— Что такое, почему никто не садится? -Брови Елены Петровны в недоумении взлетели вверх.

— Елена Петровна.—Антон шагнул вперед, от волнения заговорив низким, густым голосом, чуть ли не басом.— Нам разрешили взять щиты для площадки.

— Для коробочки!—крикнул Бусла.

— Да. Нужна записка, что школа просит их передать. А то в гараже ревизия молеет быть.

Елисеева, сгорая от любопытства, встала на цыпочки, чтобы увидеть, что происходит у доски.

— Никаких записок я писать не буду.— Елена Петровна бросила на стол свой лакированный черный портфель.— Запишите тему: творчество Н. В. Гоголя, основоположника критического реализма в русской литературе.

Она подошла к окну, резко обернувшись, поймала взглядом сверкнувшую на солнце стальную пилочку, которой Елисеева полировала ногти, и осуледающе покачала головой.

— Годы леизни: тысяча восемьсот девятый тире тысяча восемьсот пятьдесят второй. Что это была за эпоха, Акимов?

Акила, поднятый неолеиданным вопросом со своего места, беспомощно оглядывался по сторонам.

— Это девятнадцатый век.

— Совершенно верно,— не без иронии кивнула учительница.

— Шныров, напомни нам, где родился Гоголь.

— Гоголь родился в местечке Сорочинцы.

Шнырик отвечал неторопливо, нарочно запинаясь, чтобы классная не догадалась, что перед ним лежит открытый учебник.

— В местечке Большие Сорочинцы. Два года Гоголь учился в Полтавском училище, затем поступил в гимназию в Нежине.

— Продолжай, Шныров, продолжай,— кивнула Елена Петровна.— Впрочем, ты материал знаешь, пусть о Нежинском лицее расскажет кто-нибудь другой.

— Можно мне? — Гришаев, водворив на нос очки, проворно поднялся из-за парты.

— Гришаев,— без охоты согласилась Елена Петровна.

— Гоголь учился в гимназии высших наук в Нежине,— бодро начал Гришаев, посматривая в тетрадь, голос у него лукаво звенел.— В школе Гоголь проявил себя как болезненный мальчик, с наклонностью к мелким шалостям и задиранию товарищей.

— Где ты списал эту галиматью? — недовольно поморщилась Елена Петровна.

— В первом томе собрания сочинений издательства Маркса, тысяча девятисотый год.

— Где ты его взял?

— В макулатурном киоске. Туда все время старые книги приносят.

— А поновей собрания у тебя не нашлось? Садись. Продолжает Клячкина, ближе к тексту учебника. Мемуары—вещь субъективная.

Она вернулась на место, уселась на стул, почти не слушая монотонный ответ ученицы. За Клячкину она была совершенно спокойна. Весь урок эта толстушка могла просидеть, подложив под себя ногу. Манеры у нее были детские: вызываясь отвечать с места, Клячкина подпрыгивала на парте, тянула руку к самому потолку, пока на нее, наконец, не обращали внимание. Если ее кто-нибудь обижал, как малышка, показывала язык. Мальчишек она презирала независимо от роста, даже Буслу, который нравился почти всем. Получив тройку, Клячкина плакала, просила не ставить отметку в журнал, жила тем, что каждую минуту искала похвалы учителей, могла наябедничать и тайком и высказать в глаза при всех, что очень нравилось Елене Петровне.

В коридоре тихо запел звонок.

— Урок окончен. Запишите задание.— Елена Петровна, подхватив портфель, направилась к дверям.

— А как же письмо? Без письма нам щитов не дадут,— спросил Бусла, вдруг ставший серьезным, даже мрачным.

— Письмо? — На лицо Елены Петровны снова легла тень неудовольствия.— Если выпадет случай, я спрошу у директора.

— А когда? Сегодня?

— Торопить меня не надо. Вишняков, отнеси, пожалуйста, журнал в учительскую.

Сунув журнал под мышку, Вадик выскользнул в коридор. Сейчас он мечтал об одном: еще раз взглянуть на записку, полученную им на уроке. Там, в классе, он пробежал ее мельком—Гришай уже пытался сунуть в нее свой нос. Увы, Вадик не успел заметить, откуда она прилетела...

Взгляд Елисеевой ничего ему не сказал. Поджав тонкие, как струночки, губки, она оглядывала класс с обычной снисходительностью, с какой смотрят на всех остальных сидящие на « галерке », откуда жизнь понятнее и виднее. В три прыжка спустившись на второй этаж, Вадик повернул налево и, прислонившись к стене, развернул записку. Она была написана мелким почерком. Быстрым, торопливым, но тщательным, как пишут обычно девчонки. Именно так выглядела и шпаргалка, которую Елисеева как-то, сжалившись, подбросила ему на физике.

Вадик еще раз прочел две удивительные строки, схватил портфель и, едва касаясь ботинками каменных ступенек лестницы, сбежал вниз. Ольга стояла у зеркала среди девчонок.

Вадик с тоской посмотрел на стрелки часов, потом на журнал и, решительно засунув его в портфель, устремился в гардероб за курткой.

В записке, что он получил на уроке, было всего шесть слов: «Приходи после уроков к третьему подъезду». Дом не назывался, но место, где назначено свидание, Вадик вычислил сразу. У третьего подъезда они встречались, когда лазили на чердак, где в прошлом году прятался Акила. Из девчонок о нем знала только Елисеева.

— Вишняк, ты куда? — возле самых дверей поймал его Буслаев.— Мы сейчас насчет щитов договариваться идем.

— Я не могу.

Его обступили: Антон, молчаливый, озабоченный, Акила, Карандаш...

— Я сейчас не могу, мне к врачу,— с отчаянием оглядываясь в сторону зеркала девчонок, убеждал Вадик.

— К какому врачу? — недоверчиво переспросил Бусла.

— К зубному. Я ненадолго. Я вернусь.

Он выскочил во двор и, стараясь шагать медленно, с каблука на носок, чуть приподнимаясь на цыпочки, чтобы казаться выше ростом, направился к третьему подъезду. Девчонки исчезли: то ли они остались в школе, то ли успели выпорхнуть, пока он разговаривал с Буслой.

С каждой секундой волнуясь все больше, Вадик бросил портфель на припорошенную снегом деревянную скамью, заглянул в подъезд и нос к носу столкнулся с Шны-риком.

— Ты? Чего это ты тут делаешь?

— Ничего, греюсь.— Шнырик безразлично зевнул.

Вадик тоскливо посмотрел на почтовые ящики, в круглых дырках которых белели газеты, потом снова на заснеженный двор.

Шнырик не уходил.

— А ты почему за щитами не пошел?

— Сперва Федосеева нужно найти. Его отец щитами распоряжается.

— А что же ты его не ищешь? — с надеждой спросил Вадик, все еще думая, что Шнырик оказался тут случайно.

— А что его искать? Он тут должен пройти.

Вадик с отчаянием посмотрел на часы, потом на Шнырика, уютно устроившегося на батарее.

— Тим, уйди, у меня здесь встреча.

— С кем?

— С одним человеком.

— Я его знаю? — Шнырик нагловато улыбнулся.

— Ну, уйди, как человека просят,—взмолился Вадик, начиная понимать, что Шнырик оказался тут не случайно. Записка тоже не случайно прилетела откуда-то сбоку. Шныров, должно быть, перехватил и прочитал ее?

— Уйди! Хочешь, я тебе польскую серию отдам? Олимпийские игры. Шесть видов: плавание, велоспорт, прыжки в высоту...

— А прыжков в сторону нет?

Впившись глазами в узкие смеющиеся глазки Шнырика, Вадик шагнул вперед, замахнулся, еще не веря, что сможет сейчас ударить Шнырика.

— Эй, поосторожней.— Шнырик испуганно отпрыгнул к лифту.—Вон твоя невеста уже идет.

Вадик оглянулся и через стеклянную дверь увидел Ольгу. Она не спеша, будто прогуливаясь, брела вдоль дома.

— Если выглянешь из подъезда,—марок не получишь!—пригрозил Шнырику. Вадик тихонько отворил дверь, забрал со скамейки портфель и сбежал по ступенькам на дорожку.

— Привет,— с интересом поглядывая на Вадика, сказала Елисеева.—Ты записку прислал?

— Какую записку?

— Вот.— Елисеева сняла красную вязаную варежку и открыла маленькую неясную ладонь.

Написанная печатными буквами записка слово в слово повторила ту, что лежала у него в кармане.

— Не я,— вздохнул Вадик.

— Ой, нас надули.— Елисеева неожиданно рассмеялась.

Тонкие розовые губки ее все еще хранили улыбку, она шла сбоку и чуть впереди. Вадик же старался отставать на полшага, чтобы разница в росте не так была заметна. Ему казалось, что Елисеева чуть выше его.

— Ты что сейчас делаешь?

— Н-ничего.

— Пойдем ко мне, поболтаем.

— Может, погуляем?

Вадик оглянулся назад, на дверь, за которой прятался Шнырик.