Действительно, Ахмед Назар начал планерку вопросом: почему до сих пор не получено заключение санэпидслужбы?

В свое время Баксовет принял решение о перспективном планировании нового крупного жилого массива. В управлении к разработке проекта не приступали, так как городская санэпидстанция тянула с представлением необходимых документов, отражающих точку зрения их службы на состояние земельного участка — пригоден для застройки или нет?

Итак, Ахмед Назар спросил:

— Почему до сих пор не получено заключение санэпидстанции?

За большим столом (специально для совещаний) кроме Ахмеда Назара сидело еще восемь — десять человек: начальники отделов, главный инженер, секретарь парткома. Фуад сел на свое обычное место — справа от Ахмеда Назара. Все молчали.

— Я занимался этим вопросом, — сказал Фуад. — У санитарной комиссии сложилось двойственное мнение об этом земельном участке. Некоторые считают, что там есть заболоченные места, опасные для системы водоснабжения.

— Хорошо. Пусть обстоятельно напишут об этом в своем заключении. Нам нужен официальный документ, чтобы мы могли действовать. Почему они тянут?

— У членов комиссии, повторяю, нет единой точки зрения, они еще спорят между собой.

Ахмед Назар, недовольно хмурясь, достал из мельхиорового портсигара сигарету, продул мундштук, вставил в него сигарету, закурил.

— «Нет единой точки зрения…» — не без иронии повторил он слова Фуада. — Что же надо сделать, чтобы их споры наконец завершились чем-нибудь конкретным?

Снова воцарилось молчание.

«Ты сам должен знать, что надо сделать для этого, не спрашивать нас», — подумал Фуад. Вслух же сказал:

— Надо поговорить с министром. Если он даст указание, они поторопятся с заключением.

— Почему же не поговорили?

Фуад подумал, что, если бы Ахмед Назар задал вопрос иначе, скажем, в такой форме: «Почему ты до сих пор не поговорил с министром?», адресуясь только к нему, Фуаду, тогда бы еще можно было считать, что он, Ахмед Назар, более или менее достоин занимать эту должность, во всяком случае, может еще какое-то время поработать на своем месте. Но Ахмед Назар не смог задать свой вопрос конкретно человеку, несущему за это ответственность, — ему, Фуаду. Не хватило смелости. Фуад отлично все понимал.

— А кто должен был поговорить с министром? — спросил он нахально.

У Ахмеда Назара оставались еще шансы. Он мог сказать: «То есть как это кто должен был поговорить? Ты, разумеется». Или же официально: «Вы, товарищ Мехтиев, должны были поговорить с министром». Однако Ахмед Назар только пожал плечами и проворчал:

— Не знаю. Надо было поговорить.

«„Не знаю“. Раз не знаешь, значит, у тебя нет права занимать эту должность. Сидящий на твоем месте человек должен уметь стукнуть кулаком по столу. Ты не тянешь даже на заместителя, ты — слабак и всегда был слабаком, поэтому пусть уж твой вопрос поскорее решается там, где это надо!»

Естественно, Ахмед Назар знал о Фуаде все — кто он, что, чей зять. Самого Шовкю Шафизаде! Несомненно, был и в курсе того, что судьба его, Ахмеда Назара, уже решена, что не сегодня-завтра придется покинуть этот кабинет. Слышал, наверное, и о том, кто будет его преемником. Да, знал, конечно, Ахмед Назар, что он доживает последние дни своей «генеральской» синекуры, настало время — на шестьдесят седьмом году жизни — навсегда распрощаться с кабинетами, столами, правительственными телефонами, персональными машинами, секретаршами и прочим, и прочим. Что ждет его впереди? Персональная пенсия, жиденькие, мало затененные аллеи домов отдыха в Мардакянах, Загульбе, Бильгях; домино, нарды с такими же, как он, престарелыми пенсионерами; бесконечные разговоры о ревматизме, склерозе, радикулите и прочих старческих недугах; воспоминания о былых временах: «Помните Султана Султановича?» — «Какого Султана Султановича? Ах, этого самого? Свояка Аслана Аслановича? Как же, как же! Он сначала работал там-то, а после был назначен туда-то…» И так каждый день: Султан Султанович, Аслан Асланович; и снова коллективное обсуждение (узнали из газет) новых назначений — новых, уже сплошь и рядом незнакомых людей на новые должности; и снова — домино, снова — нарды; и снова — врачи, врачи, обследования, анализы, инъекции, лекарства; и снова — Султан Султанович, Аслан Асланович, и так далее и тому подобное.

Ахмед Назар был родным братом Ашрафа Назарова и, несомненно, считал, что страдает из-за брата. Полгода назад Ашрафа Назарова с шумом и треском сняли с занимаемого им поста. Ахмед Назар был твердо убежден, что именно падение брата решило его судьбу. Фуад знал, что это совсем не так. Вернее, не совсем так. Были в этом деле свои нюансы. В настоящий момент Ахмеда Назара освобождали от должности не из-за брата, хотя в свое время он только благодаря брату был выдвинут и исключительно благодаря брату его держали до сих пор на посту главы управления. Все понимали, возможно, даже сам Ахмед Назар понимал, что это не его место. Но пока Ашраф занимал свой пост, потревожить Ахмеда Назара было трудно. Короче говоря, вскоре после снятия Ашрафа все будто бы вдруг очнулись: да ведь не вытягивает Ахмед Назар на столь ответственную должность!

Ахмед Назар был участником войны, имел боевые награды. Говорят, на фронте проявил подлинное мужество. Но, очевидно, и героизм имеет свои разновидности, варианты, жанры. Очевидно, помимо военно-фронтового героизма существует еще героизм повседневно-бытовой, а также административно-организационный. Показавший себя храбрецом в окопах, Ахмед Назар был абсолютно бессилен здесь, на их фронте, — как организатор, как стратег-полководец, как просто специалист своего дела, наконец. И на жизненно-бытовом фронте он не стяжал себе славы отважного героя: прошедший, как говорится, сквозь огонь и дым суровой войны, этот грузный, некрасивый, смуглолицый мужчина пуще огня боялся своей жены Фатьмы-ханум. Например, на Нелли Ахмед Назар не смел взглянуть даже краем глаза. Год назад взбалмошная Фатьма-ханум без всяких на то оснований приревновала мужа к юной секретарше и едва не добилась от мужа увольнения ее с работы. Только решительное вмешательство Фуада спасло Нелли от несправедливой кары. В моральном смысле Ахмед Назар был кристально чист. Все знали это. О том же говорило и его лицо, с темными мешками под глазами, лицо страдальца-хроника, почечного больного. И честен был Ахмед Назар тоже кристальной честностью: положи перед ним бесценные сокровища — не позарится. Но был безволен, безынициативен, инертен, не мог потребовать от подчиненных; был склонен всем во всем уступать, нажмут на него — он пятится назад, не имел железного слова; не мог разговаривать ни с подчиненными, ни с теми, кто был выше его по рангу, а потому не пользовался уважением ни среди своих в управлении, ни там, в верхах. Да и знаний не хватало Ахмеду Назару. Ох как не хватало! Создавать, творить современный город, строить и перестраивать столицу республики, планировать это строительство, заглядывая в будущее на десятки лет, — дело весьма и весьма серьезное. Возглавлять такой сложный участок должен человек не только беспредельно энергичный и современно образованный, но и талантливый, а главное — влюбленный в свое дело, энтузиаст.

— Я, конечно, мог бы поговорить с министром, — сказал Фуад, — но решил, что получится не очень хорошо. С министром надо говорить на соответствующем уровне. Есть начальник — и вдруг звонит ему его заместитель. Не тот уровень. Как на это посмотрит министр?

— Хорошо, надо было… сказать мне, я бы переговорил… Все очень просто. — Ахмед Назар взял красную книжечку с номерами правительственных телефонов, открыл, полистал. Повторил: — Все очень просто.

Он нашел нужный номер, поднял трубку.

Фуад отметил про себя еще одну отрицательную черту в характере Ахмеда Назара: неоправданную легкомысленную поспешность при решении серьезных вопросов, требующих обстоятельного анализа. «Вот-вот, это твой стиль! Кинулся к телефону — звонишь министру. Партизан! Ты сначала хорошо изучи вопрос, выясни досконально, что тебе требуется, затем излагай суть дела».

Между тем Ахмед Назар уже заливался соловьем, разговаривая с министром.

«Очередной прокол, — подумал Фуад. — Никогда не следует вести официальные разговоры в таком фамильярно-панибратском тоне».

— Ах ты, мой дорогой!.. Душа моя!.. Клянусь твоей жизнью!.. Иди ты!.. Эй, иди ты!.. А что нам сделается?.. Работаем, да… Ай, негодник, кейфовать захотел?.. Ха-ха-ха! По-ду-ма-ешь!.. Ему тоже под семьдесят… Клянусь твоей жизнью… Иди ты…

Разумеется, Ахмед Назар хотел немного порисоваться перед присутствующими, пускал пыль в глаза: мол, смотрите, на какой я короткой ноге с министром! Вот я каких людей хлопаю по плечу! Ну, у кого хватит сил утопить меня? А вы думаете — снимут Ахмеда Назара. Пустая болтовня, враки! Не верьте сплетням! Я крепко сижу за этим столом!

«Примитивные финты, — думал Фуад. — Только дурак может попасться на твою удочку, я не из их числа. Все эти „душа моя“, „клянусь своей жизнью“ практически не стоят ломаного гроша. Министр не принимает всерьез ни одного твоего слова. Ничего у тебя не выйдет!»

Так и получилось. После шуточек и хохмочек Ахмед Назар заговорил наконец о деле, и тут выражение его лица изменилось. Было ясно, что министр культурненько, по-деловому отклонил его просьбу, приведя какие-то веские доводы.

— Ах, вот как… — бормотал Ахмед Назар. — Вот оно что… Иди ты… Неужели?..

«Иди ты» — любимое выражение Ахмеда Назара. Эти два слова из пяти букв употреблялись им на каждом шагу. С их помощью он комментировал сложнейшие проблемы вселенной, выражал сокровенные мысли и чаяния человечества. Эта емкая фраза — «иди ты» — была у него способна передать и удивление, и недовольство, и радость, и страх, равно как и многие другие чувства. Когда он бывал в хорошем настроении, пять букв принимали в себя еще одну — шестую. «Ид-ди ты!» — произносил в таких случаях Ахмед Назар. Крайней смятенности чувств, а иногда и наоборот — небывалому душевному подъему, соответствовал вариант — «Иди ты, брось!».

Ахмед Назар слушал, министр говорил. Фуад, хоть и не слышал его слов, доподлинно знал, что он говорит. Разумеется, сейчас министр ссылается на инструкцию.

Да, министр ссылался на новую инструкцию, но он не учитывал ее четырнадцатого пункта. Само собой, Ахмед Назар тоже не знал этого пункта. А если даже и знал, то сейчас, конечно, забыл про него. Фуад же не хотел напоминать ему. «Сам виноват — сам и выкручивайся. Сначала все продумай, изучи вопрос, потом хватайся за телефон! Не ребенок, не мне учить тебя азам!»

Ахмед Назар закончил разговор. Фуад достал из папки новую инструкцию, положил ее на стол перед начальником.

— Министр говорит, что согласно новой инструкции… — начал Ахмед Назар.

Фуад перебил его:

— Очевидно, министр забыл четырнадцатый пункт новой инструкции.

Инструкция лежала перед Ахмедом Назаром. Он снял очки «для дали», надел другие — «для чтения», полистал, полистал страницы, нашел четырнадцатый пункт, отмеченный Фуадом красной галочкой, прочел его про себя, шевеля губами, снова схватил телефонную трубку. Тут выяснилось, что он забыл номер, по которому только что звонил. Опять открыл красную книжку, нашел номер, начал крутить диск.

«Еще одна ошибка, — подумал Фуад. — Представительный мужчина, руководитель такой организации — и так несолидно держит себя в присутствии подчиненных. Сколько суеты! Без всякого понятия о достоинстве. А ведь для ответственного работника солидные манеры — вещь первостепенной важности!»

— Это опять я! — кричал в трубку Ахмед Назар. — Да, я, Ахмед… Эй, слушай, что ты нас водишь за нос? Вот смотри — новая инструкция, страница — семь, пункт — четырнадцать… Смотри, что тут написано. В случае, если… — И замолчал. Очевидно, министр перебил его. Затем изумленно: — Что?!.. Знаешь?.. Иди ты!.. А если знаешь, тогда зачем… — Опять умолк, слушая.

«Вот ты и решил вопрос, — подумал Фуад. — Поздравляю, молодец!»

— Ясно, хорошо, подождем… Всего доброго. — Ахмед Назар положил трубку, сказал: — Кажется, этот вопрос не созрел еще окончательно. Но видите — поговорил с министром. Мы приняли решение вернуться к этому вопросу позже. Подождем немного.

«Немного. Увидишь, сколько месяцев протянется это „немного“! Увидишь, конечно, если тебе раньше не дадут коленкой под зад. И ведь вопрос-то не стоит выеденного яйца, за пять минут можно было уладить!»

— Перейдем ко второму вопросу…

Второй вопрос не имел к Фуаду прямого отношения. Взгляд его скользнул по лицам присутствующих. Кого-то из них ему придется рекомендовать на свое место — заместителем. Кого? Сабира? Мюрсала? Мир-Исмаила?

Мир-Исмаил — неплохой работник, но… бабник. Женился, однако все не уймется. Горбатого, говорят, могила исправит.

Сабир. Толковый, знающий, ничего не скажешь. Но упрямый. Из Сабира заместитель не получится. Вдвоем они могли бы горы свернуть, если бы… если бы не ершистый характер Сабира: любит спорить, противоречить, брать все под сомнение. Теоретически, согласно мудрейшей науке, это — вроде бы самый идеальный (для их работы, для их дела) случай. Но это — теоретически. В практике же, как показывает и доказывает жизнь, подобную роскошь — подвергать все сомнению во имя торжества истины, справедливости и наибыстрейшего продвижения вперед, к великой цели — может позволить себе лишь бессмертное человечество, у которого, как известно, в запасе вечность, а смертный человек пребывает не в теории, а в конкретной, реальной и весьма короткой жизни, каковую ему, во-первых, есть смысл прожить, во-вторых, — прожить не хуже других, и, наконец, в-третьих, — прожить так, чтобы потом не было, как однажды сказали, мучительно стыдно за бесцельно прожитые… в борьбе с ветряными мельницами годы, за инфантильную неспособность разобраться — что к чему. Нет, не будет у них с Сабиром единства, не найдут они общего языка. Сабир не пожелает во всем поддерживать его. Обязательно начнутся трения, ссоры. Зачем ему все это? Не станет он создавать сам себе проблемную жизнь. А жаль, как специалисту Сабиру нет цены.

Мюрсал. Этот, напротив, ни в чем не будет противоречить. Как работник — тоже неплохой. Конечно, до Сабира ему далеко, и даже до Мир-Исмаила далеко, тем не менее работать может. Но… Было одно серьезное «но», которого он не мог не учитывать. Мюрсал — приветливый, добродушный сангвиник, внешне со всеми в хороших отношениях, со всеми вежливый, обходительный; однако не было ни одного сотрудника в управлении, включая и Фуада, про которого Мюрсал не знал бы чего-нибудь более или менее компрометирующего, такого, что хотя бы чуть-чуть не бросало на человека тень, такого, что человеку не хотелось бы раз и навсегда забыть. Жизнь есть жизнь: кто не оступался? Правда, свою осведомленность Мюрсал никогда нигде не афишировал, на собраниях никого не обличал, ни у кого за спиной не сплетничал. Но стоило лишь кому-нибудь хоть легонько наступить Мюрсалу на мозоль, как он, извернувшись змеей, мгновенно жалил незадачливого обидчика, да так, что тот надолго оказывался в шоке.

Однажды Фуад распек Мюрсала за что-то, накричал. Мюрсал, оправдываясь, ухитрился тонко, мастерски напомнить Фуаду та-ко-е! Выяснилось, что он в курсе и того неудачливого протеста его отца Курбана-киши, и некоторых деталей биографии Шовкю, в том числе злополучного «дорожного происшествия». Туманным намеком Мюрсал дал Фуаду понять, что знает и про историю с Фуадом Салахлы, и даже про Асю, то есть осведомлен о событиях двадцатилетней давности. Фуад прямо-таки опешил, хотя виду, разумеется, не подал. Выходит, этот всегда вежливо улыбающийся, участливо спрашивающий о самочувствии человек солидно вооружен против всех, и против него, Фуада, тоже — так, на всякий случай. Впрочем, Мюрсал отнюдь не бравировал своей осведомленностью, на рожон не лез. Он деликатно дал понять Фуаду, что если к нему, Мюрсалу, не будут приставать, то и он никогда никому не сделает никаких пакостей. Фуад тоже был не лыком шит: осторожно, исподволь, используя свои источники и каналы, собрал компрометирующие Мюрсала сведения и сделал так, чтобы Мюрсалу это стало известно. «Пусть, по крайней мере, знает, — рассуждал Фуад, — что соотношение сил не дает ему преимущества. Как говорится, достигнуто равновесие — баш на баш».

Так кого же он будет рекомендовать? Кого ему выбрать? Сабира? Мир-Исмаила? Мюрсала? Вопрос серьезный.

«Надо найти свободную минутку, обстоятельно все продумать, все взвесить и решить!»

Ахмед Назар сказал:

— Хорошо, закончили. Через полчаса я должен быть в Совете Министров. Фуад, ты у себя?

— Сейчас у меня будет летучка. Затем я еду в аэропорт. Поручение райкома: встретить делегацию из ГДР. В четыре — похороны.

— Да, да… — Ахмед Назар вздохнул, покачал головой. — Бедный Салахлы! Редко мы с ним виделись, но… действительно был благородный, честный человек.

— Вы тоже будете на похоронах, Ахмед-муаллим?

— Постараюсь. В четыре, говоришь? Мда, эх-хе-хе… А вечером открытие? Ты выступишь?

— Да.

Они внимательно посмотрели в глаза друг другу. Первым отвел взгляд Ахмед Назар. Кроме них, никто из присутствующих не понял тайного смысла этого диалога: «Ты выступишь?» — «Да».

Вечером должно было состояться открытие выставки архитектурных проектов. Выставка называлась: «Баку сегодня и завтра». На торжественном собрании, естественно, должен был выступить начальник, но три дня назад им позвонили (и Ахмеду Назару, и Фуаду) и сказали, что желательно, чтобы выступил Мехтиев. Оба догадались, что это значит. Судьба Ахмеда Назара была решена. Выставка, посвященная перспективному планированию городского строительства, — весьма ответственное мероприятие, поэтому посчитали целесообразным, чтобы слово на открытии сказал не «почти бывший», а будущий глава управления.

Шовкю, узнав об этом, вызвал Фуада к себе.

— Ты понимаешь, что это значит? Все там будут. Все! — Он многозначительно помолчал. — Это твое последнее испытание перед назначением на должность. Вопрос, разумеется, решен, но ты ведь знаешь: одно неудачное слово, одно неудачное выражение могут все изменить. Не думай, что Ахмед Назар — так, простачок. Старый волк. Лезет вон из кожи, нажал на все кнопки, не брезгует никакими средствами, чтобы удержаться. Само собой, ничего у него не выйдет, мы тоже не сидим сложа руки, тем не менее и от твоего выступления многое зависит. Ты должен так выступить, чтобы ни у кого в душе не осталось ни малейшего сомнения, чтобы каждый понял: место — твое!

Фуад ничего не сказал Шовкю, только улыбнулся. Он сам хорошо понимал значение этого выступления на мероприятии, проводимом на столь высоком уровне.

Все разошлись. В кабинете остались Ахмед Назар и Фуад.

«Самый подходящий момент, — подумал Фуад. — Удобнее случая не будет. С этим делом нельзя больше тянуть».

Словом, была у него просьба к Ахмеду Назару. Личная. Точнее говоря, он хотел, чтобы Ахмед Назарович до своего ухода помог ему в одном деле. Именно он, только он — Ахмед Назарович! — должен был приложить руку к этому делу. Фуад хотел построить гараж по соседству с домом. Было место. Было разрешение на застройку. Нужны были строительные материалы. Фуад хотел приобрести их на складе одного СМУ до того, как его назначат на новую должность. Сейчас Ахмед Назар мог помочь ему в два счета — тихо, без шума, без огласки.

«С поганой овцы хоть шерсти клок».

Фуад знал, как улаживать подобные личные дела с начальством. Помогали мудрые советы Шовкю. В свое время тесть объяснил ему: «Представь себе такую ситуацию: есть начальник, есть подчиненный; подчиненному надо решить какой-то личный вопрос, и все зависит от начальника. Подчиненный идет к нему на прием. Но кроме личного вопроса у подчиненного есть еще и служебный вопрос, который тоже требует решения. Как поступит человек неискушенный, неумелый? Он начнет со служебного вопроса. Будет говорить с жаром, страстно, заливаться соловьем: мол, смотрите, какой я общественник, какой я хороший, и так далее, затем, под конец разговора, смущаясь и заикаясь, обратится с личной просьбой. И просьба-то — тьфу, чепуха какая-нибудь. Так сделает человек неопытный. Так делать нельзя. Почему? Да потому что, как только он изложит начальнику свою пустяковую просьбу, начальник подумает: „Ага, друг, ты вот зачем пришел ко мне. Общественное дело для тебя только повод, предлог, — ты о себе печешься“. А теперь смотри, как поступит человек мудрый. Он смело, мужественно начнет с личного вопроса. Чего стесняться? Зачем лицемерить? Это — жизнь. У всех есть свои проблемы, то нужно, это нужно: одному — жилье, другому — машина, третьему — дача, четвертому — телефон, или пианино, или мебель, и так далее. Так вот, умный человек сначала обратится с личной просьбой, а затем скажет: „Впрочем, это не главное, это все мелочь. Получится — получится, не получится — бог с ним, я к вам пришел, в сущности, не за этим“. И тут он переходит к серьезным общественным делам, говорит страстно, с жаром. Ты понимаешь? Совсем другое впечатление. Начальник думает: „Человек есть человек, жизнь есть жизнь. Он пришел ко мне по личному делу, — вполне понятно, но ведь заботит-то его не столько личное, сколько общественное, наше, общее, об интересах народа думает…“»

Возможно, рецепты Шовкю не были универсальными, на все случаи жизни, тем не менее многими из них Фуад неоднократно и успешно пользовался.

На этот раз ему не удалось вновь испытать мудрость тестя. Ахмед Назар неожиданно сказал:

— Фуад, сынок, у меня к тебе небольшое дело, просьба одна.

«Вот я и решил проблему кирпича для гаража, черт побери! Как в басне Крылова: мужик и охнуть не успел, как на него медведь насел».

— Пожалуйста, Ахмед-муаллим.

— Говорят, нет худа без добра, Фуад, — начал Ахмед Назар. — Ты ведь знаешь, у меня почки… замучился прямо. Да еще эта гипертония. К тому же — возраст. Словом, все одно к одному. Короче, я давно хотел поговорить с тобой. Устал я, Фуад, хочу уходить на отдых. Пора вам, молодым, засучить рукава. Настало ваше время. Мы свое сделали. Не так давно я заикнулся об уходе, сам понимаешь — где. Меня начали уговаривать: зачем, то-се, кто тебя сможет заменить? Я назвал тебя, Фуад. Сказал: вот вам готовый кадр, вырос у меня на глазах, вполне созрел. Молод, но мы и дальше поможем ему, где надо — подскажем, посоветуем. Короче, хвалил тебя, как мог. Хочу, чтобы ты знал это…

«Рассказывай сказки! Так я тебе и поверил!»

Фуад кивнул:

— Спасибо, Ахмед-муаллим. Очень признателен.

Получилось немного сухо, но он не мог заставить себя лицемерить больше этого. Слова Ахмеда Назара были сплошным враньем. Больше того, он делал все возможное, чтобы удержаться на своем месте, даже копал под Фуада в последнее время.

«Я тебя вижу насквозь, — думал Фуад. — Сейчас наконец ты понял, что песенка твоя спета, и начал пудрить мне мозги. Дурака нашел! Нет, дудки! Я тебе не простак, не ребенок, чтобы верить твоим словам. Ладно, все это чепуха, говори наконец, что тебе надо?»

— И теперь, Фуад, сынок, — продолжал Ахмед Назар, — есть у меня к тебе большая просьба. Единственная! Иншаллах, сядешь за этот стол, так и должно быть. Приходит время — старики уступают место молодым. Это закон жизни. Да… словом, сядешь за мой стол. Прошу тебя, возьми под свое крыло Ниджата…

Фуад почувствовал, как к горлу подступил ком. Да, были и у него слабые стороны, уязвимые места. Человеку, стоящему во главе большого, трудного дела, руководящему сотнями людей, не годится быть сентиментальным. А в нем, Фуаде, эта сентиментальность осталась. Вот и сейчас слова Ахмеда Назара задели какую-то чувствительную струнку в его сердце. Ему стало грустно. Неожиданно этот некрасивый, нескладный мужчина, к которому он всегда относился если не с чувством неприязни, то, по крайней мере, неуважительно, небрежно, стал ему ближе, роднее. «Ближе», «роднее», возможно, не те слова. Но, во всяком случае, Ахмед Назар представился ему, как говорится, в ином свете. Словно Фуад вдруг увидел в обличье пустотелого манекена живого человека — со своими заботами, бедами, болячками и, главное, благородного. На какой-то миг ему показалось, что перед ним сидит его отец Курбан, хотя внешне Курбан-киши и Ахмед Назар нисколько не походили друг на друга.

До Фуада заместителем у Ахмеда Назара был некто Гараш Гусейнов. Проработав в управлении семь-восемь месяцев, Гараш начал цапаться с Ахмедом Назаром. Тот написал на этого, этот — на того. Фуад не знал всех перипетий интриги, однако слышал, что в последний раз Гараш накатал на Ахмеда Назара жалобу на тридцати двух страницах и отправил ее в пять-шесть вышестоящих инстанций, а также в добрый десяток газет и журналов. Ахмеда Назара можно было обвинить в безграмотности, некомпетентности, «несоответствии» и тому подобном, но и Гараш недалеко ушел от него: в своей пространной жалобе, говорят, сделал около семидесяти грамматических ошибок. Да, Ахмед Назар отнюдь не мог считаться образцовым руководителем, но всем была известна его кристальная честность, моральная чистоплотность и крайняя щепетильность в вопросах кумовства, местничества, семейственности. Именно в последнем — в семейственности — Гараш обвинил его, приведя единственный достоверный факт: Ахмед Назар устроил на работу в одно из проектных бюро системы управления своего сына. Разумеется, из кляузы Гараша ничего не вышло. Вмешался Шовкю, защитил Ахмеда. Да и брат его Ашраф еще прочно сидел на своем месте. Гараша с позором изгнали из управления: «поборник истины» (именно так он именовал себя в своей знаменитой жалобе) оказался взяточником и хапугой. Как только Гараша уволили, Шовкю начал проталкивать Фуада на его место. Ахмед Назар оказывал содействие, так как Шовкю только что помог ему. Фуад не очень рвался в заместители Ахмеда Назара, но Шовкю объяснил ему: «Самое большее через два года Ахмед уйдет на пенсию, и ты займешь его место».

Шовкю слабовато играл в шахматы, но в жизни рассчитывал на несколько ходов вперед. Так Фуад оказался в управлении. Спустя месяц после этого назначения Шовкю отмечал день своего рождения. Дома у него собралось самое избранное общество. Был приглашен и Ахмед Назаров. Ахмед был немного растерян, чувствовал себя неловко. Даже выпил лишнего для храбрости. На балконе обнял Фуада, сказал: «Фуад, клянусь твоей жизнью, мое уважение к Шовкю Джамаловичу безгранично! Очень рад, счастлив, что к нам прислали именно тебя. Уверен, мы сработаемся, иншаллах! Что я сделал плохого этому сукину сыну Гарашу? Был бы он человеком, я бы молился на него. Нет, начал откалывать номера, интриговать. И знаешь, что меня больше всего задело? Много он там написал всякой ерунды, — все прощаю, одно мне обидно — то, что он написал про Ниджата…»

Так как Ахмед Назар был немножечко пьян в тот вечер, он открыл Фуаду большую семейную тайну: Ниджат не был его родным сыном. Оказывается, жена Ахмеда Назара была бездетна. После войны супруги решили взять из детдома ребенка. Взяли совсем крошку, а через два месяца выяснилось, что мальчик от рождения калека: не окостеневает скелет, всю жизнь он должен носить специальные корсеты, лубки, бандажи, и в любой день может погибнуть. Словом, пока ребенок будет жить, он не принесет им ни капли радости, напротив, одни лишь заботы и душевные муки. Они не вернули ребенка в детдом. Во-первых, потому, что за эти два месяца успели привязаться к нему, во-вторых, их угнетала мысль: «Допустим, мы вернем мальчика, но кто его, беднягу, заберет после нас? Кому он нужен? Что с ним станет?» Впервые в жизни Ахмед Назар проявил «семейственность» — устроил своего приемного сына-калеку на легкую работу в подведомственное их управлению проектное бюро, поручил подчиненным ему людям опекать Ниджата… И теперь он просил позаботиться о нем будущего начальника управления — его, Фуада. Сейчас, когда потеря должности стала для Ахмеда Назара очевидной, он тревожился только о судьбе Ниджата.

«Ахмед Назаров злоупотребил служебным положением и оформил на работу в одно из подведомственных ему проектных бюро своего бездарного сына…» — так было написано в заявлении Гараша.

Фуад сказал:

— О Ниджате не беспокойтесь, Ахмед-муаллим. — И подумал, что этим обещанием он как бы подтверждает достоверность слухов о скором назначении его на должность начальника.

— Спасибо, — кивнул Ахмед Назар и неожиданно заговорил о другом. Спросил: — Значит, ты скажешь слово на похоронах Салахлы?

Фуад немного смутился:

— Да… звонили из Союза архитекторов, просили… — Невиданная вещь: он словно оправдывался в чем-то. Чувствуя, что говорит не то, еще больше растерялся и допустил новый промах, что опять же никак не походило на него, спросил виновато: — А что?

Это был абсолютно бессмысленный, ненужный вопрос, и ему показалось, что глаза Ахмеда Назара за толстыми стеклами очков блеснули ехидством. Ахмед Назар стал для Фуада прежним Ахмедом Назаром — чужим, далеким, неприятным существом, к которому он не испытывал ни малейшей симпатии.

— Да нет, ничего, я так, — ответил Ахмед Назар. В интонации голоса явно чувствовалась насмешка, ирония, укол.

Выйдя от начальника и пересекая приемную, Фуад бросил украдкой взгляд на Нелли. У двери его кабинета стояли сотрудники. Они ждали его, последовали за ним. Фуад вошел к себе, сел за стол.

— Каждому — пять минут…

Летучка началась.

Начальники отделов вкратце отчитывались в текущих делах. Фуад слушал их, но не слышал. Мысли его были далеко от этой комнаты, этих людей, этих дней.

Фуад Салахлы, Фуад Салахлы…