Так напевала Леила, собирая в лесу хворост для очага. Утром, когда она вышла из поселка, она пела песни родной деревни, те, что запомнились с детства, но потом на губах невольно возникали слова, отражавшие то, что было у нее на душе. Грустные думы о матери сами собой выливались в одну и ту же печальную мелодию, и она все повторяла:

Мотив и слова глубоко задевали ее чувства — они правдиво и просто передавали все, что она теперь ощущала в отношении своей матери. Первые дни она горько плакала о Саджани, любой предмет в доме, любая хозяйственная мелочь напоминали о ней, и она рыдала, понимая, что та ушла от них навсегда; но теперь острота этой боли несколько притупилась, ее место заняла пустота, сожаление, которое нельзя было выразить иначе, кроме как повторяя бесхитростные слова, сами собой сложившиеся в песенку.

снова и снова потихоньку напевала Леила. Она шла по глухой тропинке, ничего не замечая вокруг себя, хотя глаза ее видели все — и большие склады плантации, мимо которых она прошла, и уходящие вдаль волнистые линии холмов, покрытые кустами чая. Тени деревьев растворялись в легкой дымке, насыщенной всеми ароматами знойного дня.

Серп в руке Леилы сверкал, точно бросал гневные взгляды на кусты, густую поросль, узловатые корни, опавшие листья, лианы и ветви, таинственно шелестевшие в неощутимом движении воздуха. Внезапно налетевший порыв ветра заглушил нежный шепот листвы, и по лесу пронесся тревожный шум. Девушка остановилась и стала опасливо оглядываться: болтовня и россказни взрослых с детства населили ее воображение привидениями, оборотнями и вампирами.

Ее вдруг неприятно поразила пугающая, полная таинственных теней лесная сень. Под деревьями царил угрюмый полумрак, кругом однообразно гудели шмели и жуки, в гуще листвы звенели на все лады невидимые насекомые, в траве квакали лягушки, со всех сторон теснилась густая растительность, вся спутанная и непроницаемая, — все это невольно настораживало внимание девушки, и в сердце ее стал прокрадываться страх.

Однако она пересилила себя и продолжала углубляться в чащу, бледная и потная от напряжения и духоты, стараясь стряхнуть с себя навеянное сумраком леса томление. И чтобы отвлечься от своих страхов, она стала петь пришедшие ей на память строки любовной песни:

Последние слова песни еще более усилили чувство одиночества. Она смолкла и стала усердно срезать серпом ветви куста, высохшего в тени высокой сосны.

Работа понемногу отвлекла ее от размышлений, взмахи серпа перенесли ее в призрачный мир, какой видишь иногда во сне. Ей вдруг представилось звездное небо над погруженными в ночь горами, обступившими ее родную деревню, потом перед ней возникла вереница лиц, темных, лоснящихся от пота, как те, что она видела вокруг себя в последнее время. И вдруг все смешалось, заволоклось туманом, в котором образы прошлого прокладывали себе путь сквозь листья и ветви, свисавшие со всех сторон прямо перед глазами.

Из этой беспокойной дымки возникала скорбная и строгая мысль — воспоминание о матери. Ее образ так ярко встал перед Леилой, что ей почудилось, точно она ощущает присутствие матери возле себя.

Смутная тень приняла форму матери, опечаленными глазами заглянула в самое сердце Леилы. Тень матери словно хотела сказать: «Не грусти, моя радость, счастье придет к тебе. Я велела твоему отцу обручить тебя, и ты скоро выйдешь замуж и войдешь в дом своего супруга. Но не оставляй своими заботами брата и престарелого отца, потому что меня более нет подле них».

Теперь Леила не смела поднять глаз на мерещившийся ей образ матери: ей казалось, что та стала глядеть на нее холодно и строго, но одновременно у нее было чувство, точно Саджани нежно прижимает ее к своей груди.

Счастливая и робкая улыбка осветила лицо девушки: видение как-то облегчило ее сердце, и она удвоила усилия, подсекая сухие сучья. Призрак матери являлся каждую ночь, и Леила могла совсем ясно представить себе ее облик. Особенно запомнилась минувшая ночь; сначала мать словно стояла перед ней, и от радостной улыбки матери все вокруг ярко светилось; потом мать лежала под алым покрывалом, украшенным золотыми звездами, и улыбка ее внезапно обратилась в слепящую молнию, осветившую все небо; в последней ослепительной вспышке разверзлась земля и проглотила мать — Леила стояла, обнимая воздух простертыми руками. Девушка тогда сразу проснулась; у нее перед глазами повисли медно-красные листья баньяна, росшего у них перед домом; солнце всходило, и его горячие лучи окропили их золотом. Весь день после этого ее томила печаль и она чувствовала себя одинокой. Теперь видение матери снова ее расстроило…

Она провела рукой по глазам и посмотрела вокруг, стараясь отогнать от себя галлюцинацию.

Набрав достаточно хвороста, она растянула по земле веревку, которую принесла из дому, и стала складывать хворост в вязанку. Кривые сучья было трудно уложить плотно, и она выравнивала их и приминала кучу, прежде чем завязать узел.

Она уже собралась было взвалить вязанку себе на плечо, когда заметила на земле неподалеку от себя толстый сук. Такое полено будет тлеть в очаге целый день, подумала она, и ей не придется плакать от горького дыма, раздувая жар; девушка решила его подобрать.

Ее поразил сильный запах шиповника, и она стала осматривать соседний куст, отыскивая цветы. Но едва она раздвинула ветви, тело ее внезапно обвили кольца питона, свисавшего с дерева.

Свет померк у нее в глазах, крик застрял в горле. Она ничего не видела, кроме лиан и ветвей деревьев над головой. Сердце ее забилось в смертельном ужасе, вся она покрылась холодным потом. Гибель казалась неминуемой.

Однако инстинкт самосохранения через мгновение вернул ей желание и волю бороться за свою жизнь, и она попыталась справиться со своим страхом. Ей захотелось во что бы то ни стало остаться живой, непременно освободиться от смерти. Но как ни напрягала она мышцы своего тела и всю силу своей воли, ей не удалось шевельнуться, она была связана — питон сковал ее по рукам и ногам. Гримаса боли исказила ее черты, тело ее корчилось в тщетных попытках освободиться, внутренний жар охватил ее, как огнем. Нет, никогда ей не избавиться от смертельных объятий чудовища! Рыдания и крик застревали у нее в горле, глаза оставались сухими.

Ужас, боль и страх смерти надвинулись на нее вплотную, и она стала мысленно прощаться с жизнью. Где-то над головой у нее раздавалось свистящее дыхание питона, и кольца его зловонного тела казались ей воплощением самой смерти.

Леила испустила дикий крик, полный смертельной тоски. Кольца змеи сжимали ее все сильнее. Она едва услышала собственный голос, донесшийся до нее точно издалека, мгновенная слабость охватила ее — ей захотелось закрыть глаза и отдаться на волю тьмы, окутавшей ее сознание.

Питон упорно сжимал свои кольца вокруг ее тела. И тут Леила почувствовала, что ее правая рука с серпом свободна. С энергией отчаяния она сделала страшное усилие и вонзила острое железо в тело змеи. Та, почувствовав боль, еще крепче стиснула девушку.

Леиле на ноги закапала горячая кровь, и это побудило ее действовать еще энергичнее — она лихорадочно водила серпом, кромсая и перепиливая тело змеи. Смертельно раненное животное едва не сокрушило ей ребра. Наконец последним, сверхъестественным усилием Леила перерезала питона пополам.

Дрожа от ужаса и отвращения, она высвободилась из колец издыхающего чудовища и побежала к своей вязанке хвороста. Страх отнял у нее силы, и ноги были точно налиты свинцом. Однако чувство долга превозмогло: решив во что бы то ни стало не возвращаться домой с пустыми руками, она заставила себя поднять сучья, положила их себе на голову и только тогда поспешила к тропинке, по которой пришла.

Сердце девушки билось так сильно, что стук его точно поглотил все звуки леса. Лишь достигнув опушки, она стала замечать шорох сухих листьев под ногами. Она пошла тише, но вдруг ей почудился звук, который она приняла за рев тигра; это заставило ее снова пуститься бегом. Остановилась она, лишь когда достигла первых домов поселка.

— На твоем серпе кровь, — сердито встретил ее Гангу, когда она вошла в домик. — Ты что, порезалась? Где ты ходила так поздно?

Леила посмотрела на отца отсутствующим взглядом, потом покачнулась и, потеряв сознание, упала на пол в обмороке.