Мой самый лучший друг из всех друзей Исмаил. Даже о прочитанной книге хочется рассказать прежде всего ему. Он всегда поймет, почему мне что-то не нравится, а что-то по душе. Потому что он друг.

…Я читаю книгу. Лампа перед моей постелью, я лежу и читаю, тороплюсь проглотить еще несколько страниц, пока бабушка не прикрикнет: «Уснешь ты наконец или нет?!»

Книгу эту мне дал ака Мару́ф, у него в доме на нескольких полочках чуть ли не библиотека. Я думал, что не одолею эту книгу и за две недели. Взял позавчера, половина уже прочитана. Эта книга не похожа на те, которые я до сих пор знал. Или на те, о которых так хвалебно отзываются начитанные женщины-грамотеи: про ишана Машра́ба, пророка Али и его сыновей Хасана и Хусайна, про Амирхазму́ и Боборавша́на, про необыкновенные чудеса…

Я зачитался книгой про другое, про обыкновенных людей. Это несчастные бедняки, они живут в кишлаках среди глухих гор. Их угнетают баи и богачи. И все равно люди труда не теряют веру и надежду, преклоняются перед красотой своих гор и необыкновенных девушек. Ни одной небылицы в книге нет, хотя написана она так, словно речь идет о сказочных событиях.

Бабушка уже улеглась, закрыла глаза, задремала. Я обрадованно покосился в ее сторону: спит, забыла про меня… Но она встрепенулась, не спит, предалась каким-то своим невеселым думам.

— Гаси лампу, детка… — устало просит она.

— Сейчас. Только еще минутку. Тут как раз про мальчика-сироту. Такого, как я. И про его бабушку бедняжку, точно такую, как ты. Спи, я сам поставлю лампу на место и погашу…

— Откуда же мне, бедной вдове, напастись керосину, чтобы ты жег его до полуночи? — приподнимается бабушка, хочет отобрать лампу.

Она соглашается подождать еще немного, но гасить огонь будет сама, мне не доверяет. Удается прочесть еще четыре странички и заснуть в надежде, что почитаю еще завтра утром, до ухода в школу. К тому же надо обязательно успеть рассказать прочитанное Исмаилу.

Однако утром, еще не проснувшись толком, я чувствую, что дом и двор полны аромата свежего хлеба, это значит, что мне будет не до чтения: придется идти на базар распродавать бабушкины лепешки. Дня нет, чтобы для меня не нашлась какая-нибудь работа…

Пока бабушка укладывает в корзину хлеб, я выпиваю пиалу чая, зову с крыши Исмаила. Я хочу, чтобы он мне помог сегодня на базаре. Вдвоем веселее. Исмаил — наш родственник, да еще и по двум линиям, так что помочь он всегда обязан. Но меня, кроме того, тянет бывать с ним из-за нашей взаимной приязни.

Мой друг появляется у нашего порога с ивовым обручем на голове. Обруч обмотан мягкой тряпицей, он служит подставкой для корзины с лепешками, которую так удобно носить на голове.

— Хлеб понесу я, а ты иди налегке, но зато рассказывай, что ты там такого занятного прочел еще, — предлагает Исмаил.

Мы так и делаем. Я с жаром рассказываю, Исмаил не перебивает, ему интересно. Мы и не заметили, как поравнялись с чайханой Хавзи Морон.

— О-эй, лепешка! — доносится из чайханы ленивый оклик.

«Лепешка» — это значит, что зовут Исмаила. Мы подбежали к веранде. Парень щеголеватого вида, из кустарей, показывает два пальца. Исмаил присел на корточки, придерживая корзину с боков, а я снял с хлеба чистую тряпицу и достал две самые аппетитные лепешки: ведь это первая продажа, пусть же день получится удачным. Хочется скорее распродать хлеб и успеть почитать еще несколько страничек «Одины́».

Спешим к базару, настоящая торговля там. В воскресные дни покупателей сколько угодно, в будни выгадывает лишь тот, кто рано поспел на базар со своим товаром.

Базар сегодня невелик, но торговля все же будет, — угадываю я сразу, потому что возле базарной чайной и на ее веранде полно народу: там играют музыканты. Нам повезло! Музыкантов трое. Один играет на гиджа́ке, второй на дута́ре, третий на дойре́. С ними рядом сидит красивая женщина с открытым, без паранджи, лицом, что в нашем городе пока еще редкость. Возле женщины девчушка лет пяти, она тоже с удовольствием слушает музыку.

Мы входим под навес крытого рынка, Исмаил ставит корзину и спешит поближе к чайхане, послушать музыку.

— Горячие лепешки, только что из танура! — громко зазываю я, зная, что сейчас набегут со всех сторон, придут и от чайной.

Я огляделся: много ли у меня конкурентов? Поблизости только один худощавый подросток, смахивающий удлиненным лицом на упрямого козла, приготовившегося боднуть. Конкурент так себе; корзина у него, правда, большая, да лепешки не такие, как у меня: и потоньше, и менее аппетитные на вид.

— Тепленькие лепешечки, мягонькие! — распеваю я вовсю.

— «Тепленькие лепешечки»! — передразнил меня противным козлиным голосом мой конкурент и продолжал: — Тепленькая постелька, мягонький голосок…

— Ты что, сдурел? — осведомился я и угрожающе посоветовал: — Занимайся своим делом!

Больше мне некогда было глядеть на этого глупого дразнилку: ко мне шли и шли покупатели, обходя корзину моего конкурента. Ведь всегда так: кто старается перехитрить других, обычно прогадывает. Родители Козлика пожадничали, испекли лепешки толщиной с крылышко мотылька, а теперь как бы не пришлось тащить всю корзину обратно, домой…

Мне приятно, распродажа моя идет быстро; приятно, что Исмаил наслаждается у чайханы музыкой, он ее очень любит.

Опустела корзина. Можно и домой. Времени до школы остается еще много. Удачное утро!

Было удачное, да испортил мне его этот козлоликий… Снедаемый завистью, он подошел ко мне и процедил сквозь зубы грязное ругательство, толкнул меня в грудь. Я устоял на ногах, кинулся к обидчику, схватил его за ворот рубахи, хотя он выше, сильнее меня и старше по возрасту. Пошли в ход кулаки… Пожалуй, мне досталось бы больше, но противник вдруг попятился назад, обескураженно вертя головой, — кто-то тащил его назад за ворот. Это прибежал мне на выручку Исмаил. Он повалил козлоликого наземь и стукнул его кулаком по спине, чтобы образумить.

— Ах, так вас двое?! — закричал Козлик, вскакивая на ноги. — Ну покажу я вам! Придется вам еще увидать горюшко ваших матушек!

Он поплелся к своей корзине, а мы с Исмаилом рассмеялись ему вслед — кто же боится пустых угроз?

— Бежим домой, — предложил я другу. — Корзина пуста с твоей легкой руки.

— Ты иди, а я послушаю музыку. Не обидишься? — взмолился мой друг.

Чего же обижаться? Он спешит к музыкантам, я — к книге. Послушать такую мелодию и я бы согласился, да надо скорее отнести бабушке выручку, чтобы она успела купить муку получше и подешевле. Как жалобно изливает печаль гиджак в руке странствующего музыканта, а дойра вторит: данг… дан-гданг-данг-данг…

Перед уходом с крытого рынка я покосился на Козлика, не полезет ли он к Исмаилу с кулаками. Куда ему! Исмаил такой, что с ним и силач не сладит.

Как же мне потом пришлось жалеть и стыдиться, что я не остался с другом. Вернее, что я оставил его одного.

…Только я собрался в школу и присел к дастархану, чтобы перекусить, как вбежала тетя Муниса и заголосила:

— Эй, Раджаббой, куда же ты с утра увел моего Исмаила, где его оставил, с кем вы дрались? Говори, ведь ты считаешься ему другом!

У меня кусок застрял в горле. Бабушка вмешалась:

— Присядь, Бимуниса, чай готов. Ну, мало ли что случается между мальчишками: подерутся — помирятся…

— Да вы же не знаете, тетя Мухаррам, что случилось! — оборвала ее соседка. — Вы бы поглядели, тетя, каким окровавленным пришел с базара мой Исмаил, мое единственное богатство… Его там и убить могли!

Я выскочил из дому, опрометью кинулся к другу. Он сидел жив-живехонек и удивился моему всполошенному виду:

— Что это с тобой? Кто тебя обидел?

— Нет, расскажи ты, что с тобой на базаре случилось!

Оказывается, Козлоликий привел свою угрозу в исполнение. Когда Исмаил ушел с базара, на него накинулись сзади Козлик и два его приятеля. Исмаил раскидал их, но кто-то из троих угодил ему кулаком в лицо, расквасил нос. Трусишки разбежались.

— И все? — не поверил я.

— А что же еще? — удивился Исмаил. — Правда, мать заметила кровь на рубашке, рассердилась. Надо же так…

Мне сделалось ужасно стыдно, я не мог смотреть Исмаилу в глаза и сказал:

— Нет, твоя мать права: я не имел права уйти с базара, если ты остался там! Я виноват перед тобой…

У меня было, наверное, такое огорченное лицо, что Исмаил взялся меня утешать. Ему из-за меня расквасили нос, ему досталось от матери — и он же меня утешает… Мне как никогда хотелось быть достойным такой дружбы!