Наступившее спокойствие было, казалось, не по вкусу Ашоту. События последних дней с их волнующими происшествиями так взбудоражили воображение мальчика, так потрясли все его существо, что он только бредил желанием совершать необычайно важные поступки.

Ашот вообще был уверен, что он создан для борьбы, а не для спокойной, монотонной жизни. Действительно, что за интерес, отложив оружие, таскать глину для посуды, месить ее, «как баба». Нет, прошли, видно, рыцарские времена. А до чего же было хорошо, когда медведь и барс кувыркались в снегу и ущелье гремело от их рева!

Блаженные дни. Кровь кипит от таких зрелищ, и человек невольно проникается героическим духом.

Единственное, что еще интересовало Ашота сейчас, - был барс. Что же все-таки с ним? Жив или подох? Если и осталось что-то, о чем еще можно помечтать, так это именно барс! Вот найти бы его, раненого, и - одним ударом… Да хоть бы, на худой конец, и мертвого найти. Снять бы с него шкуру и, подняв ее на копье, прийти в село. Плохо ли? Все село на такую тамашу, весь народ соберется. А сейчас? Починил дверь - иди ищи глину, чтобы сделать кувшин для воды.

Впрочем, глина пригодилась и для другого, более неотложного дела.

Как ни удобна была пещера, которую избрал для себя отшельник, а дым костра все же сгущался под ее сводами, и, чтобы он не ел глаза, ребятам приходилось все время сидеть или лежать.

Шушик не раз уже говорила о необходимости сложить печь, но что делать - руки не доходили. А сейчас, сидя у костра, девочка нетерпеливо переворачивала с боку на бок кирпичи, от которых поднимался едва заметный пар.

Терпение Шушик окончательно иссякло, и она потребовала, чтобы глину не употребляли ни на какую посуду, ни для какой другой цели, а немедленно приступили бы к сооружению печки.

- Кирпичи уже высохли, чего вы ждете? - торопила она товарищей.

Печку решили поставить недалеко от выхода, но какой она должна быть, никто из ребят не знал.

- Давайте сложим в три стенки, а спереди пусть будет открыто, - предложил Ашот.

- Почему в три? Довольно и двух. Третьей будет стена пещеры - вроде бухары.

Предложение, которое внесла Шушик, показалось наиболее разумным, но никто не знал, прикрыть ли бухару сверху или сделать трубу для вывода.

- Ладно, вы пока ставьте стенки, а я скоро вернусь, - сказал Асо и вышел.

Он давно заметил поблизости тонкую, но довольно большую каменную плиту и теперь, кряхтя, притащил ее в пещеру.

- Замечательно! - воскликнул Ашот. - Это «крыша» нашей печки.

Не прошло и часа, как стенки бухары были сложены, каждая почти в метр высотой. Получилось действительно нечто вроде камина.

- Теперь осталось самое трудное, - сказал Гагик, - но это предоставьте мне.

Самым трудным были, конечно, трубы. Никто из ребят не знал, как их сделать. А в голове у Гагика бродила какая-то очередная идея.

Гагик обмазал глиной стенки бухары, а над нею построил что-то вроде неуклюжей трубы. Внизу она была широкой, как сама плита, а кверху сужалась. В общем, это была большая глиняная воронка, поставленная раструбом вниз. Она-то и должна была собирать весь дым и «провожать» его в предполагаемый дымоход.

- Ну, теперь мы будем делать трубы по полметра каждая, - объявил Гагик. - Что вас смущает? Вспомните, как колхоз отвел воду из горного родника, в село. Глиняные трубы проложил. И мы сделаем так же. Один конец - широкий, другой - поуже, и соединим одну с другой. Потом сделаем колено и выведем трубу из пещеры через отверстие над дверью. Ясно?

Все утро ребята провели за изготовлением труб, и, хотя Гагик славился своим гончарным мастерством, лучшие трубы сделала Шушик. Все выходило у нее складно, ловко, не как у ребят. Их трубы были неровные, хотя в дело, конечно, годились.

До обжига готовые трубы необходимо было высушить.

Сложив их у огня, ребята уселись отдохнуть, очень довольные собой. Хорошо! Теперь у них будет печка!

Воспользовавшись свободной минутой, Ашот стал подсчитывать сделанные им запасы мяса - хватит ли его до весны;

- Не твое это дело, - перебил его Гагик и начал считать сам. - В день на человека шестьсот граммов, на всех - три килограмма. Значит, на месяц надо девяносто килограммов, на два - сто восемьдесят. В медведе вряд ли столько будет. Да, надо еще кило двадцать козлятины посчитать - еще одна неделя. Какой сегодня день? Тринадцатое декабря, кажется? Значит, до Чернухи очередь дойдет только к восемнадцатому февраля.

- Нет, так не годится, - запротестовал Асо. - Нельзя столько мяса съедать.

Он мечтал, чтобы Чернуху не трогали, но не решался прямо сказать об этом.

- Почему, братец? - вскинулся Гагик. - Эскимосы едят в день по пять кило жира, а мы по кило мяса не съедим? Нет уж… Если ты приведешь свою многоуважаемую неприкосновенную Чернуху, мы вполне дотянем до весны.

Да, Асо с радостью пойдет за Чернухой, только вовсе не за тем, о чем думает Гагик. Асо пойдет для того, чтобы хоть денек провести со своими любимыми животными.

И, получив согласие, пастушок отправился в Овчарню.

У родника свежих следов овец не было. Ясно, что одичалые животные не осмеливались перескочить через костер и сегодня вовсе не ходили к воде.

Но Асо это не беспокоило. Он решил именно водой и заманить Чернуху с ее потомством.

Вернувшись в пещеру, мальчик взял глиняный горшок, с водой и поднялся по крутому склону к Овчарне.

На тропинке под золой все еще тлели угольки. Асо собрал их горкой и раздул огонь. Над камнями поднялся дым.

Вынув из-за пояса свирель, пастушок присел и, не отрывая глаз от входа в «овечий хлев», заиграл знакомые Чернухе мелодии. Вскоре ее голова высунулась из черного зева пещеры, а вслед за нею показались и изогнутые рога. Наконец все овцы вышли на тропинку.

Асо поднялся, тихонько пошел им навстречу и, не доходя, поставил горшок с водой на лежавший Посреди тропинки плоский камень.

Барашек и овечка испугались и, скрывшись за выступом скалы, с тревогой поглядывали оттуда на Асо. А Чернуха застыла…

Асо вернулся к костру и снова взял в руки послушную свирель.

Крутые завитки дыма, поднимавшегося от костра, и мягкие звуки пастушьей свирели с неотразимой силой притягивали овцу. Она словно окаменела, услышав звуки, какими овец сзывают на водопой. Затем по телу пробежала легкая дрожь - вероятно, вспомнилось, как вместе с огромным стадом спускалась она по горе вниз к ручью, сладко журчащему в ущелье.

«Ах, как хотелось ей пить! А свирель звала, звала… И под заманчивые звуки овца медленно, робко приближалась к воде.

Дойдя до горшка, Чернуха осторожно протянула к нему губы, но, точно испугавшись чего-то, отпрянула. Потом снова подошла и, убедившись, что ничто ей не грозит, прильнула к прохладной, прозрачной воде.

Жадно, досыта напившись, она обернулась и заблеяла - должно быть, звала детей. Впрочем, незачем было звать их. Старший уже сам подходил к матери, боязливо оглядываясь, каждое, мгновение готовый к бегству. Однако в последний момент он струсил. А маленькая овечка так и оставалась в своем укрытии.

Асо встал и начал медленно подходить к Чернухе, протянув вперед руку. «Прру, прру, прру», - издавал он губами звук, знакомый домашним овцам. Звук этот говорил о том, что в ладони пастуха есть соль - любимое овечье лакомство. Но соль не соблазняла Чернуху. Она каждый день получала ее вместе с родниковой водой и с течением времени утратила рефлексы, связанные с солью у всех травоядных.

Целый день просидел Асо у костра. Целый день пела его свирель, пел и сам Асо, говорил сам с собою. Так, постепенно, он приучил животных к своему присутствию, голосу, укрепил в них веру в безопасность. Они убедились в мирных побуждениях этого двуногого существа, в том, что от него им не будет никакого вреда.

Тем не менее опыт, вынесенный из суровой борьбы за существование, требовал от них осторожности и бдительности. Кто знает, какие предательские замыслы таятся за сладкими мелодиями волшебной свирели.

Под вечер Асо с пустим горшком в руках возвращался домой. По пути он решил осмотреть террасы и ущелья и, бродя по ним, в одном открытом солнцу месте наткнулся на густые заросли какой-то колосистой травы.

Растерев траву в ладонях, мальчик увидел какие-то синеватого цвета длинные, тоненькие и остроконечные зерна. Разжевав их, Асо что было сил закричал:

- Ашот, Гагик, сюда скорее. Пшеницу нашел, пшеницу!

Известие всполошило обитателей пещеры. Пшеница? Она была их мечтой. Ведь для человека, привыкшего к хлебу, не может быть ничего тяжелее одной только мясной пищи. «Мы стали настоящими эскимосами», - не раз говорил Ашот. Он хотел сказать, что, если эскимосы могут жить одним мясом - значит, смогут и они. Однако сильный, здоровый юноша сам очень страдал от отсутствия хлеба.

От полусырого шашлыка у ребят болели желудки. Немного выручала лишь мята, найденная под ивой, да дикие плоды, особенно шишки мушмулы, постоянно хранившиеся в «аптечке» у Шутник.

- Идем, идем! - донеслось снизу.

И вскоре Ашот, Гагик и Шушик, с трудом переводя дыхание, взобрались на гору. За ними медленно плелся Саркис.

Асо ждал товарищей, стоя в колосьях. Все с жадностью набросились на мелкие зернышки, едва успевая очищать их от шелухи.

- Милые мои, родненькие! - причитал Гагик. - Вот уже больше месяца умираем в тоске по вам.

- Нельзя, ребята! Сырые есть нельзя, - остановил их Ашот.

Уж этот, Ашот! Уморить может своими правилами и распорядками! Не дает людям жить так, как им хочется. Однако что поделаешь? Дали слово подчиняться - возражать не приходится!

Нарвав колосьев, ребята вернулись в пещеру и здесь, у костра, стали молотить их, вылущивая и провевая зерна. Потом, собрав их в глиняный горшок, поставили на огонь поджарить и вскоре с наслаждением грызли.

- Ну вот, теперь мы и достигли жизненного уровня нашего отшельника, светлая ему память, - с трудом открывая набитый рот, сказал Гагик. - Интересно, каков же был его конец?

Должно быть, умер в пещере и дед нашего медведя нашел его и выволок отсюда, - высказал предположение Ашот.

- Почему ты так думаешь?

- Там, в кустах, череп какой-то лежит.

- Ой, череп? - испуганно глянула на дверь Шушик.

- Ладно, поговорим о других делах, - поморщился Асо.

- А другие дела вот какие. Завтра нам надо будет весь день собирать дикую пшеницу, - объявил Ашот тоном, не терпящим возражений. - Мясо и соль у нас уже есть. Коренья малины соберет Асо, а по следам барса пойдем послезавтра.

Однако вскоре в пещере воцарилось молчание - все притихли, погрузившись в свои думы, Снова охватила детей тоска по близким, по родному селу. Или это была просто тоска по свободе?

…От зари до зари ребята были заняты поисками пищи, топлива и о близких своих почти не успевали думать.

А сейчас, в минуты отдыха, их сердца снова вернулись к тому, что было ближе и дороже всего. Каждый думал о том, какую радость вызвало бы в сердцах родных людей их возвращение из этой темницы.

- Почитаем что-нибудь, - заметив упавшее настроение товарищей, сказал Ашот. - Возьми-ка, Шушик, «Родную литературу».

Нежным, звенящим голоском Шушик читала отрывки из поэмы Маяковского «Владимир Ильич Ленин».

Шушик сначала читала, пересиливая себя, неохотно, но постепенно она вдохновилась, и голосок ее зазвенел серебром. Щеки у девочки разрумянились.

Ребята с напряженным вниманием вслушивались в огненные слова великого поэта. Эти слова уносили их юные сердца на берега Невы, на Финляндский вокзал, где бурно волновалось людское море и человек, стоявший на броневике, кидал с него пророческие слова:

Чтение окончилось. Все сидели притихшие, точно вслушивались в крылатые слова, еще гремевшие под сводами пещеры.

Приближался час сна, а значит, и час, когда будет рассказана очередная сказка. И Асо - сегодня был его день, - не ожидая приглашения, начал народную сказку о Ленине.

- «…Ленин-паша оседлал своего огненного коня, взвалил на плечи тысячепудовую палицу и пошел против царя…»

Рассказывал пастушок эту сказку о «Ленине-паше» и, время от времени прижимая свирель к губам и поднимая кверху голову, пел: