Летом нам, ребятишкам, и горя было мало, а зимой приходилось туго. В своей худой одежонке я часто мерз, ноги в ненадежных галошах промокали, потому что туда набивался снег.
Иной раз и на улицу не хотелось выходить, но разве усидишь? Ведь дома скучно. А кроме того, и заботы разные гнали из дому: то надо дрова из сарайчика принести, то снег расчистить, то идти продавать козье молоко. Когда подрос, началась школа. Уроки не пропустишь. К тому времени я и к конькам пристрастился, на лед бежал в любой холод. Так что зимой радости тоже были.
Возвращался я домой с мороза иногда такой онемевший и окоченевший от холода, что тепло сандала не доставляло удовольствия: ноги и руки не испытывали приятной неги, ныли.
Зимние вечера были для меня самыми лучшими часами. Какое это неописуемое наслаждение — забраться под широкое, сложенное вдвое одеяло и угреться под ним. Холод проникает сквозь дверные и оконные щели, а тебе под толщей одеяла не страшно, блаженство разливается по телу.
Особенно умиротворенно и уютно чувствуешь себя, когда погружаешься в сон под неторопливый говор взрослых или слушаешь сказки, которыми «угощает» на ночь нас, ребятишек, кто-нибудь из гостящих в нашем доме родственниц.
Сама моя бабушка сказок не рассказывала. Больше всего я наслушался их зимними вечерами в доме своего дяди Хазраткула, когда оставался там ночевать. Нет, не дядя рассказывал нам волшебные истории, а его жена.
Не я один, но и другие ребятишки из нашей родни норовили остаться на ночлег в доме дяди Хазраткула, чтобы услышать новую сказку или самую любимую из старых.
Упрашивать тетю нам не приходилось. Как только мы, слушатели, уляжемся, она подоткнет нам одеяло и начинает немного нараспев повествование о похождениях сказочных героев. Какая же она удивительная мастерица была! Как умела менять свой благозвучный, приятный голос! Когда тетя передавала речь злодеев или хищных зверей, говор ее становился хриплым, грубым. Когда речь шла о какой-нибудь страшной тайне, тетя переходила на такой завораживающий шепот, что все мы невольно поднимали головы с подушки и в страхе вглядывались во тьму комнаты расширенными глазами. А хорошие герои говорили у тети так проникновенно, что наши сердца дрожали от сочувствия к ним.
Впрочем, я не взялся бы объяснить, в чем было обаяние нашей тетушки-рассказчицы, в чем секрет того, что ее сказки так на нас всех действовали. Скорее всего, думаю я теперь, припоминая прошлое, секрет был вот в чем: тетя как бы видела перед своими глазами то, о чем рассказывала. Я не думаю, что секрет мог быть только в прелести самих народных сказок, иначе как понять, что одна и та же история в чьей-нибудь передаче звучала скучно, а из уст нашей тети так, что боишься прозевать слово.
— Про Нахута́ка! Расскажите нам про Нахутака! — кричали мы хором, высовывая носы из-под одеяла и прислушиваясь, как дергает ставню ледяной ветер.
— Было ли, не было, а жили в одно прекрасное время, в одном удивительном месте старик со старухой, — напевно начинала тетя, и мы от этих давно известных нам слов сказки о маленьком человечке Нахутаке погружались в сладостный мир невероятного. — Безрадостно текла их жизнь, потому что они никогда не имели детей, да так и состарились. Горе свое они изливали по-разному. Старуха каждый день охала да вздыхала, проливая слезы так, как туча проливает дождь. А старик все вопрошал: чем они провинились перед всевышним, почему он не дал им детей? Старик все еще надеялся на что-то и говаривал иногда горестным шепотом: «Послало бы нам небо ребеночка, разве мы не устроили бы праздника на весь мир, разве не угостили бы народ на славу?»
Однажды к их воротам подошел седовласый нищий с протянутой рукой, попросил: «Добрые люди, подайте! Ибо подаяние отводит беду от дома!»
Старуха поспешила вынести лепешку и кинула взор из-под головной накидки на прохожего. Он не был похож на обычного нищего. Высокий красивый старец с белой как лунь бородой, в ладной опрятной одежде. Вокруг головы у него словно сияние мерцает, а посох, похоже, отливает золотом.
В сердце старухи вдруг затеплилась непонятно почему пылкая надежда, женщина сказала прохожему:
«По всему видать, вы человек бывалый, многое на свете испытали и умеете. Нет у нас деток, унижены мы перед людьми. Помолитесь же за нас, чтобы создатель послал нам сыночка!»
Старец извлек из сумы красное яблоко, подал его старухе и говорит:
«Разделите на две части; одну половинку съешьте сами, а вторую пусть съест ваш муж. И родится у вас сынок!»
Радостной поспешила старуха в дом, разделила яблоко, съела свою половинку. Так вкусно, что ничего подобного и пробовать в жизни не приходилось! Не удержавшись, съела старуха и вторую половинку, но старику об этом не сказала, потому что устыдилась своей прожорливости.
Миновало после этого девять месяцев, девять дней, девять часов, и — вот чудо! — родился у старухи маленький-премаленький сыночек. Такой он крошечный, что диву дались старик со старухой, горько призадумались. Тяжело вздыхая, говорит старик с болью душевной:
«Мы молили бога о ребеночке; как же вышло, что господь послал нам существо, больше похожее на горошинку? Не засмеют ли нас люди, не задразнят ли, что родился у нас такой крошка?»
«Нам и такому радоваться надо, — утешает его старуха. — А то ведь умерли бы бездетными, не познав родительского счастья!»
Посоветовавшись между собой, они назвали новорожденного «Нахутак» — «Горошек». И стали мечтать:
«Подрастет — помощником станет добрым, утешит нашу старость…»
И правда, умным, сметливым да услужливым оказался сыночек — не нарадуешься! Только соберется старуха идти к роднику по воду, как Нахутак тут как тут: «Матушка, не трудитесь, я схожу!» Возьмется старик за топор, чтобы наготовить дров, сыночек опережает: «Вы отдыхайте, а я нарублю да наколю». Пожелает мать подмести двор, Нахутак перехватывает метлу: «Дайте я все сделаю, матушка!», да так уберет, побрызгает водой, что становится чисто, словно в комнате.
Люди видели, что теперь старику и старухе и на базар тащиться за покупками не приходится: Нахутак сбегает с котомкой через плечо, несет домой все необходимое. Соседи удивлялись, что он такой маленький, а ему все под силу.
Однажды старик ушел в поле жать пшеницу; старуха собралась нести ему еду.
«Матушка, я отнесу», — вызвался Нахутак, поднял блюдо и поставил его себе на голову.
Весело напевая песенку, отправился Нахутак в поле. Встречные удивленно глазели по сторонам: «Что это? Песенка слышна, а самого человека не видно». Разглядев же Нахутака, удивлялись еще больше, что такой малюсенький мальчик может нести на голове огромное блюдо.
Он даже не устал, не присел в поле отдохнуть, сразу предложил отцу:
«Вы ешьте, а потом полежите. Жатвой займусь я!»
Серп был вдвое больше Нахутака, поэтому отец говорит сыночку с жалостью:
«Да ведь ты притомился в дороге, отдохнул бы сам…»
«Отчего бы это мне устать?» — улыбается весело Нахутак и берется за серп. Так проворно орудовал он в поле, что вся пшеница была вмиг сжата, увязана в снопы и уложена в аккуратные скирды.
Несказанно радовался старик отец, а потом сказал:
«Теперь, сынок, отправляйся домой. А я приду после того, как обмолочу пшеницу и провею зерно».
Нахутак, весело приплясывая и напевая, шел домой, как вдруг услышал вой голодного волка. Почуял зверь, что будет чем поживиться, и погнался за Нахутаком. А когда догнал, то увидел перед собой малыша.
«Эх, я принял тебя издали за обычного человека, но ты, оказывается, крошечный, как горошина, — сказал волк. — Все равно придется тебя съесть, а то брюхо у меня совсем пустое…»
«Проглотишь — раскаешься, — ответил Нахутак без страха, — плохо станет твоему брюху. Лучше пожалей его!»
Не послушал волк доброго совета, разинул пасть и проглотил дерзкого человечка. А голод еще сильнее разыгрался.
Бродил волк, бродил по лесу и увидел на полянке отару. Припал зверь брюхом к густой траве и стал красться, чтобы схватить ягненка. Но в этот миг Нахутак закричал из звериного чрева: «Эй, чабан, не зевай, а то как бы волк не задрал у тебя барашка!»
Пастух услышал, вскочил, напустил на зверя своих лютых волкодавов. Серый едва ноги унес.
Долго рыскал волк по полям и лесам и набрел на другую отару овец. Но Нахутак снова подал голос: «Эй, пастухи, не зевайте, — как бы этот разбойник не задрал ваших баранов!» Схватили чабаны свои длинные пастушьи палки и прогнали зверя.
Невмоготу стало волку от голода, надоел ему Нахутак. Серый очень раскаивался, что съел мальчика. Как бы от него избавиться?
Волк нашел глубокую яму и стал прыгать через нее туда и сюда. Скакал он так, скакал до тех пор, пока Нахутак не выпал из волчьего чрева на самое дно ямы.
Обрадовался волк и умчался, а Нахутак никак не может выкарабкаться из ямы. Тогда он громко запел, чтобы прохожие услышали и спасли его.
Так и получилось. Мимо брела отара овец, пощипывая траву. Чабаны услышали песенку и насторожились: «Кажется, голос-то похож на тот, который доносился до нас из волчьего брюха! Может быть, серый разбойник опять возле нашей отары бродит или вон в той яме прячется?»
Подошли к яме поближе — не видят ни волка, ни того человека, который песенку поет.
«Подайте мне конец вашей пастушьей палки, я вылезу!» — кричит им снизу Нахутак.
Вытянули они его из ямы, удивились, что он такой малюсенький, и спрашивают:
«Не ты ли кричал из волчьего брюха, предупреждал нас об опасности?»
«Да, это был я».
«Ты спас наших овечек!» — сказали чабаны и отблагодарили мальчика целым горшком густых сливок.
Поставил Нахутак этот горшок себе на голову и с песней поспешил домой. А старик давно уже вернулся с поля, сидит горюет со старухой, что пропал их сыночек, съели его, наверное, волки. И вдруг слышат они песенку Нахутака! Выбежали на улицу, обрадовались так, что и сказать невозможно…
Слушая эту сказку, мы тоже радовались, с любовью думали о маленьком и веселом Нахутаке, а тетя заключала свой рассказ такими словами:
— Все принесла судьба старику и старухе, о чем они мечтали! Пусть и ваши желания, деточки мои, сбудутся…
Тетя умолкает, но не уговаривает нас уснуть. Она знает, что мы сами уснем под ее плавную неторопливую речь.
— Теперь про воробышка Чумчука́ка расскажите! — просим мы дружно.
Глаза мои закрыты, перед мысленным взором все еще стоит удивительный мир, в котором рождаются и живут маленькие волшебные чудодеи вроде Нахутака. Но я слушаю сказку и про Воробышка, мне это даже еще интереснее, потому что Нахутак, хоть и крошка, а все-таки человек, а Чумчукак, будучи всего-навсего пичужкой, поступает как человек. Храбро надумав жениться на принцессе, он наряжается, чтобы идти к падишаху просить ее руки. До чего любопытно слушать, как он готовит себе обнову! Добыв коробочку хлопка, Чумчукак несет ее к прядильщику и велит напрясть ниток, потом заказывает ткачу ткань из этих ниток, затем отправляется к закройщику, к портному…
И везде деловитый воробей ведет себя уверенно, смело настаивает на своем, приговаривая: «Не сделаете то, что прошу, — я дом ваш развалю!»
Плохо, что он так себя дерзко ведет, но ведь за него принцессу не отдадут, если он не принарядится. И потому мы слушаем о приключениях Воробышка с сочувствием. Лежа с закрытыми глазами в теплой постели, я вижу царский дворец, окруженный высокой зубчатой стеной. Гордый и злой падишах восседает на позолоченном троне, он сидит и ждет, что самые красивые и богатые юноши мира придут просить руки его дочери.
Вместо них вдруг появляется воробей! Падишах в ярости. Он приказывает подстрелить дерзкого Воробышка, ощипать, зажарить и подать на царский стол. Воины исполняют приказ, повара стараются…
Мы слушаем рассказ о гибели смелого Чумчукака, сердца наши сжимаются от жалости. Но спасибо нашей тете, она не дает в своей сказке погибнуть маленькому герою! Что бы с ним ни делали царские слуги, он не унывает, он посмеивается над падишахом и доводит его до бешенства.
Вот повара щиплют Воробышка, а он беспечно чирикает:
«Подумаешь, несчастье! Был в перышках — стал в пупырышках. Мне так даже лучше!»
Жарят его на сковородке, а он словно радуется, приговаривает:
«Был сырым, а стал аппетитным!»
Наконец стал есть его падишах, а Воробышек и тут не приуныл, весело закричал:
«Был я снаружи, а теперь буду внутри!»
Мы громко смеемся во тьме комнаты — такими забавными кажутся нам слова находчивого жизнерадостного Чумчукака. Тонким голосом, скороговоркой тетя очень похоже передает воробьиное чириканье.
Рассказ вызывает у нас не только смех, а еще и высокие чувства. Такой маленький воробышек… Да ведь эти пичужки — самые безобидные в наших садах, им приходится опасаться даже тех ребятишек, кто еще ходить не научился. И вот Чумчукак преодолевает все беды и несчастья, держится гордо и весело перед всемогущим падишахом, не боится боли и мучений, оказывается сильнее смерти, побеждает врагов… Как же не восхищаться таким маленьким героем! Мы, мальчишки, тоже маленькие и не очень пока сильные. Но могут, выходит, многое совершать и маленькие, если сердца у них отзывчивые, как у Горошинки-Нахутака, смелые, как у Воробышка-Чумчукака.
Подобные мысли и чувства живут с нами, когда мы слушаем сказки. Конечно, мы вслух ничего не говорим, а вот дядя — тот всегда старается объяснить себе, тете и нам, какой смысл заложен в той или иной сказке.
Приходит он поздно, но ложится не сразу, сначала кормит в хлеву осла и баранов. Ослик ему нужен, потому что дядя Хазраткул — лабазник.
Этот худощавый, среднего роста мужчина занимается тем, что закупает на базаре зерно, потом везет его на мельницу для помола и продает на базаре муку. Барыш позволяет дяде кормить семью.
Насытив своего помощника ослика и барашков, дядя берет в сенях кувшин, совершает омовение теплой водой. Расстелив в комнате коврик, он совершает намаз, ест. И вскоре, раздевшись, присоединяется к нам слушать сказки.
Лежа с нами в постели, он слушает молча, но после окончания сказки обязательно высказывает свои соображения, начиная всегда так:
— Как складно все-таки люди сочиняют! Если разобраться, то все это выдумки, тут и сомневаться нечего. Но как призадумаешься — в каждой сказке свой смысл. Взять хоть эту, которую мы сейчас слушали…
Слушали мы только что про двух друзей — Блошку и Клопика, таких неразлучных, что они «пиалы чая друг без друга выпить не могли», слушали и думали: почему в жизни две эти козявки так противны и даже вредны для людей, а поведала о них сказка — и Блошка с Клопиком кажутся тебе чуть ли не твоими друзьями, тебе их жаль, ты им сочувствуешь, как и всему живому на свете?
Я не умею высказать этих своих мыслей и своего удивления перед таинством сказки. Не умеют и другие мальчишки. Зато дядя говорит за всех нас:
— Глупая Блошка погибает по своей дурости и неразумению, а смотрите-ка, по ней скорбят и природа, и люди. Это как же понимать? А понимать так, что все живое хочет жить, все живое ждет сочувствия и помощи в горе-беде. Не о блошках-клопиках заботится народ, слагая такие сказки, а чтобы каждый человек помнил: «Сочувствовать друг другу — долг людей!» Разве не так, жена?
Наша тетя выслушивает его слова, может быть, молча кивает во тьме головой в знак согласия, а мы незаметно засыпаем под монотонный говор дяди.
…Сладко нам спится зимней ночью, когда мы полны сказками. И вот новый день. За дядиным двором — шумный базар. Если бы мы вчера отошли ко сну без тетушкиных сказок, то базарный гомон разбудил бы нас чуть свет, мы наполнили бы весь дом гвалтом похлеще. Но в доме тихо до полудня, потому что над нашими сонными головами витают волшебные истории, сладостней которых в моем детстве не было, кажется, ничего…