Хата́м утешал меня:

— Да не плачь ты! Слезами горю не поможешь… Рыжую негодницу мы с тобой все равно поймаем, она получит свое!

Как не горевать, если я столько времени терпеливо ждал, когда же наконец запоет мой перепел и будет каждый день радовать меня своими песнями. Рыжая кошка погубила мою надежду…

Я трижды в день кормил свою птичку, насыпал ей вдоволь зерна и наливал в блюдечко свежую воду. Чтобы пичужка не мерзла, я в студеную пору вносил клетку в комнату и вешал ее поближе к очагу.

Клеткой мне разве легко было обзавестись? Копил по копейке, чтобы набрать нужную сумму. Ни от какой работы ради этого не отказывался, делал все, что мне поручала бабушка.

Не раз мне снилось, как запоет мой питомец. Я уже не мог разобраться, в самом ли деле слышна где-нибудь в винограднике или в садовой траве перепелиная трель или мне это только мерещится? Ведь точно так запоет и моя птичка, когда придет ее час… Пока что птенчик молчит. Беззвучен серенький теплый комочек.

И вот настал долгожданный миг. Однажды ранним утром я услышал сквозь дрему перепелиное «ваг-ваг-ваг… ваг-ваг…».

Какой сладкий сон! Я закутался с головой в одеяло, чтобы не просыпаться. Но крепкие руки бабушки трясли меня за плечо, она радостно звала:

— Раджаббойджан, вставай! Твой птенчик запел, вставай!

Я вскочил и устремил взгляд на клетку, словно глазами можно услышать лучше, чем ушами. Перепел задирал головку, на шейке у него что-то шевелилось, и по комнате разносилось чистое: «Ваг-ваг… Ваг-ваг-ваг…»

— Пой, моя птичка! — возликовал я и старался не шевелиться, даже не дышать, чтобы не вспугнуть певца.

«Ваг-ваг-ваг-ваг…»

И это все? Нет, пой все, что умеешь! Я хочу услышать и твое непередаваемое «пит-пилик… пит-пилик…».

Бабушка, будто угадав мои мысли, объяснила мне:

— Он пока пробует голос. Привыкает к пению. Пока что «ваг-ваг», а потом и «пит-пилик» затянет…

Я давно хотел иметь певчего перепела. Купить его не купишь, он стоит дорого. И я стал учиться ставить силки. Взрослые ставили их обычно в сухих руслах арыков. На виноградниках воду по этим глубоким канавам пускают лишь два раза в году. Русла большую часть времени сухи, зарастают травой, которую облюбовывают перепела.

Силки мастерили из конского волоса. Мотыгой расчищалась на дне арыка небольшая площадка. Оставалось насыпать на это место просо и ждать, когда приманка соблазнит птицу. Птица склевывала просо с одного края и поневоле просовывала голову в силок, чтобы добраться до другого края. Петля на шейке перепела затягивалась сама… Уже не взлететь!

Каждый вечер я бежал в охотничьем азарте проверять свои силки. Еще вдалеке от арыка меня охватывал такой трепет ожидания и надежды, что я едва передвигал ноги. Неужели опять неудача? Почему другим везет, а мне нет?

И вот однажды мне попались сразу два птенца! Упитанные, чистенькие, безмолвные крепыши. Кажется, я дома всю ночь не сомкнул глаз, без конца касался перышек своих пленников.

И вот один из этих перепелов запел! Много месяцев я ждал этого часа, выхаживал птичку, напевал ей сам, насвистывал мелодии, словно от этого у птички скорее прорежется голос.

…Никогда я не торопился из школы домой так, как в тот несчастный день, не зная о беде. Летел как на крыльях, чтобы скорее услышать заветное «ваг-ваг», разбудившее меня утром.

Еще с порога я почувствовал, что в доме беда. Иначе почему столько женщин, и сидят они недвижно, молча, с видом людей, единодушно предающихся скорби… У бабушки, у сестрицы Умри, у тетушки Фатимы, у невестушки Бираджаб — у всех вытянутые лица, а глаза опущены.

Я не увидел клетки с перепелом. У меня екнуло сердце. Я вопрошающе глянул на бабушку. Она отвела взор и грустно молвила:

— Клетку я отнесла в кладовку…

— Но там же холодно… — залепетал я, на что-то еще надеясь.

Бабушка зажмурила глаза, как делает всегда, когда хочет сдержать слезы. Тетушка Фатима решительно сказала мне:

— Раджаббой, сядь-ка рядом, поговорим.

И она рассказала мне, как это случилось: бабушка взялась чистить клетку, птичка вылетела, но бродячая кошка…

Я не дослушал, кинулся в кладовку. Во тьме нащупал клетку и замер — а вдруг раздастся знакомое «ваг-ваг»? Вместо этого я услышал свои рыдания.

Я вышел и поставил клетку на сандал. Бабушка заискивающе заговорила:

— Верно тебе тетушка Фатима сказала: я куплю тебе поющего перепела!

— Ку-пишь… На ка-кие день-ги ку-пишь? — спрашивал я голосом, прерывающимся от рыданий.

— Займу! Подаяние пойду просить! Но куплю.

Я знаю, она во что бы то ни стало выполнит свое обещание, пожертвует чем угодно. Но зачем мне ее жертвы!

Теперь взялась утешать меня сестрица Умри, настала ее очередь:

— Не плачь. Ведь не по нашей же воле все это случилось. Ведь небо…

— Может быть, и это горе мне на роду было написано? — грубо оборвал я ее, вспомнив, что всякий раз при какой-нибудь беде женщины ссылаются на судьбу, на божье предписание.

Теперь могла заговорить невестушка Бираджаб. Но она увидела, как я рассержен, и пропустила свою очередь.

— Никакого другого перепела мне не нужно, — объявил я бабушке и пошел искать бродячую рыжую кошку, которая оставила меня без моей драгоценной птички.

Исмаила не оказалось дома. Я направился к Хатаму, который уже раз горюя, что бабушке взбрело в голову почистить клетку. И кто ее просил? Но и винить ее трудно. Она заботилась обо мне, о моей радости: чем ухоженнее будет птенец, чем сытнее корм и чище клетка, тем скорее возмужает и «наберет голос» перепел, вот бабушка и старалась. Да неудачно, к несчастью…

* * *

Хатам сидел у сандала с раскрытым учебником на коленях.

— Верно ли, что твоего перепела кошка слопала? — поднял он голову. — И которая же из кошек?

— Рыжая.

Их бегало по нашему кварталу и по всему городу много, бродячих кошек и котов. Они бездомные, им голодно и холодно. Время такое, что людям не кошек кормить — самим бы прокормиться. Вот отощавшие четвероногие и шныряют везде, забираются в чуланы домов, ухитряются проникнуть через отдушины даже в комнаты, тащат все съедобное чуть ли не из-под носа у хозяев.

Рыжая лохматая кошка была у нас на примете давно. Она облюбовала себе несколько наших дворов.

— Придет, никуда не денется! — заверил Хатам. — Мы устроим ей суд. В тяжелых муках она распрощается со своей жизнью.

Я содрогнулся от этих слов, но был в ту минуту так зол на рыжую разбойницу, что промолчал. Исмаил же, узнав потом о замысле Хатама, возмутился:

— Живодеры этакие! Что толку в расправе? Разве оживет после нее несчастный перепел?

…Через два дня рыжая появилась у нас во дворе. Меня она не заметила. Я тихо открыл дверь кладовки и юркнул с террасы в комнату.

Крадучись, рыжая подошла к порогу кладовки. Не веря своему счастью — дверь открыта! — она настороженно оглянулась, прислушалась. Вошла…

Я вмиг захлопнул дверь кладовой. Накинул щеколду. И побежал созывать ребят.

Они еще не успели сбежаться, как рыжая была захвачена в плен: я сумел накинуть на нее мешок, дав ей высунуть голову из кладовой. Больше всех радовался Хатам. Он довольно потирал руки, покрикивал, чтобы я крепче держал мешок и не дал оцарапать себе руки.

Когда ребята собрались, Хатам спросил у меня:

— Где у вас керосин? Сейчас устроим «бегущее пламя»!

— Только посмей! — кинулся к нему Исмаил.

Хатам оттолкнул Исмаила и протянул руки к мешку с кошкой. Хатам постарше и на вид посильнее, но разве Исмаил отступит?

Пленница снова затрепыхалась в мешке, зло мяукнула. Я вспомнил своего перепела, его чистое, волнующее душу «ваг-ваг» и… подвинул ногой мешок не к Хатаму, а к Исмаилу.

Мой друг бесстрашно выпростал пленницу из мешка, сошел с ней во двор, поднялся по приставной лесенке к крыше. Хатам, вне себя от ярости, кинулся было вслед за ним, но Исмаил уже выпустил кошку из рук, она рыжим пламенем метнулась прочь. Исмаил не торопился спускаться, стоял на перекладине лесенки, будто давая понять, что путь для погони за рыжей разбойницей закрыт.

— Молодец, сынок! — раздался голос тетушки Мунисы, наблюдавшей за нами. — Пусть рыжая тварь живет. Говорят, голодный и на льва бросается. Мимо такой добычи, как пичужка, какая же кошка пройдет? Человек и тот теряет в нужде да голоде жалость, а с этой разбойницы чего взять?

Потом рыжая попадалась мне не раз. Однажды я не выдержал, бросил ей кусочек лепешки. У-у, несчастная…