Любая работа зарождается, формируется и материализуется в своем времени и среди современников. Одному Богу известно, что и почему мы выбираем в окружающем нас мире для того, чтобы его, этот мир, хоть как-то осознать и, не побоюсь этого слова, улучшить своим пытливым умом и присутствием.

 

От автора

Я подумала, что хочу написать небольшое предисловие. Не то чтобы в помощь читателю – за это могут сразу презрительно книжку захлопнуть, – а потому, что у меня, как у автора, есть сейчас такая возможность.

Нам всем – ну, за малым исключением – свойственно задумываться: в метро, на лесной тропинке, в кабине канатной дороги в обнимку с лыжами, у речки и т. п. Как правило, вдали от дома, в дороге или утром, проснувшись. Те из нас, кто задумывается о литературе сегодня, сходятся на том, что «ничтожность нынешних персонажей так называемой нынешней серьезной, или нынешней элитарной, или продвинутой литературы, – ничтожность этих персонажей отражает идеологическую ничтожность нашей сегодняшней цивилизации» (М. Веллер). А героям место только в коммерческой литературе. Там все типа можно, даже писать с орфографическими ошибками. Если раньше говорили о потерянном поколении, то сейчас на три колена вперед неизвестно, как и чем жить, идеологических врагов нет, а экономических оставим экономистам.

А я вот верю в зарождение нового человека. Он пока не герой, потому что еще не сформировался и из миллиона попыток и проб природа его еще не выбрала, но, может, стоит его уже поискать? Поразговаривать друг с другом, пока без особого «сюжета» и «подвигов», поспрашивать? У него нет национальности, вероисповедания, он может быть даже и женщиной, надо же! Он сам еще не знает, как он талантлив, силен, умен и, будем надеяться, добр и великодушен.

Оглянитесь по сторонам, послушайте, что волнует ваших друзей, их подросших детей. Новое тысячелетие все-таки.

 

О героях и героинях (информация, полученная попугаем Карло перед тем, как он распределил их по парам)

Саломея – глава унаследованной от покойного мужа компании.

Олег — человек широких взглядов и возможностей, использующий свой бизнес и личные связи с несколько филантропической направленностью.

Мари – парижанка, прекрасно говорящая по-русски, когда-то работавшая в России и всегда готовая туда вернуться.

Сева — член Совета директоров одного из частных московских банков.

Виолетта – болгарка, многократная чемпионка мира и Олимпийских игр по художественной гимнастике, владелица отеля в Варне.

Никита — ученый с мировым именем.

Ханна — специалист по web-дизайну, образование получила в США; имеет русскоговорящих родителей.

Мухаммед – сириец, врач-гинеколог, получивший свой первый диплом врача в Волгограде.

 

1

– Саломея! – решительно и взволнованно произнес он. – Я не справлюсь и испорчу вам весь отдых.

Она отложила журнал, который читала – что-то о левизне в политике Латинской Америки, – и взглянула на него поверх очков. Физика была превосходной: высокий, подтянутый, коротко подстрижен, серые глаза, чуть толстоватые губы, все время трогательно двигающийся кадык, крепкие руки.

– Во-первых, можно на ты. – Она потянулась к тумбочке и отломила кусочек шоколада. – Хочешь? – спросила его. Он отрицательно покачал головой. – А во-вторых, у тебя точно такой же отдых.

Каюта была просторной. Краснодеревщики, работавшие над интерьером, украсили ее предметами из редкого эбенового дерева макассар, каждый из них заслуживал почетного места в музеях современного искусства, во дворцах конгрессов правящих политических партий или в офисах преуспевающих фирм сырьевого бизнеса. Это небольшое пространство было удивительно комфортно для глаз и тела. Двуспальная кровать, тумбочки, мягкие диваны со светлой текстильной обивкой, плазма на стене, несколько картин тоже на африканскую тему, зеркало с небольшим комодом, холодильник и большая ванная комната. В длинной серебряной вазе-крокодиле лежали фрукты, которые меняли два раза в день, а у зеркала стояли белые цветы.

– Я пошутил, – улыбнулся Олег. Умело улыбнулся. Ему было на семь лет меньше – вполне достаточно, чтобы заявить о богатом жизненном опыте, – и потому он питал явные надежды, что она не пожалеет о совместно проведенном времени. С другой стороны, он решился здесь «отметиться» прежде всего для себя самого. И это редкая удача, что именно ему досталась Саломея.

Море штормило. На яхте, естественно, были стабилизаторы, или как там они называются, и Саломею не тошнило. Обычно первые два дня надо было привыкать, если бы они находились на небольшом паруснике. Все равно, попробовав отдых на яхте, уже никакого пляжного отдыха не хотелось. Особенно – плескаться рядом с другими или увертываться от катамаранов, надувных матрацев, летящих мячей, не хотелось терпеть подростковые вопли. Похотливые взгляды расплывшихся на солнце семейных самцов тоже настроение не поднимали.

Ей было многое уже не нужно. Но кокетство, конечно, осталось, ухоженная внешность, красивая одежда – простая и сложная одновременно, необычных пастельных тонов, несочетаемых, трудно понимаемых, как она сама – очень легкая и приятная в общении, но непредсказуемая в поступках, в выборе приятелей, в отношении к привычным ценностям.

Это не касалось добра и зла, это касалось их понимания, выстраданного ошибками выбора и победами над ними, предательствами, интригами, мужским хамством, женской хитростью… Воин закаляется в бою. За свою душу. Поэтому уходила. Поэтому начинала вновь. Но не сейчас, конечно. Сейчас была просто игра, легкий ужин, чтобы не умереть с голоду, долгожданный отпуск, в конце концов.

– В каждой шутке есть еще одна шутка, – ответила ему и подумала: «Я тоже умею улыбаться». Психоделическая графика на ее халатике зашевелилась – зазвонил телефон, и беспощадный российский роуминг отслужил хозяевам целых десять минут.

– Да? А я не знал, – удивился Олег ее замечанию, подождав, когда она закончит телефонный разговор.

– Ты просто забыл. – Она опять уткнулась в журнал.

Он вытащил из сумки с вездесущими шашечками свои рубашки и развесил в шкафу. Отметил, что она оставила ему целых три вешалки. От ее одежды пахнуло каким-то приятным, чуть уловимым запахом. Леопардов, зебр и «драконов со змеями» в ее платьях, кажется, не заметил – это явно ему нравилось. Просто так. Вроде не имело никакого значения, но в результате все имеет значение. В ванной стояла косметика, и тоже было оставлено место. Он достал свои пузырьки, электрическую зубную щетку – точно такую же, как у нее, вытащил с насадки голубое колечко, чтобы не перепутать, посмотрел, сколько было полотенец – вытираться можно было расточительно, заглянул почему-то в унитаз и вышел.

– Хочешь, можешь придумать себе другое имя.

– Давай лучше начнем с тебя. Я подстроюсь. – Ему показалось, что еще немного и попадется, а пока вроде бы не попался.

– Ты не против побыть женщиной? – спросила Саломея.

Он был с ней знаком еще до поездки. Не близко, но и не так, чтобы пройти мимо, кивнув приветствие. Ее бизнес находился на диаметрально противоположной стороне его интересов, к тому же она была женщиной из другого поколения и строила свои связи с другими людьми и подругому, как он думал. Но каждый раз, встречая ее – у общих знакомых, в ресторане, еще где-то, – все время хотел ее о чем-нибудь спросить. Она отвечала сразу и по существу – хлоп! И всегда вызывала улыбку. Подсознательно она скорее нравилась, чем нет. Тот самый случай, когда мужчине кажется, что это только он видит, что она немного особенная, как будто что-то в ней есть: и держится не как все, и смотрит с иронией, которую почти никто не замечает. Все естественно, но в то же время изысканно. Она была ощутимо притягательной. Но, пожалуй, не более того.

– Насчет женщины я не уверен, – насторожился Олег. – Хотя, если тебе самой хочется побыть Карлом Марксом, – он кивнул на журнал, который она так внимательно читала, – или Оскаром Уайльдом, можно найти сопоставимые варианты.

– А тебе чего хочется? – Саломея встала на секунду с кровати, чтобы взять персик из «крокодила».

– Тебе по пунктам ответить? – Он снял летние туфли и бессовестно лег рядом с ней на кровать. Все равно спать будут вместе.

Она никак не отреагировала.

– Начни с конца. С того, чего тебе почти и не хочется, но если получится, ты не будешь против.

– Тебя, – сказал Олег.

«Скотина», – подумала Саломея.

– Зачем правду-то говорить? – Она вытащила косточку из разрезанного персика. – Ты еще скажи: «Хочу много денег».

– У меня есть деньги, – ответил Олег.

– Удивил! – фыркнула Саломея, пытаясь вернуть его ты.

«Сука», – подумал Олег.

– Вообще-то мои мечты несовместимы с реальностью, – вдруг продолжил он. – Если хочешь добра людям, тебя считают дураком, если замыкаешься в себе – эгоистом. Пытаешься помочь – садятся на шею, не помогаешь – стараются ограбить. Все время прикрываться законом – это как открыть бумажный зонтик под дождем: надолго не хватит. Остается только подчиняться нашему полудикому социуму, чтобы принимали за своего. Даже творчество не свободно – потребитель, видите ли, многого понять не может: скатерть должна быть на столе, а очки на носу.

– А ты хочешь делать квадратные колеса, – догадалась Саломея.

– Я бы хотел, чтобы не было неграмотных и брошенных детей, но природа запаслива и селективна.

– Ты, наверное, влюблен в Анджелину Джоли, – продолжила свои догадки Саломея.

– Любая позиция действия сильнее, чем трепотня, – отчеканил Олег, а потом даже решил рискнуть: – Тебе не кажется, что с каждым прожитым годом мы все быстрее и быстрее несемся в какое-то новое, чужое пространство, где нас никто не ждет, и однажды попав туда, мы не выживем?

– Мы – из Евразии? – немного удивилась Саломея.

– Мы все. С одной и той же белково-нуклеиновой сущностью. Мы почти исчерпали свой геном. Что-то живет отдельно от нас. Опережает наши мозги.

– Ты не можешь управлять ракетой, я поняла. Очень жаль, конечно. – Потом подумала и спросила: – Может, ты вступительные экзамены не сдал в университет по глобализму?

– Я там преподаю, – ответил Олег.

– Господи Иисусе! А что там изучают?

– Как брать от жизни все. Ты разве не знаешь?

– А последствия?

– Я с этого начал, если мне не изменяет память. Хочешь, я стану женой Сальвадора Дали? – вспомнил Олег прерванный разговор.

Саломея приподняла голову от подушки, и от движений у нее распахнулся халатик. Олег отчетливо увидел ее грудь. Даже моргнул. Она поправила безразлично эту мелкую оплошность, а он тут же забыл, о чем говорил. «С бабами всегда так. Красивая грудь. Пойду лучше на море посмотрю, как там оно живет своей жизнью, и заодно выпью кофейку в баре».

Средиземное море! Самое лучшее! Для Олега это была аксиома. Здесь оживала каждая клеточка, выпрямлялась спина, обострялись органы чувств – все сразу. А самое лучшее море в Греции. Оно и есть Греция, ее суть и слава.

Яхта самозабвенно летела по волнам, и Олег просто замер на палубе, слегка держась за блестящий поручень.

Что ты, человек, среди этого синего великолепия воды и неба, легкого ветра, солнечных лучей, вечного времени?

В верхнем салоне играла греческая музыка. Пела Анна Висси.

1999 год, Нью-Йорк. Большой музыкальный магазин около Тайм-сквер. Катя. Если он был счастлив в жизни – то тогда. Было холодно, шел дождь, до отеля оставалось идти еще прилично, и они, не договариваясь, пошли на эти огни и эту музыку. Потом стояли там в толпе, пели, танцевали, кричали «сагапао», купили диск, который представляла гречанка. Встали в очередь за автографом – делали то, что в нормальной жизни, в Москве, никогда даже не придет в голову. «Красавице Кате от Анны Висси» – черным фломастером по зеленой обложке.

Чирикнул мобильник, приняв sms. Олег вздрогнул от неожиданности. Попросил кофе у стюарда. Персонал говорил по-русски, но это не имело значения. От музыки навернулись слезы, и он непроизвольно поправил солнцезащитные очки. Олег был сильный, напористый, с четкими целями, знающий, как прийти к ним первым и великодушно отплатить по заслугам всем, кто в этом помогал. Ровно столько, насколько каждый тянул. Отчасти поэтому не любил женщин не своего круга. Но сказать, что его круг определялся почтовым индексом проживания, машиной, шмотьем и преференциями в провождении уик-эндов или культурными пристрастиями, тоже было нельзя. В России живут люди, рожденные в СССР, и его время – жить с ними, и сам он такой. По-настоящему думать и читать, понимая, можно было научиться и по марксизму. От образования и проблемы-то начались, а потом его же – сначала костер, а позднее тлеющие угли – поливали холодной водой подкупленные умники девяностых. Но и пожарные нашлись. Олег был одним из них, наверное, сам того не подозревая. И его друзья и приятели. Независимо от того, чем они занимались. Глупо было бы назвать это национальной идеей, скорее это нормальное позитивное мышление, а оно глобально. Нельзя вытравливать нации. Даже если очень хочется дешевого сырья и новых рынков. У Олега были английские друзья, французские, арабские, американские, китайские, шведские, австралийские, мужчины, женщины. Расстояния – физические и информационные – стремительно уменьшались, культуры смешивались, менялся климат, людей становилось все больше и больше, болезни не отступали. Появилось странное, едва уловимое ощущение новых смыслов и образов, нового интеллекта и каких-то других материализованных знаний, как будто высший разум понял, что пора вмешаться и немного влить мозгов своим разгулявшимся деткам, а то лавочку придется закрывать и гасить свет. Будет ли последняя попытка перед Страшным судом? Перед Христовым пришествием, когда он спустится на землю и будет всех судить. Живых и мертвых. И мертвых? Всех тех, кто не слышал? Не видел или не хотел видеть новой истины? Кто не верил в четвертое измерение, в то, что вне биосферы – воды, суши и воздуха? Кто даже не слушал! О прорыве к Богу, к новым энергиям, к здоровью и изобилию? Слово «изобилие» напомнило программу Коммунистической партии Советского Союза. Олег вспомнил Порфирия Степановича Сушкина, полунормального профессора, читавшего им научный коммунизм в университете, зашлакованного материалистическими доктринами, заплутавшего в своей лопнувшей утопии построения нового общества, уже не агрессивного, тихо читавшего из года в год повторяющийся курс об общественных орудиях производства, о равном распределении продуктов труда, об отсутствии эксплуатации, о равных правах в потреблении, о новом сознании и новом человеке. Но ведь о социализме как таковом задумывались и Платон, и Томас Мор, и Томазо Кампанелла, и Франсуа Бабеф, и наконец Карл Маркс, счастливчик. Само понятие «социалистическое рабочее движение» – это что такое? О каком интеллекте идет речь? Их тоже – судить! И всех их настоящих и мнимых последователей. Жив ли сейчас Сушкин? Тяжело ему, без сомнения. Все его знания, да и не только его, – зло. Ведь церковь никогда не любила новых технологий, начиная от велосипеда и кончая сегодняшними открытиями по генетике, биоэнергетике и т. д. Как будто папа римский не принимает аспирин. Завязка все-таки на разуме.

Хотя почему, спустя столько лет, хочется позвонить старику Сушкину и сделать ему что-нибудь хорошее? Мы с легкостью прощаем несостоявшиеся и опровергнутые теории и учения естествознания и филологии, понимая, что сегодняшняя наука, даже если и продвинулась вперед и отечески улыбается паровому двигателю, не была бы таковой без предшествующих открытий и ошибок, а все, что связано с идеологией и политологией, мы презираем и ненавидим, как будто это не мы. А Сушкин мечтал о новом сознании и НОВОМ ЧЕЛОВЕКЕ. Не все были проходимцы и казнокрады, рвавшиеся в местные царьки за пайки и квартиры. У Сушкина было двое приемных детей и не было трехкомнатной квартиры с высокими потолками. Он был чист на руку, принципиален в отношениях и, наверное, любил. Олег не записывал его лекций – так, иногда перед экзаменами или только то, что проверяли. Олег ходил слушать. Его подкупала искренность – не содержание. И он этим ни с кем не делился. В восьмидесятые никто серьезно не относился к научному коммунизму и мысли о НОВОМ ЧЕЛОВЕКЕ смещались в сторону нового видеомагнитофона. Но Сушкин был интересен не теориями, а собой. Вдруг, отвлекаясь, очень быстро и незаметно, он посылал им, полуспящим двадцатилетним балбесам, думающим о девчонках, джинсах и западной музыке, тихие послания своей несломленной веры. Содержание побеждало отжившую трагикомичную форму, как всегда случается в кровавой человеческой истории, а ХХ век – лишь очередной фиксированный временной отрезок.

Луч солнца отскочил от металлической поверхности мобильника и блеснул в глаза. Олег открыл сообщение: «Давай возвращайся! Саломея».

 

2

Она сидела в кресле. Уже не читала. Одетая к ужину. В воздухе чуть слышно витал ее парфюм.

– Заходил Копейкин. Веселый парень. Ты с ним знаком? – Она как будто его поддразнивала.

– Конечно, – ответил он, но ему казалось, что он был еще где-то в Нью-Йорке.

– Что наверху? – почти с интересом улыбнулась Саломея.

– Я ни с кем не разговаривал, – сказал Олег. – Смотрел на море. Выпил чашку кофе. – Потом спросил: – А он случайно зашел, за спичками? Или ты ему позвонила сразу, как я вышел?

– Случайно, кажется. Но я ему позвонила, – ясно, по-женски ответила Саломея.

– Он с кем?

– С Мари. Сказал, что заодно вспомнит французский.

– Разве она не с Мухаммедом? – удивился Олег.

– С Мухаммедом Ханна. – Саломее стало правда смешно.

– А зачем он случайно зашел после твоего звонка? – привязался Олег.

– У банкиров свои привычки.

«Лучистые, дьявольские глаза», – подумал Олег.

Идеальный темно-красный педикюр попал в поле зрения.

– Я не буду женщиной. Так спокойнее, – сказал он и с первого раза завязал галстук-бабочку на шее.

От того, что она почти смеялась, ему тоже стало хорошо, но почему, он еще не решил.

Она не наводила на ассоциации беззащитности, спокойствия и тихого порядка, от которых ноги сами уносили к электронному табло «вылетов».

Олег подошел к зеркалу.

– По-моему, не хватает усов и бороды, – прищурилась Саломея.

– Выкинь ты этого Маркса из своей жизни, есть другие философы.

– Конечно, есть.

Это был первый ужин – поэтому почти торжественный. Все пространство между баром, салоном и столовой было в цветочных гирляндах, театральных масках и маленьких фигурках кукол а-ля «Приключения Буратино». Гости пришли в нарядной одежде – четыре женщины и шесть мужчин.

Француженка Мари была в синем шелковом платье «и в пир, и в мир» – как и полагается у практичных и боящихся переборщить французов, в бежевых лодочках на еле заметных каблуках, без прически и без косметики. На запястье была намотана черная шелковая лента, к которой Мари приколола бриллиантовую брошь-черепаху, скорее всего бабушкину, из старых запасов от Cartier. Она была чуть выше среднего роста, с тонкими щиколотками и вполне хорошей фигурой. Копейкину она, кажется, нравилась.

– Соломинка, у тебя нет лишней губной помады для моей девушки?

– Бесполезно, Сева, – ответила Саломея. – Это же вульгарно. Зато она сто процентов без трусов. Ты что предпочитаешь?

– Я мужчина в расцвете лет.

– Какое стечение обстоятельств, Копейкин! – Олег все-таки вмешался. – Судьба подарила нам совместный отпуск! Когда я тебя вижу и тем более слышу так близко, мне хочется бежать без оглядки, но я опять не могу.

– Что-то в этом есть, Олежек. Cherie! – Сева нашел глазами Мари и отскочил.

– Он, наверное, не дал тебе кредит, – решила Саломея, – с которым ты хотел помочь человечеству.

Ханна была красавицей. Почти Лиз Тейлор. Глаза, конечно, были не фиалковыми, а серыми, но не менее затягивающими. Темные волосы, расчесанные на прямой пробор, заманчиво колыхались от ее игривого смеха, а браслет на предплечье с двумя завитками и бледно-голубая батистовая туника были царственными. Еще совсем маленькой она попала с родителями в Израиль, потом в Америку, потом вернулась в Москву специалистом по web-дизайну. Еврейкой была мама-пианистка. Русский папа был московским инженером. От мамы досталась круглая большая попа, от папы – математический склад ума. Еще она любила тихонечко петь, иногда даже Верди, но только близким друзьям или любовникам.

Мухаммед, неожиданно получивший ее в компаньонки, внутренне улыбался своей удаче. Известный гинеколог, знавший о женщинах больше, чем они сами, лучше всех в них и разбирался. С медицинской точки зрения. По-научному: факты, много фактов – выводы. Еще ему казалось, что он разбирался в политике, во внутренней и во внешней. Живя в ЕС, почти не страдал от местной ксенофобии только потому, что был безупречно профессионален, не верил никаким наместникам Божьим, как чужим, так и своим, мечтал слетать в космос и, по сути, был, несомненно, позитивен. Не идеален, не приторно учтив, а как-то не по-восточному непосредствен и смел. Его успехи, клиника в Брюсселе, которой он владел вместе с двумя однокурсниками-европейцами по ординатуре, его статьи, ученики – все вписывалось в рамки классической добропорядочности. Когда-то у него была русская жена, потому что учился в Волгограде. Но, если честно, ей хотелось жить в Европе с европейцем и иметь голубоглазых детей. Он многое ей мог дать даже и в Европе, но не это. Расстались. Она нашла себе французского блондина. Очень старалась. Увидев Мухаммеда сейчас, осознав его успехи, уровень его жизни и даже внешность – он всегда за собой следил, – тут же вернулась бы. Но такая ему уже была не нужна. Урок усвоен.

Овальный стол был накрыт белоснежной скатертью, посуда тоже была белой. Около противоположной от главного входа стены, на постаменте в африканском стиле из бронзы, отбеленных клыков животных и угрожающих копий, стояла довольно большая позолоченная клетка для птиц, а в ней сидел и молчал красивейший попугай Карло, или, точнее, Попа Карло. Белый, будто из снега, «похожий на лебедя», как сказала Саломея. Она стояла с болгаркой Виолеттой и Никитой Сергеевичем. Это был тот еще тип. Ученый с мировым именем, неугомонный, вездесущий, знающий и помнящий имена и телефоны стольких людей на земном шаре, что Копейкин звал его Концентратом, имея в виду, наверное, его манеру впихивать в память несусветное количество информации и все это сжимать, трамбовать и продолжать впихивать. Он говорил на всех европейских языках, а на тех, на которых не говорил, просто не хотел. Любил литературу, но средневековую, любил слово вообще, любил музыку, играл на скрипке, а скорее всего, мог сыграть еще и на многих других инструментах. Многие свои дарования скрывал и наслаждался тем, что знал и понимал намного больше, чем показывал. Если давал совет, то бил в десятку. Был сдержан, не добр и не скуп. Но при всем своем старании все равно оставался маргиналом. Людей никогда нельзя обмануть. Приглядывался к Виолетте. Ничего о ней толком не знал и не был до этого с ней знаком.

Бывшая чемпионка мира по художественной гимнастике, Виолетта владела очень симпатичным, не первый год работающим отелем в Варне. Она вытаскивала Никиту на английский, потому что по-русски уже почти ничего не помнила со школы, а он отвечал ей на болгарском. Ему-то какая разница, делал, как удобнее даме.

Подкупающим в нем было то, что он обладал манерами аристократа, а лицо выдавало такой охват и разнообразие прожитого, что рядом с ним даже Саломея казалась себе девочкой с портфелем в руке и в пионерском галстуке. Может быть, Виолетта этого не видела? Она выглядела суховатой на эмоции и настороженной.

– Мне всегда надо было переиграть русских, – неожиданно призналась она. – Соперников нужно было чувствовать и понимать, и все закончилось внутренней русофобией. Захотела строить показательные под Шостаковича. Это было не только немодно – неприменимо для команды. Это заставляло меня прятать свой внутренний мир. Я выигрывала медали. Но почему я их выигрывала?

– Никита Сергеевич, ты прятал свой внутренний мир? – спросила Саломея.

– Я всю жизнь превращал его в уравнения, – немного рассеянно ответил он.

– Это правда, что место рождения определяет нашу жизнь? Есть ли в этом высший разум, с которым невозможно состязаться? – Виолетта была не промах.

– Забудьте про свои соревнования, – пошутил Никита Сергеевич. – Он вам не соперник.

– Или она? – уточнила Саломея.

– Конечно, «она» – высший разум. Ты об этом?

– Я о стране, в которой ты родился. Она в определенной степени влияет на жизнь.

– Чем меньше страна, тем меньше жизнь, – отчеканил Никита Сергеевич.

– Ты такими уравнениями нам сейчас хвастался? – спросила Саломея.

– Две булавы в тонких девичьих руках и Шостакович. Сколько раз вы завоевывали золото, Вили?

– Семнадцать. Но самый счастливый момент не этот. Даже не олимпийская медаль. Точнее, не медаль, а ощущение помеченного, сломавшего стену, прорвавшегося, – Виолетта не сдавалась. Она толкала и толкала свой вагон.

– Очень деструктивный элемент эта хрупкая девушка. Мы тут играем по правилам, а хорошо работающий механизм долго работает, – хихикнул, но и намекнул Никита Сергеевич.

– Не бойтесь за меня. В любой системе наслаждаться можно, только в ней оставаясь, тем более отдыхать.

– Я вот думаю, мы так идеализируем восточные единоборства и забываем о том, какие возможности дает классический спорт, – заметила Саломея. – Почему вы не стали тренером? – спросила она Вили.

– Мне нечего дать. Я не знаю, как объяснить, я могу только сделать сама. Хороший тренер редко хороший спортсмен, вы наверняка об этом слышали. – Потом добавила: – Я боролась за себя.

Впечатления от Виолетты были похожи на холодный душ перед сном. Короче, Никите Сергеевичу тоже повезло.

Остались самые счастливые – Джузеппе и Филипп. Зип и Фил. Или «I Feel your Zip», – шутил по-своему остроумный Копейкин. Они не играли вместе со всеми. Они были бесстрастными судьями.

Море заметно успокоилось. От этого стало уютнее, вещи как бы заняли свои места, больше не шевелились от качки, и их можно было лучше рассмотреть, особенно кукол: Мальвину в голубом платье, шелкового Артемона с золотыми часами на передней лапе, Тортиллу с перламутровым панцирем, украшенным аметистами и кораллами, Лису Алису с соболиным хвостом, Кота Базилио, зайца, Карабаса-Барабаса, зеленого Дуремара. Пламя свечей нашептывало спускающуюся таинственность, из динамиков доносился клавесин, тихо пахло сандалом и амброй.

Олег посматривал на Саломею. Она была то иронично-светской и холодноватой, то добродушной, улыбающейся тетей из детской жизни. Она на мгновение могла показаться сексуально-соблазнительной, когда вдруг отводила взгляд в пустоту и на секунду замирала, как будто боролась с какими-то образами, приходившими в ее сознание не постучавшись. Для общения Саломея выбирала мужчин. Это понятно. Хотя Ханна могла бы составить ей неплохую компанию на шопинге или в театре. Мухаммед сразу был с ней подчеркнуто мил, даже милее, чем хотел. Симпатия. Она вызывала симпатию и интерес, еще ничего о себе не сказав. И могла рассмешить. Разве это сексуально? Нет, она никого на соблазняла. Как будто вживалась в новую себя. Бледно-коралловое платье, два широких браслета на обеих руках. Кстати, у всех женщин почему-то надеты браслеты. Наверное, это сейчас модно. Но Саломея не модная. Она – особенная. Или Олег ее такой видел? Нет, она объективно симпатичная. И одновременно закрытая на десять замков с восьмизначными кодами. Мухаммед вроде бы был занят Ханной, но не выпускал Саломею из поля зрения. Знаток женских секретов. «Давай подбирай ключики, а я посмотрю, – подумал Олег. – Можешь посоветоваться с Никитой. Ему тоже, кажется, интересно».

– Олег, я часто захожу к вам на сайт, а вы этого не знаете, – улыбнулась Мари. Она подкралась сзади, как самка-хищница. Нотки ее парфюма напоминали ему духи бабушкиной подруги Китри, жившей в высотке на Котельнической набережной, и звучащий из динамиков клавесин. Тот еще винтаж, прямо с туалетного столика Марии-Антуанетты.

– И что вы там делаете, дорогая? – выпрямился от неожиданности Олег.

– Я не согласна. «Несет ли экономический рост благо всему человечеству?» – ваши слова?

– Экономический рост для кого? Я это имел в виду. И что он несет людям, которые, скажем, неграмотны?

– То есть на прививку от столбняка может рассчитывать только обладатель диплома, так, что ли? – полушутя продолжила Мари.

– Не так, конечно. Если бы у него был диплом, чистый город, в котором он живет, комфортное жилье и полный холодильник, если бы ему дали работать не для того, чтобы выплачивать долги купленного и коррумпированного правительства, разрешившего вырубить леса для строительства иностранного химического или цементного завода, – он бы реже болел и не ждал гуманитарной помощи, как жираф.

– Ты моя добрая фея! – взялся ниоткуда Копейкин. – Сидит себе на яхте в смокинге, лицезреет умопомрачительных богинь, вдыхает пары Средиземноморья и рассуждает о банкротстве развивающихся стран.

– Ах вот откуда растут эти слухи, прекрасная Мари! Знаете, – Олег наклонился к ней поближе, – Копейкин бывает очень нерешителен. Берегитесь!

– Мари, – не умолкал Копейкин, – нашему доброму волшебнику никогда не нравилась математика. Большая часть нескольких миллиардов человеческих особей, кажется, около шести, населяющих нашу планету, родилась именно в развивающихся странах, где программно-целевое планирование их завтрашнего дня существенно отличается от такового, ну, скажем, на Британских островах, и их отношение к интеллекту в целом относительное. А поскольку интеллектуальный потенциал любой страны определяет ее развитие, получаются очень сильные нестыковки. Да так, вы же не будете этого отрицать, cherie? А Олегу это кажется несправедливым. Я всегда ему дарил калькуляторы, правда, Олежек?

– Не подарок дорог, а внимание, – подтвердил Олег.

– Вы хотите жадный, ненасытный, консумирующий Запад заставить думать по-другому? – догадалась Мари.

– Глобалист Олег хочет объединить интеллектуальные ресурсы планеты и заселиться на новой звезде. Там не будет террористов, воров и наркоманов.

– А гравитация? – поинтересовалась Мари.

– Опять подрались? – спросила Саломея, подходя к взволнованной троице.

– Ну что ты? Я счастлив, что судьба дарит мне такие встречи, – протянул Сева, перефразируя чуть раньше сказанные Олегом слова.

– Как хорошо! – поддержала его Саломея.

– К столу, господа! – послышались слова капитана. – Пожалуйста, рассаживайтесь по табличкам.

Олег ей чуть заметно подмигнул.

 

3

По правую руку от капитана за столом сидели Джузеппе, затем Саломея, Никита Сергеевич, Мари, Олег, Мухаммед, Виолетта, Сева, Ханна и слева от капитана – Филипп.

Повар-итальянец Винченце украсил середину стола лепестками роз, маленькими морскими звездами, ракушками, орешками, сухими цветными макаронами, а в самом центре выложил из красного порошка – скорее всего тертого сладкого перца – большой знак вопроса. Точка у знака была в форме сердца.

После того как разлили напитки, капитан встал.

– Дорогие дамы и господа! Ничто так не освобождает сознание, не лечит душу и не выводит из кризисов, как морская гладь, дорога и случайные попутчики. Остальное за вами! – Он поднял бокал. – Карло прекрасно справился.

Все встали как на Новый год. Целовались и чокались.

Яхта медленно рассекала волны Эгейского моря. Валять дурака тоже надо уметь, а неделя – не такой уж большой срок. Гастрономические изыски Винченце, скрепленные двумя мишленовскими звездами, забили рты утомленным перелетами и знакомствами путешественникам минут на пять.

– Почему все-таки Буратино, а не Пиноккио? – тихо спросила Виолетта, первая покончив с салатом.

– Точно! – подхватила Мари. Ей вообще пришлось труднее всех. Пойди прочитай этот, мягко говоря, пересказ итальянской сказки на французском. Но где-то она его откопала или сама перевела. Времени пришлось потерять прилично.

– Старая традиция. Балетная. Музыка русская, а сказка германо-австрийско-итальяно-французская, – пояснил Мухаммед.

– Ты о Чайковском? – спросила Ханна.

– О Чайковском и Москве. – Он посмотрел в тарелку на несъеденную маленькую красную редиску вместе с зеленой ботвой и добавил: – Буратино смел, анархичен, неграмотен, доверчив, сексуален, он живет сердцем. Поэтому и находит золотой ключик.

– И мы найдем, – оптимистично вставил Копейкин и взглянул на Олега.

– Мы – это кто такие? Ты о выгодном партнерстве, как всегда? – уточнил Олег.

– Он опять о твоей актуальной глобалистике, чем движется мир и почему Буратино русский, – заволновалась Мари.

– Глоболистика ваша любимая должна начинаться с самого человека, – подал голос Никита Сергеевич. – Глобальные проблемы – следствие его жизнедеятельности, и искать их нужно прежде всего в человеческих мозгах. Что вы в самом деле, Маша? – обратился он к Мари по-русски. – Мы как в деревенском клубе: и хочется, и непонятно, что спросить, и какое это отношение имеет к удоям молока и новому сарафану. Каждый играет за себя – в миру будете умничать. Потерпите.

– Человек… – задумчиво протянул Мухаммед, напоминая небезызвестный афоризм великого пролетарского писателя, – он уже не природа. Уходит в сторону. Строит себе новый дом.

– Кто-то строит, а кто-то только догадывается, – подхватил Олег.

– Что, у нас налицо два различных человека? – обратилась Мари к Никите Сергеевичу. Она хотела бы у Олега спросить, но не стала. Начали включаться женские штучки, как ей показалось, и она их гнала. Или нет?

Ее давно тянуло к русским мужикам. Не к идеально подстриженным блондинам из Стокгольма, с готовыми принципами, разложенной по порядку жизнью, сознающим свою исчезающую исключительность белой расы, а к этим – рвущимся и бьющимся за свое новое «я», пытающимся постичь вековые истины и устои за несколько лет, превращающимся в бизнесменов и джентльменов, но остающимся немного особенными, жесткими и романтичными, резкими и нежными. «Игра с огнем, – говорила Изабель, ее подруга. – Они же шалеют от денег, забывают, что можно, где начало, где конец, женятся на проститутках, дерутся, спят с подругами жен, не воспитывают своих детей, встают с постели к часу дня». Да уж, когда такое было, чтобы француз спал с подругой своей жены? Сплошь и рядом. У Изабель в Канаде была пятилетняя история с Андреем из Петербурга, начинающим гением абстракционизма, который не просто писал картины и продавал их еще чуть ли не с мокрой краской, но был очень силен в финансах и обожал самолеты. Мари-то знала, что она ждет, когда он опять ее позовет. Она это знала лучше, чем сама Изабель. Подруга вернулась из своего Квебека совершенно другим человеком, это так. Ее карьера в фирме пошла резко в гору. На шее же всегда висел маленький бриллиантовый колокольчик. Изабель забыла, что Мари помнила, кто его подарил.

– Да, наверное, – ответил все-таки Олег, ощущая ее взгляд, а Никита улыбнулся. – Бедный – богатый, умный – глупый, образованный – неграмотный.

– Так же было всегда!? – возмутилась Виолетта.

– Мир был намного меньше: меньше было людей, и разница между ними была тоже меньше. Научно-техническая революция живет своей жизнью: никто не успевает ни за кем следить, научные открытия материализуются в любое время, в любой точке земного шара, никого не спросясь. Но мы хотя бы как-то понимали, о чем идет речь, и примерно знали, какой бомбы надо бояться. А в новый дом так просто не зайдешь.

– Я и раньше-то думала, когда вела машину по дороге в город с побережья, – продолжила свои открытия Виолетта, – что, кроме педалей, руля и радио, ничего в ней не понимаю. Раз – сломается посреди поля или в горах, и я долго-долго беспомощно буду сидеть, ждать механика и так далее; там можно много потом чего придумать. Появляется странная зависимость от техники. Рабство. Типа – отключат электричество в небоскребе, и мы умрем от нехватки воздуха. Вниз же с семидесятого этажа не побежишь, а окон нет – стеклянные стены.

– Не стоит так уж беспокоиться. Речь не об этом, происходили же и происходят штормы, ураганы. А еще возможны неслучившаяся любовь, укус змеи, – успокоил ее Никита.

– А когда заходишь в книжный, – вдруг вставила Ханна, – названия просто не нужны. Новые компьютерные языки, справочники по каким-то аббревиатурам.

– Ну хватит уже! – не выдержала Саломея. – Не отдыхающие, а радиопередача. Страхи обычно сбивают с пути – больше ничего. Мы рыбу-то будем есть, пока ее не переловило вечно голодное человечество? Виртуальной еды пока еще тут нет.

– Я уже ем, – хмыкнул Сева, как кот у полной миски.

– Вкусно? – спросил Олег.

Саломея взяла красный лепесток с середины стола и опустила его в Севин бокал с вином.

– Может, выпить за гинекологов? – смотря на Мухаммеда, предложил тост Сева, сынтерпретировав ее жест.

– Говорят, что в перенаселенности земного шара виноваты женщины. – Саломея подняла бокал, как бы присоединяясь к Севе, и ослепительно улыбнулась Мухаммеду. На мгновение она могла сверкнуть такой красавицей, показаться таким воплощением женственности – неожиданно, оглушительно, только для тебя…

Бедный Мухаммед ничего не понял из ее слов и не понял, почему все хихикают. Он подозревал, что она такая, он ждал чего-то от нее, но как-то совсем не так скоро и по-другому. Он схватился за бокал, как дуралей, но в это время Ханна спросила:

– Ну а как это было все задумано, скажите мне, пожалуйста? Размножаться до бесконечности? Опять всемирный потоп? Смена земной оси? Солнечная радиация? Опять уничтожить весь интеллект, чтобы начать все сначала, с бактерий? А вдруг мы рассадник интеллекта для других галактик? Куда-то же нам придется деваться, если нас становится все больше и больше, кончается вода и не хватает энергии?

– Вот и я почти за это хотел выпить с вами, дорогие отдыхающие, как метко заметила Саломея, – ответил ей Сева.

– Ты предлагаешь нам тост за аборты, что ли, Копейкин? – уточнил Олег.

Его кольнуло, когда он увидел, как Саломея кокетничала с Мухаммедом, ему надоело сидеть здесь со всеми за столом, ему захотелось увести ее в каюту, расстегнуть ее платье, ему всего захотелось. Как это? Так быстро? Еще несколько часов назад не было и намека на это. Вечер, усталость, может быть, вино, поразительно вкусная еда, расслабленность от близости с морем, ее обаяние. Он смотрел на нее постоянно. Все, что она говорила, казалось самым правильным и интересным. Ее губы хотелось целовать и ощущать их на себе. Он вспомнил, как несколько часов назад они знакомились, лежа на одной кровати. А Сева, кстати, очень быстро подхватывает ее жесты, и она это видит.

– Но, убивая посредственность, они же одновременно убивают гениев и их секретарей, – продолжил Олег.

– Намного трагичнее невозможность подняться, закопать свою гениальность в коммерческих проектах, политических дрязгах или служить врагам. – Наверное, Никита знал, что говорил, но тоже поднял бокал – он не очень серьезно слушал в принципе.

– Вы что, хотите вообще затушить и без того тлеющую сексуальную энергию Старого света? Мальчики, не страшно? И куда вы будете ее сливать? Электростанции на ней строить имени Казановы? – Саломея обвела глазами всех присутствующих. – Или вы собираетесь использовать женскую энергию, а свою, естественно, потом, как нефть – американцы?

– Загонят любовь в центрифугу, накатают таблеток по миллиону за штуку, и люди будут ради этих таблеток работать, – решила Ханна.

– Ах, что там за углом, Ханночка наша глазастенькая, – пропел Копейкин, – ни за что не догадаешься.

– Куда уж ей! Это ты у нас известный аналитик-футуролог ипотечного кредита, – подтянул ему в тон Олег.

– Ну, известный-неизвестный, с цифрами, как со скрипкой – результат видно невооруженным взглядом.

Подали десерт и ликеры.

* * *

Джузеппе и Филипп должны были только смотреть и слушать. Что там они себе отмечали в голове, как они оценивали пары – никому не было известно. Оба были опытными переводчиками с русского. Джузеппе специализировался на классике, современной художественной литературе, которую сам выбирал, на фильмах; Филипп – на российской периодике и Интернете. Оба много раз бывали в России, ходили по московским гей-клубам, по питерским музеям и дворцам, и оба поставили в свои планы посещение Байкала и той стороны российских просторов. Им было около тридцати пяти – тридцати семи. Внешне Джузеппе был чуть экстравагантен, но без лишнего, любил дорогие часы, обувь. Филипп старался не выдавать своего внутреннего мира никакими внешними признаками – только когда открывал рот, говорил сладко и складно. Американский акцент в его русском был похож на голос с рекламного ролика медицинских препаратов. Но говорил он редко в силу сложившихся обстоятельств.

Когда смотришь на белых американцев, бывает трудно определить их происхождение, если это вообще важно. У обоих были какие-то русские корни: бабушки, прадедушки, Москва ли, Нижний ли, Саратов – сто лет назад при царе Горохе. Были еще другие родственники из других стран, и была страна Америка, в которой родились, выросли и учились. Американцев же не назовешь полукровками, в конце концов.

Казалось, что Филипп слушал внимательнее, а Джузеппе больше смотрел, но по их лицам ничего нельзя было понять. На них даже перестали обращать внимание, так привыкаешь к видеокамерам в помещении. Виолетта, правда, на них поглядывала, особенно на Джузеппе – несмотря на то, что он был геем, он напоминал ей мечту, ей нравились жесты, его облик, смех, но почему он смеялся, она не знала. Ей мечталось иметь такого друга – «чтобы смотреть было приятно». Хотя это была та категория мечтаний – которая самая неважная, последняя, как крем на торте или даже небезызвестная вишенка. Она всегда отмечала элегантные движения, осанку, ей нравилось, как он пил и ел. Ее произвольные композиции в спорте были шедеврами элегантности – это все отмечали и называли ее балериной, а Бистру – ее основную соперницу, которая отвоевала как-то у нее золото в Дюссельдорфе – снайпером.

Джузеппе, конечно, заметил ее поглядывания в его сторону, ну и пусть. Вообще переводчик – непонятная профессия. Обычно все они еще кто-то. Язык – основа нации, и когда начинаешь чувствовать другой язык, а иногда даже думать на нем, врастаешь и в другую нацию. Этим всегда пользуются, и это стоит хороших денег. Странно, что до сих пор ни один компьютер не может справиться с художественным переводом. Вот ведь как устроены мозги – словом ты полностью себя выдаешь, все с потрохами: происхождение, образование, наклонности, интересы, характер, чувства, знания. Поэтому Филипп такой нейтральный. Никакой вроде бы. Пока молчит. Джузеппе смелее. И еще: как только Виолетте нравился мужчина – почти всегда он оказывался геем. Их не может быть так много – они ими становятся или прячутся в этом. Убегают от ответственности, ищут легких денег, торгуя собой, ищут славы, связей, чужих секретов. Много еще тех, которые и нашим и вашим. Главное, как им «кажется», – чувство, красота, сексуальность, таинственность, а кто ты – мужчина или женщина – не важно. Виолетта таким не верила. Может же человек жить согласно своим внутренним убеждениям; это ее дело, как к ним относиться. Относиться к человеку, не обращая внимания на его пол. Может быть, мы к этому идем? Мы посягаем на божественное – вот куда мы идем, начиная от глобализации и кончая бисексуальностью. Разводы, аборты, коммуны, эвтаназии – это все фигня, но когда не будет наций, родной музыки и языка, будет другой мир. Но равенства ведь быть не может. Да, Никита прав, надо начинать с младенчества, с памперсов. Вот они и начинают.

– Олег, у вас есть дети? – спросила Виолетта.

– Вы что мне обещали, дорогая? – тут же откликнулся Никита.

– Да, помню. Я задумалась. – Она быстро взглянула на Джузеппе. Он, кажется, не слышал. А Фил?

«Вот было турецкое иго, – рассуждала про себя Виолетта. – Болгары всеми силами, правдами и неправдами отстояли православие. За что пролилось столько крови? Потом строили коммунизм и отрицали Бога в принципе. Сейчас я сижу рядом с Мухаммедом за одним столом, с американцами, с Ханной – я не хочу думать обо всех этих религиозных различиях, но я точно знаю, что не хочу быть женщиной в мусульманской стране. Почему? Потому что я там не родилась. Место рождения определяет все. Потом – первые пять лет жизни. Любили тебя или нет. Вкусно и правильно кормили, водили в театры, давали рисовать красками, строить разноцветные башни, возили на море или всего этого не было. Если не было, будешь всю жизнь мстить за это. А если было, то будешь всю жизнь драться с теми, у кого не было. Каких больше? Кто сильнее? А если хочешь туда, где ты не родился? Становишься «бисексуалом»? Бедная Шанель всю жизнь скрывала свое происхождение, тянулась к деньгам и славе. Но за талант и труд надо многое прощать. Дети богатых редко бьют рекорды. Бунтуют, не хотят пользоваться положением родителей – лет до тридцати… и бунт проходит. Или купить себе весь глянец мира, как Пэрис Хилтон? Опять лет до тридцати. Потом надоест. Хотя, может быть, она дура? Дуракам обычно нравятся вседозволенность и мишура. Но она же деньги на этом делает. А сколько у нее последователей местного розлива? А сколько последователей? У меня отель в Варне. Я содержу всю свою родню и могу купить все варненские светские хроники и потом рекламировать ракию, томатную пасту, заказать свой парфюм или целую косметическую линию. У меня мало друзей, я в разводе. Почему меня сюда позвали? Болгарку?»

Кораблик себе плыл. Не спеша по черной ночи под звездами и луной. Звезды были яркие-яркие.

Олег задумался: «Надо же – где-то ужас как далеко что-то светится, и ты это видишь. Представить себе крутящуюся планету, висящую в бесконечном пространстве, одну среди множества непонятных, чужих, безжизненных даже… А вот она, Земля, и я, человек, стою на ней и рассуждаю, и мне дано мыслить и чувствовать, и мне дали душу попользоваться, чтобы ее обогатить своим опытом и своими мозгами, и я хочу, чтобы она запомнила меня».

Олег молча взял Саломею за руку и вытащил на палубу. Так устроен мир. Для полного счастья нужна «ее» рука. Пока еще так.

Когда Саломея и Олег выходили, Никита посмотрел им вслед. Его опять пронзило никуда не исчезающее, приросшее к нему чувство потери. Они расстались. Она уехала. В реку не входят дважды. Оба знали. Дела, дела. Его, ее. Независимость. Достаток. Все хорошо. Только такой больше не встречал. Чтобы ощущать ее как себя, как свою руку или ногу. Чтобы понимала по взгляду, заставляла самому идти за яблоком на кухню и ей еще принести. Вместе с ней ушли ее друзья. Интересные, ухоженные женщины, их любовники и мужья. Уик-энды стали опять трудными, ленивыми, пустыми. Он звонил. Она попросила больше не звонить. С другими женщинами не хотелось продолжать. Когда они были рядом, было желание не вставать из-за письменного стола – работать. Идеи кристаллизировались, все раскладывалось по полочкам, мысли роились, сшибая друг друга, не чувствовалось усталости, была какая-то защищенность и нужность, значимость и необходимость. Эля…

Они оба слишком расточительно относились к чувствам, не экономили на горючем, неслись, сломя голову, и хлопнулись в берлинскую стену своих противостояний.

– Пошли смотреть луну, – сказала Виолетта, вставая.

Никита сразу представил себя старым серым волком с задранной мордой, устремленной на эту самую луну, воющим свою тоску. Жуть. «По-моему, я напился», – подумал он.

На палубе, однако, было умиротворенно, чуть прохладно и пахло жизнью.

Он обнял Виолетту за плечи.

– Как называется твой отель? – Они перешли на ты.

Она помолчала, потом ответила:

– «Медный всадник».

Стало смешно.

Он почувствовал ее точеное, упругое тельце.

– Ну скажи еще что-нибудь. – Мухаммед стоял у клетки с попугаем. Попугай пронзительно закричал – непонятно что, нахохлился, заволновался. – Не ори, а скажи, – настаивал Мухаммед, говоря по-русски.

– Мои гены – мои проблемы, – смилостивился Попа Карло и отвернулся. С другой стороны клетки стояла Ханна. Если бы он мог улыбаться, он бы замер в самой широкой улыбке – во весь клюв. – Карло – хорош-ш-ший… – соблазнительно полупрошептал попугай.

– Я Ханна. Скажи: «Ханна».

– Он бы рад, но он только что поведал мне свою беду, – вмешался Мухаммед.

– Нашу общую беду, я бы добавила. – Она обогнула клетку и направилась в сторону мягкой мебели.

Мухаммед пошел за ней.

– Ну, уж с попугаем-то не сравнивайся, совесть надо иметь. Ладно там какие-нибудь галактические сгустки, – предположил загадочно Мухаммед. Ханна рассмеялась. Он сел рядом и положил свою руку на спинку дивана за ее спиной.

– Гинеколог, он и есть гинеколог, – сказала Ханна, имея в виду, вероятнее всего, два его последних слова.

– Он решил, что нам есть, о чем поговорить, – кивнул Мухаммед в сторону попугая.

– Ты веришь, что в его выборе участвовало провидение?

– Твое имя он вытащил первым, – подыграл Мухаммед, шутя. – Влюбленный попугай, что тут такого?

– А твое вторым – я об этом. Вот какая штука жизнь, – кокетничала красавица Ханна.

Черные, подобно маслинам, глаза Мухаммеда сняли с нее голубую тунику.

– Можно я послушаю, как бьется твое сердце? – спросил он.

– Ничего другого не смог придумать? – Она засмеялась.

– Зачем? – Мухаммед любил все называть своими именами и спрашивать напролом. Или вообще ничего не спрашивать – просто слушать. Потом делать.

Ханне показалось, что она начала в нем разбираться.

Мари рассматривала кукол на стене и краем глаза наблюдала за клеткой с попугаем. Видела, как там стоял Мухаммед, затем Ханна и как они отошли и сели на диван. Внешне она проигрывала Ханне, но ведь это как посмотреть, да и почему, собственно, она должна себя с ней сравнивать, как будто они кого-то делили. Вроде нет, осторожно произнесла в уме Мари. Что он только ей рассказывает, этот Мухаммед? Ханна хохотала, и ее густые блестящие волосы все время шевелились в такт ее хохоту. А он шептал и шептал. Красавчики.

Капитан показывал Копейкину какую-то старую книгу с морскими картами. Когда-то давно в Москве она была знакома с Севой. Был французский ресторанный проект, она дружила с Флоранс, муж которой, Эрик, ездил на охоту с Копейкиным на лося, точно она не помнила, конечно, на лося, или на кабана, или на моделей, но они встречались. Они сделали другой проект по недвижимости в Екатеринбурге, потому что у Севы там чиновничал дядя Федор, младший брат матери, с которым у него была разница всего шесть лет. Этот брат неожиданно увлекся сестрой Флоранс, Вероник, и раз, да и женился, чем вызвал бурный рост и материальное процветание всех ее родственников. Связи перемешались, бизнес вовлек в свою воронку всех французских членов семьи, хотя до этого он их особо как бы не волновал. История в очень русском духе, только вот Мари туда не попала. Ему понравилась рыжая Вероник. Кто бы мог подумать! Кстати, он никогда ее не бил, водку пьет редко и тихо, покупает ей шмотье и бриллианты, дал денег на бизнес, который ей на хрен не нужен, потому что она опять беременна. Город Екатеринбург, конечно, не самый красивый в мире, но зато там может случиться вот такая голливудская сказка про Федора и Вероник.

Она взглянула опять на Севу. С Копейкиным подобная история вряд ли приключится. Он даже кошке своей не доверяет. Практичный, дотошный, подозрительный и скорее всего жадноватый. И бабник. Мари заставляла себя найти в нем положительные черты: хорошие манеры, тягу к дорогим костюмам, но у русских это норма – и нашла только ум. Да, Севу никак нельзя было назвать глупым. Она отдавала себе отчет, что он уже почти все про нее понял. Значит, надо стать самой собой, иначе ничего не получится.

– Саломея мне сказала, что аметисты у Тортиллы на панцире были раньше в каком-то китайском ритуальном украшении, – поведал подошедший Сева.

«Так. И этот туда же», – подумала Мари.

– Она тебе носочки не подтянула?

«Она сказала, что ты без трусов», – мысленно тявкнул на нее Сева.

– А Буратино тут нет почему-то, ты заметила? – вежливо спросил он, пропуская мимо ушей женскую колкость.

– Заметила, конечно, – поправилась Мари. – Олег упоминал, что видел его где-то в другом месте.

«Ну-ну», – внутренне улыбнулся Сева.

Филипп потягивал «Лимончелло» и тоже смотрел на клетку с попугаем. Попугай не виноват в людских делах, он все отработал, вытянул все конвертики, он даже был умным попугаем. Джузеппе с самого начала не хотел брать Мари. Есть женщины, которые не умеют ценить то, что у них есть, и глубоко страдают от успехов и красоты других женщин – поэтому очень часто у них не складывается личная жизнь, они все время сравнивают и завидуют, тратят силы на то, чтобы навредить, переживают чужое счастье, не думая о своем, обижаются на судьбу и живут напоказ. Их можно узнать по тому, как они смотрят, когда им кажется, что их никто не видит. Но люди видят все.

 

4

– Мы думаем, что среди нас, – Филипп помолчал и обвел взглядом присутствующих, – есть… предатель.

Стояла тишина. Музыку выключили, слышны были только шум мотора и легкий плеск волн за бортом. Все вновь собрались в холле, чтобы попрощаться и пожелать «спокойной ночи».

– И есть человек, который знает, о ком речь, – продолжил Джузеппе.

– Значит, их двое, – сказал Копейкин.

– Вы согласны продолжать? – обратился ко всем Филипп.

– А он не сознается? – Ханне не хотелось огорчаться, ей начинало нравиться здесь.

– Нет, – покачал головой Филипп.

– Может, мы его вычислим, а потом второго, или наоборот. – Сева был готов искать и тоже не хотел ничего менять. – Поговорим и заставим признаться. Все проблемы от жадности, сами знаете.

– Ты не на работе, – напомнил Олег.

– Проблемы исходят еще от сумасшедших, – намекнул Копейкин. – От тех, у кого в башке рождаются навязчивые идеи заставить африканца полюбить фуа-гра, например, – пространно, но с чувством огрызнулся он.

– И от ревности, – вставила Мари.

– А вы не ошибаетесь, Филипп? – Ханна продолжала надеяться поскорее эту тему закрыть.

– Уже нет. – Филипп был уверен.

– А я вообще вас не понимаю, – вдруг сказала Виолетта. – Да, я согласилась приехать – интересно. Но кого я должна сейчас искать? Или мы с Никитой должны искать? Или Никита сейчас будет во мне что-то искать? – Ее русский стал выправляться на глазах.

Копейкин наконец обратил на нее внимание. Она у него как-то не фокусировалась, то ли еще не успел, то ли не мог вспомнить, знал он ее до этого или нет. Ханну вот вспомнил.

– Никит, объясни! – кинул он в их сторону.

– Кому? Тебе? – спросил Никита.

– Мы пришли к нашему заключению сегодня, – сказал Джузеппе, – и, естественно, заранее ничего не могли предвидеть.

– Поэтому убрали Буратино? – спросила Мари.

– Ему теперь не место в нашей компании, – добавил утвердительно Сева.

– Виолетта, не бойтесь! Здесь нет политики, больших денег, убийств, людоедства и сексуальных перверсий, – успокоила добрая Саломея. – Мы примем к сведению ваше наблюдение, Филипп, но об этом можно было сказать и завтра утром.

– Как хотите, господа, – спокойно согласился Филипп.

– Может быть, пойдем уже по квартирам? – предложил осторожно Мухаммед, не проронивший до этого ни слова.

– Всем спокойной ночи, – тут же подхватил Никита.

Потом никто ничего не понял.

Первыми до своей каюты добрались Ханна и Мухаммед. На кровати лежала Мальвина. Точнее, полулежала и лупила свои круглые васильковые стеклянные глазки. Голубое платьице, кружевные нижние юбки с белыми штанишками до колен, лаковые белые туфельки – настоящая кукла из хорошего магазина.

– Быстро в ванную, Мухаммед! – скомандовала Ханна. – Помойте руки, почистите зубы и вообще слушайтесь! Будем писать диктант.

Мухаммед начал заводиться. Что тут думать-то? Ханна стала стягивать платье через ноги. Кажется, он увидел ее грудь или не увидел, а хотел увидеть, но на этом месте все воспоминания закончились.

Больше они ничего не помнили. Обидно было от того, что они так и не знали, до какой степени близости вчера все дошло, точнее, как говорят школьники: «было» или нет? Проснулись в постели, каждый со своей стороны. Ханна в шелковой ночной рубашечке, которая вообще-то должна была лежать в шкафу, потому что она приготовила себе другую. Мухаммед просто в трусах. «Хоть своих, и то спасибо», – подумал он. Утром, естественно, сказали друг другу «привет».

– Тебе вчера было хорошо? – осторожно подкрался Мухаммед, потому что не знал, что спросить. В голове была такая ясность, что можно было идти оперировать часа на три. И тело было отдохнувшим, даже больше, чем нужно. Он повернулся на бок и скомкал пообъемнее одеяло.

– Да. – Однако Ханна тоже не знала: «хорошо», но до какого места? И почему она тут лежит, и что он с ней ночью делал, если спрашивает, хорошо ей было или нет?..

– А я могу?.. – Ему стало совсем трудно, он еле-еле сдерживался. Но с другой стороны, никак не мог взять в толк: он «имел» ее вчера или нет?

– Нет, не совсем хорошо, – протянула нерешительно Ханна. «Интересно, а если «было»? И что теперь? Мне перед сном контрацептики глотать на всякий случай?»

– Не совсем – это как? – «Как это – «не совсем»? Я вчера точно помню, что ее хотел». Он сто пять раз проиграл все возможные и почти невозможные прыжки и стойки еще у клетки с попугаем. Каждый раз, когда она вставала и поворачивалась, он тащился от ее задницы. Он не мог «не совсем». «Я бы это помнил! Я и проснулся “нормальным”».

– Мало… – Ханна согнула под одеялом ноги в коленях домиком. Конечно, ей было бы лучше не шевелиться.

«Тут явно что-то не то, – застучало у Мухаммеда в висках. – Или было или нет?»

– Ты как себя чувствуешь? – спросил он.

– Нормально. – Ханна задумалась. – Я прекрасно себя чувствую… Смотри! Мы же стоим! – воскликнула она и показала глазами на окно. – Может быть, можно купаться? Вставай! Пошли на палубу!

– Что значит «мало», Ханна? Что это за ответ такой?

Она уже стояла под душем.

В свою каюту пришли Виолетта и Никита.

– Скажи, это нормально – делать из меня дуру? – допытывалась Виолетта. – Со мной обращаются как со свиньей! Сейчас мы ее покормим, а потом зажарим.

– Так не только со свиньей, – хмыкнул Никита.

Виолетта сняла туфли и пошла к кровати. Никита открыл дверь в ванную. На бархатной розовой подушечке с золотыми кисточками по углам сидел Артемон, на лапке поблескивали часы. Пудель серо-голубого цвета являл собой образец игрушечного мастерства. Никита взял его в руки и понес в комнату.

– Как ты думаешь, почему Саломея решила всех нас успокоить и не дала Филиппу говорить? – спросила Виолетта. – Она что, знает больше всех? Почему она вмешивается?

– Каждый знает что-то лучше других. Мы все идем разными дорожками, – спокойно ответил Никита.

– Я сажусь на шпагат и кручу обруч лучше, чем она, ты прав. – Виолетта обиделась. Она вообще хандрила и волновалась. Потом заметила пуделя. – Это что, мне? – наконец улыбнулась она.

– Нам, наверное. Нашел в ванной.

– Значит, тебе, раз ты нашел.

– Но я же здесь не один. И ты могла войти раньше меня.

– Она все-таки хотела мне что-то сказать.

Виолетта сняла платье и сидела в одних трусиках. Маленькие грудки, почти одни сосочки. Никита таких не видел со школы. Он тоже разделся.

– Она хотела подчеркнуть, что не в пороках человеческих тут дело, не там надо искать, – продолжала Вили.

– Ты от людоедства впечатлилась? – Его руки уже потянулись к ней.

И все…

Наступило утро. Они проснулись в обнимку, как пара голубков. Вообще без одежды. Вили сразу откатилась на другую сторону кровати.

– Ты куда? – прошептал спросонья он.

– От тебя подальше.

– Вили, – он начал просыпаться, – я вчера, кажется, напился. Я был сильно пьяный, да?

Она молчала.

– Я что-то не так делал вчера? – Никита ничего не помнил. Больше всего его волновало, не причинил ли он ей какое-нибудь неудобство. Такого с ним еще не случалось. Он потянулся. Не хрустнула ни одна косточка. Казалось, что ему опять тридцать или даже двадцать пять, что он аспирант, а это какая-нибудь студенточка с танцев из клуба, что они в его общежитии и что надо незаметно вывести ее на улицу.

– Я не могу тебе сказать, так ты все делал вчера или не так, – сказала Вили. – Я не помню.

Они уставились друг на друга, как будто увидели летающий стол.

У Севы разболелась голова. Полгода назад он попал в автокатастрофу и получил сотрясение мозга. Уже шесть месяцев жил без Иры. Когда болела голова, он думал о ней. Как будто платил за то, что из них двоих выжил именно он. Это было так, и все. Почему иногда голова вдруг начинала болеть, врачи ничего определенного сказать не могли. Сначала, как вспышка, он вспоминал ее в гробу, потом вспоминал свое с ней счастье и обязательно катастрофу – ночью на Рублевке. Ночью в двадцатиградусный мороз. Потерять любимую… Боль. Он тогда только понял, что стал ее любить. Ему так трудно досталось это чувство.

Когда они вошли с Мари, он сразу полез в чемодан за таблетками. Открыл шкаф и увидел грустного Пьеро, висевшего на каком-то крючке, в белом костюмчике с длинными рукавами. Копейкин даже испугался и ойкнул. Снял его с крючка и бросил на кресло. Но на кресло уже успела сесть Мари, так что он бросил Пьеро прямо на нее. Она тоже испугалась.

– Прости, Мари!

– Откуда он взялся, этот Пьеро? – Мари была в недоумении.

Копейкин достал таблетки, налил воды и выпил три штуки. Мари улыбнулась.

«Я эту «Виагру» и в глаза-то не видел», – подумал Сева. Он содрал с себя всю одежду, не задумываясь, элегантно он это сделал или нет, и плюхнулся на кровать лицом вниз.

– Ты потолстел, Копейкин, – Мари достала откуда-то павлиное перышко и пощекотала им у него между ягодиц.

– Это от денег, – пробурчал он, зная прекрасно, что именно ее возбудит.

– На всякий случай надо и деньги выбирать вегетарианские, – посоветовала от души Мари.

– Которые хрустят? – уточнил Копейкин.

Она подумала.

– А когда ты идешь в туалет – там что?

– Где – что? – спросил Сева.

– Ну, в толчке? Тоже деньги?

– Раздевайся и ложись ко мне. В толчке сама знаешь что. Что вы за народ такой?! Ты как Вероник.

– Не напоминай мне об этой рыжей колбасе.

– Да ладно тебе. Будут еще достижения на твоем веку, – успокоил ее Сева.

Мари легла рядом.

– Сева… – шепнула Мари.

Он положил руку на ее плоский живот.

– Мадам?

– Бывают русские шимпанзе? – промурлыкала Мари.

– А ты как хочешь?

– Я хочу по-настоящему.

– Тогда выброси все из головы, весь мусор. Оставь в себе только женщину, и я приду… – В принципе она ему давно нравилась, и он знал, что она может стать даже хорошей женой. В ней был этот французский выпендреж, поворот головы, жесты, но в то же самое время она была уютная, внимательная и очень быстро понимала суть разговора и чувствовала настроение. Она всегда сэкономит, но от этого не поменяет выражение лица. Как у нее дела на фирме? Чем она занималась-то? Мебель они там, что ли, проектировали или крыши? Кажется, какую-то мебель для муниципальных сооружений.

С этими мыслями он то ли заснул, то ли проснулся. Чувствовал себя полным огурцом. Когда вот только футболку на себя натянул, не помнил. Он в этой никогда не спал, почему он ее надел?

Мари была в розовой китайской пижаме.

– Сева, с нами что-то не то. Мы ни в какой не в Греции!

– Ты что, вставала и смотрела в окно?

– Пошли в салон!

Почему-то им дали мастер-каюту – только сейчас заметил Олег.

Саломея направилась к зеркалу уверенными шагами.

Он смотрел на нее, как смотрят на картину, вглядываясь в детали и хватая целое. Он точно так же смотрел в иллюминатор, когда приземлялся в какое-нибудь любимое место, узнавая силуэты зданий и предвкушая интересные встречи, успешные переговоры, хороший отдых.

Вспомнил, что однажды встретил ее зимой в аэропорту в Вене у телефонных автоматов.

– Здравствуйте, Олег.

Он проходил мимо, и она стояла у него на пути.

– Что вы тут делаете, Саломея? – искренне удивился он. Как будто это была не Вена, а старый железнодорожный вокзал в российском захолустье, где он сам ни разу не был.

– Идите, идите! – Ему казалось, она странно всегда говорила. – У нас все хорошо. С Новым годом! Желаю вам быстрых спусков, но лучше, конечно, подъемов. Головокружительных.

На нем была лыжная шапочка, и она решила, что он лыжник. Помахала ему рукой, отвернулась. Элегантная до жути. Он даже остановился, чтобы ответить про Новый год, но к ней подошел мужчина, которого она, наверное, ждала, они расцеловались по-французски два раза и стали разговаривать. Может быть, кого-то еще ждали. Им было весело. Это его и смутило. Олег зашел за колонну, помешкал минуты две и отправился восвояси.

Она стояла к нему спиной у туалетного столика. Сняла браслеты.

– Почему-то горят свечи… – начал Олег. На столике горели две красные свечи, когда они вошли.

– Я попросила. – Она обернулась к нему.

Ему было не очень понятно, что он чувствовал: то ли восхищение, женскую власть, нежность или тот самый инстинкт, когда отключается голова и все вообще не имеет значения. Одно было ясно – на никакого другого человека он бы ее сейчас не променял.

– Ты свободна?

– От призраков? От себя? Что ты хочешь знать, Олег? Ты скорее всего ошибаешься и видишь во мне не то… или не ту. – Почему-то она хотела погасить его, сдуть желание, вывернуть все наизнанку.

– Я могу не спрашивать. Но это я буду решать, то я вижу или не то. Ту или другую. – Он не поддался.

– Лучше, если ты меня придумаешь. Я даже могу тебе в этом помочь, хочешь? Давай я стану такой, какой ты хочешь. – Саломея провела средним пальцем по своим губам – медленно и откровенно, чуть показывая нижние зубы. Сказать, что ему понравилось – ничего не сказать. – Смотри, они притащили сюда черепаху! – воскликнула она. Пошла и взяла Тортиллу, которая стояла на ее тумбочке около кровати.

– Выбор чем-то обусловлен? – Ему было не до черепахи.

– Думаю, да.

– Если ты останешься такой, какая ты есть, – самое лучшее. Я этого хочу.

– Надо проверить.

– Лучше запомнить. – Его нельзя было остановить. – Да, запомни, как я подойду к тебе сейчас и что я буду делать с тобой, еще непридуманной.

– Я могу запомнить и то, чего не было. И не помнить то, что было.

– А летать ты не умеешь? – Он обнял ее. Губы…

– Просыпайся, Олег! Давай просыпайся! – услышал он голос Саломеи.

Она склонилась над ним, потрепала по левому уху и провела рукой по груди, животу, ниже живота, почти не коснувшись.

– Пошли, красавец, вставай, беги в ванную, я уже готова. Все нас ждут.

Он почувствовал ее запах, уже знакомый, волнующий, но слов не услышал. Открыл наконец глаза и понял, что в сознании произошел какой-то «обрыв» – вчерашний вечер или, точнее, ночь в памяти не восстанавливались. О Господи! Спрашивать или нет? Она вела себя как ни в чем не бывало. Спокойная, причесанная, в белом костюмчике. Не спрашивать.

– Доброе утро! – Он попытался как-то выиграть время, оглядеться, ничего не понимая. – Ты меня ждешь, что ли? – Он встал с кровати, осознавая, что не стесняется перед ней своей наготы, но ясности по этому поводу не было. «Разберусь», – решил он.

 

5

Кругом было море: никаких островов, никаких темнеющих скал вдали – только синяя гладь. Тихо, уже почти солнечно, умиротворенно, но это ощущение никому в голову не пришло.

На завтрак подали нарезанные арбузы, греческую фету, вареные яйца, хлеб, воду и кофе. Не очень большой выбор, особенно если вспомнить вчерашнее пиршество. Кто-то ел, кто-то ограничился кофе. И все помалкивали. Если бы не разноцветные парео у дам и шорты у мужчин, можно было бы решить, что это бизнес-завтрак перед совещанием у шефа, когда каждый думает о том, что шефу уже успели донести, как оправдаться поудачнее и выпросить что-нибудь для себя.

Олег почувствовал женский взгляд. Опять Мари. Это польстило его самолюбию, но он привык к женским взглядам, телефонным звонкам от малознакомых дам, e-mail’ам от всяких встреченных где-то сотрудниц, запискам в ресторанах. «Чем ей Копейкин-то не угодил?» – подумал Олег.

Мухаммед ел второе яйцо.

– Когда ты успел так проголодаться? – вдруг нарушил тишину Сева.

– Мухаммед хороший, – улыбнулась хитрющая Ханна своим прелестным персиковым лицом.

Но Копейкин-то не лыком шит. Нашла дурака!

– Кто еще у нас хороший? – спросил он всю честную компанию.

Никита бросил взгляд на Виолетту. Она сидела с каменной физиономией, даже не пила кофе, который стоял около нее в красивой чашечке. Как перед выступлением, сосредоточилась и сжалась в пружину. Она была в кофточке цвета фуксии и желтых штанишках до колен, похожая на гавайский цветок перед дождем.

– По отношению к себе, окружающим, к человечеству или к Богу? – выдохнула свое сомнение Виолетта. Она постепенно начинала что-то понимать. Не зря же это бескрайнее море вокруг. Как будто всех вытащили из времени, из географии, оставили наедине друг с другом кучку заплутавших, заставили остановиться, отключиться от мирской суеты. Она внутренне согласилась. Если она ухватится правильно, поймут и другие, такие же, как она. Большое решается через частное. Она так устала жить в обороне.

– Начнем с себя, – подхватил Копейкин.

– Предлагаю с тебя. – Олегу тоже стало спокойнее. Арбуз вместе с фетой был великолепен.

– А ты готовишься за человечество отвечать, я так полагаю?

– Сдался я тебе, Копейкин! Я – это не я здесь, пойми. Меня нет. Мари нет.

Он сообразил сейчас, почему Саломея предлагала ему стать женщиной. Взглянул на нее и понял, что желание никуда не делось: хоть среди моря, хоть утром – где и когда угодно. Заметил у нее морщинки около глаз при дневном свете.

– А сам для себя ты есть?

В принципе Сева тоже многое схватил. Он понимал, что лучше быстрее добраться до сути, чем тратить время на объезды.

– У одного из вас имеется, ну, скажем, проблема, – сказал Фил. Загорелый мачо в бежевом. Смотреть на него было одно удовольствие. – Назовем его человек Икс и не будем определять его пол. Штука в том, что по большому счету вы все связаны с этой историей, и нужно бы разобраться.

Виолетта и Саломея встретились взглядами. Что-то между ними пробежало.

– Может, мы и разберемся, почему нет, но, ребята, давайте вы нас не будете больше усыплять своим волшебным газом, или что там у вас. Мы так не договаривались, – сказал Никита Сергеевич.

– Я тоже не согласен, – подхватил Мухаммед. «Значит, я все-таки в своем уме», – успокоился он, но хорошо это или плохо, не понял.

– Может быть, у нас у всех один дедушка? – чуть с иронией предположила Ханна.

– Еврейский, – добавил Мухаммед.

– Или нас в роддоме перепутали? – спросила им в такт Мари. Она была в полосатой тельняшке и зеленом парео, завязанном как юбка, чтобы незаметно выставлять напоказ свои неплохие ножки.

– Но ведь есть еще и второй, Игрек, который знает про Икс. Я так вас понял вчера вечером? – спросил Сева.

– Как вам сказать… Второй точно такой же, как остальные, – ответил Джузеппе. – Он лишь знает, кто такой «Икс». История от этого не меняется.

– Вы считаете, что, решив проблему человека «Икс», мы ему поможем? Вы считаете, мы можем ему помочь? – Никита Сергеевич обратился не к Джузеппе даже, а ко всем.

– Подождите… Если мы все связаны… – тихо произнесла Виолетта. Она всегда осторожничала, боялась навязать свое мнение, предпочитала слушать. И все-таки спросила: – Может, мы себе будем помогать?

Только сейчас Сева вспомнил, что он видел ее раньше. Не по телевизору – он никогда не смотрел спортивных программ, тем более художественную гимнастику какую-то. Сева запоминал лица, мимику, взгляд. Где он ее видел?

Саломея вышла из-за стола и, ничего никому не сказав, пошла наверх загорать. Олег еле удержался, чтобы не пойти следом. «Я как привязанный», – поймал он себя на мысли. Помедлил, встал и пошел за ней. В конце концов, у него нет проблемы, в которой все должны копаться, во всяком случае, он об этом не знает.

Она лежала в шезлонге в тени, рядом стоял тюбик с солнцезащитным кремом. Бирюзовый купальник, гладкая, слегка загорелая кожа. Он встал над ней и понял, что мог бы так простоять день. И дело было не в ее красивой и идеально отмассажированной за годы спине. Она тянула к себе не внешностью даже, не женскими штучками и высокими каблуками – она казалась ему удивительной, без надоевшего дамского кокетства, смелой какой-то, словно открывающей окно в больничной палате для света и воздуха. И еще он заметил, что не совсем уверен в себе и даже, может быть, ей не так уж и интересен. Но то, что он почувствовал легкую неуверенность и волнение, было самым главным притяжением.

– Зимой в Вене ты встречался с Ириной? – тихо, но четко спросила Саломея.

Лодку немного качнуло, или Олегу показалось. Он посмотрел на воду через бортик, ища глазами морское чудовище, проплывшее невдалеке, кита, может быть, какого-нибудь с перламутровой чешуей.

– Кроме нее, тебе никто не мог этого сказать. – Олег казался спокойным.

– Ты что не знал, что она работала на меня? Или со мной – не знаю, как выразиться понейтральнее.

– Знал, конечно. Мне не были известны ваши личные взаимоотношения. У женщин ведь всегда между собой проблемы. – Он сел на соседний шезлонг, снял рубашку и начал мазать плечи ее солнцезащитным кремом, точнее, общим, так как крем был из корзинки, стоявшей неподалеку.

– Проблемы или проблема? – Она не смотрела на него, как будто разговаривала с его голосом.

– Ты ей помогала, я знаю.

– А ты ей мешал. – Ее взгляд был устремлен вдаль. Она вспоминала что-то и волновалась. Потом стрельнула в него. – Катя уехала. Где все-таки зависла эта проблема, как думаешь?

– Между вами, конечно.

– Не груби, Олег. Я же не сказала: «Катя бросила тебя и убежала с другим в Африку».

– Африка, Индия, Китай, Венера, Юпитер, телевизор – шесть одинаковых слов. – Ему, казалось, не нужен был этот разговор.

– Ира с Катей ходили в одну и ту же московскую школу номер одиннадцать в Лефортово. Ниточка тянется с детства. Они могли друг другу доверять.

Олег заметил, что тоже смотрит на морскую гладь. Устремился в бесконечность и убежал от всех по этой волнистой голубой воде. До какого-то периода или возраста жизнь выглядит осмысленной, построенной, просматриваемой, почти понятной. Но победы и достижения не приближают к счастью, они меняют ориентиры, поднимают цели, и наконец, добравшись до каких-то обывательских вершин, наломав деревьев, понимаешь, что надо или все менять и уходить, или оставаться и себя же предавать, демонстрируя соседям Шагала и мраморный бассейн. Грех ли счастье? И за ним ли надо бегать? Оно зависит от наших представлений и стандартов, но если поменять их или не понять, оно все равно останется: это не личностная величина – чистое, ясное ощущение благодарности за это синее море и новые желания и мечты. Нельзя останавливаться, точку ставить негде, за точкой начинается прошлое, а в прошлом уже не ты, там другой ты, прожитый, глупее, чем ты настоящий. Каждый новый человек на твоем пути – подарок. Запакованная коробочка с красной ленточкой, завязанной крепким узелком. И развязывать лучше без ножниц – медленно, с умом. Потом развернуть блестящую бумажку, тоже не спеша. Отложить ее в сторону и не отвлекаться – она редко соответствует тому, что внутри. Хотя иногда и соответствует. И прежде чем открыть крышку, опять подумать – готов ли ты окунуться в чужой мир, что ты хочешь от него, сможешь ли, не навредишь ли себе или ему? Распечатанный товар обмену не подлежит, и его нельзя передарить. Так и ходим, раненные и неизлеченные, опустошенные и растерзанные, разорванные, брошенные, убежавшие, притворяющиеся, оживающие опять, и тогда вдруг с небес – новый подарок. Боишься? Нельзя бояться! Тебе снова повезло. Иди!

– Одних интересует слава, других власть, третьих богатство как воплощение первого и второго, четвертые понимают, что первые три вещи сложны и очень часто предопределены происхождением и талантами, отвергают материальный мир в поисках чистоты помыслов – и точно также греховны; а монашки понимают, что они жертвы. Мир проще, Саломея! Мир – это человек, и не надо смешиваться. Если бы мы слушали свой внутренний голос! – Наверное, Олег все-таки решил открыть коробочку. – Я сам отпустил Катю, и я знаю, с кем она сейчас. Сначала я думал, что она вернется, но какая разница? Я ее всегда буду помнить и любить. Ира была чистым, трудолюбивым, очень правильным и теплым человеком. Она мне была близка по духу, но я боялся ее влюбленности и старался ей это объяснить. Что ты хочешь знать о ней, скажи? – Олег не отводил взгляда от моря.

– Я не Ира, и мне не надо засорять башку работой твоего подсознания и новыми формулами бытия, – тихо и очень четко, без лишних эмоций ответила Саломея. – Ты пришел к ней в номер, попросил в себя не влюбляться, стоя под душем после секса, и дать тебе имя моего клиента. Точнее, ты знал, кто это, ты хотел в этом убедиться, а еще точнее – ты хотел убедиться в его правах на собственность. На тот момент это было никому не известно, так что не кори себя за неудачу, – приятельски успокоила его Саломея.

Олег продолжал смотреть, но чуть дальше – на горизонт, туда, где лазурная поверхность сливалась с небесным сводом, куда зрение дальше не пускало и где начинались фантазии, когда он был мальчишкой с пшеничным ежиком на голове и доставал своих дружков тем, что видит дальше, чем они. Он и сейчас бы пофантазировал: пустыня, зной, жаркие и раскаленные пески, он летит на маленьком самолете… ее спасать. Герой, что и говорить. А она не просит помощи как таковой. Что ей вообще нужно?

– Потом ты вышел на его адвоката. Что-то у тебя все-таки получилось. – У Саломеи с собой была малюсенькая бежевая сумочка из страусиной кожи – она достала сигарету и закурила. – Я вот думаю, если человек сует свой нос в чужой бизнес, ничего не стесняясь, позволяя себе любые ходы и выходы, лицедействуя и прикрываясь овечьей шкуркой, что это за человек? На что он способен и чего от него ждать? Глобально таких много, но я не глобалистка. Это по твоей части, профессор.

– Думаю, нам надо познакомиться поближе, пока ты не спалила дом и всю деревню. – Он тоже говорил спокойно.

– Степень близости? – Саломея первая повернула к нему лицо.

 

6

Мари, сидя на высоком табурете у барной стойки, приветливо болтала ножками. Она была готова на любые приключения и почти даже на новую жизнь. Предсказуемый Старый Свет только и ждал ее прощальных поцелуев. Офисное существование, салат с тунцом в обеденный перерыв, Рождество у мамы в Ницце – мамин второй муж напоминал учителя по физике, а физика всегда вызывала в ней недоверие, – еще какие-то из года в год повторяющиеся события и, конечно, мизерные денежки, которые она получала… Почему, собственно, она должна платить бешеные налоги, ради каких таких высоких целей ее обирают в этом, будь он неладен, Евросоюзе и какие такие дыры большой политики все время приходится штопать лучшими годами жизни? Ее любимейший Париж меняется на глазах, теряет свой шарм и стиль, в нем живут какие-то другие люди – не те, с которыми она дружила в студенческую пору. Через год опять придется смотреть в то же самое офисное окно, выполнять те же заказы, только на лбу точно уже появятся морщины или, не дай Бог, можно еще и заболеть от тоски.

На ее рабочем компьютере стояла маленькая матрешка, которую она вытащила из огромной картонной коробки в доме у Изабель, когда та порывала с прошлым. Даже не могла объяснить сейчас, зачем она это сделала. Ну уж точно не из эстетических соображений, хотя немного китча не помешает, потому что от такого хлама веет весельем и добротой. «Раньше они, рискуя жизнью, бежали к нам, как Барышников, например, – вспомнила Мари, – а теперь мы сами бежим… и точно не в Америку». Она нашла глазами Копейкина – он сидел, задумавшись, и, казалось, совсем не обращал на нее внимания.

Но трудно было бы сказать, что Сева задумался – он врос в кресло, совершенно не шевелился и ни на что не реагировал. Глаза оставались открытыми, но они явно блуждали по прошлому. И похоже, он вспомнил. В середине января, в Лондоне, в театре, на мюзикле. Как назывался театр? Aldwych Theatre, да. А мюзикл «Dirty Dancing». Билеты с трудом купили в отеле. Актеры танцевали прекрасно, публика повизгивала от восторга, солист был божественно красив, гибок, виртуозен, стремителен и сексуален. Сева прижимался к Ире и упивался сочетанием захватывающего зрелища и своих ощущений. Ира была немного молчаливой, но он не замечал. На следующий день она уехала в Вену по делам, а он в Москву на экстренное совещание совета директоров банка. В антракте они встретили знакомых: в январе, да и не только, в Лондоне русских можно встретить в любом общественном месте, тем более в театре. Времени на разговоры было мало, в основном они только приветствовали друг друга. Ира поздоровалась со стройной, спортивного типа шатенкой, но по-английски. Они расцеловались. Копейкин же стоял с какими-то русскими чуть в стороне, и Ира не стала его представлять – уже пора было идти в зрительный зал. Минуты две девушки о чем-то разговаривали. Это точно была Виолетта – ее трудно перепутать, раз увидев: осанка, «тонкость» какая-то, вьющиеся темные волосы до плеч. Она стояла к нему лицом, и он даже хотел спросить потом Иру, что это была за девушка, но забыл.

Потом он любил ее на огромной кровати в их сьюте чистой, без тени сомнений любовью и заснул победителем. До двадцать первого февраля еще оставалось полтора месяца.

Рейс в Вену был утренний, и они не успели позавтракать вместе. Часов в одиннадцать он позвонил Саломее. Сказал, что нашел банковского агента – голландца, который сможет подготовить все документы, и назвал сумму его гонорара. Сказал, что голландец взбалмошный, резкий и очень несговорчивый, с завышенной самооценкой и патологической тягой к деньгам – чтобы имели это в виду. Еще сказал, что хочет подарить Ире колье из белых барочных жемчужин. Саломея засмеялась:

– Я слежу, как меняются твои чувства, по их материализации, Копеечка. Бренд имеет значение?

Он так и не успел его подарить.

Сева заметил, что Мари машет ему рукой. Ну да, не надо заставлять ее скучать. Он приложил большой палец к носу и слегка пошевелил растопыренными пальцами, как делал их общий герой в детском фильме.

«Значит, мы встречались, милая Виолетта! Думаю, ты тоже меня узнала». Он поставил точку в своих рассуждениях и пошел к барной стойке.

Мухаммед запутался.

Легкий сладкий морской ветерок проходил сквозь него, наполняя радостью бытия. Он опять смотрел на Ханну. По-доброму, чуть снисходительно, как смотрят все успешные мужики лет до пятидесяти пяти. Но Мухаммеду до этого серьезного возраста было еще далеко. Не то что его старшим братьям, Рашиду и Ибрагиму. Он редко их видел. Оба перебрались в Эмираты в середине восьмидесятых, занимались торговлей, как того и следовало ожидать. Ковры ручной работы и кашемир. Держали магазины в торговых центрах, инвестировали в строительство, в энергетические фонды, в фармацевтику. Мухаммед был последний ребенок в семье, матери было сорок два, когда он родился, а отцу шестьдесят шесть. Когда ему исполнилось восемь, он лишился обоих родителей. Они попали под бомбежку в Бейруте. Жил у тетки Самии в ее огромной семье и оттуда поехал учиться в СССР на врача.

Сиротство надолго засело в его душе, но годам к тридцати пяти он вдруг перестал его замечать. Мухаммеда спасали общительность и открытость миру. Он заводил приятельство с новыми людьми, которое нередко перерастало в дружбу, как с Олегом. И конечно, любил и уважал женщин. В данном отношении мозги ему вправили сами женщины в Волгограде: к ним нельзя было относиться по-другому. Или ему везло на женщин? То есть к этой своей эволюционной вершине он шел поэтапно: от одной – к другой, от простых – к сложным и умным. Сейчас, живя в самом центре Европы и будучи действительно хорошим врачом, в глубине души был благодарен этой своей непростой жизни в России и их любви. Кому можно это рассказать и кто правильно в состоянии понять, откуда у него появились силы, характер, сострадание, амбиции, тяга к знаниям, любовь к классической музыке, к театру? Да и однозначных ответов жизнь никогда не дает. Сколько их там было, сирийских студентов в СССР? Тысячи. Какой шок он испытал, когда туда приехал: в серость, в полуголодное существование, в ободранные улицы, в невозможность найти хоть какое-нибудь сносное жилье, а еще и незнание языка: русский выучить – не английский. И этот холод с ветром… И водка с бычками в томате…

Мухаммед улыбнулся. Взял со стола белую с серым якорем бейсболку, провел своей красивой восточной рукой по темным волосам, уже чуть с проседью, и водрузил ее на голову. Он был благодарен судьбе, точно как пишут в книжках по эзотерике.

Итак, думая о своем, он похотливо взглянул на телочку Ханну – у Олега, кажется, пока не получается. Мухаммед догадывался, зачем он сюда приехал, мало этого – он готов был помочь, но был и не прочь получить дивиденды, а за Олегом дело не станет, он это знал. Только пока еще не понял, как поступить и что это за сказка про Буратино, в которую они все тут играют. У него, значит, роль Мальвины, то есть у Ханны тоже. Или только у него? Красота с кудрявыми голубыми волосами, которая сбежала от Карабаса и жила в домике на полянке в лесу. Тра-ла-ла. Ханна опять была в чем-то голубом с белыми пуговицами в виде цветочков – конфетка, а не девка. Сидела на кожаной скамейке напротив и играла в электронное судоку. Умница. Кому, интересно, они подсунули Артемона – верного благородного пуделя? Он заметил родинку у нее на левой коленке. Как будто это была не родинка, а… Так, больше это продолжаться не может!

– Скажи, – Ханна подняла голову от своей игрушки, – тебе не кажется, что Саломея чуть предвзята к нашей чемпионке? – Ветер трепал ее шелковые волосы, издеваясь над Мухаммедом.

– Плевать она хотела, – ответил он. – Ей незачем подстраиваться. Она может себе позволить быть любой. Она – свободная.

– Это как? – с иронией спросила Ханна.

– Умеет выбирать и отстаивать свой выбор. – Мухаммед понял, куда она клонит.

– Ты откуда знаешь?

– Ей ничего не жалко, даже себя. С ней никогда не потеряешь.

– А ты на чьей стороне?

Такой наглости Мухаммед не ожидал.

– Я – консерватор, – протянул он.

– И?

– На стороне Буратино, конечно.

Ханна встала и подошла.

– Мы сможем что-нибудь заработать? – Она заглянула в его блестящие глаза.

– Рассказывай, беби, – сказал, но, несмотря на два миллиметра, разделявших их лица, не пошевелился. Ощутил, правда, дыхание африканской львицы, вышедшей на охоту.

– Я знаю, у кого Золотой ключик, – тихо прошептала она ему в ухо.

– Разве Мальвина была в бизнесе? – удивленным шепотом ответил вопросом Мухаммед.

– Она была звезда и жила в отдельном неплохом особнячке, в цветах и поклонниках, если помнишь, – отшутилась Ханна и вернулась на прежнее место.

– А почему ты думаешь, что ты знаешь, а другие нет? – спросил Мухаммед.

– А я этого не говорила. Умных, красивых и догадливых много, а богатых – единицы.

– Не повторяй чужих глупостей. – Его лицо было спокойным и опять чуть снисходительным. – Откуда у тебя уверенность, что я твой союзник?

– Значит, есть. – В ее голосе звучали уверенность и нахальство или даже готовность идти напролом, сшибая своей круглой задницей сомнения и хорошие манеры.

– У нас большая фракция? – спросил он и сам же ответил: – Виолетта, наверное. Ты с нее, кажется, начала?

– Когда Саломея организовывала бизнес, с индусом ее познакомил Никита. Скромный такой индус, то ли химик, то ли фармацевт, то ли биолог, как он сам. Потомок махараджей Капуталы или Патиалы.

– А что ему было нужно от Саломеи?

– Ее связи и ее башка. Я тоже признаю кое-какие ее качества в отношениях с людьми… Она бесстрашная и спокойная.

– Ты так хорошо ее знаешь? – удивился Мухаммед.

– Знаю немного и знаю тех, кто знает ее достаточно хорошо.

– Дальше говори. – Учитывая женский характер своей собеседницы, Мухаммед не хотел очень-то показывать свое любопытство по отношению к Саломее.

– Никита был другом ее второго мужа. Она вдова, ты знаешь? – спросила утвердительно Ханна.

– Он тоже был ученым?

– Кажется, нет. Или был когда-то, но потом занимался бриллиантами. Я не понимаю в этом очень уж хорошо, как он их продавал, кому, но фирма у него была в Швейцарии и счета соответственно. И банкир Сева был в доле. Он тоже вдовец.

– А ты? – Мухаммед сел к ней на диван близко, почти касаясь.

– Я – нет. – Она удивилась и даже не поняла: он шутил или не шутил, когда спросил про долю или про ее семейное положение? – Я тут ни при чем.

– А вдруг они опять пустят газ ночью? – Теперь он уже ее касался, и было ясно, что она не против, но что-то их удерживало.

– Только ночью и только в нашей каюте, – прошептала Ханна.

– Я помню, – ответил Мухаммед губами, без голоса.

– Никита, помоги мне, – тихо попросила Виолетта.

Они спрятались от всех в мягких молочного цвета диванах салона. На самом деле она панически боялась солнца: из-за обязательной и неизбежной аллергии, новых родинок и внушаемого со страниц всего глянца мира преждевременного старения кожи.

Если быть точнее, то после того, как Саломея достаточно вызывающе встала и ушла наверх, а за ней последовал Олег, все, как по команде, разбрелись по парам. Виолетта подумала, что Саломея таким образом вызвала его на аудиенцию, или он сам ждал, когда же наконец поговорит с ней начистоту. Видно было, он сделал колоссальное усилие, отсидев минут пять на месте, чтобы сразу за ней не сорваться. Потом все бросились врассыпную, и никто не пошел наверх. «Молча оставили их там сражаться, хозяев», – решила Виолетта.

Она давно знала, что Ирина страдала от этой любви и мстила Олегу с Севой. Как хитрющий и проницательный Копейкин их не раскусил, она не понимала. Катя тоже знала, но Катя не была сентиментальной мечтательницей и четко прояснила, что прочной семьи с Олегом не создать и внимательного отца из него не сделать, по крайней мере в ближайшие лет пятнадцать. Он будет откупаться своими деньжищами и видеть супругу от случая к случаю, даже если она нарожает ему троих детей. Уютному дому и саду с цветами и собачкой он всегда предпочтет номер в отеле в очередном месте его интересов, где всегда найдется рядом симпатичная сотрудница, помощница, коллега и т. д. А если не найдется, он может и потерпеть. Но Ирина Катю не слушала. Она влюбилась в ее бойфренда с первого знакомства. Кто знает, может быть, Катя была и не права…

Ире было тридцать четыре.

Мы сами делаем свою судьбу, спотыкаясь на самом главном: слушать разум или душу?

– Я не могу смотреть Севе в глаза, как будто я ее сообщница, – продолжила Виолетта.

– Чья, милая? Саломеи? – спросил участливо Никита. Она казалась такой хрупкой, растерянной, виноватой, неравнодушной. – Саломея старалась не только понять Ирину, но и заставить ее принять решение, я так думаю. У нее у самой непростой жизненный опыт за плечами.

– Она отговаривала Ирину от Олега, я знаю. Она ему не доверяла. Она терпеть его не могла. А сейчас смотри, что происходит!

– Что происходит? Не опережай события, чемпионка, – Он обнял ее за плечи. Приятная девчушка, хотя и чуть диковатая. Она как будто дарила ему новые ощущения, разве это не счастливый случай? Опять вдруг проявляешь к кому-то интерес, а не бежишь в свое одиночество. – Знаешь, насчет Севы совершенно не надо себя терзать. Любое чувство вины пускает глубокие корни, перемешивая прошлое и будущее и создавая страх перед обстоятельствами. Это проблема Ирины. Была, – медленно сказал Никита. – Так и просится небезызвестная цитата: «Нет человека – нет проблемы».

– Я думаю, любовь – всегда треугольник, в большей или меньшей степени – ты прав. Саломея тоже это знает, но молчит же.

– Она с тобой молчит.

В салоне появился парень из команды.

– Слушайте, молодой человек, если мы попросим принести холодного лимонада – реально? – высказал свое желание Никита, заодно спрашивая Виолетту, не против ли она.

– Ты ведь знал мужа Саломеи, Пита? – спросила Виолетта. Она как будто начала успокаиваться. Она почувствовала в себе женщину, на которую тихо, может быть, но пошел лов.

– Да, знал. Еще до того, как они поженились.

– Он ведь был американец?

– Да. Мать, правда, была настоящая итальянка.

– Ты тоже был с ней знаком? – удивилась Виолетта.

– Конечно. В девяностые я стал увлекаться ювелиркой. Почему так получилось, долго рассказывать. А если честно, я не люблю вспоминать девяностые. Лихая пора.

– Нужная, – серьезно вставила Виолетта. – Вы расплачивались за своего Ленина.

– Ну, болгарам-то как раз от Ленина досталось меньше всех.

– Что водка, что баклава, – заметила она.

– Что свастика, – дополнил Никита.

– Ну да, мы как турецко-русско-германский отель.

– Баница скорее, – пошутил Никита. Ей не понравилось.

– Интересно, – протянула Виолетта, – вы же лидеры по запасам алмазов.

– Интересно, как быстро ты вспомнила русский. Очень интересно, – перевел Никита разговор.

Может быть, он все-таки ее недооценивал? Олимпийскими чемпионками не все становятся. Скорее всего Олег плел что-то ее подружке, бывшей журналистке – хотя они почти никогда не бывают бывшими – Ирине о сырьевых рынках, о том, что это какой-нибудь мощный инструмент геополитики, о знании механизмов управления этими рынками, о его любимых и вездесущих транснациональных корпорациях, о «ресурсном национализме» и т. д. Олег – мастер мутить модно причесанные головки и вплетать им в косы интересы бизнеса и наций. Делал бы, что ли, свои дела не так открыто. Или это он тут, на яхте, разоткровенничался? «Если они подкинули мне Артемона, – перескочил в своих рассуждениях Никита, – то у кого Мальвина?» Наверное, он думал, что был достоин черепахи Тортиллы, хотя Артемон мог быть предназначен и для его хрупкой спутницы. Хрупкой, но с гибким позвоночником, судя по всему.

– Ты часто виделась с Ириной? – спросил он.

– Я почти всегда останавливалась у нее в квартире, когда была в Москве. Ну, последние года два. И конечно, до того, как она стала жить с Севой.

– Ну да. До того. Скажи, а где она виделась с Олегом? – Никита говорил мягко, как бы между делом, но Виолетта почувствовала его живой интерес.

– Откуда я знаю? У него дома, наверное, или за границей, – предположила чуть наигранно Виолетта.

– И хитрый кот Копейкин ни о чем не догадывался? – опять равнодушно задал вопрос Никита.

– Я сама об этом задумывалась. У Олега была Катя. Они приходили к ним в гости. Да Олег и познакомился с Севой через Катю. А Ирина, наверное, познакомила его с Саломеей.

– Кого? Копейкина или Олега? – уточнил сразу Никита, сбив неожиданно свой флегматичный темп.

– Севу, конечно, – тут же подстроилась Виолетта.

Пришел матрос и принес поднос с лимонадом. Хрустальный кувшин и два стакана, а рядом на том же подносе лежали в произвольном порядке маленькие лимончики разных цветов, были даже нежно-голубые. Привет от Винченце.

 

7

Оба молчали. Добежали до черты и остановились. Он наблюдал за ней боковым зрением, продолжая смотреть за горизонт. Она знала, что он за ней наблюдает.

Последний раз Олег встретил Саломею зимой в банке, у Копейкина в офисе. Приехал к Севе поговорить об одном своем приятеле, умнике от науки, разрабатывающем новую медицинскую технику, заплутавшем в финансах. И вообще обещал Севе наконец ответить визитом вежливости, а не сидеть все время на своей территории, как очень большой человек на Большой Якиманке. Сева встретил его приветливо, хотя и чуть-чуть раздувался перед Саломеей, что вот, мол, все сюда ко мне заходите.

Перед ней стояла уже пустая чашечка кофе, и они, очевидно, заканчивали свою беседу.

– Это Демидов, почти герой нашего времени, отвергающий ценности политкорректности и активно наблюдающий за деградацией мировой идеологии, – незатейливо представил Копейкин своего гостя.

– Герои же совершают подвиги и творят справедливость! – воскликнула от неожиданности Саломея. – Ты что, ему пассивно симпатизируешь?

– Если бы пассивно. Он, наверное, за действиями пришел.

– Ну как сказать. У меня, конечно, есть некая цель визита, я же не водопроводчик, – объяснил Олег.

– При чем тут классовая дифференциация в ХХI веке? – игриво возмутился Копейкин.

– Саломея, вы находите с ним общий язык? – спросил Олег.

– Никогда об этом не задумывалась. Сегодня вот, кажется, мы договорились, – почти герой или авантюрист? – заинтересованно спросила Саломея об Олеге, но спросила их обоих.

– Хочешь еще кофе? – предложил Сева. Ему, конечно, хотелось ответить «Еще какой авантюрист!», но вместо этого сказал: – Олег у нас российский бизнесмен, и как его классифицировать, пока затрудняюсь в дефинициях. Могу только дать ему подклассовую категорию. Ну например, подкласс «Г».

– Так много? – удивилась Саломея.

– Почему это много? – не понял Сева.

– Прекрасная квалификация! – воскликнул Олег. – Я знал, что в глубине ты меня еще как ценишь! Это он перед вами оголился, спасибо за такую редкую возможность, – обратился Олег к Саломее и поцеловал ей руку, превратившись на мгновение в графа Монте-Кристо.

А она по-джокондовски улыбнулась Севе и перевела эту свою сложную улыбку на Олега. Может быть, тогда она ему и запала в душу: хрупкая и энергичная, простая и стильная, открытая и неприступная, красивая, но только если видеть ее всю и слышать ее голос. И совсем не Катя.

– Мой скромный жизненный опыт, – нарушила молчание Саломея, – говорит о том, что поражения, с которыми нам иногда приходится сталкиваться, есть настоящая Божья благодать и отношение к ним определяет нашу суть.

– Поражения?.. Что ты хочешь услышать? – Олег неожиданно для себя самого стал жестче.

– Я много чего хочу от тебя услышать – это очевидно. Мое присутствие здесь, как, впрочем, и остальных, не совсем бесцельно. – Она вдруг подмигнула ему, как будто о чем-то напоминала.

– Мне трудно сказать, о каком поражении идет речь. Или я был невнимателен, или ты просто решила немного поразмышлять, находясь рядом с симпатичным мужчиной, – подмигнул ей в ответ Олег.

Саломея тихо хмыкнула. Что касается мужской самоуверенности, она давно поняла, что с этим делать.

– Допустим, Ирина привезла тебе в Вену координаты голландца и ты как-то раздобыл проект их сервис-договора с клиентом. Скорее всего все тем же образом.

Олег знал, что она начнет все выяснять. Знал с самого начала, но приехал. Значит, он либо зашел в тупик и потерял нить после смерти Ирины, либо сам хотел что-то выяснить. Он не был похож на человека, останавливающегося на полпути. А то, что он влез в ее бизнес, – бесспорно. И то, что он искал с ней контакт, – тоже.

– Но у тебя остались вопросы? – не переставала допытываться Саломея.

– А тебе нужны ответы прямо сейчас? Не гони! – посоветовал Олег. – Ты же, кажется, черепаха у нас тут на корабле.

– Я могу поделиться должностью, – свеликодушничала Саломея, – тем более что надо бы поделиться.

– Берешь меня в секретари или делишь со мной ответственность за будущие решения? – не переставал красоваться Олег.

– А ты ждешь от меня решений? – Она сыграла удивление. – По-моему, ты еще ничего не предложил. Ну-ка, подбрось мне пару идеек! Как ты умудрился поссорить юриста моего клиента с банковским агентом, который разложил ему все по полочкам еще до того, как получил гонорар? И как ты втесался в сделку, которую начал разрабатывать еще мой покойный муж? – Конечно, она нервничала. Слишком тяжелыми были последние два года. Две смерти близких людей не проходят бесследно. А если еще и предательство? Не верилось, что Ира могла ее сдавать какому-то разодетому глобалисту. Но ведь она обманывала Севу, изменяла ему и собиралась за него замуж. А может, все-таки не собиралась? Просто деньги не страшны, но вот большим деньгам подвластно почти все. Непереносимое искушение. Весь этот люкс со своими иллюзиями, бездонным консуматорством, эта механическая гонка за наживой. Старо как мир, который не меняется, увеличиваются лишь суммы и изощряются фантазия и технический прогресс. Ей не привыкать. И не в ее характере сдаваться.

– А каким был его гонорар? – спросил Олег.

– Ты знаешь прекрасно, что его гонорар – это лишь верхушка айсберга и он не стал бы идти у тебя на поводу, зная окончательный куш.

– Журавль в небе – это очень красиво. Его цена была сто тысяч. Видишь, как я отзывчив на твои вопросы. Труднее было его найти и выйти на связь, чем совать банкноты. Да я и просил-то всего лишь замедлить процесс.

– Его убрали из сделки. Думаю, он вряд ли сможет дальше с тобой сотрудничать.

– Сотрудничать с голландцем? После того, что я тебе сказал? Ты в своем уме, девочка?

– Ну да, сотрудничать, но не с голландцем, купив себе билет на продолжение и расписавшись в книге посетителей. Сделай одолжение, принеси минералки. – Она хотела бы наброситься на него и задушить полотенцем с морскими звездами, на котором лежала. А потом выбросить за борт. И чтобы его тут же еще полуживого сожрали морские хищники. А когда бы они его переламывали, он бы вспомнил Иру.

– Конечно, божественная. – Олег метнулся вниз.

Саломею смущала ее женская интуиция. Что-то не совсем складывалось в ее представлениях о нем. И о Ханне.

– С тех пор как я видел тебя последний раз в твоей Франции, ты изменилась. Наполнилась какой-то другой энергией. Упражнениями, что ли, какими занимаешься или рисуешь акварелью, – не знаю. – Сева подсел к ней за барную стойку.

– Да, мозаикой балуюсь. Беру вазу из муранского стекла, бью по ней чемоданом и потом делаю орнамент. Как правило, он получается хуже вазы, но жизнь есть движение. – Она потягивала из соломинки какое-то слегка алкогольное питье, налитое в высокий стакан.

– Да, понимаю. Вазы никогда не кончатся, – согласился с ее жизнью Копейкин.

– Моя подруга Изабель сказала, что она так смеялась всего два раза в жизни, и если ты приедешь еще раз, то она мечтает опять встретиться с тобой. Я ей сказала, что у тебя на нее нет времени.

– Она красивая, твоя Изабель, – вспомнил Сева.

– Ничего особенного, – ответила Мари. – Я изменилась, – она вернулась к прерванному разговору, – потому что ты изменился.

Эх, Мари! Ты все видишь и замечаешь, от тебя трудно скрыть поселившееся во мне неумолкающее нытье о трагедии моей души. Почему такое со мной произошло? Где живут эти люди, полюбившие друг друга, на которых не падает потолок, которых не закручивает в торнадо, которые рожают двоих прекрасных детей, выпускают их в мир и сами продолжают ходить на работу и замирать в трепете, услышав голос любимого по телефону, опаздывающего на домашний ужин. Как из этого множества женщин надо было найти Иру и потерять навсегда за несколько минут? Может быть, есть категория человеческих судеб, когда предусмотрено пережить такие страсти, как только ты прикоснулся к истине?

Сева ощущал себя меченым. У кого-то есть судимость, у кого-то – неизлечимая болезнь, кто-то живет с одиннадцатью пальцами (как один известный китайский пианист), кто-то слишком умный, кто-то видит сквозь стены, а кто-то, как он, связан с тем миром… прерванной, украденной, вырванной любовью… Нет, ничего хорошего от этих связей он себе не наживет. Туда всегда успеется.

Он посмотрел на Мари более заинтересованно и откровенно. Она тут же поперхнулась.

– Что ты сказал? – откашлявшись, спросила она.

– Я сказал, твой бывший бойфренд, кажется, юрист? – Сева сделал знак официанту, стоявшему в глубине бара, и попросил мохито.

– Если ты о Николя, который приезжал со мной в Москву, он действительно юрист. Тогда он занимался недвижимостью и работал с русскими клиентами на побережье.

– Бог в помощь, – все так же монотонно вставил Сева. – Это он вывел Олега на «Берго-консалтинг»? – Помолчал и добавил: – Есть такая известная французская юридическая контора с филиалами по всей Европе, активно пробирающаяся на Восток.

– Николя мог. Олег же хорошо платит, ты знаешь.

– Он и дерет три шкуры, твой Олег. В бизнесе добреньких нет – они все бабочки-однодневки. Это ты их познакомила? – на всякий случай почему-то спросил Сева очевидное.

– Наверное, хотя у меня было впечатление, что Ирина знала Николя. Или мне так показалось. В ноябре Олег торчал в Париже около трех недель. Один раз мы встречались с ним и Ириной. – Это нужно было сказать, чтобы выяснить, что знает и что скрывает Сева, а самое главное, ей нужно было правильно рассчитать свои шансы. Хотя бы на Копейкина. Об Олеге она даже боялась мечтать.

– А зачем это вы встречались, ты не можешь припомнить, Мари? – Он как будто не понял, о какой Ирине идет речь, о каком Париже и о каком Олеге. Он просто спросил о деле, о возможных переговорах или о чем-то подобном. Сознание расслоилось, и та часть его, которую он начал прятать и засовывать вглубь, в самый свой дальний угол, чтобы не выдать вопль мучившего его горького подозрения, – эта часть сжала его сердце, или горло, или голову, или всего его и позволила ему удержать себя в руках.

Однако Мари заметила его смятение. Она была нормальной женщиной и не любила причинять боль. Она готова была на многое для него, хотя он пока и не протягивал руки. И как ему ответить сейчас? Возможно, Олег «поймал» Ирину на бизнес, наобещал кисельных берегов, но Олег – это истинное воплощение глянцево-гламурного образа со всех обложек и всех фильмов и сцен сразу: красив, умен, богат, с прекрасными манерами, в модном сдержанном шмотье и к тому же приверженец традиционной ориентации. Почти птеродактиль. Он видел, как Ирина относилась к нему, как поставила на него все. Даже Николя как-то бросил: «Олег – интересный парень». Мари знала цену такому комплименту от французского юриста, и далеко не последнего.

– Как – зачем? – удивилась она. – Пошли поужинать. Потом заехали в их отель и сидели там в баре. Ира неплохо говорила по-французски, кстати.

Сева смотрел на нее как на экран в кинотеатре, где смотрят только в одном направлении. Спокойно, как мог. Это что такое вообще он сейчас слышит? От этой француженки? Ира была в Париже в ноябре, он это помнил. Пойти убить Олега, что ли? Но он, Сева, его знает. Если бы они были любовниками, он бы не приехал сюда. Но почему Ира никогда не говорила, что виделась с Олегом? Глупый вопрос. «Я точно сдурел. Где Саломея? Куда все подевались? Ладно, успокойся. Она умерла. А я живой. Они могли встретиться и по бизнесу. А собственно, какие такие бизнес-интересы могли их объединять? Олег не занимался ювелиркой, алмазным сырьем, камнями, антикварным хламом. Да кто вообще может знать, чем кто-либо занимается на досуге или когда светит отдельно стоящая выгодная сделка? Как эта…»

– Ты должна мне сказать, Мари. Я подозревал, но не хотел подозревать. Раз уж ты начала об этом говорить… – Он впервые посмотрел ей прямо в глаза.

«Смотри, но не так, Сева! Теперь ты знаешь цену многим вещам. Пожалей себя! Оставь себя прожитого. Я скажу тебе, но что мне за это будет?»

– Они жили в одном номере, – медленно и многозначительно прошептала она.

– Ты смелая, Мари.

Пустота внутри стала больше, чем он сам. Горело лицо, глаза застилал туман. Хотелось махать руками, желательно держа в них какой-нибудь тяжелый инструмент из гаража, и все крушить. Он чувствовал себя подстреленным зверем, бессильным дать отпор и осознающим бессмысленность сопротивления, когда над тобой кружит вертолет и некуда спрятаться. Сева вдохнул воздух открытым ртом, потому что нос был заложен, и заметил, как Мари смотрит на него. Он замер на секунду. Она смотрела с недоумением. Она удивлялась. Она не верила своим глазам. Он страдал из-за женщины. Из-за женщины, которой нет. Он не мог такое сыграть. У Мари покатились слезы.

– Спасибо, дорогая! – тихо сказал Сева. Он оценил.

* * *

Олег спускался за минералкой по лестнице. Частично он был доволен разговором с Саломеей. Нужно было еще чуть-чуть поднажать, выставить свое предложение – хорошее, выгодное для обеих сторон предложение: он знал, где брать крупные сертифицированные бриллианты с легальным происхождением по очень выгодной цене, даже цветные, – и она откроет ему дверь в компанию Пита. А это очень непростая американская компания, с историей и именем, с клиентской базой, охватывающей полмира высшего общества. Конечно, он не знал, что было написано в брачном контракте Пита и Саломеи, но, судя по его отношению к ней, Пит мог оставить ей все. Она серьезная и достойная баба. То есть женщина, конечно. Не смазливая истеричная размазня, готовая на все, лишь бы ее приютили и возили с собой на мировые тусовки, покупали колечки и «биркины», а та, которую можно легко потерять и уж совсем нелегко приручить. Хочет ли она этого, кстати? Хороший вопрос. Какие у нее приоритеты? Тот самый случай, когда не знаешь, что важнее: потребности или возможности? Она – манящая. Ускользающая, как шлейф от парфюма явившегося привидения…

У бара сидели Мари и Копейкин. Они как-то необычно смотрели на него, как будто увидел незнакомца или безбилетного пассажира, не имевшего права вообще к ним входить. «Сева-то еще ладно, – промелькнуло у Олега, – тут непросто, но Мари почему так непохожа на себя утреннюю?»

Возможно, потому, что она чувствовала себя получившей доступ в их отношения, хотя бы через одну дверь, или поняла ответственность перед ними – не каждый день приходится говорить чуть ли не судьбоносные слова людям, – она сказала, достаточно громко и не меняя позы, в которой сидела:

– Я вспомнила нашу встречу в Париже, ужин в Le Tour d’Argent. – Потом сделала паузу, но и без паузы оба напряглись. – У Эрика Мансара из «Берго» были крупные неприятности с клиентом. Почему-то он отказался подписывать уже почти готовый контракт с представителем банка. Дело дошло до личных оскорблений. И Николя подставили.

– Кто подставил? – машинально, не думая, спросил Олег.

– Да, кто бы это мог быть, Сева? – спросила Мари.

– Отнесите наверх бутылку с минеральной водой и два стакана, – обратился Олег к официанту. – Что касается Николя, он остался вполне доволен. Мне кажется, я вижусь с ним чаще, чем ты.

– Мари не шевелилась.

– У нас еще есть время, – посмотрел он на Копейкина, – не спеши.

Сева, который всегда был готов ответить на подобные приказы своим приказом, сидел молча и неподвижно. Он весь был концентрацией усилия – не открыть рот и не вытащить руки из карманов.

– До вечера в салоне, если не увидимся. Обеда не будет. – Потом эта «сволочь» улыбнулась и, покинув бар, оставила Мари с учащенным пульсом и неясной головой.

Она так готовилась к этой поездке, много думала о том, какие варианты она могла бы здесь для себя реализовать – основные и запасные, – и вот сейчас поняла, что их почти не осталось, а Олег – это «опасно». Что бы она делала, если бы попугай Карло вытащил ей не Севу, а Олега? У нее даже горло пересохло, когда она представила его рядом с собой в кровати. Она залпом допила свой стакан. Копейкин ей не поверил, как всегда. Что за человек?! Чем только Ирина его пробила? Есть еще «химия», конечно, но на нее уж совсем не стоит рассчитывать.

– Я думала, ты ему в морду дашь, – отдышавшись, протянула Мари.

– Почему это обеда не будет? Ты слышала, что он сказал? И вообще, кто-то узнает что-либо раньше других – возмутительно! – На самом деле Копейкину было все равно. Не до обеда. – Я пойду спрошу, можем ли мы купаться – стоим на якоре, солнце светит, море спокойное.

– Плавать? Я тоже! – откликнулась Мари. – В ластах!

– Может, скутер возьмем, хочешь?

Но он же сам начал спрашивать про Николя. Откуда ему в голову пришла мысль про Николя?

 

8

Матрос был рыжий, как шкурка от марокканского апельсина. Он принес поднос, поставил на столик у шезлонга и посмотрел на Саломею.

– Вы из Одессы тут все, что ли? – спросила наугад Саломея, удивляясь, какие же бывают оранжевые люди.

– Да, из училища, – ответил матрос, – желаете что-нибудь еще?

– Нет, не желаю. Спасибо.

Олег не поднимался. Она уже передумала его топить в океанской пучине, и вообще, как только осталась одна, настроение улучшилось. Да и как это возможно тягаться с таким количеством живой воды? С одной стороны, просто вода или человек и вода, без лодки, кислородных баллонов и на открытом солнце – смерть, а с другой стороны – это самый лучший целитель физических и душевных травм – значит, жизнь. Неразлучные сестрички. Ей показалось, что она кружит над своей историей и опять видит новый виток, идущий по спирали судьбы. Повторяются ощущения, даже надежды. Вот только не хотелось повторять ошибки и отдавать себя на растерзание: окрылять неблагодарных, помогать проходимцам, учить дураков. Или это не важно? Отдавая, всегда получаешь больше. И надо уметь ждать, конечно.

Однажды, когда ей было лет семь, она сидела с бабушкой за большим круглым столом на террасе на даче и перебирала кучку гречневой крупы – вытаскивала неочищенные крупинки, камешки, мелкий мусор. Через открытое окно доносился запах сирени. Тогда все было так. Прежде чем положить в рот, надо было проверить. Сейчас мы просто открываем упаковку. И начинаются проблемы: от чрезмерного доверия к каким-то производителям-аферистам, нехватки времени на себя, заработанной жажды удовольствий. Зато мы дольше живем и лучше выглядим: без морщин и с талией. То есть опять можно завести новый роман, кстати. Мысли бесконтрольно лезли сами. Она опустила спинку шезлонга и легла на живот. Даже читать не хотелось. Ирина все ему рассказала, как пить дать. Но дальше-то на что она рассчитывала, зачем она все это устроила? Или нет, что он мог ей пообещать? А может быть, они даже и не успели договориться? Она зачем-то это делала в тумане своей влюбленности – он брал, потому что никогда не упускал шанс и еще почему-то. Хорошо бы додуматься.

Тогда зимой из Вены они возвращались с Ириной одним самолетом. Утром встречались с адвокатом клиента. Не договорились. Он как с цепи сорвался, не верил ни одному слову, диктовал новые условия, заведомо невыполнимые и унизительные для любого уважающего себя финансиста, подготавливающего сделку и объясняющего, что не следует навязывать свое частное мнение по этому вопросу швейцарскому банку, входящему в список Toп 10. Торговое соглашение не может быть изменено по сути, и документы должны быть предоставлены в соответствии со всеми 22 пунктами. А его личный труд стоит столько-то, что тоже не обсуждается, и предварительно выставляется аккредитив, а не выпрашиваются сведения и дополнительная информация на нулевом балансе. Потом вдруг адвокат заявил, что, проверив досье банкира, нашел какие-то несоответствия в датах его обучения в Международном Банковском Совете в Америке и в Лондонской Бизнес-Школе. А футбольная команда, в которой он якобы играл во время учебы в Англии, распалась до его поступления в Школу.

Сначала Саломея напряженно слушала этого самоуверенного юриста и чуть ли не поверила его сомнениям относительно целесообразности совместного подписания счета и владения сейфом, в котором находилась вещь, но потом, прищурившись, разглядела в его янтарных итальянских глазах чистой воды классический трехэтажный блеф. Адвокат «конкретно» перетаскивал одеяло на собственное, отмассажированное до блеска в лучших SPA-салонах тело и выуживал денежки из клиентского кошелька, растягивая каждую встречу и каждый телефонный разговор, так как его контракт предполагал почасовую оплату. Умница какой! С ним явно кто-то работал. Саломея задумалась. Но тогда она никак не могла подозревать Ирину, которой это было элементарно невыгодно. Ирина получала 50 000 евро от успешно проведенной сделки. Хотя что такое эта сумма в наше время?

– Ты что-нибудь купила в Вене, чего я не видела? – спросила Ирина, попивая шампанское, когда самолет набрал высоту. До этого она серьезная сидела молча и даже как-то неподвижно.

– Синий клатч наконец и комплект постельного белья. – Саломея чувствовала, что Ирина была взволнованна.

– Опять с кружавчиками? Ты прям как старая бабушка из «Домика в деревне». – Ирина любила с ней шутить на грани дозволенного. Потому что Саломея сама это любила.

– Сожалею, но у каждого свой ассоциативный ряд, детка. Думаю, это прекрасная деревня, где любят тонкий египетский хлопок и шелковое шитье, ты просто там еще не была. – Она сняла туфли и надела тапочки, которые принесла уже уставшая стюардесса. – Что-то ты помалкиваешь про Лондон, Ирэн? Например, можно мне рассказать, удобная ли опять же была кровать в номере? – Саломея в тот же день нашла Севе жемчужное колье в Италии у своего старого приятеля-антиквара. Белые барочные жемчужины, даже серебристо-белые, с сапфировым замочком в виде двух сплетенных рук. Антиквар сам сделал это колье, жемчужины были новые, он собирал их не один год, не спеша, в свое удовольствие, «для хорошего человека», и ему можно было довериться.

– Мы ходили на мюзикл. Мне понравилось. – Ирина допила бокал и нажала кнопку над головой, чтобы позвать стюардессу, потом добавила: – Человек из Сьерра-Леоне точен, как морской прилив.

– Скорее неизбежен, – поправила ее Саломея. – У нее есть то, что мы просили? Дело несрочное, мы всегда можем подождать, не забывай.

– Есть два камня. Она говорит, ливанец поднимает цены.

– Он каждый раз поднимает. Виолетту надо отжимать до конца. Я ей не очень нравлюсь, допускаю, но работает же! Что еще?

– Голова болит, – постаралась отделаться от разговора Ирина.

Саломея не стала настаивать. У нее было что почитать в самолете и о чем подумать. Ирина надела на глаза мягкие очки для сна, накрылась пледом и, наверное, заснула. Из ее стоявшей в ногах сумки «Биркин» торчала книга про бриллианты «A Dirty Diamond Knows No Class».

Таких книжек попадалось много. Что-то подобное можно было найти у Саломеи и в московском офисе, и дома. Дома даже не было определенного места для книг – они просто были везде. В спальне стояла этажерка с новинками и так далее: в кабинете, в ванной комнате, в холле на столах, полочках, в стенных шкафах. Рядом с Гоголем стоял Хемингуэй, Сартр с Набоковым и Цветаевой, с любимыми учебниками – книги по вегетарианской кухне, словари с альбомами по искусству и ювелирке. Не было только ненужных книг – они не дочитывались и исчезали.

Саломея взглянула на свою спящую соседку. Ирина была по-тихому красива, что обычно нравится умудренным опытом мужчинам и работодателям, любила добротную стандартную одежду спокойных тонов, правильно стриглась, говорила негромко и, конечно, скрывала свое Я до лучших времен. Она давно мечтала о необыкновенном отце для своих неродившихся детей и о яркой жизни рядом с чудо-героем. Мечты о кислом яблоке. Саломея увидела озабоченное лицо и спрятанные глаза. Им не раз приходилось летать вместе, и Ирина никогда вот так не старалась заснуть. Всегда было о чем перекинуться словечком, даже поделиться. Может, правда, у нее болит голова? Месячные, наверное.

Руки как-то сами потянулись к сумке за книжкой, отношения позволяли. Она включила верхний свет для чтения. Между страницами в середине книги лежали согнутые вчетверо два листа бумаги. Этого совсем нельзя было делать, но Саломея их раскрыла. Копия банковского перевода на 110 000 евро. Саломея быстро пробежалась глазами в поисках какого-нибудь имени… Николя Гютен. Банк: Credit Swiss. Второй лист: фотография Олега в лыжной шапочке, сделанная на черно-белом компьютерном принтере. «Во дура!» – пронеслось у нее в голове.

В Шереметьево их встречали нарядный Сева и водитель Саломеи. У Ирины очень болела голова.

Лежа на шезлонге, слегка покачиваясь вместе с яхтой на волнах, Саломея совсем расслабилась. Мысли понеслись к Питу. Она вспоминала о нем не как об умершем любимом человеке, а как о своей истории, которая случилась и закончилась. По-другому себе не разрешала. Вспоминала только самое счастливое – кусочками, вспышками – и посылала ему туда, на небо, свою память. Никогда не ходила на его могилу в пригороде Нью-Йорка и не хотела даже больше ехать в Штаты. Ставила иногда ему свечки в московских церквях, не обращая внимания на его иную веру. Ставила и всегда ревела, так что это было трудным делом и, может быть, ненужным.

Опять вернулась мыслями к Ирине. Сразу после Вены она попросила недельный отпуск.

– Почему я должна тебя покрывать? – возмущалась Саломея. – И врать Севе, с которым я начала сотрудничать. Ты знаешь мое отношение к партнерам.

Саломея чувствовала, что за всем этим стоял Олег. Нужно было тогда еще остановить ее, поговорить с ней. Спросить у Севы, знал ли он Николя Гутена. Она боролась с чувством деликатности, невмешательства в чужой мир, в тонкие материи человеческих взаимоотношений, чужих образов и обликов, не хотела вычислять ее влюбленную душу и отключенные мозги. Не верила, что Ира могла вот так продаться, сдать ее и Севу. И сейчас не верила. Господи, как будто она упустила обоих – и Пита, и Иру. Там болезнь, а здесь любовь. До катастрофы оставалось около двух недель.

Еще Ирина могла раскрыть Олегу круг их клиентов, думала Саломея. Олегу. Примерный круг. Некоторых знал и Сева, начавший приставать к ним со своими фондами и супервыгодными банковскими продуктами, хотя она не очень это приветствовала. Но скорее всего упор был на сделке. Может быть, у Олега есть проект, и он ищет деньги и партнерство? Кажется, он строит заводы во Вьетнаме, что-то она слышала от Кати. Заводы по производству детского питания, вспомнила. И все-таки она чувствовала какую-то масштабность в этом Олеге, какой-то неплохой подтекст. Да, именно неплохой, а она любила свой внутренний голос и научилась ему доверять. Сколько людей проскользнуло по ее жизни! И что есть жизнь – экзамен? Нужно ли его сдавать на «отлично» и вообще – нужно ли его сдавать? И когда – в двадцать, тридцать, семьдесят? И кому? Если не написано и не скреплено печатями, но ты обещал, – это считается или нет? Можно ли идти к высоким целям через предательства и убийства, обман и растоптанные судьбы? История и истории повторяются, меняя детали. Но может быть, каждый должен наполнить отпущенное ему временное пространство своим смыслом и опытом? Быстрее же бегают спортсмены, чем даже пятьдесят лет назад, – вот и материализованный результат. А что происходит с нашим мировоззрением? Сейчас, когда не так, когда на дворе новое тысячелетие? Цифры – вещь упрямая, факты времени со своим законодательством. Каждый сейчас, если хочет, может мыслить практически глобально: у меня зима – у него лето, у меня утро – у него уже вечер, есть техника, есть язык, есть мировая финансовая система, все идем подключаться к мировому интеллекту, создали себе виртуальные образы с их новым социумом, тянемся неизбежно куда-то туда – и вдруг стали больше думать о душе. Посягаем на будущее. Хотя всегда посягали. Стали бояться умереть двоечниками? Человеческие отношения, круг тех, с кем пересекались судьбы. Они многое решают. И кто и что ты есть. Их не обманешь. Даже если с ними ты один, а со всем остальным миром другой. А все ли двойки можно исправить? Любовь к жизни – самая главная любовь. Может быть, это и есть любовь к Богу? Отблагодари его своей жизнью. Вот уж кто видит, как ты ее живешь! Ей показалось, что Олег бы ее понял. Плевать на сомнения!..

Саломея почувствовала взгляд и подняла голову.

 

9

Мухаммед сидел на корме, уставившись в бинокль. Сева гонял на скутере вокруг яхты. Точнее, Сева с Мари, она уселась сзади вприлипку, как будто на Harly Davidson, и они нарезали круги. Мари повизгивала и выкрикивала французские словечки. Тоже, что ли, покататься? С Ханной. Кстати, куда она пропала? В туалет, наверное, пошла. Он и не заметил, как она подкралась и обняла его своими ручками. Мухаммед вздрогнул, захлебываясь от самых разнообразных эмоций – чего он только не успел подумать!

– Я мог упасть в море, небесная. С этим не шутят, – прошушукал он.

– Никто и не шутит, – четко, прямо в ухо ответила Ханна. – Каюты заперты, обеда не будет, остались из экипажа какой-то рыжий матрос и Попа Карло, чтоб скучно не было. Привет на скутере! – крикнула Ханна знакомой парочке в купальниках. – Bonjo-u-r!

– А почему обеда не будет, ты не узнала? – опечалился Мухаммед.

– Полезно для здоровья, наверное. – Ханна сунула два пальца в рот и свистнула, как шпана на шухере. – Сева! Газ сюд-а-а! – Она стала махать руками и каким-то платочком, чтобы он быстрее ее заметил, и он заметил и затаранил к яхте.

– Скажи, ты не видела наш спортивно-научный дуэт поблизости? Их тоже можно позвать, – предложил Мухаммед.

– Нет, не видела. А Саломея с Олегом наверху?

– Сейчас проверю.

– Да ладно, не спеши. Хотя проверь, – сказала Ханна, – а потом помоги Севе со скутером, он сейчас подъедет.

Мухаммед вообще не волновался и не напрягался по поводу того, почему закрыты каюты, зачем их вчера вечером усыпляли, где экипаж и где они стоят. Ему становилось все как-то и безразлично, и мило одновременно. Он поймал себя на мысли, что хочет побыть просто человеком в середине жизни, точнее, человеко-мужчиной. Рядом с человеко-женщиной. Ему нравилась Саломея. Он испытывал к ней совсем другое чувство, если сравнить его пылкие фантазии по направлению к Ханне. Та была в его мозгу бабочкой, сложившейся неожиданно приятной ситуацией, которой можно воспользоваться, а Саломея приходила во сне. Она стала незабываемой с первой встречи.

Саломея с Питом снимали виллу на море во Франции. Питу нельзя уже было находиться на солнце, так что в саду и около дома везде была создана тень. Он очень похудел, но оставался достаточно энергичен, прекрасно понимая свою обреченность. Мухаммед поехал туда с Виолеттой. Саломея их очень тепло и вкусно принимала. Пит бесконечно много раз целовал ей руки и смотрел только на нее. С ним уже невозможно было долго говорить о чем-то серьезном, о делах – всеми его делами стала его жена, и было видно, что он будет бороться за каждый отпущенный день. Они поговорили о брате Мухаммеда Рашиде. Рашид около десяти лет сотрудничал с Питом. Драгоценности ценились в странах Персидского залива, как нигде.

Она была тогда совсем другая: мягкая, внимательная, любящая и страдающая. Он испытывал к ней не просто сексуальное влечение, а какой-то неопределенный восторженный интерес к ее рассуждениям, живому лицу, грациозности. Рашид попросил взять к Питу Виолетту. Кажется, она даже привезла что-то с собой – обычно ювелиры и те, что вокруг них, вечно таскают в своих карманах пару вещичек, минуя все границы вместе с их таможнями.

– Надо же, Мухаммед, вы с Рашидом – одно лицо! – улыбалась Саломея.

– Но мы же братья! – Потом добавил: – А у тебя нет сестры? – Этим он хотел сказать, что если она у нее есть, да еще и похожа на нее, то он отправится за ней в любую даль. Смысл был не в сестре, конечно, а в том, что Саломея являла собой то, что он долгие годы искал и придумывал в своих мечтах. Ему хотелось быть рядом с такой. Но сестры не было, был угасающий любимый ею Пит – для Мухаммеда не время. Как врач он понимал, что их ждет через три-четыре месяца. После похорон тоже было не время, он видел ее несколько раз, но не решился.

В марте он приезжал в Москву на международный конгресс акушеров-гинекологов. Его позвал Вася Сомов, однокурсник по Волгограду, когда-то аборт-мастер высшего разряда, сейчас главный врач крупного московского роддома, веселый и добрый, грубоватый и прямолинейный, хотя уже стал дипломатичнее и совсем не матерился.

Кесарево сечение, недоношенные младенцы, внематочные беременности, СПИД, наркомания, аборты при поздних сроках, послеродовая терапия, донорская беременность, новая медицинская техника – на конгрессе было несколько интересных докладов и фильмов. Мухаммед взял на стажировку к себе в клинику двух молодых врачей из Москвы по Васиной рекомендации. Занят был страшно. Совсем перед отъездом позвонила оказавшаяся в Москве Виолетта и сказала, что Саломея пригласила их в ресторан. Он бросил все и пришел. Недолюбливал почему-то ни в чем не виноватую Виолетту и весь вечер мечтал, чтобы она их оставила вдвоем. Когда та ушла наконец в туалет, выпалил:

– Я знаю, что значит терять – не объясняй. (Он всегда был с ней на ты сразу, и она чувствовала его не колеблясь – ни о какой фамильярности не было и речи. Время поможет. Я буду надеяться. Это так, милая. А сейчас живи еще сильней.

– Еще и Ира… – еле слышно произнесла Саломея, – я не успела с ней поговорить, объяснить, может быть… Шанс всегда есть. – Какая она была другая тогда, в этом итальянском ресторане! Растерянная, грустная, без тени кокетства, в серой одежде. Она не понимала даже, что такая она прекраснее для него, чем когда-либо, что ее мокрые глаза напоминают ему его собственную грусть, ненавистную и любимую одновременно.

– Олега я возьму на себя, – сказал он.

Она лежала в шезлонге в бирюзовом купальнике и, кажется, спала. Он стоял и поедал глазами свою человеко-женщину. Каждую деталь и каждый сантиметр кожи. Если бы он мог подкупить попугая…

– Ханна, кажется, добралась до твоего клиента, осторожнее! – тихо сказал Мухаммед. – Иди вниз.

Саломея кивнула. Он сразу ушел – помогать Севе втаскивать скутер.

«Какой же он молодец, мой арабский скакун! – подумала Саломея. – Заставил меня говорить и поверить ему, не Олегу. А Олег, кстати, так сюда и не поднялся».

– Тебе понравилось? – спросил Мухаммед свою французскую попутчицу, подавая ей полотенце. Она ополоснулась от морской воды тут же под душем на нижней палубе.

– Я плавала на говорящем дельфине. Здорово! Была в мультфильме. Сева сказал, что ему так хотелось убежать на несколько минут. – Мари взяла из его рук полотенце с морскими звездами. – Спасибо.

– Да мы и так уже убежали дальше некуда. – Но подумал он о другом. – Давай я вытру тебе спину, доставь удовольствие, – галантничал Мухаммед и заметил Ханну наверху, которая смотрела на него и делала знак рукой, чтобы он к ней пришел.

Мари тоже заметила Ханну.

– Ты знал Ирину? – вдруг спросила Мари тихим голосом, пока они были рядом. Она по-своему укладывала в голове все, что могла собрать об этой девушке, которой раньше не придавала значения. Сейчас так не думала. Из-за Севы.

– Поговори с Виолеттой, – посоветовал Мухаммед, протянул ей полотенце и заспешил. Мари настораживала своими пустыми глазами. «Не мой гороскоп», – шутил он о таких, даже о красивых.

Мари же не хотелось идти ко всем. Она села на диванчик и стала мазаться кремом, медленно и тщательно, вспоминая, когда и как она видела Ирину, которая все время выскальзывала из памяти, потому что она смотрела на Олега тогда и изучала Олега. Ну да, симпатичная, не очень яркая, правильная вся, приглушенная: рубашка, юбка, низкие туфли… что-то еще, ах да – красивые, толстые, ровные зубы, как жемчужины… и задумчивость какая-то, наверное, об Олеге. Что за черт! Нет, не это. Николя, кажется, что-то потом сказал, когда они шли домой. Их отношения уже портились, и каждый поехал к себе после этой встречи. Ему все время было некогда, он уставал, пропускал стаканчик после работы, а Мари особенно его никогда и не задерживала: клерк – он и есть клерк со своей гребаной карьерой, чинопочитанием, подъемом в шесть утра, долгожданными бонусами, никогда не соответствующими ожиданиям, черными ботинками средней руки, да и любыми – не в них дело, – и несгибаемой вежливостью. Никаких тебе сюрпризов, незапланированных самолетных билетов, посыльных с букетами цветов, перевязанных модной веревочкой, утром, домой. Тошниловка – не мужики. Конечно, и у свободно парящих орлов были свои нерушимые планы, хотя ничего определенного, чтобы знать заранее. С ними вообще можно запутаться, так как они могут работать и уставать еще больше, не желать ни в чем отступать и отдыхать в клетке со львом или с акулами. Ее подкупали те, у кого она чувствовала эмоциональный накал, фантазии о них самих, материальную свободу, которой умели распоряжаться, а не количество денег.

– Она как рыба, которая хочет дышать носом. И иногда дышит как дельфин. – Николя сказал тогда, наверное, что-то еще про Ирину, но она запомнила про дельфина. Их отношения с Олегом они не обсуждали, как и свои.

С мужчинами, она заметила, происходит совсем не то, что они снимают в фильмах, пишут в книгах или рассказывают друг другу – с ними все наоборот. Смелость превратилась в осторожность, ничего общего с хорошими манерами не имеющая. Более того, напора, той самой страсти с экрана нет вообще. Может быть, они сейчас себя стесняются? Это они-то? Вечно ему надо подавать какой-то бесспорный знак, чтобы он «понял», то есть самой начать, другими словами. Очень часто их интересует дамский кошелек и, конечно, ее товарный вид, на который они не собираются тратить усилия, даже живя под одной крышей, – выбирается prкt-a-porter. На сезон-два, если классическая модель – на подольше, а если нет? Ну не модно, так и не модно. Да с какой это стати? Они, видите ли, ищут себе подругу-друга, сообщника-советчика, равностойного спутника, а еще лучше, если он, то есть она, материально стоит несколько повыше. Но и тогда, из-за своей неотвратимой и неизбежной полигамности, которую надо понимать и уважать, если любишь, у него есть подпольное право заглянуть в чужие стринги. Не говоря уже об интересе к себе подобным, потому что они, видите ли, не знают своей истинной природы, им любопытно, а что там? А вдруг там легче? Ну, если они так резко меняют свой геном или просто мозги, вследствие сложившихся обстоятельств, технического прогресса и доступного высшего образования для женщин, женщин те же климатические условия обязывают пересмотреть некоторые позиции в отношении не-женщин. Искать не затронутые всем этим процессом куски суши уже поздно. Что, лететь с Олегом на новую звезду? А он всех не возьмет. Начинай сначала.

Пришел Сева и встал под душ, чтобы смыть соленую воду.

 

10

Все опять расселись в холле. Апельсин носил напитки и ни на какие вопросы не отвечал. Еды у него в баре не было, даже сухого печенья и орешков. Мухаммед пошел проверил и подтвердил. От жары, перемены климата, напряженных бесед, водных процедур и всего такого народ немного устал. Никита не долго думая прилег на белом диванчике, Сева с Мухаммедом тоже полусидели, Мари пристроилась рядом с Виолеттой, Ханна почему-то поближе к Олегу, а Саломея стояла, облокотившись, у бара со стаканом воды. Зип и Фил исчезли вместе с капитаном и остальными. Никто, конечно, не верил, что их нет, потому что оставить такую яхту без присмотра было невозможно.

– Я думаю… – сказала Виолетта.

Все напряглись.

– …что Иксом и Игреком может быть любой из нас. Можно составить сорок пар сочетаний. – Она подмигнула Копейкину, как бы извиняясь, что тоже умеет считать. – И каждая пара найдет что сказать. Сами понимаете, Папа Карло долго не думал. Опасность заключается только в степени искренности и в личных мотивациях.

– Трудно быть честным, это непринято среди людей, – как будто поддержала ее Саломея, – и трудно верить. Значит, надо обойтись без этого.

– Можно дать право выбора, так же, как жизнь дает, – сказал Никита.

«Приехали!» – заерзала, подумав, Ханна.

– Ну так и не надо спешить, ребятки! Само придет, правда, Мухаммед?

– Частично да. А то сначала газ, потом без обеда, я уже не знаю, чего вечером ждать, – ответил он.

– В феврале резко затормозилась сделка, над которой моя компания работала больше года. – Саломея так и стояла у бара со стаканом в руке. – В феврале погиб всем нам знакомый, а для некоторых очень близкий человек, и по счастливой случайности, наверное, остался в живых второй человек, получивший физические и душевные травмы, что никогда не проходит бесследно. Многим из нас эта история небезразлична, мягко выражаясь. И как всегда бывает в жизни, дорогой Никита, по разным причинам.

– Думаю, сорок пар многовато, Вили, – поправил Никита. – Может, остановимся на том, что есть, а то отпуска не хватит.

– Вообще кормить перестанут, – бунтовал Мухаммед.

– Остановимся, – поддержал предложение Олег. – Мухаммед, не можешь уточнить у Рашида, почему в конце января он отдал четыре двадцатикаратника Виолетте в кредит, чего он обычно никогда не делает? А ты, Саломея, вспомни, пожалуйста, это была твоя просьба, или тебе эти четыре камушка ни о чем не говорят?

– Как интересно! – воскликнула Ханна. – И нас четыре пары тоже!

– Мало ли, дорогая, так уж не обольщайся, – донесся Сева. – У мусульман вон четыре жены – сложившаяся жизнь, и так можно.

Мари вытянулась в струну:

– Помедленнее говорите, а то я по-русски не очень хорошо понимаю.

– Я пока никому звонить не буду, – решил Мухаммед, – успеется. Виолетта, ты что скажешь?

– Я читала про некоего Ричарда Кука, – моментально придумала Виолетта, – который бегает со скоростью 70 километров в час. Давайте обсудим?

– Мне эти четыре камушка ни о чем не говорят, Олег, – почти перебила ее Саломея. – Ты считаешь, что использовали мое имя? Под честное слово четыре миллиона в нашем бизнесе не отдают, мы не осушаем Тихий океан и не строим канатную дорогу до Сатурна, у нас такие суммы зашкаливают за нормальную просьбу одолжить, тем более что на рынке стоимость намного выше.

– Значит, была особая ситуация: он либо чего-то испугался, либо что-то за них купил, – предположил Олег.

– У Виолетты? – спросила Ханна. – Виолетта, ты что, продала свой отель вместе со всеми своими медалями?

– Да, и город Варну в придачу. – Виолетта разозлилась не на шутку.

– Мухаммед, тебе придется звонить братцу. Вдруг Олег что-нибудь напутал? – осторожно усомнился Никита.

– Допустим, не напутал, – протянул Сева, – а нам-то что? Ты уж договаривай, – обратился он к Олегу.

– Виолетта, тебе точно, кроме господина Кука, по этому вопросу в голову ничего не приходит? – Ханна как-то осмелела вдруг.

– Могу еще рассказать про мисс Сеймур, которая прыгает с самолета без парашюта. – Виолетта никогда не сдавалась без боя.

– То есть самолет стоит в аэропорту, припаркованный, а мисс Сеймур с него прыгает? – Ханна тоже женщинам, как говорится, «не спускала». – Или это ты и есть мисс Виолетта Сеймур?

«Что-то в этом есть, – подумал Сева, – в камушках».

– Допустим, Рашид их отдал мисс Сеймур, – сказал он, – а она, ничего не боясь, с ними отправилась дальше. Так не бывает. Они либо отданы сразу же кому-то, либо сразу же были положены в банк под две подписи, а если так, то это залог. Вопрос только – за что? И чья вторая подпись соответственно? Олег, я один, что ли, тут буду размышлять? – возмутился Сева.

– Насчет даты ты ничего не путаешь, Олег? – поинтересовалась Саломея.

– До десятого января, если быть точнее, – сразу откликнулся он.

– Одиннадцатого января у Рашида родился сын, и он был дома, – вспомнил Мухаммед.

– У тебя, наверное, много племянников, – вставила Мари. Она следила за происходящим в силу своих возможностей.

Мухаммед почему-то не ответил на этот вопрос.

– А мне вот кажется интересным, как наш сероглазый воин узнал про эти четыре маленьких камушка. – Саломея села на спинку кресла рядом с Севой. Было очевидным, что она поддерживала Севу внутренне, и не только его вопросы. – Я вижу как будто три возможности: Рашид сам тебе рассказал, – обратилась она к Олегу. – Я на самом деле первый раз слышу, что ты был с ним знаком, но это не аргумент в нашей бурной жизни. Дальше – тебе сказала Виолетта, а сейчас она забыла об этом, вдруг ты ей тоже нравишься, как мужчина, или нравился тогда. Хотя это скорее всего совсем не так, но о причинах можно потом. И третий вариант – был кто-то третий, кто знал или по чьему поручению действовали эти двое. Ну так скажи нам, пожалуйста, откуда ты знаешь про такое интересное соглашение?

– А Виолетта, значит, на все вопросы уже ответила? Давайте все так разговаривать! Я думаю, Мухаммед, ты слышал про хирурга, который менял головы пациентам? Ну там, Патрику пришивается голова Джозефа, их никто не узнает, не берет почему-то на работу, и они уезжают в Китай. – Олег редко выходил из себя.

– Долечиваться, – вставил Сева.

– Так это мой хлеб, если на то пошло. Ты про какой-нибудь экологический кризис рассказывай, типа верблюды переплывают океан, чтобы умереть в Колумбии. – Мухаммед тоже нервничал.

– Да, с голодными мужиками каши не сваришь! – вздохнула Ханна.

– Знаете что, – сказала Мари, – отпуск наш только начинается, и мы, можно сказать, только что все познакомились. Времени еще полно. Нельзя же все узнать в первый день.

– Давайте лучше кино смотреть до ужина, – посоветовал Мухаммед и открыл стенной шкафчик, наполненный дисками с фильмами. – Вот вам библиотека Оскара! Так-так… лучший фильм 1940 года… Альфред Хичкок небезызвестный… «Ребекка».

– Опять про Саломею, – пошутила Мари.

Олег держался на расстоянии. Не переставал ее рассматривать. Видел новое в ней и нечто такое, как ему казалось, чего раньше не видел ни в ком и никогда. Он давно не испытывал к женщине светлых чувств вперемежку с вызовом. Она поддразнивала его самолюбие, и ему – наконец-то! – захотелось взаимности. Заставить ее довериться ему, не сомневаться, вымучить ту самую страсть, которая смывает нацепившееся временем окисление на серебряном подсвечнике, опять зажечь на нем две красные свечи, немеркнувшие, освещающие и греющие одновременно. Он не знал ее личной жизни – ни прошлой, ни тем более настоящей; он не знал еще ее саму. И что значит «знать», когда ухает сердце?

На плазме жил готический роман Дафны Дюморье с напряженными романтическими отношениями героев Джоан Фонтейн и Лоуренса Оливье. Сказки всегда нужны – и несмышленым мальчикам, и задиристым девочкам, как теплое молоко, о существовании которого вспоминаешь, когда болит горло. Почему Мухаммед выбрал этот фильм? Там тоже есть женская смерть: то ли убийство, то ли самоубийство… Ирина совершила самоубийство? Непохоже. Она не могла вовлечь туда Севу. Но кажется, Саломея не очень-то верит в стопроцентный несчастный случай.

У фильма был счастливый финал, если не считать сгоревшего замка со всем его многомиллионным добром и традициями и гибели не вполне адекватной экономки с лесбийскими наклонностями. Но так как она была злодейкой, причинившей столько горя и страданий главной героине, ангельскому и бескорыстному созданию, а замок и так надоел своими грустными и трагичными воспоминаниями, то это можно было рассматривать как сущую безделицу на фоне наконец-то полностью прояснившихся взаимоотношений главных героев.

На пальцах левой ноги у Ханны чуть раскачивалась искрящая блестелками босоножка. Ханна тоже наблюдала. Что-то ей подсказывало, что Мухаммед фальшивит. Она никак не могла вычислить его интерес и его роль. Вроде бы он был недалек от бизнеса и не прочь разыграть удачную комбинацию с доходностью «в разы», но все эти ученые, педагоги, артисты, врачи носятся со своей профессиональной жадностью, открытиями, славой, навязчивой идеей что-то уметь лучше всех, добраться первыми, и… отвлекаются. А ей нужно знать наверняка. Тяга к большим деньгам родилась у нее в Америке, что так же естественно, как родиной ее любимого Верди не мог быть Берег Слоновой Кости. Нью-Йорк не пускал ее в настоящую светскую тусовку частных вечеринок и на те посты в крупных компаниях, на которые она целила. Судьбоносных еврейских родственников, контролирующих денежные массы европейских и американских государств или плотно засевших в мировой нефтянке, в роду у мамы не было. Русский папа содержал два гаража в Израиле и с трудом говорил даже по-английски. А Ханна была красавицей и хотела интересной судьбы, высоко парящей над бытовыми проблемами. Ничего определенного она еще себе не придумала и никого не любила. Любовные переживания тоже отвлекают и уводят в сторону. Был один сложный эксперимент с заумным польским программистом, перебравшимся из Канады, но ее он так и не спрограммировал, потому что она сама, оглядевшись, нажала вовремя кнопку «delete». Потом еще от любви появляются дети, начинаешь с ними таскаться, лечить их, учить, а жизнь поворачивает за угол. Если честно, ей еще не было понятно, чем бы ей хотелось заниматься, но пока ничем. И ни с кем. Она даже подумывала осторожненько потрепаться на эту тему с Мари, послушать ее французско-европейскую истину. Виолетта же вызывала в ней легкое отторжение как от девушки постсоветского пространства, неспособной, по ее глубокому убеждению, на свободное осмысление мировых женских вопросов, а уж что касается Саломеи, этой хитрой акулы с добрым вдумчивым лицом… тут она даже перестала раскачивать свою босоножку и наступила ногой на пол.

На какой-то не совсем ей понятной тусовке в одной из галерей в Челси, через своего дружка гея Йосика, она познакомилась со Стеллой, секретаршей Пита, тоже еще ребенком приехавшей из России. Первый раз Ханна увидела такую стильную девку. Больше всего ее потрясли не одежда с туфлями и не дистанционно-приятельская манера себя вести, а ювелирка. Брошь-солнце делала ее всю, весь ее образ и даже улыбку. И вроде она прицепила эту брошь, как все, с левой стороны около плеча на собранный темно-серо-коричневый шелк грубой выделки, но как же это было волнующе и неожиданно!..

Выставлялся Джим Дайн со своими деревянными скульптурами… Ханна обошла их все. Она никогда не делилась своим мнением в таких местах и ничего не спрашивала. Наблюдала за публикой и за собой. «Лжец», «Мой ангел», «На вершине мира», «По дороге в Борас», «Надежда и глаза», «Два смотрящих мальчика», «Плачущий песок» – все это был Пиноккио. Фигурка деревянной куклы из старой итальянской сказки. Иногда фигурка была метра три, иногда один метр. Размазанная, стекающая, яркая, кричащая краска: «Я не просто деревянная безделушка! Смотри, как я иду, как я радуюсь и плачу, вру и люблю». Или еще что-то о мальчике середины прошлого века. Его можно было назвать пионером из советской школы конца шестидесятых, из поколения тех же деревянных куколок, повторяющих судьбы своих бедных и честных отцов, изовравшихся настолько, что каким-то чудом прорвались в космос. Юрий Гагарин – настоящий Пиноккио. Этот Джим Дайн все время, почти всю свою творческую жизнь, импровизировал с образом деревянного человечка. Но сказка-то непростая, как ни крути. Читает весь мир и еще долго будет читать, несмотря на электронные мультфильмы, где на экране происходит десять событий одновременно в разных углах, и кроме «здорово!», ребенок вряд ли еще как-то может прокомментировать любимый мультик, а что уж говорить о папе с мамой или дедушке.

У самого большого Пиноккио стояла пара.

– И куда я это поставлю? – спросила жена.

– В саду можно, – невпопад предложил муж.

– Для птичек? Как Карл Маркс у «Метрополя»? Да и потом, он же деревянный!

Благородный порыв был выключен как футбол в телевизоре. Джиму Дайну не повезло представиться в подмосковных владениях и увидеть заснеженного Пиноккио с вороной на голове. Хорошо, наверное, что люди не в состоянии отслеживать все возможные варианты своего будущего и будущего своих творений.

Обойдя зал дважды, Ханна нашла Йосика. Он стоял в цветистой группе своих друзей.

– Пошли к Стелле, – вытащила его оттуда Ханна, – у меня есть что ей сказать.

И они подружились. Красавица Ханна худо-бедно воспринималась ее друзьями. Потом Ханна помогла Стелле с сайтом, который наконец понравился Питу, потом стала заходить в их офис. Саломея приехала туда новой женой. Если вдруг кто-то косо на нее смотрел, Пит с ним прекращал общаться. Он играл в свой унаследованный от матери ювелирный бизнес, но не играл в своей личной жизни. Приоритеты были незыблемы. О том, что он болен раком, многие знали. Когда Ханна поняла, что совращать Пита бесполезно, она перестроилась и стала проявлять интерес к ювелирке, а Стелла много чего ей нарассказывала.

Мухаммед чихнул, замечтавшись, наверное, о бараньих ребрышках. Смешно, как зверек даже чуть смутился и сразу взглянул на Саломею. «Странно так чихнул, – подумала Ханна, – и не на меня посмотрел, а на эту Снежную королеву, как будто только она одна была свидетельницей его экзотического чиха».

– Судя по тому, как ты здорово чихаешь, – обратилась к нему она, – тебе фильм очень понравился. Или я ошибаюсь?

– Мой кот Вася чихает, когда обманывает, – проснулся Сева.

– Его бы познакомить с Попой Карло, – предложила Мари.

– Французы вечно недовольны, – намекнул Мухаммед, – поэтому они такие сыры придумали.

– Держи! – Олег кинул ему коробочку мятной жвачки. – Нашел в кармане.

– А можно поподробнее про кота? – вдруг попросила Виолетта.

Саломея опять поймала ее взгляд, неуверенный, неспокойный и ищущий.

– Это был приблудный, драный, серый в полоску кот, мяукал у моей двери, когда я приехал из очередной поездки, – сразу откликнулся Сева. – Я сначала хотел назвать его Спартаком, но не назвал по ряду причин.

– Болеешь за «Челси», наверное? – предположила Ханна.

– Не перебивай, – остановила ее Виолетта.

– Он не был в порядке, как я вам уже сказал. Похоже, за всю его жизнь треску со сметаной ему никто не давал. Он приполз после жестокой схватки. Я сказал ему тогда: там за дверью – рай, там тепло, сухо, сытно и дорого, и я беру тебя на работу даже с твоим громильным CV, но дороги назад не будет, кастрация не рассасывается, мы заключаем пожизненный договор, а качество инкарнации я не обещаю. Думай, все в твоих руках. Он сконцентрировался и из последних сил спел такое «МЯУ», что я открыл ему дверь.

– Не пожалел? – спросила после паузы Саломея.

Виолетта смотрела на нее с благодарностью. А Ханна смотрела на Виолетту.

Когда она делала второй круг по галерее, прицеливаясь в Стеллу, она увидела деревянного черного кота, и сразу на ум пришла Страна Дураков, зарытые в землю монетки и невыросшее дерево…

– Мечтать не вредно, – повторял отец Ханны прописную истину, – но научись правильно мечтать. Каждую мечту надо немного привязывать к жизни и к себе самой. Если есть правильная мечта, она исполнится. Только вот, бывает, с опозданием, когда ты уже забудешь про нее или не поверишь.

– А мечта и цель – одно и то же? – Ханне было лет четырнадцать, она уже жила в Америке и видела отца только во время каникул.

– Цель подчиняется мечте. Мечта – это реальное волшебство, как в сказке со счастливым концом, а цель – это путь. Целей много, они рациональны и разумны, они честные и не очень, а мечта – это другая категория, она не связана с людьми и их отношением к тебе. Мечта – это человеческая суть: без соседей, денег, внешности, – он задумался, – может быть, талант – да, только твоя одаренность от рождения может придумать мечту. Все большие дела у людей начинались с правильной мечты.

– А что значит большое дело? – Она любила своего отца, задумчивого и грустного, веселого и нежного, злившегося, строгого, резкого и ей тогда непонятного.

– Когда ты делаешь то, что хочешь, и счастлив оттого, что у тебя получается.

– А ты? – спросила Ханна. – Ты знаешь себя?

– Может быть, я – это ты? – ответил он вопросом.

– А я – это ты? – улыбнулась Ханна.

– Мечта – это большой секрет.

– Город-мост? Помнишь, ты говорил это?

– Я? Что-то не помню, – не признался отец.

– А если ничего в голову не придет?

– Ну как тебе сказать? Одни пьют коктейли, другие их делают, и я не знаю, где ты захочешь быть. Все зависит от тебя. Смотри по сторонам.

Сейчас Ханна уже понимала такие вот рассуждения. Но нельзя же иметь мечтой «богатство». Это там, наверху, не поймут и пошлют какие-нибудь ненужные старые деньги. Что-то не мечтается пока. А у этой Виолетты есть какая-то мысль в голове, и она ее гонит, точно. Чуть что, она лезет со своими вопросами. Про кота ей расскажи…

– В сказках добро побеждает зло, – донесся голос Никиты с его облака – он все время где-то витал и думал о своем, не умел, наверное, отдыхать или, наоборот, так вот и отдыхал, если вообще этот день можно было назвать полноценным отдыхом, – но зло остается. – И добавил: – На перевоспитание. Может, образы зла и есть тот самый урок, который учит. Быстрее всего бегаешь, когда убегаешь. – Он смотрел на Виолетту.

«Что они тут все переглядываются?» – занервничала Ханна.

– Кот Базилио – ключевая фигура, ты прав, Никита Сергеевич. – Говоря, Олег подошел к Саломее и допил из ее стакана воду.

Она захлопала глазами. Что он себе позволяет?

– Алексей Николаевич долго думал над своим римейком и сделал-таки его лучше оригинала. Написал вообще о другом. Главное – это Буратино, Страна Дураков и светлое будущее не пойми в какой стране и в каком кукольном театре. Масштабное выступление. Это тебе не новые башмаки, которые получил Пиноккио.

– Но Пиноккио превратился в живого мальчика! – возмутилась Виолетта.

– После того как, – продолжил Олег свой литературный анализ, – Пиноккио стал ослом, потом его проглотил кит, а внутри кита за маленьким столом сидел его отец с зажженной свечкой, чтобы не было темно, Коллоди сдулся или перебрал, – не знаю, что точнее. И с Феей накрутил: то она ему сестра, то мать, то могила ее какая-то. Я в детстве все это не любил читать.

– Ты сравниваешь, какой писатель лучше, что ли? – спросила Ханна.

– Хороший вопрос, – похвалил ее Никита. – Буратино появился на свет в середине тридцатых годов прошлого века, и без фигуры выдающегося государственного деятеля и объективно-исторической необходимости общественных преобразований с критериями «народности» книжка не была бы книжкой, а писатель – писателем. Бедному Коллоди такое и в голову не могло прийти. Он хотел лишь научить трудолюбию и послушанию, честности и чувственности, обычной и вечной правде бытия, скромной, достойной жизни, а Толстой посягнул на всеобщее коммунистическое далёко.

– Ну конечно! – кивнул Олег. – Он все вроде бы перекроил, но без Кота и Лисы не было бы сказки.

– А кто же тогда Лиса-то? – спросила Мари.

«Все она кокетничает, все ей неймется!» – подумала в сердцах Ханна.

– Мари, – Олег единственный из всей компании стоял, ни на что не опираясь, и как бы возвышался над всеми, – ты знала, что Ирина беременна, и ты знала, что у меня был клубный сьют в парижском отеле с двумя спальнями. Она сообщила тебе эту подробность? – Теперь он обращался к Севе.

– Ира? – еле произнес Сева деревянными губами и уставился на Олега. – Ты хочешь, чтобы я тут сдох на этом диване?

– Копейкин, я не мог быть отцом ее ребенка. Не мог и не хотел.

– Ну, о подобных желаниях мало кто интересуется, иначе, может, и люди бы вымерли, – вставила Ханна.

– Зачем ты встречался с Ириной в Париже? – перебила ее Саломея. – Зачем вообще ты с ней встречался?

«Сейчас все испортит», – подумала Ханна.

Севу было жалко. Он отключился и уставился стеклянным взглядом в самого себя.

– Она попросила помощи, – сказал Олег.

– Сделать аборт, что ли? – ухмыльнулась Ханна.

– Помолчи, пожалуйста, очень тебя прошу, – прошипела Виолетта.

 

11

Ирина обожала водить машину. Чувствовала себя в ней как страусенок в своем крепком яйце. Всегда играла музыка, заряжался мобильный телефон, хлопали дворники, пахло васильковыми полями из распылителя, прикрепленного к вентиляционной решетке, на заднем сиденье сидела плюшевая обезьяна и лежала подушечка из лондонского Тауэра с изображением королевской короны. Каждую неделю – чаще не получалось – она ездила на автомойку, или в авто-СПА, как говорила ее вечно иронизирующая начальница. В машине она оставалась наедине с собой и думалось там, как нигде.

Стояла середина октября – еще солнечное и не очень дождливое время. Она благополучно проехала Митино и свернула на Кольцевую. Движение было среднее, и настоящих пробок в это утро не было. Потом она включила правый указатель поворота и поехала в Крокус-Сити. Олег ждал ее в одиннадцать в кафешке на первом этаже. Катя, с которой она просидела пять лет за одной партой, ставшая ее настоящим другом и даже, можно сказать, почти сестрой, сказала ей перед отъездом:

– Олег ищет отношений без обязательств. Ему нужен готовый продукт: сделанный, отшлифованный и, конечно, без проблем, в том числе и материальных. Он головокружительный любовник, хороший собеседник, но он не будет тебя знакомить со всеми подряд, водить ко всем в гости или возить на курорты. Только иногда – занят. Ночью он не берет телефон, вечером ходит, куда хочет, ничего не говорит о своих делах и может улететь в какую-нибудь Мексику на следующий день. Был женат. Желающих с ним пообщаться дам, на сто процентов соответствующих его требованиям, больше, чем ты можешь себе предположить. Мне казалось, он любил меня и не изменял.

Кате с Ирой было все понятно, как только она познакомила их с Олегом. Это бывает у подруг и даже у сестер, и случается, что «вторая» побеждает. Но Катя уезжала непобежденной. Она просто бросила Олега с другим, с тем, кто видел в ней не только красивую и удобную любовницу.

– Севка тебе больше подходит, – добавила она.

«Так. Может, махнемся?» – ответила ей тогда мысленно Ирина.

Ира была старомодной, она не вписывалась в социальный мировой mainstream, несущийся навстречу личностной женской раскрепощенности, полной ответственности за свою жизнь и свободы заключения или расторжения брака, а то и его отсутствия. Она верила в великодушных, влюбленных до гроба состоятельных мужчин. Принц где-то ходит, его лишь надо встретить. Олег не сможет устоять перед ее чистыми и глубокими чувствами, пренебрегая вопросами чести приятельского кровосмешения. Влюбившись в свою к нему любовь, в придуманные образы ожидающего их счастья, она приготовила ему прекрасный подарок в несколько миллионов долларов, который должен был стать ее скромным вкладом в их будущий семейный бюджет. Она бросит к его ногам все свои знания и возможности, свои и чужие связи и замыслы, она нарожает ему детей и совьет настоящее гнездо.

Олег не только ничего не знал и не догадывался о ее проектах, но даже не думал о ней, как о женщине ближайшего будущего, не говоря уже о всей жизни. Он приехал в назначенное ею место. Ирина была связана в его голове с Катей. Катя ушла. Возможно, он сам подталкивал ее сделать этот шаг, но все равно было нелегко, и Катю нужно было поскорее забыть. А тут опять Ирина с какой-то просьбой, которую Сева, очевидно, выполнить не может. И вообще, общаясь с ним, он не только с ним не сдружился, но впал в сразу возникнувшее и крепнувшее противостояние, а такое, кстати, у Олега случалось очень редко. Он давно научился видеть людей, находить к ним правильный подход и не наживать себе недоброжелателей, особенно на пустом месте знакомств своих любовниц. Хотя приехал сюда сразу же по первому зову, люди из деловых отношений такой бесцеремонности себе позволить не могли бы.

Олег расхаживал по цветущим в прямом смысле и мраморно-бежево-блестящим интерьерам, безучастно поглядывая в уже надоевший люкс дорогого шмотья и ювелирно-часовых предметов.

Они встретились, сели за столик, заказали два кофе и ей пирожок с вишнями. Он слушал ее и видел другую Ирину, слегка одержимую, если вообще ее знал, – они толком никогда друг с другом и не разговаривали, не оставались наедине, не имели общих тем и проблем, она не вызывала у него повышенного интереса – девушка, каких много в московских офисах средней руки, школьная подруга Кати.

– Ты говоришь об участии частных инвесторов в международной торговле банковскими инструментами? Я правильно тебя понял?

Ирина кивнула.

– У тебя есть активы – в данном случае четыре первоклассных бриллианта, есть выход на трейдера, есть посредник, от которого зависит подготовка сделки, но посредник – человек Севы, а Сева ничего не должен знать.

Ирина опять кивнула.

– Я думаю, ты мне должна сказать почему.

– Он в контакте с Саломеей, – послушно ответила Ирина.

– А ты решила обойти их обоих? – Олег немного удивился.

– Мы решили. Я не одна. Но об этом потом. – Она опустила глаза.

– Документы на камни легальны?

– Да, собственника я знаю. Есть инвойсы происхождения.

– Какова конечная сумма договора?

– Пятьдесят миллионов. Если ты мне поможешь, мы делим поровну десять процентов. – Ей хотелось подчеркнуть свое великодушие.

– Каковы гарантии?

– Субконтракт на твое имя.

– Сроки операции?

– Три месяца. Выплата траншами, – выпалила Ирина.

– Ты вышла на контакты Саломеи? – Олег смотрел на нее, как ястреб, готовый схватить кролика, бегущего по открытому полю. Прятаться ему было некуда, и бегать по такому широкому полю противоречило всем вековым правилам безопасности. А кролик побежал за приключениями. Молодой и вкусный. Ничего личного у ястреба к красоте его длинных ушей не было.

– Я помогла ей их создавать. Потом подключила Севу. Саломея осталась довольна. Они быстро нашли общий язык.

– И не хотят тебе ничего платить.

Ирина кивнула.

– В твоем контракте о найме на работу обговаривалось долевое участие в операциях компании Саломеи?

– Нет, конечно. У меня есть процент с некоторых сделок.

– Но ты все равно обижаешься – столько денег пролетает мимо носа, – как будто вошел в ее положение Олег.

– Я такая и другой не стану, – тихо, но жестко ответила Ирина.

– Ты хочешь, чтобы я вышел на этого банковского посредника, который уже имеется и знает про сделку Саломеи, над которой ты так много работала?

– Да. Нам надо успеть сделать это до них. Мы ничего у них не забираем. Мы просто должны сделать то же самое до них. Отдельно. Они ничего не должны знать.

– Почему ты выбрала меня, Ира? Я не понимаю, почему ты не сыграла эту операцию с Севой? Вы же, кажется, вместе живете, ну и так далее?

– Я его не люблю. – Она вылупила на Олега свои наполненные страхом, сомнениями, дерзостью и любовью глаза.

«За женщинами будущее», – подумал Олег. Это раньше подвиги ради любви исполнялись мужчинами, а дама сидела, запертая в замке или в деревне-имении, безропотно ожидая своей судьбы. Единственное, что от нее требовалось, – это верность. В голову пришла Наташа Ростова. Он что-то такое писал на выпускном экзамене по литературе в школе – о женской верности, вписывая эту далеко стоявшую от политики черту характера в тему сочинения и впихивая свое творение в рамки нужных постулатов, подходящих для молодого строителя социалистического общества. Получил четверку. Он тогда еще хотел сказать, что неверность можно простить. Главное, как женщина к этому относится, и как и чем она живет, и для чего она это сделала. Вы хотите иметь безупречных жен, господа? Это не только бремя, это развивает признаки вседозволенности, скуку и тиранию. Как это ни странно, но максимально приближенным к идеальным женам изменяют больше, чем другим. Проверено.

– Можно кое-что спросить? – Олег повнимательнее на нее посмотрел, точнее, даже осмотрел. Наверное, Ирина была во всей своей красе, с нарумяненными щечками и свежим маникюром. Никакого значения для него это не имело.

Она опять утвердительно кивнула в ответ на его вопрос.

– У Саломеи есть любовник?

Ирина сделала вид, что не испугалась, она даже попыталась улыбнуться. При чем тут это? Вся ее сущность отказывалась внятно отвечать на этот вопрос.

– Кто-то, кажется, есть. Я не знаю кто.

– Давно? – Он смотрел не на Ирину, а на растущую за ней пальму. Вообще-то это были его любимые деревья вместе с финиками и кокосовыми орехами. Сева, разнюхавший о его излюбленных фруктах, презрительно называл финики «говнофруктами», а Олега, не стесняясь, «Олегофиником», наверное, от слова «олигофрен» или «говнофиник», не важно. Олег же решил никакого прозвища ему не придумывать, и финиками никогда не угощать, и больше о них даже не говорить. Нормальный такой у них развился мальчишатник, но, конечно, они прилично себя вели и иногда ездили вчетвером на уик-энды. Это Катя все придумывала: Стамбул, Питер, Будапешт и т. д. А Ирина, значит, постепенно в него всматривалась, и вот пригласила на утренний кофе. Он помнил, как ловил ее глубокие взгляды, слышал ее смех в ответ на шуточки по поводу восхищения ее бойфрендом, но считал это приятным фактом легкой мужской мести.

– Я могу узнать, – ответила Ирина.

– Да, поинтересуйся. Это может пригодиться. И наверное, тебе придется рассказать немного о ее компании и о сделке, которую ты хочешь опередить. То есть вы хотите – ты и твои компаньоны.

Потом по утрам они стали иногда встречаться. Олег пару раз навестил по этому поводу своего приятеля банкира, тот дал ему кое-что почитать, рассказал поподробнее о структурных особенностях нужных ему операций, о постоянно увеличивающейся потребности интересуемой его системы в притоке частного капитала из-за систематического расширения международной торговли банковскими инструментами и все более возрастающей зависимости данного вида торговли от опять же капитала частных инвесторов. Олег понял, что в целом фактическое участие частных активов в подобных операциях – то, чем занималась время от времени Саломея и на что Ирина раздобыла бриллианты, вскружив голову стайке молодых авантюристов, – является их стопроцентной инициативой и их максимально правильным подбором людей, осуществляющих эти сделки. В то же время всегда сохраняется положение вещей, при котором частник остается в полном неведении о целом ряде существенных сведений, касающихся вида и масштабов данной торговли, участвующих лиц и институтов. Доступа для них туда нет, и роль грамотного и опытного посредника здесь необходима.

У Саломеи был такой агент, доставшийся скорее всего по наследству от Пита, и Ирина вышла с ним на связь, надеясь на его человеческую жадность и полную независимость и легитимность своего предложения. Но Саломея вдруг решила нанять еще одного, того, которого представил Сева. Получился кортеж, а в какой машине президент, никто не знает. Олег же никак не мог поверить в то, что они смогли перехитрить Саломею, во всяком случае, нужно было это проверить. Каждый раз Ирина рассказывала о ней и о компании все больше и больше, а Олегу становилось интереснее и интереснее. Правда, насчет личной жизни своей начальницы Ирина молчала. Единственное, что она бросила на этот счет, что скорее всего опять какой-нибудь иностранец и Саломея с ним встречается где-нибудь за границей, так как отследить точно ее маршруты практически невозможно. Это еще раз убедило Олега в том, что Ирина могла идти по ложному следу и в бизнесе.

Предателей не любят. Ими пользуются.

Придуманная реальность, а тем более будущее, да еще и в деталях, хороши и понятны только в умных книжках по эзотерике и в прочих давно существующих, но не очень проверенных теориях. Получилось – хорошо, не получилось – плохо фантазируешь, разговор короткий. Олег вроде бы откликнулся, но ничего личного не проявил. Она злилась, у нее стали портиться настроение и сон, Сева раздражал, а иногда даже бесил, и она стала реже у него оставаться, убегая к себе домой. Катя уехала, да и неудобно как-то было обсуждать с Катей Олега – кто знает, может быть, они перезванивались, так и до Саломеи дойдет. Отступать уже было поздно, Рашид давил и требовал действий. И все равно она заставляла себя мечтать. Узнав его поближе, видя его наедине, изучив его лицо, манеру улыбаться, хмурить брови, пить кофе, ощущая иногда чуть слышные волны его парфюма, она окончательно убедилась в том, что это тот самый мужчина, за которого она будет биться до конца. И ждать его ответных чувств.

А Сева сходил с ума от любви. Ее холодность и отстраненность, новая прическа и бесконечная занятость не давали ему покоя. Временами, правда, она бывала нежной и разговорчивой, и ему хотелось тогда вообще не выпускать ее из спальни, запереть дом на ключ и слить бензин из ее машины.

– У меня есть дела в Париже, заодно посмотрю, что можно сделать по твоему вопросу, – позвонил Олег в начале ноября.

– Нашему, – шепнула в ответ Ирина.

– Я ничего не обещаю, не буду повторяться.

– В любом случае у Мари все готово, и она тебя ждет, – сказала она совершенно ненужную фразу – и так все уже было обговорено и решено, но ей нравилось с ним разговаривать… хотя с ней он был другим, не таким, как с Катей. Она заставляла себя не видеть этого, притворяться, что каждый следующий раз они чувствуют друг друга ближе, и он наконец позовет ее вечером к себе и погасит свет.

– Думаю, ты сможешь подъехать, если будет нужно? – спросил Олег.

– Я обязательно приеду. – Она стояла на кухне у своего стального холодильника и тупо смотрела в собственное отражение, потом налила себе бокал вина и простояла у окна, пока не стало совсем темно. Она чувствовала тошноту и усталость. Уже можно было сделать аборт, но, с другой стороны, в запасе еще были три недели, и если она поедет к Олегу во Францию, после аборта секса не будет, – и она решила подождать с гинекологом. И Севе соответственно ничего не говорить. При мысли о нем у нее изменилось выражение лица, и она наконец отошла от окна. Вырваться даже на два дня в середине недели в ноябре будет непросто. Придется как-то подключить Севу, поехать с ним, потом что-нибудь наврать Саломее – так, мол, и так, все равно в Европе – или нет, лучше внаглую наврать и уехать прямо в Париж. В конце концов она редко это делает и пашет без суббот уже второй месяц.

Она легла на кровать, щелкнула телекомандой, увидела на экране Жириновского, старательно отрабатывающего свои денежки и надеющегося на еще большие, и подумала, что, в сущности, мир, как и бумага, может выдержать все. Пошумят и забудут, на очереди всегда найдутся новые темы и герои, а она, Ирина, останется ни с чем или не с тем. Она нервничала и боялась. Перед глазами стояла Саломея. За годы работы с ней она не только многому научи лась – это нормально, – она видела личность, до уровня которой ей просто не суждено было подняться. Она изучала, как могла, каждое ее движение и каждое слово, вслушивалась во все телефонные разговоры, бывала у нее дома, сопровождала в поездках, но то, что Саломее было подвластно просто взглядом, то, как на нее реагировали люди и неизвестно за что любили, открывали душу, сотрудничали, приглашали на все мыслимые и немыслимые тусовки и сборища, а она еще и выбирала и, по сути, редко куда ходила, – это бесконечно и каждый день почему-то разъедало ее собственную самооценку. Она устала находиться рядом с таким человеком, ей надоело ловить направленные мимо нее взгляды… И смотреть на ее красивое шмотье вперемежку с винтажными брошками и браслетами, вдыхать ее парфюмы и слушать ее саму. «У Саломеи есть любовник?» – грохнули у нее в голове слова Олега во время их первой встречи. Зачем он у нее это спросил? Он сам, что ли, хочет им стать? Этого еще не хватало. Она это не переживет. Ну да, Олег и Саломея даже подходят друг другу, и с ней он не будет зевать и смотреть на свои спортивные часы, как с Ириной. Господи, надо попасть к нему в кровать только один раз, ну пожалуйста! Столько усилий уже потрачено! Кстати, ее беременность очень даже может пригодиться… Она наконец улыбнулась.

Снова Париж. Почему-то в этот раз он напоминал дорогое, но уже немодное платье известного бренда десятилетней давности: все скроено, подогнано, рукава и спина сидят идеально, вышивка, ручная работа, все петельки застегиваются, но в нем некуда идти. В таких платьях уже не ходят на правильные вечеринки и в светскую хронику не фотографируют, разве что про запас. Никто не отрицает гениальности старых голландских живописцев, но в музеи современного искусства ходить интереснее…

Она вошла в отель, назвала имя Олега, и молодой араб в отельерской красно-черной форме с блестящими пуговицами проводил ее в номер. Выпендривался, улыбался, пропускал вперед – она сунула ему пять евро. Олега не было. В номере были две отдельные спальни со своими ванными комнатами из гнусного серого мрамора и просторный общий холл. Два огромных французских окна с чугунными балкончиками были плотно закрыты, на улице стоял свежий ноябрьский день, теплее, конечно, чем дома, но последний осенний месяц и тут обычно холодный. Вокруг жило витиевато старинное, безразличное, давно существующее пространство, знавшее людей, уходивших на Первую мировую. Она достала стакан, налила сока из холодильника, насыпала орешков в розетку с вензелями, села на диван и провалилась. Тошнило прилично. Наверное, у этого придурка отрицательный резус-фактор, вспомнила она своего уверенного и жизнерадостного жениха. И его паршивого кота Ваську, наглого и ленивого, продавшегося за крынку молока и банку консервов. В принципе он не продешевил, если учесть, что по домашним животным читается их хозяин. Да и секс – не главное. Мало того, что в Москве на помойках с наступлением ХХI века все нормальные кошки перевелись, а эти гладкошерстные крысы, или вообще голые, Ваське были не по вкусу и не по карману. Ирина успела еще подумать, что эти стены вместе с висящей на них графикой средневекового рыцарства ее планам не помощницы.

* * *

Утка была номер 21234. Ира быстро сосчитала и получила цифру «3». Старая привычка, еще с молодости – везде видеть знаки и предупреждения. Цифра «3» в психоматрице – точные науки и техника. Наука – ответ на сложности и несовершенства бытия: еда, защита, передвижение. Любопытство, логика и память потом. На белой тарелке лежал артишок, политый с одной стороны салатовым соусом. Есть не хотелось. Зачем надо было идти в такой дорогой ресторан, когда можно все обговорить в любой кафешке, ее всегда удивляло. С Саломеей было то же самое. Сравнение само напросилось.

Мари нарядилась в черные одежды, повесила какие-то синие с серым стеклянные бусы, скорее всего китайские, с местной барахолки или из «Bon Marshe» – разница несущественная для этого шедевра, выпрямила спину и притворялась продвинутой модной француженкой с легким колониальным налетом во взгляде, периодически останавливающемся на ее русской соседке за столом. «Ну, это нам не страшно», – подумала Ирина.

Внешне безукоризненный Николя, образец европейского наймита, убежденный в своем правильном образе жизни и выборе дела, которому беззаветно служил (до поры до времени, разумеется, но пока еще не разочаровался и верил в поднебесную карьеру у подножия Фемиды), был несколько настороже, явно давая понять Олегу, кто заказывает музыку. И даже не потому, что получил взятку в сто тысяч евро, что, по сути, было приятным фактом, но кардинально никак не меняло его жизненный статус, а элементарно потому, что возлагал надежды на возможное последующее сотрудничество. Проблема только заключалась в том, что он, как и многие ему подобные европейцы, никак не мог до конца освободиться от вдолбленной в течение многих лет учебы и жизни, въевшейся, как тюремное тату, конфронтации с русскими. Хотя на вопрос: чье хамство сильнее, американское или русское? – он тоже не дал бы однозначного ответа. Раньше было проще, была «холодная война» идеологических противников, борьба за «свободы», гонка ядерных вооружений, шик и блеск Голливуда и заокеанских небоскребов не вписывались ни в какое сравнение, но сейчас будущая глобальная архитектура резко поменяла свой стиль, и XXI век давно начался. Французы теперь не французы, а европейцы, да и то, объединившись с грехом пополам, в сверхдержавы явно не попали, разделили серебряную медаль с Японией, Индией и Бразилией. Пока.

Вот что такое этот Олег? Агент российских спецслужб, бизнесмен второй волны, глобалист, коллекционер современного искусства и ювелирного антиквариата? И при всем при этом явно не испытывающий материальных проблем и не страдающий комплексами культурной неполноценности хотя бы потому, что идеально говорит на двух европейских языках и прекрасно держится. Он, Николя, конечно, им поможет и растянет время, но масштабность бизнеса реально удивляет. А эта маленькая русская сучка, шпионившая под носом у Саломеи, тоже не совсем понятной личности, прибравшей к рукам далеко не тупиковый американский бизнес, ничего как будто не боится. Ирина – одержимое создание. От нее пышет проблемой, она задумала конструкцию, на которую не заберется, маловато силенок, и Олег ей явно не по зубам. Кстати, какие у нее красивые зубы, давно таких не видел. Но она все равно не в моем вкусе. Ох, как она старается, даже мне заметно.

Ужин подходил к концу. Ирина явно утомилась от политизированных разговоров. Переплетенные между собой интересы ведущих мировых держав, международные инвестиции и производственные системы никак не ложились на ее голову, занятую мыслями о беременности, а с Мари сепаратные беседы не клеились, не моду же с ней обсуждать на фоне чуть ли не военных действий.

– Слушайте, дамы, если я вам предложу еще немного с нами посидеть и продолжить в баре моего отеля, что думаете? – спросил Олег. – С Николя мы уже договорились.

– Что может быть лучше, Олег? – тут же расплылась в улыбке Мари.

– Я только что это сама хотела предложить, – тоже улыбнулась Ирина, явно сыграв противоположность воплям своего внутреннего голоса. – Только давайте все преимущества акустического оружия перечислим прямо здесь и к этому больше не будем возвращать– ся, – добавила она. Этот зануда Николя договорился аж до аудиоэффекта микроволн, что якобы короткие импульсы микроволнового излучения нагревают внутренние ткани головы и вызывают аудиосигналы, от которых у человека что-то происходит, и он погибает. Типа новое оружие для противодействия массовым беспорядкам, очень актуальное для неспокойной в последнее время французской столицы. Достаточно стильный выход из сложных ситуаций.

– Ну да, – поддержала ее Мари, – тот, кто говорит о политике, плохо живет, я так думаю.

– У него личная жизнь, что ли, плохая? – попросил разъяснения Олег.

– Я не знаю точно. Но можно было и про нас вспомнить, а то вы как с цепи сорвались, – пояснила Мари.

– Не обижайся, дорогая, – извинился Олег.

В баре и вправду говорили о всякой белиберде и вспоминали московские пьянки. Николя рассказал про своего клиента Володю, на подмосковной даче которого они коптили стерлядь, пили водку, ну и так далее.

Она открыла дверь в его комнату и юркнула прямо к нему в постель. Горячая, как солнце. Олег поймал тянувшуюся к нему руку, подержал секунду в своей и приложился к ней губами.

– Иди к себе, Афродита. Я бы не ждал так долго, если бы этого хотел. Мы так не договаривались.

– Меня не надо хотеть, Олег. Глупо терять ночь. Я не пойду. Это просто собачий вальс на дороге. На международном шоссе у бензоколонки. Это просто так, нормальные ощущения противоположных полов, когда люди здоровы и друг другу симпатичны. Ты же иногда смотрел на меня. Мне не могло это казаться. – На ней уже не было одежды.

– Давай не будем обсуждать такие детали, Ира.

Она не слушала. Обняла его как последнюю надежду – как спасательный круг, как парашют, как еще не задымленную пожарную лестницу, схватилась как за соломинку. Ее невозможно было остановить, перебить, вставить слово – спас телефонный звонок. Саломея. Откуда взялась эта подколодная тварь в такой момент? Но Ирина не поняла, кто звонил. Почувствовала только, что женщина. Самое страшное. Олег ушел вместе с телефоном теперь в ее комнату и закрыл за собой дверь. Ужин, подкрепленный кальвадосом и начинающимся токсикозом, не переваривался. Она убежала в его ванную и склонилась над унитазом. Потом, обессиленная, почистила зубы отвратительной одноразовой щеткой и его пастой. Легла опять на его постель и, понимая, что ничего не получилось, заплакала.

Олег не пришел.

 

12

Сумерки сгущались. Морской закат был прекрасен: ярок, ослепителен, волнующе таинствен. Розовое небо будоражило воображение увертюрой наступающей ночи, разумное солнце уступало место непредсказуемой луне…

Олег закончил говорить. Его никто не перебивал – у каждого были на то основания.

– Ну ты меня и удивил, говнофиник! – Сева вроде бы не пил – все же на виду, а был похож на только что вышедшего гостя со дня рождения из банкетного зала ресторана «Огни Москвы». Все, что сказал Олег, ему больше, чем другим, наверное, не понравилось. Вместе с рассказчиком. Еще и ревность, придавившая, как проехавшая по нему перламутровая Ирина машина. – А ну иди сюда! – крикнул он Апельсину. – Если сейчас же ты не принесешь мне виски и ведро льда, я надеру тебе задницу!

– Это что еще такое? Он тебе что, пятилетний ребенок. Уж лучше морду ему набей, – посоветовал Мухаммед.

– Он знает, что я имею в виду, пидер марокканский!

– Сева! Держи себя в руках! – воскликнула Мари.

– Ты лучше прогуляйся по своей памяти и расскажи-ка, что знаешь в этой связи, – мотнул Сева головой на Олега, медленно, но верно перемещавшегося поближе к Саломее. Мысленно он уже дал Мари скидку за ее незатейливую женскую хитрость. Когда-то давно они пару раз дошли до физической близости в своих вялотекущих отношениях, но третий раз так и завис в воздухе – появилась Ирина. Правильная, целеустремленная, внимательная, с интересными друзьями и в интересном бизнесе. С Саломеей он сразу нашел общий язык.

– А вопросы надо докладчику задавать, я только привела Николя. И пожалуйста, на меня не набрасывайся, еще пригожусь, – фыркнула Мари. Встала и отошла к Мухаммеду – он внушал ей больше доверия.

Саломея стояла серьезная, а глаза опять смотрели на воду через широкие окна салона. Какой-то пугающий закат. Кричащий. Слишком яркий и откровенный.

– Так вы начали сделку или нет? – обратилась она к Олегу.

– Да, – спокойно ответил он.

Но Ханна вот как-то заерзала. Она вообще заметно притихла, пока Олег исполнял свой непростой монолог.

– Вот тут хотелось бы поподробнее. – Серьезность не уходила с лица Саломеи, может быть, слегка разбавилась ощущением вечера и стала не серьезностью, а грустью. Что она думала сейчас, после его рассказа?

– Слушайте, может быть, мы оставим это до завтра? Никто не против решить уравнение, но пора и честь знать. – Никита все время наводил порядок, выбрав себе роль пассивного полузрителя.

– Где этот чертов парень? – вспомнил Сева про Апельсина.

– Я бы тоже, что ли, выпил, – поддержал его Олег.

– Ты себе отдельно заказывай. – И все-таки Сева прилично держался.

Вдруг заиграла музыка: Фрэнк Синатра «Strangers in the night», и всем стало легче. Мари опять пошла к Севе, Ханна нашла глазами Мухаммеда, Никита обнял Виолетту за плечи, а Олег и Саломея подчеркнуто не шевельнулись.

– Мы предлагаем вам ужин на верхней палубе прямо сейчас, – объявил вошедший Апельсин.

– Ты у меня дождешься! – Сева хоть и был расстроен, но перспектива еды и его обрадовала, не говоря уже о Мухаммеде и девчонках.

Винченце опять был на высоте. Не повар, а композитор. Выпили вина наконец и погрузились в тишину. Приборы звенели, как колокола. У тарелок лежали новые магнитные ключи от кают.

– Я вот боюсь, придем домой, а все кровати куда-нибудь вынесли, – предположил Мухаммед с заметной такой долей пессимизма.

– Да, что-нибудь придумают, задачу-то не решили, – поддакнул Никита.

– Ты вино вот пил? – опять спросил его Мухаммед.

– Так же, как и все, – ответил Никита и демонстративно допил стоявший перед ним бокал.

– Вот все через полчаса и заснем, – заключил Мухаммед.

– Ты когда сюда ехал, о чем думал? – поинтересовался Никита.

На самом деле Мухаммед много по этому поводу не задумывался. Уж он-то ни в какие банковские махинации не влезал, никого не подставлял и чужих девок не уводил. Если бы не Саломея, вряд ли бы сюда собрался.

– Я думал, что Буратино не мог быть итальянцем, – заметил он.

– А ты не путай нации и национальности, – сказал с противоположной стороны стола Олег. – Мало ли какие у кого корни.

– Так-так-так… – отозвался Сева. – Может быть, тебе попробовать написать третью версию о Буратино-глобалисте – у тебя столько наработок, новых аналитических материалов. Я все никак не спрошу про твой фонд «XXI век и что-то…».

– Да ты просто не знаешь, что спросить, извини, конечно, – вставила Мари. Как ни верти, а про Олега ей всегда было интересно, да и после услышанного она никак не хотела оставаться в стороне. Во-первых, непонятно, чем дело кончилось; во-вторых, ей теперь неизвестно чего хотелось, что-то подступало, но ясности не было. Николя, безусловно, с ней поделился гонораром, но она и предположить не могла, что речь идет о пятидесятимиллионной сделке. С русскими вечно ходишь по краю бездны, один раз уже проворонила, а птичка часто на плечо не садится.

Солнце закатилось, но небо еще было фиолетовым.

– От этого заката хочется стать космонавтом, – озвучил свою давнишнюю мечту Мухаммед.

– Олег, возьмешь нас с собой на просторы вселенной? – примазалась Мари.

– Ты уже экипаж собираешь? – притворно удивился Сева.

– Да так, присматриваюсь, – вздохнул почему-то Олег, – дел еще полно до путешествий. Мы еще не готовы для третьей среды обитания, но и не в небоскребах уже счастье. Люди не структурированы в психотехнологические системы.

– Ах, у нас неправильные стандарты! Ты опять за свое. Что за миссия у этого симпатичного мужчины! – воскликнул Копейкин.

– Сев, ты прав, надо менять среду и физику человека, то есть его возможности, – Никита налил себе еще вина, – природу человеческую. Мы о себе очень мало знаем. Знания нужны, новая наука, новые трансформации, особенно в нашей углеводородной стране.

– А физиологию тоже будем менять? – спросила Мари.

– Ни физиологию, ни деньги никто пока не отменял, – наконец-то улыбнулся Сева. – Начинаем с сознания, ведь так? – спросил он Никиту.

– И с психики, – ответил тот. Он так хорошо себя чувствовал, самому не верилось. – Хватит уже придумывать себе врагов и боеголовки, как будто нам, людям, не о чем больше думать.

– Я опять про итальянского Буратино, – сказал Мухаммед, – вы меня перебили. Человек, любой, – это же часть природы, точнее, даже часть его живого вещества. Почему у рыбы или черепахи нет национальности? У душ ведь тоже нет. Или у всяких там полевых сущностей.

– У них, может, национальностей и нет, дорогой, но волк сжирает зайца без суда и следствия, – ответил Сева.

– Сев, ты что? Волки волков не едят и бомбы друг на друга не кидают, – возразил Никита. – Их агрессия – дабы прокормиться, а не жажда крови ради грабежа и власти. Мы мясо с рыбой тоже пока еще едим.

– Правда, под соусом, на фарфоровой тарелке, и без искусства Винченце не тот вкус, – послышался голос притихшей и задумчивой Саломеи. – Значит, нам нужны знания, которые дадут новые и другие мысли, идеи и теории, а проблема в носителе, так? И априори их не может быть большинство, точнее, даже, как и всегда, наука для избранных.

– А избранных надо охранять, а то их уведут за другой вкусный стол. Я об этом, – сказал Олег.

– Он у нас народился национально мыслящим патриотом, защищающим межнациональный интеллект, мне лично так кажется, – вставил Сева. – Саломея, многоуважаемая, у тебя к нему других вопросов нет? У меня вот есть.

– Я готов ответить на все вопросы, – тут же согласился Олег. – Мне только кажется, что можно немного отдохнуть после ужина и опять собраться, ну, скажем, часа через два.

Все согласились.

Он открыл дверь и сразу посмотрел на кровать – все было на месте. Вспомнив Мухаммеда, улыбнулся своим страхам. И еще – своему желанию, ясному и сильному. Как будто он ждал этих минут годы. Работал, помогал, встречался, спасал, терял, злился, тратил, учился, жил – чтобы все это сейчас, всего себя, которого сумел выдолбить из куска «белого мрамора», как гений Возрождения, плохого и хорошего, бросить к ее ногам. Сладкие, кружащие голову ощущения слияния души и тела, летящего розового потока – только к ней. Он уже был на вершине оттого, что это чувствовал, что неожиданно очнулся, почти не веря своему поющему сердцу.

Когда-то давно он жил на даче у друга своего отца, засекреченного математика, Якова Савельевича. У того была огромная библиотека, которая поставила его на ноги.

– Научись выражать свои мысли и ощущения через слово, только тогда ты приблизишься к пониманию самого себя. Язык безмерен и всесилен. В книге сюжет вторичен, как либретто в опере, – сказал однажды за завтраком Яков Савельевич.

– А в жизни? – спросил он.

– Все надо делать осознанно. Даже порыв души должен быть осознанным.

– А разве душа несвободна? Не все же желания и чувства приходят осознанно.

– Тебе так кажется. Людям же хочется разных историй. А то, что им хочется, зависит от их внутреннего мира.

– А подсознание? А инстинкты? А ревность? – почему-то сказал он.

– Зачем тебе думать о ревности, сынок? Хотя подумай… – Яков Савельевич встал и принес ему томик Цветаевой. – Вот тебе о душе. От богини.

В шестнадцать лет мироздание только начинается, но он усвоил: боль надо называть болью, предательство предательством, помощь помощью, а смятение души ждет, когда его поймут, иначе оно ничего не родит и канет.

И сейчас он понимал себя и хотел ее всю, дождавшись в себе этого ощущения – влюбленности.

Она молча направилась в ванную, как только вошла в каюту. Он сел в кресло, включил музыку и передумал спешить. Он не сомневался, что, печальная и расстроенная, быть может, опять получившая пощечину от жизни за свою никуда не девшуюся веру в людей и всегда жившее в ней желание доверять и помогать, она, его появившаяся фея, обязательно его поймет. Он многое ей расскажет о себе, потому что видел в ее грустных карих глазах те самые дали, на которые положили жизни и свою гениальность самые сильные художники мира, которых он чувствовал. Он уже не помнил себя таким взволнованным и парящим, ему не хотелось думать ни о какой приземленности, выставить всю суету за дверь этой волшебной каюты, остаться с ней наедине, упиваться ее голосом и просто смотреть на эту стать.

– Почему ты ни разу не позвонил, не встретился со мной? – Она села на кровать со своей стороны, поджав ногу, как девчонка. Тело просвечивало через шелк красного халатика в белую и коричневую полоски.

– Я почти уже позвонил, я очень хотел, я не успел, потом катастрофа, потом я уехал на два месяца в Азию. – «Ты мне очень нравишься», – хотелось сказать вместо этого.

– Ладно, была плохая погода, и тебе не в чем было выйти за хлебом, – бывает. А что ты хотел мне сказать, так подходит? – Влажные волосы чуть кудрявились, лицо стало живым и нежным.

– Я не мог прийти с пустыми руками. Разбирался со всей этой командой хорошо живущих рядом с тобой.

– Еще скажи, что ты хотел мне помочь, наивной тетке, скорбящей по своему американскому мужу. – Саломея злилась. Она еще не успокоилась. Она не любила ошибаться, и даже не столько в работе как таковой, сколько в людях.

– Я еще не знал тебя, но стал собирать тебя по крупицам. Я встретился в Нью-Йорке со Стеллой. И это было главной встречей, она поставила многое на свои места. Хочешь, я заставлю всех их признаться: Ханну, Никиту, Виолетту… – Он наконец-то говорил с ней открыто, взволнованно, потому что долго шел к этому разговору, сталкиваясь с ситуацией, очень похожей на собственную, когда продолжительно и старательно плетется витиеватая сеть корысти, замешанная на предательстве и лжи вокруг достойного человека. Олег не раз спрашивал себя, почему он все это делал – не сомневался, ездил, тратил время и собственные средства, разбирался, притворялся, хитрил, – только из-за того, чтобы поймать истину за хвост, доказать себе самому собственную порядочность? Так, конечно, но постепенно он начал понимать, что уже не мог остановиться, что она из тех, на которых все держится, которые везут остальных, подставляя свои плечи и принимая удары на себя, и им действительно труднее. Таких, как она, не жалеют, не замечают их уставшего взгляда и нахлынувшей безысходности, а их радость или удача кажется обычным солнечным днем на берегу южного моря. Там все дни такие – курорт. Сейчас, находясь с ней рядом чуть более двух суток, он увидел даже больше, чем ожидал. Стелла рассказала ему, что могла, о ее личной жизни, о Пите.

– Олег, мне кажется, простите, у вас личный интерес к Саломее. Я это вижу, – смело, по-американски заявила Стелла.

– Наверное, вы правы. – Иногда он любил быть честным, да и какой смысл скрывать такие вещи от умной женщины? – Знаете, – улыбнулся Олег, – мне даже приятно вслух в этом признаться.

– Вы считаете ее достойной, – как будто поняв задачку, протянула Стелла, – хотя особенно не обольщайтесь. Ухажеры имеются, по крайней мере здесь, в Штатах.

– Кто? Скажите, пожалуйста. – Олег неожиданно для себя слегка напрягся.

– Выдавать секреты не по моей части. И еще кое-что… Знаете, Пит был самый крутой мужчина, которого я видела в своей жизни. Человек-солнце. Я думаю, она еще долго будет сравнивать. Ее трудно заставить поверить, несмотря на кажущуюся легкость. Очень трудно.

– Она думает, ее используют? Чего она боится? – спросил Олег.

– Нет, не боится. – Стелла тут же встала на ее защиту. – Вы хотите ее любви? – Девушка была не из робкого десятка.

– Давайте не будем заходить так далеко, – смутился Олег.

Стелла задумалась, посмотрела ему в глаза, оценив его откровенность и успев подумать, что он очень хорош собой, этот Олег, редкий тип из вымирающих мушкетеров, хотя, может быть, наоборот… А вдруг он… как хочется верить… идет на шаг вперед… к тем новым, сильным и умным людям нового тысячелетия. Наивно, конечно, но почему это приходит в голову, и не только ей одной. Как будто мы все ждем перемен… в нас самих.

Саломея взяла тот самый толстый журнал, который скорее отвлекал ее, чем развлекал, нашла недочитанную статью – ей не очень хотелось его слушать. Сейчас, к ночи, как-то резко все в ней поменялось, даже как будто погас интерес… Или поиграть еще? И все-таки оставалось кое-что недосказанное. Просто так не умирают в расцвете лет. И эта дерзкая афера с бриллиантами. После успешной сделки люди забирают свою долю и растворяются в тумане, а не едут отдыхать и делить постель с обманутой работодательницей своей подружки, да еще и с претензиями на спасение человечества.

– Два вопроса, – сказала Саломея, не отрывая взгляда от журнала. – Что ты знаешь о ее гибели, чего не знают другие, и почему ты все-таки сюда приехал? Мне это непонятно вообще, я даже не догадываюсь.

– А ты не хочешь отдохнуть? У нас есть полтора часа времени. Потом вернемся в «группу» и поговорим. Знаешь, я только… – он сделал какую-то неловкую паузу, – хочу тебя попросить: не настраивайся на меня плохого.

Она давала себе отчет, что своим тонким полупрозрачным одеянием после водных процедур и в закрытом пространстве провоцирует его, но подсознательно понимала, что и себя тоже.

– Ты помнишь, я искала Ирину? Я поняла, что она была в Париже с тобой. Я нашла твой телефон. Как ты думаешь, насколько хорошо я о тебе думала? Зачем я тебе позвонила, ты не забыл?

– Не забыл. Я долго с тобой говорил. Я уже знал Стеллу тогда. – Он думал о другом, о ней, но не о тех событиях, он давно их пережил. Они, несмотря на свою трагичность и отчасти нелепость, уже случившейся неизбежностью, потраченным на них временем и усилиями вытащили его из прошлого. Сейчас он вышел на прямую полосу, почти готовый к взлету.

– Я сказала тебе тогда, что у Ирины есть добытая не совсем честным путем информация, но она не может ею воспользоваться. Ей нужен грамотный и сильный союзник, которому она могла бы не только доверять – а она недоверчивая, потому что судит о людях по себе, – но и на которого возложила бы реализацию своих, очень важных для нее, личных планов. Я попросила тебя, прежде чем что-либо предпринимать: пожалуйста, разберись с ней, пойми ее цели. Катя мне как-то говорила о ней, что она может войти в совершенно абсурдную, придуманную, оторванную от жизни реальность, она может быть упряма вплоть до разрыва отношений с близкими людьми. Я спрашивала о ней, потому что она работала у меня. Она хорошо работала, я почти ею гордилась, думала, что она будет умнее, но мы часто становимся заложниками прошлого, собственных заблуждений, вдолбленных в наше сознание чужих стандартов правильной и счастливой жизни и еще многого другого, о чем даже не подозреваем.

– Я понял тебя. – Он сел к ней на кровать с другой стороны. – И я понял почти все об Ирине задолго до твоего звонка. Я предложил ей светлый путь, насколько я сам его видел. Не мещанский мирок сдачи в аренду купленных в Москве квартир на деньги от сделки или еще какой-нибудь хлеб с маслом в энергетических фондах Севиных банков, а реальную интересную и доходную работу. Я даже был готов предложить ей долю в своем проекте. Она не была злой или ленивой, ей не хватало проницательности, чувства времени и веры в себя. Она искала защиты в других, в придуманном принце, в книжной любви, а защищенность должна была быть в ней самой.

– Трудно сказать, – покачала головой Саломея, – Ира очень пеклась о своей материальной независимости.

– Это скорее всего, но она жила на автомате, так все теперь живут, думая о своих деньгах, – и мужчины, и женщины, предвкушая блага и власть. Но для чего им это нужно, что с этим делать через год, когда проходит первый голод и консумативный мир становится пресным, а свободные деньги – наркотиком, разрушающим смысл существования? Мне показалось, что она запуталась в своих чувствах. Она видела во мне не человека, а символ. И себя рядом с символом любой ценой.

– Ну да, любовь ни за что, чистое, упавшее с неба чувство, ты туда идешь в своих рассуждениях? Я не верю в крайности. Предназначение любви во взаимодополнении в том числе, в раскрытии личности, в окрыленности. Она видела в тебе то, чего ей не хватало, но не видела многого другого, и ваши с Никитой научные изыскания и нанотехнологические прорывы ей были не нужны. Человека нельзя, наверное, делить на дом и работу, на внешнее и на внутреннее, на материальное и духовное, это всегда ведет к разрыву, к новым связям и новым поискам себя. Я сожалею, что не переборола ее скрытность, точнее, не уделяла нужного ей в тот момент внимания. – Она встала с кровати, подошла к серебряному крокодилу и опять выбрала персик. – Хочешь что-нибудь?

– Дай мне кусочек. – Он улыбался. Красиво улыбался и честно. Для них обоих.

Она задержала взгляд на его глазах. Есть редчайшие моменты, которые не поддаются словам или их даже не хочется приземлять на слова, они из другого измерения. Мозг особенно на них реагирует, оставаясь на вторых ролях.

– Это персик, – она стояла рядом, на расстоянии руки, – не яблоко.

Не хватало последней капли, прозрачной и божественной, и она упала.

Оба хотели это оттянуть, попритворяться, полукавить, и оба понимали, что химия непредсказуема и своевольна, что пропорции, температура, консистенция, все составляющие чудес никому не подвластны и законы, по которым зажигается реакция, никто не высчитал и никогда не постигнет, и если тебя ведут, единственное, что ты можешь сделать, – это подчиниться или нет. Секунды на размышление. А когда ты уже что-то прожил и познал, они не очень-то и нужны, эти секунды. Оба знали то состояние, когда тебя пускают в липкое от наслаждения и трепета облако, где тело ничего не весит, голова ничего не соображает, а губы сами шепчут, не спрашивая тебя, – и, собственно, где есть ты и что есть ты, а где есть я. Два человеческих детеныша, забывших про игры разума, нормы и правила не так давно придуманного бытия, подстроенного под материальную пену своего еще зачаточного становления, выбрали свободу. Им никто не смел мешать, мир оберегал их найденное сокровище, бесценное, вечное и неслучайное.

Души вцепились в друг друга, тела переплелись. Еще и еще. До изнеможения, до дна, до края, до конца.

– Ты?

– Да.

 

13

Винченце приготовил фруктово-десертный буфет.

Дамы переоделись в коктейльные платьица. У Апельсина появился помощник, стоявший на противоположной стороне салона, они оба были в белых брюках, белых рубашках и белых галстуках. Внешне все немного успокоились и, наверное, отдохнули. Судя по тому, как Ханна висла на своем соседе по каюте, они успели разносторонне пообщаться во время перерыва. Да и не только они. Виолетта еле заметно улыбалась, а Мари накрасила губы розовой помадой и чуть-чуть подвела глаза серым карандашом.

Новым было то, что по салону расхаживали появившиеся из своего укрытия Джузеппе, Филипп и капитан. Милые и заботливые люди. Незаметные и тихие, как тайская прислуга.

«Только привык, что их нет, а они выскочили, – подумал Мухаммед. – Сидели бы себе там, не высовывались. Или что-то не так пошло, и они пришли подсказывать, или все так, и нас ждет… не знаю, что нас ждет. Вот что странно, я совершенно не чувствую усталости. Мало того, что ел только один раз сегодня, целый день проболтался на солнце и свежем воздухе, с Ханнкой олимпийски представлялся час назад, уж не помню, когда на такое был способен последний раз, веду какие-то беседы, где особо расслабиться не дают, а голова вот, как в девять часов утра в начале рабочего дня на конференции перед обходом пациентов. Да и еще выпил два бокала вина за ужином. Надо заметить, остальные тоже не зевают и на часы не смотрят».

Он взял за хвостик клубничку в шоколаде и положил ее в рот. Вспомнил, как в конце мая зашел в свой кабинет после «кесарева», уставший и удовлетворенный, потому что, невзирая на опасения, все прошло гладко, пациентка и новорожденный были в норме, а счастливый папаша, сидевший и волновавшийся в клинике, наконец дождался сына. Мухаммед сел за стол, включил компьютер и увидел письмо, которое называлось «ПРИГЛАШЕНИЕ».

Дорогой Мухаммед!

Просим нас извинить за неожиданное вторжение в Ваше личное пространство, но ввиду того, что Вы оказались – возможно, по воле случая – вовлеченным в одну крайне запутанную, но важную для Вас и Ваших друзей ситуацию, нам бы хотелось Вас пригласить в небольшой летний круиз по Эгейскому морю на только что спущенной в море чудесной яхте самого высшего класса.

Мы планируем путешествие на 10–20 августа этого года.

Просим зарезервировать даты и ответить нам по обратному адресу. Достаточно лишь слова «ДА» и обозначения удобных Вам аэропортов вылета и прилета.

Искренне Ваши, доброжелатели.

Отправлено было с обычного почтового адреса в Yandex.

P.S.

Приглашения также разосланы, в частности, Олегу Демидову, Саломее (Софье) Кент, Никите Лаврову, Севе Копейкину, Ханне Райтман, Виолетте Пеневой.

Мухаммед сразу позвонил Олегу. Тот сказал, что у него тоже есть такое приглашение и он поедет. Потом он связался с Саломеей. Она была рада его слышать и сказала, что перед поездкой заедет к нему в Брюссель в июне или начале июля. Остальных он плохо знал, хотя и был с ними знаком, и звонить им не стал. Единственное, что он понял сразу, еще не расспрашивая их о самой проблеме, – они без колебаний решили поехать, а кто, собственно, «доброжелатели», их мало интересовало. Почему такое дорогое путешествие предлагается бесплатно и кто еще поедет, он решил спросить у Саломеи. Через неделю он ответил «ДА», а еще через неделю-полторы получил посылку: книжку на русском языке, изданную в Москве, – А. Толстой. «Золотой ключик, или Приключения Буратино» – с картинками художника В. Канивец. Взял и прочитал. Он не очень себе представлял, чем может оказаться полезным, но раз Олег и Саломея ехали, значит, надо было ехать. Олег год назад помог ему со сложнейшим экспериментальным оборудованием, о котором мечтают, а очень возможно, что и не знают пока о его существовании, многие западные клиники. С помощью этого оборудования можно вырастить двух-, трехнедельный человеческий эмбрион вне материнской среды. Мало этого, его развитие находится под полным контролем врачей, а самое удивительное – развитие становится управляемым. Женщинам с частыми выкидышами, аномалиями женских органов, возрастными изменениями, всяким балеринам, спортсменкам и занятым бизнес-леди теперь доступно материнство, так сказать, без отрыва от производства. «Мы, правда, еще ничего не успели легализовать во всех этих госкомиссиях и не вышли на официальный уровень, но это лишь вопрос времени. Подождать всего пару лет и собрать неопровержимый материал. И никаких тебе демографических кризисов в среднерусской полосе» – так Олег шутил. Но наука всегда сталкивается с двумя огромными проблемами: в чьи руки попадут открытия и как подойти к морально-религиозному аспекту? Бедные начнут торговать своими эмбрионами, богатые выращивать супергероев и, не дай Бог, целые армии. Иногда даже руки опускаются. Но если не ты, то кто-то другой, научно-технический прогресс необратим. Олег предлагает открыть еще две клиники. Доверять или не доверять? Олегу – доверять. Ну а если едет и Саломея… что тут думать?..

Он вытащил еще одну клубничку. «Интересно, о чем таком этот Джузеппе говорит Виолетте, что она даже смеется и жестикулирует своими прозрачными ручками? С Никитой она намного спокойнее. А геям всегда нравится, когда ими восхищаются симпатичные женщины». Мухаммед подошел к ним поближе, взглянув на вошедших последними Саломею и Олега. Она была в открытом бледно-бирюзовом платье и в жемчуге. Что он там понял или не понял в ее облике, было не важно. Когда он видел ее, то внутренне распускался, как куст пионов – таких красивых, душистых и понятных.

– Саломея, дорогая, мне показалось, когда вы вошли, что Олег подсматривал за тобой в душе, когда ты там была, – сказал Сева им обоим. – Он выглядит каким-то посвященным.

– Да я за этим сюда и приехал, а тебе кажется, – ответил Олег.

Апельсин гикнул, подавив смешок. Рядом стоял Никита Сергеевич и искал глазами ложечку для своего фруктового мусса.

– Скажи, Никит, – тотально переключился Сева, даже слегка повернувшись к Олегу спиной, – я все хотел у тебя поинтересоваться: у нас есть шанс дожить до работающего ассемблера? Ну, чтобы эти штуки продавались в аптеках, как градусники?

– Ты уже готов инвестировать в нанороботы, что ли? – спросил Олег, не обращая внимания на Севин развернувшийся торс.

– Ложку дай, пожалуйста, – попросил Никита у Апельсина.

– Точно, Копейкин, закладывай основы первого в мире русского нанобанка на наноденьгах с атомарной плотностью, – не отставал Олег.

– Ты лучше займись дизайном своей ракеты, краску правильную выбери, ковры, – посоветовал Сева.

– Принято считать, что, если двигаться со средней скоростью, без прорывов и глобального форсмажора, к середине века, – ответил, как жираф, Никита Копейкину.

– И что, все, кто будет после нас, смогут «ремонтировать неисправности» своих клеток, заливать в сосуды механизированную кровь, вырезать поврежденные участки из ДНК и жить по сто лет? – позавидовал Копейкин.

– Зато ты родился таким, каким тебя сделала природа, и никто в твоих мозгах и генах не копался, – успокоил его Никита.

– Представляешь, нашли бы у тебя в эмбрионном возрасте склонности к складыванию и вычитанию многозначных цифр в уме, обрубили бы все остальные твои наследственные одаренности, а эту бы удесятерили, да еще бы пол поменяли на всякий случай, – предположил Олег.

– Я бы сразу стал твоей любовницей, – ответил Сева, – роковой и беспросветной. Хотя ты бы тоже был другой, и я бы еще подумал.

– А мне нравится! – включилась почему-то долго молчавшая Саломея. – Можно опять в девяносто пять начать новую жизнь или в сто пятнадцать.

– Да, с двадцатилетним праправнуком. Очень полезный союз, обогащающий и омолаживающий одновременно, – согласился Сева.

– А он, может, никогда и не догадается, сколько мне лет, – улыбнулась Саломея.

– Н-да, жутковато. – Сева к этому был явно не готов, он сразу встал на место праправнука и уже его пожалел.

– Видишь, сколько у тебя преимуществ, – успокоил его Никита Сергеевич.

– Но с другой стороны, прожить стопятидесятилетнюю здоровую жизнь, летать на другие планеты и звезды, даже в качестве туриста… – Копейкин подобрел.

– Никакого не туриста, – поправила его Саломея, – ты же весь смодулируешься и переструктурируешься вместе с головой, тебя же будут воспитывать и учить по-другому, ты не будешь думать о выживании и запирать свой дом от воров, ты туда дело делать полетишь, честь планеты отстаивать, развивать межпланетную торговлю, ноу-хау собирать, весь положительный и самодостаточный, а в кармане твоего комбинезона будет лежать новенький ассемблер из соседней аптеки, если гриппом, не дай Бог, заболеешь или пыли какой-нибудь космической глотнешь.

– Или с незнакомой девушкой близко познакомишься с планеты Киракс. Мало ли какие у нее бактерии, – добавил Олег.

– Ну да, я же себе смодулирую правильный гормональный фон, без изъянов. Я куплю ей ее любимые цветы, выращенные по специальной технологии, которые стоят в вазе шесть лет и не вянут.

– А потом она закажет у тебя новый модный скафандр с другой планеты, потому что у них очень высокие налоги на импорт, – включился Никита Сергеевич.

– Не закажет, – решил Сева.

– А вдруг у нее есть ребенок от проходимца с другой звезды, как ты узнаешь? И он зеленого цвета? – предположил Олег.

– От проходимца слышу, – огрызнулся Се-ва. – Это тебе еще рано с таким негативом в космос летать. Или я уже тест сдаю? – на всякий случай пошутил он. Пошутил, но видно было, что устал.

Саломея попросила еще бокал белого вина и отошла к остальным. В голове был только что обнимавший и целующий ее Олег, его страсть и нежность. Что это за мир, в котором мы живем? Разве можно что-нибудь понять? Даже сегодня непонятно, а завтра?

«Почему их так интересуют космос, нанотехнологии, бессмертие? И ведь не боятся болтать друг с другом о своих фантазиях. А я? Я готова принять новую истину другого порядка? Мир стоит на пороге второго компьютерного века». В принципе она любила вот так поразмышлять в самые неподходящие моменты. Особенно после секса. Сомневаться в его благотворном влиянии на человеческий организм может только глубоко недоразвитый обмылок с феодальными мозгами. «Итак, компьютер из быстрой вычислительной машины бесповоротно превращается в устройство, которое подражает человеческому процессу мышления. Сначала он выполняет заказы одной сложности, потом – другой, потом учится на собственном опыте и наконец полноправно «думает» – очень может быть, что быстрее и качественнее человека. Значит, он мне дает развернутые и обоснованные советы, лечит меня от меня самой и от моих болезней, я привыкаю к нему, он быстро это соображает и начинает со мной заигрывать, ревновать к моим друзьям, показывая их недостатки и слабости, не отвечать на мои вопросы или обманывать меня. Но это же искусственный интеллект, и где гарантии, что он не научится чувствовать? А если я им не пользуюсь, я заметно от всех отстаю, ничего не успеваю на работе, дома, болею, принимаю неправильные лекарства и даже по нему скучаю. Разве я сейчас могу отказаться от привычных представлений о счастье, о том, о котором мечтала Ирина? Как будто рождается новое счастье где-то, а старого недостаточно, оно меркнет, оно неинтересно, оно в другом. Пошла тихо непонятная энергия, и мы, еще не сознавая этого, ее накапливаем и начинаем о ней заявлять. Мне нечего терять, то, что я успела прожить, остается безвозвратно в прошлом, а человеческое счастье так же переменчиво и непостоянно, как наше представление о мире. Яйцо надо разбить, чтобы съесть. Пит так говорил. О Господи! Ира так тоже говорила».

Она сделала глоток вина и поставила бокал на столик, у которого сидела Мари.

– Ты как? – спросила Мари. Она, по сути, первый раз к ней обращалась.

– Непонятно. А ты?

– Я волнуюсь за Севу. Он на пределе своих возможностей. Не спускай с него глаз. Целый час неподвижно лежал на кровати. Кому-нибудь есть дело, как ему тяжело?

– Многим. – Она все-таки допила свой бокал.

Мухаммед подошел сзади и обнял их обеих за плечи.

– Они, по-моему, ссорятся, – кивнул он на Ханну и Виолетту, которые стояли у окна и явно не дарили друг другу комплименты.

– Думаю, им есть о чем поговорить, – посмотрела Саломея в их сторону.

Мари нахмурила брови и тоже посмотрела на них. Они стояли достаточно далеко, потому что не могли расслышать их разговор. Интуитивно Ханна сразу ей показалась с двойным дном, да она и не любила таких красивых – натерпелась. Испортили ей весь характер. Виолетта же была более открытой, но слишком резкой, угловатой и дерганой, какой-то чужеродной для нее, не близкой, с ней не хотелось особенно общаться, к ней надо было привыкнуть, а она еще не успела. Вот Мухаммед – родная душа, крепкий и надежный. Мари была не уверена, но чувствовала, что они с ним не очень замешаны во всю эту историю-трагедию. И она заметила, что ему нравилась Саломея, то ли как друг, то ли как женщина, и он ею дорожил. Он смотрел на нее как на любимую учительницу, которая расскажет ему об отрицательных числах или об электричестве или вдруг вызовет к доске читать стихи, которые ему нравятся, но он их не выучил. Он знает другие – их нет в программе. Она уверена, что он зависит от ее отметок, у нее есть право его судить, просить его о чем-то, распоряжаться им, но ей это не очень нужно. Чего вообще она хочет? Сумасшедшая баба. Богатая, красивая, умная, еще молодая, с двумя взрослыми детьми. Значит, единственное, что ей осталось, – это найти нового мужика, а они тут все создают фон. Нет, не совсем так. Сева не вписывается в фон. Похоже, он ее друг, и одна из причин их паранормального путешествия по волнам Мирового океана – его история, которая еще и ее, и их всех. Они собрались, чтобы поставить точки над i, и лишних здесь нет. «…Ваше присутствие в круизе было бы очень желательно. Вас могут ждать неожиданные открытия и, мы надеемся, незабываемый отдых…» – вспомнила она слова из ПРИГЛАШЕНИЯ, которое получила на работе в роскошном конверте в конце мая вместе с букетом белых тюльпанов, ее любимых цветов. Она позвонила Севе, а потом Олегу. Оба сказали, что поедут. В ее положении отказываться от подобных приключений было бы верхом глупости. Она тут же отправилась в спортзал и села на диету. Только вот с «доброжелателями» никак не могла разобраться. Кому было нужно собирать по свету компанию не совсем близких людей, вмешиваться в их личные планы и еще выставлять напоказ такую щедрость в виде совершенно чумовой яхты в пик летнего сезона? Она-то ладно уж, приехала ловить счастливый случай, что греха таить, а остальные? Пьеро еще этот. Герой, но не главный, подумала она про книжку-сказку. Значит, ни на нее, ни на Севу особых надежд никто не возлагает. Мальвина – скорее всего Ханна, но Ханна не очень тянет на музу Пьеро. Чушь. Расслабься, детка, и жди.

– Никита! – громко позвала Саломея. – Давай колись!

– Да, дорогая. Ты вот отошла, а я рассказывал о новой межпланетной высокой моде Эрика Дрекслера – есть такой ученый-физик и футуролог, – не моргнув, откликнулся Никита Сергеевич.

– Кому? – спросила Саломея.

– В космос же, куда мы все собрались, надо лететь в удобной одежде, – продолжил он, раз ему дали слово, не обращая внимания на ее вопрос. – Представьте себе костюмчик мягче каучука, плотно облегающий вашу кожу, неощутимый и легкий, за плечами маленький ранец, а вокруг головы почти невидимый шлем. Он такой совершенный, что в нем сразу и беспрепятственно можно выходить в космический вакуум. Я могу дословно рассказать одну из работ Дрекслера. На память пока не очень жалуюсь.

Все подозрительно замолчали. Явно Никита делал заход с какой-то другой стороны.

– Из-за сложных структурных процессов текстура материала костюмчика так же сложна, как и у живой ткани. Палец перчатки толщиной в миллиметр имеет площадь для тысячи слоев толщиной в микрон активных наномашин и наноэлектроники. На участке размером с кончик пальца достаточно места для миллиарда механических нанокомпьютеров, при этом девяносто девять и девять десятых процентов места остается для других компонентов. Средний слой материала костюмчика содержит трехмерную ткань из волокон на алмазной основе, которые работают как искусственные мускулы, но они могут как толкать, так и тянуть. Эти волокна занимают много места и делают наш материал прочным, как сталь, а его качества, например, мягкость или тансформация вашей силы в силу с десятикратным увеличением, просто программируются. А все это время, пока вы в нем, то есть в костюмчике, вы постоянно вдыхаете свежий воздух – рюкзачок за вашей спиной содержит запас воздуха и остального, что вы потребляете. Воздух не заканчивается: костюм поглощает солнечный свет и углекислый газ, который вы выдыхаете, производя свежий кислород. Также он расщепляет остальные отходы жизнедеятельности на простые молекулы и вновь собирает их в молекулярные структуры свежей, цельной еды. У костюмчика есть также много других полезных функций. Пятнышко материала меньше булавочной головки могло бы содержать текст всех когда-либо изданных книг и показываться на складном экране. Другое пятнышко могло бы содержать информацию об огромном количестве устройств, большем, чем все человечество построило до сегодняшнего дня, вместе с самовоспроизводящимися ассемблерами, способными произвести любое из них. Они будут в состоянии делать почти все из грязи и солнечного света. Верхний слой почвы имеет ценность в экосистеме Земли, но камни из астероидов прибудут из мертвой тоскливой пустыни, и ассемблеры в космосе будут сцеживать дешевый солнечный свет. Космос содержит материю, энергию и пространство, достаточные для проектов громадного размера, включая обширные космические поселения. Системы на базе репликаторов будут способны строить миры размером с континенты. Со всеми этими материалами и водой из ледяных лун других солнечных систем мы будем способны создавать не только земли в космосе, но и целые моря, шире и глубже, чем Средиземное, в водах которого мы в настоящий момент имеем счастье находиться и вести свои беседы. Построенные с помощью энергии и из материалов космоса широкие новые земли и моря почти ничего не будут стоить Земле и ее людям в терминах ресурсов. Главное требование будет – запрограммировать первый репликатор, но системы искусственного интеллекта с этим помогут. Самой большой проблемой будет решить, чего же мы хотим. Невозможно создать нормальную компанию, даже сейчас, не имея в голове ясной цели и не видя себя в ней. Идея богатства как такового, жадность, алчность, тщеславие, лень и властолюбие в итоге приводят к разрушению и трагедиям.

– Да и жизнь такая короткая и хрупкая, что не развернешься. – Виолетта внимательно слушала его с первого слова. – Когда еще эти твои молекулярные роботы заработают?

– А тебе есть для чего жить сто пятьдесят лет? Ты готова к такой долгой жизни? – опять спросила противная ей Саломея. – Какое бы ни было прекрасное будущее, дармоедство и бесполезность там вряд ли будут приветствоваться. Мировые пенсионные фонды, конечно, – могущественные организации, но не думаю, что они тут заказывают музыку.

– На сегодняшний момент я достаточно старомодна и порочна, как и все мы, за исключением, может быть, нескольких прорвавшихся ученых, да и то они еще дилетанты, и их месячный доход им далеко не безразличен. – Виолетта скорее всего еще не остыла от разговора с Ханной, а тут тебе Саломея и нанотехнологии с футуристическими фантазиями!

– Итак, чего же мы хотим? – спросил Сева, пропустив мимо ушей женские любезности, и уставился на Олега.

– Я вот хочу разобраться с днем сегодняшним, – сказала Ханна. – Меня вполне устраивает моя теперешняя жизнь с моей даже и дефективной ДНК, я уступаю свое место в вашей ракете, если таковое было запланировано без моего ведома, вместе с чудо-костюмчиком, спасибо большое. Где Ирины деньги, Олег? – Она так и стояла у окна, чуть особняком, жесткая и решительная.

– Я что-то не пойму, – тут же ответил Олег, – Ирины деньги, наверное, у Иры, или как?

– Ты хочешь сказать, она успела получить комиссионные? – удивилась Ханна.

– Конечно.

Ханна посмотрела на Виолетту. Виолетта же сразу взглянула на Саломею. Саломея – на Никиту. Никита – на Олега.

– Что-то не так, господа? – спокойно спросил он.

– Не так… – медленно произнес Сева. – Иры же нет.

– И это не совсем так. – Никита взял со стола салфетку и вытер ею мокрый лоб.

– Хватит надо мной издеваться, бесчувственные уроды! – завопил Сева. – Как ты можешь такое мне говорить, ты давно уже свихнулся, старый маразматик! Я сам видел ее в гробу! – У него затряслись руки и предательски разболелась голова. Он хотел наброситься на Никиту, но услышал Саломею.

– Ты ничего не видел, Сева! – тоже почти крикнула Саломея. – Ты лежал в коме со сломанным черепом. Я каждый день приезжала в Склиф и разговаривала с врачами. Я не смогла разыскать твою мать в Израиле. Ты пришел в сознание только через неделю после катастрофы, и к тому же весь в гипсе.

– Да что ты говоришь? – зашипел Сева – на нее он не мог орать. – Значит, катастрофа все-таки была.

– А ты что, в этом не уверен? – спросила Ханна.

– А урна на Введенском кладбище в Лефортове? – Он стоял и глотал ртом воздух. – Ее что, тоже нет?

– Урна есть, – подтвердила Виолетта. – Я там была. Но на похоронах меня не было.

В голове у Севы сидела какая-то зловещая птица и долбила толстым клювом во все стороны. Он опустился на стоявшее рядом кресло и на мгновение куда-то провалился. Говорить не было сил, но соображать он мог. Увидел Мари, склонившуюся над ним со стаканом воды и его таблетками. Она гладила его и лепетала что-то по-французски, потом присела на корточки рядом, а он положил руку ей на плечо. Она хотела ему помочь, она испугалась за него, она переживала его боль. «Мадам…» – чуть заметно улыбнулся Сева. Стало легче. Он посмотрел на остальных. Никому особо весело не было.

– Так на чем мы остановились? – медленно спросил он.

– Мы остановились на Ирине, – с определенной долей нетерпения и раздражения напомнила Ханна, смотря на Олега. Он стоял с бокалом в руке сам по себе, спокойный и сосредоточенный.

Мухаммед заметил, что Джузеппе бросил быстрый, но многозначительный взгляд на Филиппа. Их присутствие было молчаливым, но они следили за всем происходящим с большим вниманием. Что эти милые ребята тут все-таки делают и что решают, кто их сюда позвал, разрешил совать нос во все разговоры и чувствовать себя как дома? И что зависит от их решений? Как будто кому-то не все ясно. А куда опять делся капитан? В рубку, наверное, пошел по делам.

– Ты знал Ирину ближе всех, – обратился Олег к Севе. – Скажи, что выделяло ее для тебя из толпы? Может быть, ты замечал в ней какие-то качества, которые делали ее своеобразной?

Сева не стал кривляться и увиливать от личных вопросов, он чувствовал, что это не было праздным любопытством.

– Удивительно, но то, что делало ее особенной для меня… так странно, действительно, я сейчас это как-то осознал… – задумался Сева. – Она уходила в свой придуманный мир или другие миры и жила там. Она раздваивалась. Она думала, что ей делать и как поступить там, не здесь. Это трудно понять сейчас… – Он умолк, чтобы сделать глоток воды. – Она втаскивала меня в эти свои другие жизни, и я ей это позволял. Иногда… даже трудно сейчас представить… я сам провоцировал ее на это. В выходные мы спали днем, а ночью нас не было… тут. Мы не принимали никаких препаратов и так далее, не думай. – Он посмотрел в окно, но там была черная непроглядная ночь. – Она справлялась сама, силой мысли. Я был открыт нараспашку.

– Ты помнишь, где вы были чаще всего? – Олег явно куда-то вел.

– Визуально – очень слабо. По ощущениям, я чувствовал себя там деревенским увальнем, попавшим в большой город, точнее, в какое-то светлое белое здание с зеленым светом. Я ощущал энтузиазм людей, юмор, радость. Нас там ждали, но я немного стеснялся чего-то, был в себе неуверен.

– А Ирина? – спросил Олег.

– Она говорила: «Этот типчик со мной». – Он посмотрел на Саломею. – Я понимал, что она чуть-чуть использует меня, берет меня за руку и тащит, чтобы не ходить туда одной, но я был счастлив быть полезным не деньгами. Потом я понял, что любовь – это слово, в которое вмещается все; это то, с чем надо жить и постоянно его увеличивать и благодарить. Слова деревянные, их мало; для того чтобы объяснить, нужно много разных слов. Как объяснить любовь? Или что я почувствовал, когда ее потерял? Есть земная, есть неземная, а я какой?

– Любовь навсегда, Сева. Мы ничего не потеряли. Она выше человеческих материализаций. Любой человек на нашей дороге, появившийся или исчезнувший, всегда в тебе и для тебя. Ты остался, но разве ты можешь вычеркнуть то время, когда был с ней? Без него ты как будто почти ничего не знал, так? – Красивая, грустная, трепетная Саломея.

Олег опять поддался. Она ему безумно нравилась. Уже забыл, как это бывает. Да, час назад он держал ее в объятиях, смотрел на это лицо с полузакрытыми глазами, весь был с ней, в ней, а сейчас она снова какая-то не его. Захотелось подойти и дотронуться. Но он этого не сделал.

Раздался звон разбивающегося стекла. Затихший Мухаммед вздрогнул. Это Ханна, она опять хотела что-то сказать, подняла руку и нечаянно задела бокал.

– Вот именно, – повернулся Сева на звон, слегка холодновато скользнув по Ханне взглядом, и было неясно: то ли он ответил Саломее про любовь, то ли дал понять Ханне, что помнит о ее вопросе. – Я как-то не могу сейчас сосредоточиться, – обратился он к Олегу, тут же забыв про нее, – если я вообще способен охарактеризовать Иру. Она не была ни яркой, ни такой уж сверхчувствительной или особенно умной. Но мне с ней было хорошо, и я тоскую по ней. Я так дорожил этим «хорошо», что запрещал себе ее ревновать, замечая, конечно, твою неоднозначную тень. Хотя… она была упрямой, это подходит? Зачем я все это говорю? Где зарыта собака? Что она успела натворить перед этой аварией? А сама авария? Я думал. С первой секунды, как пришел в себя. Мы ехали по зимнему шоссе, шел снег огромными рваными хлопьями, и она спросила:

– У тебя бывает тоска от безысходности?

– Нет, я ищу выход, и тебе советую.

– Вышел, а там засада.

– Возвращаюсь и ищу снова. Тебе помочь?

– Да нет. Я сама.

И минут через пять – семь мы грохнулись во встречный грузовик. На прямой дороге. Она его видела. Но даже если предположить самое страшное, она не могла втянуть туда меня умышленно. Невозможно. Я отказываюсь в это верить. Нет!

– Любой человек, каким бы незначительным он ни казался, непредсказуем, – как всегда, с легкой отстраненностью, произнес Никита, – то есть пока он свободен хотя бы в отношениях со своим разумом. Им можно манипулировать иногда, но он остается непредсказуемым.

Ханна помалкивала, но из последних сил.

– Ирина нашла меня в офисе и попросила сделать контракт, – продолжил Никита.

– И что же это был за такой особенный контракт? – не выдержала Ханна.

– Почему «особенный»? Хотя, конечно, он был особенный и уникальный. Я не знал, что она была в положении.

– Так о чем она тебя просила? – Эта ее беременность Севу совсем добивала.

– Ее интересовал биостаз, причем применительно к ней самой.

– Что? – поднял брови Мухаммед. – Ты имеешь в виду крионику?

– Ой, мама! – воскликнула Мари. – Ирина тебя попросила ее заморозить? Это что, правда? Сева, Мухаммед, такое правда делают? Что, и в России тоже такое делают? – Мари выглядела такой потерянной и испуганной, как будто ее саму пригласили в холодильник, а она еще не решила.

– А почему она пришла к тебе? – спросила Виолетта. – Ты этим занимаешься, наверное?

– Можно сказать, что да. Я же связан в научной работе с исследованиями по наномедицине, а крионика без этого невозможна как идея.

– Где и когда ты познакомился с Ириной? – спросила Саломея. – В Америке?

– Да. Нас еще Пит познакомил. Он все время выходил со мной на эти разговоры. Особенно после того, как окончательно убедился, что неизлечим. Читал, встречался с американскими крионистами, но не решился. Человек, по сути, есть информационный феномен. Это ведь очень сложная психологическая, моральная, да и религиозная проблема. Возможно, лет через пятьдесят человечество будет в состоянии размораживать и лечить людей, но что такому человеку делать в совершенно другом и чужом социуме, без родственников и близких друзей, где скорее всего даже говорить будут на непонятном ему языке? Кому будет до него дело, до предка со старыми мозгами и представлениями о жизни. А вдруг его превратят в бесправного раба, здорового физически? Как-то Ирина присутствовала во время нашего разговора. «Что тут такого?» – подумал я тогда.

– Видишь, как бывает. Всего не просчитаешь, – заметила неторопливо Саломея.

– Скажи, а русских много… на этом криосохранении? – почему-то спросила Мари.

– «Много» – это в принципе громко сказано. Всего по миру таких клиентов не более двухсот, правда, насколько я знаю, контрактов уже более двух тысяч, но это цифры. Люди всегда могут передумать…

– А где сейчас Ирина? – перебил Мухаммеда Сева. Мысль о том, что у него есть замороженный или, лучше сказать, сохраненный ребенок, который оживет через сто лет, будоражила его голову. – Я могу о них заботиться?

Когда он сказал «о них», ему стало плохо. Послышались голоса. Он опять увидел себя в белом просторном зале с зеленым светом. Там был какой-то бородач в голубой одежде, подтянутый и стройный, смодулированный, наверное, по последней моде. Сколько ему было лет, он, по всей вероятности, и сам не помнил, но на вид не больше тридцати пяти.

– У тебя бывает тоска от безысходности? – спросил бородач.

– Возвращаюсь и ищу снова, – ответил Сева.

– Я помогу. – Бородач улыбался.

Сева посмотрел ему в глаза, и ему захотелось туда смотреть. Они показались ему добрыми и знакомыми. Из музеев, из книг, из храмов, из жизни…

– Сева, ты в порядке? – тормошила его Мари.

– Да, в порядке.

Она была близко, прямо перед ним. Он поцеловал ее в губы, даже не в губы, а в рот. От всего себя, вернувшегося из дальнего путешествия. И Мари дождалась…

Все молчали и смотрели на обыкновенное чудо. Тот, кто понимал.

 

14

– Я так полагаю, Ирина не нуждается ни в чьей заботе. – Ханна походила, подумала, посмотрела на все и не сдержалась. – Она сама о себе позаботилась на много лет вперед.

– Ее право. Можешь заказать с ней встречу, – Олег тоже не сдержался, – компания открыта для всех.

– Хорошенький пиар вы тут устроили, – съязвила Ханна, – а сдачу от заморозки она в вашей компании, что ли, оставила, Никита Сергеевич? На развитие науки и техники? – У женщин бывает сильнейшая, не поддающаяся никакой логике интуиция. Ханна четко чувствовала, что Никита мутил.

– И спорта, – утвердительно кивнул он, бросив довольный взгляд на Виолетту.

– Никита, – спокойно, но твердо сказал Филипп – никто ничего не ожидал уже от него с Джузеппе услышать, и все резко повернули головы в их сторону, – я относительно контракта…

Стало тихо, как под водой.

– Обычно такие документы составляются в двух экземплярах. К тому же есть до мелочей организованные люди, независимо от возраста, пола и состояния здоровья. Ирина попросила нас проследить… за ее завещанием.

– Вас – кого? – с легким пренебрежением поинтересовался Никита. – Какое еще завещание? Речь что, идет о погибшем отпрыске Рокфеллеров?

– Перед законом все равны. Не знаю, как вы подойдете к этому вопросу в вашем светлом будущем на других чудесных планетах, но ведь это потом, не сейчас. Контракт был заключен в Штатах и оформлен американским юристом, и там стоит ваша подпись, ведь так? – Филипп был подчеркнуто вежлив и непробиваем.

Никита побледнел и напрягся.

Саломее тут же вспомнились его частые поездки в Штаты, его какой-то неясный там бизнес, которым она не очень интересовалась, списывая это на научные дебри, его встречи с Питом, Ирино неуемное желание всегда и при всех обстоятельствах лишний раз съездить в Америку. Стелла ее предупреждала, что за Ириной нужен больший контроль. Пит с каждым месяцем становился слабее и слабее. Бизнес бизнесом, но неизбежность потери висела над ней огромным черным шаром, мешающим свободно дышать и думать, опускающимся все ниже и ниже, закрывая солнце.

– Ирина договорилась с Рашидом. Это его яхта. А он наш очень близкий друг, – заявил Джузеппе.

– Во сука! – воскликнул Сева с широко открытыми глазами. – И к Рашиду влезла! Она, наверное, с ним тоже спала! И чей это сперматозоид у нее оплодотворился, только анализ покажет. Слушай, Саломея, может, они и Пита заморозили, а ты не знаешь? – Из Севы поперло.

Мухаммед подлетел и врезал ему по морде. Он ему треснул так, что можно было усомниться, что это сделал врач. За Саломею, за Ирину и за Рашида. Можно было и Никите поддать, но выбор пал на Севу. Сева грохнулся на пол, но сознание не потерял. А уж он-то как хотел драться целый день сегодня, да еще этот непонятный веселящий газ, которого они наглотались, – сил было полно! Но Апельсин с дружком быстро их успокоили, Олег даже не успел подойти к Севе. И хорошо, что не успел. Сева только его и ждал для этих целей, еще с утра.

Мухаммед начал закипать: «Ну что я за идиот!» С Ириной более-менее понятно до какого-то места, но не с этими ребятами, которых брат нанял, если это вообще он. Мухаммед достал мобильник и набрал номер Рашида. Телефон не работал, связи не было.

Почему он ему ничего не сказал? Там же была замешана Саломея, это же ее дела, даже если он ничего не знал про Олега. Не мог не знать. Ханна вот никому не верит. В Америке ей мозги прочистили как следует.

– Вы близко знаете Рашида? – спросил он у Джузеппе.

– Достаточно близко, – кивнул тот.

– Скажите мне номер его телефона – тот, что есть у вас, – потребовал Мухаммед.

– Я не помню наизусть, – пожал плечами Джузеппе.

– Сходите за мобильником, я подожду.

– Мухаммед, я их знаю, – тихо и медленно сказала стоявшая у клетки с попугаем Саломея. – Они из «Берго Консалтинг». Я не стала возражать. И Рашид действительно их знает, особенно Джузеппе.

– Давайте продолжим про завещание, – не отступала Ханна, как будто ей все это было нужно больше всех. Но что-то ей точно было нужно. – Можно я с тобой рядышком посижу? – спросила она Мухаммеда. – А то ты еще кого-нибудь убьешь.

– Если только тебя, – ответил он.

– Я еще не встречала людей, которые пишут такие вещи в тридцатилетнем возрасте, – начала размышлять Виолетта про завещание. – Я ведь неплохо ее знала. Несколько лет. Конечно, мы все переживаем неполучающуюся жизнь, но любой нормальный человек всегда найдет в себе то, за что опять можно зацепиться, или повернет в другую сторону, или поменяет страну или город. Для миллионов людей ее жизнь была на пределе их мечтаний или даже за пределами: поездки, встречи, сам характер бизнеса, влюбленный в нее состоявшийся мужчина без жены и детей, хорошая внешность, друзья. Я вот только думаю, что была проблема в голове, у нее последнее время стали появляться страхи и… я не знаю, как выразиться… какие-то галлюцинации, что ли, какие-то не ее мысли. Я даже подумала однажды, что ее куда-то ведут, ею кто-то занялся, она явно находилась под чьим-то влиянием. И знаете, последнее время она принимала какие-то препараты, которые тщательно прятала, но в силу того, что считала меня своей какой-никакой подругой, от меня очень-то не скрывалась. Но я никогда – вот, что странно – не спрашивала, что она принимает. Хотя, зная ее скрытность, Ирина могла сказать, что это витамины, типа «не спрашивай, чтобы тебе не врали».

– Что ты ей давал? – резко спросил Мухаммед у Никиты.

– Вообще не собираюсь отвечать на подобные вопросы, да еще заданные таким тоном, – огрызнулся Никита.

– Ах вот оно в чем дело! – Севе сегодня перепало на десять лет вперед. – Ты ей давал какую-то свою нанотехнологическую мудотень! Кто же тебе, технократская рожа, дал право экспериментировать с людьми? Развал Советского Союза, который тебя формулам твоим научил? Теперь все можно!? Каучуковый костюмчик себе примеряешь! – Сева орал так громко и страшно, как только мог. – Она, наверное, перед тобой еще и отчитывалась, как прошел сеанс у меня дома с подопытной обезьяной номер сто пять по кличке Копейкин?

– Что ты визжишь, как недорезанный кабан?! – Никита тоже повысил тон. – Спроси-ка лучше у своего друга-гинеколога, он экспериментирует или нет? И если у него хватит смелости ответить утвердительно, спроси еще про своего ребеночка, где он сейчас и когда родится. Или тебе на это плевать, ты весь в ревности и унижениях, – во всем виноваты женщины, а я себе пошел дальше, к Мари, например.

Мари получила то, что хотела. Еще раз подтвердились ее прогнозы и предположения относительно непонятной русской души, полудиких мужиков, опасностях, непредсказуемости, мордобое – и не важно, что ударил первый Мухаммед, а Сева, наоборот, сдерживался весь день и себе этого не позволил, и опять пахло миллионами, пролетевшими мимо носа.

– Смотри-ка, Мари, Никита публично осуждает наши с тобой отношения. Ему до всего есть дело.

– Я не люблю равнодушных, ты же знаешь. – Мари держалась, как могла.

– Твой ребенок, Сева, может родиться. Даже есть вероятность, что будет на тебя немного похож. Налей мне водки быстро, – обратился Мухаммед к Апельсину. Потом взял стопку, опрокинул ее, как тысячи раз делал в Волгограде, выдохнул и попросил повторить.

– Так, ребят, – негромко сказал Сева, – вы меня в покое сегодня оставите? Еще немного, и я перестану что-либо воспринимать.

– Нет уж слушай, – как-то укоризненно произнесла Саломея.

– Но он родится, если ты этого пожелаешь, – Мухаммед волновался, и водка не очень помогала. – Ты можешь выбрать время. Это есть в Ирином завещании? – спросил он Филиппа. Тот утвердительно кивнул. Мухаммед сел на пол на ковер по-турецки. – То ли она не хотела его убивать вместе с собой и в ней говорил материнский инстинкт, то ли она сама не хотела принимать решение, то ли она предпочла отправиться в будущее одна, свободная, и не нести ответственности еще за одну жизнь. То ли катастрофа была просто случайностью. Она попросила меня его сохранить. Я сохранил. Благодаря Олегу, то есть его помощи, у меня в клинике сейчас есть для этого технические возможности.

Внешне Сева не реагировал. Просто сидел в кресле и слушал.

– Что, трудно? – спросила Севу Саломея. – Когда женщина решается на аборт, ей тоже трудно, но ее никто не слышит и не хочет понимать. Общество либо равнодушно, либо ее осуждает, но ничего не делает для того, чтобы этого ребенка реально помочь вырастить. Не говоря уже о риске для здоровья женщины. Виновата всегда она. Вот тебе шанс – самому вырастить и воспитать своего ребенка. Ты готов? Зачем вообще нужен мужчина? Я обожаю этот вопрос. – Конечно, ей хотелось, чтобы и Олег это слышал. – Или вы будете заниматься построением нового общества, ничего в нем не делая? Размышлять о новых формах сознания, когда здесь и сейчас детям нечего есть и кругом дрянные, отсталые школы, бездарные телеканалы, наполненные насилием, развратом и дешевой попсой? На сотню мужиков один найдется более-менее умный и не очень ленивый, на десять тысяч – один действительно умный, а остальные прикрываются «правилами», «религиями» и «устоями с традициями», паразитируя в быту, работая охранниками, спекулянтами или политиками. Смотри, какой у тебя исторический шанс, Сева! Ты решаешь и берешь ответственность за новую жизнь, а не просто получаешь сексуальное наслаждение под любимую музыку, спихивая последствия на женские плечи.

– Можно послушать, что еще есть в завещании? – обратился Сева к Филиппу. – Считайте, что пункт первый «КОПЕЙКИН» мы разобрали.

– Хотелось бы лишь уточнить кое-что, – ответил Филипп. – Вы должны принять решение, Сева, не позднее первого октября текущего года и заверить его юридически в нашей компании.

– А если я этого не сделаю? – удивился тот.

– Тогда эмбрион, простите за терминологию, передается в собственность клиники.

– Но это же незаконно! – возмутился Сева. – Вы что, хотите сказать, что Мухаммед легально занимается выращиванием эмбрионов, прости, Господи?

– Тебя что больше волнует, я не пойму: легитимность клиники или твой ребенок? – спросила Саломея.

– Кого-нибудь еще интересует что-либо связанное со мной на этой лодке? – опять завелся Сева. – Мне можно немного передохнуть от всеобщего внимания? Я надеюсь, мы не будем принимать решение о моем… – он сделал паузу и сглотнул, – эмбрионе совместно? И почему мне нельзя было это сообщить в сепаратном порядке на берегу в цивильном месте?

– По-моему, здесь достаточно цивильно, – заметила следившая за всем Ханна.

– Мы старались, – ответил ему Джузеппе, – но согласно завещанию нужно было быть всем вместе.

– Это еще зачем? Значит, я не единственный, видишь? – ущипнул он Мари за бочок. Он уже себя не контролировал. – Кто на новенького, Никита Сергеевич, ваше технократское величество?

– Деньги от сделки согласно предварительным комиссионным договоренностям будут выплачены соответственно Ханне Райтман и Виолетте Пеневой не раньше чем через один год, прошедший после катастрофы, то есть 21 февраля следующего года, – сказал Джузеппе.

– Вот оно как, Ханночка, – не умолкал Се-ва, – а ты волновалась.

– Там что, так и написано – «21 февраля»? – удивилась Ханна.

– А ты новую шубку уже себе отложила в Милане? – не стесняясь, схамил Сева.

– Да. Так и написано, – ответил Джузеппе.

– То есть она знала, что 21 февраля она поедет со мной на машине и… Или как?

– Ты кого спрашиваешь? – посмотрела на него Саломея.

– Вас всех. Значит, это было самоубийство, где я мог бы тоже не выжить?

– Я так не думаю. – Саломее хотелось его успокоить. – Она могла спланировать что-нибудь другое. Таких людей нельзя, наверное, удержать. Катастрофа – это случайность, Сева. Трагическая случайность. Бог ее отвел от греха самоубийства. Ведь может быть и так.

– У меня день рождения 21 февраля, – грохнул Олег.

– Вот и отметите, – рассуждал сам не свой Копейкин, не обращая внимания на слова Саломеи. – Я только скорее всего не смогу приехать, дабы не искушать судьбу еще раз. Даже если в этом завещании обо мне будет написано золотыми буквами или она мне оставила деньги от вашего бриллиантового говнобизнеса. Нет! Так, я пошел на палубу, – не выдержал Сева. – Мари, ты со мной?

– А что дальше, нам неинтересно? Ты все понял? Я – нет. – Она встала с подлокотника Севиного кресла от греха подальше. Ну и народ, не переставала удивляться Мари. Ей казалось, что она тут не два каких-то дня, а по крайней мере два месяца. В Париже такое и рассказать-то некому. Даже Николя скажет, что она ничего не поняла, как обычно, и напридумывала. А Изабель усмехнется и напомнит, что она ей предлагала ехать вместе с ней в Сан-Тропе к ее тетке. Плевать, что там кто-то скажет. В этой жизни она хочет чувствовать, рисковать и пить шампанское.

– Контракт был составлен и проплачен на тебя тоже, – сказал Никита, обращаясь к Севе.

– Без моего согласия? Вы очумели, господа? – Потом подумал. – А я взял и выжил! – Он показал фиги обеими руками, как Буратино, и застыл так на секунду, посмотрев на Мари.

– Ты никакой не Пьеро! – бросилась ему на шею Мари.

– Да здравствует Буратино! – крикнул Мухаммед. – Мы спасены!

– Мухаммед, может, хватит уже водку пить, никто, кроме тебя, ведь не пьет, – одернула его Ханна.

– Какая ты красивая, Ханночка! Мне так было с тобой хорошо, как никогда! – Язык чуть-чуть уже заплетался. – Это большая ответственность быть красивой. Метка.

– Я справляюсь. – Она уселась к нему на ковер. – Держи, выпей-ка чашечку кофе, а то тебя сейчас совсем развезет.

Сева посмотрел на Мухаммеда с Ханной, потом на Олега, стоявшего с Саломеей у клетки с попугаем. Попугай еще этот! Как они все разыграли! Лучше подобрать пары было просто невозможно. Случайность ли это? Или опять Рашид… Да что об этом думать, он ведь жив. Как же хорошо! Столько еще можно сделать!

– Мухаммед, слышь! – позвал Сева.

– Да, Копеечка, я весь твой! – отозвался все-таки не совсем трезвый Мухаммед.

– Я назову его Витькой!

– А если девушка? – спросила Ханна.

– Ну тогда Викторией.

Разве такое могло произойти на берегу? Слушать бы даже не стал. И с Мари точно бы больше не встретился. Во дурак!

Он сорвался, выбежал на палубу и уставился в черное звездное небо. Почему трагедия ставит многое на свои места? Почему нам, идиотам, всегда нужна жертва? И почему жертва чаще всего старается ею быть?

– Ирочка, ты слышишь? Я никогда не поверю в твое самоубийство. Так случилось. Я остался здесь. Прости, если я обижал тебя. А я обижал тебя, я знаю. Я все пойму. Я буду очень любить жизнь. Я буду хорошим. Счастье есть, оно в нас.

И он услышал поющую о любви женщину. Это Ханна запела вечную «Кармен», изменив почему-то своему Верди. Так сильно и с таким чувством, что ни один ангел так никогда не споет ни в каком раю.

Только что светившая своим ровным серебряным светом луна вдруг стала какой-то странной формы, не круглой и не ясной, как будто там, наверху, на ее месте показался другой светящийся символ, более яркий, чем она, переливающийся золотистыми бликами.

– Мари! – крикнул Сева. Он повернулся, чтобы пойти в салон, но вдруг страшный грохот и треск буквально свалили его с ног. Он схватился за поручень, но не стал вставать, раскрыв глаза и почти перестав дышать от удивления, страха и необыкновенности увиденного. Над яхтой поднималась журавлиная стая. Хотя, конечно, не журавлиная, нет, – никакой другой птичьей стаи, летящей в небе, он просто никогда не видел. Огромная белая птица, как «конкорд», на котором один раз летал из Парижа в Америку, взмывала вверх, ритмично взмахивая большими белыми крыльями, словно парусами королевская регата, а за ней тянулись другие. Он опять хотел позвать Мари, но голоса не было. Никакие не птицы, а летящая черепаха, белый пудель, Пьеро с длинными рукавами, Мальвина в широкой юбке… Они улетали за попугаем-лебедем. Туда, к золотистой уже не луне, похожей на… ключик… что ли… «А я жив!» – опять подумал Сева. Он пополз в салон. Навстречу шли Олег и Саломея.

– У Мухаммеда есть гениальная идея насчет завтра, – сказала ему Саломея, не обращая внимания на его растрепанный вид.

– Не сомневаюсь, – улыбнулся Сева.

Тихо, почти незаметно заработал мотор.

И корабль поплыл…

2008 г.

Уважаемые читатели!

Отзывы и пожелания Вы можете отправить автору по электронной почте: ariana-9@yandex.ru