после перегрузок. — Эй, — сказал я, — ты жив? И только сказав это, я понял, что говорил на иврите, и корабль меня не поймет. В ответ мне на чистом иврите было сказано: — Жив, жив, и даже здоров, насколько это возможно. От удивления я на некоторое время потерял дар речи, а потом все-таки перешел на чистый дарсанский и спросил: — Будто коты на помосте уважают богатство? Вы ж понимаете, что, если поставить на нужное место нужные русские слова, это означало бы: — Так все-таки, жив ты или нет? — Что за околесицу ты несешь? — переспросил корабль на иврите. Он не знал дарсанского! Я подумал, что, видимо, попал на тот свет и сейчас нахожусь в каком-то из вариантов еврейского загробного мира. Но почему тогда здесь оказался дарсанский корабль, ведь он не был ни иудеем, ни даже, вообще говоря, живым существом, хотя и обладал зачатками сознания и даже разума. — Ты будешь отвечать или мне самому прокладывать курс к Земле? — продолжал звездолет на иврите с таким видом, будто в жизни не знал иного языка. — Буду, — поспешно сказал я. В конце концов, на том свете должны быть свои правила общения, почему бы им не подчиниться? — Можешь мне сказать, где мы находимся? — Неважно где, — ответил корабль, — важно — когда, хотя, честно говоря, оба эти понятия неотделимы друг от друга. А если конкретно, то мы, судя по всему, пролетели сквозь центр черной дыры и выпали в иную Вселенную, где наша черная дыра является белой, то есть не проглатывает материю, а наоборот — выплевывает все, что может и чего не может. И следовательно… Я попросил корабль заткнуться, что он и сделал с великой неохотой. Так, — подумал я, — теперь понятно. Все процессы здесь пошли в обратном направлении, раз уж я, разорванный на атомы в том мире, чувствую себя в этом прекрасно и способен рассуждать здраво. Значит, прежде всего: скоро мы будем в открытом космосе и можем лететь к Земле. Но, поскольку все процессы здесь идут в обратном направлении, то, чтобы попасть к Земле, нужно на самом деле направить корабль назад, к Дарсану. Второе: я буду здесь молодеть, а не стареть. Но, если так, то и Земля должна двигаться от будущего к прошлому, и, когда я на нее все-таки попаду, там окажется примерно каменный век. Что мне там и тогда делать? Умереть в младенческом возрасте в результате детского недержания материнской груди? Ни за что! Это противоречит моим убеждениям! На мой взгляд, выход был только один, но я не знал, согласится ли с ним корабль. — А черные дыры здесь есть, — спросил я, — или только белые? — Есть, — отозвался корабль, еще не ощутив подвоха. — В полупарсеке от нас. — Давай от нее подальше! — потребовал я. — А то сам понимаешь… И в этом моем предложении корабль подвоха не обнаружил. Взревели двигатели и, как вы понимаете, через каких-то полчаса мы оказались там, где не хотели: в плену очередной черной дыры. Если вы думаете, что вторично переживать собственную смерть — занятие приятное и благородное, то вы ошибаетесь. Впрочем, я пока не встречал людей, кто бы думал именно так. Во всяком случае, когда я очнулся вторично, то по виду созвездий понял, что мы — в нашем мире. Более того — в окрестностях Солнечной системы. — Послушай, — сказал я кораблю на иврите, — извини, что я так с тобой поступил, но мне нужно было… Корабль молчал. Я произнес речь, я просил прощения, я готов был бухнуться перед пультом управления на колени. Корабль безмолвствовал. Вскоре нас обнаружила земная служба слежения, и мы опустились в космопорте Бен-Гуриона. Все маневры корабль выполнял безупречно, но при этом молчал, как рыба. Ну и ладно, — подумал я, выходя на посадочное поле, над которым трепетал в воздухе влаг Соединенных Штатов Израиля. — Главное, я дома.

ДРУГОЙ ИЗРАИЛЬ

Вернувшись из полета сквозь черную и белую дыры, я уже в космопорте принялся рассказывать всем и каждому о том, что мне пришлось пережить. Странное дело: все меня слушали с интересом, но каждый норовил доказать, что ничего особенного я не совершил. Подумаешь, черная дыра, у нас каждый день народ шастает сквозь черные дыры, большие и малые, что в этом интересного? По-моему, надо мной просто подшучивали. Я-то точно знал, что мой вынужденный полет был первым в своем роде, и я очень надеялся, что на моем веку — последним. Как я ошибался! Поставив дарсанский корабль на стоянку, я попрощался с ним вежливым кивком головы, поскольку на большее ему рассчитывать не приходилось: он меня жестоко обидел своим неожиданным молчанием. Промолчал корабль и на этот раз, и я отправился домой, чтобы, усевшись в кресло, позвонить жене своей Далии, до сих пор ожидавшей меня (я на это надеялся!) в нашем межзвездном разведчике «Бутон» где-то между орбитами Юпитера и Сатурна. Войдя в квартиру (звуковой код почему-то не действовал, пришлось выломать дверь плечом), я сразу почувствовал неладное. Все было на своих местах, ничего не пропало, но… Появилось что-то лишнее, и это выглядело подозрительно. Я терпеть не мог зеленых насаждений в квартире, а сейчас весь подоконник был уставлен цветочными горшками, и ничего, если бы они были пустыми, так нет же — в каждом торчало зеленое пугало, нарушая первозданную красоту, созданную талантом моей дражайшей супруги. Я выдрал все растения с корнями и отправил их в мусоропровод. Затем сел перед видеофоном и набрал код «Бутона». Я полагал, что Далия отзовется незамедлительно и начнет честить меня на чем свет стоит за то, что я так нехорошо с ней поступил: оставил одну в космосе, а сам полетел осваивать неизведанный мир Дарсана. Я приготовился было дать адекватный ответ, когда… Женщина, которая смотрела на меня с экрана видеофона, была не Далией! Интерьер пилотской кабины оставался, безусловно, тем же — это был «Бутон», вне всяких сомнений, поэтому мысль о том, что я неправильно набрал номер, пришлось отбросить. Но куда эта чертовка, непонятно как пробравшаяся на борт, дела мою жену? То, что произошло в следующие несколько минут, повергло меня в неописуемый ужас. — Иона! — воскликнула женщина голосом измученной ожиданием сирены. Наконец-то, негодяй ты этакий! Почему ты бросил меня в этой коробке? Я тебе никогда этого не прощу, мерзавец! Убила! — промелькнула мысль. Межзвездная мафия убила мою жену, подменила ее какой-то мымрой и думала, что я проглочу наживку! Мало того, что это была не Далия, так она еще и выражалась словами, каких никогда не было в лексиконе моей супруги (впрочем, достаточно ли я знал Далию, чтобы познакомиться со всем ее лексиконом?). — Почему ты молчишь и пялишься на меня, как древоног на поперечника? продолжала женщина. — Ты будешь отвечать или мне придется искать другого мужчину для продолжения семейной жизни? Настоящая Далия ни за что не произнесла бы таких слов! Она-то прекрасно знала, что я отвечу: «Валяй, посмотрю я, где ты найдешь другого такого дурака». — Прошу прощения, уважаемая госпожа, — наконец выдавил я из себя, соображая, нужно ли звонить в космопол прямо сейчас или лучше подождать конца разговора с самозванкой. — Прошу прощения, но мне бы хотелось знать, кто вы и как оказались на борту «Бутона». Вопль, который издала женщина, можно было сравнить со стартовым ревом форсажных двигателей межзвездного крейсера: — Иона! Не строй из себя идиота! Почему ты на Земле, а не здесь, в моих объятиях? Только объятий мне сейчас нехватало для полного счастья! — Ваше имя, — сурово потребовал я, протягивая руку к клавише вызова полиции. Женщина увидела мой жест, поняла его значение и решила, должно быть, что я спятил. Во всяком случае, на лице ее промелькнули одно за другим выражения крайнего возмущения, изумления, непонимания, озарения и покорности судьбе. — Меня зовут Сандра, дурачок мой, — сказала женщина, — ты, должно быть, переутомился? Мы женаты второй год и познакомились, если ты помнишь, на вечеринке по случаю присвоения сержанту Гольдшмидту звания супергроссера. Все не то! С Далией мы были женаты всего месяц, когда отправились в космос на двухместном разведчике, и познакомились мы с ней совсем не на вечеринке, а в глубокой древности, в Греции времен Аристотеля, где Далия, будучи темпоральным агентом, играла роль жены какого-то местного философа. Но, если это была ошибка, то откуда неведомая Сандра знала мое имя? И не только знала, но была уверена в том, что уже второй год является моей законной супругой! Не скажу, что уже в тот момент суровая правда предстала передо мной во всей своей бессмысленной красе. Но какое-то смутное подозрение все-таки шевельнулось в мыслях, и я поспешил оборвать разговор — пусть эта Сандра думает, будто связь прервалась из-за очередной солнечной бури или забастовки работников компании телекоммуникаций. Посидев перед ослепшим экраном, я сделал то, что должен был сделать с самого начала, — вызвал программу мирового информатория. Ужасное подозрение начинало подтверждаться. Программа называлась не «Альта-виста», а «Попрыгунчик», что не лезло ни в какие ворота, потому что давать подобные названия мировой сети информации мог только человек, не думающий о привлечении новых клиентов. — Название столицы Соединенных Штатов Израиля! — потребовал я от робота-информатора, когда он появился на экране. Нормальный робот немедленно сообщил бы о моем вопросе в службу безопасности, поскольку только инопланетный шпион мог не знать о существовании Иерусалима. Однако этот недоумок, смотревший на меня с экрана, только прищурил металлические брови и сказал, нисколько не удивившись вопросу: — Столица Соединенных Штатов Израиля — город Рамат-Ган. Бред какой-то… Кому могло прийти в голову сделать эту спальную дыру между Алмазным холмом и Заводом супертанкеров столицей СШИ? — Очень хорошо! — с энтузиазмом воскликнул я. — Не сообщишь ли ты мне кое-какие сведения из истории нашего государства? — Спрашивайте — ответим, — заявил робот безучастным голосом. — Ну например… В каком году образовалось независимое государство Израиль, воссозданное после двухтысячелетнего галута? Я намеренно давал роботу дополнительную информацию, чтобы ему не пришлось слишком уж фантазировать, называя даты, не имевшие отношения к реальности. Однако намерения мои не достигли цели, потому что, не задумавшись ни на секунду, робот объявил: — Государство Израиль было создано в результате англо-турецкой войны 1918 года после того, как войска генерала Алленби взяли Иерусалим и водрузили над куполом мечети Омара флаг Еврейского национального комитета. Что еще за комитет такой? И с каких пор англичане отдавали жизни за создание Израиля? — Так-так, — сказал я. — И что же сделали с мечетью Омара победители? — Что можно сделать с мечетью? — удивился робот. — Естественно, переделали в синагогу. — Так-так, — повторил я, не найдя сразу, как прокомментировать услышанное. — Но, если государство было создано в 1918 году, то что, в таком случае, произошло тридцать лет спустя? Если робот и поражался моей исторической безграмотности, то вида он не подал. — Тридцать лет спустя, в 1948 году, — сказал он, — тогдашний премьер-министр Израиля Давид Бен-Гурион провозгласил отделение религии от государства, после чего столицей светского Израиля стал Рамат-Ган, а столицей галахического — Иерусалим. Так, что-то начало проясняться. Все-таки Иерусалим не исчез с лица Земли, а то я уж начал бояться за судьбу вечного города! В общем, мне уже было ясно, что именно произошло — не с точки зрения истории, конечно, а для меня лично и моей дальнейшей судьбы. Но для того, чтобы принимать конкретные решения, нужно было расставить все точки над i, и потому я спросил: — Могу ли я затребовать биографические данные об отдельных исторических личностях? — Можете, если назовете личный код, — благосклонно сказал робот. Я не был уверен в том, что мой личный код заставит информатора пошевелить хотя бы одной мозговой извилиной, но другого выхода не было, и я назвал восемнацдать цифр, с трудом вспомнив их последовательность. — Принято, — неожиданно оживившись, заявил робот. — Вас зовут Иона Шекет, знаменитый темпоральный исследователь и межзвездный путешественник, рад познакомиться. В другое время я бы порадовался тому, что мое имя получило такую известность, хотя на самом деле список моих межзвездных путешествий пока был так же короток, как собачий поводок. Сейчас, однако, меня интересовали совсем другие материи. — Когда я родился? — спросил я с замиранием сердца. — В 2011 году, — не сомневаясь в правильности сообщаемых сведений, радостно объявил робот. Вот теперь все встало на свои места. Пролетев сначала сквозь черную дыру, а затем сквозь белую, я попал вовсе не обратно в свой привычный мир, а в какую-то из параллельных Вселенных. Естественно, здесь была своя Земля, как в любой другой Вселенной, и свой Израиль, как на любой другой Земле, и свой Иона Шекет, как в любом другом Израиле. Все это было, но все это отличалось от того, к чему я привык в своей прежней жизни. Приятно было, конечно, узнать, что сионизм победил не в сорок восьмом, а тридцатью годами раньше, но я не был уверен в том, что хотел бы провести остаток дней в этом мире слишком рано победившего сионизма. — А что, — спросил я, чтобы подтвердить собственные подозрения, — первым президентом Израиля был, конечно, Теодор Герцль? — Ошибка, — сурово поправил меня робот. — Первым президентом государства Израиль, избранным путем всеобщего и тайного голосования, был иерусалимский муфтий Ибрагим! — Чего?! — тут уж я потерял всякое терпение, ибо даже терпению настает предел в мире полной бессмыслицы. — Президент еврейского государства мусульманин? — Почему еврейского? — удивился робот. — Израиль был создан в 1918 году англичанами как двунациональное государство, а поскольку в те годы арабов здесь было много больше, чем евреев, то демократические выборы… Ужасное подозрение возникло в моей голове, и я прервал робота вопросом: — И что же, до сих пор так и продолжается? Я имею в виду двунациональный характер… — Нет, — терпеливо объяснил робот, больше не удивляясь моему невежеству. В 1939 году евреи начали войну, победили арабов, изгнали их со своих земель, и потому демократические выборы принесли победу еврейскому кандидату в президенты. — Хаиму Вейцману? — с надеждой спросил я. — Нет, — отрезал робот, — Ицхаку Шамиру! Ничего себе… Я отключил видеофон и принял единственное возможное в моем случае решение. Не то, чтобы я имел что-то против Ицхака Шамира, но мне как-то не улыбалось жить в мире, о котором я не знал ничего, кроме собственного имени. Даже не собрав вещи, я отправился в космопорт, отыскал дарсанский корабль на самой дальней стартовой площадке, влез в переходную камеру и задраил люк. — Ух, евреи, как вас опять тудыть, — сказал корабль, и я облегченно вздохнул, свободно переведя дарсанскую фразу на настоящий русский: «Местное время десять часов две минуты». Через полчаса мы летели в открытом космосе, и я искал ближайшую черную дыру, чтобы сгинуть в ней — навсегда для этого мира. Я не был уверен, конечно, что новый мир, куда я попаду после перехода, окажется моим. Более того, я даже был уверен в обратном.

ДЕСЯТЬ ТЫСЯЧ ШЕКЕТОВ

Надеюсь, что моим читателям не приходилось, явившись домой после долгого отсутствия, обнаруживать в собственной постели чужого мужчину, утверждающего, что именно и есть настоящий хозяин квартиры? Мерзкое ощущение, скажу я вам, но мне довелось испытать его неоднократно. Виной всему, как вы понимаете, черные дыры, какие множество разбросано по всем уголкам Вселенной. Около каждой из них космическая полиция давно понавешала табличек типа: «Опасно! Сквозной пролет запрещен!», и потому законопослушные израильтяне в эти темные области пространства не суют носа своего звездолета. Но ведь я — иное дело. Во-первых, совать нос туда, где может быть опасно — моя профессия и, если хотите, призвание. Во-вторых, однажды пройдя сквозь черную дыру и попав в иной Израиль, я желал во что бы то ни стало вернуться в свой собственный — тот, где мне предстояло сделать отчет о работе и получить командировочные в размере сто двадцать три шекеля за каждый рабочий день. А тут еще дарсанский корабль, на котором, возможно, приятно отправляться на пикник, но не по серьезным делам. В конце концов, дарсанский язык, хотя я его уже хорошо понимал, начал меня жутко раздражать. Говоришь, например, звездолету: — Туда не лети, сюда лети, а то мертвый будешь… А он в ответ: — Железным обухом серебряной бухты — в печень! Понятно, конечно, что означает сей бред всего лишь «лечу согласно указаниям капитана, раньше нужно было думать!», а все равно неприятно. К чему я это говорю? Да к тому, что, стартовав с рамат-ганского космодрома, я приказал дарсанскому звездолету отправиться к любой, самой ближайшей, черной дыре, поскольку ждать у меня уже не было сил. Я хотел вернуться в свой Израиль! Я еще не знал, сами понимаете, что дальность выброса зависит от массы черной дыры, сквозь которую пролетает корабль. Этот простой физический факт не был отражен на навигационных картах, а сам я догадался слишком поздно, когда звездолет-дарсанец, вывлившись из сферы Шварцшильда, объявил, что Земля, дескать, вот она, разбирайся сам, а меня не трогай, потому что горючее кончилось и заправочных станций в упор не видно. Я-то быстро разобрался. Мимо пролетала какая-то пассажирская шлюпка (частный корабль, всего три места), и я взял ее на абордаж, заблокировав предварительно со своего компьютера ее двигательные системы. Я перелез с дарсанского звездолета, весьма язвительно комментировавшего мои действия, на пассажирскую палубу шлюпки и обнаружил в рубке управления двух пассажиров, готовых дать любой ответ — особенно на вопросы, которые мне не приходило в голову задать. Это были молодые мужчина и женщина, и смотрели они на меня примерно так, как, возможно, смотрели на капитана Кука туземцы, прежде чем отправить бравого англичанина на кухню. — Меня интересует, — сказал я, сразу взяв быка за рога, — какой город является в вашем мире столицей Соединенных Штатов Израиля. — Разумеется, Иерусалим, уважаемый господин Шекет! — сказал мужчина, клацая зубами от страха. Так, удивился я, здесь меня знает каждая козявка. Может, я действительно вернулся в свой мир, где меня ждет моя жена Далия? — Год образования государства Израиль! — потребовал я. — Тысяча девятьсот сорок восьмой… Сходится. Еще пара вопросов, и я смогу облегченно вздохнуть. — Когда был подписан мирный договор с президентом Асадом? — А разве Асад дожил до подписания мирного договора? — удивился мужчина, а женщина ткнула его ногой: пусть, мол, не говорит лишнего. Молодец, не сбился. Действительно, в моем мире Асад помер, так и не получив назад Голанских высот. Что ж, тогда последний вопрос, и можно будет воскликнуть: «Я дома!» — В каком году Иона Шекет взял Вашингтон? — спросил я. — Говорил же я тебе, что это опять самозванец! — воскликнул мужчина, поворачиваясь к женщине. — Вашингтон он, видите ли, брал. Так ему и дали! И оба отвернулись от меня, потеряв к разговору всякий интерес. Мужчина начал набирать на пульте какие-то буквосочетания, а женщина раскрыла компьютерную книгу и углубилась в чтение, не обращая на меня ни малейшего внимания. — Эй! — сказал я. — Где ваша вежливость? Я задал вопрос и хочу получить ответ! — Выйдете тем же путем, каким вошли, — пробурчал мужчина. — У вас три минуты времени, потом включится деструктор и… сами понимаете. Чего тут было не понять! Через три минуты я был уже на расстоянии семи миллионов километров от негостеприимного кораблика и задавал вслух риторический вопрос: — Почему упоминание о моем походе на Вашингтон привело этих людей в такое раздражение? Ответ, по-моему, мог быть один: в этом мире я вовсе не брал Вашингтона. Следовательно, я опять попал не в свою Вселенную. Но… была здесь какая-то неувязка… Что означали слова: «Это опять самозванец»? Здесь что же, Ионы Шекеты водятся с такой же частотой, как дети лейтенанта Шмидта? Я не успел додумать мысль (если бы успел, не произошло бы дальнейших событий!), как услышал из внешних динамиков голос, показавшийся мне знакомым: — Эй, на борту! Двигатель заглушить, шлюпку принять! К моему кораблю приближался другой, от его борта отвалила стандартная шлюпка и направилась в мою сторону. — Ух, евреи, кабы в глотку! — заявил дарсанский звездолет, что в переводе означало: принимаю гостя в семь одиннадцать бортового времени. Шлюпка вошла в ангар, я услышал обычную возню, и минуту спустя гость самолично ввалился в мою каюту. Сначала я его не узнал, это ведь нормальное явление: редко кто узнает сам себя с первого же взгляда. У моего визави тоже отвисла челюсть, поскольку он, как и я, не ожидал встретиться с самим собой. — Так, — сказал я, придя в себя первым. — Иона Шекет, если не ошибаюсь? — Иона Шекет, если не ошибаюсь? — тупо повторил я-другой, глядя мне в глаза взглядом кролика. — Именно, — согласился я и, не собираясь упускать инициативу, предложил: — Садись, разберемся. Гость сел передо мной, продолжая хмуриться и делать свои умозаключения, проследить которые для меня не составляло ни малейшего труда. — Не ломай голову! — заявил я. — Сейчас я тебе все объясню, и мы вдвоем решим, что делать в сложившихся обстоятельствах. — Видишь ли, — продолжал я, — я хотел вернуться в свой Израиль, пройдя в очередной раз сквозь черную дыру. Так? Другой Шекет кивнул. — Отлично! А ты проверил, соответствует ли масса черной дыры протоколу перехода? Или был так обрадован самой возможностью оказаться дома, что плюнул на технику безопасности? Конечно, плюнул, о чем тут говорить! Он поступил так же, как я, поскольку и был мной в то славное время. — Ну вот, — продолжал я, — масса черной дыры оказалась больше необходимой, произошла интерференция информационно-материальных потоков, и некий Иона Шекет вылетел в другой Вселенной из тамошней белой дыры. Но вылетел не один. Через какое-то время появился второй Иона Шекет, потом третий… Черная дыра рождала Ионов Шекетов так же, как в обычном пространстве-времени рождает пары элементарных частиц. Достаточно запустить процесс, а дальше он идет самопроизвольно. Ты понял? Тот Шекет был не дурак — как и я. Конечно, он все понял и даже более того. — Ясно, — сказал он, заложив ногу за ногу. — Если процесс не прервать, то нас, Шекетов, скоро будет больше, чем населения на земном шаре. На сколько Шекетов у черной дыры хватит массы? — Думаю, что миллиардов на десять точно, — усмехнулся я. — Полагаю — больше, — кивнул я-другой. — Может, и больше, — я не стал спорить. — Кстати, мы с тобой далеко не первые Шекеты, возникшие в этом мире. Мы появляемся здесь довольно давно. Во всяком случае, у некоторых землян появилось хобби: курсировать на прогулочном катере вблизи черной дыры, дожидаясь явления очередного меня и… — И что? — нетерпеливо спросил я-другой, поскольку я замолчал, обдумывая пришедшую мне в голову мысль. На вопрос меня-другого я отвечать не стал, поскольку понял, что нужно срочно действовать, иначе… Он меня понял без слов — ведь его мысли шли (а как же иначе?) параллельно моим. — Ты ищи в багажном отделении, — сказал он, вскочив на ноги, — а я поищу в тамбурах. Долго искать не пришлось: бомба была заложена прямо в коридоре неподалеку от главного люка. Видимо, постарались те, кого я брал на абордаж, — пока я задавал нелепые вопросы о собственном прошлом и об истории этого мира, хозяева космической яхты подсунули мне подарок, который должен был разнести дарсанский звездолет на молекулы, причем жить мне (и Шекету-второму тоже, ясное дело) оставалось чуть больше десяти минут. Вовремя спохватились! Обезвредить бомбу нам не удалось, это было какое-то новое устройство, то ли на гиперонах, то ли просто на честном слове, и мы выбросили адскую машину в космос, а дарсанскому кораблю приказали отойти на безопасное расстояние. Вы знаете, какое расстояние дарсанский мозг счел безопасным? Полтора парсека! Корабль прыгнул так, что пространство лишь скрипнуло и ухнуло. Взрыва мы так и не увидели — не до того было; мы со мной рассуждали о будущей цивилизации Ионов Шекетов, вываливающихся из недр белой дыры подобно Афродите из морской пены. — Но почему? — каждую минуту повторял мой визави. — Почему они подложили нам бомбу? Что они имеют против Шекетов? — Они боятся, что мы будем мешать им жить, — объяснил я. — Ты что, не помнишь, что творилось в нашем родном Израиле в конце двадцатого века, когда повалила алия из России? Вот как мы сейчас. Конкуренция, друг Иона! Бомбы русским евреям коренные жители, правда, не подкладывали — этим занимались палестинцы, — но жизнь портили, судя по учебникам истории, изрядно! — Что же нам делать? — приуныл я-второй. Можно подумать, что он не знал решения. Если я уже пришел к определенным выводам, то ведь и он, будучи мной, тоже должен был сделать такие же заключения. Все же я счел необходимым объяснить: — А что тут думать? Отправляемся к белой дыре, собираем всех Ионов Шекетов, бросаем жребий и отправляемся каждый в свою сторону — искать свой Израиль, тот, в котором я родился и имел-таки счастье брать приступом Вашингтон. Миров во Вселенной достаточно для каждого из нас. — Ты думаешь? — с сомнением сказал я-второй. — Ну хорошо… Только имей в виду, дорогой: если я первый найду настоящий Израиль, то я там и останусь, а ты — уж извини — отправишься искать себе другую родину. Идет? — Идет, — согласился я за себя и за всех остальных Шекетов, с которыми нам еще предстояло познакомиться.

ВПЕРЕД, В ПРОШЛОЕ!

Нет счастья в жизни — это я вам точно говорю. Судите сами. Я пролетел на дарсанском звездолете сквозь черную дыру, вылетел в другую Вселенную, обнаружил там своего двойника… Впрочем, это я уже рассказывал, не буду повторяться. Так вот, я захотел вернуться в свой мир, а между тем белая дыра, из которой я вылетел, исправно продолжала выбрасывать все новых и новых Ионов Шекетов — со скоростью одного экземпляра в полторы минуты. Проблема заключалась в том, что я понятия не имел, когда закончится этот процесс — он мог продолжаться еще столетия, и даже после моей смерти в этот мир продолжали бы вбрасываться мои копии, находящиеся в моем нынешнем возрасте. Мы с моим вторым я устроили на стационарной орбите вокруг белой дыры нечто вроде приемника-распределителя, и каждого нового Шекета встречали подробной инструкцией о правилах поведения в чужом мире. А вокруг рыскали на прогулочных звездолетах земляне из этого мира, единственной целью которых было подложить кому-нибудь из нас свинью… то есть бомбу или иное взрывное устройство, чтобы уменьшить наше поголовье и тем самым спасти свою Вселенную от нашествия столь героических личностей, как я. Через неделю по бортовому времени нас, Ионов Шекетов, было на орбите уже около шести тысяч — и дарсанских кораблей, на которых каждый из нас прибывал, кстати, было ровно столько же. Если сам с собой я всегда мог найти общий язык, то с дарсанскими звездолетами приходилось держать ухо востро. Один из них, помню, даже вошел в контакт с ракетным катером, курсировавшим на расстоянии однодневного перелета, и решил бороться против Ионов Шекетов всеми доступными дарсанскому арсеналу средствами. Хорошо, мое я-1625 вовремя распознало предательство, и звездолет был направлен в сторону ближайшей черной дыры, где и сгинул без следа. Все это время я занимался тем, что искал в телескопы черную дыру с подходящей массой — такую, чтобы, пройдя сквозь нее, вылезти на свет божий именно в моем родном мире, а не где-нибудь во Вселенной, не содержащей не только Израиля, но даже планеты с названием Земля. — Послушай, — сказал мне как-то я-второй, — ты так хочешь вернуться именно в свой мир, будто тебя там не ждет твоя жена Далия, которая устроит тебе головомойку по поводу столь долгого отсутствия… — Она и тебя ждет, — огрызнулся я, поняв, что мне так и не удастся скрыть от других я собственные мысли. — Если хочешь знать, я рассчитываю совсем на другое… — Знаю я, на что ты рассчитываешь, — заявил я-второй. — Ты хочешь обнаружить такую Вселенную, где все точно так, как в нашей собственной, кроме одного обстоятельства: там нет Далии, нет звездолета, в котором она тебя ждет, и встречи вашей в Древней Греции не было тоже. Верно? — Ну, верно, — согласился я. — Разве тебе не хочется того же? — Хочется, — согласился я-второй, а я-третий и я-четвертый, присутствовашие при этом разговоре, присоединились к общему мнению. — И все-таки, — добавил я-пятый, который почему-то уже на третий день после своего появления из белой дыры противоречил мне по любому поводу, и все-таки, большая наша часть предпочла бы вернуться к Далии в свой мир, чем неизвестно куда с неизвестными последствиями. — Отлично! — сказал я. — Вот и возвращайся! Наша звездная флотилия действительно приблизилась в это время к какой-то черной дыре, масса которой была вполне пригодна для эксперимента по возвращению. Я-пятый лично оценил все параметры и заявил: — Вы как хотите, господа, а я возвращаюсь. Кто со мной? На экране бортового терминала замигали зеленые огоньки: с я-пятым пожелали пойти еще три тысячи девятьсот семнадцать Ионов Шекетов. Хорошенькая компания мужей свалится на голову одной-единственной Далии, если переход пройдет благополучно! Я, конечно, предпочел промолчать об этом обстоятельстве — пусть сами разбираются, взрослые люди все-таки… — Воздух стал чище, — прокомментировал я-второй, когда часть нашей флотилии отделилась от общего строя и вошла в энергетическую зону черной дыры. Корабли один за другим бросались в поле Шварцшильда и исчезали навеки для этого мира, чтобы появиться в другом, и я не мог сказать — в каком именно. Впрочем, и без ушедших нас все же оставалось еще очень много, и не нужно забывать, что каждые полторы минуты белая дыра рождала очередного меня, настроенного решительно и готового на подвиги. — С этим нужно кончать, — сказал я-второй, с которым лично я сдружился больше, чем с остальными своими двойниками. — Есть предложение: взорвать белую дыру, тогда новые Шекеты перестанут появляться, а с уже появившимися мы как-нибудь разберемся. — Именно это я и хотел предложить! — воскликнул я-второй, а остальные две тысячи триста тридцать четыре Шекета тут же согласились: они, мол, думали точно так же и собирались предложить то же самое. Вопрос был один: как уничтожить белую дыру, если масса ее составляла на тот момент около пяти масс Солнца! Это ж сколько бомб нужно было использовать! Местных землян я даже спрашивать не стал: ясно, что такого количества ядерного оружия у них просто не было. Они-то, местные земляне, в отличие от нас, Ионов Шекетов, вовсе впали в панику: начали строить огромные звездолеты, чтобы удрать от нас куда-нибудь на другую планету, когда число возникших в этом мире Шекетов превысит все разумные пределы. Я вызвал на связь президента местных Соединенных Штатов Израиля и спросил без обиняков: — Мы, Шекеты, вам тут нужны или как? — Или как, — мрачно ответил президент, немного похожий своей прямотой на известного президента старого доброго Израиля конца ХХ века. — Ясно, — сказал я. — Есть идея. — Излагайте, — кивнул президент. Похоже, что его уже успели довести до ручки разными идеями о том, как избавиться от настырных Шекетов, и он уже не верил не только в хорошие идеи, но вообще в силу человеческого гения. — Разрушить белую дыру не удастся, — констатировал я. — Такого количества ядерных зарядов у вас не имеется, верно? — Верно, — согласился президент, хотя я и расслышал в его голосе некоторое сомнение: наверняка, Соединенные Штаты Израиля припрятали в бункерах некоторое избыточное число ядерных бомб и теперь не могли в этом признаться даже для того, чтобы избавиться от угрозы нашествия Шекетов. — Так вот, — продолжал я, пропустив сомнения президента мимо ушей, давайте сделаем иначе. Сколько в распоряжении Израиля машин времени? — А что? — по-еврейски, вопросом на вопрос, ответил президент. — А то, — огрызнулся я, — что проще было бы, наверно, отправить эту белую дыру в далекое прошлое, пусть мои копии появляются в том времени, когда евреев еще и в помине не было. Пусть они там организуют первую еврейскую колонию. Пусть станут отцами-основателями первой еврейской цивилизации… — Без женщин? — резонно возразил президент. — Или вы хотите, чтобы мы отправили в подмогу вам, господин Шекет, наших собственных женщин по числу вас, Шекетов? — Да, - помрачнел я, — о женщинах я как-то не подумал. Это было естественно, после общения с моей дорогой женой Далией о других женщинах как-то не думалось… — Послушайте, — оживился я, — сделаем иначе. Вот, что я предлагаю. Эту белую дыру вместе с рождающимися в ней Ионами Шекетами, все-таки отправим в прошлое. А я возвращаюсь в свой мир — я ведь все время хочу вернуться, и останавливает меня только то, что вернуться мне придется в объятия моей дорогой Далии… Так вот, я возвращаюсь и говорю супруге, что тысячи и тысячи ее мужей ожидают ее ласкового слова в вашем мире. Она немедленно отправляется к вам сквозь черную дыру, появляется, конечно, не в вашем времени, а все в том же прошлом, причем не одна, как вы понимаете, а в количестве, строго равном количеству Ионов Шекетов… Вот будет замечательная жизнь для всех! Возникнет новая еврейская цивилизация! А я, как вы понимаете, буду жить в своем мире и даже смогу, если захочу, еще раз жениться — на этот раз на женщине, о которой буду знать чуть больше, чем о Далии в тот момент, когда делал ей непродуманное предложение выйти за меня замуж… — План хорош, — с сомнением в голосе согласился президент. — Нужно посоветоваться. — Советуйтесь, — кивнул я, — а тем временем белая дыра рождает все новых Шекетов, и избавиться от них становится все труднее… Этот аргумент его убедил. Вы когда-нибудь видели стационарную машину времени, выведенную на космическую траекторию? Наверняка не видели — ведь обычно эти монстры стоят себе неподвижно там, где их смонтировали. По сути, это огромный завод, включающий в себя собственную энергетическую подстанцию. Только в плохих романах машину времени плохие авторы вроде Уэллса описывают в виде небольшого креслица с продавленным сидением. Попробовали бы эти авторы запустить такую машину на время, большее одной микросекунды!.. Короче говоря, проснувшись на следующее после разговора с президентом утро, я увидел в иллюминатор своего дарсанского корабля приближающуюся флотилию, которая вела на буксире целый город, и все это была одна-единственная машина времени, но зато такая мощная, что способна была перебросить белую дыру солнечной массы в прошлое на время примерно в пятьсот тысяч лет. Одиннадцать тысяч Ионов Шекетов на одиннадцати тысячах дарсанских кораблях приветствовали приближение флотилии мощными световыми сигналами, а дарсанские звездолеты сказали по этому поводу в единый голос: — Ух, евреи, да вам бы в левый тоннель и — кранты! Что означало: «Старт в одиннадцать ноль-ноль, и ни секунды позже!» Так и сделали. Белая дыра, зиявшая в небе подобно светлому коридору в потусторонний мир, медленно погасла и появилась в далеком прошлом, продолжая изрыгать там Ионов Шекетов в прежнем темпе — по одной штуке в полторы минуты. Я очень надеялся, что и Далия не замедлила присоединиться к своему мужу точнее, ко всем сразу. Кроме, конечно, меня и одиннадцати тысяч моих двойников, оставшихся неприкаянными в этом — не нашем — мире. Пусть себе организуют там, в прошлом, новую еврейскую цивилизацию. Кстати, я не спросил президента, кем были его родители. И их бабушки и дедушки. Ведь, если говорить честно, я не сказал президенту всей правды: наверняка он тоже мой потомок, как и все жители этой Земли. Если подумать, иначе и быть не могло. Интересно, согласился бы президент отправить в прошлое всех моих двойников, если бы ему в голову вовремя пришла мысль о том, что сам он, таким образом, становится потомком одного из Ионов Шекетов и одной из Далий?

РАВНОЦЕННЫЙ ОБМЕН

Попутешествовав по разным Вселенным и переходя из черных дыр в белые, начинаешь путаться в Израилях. Вообще говоря, в каждой Вселенной Израили похожи друг на друга в том смысле, что все они расположены на Ближнем Востоке. Но в одной Вселенной — кажется, в той, где я имел честь родиться, — Соединенные Штаты Израиля отхватили себе еще и большую часть Азии, не говоря о Северной Америке; в другой, — там, где расположена планета Дарсан, — Израиль имел собственные колонии на Марсе; в третьей… В общем, путаница во время путешествий неизбежна, как вы понимаете, и относиться к этому нужно философски. Я так и поступал, пока не оказался в той Вселенной, где светлые еврейские головы еще в XX веке открыли Принцип обмена. Принцип, вообще говоря, простой, я не очень понимаю, как до него не додумались во всех прочих Вселенных. Он гласит: «Перемещение массы вдоль пространственно-временной линии в направлении от А к Б вызывает перемещение равной массы вдоль той же мировой линии в направлении от Б к А». Не очень понятно? Это ничего, я тоже сначала не понимал, но мне объяснили на очень наглядном примере. В конце ХХ века, если вы помните, Израиль все еще договаривался с палестинцами о мире. «Господа арабы, — говорили евреи, — давайте жить дружно!» И улыбались при этом, как кот Леопольд, которому мыши положили гвоздь в сосиску. «Хорошо, — говорили арабы, — вы нам территории, мы вам мир». Так вот, такое могло происходить только во Вселенной, где Принцип обмена не был известен. Ибо что требует этот Принцип? «Мы вам даем мир», говорят палестинцы. «И мы вам даем мир», — говорят евреи. Нематериальное меняется на столь же нематериальное. А если евреи дают арабам землю (самое материальное, что есть на планете), то и арабы должны дать евреям ровно столько же земли — иначе сделка состояться не может, законы природы этого не допустят. В ту Вселенную, где был открыт Принцип обмена, я попал совершенно случайно. Я просто хотел вернуться домой, а другого способа, кроме как войти в черную дыру и выйти из белой, наука пока не придумала. Я именно так и поступил, но вывалился из белой дыры вовсе не в моей родной Вселенной, а в какой-то иной. Я это сразу понял, потому что никто меня не встретил, и торжественного приема по случаю моего прибытия тоже не предвиделось. — Курс — к Земле! — сказал я дарсанскому звездолету и получил в ответ: — Чтоб ты сдох! Я всегда вздрагиваю, услышав эту фразу, хотя прекрасно знаю, что в переводе на нормальный русский она означает всего лишь: «Слушаюсь и повинуюсь». Я посадил звездолет (точнее будет сказать — дарсанский звездолет опустил меня) на посадочное поле космопорта Бен-Гуриона и доложил о прибытии руководителю патрульной службы. Конечно, это был другой руководитель, и служба была другая, и здание управления располагалось здесь не на улице Каплан, а на проспекте Рабина. Руководитель оказался миловидной женщиной лет семидесяти, звали ее Ривка Донат, и она приняла меня с кислым выражением на лице. — Дорогой Иона Шекет, — сказала госпожа Донат, — судя по документам, вы служите не в нашей компании, а у наших конкурентов из Вселенной номер одиннадцать. Но я все равно рада выслушать ваш доклад. Честно говоря, я всегда был уверен, что моя родная Вселенная имеет первый номер, но спорить с начальником и, тем более, женщиной не хотелось, да и смысла не было — попробуйте что-то доказать женщине-начальнику! Под жуткий вой сирен, доносившийся из-за неплотно прикрытых окон я рассказал госпоже Донат о своих приключениях в мире Дарсана и о том, как были отправлены в прошлое одиннадцать тысяч моих копий, чтобы основать там еврейскую цивилизацию. — Как? — поразилась госпожа Донат. — Вы сумели обойти Принцип обмена? Тогда я и услышал впервые об этом пресловутом Принципе. Оказывается, местные ученые столкнулись с ним, когда политики вели переговоры с палестинцами о мирном урегулировании. Пришлось отдать земли и вместо мира получить другие земли. В результате местный Израиль стал неожиданно владельцем прекрасных угодий в Центральной России, которые нужны были ему, как рыбе зонтик. Но Принцип был соблюден, и в следующий раз ученым пришлось иметь с ним дело, когда в прошлое отправилась первая экспедиция. Некий путешественник по имени Иона Шекет (с именами у них, видимо, была напряженка, а может, это действительно был я — в местном исполнении) сел в машину времени и провалился в I век новой эры, чтобы лично убедиться в том, что никакого Христа не существовало. Согласно Принципу обмена, в начале ХХI века должен был появиться объект такой же массы и примерно таких же габаритов. Он и появился — этим объектом оказался лично Иисус Христос, отправившийся в будущее в качестве обменной массы именно тогда, когда он тихо стонал от боли, умирая на кресте. Крест, между прочим, остался в I веке. Неудивительно, что мой тезка Иона Шекет не обнаружил никакого Иисуса и не сумел доказать ни истинности христианских евангелий, ни их лживости. Кстати, вернуться в свое время он тоже не смог, поскольку для этого нужно было отправить назад, в I век, Иисуса, но тот решительно воспротивился, особенно после того, как его вылечили от всех болезней и объяснили, что вернуть его могут только на тот самый крест, с которого судьба его столь милостиво сняла. — Так Христос живет сейчас в Израиле? — поразился я. — Да, — подтвердила госпожа Донат, — и это наша трагедия, потому что сказать всем, что Иисус жив, невозможно — вы ж понимаете, как к этому отнесутся в христианских странах. Отправиться назад, в прошлое, он не хочет. А скрыть появление Христа в нашем времени тоже не удастся — не посадишь же его в камеру-одиночку. Впрочем, зная израильских репортеров, вы, господин Шекет, прекрасно понимаете, что даже одиночка не спасет… Это я знал прекрасно! От прессы есть только одно спасение — самому стать репортером. Так я госпоже Донат и сказал. — Может, вы это возьмете на себя? — с надеждой спросила она. Вообще-то мне не следовало вмешиваться. В конце концов, не мой это мир, не мой Израиль, пусть сами со своим Иисусом разбираются. Но, с другой стороны… — Хорошо, — согласился я. — Насколько я понимаю Принцип обмена, в тот момент, когда Христос вернется на крест, ваш Иона Шекет вернется сюда? — М-м… — протянула госпожа Донат. — Может, и вернется. Точнее, в нашем времени появится некое материальное тело, масса которого будет в точности равна массе Иисуса, и это может быть, в принципе, что угодно, в том числе и Иона Шекет. Надо вам сказать, Христос, каким его изображают христиане, производит гораздо большее впечатление, чем оригинал — типичный меланхолик, тощий и погруженный в раздумья. Со мной — точнее, с Ионой Шекетом этой Вселенной он уже был знаком и потому при моем появлении не высказал удивления. — Хочу написать о вас в газете, — взял я быка за рога. — Иисус Христос в нашем мире и все такое. — Нет! — отшатнулся от меня бедняга. — Ни за что! — Почему? — я сделал вид, что удивился. — Не понимаешь? Никто, даже папа Римский, не поверит в то, что я настоящий. Скажут — самозванец. — Покажи пару чудес, — предложил я, — и поверят как миленькие. Христос посмотрел на меня как на сумасшедшего, и я прекрасно понял, что он хотел сказать: никаких чудес от отродясь не демонстрировал, и все, что написали потом в Евангелиях ученики, было, видимо, плодом их горячей фантазии. — Есть возможность эти чудеса совершить, — сказал я, и в глазах Иисуса загорелся огонек интереса. — Отправишься назад, в первый век… Да не дергайся, сначала послушай. Машина времени доставит тебя в более ранний период, повезешь туда кое-какие технические приспособления — ну там, по воде ходить, зрение возвращать… Это ведь не проблема сейчас. Сделаешь все по первому разряду, а потом… — Вот именно, а что потом? — вскинулся Иисус. Он вспомнил, конечно, о том, как чуть было не закончил свою жизнь, и повторение прежнего опыта ему вовсе не улыбалось. — А ты уж сам думай, — я пожал плечами. — Ты ведь знаешь сейчас, чем это все могло закончиться. Христос погрузился в раздумье. Идти снова на крест он не хотел, но прожить остаток жизни в одиночной камере в ХХI веке тоже было не лучшим выходом. Я знал, что, в конце концов, он примет мое предложение. Наверняка он думает о том, что сумеет наконец показать чудеса, а потом разоблачит предателя-Иуду, раз уж знает, кто именно донес на него. И на крест его не пошлют… — Согласен, — сказал Иисус. — Ни за что! — заявила госпожа Донат. — Отправить в первый век современные технические устройства? Наша организация существует не для того, чтобы историю нарушать, а для того, чтобы исправлять нарушения! Ну конечно, — подумал я. Они, видите ли, исправляют. В моем мире я сам работал в такой конторе добрых пять лет, так что пусть она мне лапшу на уши не вешает. Конечно, я не сказал этого госпоже Донат, но, подумав, она и сама поняла, что мое предложение решает многие проблемы, почти не создавая новых. На следующий день, когда бедняга Иисус вошел в камеру машины времени, в кармане его хитона были спрятаны кое-какие приспособления. А я сидел у пульта и с нетерпением ждал, что же возникнет вместо ушедшего в прошлое господина Христа? Иисус исчез вместе с машиной, а вместо них в комнате оказался довольно тщедушный мужчина лет пятидесяти в римской тунике (ого, — подумал я, — да ведь это не просто патриций, это всадник), щурившийся на яркий свет дня и что-то бормотавший под нос на чистой латыни. — Ну что, — сказал я, обращаясь не столько к пришельцу из прошлого, сколько к госпоже Донат, с подозрением наблюдавшей за сценой явления, теперь ты не сможешь умыть руки, верно? Я, как вы понимаете, тоже говорил на чистой латыни, и потому госпожа Донат не поняла ни слова. Странно, но Понтий Пилат (а это, без сомнений, был именно он) тоже ничего не понял — во всяком случае, на мой вопрос ответа не последовало. — Это прокуратор Иудеи Понтий Пилат, — объяснил я госпоже Донат. — Теперь в вашем прошлом есть Иисус, который может творить чудеса с помощью техники, есть некий Иона Шекет, который отправился наблюдать за казнью, но нет Пилата, который должен был эту казнь спровоцировать. — Но тогда, — начала соображать госпожа Донат, — Христа не казнят и христианство не возникнет! А как же наша история? Две тысячи лет христианской веры? Я посмотрел на Пилата — он начал уже приходить в себя, и в его взгляде я увидел решение этой проблемы. — Мы с другом Понтием, — сказал я, — спасем ваших христиан. Одно условие: лично мне нужно вернуться на мою Землю, а не на очередной ее альтернативный вариант. Поможете мне в этом? Прокуратор Пилат не против. Что оставалось делать госпоже Лапид? Естественно, она согласилась, и мы с другом Понтием принялись за дело.

ПРЕСТУПЛЕНИЕ ИОНЫ ШЕКЕТА

Странное дело: время от времени мне сообщают о том, что видели меня, скажем, на планете Эльдара, хотя я не был на этой планете ни разу в жизни. А потом я вдруг встречаю человека, который утверждает, что меня не было на заседании Второго конгресса по клаустрофобии, хотя я-то точно помню, как спал в первом ряду во время доклада председателя Хостинского. Конечно, возможны накладки — например, я находился в этот момент во Вселенной номер 45, а мой собеседник — во Вселенной номер 84. Когда скачешь из одной Вселенной в другую, всегда есть возможность ошибиться и оказаться где-то сразу в двух экземплярах, а где-то вообще отсутствовать. Кстати, вас не смущает, что я нумерую Вселенные, будто книги в библиотечном каталоге? А как иначе, если мне приходится шастать из одной Вселенной в другую? Я просто запутался бы, если бы однажды не решил пронумеровать Вселенные. Знаете, как я это сделал? Очень просто. Выбрасываясь из белой дыры в очередной Вселенной, я немедленно записываю ее номер с помощью газовых облаков, освещенных светом множества ярких звезд. Распылитель у меня всегда с собой, и в обращении он очень прост. А результат налицо: в любой Вселенной, где я когда-нибудь побывал, видно теперь на фоне звездного неба огромное светящееся число, выведенное межзвездным газом: так во время воздушных парадов израильские самолеты выписывают в небе числа и поздравления. Кстати, это сравнение заставило меня вспомнить об одной очень неприятной истории. Во Вселенную номер 26 я вылетел, помню, в совершенно растрепанных чувствах. За несколько часов до того мне удалось буквально в последнюю минуту освободиться от тяжелого креста, к которому меня пытались прибить мои еврейские соплеменники, давшие, видите ли, честное слово римлянам, что расправятся со мной по гойскому обычаю, а не по традиционно еврейскому. Впрочем, быть побитым камнями я тоже не испытывал никакого желания. Спасшись от неминуемой гибели, я, естественно, покинул Вселенную 25 без малейшего сожаления и в двадцать шестой Вселенной оказался, очень надеясь на то, что вернулся наконец домой. Я даже готов был (на время, конечно) оказаться в цепких объятиях Далии — в конце концов, спасшись от креста, можно спастись и от женщины. Однако двадцать шестая Вселенная не оправдала моих ожиданий. Увидев местные звезды, я поразился: они были так малы, что ими, казалось, можно было играть в футбол. Конечно, это преувеличение, вы ж понимаете, но все-таки — я обнаружил, к примеру, что любимая моя звезда Бетельгейзе, полностью сохранив свой внешний вид, стала почему-то раз в двести меньше размером. Я отыскал Солнце и совсем приуныл: моя родная звезда сжалась до размеров Юпитера. Бывшего Юпитера, конечно, потому что планета Юпитер в здешней Солнечной системе имела размер чуть больше Луны. А Земля… Родная планета по величине оказалась не больше астероида, и, разглядев ее в телескоп, я решительно не мог понять, как посажу звездолет — ведь его посадочная платформа оказалась больше, чем весь Большой Тель-Авив! Не мог же сжечь половину Израиля ради удовлетворения своей прихоти! К тому же, диспетчерская Главного космопорта на мои настоятельные вызовы не отвечала, и я кружился на высокой орбите, не зная, что делать и не понимая, что, собственно, произошло в этом мире с планетой Земля и государством Соединенные Штаты Израиля. — Ничего не произошло, — твердо сказал компьютер, когда я обратился к нему с вопросом. Я, конечно, не поверил — эти дарсанские счетчики всегда готовы соврать, если ложь не грозит навигационными ошибками и потерей связи с родным Дарсаном. — Ничего не произошло, — настаивал компьютер, — просто в этой Вселенной постоянная тяготения оказалась в двести раз больше, чем во Вселенной номер один, где ты имел несчастье родиться. Понятно, — подумал я. Должно быть, сбой произошел еще в те мгновения, когда эта Вселенная только-только взорвалась и законы здешней природы еще не сформировались окончательно. Двести раз, подумать только! Это означает, что здешнее Солнце в двести раз меньше, чем то, к которому я привык. Здешняя Земля… А уж о людях и говорить не приходится! Свифтовский Гулливер был больше лилипутов всего в дюжину раз, а какие из-за этого происходили неудобства! Я же в этом мире больше любого местного еврея в две сотни раз — как мне с ними разговаривать, если даже увидеть их я смогу только в сильную лупу? Я понял, кстати, почему не слышно сигналов диспетчера космопорта — ведь и длина электромагнитных волн здесь уменьшилась в двести раз, мои приемники просто не способны принять такую частоту передачи! Пришлось переходить на ручное управление. Конечно, я не мог отказать себе в удовольствии и посмотреть, как выглядит Израиль, уменьшенный природой до размеров мошава. Сажать звездолет я не стал — мало ли, вдруг ненароком раздавлю небольшую страну типа Сан-Марино или Лихтенштейна! Но болтаться на орбите тоже было мало удовольствия, и я спустился на Землю в рабочем скафандре. Пролетел сквозь атмосферу, плюхнулся в море — подальше от греха! — и до берега добирался вплавь. Из воды я вылез там, где на карте «моего» Израиля значилась Газа. В «моем» Израиле и в мое время это была пустынная местность, поскольку еще в начале XXI века почти все население этого города сбежало в Египет и Саудовскую Аравию от бесчинств руководителей государства Палестина. Точно не помню, что тогда произошло, кажется, преемник Арафата поссорился с мэром Газы, тот пригрозил отделиться и образовать конфедерацию с Израилем, а пресловутый преемник великого раиса не стерпел наглости и обработал Газу пестицидами, будто это был не город, а плантация с сорняками. Я вышел на берег и снял скафандр. С высоты моего роста я видел Тель-Авив будто карту на зеленом фоне с голубой каймой берега. Как вы понимаете, у меня не было и быть не могло никаких враждебных намерений — я всего лишь хотел узнать, как развивалась история этого мира. Может быть, здесь, где все такое маленькое, зло тоже оказалось невелико, и местные евреи претерпели от судьбы гораздо меньше ударов, чем в моей Вселенной номер 1? Я пристроил к глазам сильный телескопический бинокуляр и принялся вглядываться в сеть далеких улиц. Первое, что я увидел, было жерло танкового орудия, направленного мне прямо в левый глаз. Вот сейчас неведомый танкист нажмет на гашетку… Я дернул головой как раз во-время, чтобы снаряд, выпущенный мне в лицо, пролетел мимо. Вряд ли он сумел бы причинить мне вред — он был меньше булавочной головки, но сознание, что в меня стреляют братья-евреи было очень неприятным. Нужно было срочно налаживать контакт, и единственное, что мне пришло в голову — написать на собственном лбу: «Я — свой. Мое имя Иона Шекет. Я из другой Вселенной». Я бы написал и больше, но мой лоб оказался не столь большим, как мне представлялось, когда я глядел в зеркало. Видели бы вы, что тут началось! Булавочные головки засвистели мимо, как комары в жаркий день. Стрелявшие, видимо, хотели только напугать меня, потому что ни один снаряд не попал в цель — если, конечно, целью был я. Минуту спустя я увидел два десятка блох, которые кружились перед моими глазами. На самом деле это были бомбардировщики, и, если они несли в бомбовых отсеках по два-три мощных фугаса, то могли даже мне доставить кое-какие неприятности. Я взмахнул рукой, и блохи пустились наутек. Я ткнул себя пальцем в лоб, привлекая внимание евреев к надписи, не увидеть которую мог бы разве слепой дервиш. И что вы думаете? Я же всегда говорил, что евреи — умный народ, даже если они живут в таком маленьком мире. Они мне ответили! Самолеты закружились над Тель-Авивом будто на военно-воздушном параде, выписывая в небе с помощью трассеров слова, повергшие меня в состояние шока. Вот, что я прочитал: «Иона Шекет! Через минуту будешь подвергнут атомной бомбардировке! Предателю — смерть!» Вот так раз! Мое имя им известно — это естественно, наверняка я и здесь существую или существовал прежде. Но что я мог сотворить, чтобы меня сочли гнусным предателем, достойным смерти? Атомная бомбардировка, подумать только. Меня не спасет никакой скафандр. Нужно убираться! Но я не мог так просто вернуться на орбиту — меня снедало любопытство. Что я, в конце концов, сделал плохого? Я стер ладонью надпись с собственного лба и начертал другую: «В чем моя вина? Я — из другой Вселенной, мне ничего не известно о вашем Ионе Шекете!» Самолеты перестроили свои звенья, и в небе начала вырисовываться такая надпись: «Иона Шекет — предатель! Ты воспользовался доверчивостью дирекции Института времени, проник в кокон Вселенной и изменил мировые постоянные! Из-за этого Израиль не может выйти на пределы Солнечной системы. Израиль не может покорить Галактику! Смерть Ионе Шекету!» Поскольку, пока я читал всю эту чушь, минута истекла, я не стал искушать судьбу и включил ранцевые двигатели. Должно быть, я снес половину Синая, но меня это уже не волновало. — Послушай, — пожаловался я корабельному компьютеру, когда вернулся на борт, — что происходит? Я понял, что местная Вселенная так мала потому, что местный я забрался в то время, когда Большой взрыв еще не произошел и что-то там учудил. Ну и что? Чем им плохо, этим евреям? — Думать головой надо, — буркнул компьютер. — Изменилась не только постоянная тяготения, но и скорость света. До ближайшей звезды местные евреи должны добираться несколько тысяч лет — по своему счету времени. Галактика для них закрыта. Не удивительно, что они на тебя так взъелись. — Вот оно что… — протянул я. — Что ж, нужно исправлять собственную ошибку, хотя вовсе не я ее совершал. Ты можешь вернуться во времени к моменту Большого взрыва? — Я тебе не извозчик, — возмутился компьютер. По-моему, ему просто не хотелось ввязываться в историю, ведь прошлое, в отличие от будущего, непредсказуемо. Интересно, — подумал я, — что произойдет, если в коконе Вселенной я встречусь с самим собой и мы начнем выяснять отношения? Как изменятся законы природы? Может, станет еще хуже? Выяснить это можно было только одним способом — отправиться в прошлое, когда Вселенная номер 26 еще только собиралась родиться. — Назад, — приказал я, — к моменту Ноль! И мы помчались. Но это уже другая история.

ПЛЯЖНЫЙ КОСТЮМ ЦВЕТА СЛИВОЧНОГО МОРОЖЕНОГО

Напрасно я сказал неделю назад о том, что неизвестные на пляже украли мою одежду в то время, как я приводил в порядок кокон времени, оказавшийся в зале заседаний кнессета. Кому, скажите на милость, интересны какие-то шорты и майка? Так нет же, с того самого дня у меня не было ни минуты покоя — мне звонили не только знакомые, никогда не слышавшие об этом моем приключении, но и совершенно незнакомые люди, а один господин (по-моему, уроженец Марса, судя по его четырехметровому росту) явился ко мне домой и принес пляжный костюм цвета сливочного мороженого, в котором, по его словам, щеголял сам бывший президент Соединенных Штатов Израиля Ицхак Бурштейн. — Носите на здоровье, Шекет, — сказал господин с Марса, — и помните, что все цивилизованное человечество с нетерпением ждет вашего рассказа о погоне за ворами. Полагаю, это будет классная история! Что мне оставалось делать? Если говорить честно, ничего примечательного в той погоне не было — две-три перестрелки, одна погубленная планета, не более того. Но, с другой стороны, приходится потрафлять вкусам читателей во имя собственной бренной славы. Поэтому в рассказе о том приключении я, естественно, кое-что приукрасил, но заявляю со всей серьезностью — самую малость, и дотошный читатель сам определит, когда я сочиняю, а когда говорю истинную правду. Итак, обнаружив исчезновение моих пляжных принадлежностей, я немедленно пустился в погоню за похитителями. Обнаружить след оказалось просто. Дело в том, видите ли, что за год до этого я уже надевал пляжные шорты, когда пытался войти в воды Орефинского озера на планете Фиргант. В воды я войти не сумел и когда-нибудь расскажу об этом своем поражении. Что до шортов, то с того памятного дня они начали почему-то излучать короткие радиоволны, и не просто излучать, но еще и модулировать посылаемый сигнал. Возникали определенные неудобства, когда ты сидишь на пляже, и вдруг на тебя валится с неба спасательный ботик — оказывается, шорты изо всех сил излучают в радиодиапазоне сигнал опасности, принятый Союзом межзвездных перевозок. Собственно, я из-за этого и перестал надевать шорты на пляж, но в тот злополучный день под рукой не оказалось другой одежды, и я надел говорящие штаны в надежде, что они не станут особенно буйствовать, призывая спасти меня от всех космических напастей. В сложившихся обстоятельствах странная способность шортов вопить на всю Вселенную сыграла для меня хорошую службу. Оставшись в одних плавках, я немедленно активировал свою способность видеть весь спектр электромагнитных волн от радио до гамма-лучей и, вглядевшись в сиявшее всеми цветами радуги небо, обнаружил, что шорты уже удалились от меня на расстояние половины светового года и жалобно взывают о спасении откуда-то из области звезды Винни-на-Диване. У меня не оставалось времени для того, чтобы зафрахтовать гоночный звездолет, и потому пришлось пуститься в погоню в полном неглиже — можете себе представить картину… После того, как в 2065 году мне заменили легкие, вставив вместо них кислородную камеру с двухнедельным запасом, я уже пробовал летать в космос без скафандра. Это неприятно, потому что излучение звезд не очень-то согревает, чувствуешь себя как на пляже после того, как окунешься в ледяную воду. Но ощущение холода — не главное. Хуже было то, что без ранцевого звездолета невозможно развить приличную скорость. Поэтому в 2067 году я — уже по собственной воле — пошел еще и на имплантацию виртуальных двигателей. Опытные хирурги использовали для этого обе мои ноги, с тех пор я едва заметно прихрамываю, но зато скорость, которую я способен развивать в пространстве, в полтора раза превышает скорость света. Не такая уж большая скорость, согласитесь, но я все-таки человек, а не звездолет, что бы по этому поводу ни говорили мои оппоненты. И не киборг, кстати говоря, потому что киборгом называют живое существо с искусственным сердцем, а во мне бьется самое что ни на есть настоящее, и менять его на какой-то вакуум-насос я не намерен ни при каких обстоятельствах. Короче говоря, догнал я похитителей уже после того, как они завершили свое гнусное дело — закопали мои шорты в песок на планете Винни-4. Мне нужно было, по идее, сначала заняться шортами — я ведь знал, что представляет собой этот злосчастный песок! Но я был очень зол на похитителей и захотел сначала выместить на них свою злость — шорты, в конце концов, не убегут. Как я ошибался! Бросившись в погоню, я обнаружил, что похитители удирают от меня на всех, как говорится, парах — я имею в виду паровые звездолеты системы «Амбатрокс». Для тех, кто не в курсе, сообщаю: корабли этого типа используют для движения пары кваркового вещества, которые способны разогнать все, что угодно, до какой угодно скорости — если, конечно, позволяют масштабы Вселенной. Мне никогда не приходилось гнаться за кварко-паровыми звездолетами, а тут их было целых два, и хорошо, что удирали они в одном направлении, а то я бы оказался в положении Буриданова осла, и погоня на том и закончилась бы. Куда мне было на своих-то двоих гнаться за самыми быстрыми машинами во Вселенной! Выход был один — стрелять на поражение. Открою дорогому читателю еще одну тайну: в больших пальцах моих рук находятся лазерные пушки с нервно-паралитическим прицелом. Эту гадость встроили в меня, когда я работал в зман-патруле, знали об этом только три человека, и я в это число не входил. Узнал же я о своей способности случайно и когда-нибудь расскажу об этом. Как бы то ни было, пользуюсь я своими пальцами в качестве оружия чрезвычайно редко, поскольку я вообще человек мирный. Я бы и сейчас не стал стрелять, но шорты, зарытые в песок на планете Винни-4, взывали о мести. Направив на левый звездолет противника большой палец левой руки, а на правый звездолет — большой палец правой, я послал биокинетический сигнал, ощутил мгновенную отдачу и несколько секунд спустя увидел, как оба звездолета окутало облако кваркового дыма. Эти негодяи в долгу тоже не остались. В их распоряжении были, как я понял, к сожалению, очень скоро, пушки-виртуалки, создававшие в зоне поражения реальность, в корне отличавшуюся от действительности. Не думайте, что я оговорился. Посмотрите в словарь нового иврита, и вы убедитесь, что реальность и действительность суть две большие разницы. А может, и все три — в зависимости от силы действия виртуалки. Я успел выстрелить еще раз, когда вокруг меня замкнулось виртуальное пространство, и я оказался в родильном отделении больницы «Хадаса». Только что акушеры приняли роды — здорового четырехкилограммового мальчика по имени Иона. Разумеется, это был я — виртуалка в момент выстрела всегда возвращает поражаемый объект в момент его возникновения. Это очень удобно — кто способен сопротивляться, если только что явился в этот мир и понятия не имеет о правилах игры? Я поорал немного, чтобы успокоить врачей, и в тот момент, когда меня перекладывали в люльку, ухитрился сунуть в рот собственный палец. Если бы это был мой рот, то ничего бы, естественно, не случилось, но рот принадлежал одному из врачей. От неожиданности бедняга сомкнул челюсти, я завопил еще громче, и боль позволила мне вырваться из виртуального пространства. Оба вражеских звездолета были все еще окутаны кварковым дымом, и я понял, что мое пребывание в виртуальной реальности продолжалось недолго. Я вытянул обе руки и выстрелил, не очень заботясь о точности прицела. Тут уж важно было не попасть, а припугнуть. Эффект превзошел все мои ожидания. Выстрел из правого пальца разнес один из звездолетов на глюоны и сигма-мезоны, а второй, все еще окутанный кварковым дымом и потому к сопротивлению не способный, немедленно запросил пощады. Все было бы хорошо, но выстрел из моего левого пальцы пришелся, к сожалению, на планету, которую я вовсе не ожидал обнаружить в этой области Вселенной. Это была планета-одиночка, давно потерявшая свою звезду, а может, никогда своей звезды и не имевшая. Именно поэтому ее трудно было разглядеть в темноте космоса. К тому же, все мое внимание было занято удиравшими от меня кораблями. Нет, я не отрицаю, что был виноват — нужно было быть более внимательным. Я даже готов был понести наказание. Но не в тот момент, конечно, — сначала нужно было разобраться с врагом. А планета… Ну что планета — разве вы не знаете, что происходит с планетой, если в нее попадает луч виртуалки? Возможно, сейчас эта планетка вращается вокруг какого-нибудь светила, которое она сама себе и придумала. А возможно, что ее и вовсе нет — если кто-то придумал именно эту планету, и она стала частью чужого вымысла… Что до похитителей, то они не стали просить пощады и выбрасывать белый флаг — в космосе белое совершенно не смотрится, для сдачи в плен здесь используют посадочные боты, если, конечно, они остаются целыми после боя. Я медленно приблизился к звездолету врага и, должно быть, привел их в полное замешательство одним своим видом. Согласитесь, одно дело потерпеть поражение от превосходящих сил противника и совсем другое — от голого человека, размахивающего руками и изрыгающего во всех диапазонах спектра непристойные ругательства. Да, каюсь, ругательства были непристойными, я просто не сумел себя сдержать. И что вы думаете? Они раскрыли люк и, пользуясь световым галактическим кодом (попросту говоря, мигая фонариком), пригласили меня войти. Так я и послушался! Мне от этих негодяев ничего не было нужно — кроме пляжного костюма, конечно. Я так и ответил, пользуясь тем же кодом (попросту говоря, мигая собственными глазами). Вот тогда-то и выяснилая подоплека этого странного похищения и не менее странной погони. Господа, я смеялся, как никогда в жизни! Вы же знаете, как падки на сенсации нынешние журналисты. В прошлые века они хотя бы брали у своих жертв интервью, не сейчас это не в моде. Зачем с кем-то о чем-то разговаривать, если можно сфабриковать всю беседу (включая почесывание лысины и сплевывание через плечо) на биокомпьютере? Так вот, некая группа аргентинских мафиози (эти аргентинские евреи доверчивы, как дети) посмотрела показанный на прошлой неделе телевизионный ролик с моим участием. Я-то об этом ни сном, ни духом — где, скажите на милость, авторские права? И в том интервью я (держитесь крепче!) заявил, что, дескать, «отвагу придает мне мой пляжный костюм, поскольку обладает уникальной особенностью, которую я не намерен раскрывать посторонним». Естественно, мафиози решили костюмом завладеть и секрет узнать. Дальнейшее вам известно. С победителями не спорят. Выставив вперед большой палец левой руки (только для острастки, я не не собирался пускать оружие в ход), я вошел в корабль врагов, взял свой пляжный костюм, разложенный в капитанской рубке, и сказал на прощание: — Секрет я вам все равно не раскрою. Удрученные мафиози проводили меня свирепыми взглядами. Я вернулся на Землю и улегся на пляже, ожидая, когда начнется следующее приключение. Костюм я небрежно бросил рядом. Должен сказать, что он действительно обладает уникальной особенностью, о которой мне не хочется рассказывать. Разве только вам… Видите ли, он мне ужасно жмет. Просто ужасно. Из-за этого я становлюсь раздраженным. А раздражение заставляет меня пускаться в авантюры, о которых я порой и сам жалею.

СПАСТИ ГАЛАКТИКУ

История, о которой я хочу рассказать, произошла вскоре после того, как я вернулся с одной из планет Дельты Ориона. Только не спрашивайте, как эта планета называлась. Я, конечно, помню, поскольку никогда не жаловался на память, но не скажу — мне вовсе не хочется, чтобы кто-нибудь из моих читателей отправился в тот мир и нашел там свою погибель. Уверяю вас, я и сам с трудом спасся, что не делает чести моей сообразительности. Потом, когда-нибудь напомните мне, и я расскажу обо всем, что там происходило но не сейчас. Сейчас мне вспоминается, как я останавливал звездные скопления — это куда более приятные воспоминания. Я отдыхал в своем домике на перекрестке Нахшон. Домик у меня небольшой, в нем всего два этажа и только одна кухня. Он охотно слушается руля, любит летать против ветра, и я частенько разрешаю ему самому выбирать маршрут. Вот он и вывез меня на тот перекресток, где еще в начале ХХI века посадили сосновую рощу. Деревья разрослись, и теперь каждый домовладелец стремится хотя бы раз в году отдохнуть в собственном доме под сенью огромных корабельных сосен. Вид отсюда действительно замечательный — особенно, если смотреть на север, где возвышаются, занимая полнеба, двухкилометровые башни небоскребов Бейт-Шемеша. Так вот, лежу я на диване, матрас фирмы «Аминах» с центром здоровья массирует мне спину, норовя захватить и другие части тела, и вдруг посреди комнаты возникает изображение Анатолия Зубова, известного российского астронома, с которым (я имею в виду, конечно, самого Анатолия, а не его изображение) мы как-то попали в переделку на Марсе. — Вот ты тут прохлаждаешься, — осуждающе сказало изображение, — а нашей Галактике грозит гибель. — О чем это ты? — удивился я. — Совсем недавно я облетел весь галактический экватор. Правда, летел я на дарсанском звездолете, который докучал мне своими изречениями, но все-таки кое-что заметил. А именно: звездный пояс как никогда устойчив. Сверхновые вспыхивают только там, где еще нет развитых цивилизаций. По-моему, с нашей Галактикой все в порядке. — Значит, ты еще не слышал о последнем открытии Мицубиши, — сказало изображение Зубова. — Я имею в виду психодинамические эффекты государственной деятельности. — Не понял, — сказал я и сел. Матрас попытался приподняться, чтобы продолжить массаж, но я оттолкнул его, и он обиженно затих. — Объясняю, — сказало изображение. — Тебе прекрасно известно, что каждый живой индивидуум излучает в пространство биоволны, обладающие энергией. — Еще бы, — заметил я, — я и сам, когда интенсивно думаю, замечаю, как вокруг начинает светиться воздух. — Обнаружено, — продолжало изображение, — что наиболее интенсивно излучают политические деятели. Это естественно — такой уж у этих людей характер, они призваны преобразовывать мир. — Да, да, — нетерпеливо сказал я, — переходи к делу. — Уже перешел. Канава Мицубиши обнаружил, что волны излучений политических деятелей обладают специфической частотой и, достигнув галактической плоскости, объединяются вместе. Происходит резонанс. Излучение как бы усиливает само себя. А поскольку политикой люди занимаются не одно столетие, то… — То это излучение, — закончил я мысль Зубова, — способно сдвинуть горы. — Если бы только горы! — воскликнуло изображение. — Оно оказалось способно сдвигать звезды! И теперь двести тысяч звезд-карликов, расположенных в районе нашего галактического рукава, дрейфуют в сторону скопления Ориона, где, как тебе известно, избыток звезд-гигантов. Ты представляешь, что будет, когда… — Представляю, — прервал я. — Разумная жизнь способна возникнуть лишь в планетных системах звезд-карликов типа нашего Солнца. А излучение звезд-гигантов не позволит образоваться органическим молекулам, и Галактика лишится нескольких тысяч цивилизаций. Кошмар! — О чем я тебе и толкую уже полчаса! — мрачно заявило изображение Зубова. — Чем я могу помочь? — спросил я, поднимаясь с дивана и отбрасывая ногой потянувшийся было за мной матрас. — Подумай, Иона, — вздохнуло изображение. — Мне нечего тебе подсказать. В отличие от тебя, я не умею перемещать звезды. Изображение задрожало (надеюсь, не от холода) и исчезло. — Ты обо мне слишком хорошего мнения, — сказал я в пустоту. Действительно, с чего Зубов взял, что я умею передвигать звезды? Если он имел в виду тот случай, когда я перетащил Сириус Б на более далекую от Сириуса А орбиту, то моей личной заслуги в том почти не было — я просто занялся дрессировкой космических парусников, животных красивых, огромных, но беспросветно глупых, и они заслонили от Сириуса Б поле тяжести А-звезды. Если поле тяжести исчезает, то что делает небесное тело? Вот именно, начинает двигаться по прямой. Что Сириус Б и сделал. Я наблюдал с борта своего корабля и подгонял парусников, которым больше всего хотелось спать, а не экранировать своими крыльями чужие поля тяготения. Может, и сейчас попробовать использовать космических парусников? Подумав, я отбросил эту мысль: животные эти уже сорок лет назад были занесены в красную книгу, их осталось слишком мало для того, чтобы воздействовать сразу на тысячи звезд. Не получится. Нужен был иной выход. Может, попробовать погасить голубые гиганты в Орионе? Если погаснут гиганты, то опасности для звезд-карликов не будет, ну и пусть себе дрейфуют, куда им хочется. Точнее — куда их влекут политические биоволны. Нет, — подумал я, — этот вариант тоже не годится. Во-первых, кто возьмется гасить звезды-гиганты? Лично я на такую авантюру не пойду, у меня нет желания испариться, не долетев даже до звездной хромосферы. А во-вторых, если и найдутся такие камикадзе (людей, готовых пожертвовать жизнью во имя какой-то, чаще всего нелепой цели, во все времена было достаточно), то зачем же губить самое красивое звездное скопление Галактики? Нужно было придумать какое-то нестандартное решение, и я понял, почему именно ко мне обратился Анатолий Зубов со своей просьбой. Кто же, кроме меня, способен в столь критической ситуации придумать идею, совершенно нестандартную, такую, какая никому, кроме Ионы Шекета, и в голову не придет? Давай-ка, друг, рассуждать методически, — сказал себе я и растянулся на диване: когда лежишь, думается лучше, мысли не стекают к ногам, а сосредотачиваются в затылке. Матрас немедленно продолжил свой сеанс массажа, но я уже не получал от этого никакого удовольствия. Если рассуждать методически, то хорошо бы обойтись минимальным воздействием. Особенно если учесть, что я устал после долгой экспедиции, и сейчас у меня просто не было бы сил возиться, к примеру, с дрессировкой космических парусников, даже если бы представилась такая возможность. А если, — подумал я, — попробовать подойти к проблеме с другой стороны? Если оставить звезды в покое, но взяться за политиков? Конечно, наши политики — тоже своего рода звезды со всеми присущими им странностями, пятнами, протуберанцами, вспышками и затмениями. Но с политиками хотя бы иногда можно договориться… О чем? Чтобы они попридержали свою мыслительную деятельность? Легче, наверное, все-таки переместить с места на место все звезды-карлики в пределах двухсот парсеков от Солнца. Я вспомнил, каких усилий мне стоило заставить замолчать депутата Ниссима, решившего использовать кокон времени для того, чтобы… Стоп. Кокон времени. Почему я не подумал о нем сразу? Я повернулся со спины на живот, и матрас принялся массировать меня в таком месте, до которого я даже свою жену Далию допускаю лишь по четным числам нечетных месяцев. Я вскочил с дивана и начал ходить по комнате, вызывая недовольство у мебели, поскольку натыкался на столы, шкафы и стулья, причиняя их здоровью непоправимый вред. Итак, в здании любого парламента на Земле установлены коконы времени, позволяющие депутатам растягивать регламент и вместо положенных трех минут говорить три часа или даже три года. Беда в том, что каждый депутат пользуется коконом времени независимо от своих коллег. В результате мыслительная энергия все равно распыляется и уходит в пространство, приводя Галактику на грань гибели. А если соединить все коконы в одну цепь? Тогда время перемешается, и, скажем, депутат Ниссим будет вынужден говорить свой спич о необходимости принятия конституции перед сенаторами Древнего Рима, а депутат Авраам Линкольн окажется на трибуне иранского парламента в конце ХХ века и станет доказывать преимущества демократии мусульманским фанатикам. Ну и что? Это даже интересно, это расширит кругозор политиков прошлого и заставит политиков наших дней задуматься над тем, что они говорят, стоя на трибуне. Но зато все мыслеволны окажутся перемешаны настолько, что никакой резонанс станет невозможен! Нужно попробовать, — решил я и немедленно отправился в Иерусалим, где как раз заканчивалось дневное заседание кнессета. Депутат Ниссим стоял в коконе времени (по-моему, на его часах пошел уже пятый час выступления) и убеждал коллег отдать наконец Гренландию эскимосам, потому, дескать, что евреи просто не желают жить и творить среди снегов и торосов. Я предъявил свой пропуск и прошел в пультовую, где операторы времени пили чай и травили анекдоты, не обращая никакого внимания на сложную аппаратуру. — Ну-ка, — потребовал я у оператора, сидевшего за главным пультом, ну-ка, надави-ка вон на ту клавишу и передвинь вон тот рычаг! От неожиданности он так и сделал и только потом спросил, а что, собственно, мне здесь нужно. — Уже ничего, — сказал я и покинул помещение. И действительно, дело было сделано: все коконы времени соединились в одну систему, и все парламенты всех времен и народов замкнулись сами на себя. Вам это может показаться удивительным, но парламентарии не обратили на это обстоятельство никакого внимания! Сенат США проголосовал за казнь Марии-Антуанетты, израильский кнессет принял решение об импичменте президента Ельцина, а Народное вече Новгорода Великого наказало русским князьям взять Берлин и арестовать Гитлера. В мире, кстати, тоже никто не заметил, что законы принимают вовсе не те люди, которые были избраны в нужном месте и в нужное время. Перемешались не только речи и законы. Перемешались и биоэнергетические потоки. О резонансе и речи больше быть не могло. И звезды остановились. Скопление красных карликов встало на прикол в сотне парсеков от Солнечной системы, а скопление голубых гигантов и с места не сдвинулось. Я вернулся в свой дом на перекрестке Нахшон и улегся на диван, который немедленно принялся массировать мне затылок, предположив, видимо, что именно эта часть моего тела испытала в последние часы наибольшее напряжение. — Ты молодец, Иона, — произнесло, не поздоровавшись, изображение Анатолия Зубова. — Очень оригинальное решение! Галактика спасена. Правда, теперь нам грозит нашествие звездных парусников, но это мелочь по сравнению со спасением сотен еще не возникших цивилизаций. Конечно же, Зубов оказался не прав. Космические парусники — вовсе не те животные, к которым можно относиться с пренебрежением.

НА ВСЕХ ПАРУСАХ

Некоторые говорят, что межзвездные полеты убили романтику. Дескать, выходила раньше влюбленная парочка на балкон своего блочного дома, смотрела в небо и мечтала, глядя на звезды — загадочные, яркие и слабые. А теперь о чем мечтать, если знаешь, что к этим раскаленным газовым шарам мчатся сотни металлических громадин, влекомых вовсе не игрой фантазии, а жаром атомных реакторов? А как было бы хорошо передвигаться от звезды к звезде на парусниках или даже на байдарках! Сколько романтики… Сколько препятствий, позволяющих каждому мужчине ощутить себя героем, а каждой женщине вообразить себя амазонкой! Так может рассуждать лишь человек, никогда не покидавший Землю. Мне доводилось не раз (и я уже рассказывал об этом) перемещаться от звезды к звезде. Каких только способов я не использовал! Один только дарсанский звездолет чего стоит, не говорю уж о том времени, когда я передвигался вообще на своих двоих — с помощью ранцевых двигателей системы Огорискина-Метелли. Уверяю вас, самое романтичное, что я помню — это полет на огромном суперзвездолете «Иерусалим», вмещающем две с половиной тысячи пассажиров. Стоишь на прогулочной палубе, перед тобой на обзорном экране сияют звезды… совсем так, как если бы ты стоял с дамой сердца на балконе своего блочного дома и мечтал, как мечтали твои предки. Есть, правда, в космосе и другая романтика, но к ней обычно не стремятся те, кто путешествует ради отдыха. Я имею в виду гонки на космических парусниках. Не на тех парусниках, конечно, что выпускает на потребу обывателя Хайфский завод космосудостроения. Я говорю о космических парусниках типа Stellarium erectus mobile, относящихся к подвиду хищников, виду позвоночных и классу углеродоживущих. Мы, звездные путешественники, называем этих животных емким словом «бредуны». Здесь по меньше мере два смысла. Первый: бредуны действительно бредут в космической пыли, не торопясь и не зная цели. И второй смысл: попробовав оседлать бредуна, путешественник обычно начинает бредить, ему мерещится, что он попал в страну своей мечты, стал, допустим, халифом или председателем домового комитета… Трудно потом вернуться к обычному течению жизни. Но приходится, и это главный недостаток общения с бредунами. Я уверен, что никто из моих читателей не видел бредуна живьем, не говоря уж о том, чтобы попытаться оседлать это животное, размер которого превышает три километра. Я же знаю: читатель любит смотреть космические приключения, развалясь на диване… Впрочем, не буду говорить все, что думаю о читателе — в конце концов, для кого же я пишу свои мемуары? Своего первого бредуна я оседлал, когда возвращался на Землю из третьего полета к Дарсану. Звездолет, выданный мне дарсанцами во временное пользование, я вернул законным владельцам, что вызвало со стороны бортового компьютера неадекватную реакцию. Он, бедняга, почему-то решил, что я буду коротать в его обществе весь остаток своей жизни и потому, расставаясь, лил слезы и пытался покончить с собой, отключившись от систем энергопривода. Чтобы избежать сцен, мне пришлось сматываться с Дарсана на первом попавшемся неразговорчивом боте, и половину пути к Солнечной системе я вынужден был общаться с собственным отражением в зеркале. Шла третья неделя полета. Я стоял у иллюминатора, глядел на звезды и пытался понять, какая романтика заключена в этих ярких гвоздях, прибитых на черный бархат небесного… э-э… ну, вы понимаете, что я имею в виду, у меня просто не хватает памяти пересказывать ту романтическую чепуху, которая радовала наших предков. Стою я, смотрю на звезды, и вижу: наплывает на мой корабль какая-то тень, чернее самого пространства. И ощущение возникает соответствующее: будто мир исчез, и ты попал в рай, где с тобой сейчас начнут разговаривать ангелы, начиная от Габриэля и кончая Разиэлем. Хорошо, что я сразу сообразил: мой кораблик оказался на пути движения одного из бредунов, и я могу пережить одно из самых удивительных приключений. Я мигом надел скафандр (в ту пору я еще не поставил себе искусственных легких и вынужден был облачаться в пластик, выходя в космос), открыл люки и вылез на поверхность корабля. Бредун висел над моей головой подобно гигантской простыне с бахромой. Если животное свернется клубочком, то я вместе со звездолетом окажусь внутри, будто в мешке, и бредун сразу начнет меня переваривать… Нет, это была не та смерть, какую можно пожелать порядочному путешественнику его еврейская мама! Я прыгнул и оказался на мягкой поверхности паруса. Собственно, само тело бредуна невелико, по размерам не больше нильского крокодила и по форме похоже. Но вместо лап у бредуна паруса — три полотнища, которые у взрослой особи достигают, как я уже говорил, размеров трех и более километров. Паруса улавливают и отражают свет звезд, как парусные суда девятнадцатого века улавливали ветер. Давление звездного света невелико, и потому бредуны не могут двигаться быстро — никакое животное не в состоянии развить скорость больше трех тысяч километров в секунду. Но и этого достаточно, поверьте мне! Итак, я стоял на пупырчатом теле главного паруса и прекрасно помнил, что мне грозит смертельная опасность: либо я в течение пяти минут обнаружу крокодилью тушку — тело бредуна, либо поплыву по волнам галлюцинаций, и мне станет так хорошо, что я никогда больше не вернусь ни на Землю, ни вообще никуда. Вы пробовали бежать по болоту? Ощущения были именно такими. Я видел небольшой выступ метрах в трехстах — это была голова хищника, она глядела на меня фасетчатым глазом и ждала, когда я впаду в ступор, чтобы поглотить и переварить. Кстати: переваривают бредуны не тело человека, а его жизненный опыт — воспоминания, умения, знания. Делиться всем этим грузом я не собирался, а бежать и хватать зверя за глотку уже и времени не было. И что я мог сделать? Да именно то, что подсказала мне моя богатая фантазия. Я вытащил из карманчика, расположенного на груди скафандра, пистолет с клеящим веществом (используется для латания дыр, пробитых микрометеоритами) и, прицелившись, пальнул прямо в фасеточный глаз животного. Только не спрашивайте, попал я или нет. К вашему сведению: я попадаю с первого выстрела в глаз утки, летящей на высоте полукилометра, и это на Земле, где сила тяжести искажает все траектории. Естественно, я не промахнулся и на этот раз. Клейкое вещество залепило глаз и лишило бредуна возможности видеть то, что происходило вне его сознания. Пришлось бредуну погрузиться в глубину собственного «я», а мне того и было нужно. Теперь все галлюцинации, какие могли возникнуть в подсознании этого животного, всплывали не в мозгу у жертвы (моем — в данном конкретном случае), а в собственном мозгу бредуна. Я до сих пор не знаю, что именно увидел «мой» бредун. Как бы то ни было, конечности его расслабились, и поверхность паруса, на которой я стоял, стала твердой как стол и такой же плоской. Теперь я уже без опаски мог потренироваться в управлении этим удивительным парусом. В запасе у меня было часа два-три, я-то знал, что клей только в инструкции называется вечным, а на самом деле слезная жидкость любого космического животного способна расплавить этот состав — нужно только время. Я подбежал к торчавшей, будто торшер, голове бредуна с залепленным глазом и нашел на лысом черепе два небольших рога: насколько я знал, это были антенны, с помощью которых бредуны связывались между собой. Рожки можно было использовать и иначе: подавая команды на впавший в ступор мозг. Я огляделся — вверху сияла гамма Ориона, а над самой поверхностью паруса мрачно висел Антарес. Он-то мне и был нужен — точнее, давление его красных лучей. Я сдвинул один из рогов на голове бредуна чуть вправо — ровно настолько, чтобы поверхность паруса повернулась на три с половиной градуса, и звездный ветер почувствовал свою силу. О, какое это было ощущение! Парус напрягся подо мной, инерция прижала меня к поверхности, и мы помчались. Я огляделся и немного передвинул рог управления. Поверхность паруса чуть наклонилась, курс изменился, и я увидел Солнце. Еще одно движение рога, и мы мчались уже в направлении Солнечной системы — домой. Естественно, домой ко мне, ибо никто не знает, где находится дом этих крылатых космических тварей. Я был так очарован полетом на бредуне, что из моей головы начисто исчезли всякие мысли о том кораблике, на котором я летел, когда увидел в иллюминатор приближающийся парус. Мой корабль исчез в глубинах космоса, и найти его теперь мог разве что оборудованный поисковой аппаратурой разведчик. Я понял, в какую историю влип, только тогда, когда от фасеточного глаза начали отваливаться один за другим слои клейкого вещества. Сейчас животное придет в себя, увидит меня перед собственным, как говорится, носом и… И все — дни мои будут сочтены, я навсегда останусь здесь в мире галлюцинаций, навеянных сознанием бредуна! Что было делать? Кто-нибудь другой наверняка впал бы в уныние, но опасность лишь придает мне сил. Пока еще поверхность паруса сохраняла твердость металла, я подошел к голове бредуна и плюнул в фасеточный глаз, напоминавший глаз огромной мухи. Немногие это знают, но в космическом холоде человеческая слюна действует не хуже, чем патентованный клей фирмы «Тамбур». Правда, я не подумал в тот момент о том, что нахожусь в скафандре, и в результате оплевал стекло собственного шлема. Но это была небольшая беда — щетки мигом очистили стекло и вывели мою слюну наружу. Остальное было делом техники — глаз бредуна был опять залеплен, животное вновь погрузилось в разглядывание собственных галлюцинаций, а я перевел парус в режим движения по галсам. Кто не знает, что это такое, пусть спросит у капитана любого из клиперов, бороздивших просторы Индийского океана в конце XIX века. Да, это было давно, и капитаны клиперов давно умерли, но это уже не мои проблемы, верно? Ровно через двое суток я подвел своего бредуна к орбитальной станции Плутона и напоследок еще раз плюнул в глаз животного, чтобы у диспетчеров было время закончить швартовочные операции. Меня встретили как героя, но все эти церемонии меня совершенно не интересовали. Я ведь болше двух суток провел в скафандре и ничего не ел, поскольку перед выходом забыл наполнить пищевые контейнеры. Поэтому я воздал должное бифштексу и под одобрительные возгласы экипажа орбитальной станции позволил своей записной книжке рассказать о моих приключениях. Она, как обычно, все перепутала и вместо рассказа о полете на космическом парусе выдала историю моей экспедиции к выборщикам Альдебарана.

ВЫБОР

В планетную систему Альдебарана я попал совершенно случайно. Обычно мои «случайности» бывают хорошо организованы, но в тот раз действительно произошла чудовищная накладка. Я направлялся на планету Дарсан, чтобы вернуть наконец звездолет, который был мне одолжен года за два до описываемых событий. Дарсанский звездолет — существо непредсказуемое, он может быть точен, как лучшие часы, но может взбрыкнуть подобно дареному коню и отправиться совсем не туда, куда вам нужно. Я давно хотел от не избравиться, и он это понимал, а потому делал все от него зависящее, чтобы отдалить возвращение на родную планету. На полпути от Земли к Дарсану расположена небольшая черная дыра, примерно сотня миллионов тонн по массе, размером чуть больше булавочной головки. Заметить ее довольно сложно, вот звездолет и сделал вид, что не заметил. Черные дыры, кстати говоря, — объекты еще более непредсказуемые, чем дарсанские звездолеты. Поэтому я решительно не могу сказать, как получилось, что, выбравшись из гравитационной ямы, мы оказались не в окрестностях Дарсана, а на въезде в планетную систему Альдебарана. Для моего звездолета это был еще больший сюрприз — всем известно, что дарсанцы издавна недолюбливают альдебаранцев, хотя причин подобной антипатии не могли бы назвать ни те, ни другие. Это естественно: любовь, как и ее отсутствие, не поддаются логическому анализу. Итак, мы оказались, сами того не желая, на задворках системы Альдебарана, и первое, что я услышал, придя в себя от неожиданности, было: — Эй, на звездолете! Котлы погасить, встать на якорь! Экипажу прибыть на базу в шлюпке без сопровождения! Распоряжаются, будто у себя дома! Пришлось подчиниться. Надо сказать, что сделал я это не без удовольствия — очень хотелось хотя бы несколько часов не слышать словесных упражнений дарсанского компьютера, управлявшего звездолетом так, будто на борту никогда не было и не будет живого экипажа. Альдебаранская база размещалась на астероиде, силой тяжести там даже не пахло, а искусственная гравитация здесь, видимо, была не в чести. Я не большой поклонник невесомости и потому дал волю раздражению, оказавшись в диспетчерской. — Что вы себе позволяете? — раскричался я. — Мое имя Иона Шекет, и я веду корабль на Дарсан! — Замечательно! — обрадовался диспетчер, небольшого роста хлородышащее существо с тремя хвостами вместо двух глаз. — Иона Шекет, мы о вас слышали. Вы известный политик с планеты Земля, не правда ли? Я не был уверен, что сколько-нибудь известен в качестве политика. Да, было дело, однажды я чуть было не попал в кнессет, когда-нибудь я расскажу об этом, хотя, уверяю вас, мои приключения на политическом поприще куда менее интересны моих же приключений в пространстве и времени. — Да, я с Земли, — согласился я, — но назвать меня известным политиком было бы сильным преувеличением. Должно быть, альдебаранцам не попадались скромные земляне. Диспетчер, во всяком случае, пропустил мое заявление мимо ушей — я имею в виду приемные локаторы, расположенные у этой группы земноводных в кончиках указательных пальцев. — Заседание еще продолжается, — объявил диспетчер, — и вас немедленно доставят в зал, чтобы и вы могли участвовать в выборах. Только выборов мне не хватало! Я сразу вспомнил выборы на Земле, на Ганимеде и десятке других планет. Вспомнил, как пытался разбираться в неизвестных мне политических системах и партиях, и как однажды даже попал в тюрьму, потому что проголосовал не за ту партию, за которую обязаны были голосовать все прибывшие на планету звездоплаватели. Нет, увольте! Я так и сказал диспетчеру, но он меня не слышал, потому что торопливо колотил ушами, то есть — указательными пальцами всех четырех рук, по пульту, вызывая корабль сопровождения. Меня доставили в зал заседания прежде, чем я успел составить в уме апелляцию против незаконных действий некоторых подданных Альдебарана. Зал, куда меня доставили, напоминал огромную палату в сумасшедшем доме: все стены были обиты мягкой материей, способной поглотить не только звуки и удары, но даже политические взгляды и взаимные оскорбления. Видимо, поэтому собравшиеся в зале существа были так вежливы друг с другом, а также со мной, свалившимся будто снег на голову. — Уважаемый господин Шекет, — обратился ко мне председательствующий. Это было двоякодышащее существо с планеты, где наверняка понятия не имели о том, что гостю сначала нужно предложить сесть. — Господин Шекет, мы рады, что вы намерены принять участие в голосовании. Среди кандидатов на этот раз… — Позвольте, уважаемый, — воскликнул я, — видите ли, сюда я попал случайно и не имею чести… Я совершенно не знаком с политической ситуацией и потому… Нельзя ли оставить меня в покое и позволить мне покинуть помещение? — О, господин Шекет, — застонал председатель, — Честь вы, безусловно, имеете, а что касается политической ситуации, то нынче она проста, ибо всего восемь народов претендуют на то, чтобы получить достойных руководителей. Поэтому, как вы можете видеть, конкурс очень велик, и ваше в нем участие придаст выборам еще большую остроту, без которой никакое политическое действо… — О чем вы говорите? — удивленно воскликнул я. — Какие восемь народов? Кто кого здесь выбирает, в конце-то концов? Настала очередь удивляться председателю этого высокого собрания. — Как кто кого? — сказал он. — Мы, профессиональные политики, входящие в ассоциацию политиков Альдебарана и ближних миров, выбираем на ближайшее пятилетие народы, которыми будем управлять к вящей славе корпорации. Сегодня мы слушаем избирательную программу цивилизации аллопренов с планеты Биркусс. — Послушайте, — проникновенно сказал я, — я расскажу вам, как происходят выборы на Земле и прочих приличных планетах. Раз в четыре или пять лет народы приходят к урнам и отдают свои голоса за того или иного политического лидера. Тот, кто получит большинство голосов, и будет править данным народом в течение некоторого отрезка времени. — Глупая система! — воскликнул председатель. — В приличных мирах все происходит наоборот. Как может народ выбирать себе правителя? Он же может выбрать какую-нибудь кухарку, не имеющую представления о том, что такое государственная машина, где у нее руль и где тормоз! — Ну да, — согласился я. — Так часто и бывало. Не знаю, как с кухарками, но слесарей и всяких там водопроводчиков выбирали. Потом, конечно, мучились, но ведь это прямое следствие свободного волеизъявления масс… — Ну и чепуха! — в сердцах сказал председатель. — Управлять должен профессиональный политик, его для того и учат. Именно политики, собираясь здесь один раз в пять лет, выбирают себе народы, которыми будут управлять. И каждый народ хочет, конечно, быть избранным, ибо иначе может остаться вообще без власти, впасть в анархию и дикость, а это никакому народу не хочется. Поэтому предвыборные обещания, которые мы получаем от народов, очень, я бы сказал, специфические… — Ничего не понимаю, — расстроился я. — Кто кому дает предвыборные обещания? — Народ политикам, естественно! Сегодня, например, мы заслушиваем предвыборную программу пустынных жителей планеты Брибрам. Вы, уважаемый Шекет, прервали выступление на самом интересном месте. Садитесь, смотрите и слушайте. Что мне оставалось делать? Я сел и начал смотреть и слушать. Пустынные жители планеты Брибрам были похожи то ли на татаро-монголов земного средневековья, то ли на бедуинов двадцатого века. Жили они в барханах и им позарез нужен был начальник, который смог бы заставить их пойти навстречу достижениям цивилизации. Взамен они обещали не обрезать будущему правителю конечностей, не работать тогда, когда будущий правитель будет отдыхать, создать будущему правителю все условия для его сексуальной деятельности… и что-то еще, очень уж специфическое, в чем я по неопытности так и не сумел разобраться. — Ничего себе, — сказал председатель, когда предвыборная реклама закончилась. — Неплохие условия, вчерашняя речь тирдикопов с Баккаверы была, на мой взгляд, менее привлекательна. — По мне, — заявило какое-то дикого вида существо, лежавшее неподалеку от меня и ежесекундно взбрыкивавшее то ли задними конечностями, то ли передними глазными отростками, — по мне, так лучше всего была программа зиннеров с Филдрепрендагоролы, я лично буду голосовать за эту цивилизации, с ней, по крайней мере, меньше хлопот, они даже ходить не умеют! — Лучше пусть ходят, — подал голос некий трехногий политик, нетерпеливо прыгавший в соседнем ряду, — пусть лучше ходят, но не желают жить при коммунизме, как врагапы с Храбокисты! — Спокойно, господа, — сказал председатель. — Среди нас новый выборщик, и возможно, от его голоса зависит, какой именно цивилизацией нам предстоит управлять в ближайшие пять лет. Господин Шекет, вам слово! — М-м… — сказал я. — Э-э… Мне очень нравится ваша система выборов. Но как-то это непривычно. Могу себе представить, что творилось бы на Земле, если бы, скажем, не израильтяне в конце прошлого века выбирали между Бараком и Нетаниягу, а Барак выбирал себе народ, которым хотел бы управлять. Или Биби… — Но ведь так и должно быть! — удивился председатель. — Этот ваш Барак профессиональный политик? — Ну… - с сомнением произнес я. — Не так, чтоб очень… — Тогда он и выбирать не должен! — воскликнул председатель. Непрофессионалы лишены у нас всех избирательных прав! Только профессионал, обладающий дипломом, имеет право выбирать себе народ! — Да… - протянул я. — Интересно, где бы Нетаниягу нашел себе такой народ, который полностью соответствовал его политическим взглядам. Не говорю уж о Бараке… — Так это народы должны постараться, — поучительно сказал председатель, и преподнести себя в самом выгодном свете. Кстати, я очень не люблю, когда у народа появляются популистские лозунгы. Например: «Готовы ублажать начальника всеми способами, даже если таких способов не существует!» Понятно же, что обещание невыполнимо, так нет же, предлагают некоторые! Я за такие народы никогда не голосую. Собрание одобрительно зашумело. — А можно, — торопливо сказал я, — проголосовать заочно? Мне, видите ли, нужно срочно лететь на Дарсан, и потому… — На Дарсан? — воскликнул председатель, и я кожей ощутил, как изменилась атмосфера в зале. — На Дарсан, говорите вы? Нет, Шекет, мы были о вас, как о политике, лучшего мнения! Как можете вы иметь дело с этой цивилизацией, не знающей даже, что такое политическая система правления? Послушайте, Шекет, да вы вообще профессионал или кто? — Или кто, — признался я и в следующее мгновение был вытолкнут из зала двумя дюжими погромщиками, состоявшими сплошь из рук и не имевшими голов на плечах. Меня живо доставили обратно на дарсанский звездолет и дали «добро» на немедленный старт. — Ну что, — осведомился компьютер, когда закончился этап разгона, — за кого проголосовал? Кем тебя заставят управлять? — Никем! — отрезал я. — Может, это и прогрессивная система, может, действительно не народ должен выбирать себе правительство, а профессиональные правители должны выбирать народ для управления… Но не по мне это. Я традиционалист. Вот вернусь на Землю и проголосую за депутата Кореша, я хотя бы знаю, чего от него можно ждать. — И чего же от него можно ждать? — заинтересованно спросил корабль. — Да ничего! — воскликнул я. — И это самое лучшее, чего можно ждать от политика.

ЛЮБОВЬ ЗЛА

Честно говоря, я не знаю, в каком мире живу. Конечно, в моем компьюетере все Вселенные, которые я когда-либо посещал, пронумерованы — есть в каталоге даже Вселенная с номером 100, отличающаяся от Вселенной с номером 99 только отсутствие темной туманности между Альтаиром и Альдопарабоглуксом. Я уже давно взял за правило нумеровать миры, иначе мне пришлось бы блуждать в одних и тех же пространствах, не понимая, то ли я действительно попал во Вселенную, где уже бывал однажды, то ли это странное проявление так называемого deja vu на галактическом уровне. Проблема в том, что я и сам забыл, чем, собственно, отличается мой родной мир от всех прочих. Да, там есть Соединенные Штаты Израиля, так они есть везде — Вселенных без Соединенных Штатов Израиля, насколько я понял, не существует в материальной Вселенной. В моем мире (это я помнил точно) на парапете тель-авивской набережной я как-то нацарапал надпись: «Иона Шекет не любит цветную капусту». Но точно такую же надпись я обнаружил в десятках других миров. Было, конечно, еще одно обстоятельство, которое могло мне доказать: я — дома. Однако именно это обстоятельство я вовсе не жаждал выяснять. Я имею в виду, что в моем мире меня вот уже который год ждала на звездолете «Бутон» в поясе астероидов моя законная жена Далия. Но во время всех своих путешествий по мирам и звездам я старательно облетал пояс астероидов на расстоянии минимум десять парсеков — только Далии мне недоставало для полного счастья! Поэтому я до сих пор не знаю, удалось ли мне вернуться в мой собственный мир или я все еще пребываю в одном из альтернативных. Как-то, желая все-таки выяснить истину, я попросил капитана пролетавшего мимо звездолета о небольшой услуге. — Будете пролетать сквозь пояс астероидов? — спросил я. — Всенепременно, — ответил капитан, даже не потрудившись уменьшить скорость. — Поглядите, пожалуйста, дрейфует ли там звездолет «Бутон», на борту которого находится женщина по имени Далия. — Всенепременно, — повторил капитан, и у меня сложилось мнение, что он не знает ни одного другого слова. Наши звездолеты разошлись во времени и пространстве и с тех пор я не встречал ни этой посудины, ни ее капитана. Возможно, ему и удалось выполнить мою просьбу, но сообщить мне об этом он мог лишь при следующей случайной встрече на одной из трасс в какой-нибудь из Вселенных. Как-то я поставил свой звездолет в космопорту имени Бен-Гуриона и специально поднялся в буфет кнессета, чтобы найти там депутата Ниссима Кореша, давнего моего знакомого, который никуда и никогда не улетал с Земли-1 и мог бы ответить мне на вопрос: «В какой, черт побери, Вселенной я нахожусь?» Депутат сидел за чашкой кофе на своем обычном месте и встретил меня так, будто мы расстались вчера. — Конечно, Шекет, вы в своем родном мире! — воскликнул он. — Ибо где еще оппозиция готова завалить законопроект об аннексии Южной Зеланднии только на том основании, что согласно последней переписи там не было обнаружено ни одного еврея? — Нигде, — согласился я, но уверенности это сообщение мне так и не придало: в любом из миров, думал я, присоединение Южной Зеландии к Соединенным Штатам Израиля было бы невозможно, и вовсе не из-за глупой переписи. Ведь еще в начале XXI века Новая Зеландия погрузилась на дно океана в результате катастрофического землетрясения. Естественно, что там не оказалось ни одного еврея! Кому вообще пришло в голову проводить перепись в этом подводном государстве? Наверняка это была какая-то шалость статистического компьютера… Впрочем, не статистике я хотел рассказать вам и не о депутате Кореше, естественно, а о любви. Да, господа, может, у вас сложилось обо мне иное мнение, но на самом деле ничто человеческое мне не чуждо. А любви, как известно, все возрасты покорны, хотя к моему случаю подошла бы другая поговорка: «Любовь зла, полюбишь и…» Там, помню, упоминалось какое-то животное с рогами, но это уже детали… Произошло это несчастье в звездной системе Альдерамина, куда меня занесло в поисках все того же указательного знака, по которому я мог бы понять, что нахожусь именно в моей Вселенной — той Вселенной, где я родился и где в детстве ел мороженое на палочке, купленное за шекель, украденный из компьютерного банковского файла родителей. Альдерамин — звезда голубая и потому излишне жаркая. Темперамент у аборигенов, живших на второй от звезды планете, оказался под стать звездному излучению. Носились они взад-вперед с такой скоростью, что у меня мелькало в глазах, а разговаривали так быстро, что мысль, которую они хотели высказать, терялась за словесным забором еще до того, как вы понимали, что обращаются именно к вам. Уже через минуту после прибытия у меня зверски болела голова, и я мечтал побыстрее сняться с якоря, но это было невозможно: баки требовали дозаправки, а из того факта, что альдераминцы быстро двигались и еще быстрее говорили, вовсе не следовало, что и контракты в этом мире выполнялись с такой же скоростью. Потусовавшись на взлетном поле часа четыре по бортовому времени, я понял, что до утра нечего и рассчитывать на дозаправку, и отправился искать какой-нибудь подходящий отель. Это была самая большая ошибка в моей жизни! У ворот космопорта меня ждала Она. Я понял это сразу. У Нее была изумительная фигура: голова в форме стручка сидела на изящной шее, какой не бывает даже у жирафы, а шея, в свою очередь, крепилась к телу, которому позавидовал бы двухэтажный особняк на улице Шенкин — оно было монументально и создано, казалось, на века. О ногах я уж и не говорю! Правда, впоследствии я припомнил, что ног у Бриганцы попросту не было, но в тот момент отсутствие конечностей почему-то показалось мне проявлением высочайшей гармонии. Для меня до сих пор остается невыясненным вопрос: почему я, собственно, решил, что передо мной существо именно женского пола? Однако я решил именно так, и любовь вспыхнула во мне, будто олимпийский факел в руке чемпиона по боксу. Женщина пронзала меня лучистым взглядом своих лазерных глаз-излучателей. У взгляда был желто-оранжевый цвет и обещал он мне райское блаженство, если… Если, конечно, я сумею ответить любовью на любовь этого неземного (в полном смысле слова!) существа. — О, Бриганца! — выдохнул я и бросился в горячие объятия моей подруги. В тот момент я не подумал: откуда мне вдруг стало известно имя этого небесного (в полном смысле слова!) создания. — Ах, Иона! — воскликнула Бриганца и прижала меня к себе магнитными захватами, столь же прочными, сколь и невидимыми. Какая-то часть моего существа понимала в тот момент, что любовь к созданию, у которого нет руки и ног, а голова похожа на недозрелый стручок гороха, — авантюра, о которой мне еще придется пожалеть. Но кто и когда, будучи в состоянии любовного экстаза, слушает голос разума? Я барахтался в магнитных объятиях Бриганцы, ноги мои болтались в воздухе, не находя опоры. Со стороны зрелище наверняка было весьма уморительным, но разве истинные влюбленные во все века не выглядят уморительно — возьмите хотя бы Дон Кихота с его смешной любовью к простой крестьянке по имени Дульсинея, которую он в воображении своем наделил всеми достоинствами дворянского звания? Мы с Бриганцей немедленно удалились подальше от космопортовской суеты, чтобы предаться любовным утехам в сладостном уединении ее интимного гнездышка. Господа, не подумайте, что Иона Шекет спятил и начал вдруг выражать свои ощущения в стиле любовных романов прошлого! Вам-то хорошо следить за моими приключениями, а мне-то пришлось пережить их самому, и смею вас уверить: я думал в тот момент именно такими словами, которые в иное время показались бы мне гнусно и беспредельно банальными. В нашем уединенном гнездышке мы нежно устроились с Бриганцей на ее ложе и при свете полной луны, спутницы влюбленных, принялись отдаваться друг другу со всей страстью, которая… Ох, избавьте меня, ради Бога, от описания сцены, которую я, будучи в здравом уме и твердой памяти, назвал бы отвратительной и бездарной. Можете себе представить: полураздетый мужчина в самом расцвете сил болтается, как гроб Магомета, в воздухе, дрыгая всеми конечностями, а огромный кристалл-параллелепипед, сияющий всеми цветами радуги от переполняющей его любви, изощренно играет магнитными щупальцами, заменяющими ему… ей… руки. Возможно, в том мире, где все жители выглядели так же, как моя несравненная Бриганца, именно так и происходил процесс зачатия нового поколения. А возможно, что целью любовных утех для Бриганцы было вовсе не создание здорового потомства. Я и до сих пор не знаю, что, собственно, должны были, по мнению Бриганцы, символизировать наши жуткие объятия. Любовь — да, ну а дальше что? Я понимал, что не могу без Бриганцы жить. Я понимал, что, если она меня бросит (в смысле — ослабит натяжение магнитного поля, и я грохнусь оземь), то этого позора мне не пережить во веки веков. Я понимал, что еще ни один мужчина в моем мире не испытывал такого ощущения… Одного я только не понимал — зачем мне все нужно? Но, собственно, разве Ромео в свое время понимал, зачем он влюбился именно в Джульетту, если рядом была такая милая и доступная Розалинда? Прошло немало времени, прежде чем уставшая Бриганца расслабилась, и я вывалился из ее магнитных объятий. Я не разбил себе голову только потому, что у меня моментальная реакция, и я, перевернувшись в воздухе, успел сгруппироваться и приземлиться на ноги. Страсть еще играла во мне, и я крикнул так, чтобы Бриганца, почти не воспринимавшая звуковой диапазон, все же поняла глубину моих чувств: — Я люблю тебя, о создание небес! В следующее мгновение я понял, насколько коварны женщины, и как велика женская солидарность. Вместо уютного гнездышка дорогой Бриганцы я оказался вдруг в спальной каюте звездолета «Бутон». Я лежал полураздетый на широкой супружеской постели, моя законная жена Далия стояла надо мной, уперев руки в свои крепкие бока, и сардонически усмехалась. — Ну что, Иона, — сказала она, — каково это: изменять с инопланетянками? Я прохрипел что-то неразборчивое, а Далия, сменив гнев на милость, продолжала: — Дорогой мой, я ведь понимала, что ты заблудился и ищешь меня по всем Вселенным. Я должна была тебе помочь! О Господи, — подумал я. Знала бы она мои истинные намерения… — Я долго искала твои следы и поняла, что отыскать мужа мне поможет только женская солидарность. Ты ведь у меня ловелас, верно, я уж тебя знаю… Ни одной юбки не пропускаешь. Вот я и заключила соглашение со всеми женщинами окрестной Вселенной: как появится Иона Шекет, немедленно соблазнить. А потом переправить. Ни одной юбки! Где она видела юбки на жительницах Альбирео, Глицинды, Мойвы, Граппакса, Фомальгаута, не говоря уж об этом проклятом Альдебаране? Как же мы, мужчины, наивны, когда воображаем, что нас любят! Эта Бриганца, соблазняя меня, подобно Сирене, думала, оказывается, о том, как бы услужить Далии! Я сплюнул с досады. Конечно, я мог утешать себя тем, что, влюбившись, вернулся наконец к жене своей Далии. Но пусть мужья, хотя бы раз убегавшие от своих жен, подтвердят: разве возвращение к домашнему очагу — такое уж счастье?

ПЛАНЕТА ДАРИТЕЛЕЙ

Среди моих многочисленных приключений в просторах Галактики особняком стоит пребывание на планете, название которой вы не найдете ни на одной звездной карте. Не потому, что планета засекречена или карты не полны, просто у планеты этой на самом деле нет названия, и потому на картах она обозначается простой белой точкой, похожей больше на дефект в голографической ткани изображения. Честно говоря, я не понимаю, как могут люди жить на безымянной планете. Спрашивают тебя, скажем, где ты живешь? И ты гордо отвечаешь: «На Земле». Или со злобной ухмылкой: «На Геппрехоре» (Гиппрехов — действительно гнусная планета, но о ней я расскажу в другой раз). Но можете ли вы ответить: «Я живу на планете без названия?» Не знаю, не знаю… Хотя, с другой стороны, эта безымянная планета — действительно единственная среди всех этих Земель, Марсов, Венер и прочих Химмодрукариев, не названная никак. Так что, если скажете, что живете на планете, которую не удосужились назвать, — вас поймут и доставят по назначению. Меня привело на космодром безымянной элементарное любопытство. Я увидел в звездном атласе пупырчатую белую точку, потер ее пальцем, выяснил, что это реальное образование, а не голографический фантом, удивился отсутствию названия и отправился выяснить, в чем дело. Уже на внешней орбите со мной связался автоматический диспетчер и спросил: «Какого черта?» «Да так, — ответил я, — пролетом с Капеллы на Альбирео». «Налево, — посоветовал диспетчер, — а потом пять румбов к полюсу мира, не ошибетесь». «Да я и так не ошибаюсь, — миролюбиво сказал я. — Но, если не возражаете, хотел бы у вас приземлиться». «Зачем?» — буркнул автомат. «А низачем, — разозлился я. — Просто так!» Знаю я эти автоматические службы. Если бы я назвал любую причину приземления, диспетчер непременно нашел бы повод мне отказать. Например, если бы я искал на безымянной планете свою умершую бабушку, то в приземлении мне отказали бы под предлогом того, что кладбища здесь частные и потому не подлежат доследованию. А что мог противопоставить диспетчер моему «просто так?» Отказать под тем же предлогом, то есть — нипочему? Да он бы скорее принял удар током! Вот так и получилось, что диспетчер онемел от моей наглости, и я спокойно опустил звездолет на посадочное поле. Встретил меня сам начальник космопорта, сидевший на краю стартовой шахты и державшийся за топливный путепровод тремя щупальцами головной присоски. Судя по физиономии, родом начальник был с Беллатрикса, хотя отсутствие нижнего плеча наводило на мысль о том, что он мог родиться и на Зигмале. Впрочем, плечо начальнику могли отдавить и подчиненные — я-то знаю, как относятся к уроженцам Беллатрикса все остальные особи Галактики… — Шекет, — проскрипел бравый начальник. — Может, вы хотя мне скажете, что вам здесь нужно? — Ничего! — сказал я. — Единственное, что меня интересует: как вы живете на планете, у которой даже названия нет? — Названия потому и нет, что мы здесь живем, — пожал верхним плечом начальник, думая, видимо, что дал исчерпывающий ответ. Он решил, что от Шекета легко отделаться? — А почему же вы здесь живете? — заинтересованно спросил я. — Разве в Галактике мало планет с названиями? — Послушайте, Шекет, — разнервничался начальник и замахал перед моим носом одиннадцатью носовыми щупальцами, — у нас проводятся важные эксперименты, и ваше присутствие нежелательно… — В таком случае я остаюсь здесь на всю оставшуюся жизнь! — воскликнул я. — И посвящу эту жизнь тому, чтобы узнать, в чем эти ваши эксперименты заключаются! — Да? — загрустил начальник. — В таком случае, скажите: вы верите в Бога? — Нет! — твердо сказал я. — В таком случае, скажите: откуда у разумных существ появляются представления о моральных ценностях? Только не говорите, что народ их сам и выдумывает, вы же грамотный человек, да еще землянин, должны знать, что, например, до заповеди «не убий!» нормальное разумное существо додуматься не в состоянии. — Хм… — протянул я. — Вопрос, конечно, интересный. Пожалуй, вы правы. Но при чем здесь… — При том. Вы находитесь на планете, где ведутся научные разработки заповедей для цивилизаций Галактики, еще не осознавших, что без морали будущее их окажется смутно и бесперспективно. — Как интересно! — воскликнул я. — Я бы хотел посмотреть! — А потом вы улетите? — с надеждой осведомился начальник. — Естественно. Не думаете же вы, что я действительно способен прожить здесь остаток дней! Приободренный начальник подпрыгнул на ложноножках и перекатился на дорогу, которая вела из космопорта куда-то в направлении серых гор. Я вывел вездеход и поехал следом. Не успели мы углубиться в ущелье между двумя горами, как начальник вытянул вверх все свои щупальца и заявил: — Ну вот, к примеру. Направо, видите? Я увидел. В небольшом пруду между скал плескалась стая странных рыбин с двумя головами. Одна из рыбин, чуть побольше остальных, вылезла на берег и пыталась, помогая себе плавниками, вскарабкаться на довольно пологий холм. На вершине холма сидел нагловатого вида научный работник — по виду то ли с Антареса, то ли с Драни — и следил за мучениями рыбки, даже не пытаясь протянуть ей руку помощи. — Как насчет братской солидарности? — спросил я. — Почему этот тип наверху не поможет тому типу внизу взобраться… — Чистота эксперимента, — заявил начальник космопорта, придерживая меня верхним плечом, чтобы я не полез помогать страждущему. — Ставится опыт по дарению заповедей аборигенам планеты Азулай. Это земноводные существа, сейчас они кочуют из одного океана в другой, убивая друга почем зря. Наши ученые ужа разработали для них комплекс моральных ценностей, и теперь тренируются в процессе дарения. — Аборигены хоть настоящие? — с подозрением спросил я. — Конечно, нет! — возмутился начальник. — Как можно ставить опыты на живых существах? Это виртуальные копии! Потом, когда экспериенты будут завершены, на Азулай отправится экспедиция и произведет дарение в полевых условиях. У аборигенов появится вера, они поймут наконец, как им нужно поступать… — Интересно, — сказал я, — с заповедью «не убий» мне понятно. А что с другими? Может, у них и воровать нечего, зачем им тогда соответствующая заповедь? — Так ведь для того мы здесь работаем! — воскликнул начальник космопорта с таким видом, будто и он был причастен к научным разработкам. — Скажем, вот этим рыбам с Азулая совершенно необходима заповедь «не ставь жабру поперек горла соседа». Сами они до этого пока не додумались… Виртуальная копия азулайского аборигена между тем добралась почти до вершины холма, и научный сотрудник взялся за дело. Ну и представление он устроил! Пускал дым из ноздрей, прыгал, светился, пел странные песни без музыки, но со словами, которые, правда, не имели никакого смысла… В общем, делал все для того, чтобы азулаец понял: перед ним Он. Тот, Который Сейчас Что-То Даст. Рыбина перестала дергаться и застыла, ожидая Дара. Экспериментатор протянул вперед все четыре руки и прицепил к плавникам азулайца какие-то тонкие волокна. Азулаец благоговейно застыл, а потом неожиданно взбрыкнул хвостом, волокна разорвались, что-то засверкало на вершине, раздался грохот, и бедная рыбина полетела в пруд кувырком. — Эх! — раздосадованно воскликнул начальник космопорта. — Шестой дубль за две недели. Что-то у них не получается с нитями. У азулайцев, понимаете-ли, линейное письмо, а нити, которые для этого пригодны, почему-то рвутся… Ничего, все будет хорошо, у наших ученых еще не было ни одного сбоя! В Галактике не существует цивилизаций, которые на раннем этапе развития не получили бы моральных законов в виде религиозных заповедей. — Вот как, — пробормотал я, чувствуя странное напряжение в суставах. — А давно ли на вашей планете существует этот… э… научный центр? — Давно, — сказал начальник. — Я здесь всего семьсот лет, мой предшественник работал полную смену, то есть три тысячелетия, а до него… — Достаточно, — прервал я. — Меня, видите ли, интересует, не проходила ли по вашему ведомству планета Земля. Это было примерно… — Как же, — обрадовался начальник. — Проходила! Это было в смену моего предшественника, но я люблю просматривать записи. Интересная была работа. Теорию для людей готовили, кажется, на лучших компьютерах центра, а виртуальную копию человека разрабатывали несколько столетий. Ей даже имя дали… не помню, правда… — Зато я помню, — буркнул я. — Ах, простите, — смешался начальник. — Я и забыл, дорогой Шекет, что вы с Земли. Вас задевает то, что… — Могу я посмотреть ту запись? — спросил я. Начальник загрустил. — Боюсь, что нет, — вздохнул он, и все его щупальца безнадежно повисли. У нас не принято показывать записи экспериментов представителям тех цивилизаций, для которых здесь готовили системы моральных принципов. — Ясно, — сказал я и повернул вездеход. — Улетаете? — обрадованно спросил начальник. — Да, — твердо сказал я. — Ваши разработки очень интересны, но… — Но — что? — нахмурился начальник. — А то, что у нас на Земле и сейчас убивают — не так часто, как сто лет назад, но все же… И воруют — ох, как воруют! А уж относительно прелюбодеяний я вам скажу… — Не надо, — прервал меня начальник. — Я все понимаю. Он перекатывался за мной по дороге и кричал вслед: — Мы делаем все, что можем! Но мы же не виноваты в том, что мы хотим, чтобы было как лучше, а получается как всегда! Я добрался до звездолета, поставил вездеход в гараж и задраил люки. — Да! — вспомнил я уже после того, как корабль вышел из атмосферы. — Этот тип так и не сказал, почему планета не имеет названия! — А что тут непонятного? — въедливо сказал звездолет, помигав пультовыми огнями. — Планета, где экспериментируют над моралью. Только названия ей не хватало…

СЕМНАДЦАТЬ НОЛЬ В ПОЛЬЗУ РУССКИХ

Не так уж часто мне приходилось воевать, как это изображают мои критики. Я вообще человек мирный, можно даже сказать — пацифист, и если брался за оружие, то чаще всего испытывал такое неудобство, что при первом же удобном случае разбирал это оружие на части и оставлял каждую часть на какой-нибудь попадавшейся на пути планете. Но, конечно, бывали и исключения. Я уже рассказывал о том, что в юности служил в зман-патруле. У каждого в жизни бывает романтический период, когда кажется, что именно от твоих поступков зависит будущее человечества. Потом это проходит. Потом начинаешь понимать, что даже собственное будущее от твоих поступков зависит не так уж и сильно. Но в молодости, когда полон сил и не знаешь, зачем они тебе и куда их приложить… Впрочем, я вовсе не собираюсь сейчас рассказывать о том, какие силы дремали во мне в те славные времена, когда я мотался по Древней Греции и не менее Древнему Вавилону. И к тому же, разве то были войны? Какой-то Телемах собирал армию в двести мечей и шел грабить соседний город. В соседнем городе собирали армию из трехсот мечей и, пока Телемах грабил их дома, сами грабили дома в городе Телемаха. Остановить такую, с позволения сказать, войну можно было очень просто — поставить на полпути между городами камуфляжную деревню и предложить враждующим армиям объединиться для совместного разграбления нового беззащитного противника. То, что на самом деле деревня была всего лишь голографической проекцией, а женщины, которых насиловали обе армии, существовали лишь в воображении солдат, никак не сказывалось на нравственном здоровье древних греков. Повоевав с пустотой, они потом слагали песни и жуткие истории о своих победах. Кое-какие из историй дошли до наших дней, и далеко не каждый знает, что на самом деле все эти Медузы Горгоны, Стимфалийские птицы и Немейские львы были всего лишь виртуальными созданиями, придуманными в секретных лабораториях зман-патруля. Один-единственный раз довелось мне ввязаться в настоящее сражение, и воспоминания об этом долго не давали мне спать по ночам. Сейчас это уже не имеет значения, по ночам мне не позволяют спать другие причины требования уплатить планетарный налог, например. Лежишь, значит, думаешь о том, как лучше уничтожить всех служащих Налогового управления, и на память, хочешь-не хочешь, приходит сражение у Конской головы, где мне удалось проявить все свои лучшие качества. Конская голова — это темная газо-пылевая туманность, название которой зависит на самом деле от того, откуда на нее смотреть. С Земли она действительно похожа на конскую голову, не настоящую, однако, а на голову шахматного коня. Если смотреть на туманность из системы Альгениба, то она похожа скорее на изящную женскую ножку — я имею в виду, конечно, ножку не земной женщины, а существа женского пола, проживающего в болотах третьей планеты Альгениба. А если смотреть с противоположной стороны — от Беллатрикса… Нет, господа, это настолько неприлично, что я не стану и описывать. Так вот, эта туманность стала причиной, поводом и целью войны между аборигенами Беллатрикса и Альгениба. И тем, и другим, видите ли, хотелось устроить в туманности свои воинские склады — место действительно было укромным, спрятанным от беззастенчивых взглядов за многими миллиардами километров космической пыли. Военные звездолеты с обеих планет как-то столкнулись нос к носу в центре туманности, произвели по залпу, уничтожили друг друга и потому никто не смог доложить своему командованию о победе. На Альгенибе опомнились быстрее противника и отправили к Беллатриксу весь военный флот — даже парусную яхту президента, благо на ее борту стояла лазерная пушка калибра три с половиной километра. В системе Беллатрикса противника встретили шквальным огнем — иными словами, направили в сторону приближавшейся армады несколько свежих звездных протуберанцев. Флот Альгениба попал в эту плазменную струю и был разбит наголову. Естественно, воодушевленные победой адмиралы Беллатрикса собрали все силы, какие у них были, и бросились сквозь туманность грабить планеты Альгениба. А там уже знали о поражении и кипели от негодования… В общем, когда я на дарсанском звездолете пролетал мимо Конской головы, война между аборигенами Беллатрикса и Альгениба шла второе тысячелетие. Я бы позволил воюющим сторонам еще тысячу лет выяснять отношения, но меня возмутил подход этих негодников к охране окружающей среды. Уничтожайте друг друга на здоровье, но зачем же выдирать клочья из единственной в этом секторе Галактики темной газо-пылевой туманности? У меня было на выбор два варианта: либо отправиться на Землю и поставить вопрос о войне между Альгенибом и Беллатриксом на пленарном заседании Совета Безопасности, либо плюнуть на политический этикет и, не теряя времени, попытаться справиться с проблемой самому. Третью возможность пролететь мимо, будто все это меня не касается, — я и рассматривать не стал. Возможно, я отправился бы к Солнцу, но тут дарсанский звездолет подал свой гнусный скрипучий голос: — На Землю не полечу, — заявил он, будто его кто-то спрашивал. — У меня все еще силен инстинкт самосохранения. — При чем здесь твои инстинкты? — удивился я. — А при том, — объяснил звездолет, — что на Земле меня интернируют согласно Договору о сотрудничестве с Дарсаном, параграф шестой, пункт десятый, и отправят в переплавку как устаревшую модель, не подлежащую ремонту. — Вот как? — ехидно спросил я. — Значит, ты уже давно устарел? Так какого тогда черта ты лезешь со своими советами? — На Землю не полечу, — упрямо повторил звездолет, и, поразмыслив, я понял, что он прав. Лично мой инстинкт самосохранения подсказывал то же самое. Я прекрасно представлял себе, сколько придется потратить драгоценного времени, чтобы убедить хоть кого-нибудь из членов Совета Безопасности Земли в необходимости вмешаться и остановить войну между Беллатриксом и Альгенибом. А потом еще собирать флот — от каждой страны по звездолету… Соединенные Штаты Израиля, как обычно, долго будут доказывать, что нечего рисковать еврейскими жизнями для спасения каких-то головоногих и ракопятых… А Аргентинская джамахирия использует свое право вето… Нет, лучше уж остаться здесь и попытаться справиться с проблемой самому. Вы пробовали остановить боевые действия, происходящие одновременно в семнадцати тысячах районах пылевой туманности, где ни зги не видно даже на расстоянии трех планетарных радиусов? И не пытайтесь, ничего не получится, как не получилось и у меня. Я мотался на дарсанском звездолете от южной части туманности к северной (я имею в виду галактический север — чтобы вы точно представили себе локализацию) и на всех частотах умолял обоих адмиралов приостановить боевые действия и явиться ко мне для переговоров о мире. В ответ оба военачальника пальнули в меня пару раз, наивно полагая, что прихлопывают зудящего у них над ухом комара. Каждый раз я успевал проскочить в нуль-пространство, спасая собственную шкуру, но удовольствие получал далеко ниже среднего. Нужно было придумать иной способ, и я положил звездолет в дрейф — то есть, попросту говоря, отключил двигатели и предоставил дарсанскому мозгу полную свободу раздумий. Сам я тоже шевелил серыми клеточками, глядя в иллюминатор на лазерные сполохи сражений. По-моему, выход был один, и дарсанский звездолет, которому я изложил свои соображения, с ними согласился. — М-да, — сказал он. — А последствия? Ты подумал о последствиях? — Интересно, — резонно возразил я, — когда это политики думали о последствиях своих действий? Возьми, к примеру, Бен-Гуриона. Думал ли он, провозглашая государство Израиль, что лет через сто американцы будут ездить в Иерусалим и выпрашивать займы? Аргумент не показался дарсанскому звездолету достойным внимания подозреваю, что он понятия не имел о том, кем был Давид Бен-Гурион. Но и возражать мне звездолет не решился — в конце концов, рычаги управления были в моих руках. — Приступай, — дал я команду, и звездолет приступил к формированию изображения. Если бы война шла в открытом пространстве, из моей затеи ничего бы не вышло. Но дарсанский звезолет дрейфовал на границе плотной газо-пылевой туманности, это облегчало воюющим сторонам проблему скрытного приближения к цели, но и мою задачу это обстоятельство облегчало тоже — я мог создавать на газо-пылевом экране любые трехмерные изображения, пользуясь лазерами прямого луча. Сам я не мог насладиться созданным мною зрелищем — для этого нужно было продвинуться вглубь туманности с риском быть уничтоженным либо флотом Беллатрикса, либо патрулем Альгениба. Но я и так знал, что увидели сражавшиеся на неожиданно возникшем перед их взорами экране, размер которого достигал семи с половиной световых лет. Увидели они изображение футбольного поля. Матч только начался, в красной форме играла сборная Монако, а в белой — монголы, чемпионы мира 2064 года. Тактика монголов была тотально-истребительной, выдержать это могла только команда Монако, которая тоже пользовалась своей оригинальной тактикой, определить которую не смог в свое время никто из теоретиков футбола. Разумеется, события на экране развивались, на мой взгляд, очень медленно попробуйте-ка сбалансировать изображение на экране размером в два парсека и заставить изображение меняться в реальном времени! Впрочем, это не имело значения — главной моей целью было привлечь внимание. Не прошло и трех стандартных суток, как лазерные сполохи погасли и клочья туманности перестали лететь прочь от места сражения. Корабли Альгениба и Беллатрикса замерли, поскольку все капитаны дали приказ лечь в дрейф. Когда монголы прорвались к воротам монакцев, в мою сторону заскользил по космической пыли флаг-катер альгенибского адмирала. Командующий войсками Беллатрикса заметил маневр и немедленно отправился вслед, так что на борт дарсанского звездолета оба командира прибыли одновременно. Альгенибский адмирал оказался огромной каплей какой-то тягучей жидкости. Командующий армией Беллатрикса был передвигавшейся на колесах конструкцией из костей и палочек. Не глядя друг на друга, оба военачальника потребовали: — Сначала! — А в чем, собственно, дело? — я изобразил на своем лице удивление. — Это всего лишь футбольный матч, и если вам знакомы правила… — Мы не знаем правил, — прервал меня адмирал с Альгениба. — Потому и требуем начать с начала, — заявил, поддерживая коллегу, адмирал с Беллатриса. — Ага, — сказал я. — С одним условием: вы подписываете мирный договор, отводите корабли, после чего обе армии смотрят матч, а вы, как великие стратеги, совместно анализируете тактико-оперативные идеи монгольской сборной. Для того, чтобы составить текст договора, бывшим врагам понадобилось семнадцать минут стандартного времени. Я ведь всегда говорил, что войны возникают потому, что воюющим сторонам некуда приложить свою энергию… Лет через восемь я опять пролетал через район Конской головы с той ее стороны, где туманность больше похожа на иную часть тела и носит соответствующее — совершенно неприличное — название. Так вот, я обнаружил, что матч теперь смотрит все население обеих планет. Конечно, это был уже не тот матч, монголы свое отыграли, и на экране, размер которого достигал теперь двадцати парсек, бегали русские с эскимосами. Счет был 17:0 в пользу первых. На моих глазах Иваненко-Брут заколотил под штангу восемнадцатый мяч, и туманность едва не разлетелась по всей Галактике от вопля, вырвавшегося из миллиардов глоток. Вы слышали, как орут альгенибцы? Ваше счастье…

ВОСПОМИНАНИЯ О БУДУЩЕМ

Тот, кто придумывал законы природы, наверняка был уверен в том, что никому и никогда не придет в голову их нарушить. Я сам читал в учебнике физики для средней школы: «Закон природы невозможно нарушить, потому что это невозможно». Впрочем, там, кажется, сказано было иначе, но смысл, можете мне поверить, был именно таким. Со временем, однако, люди стали относиться к скорости света (фундаментальному закону природы!) так же, как относятся к дорожным знакам, запрещающим ездить быстрее, чем 250 километров в час. Смотришь, значит, по сторонам, и если не фиксируешь взглядом воздушку дорожной полиции, то спокойно жмешь на акселератор и выжимаешь из двигателя и 300, и 400, а порой — если приспичит — и 500 километров в час. Скорость света, конечно, иное дело, но после того, как Жулавский изобрел свои генераторы, к пределу скоростей стали относиться не лучше, чем к президенту. Одно время у молодежи было большим шиком разогнаться на трассе Солнце-Сириус, перейти световой барьер и дальше шпарить, ничего не видя и не понимая — как получится. После нескольких смертельных случаев правительство Соединенных Штатов Израиля решило — поставить на всех трассах Галактики специально для этой цели сконструированные ограничители скорости. Было это, если мне память не изменяет, в 2075 году. С того времени летать в плоскости Галактики стало значительно безопаснее, а то раньше как было? Движешься по трассе, не нарушаешь, и вдруг перед тобой вываливается в пространство невесть откуда звездолет в огненном коконе, и капитан вопрошает с надрывом в голосе: «Какой это год, не скажете?» Услышав ответ, эти герои космоса обычно хватаются за голову, вопят: «Как? Опять промахнулся!» и газуют по новой, поскольку не только нашкодить, но и исправить положение можно только если перейти световой барьер. Я хочу сказать, что у меня лично никогда не было желания сорвать ограничитель и включить первую форсажную мощность. Да это и не получилось бы, пока я летал на звездолете, любезно предоставленном мне жителями планеты Дарсан. Мало того, что эта машина обладала недержанием устной речи, у нее еще был постоянно раздражен центр самосохранения. Если бы я задал дарсанскому звездолету режим превышения скорости света, то в ответ наверняка услышал бы: «Ни за что! Мне еще жизнь дорога!» Типичная отговорка, ибо никто пока не доказал, что движение в сверхсветовом режиме вредно влияет на неразумные металлические устройства. Человек — иное дело. Тут уж всякое бывало — от экстаза до психоза. Однажды мне пришлось все-таки испытать это мучительное удовольствие — не по своей, конечно, вине. Я возвращался, помню, с Альбирео к себе во временное жилище. А жил я тогда (временно, конечно) в вигваме на планете Ухма в системе Денеба. Что я там делал? — спросите вы. Скажу честно: отдыхал душой после того, как вернул дарсанский звездолет его законным владельцам. А на Альбирео летал для того, чтобы выступить по местному видео с рассказом о своих юношеских приключениях в зман-партуле. На обратном пути меня и настиг космический шершень. Не буду описывать, как выглядит это насекомое, летающее по Галактике в районе третьего рукава. Во-первых, у меня нет необходимого словарного запаса, а во-вторых, я хочу поберечь нервы своих читателей, ибо ничего более гадкого я не видел в своей жизни. Ко всем прочим прелестям шершень может развивать скорость, близкую к световой. Что остается делать кораблям, за которыми погнался этот мерзкий монстр? Уходить в сверхсвет или вступать в поединок. От одной мысли о поединке у меня свело скулы — я, конечно, уничтожу тварь, но каково будет ее многочисленным детям, которые останутся без матери? Только из этих соображений я сорвал предохранители и нажал на все акселераторы. Звездолет рванулся, что-то ярко вспыхнуло за бортом, звезды померкли, а потом появились опять, и на табло загорелась надпись: «Скорость 1,1 световой». Вот тут-то я и понял на собственной шкуре, что означает слово «наоборот». Надеюсь, мне не нужно объяснять, что в сверхсветовом режиме все природные процессы идут вспять. Прошлое как бы меняется местами с будущим, будущее с прошлым, в пространстве минусы меняются на плюсы, а то, что меняться не может по определению, просто исчезает, будто его никогда и не было. Вырвавшись на просторы сверхсвета, я начисто забыл о том, откуда родом. Вообще говоря, это не имело никакого значения, но ведь именно такие мелочи обычно и тревожат больше всего. «Откуда я родом?» — такой была моя первая мысль после того, как я взглянул на спидометр и обнаружил, что скорость света осталась где-то внизу. Я не смог ответить себе на этот простой вопрос! Неужели с Фрагаллы? Нет, исключено. Тогда — с Вольфа Шестнадцатого? Нет, с чего бы это? Может, с Арктура? Знакомое название, но я решительно не знал, что оно означает. Ну и ладно, — сказал я себе. Откуда бы я ни прибыл, сейчас важно знать, куда я направляюсь. Но и на этот вопрос я не сумел подобрать ответа. На обзорном экране я видел белый фон Вселенной с черными крапинками звезд и не мог понять, что именно в этом пейзаже кажется мне непривычным. Расположение созвездий? Да кому оно вообще интересно, это расположение? Млечный путь выглядел как обычно — черная сыпь на белом теле мироздания. Я попытался вспомнить, как попал сюда, но и этого сделать не смог тоже. Зато я живо вспомнил процесс собственных похорон: я лежал в гробу и смотрел в потолок, а мимо — почему-то задом наперед — шли важные государственные персоны, и все говорили о том, каким замечательным человеком и космопроходцем будет Ион Тихий. Мне не понравилось это воспоминание, я отогнал его, будто назойливого тигра, и тут же вспомнил, как, будучи немощным старикашкой, пытался взобраться на марсианскую гору Никс Олимпика. Мне было в ту пору сто двадцать семь лет, но я лез наверх с упорством столетнего. И добрался-таки, и водрузил на вершине какой-то флаг в дополнение к трем сотням других, уже украшавших эту деталь марсианского пейзажа. А еще я вспомнил, как на свое столетие пригласил всех президентов Земли, но не пришел ни один, хотя каждый прислал поздравительное послание — тем более длинное, чем меньше был размер государства. «Будь здоров, Тихий!» написал мне президент Соединенных Штатов Израиля Амнон Брумель. А президент микроскопического государства Москва-кольцевая прислал поздравительный адрес, в котором оказалось две тысячи триста семьдесят шесть страниц — среди них около двух тысяч незаполненных. Воспоминания нахлынули на меня, как прилив на тихоокеанский берег, и мне не оставалось ничего иного, кроме как утонуть в пене прибоя. Я вспомнил, что когда мне было девяносто, мы с моим другом депутатом Нисимом Корешем попытались взорвать буфет кнессета — очень уж нам докучали завезенные с Юпитера тараканы. Они лазили по тарелкам, а убивать их запрещала международная конвенция, поскольку юпитерианские насекомые обладали разумом, хотя и на уровне малолетнего младенца. Ты его настигаешь на месте преступления за поеданием твоего бифштекса, а он на тебя же и кричит: «Дядя па-а-хой! Не юбью дядю!» А еще я вспомнил, как отправился в кокон Вселенной, чтобы разобраться наконец, каким образом возникло знаменитое правило буравчика. Мне было тогда семьдесят два года, до пенсии оставалось всего ничего, и нужно было торопиться выполнить свою жизненную программу-максимум. В кокон я отправился на… Тут я все-таки высунул голову из океана воспоминаний и спросил себя: «Шекет, что происходит? Почему ты вспоминаешь то, что с тобой еще не происходило? Как это вообще возможно — вспомнить собственное столетие, если сейчас тебе всего сорок три года? Может, это просто игра расшалившейся фантазии? А ну-ка, попробуй вообразить себе, как в день своего столетнего юбилея ты будешь пить шампанское с друзьями на Ганимеде!» Я попробовал, и у меня ничего не получилось. Согласитесь, есть разница между фантазиями, которыми можно играть по собственному разумению, и воспоминаниями, устоявшимися и неизменными по сути своей, ибо то, что было, то и было. Так вот, я ничего даже мысленно не мог изменить в своем будущем, в то время как с прошлым, которое, казалось бы, должно было выглядеть незыблемым, как скала, я мог играть так, будто мне еще только предстояло его пережить. Я, например, представил себе свое детство в подводном лагере Эйлат. Я прекрасно знал, конечно, что в дни моего детства подводный Эйлат только проектировался, и ни у кого не было уверенности, что денег хватит хотя бы на возведение основания. Но я все-равно представил себе, будто живу в огромном аквариуме, на ногах у меня ласты, а в грудную клетку вживлены синтетические жабры, и я играю в ватерболл с ребятами из иорданского города Акаба, вколачиваю гол… нет, три гола… а еще лучше пять. Воображение рисовало мне мою юность, и я менял ее, как хотел. Служба в зман-патруле? М-м… Нет, лучше поработать в лаборатории Неемана. Чистое помещение, хорошие оклады… Фантазию перебило воспоминание о том, как я, в возрасте семидесяти пяти лет, отправляюсь послом на планету Далия-шева. Сбывается моя мечта — я официальное лицо, представитель Соединенных Штатов Израиля. Я вручаю верительные грамоты президенту Далии-шева, и он целует меня в затылок по местному обычаю… На мгновение я пришел в себя (должно быть, поцелуй оказался слишком крепким) и обнаружил, что сижу в кабине звездолета, и спидометр показывает 1,1 скорости света… Ах, вот оно что, подумал я. Конечно, время здесь идет вспять, я помню то, чего еще не было, но о том, что уже было, могу только догадываться и строить планы. Нужно выбираться! — мелькнула мысль. Иначе я, подобно алкоголику, буду пить воспоминания о будущем, а прошлое забуду, да его уже и не было вовсе… Понятно, почему на всех трассах Вселенной висят ограничительные знаки: «Проезд со скоростью более 300 тысяч км/с запрещен!» Из последних мысленных сил я надавил на сенсорный переключатель, и звездолет начал экстренное торможение. Я, естественно, не помнил уже, что в сверхсвет отправился, спасаясь от проклятого шершня. Когда небо за бортом вместо молочно-белого опять стало черным, а звезды приобрели свои привычные оттенки цветов, я не сразу понял, чем прошлое отличается от будущего. Все на миг перемешалось: рождение со смертью, женитьба с разводом, болезни с выздоровлениями, война с миром. Но правы оказались те путешественники, кто, вернувшись из сверхсвета, говорили: «Мгновение и вечность — никакой разницы!» Шершень уже почти настиг меня, но то, что казалось мгновением, растянулось для меня на целую вечность, и я спокойно навел на гадину кормовое орудие, тщательно прицелился и выстрелил. О результате умолчу. Я вернулся на планету Ухма в системе Денеба и никому не стал рассказывать о том, что пережил за световым барьером. Мне, знаете ли, не доставляет удовольствия воспоминание о собственной немощи и старости. К тому же, на мои похороны могли прийти куда больше официальных представителей — ведь я прожил такую замечательную жизнь! Обидно.

ПЛАНЕТА ЕДИНОРОГОВ

О путешествии на планету Единорогов я рассказывать не хотел. Во-первых, попал я туда вовсе не потому, что очень желал этого. Во-вторых, — не один. Видите ли, я терпеть не могу путешествовать или, тем более, выполнять какую-то работу в компании — выслушивать мнение попутчика или компаньона по поводу ужасных дорог или не менее гнусного провала во времени в районе Беты Стрельца… Особенно не люблю выслушивать чужое мнение, зная, что собеседник прав — тогда я вынужден как бы подчиняться чужой воле, что для моего независимого характера совершенно невыносимо. Но ведь если перед тобой лежит белый камень, и твой компаньон говорит, что камень белый, ты ведь не станешь ради удовлетворения собственного самолюбия утверждать, что камень черный! Я знаю людей, которые на это способны, например, моя жена Далия, но сам я к таким людям не принадлежу. Если мне на белое говорят, что это белое, я соглашаюсь, но потом в течение недели ощущаю сильную изжогу и неодолимое желание покрасить белое в черный цвет самой несмываемой на свете элдохринной краской… Это я все к тому говорю, что, когда Фред предложил мне слетать на планету Единорогов, первым моим желанием было сказать: «Нет». Фред Ньюмен хороший парень, мы с ним как-то служили в одном отряде зман-патруля, делая свое дело, конечно же, поодиночке. А однажды много лет спустя встретились случайно в буфете космопорта Бен-Гурион, похлопали друг друга по спине (по-моему, Фред поставил-таки пластиковые ребра, что-то подозрительно скрипело у него внутри, когда я давал приятелю тумака), а потом Фред неожиданно сказал: — Послушай, Иона, я сейчас улетаю на Каппу Телескопа, не хочешь ли составить мне компанию? Вопрос был слишком неожиданным, до меня не сразу дошла вторая его часть, и я ухватился за первую: — Что это еще за Каппа Телескопа? Никогда о такой не слышал. — Звезда класса «ка-шесть». Карлик. Есть планета, похожая на Землю, называется Блямзик. — Хорошее название, — пробормотал я. — Блямзик, — пояснил Фред, — это «планета» на языке альдераминцев, они первыми посетили Каппу Телескопа сто лет назад… — Ясно, — кивнул я, и тут до меня дошел смысл второй части вопроса, заданного Фредом. Повторяю, первым моим желанием было сказать «нет», но я посмотрел на выражение лица старого приятеля… — Зачем я тебе? — с подозрением спросил я. — Мне, вообще-то, в другую сторону. — А ты отложи дела, — с жаром произнес Фред. — Давай со мной, не пожалеешь. Там, видишь ли, живут Единороги. — Большое дело, — небрежно сказал я. — Единорогов во Вселенной пруд пруди. — Не таких, Шекет! Нормальный единорог — тупая скотина размером со слона, неповоротливая и жрущая траву. А Единорог Блямзика — существо, появляющееся ниоткуда, когда его ждешь меньше всего, резвое, как белка, стремительное, как гепард, и умное, как… как Иона Шекет! Если бы не последнее сравнение, я бы все-таки от поездки отказался — ну что я, в самом деле, единорогов не видел? Но скотина, равная умом такому человеку… — Когда отлет? — спросил я…Три дня пути до Каппы Телескопа мы с Фредом провели в каюте — у меня разыгрался приступ мизантропии, я не желал видеть пассажиров и донимал приятеля расспросами о блямзикских Единорогах. В результате, когда нас высадили в порту Блямзика, я знал об этих тварях не больше, чем три дня назад, поскольку знания самого Фреда оказались столь же отрывочными, сколь и бесполезными. У выхода в город висел огромный транспарант: «Берегись Единорога!» А чуть пониже приводились правила для гостей. Примерно такие: «Увидев перед собой рог животного, немедленно бросайтесь на землю и не шевелитесь, пока не получите разрешение спасательной службы! Ни в коем случае не махайте руками и не хлопайте в ладоши, это смертельно опасно, и служба будет вынуждена использовать против вас любое средство спасения, вплоть до лазерного прокалывателя печени!» — Ничего не понимаю, — сказал я. — Почему хлопать в ладоши смертельно опасно, и почему спасательная служба будет спасать меня, прокалывая мою же печень? — Не знаю, — страшным шепотом сказал Фред. — Именно поэтому мы с тобой сюда и прилетели. Чтобы понять. — Так пойдем к диспетчеру или к тем же спасателям и спросим! — воскликнул я. — Ни за что! — твердо заявил Фред. — Нас немедленно депортируют с планеты! — Почему? — удивился я. — А потому, — объяснил Фред, — что жители Блямзика убеждены, что всем во Вселенной прекрасно известно, что представляют собой их любимые Единороги, и потому любые вопросы, свидетельствующие об обратном, они считают личным оскорблением. Ну представь, к примеру, что ты приходишь домой к президенту Соединенных Штатов Израиля господину Хаиму Варзагеру и на вопрос охраны, «Сколько у господина президента кошек?», отвечаешь: «Понятия не имею!» Долго ты после этого будешь гостем господина президента? — Ни одной минуты! — согласился я. Действительно, о том, что в доме господина Варзагера живут семь кошек, знал каждый, это проходили в школах, об этом создавали фильмы и рассказывали анекдоты. Человек, не знавший Варзагеровских кошек в лицо, мог быть только дебилом или агентом внеземной разведки. В обоих случаях в доме президента СШИ делать ему было нечего. Что ж, если для жителей Блямзика их любимые Единороги были тем же, чем кошки для президента Варзагера, то я мог понять… местных жителей, конечно, но никак не содержание плаката. — Разберемся, — бодро сказал Фред, мы взяли напрокат машину (гоночный «шерп», на котором можно сбежать не только от единорога, но и от ракеты класса «воздух-земля»), и отправились в прерию искать Единорогов. Погода была прекрасная — ясно, сухо, прохладно, перистые облака на небе… Я могу рассказывать о погоде достаточно долго, ибо кроме погоды на Блямзике ничего больше и не было. Степь да степь кругом. И все. Не только Единорогов, но даже простой лисицы. Насекомых, правда, было неимоверное количество, но нас с Фредом они не трогали — мимо с жужжанием пролетали мухи, быстрые, как самолеты, и огибали нас с искусством пилота «скайтранера», выполняющего на бреющей высоте фигуру высшего пилотажа. Сначала мы с Фредом ехали на юг по раздолбанной дороге, где даже скорость 200 километров в час давалась машине с трудом. Потом мы еще снизили скорость: Фреду пришло в голову, что единороги, возможно, боятся машину, мчащуюся стрелой. Мы потащились дальше, делая в час всего 70 километров, и свернули к востоку просто для того, чтобы местное солнце — Каппа Телескопа — не светило в глаза. Вот тогда-то мы и увидели первого в тот день единорога. Ужасное животное возникло сбоку от машины и чуть сзади. Я не заметил, откуда оно появилось, но бежал единорог резво, даже обгонял нас немного. Это стоило видеть: ноги как тумбы, хвост торчком, и морда с огромным рогом во лбу. Рог сверкал на солнце, как начищенный дамасский клинок. Фред хлопнул ладонью по кнопке экстренного торможения, и машина застыла на месте — если бы не ремни, которыми мы были привязаны, нас обоих размазало бы по пульту управления. — Эй, — сказал я, отдышавшись, — ты что, рехнулся? Фредди не успел ответить — морда единорога возникла перед ветровым стеклом автомобиля, на нас смотрели два маленьких глаза, а между ними сверкал рог, острый, как наточенный боевой клинок. Что было делать? Оружия, как вы понимаете, у нас с собой не было — мы же не на охоту приехали, а в ознакомительную туристическую поездку. Залезать под сидение машины, спасаясь от рога, было недостойно моего самолюбия. А встречать смерть лицом к лицу у меня и вовсе не было желания. Пожалуй, единственное, что я мог предпринять в этих условиях, это… — Не надо! — воскликнул Фред, увидев, что именно я собираюсь сделать. Да собственно, я уже и сам понял, что — не надо. Меня предупредили об этом весьма элегантным способом: что-то сверкнуло, что-то зашипело, и в спинке кресла рядом с моей головой появилось глубокое узкое отверстие. Такое отверстие способен выжечь в долю секунды лишь боевой лазер. Похоже, что сбывались угрозы, начертанные на плакате в космопорту Блямзика. Пройди луч чуть пониже, и «лазерное прокалывание печени» было бы мне обеспечено. — Ну-ну, — сказал я философски и положил обе руки на панель управления машины, чтобы пресловутые спасатели видели меня, откуда бы они ни вели наблюдение. Морда единорога между тем продолжала висеть перед капотом, а нетерпеливые копыта били землю, правда, земля на это никак не реагировала — я хочу сказать, что, когда бьешь копытом, то должны быть слышны удары, да и пыль должна подниматься в воздух… Ничего этого не было, и в мою душу начали проникать черви сомнения. Точнее, я начал понимать, что на самом деле происходит, а Фред, похоже, все еще не понимал ничего и глядел в глаза единорога, как кролик — в глаза удава. Я осторожно снял руки с панели управления и, стараясь не делать резких движений, нащупал рычаг реверса и дал задний ход. Машина покатилась назад, а единорог остался стоять посреди дороги. Он смотрел на нас с каким-то невысказанным сожалением. — Смотри внимательно, — сказал я Фреду. — Постарайся заметить, куда он полетит. — Кто? — удивился Фред. — Да единорог этот, кто еще, — раздраженно сказал я. И все-таки момент мы пропустили. Вот стояло посреди дороги животное, и вдруг его не стало. И рог перестал сверкать. — Черт, — изумленно сказал Фред. — Куда он делся? Это что было голограмма? — Ничего подобного, — твердо сказал я. — Скорее, наведенная галлюцинация. Ты не заметил, куда он полетел? — Нет! — вскричал Фред. — Ты не мог бы изъясняться понятнее? — Пожалуйста, — усмехнулся я. — Ты помнишь тот плакат в космопорту? Тебя не удивило, почему нельзя махать руками, и почему спасатели грозят проткнуть тебе печень? Видишь ли, спасать они должны не тебя от единорога, а единорога от тебя, вот в чем дело! Видишь этих насекомых? Какое-то из них способно в минуту опасности превращаться в единорога — точнее, создавать видимость. Если хлопнуть в ладоши, можно ненароком и прихлопнуть это насекомое! А оно наверняка редкое, вот его и охраняют, спасают от туристов, подобных нам с тобой. Туристов, видишь ли, много, а этих насекомых, вероятно, мало и становится все меньше. Если каждый турист махает руками или хлопает в ладоши… — Понятно, — мрачно сказал Фред. — Садись, Иона, за руль, дальше поведешь сам. А то, если эта морда опять возникнет перед моим носом, я не удержусь и устрою бурные продолжительные аплодисменты, переходящие в овацию… Я пересел за руль и повел машину, не превышая двадцати километров в час. Так мне казалось безопаснее — для единорогов, конечно, но и для моей печени тоже.

СЛУЖБА СПАСЕНИЯ

Побывав на планете единорогов, я написал письмо в Галактическую службу спасения. «Господа! — писал я. — Не потрудились бы вы объяснить, кого вы, собственно, призваны спасать? Если ваша задача — спасение всякой инопланетной живности от людей, то так и пишите в ваших воззваниях, и тогда мы, люди, поймем, что, если где-нибудь на планете Фи Змеи на нас бросится разъяренный бурухноид, то спасать вы станете это кровососущее, а вовсе не нас, простых путешественников». «И вообще, — возмущенно писал я далее, — почему я должен оплачивать из своего дырявого кармана работу так называемой службы спасения, если ко всем галактическим опасностям теперь добавилась еще и опасность отдать концы по вине ваших эмиссаров, для которых жизнь крупнопанельной бородавки на Хи Южного Креста дороже жизни нормального налогоплательщика?» Теперь вы можете себе представить, до какой степени я был возмущен? Но возмущение мое усилилось во сто крат, когда ровно сутки спустя я получил ответ, подписанный начальником Галактической службы спасения господином Гидеоном Авитаминозовым. «Дорогой господин Шекет! — писал начальник. — Рад был получить Ваш автограф. По существу Ваших претензий могу сообщить, что Ваша жизнь на весах истории не более драгоценна, нежели жизнь упомянутого вами бурухноида с Фи Змеи, каковой также является разумным существом и подлежит спасению в критической ситуации. Поэтому Служба спасения оставляет за собой право в каждом конкретном случае отдельно решать, кого именно нужно спасать, а кто в наших услугах не нуждается». Вот так-то. Скажу сразу: лично я сильно сомневаюсь в умственных способностях упомянутого бурухноида. Видел я это создание, когда переезжал как-то с одного космопорта Фи Змеи в другой. Ехал я по шоссе, напоминавшем проселочную дорогу между русскими селами середины ХVIII века. Машину трясло так, что я даже маму свою не мог вспомнить — память мне перевернуло на первом же ухабе. Я бы с удовольствием взлетел в воздух, благо на своем «фиате-космо» мог это сделать, но правила дорожного движения на Фи Змеи категорически запрещали использование воздуходувных двигателей. И до поры до времени я не понимал — почему. Ну еду я себе и еду. Память отшибло, мозги свернуло набекрень, а печень превратилась в отбивную. Терплю. Но когда до цели — космопорта Бижмак оставалось, по моим прикидкам, километра три, прямо передо мной спикировало на дорогу существо, о котором только Иероним Босх мог бы сказать, что оно разумно. Больше всего оно было похоже на морскую мину времен русско-турецких войн: шар диаметром метра полтора, из которого во все стороны торчали острые шипы. Если у существа и были глаза, то располагались они, вероятно, именно в шипах. Мне и в голову не пришло тогда, что эта штука может обладать разумом — я как-то привык к тому, что разумные существа обмениваются друг с другом какой-нибудь информацией, а потому имеют рот, если общаются с помощью звука, или эхолокаторные полости, если общаются телепатически или используют иные диапазоны электромагнитного спектра. Но существо, загородившее мне дорогу, вело себя, как должна поступить мина, всплывшая перед носом тральщика: покачивалось в воздухе и не обращало внимания на мои попытки объехать его по обочине. Я — человек, хотя и решительный, но любопытный. Будь я только решительным, то сразу использовал бы лазерную пушку, и тогда Служба спасения просто не успела бы исполнить свой профессиональный долг. Но любопытство взяло верх, и я решил узнать в справочнике — что за животное (а может, растение типа «перекати-поле»?) мешает нормальному движению на столь замечательной автотрассе? Я направил на мину телекамеру и включил опознаватель. Через мгновение компьютер выдал ответ, который я приведу полностью, поскольку намерен использовать его в судебном заседании при рассмотрении моего иска против Галактической службы спасения. «Бурухноид, — всплыли передо мной серо-зеленые строки, — представляет собой кровососущую протоэволюционную особь покрышечного типа, проживающую в пустынно-пригородных зонах на планетах в системе Фи Змеи». Вы видите здесь хотя бы намек на то, что проклятые бурухниды разумны? Я тоже не увидел. Но зато разглядел очевидное указание на то, что бурухноид смертельно опасен для здоровья. Не собственного, конечно, а моего лично. Между тем, пока я изучал проплывавшие передо мной строки, мина приблизилась настолько, что я разглядел на концах торчавших во все стороны колючек небольшие отверстия, предназначенные, видимо, для засасывания крови жертв. Возможно, данная особь действительно принадлежала к покрышечному типу, то есть, при контакте покрывала жертву собственным телом, чтобы никто не видел, как происходит процесс пищеварения. У меня не было никакого желания входить с этой летающей миной в контакт, и я, естественно, приготовился защитить свою жизнь, а именно — вытащил из кармана небольшой лазерный излучатель. Вот тогда-то Галактическая служба спасения и показала свою истинную сущность. Я не успел нажать на спуск, как мою руку охватил невидимый обруч силового поля. Мне эти игры знакомы, сам не раз пользовался защитными полями системы Мееровича-Панченко. Реагирую я автоматически — резкое движение вниз, удар кистью по энергетическому кокону, и все, рука свободна. При этом я даже не успел подумать, кому это пришло в голову вмешиваться. Я поднял руку и… опять оказался обездвиженным. Это стало уже не столько интересно, сколько смертельно опасно. Проклятая мина с шипами уже катилась по капоту моей машины с намерением запустить хоботок мне в глаз. Я, не раздумывая, провел прием «обман с выкрутасом» и опять освободил руку, но для того лишь, чтобы энергетическое поле скрутило меня, как младенца, и заставило откинуться на спинку водительского кресла, подставив проклятому бурухноиду грудь и шею — самые лакомые для любого кровососущего создания части человеческого тела. Скажу честно: в тот момент я подумал о том, что напавшая на меня морская мина сама обладает такой мощной энергетической защитой — хотя в справочнике об этом не было сказано ни слова. Ну мог ли я, будучи в здравом уме, представить, что вмешалась Галактическая служба спасения? Я сделал единственное, что мог сделать в подобной ситуации. Бросил лазер, дождался, когда энергетический захват ослаб, и плюнул. Плюю я метко, сказываются годы тренировок. Естественно, мой плевок попал бурухноиду прямо в кровососущее отверстие на ближайшем ко мне шипе. И также естественно, что бедняга бурухноид поник и осунулся, как сделал бы это любой человек, которому плюнули в глаз. Кстати, немногие из галактических путешественников знакомы с этим элементарным способом самозащиты. Обычно справочники не упоминают о том, что набор веществ, содержащихся в слюне человека, смертелен для большинства созданий, проживающих на планетах среднего пояса Галактики. Но вы плохо знаете возможности Галактической службы спасения, а точнее совсем с этими возможностями не знакомы. Несносный бурухноид даже не понял еще, что жить ему осталось считанные секунды, как откуда-то с неба спикировал небольшой челночек на борту которого я разглядел красный круг с двумя стрелами — эмблему службы спасения. «Вот молодцы! — подумал я. — Поняли, что человеку угрожает опасность, и явились на помощь. Нужно будет написать благодарственное письмо в…» Я не успел додумать эту мысль, как понял, насколько глубоким было мое заблуждение. Ибо кокон силового поля охватил меня еще сильнее, а выскочившие из челночка люди бросились не ко мне, а к дрыгавшему всеми шипами бурухноиду, у которого, судя по симптомам, было «отравление органическими веществами дефабрикулляторного антипродоидного типа» — так, во всяком случае, сказано в медицинских справочниках, хотя я и не знаю толком, что означает каждое приведенное выше слово. Так вот, я, бессильно дергаясь, смотрел с удивлением, переходившим в возмущение, как медики стащили обессиленного бурухноида с капота, вкололи ему в шип какую-то желтую жидкость, и бурухноид мгновенно пришел в себя, налился силой и попытался, естественно, напасть на спасателей. Спасатели, однако, дело свое знали, и минуту спустя бурухноид вел себя, как пристыженная овечка, которой объяснили, что нехорошо есть травку в городском саду. Между тем один из спасателей подошел ко мне и сказал самым суровым тоном, на какой был способен: — Господин Иона Шекет? — Да! — воскликнул я. — И потрудитесь объяснить, что все это означает! — Вы, - объяснил спасатель, — напали на разумное существо, которое… — Где вы видите разумное существо? — вскричал я. — Оно перед вами, — сухо сказал спасатель. — И потому мы вынуждены были причинить вам кое-какие неудобства. — Вместо того, чтобы спасать человека, вы… — Галактическая служба занимается спасением живых существ независимо от их планатерной, расовой или национальной принадлежности, — сказал спасатель. — Единственный критерий: угроза жизни. В данный момент вашей жизни ничто не угрожало, а жизнь бурухноида была по вашей вине в смертельной опасности. — Прошу прощения, — язвительно сказал я. — Посмотрел бы я, как бы вы сами поступили, если бы на капот вашего челнока взобралась морская мина времен русско-турецкой кампании. И тут господин спасатель произнес удивительную фразу, которую я запомнил на всю жизнь. — Даже морская мина, — сказал он, — заслуживает того, чтобы с ней побеседовали и уговорили не взрываться. Доброе слово приятно любому аборигену независимо от его внешних данных. — Вы сами, — подозрительно сказал я, — пробовали объясняться с пулей или лазерным разрядом? — Это наша профессия! — гордо сказал спасатель и, оставив у меня в руке квитанцию об уплате штрафа, направился к челноку. Его коллеги уже привели бурухноида в чувство и просили его не подавать в арбитраж жалобу на неподобающее поведение существа, называющего себя Homo sapiens erectus terranius. Челнок взлетел, и я продолжил свой путь, дав себе слово никогда больше не возвращаться на Фи Змеи, где никому не пришло в голову, что даже Иона Шекет время от времени нуждается в том, чтобы его спасли. Или хотя бы сказали доброе слово, ибо доброе слово и хомо сапиенсу приятно.

ЕСЛИ ДВОЕ ДЕРУТСЯ

Не знаю, кому это пришло в голову, что в нашем мире вообще нужно кого-то спасать. Мир, как вы сами прекрасно знаете жесток, и борьба за существование продолжается ровно столько времени, сколько существуют атомы, молекулы и элементарные частицы. А что? Разве, когда несущийся со скоростью света фотон выбивает из атома электрон, это не победа сильного над слабым? Было бы у электрона достаточно энергии, и что бы с ним сделал этот фотон, этот, можно сказать, бандит с большой космической дороги? Да ничего бы он не сделал, молча пролетел бы мимо, а то и вовсе поглотился бы электронной оболочкой, как поглощает удав слабого кролика. Так что можете мне поверить: во Вселенной все и везде так — сильный поглощает слабого, слабый сдается на милость победителя, и все вместе это называется эволюцией. Поэтому, столкнувшись впервые с пресловутой Галактической службой спасения, я не оценил по достоинству необходимость этой организации. Они, видите ли, сделали доброе дело — спасли от меня какого-то бурухноида, похожего на морскую мину. А где была эта служба, когда моя дорогая жена Далия пилила меня тупой пилой и без всякого обезболивания? Почему никто не явился спасти меня, а точнее — мою бессмертную душу? Как-то, беседуя с Максом Фифинуером, вице-директором ГСС, я задал ему этот прямой вопрос. И что ответил этот бюрократ? — Это психология, Шекет, — сказал он. — А спасением от психологических атак мы не занимаемся. Вот если бы ваша Далия напала на вас с ножом или лазером… — То я был бы хладным трупом прежде, чем вы успели бы получить мой сигнал о помощи, — объяснил я. — Какой же тогда вообще смысл в вашей деятельности? — Вы нас недооцениваете, — улыбнулся Макс, поглаживая второй присоской свой лысый живот, примостившийся на правом ушном отверстии. Да, я забыл сказать, что господин Фифинуер уроженец Гаммы Кассиопеи, и потому беседовать с ним — одно удовольствие, поскольку никогда не знаешь, откуда именно слышится его голос. Впрочем, если быть точным, то господин Фифинуер — еврей, а если еще точнее — гер, он принял иудаизм, когда вступил в должность, поскольку хотел стать равноправным гражданином Соединенных Штатов Израиля, иначе его не приняли бы на эту престижную службу. Лично я против таких вот меркантильных соображений при перемене вероисповедания, но, повторяю, мир наш жесток, а на Гамме Кассиопеи вообще не существует такого понятия, как религиозная самоидентификация — каждый верит в то, во что захочет. Знал я одного обитателя этой славной планеты, так он истово верил в то, что богом является ректор местного университета. Он воздвиг в честь ректора храм на центральной площади одного из городов и ходил молиться портрету бедняги-ректора, не знавшего, каким образом положить конец этому культу. Ведь он не мог посягнуть на свободу совести! Кажется, дело кончилось тем, что ректор присоединился к новой религии и молился перед собственным изображением, обращаясь к самому себе с просьбами о дожде или солнечной погоде… Впрочем, я отвлекся. Я действительно недооценивал Галактическую службу спасения, и последующие события показали мою неправоту. Дело было так. Отдохнув на Фи Змеи после путешествия по Второму рукаву галактики Андромеды, я отправился на Землю, взяв напрокат один из прогулочных звездолетов. Не то, чтобы я не проверил эту посудину от носа до кормы, в этом смысле я человек весьма дотошный, но я, признаюсь, не обратил внимания на небольшое примечание в инструкции по пользованию аппаратом. «Машина, — было сказано в примечании, — приписана к ГСС, борт-индекс 193 278 772». Ну приписана и приписана. Я, например, приписан, если верить паспорту, к Соединенным Штатам Израиля, город Иерусалим, улица Эголиав, 12. Я понятия не имел, где эта улица и где этот дом, я никогда там не был, а может, был один раз, и регистрационному компьютеру министерства внутренних дел вздумалось именно тогда зафиксировать мое местоположение. Вот с тех пор я и хожу со странной записью в паспорте. Так что приписанным и человек, и машина может быть куда угодно — нормальному пользователю это ни о чем не говорит. Взлетели мы без эксцессов. Сориентировались по звездам, выбрали направление на Солнечную систему, включили форсаж, и я завалился в каюте читать Клугера, наивно полагая, что приятно проведу двадцать три часа бортового времени — именно столько, согласно расчетам, должен был продлиться наш квант-скачок к орбите Плутона. Если вы читали роман «Смерть в Кейсарии», то поймете мои ощущения. Я закончил третью главу и перешел к пятой, решив прочитать четвертую как-нибудь в другой раз. Не удивляйтесь — таков мой метод чтения, я слишком нетерпелив, чтобы читать от корки до корки какой бы то ни было текст. Так вот, я закончил, повторяю, третью главу, когда звездолет вдруг дернулся, будто ему влепили пощечину, и я почувствовал, что курс изменился. — А что такое? — спросил я в потолок. — А ничего особенного, — в тон мне ответил звездолет. — Просто на планете Арданк в системе Каппа Парусов в настоящее время возникла опасность уничтожения племени вуувукеров. С гор идет оползень… — Ну? — сказал я, поскольку нужно же было как-то отреагировать на реплику машины. — И что из этого? — Согласно заложенной в меня базовой программе, — пояснил звездолет, — я обязан прервать выполнение любого задания, если получаю сигнал готовности от ГСС. — ГСС? — переспросил я. Аббревиатура показалась мне знакомой, но, увлеченный «Смертью в Кейсарии», я никак не мог вспомнить, как эта абракадабра расшифровывается. — Галактическая служба спасения, — отрапортовал звездолет и увеличил скорость, но двигались мы уже не в направлении Солнечной системы, а в сторону некоей планеты Арданк. — Послушай, — сказал я звездолету, — а может, эти вуувукеры заслужили, чтобы их накрыл оползень? И к тому же, как мы с тобой можем воспрепятствовать стихийному бедствию? — Какому стихийному бедствию? — удивился звездолет. — Оползень — это название местного животного, представляющего собой ползущую по склону горы глыбу биомассы размером три на пять километров. Накрывая поселение вуувукеров, оползень вызовет… — Понятно, — прервал я. — Тогда объясни, чем мы с тобой можем помочь бедным вуувукерам? Устроить атомный взрыв? Ведь иначе с этой глыбой не справиться! — Никаких атомных взрывов, — отрезал звездолет. — Галактическая служба спасения запрещает использовать средства, которые могут нанести непоправимый урон биосфере. — Гуманно, — согласился я. — Но тогда как мы можем… — Неважно, — буркнул звездолет. — Есть программа, я ее выполняю. — Похоже, — вздохнул я, — еще немного, и спасать придется нас с тобой. — Надо будет — спасут, — философски заметил звездолет и бухнулся на поверхность планеты Арданк в системе Каппа Парусов, даже не подумав включить амортизаторы. Когда я пришел в себя и немного отдышался, то увидел картину, от которой кровь, как любят писать романисты, застыла в моих жилах. Корабль стоял на краю пропасти глубиной километра два. Слева на нас надвигалась стена светло-зеленого оттенка, сиявшая на солнце, будто грань изумруда высшей степени чистоты. Впечатление портили только глаза оползня — их было десятка два на квадратный метр. Слишком много, по-моему, для такого огромного существа, но что я, впрочем, понимал в местной экологии? Надвигался оползень очень живенько, еще минута, и звездолет вместе со мной будет погребен под этой многотонной глыбой живой материи. А с другой стороны стеной стояли вуувукеры и, видимо, дрожали от страха во всяком случае, выглядело это так, будто жирные мешки пятиметровой высоты проходили испытания на вибростенде. Скажу честно: я не испытал приязни к тем, кого мы прибыли спасать. Не спорю, возможно, вуувукеры были нежными и душевными созданиями, но в тот момент мне хотелось только одного — чтобы оползень и вуувукеры выясняли отношения без моего участия в этом процессе. В следующую секунду мешки вытянулись, став еще выше, чем были, и с резкими щелчками в сторону оползня полетели тонкие и короткие стрелы, которые каждый вуувукер выпускал, по-моему, из собственного живота. Никогда не видел такой точно и массированной стрельбы! Каждая стрелка вонзалась в один из многочисленных глазов оползня, и наверняка даже для огромной глыбы это было мучительно. Туша оползня дернулась (еще одна лавина стрел), потом опять (вторая лавина), а когда третья лавина сделала оползень похожим на постриженного ежа, огромное это существо прекратило свое поступательное движение, и будто какая-то внутренняя сила поволокла его к пропасти похоже было на то, что вуувукеры лишили оползня глаз именно с этой стороны, и существо просто не понимало, что ему грозит. — Цель изменилась, — сообщил мне звездолет, наращивая силовое поле. — ГСС приказывает приступить к спасению оползня. — Они там вообще знают, что делают? — возмутился я. — То этих спасай, то тех… — Спасают того, кто слаб, — поучительно сказал звездолет и набросил на оползня невидимую энергетическую сеть. Туша перестала сползать в пропасть, вуувукеры произвели еще один залп, но на этот раз стрелы не достигли цели, срикошетировав от поверхности силового поля. И тогда обе конфликтующие стороны обратили наконец внимание на букашку, встрявшую в выяснение их сложных и давних отношений. Я всегда придерживался мнения, что, если двое дерутся, третьему там делать нечего, даже если благородство предписывает спасать слабейшего. Следующий залп вуувукеры произвели, естественно, по звездолету. Учитывая, что стреляли они точно, можете представить себе последствия. Все внешние телекамеры вышли из строя, и я перестал видеть, что происходит. Слышать я перестал тоже. Энергетическое поле отключилось, поскольку перестала поступать внешняя информация. И по-моему, оползень сразу понял, на кого ему нужно обратить свой праведный гнев. Давление на оболочку увеличилось так, будто звездолет оказался на двухкилометровой глубине. Еще немного, и… Вот тогда-то я понял, какие молодцы работают в ГСС — Галактической службе спасения. Прошла секунда, и неожиданно давление за бортом упало до нуля, а из динамика послышался нежный голос дежурной: — Дорогой Иона Шекет, вы спасены! Ваш звездолет находится в зоне ожидания на орбите Арданка, система Каппа Парусов. Ремонтный корабль прибудет через полчаса. — Ну спасибо, — буркнул я. — А как насчет оползня и вуувукеров? Кого из них нужно спасать в данный момент? — Никого! — радостно сообщила дежурная. — Дело в том, что для вашего спасения пришлось использовать лазерный выдавливатель, и в результате оползень расплавился, а вуувукеры свалились в пропасть… — Но как же! — воскликнул я. — Вы же — служба спасения! — Мы всегда спасаем слабейшего, — гордо сказала дежурная. — Согласитесь, что в тот момент слабейшим были вы. Так вот, господа, я, конечно, благодарен ГСС за спасение моей драгоценной персоны, но судьба оползня и вуувукеров не дает мне заснуть по ночам. К тому же, если бы ГСС не заставила мой звезолет изменить курс, то из этой передряги кто-то еще вышел бы живым — либо оползень одолел бы своих врагов и остался жив, либо вуувукеры свалили тушу оползня в пропасть и праздновали победу. А так… Размышляя о моральной стороне службы спасения, я вспомнил о том, как оказался однажды на планете совершенно диких солдат. Это тоже интересная история, но совершенно другая…

ПОЕДИНОК НА АГРОЛЛЕ

Мне почему-то редко везет на попутчиков. Еще когда я служил в зман-патруле, начальство предпочитало посылать меня в прошлое одного — так я лучше справлялся с любым самым сложным заданием. Попутчик, коллега, сослуживец — называйте как хотите — мне мешал уже одним своим присутствием. Я хочу сказать, что, когда мне на Ренде Хи Большого Льва дале двухместный корабль и сообщили, что со мной к Магде Омикрона Кассиопеи пойдет еще и некто Луций Брегет, я понял, что ничего хорошего из этого путешествия не получится. Отказаться от полета я не мог: деньги были уплачены заранее, а других звездолетов в направлении Кассиопеи в тот момент не было, да и не предвиделось в ближайшие два-три года. Луций Брегет, несмотря на свое имя, оказался вовсе не римлянином и даже не итальянцем. Это был старый еврей, поклонник языка идиш, так что можете себе представить, какое удовольствие я получил во время нашего трехдневного перелета. Я говорю — трехдневного, хотя по расписанию рейс должен был продолжаться неделю, потому что через трое суток вышла из строя система кондиционирования жизненного пространства. Не знаю, возможно ли такое в принципе, но с нами это случилось, и я уверен, что, если бы летел один, ни одному аппарату на борту и в голову бы не пришло ломаться или иным способом демонстрировать свое нежелание выполнять возложенные на него функции. Как бы то ни было, жить внутри коробки, где температура поднималась на градус в час, стало невозможно, и я начал искать место для посадки. Аварийный корабль был, естественно, уже вызван — сработала система безопасности, не успевшая пока испортиться в знак солидарности с системой жизнеобеспечения. Луций Брегет, вместо того, чтобы помогать мне ненужными советами, только и делал, что причитал на идиш, воздевая к потолку кабины свои тощие ручки. А я взял управление на себя и посадил звездолет на широком поле какой-то землеподобной планеты, наверняка имевшей название, но не занесенной по каким-то причинам в мой походный атлас. Хорошо еще, что воздух здесь оказался пригодным для дыхания, иначе мне, хочешь-не хочешь, пришлось бы обратиться к Галактической службе спасения, а этого мне хотелось в последнюю очередь. Я был почему-то уверен, что ребята из ГСС бросятся спасать сначала Луция Брегета, а такого развития событий мое самолюбие не сумело бы выдержать. Итак, я вышел из корабля, а Луций Брегет плелся следом, продолжая излагать на идиш историю сотворения мира. Во всяком случае, я улавливал в его речи отдельные слова типа «творец», «небо», «хаос» и еще что-то в таком духе. Звездолет стоял в чистом поле — до самого горизонта были только невысокие холмы, поросшие чахлыми кустиками. Впечатление было таким, будто на этой планете тоже вышла из строя система кондиционирования жизненного пространства, и растительность именно сейчас находилась в процессе издыхания. Едва я успел подумать о том, что неудачно подыскал место для посадки, как из-за ближайшего кустика встало существо, чем-то напоминавшее гориллу, но облаченное в полевую армейскую форму межзвездных оборонительных сил Сиррабонского альянса. — Эй! — крикнул я Луцию Брегету, который ничего не понимал в полевой субординации и шел навстречу своей смерти, продолжая бубнить под нос неудобопонятный текст. — Остановитесь! Сиррабонский солдат поднял клешню, в которой я разглядел автоматическую лазерную пушку АГД-75, и щелкнул челюстями. — Ложись! — заорал я и помянул недобрым словом Галактическую службу спасения. Надо отдать должное Луцию Брегету — команду он выполнил незамедлительно и оказался на земле даже раньше, чем я закончил слово. Лазерная пушка выстрелила короткой очередью, и я ощутил ни с чем не сравнимый запах испаряющихся приборов. Мне не нужно было поднимать голову (я, как вы понимаете, тоже лежал в тот момент мордой в грязи), чтобы убедиться в том, что наш звездолет сейчас не смог бы исполнять функции даже дорожной повозки. В следующую секунду над моей головой просвистел камень и, выбив из клешни сиррабонского вояки лазерник, грохнулся где-то за холмом, подняв тучу пыли… Обезоруженный сиррабонец повернулся и бросился бежать, взбрыкивая всеми пятью конечностями, а за ним погналось нечто, напоминавшее в первом приближении колесный экипаж начала ХХ века. Экипаж издавал воинственные вопли, а две пары рук, торчавшие из того места, где у порядочного автомобиля располагался мотор, на ходу бросали в сиррабанца камни, доставая их из-за водительского кресла. Мой попутчик всего этого не видел, поскольку лежал, уткнувшись лицом в пыльную почву, но я-то быстро понял, что передо мной солдат армии Иргидака, третьй планеты в системе Беты Единорога. Иргидакцы замечательные бросатели камней, никто в Галактике не может сравниться с ними в этом искусстве. По-моему, у сиррабонца не было никаких шансов остаться в живых, если учесть, что лазерная пушка валялась в пыли неподалеку от меня. Я все еще не понимал, что происходит, и как два инопланетных солдата оказались в этой пустыне? Но инстинкт подсказал мне, что лазерной пушкой нужно завладеть незамедлительно. Что я и сделал, причем ни тот солдат, ни этот не обратили на меня никакого внимания. Поразил меня Луций Брегет. С неожиданной резвостью он вскочил на ноги, выбил у меня из руки пушку, отлетевшую за ближайший холм, и немедленно залег опять, будто ничего и не произошло. — Эй! — вскричал я. — Господин Брегет! Что вы себе позволяете? Но попутчик мой окончательно перешел на идиш, и взаимопонимание между нами перестало быть проблемой — о каких проблемах можно говорить на разных языках? Между тем ситуация изменилась еще раз: в пределах видимости возник боевой столб десятиметровой высоты, внутри которого восседал солдат в красной полевой форме армии Хлибатора, пятой планеты в системе Каппы Волопаса. Столб передвигался по полю прыжками, подобно раненому страусу, но хлибаторец свое дело знал хорошо, и в следующую секунду оба его противника — и иргидакец, и сиррабонец — лежали мертвее мертвых ножками кверху, как тараканы, которых полили отравой. Если вы думаете, что на этом все кончилось, то вы ошибаетесь. На всякую силу, как известно, находится другая сила. Нашлась управа и на хлибаторского солдата. Не прошло и секунды после его внушительной и безоговорочной победы, как что-то мелькнуло низко над землей, что-то шарахнуло, и боевой столб переломился посредине, рухнул и стал для хлибаторского солдата безвременной могилой. Кого еще принесла сюда нелегкая, и что вообще происходило на этом пятачке? Должно быть, я задал этот риторический, по-моему, вопрос вслух, потому что купавшийся в пыли Луций Брегет неожиданно перешел с любимого им идиша на чистейший и незамутненный иврит. — Господин Шекет, — сказал он, не поднимая головы, — не будете ли вы так любезны не мешать боевым действиям враждующих армий? Бросьте лазерник, не искажайте реальной ситуации. После чего он опять перешел на идиш и забормотал свое: «хаос», «творение», «искуситель»… В другое время и в другом месте я бы, возможно, и послушался чужого совета, даже если это совет попутчика. Но — не здесь и не теперь. Я-то понимал, что хлибаторского солдата могло уложить в грязь только лучевое оружие поля боя. Следовательно, и мы с Луцием не могли быть застрахованы от случайного лепесткового отблеска, последствия которого как правило бывают летальными для любого типа живой материи. Но кто, черт побери, мог использовать здесь лучевое оружие? Я спиной чувствовал, если вы понимаете, что я имею в виду: нужно срочно зарываться в землю, иначе нас запросто изжарит тепловое излучение неизвестного происхождения. — Делай, как я! — рявкнул я и принялся забрасывать себя землей, будто крот, роющий нору. К чести Луция Брегета должен сказать, что он и теперь вовремя выполнил приказание. Если вы думаете, что лежать под слоем земли и размышлять о том, спалит тебя тепловой луч или нет, — занятие глупое и для мыслящего индивидуума просто непристойное. Главное: я теперь не мог следить за ходом странного сражения и не знал, когда можно будет высунуть голову наружу. А что оставалось делать? Я лежал, прислушиваясь, и минут через пять подумал, что битва, пожалуй, закончилось: тишина стояла такая, будто работало звуковое стационарное заграждение типа ЗПР-873. Я поднял голову и увидел невдалеке лишь несколько трупов инопланетных солдат: кроме хлибаторца, сиррадонца и иргибакца, здесь оказались абсолютно мертвые тела еще десятка неизвестных мне представителей военной элиты. А в сотне метров от меня в розовом облаке силового поля опускался на поверхность планеты корабль ГСС — Галактической спасательной службы. Вот уж действительно: помощь пришла вовремя! Луций Брегет тоже поднял из грязи свое грузное тело и бормотал что-то под нос, но уже не на идиш, а одном из стандартных галактических жаргонов иврита: — Ну вот, Шекет, мы легко отделались, сейчас нам помогут… Нам действительно помогли — для чего еще существует ГСС? Но мое возмущение не имело предела, и высказал я его командиру спасателей в самой резкой форме. — Дорогой Шекет, — усмехаясь, ответил командир, который был, по-моему, евреем из системы Каппы Ориона, — вам изначально ничего не грозило, так что мы прилетели для того лишь, чтобы исправить в вашем звездолете систему кондиционирования жизненного пространства. — Ничего? — вскричал я. — А лучевой удар? А камни? А стрельба из… Командир широким жестом отмел все эти обвинения. — Дорогой Шекет, — сказал он. — Вам не повезло в том смысле, что вы совершили посадку на боевую планету. Но ведь вы не являетесь официально признанным солдатом, так что жизнь ваша была, конечно, вне опасности. — Не понимаю, — заявил я, хотя мне и было трудно признаваться в собственном невежестве. — Агролла относится к типу боевых планет, где ведутся все галактические войны. Если, допустим, между Землей и Марсом возникает конфликт, который обе планеты готовы разрешить лишь силой оружия, то самый опытный боец с той и другой стороны прибывает на Агроллу, где и ведет поединок с противником до полного уничтожения. А поскольку в Галактике одновременно желают вести войны друг с другом по меньшей мере тысячи планет, но на Агролле одновременно происходят тысячи поединков, и солдаты порой не знают, с кем именно им нужно сразиться. А потому здесь сражаются все против всех. Но, повторяю, — лишь официальные бойцы, направленные с миссией: победить или умереть. А вы с господином Брегетом оказались здесь случайно, и потому никто из сражавшихся не видел вас в упор. Что, безусловно, и спасло вам жизнь. Кстати, если бы на вашем корабле была в порядке система кондиционирования жизненного пространства, вы бы и неудобств не испытали и смогли бы наблюдать за сражениями в комфортных условиях. — Если бы эта проклятая система была в порядке, — воскликнул я, — то ноги моей на Агролле не было бы! Какое варварство! Драться до смерти! — Да, - печально сказал спасатель, — но что делать? Иногда поединок единственное средство сдержать большую войну. — Истинно так, — встрял в разговор Луций Брегет, неожиданно опять вспомнивший об иврите. — Я давно мечтал побывать на Агролле и понаблюдать за военными действиями. И вот мечта моя исполнилась. Тут до меня наконец дошло. — Как? — вскричал я. — Это вы вывели из строя систему кондиционирования? — Но если бы я этого не сделал, — гордо сказал господин Брегет, — вы лишились бы самого увлекательного приключения в жизни! У вас не было бы сюжета для очередной истории! Подумав, я понял, что Брегет, конечно, прав. Хотя, должен добавить, что историй у меня и без того достаточно. Вот хотя бы — работа по очищению газовых туманностей…

ЧИСТЫЕ ПЛЯЖИ ЗАГАРАБАБАРЕ

Вы, конечно, понимаете, что работа ассенизатора — не самое престижное дело для человека, обладающего степенью магистра в области оккультных наук. Говоря о магистре, я имею в виду себя. Действительно, лет десять назад со мной случился такой казус, и я получил диплом, которым одно время похвалялся перед каждым, кто хотел меня слушать. Что до работы ассенизатора, то и этот казус выпал на мою долю, о чем сейчас, когда улеглись страсти, я не очень и жалею. Но в тот день, когда я, прибыв отдохнуть на курорт Загарабабаре, узнал о том, что пляжи будут закрыты и похоже — навсегда… О, возмущению моему не было предела! Впрочем, я попробую изложить эту историю по порядку, но признаюсь заранее, что истинного порядка, к какому я привык, на Загарабабаре не было и в помине. Итак, посетив Агроллу и понаблюдав за поединками солдат всех галактических армий, я понял, что мне необходим отдых — если не физический, то хотя бы ментальный. Лучшего места, чем планета Загарабабаре в системе Дельты Волос Вероники, я найти не смог. Возможно, если бы я слушался советов, то выбрал бы другое место для отдыха, но чужих мнений я не признавал никогда и потому воспользовался Большим каталогом Галактических рекреационных планет. Каталог содержал сведения о ста сорока двух тысячах трехстах девяноста семи зонах отдыха, и каждая из них заявляла, что является единственным местом во Вселенной, где усталый путник, сбросив сандалии, опустит натруженные ноги… В общем, чушь. Загарабабаре я выбрал только потому, что название этой планеты начиналось с мягкого знака. Конечно, ни на одном из земных языков произнести такое название невозможно, но я просто довожу до сведения читателей, что в слове Загарабабаре перед буквой «З» стоит мягкий знак, и для аборигенов в этом нет ровно ничего странного. Самый модный курорт расположен на Загарабабаре (не забывайте о мягком знаке!) в таком месте, куда можно добраться от главного космопорта лишь на лумбике — местной разновидности земного удава. В длину взрослый лумбик достигает семи километров, а в диаметре сантиметров сорок — как раз столько, чтобы можно было сесть верхом. Впереди меня сидела очаровательная женщина по имени Грижа, прилетевшая с одной из планет Ахернара, и мы всю дорогу от космопорта до санатория спорили о том, к чему может привести спаривание лошади Пржевальского с новорожденным лумбиком — оказалось, что генетические коды этих принципиально разных, казалось бы, существ имеют много общего, и нельзя исключить, что в будущем селекционеры создадут этакий гибрид лошади и лумбика: то ли семикилометровую змею с лошадиной головой, то ли лошадь с сознанием змеи-переростка. К согласию мы с Грижей не пришли, ибо я принципиально не соглашаюсь с женщинами ни по какому вопросу. Однако это не помешало нам в первую же ночь отправиться на вершину горы, на которой стоял санаторий, и предаться там местной разновидности секса — наблюдению за облаками. Аборигены Загарабабаре размножаются именно таким странным образом: собираются группами и поднимаются на местные горы, откуда следят за движением немногочисленных облаков. Кому удается первому разглядеть в облаке фигуру Озика, местного божества, отвечающего за рождаемость, тот и беременеет, причем неважно, какого пола окажется удачливый абориген. Нам с Грижей это, как вы понимаете, не грозило, и потому мы глядели на облака, не задумываясь о том, каким может стать наше потомство. Только поэтому нам и удалось разглядеть нависшую над Загарабабаре смертельную опасность. Была полночь, когда госпожа Грижа сказала своим приятным скрипучим голосом: — Уважаемый Иона, вам не кажется, что вон то облако в зените не совершает положенного ему спирального движения? — Да, - вынужден был согласиться я, вглядевшись в туманную небесную даль. — Не совершает. Странно. — Более чем, — пылко сказала Грижа. — К тому же, в отличие от прочих облаков, оно состоит из водорода и примесей, что исключает его происхождение в экосфере планеты, состоящей… Я не стану приводить окончание речи госпожи Грижи — женщины вообще не имеют представления, когда можно предаваться словесным изыскам, а когда нужно, наконец, замолчать. Мне-то уже было, к сожалению, ясно: где-то в космосе поток быстрых частиц разогнал плотное водородное облако, окружавшее одну из близких к системе Загарабабаре карликовых звезд, и в результате этого то ли естественного, то ли явно террористического акта облако двинулось на планету-курорт и вот-вот собиралось утопить ее в своих газовых миазмах. Я представил себе последствия: отравленная водородом атмосфера Загарабабаре, миллионы аборигенов и гостей планеты, мучающихся от удушья, прекрасные пляжи, где невозможно купаться, потому что местная вода, впитав лишние молекулы водорода, будет загораться от малейшего движения, подобно земным лесам в периоды страшной засухи… И еще: гибель фауны, не говоря уже о флоре. Но главное, что возмутило меня до глубины души: пропадал мой отдых! Зачем я сюда прилетел — чтобы наблюдать за агонией местной биосферы? Это я мог сделать в любом другом, менее приятном для взгляда, месте Галактики! — Дорогая, — прервал я словесные излияния Грижи, — хватит болтать, нужно спасать природу! К чести женщины должен сказать, что, услышав мои слова, она немедленно закрыла свой красивый рот, напоминавший по форме пасть дракона, и до конца операции молчала, как рыба — я имею в виду рыб планеты Гапрафун, которые действительно не умеют издавать никаких звуков, в отличие от рыб планеты Земля, чьи вопли в ультразвуковом диапазоне давно отвадили от наших океанов всех инопланетных купальщиков. Итак, мы с Грижей отправились назад, в космопорт, и вылетели в ту же ночь в сторону наседавшего на Загарабабаре межзвездного облака. В моей голове еще не было никакого плана, но нужно же было делать хоть что-то! Когда мы поднялись над эклиптикой, мне стали ясны масштабы грозившей планете экологической катастрофы. Газовая туманность была такой плотной, что даже свет ближайших звезд застревал в ней, как шило в пуховой подушке. Я, конечно, мог вызвать ГСС — Галактическую службу спасения, и эти бравые парни за здорово живешь разнесли бы злосчастное облако в клочья. Но мог ли я, Иона Шекет, обращаться за чьей-то помощью, не испробовав сначала всех своих сил? Ответ очевиден, не правда ли? Какие возможности были в моем распоряжении? Во-первых, госпожа Грижа, которую я мог выбросить из звездолета в центре облака. Органических молекул ее грузного тела вполне хватило бы для того, чтобы весь водород облака выпал в осадок, пролившись на Загарабабаре горячим дождем. Во-вторых, я мог, подобно камикадзе, взорвать свой звездолет, и тогда ударная волна разнесла бы облако в мелкие клочья, сделав минимальным экологический эффект его падения на Загарабабаре. У этого плана был тот недостаток, что, взорвав корабль, я вынужден был бы добираться до Солнечной системы пешком, да еще и с госпожой Грижей в качестве дорожного посоха, а это представлялось мне несколько затруднительным, если учесть, что я не способен развивать ту скорость, с какой движется рейсовый звездолет. Был еще третий вариант, который я вообще не рассматривал: оставить все как есть и отправиться вместе с госпожой Грижей на любую другую планету, пляжи которой манили чистотой и доступностью. Ни один из этих вариантов не мог удовлетворить ни мою совесть, ни мое тщеславие, ни мой инстинкт самосохранения. И что же оставалось делать? Пляжам Загарабабаре оставалось около двадцати часов спокойной жизни, и я решил портатить это время с толком. — Летим на Фомальгаут! — сказал я госпоже Гриже, и она, кажется, решила, что я удираю с места будущей трагедии. Женщины всегда плохо думают о мужчинах, даже когда они не думают о мужчинах вообще. Я не стал отвечать на невысказанный выпад Грижи, и наш звездолет упал на взлетное поле космопорта Фомки-2, второй планеты Фомальгаута, спустя всего пять часов после экстренного старта. Не сказав ни слова Гриже (какой смысл о чем-то говорить с женщиной, которая плохо думает о ваших намерениях?), я отправился в местный музей бронетанковых войск и взял напрокат некий экспонат, который значился в каталоге под номером К-2303-К. Вообще говоря, музейные экспонаты не выдают почем зря и первому желающему, но среди желающих я был не первым и потому имел право на льготу, и, кроме того, директор музея был моим давним приятелем, мы с ним как-то служили в зман-патруле, а такая дружба не только не ржавеет, но и не забывается, что в наши дни всеобщего склероза имеет огромное значение. Вернувшись на корабль, я привинтил экспонат к наружной поверхности, и мы взлетели, даже не насладившись красотами Фомки, которые сами по себе заслуживают особого описания. Грижа продолжала хранить молчание, и я уже начал опасаться, не проглотила ли бедная женщина язык. Впрочем, сейчас меня вполне устраивало это проявление женской гордости, бессмысленной и беспощадной, как русский бунт. Обратно в систему Загарабабаре мы летели всего три часа, поставив рекорд скорости. Облако уже почти достигло границ атмосферы, и экологическая катастрофа вот-вот должна была разразиться. Но я, как вы понимаете, проявил чудеса ловкости и успел таки включить экспонат К-2303-К, после чего мне и госпоже Гриже осталось только наблюдать и ждать. Как только прибор начал работать, чернота облака сменилась серостью утреннего тумана, появились звезды, прежде невидимые за газовой пеленой. Час спустя все было кончено — от облака остались только воспоминания, если, конечно, кому-то нравится вспоминать о какой-то газовой туманности. Я опустил звездолет на Загарабабаре и сказал Гриже: — Теперь, дорогая, мы можем спокойно отправляться на пляж. Вот тогда и вернулся к Гриже дар речи. — Шекет! — воскликнула она. — Что ты наделал? — Как что? — удивился я. — Спас Загарабабаре от экологической катастрофы. — И для этого использовал машину времени? — Ну да, — согласился я. — Прибор К-2303-К, в просторечии — машина времени. — И теперь, — безжалостно продолжала Грижа, — это проклятое облако оказалось в прошлом и наверняка выпало на какую-нибудь беззащитную планету. А Галактической службы спасения тогда еще не было! И Иона Шекет еще не родился! И облако могло погубить целый мир! Ты об этом подумал? Эти мужчины вообще когда-нибудь думают? Ну вот, сразу и обобщения… Пожав плечами, я включил ретроскоп и посмотрел, в какое именно прошлое я отправил облако межзвездного газа. — Ты видишь? — прошипела Грижа над моим ухом. — Солнечная система, шестьдесят миллионов лет назад. Это облако выпало на Землю и уничтожило всех динозавров! — Ах, - сказал я. — Вот почему я всегда терпеть не мог этих гнусных тварей. Без них Земля стала лучше, ты не находишь? — Ты погубил целый мир! — выходила из себя Грижа. — Если бы не ты, динозавры могли бы стать разумными! И никакие теплокровные, вроде тебя, на Земле не появились бы! — Понятно, — ехидно сказал я. — Тебя бы больше устроило, если бы Иона Шекет был не человеком, а бронтозавром. Конечно, тогда мы с тобой лучше подошли бы друг к другу… То, что сказала в ответ госпожа Грижа, не поддается переводу на нормальный язык. Впрочем, не думаю, что вам интересны детали этого скандала, не имевшего к спасению Загарабабаре никакого отношения.

НАРУШЕНИЕ ПРИСЯГИ

На Арамгорне я оказался совершенно случайно. Я даже мимо не пролетал, если хотите знать, а то многие говорят: «Если бы Шекет не пролетал мимо Арамгорна на своем звездолете, то ничего бы там не случилось». Так вот, для сведения: у меня в те славные времена вообще не было звездолета, я еще не был так богат, чтобы приобрести махину массой в три тысячи тонн, когда за каждый грамм нужно было выложить три полноценных израильских шекеля. В день, о котором судачат сейчас на всех планетах Третьего галактического рукава (рукав Ориона — если придерживаться общепринятой терминологии), я находился на Земле, более того — в Тель-Авиве, а если быть совсем точным, то протирал штаны в международном космопорте в ожидании лайнера на Марс. Лайнер опаздывал, и многие пассажиры уже намерены были требовать компенсации. Особенно бесчинствовала дама неопределенного возраста, уроженка, по-моему, то ли Бердичева, то ли Йокнеама. — Да что же это такое? — возмущалась она своим непередаваемым басом профундо. — У меня дочка рожает на Марсе, я обязана там быть вовремя, иначе внук останется без судьбы, и это будет катастрофа! Услышав о судьбе, я навострил уши, а поняв, что дама имеет в виду, я не мог сдержать свое любопытство. — Уважаемая госпожа, — вежливо сказал я, — судя по вашей реплике, вы являетесь выпускницей Оккультного университета, что на планете Карбикорн? Дама вперила в меня пронзительный взгляд, что-то, видимо, шевельнулось в ее памяти, потому что она сказала, смягчив тон: — О, так мы с вами коллеги! Вы закончили Оккультный университет три года назад, как я вижу. И на экзамене по созданию судеб получили пятьдесят шесть… — Да, - с сожалением признался я. — С созданием судеб у меня были проблемы. Но зато в астрологии несолнечных планет я был одним из первых. А вы как работаете — по глазам или тембру голоса? — И так, и этак, — сказала дама и изволила представиться: — Мойра Динкин, к вашим услугам. Как я уже сказала, тороплюсь на Марс, чтобы… — Да, это я уже слышал. Вы продумали судьбу своего внука или намерены действовать интуитивно? — Никакой интуиции! Мой внук будет известным биржевым игроком, и чтобы направить его по этой стезе я намерена привлечь знак Весов в совокупности с… — Это понятно, — прервал я, — но звездолета все нет и нет… — Эти негодяи из «Эль-Аль»!.. — Согласен, но крик нам с вами не поможет. Почему бы не использовать наши знания, полученные в Оккультном институте? Я сам не решился бы, да и сил маловато, по телепортации у меня было пятьдесят девять, а мы вдвоем могли бы… — Это мысль, — задумчиво произнесла Мойра, и голос ее смягчился до баритонального оттенка. — У меня-то с телепортацией все в порядка, но одной боязно… Врочем, как вас там… — Иона Шекет к вашим услугам. — Ах, Шекет, ну как же, я о вас слышала, это вы уничтожили динозавров? Хорошо сделали, эти твари… Однако, — прервала она себя, — мы же давали клятву не использовать в быту знания, приобретенные на Карбикорне. — Давали, — согласился я. — Но разве сейчас не чрезвычайные обстоятельства? Разве судьба внука, которая без вашего участия станет вовсе не такой, какой должна быть, не является достаточным основанием… — Вы правы, дорогой Шекет! — с жаром воскликнула Мойра. Мне бы призадуматься, уж слишком экспансивно эта особа восприняла мое предложение, но я тоже торопился, и возможность сразу оказаться в пункте назначения притупила мою интуицию. Мы с Мойрой отошли в дальний угол зала ожидания, где можно было без опаски применять любые оккультные изощренности, и впервые посмотрели друг другу в глаза. Взгляд Мойры Динкин мне понравился. Полагаю, что и я произвел на женщину благоприятное впечатление. Иначе у нас ничего бы не получилось техника телепортации требует глубокого проникновения партнеров по перемещению в сущность друг друга. — Марс? — сказала Мойра, продолжая сверлить меня взглядом. — Вам Марс, — согласился я, — а мне чуть дальше, на Марсе я хотел пересесть на «Акцию», которая летит на Эндимион. — Хорошо, — согласилась Мойра, и мы взялись за руки. — Итак: Марс-Эндимион. Только отключите на секунду воображение, когда я сойду, мне вовсе не улыбается попасть на Эндимион, о существовании которого я даже не слышала. — Договорились, — кивнул я, и мы одновременно нарушили присягу выпускника Оккультного университета, использовав полученные знания в личных целях. Вот тут-то и проявился коварный женский характер моей новой знакомой Мойры Динкин. Впрочем, я могу ее понять: она наверняка решила, что я с моими пятьюдесятью шестью баллами по телепортации не могу быть надежным партнером в этой сложной процедуре, и решила себя подстраховать. Иными словами, в следующую после старта секунду я обнаружил, что стою на взлетном поле какого-то космопорта, и это наверняка не были ни Земля, ни Марс, ни, тем более, Эндимион, где космопорта еще и в помине не было, а всех новоприбывших доставляли на планету с орбиты в малогабаритных челноках. И это могло означать только одно: Мойра использовала мою ментальную энергию для корректировки собственного курса, а мой путь оказался в результате безнадежно расфокусирован. Планета, на которой я оказался, носила название Армагорн. Тут не могло быть сомнений, поскольку именно это название было написано крупными буквами на интергалактическом иврите, и буквы эти горели на фасаде здания космопорта. Сколько раз я говорил себе, что с женщинами невозможно иметь дела — они или не поймут ваших намерений, или поймут их слишком прямолинейно, или вообще ничего не захотят понять, потому что думают обычно только о своих женских прихотях! Мало мне было Далии? Или этой, как ее… которая с Ориона… Ну, неважно. Сдержав возмущение, я направился к зданию космовокзала, размышляя над тем, как я объясню руководителю полетов свое появление. Не мог же я сказать, что телепортировался на планету с Земли — ведь тем самым я бы признался в серьезном нарушении этики Оккультного университета! Я еще не успел ничего придумать, как передо мной резко затормозил диспетчерский модуль, и водитель крикнул в открытую дверцу: — Быстро в кабину! Реакция у меня отменная — в следующее мгновение я сидел рядом с водителем, и модуль рванулся вверх. — Вы появились на летном поле за десять секунд до посадки лайнера Ирхон-Марданелла, — объяснил диспетчер. — У меня просто не было времени… — Понятно, — сказал я, похолодев от представившейся моему воображению картины: лайнер, конечно, сделал бы из меня мономолекулярную плоскую структуру, не подлежащую восстановлению. — Судя по вашему неожиданному появлению, — продолжал диспетчер, направляя модуль к зданию вокзала, — вы пользовались методом телепортации. Значит, я имею дело с выпускником Оккультного университета? — Э-э… — промямлил я. — Не бойтесь, я не стану докладывать о нарушении вами присяги, — ободрил меня диспетчер. — Я полагаю, что нам удивительно повезло! Вы для нас просто манна небесная! — А в чем дело? — поинтересовался я из чистого любопытства. Модуль опустился на крыше здания космовокзала в диспетчерской зоне, но мой спутник не торопился покидать кабину. — У нас проблема, — сказал он. — Вчера на посадку шли сразу восемь звездолетов, это была не моя смена, но меня тоже вызвали, потому что диспетчерская не справлялась… Короче говоря, я не сумел сразу оценить ситуацию, и два корабля неминуемо должны были столкнуться… — Кошмар, — протянул я. — Что мне оставалось делать? — продолжал диспетчер. — Я набросил на один из звездолетов надпространственную сеть, а вторую машину повел на посадку. Когда звездолет нормально опустился, я вернулся к сети, но… машины в ней не оказалось. — Понятно, — оживился я. — Надпространственная сеть держит объект не более пятнадцати секунд… — А мне для посадки второй машины потребовалось на три секунды больше и потому… — И потому сейчас тот звездолет как бы не существует в природе, верно? Он растворен в пространстве, как соль в океане… М-да, вам не позавидуешь. — Мне никто и не собирается завидовать! — воскликнул диспетчер. — Но корабль! Но люди! Там летела делегация лупиков с Амтаракии! — Не знаю никаких лупиков, — пробормотал я, понимая уже, чего добивался диспетчер своими восклицаниями. Конечно, на Арамгорне не было ни одного выпускника Оккультного университета, и мое появление действительно можно было считать счастливым предзнаменованием. Но ведь диспетчер, по сути, склонял меня к нарушению присяги! А разве я ее уже не нарушил, используя телепортацию в личных целях? — Мне нужен небольшой астероид, массой примерно в сотню мегатонн, решительно сказал я, — и лазерная пушка с точностью поражения не менее девяноста девяти процентов. — Будет! — с энтузиазмом воскликнул диспетчер. Лично я в этом сомневался, но удержал свои сомнения при себе и оказался прав: не прошло и получаса, как меня усадили в диспетчерской комнате перед стереоэкраном с обзором до орбиты последней планеты в системе, а в руке у меня оказался пульт управления трехлучевым лазером. Для несведущих: не существует реальных физических способов собрать размазанный по пространству звездолет, это все равно, что собрать растворенную в океане соль — нужно выпарить весь океан! Хочешь-не хочешь, но приходится обратиться к оккультным методам. В частности, если в нужное время в нужном месте снести с орбиты какую-нибудь планету, влияющую на астралогическую карту данного звездолета, то и судьба объекта изменится это, надеюсь, понятно? Можно воспользоваться прецизионными методами — работать не с планетами (что я мог с ними сделать?), а с астероидами, которые, как известно, тоже влияют на судьбу, и порой даже сильнее, чем Юпитер или какой-нибудь Армагорн. Вот только точность расчета тут должна быть совершенно ювелирная… Думаю, мои преподаватели с Карбикорна остались бы мной довольны. Вряд ли им приходилось работать под непрерывные причитания диспетчера, нервы у которого годились разве что для использования в качестве шнурков для ботинок… Когда я нажал на гашетку, то даже на десять процентов не был уверен в результате. Практическая астрология никогда не была в числе моих любимых предметов, но ведь и выхода не было… Лазерный луч угодил точно в цель — астероид содрогнулся, от него отвалился кусок, изменилась орбита, а с ней изменилась и судьба звездолета, поскольку в его карте этот безымянный астероид находился в аксепте с… Неважно, не буду забивать вам голову терминами. — Вот! — завопил диспетчер и бросился к своему пульту. Над посадочным полем возникла темная туша звездолета, и, если бы в диспетчерской немедленно не приняли бы меры, корабль грохнулся бы с высоты двух километров. Я воспользовался суматохой и сбежал из космопорта в город, где и предался различным порокам, чтобы забыть пережитый стресс и собственный проступок: нарушение присяги. Если вы не знаете, что именно на Арамгорне называют пороками, то вы не знаете самого любопытного. Я тоже не знал, и это послужило причиной множества недоразумений.

ДОРОГА ГРЕШНИКОВ

Я покинул космопорт Арамгорна, как только диспетчер перестал обращать на меня внимание. Он занимался швартовкой только что прибывшего лайнера, а я, взяв, как говорится, ноги в руки, спустился на окружное шоссе и отправился искать ближайший ресторан, чтобы заполнить желудок, успевший опустеть после того, как мы с Мойрой нарушили присягу Оккультного университета и использовали эффект телепортации в личных (читай — корыстных) целях. Я шел по шоссе, размахивая руками и с любопытством глядя по сторонам. Справа и слева от дороги располагались плантации местных растений: кусты желтого цвета, на которых висели большие плоды, напоминавшие своей формой, как мне показалось, человеческие фигурки. Мне померещилось даже, что фигурки эти дрыгали ручками и ножками, но это, естественно, была лишь игра фантазии — дул сильный ветер, и неудивительно, что кустики пригибались под его порывами. Шоссе было пустынным — ни одной машины. Я шел себе и насвистывал марш оккультистов, размышляя о том, что иногда полезно оказаться в неизвестном месте, поскольку решение неожиданных загадок развивает мозг и способствует появлению аппетита. Вот, к примеру, загадка: где машины? Ведь шоссе вело к единственному космопорту планеты, и я сам видел, что звездолеты садились и взлетали здесь чуть ли не каждые пять минут. Где же так называемые пассажиропотоки из города и в обратном направлении? Может, здесь проложено метро, и шоссе давно не используется по назначени? В таком случае, я мог топать еще много километров без надежды поймать попутную машину. Я уже собрался было повернуть назад, как совершенно неожиданно буквально из воздуха материализовался передо мной верзила в форменной одежде галактической полиции. Он загородил мне дорогу и сказал звучным басом: — Уважаемый, ваши муки продлятся недолго, имейте терпение и не торопитесь. Поскольку никаких мук, в том числе и душевных, я в тот момент не испытывал, то изумленно ответил стражу порядка: — Уважаемый, я прекрасно себя чувствую. Я направляюсь в город и, если вы будете так любезны, что прихватите меня с собой… — С собой? — глаза полицейского едва не вылезли из орбит. — Умоляю вас, не торопитесь! Не все так безнадежно на этом свете, чтобы торопиться на тот! Посмотрите, какая погода! Для этого времени года погода — просто класс. И грехи ваши наверняка не столь велики, как вам кажется, имеет смысл дождаться момента, когда… — У меня нет грехов, — сухо сказал я, — в том числе я чист перед законами Арамгорна, и потому позвольте мне пройти, я тороплюсь в город. — О! — закатил глаза полицейский. — Этого я боялся больше всего. Я всегда говорил начальству: «Не посылайте меня одного! Возникнет сложный случай, я не найду нужных слов, и случится непоправимое!» — Да в чем дело? — возмутился я. — Знаете ли вы, с кем имеете дело? Мое имя Иона Шекет, я гражданин Соединенных Штатов Израиля, мое постоянное место жительства — планета Земля. По профессии я зман-патрульный, но сейчас в отставке и использую свободное время для путешествий по просторам, так сказать, нашей Галактики. — Ах и ох! — всеми фибрами своей души вздохнул полицейский. — Просто не может быть, чтобы такой букет прегрешений выпал на долю одного человека! Наверняка вы преувеличиваете, и ваше стремление свести счеты с жизнью совершенно неоправданно! Умоляю вас подождать минуты три, и все ваши проблемы решатся! — Какие счеты с жизнью? — раздраженно сказал я, пытаясь обойти полицейского, но он оказался проворнее меня и загораживал дорогу каждый раз, когда мне уже казалось, что я избавился от его назойливой опеки. — О чем вы говорите, любезный? Дайте мне пройти в конце-то концов, иначе я буду жаловаться вашему начальству! Полицейский сделал шаг, пытаясь схватить меня в свои крепкие объятья, но в это время откуда-то со стороны желтых кустарников послышался жуткий крик так обычно вопит разъяренная женщина, когда, вернувшись домой из командировки, застает мужа в объятиях собственной подруги. Полицейский замер, будто он был не человеком, а роботом, и кто-то выключил его из сети. Я немедленно воспользовался случаем и бросился вперед, но истошный вопль, вырвавшийся из груди стража порядка, заставил меня замереть на месте. — Шекет! — вопил полицейский. — Не нужно! Не губите мою душу! Если бы он вел разговор о моей душе, я, как вы понимате, и слушать бы не стал, но губить чужую было не в моих правилах, хотя я и не понимал, каким образом мое поведение может погубить душу не то чтобы дюжего полицейского, но даже кошки. Страж порядка продолжал стоять столбом, используя собственный взгляд для того, чтобы пригвоздить меня к дороге и не дать ступить ни шагу. Вопль, который доносился со стороны плантации, стих — должно быть, женщина успела разобраться с изменником-мужем и предательницей-подругой. Я стоял на месте, ничего не понимая и будучи твердо уверен в том, что полицейский на самом деле никакой не страж порядка, а псих, сбежавший из ближайшей больницы, и еще в том, что где-то среди кустов только что произошло убийство при отягчающих обстоятельствах. Не обращая больше внимания на вопли полицейского, продолжавшего изображать из себя жену Лота, я пересек шоссе и по вязкой целине направился в сторону ближайшего куста. Приблизившись к растению на расстояние нескольких метров, я замер на месте точно так же, как мой новый друг-полицейский. На ветках висели не плоды! Это были живые люди — мужчины и женщины, молодые и старые, одетые хорошо и не очень, а иные и вовсе никак не одетые, и все они жестикулировали, пытаясь привлечь мое внимание, но делали это молча, хотя и широко раскрывали рты. Сказать, что я пришел в ужас — значит не сказать ничего. Мне показалось, что почва уходит у меня из-под ног. В следующую секунду, впрочем, я понял, что так оно и есть: земля под моими ногами зашевелилась, начала осыпаться в яму, которой я не заметил, будучи в страшно возбужденном состоянии, я полетел вниз, в темноту, мокрая глина забила мне ноздри, и я понял, что пришел мой смертный час, и даже вездесущая Галактическая служба спасения не успеет прийти мне на помощь. Что оставалось делать? Только одно: еще раз нарушить присягу и использовать полученные в Оккультном университете знания по технике телепортации для достижения личных (читай — корыстных) целей. Точных координат места прибытия я задумать не успел, но сил для значительного переброса у меня уже не было, и в следующее мгновение я обнаружил, что стою в той самой комнате, откуда отправился в свое путешествие по Арамгорну, а именно — в диспетчерской космопорта. Уже знакомый мне диспетчер сидел спиной ко мне и завершал процедуры по швартовке большого транспортного корабля, опустившегося в дальнем конце взлетного поля. Одновременно он обращался ко мне, не подозревая о том, что вот уже четверть часа ведет разговор с пустотой. — …И потому, дорогой господин Шекет, — говорил диспетчер, легкими движениями пальцев набрасывая на звездолет швартовочную сеть, — я бы вам весьма не советовал этого делать, поскольку мораль на нашей планете коренным образом отличается от той, к какой вы привыкли на… Тут он закончил наконец швартовать транспортную посудину и обернулся ко мне. Могу себе представить, что он увидел — я ведь прибыл в диспетчерскую, можно сказать, из-под земли! Надо отдать диспетчеру должное — служба приучила его реагировать быстро и адекватно. — Так, — сказал он. — Немедленно в душ. Комната в конце коридора. Потом назад. Ни с кем не разговаривать. Никуда не сворачивать. Ясно? Выполняйте! Я подчинился, хотя терпеть не могу выполнять приказы. Через пять минут я вернулся в диспетчерскую отмытый от грязи и в чистом костюме. Я был весь переполнен желанием узнать наконец, что означают мои приключения, и диспетчер прекрасно понимал мое нетерпение. Он посадил за пульт сменщика, мы устроились за небольшим столиком в холле космопорта, и я рассказал о том, как едва не свел счеты с жизнью. — Дорогой Шекет, — сказал диспетчер, — отправившись в город пешком, вы совершили самый непристойный поступок из всех, какие только возможны в нашем мире! — Но я всего лишь… — Да, конечно, с вашей земной точки зрения нет ничего более невинного! Но у нас люди вот уже три тысячелетия пешком не ходят! Мы пользуемся телепортацией. — В Оккультном университете я принял присягу… — Я знаю, — кивнул диспетчер. — Это глупо, но в каждом мире свои моральные принципы… Так вот, шоссе у нас используется только для одной цели: если человек желает свести счеты с жизнью, он отправляется пешком на плантацию новых душ. А счеты с жизнью у нас обычно сводят преступники. Каждый, кто невольно нарушает тот или иной моральный принцип (а по собственной воле никто у нас морали не нарушает!), понимает, что жить в обществе больше не в состоянии, и отправляется по шоссе на плантацию, чтобы стать новой личностью. — Вы хотите сказать… — Да, - кивнул диспетчер, — там растут новые люди, бывшие грешники. Придя в поле, нарушитель морали закапывает себя в готовую уже яму и некоторое время спустя прорастает в виде куста. Живительные вещества, впитываемые из почвы, в буквальном смысле слова избавляют личность от всех пороков. Куст растет, личность развивается, становится плодом (плодом собственных размышлений о сути жизни!) и в нужный момент отрывается от ветки, чтобы продолжить жить. Но вы, Шекет, не арамгорнец, и потому полицейский не имел права допустить, чтобы гость планеты покончил с собой! Вы не дали ему исполнить свой долг, и теперь он сам вынужден отправиться на поля возрождения, поскольку не может жить с таким грузом на душе! — А тот жуткий вопль… — с содроганием вспомнил я. — Это возрожденная личность вернулась в мир, — объяснил диспетчер. — Когда срываешься с ветки, испытываешь довольно мучительное ощущение… — Можно подумать, — сказал я, глядя диспетчеру в глаза, — что вы и сами… — К несчастью, — прервал он меня. — И не будем говорить об этом. — Конечно, конечно, — пробормотал я смущенно. — Мой вам совет, — сказал диспетчер, — отправляйтесь назад, на Землю или куда угодно. А если хотите посетить нашу планету, то сначала разберитесь в том, что наша мораль позволяет делать, а что является табу. — Я никогда не отступал, вы плохо знаете Иону Шекета! — воскликнул я. — Вы меня заинтриговали, теперь я просто обязан разобраться в ваших моральных принципах! — Тогда, — вздохнул диспетчер, — вот вам учебник нашей истории, садитесь в уголок, чтобы не мешать людям работать, и читайте. Я сел в уголок и прочитал.

ЛЮБОВЬ НА ВЕТКЕ

История планеты Арамгорн так меня поразила, что я решил остаться здесь на некоторое время, чтобы разобраться в некоторых деталях. Я так и сказал диспетчеру местного космопорта, когда залпом прочитал учебник и понял, что более странной истории не было ни у одной галактической цивилизации. — Ну-ну, — вяло отозвался диспетчер. — Кое-какой опыт у вас уже есть. Неужели вам хочется продолжить свои изыскания? Я вспомнил людей, висевших на кустах, подобно спелой ежевике, и мысленно содрогнулся. Но на лице моем, естественно, не дрогнул ни один мускул — не мог же я показать моему собеседнику, что авантюра, в которую я решил ввязаться, меня и самого больше страшит, чем волнует. — Продолжить изыскания? — переспросил я. — Видите ли… Скорее, хочу поставить эксперимент. — Что вы имеете в виду? — заинтересованно спросил диспетчер и от волнения не дал разрешения на посадку межзвездному лайнеру «Бустан», отчего тот завис как раз над нами и мешал нашему разговору, издавая странные булькающие звуки, напоминавшие звук воды, вытекающей из ванны. — Я имею в виду… Ну, скажем, почему вы не пользуетесь новейшими достижениями агротехники? Почему выращиваете население таким примитивным способом? — Гм… - сказал диспетчер, пристально глядя мне в глаза. — Конечно, это не в моей компетенции… — Вот именно! — решительно сказал я. — Если бы кто-то взял на себя ответственность, все у вас было бы иначе. А вы тут все будто на ветке выросли! — Почему «будто»? — не понял диспетчер. — Мы ведь… — Ах, - сказал я, — не берите в голову. Просто у нас, землян, есть такое выражение… Оставив диспетчера раздумывать над скрытым для него смыслом сказанной мной фразы, я вернулся на корабль и составил план операции. Чтобы вам стала понятна моя идея, расскажу для начала о цивилизации Арамгорна — самой, как я уже сказал, странной во всей Галактике. Дело в том, что миллиарда этак два лет назад, Арамгорн представлял собой раскаленное плато, где на каждом квадратном километре вулканов было больше, чем микроорганизмов, а каждый микроорганизм был размером с хороший булыжник. Можете себе представить микроб размером с памятник Рабину, стоящий перед новым зданием кнессета на Елисейских полях? Если можете, то вам и объяснять не надо, как развивалась на планете Арамкорн разумная жизнь. А для тех, у кого небогатое воображение, объясняю на пальцах. Микробы ползали по склонам вулканов и, естественно, некоторые, самые глупые (а где вы видели умного микроба?), падали в огнедышащее жерло. А тут — ба-бах! — вулкан взрывается и будто из пушки выстреливает беднягу-микроба далеко-далеко и высоко-высоко… Короче говоря — в космос. И становится микроб спутником планеты, а то и вовсе улетает к звездам, где след его и теряется навеки. Перефразируя старую поговорку, можно сказать: «То, что для микроба здорово, то для человека — смерть». Кто бы, будучи в здравом уме и твердой памяти, выжил, оказавшись в космической пустоте? Никто — во всяком случае, о себе я это точно знаю. А микроб он и есть микроб, существо анаэробное, глупое, и жить ему все равно где — хоть в стакане с пивом, хоть на космической орбите. Так вот и получилось, что еще этак через миллиард лет на орбите вокруг Арамгорна болтались миллиарды живых созданий, сталкиваясь друг с другом и превращаясь в существа, более сложные и более понятливые. Пропущу еще полмиллиарда лет эволюции (в учебнике арамгорновской истории этому периоду было отведено аж десять страниц) — все кончилось тем, что, когда пора было явиться на свет первым растениям, в космосе болтались на орбите длинные нити из слипшихся друг с другом микроорганизмов, составивших единую молекулу, которая и стала разумной еще пару сотен миллионов лет спустя. Ну вот, теперь вы знаете все, что нужно, чтобы понять, как развивались события. Хотя… Знать-то вы знаете, но можете ли вообразить себя гигантской молекулой длиной в десять тысяч километров? Можете представить себе, какие у вас будут желания? Уверен, что вашей фантазии это не по силам. Иное дело — я, Иона Шекет, видевший в Галактике столько странного, что хватило бы на восемь жизней, если, конечно, проживать их по очереди и желательно — не подряд. Так вот, представив себя разумной молекулой, болтающейся в космосе, как гроб Магомета, я сразу понял, что главным желанием этой твари было хоть где-нибудь укорениться. Почувствовать, как Архимед, точку опоры. Подумано — сделано. Один конец молекулы остался в пространстве, а другой опустился на многострадальную арамгорновскую землю и внедрился в нее, будто разведчик в логово противника. Ах, как ему стало хорошо! Вся энергетика планеты… Все живительные соки… Он (или оно — как вам больше нравится?) сразу понял, в чем счастье жизни. По сути, эта единственная разумная молекула, торчком стоявшая над поверхностью Арамгорна, стала для жизни на планете тем же, чем был для нас, землян, тот Творец, о котором так хорошо было написано в нашей еврейской книге книг. Будущие жители Арамгорна — и знакомый мне диспетчер космопорта в их числе — отпочковались от молекулы-прародительницы и стали расти самостоятельно, как подсолнухи на грядках. Ну вот и все. Достигнув половозрелого возраста, уважающий себя арамгорнец вылезает из почвы, отбрасывает корни (но совсем не так, как люди отбрасывают копыта) и начинает жить самостоятельно, согласно принципам, впитанным, конечно, не с молоком матери, а прямо из почвы, в которой этих принципов видимо-невидимо и на всех хватит. Принципы, в том числе философские, вносятся в почву, подобно удобрениям на фермах Земли, и юный арамгорнец всасывает их ровно так же, как земная картошка всасывает почвенные воды и соки. Все это, конечно, очень странно и довольно мило, но мне стало жаль арамгорнцев. Вы, конечно, догадываетесь — почему? Ну естественно! Никто из них понятия не имел о том, что такое любовь. Разве может одна картофелина полюбить другую, как бы они обе ни были разумны? Не могут, конечно, ибо что они, черт побери, будут друг с другом делать, даже если зарегистрируют свой брак у самого дотошного адвоката? А любовь — это… Эх, да что я вам буду объяснять? Сами наверняка любили не один десяток раз, знаете, каково это — жить, не любя, подобно картошке на грядке. Поэтому стоит ли удивляться, что я решил поставить на Арамгорне эпохальный эксперимент и переломить ход местной истории? — Учебник я заберу с собой, — сказал я диспетчеру космопорта. — И кстати, мы с вами давно знакомы, но даже не знаем друг друга по имени. — Почему же? — удивился тот. — Я вас знаю. Вы Иона Шекет, так написано в вашем посадочном листе. — Ах, конечно… А вы? И тут диспетчер, не запнувшись ни разу, выдал имя, настолько длинное, что, когда он закончил, я почувствовал, что проголодался. По-моему, это имя включало в себя имена всех предков уважаемого диспетчера, начиная с того самого времени, когда молекула-прародитель умудрилась создать первых прямоходящих разумных на поверхности планеты. — Буду звать вас Мики, — решительно сказал я, сократив имя своего собеседника примерно в пять тысяч раз. — Ну… — с сомнением отозвался диспетчер. — Если вам так удобнее… — До свидания, Мики, — сказал я. — Отправляюсь найти вам невесту. Мики, естественно, не понял смысла сказанного, и я не стал пускаться в объяснения. Вы пробовали объяснить смысл слова «любовь» садовой пальме? То-то же… План мой был прост, как все гениальное. До сих пор новорожденный арамгорнец вырастал на ветке. Значит, нужно пойти славным путем земных селекционеров и вывести породу аборигенов, которые выращивали бы новорожденных сами. Для начала — нужно было пересадить ветку с почкой в тело взрослого арамгорнца. Куда угодно — в плечо, в ногу… Я выбрал живот. По знакомой уже мне дороге я бодро отправился на то самое поле, где из бывших преступников и самоубийц выращивали новых людей с новыми взглядами на новую жизнь. Вблизи от дороги рос довольно большой куст, на котором было всего три ветки. Две из них были пусты, а на третьей меланхолично покачивался уже почти готовый арамгорнец и смотрел на меня своим безнадежным взглядом. Для эксперимента мне было достаточно одного пальца на руке или ноге. Больно арамгорнцу не было, он еще не достиг той стадии развития, когда начинаешь чувствовать боль. Именно то, что мне было нужно. Палец я положил в кювету, куда обычно складывал образцы полезных ископаемых, подошел к следующему кусту и стал ждать, когда с ветки соскочит готовая к жизненному путь особь. Это оказался довольно крупный экземпляр, и мне пришлось приложить немало усилий, чтобы поймать его, придавить к земле и привить ему палец ровно тем же способом, каким пользовались в свое время великие селекционеры Мичурин и Бербанк. Не говоря об академике Лысенко. Пожалуй, все трое были бы рады, если бы дожили до нашего времени и увидели, как Иона Шекет применяет на практике их идеи. Бедняга арамгорнец, в животе которого набухал соками палец другого арамгорнца, сначала даже и не понял, что произошло. Думаю, что березка Бербанка тоже не понимала, за каким дьяволом ей пересаживают ветку от голубой ели. Результата мне пришлось дожидаться трое арамгорнских суток, в течение которых я питался исключительно брикетами, который прихватил с собой, когда спустился с корабля на планету. Пища не для богов, но она позволила мне не умереть с голоду. На четвертые сутки палец наконец прижился в животе арамгорнца, и тот перестал мычать и свирепо вращать глазами. Рот его раскрылся, и арамгорнец сказал: — Ах, Иона, я люблю тебя! Я готова делать с тобой много детей, ну иди сюда, сделай со мной еще раз то, что ты сделал три дня назад, когда я была еще молода и не понимала всей прелести… И так далее. Конечно, я позорно сбежал, ибо запасного материала для пересадки у меня не было, а вступать в интимные отношения с женщиной, которую сам, по сути, и создал, я считал недостойным своих высоких моральных принципов. Когда я сворачивал мимо здания космопорта к своему звездолету, мне показалось, что влюбленная арамгорнка вихрем влетела в диспетчерскую. Не знаю, что там происходило в следующие минуты, но могу догадаться, поскольку поднимать звездолет мне пришлось без малейшей помощи со стороны диспетчера. Удивительно, как я не налетел на спутник связи. Как бы то ни было, я покинул Арамгорн, уверенный в том, что люди больше не будут висеть здесь на ветках и ждать созревания. Правда… У арамгорнцев никогда не было войн. А теперь… Эту деталь я как-то упустил из виду. Где любовь — там соперничество. Где соперничество — там войны. Но ведь где войны — там прогресс. Ничего, пусть и на Арамгорне узнают глубину любви Ромео и Джульетты, помноженную на глубину ненависти Монтекки и Капулетти. Это полезно.

ИСПОЛНЕНИЕ ЖЕЛАНИЙ

Планета Виирдок, чтобы вы знали, находится на самой окраине Третьего рукава Галактики, если лететь в стороны туманности Конская голова. Сразу после красного карлика Михельстона поверните вправо, и вы увидите на практически черном фоне (там, где по логике вещей должна располагаться конская грива) пятнышко, еще более черное, чем сама чернота. Многие думают, что там расположена одна из черных дыр, какие в безобразном для разума количестве разбросаны по всему космосу. Нет, господа, пятнышко это блуждающая планета Виирдок, названная так по имени первооткрывателя, выходца, по-моему, то ли с Дельты Пегаса, то ли вообще с Омикрона Кормы. Солнца у этой планеты, говорят, отродясь не было. На мой взгляд, это равнозначно утверждению, что у господина Икс никогда не было отца. Сказать такое может каждый, но ведь все знают, что именно это означает. Так вот, я думаю, что когда-то Виирдок обращался-таки вокруг нормальной звезды, но потом какой-то катаклизм (вспышка Сверхновой в ближайшей окрестности?) вышвырнул планету в открытое пространство, и этот жестокий поступок слепой природы навсегда испортил ей характер. Характер у Виирдока еще тот, в чем я убедился на собственном опыте. В район Конской головы я попал по чистой случайности. А если быть точным, то я просто не помню, что привело меня в эту область пространства. Я летел на дарсанском звездолете, а характер у этого корабля похуже, чем у строптивой жены, если вы понимаете, что я хочу этим сказать. Поэтому вполне возможно, что звездолет доставил меня на Виирдок просто в силу собственной вредности, только бы не выполнять моих прямых приказов. Сначала я не понял, где оказался. Вроде бы, планета. Сила тяжести, твердая поверхность, и все такое. Но если планета, то где звезда? Где спутник хотя бы один? Где аборигены наконец? Темно, пусто, скучно. — В чем дело? — спросил я у корабля, выглянув после посадки в иллюминатор и не увидев ничего в самом прямом значении этого слова. — Где мы? И зачем? — Планета Виирдок, — сообщил звездолет с нескрываемым злорадством. Отличается тем, что не может прибиться ни к одному светилу. — Почему? — удивился я. — Есть же законы механики… — Потому, — сказал звездолет, — что это планета невысказанных эмоций и неосуществленных планов. Силовые линии отрицательных эмоций действуют против сил тяжести и… — Понятно, — прервал я. — Не хочешь ли ты сказать, что здесь именно поэтому так темно? Потому что эмоции и планы были исключительно черными? — Глупости, — с некоторым презрением к моим умственным способностям отрезал корабль. — Темно здесь потому, что пыли много, мы же находимся в пылевой туманности. — Минуту, — сказал я. — Чьи планы и эмоции ты имеешь в виду? — Всякие. Согласно «Космической лоции», диск восьмой, директория «Рукав», поддиректория… — Короче, — буркнул я. — Все планы и эмоции, включая и ваши, досточтимый капитан Шекет. Если уж дарсанский звездолет изволил назвать меня «досточтимым», то Виирдок, видимо, действительно уникальная планета… — В детстве, — сказал я, — у меня была мечта стать послом на какой-нибудь очень важной планете. Мечта не осуществилась. Ты хочешь сказать, что Виирдок… — Именно. Нужно только просканировать информационные недра и найти… Корабль замолчал, принявшись, видимо, за работу, которую я и не думал ему поручать. Взявшись за дело, он обычно переставал реагировать на внешние раздражители (а то, что я стал для звездолета именно внешним раздражителем, мне было ясно уже давно) и погружался в информационную кому. Поэтому я завалился на диван и назло звездолету принялся читать «Космическую лоцию для недоразвитых и недоученных». Прошло часа три, и я уж подумал было, что звездолет нашел какое-то из своих собственных неисполненных желаний, но тут из динамика раздался сокрушенный вздох: — Вот я и говорю, Шекет, ваши желания лучше бы никогда не исполнялись, человечеству от этого была бы только польза. — В чем дело? — осведомился я. — Обнаружен файл с записью вашего исполненного желания, — сообщил звездолет. — Хотите ознакомиться? — Естественно! — воскликнул я и переключил голографический сканер на воспроизведение. В следующее мгновение я оказался в большом зале, посреди которого рядами стояли стулья, а на стульях сидели мужчины и женщины, одетые по дипломатической моде конца ХХ века. Перед рядами стоял длинный стол, на котором лежали три закрытые папки. В первом ряду сидел, сложив руки на груди, немолодой еврей, в котором я к собственному удивлению узнал себя. — Послушай, — сказал я кораблю, останавливая изображение, и все вокруг застыло, включая какого-то армейского чина, поднявшего правую ногу, да так и застывшего в этой нелепой позе. — Послушай, это ошибка. Я не мог быть послом в Соединенных Штатах в конце ХХ века, я ведь и родился-то в две тысячи пятом году! — Шекет, — нравоучительно сказал звездолет. — Виирдок воплощает невыполненные желания, в том числе и неосуществимые в принципе. Должно быть, в детстве вы мечтали именно о… — Вспомнил! — я ударил себя по лбу. Действительно, в юном и романтическом возрасте я мечтал родиться пораньше, стать дипломатом и сделать так, чтобы соглашение о создании палестинского государства никогда не было бы подписано, а было бы подписано другое соглашение, по которому… Вот этот невоплощенный в реальности момент и отобразила, должно быть, информационная карта планеты Виирдок. Я вздохнул и принялся смотреть, что будет дальше. Ведь если корабль прав, то сейчас никак не может произойти то, что произошло в 1999 году на самом деле. Неожиданно открылась парадная дверь, и в зал вошли президент Соединенных Штатов, премьер-министр Израиля и председатель палестинской автономии. Не называю имен, чтобы не обидеть истинных участников церемонии, но ведь у меня в детстве были свои пожелания по поводу того, кто должен занимать эти должности, и мнение мое не совпадало с реальным положением дел. В общем, в комнату вошли вовсе не те люди, которые действительно подписали в 1999 году договор, ставший долгой головной болью для еврейского государства. Премьер-министр Израиля посмотрел в мою сторону и хитро подмигнул. Я подмигнул в ответ, и мы остались вполне довольны друг другом. Речи я, пожалуй, вкратце перескажу, поскольку в моих пожеланиях они тоже отличались от реальных. Американский президент поблагодарил палестинского лидера за то, что тот согласился на то, на что он согласился. Потом израильский премьер сказал, что то, что сейчас произойдет, это именно то, что и должно было произойти после долгих и трудных переговоров. А палестинец, подойдя к пюпитру, долго шевелил губами и соображал, на каком языке ему лучше было бы сказать свое слово. В конце концов он почему-то выбрал русский, который почти не знал, и потому смысл его речи начисто ускользнул от собравшихся дипломатов. Боюсь, что смысла в речи просто не было. Текст договора я знал наизусть, поскольку еще в детстве сам и составлял его — сначала мысленно, а однажды даже изобразил на бумаге. Палестина, согласно договору, полностью переходила со всем населением под юрисдикцию Израиля, отдавалась, так сказать, на милость победителю, а палестинский раис становился автоматически членом кнессета от вновь созданной палестинской народной партии. Когда ставили подписи, я внимательно следил на действиями секретарей боялся, что под шумок они могут подсунуть действующим лицам не мой вариант соглашения, а тот, что был подписан в 1999 году на самом деле. Но ничего, обошлось. Подписи были поставлены, руки пожаты, и дело сделано. — Корабль, — сказал я. — Хочу посмотреть на последствия. Не может быть, что Виирдок поленился и не проанализировал отдаленные результаты. — Вы действительно хотите посмотреть? — подозрительно спросил корабль. — Конечно! — Ну-ну… — пробормотал звездолет, и в следующую секунду я обнаружил, что стою в толпе разгневанных арабов, которые держат в руках лозунги на арабском, иврите и английском: «Требуем работы!», «Требуем равной оплаты!», «Требуем социальных гарантий!», «Требуем жилья!» Нехватало только лозунга «Требуем хлеба и зрелищ!», но я тут же обнаружил и такой плакат, который держала девочка лет семи, и потому текст не был виден за мощными плечами взрослых демонстрантов. — Что происходит? — спросил я. — Что-что… — пробубнил звездолет. — Может гражданин государства Израиль качать свои законные права? Они и качают. — И что, государство дает? — А что государству остается? То, что положено по закону… По сути, рассудительно сказал корабль, — происходит то, что за двадцать лет до показываемых событий случилось в Германии, когда бедная восточная часть присоединилась к богатой западной. И еще добавьте восточную ментальность, нежелание работать и застарелую нелюбовь к собственной семитской расе… Толпа приблизилась, и я понял, что, если не приму меры к спасению, то сейчас мне расквасят физиономию, пусть даже дело происходит в голографическом пространстве, где я не могу испытать боли. — Давай вперед, — потребовал я. — Лет на десять. Когда все успокоится. — Нет данных, — сообщил звездолет. — Информационное поле планеты Виирдок не анализирует, согласно закону, принятому кнессетом в две тысячи семьдесят третьем году, предположений, наносящих пусть даже виртуальный урон Соединенным Штатам Израиля. — Ты хочешь сказать, — обиделся я, — что мне лучше было бы не мечтать о… — Да мечтайте о чем хотите, — обозлился корабль. — Вот только послом вам лучше действительно не становиться. Вы не дипломат, хотите делать то, что считаете нужным, а не то, чего требуют обстоятельства. — А не кажется ли тебе, — сказал я, — что обстоятельства требуют нашего немедленно старта с Виирдока? Эта планета производит на меня мрачное впечатление. — На меня тоже, — отозвался звездолет, и это, пожалуй, был первый случай, когда он согласился с моим мненим. Стартовали мы немедленно, и несколько часов спустя я любовался уплывавшей за корму туманностью Конская голова. Нет, господа, не хотел бы я еще раз попасть на планету невыполненных желаний. Хорошо еще, что я не попросил показать мне, что случится, если я женюсь на моей старой знакомой Гинде Меерсон. А ведь у меня когда-то было такое желание!

НЕСПОКОЙНАЯ ПЛАНЕТА

Лет двести назад в научной среде была популярной теория английского биолога Дарвина о том, что в природе происходит естественный отбор сохраняются, мол, лишь те виды живых существ, которые лучше прочих приспособлены к окружающим условиям жизни. В двадцатом веке эту теорию признали устаревшей, а в двадцать первом о ней вспомнили опять, когда на Оригунде-3 экспедиция Доната Бергмана обнаружила разумных существ, срок жизни которых измерялся часами, а то и минутами. На этой планете краткость жизни была необходимым условием — ландшафт здесь менялся так быстро, что ученые из экспедиции Бергмана порой даже не успевали фиксировать происходившее. Опустился их корабль на плоской равнине, но буквально через час здесь уже были холмы, через два поднялась гора, со склона которой звездолет едва не сорвался в пропасть, а на следующее утро люди проснулись на дне океана. Все шло к тому, что победителем в эволюционной гонке на Оригунде-3 станут существа, чей жизненный цикл будет измеряться секундами, а размеры не будут превышать микробов. И все бы так и случилось, но Бергман, у которого, должно быть, в глазах рябило от быстрой смены событий, придумал простой способ, как помочь аборигенам. Он созвал экипаж и спросил: — А нет ли способа успокоить планету? — Есть способ, — сказали геологи. Они имели в виду метод Кочугера-Булькина — запуск в ядро планеты морозильных установок, способных охладить и даже превратить в кусок льда расплавленную лаву, из-за которой на поверхности происходили столь быстрые перемены. На поверхность Оригунды выгрузили аппаратуру для охлаждения планетного ядра, и работа закипела в буквальном смысле, поскольку тепло ядра отводилось в космос, где возникло огромное облако перегретого пара. Так все бы и шло, если бы не случай, забросивший меня в район Оригунды-3. Я летел на своем звездолете с Карпы-4 на Паакусту-2, и у меня на борту был груз, который я взялся доставить с одной планеты на другую. Оригунда-3 оказалась на траверзе как раз тогда, когда я сидел перед пультом и уныло раздумывал о тщете жизни и тусклости собственного существования. Действительно, это была не лучшая полоса в моей жизни, я не занимался уже нетрадиционной астрологией, а до начала службы в Институте безумных изобретений оставался еще целый год. Постоянные перелеты с планеты на планету не улучшают характера, и каждый, кто знал меня в ту пору, наверняка говорил, что более мрачного типа, чем Иона Шекет, не сыскать во всей Галактике. С таким настроением я и посадил свой звездолет на Оригунду-3. — Это вы, Шекет! — воскликнул, увидев меня, командир Бергман. — Осторожно, уберите ногу с камня, он сейчас… Договорить Бергман не успел. Камень, на который я легкомысленно поставил правую ногу, сорвался в неожиданно возникшую пропасть, и я бы погиб, если бы не свойственная мне скорость реакции: включив катапультирующую систему, вмонтированную в пояс, я взмыл под облака и опустился на землю только после того, как мой компьютер сообщил, что на ближайшие полчаса можно не опасаться геологических катастроф. — Видите, что творится, Шекет! — сказал Бергман, ввалившись в мою пилотскую кабину. — Разве можно так жить? — Нельзя! — твердо сказал я, потирая вскочившую на затылке шишку. — Поэтому, — продолжал Бергман, — я приказал начать операцию по замораживанию ядра. Скоро здесь станет так же спокойно, как на Земле. — А не нанесете ли вы местной флоре и фауне непоправимый ущерб? поинтересовался я. — Или здесь вообще нет ни флоры, ни фауны — в таком геологическом кошмаре жизнь просто не может возникнуть! — Почему же? — нервно засмеявшись, сказал Бергман. — Здесь есть даже разумные существа. Бедняги — у них средняя продолжительность жизни всего семнадцать часов! А все из-за слишком быстрых изменений в окружающем мире. Приходится приспосабливаться, ведь здесь идет самая настоящая борьба за существование… — Очень интересно! — воскликнул я. — Можно с ними познакомиться? — Да, пожалуйста, вот один из них, его зовут ААА-ИИ-о, — с этими словами Бергман протянул мне на ладони небольшой катышек, оказавшийся при ближайшем рассмотрении овальным домиком, в котором сидело очаровательное существо, напомнившее мне сказки о чертях и вампирах, которые я в детстве читал в старых книгах моей бабушки. Существо что-то сказало, это я понял, потому что у меня заложило уши, будто от мгновенного перепада давления. Но смысла высказывания я не понял и вопросительно посмотрел на Бергмана. — ААА-ИИ-о, — пояснил Бергман, — рассказал вам историю планеты от ее возникновения до сегодняшнего дня. Видите ли, Шекет, им приходится все делать быстро, ведь жить этому несчастному осталось минут десять… Я содрогнулся, представив себя на месте аборигена, и сказал Бергману, что полностью одобряю его действия по спасению планеты. — Однако, — добавил я, — есть опасность, которую вы не учли, принимая решение. Я, конечно, не имею права оспаривать… — Какая опасность? — нахмурился Бергман. — Представьте себе, — продолжал я, — что теория Дарвина все-таки не вполне соответствует… — Теория выдержала испытание временем! — воскликнул Бергман. — Я не знаю исключений… — Да, конечно, — согласился я. — Но представим на мгновение… — Почему я должен представлять что-то, что противоречит законам природы? воскликнул Бергман, и я понял, что спорить бесполезно. Но сидеть сложа руки, когда нужно действовать, — не в моем характере. Едва Бергман покинул мой корабль, я связался с компьютером его звездолета и затребовал всю информацию по флоре и фауне Оригунды-3. Разумеется, сам я поручил черную работу своему компьютеру, который минут через десять, вздохнув, будто я собирался заменить ему операционную систему, заявил: — После охлаждения ядра планета станет подобна Земле, и произойдет это через три месяца, плюс-минус сорок часов. — Можем мы остановить процесс? — взволнованно спросил я. — Есть у нас на корабле необходимые мощности? — Нет, конечно, — буркнул компьютер. — Сравнил тоже! У нас и на взлет энергии едва хватит. Что было делать? В отличие от Бергмана и его экипажа, я понимал, чем грозила попытка заморозить ядро Оригунды-3. Нет, не для местной флоры и фауны существовала опасность, а для нас, людей — и не только для людей, но для всех разумных жителей Галактики. Бергман хотел спасти планету, а я думал о том, как бы спасти род человеческий! Действовать приходилось на свой страх и риск — объяснить свои предположения Бергману я не мог, поскольку и сам не был уверен в собственной правоте. Многим известно это ощущение: знаешь, что случится страшное, знаешь даже когда и где, но сказать не можешь — не поверят, потому что знание твое интуитивно и по большому счету не имеет под собой никаких оснований. Я сделал то единственное, что мог: распылил в воздухе Оригунды-3 весь запас вирусов болезни Штупкина, который вез в контейнерах с Карпы-4 на Паакусту-2. Собственно, доставка контейнера с вирусами и была тем делом, ради которого я летел с планеты на планету мимо Оригунды-3. Болезнь Штупкина, чтоб вы знали, ведет к торможению деятельности нервной системы: больной сохраняет все свои способности, просто начинает соображать так медленно, что врач обычно успевает перекусить и принять ванну, прежде чем получит ответ на простой вопрос: «Как вас зовут?» Штупкин обнаружил эту болезнь на Карпе-4, и я взялся доставить контейнер со зловредным вирусом на Паакусту-2 для исследований и разработки вакцины. Теперь весь запас был распылен в атмосфере Оригунды, и я представлял, какой штраф мне придется заплатить заказчику. Но чего не сделаешь ради спасения человечества! Я предупредил Бергмана о том, что в целях профилактики его люди дожны носить респираторы, и лег спать, поскольку теперь оставалось одно — ждать. И я таки дождался. Разбудил меня грозный рев Бергмана, ввалившегося ко мне на корабль в сопровождении всей своей ученой братии. — Что вы наделали, Шекет? — кричал Бергман. — Вся фауна и флора Оригунды больна болезнью Штупкина! Они уже сейчас живут втрое медленнее, чем вчера! И болезнь прогрессирует! — Ну и хорошо, — сказал я, зевая. — Теперь я могу быть спокоен за судьбу человечества. — О чем вы говорите? — продолжал бушевать Бергман, а ученые, стоявшие поодаль, пожирали меня гневными взглядами. — О том, что ваш Дарвин мог ошибаться! Вы надеялись, что, изменив геологию планеты, заставите и всю ее флору с фауной изменить темп жизни — ведь жизнь приспосабливается к внешним условиям, а не наоборот, верно? А что, если бы этого не произошло? И мы бы имели на этой планете разумную расу, которая соображала бы в сотни раз быстрее нас, людей? Живя на вечно менявшейся планете, они тратили жизнь на то, чтобы приспосабливаться к новым условиям. А оказавшись на планете стабильной и спокойной, аборигены непременно обратили бы внимание на космос. Вы представляете, что бы произошло? Жители Оригунды-3 завоевали бы Галактику в течение каких-нибудь ста лет! А что мы могли бы им противопоставить? Мы, живущие и соображающие медленно, как улитки? — Этого не могло случиться! — воскликнул Бергман. — Теория приспособления… И тут я понял, откуда у меня возникла мысль о том, что цивилизация Оригунды и не подумала бы приспосабливаться. Та краткая речь, которую произнес ААА-ИИ-о! Я ничего не понял в то время, слишком быстро все прозвучало, но мое подсознание продолжало обрабатывать информацию, оно и сообщило, что родичи ААА-ИИ-о разобрались в планах Бергмана даже раньше, чем он успел отдать приказ о начале работ по охлаждению ядра. И аборигены Оригунды-3, в свою очередь, приняли меры, чтобы изменение внешних условий, которым они не могли противостоять, не отразилось на их существовании. Но вирусы болезни Штупкина оказались сильнее. Я изложил все это кипевшему от злости Бергману и не стал слушать возражений. Благодарность я хотел услышать не от него, а от спасенного человечества. Выставив Бергмана с его коллегами за дверь, я включил двигатели и покинул Оригунду-3. Мне предстояло неприятное объяснение с заказчиком на Паакусте-2, и я придумывал оправдания. А человечество я действительно спас, хотя благодарности так и не дождался. Мой друг ААА-ИИ-о недавно прислал мне письмо по галактической почте. У них там все в порядке, жизнь налаживается, живут они теперь как все люди — до ста двадцати. Лет, конечно, а не часов.

ПЛАНЕТА, С КОТОРОЙ НЕ ВОЗВРАЩАЮТСЯ

Я очень люблю путешествовать. Собственно, кто не любит? Мне такие люди не попадались. Даже мой дед, который всю жизнь прожил в киббуце еще в те времена, когда там выращивали сельскохозяйственные продукты, мечтал о дальних странствиях. Однажды — это было вскоре после моего рождения — он отправился в Иерусалим, чтобы уладить какие-то дела в министерстве. Это единственное путешествие надломило его здоровье. Целых полчаса — подумать только! — его авиетку продержали над въездными воротами города, потому что в районе Кнессета палестинцы (тогда еще были палестинцы, надо же!) демонстрировали по поводу предоставления в очередной раз независимости. Не помню — то ли за, то ли против, они иногда и сами путались. Как бы то ни было, дед любил путешествия, и, видимо, передал мне с генами эту любовь. Возвращаясь, бывало, из очередного странствия, я загонял свой видавший виды звездолет в ремонтный док и всю неделю до очередного старта не находил себе места — даже женщины не могли меня развлечь, поскольку я тут же вспоминал оргии путан на Грапулате-87 или замечательных сивилл с Абсуката-Ж. Когда-нибудь я расскажу и об этих своих путешествиях, а сейчас мне вспомнилась история, в которую я вляпался, когда летел с Вадгуры-2 на Мируар-3. Трасса обычная, маяки через каждые два парсека, никаких эксцессов. Полет занял трое суток, и я не потерял их даром: пропылесосил все внутренние поверхности от пыли, скопившейся во время пребывания на Вадгуре. Когда последняя пылинка оказалась в недрах пылесоса, я позволил себе отдохнуть и заодно проверил, вышел ли уже на связь маяк космопорта Мируара-3. Каково же было мое удивление, когда я услышал в динамике: «Звездолет класса „прыгун“, укажите свою идентификацию. Звездолет класса „прыгун“, укажите…» На такие запросы следует отвечать немедленно, иначе рискуешь получить ракету прямо в двигатель. — Звездолет «Бутон», — сказал я, — экспедиционная машина, командир Иона Шекет, а кто, собственно, спрашивает? — Шекет, — услышал я, — да сверните наконец влево на полградуса, вы же все штанги разнесете! И только тогда, выглянув в иллюминатор, я увидел, что нахожусь вовсе не в открытом пространстве, как должно было быть, а в причальной зоне огромного космопорта. Неужели я прилетел на Мируару на сутки раньше времени? Странно. — Послушайте, где я? — произнес я в растерянности. — Это Зардар-первый. И я вас не поздравляю с прибытием. Странное, согласитесь, приветствие для межзвездного диспетчера! Несколько часов спустя я уже не считал это обращение странным. Более того, я начал понимать, что попал в историю, из которой, возможно, не сумею выбраться. Причалив «Бутон» к одной из посадочных мачт, я прошел в помещение космопорта и явился к главному диспетчеру, чтобы выяснить причины навигационной ошибки. Действительно, зачем мне какой-то Зардар, если я летел на Мируару? Диспетчер оказался существом не вполне гуманоидным, но и не очень неприятным на вид. Этакая тумба с шестью ногами и ртом, висящим на цепочке, переброшенной через три плеча. — Вы тоже не заметили момент изменения траектории? — спросил меня диспетчер. — Что значит «тоже»? Я вообще не понимаю, как оказался в вашей зоне. Где, кстати говоря, находится Зардар? Далеко ли я отклонился? — Второй рукав, область Стрельца, — сообщил диспетчер, отчего я пришел уже в полное недоумение. Семьсот парсек от цели! — Чепуха! — сказал я. — Это невозможно. Вы меня обманываете. — Нет, — печально сказал диспетчер. — Неужели вы не слышали о Зардаре? Мы сообщили свои координаты всем информационным сетям Галактики. — Не знаю, не знаю, — проворчал я. — А что вы, собственно, сообщили? — Видите ли, с некоторых пор — вот уже скоро полгода — все звездолеты третьего галактического рукава, куда бы они ни направлялись, попадают к нам на Заргар. Должно быть, какая-то дыра в пространстве. Но факт есть факт — у нас уже скопилось семнадцать тысяч чужих звездолетов. Если быть точным, ваш «Бутон» зафиксирован под номером семнадцать тысяч двести семьдесят три. Все гостиницы забиты, все доки перегружены. Еще немного, и начнется экологическая и гуманитарная катастрофа! Вот, кстати, еще один бедняга на подходе. Диспетчер ткнул пальцем в большой трехмерный слайд-экран, и я увидел, как в зону контроля влетел пассажирский корабль класса «Большой пузырь» с пятью сотнями пассажиров на борту. Из диалога диспетчера с экипажем следовало, что звездолет летел с Марса на Кулефаргу — совсем в другую область Галактики! — Любопытно, — сказал я. — Но почему вы не отправляете все корабли дальше по назначению? Пусть они, как прилетели, так и… — Ерунда! — перебил меня диспетчер. — Сначала мы так и делали, но корабли, описав полуокружность, возвращались в порт. Через месяц мы перестали заниматься подобной практикой хотя бы для того, чтобы экономить горючее. — Любопытно, — повторил я. — Похоже, что ваша планета неожиданно стала чем-то вроде черной дыры. Все принимает, но ничего не выпускает. А как насчет света, радиоволн и прочего излучения? — Нормально, — заявил диспетчер. — Мы обмениваемся информацией со всеми планетами Галактики. В информатории уже есть данные о грозящей звездолетам опасности. Но ведь не отменишь все полеты! И никто не знает заранее, какая машина доберется до цели, а какая окажется здесь, на Заргаре. — Давно это с вами случилось? — осведомился я. — Я же сказал — около полугода назад. Неподалеку взорвалась Сверхновая и, видимо, что-то нарушила в мировых линиях. Природный катаклизм. — Знаете что, — сказал я. — Конечно, у меня нет оснований вам не доверять, но я привык во всем разбираться сам. Так что извините, я попробую отсюда вырваться. Меня, понимаете ли, ждут на Мируаре. Диспетчер пожал всеми тремя плечами и потерял ко мне интерес. Мой «Бутон» еще не успели загнать в док, и я, не теряя времени, стартовал, задав максимальное ускорение. Я легко отыскал на звездных картах Мируар-3, ввел полетные данные и… Не к ночи будь сказано, но час спустя я причалил к той же мачте, и тот же диспетчер, еще не успевший смениться, встретил меня словами: — Я же говорил вам, Шекет! Не тратьте зря горючего, лучше поищите гостиницу, иначе вам придется ночевать на корабле. Покинув космопорт, я отправился в город и здесь увидел столько представителей самых разных цивилизаций Галактики, сколько не встречал даже на самых представительных форумах. Особенно меня поразили чухаки с Одумпры — облакоподобные создания, грустно вздыхавшие о потерянной свободе. Я знал, что чухаки — лучшие навигаторы в Галактике, и если уж они не представляли, как выбраться из зардарского плена… Пришлось искать гостиницу. Диспетчер оказался прав — свободных мест не было нигде. А на центральной площади собралась толпа, это командиры оказавшихся здесь звездолетов пытались с помощью мозгового штурма разрешить возникшую проблему. Я присоединился к общему мысленному воплю и сказал, когда сумел пробиться сквозь вздохи и стенания: — Послушайте, Зардар ведь не черная дыра. Должен быть выход! — Нет выхода, Шекет! — воскликнул командир звездной баржи с Оы-2. — Как ни разгоняй машину, хоть до субсветовой скорости, всегда возвращаешься назад. — Меня ждут на Мируаре, — твердо сказал я. — Значит, выход есть. Повернувшись, я зашагал в сторону космопорта — меня уже мутило от стонов. И это лучшие навигаторы Галактики! Где сила духа? Где желание победить обстоятельства? «Бутон» все еще висел на причальной мачте, как яблоко на лишенном листвы дереве. Я поднялся на борт и сел в любимое пилотское кресло. Здесь я мог расслабиться и ни о чем не думать. Это, кстати, лучший способ поймать гениальную мысль. Когда упорно о чем-то размышляешь, ничего гениального в голову прийти не может — это очевидно! Ведь гениальная мысль интуитивна по природе, сознание воздвигает перед ней логический барьер. Не нужно думать, и решение придет само. Это мой принцип. Мало кто следует моему рецепту; возможно, именно поэтому так мало в Галактике гениальных путешественников. Я смотрел в потолок и видел, как по нему ползет маленькая мушка. А потом я перевел взгляд и стал смотреть на пульт — тоже отвлекающее зрелище. Когда мне надоело видеть перед глазами сенсорные клавиши, я посмотрел в иллюминатор, увидел метрах в пятидесяти под «Бутоном» поверхность планеты и тут же понял, что нужно делать. Все простое гениально, и если бы собравшиеся на площади капитаны не забыли этого, они наверняка сами поняли бы, в чем заключается решение. Если невозможно покинуть Заргар, улетев в космос, значит, нужно сделать наоборот — отправиться в недра планеты. Там ведь нет вакуумных силовых линий, уводящих космические корабли с их расчетных орбит! Впрочем, сказать это было легко. А как сделать? Звездолет не приспособлен для передвижения в граните или песчанике, да еще при высоких давлениях и температурах. Можно, конечно, пересесть на подземоход, но каково будет мне оказаться на этой неуклюжей машине где-нибудь на полярной орбите Мируара? Однако это уже было не принципиальное затруднение, и я принялся за дело. Думаю, капитаны звездолетов были немало удивлены, когда обнаружили на следующее утро, что мой «Бутон» обзавелся бронированным носовым обтекателем и тремя термоядерными установками для бурения в сверхпрочных средах. Знакомый диспетчер не преминул спросить меня: — Шекет, вы хотите устроить себе подземную гостиницу? Согласен, на поверхности Зардара уже осталось слишком мало места, но все-таки под землей еще хуже. — Всего хорошего, — вежливо сказал я. — Когда буду на Мируаре, непременно подам весточку. И не отвечая на недоуменные вопросы, я включил двигатели. Что вам сказать? Поиск закрученных мировых линий в лавовых подземных озерах — задача не для слабонервных. Я добрался чуть ли не до центра планеты, пересек границу ядра и несколько раз оказывался на волосок от гибели, когда неподалеку взрывались естественные ядерные емкости. Но в конце концов я нащупал то, что мне было нужно. Я даже не уловил момент перехода — только что рядом громыхало лавовое озеро, и вдруг… Звездная чернота, невесомость, и на траверзе — серый полукруг какой-то планеты. Явно не Зардар — тот весь рыжий, если смотреть со стороны. Это оказался Мируар-3, я мог с самого начала не сомневаться. Разве моя интуиция меня когда-нибудь подводила? Надо ли добавлять, что я открыл замечательный способ путешествий на планеты, расположенные в рукавах с искаженными пространственными характеристиками? С тех пор, если вы хотите отправиться на экскурсию в мир Зардара или Эмирки, или иной подобной планеты, заказывайте персональный подземоход. Но будьте внимательны: есть миры с обратной полярностью! Как-то я по забывчивости сам оказался в подобной ситуации, но это уже другая история.