— Ай! — вскрикнула Лакшми, доившая корову в углу двора, и едва не уронила маленький медный кувшин: рядом с нею стояла ее дочь Гаури.

После минутного замешательства старая женщина быстро отставила кувшин в сторону, поднялась и обняла дочь.

Сердце Гаури трепетало, когда она переступала порог дома матери, ибо она не знала, как ее примут. Теперь она облегченно вздохнула: по крайней мере мать сделала вид, что обрадовалась ей. Гаури видела отблески огня в кухне, расположенной на веранде дома, и чувствовала, что возвратилась в свой настоящий дом, где она родилась и где все ей близко и знакомо. Быть может, здесь, у источника своей жизни, она обретет спокойствие и мир.

Корова — ее звали Чандари — громко замычала и закивала головой, приветствуя свою так долго пропадавшую хозяйку, которая ухаживала за ней до того, как покинула этот дом. Она чуть не опрокинула кувшин, пытаясь подойти к Гаури.

— Мама, корова прольет молоко!.. — вскрикнула Гаури, высвобождаясь из слезливых объятий матери.

Лакшми поспешно кинулась к кувшину и успела вовремя выхватить его из-под ног беспокойной Чандари.

Гаури подошла к корове, нежно погладила ее по морде и потрепала холку. Наконец животное успокоилось, всем своим видом выражая ей любовь и признательность.

— Эй, Амру! Иди-ка сюда, посмотри, кто к нам пожаловал! Наша Гаури… — Лакшми хотела встретить любую плохую новость вместе со своим двоюродным братом. В голосе ее слышалась тревога — со свойственной ей проницательностью она уже догадалась о причине возвращения Гаури.

Гаури, почувствовав волнение матери, быстро придумала объяснение своего неожиданного прихода и сказала с напускной веселостью:

— Последнее время мне было как-то одиноко, и вот я решила вас проведать…

Она никогда не прибегала ко лжи, и теперь лицо ее так и вспыхнуло. Лакшми заметила ее смущение и сказала:

— Знаешь, Гаури, дела у нас идут плохо… Давно не было дождей, и корма для коровы нельзя достать ни за какие деньги. У дяди Амру погиб весь урожай пшеницы… Кстати, где же это он?.. Эй, Амру, к нам пришла дочь, а ты и не показываешься!..

— В Малом Пиплане дела идут не лучше, — сказала Гаури, положив на веранду узел с вещами и прислоняясь к деревянному столбу, поддерживавшему крышу. — По правде говоря, оттого-то я и…

Но не успела она договорить, как вошел Амру с притворно приветливой улыбкой на усатом лице.

Гаури закрыла лицо концом сари, сложила руки и поклонилась дядюшке, коснувшись головой его ног.

Амру поднял ее, благословляя, к, садясь на низкий плетеный стул, сказал:

— Ты могла бы предупредить нас заранее! И твой муж мог бы проводить тебя!

Гаури не отвечала. Воцарилось молчание, и только слышно было, как Лакшми сбивает на кухне масло.

— Надеюсь, ничего серьезного у вас не случилось? — спросил Амру, пристально глядя на племянницу.

Девушка опять ничего не ответила, с явным усилием стараясь сохранить невозмутимый вид. Ее лоб покрылся испариной от страха, что вот-вот откроется правда и произойдет скандал.

— Возьми веер, детка, — многозначительно сказала Лакшми, собирая в чашку кусочки масла, плавающие поверх сыворотки, и перевела разговор на другую тему: — Я думаю, засуха когда-нибудь да кончится!..

— Да, да! — обрадовалась поддержке матери Гаури. — В Малом Пиплане тоже все время стоит ужасная жара. Посевы гибнут… А их земля заложена подрядчику лалле Бирбалу, и нужно платить большие проценты… И вот теперь…

— Что теперь? — спросил Амру, чувствуя, что каждый момент с губ Гаури может сорваться неприятное признание.

— И вот теперь их тетка… — начала Гаури, но не осмелилась продолжать.

— Детка, давно известно, что свекровь и невестка всегда враждуют между собой, — сказала Лакшми. — Тебе бы следовало быть покорной и не упрямиться!.. А ты всегда была строптивой!

— Дядя моего мужа не очень хорошо с ним обошелся, — сказала Гаури, делая еще одну попытку рассказать о своих неприятностях.

— Для вас все дяди нехороши, — прервал ее Амру. — У вас, молодых, нет никакого уважения к старшим… Я слышал, что Панчи отделился от Молы Рама. И еще я знаю, что он приходил сюда и продал серьги, которые подарил тебе, а деньги пропил!..

— Нет, он купил на них зерна и заплатил проценты Бирбалу, — сказала Гаури, желая, несмотря ни на что, защитить своего мужа.

— И ты еще выгораживаешь этого пьяницу! — закричал Амру. — Как будто я не знаю его!

— На вот, выпей и успокойся, — сказала Лакшми, ставя стакан брата перед Амру. — Зачем ты его ругаешь? В конце концов, он наш зять!.. Было бы хорошо, если б он пришел вместе с тобой. Мы бы могли занять у него немного денег. В конце концов, те серьги, которые он продал…

— Заложил, мама, а не продал!

— Ну, заложил!.. Все равно, он мог бы кое-что уделить нам из этой суммы. Ведь серьги принадлежали тебе. Это была единственная ценная вещь во всем твоем приданом, и мы имеем на нее право…

Последовала пауза, затем Амру заявил со свойственной ему грубостью:

— Панчи просто выгнал ее. Должно быть, эта злосчастная девчонка принесла ему не меньше неприятностей, чем нам…

— Не говори так! — умоляюще произнесла Лакшми.

— Он действительно послал меня к вам потому, что времена сейчас тяжелые и у нас почти нечего есть, — пыталась оправдаться Гаури. — Только не потому, что я приношу ему несчастье!.. И еще…

— Что еще?.. — зло и нетерпеливо спросил Амру.

Гаури молчала.

— Что с тобой случилось, детка? Если ты боишься и своего дяди, расскажи мне одной. — И Лакшми подвинулась поближе к дочери, приготовившись слушать, что она скажет.

— Мама, — начала Гаури едва слышно. — Я жду ребенка… Потому он и отослал меня домой…

— Только этого нам не хватало! Еще один лишний рот! — сказал Амру.

— Ничего, доченька, ничего, — утешала ее Лакшми. Хотя она и была расстроена этой новостью, лицо ее просветлело от мысли, что она скоро станет бабушкой.

Этих признаний Гаури было достаточно, чтобы проницательная Лакшми ясно представила себе, что произошло между ее дочерью и зятем. Разговаривая с нею наедине после полудня, она упоминала о таких вещах, которые, казалось, должны были остаться интимнейшим достоянием Гаури и Панчи. Она не осуждала и не укоряла дочь, а жалела и утешала ее.

— Панчи, должно быть, действительно перевоспитал тебя, дочка! — говорила Лакшми, сидя за прялкой, в то время как Гаури еще лежала на циновке после полуденного сна. — Особенно если он бил тебя!..

— Мама, он выходит из себя потому, что ему сейчас очень плохо… — объяснила Гаури, удивляясь, как это мать догадалась, что Панчи бил ее.

— Надеюсь, что он хотя бы не повредил ребенка, — сказала Лакшми. — Посмотреть на следы, которые этот зверь оставил на твоей спине и правой руке, — так только диву даешься, как это он не убил тебя совсем.

Гаури поняла, что мать заметила синяки на ее теле, когда она мылась с дороги на внутреннем дворе, и промолчала, чувствуя, что мать хочет услышать от нее подтверждение своих слов о жестокости Панчи. Всем своим видом молодая женщина словно умоляла избавить ее от унизительного разговора о всех тех обидах и оскорблениях, которые она вытерпела от мужа.

— Почему ты не пришла к нам раньше, когда он бил тебя по наущению Кесаро? — не унималась Лакшми. — Мы бедны, но уж как-нибудь сумели бы устроить тебя, как-то уладить дело. В конце концов, он не единственный мужчина…

Гаури так посмотрела на мать, что та осеклась и недоговорила до конца.

— Мама, ведь я же замужем! — сказала она наконец. Выражение муки на ее лице сменилось гневом.

На веранде воцарилось напряженное молчание. Через некоторое время старуха перестала прясть и сказала:

— Пойди умойся и попей молока.

Несмотря ни на что, Гаури не переставала думать о Панчи, и последнее замечание матери повергло ее в ужас. Всем своим существом Гаури заранее противилась ее нечестивым замыслам. О юности Лакшми рассказывали страшные вещи. Гаури слышала о том, что она была неверна отцу и, как утверждали некоторые, отравила его. А ее страсть к деньгам Гаури знала по собственному опыту. Так что от нее всего можно было ожидать, особенно в пору засухи, которая убила в людях всякую надежду на спасение. На какой-то момент слезы женской слабости затуманили ее глаза, но она не хотела иметь какого-либо другого мужа, кроме Панчи, и ее воля была непреклонна.

— Пойди умойся, доченька, твой дядя может привести гостей, — повторила Лакшми.

Очертания судьбы, которую готовила ей мать, проступили вполне реально. Гаури вскочила с места и сказала:

— Мама, я пойду повидаться с подругами.

С этими словами она как была, босая, выбежала во двор, на раскаленную землю, и уже не слышала, как мать крикнула ей вслед:

— Куда ты, дочка? Постой!

Гаури знала, что скорее всего может встретить своих подруг у источника, и, пройдя прямиком через руины домов мусульманских ткачей, разрушенных во время религиозной междоусобицы и раздела страны, она вскоре очутилась на краю поля по соседству с родником. Печальное зрелище, которое являли собой развалины когда-то населенных мусульманских жилищ, усугубили ее грустное настроение. Она вспомнила, что ее дядя Амру был одним из убийц Аги, сына ткача Мустафы, и по ее спине пробежал холодок. Вглядевшись в фигуры собравшихся у источника женщин, она увидела среди них Паро, ждавшую своей очереди с кувшином в руке.

— Паро! — закричала Гаури.

Девушка встала и, прикрыв ладонью глаза, посмотрела в ее сторону. Узнав свою замужнюю подругу, она страшно удивилась, что видит ее здесь, и бросилась к ней со словами:

— Ай… Ты ли это? Как ты тут очутилась? Когда моя сестренка Руна сказала, будто видела тебя на улице утром, я ей не поверила!

— А где Камли? Раджо? — спросила раскрасневшаяся от волнения Гаури.

— Они еще придут за водой, только попозже. Из-за этой засухи воды стало так мало, что приходится ждать чуть ли не до вечера, пока она не поднимется.

— А я-то думала, что увижу вас всех!

На лице Гаури было написано такое огорчение, что Паро поспешила сказать:

— Подожди немного в развалинах, я пойду позову Камли и Раджо. Моя очередь за водой еще не скоро подойдет…

— Хорошо, только я не хочу ждать в развалинах — уж очень там тоскливо. И к источнику я не пойду — все они будут только сплетничать. Пожалуй, лучше всего встретиться у старого пипала, где мы всегда играли и качались на качелях…

— Ладно, только спрячься за ствол, как завидишь нас. Мы сделаем девочкам сюрприз, скажем, что это не ты, а твой дух…

Гаури быстро побежала к условленному месту — раскаленная земля огнем жгла ей ноги. К счастью, до старого пипала было недалеко, и она вскоре укрылась в его тени. Вокруг никого не было, и на Гаури снова нашло тягостное раздумье. Ей вспоминались все те таинственные обряды, которые она совершала здесь вместе со своей матерью вокруг большого камня с нарисованным на нем изображением богини. Но она не будет теперь приветствовать богиню, молитвенно складывая руки, как делала всегда по настоянию матери. Ведь если богиня здесь, а не в доме ее матери, где она, Гаури, так в ней нуждается, значит она злая богиня. А может, ее нет и в этом святилище? Говорят, богиня часто уходит на снежные вершины Дхаоладхара, чтобы побыть вместе со своим супругой Шивой. Освещенные лучами вечернего солнца, эти вершины походили на цветущий розовый сад. Но богини там не было видно. Только великий бог Шива, казалось, стоял там, красноглазый, довольный зажженным им огнем. Бог был настроен жестоко, и это сулило продолжение засухи. Гаури с содроганием отвернулась от мрачного видения. «Хоть бы скорее пришли девочки, я бы не чувствовала себя так одиноко, — подумала она. — Если б только не надо было возвращаться в дом матери! Я бы так охотно осталась в деревне». Судя по поведению матери, от нее всего можно ожидать. Она в душе кляла мужа, не облекая свой протест словами. «Почему он меня выгнал?..» — спрашивала она себя. При одном воспоминании о той страсти, с которой Панчи ласкал ее, Гаури и теперь становилось жарко. Как мог он прогнать ее после всего этого? Она могла понять побои, брань, дурное настроение — но отказаться от нее? И тем более теперь, когда она ждет ребенка и ей так нужны любовь и ласка. К ней пришла запоздалая мысль, что надо было наброситься на него и бить его кулаками изо всех сил, заставить его услышать крик того невинного младенца, которого она носит под сердцем… Но теперь уже слишком поздно. Она позволила ему оттолкнуть себя… Может быть, он еще раскается и придет за ней?.. Нет, она никогда не видела такой злобы и ненависти в его глазах, как в ту минуту, когда он отвернулся, избив ее. Она отринута навсегда, и ей нужно научиться во всем полагаться только на себя и вырастить младенца своими собственными силами… На ее глаза навернулись слезы, и она готова была заплакать, если бы в это мгновение не показались подруги.

Еще издали увидев Гаури, девушки бросились к ней со всех ног. Паро несколько поотстала, чтобы не мешать их встрече. Гаури развела руки и первой заключила в объятия одиннадцатилетнюю Рупу, младшую сестру Паро. Лицо девочки зарделось ярким румянцем, когда она крепко прижалась к Гаури. Эта простая ласка так растрогала Гаури, что нервы ее не выдержали, и она заплакала. Глядя на нее, заплакала и Рупа. Паро пришлось силой оторвать ее от Гаури. Камли, хрупкая, нарядно одетая дочь ювелира Канши Рама, тоже обняла Гаури и уронила несколько слезинок. Дома в ней воспитывали холодность и надменность, но она дружила с Гаури, несмотря на запрет общаться с простыми крестьянскими девушками.

— А Раджо нет дома, сестра, — сказала Паро. — Не знаю, куда она запропастилась!..

— Гаури, сестра, Раджо дома, но мать запретила ей выходить, потому что она скоро выйдет замуж, — затараторила Рупа. — Ее мать соврала, что Раджо нет дома, только Паро не позволила мне подняться за ней наверх… Говорят, она помолвлена с кем-то из Хошиарпура.

— Молчи! — оборвала свою сестру Паро. — Что ты можешь знать в твои лета?

— Но ведь мать Раджо сама рассказывала об этом старой тетке Фаго, когда они вместе пряли, — заметила Камли.

— А я что говорила? — сказала Рупа.

— Замолчишь ты? — сердито замахнулась на нее Паро.

Гаури заслонила собой девочку, отсутствующим взглядом глядя куда-то вдаль.

— К кому ты ушла? — улыбаясь, спросила через некоторое время Паро. — Глупая, не надо было позволять выдать себя замуж за такого человека.

— Твой отец так же виноват в этом, как и другие, — ответила Гаури, — ведь он был мне вроде отца, и я должна была повиноваться. И он был прав, Паро. Мой муж хороший.

— Вот уж действительно телка! Он трус. Ничего себе «хороший» — бить тебя что ни день и потом прогнать домой!

— Не говори так, Паро! — возразила Гаури. — Может быть, богиня Кали рассердилась и наказывает меня за что-то.

— Нет на свете никакой Кали! — ответила Паро. — Надо полагаться только на свои силы. Так говорит мой отец.

— Твой отец не верит в богов с тех пор, как побывал на войне, — сказала Камли. — И он все время рычит: женщины ничего не умеют делать толком! Ничего не умеют делать для себя! Для них одна только надежда — замужество!

Гаури обвела взглядом подруг и глубоко вздохнула, подняв взор к небу, словно искала у него поддержки. На ее глаза набежали слезы, и, прежде чем девушки смогли подбодрить ее, она разразилась горькими рыданиями на руках у Паро.

В тот вечер Гаури не подходила к матери и Лакшми поняла, что дочь избегает ее.

Напряженная тишина была прервана появлением Амру, который был глух к тому, что происходило между двумя женщинами, и поднял крик. Женщины сидели неподвижно и молчали. Это еще больше бесило его.

— Моя собственная доброта оборачивается против меня! После всего, что я сделал для тебя, я же, выходит, нехорош! А ведь я заботился только о твоем благе! Что бы ты делала без Чандари?.. Если Джавала Прасад потребует назад деньги, которые ты взяла у него под залог коровы, что ты будешь делать? Ведь ты не можешь платить даже проценты!.. А эта девчонка? Вот она вернулась, и я спрашиваю, сможешь ли ты прокормить ее?

— Я уйду, дядя, не ссорьтесь из-за меня, — сказала Гаури.

— Нет, нет, оставайтесь обе здесь, — язвительно сказал Амру. — Вы две женщины — мать и дочь!.. Это я здесь теперь посторонний, раз ты вернулась. Я уйду отсюда и не буду мешать вашему блаженству! Только помни, Лакшми, если Джавала Прасад заберет Чандари, не приходи просить у меня хлеба для себя и твоей дорогой доченьки! Я не хочу больше иметь с вами дела! — И он в сильном возбуждении пошел к двери.

— О горе! — простонала Лакшми, но не двинулась с места.

— Вы обе кончите плохо, помяните мое слово! — сказал Амру, задержавшись в дверях. Но никто из них не пошевелился, и он, тяжело ступая, вышел на улицу.

Гаури посмотрела на мать, потом перевела взгляд на дверь, но мать словно не замечала ее. Отказ матери пойти с Амру к Джавале Прасаду переполнил ее нежностью к старой женщине. Но прежде чем дочь успела что-либо сказать ей, Лакшми поднялась, как во сне, и сказала:

— Дочь моя, я скоро вернусь. Кушай то, что я оставила на кухне — в корзинке оладьи, в кувшине маринованные манго… Вскипяти молоко в горшке, там есть сухой навоз для топки.

С трудом волоча ноги, она вышла со двора…

Подобно каплям влаги, выступающей на горящем дереве, на лбу и шее Гаури выступил пот. Она сгорала от внутреннего жара и, как иссушенная солнцем земля, была тиха и безмолвна.

Перед ее мысленным взором медленно проплывали картины ее детства. Вот мать оставила ее одну дома, и она лежит, пугаясь ослепительного блеска солнца и странных фигур, которые образуют плывущие по небу облака. Как бы тоскливо и одиноко ей тогда ни было, она верила, что ее покровительница богиня Гаури всегда с нею рядом. Никогда она не чувствовала себя такой несчастной, как сегодня, когда богиня покинула ее. Ей нечего ждать, и всякое терпеливое ожидание с ее стороны — она была уверена в этом — привело бы только к несчастью. Она вдруг поняла, что должна уйти отсюда, уйти немедленно. Но куда? «Куда угодно», — ответил ей внутренний голос. Раз она не может вернуться к мужу так скоро после того, как он выгнал ее, быть может, следует отправиться к одной из своих подружек, к Паро?

Она порывисто встала и, не медля ни минуты, вышла за ворота. Но пробежав по улице несколько шагов, она встретила мать, которая возвращалась домой.

Гаури вздрогнула и попыталась обойти ее стороной.

— Подожди, — окликнула ее Лакшми. — Иди домой, все будет хорошо. Я не пойду к Джавале Прасаду! Я не смогла догнать Амру и решила вернуться. Пусть идет один, и чтоб ему пусто было!

При этих ее словах наивная вера в то, что все будет хорошо, вернулась в смятенную душу девушки. И только где-то на самом ее дне еще тлел гнев. Но, подняв глаза на Лакшми и увидев ее несчастное лицо, Гаури окончательно смягчилась и пошла впереди матери по направлению к дому.

Гаури отказалась от ужина, который приготовила ей мать, да и сама Лакшми не дотронулась до еды. Они долго сидели молча.

Наконец мать заговорила:

— Дочь моя, ты просто не знаешь, как я мучилась после смерти твоего отца. Да и с ним мне жилось не сладко. Он ленился работать и целыми днями лишь сидел да курил кальян. А мне приходилось бегать по чужим домам и делать самую черную работу, чтобы хоть как-то свести концы с концами. Он заложил свой единственный бигх земли, и мы потеряли его, потому что не смогли уплатить проценты. И все коровы, которых я держала, были куплены на деньги, заработанные моими руками… Амру помогал мне, и твой отец ревновал меня к нему. Деревенские сплетники не переставали болтать о том, что Амру содержит меня, а потом разнесли слух, будто я отравила мужа по его наущению. Но это все черная клевета. Неверно и то, будто отец думал, что ты — мой ребенок от Амру. Клянусь тебе, это неправда! Но твой отец был подозрительным по натуре и никогда не признавал тебя за свою дочь. Может быть, если б ты была мальчиком, он бы полюбил тебя — так уж повелось, что у нас в почете только сыновья, а дочери считаются проклятьем!

— Но, мама, — прервала ее Гаури, — почему ты не рассказала мне обо всем этом раньше?.. — Ее лицо было мертвенно-бледным, так потрясли ее признания матери.

— Я потому не говорила тебе об этом, что после смерти отца жила не так, как полагается жить вдове. Теперь ты уже взрослая, и ты поймешь, что мне было трудно прожить без мужчины. Я не каменная. И я бы не смогла вырастить тебя совсем без денег. Молока, которое я продавала, не хватило бы на то, чтобы обеспечить нас всем необходимым. Амру — злой человек, но он был добр ко мне. Без него я бы погибла… Сейчас, когда засуха, Чандари почти не дает молока, и он боится, как бы ты и твой ребенок не стали для нас слишком большой обузой.

— Да, конечно, что отчим, что мачеха — все одно, — горько проронила Гаури.

— Все это так, детка, но тут уж ничего не поделаешь. Амру не хочет, чтобы я состарилась раньше времени от забот, а я не хочу обидеть тебя, мою дочь. Я стараюсь считаться с вами обоими и не знаю, кому отдать предпочтение. Вот почему я не пошла вместе с ним к Джавале Прасаду и вернулась к тебе…

— Тогда отпусти меня, и все устроится само собой. К Панчи я возвратиться не могу, буду жить у Паро и работать прислугой у людей.

— А толки и пересуды, которые пойдут по деревне? — возразила Лакшми. — Нет, о твоем уходе не может быть и речи. Ложись-ка сейчас спать, а утром видно будет. Я еще поговорю с Амру.

Когда Гаури забылась в полусне на своей постели во внутреннем дворе, ей привиделось, что какая-то смутная фигура наклоняется над ней и говорит хриплым, настойчивым шепотом: «Иди ко мне!» Так всегда звал ее к себе Панчи, когда она замыкалась в робком молчании.

И теперь, когда его не было рядом, она проклинала себя за эту проклятую застенчивость, которая словно парализовала ее, даже если он протягивал к ней руки. Почему она безраздельно не отдавалась ему? Ведь если б она была нежнее, он, может, и не прогнал бы ее… Снова и снова ей слышалось: «Детка, ну иди же ко мне…»

От этих приятных грез по ее телу разлилась пьянящая теплота, приглушившая на время ее печаль.

Она пробовала молиться своей богине: «О ты, такая близкая и такая далекая! Приди и явись мне!..» Но молитва растаяла в ночном мраке, а сон отяжелял ей веки. Она вся горела, как в тот памятный день, когда шла за Панчи вокруг жертвенного костра, разведенного посреди этого же самого двора. Она повернулась на бок, надеясь, что так ей легче будет уснуть. Ей вспомнилось народное поверье, что если мысленно считать скот, проходящий в ворота деревни, это навеет сон. Гаури представила себе узкие деревенские ворота, облака пыли, пруд у дороги и толпящихся в проходе животных, среди которых была и их Чандари. Вот ее оттеснили дюжие волы, которые торопились к воде. Гаури услышала громкий и резкий звук пастушьего рожка. Вот Чандари опять вырвалась вперед, за ней шли другие коровы… Одна, другая, третья… Они надвигались на нее, и ей стало страшно, что стадо затопчет ее. Потом перед ней проплыло несколько грифов, клевавших мертвого теленка. Ее глаза заволокло тьмой, и сон, похожий на смерть, поборол ее.

Среди ночи Гаури проснулась оттого, что кто-то сильно тряс ее. Открыв глаза, она увидела перед собой лицо Амру, потом различила в темноте белую спину Чандари, жевавшей жвачку. Терпкий запах навоза ударил Гаури в нос. Она протерла глаза и, качаясь, как пьяная, приподнялась на постели.

— Проснись, дочь моя, проснись! — пробормотала Лакшми, сидевшая на циновке, и глубоко вздохнула: — О боже!

— Довольно тебе взывать к богу, женщина! — упрекнул ее Амру. — Чем помогли тебе боги, когда ты таскала им в храм сладкие лепешки? Они только смеялись над твоей глупостью.

— Не кричи на меня, чурбан, — прервала его Лакшми. — Что ты знаешь о сердце матери? Иди сюда, Гаури, и слушай…

Гаури поняла, что они говорили о ней, пока она спала. Стараясь сохранить спокойствие, она встала с постели и послушно подошла к ним.

Некоторое время все трое молчали, и Гаури могла слышать чей-то кашель в доме по соседству и монотонное жужжание насекомых в воздухе.

Первым заговорил Амру:

— За несколько месяцев замужества ты превратилась в настоящую женщину, Гаури! Но твой муж оказался негодяем.

— Я думала, бог услышит мои призывы и его сердце смягчится, — пробормотала Лакшми.

— Замолчи, женщина! Еще раз прошу — не говори так много о боге, дай мне побеседовать с Гаури, — перебил старуху Амру.

Однако дело, которое собирался обделать Амру, было настолько щекотливым, что он тоже не знал, как к нему приступить.

— О горе! — простонала Лакшми.

— Ладно, тогда говори с ней сама! — взорвался Амру.

Лакшми утихомирилась, и Амру, приняв тон умудренного опытом человека, продолжал:

— Девочка, слушай меня внимательно. Тебе удалось вырваться невредимой из лап этого мерзавца. Ведь он мог и убить тебя! Ты родилась под несчастливой звездой. А твоя мать — глупая женщина…

— Какое же преступление я совершила, что родила эту девочку? Но она моя дочь, моя плоть и кровь, и я не могу думать о ней так, как ты, заволновалась Лакшми.

— И все же ты глупая женщина, ибо у тебя в доме не найдется и корки, чтоб накормить хотя бы ворону. Твоя жизнь целиком зависит от моего урожая, и могу тебе сказать, что если даже пойдут дожди, то и тогда зерна едва хватит, чтобы заплатить проценты ростовщику… А так как денег тебе достать неоткуда, Чандари, под которую был взят заем, уведут.

Корова, стоявшая в глубине двора, фыркнула, будто чувствуя, что разговор идет о ней.

А Амру продолжал:

— Гаури, дитя, Панчи прогнал тебя. И прежде чем вся деревня узнает об этом и мы будем опозорены, я думаю, тебе лучше всего уехать в Хошиарпур…

— Это верно! Люди действительно начнут говорить, — решилась поддержать его Лакшми. — Пойдут разговоры, что ты родилась под несчастливой звездой.

Казалось, Гаури совершенно лишилась способности говорить, протестовать… Она лишь пыталась уловить смысл сказанного и понять, к чему они клонят.

— Поженить тебя с Панчи было все равно, что соединить кроткую телочку с диким буйволом, — решил польстить племяннице Амру. — Откуда было знать, что он окажется таким негодяем?

Однако Гаури осталась глуха к его лести.

— Ну чего ты ревешь? — опять сорвался Амру. — Мы не собираемся тебя убивать. Мы лишь хотим устроить твое счастье. И новый жених, которого мы тебе нашли… Посмотри-ка на фотографию этого почтенного человека — любая девушка была бы счастлива узнать, что такой богатый человек предложил ей руку.

— Ты только взгляни на фотографию! — подхватила Лакшми.

Гаури передернуло от отвращения, она отрицательно покачала головой и продолжала хранить молчание.

— Долго ты будешь упрямиться, безумная женщина? Смотри! — не своим голосом закричал Амру, высоко поднимая керосиновую лампу, чтобы осветить фотографию.

Гаури не взглянула на карточку, а в упор посмотрела на самого Амру. В ее взгляде он без труда мог прочесть упорное сопротивление и нежелание повиноваться.

В глазах Амру вспыхнула ненависть к девчонке, посмевшей бросить ему открытый вызов. Что-то зловещее проглянуло в чертах его лица, искаженных безграничной злобой и жаждой мщения. Гаури в страхе опустила глаза и по привычке, укоренившейся в ней с детства, стала молиться: «О мать, невидимо обитающая в этом доме и давшая мне свое имя, войди в меня и пошли мне силы перенести все это. Дай мне крылья, чтобы я могла улететь отсюда…»

Потупив глаза, Гаури мельком увидела фотографию, упавшую к ногам Амру. На ней был изображен старый, обрюзгший мужчина с надменным лицом и пышными усами. Гаури отпрянула назад и, как раненая птица, забилась на полу.

— Амру! Эй, Амру! — негромко позвал кто-то во дворе. Амру зашипел, как змея, и бросился к двери, Лакшми испуганно-вопрошающе посмотрела на двоюродного брата.

— Это Джавала Прасад, — на ходу сказал он.

Лакшми вздохнула, подошла к дочери и по-матерински ласково поцеловала ее. Но в глубине души она уже согласилась с гнусным замыслом Амру продать Гаури старшему брату Джавалы Прасада — ростовщику из Хошиарпура Джайраму Дасу. Кроме наличных, им было обещано погашение долга по закладным на оба их дома и корову.

Вошедший вместе с Амру гость выглядел очень благообразно, со священным знаком на лбу, хотя его острый подбородок и худое тело свидетельствовали о том, что богатство не шло ему впрок. Он был очень вежлив и внимателен к Гаури, что можно было бы принять за искреннее сочувствие, если бы не тон, каким были сказаны его первые слова:

— Что с тобой, дочка? Такие слезы! Вот уж действительно…

— Простите ее, сетх-джи, — умоляюще сложив руки, сказала Лакшми. — Она росла в такой ласке и холе, что ей страшно уходить из материнского дома… Ей не очень-то хорошо жилось с этим Панчи.

— Я всегда был уверен, что он настоящий негодяй! — сказал Джавала Прасад. — Ну, а теперь… Вы, надеюсь, объяснили ей, что теперь все будет хорошо?..

Амру утвердительно кивнул и с одеревеневшим от напряжения лицом повернулся к Гаури.

— Гаури, девочка, вставай — лошадь ждет, чтобы отвезти тебя в Хошиарпур.

Но Гаури и не думала подчиняться. Ее рыдания звучали все громче и громче, перемежаясь бессвязными фразами и робкими возгласами протеста.

— Что скажут соседи, дочь моя! — уговаривала ее Лакшми. — Пойдем, нельзя так упрямиться. Ведь не убивают же тебя!

— А что же это по-вашему, как не убийство?! — пронзительно закричала Гаури. — Как вы предстанете перед своим богом! Не делай этого, мама! Умоляю тебя! — И она в страстной мольбе протянула руки к Лакшми.

Старая женщина обняла ее и упала в ноги Амру.

— Пожалей ее, пожалей ее, брат! Если она не хочет идти, пусть остается. Умоляю тебя, сделай это ради моих седин. Припадаю к твоим стопам!

— Замолчи! — закричал Амру, трясясь всем телом, и с силой оттолкнул ее от себя.

— Если она так этого не хочет… — начал Джавала Прасад.

— Нет, нет, она одумается, — убеждал его Амру. — Женщины вообще странные существа — сначала они говорят «нет», а потом «да». Избалованы они нынче…

Гаури перестала плакать и вытерла слезы краем сари. Амру, приняв ее поведение за молчаливое согласие, взял ее за руку и хотел поднять. Но она тотчас вырвала руку и закричала:

— Уходить прочь и сгинь, изверг! Не прикасайся ко мне!..

Этого Амру уже не мог стерпеть.

— Ах так, безумная! Тебе все равно придется пойти!

— Что же делать? Что же делать? — причитала Лакшми, обнимая дочь.

Амру оттолкнул Лакшми и схватил Гаури за руки.

Однако упорство молодой женщины не уступало упрямству Амру. Она вырвалась от него и без сознания упала на узкую постель.

Это окончательно привело Амру в ярость. Он подскочил к Гаури, схватил ее за волосы и стащил с кровати.

— Мама, зачем ты позволяешь тянуть меня в ад! — зарыдала Гаури. — Богиня накажет тебя!.. О святая мать, богиня моего сердца, приди и порази их!..

Страшась гнева богини, Лакшми закрыла глаза и спрятала лицо в колени. Но Амру был неумолим. Словно хищная птица, он продолжал наскакивать на Гаури, с какой-то ужасающей непреклонностью хватая ее то за руки, то за талию. В конце концов он изловчился взять ее на руки и вынес к лошади, ждавшей на улице…