I

«Я совсем не хочу за него замуж! Что я делаю?! Зачем я вообще согласилась на его переезд ко мне? Такое ощущение. Что в последние несколько дней не я, а кто-то другой управляет моими мыслями, моими поступками, да и вообще моей жизнью. Я совершенно потерялась. Господи, помоги мне!» Полина распахнула дверь сестринской и чуть было не зашибла Проскурину.

— Боже мой, Колобова! Ты что, совсем ополоумела, что ли? — возмутилась перепуганная начальница, отскочив в угол, — Что стряслось-то?

— Простите, Валентина Игоревна, я случайно.

— Полина, ты меня пугаешь. Посмотри на себя, ты вся горишь, как в лихорадке. У тебя температура, это точно!

— Уверяю вас, со мной все в порядке. Просто я сегодня немного нервничаю.

Проскурина силой потянула Полину за руку и заставила ее сесть на диван. Приложив ладонь к ее пылающему лбу, она достала из нагрудного кармана градусник.

— А ну, быстро! И даже не пытайся со мной спорить.

Полина помотала головой.

— Уволю! — нахмурилась Валентина Игоревна и сунула градусник ей в руку, а сама моментально обмотала вокруг ее левой руки манжетку тонометра.

— Ничего себе! — присвистнула Проскурина. — Сто восемьдесят на сто! Детка моя, да ты такими темпами инсульт схлопочешь. А ну-ка быстро ложись. Сейчас таблетку дам.

Она схватила свою сумку и моментально выпотрошила ее на стол. Большая связка ключей на сине-желтом брелоке, пухлая матерчатая косметичка ядовито-розового цвета, пара запасных колготок, бутерброды с сыром, заботливо упакованные в пищевую пленку, непонятно откуда взявшаяся беспроводная мышка от компьютера, телефон, зонт, кошелек, журнал с телепрограммой, маленькая бутылка с водой и еще тысяча очень нужных вещей образовали такую огромную кучу, что было странно, как все это могло поместиться в такой сравнительно небольшой дамской сумке. Среди всего этого барахла, Проскурина отыскала маленькие желтенькие таблеточки в серебристой упаковке.

— На, быстро сунь под язык и прекрати со мной спорить. А вот теперь рассказывай давай, что опять произошло. И не вздумай врать. У тебя все равно ничего не получится. Я от тебя не отстану, так и знай!

Полина прикрыла глаза. Пилюля растеклась по рту противным горьковато-полынным вкусом. Она немного подышала широко открытым ртом.

— Просто я замуж выхожу, — слегка придушенным голосом проговорила она.

Проскурина всплеснула пухлыми ладошками:

— Да ты что! Радость-то какая, Полюшка!

— Угу, — неопределенно промычала она. — Только вот мне кажется, что я совершаю самую большую ошибку в своей жизни. Чем дальше, тем больше я в этом убеждаюсь.

Проскурина посмотрела на Полину так, будто и впрямь сомневалась в ее душевном здоровье.

— Не понимаю я тебя, Колобова! То хочу замуж, то не хочу.

— Да я и сама себя не понимаю, — с досадой проговорила Полина. — Все как-то не так… Черт, я даже не знаю, как это объяснить! — голос сорвался, и из глаз синхронно выкатились две крупные прозрачные капли.

— Вот что, Полина, послушай меня, старую, но мудрую тетку Тортиллу. В браке главное — любовь. Есть она — все будет хорошо, и никакие ссоры-споры не помешают вашему счастью. А нет ее — так ничего нет. Даже дети, как бы много их не было, не смогут склеить семью. Так что подумай хорошенько, надо ли тебе все это.

Полина закрыла глаза руками.

— Я не знаю, что мне делать! — в отчаянии выдохнула она. — Мне кажется, что я люблю совсем другого человека. Но я это слишком поздно поняла. Теперь я ему не нужна, у него есть девушка. Вы бы ее видели! Она такая, такая!.. — Полина сделала в воздухе неопределенные пассы руками. — И имя у нее подходящее — Диана. По-моему, они скоро поженятся.

— Это он тебе сам сказал?

Полина помотала головой:

— Просто я случайно разговор подслушала.

Проскурина сделала большие удивленные глаза.

— Не специально, — скороговоркой пробормотала Полина. — Так получилось…

— И что с того?

— И я сгоряча пообещала Денису, что выйду за него замуж. Назло Митьке. И себе. Ой, какая же я дура! — промычала Полина, хватая себя за виски. — Валентина Игоревна, что мне делать? И зачем я согласилась идти сегодня в этот дурацкий ЗАГС?

— Успокойся сейчас же и не реви. Вы сегодня только заявление подадите. Еще будет время отказаться, — строго проговорила Проскурина.

— Не-а, не будет, — всхлипнула Полина. — Денис сказал, что мы сегодня же распишемся. У него какая-то знакомая в Грибоедовском работает. Она обещала сделать все одним днем.

— Обалдеть! Сколько лет на свете живу, а о таком первый раз слышу. Все у вас, молодых, не как у людей! То резину тянете, а то вдруг — раз и в ЗАГС! Я тут с ума сойду с тобой. И что ты будешь делать? Пойдешь?

Полина неопределенно повела плечами.

— Я обещала… Как я могу отказаться? Это с моей стороны будет нечестно.

— Ну-ну! А сделать и себя и его несчастными на всю жизнь — это, по-твоему, честно? Ты же сама только что сказала, что не любишь его, и идешь замуж, только чтобы сделать больно другому.

Полина не ответила.

Проскурина встала, подошла к окну и побарабанила пальцами по подоконнику.

— Молчишь? Тогда слушай, расскажу тебе одну историю. Была я тогда совсем молоденькой девочкой, только училище закончила. Был у меня один парень. Красавец, умница, первый кавалер на любых вечеринках. Девчонки все до одной были от него просто без ума. А он все ко мне лип. И до дома провожал, и цветы дарил, и в кино водил. Словом, не жених, а медовый пряник. Даже чем-то на твоего давешнего похож. Но мне с ним всегда как-то не по себе было. Даже объяснить толком не могу, но как будто мы с ним с разных планет были, он с Марса, а я с нашей земли грешной. И вот через какое-то время он мне предложение сделал. Все мои подружки мне так завидовали, что аж зубами скрежетали! Но я отказалась.

— Почему? — спросила Полина, которая слушала начальницу с широко открытыми глазами.

— А потому, что поняла, что если соглашусь, то поломаю жизнь не только себе, но и ему. Знаешь, Поля, чтобы прожить всю жизнь в согласии и счастье, надо, ну как тебе сказать? Дышать в унисон, что ли? Ты должна чувствовать этого человека так же, как саму себя.

— И что, не пожалели?

Проскурина повернулась к ней и широко улыбнулась:

— Нисколько! Прошел год, и встретила я своего Леньку. Простой был парень, работяга. Но с ним рядом мне так легко и свободно было, ты себе даже представить не можешь. И трех месяцев не прошло, как поженились мы. Двух детей вместе подняли, сейчас внуков нянчим. В следующем году сорок лет совместной жизни праздновать будем. И ни дня я не жалела, что дождалась своего счастья. Когда пару лет назад он в аварию попал, — Валентина Игоревна тяжело вздохнула, — Я все утро, пока мне не позвонили, места себе не находила. Да помнишь, наверное? — усмехнулась она.

Полина кивнула. Действительно в тот день ее начальница была сама не своя — кричала на всех по поводу и без повода, все роняла, теряла, да вообще вела себя очень странно. И только около обеда ей позвонили и сообщили, что Леонид Григорьевич попал в больницу с множественными переломами и сотрясением мозга. В его машину, на которой Проскурин направлялся на дачу, врезался огромный самосвал, он чудом остался жив. Валентине Игоревне тут же дали неоплачиваемый отпуск и три долгих месяца она сутками не отходила от постели мужа.

— Вот ты спросишь, зачем я вывалила на тебя все это? А я тебе отвечу. Спроси себя, Полюшка, сможешь ли ты так же чувствовать своего будущего мужа? И с ответом не торопись — он может оказаться неожиданным.

С этими словами Проскурина вышла из сестринской, оставив Полину в тяжелом раздумье.

 

II

Они медленно шли по скверу. Ее тонкие каблучки выстукивали по сухому серому асфальту. Навстречу попалась группа подростков. Их спущенные почти до колен широченные брюки надувались на ветру пузырями, а холщовые сумки на длиннющих ремнях почти волочились по земле. Разговор напоминал птичий базар — он почти ни слова не понимал, хотя разговаривали они громко, и вроде бы по-русски. В руках каждого — банка «Спрайта». «Эти точно не дадут себе засохнуть!» — подумал Денис, провожая взглядами живописную группу.

* * *

…Вспомнилась далекая весна. Он, Денис Кравцов, семнадцати лет отроду, одетый в фирменную кожаную куртку и джинсы, шел по бульвару с Ларисой Грачевой. Ее цепкая костлявая ладошка напоминала ему морщинистую, холодную куриную лапку, отчего на его красивом лице время от времени появлялась гримаса отвращения.

Это была, пожалуй, самая невзрачная его одноклассница. Худенькая, щупленькая, с длинным узким носом, на котором сидели нелепые очки в коричневой роговой оправе, и маленькими невыразительными глазками, которые казались еще меньше за толстенными стеклами. Учеба давалась ей с трудом, девчонки ее сторонились, и, пожалуй, единственное, что ее по-настоящему интересовало — это классическая музыка. Доучившись до одиннадцатого класса, она так и не завела ни подруг, ни тем более друзей. Тихая и незаметная, она постоянно сидела в своем коконе, ни с кем не общалась, за что и получила кличку Гусеница. Для того, чтобы она согласилась встречаться с Денисом, пришлось целый месяц писать ей дурацкие записки, звонить домой и даже достать через отца два билета на концерт Мацуева, который должен был приехать к ним в город на гастроли. Теперь, наконец, от ее былой настороженности не осталось и следа.

И вот он шел рядом с ней и всю дорогу проклинал своего друга, Егора Новицкого, который подбил его на этот идиотский спор — удастся ли ему, Кравцову — сердцееду и ловеласу — затащить в постель непробиваемую Грачеву. Солнце, как игривый щенок, валялось своими теплыми боками в апрельских лужах, легкий ветер поднимал прошлогоднюю сухую листву и кружил ее по пыльным дорожкам, а Денису хотелось провалиться сквозь землю, когда он ловил на себе недоуменные и насмешливые взгляды встречных девчонок, многие из которых учились в соседних школах. Позору теперь не оберешься! Он, самый красивый парень школы, гуляет с Гусеницей! Она же, как ему казалось, ничуть не стеснялась и наоборот старалась всем продемонстрировать их отношения: хватала его за руку, прижималась к плечу и широко улыбалась, демонстрируя кривые зубы стиснутые брекетами.

В тот же вечер все и случилось. Родители Новицкого уехали на дачу, и именно в его квартиру Денис привел Ларису.

Он уже успел натянуть джинсы, а она еще лежала под простыней на разложенном диване, когда в дверь вошел Новицкий и остальные ребята из их компании…

Спор он выиграл, но на его совести осталось-таки маленькое, но очень неприятное пятнышко, о котором он очень не любил вспоминать. Больше Лариса Грачева в школе не появлялась, чему Денис был откровенно рад. Но только через месяц выяснилось, что в тот самый вечер, когда он выиграл свой спор, она пыталась покончить жизнь самоубийством, перерезав себе вены. Ее обнаружила мать, вернувшаяся с работы раньше обычного. Сразу же после выписки из больницы, Лариса вместе с родителями переехала в другой город. Об истинной причине своего поступка она так ничего и не сказала. Все списали на одиночество и переходный возраст.

* * *

Денис поежился: и с чего это вдруг его потянуло на воспоминания?

…— Вот что я думаю. Больше тянуть нельзя, — решительно заявила она, и сунула ему в карман маленький прозрачный пузырек. — Растворишь в чае, ну или что она там пьет?

Денис почувствовал, что во рту моментально пересохло, и желудок ухнул куда-то под коленки. Пальцы нащупали гладкие стенки, и он тут же вытащил руку наружу, словно обжегшись.

— И что с ней будет? — с трудом проговорил он.

Она едва слышно усмехнулась.

— Ничего особенного. Сердечный приступ. Случается сплошь и рядом! А наша Полюшка в последнее время так сильно нервничала, спала плохо, переживала. В такой ситуации проблемы с сердцем — обычное дело.

— Откуда у тебя это?

— Какая тебе разница? Достала по случаю. Хотела кое-кого угостить, да не успела. Но ты ведь знаешь, по закону жанра, если в первом акте на сцене висит ружье, то в конце оно обязательно должно выстрелить. Вот и пришла пора воспользоваться этими волшебными капельками, — тихо сказала она.

— А я?

— А что ты? Уйдешь из дома, и все. Скажешь, что пойдешь мусор выбросить, ну или в магазин. Ты же натура тонкая, такое зрелище не для тебя, — насмешливо произнесла она. — Только смотри, будь осторожен, не наследи. Ампулу протрешь и выбросишь в какую-нибудь урну, желательно подальше от дома. Часа через два вернешься. Думаю, к тому времени уже все будет кончено.

Он судорожно сглотнул.

— Помоешь чашку с мылом. Вызовешь «Скорую» и будешь изображать из себя безутешного мужа. Ну или жениха. Это уж как получится.

— В смысле — как получится?

— В прямом, — отрезала она. — Я вовсе не уверена, что ваше бракосочетание состоится. Ты прав, Поленька очень изменилась. До такой степени, что еще чуть-чуть, и она попросит тебя из своей квартиры. Именно поэтому я и настаиваю, чтобы все было сделано сегодня. Договор она подписала?

— Да, — хрипло проговорил Денис.

— Конечно, было бы идеально, чтобы в паспорте был штамп о браке, но в любом случае медлить нельзя. Надо бы подготовить почтеннейшую публику к тому, что у нашей Поленьки с сердцем плохо. Тогда вообще никаких сомнений ни у кого не возникнет. Но это я возьму на себя.

Она резко остановилась и посмотрела на него. Болезненная бледность, залившая его красивое лицо, отливала зеленью у висков, а пальцы мелко дрожали. Она мягко обняла его за плечи и поцеловала.

— Возьми себя в руки и успокойся. Уже завтра все закончится. Остался последний шаг, и мы должны его сделать ради нашего счастья. Ты мне веришь?

Он кивнул. Она достала из сумочки пачку сигарет. Денис поднес зажигалку. В воздух вылетело маленькое сизое облачко. Он машинально вдохнул этот знакомый, сладкий запах. Какое-то время они шли молча, думая каждый о своем.

— Послушай, а тебе ее совсем-совсем не жалко? — спросил он и тут же пожалел об этом.

— Почему не жалко, — пожала она плечами, — Жалко, разумеется. Она, в сущности, не плохая. Дурочка только. Но в данном случае приходится делать выбор: либо мы, либо она. Скажи мне, разве справедливо, что кому-то достается все только по праву рождения, а другим, которые достойны не меньше, только жалкие крохи? Меня затрахала такая жизнь! Карабкаешься, лезешь, сдираешь пальцы в кровь, и вдруг — бац! — вновь оказываешься в дерьме. А какая-то кляча делает тебя на финише.

Она со злостью затушила сигарету острым носком сапога и с силой пнула пустую жестяную банку, из которой любители «Спрайта» уже высосали всю живительную влагу, дабы «не засохнуть». Та загремела своим пустым нутром и покатились прочь, переливаясь на солнце своими зелено-синими блестящими боками. Денис вздрогнул от неожиданности.

— Я тебе позвоню, — сказала она не глядя на Дениса, и быстро пошла прочь.

 

III

Вся сегодняшняя пятиминутка была сегодня посвящена его недавней поездке в Питер. «Интересно, почему совещание, которое имеет обыкновение затягиваться на час, а то и на два, так наивно именуется „пятиминуткой?“» — с тоской думал Митька, слушая прения коллег «о перспективах будущего плодотворного сотрудничества и дальнейших шагах в интересах развития фирмы». Воронцов был на сто процентов уверен, что никакие разговоры, даже самые умные и красивые, не смогут сделать эти самые пресловутые «шаги», если просто сидеть на жопе и трепать языком. А потому, отчитавшись в самом начале, он как-то сразу потерял всякий интерес к происходящему, уселся в углу и достал блокнот. К концу собрания там были нарисованы почти все представители животного мира, изобразить которые была способна «богатая» фантазия Дмитрия Воронцова: кривобокий зайчик, жующий пестицидную морковку, которая была больше него раза в три; медведь, судя по сильно выпирающему животу, страдающий запущенной стадией рахита; грустная горбатая лошадь, жующая одинокую ромашку и даже пингвин. Последний вышел абсолютно непохожим на пингвина, а посему Воронцов для пущей убедительности, сделал соответствующую подпись. Наконец, генеральный встал:

— Всем хорошего дня!

В дверях моментально образовалась пробка — все уже истосковались по кофе, сигаретам и — куда же без них-то! — телефонам и планшетам. Воронцов тоже стал протискиваться к выходу, как вдруг на его плечо легла тяжелая пятерня.

— Митька, поздравляю, ты молоток! — услышал он рядом с ухом приглушенный голос Петьки Громова.

— Да ладно тебе, первый раз что ли? Обыкновенная поездка, рядовая, можно сказать.

Громов ухмыльнулся:

— При чем тут твоя поездка-то? Я про вас с Мирошиной.

Воронцов удивленно посмотрел на товарища:

— Не понял, ты о чем?

— Ну, ты даешь, дружище! Или ты свадьбу решил зажать?

Митька начал раздражаться. Мало того, что шеф почти два часа мозги совокуплял, так еще и Громов туда же.

— Петя, — сказал он голосом, который не предвещал ничего хорошего, — Либо ты объясняешь мне, что все это значит, либо я просто ухожу — я курить хочу так, что у меня уже уши закладывает!

— Так пошли вместе.

Наконец, они вышли из душного помещения. Возле блестящей никелированной урны, больше похожей на космическую капсулу в миниатюре, уже собралась довольно внушительная толпа: девушки, в туфлях на каблуках, строгих узких юбках и легких блузках, которым галантные кавалеры уже отдали свои пиджаки. Сами же кавалеры харахорились и делали вид, что совсем не мерзнут — весна как-никак! Все, как один, с картонными стаканчиками с кофе в одной руке, и сигаретами в другой. Митька встал несколько в стороне от этой компании и закурил. Пару раз он поймал на себе любопытные взгляды и двусмысленные улыбки. Он дернул Громова за пустой рукав куртки, накинутой на плечи.

— Ну, давай, повествуй, что за свадьба? Почему на меня все так странно смотрят?

— Митька, а ты точно не прикидываешься? Без тебя тебя женили, что ли? — недоверчиво спросил тот, — Диана твоя уже всему офису объявила, что в самом скором времени она станет госпожой Воронцовой. И даже, по-моему, интересовалась ценами на квартиры где-то в Крылатском. Вы что, переезжаете?

Если бы Громов вдруг объявил, что в их офисе с завтрашнего дня открывается секретная лаборатория по выращиванию пасленовых на пятом спутнике Юпитера, Митька не удивился бы так сильно. Он машинально стряхнул пепел и попал прямо на лакированные ботинки Громова. Тот недовольно переступил с ноги на ногу.

— Ты, давай, жених, поаккуратнее! Эти шузы знаешь, сколько стоят? «Барракуда», между прочим!

Но Воронцову сейчас было не «Барракуды».

— А где она сейчас, не знаешь, случайно? Почему ее на летучке не было?

Петька пожал кожаными плечами:

— Так ее генеральный с самого утра с какими-то бумагами в министерство зарядил. Но мне казалось, что это ты должен знать, где твоя невеста, а не я. Вы же вместе приехали.

— Ну, да, приехали, — сквозь зубы ответил Митька, щелчком отбросил сигарету, и, не дожидаясь Громова, вошел в двери.

Пару лет назад шеф, проработавший семь лет где-то то ли в Лос-Анджелесе, то ли в Сан-Диего, настоял на генеральной переделке помещения. Теперь здесь все было устроено в духе времени, так сказать «по-калифорнийски»: прозрачные будки-клетки, новенькие компьютеры, кондиционеры, автоматы с кофе и чипсами, и, конечно же, видеокамеры, которые своими красными подмигивающими глазками каждую секунду напоминали сотрудникам о том, что невидимая рука начальства в любой момент может высунуться из-за угла и влепить подзатыльник за безделье, лишить премии, или попросту дать пинка под зад. Никогда Воронцову этот «американский ремонт» не был так противен, как сегодня. Ему просто никогда не было до него никакого дела. Он всегда делал свою работу с удовольствием, и, погружаясь в очередную программу, не замечал ни прозрачных стеклянных стен, ни трезвона телефонов, ни коллег, которые, несмотря на хитроумные камеры-шпионы, умудрялись-таки целыми днями безнаказанно висеть в «Одноклассниках» или «В Контакте».

Воронцов сидел в своей будке, уставившись на экран компьютера, на котором в хаотичном беспорядке плавали желто-красные рыбки с равнодушно-выпученными глазами, лениво помахивая шелковыми хвостами. В какой-то момент он тоже почувствовал себя такой же рыбкой, которую помимо ее воли посадили в тесный аквариум, где теперь на нее могут пялиться все, кому не лень. Проходящие мимо офисные девушки делали «понимающее» лицо и многозначительно улыбались, мужики преувеличенно невозмутимо интересовались «как жизнь» или предлагали пойти вместе пообедать. Видимо, Громов уже успел поделиться с коллективом потрясающей новостью. В воздухе ощутимо запахло скандалом.

Злость, которая переполняла Воронцова, была почти осязаемой, казалось, что он даже чувствует ее запах — тошнотворный, приторно-сладкий, как любимые «восточные» духи, которыми в последние дни буквально пропиталась его подушка. Вскоре среди общего, такого привычного будничного шума, он явственно различил знакомое легкое постукивание тонких каблучков, и в вдруг офисе стало очень тихо, как будто даже кондиционеры и факсы перешли на шепот, чтобы не упустить ни слова из того, что сейчас должно произойти. Скандал! Ну, наконец-то!

— Привет, Димочка! — прощебетала Диана, впархивая в его «аквариум». Она едва прикоснулась губами к его щеке и, не церемонясь, села к нему на колени.

— Как съездила? — стальным голосом поинтересовался он, не отрывая взгляда от пучеглазых рыбок.

— Ой, все нормально. Ты ведь знаешь- я у тебя не только красавица, но и умница! Шеф будет доволен, — ослепительно улыбнулась она. — А ты что поделываешь? Какие у нас планы на вечер?

— Знаешь, а пойдем-ка прогуляемся. Время уже половина первого, — изо всех сил стараясь держать себя в руках, процедил Воронцов и нажал кнопку монитора. Рыбки, судорожно мигнув на прощание, безропотно исчезли.

— Ди-имочка! — пропела Диана, — А до вечера подождать не получится? К тому же у меня через полчаса встреча с риелтором. Хочу уложиться в перерыв.

— Нормально. С риелтором, значит, — отчетливо проговорил стальным голосом он, чеканя каждое слово.

— Димочка, что с тобой? Ты сегодня какой-то странный. Тебя кто-то расстроил? — она шутливо взъерошила его волосы на макушке и легонько прикусила ухо. — И кто посмел обидеть моего мальчика?

Воронцов взял ее под мышки и поставил на ноги.

— Я жду тебя на улице, — бросил он через плечо и вышел из «аквариума».

За десять минут ожидания Воронцов успел выкурить три сигареты. Во рту стало так мерзко, что впору было напиться из лужи. Он пошарил по карманам и за подкладкой, к огромной своей радости, отыскал засахаренную карамельку в намертво прилипшей к ней бумажке. Интересно, как это она туда попала? Скорее всего, осталась еще от тех времен, когда он приходил к Полине на чай и пряники. На прощание она всегда совала в его карманы конфеты, приговаривая, что ей столько сладкого есть нельзя, а ему, при его худобе и росте, калории даже полезны.

— Эй, молодой человек, вы, случайно, не меня ждете? — спросила Диана игривым голосом, на ходу запахивая свое белоснежное пальто. — Куда поедем?

— Мы не поедем, мы пойдем, — сказал Воронцов, решительно беря свою спутницу за локоть и увлекая ее вниз по бульвару.

— Дима, я не одета для прогулок! Может, все-таки зайдем в ресторан?

Он не ответил и продолжал быстро идти вперед. На каждый его шаг приходилось три ее. Наконец, Диана не выдержала и вырвала свою руку.

— Воронцов, объясни, наконец, что происходит! Я ничего не понимаю! Ты куда-то тащишь меня посреди рабочего дня, не даешь мне сделать мои дела, которые я запланировала уже почти неделю назад. Что с тобой?!

— Нет, сначала ты будь добра, объясни, что это еще за представление со свадьбой, обменом квартиры и переездом.

Она непонимающе уставилась на него:

— А в чем, собственно, дело? Я стараюсь для нас обоих! В Крылатском есть прекрасный вариант, и доплата небольшая. Чем ты недоволен, милый? — в ее широко распахнутых глазах плескалось откровенное недоумение.

— Ты правда не понимаешь, Диана?

Она покачала хорошенькой головкой. Митька посмотрел на нее и вдруг поверил. Диана Мирошина и вправду не понимает, как мужчина может ей отказать. Ведь все, что она делает, будь то работа, отдых, или несогласованный ни с кем, кроме нее самой, обмен чужой квартиры, должно восприниматься не иначе, как высшее благо.

Фарфоровое личико, умело подкрашенные глаза, губы, чуть тронутые бледной матовой помадой, длинные ресницы, идеально уложенные темные локоны, со вкусом подобранная одежда. Она вовсе не была глупой или ограниченной. Диану ценили на работе за ее деловые качества, она смотрела не только дешевые сериалы и программу «Пусть говорят», умела отличить философа Канта от художника Кента, а химика Менделеева от поэта Мандельштама. Но все это меркло по сравнению с одним огромным недостатком. Он, Дмитрий Воронцов, ее не любил. Никогда. И этого она понять не могла. И даже легкий шелковый шарфик, нежно обхвативший тонкую шею, излучал это самое непонимание.

— Прости, Диана, но с чего ты вдруг решила, что я хочу на тебе жениться? Я тебе сделал предложение? Подарил кольцо? Или, может быть, ты носишь моего ребенка?

— Но… — голос ее дрогнул.

— Подожди, я еще не закончил. По какому праву ты распоряжаешься моей квартирой? Ты затеяла какой-то сомнительный обмен за моей спиной. А тебе не кажется, что перед тем, как согласовывать какие-то дела с риелтором, надо, по меньшей мере, спросить моего согласия? Никто, ты слышишь меня, никто не имеет права диктовать мне что и как делать.

Воронцов говорил очень тихо, почти шепотом, стараясь контролировать свои эмоции, но от этого получалось еще страшнее. Диана побледнела так, что ее лицо по цвету почти сравнялось с ее белоснежным пальто, а глаза, как два блюдечка, наполнились прозрачными слезами, готовыми брызнуть в любой момент. Но он все продолжал, не в силах остановиться:

— Ты очень красивая и эффектная женщина, Диана. У тебя море поклонников. Но я тебя не люблю. Прости, если обидел тебя этим признанием. Я не собираюсь на тебе жениться. Я не собираюсь никуда переезжать. И еще. Я сегодня же подаю заявление и увольняюсь. Прощай.

Воронцов решительно развернулся и пошел в сторону офиса.

 

IV

Полина медленно шла к метро. Проскурина все-таки настояла на том, чтобы она немедленно отправлялась домой — «не хватало мне еще здесь инфаркта!» Домой не хотелось, а потому она выбрала самый длинный, кружной путь. Дорога вела через аллею, вдоль которой стояли деревянные лавчонки, выкрашенные в синий и зеленый цвета. За зиму краска на них облупилась и потрескалась. Между деревьев смешно наклонив голову, боком прыгала ворона, посверкивая блестящим агатовым глазом. Немного в стороне поскрипывали железные качели, и серьезный карапуз в ярком комбинезоне уговаривал бабушку качать сильнее, чтобы полететь в космос. Другой такой же клоп с самым сосредоточенным видом ковырял пластмассовой лопаткой остатки снега под деревом. Полина присела на сине-зеленой скамье. Денис уже звонил раз десять, но она настойчиво не брала трубку, а затем просто отключила телефон.

— Девушка, простите, а не подскажете, который час?

Рядом с лавочкой остановилась молодая женщина, толкающая впереди себя неповоротливую клетчатую коляску, в которой, как на троне восседали два совершенно одинаковых малыша, одетых в веселые шерстяные шапочки с вывязанными на них заячьими мордочками и болтающимися в разные стороны длинными ушами. Полина взглянула на запястье.

— Половина первого.

— Спасибо, значит, пора двигать к дому. Представляете, сегодня такой концерт закатили, что я в спешке дома и часы и мобильный оставила.

— Бывает! Мальчики? — спросила Полина, кивнув на коляску.

Женщина покачала головой:

— Девчонки. Нюрка и Шурка.

Совершенно одинаковые Нюрка и Шурка вдруг, как по команде, наморщили курносые носы, чихнули и синхронно улыбнулись. Полина засмеялась.

— А они всегда все делают одновременно? И как вы их не путаете?

— Да что вы, — удивилась собеседница, — Они же совершенно разные! У Ани характер папин, — терпеливая, дотошная, а вот Шурка вся в меня, если что не получается — сразу в рев! Захочешь — не спутаешь.

— Трудно с ними?

— Конечно, хлопот хватает! Но я уже привыкла. Они ведь у меня не первые. Моей старшей, Верочке, уже почти восемь, в школу ходит, мне помогает. Но муж очень сына хотел. Вот и дохотелся! — захохотала она, — Мне когда на шестом месяце УЗИ сделали, у него чуть сердечный приступ не случился. Зато теперь надышаться на них не может! Ладно, простите, заболтала я вас. До свидания!

И она пошла прочь, увозя в клетчатой карете улыбающихся Нюрку и Шурку.

Полина вдруг ощутила острый приступ зависти к этой незнакомой женщине. Любимый заботливый муж, трое дочерей, повседневные, но такие приятные заботы: погулять, накормить, проверить уроки. Наверное, это и есть настоящее счастье. Может, стоит все-таки выйти замуж за Дениса и родить ребенка? Но разве сможет она быть так же безмятежно счастлива рядом с ним? Права Проскурина, без любви никакой семьи быть не может, и даже очаровательные малыши, вроде тех, что только что уехали в своей коляске-карете, не смогут помочь. Вот если бы на месте Дениса был Митька. Ее Митька, а не тот чужой человек, который теперь смотрит Кустурицу в компании длинноногой Дианы и потягивает из прозрачного бокала на тонкой ножке белое сухое вино (французское, австрийское, но, главное, не чилийское!) И эта идиллическая картинка представилась ей с такой ясностью, что глаза как-то странно защипало — должно быть от ветра. Тоска стала такой невыносимой, что решение пришло само собой: ей просто необходимо увидеть Ленку, поговорить, поделиться, попросить совета.

Полина встала, отряхнула пальто и двинулась к автобусной остановке.

* * *

У ворот больницы она неожиданно столкнулась с Королевым.

— Здравствуйте, Максим Викторович! Вы от Лены? — окликнула она его.

На секунду ей показалось, что он смутился и даже чуть заметно покраснел.

— Здравствуйте, Полина. Да, мне нужно было кое-что уточнить, — невнятно пробормотал он. И в голосе его явственно чувствовалась какая-то фальшь. Интересно, почему?

— Ясно. А я вот соскучилась, — бодро приняла игру Полина и сделала вид, что ничего не заметила.

— Что-то вы устало выглядите. У вас выходной?

— Нет, мне дали отгул. Я сегодня должна идти… — она запнулась, — в ЗАГС.

Максим пристально посмотрел на нее, и Полина, не выдержав его взгляда, отвела глаза.

— Ладно, я пойду. До свидания, Максим Викторович.

Она кивнула и уже хотела идти дальше, но Максим неожиданно взял ее за руку.

— Полина, я, как вы и просили, ничего не говорил Елене о ваших планах, — я имею в виду вашу свадьбу. Разумеется, это не мое дело, но подумайте хорошо, нужно ли вам это. Еще не поздно остановиться. Жить с человеком, которого не любишь и не понимаешь, тяжело и мерзко. Поверьте мне, я знаю, о чем говорю. Потом будет стыдно.

И не дожидаясь ответа, Королев ушел.

* * *

— Ты вообще, Колобова, нормальная или как?! Какая еще свадьба? И откуда взялся этот дурацкий договор?! — Ленка поправила потертую бежевую куртку, накинутую на плечи.

Они сидели на лавочке, и здесь, в больничном скверике, со всех сторон защищенном от ветра, солнце светило почти по-летнему жарко и не верилось, что какую-нибудь неделю назад в городе свирепствовали метели.

— Лен, я и сама не знаю, что на меня нашло. Что теперь делать-то? — с отчаянием спросила Полина.

— Хороший вопрос. Как тебе в голову-то пришла эта идиотская мысль что-то там подписать?

— Ну, сама посуди, что у меня брать-то? А Денис сказал, что любит меня и хочет, чтобы в случае чего, я не осталась у разбитого корыта. Насколько я поняла, это был какой-то двусторонний договор.

— «Какой-то договор»! — передразнила ее Куприянова. — Как маленькая, ей богу! Да такие вещи никогда нельзя подписывать без консультации юриста.

— Но ведь Денис и есть юрист! И, кстати, неплохой, что бы ты о нем не говорила. Он сказал, что это стандартная процедура, формальность.

— Ты хотя бы читала эту филькину грамоту?

Полина слегка замялась:

— Ну, так, глазами пробежала…

— Ой, дурочка какая! Подумать только, стоило тебя на неделю оставить, а ты уже таких дел наворочала, что мы теперь год разгребать будем. И вообще, тебе не кажется, подруга, что все это как-то мутно? То месяцами носа не кажет, то живет за твой счет, а теперь вдруг — бац! — и имущество свое тебе завещает, и замуж зовет, и цветами осыпает. Не нравится мне все это, Колобова, ух, не нравится! Если бы я не знала тебя как облупленную, я бы точно подумала, что ты внебрачная дочь Билла Гейтса — она сокрушенно покачала головой и обняла Полину. Некоторое время та хлюпала носом, уткнувшись в плечо подруги. Потом подняла зареванные глаза:

— Лен, а, Лен, посоветуй что-нибудь, умоляю тебя! Как мне сказать Денису, что я передумала?

— Что значит, «как сказать»? — удивилась Куприянова, — Прямо, Колобова, прямо! Так и скажи, что не хочешь за него замуж, что не хочешь жить с ним, и пусть немедленно аннулирует этот проклятый договор. В конце концов, с твоей стороны это будет честно.

— Ты хоть представляешь, как глупо я буду выглядеть? Кроме того, я сделаю ему больно.

— Поля, послушай меня! Пусть лучше один раз — глупо, чем потом мучиться всю жизнь. И вообще, хватит уже играть в милосердие. И если уж на то пошло, твой ненаглядный Кравцов огромное количество раз делал больно тебе. Или ты уже забыла об этом? Ничего страшного — переживет! Лучше уж сейчас все закончить. Потом будет еще больнее.

— Знаешь, Ленок, а ты уже третий человек, который мне за сегодня говорит эти слова.

— Интересно, интересно, — прищурилась Куприянова. — И кого же еще ты успела посвятить в свои сердечные дела?

— Проскурину и Максима Викторовича. Ну, Королева. Мы с ним случайно встретились, когда я к тебе шла. Он мне сказал, что я совершаю такую ошибку, за которую потом будет стыдно.

— Вот значит как, — она недоуменно подняла брови, и в голосе ее позвучали странные, доселе не слышанные Полиной, нотки. — Получается, что Макс обо всем знал? Знал и ничего мне не сказал?

— Ой, Леночка, — Полина перепугалась, что сболтнула лишнее и зачастила, — Мне пришлось ему сказать о том, что Денис мне сделал предложение. И это я попросила ничего не говорить тебе! Я же знала, что ты будешь нервничать, переживать, а тебе никак нельзя было! Прости меня, пожалуйста! А Максим Викторович не виноват совсем, правда!

Елена усмехнулась, и взгляд ее потеплел:

— Ладно, верю, верю. Фиг с вами, конспираторы! Ну а по поводу договора, что тебе сказал наш майор?

Полина недоуменно пожала плечами:

— Ничего, я ему об этом ничего не рассказывала. А что, надо было? Ты думаешь, это важно?

— Не знаю я, Поля! Я уже сама запуталась, что важно, а что нет. Ладно, я подумаю, что можно сделать.

Полина с чувством чмокнула подругу в щеку:

— Спасибо, тебе, Ленка! И что бы я без тебя делала? Кстати, а откуда у тебя эта старая куртка? — она поправила застиранный капюшон, — Ты ведь еще в прошлом году хотела ее выбросить?

— Ну, да, хотела, — кивнула Куприянова и вдруг захохотала, — Представляешь, попросила Королева привезти мне что-нибудь из одежды, чтобы можно было на улицу выходить. Вот он и постарался! Сказал, что нашел ее на вешалке рядом с входной дверью. Я хотела ее нашей дворничихе отдать, вот и повесила туда, чтобы не забыть.

— А почему ты просила Максима Викторовича, а не меня?

— Но он ведь все равно через день мотается ко мне в Пронино, Фроську кормит. У него и ключи есть, — ты их сама ему отдала. Вот заодно и куртку привез.

— Ну, да. Слушай, Ленка, а мне показалось, или он к тебе неравнодушен?

— Кто? — глупо переспросила та. Ясно было, что вопрос она задала только для того, чтобы потянуть время. Полина хитро улыбнулась и легонько ткнула подругу в бок. Ленка как-то судорожно вздохнула и отвернулась.

— Ладно, не хочешь — не отвечай, — легко согласилась Полина.

— Полька, мне кажется, что я влюбилась, — выпалила Ленка по-прежнему глядя в сторону. — Влюбилась, как в третьем классе в Егора Киселева. Помнишь, как я тогда с ума сходила?

— Помню. Ты ему тогда даже письмо написала.

— А он, козел, взял и зачитал его вслух, перед всем классом! Ух, как же я тогда его поколотила!

— Да уж! — засмеялась Полина, — Еще бы чуть-чуть, и его травмы бы оказались несовместимыми с жизнью! Хорошо, что мне удалось тогда тебя от него оттащить. После этого он нас с тобой за пять метров обходил.

Они немного помолчали. Лена с преувеличенным вниманием рассматривала пожухлую траву и слежавшиеся за зиму листья, среди которых копошился серьезный черный муравей. Старательно перебирая лапками и переползая с былинки на былинку, он с завидным упорством тащил на себе кусочек сухой коры.

— Но ведь это здорово! — осторожно продолжила Полина прерванный разговор, — Мне кажется, что Максим Викторович очень хороший человек. Я ведь правильно поняла — это… он?

Лена кивнула, не отрывая взгляда от муравья.

— А вдруг, как только все закончится, он исчезнет?! Вдруг я для него всего лишь очередное «дело»? — с несвойственным ей отчаянием, проговорила она. — Я так боюсь его потерять, Поля!

— Глупости, — убежденно сказала та. — Лен, может, конечно, я и дура, но такие вещи не заметить невозможно.

— Какие такие?

— Ой, Куприянова, ты бы видела, как твой майор смущается каждый раз, когда речь заходит о тебе! Краснеет, как пятиклассник на свидании. И потом, ни один мужик не стал бы ездить куда-то в Подмосковье, чтобы кормить неизвестную собаку, вместо того, чтобы заниматься своими делами. А он — ездит! И Фроську навещает, и, вон, куртки тебе возит, — она выразительно подергала пустой рукав. — А здесь он часто бывает?

— Каждый день, — мрачно ответила Ленка.

— Вот, ты сама ответила на свой вопрос. Знаешь, Ленок, я так рада за тебя! Пусть у вас все будет хорошо! Ладно, пойдем потихоньку. Что-то похолодало, не чувствуешь? Я тебя провожу и поеду домой.

— Только пообещай мне, что непременно поговоришь с Кравцовым, и ни в какой ЗАГС не пойдешь.

— Обещаю. Честное слово!

 

V

Разговор с шефом вышел жестким, колючим, неприятным. Митька и сам понимал, что поступает некрасиво, увольняясь вот так, без предупреждения, с бухты-барахты. Босс долго смотрел на заявление и сжимал губы так, что они становились похожими на куриную гузку, цедил слова сквозь зубы и раздувал ноздри. Но Воронцов сегодня предпочел не замечать его недовольства и настоял на своем. В конце концов, сошлись на том, что Воронцов еще полтора месяца будет работать дистанционно, дорабатывая начатый проект.

Затем он наспех собрал свой небогатый скарб, покидав его в картонную коробку из-под компьютера, — кружка «Ich liebe Deutschland», привезенная в прошлом году из командировки во Франкфурт, несколько флешек, беспроводная клавиатура, несколько блокнотов разной степени разорванности и пузатая бутылка французского коньяка, подаренная на прошлый день рождения партнерами из Питерского филиала.

— Эй, Воронцов! Я что-то не понял, ты что уволился?! — в «аквариум» заглянула взлохмаченная голова Громова. Его лицо выражало высшую стадию любопытства.

— Да, уволился, — рассеянно ответил Митька, продолжая рыскать по ящикам стола, — Тебе чего? Пришел посочувствовать?

Громов, не дожидаясь приглашения, втиснулся в тесную стеклянную будку и присел на стул, вытянув ноги.

— Слышь, Димон, может не стоит так из-за бабы-то? Че ты так завелся-то? Не понимаю!

— И не поймешь. Дело не в Диане, а во мне. Я сегодня впервые почувствовал себя настоящей тряпкой, Петька. Я совсем перестал контролировать ситуацию. Как так получилось, что кто-то, пусть даже очень красивая женщина, стала дергать меня за ниточки, как безвольную марионетку? Я упустил единственную в жизни любимую девушку, позволив ей связать свою жизнь с ублюдком, который и ногтя ее не стоит.

— И кто эта единственная? Ты же всегда был один! Ну, до Дианки, я имею в виду, — оживился Громов и, казалось, даже его уши увеличились и вытянулись, как у мастера Йоды из любимых Митькиных «Звездных войн».

Никогда он не был один. Никогда до тех самых пор, пока рядом была Полина. Он сам виноват во всем, что случилось.

Воронцов с ненавистью взглянул на Петьку-Йоду. Он был почти уверен, что коллеги выбрали его своим парламентером. Всем было безумно интересно, чем же закончился его разговор с Дианой. Скандал, как костер, если его время от времени не подкармливать сухими смолистыми дровишками, он скоро зачахнет, потухнет, умрет. А настоящему, соленому, такому вкусному скандалу всегда нужны новые детали и подробности, которые можно со всех сторон обсасывать и смаковать. Да и как можно работать, когда тут, совсем рядом кипят шекспировские страсти?! Реалити-шоу!

— А вот это, Петя, не твое дело.

В другой раз Громов бы непременно обиделся, но скандал ждал новую порцию топлива, чтобы разгореться с новой силой, полыхнуть, как Везувий. А поэтому Громов сделал вид, что не заметил намеренного Митькиного хамства.

— А увольнение-то здесь причем? Зачем терять хорошую, высокооплачиваемую работу?

— Я должен все изменить. Все, Петя. Если ты сам не понимаешь, то я не смогу тебе этого объяснить. Ладно, передавай всем мой горячий привет.

Подхватив свою коробку, Воронцов перешагнул через ноги бывшего коллеги и вышел вон.

Автомобиль радостно приветствовал своего хозяина, подмигнув фарами, и лихо вырулил на дорогу. Радио «Финансовые новости», которые почему-то очень уважала слушать Диана по утрам, бодро рапортовало о том, что «повышение стоимости нефти спровоцировало рост котировок нефтяных компаний», о том, что «Япония неожиданно (и кто бы мог подумать!) зафиксировала рекордный дефицит торгового баланса» и что-то еще о предстоящих реформах денежного рынка и курсе валют. Воронцов вырубил звук, приоткрыл окно и вдавил в пол педаль газа. По дневному времени Москва была непривычно пустая и какая-то по-весеннему просторная. Ползущая навстречу уборочная машина с толстым рыжим брюхом равнодушно окатила Митькин автомобиль струей воды пополам с пылью и меланхолично поползла дальше; люди в таких же рыжих жилетах так же лениво ползали вдоль низеньких заборов с кисточками и красками — «облагораживали». Из приоткрытого окна потянуло тяжелой ацетоновой вонью. Митька каждую весну натыкался на это «благородство» и портил очередные джинсы и куртки, хотя точно знал, что эти краски высыхают только к осени, где-то ближе к ноябрю. Может быть именно для того, чтобы за зиму облупиться и потрескаться?

…И почему так получается? Ведь очень часто мы просто не замечаем, того, что счастье, то самое настоящее счастье, за которым гонимся всю жизнь, оказывается совсем рядом. Его нужно просто увидеть. А мы, люди-человеки, способны это понять и оценить лишь тогда, когда его теряем. И кто сказал, что тогда было правильней промолчать, уступить, отойти в сторону?! Гордость, у нас, видите ли!.. Он должен все изменить. Если еще не поздно. А если он опоздал?! Если Полина все-таки выйдет замуж за этого «принца»? Что он будет делать?!

— Твою мать! — громко выругался Митька. Две девчушки лет четырнадцати с одинаковыми розово-желтыми рюкзаками за спинами испуганно шарахнулись в сторону от его машины, которую он приткнул возле подъезда.

Воронцов неловко вытянул с заднего сидения свою коробку и ногой захлопнул дверь.

— Привет! Ты?.. — услышал он сзади себя и обернулся.

Перед ним почти нос к носу стояла Полина. От неожиданности Воронцов выронил коробку. Кружка «Ich liebe Deutschland» больно ударила его по ноге, коньяк разбился, и неприличная желтая дорожка потекла от его ног к ее ногам.

— Митька, прости, я не хотела тебя напугать. Больно? — она подняла кружку и протянула ему.

Воронцов помотал головой. Господи! Как же ему все это время ее не хватало! И никогда она еще не казалась ему такой красивой. Серьезные серые глазищи, едва заметные ямочки на раскрасневшихся на ветру щеках, волосы, небрежно заправленные за ухо. Он вдруг взял ее за руку, с силой притянул к себе и поцеловал. Он ждал, что Полина оттолкнет его, но она и не подумала вырываться. Ее губы неожиданно жадно и бессовестно откликнулись на этот поцелуй. Она обнимала его настолько крепко, что захватывало дух. В голове зашумело так сильно, что Воронцов в какой-то миг испугался, что может постыдно грохнуться в обморок, как трепетные барышни из романов английских писателей позапрошлого века. Почему-то падать в обморок тогда считалось признаком утонченности и чувственности. Он знал, что Полина обожала такие сладкие сказки, а он всегда подтрунивал над ней.

Мимо проходили люди, на площадке перед домом играли в догонялки дети, за домом бодро и весело шумело шоссе. Но для Митьки время остановилось. Он не слышал ничего, кроме частого и жаркого, как знойный сухой ветер самум, дыхания Полины. Губы ее пахли коньяком и весной. Сколько они простояли так? Минуту? Две? А может целую вечность?

— Митька! — вдруг услышал он сквозь вату. — Митька, почему ты пропал?!

Он с трудом открыл глаза. Ее маленькие кулачки ударили его в грудь, а в голосе послышалось такое отчаяние, что ему стало страшно.

— Я не пропал, — глупо отозвался он, хлопая белесыми ресницами и прогоняя радужные пятна. — Я здесь.

— Ты дурак, Воронцов! Неужели ты не понимаешь, что я не могу без тебя. Просто не могу и все.

— И я. Я тоже не могу. Я люблю тебя. Люблю уже давно. Почти всю свою жизнь, — с раздражением, будто сердясь на самого себя за это признание, проговорил он и обхватил ее голову руками.

— Что нам теперь делать?! Господи, я всего за пару дней наворочала столько глупостей! А все из-за тебя.

— Из-за меня?!

Полина на секунду замялась и отвела глаза.

— Я видела тебя. Ты был в супермаркете с девушкой. А потом слышала ваш разговор на лестнице, когда она уговаривала тебя поменять квартиру. Ты что, женишься, Воронцов? Отвечай немедленно! — требовательно проговорила Полина.

Митька изумленно уставился на нее своими круглыми глазами с белесыми ресницами и вдруг захохотал.

— Ты что, Колобок, следила за мной, что ли?

Она испуганно затрясла головой все еще зажатой его ладонями.

— Нет, конечно! Просто так получилось! Я мусор ходила выносить, а лифт не работал…

Она еще что-то говорила, но Митька ничего не слышал. Он все хохотал, громко, от души. От облегчения и от счастья. Безбрежного, необъятного, пьянящего, как коньяк, которым наверное уже намертво пропитались его ботинки, счастья. Она ревнует его. Ревнует до такой степени, что даже следила за ним. Он ей нужен. Он, неуклюжий, длинный, белобрысый Митька Воронцов, а вовсе не «принц», обливающийся настоящими «мужскими» ароматами, которые безошибочно сигнализируют о том, что только тот, кто ими пользуется «состоявшийся и знающий цену своей индивидуальности и статусу!».

— Полинка! — он подхватил ее на руки. — Я больше никогда и никому тебя не отдам.

 

VI

Елена лежала на своей кровати, подсунув подушку под спину. Ее новая соседка, нарочито громко стучала спицами и считала вслух петли. Тетушка попалась на редкость разговорчивая и общительная, но Елене сейчас было не до пустой болтовни, ей необходимо было серьезно подумать и решить, что же делать дальше.

После сегодняшнего разговора с Полиной она не находила себе места. И зачем Колобова вообще связалась с этим Кравцовым?! А ведь она с самого начала была против их отношений и не раз предупреждала Колобову о том, что характер его и поведение, мягко говоря, не идеальны. И что еще за дурацкая идея подписать какой-то там договор? Тут вообще все непонятно. С одной стороны, Полина права — у нее брать нечего, и со стороны Дениса этот шаг действительно выглядит благородно, но с другой — Кравцов и благородство, два понятия несовместимые. С чего бы он так резко переменился? Ведь еще неделю назад он и слышать не хотел о Полине. В искренность его чувств Елена не верила ни секунды. Значит, он преследует какую-то свою цель. Но какую? Хочет прибрать к рукам квартиру? Может быть, но можно было поступить гораздо проще — настоять на том, чтобы после свадьбы Колобова прописала его к себе. Полина точно бы не отказала. Зачем придумывать этот странный контракт?!

И еще. У нее не было ни единого доказательства, но была твердая уверенность в том, что угрозы, полученные Полиной, покушение, в результате которого пострадала она, Елена, убийство неизвестной женщины, и эта странная свадьба, с которой почему-то так торопится Кравцов, — все это элементы одной и той же смертельно опасной игры. Но кто именно затеял ее, что в ней за правила и как между собой связаны все эти события, пока совсем не ясно. И уж совершенно непонятно, какое отношение к ее подруге имеет опустившийся наркоман Сысоев. Слишком много вопросов и ни одного ответа.

Если бы только она могла сама что-то предпринять, то непременно бы устроила слежку за Кравцовым и попыталась бы что-нибудь выяснить. Правда сегодня врач сказал, что в скором времени отпустит Елену домой, так как состояние ее стабильно и не внушает никаких опасений. Однако, она в любом случае еще не в той форме, чтобы играть в шпионов. Единственное, что она может предпринять, — и это надо сделать обязательно, — сообщить Королеву об этой странной бумаге, которую подписала ее непутевая подруга.

Телефон, до сих пор мирно дремавший на тумбочке тихо зажужжал, прервав ее мысли.

— Алло!

— Привет, Куприянова! Узнала? — услышала она знакомый голос.

— Привет. Конечно, узнала. Так что не обольщайся, Сабурова, богатой тебе не быть, — отозвалась Елена, пытаясь скрыть разочарование. Она почему-то была убеждена, что звонит Королев.

— Ну, как ты там? Я когда узнала, просто обалдела. Что врачи-то говорят?

— Да ничего, уже все в порядке. Заштопали, прокапали. Скоро выписывают. Ну а ты как? На работу устроилась?

— В процессе. Слушай, Лен, я тут нашу Колобову видела. Выглядит она просто из рук вон плохо. Бледная и такие синячищи под глазами — жуть. Когда сегодня утром случайно встретились, она мне пожаловалась, что у нее в последнее время сердце щемит, давление скачет. Ты бы ее в свою клинику устроила. Пусть ее обследуют там, а то и до беды не далеко.

— Очень интересно, — протянула Елена, — Она только что у меня была и ни слова не сказала об этом.

— А чему ты удивляешься, Лен? — усмехнулась Сабурова, — Понятное дело, что Полька боится тебе говорить, не хочет волновать. Только мне показалось, что дело достаточно серьезное. Ты только Колобку не говори, что я ее тебе сдала, ладно?

— Ладно, Оль, спасибо, что сказала. Буду иметь в виду.

— Ну, давай, Куприянова, поправляйся! И хотя ты в это и не веришь, но я тебя люблю! Целую!

— Пока, целую, — машинально попрощалась Елена.

Она нажала на «отбой» и задумчиво уставилась в окно, где на подоконнике в солнечных лучах пристроился круглый коричневый воробей. Зачем именно звонила Сабурова? Скорее всего, она действительно беспокоится о Полине, но почему так неспокойно на душе? Тревога, уже давно поселившаяся в сердце, теперь не была там робкой гостьей, она чувствовала себя полноправной хозяйкой, а внутренний голос теперь не шептал, а вопил вовсю: «Опасность совсем близко!»

Лена в отчаянии взмахнула рукой, и телефон проворно выскользнул на пол.

— Погоди, не вскакивай, я подам! — оживилась соседка, бросив недовязанный носок. — На, держи. Не разбился?

На протяжении всего разговора, она постоянно бросала на Елену косые любопытные взгляды, а сейчас, наконец, появился такой отличный повод для общения!

— Нет, — улыбнулась Елена. — Спасибо, Софья Афанасьевна.

— Ну и слава Богу! А то вот у меня внучок, Колька, в прошлом месяце такой дорогущий телефон расквасил! Помнишь, какая скользота-то была? Беда! Шел из школы, да и навернулся на ровном месте. Хорошо, что ноги-руки не переломал. А вот телефон — вдребезги к едрене фене. Говорила я дочке с зятем — не покупайте вы мальцу ентот пятый Вайфон или как там его зовут-то? Все одно, или посеет, или украдут, или разобьет. Но что теперь для них, молодых, материнское слово-то? Пыль! Они и сами с усами, а вона сколько денег в трубу вылетело! — она покачала головой, взгромоздилась обратно на свою кровать и, ожидая продолжения интересного разговора, уставилась на Елену.

— Да-да, — рассеянно ответила та. — Вы простите меня, Софья Афанасьевна, но мне необходимо сейчас сделать один важный звонок.

Соседка громко и обиженно засопела своим большим приплюснутым носом и неохотно взялась за спицы.

Максим оказался вне зоны доступа. Лена оставила ему просьбу срочно перезвонить и, улыбнувшись через силу, сказала:

— Софья Афанасьевна, у меня есть очень вкусные яблоки и шоколадка. Хотите?

— Вот, это дело другое, девонька! А то лежим как в морге — ни слова, ни полслова! — обрадованно засуетилась она, выуживая с полки чашку, ложку и объемистый пакет. — А мне дочка сегодня пирог спекла с курагой. Сейчас мы с тобой чайку сообразим! Ты лежи, не вставай, а я мигом к кулеру сбегаю. У тебя твоя посуда, чай, в тумбочке? Щас достану.

— С удовольствием, Софья Афанасьевна. Спасибо.

Елена откинулась на подушку и прикрыла глаза.

 

VII

Полина вошла в квартиру, кинула сумку в угол и, распахнув пальто, присела на пуфике, стоящем рядом с вешалкой.

Господи! Неужели это все происходит именно с ней?! Кажется, что судьба, до сих пор такая серая, безликая и скупая на неожиданности и сюрпризы вдруг очнулась ото сна и решила показать Полине, что такое настоящая жизнь. От этого сумасшедшего водоворота событий голова шла кругом.

В детстве она очень любила кататься на карусели. Соседские мальчишки разгоняли деревянный скрипучий круг, стоявший во дворе рядом с качелями, а маленькая Полина, вцепившись в кривые поручни, зажмуривалась и визжала от восторга и страха. Накружившись вдоволь, Полина подолгу не могла прийти в себя: земля смешивалась с небом, и вместо облаков в вышине плыли тополя, трепеща на ветру своими клейкими пахучими листьями и цепляясь за солнце длинными белесыми ветками. Ноги становились ватными, тяжелыми и непослушными, так что приходилось присаживаться на лавочку и ловить воздух широко открытым ртом.

Вот и сейчас у нее было такое чувство, что кто-то невидимый изо всех сил раскрутил карусель, с которой невозможно ни сойти, ни спрыгнуть. Все перемешалось: любовь и разочарование, страх и ревность, тревога и боль, надежда и отчаяние…

Но одно она теперь знает точно — Митька любит ее. И это было так естественно и так единственно правильно, что она почти совсем не удивилась этому признанию. Иначе и быть не может. Они должны быть вместе, просто потому, что без него она не сможет жить дальше. Не сможет и все. И как она могла в этом сомневаться?! Это ведь так просто.

Полина громко вздохнула. Старая родная квартира отозвалась еле слышным эхом, будто разделяя ее чувства. На кухне от сквозняка гулко стукнулась о стену приоткрытая утром форточка, и тут же по ногам прошелся прохладный ветерок. Ничего, все наладится. Весна.

Она должна сегодня же объясниться с Денисом. Несмотря на то, что Митька был категорически против того, чтобы Полина оставалась с ним один на один, она все же настояла на своем. Ей хотелось расстаться по-человечески. Пусть Денис не простит и не поймет, но она должна хотя бы попытаться все объяснить ему. Полина вытащила из кармана пальто выключенный еще утром телефон. Не спеша она ввела пароль, и аппарат тут же залился трелью.

— Алло. Привет, Денис!

— Полина! Боже мой, я чуть с ума не сошел! Где тебя носит?! У тебя на работе мне сказали, что у тебя давление подскочило, и ты уже давным-давно домой ушла, — послышался взволнованный голос Дениса.

Прижав трубку к уху плечом, она пристроила пальто на вешалку, нога об ногу сняла сапоги и прошла в комнату.

— Поля, ты меня слышишь? Как ты себя чувствуешь? С тобой все в порядке?

— Да, со мной все хорошо. Теперь точно все хорошо, — уверенно добавила она.

— Что ты имеешь в виду? — не понял он.

— Ты сейчас где? — ответила она вопросом на вопрос.

— Как это где? В Малом Харитоньевском, конечно. Стою на крыльце. У нас через пятнадцать минут регистрация. Поля, прошу тебя, поторопись, — теперь в голосе его явно послышалось привычное и такое знакомое недовольство.

Полина набрала воздуха, крепко зажмурилась и твердо произнесла:

— Денис, я не приеду. И я не выйду за тебя замуж. Прости.

В трубке воцарилось молчание. Но это было такое красноречивое молчание, что Полина почти физически ощущала то изумление и ступор, которое вызвали ее слова. Ей даже стало его жалко, но она не собиралась ему помогать и не прерывала паузу.

— Полина, я не ослышался? — послышался, наконец, его слегка охрипший голос.

— Нет, Денис. Ты все правильно расслышал. И еще. Нам надо серьезно поговорить. Приезжай, пожалуйста, ко мне. Сможешь?

— Хорошо, я приеду. Надеюсь, ты сможешь мне все объяснить, — после очередной паузы сухо и холодно отозвался он, и в ухо Полине невысказанным укором полетели длинные пронзительные гудки.

Она снова выключила телефон и стала ждать.

* * *

Денис с остервенением расслабил узел галстука и швырнул его на соседнее сидение. Из бардачка он достал початую бутылку минералки и припал к горлышку. Вода тут же выплеснулась на белоснежную рубашку, холодной склизкой пиявкой залилась за воротник.

— Черт, черт, черт!!!

От неконтролируемой злости и напряжения в голове на секунду помутилось, а рот наполнился горечью. Открыв окно, он вытащил сигареты и закурил. В соседней урне, как издевка судьбы, топорщился выброшенный им букет белоснежных лилий, обернутых в золотистую фольгу, и ветер бесцеремонно полоскал разноцветные ленточки и бантики.

Она оказалась права. Эта сучка передумала. А ведь он до последнего надеялся, что все получится. Какая идеальная картинка складывалась. Для всех они счастливая пара, молодожены, безумно любящие друг друга. Он изо всех сил старается уберечь ее, оградить от неприятностей, но вот проблема — слабое сердце, надорванное переживаниями и тревогами последних дней.

Он выбросил сигарету и тут же прикурил следующую. Однако не все еще потеряно. Необходимо ехать. Рука машинально нащупала в кармане гладкие стенки маленькой ампулы. Всего пара часов и все будет кончено. А что, собственно, случится? Ничего особенного, просто одной глупой дурой на земле станет меньше. А он, наконец, обретет счастье рядом с самой красивой женщиной на земле. Но почему же так страшно и противно?

Он вытряхнул на дрожащую ладонь несколько желтых мелких таблеток, заглотил их одним махом и поморщился от отвращения к самому себе. В кого он превратился? Пьет успокоительное горстями, как баба в глубоком климаксе. А может он всегда таким был? От этой мысли стало совсем тошно. Он должен доказать прежде всего самому себе, что он сильный человек, способный на поступок.

Через несколько минут черная машина, истерично взвизгнув тормозами, вылетела на шоссе.

* * *

— Привет, проходи, Денис, — Полина посторонилась, пропуская его в тесный коридор. — Раздевайся, я пока сварю кофе.

Он молча снял куртку и прошел на кухню.

— Ты как всегда? Черный, с тремя ложками сахара? — Полина обернулась и поставила на стол две чашки и сахарницу.

Денис кивнул. Он во все глаза смотрел на нее и ничего не понимал.

Что-то изменилось во всем ее облике. Она была совершенно спокойна и уверенна в себе. Куда подевался этот виноватый взгляд, желание угодить, покорность? Теперь это была совсем не та Полина, которую он знал и к которой привык так, что в последнее время воспринимал ее не иначе, как дополнительную опцию своей жизни, которая временами может быть очень даже полезна. Ну а когда она надоедает, можно ее просто отключить. Очень удобно.

И еще. Он вдруг увидел перед собой потрясающе красивую женщину. Ее глубокие, как озера, серые глаза лучились каким-то неземным светом, на щеках играл румянец, пепельные прядки волос обнимали тонкую изящную шею. Узкая джинсовая юбка, чуть приоткрывающая колени, плотно облегала ее стройные бедра, а легкая воздушная кофточка подчеркивала небольшую, но аккуратную грудь.

Но это была чужая женщина. И ее не было жалко… Что ж, тем лучше.

— Ты что, Денис? Ты хорошо себя чувствуешь? — она пристально взглянула на него, и от этого взгляда ему стало не по себе.

— Ты сегодня хорошо выглядишь, — проговорил он через силу.

Она улыбнулась. И опять это была не привычная виноватая улыбка робкой забитой девочки, а улыбка женщины, знающей себе цену. И цена эта много выше той, что готов был платить Денис. А еще в этой вежливой, казенной улыбке было такое откровенное равнодушие, такое безразличие и холод, что ему стало не по себе.

— Спасибо. Ты садись, нам надо поговорить.

Он шагнул к ней и притянул к себе.

— Не надо, Денис, не надо больше обманывать ни меня, ни тем более себя, — она мягко, но решительно отстранилась от него, — Теперь я знаю, что такое любовь. И это не имеет ничего общего с тем, что было между нами. Мы оба ошибались. Пришла пора исправлять ошибки.

Медленно подойдя к окну, он распахнул створку настежь и, не спрашивая разрешения, закурил.

— И кто же тебе помог это понять? — с неприкрытым сарказмом спросил он. — Твоя недобитая подружка? Или ты завела себе любовника?

Полина звонко и от души рассмеялась.

— Любовник у меня только один. Это ты. А человек, которым ты так интересуешься, мой любимый, а не любовник. Это два совершенно разных понятия, Денис.

Вот значит как! Эта сучка променяла его на кого-то другого?! Он до последнего отказывался верить в реальность этого предположения. Двуличная тварь! И тут он вдруг почувствовал какой-то неконтролируемый приступ бешенства. Руки сами собой сжались в кулаки так, что ногти до боли впились в ладони, виски застучали, а горло перехватило, словно кто-то затянул на шее крепкую узкую удавку. Избегая взгляда этих ненавистных презрительных глаз, он несколько раз глубоко затянулся, изо всех сил стараясь взять себя в руки.

— И кто он? — придушенным от ненависти голосом спросил он наконец.

— А разве это важно, Денис? Важно другое. Я хочу, чтобы ты просто исчез из моей жизни. Навсегда. Ты это умеешь, я знаю. И еще. Я хочу аннулировать наш договор. Теперь он не имеет никакого смысла. Мне от тебя ничего не нужно.

— Не думал, что ты способна на такое.

— На что именно?

— А ты не понимаешь?! — он взглянул в ее спокойное лицо, на котором играла едва заметная улыбка. — Ты меня предала! Ты крутила за моей спиной с другим, а мне говорила, что любишь. Знаешь, как это называется? Это мерзость и подлость, Полина.

Она медленно покачала головой.

— Нет, Денис, я так не считаю. Наоборот, я хочу быть до конца честной с тобой. И не я виновата в том, что все получилось так внезапно. Кроме того, я хочу задать тебе встречный вопрос: ты уверен в том, что любишь меня? Помнится, еще совсем недавно ты в очередной раз хлопнул дверью и ушел. Если ты вдруг забыл, то я тебе напомню. Это повторялось ни раз, и ни два, а много больше. Прости, Денис, но я тебе больше не верю. Мне кажется, что ты ведешь какую-то свою игру. Что это за игра, я не знаю, да и знать не хочу. Но отныне я отказываюсь в ней участвовать.

Голос ее был жестким и непримиримым, слова падали гулко и веско, словно мелкие, но колючие и холодные градинки. Еще чуть-чуть, и она просто выставит его за дверь. И что тогда?! Надо это исправлять, пока не стало слишком поздно. Он медленно подошел к ней и положил ладонь ей на плечо.

— Наверное, ты права, милая. Ты, как и я, имеешь право на ошибку. И ты не виновата в том, что я до сих пор люблю тебя. В конце концов я действительно виноват перед тобой, и если ты хочешь, чтобы я исчез, я готов к этому, хотя мне очень больно. Я хочу, чтобы ты знала — мне важно, чтобы ты была счастлива, пусть даже и не со мной, — он ласково поцеловал ее в щеку. — Но если я правильно тебя понимаю, это наш с тобой последний вечер. Прошу тебя, давай проведем его вместе.

— Что ты имеешь в виду, Денис?

— Ничего особенного, — он обезоруживающе улыбнулся и поднял руки вверх, — Просто попьем кофе, поболтаем. Обещаю, через пару часов я уйду. Пожалуйста, не отказывай мне в такой мелочи!

— Конечно, Денис! Я готова остаться твоим другом, если ты этого хочешь.

Он плотно сжал губы и с силой выдохнул:

— Нет, Поля. Я не смогу быть просто твоим другом. Мне нужно больше. Поэтому, сегодня наш последний вечер. Знаешь, хватит о грустном! Кофе уже совсем остыл. Можешь сварить новый?

— Конечно! — она тут же с готовностью отвернулась к плите, а его рука решительно опустилась во внутренний карман пиджака и через мгновенье маленький стеклянный пузырек, наполненный Смертью, заплакал над полупустым графином с водой: он знал — Полина обязательно разбавит свой горячий кофе.

 

VIII

Ромка Егоров уже третий час ошивался в этом кафе, в Измайлово. Заведение «У Ахмета» было так себе — пластиковые столики на шатких ножках, небрежно вытертые вонючими склизкими тряпками, крошки на полу, сомнительные запахи и снующий за стойкой молодой небритый кавказец — наверное, тот самый Ахмет — с поразительной ловкостью отрезающий куски от беспрерывно крутящегося на вертикальной палке огромного шматка мяса. Несмотря на все вышеперечисленное, клиентов было немало. В основном заказывали на вынос шаурму или чебуреки, которые продавец выуживал из стоящей рядом кастрюли с кипящим маслом. Некоторые завсегдатаи просили пиво, подаваемое здесь в широких пластиковых стаканах. Контингент был соответствующий: подростки, в одинаковых коротких куртках и спущенных джинсах, гости столицы, из тех, кому явно не по карману были более приличные места, а так же местные алкоголики, которые трясущимися руками отсчитывали мятые купюры и гремели мелочью. Последние брали «сто грамм» или дешевое красное вино. Продавец быстро пересчитывал деньги, разливал горячительное и теми же руками продолжал невозмутимо резать мясо, заворачивая его в лаваш. От всей этой картины Ромку периодически мутило и он выходил на улицу подышать и покурить. Однако под вечер значительно похолодало. Пронизывающий ветер тут же забирался под куртку и заставлял-таки возвращаться «к Ахмету». Тем более что вид отсюда открывался прекрасный. Нужный подъезд был ярко освещен большим ярко-желтым фонарем. Хозяин кафе не обращал на него никакого внимания, просто молча и равнодушно наливал чай в белый мягкий стаканчик, когда Ромка в очередной раз подходил к стойке.

* * *

Вчера вечером по наводке Королева он вышел на нужного человека. Петюня Косой был одним из тех, кто знал всех, ну или почти всех московских наркоманов. Нет, конечно, не тех, кто ворочает крупным наркобизнесом. Отнюдь. В сферу его интересов попадали лишь самые никчемные и пропащие торчки. Им-то он и толкал свой сомнительный товар. Это был маленький плюгавенький человечек с изрытым безобразными оспинами лицом, костлявыми руками и длинными сальными волосами, которые он собирал на затылке в жиденький хвостик. Именно к нему и пришел Егоров. Как оказалось, не зря. Прижатый к стенке, Петя сознался, что знает Сысоева.

— Слышь, начальник, а он чо, правда грохнул кого-то?

— С чего ты взял, Петюня? — наивно поинтересовался Егоров.

— Да, так, — уклончиво ответил тот и воровато покосился куда-то в угол. Именно за этот характерный взгляд он и получил свою кличку.

— Слушай, Петя, ты со мной шутки не шути. Знаешь, ведь, майор этого не любит. Говори, что знаешь.

— Да ничего я не знаю толком, — визгливым бабьим голосом запричитал Петюня. — Просто он пару дней назад взял большую партию. Он уже давно так не шиковал. Денег совсем не было. Все побирался, в долг просил. А тут вдруг такое богатство. Причем все купюры ровненькие такие, чистенькие. Вот я и спросил, ну, в шутку, что, мол, Тема, банк что ли взял? А он мне — дело одно сделал. И по шее себе провел, вот так, — и Петюня выразительно прошелся по горлу пальцем с обкусанным до мяса ногтем.

— И что дальше?

— А ничего. Взял товар и смылся. А мне что, больше всех надо, что ли? Главное бабки он отдал честно, без фуфла.

— Ну и где живет этот Сысоев?

Петюня снова скосил глаза и пожал плечами.

— Ладно, вижу, разговора у нас с тобой не получается. Что ж, будем беседовать в другом месте, — и Ромка вытащил телефон.

— Да за что?!

— Ты же знаешь, Королев найдет за что. У него на тебя уже столько всего, что ни один адвокат тебе не поможет! Гнить тебе, Петя, на зоне. Ну а там, если узнают, что ты стучал, как дятел, тебе долго не протянуть, тебя свои же на куски порвут, — миролюбиво пропел Егоров и с удовлетворением заметил, как в бесцветных глазах его собеседника заплескалась паника, а на тощей шее нервно дернулся огромный кадык.

— Че ты так сразу-то, начальник! Я знаю только один адрес, где он бывает. Там его баба живет.

— Что за баба?

— Зовут Тонька. Тоже торчит.

— Говори!

* * *

…И вот уже который час Егоров наблюдал на нужным ему подъездом, который так хорошо просматривался из окон кафе. В квартире ему никто не открыл, но соседка сообщила, что Тонька, шалава беспутная, еще утром куда-то смоталась. Опознала она также и Сысоева, сказала, что тот часто приходит к Тоньке, чаще один, а иногда и с дружками.

Егоров выбросил пустой стаканчик в пузатый бак для отходов и вышел на улицу. Стоя под хлипким козырьком и прячась от ветра, он с трудом прикурил и набрал нужный номер.

— Емельяненко.

— Привет. Это я. Жду клиента.

— Ясно. Ты, Рома, только не геройствуй. Как только появится, вызывай группу. Это тебе не в казаки-разбойники играть. Дело серьезное.

— Понял. Отбой.

Ромка аккуратно затушил бычок о край урны и вошел внутрь. Взяв седьмой по счету чай, он снова пристроился за столиком. Может показаться, что он тяготился ожиданием, но это не так.

Сколько Егоров себя помнил, он всегда хотел стать настоящим сыщиком. В детстве он до дыр зачитал все имеющиеся в доме детективы. Сразу после школы поступил в школу милиции, а по окончании пахал «на земле». По счастливой случайности, несколько лет назад он работал по делу с Королевым и Березиным, которые и перетащили его к себе в отдел. Егоров боготворил своих непосредственных начальников и даже старался копировать их манеры. Больше всего на свете он хотел стать настоящим профессионалом. Для этого он готов был гореть на работе сутками. Тем более, что личной жизни у него пока не было. Не то, чтобы он был равнодушен к девушкам. Вовсе нет. Напротив, они нравились ему все, ну или почти все. И как тут выбрать одну? Мама только посмеивалась над ним:

— Вот останешься бобылем. Будем с тобой вдвоем век коротать.

— А чем плохо-то, мамуль? Меня лично все устроит! — отшучивался Ромка.

Егоров потер слезящиеся от напряжения глаза, отхлебнул чай, отдающий пропаренным веником, и опять стал следить за подъездом.

* * *

За окнами сгущались последние торопливые мартовские сумерки. Завтра уже апрель. Небо с каждой минутой теряло краски, блекло и из бледно-розового превращалось в грязно-серое. Под вечер стало значительно прохладнее, а ветер тащил на себе из-за горизонта тяжелую, толстую, как бегемот, низкую тучу. Будет дождь, а может, и снег. Вовка вытащил из кармана телефон и с тоской посмотрел на экран. Катька уже пару раз звонила, просила приехать пораньше. Сегодня пятница; к ужину обещались теща с тестем. Наверняка, будут Вовкины любимые домашние пельмени со сметаной — Катька уже утром замесила тесто и приготовила фарш, хрустящие маринованные огурчики из трехлитровой банки — тещино произведение, а тесть непременно сунет в морозилку бутылочку водочки, чтобы перед ужином — по рюмочке, «для аппетиту»! Больше всего на свете Вовка Емельяненко любил такие ленивые семейные посиделки, когда на кухне пыхтит чайник, а на крахмальной скатерти золотятся свежие пирожки; когда ведутся разговоры ни о чем, под которые так славно дремлется, прижавшись к мягкому теплому плечу жены, а в углу мирно, убаюкивающе бормочет телевизор. И когда гости, наконец, уедут, он возьмет Катерину за руку и потянет за собой в спальню. И она будет отзываться на его ласки и поцелуи так же жарко, как и в первый раз…

Но час назад позвонил Королев и приказал дождаться его в любом случае. От обиды и несправедливости, Вовка горестно вздохнул.

В этот момент дверь хлопнула, вошел Королев и, не раздеваясь, плюхнулся на стул возле стены, вытянув ноги в заляпанных грязью ботинках — не иначе, как за городом был, проявил дедукцию Вовка. Макс откинул голову и закрыл глаза, под которыми резкими тенями обозначились синяки, по цвету напоминающие давешнее небо. Емельяненко нехотя встал и щелкнул выключателем. Мутный электрический свет сделал картину мира, открывающуюся из окон, еще более неприветливой. Вот она, серая проза жизни! Вместо спокойного уютного ужина — пустой чай из щербатой кружки и злой уставший начальник. Он торопливо завернул пыльные жалюзи и уселся обратно на свое излюбленное место — на подоконник.

— Ну, давай, майор, бомби, — обреченно сказал он.

Королев с силой потер лоб ладонью, отчего на нем мгновенно появились серые разводы:

— Знаешь, Вовка, я никогда еще не чувствовал себя настолько тупым! Куда ни ткнусь — везде пусто-пусто.

— Макс, я тебя не понимаю, — покачал головой Емельяненко, — Что ты так с ума-то сходишь? Из-за Палыча, что ли? Так мы ему доложились, он ведь не дурак, понимает, поди, что выше головы не прыгнешь. Мы и так сделали все, что от нас зависело. Машков тоже, вроде, не зверствует. Этому крючкотвору главное, чтобы бумажки были в порядке, а с этим у нас полный ажур — Ромка постарался.

— При чем тут это-то! — с досадой проговорил Королев. — Просто я чувствую, что дело это очень непростое, и помяни мое слово, будет продолжение.

— В смысле? Ты о чем? Ромка землю носом роет. Он недавно отзвонился. Найдет нашего стрелка, поверь мне. Можно сказать, уже почти нашел. Этот Сысоев ведь обычный наркоша, а не Джеймс Бонд. Такие, как он, не могут надолго исчезнуть, им рано или поздно снова доза потребуется.

Королев побарабанил пальцами по джинсовой коленке.

— Неспокойно мне как-то. Не связываются у меня эти три человека, хоть ты тресни! Молодая красотка, которую никто не ищет, наркоман со стажем и Колобова. Бред какой-то!

— У тебя паранойя.

— Возможно. Но, знаешь, как говорят — если у вас паранойя, это не значит, что за вами не следят!

— Слушай, но ты же не можешь, в самом деле, постоянно быть рядом с этой Колобовой! Ну, это, конечно, в том случае, если дело в ней, а не в ее рыжей подруге. Тем более что эта Куприянова опознала Сысоева. Может дело все-таки в ней?

— Ты вчера в клинике был? — не обращая на ремарку Емельяненко, задал вопрос Максим.

Он стянул куртку, повесил в шкаф и пересел к столу.

— Был, конечно. Но к тому, что уже узнал наш с тобой друг Егоров, ничего нового добавить я не могу. Там все чисто. Работают себе люди, как везде. Конечно, как у всякой уважающей себя клиники у «Медикам» есть конкуренты, но устранение директрисы, или кто она там, ситуацию сильно не изменит. Это как из пушки по воробьям. И уж тем более, это никак не объясняет звонков и писем, которые получала Колобова. Кстати, никто из сотрудников не смог опознать ни Сысоева, ни убитую.

— А что по самой Елене?

— По Куприяновой-то? — Вовка развел руками, — Да почти ничего. Как руководитель — жесткая, строгая, требовательная. Подчиненные, как мне показалось, ее не боятся, но уважают. Ее заместитель, некий Уваров Александр Ильич, сказал, что ей удалось собрать вокруг себя хороших, крепких спецов. Никаких блатных знакомств и семейной преемственности, только профессиональные качества.

— А сам он на ее место не метит?

— Не-а! Он на самом деле уже на пенсии. Говорит, что хотел еще в прошлом году на покой уйти, но Елена попросила остаться. Милый такой дядечка, и за патронессу очень переживает. Да к тому же, знаешь, я бы на его месте тоже никуда бы не рыпался: зарплата у него ненамного ниже, чем у нее, а геморроя куда как меньше. А вот женская часть коллектива придерживается мнения, что Куприянова баба симпатичная, можно даже сказать, красивая, но странная — до сих пор не замужем. Ходят слухи, что может быть она того… — он неопределенно помахал руками, — Ну, в смысле, нетрадиционной ориентации, так сказать. Хотя точно ничего не известно, так как свою приватную жизнь Елена Сергеевна не афиширует.

Королев поморщился. Ведь и у него самого поначалу, эта женщина вызвала очень неоднозначные эмоции: эмансипированная стерва-феминистка. Но сейчас ему было очень неприятно слышать такие суждения о ней. При мысли о Елене, сердце приятно защемило, и на лицо помимо воли наползла глупая улыбка, которую он постарался скрыть. Странно, необъяснимо — и как это он столько лет жил без этой рыжеволосой, самой красивой и сексуальной в мире женщины? Даже воспоминания о ней каждый раз вызывали сладкое покалывание в животе, именно поэтому он старательно гнал от себя эти неуместные мысли. В последние дни он заметил, что Елена обладала удивительным свойством — заполонять его всего, без остатка. Если он думал о ней, то в голове решительно не оставалось места ни для чего другого. Макс резко встал из-за стола, подошел к окну и бесцеремонно подвинул Вовку. Распахнув настежь створку, он несколько секунд жадно дышал вечерним морозным воздухом, старательно прогоняя прочь рыжее наваждение. Перекосившиеся жалюзи жалобно дребезжали на ветру, а в кабинет пылью залетал мокрый снег. Дошла-таки туча…

— Ладно, с этим все понятно. А что по трупу? — спросил он закуривая.

— Утром объявилась одна тетка, подала заявление о пропаже дочери, по описанию похожа на нашу потерпевшую. Слушай, тебе не холодно? Давай окно хотя бы закроем, а форточку оставим, а? — спросил Вовка поежившись и, не дожидаясь согласия, повернул ручку.

— Ну и что? — насторожился Макс.

— А ничего. Уже часа через два она позвонила и доложила, что ее великовозрастное дитя явилось домой. Пропавшая мамзель, оказывается, улетала на неделю в теплые края со своим бойфрендом, который очень не нравился ее родительнице. Вот она и не сказала ей ничего. А дальше все скучно. Он ей изменил, и она решила вернуться домой.

— Понятно. Это все?

Емельяненко энергично покивал.

— Вовка, я тут вот что подумал. Помнишь, Погодин говорил, что голос на автоответчике вроде как женский был.

— И что с того?

— А может это звонила та, которую убили? Чисто теоретически может такое быть, а?

— Вполне реально. Но доказательств у нас ноль. Поскорее бы взяли этого Сысоева. Думаю, он многое может рассказать. А пока, единственный выход — ждать. Сам же говоришь, что будет продолжение.

— Блин! — заорал Макс так, что Вовка непроизвольно спрыгнул с подоконника и сильно подвернул ногу. — Бред какой-то! Ты себя вообще слышишь?! «Давай подождем, пока ухлопают кого-нибудь еще!» Так?!

Вовка, скинув ботинок, потер вывернутую ступню.

— А что ты предлагаешь-то? Можно посадить эту Полину Тимофеевну под замок, а заодно и эту, рыжую тоже. Успокойся, Максим Викторович! Давай, лучше, пожрем чего-нибудь. Мне утром Катька такие драники испекла — объедение! А я с этими твоими заморочками даже не обедал.

— Да пошел ты, со своими драниками, куда подальше, — пробурчал Королев.

— Ну, как знаешь, а я на голодный желудок вообще ничего не соображаю.

Емельяненко, чуть прихрамывая, подошел в вешалке, где висел потрепанный пластиковый пакет и выудил оттуда внушительных размеров контейнер.

Тут дверь кабинета неожиданно распахнулась, и на пороге появился Горелин. Оба, и Королев и Емельяненко, вытянулись во весь рост, но полковник выразительно махнул рукой — мол, не до официоза сейчас. Судя по раздувающимся крыльям большого носа и подрагивающим кончикам усов, визит этот дружеским назвать можно было только с большой натяжкой. Да и то, что он сам пожаловал к ним, а не вызвал к себе, само по себе настораживало: не иначе, как произошло нечто из ряда вон выходящее. Не ожидая приглашения, полковник прошел в кабинет и тяжело плюхнулся на стул.

— Ты чего грязный-то такой, майор? — спросил он, указывая толстым, как переваренная сарделька, пальцем на лоб Макса. Тот машинально вытащил из кармана носовой платок и повозил им по лицу.

Пару минут они молчали, ждали, когда, наконец, Горелин соберется с мыслями.

— Ну, вот что, голуби мои, — хриплым прокуренным голосом начал он, — Мне сейчас звонили оттуда, — он выразительно поднял глаза к потолку. — Оказывается, наша убитая гражданка другой страны. Сегодня поступил запрос. Сверили отпечатки пальцев. Все сходится. У вас есть какое-нибудь объяснение этому факту?

Макс не говоря ни слова, во все глаза смотрел на полковника.

— Интересно, — присвистнул Емельяненко. — И кто же она?

Горелин натужно откашлялся.

— Капитан, есть чем горло смочить?

Тот метнулся к тумбочке и вытащил початую пачку чая и красно-коричневую банку, на дне которой сиротливо болталось штук десять коричневых гранул.

— Чайку, товарищ полковник? Кофе кончился, — предложил Вовка, наливая чайник.

Горелин кивнул — мол, давай, что есть. Он потер грудь с левой стороны и сунул под язык белую таблетку. Сейчас он был похож на большого, обиженного жизнью, старого бульдога: морщинистое лицо, обвисшие щеки, седые усы и грустные усталые глаза под косматыми бровями.

— В общем так. На днях в полицию Мюнхена поступило заявление от некой гражданки Шнайдер. Ее дочь, Марика Шнайдер, пропала почти три недели назад. Дело осложнилось тем, что эта самая дочь жила не с родителями, а с мужем в Австрии, но с матерью связи не теряла, звонила регулярно, навещала, помогала, в том числе — материально. Некоторое время назад, а точнее в феврале этого года, супруг ее скончался от обширного инсульта, вроде как он был сильно старше своей жены. Дьдька этот был весьма и весьма состоятельным, но все свое состояние завещал не ей, а дочери. Что там и как я не знаю, какая-то темная история, но почти сразу после этого фрау Шнайдер исчезла. Не знаю уж, какие связи у родителей этой самой Марики в полиции, но дело пошло быстро. Выяснилось, она ни с того ни с сего улетела в Москву. Причем никому об этом ни слова не сказала.

— А почему именно в Москву? Что ей здесь было нужно-то? — удивленно спросил Емельяненко, и поставил на стол три разнокалиберные кружки. В каждую, от щедрот, положил по свежему пакетику черного чая и залил кипяток.

Макс, в свою очередь, выдвинул ящик стола и вытащил оттуда пачку кускового сахара и початую пачку печенья — проявил гостеприимство.

— Ну да, забыл сказать. Семья Шнайдер в бородатом восемьдесят четвертом уехала навсегда из России на ПМЖ в Германию, а до этого проживала в столице нашей Родины.

— И вы хотите сказать, что у девочки, которой на тот момент было всего пять-шесть лет, вдруг разыгралась ностальгия? Чушь! — фыркнул Вовка.

Горелин пожал плечами и осторожно подул в кружку.

Королев достал еще одну сигарету и вновь закурил. Под потолком уже плескалось бесформенное сизое облачко, хвостик которого тянулся к окну и исчезал в открытой форточке.

— Это я у вас должен спросить, граждане сыскари! Что Шнайдер делала в Москве? Почему и за что ее подстрелил этот, как его там? Сысоев, кажется? Ты, Королев, майор полиции или менеджер по влажной уборке? — неприязненно пробурчал Горелин. — Докладывайте, что у вас нового?

— Ромка Егоров недавно звонил. Говорит, что ему удалось узнать адрес, где в последнее время проживал Сысоев. В данный момент ведет наблюдение. Как только Сысоев появится, он вызовет группу, — проговорил Емельяненко.

— «Как только появится!» — передразнил Горелин. — А если он на дно заляжет? Если у него теперь есть деньги, то он вполне мог вообще уехать из Москвы. Об этом вы подумали? Плохо работаете. Очень плохо. Надеюсь, теперь вы понимаете, что это дело для нас выходит на первый план. Как-никак международный уровень. Что ты все молчишь, Королев? — полковник поднял тяжелый взгляд на Макса. — Между прочим, это из-за тебя мы вляпались в это дерьмо по самое не хочу!

— Как вы говорите, ее зовут? Шнайдер?

— Марика Шнайдер.

— Стоп, товарищ полковник. Вы говорили, что она была замужем, так?

— Ну, была. К чему ты клонишь-то, Королев?

— А разве она не брала фамилию мужа?

— Видимо, нет, потому что в розыск она была объявлена как Шнайдер. А что тут такого, встречается сплошь и рядом. Вот, например, у нас с женой уже почти сорок лет, как разные фамилии, и ничего, живем душа в душу. А на Западе, насколько я знаю, это вообще обычная практика.

Но Макс уже не слушал. Он вдруг почувствовал, как кончики пальцев вдруг занемели, а кровь неожиданно закипела где-то в горле. Появились смутные, ничем не подтвержденные догадки, но он был почти уверен, что прав. Времени почти не оставалось.

— Надо срочно выяснить все данные о ее покойном супруге. Это возможно? — говоря это, Макс вскочил и надел куртку. Похлопал себя по карманам, проверяя на месте ли ключи и телефон.

— Погоди, майор, ты куда собрался-то? Может все-таки объяснишь начальству что к чему? — возмутился Горелин, правда, больше для проформы. Он уже давно работал с Королевым и знал наверняка, что чутье у подчиненного — дай Бог каждому. Если он срывается с места, то наверняка для подобной спешки есть веские основания.

— Товарищ полковник, я пока ничего не могу утверждать точно, но от этой информации сейчас зависит очень многое. Прошу, узнайте все, что можно о муже Шнайдер. И как можно скорее!

Королев вылетел за дверь.

— И что это было? — обратился к Емельяненко полковник, недовольно сверля его глазами.

Вовка недоуменно пожал плечами. Полковник тяжело поднялся и тут же схватился за поясницу.

— Ладно, пойду, позвоню куда надо. Раз этот псих ненормальный говорит, что надо — значит, так оно и есть. А чай у вас, ребятки — говно!

 

IX

Его выворачивало наизнанку. Постыдно, громко, отчаянно. Казалось, желудок уже болтается где-то в горле, еще чуть-чуть и вылетит наружу, вместе с остатками гордости и достоинства.

Да, он все-таки сделал это. Когда недрогнувшей рукой выливал капли в графин, когда нежно целовал на прощание, когда смотрел в ненавистные серые глаза, он чувствовал себя настоящим мужчиной, который ни в коем случае не должен спускать обиды и предательства. Она должна была быть наказана. И он наказал ее. Нет, ему не было ее жаль. Совсем. Эта дрянь получила по заслугам.

Денис с трудом выпрямился и промокнул губы горстью грязного колючего снега. Немного подышал талым промозглым воздухом и еще раз вывернул все карманы. Носовой платок, зажигалка, телефон, сигареты, паспорт. Ампулы не было. Страх, первобытный животный страх вновь ощерил свою смрадную пасть.

Новый, еще более мучительный спазм скрутил его и опять заставил согнуться в три погибели.

Конечно, он оставил ее там. Просто положил мимо кармана. Теперь он вроде бы даже припомнил глухой стук, с которым этот проклятая трижды склянка упала и закатилась куда-то под стол. Тогда он не обратил на это внимания. Конечно, остается надежда, что она выпала уже по дороге к машине. А если нет?

Выход один. Страшный. Ехать обратно. Остается надеяться, что она еще жива и откроет дверь. Ведь он уже отдал ей свой комплект ключей. А если она начнет умирать на его глазах?! Господи, только не это! Он не хочет этого видеть! Голова закружилась, и он прислонился к шершавому холодному стволу дерева. Как он мог так проколоться? Надеть перчатки при Полине он не мог, это выглядело бы слишком подозрительно, а протереть стекло не счел нужным.

Пошатываясь, на подгибающихся ногах, он дошел до машины, кое-как пристроенной на обочине, мешком повалился на сидение и захлопнул дверь.

Сил почти не осталось. Трясущейся рукой вытряхнул на ладонь несколько мелких таблеток и судорожно проглотил, не запивая. В горле тут же заворочался колючий, как стекловата, комок. Долгое время он сидел неподвижно, откинув голову на подголовник, а когда открыл глаза, город уже окутала темнота. Справа то и дело мелькали красные огни убегающих вдаль автомобилей. Денис повернул ключ, и правая нога до пола вдавила педаль газа.

 

X

Навигатор упрямо бубнил, что ехать надо по третьему кольцу, но Королев, полагаясь на интуицию, решил пробираться через центр. В районе Октябрьской он, конечно же, угодил в пробку. Чертыхнувшись, Макс резко затормозил буквально в миллиметре от впереди идущей «Хонды».

Никаких доказательств. Никаких. Но внутренний голос настырно нашептывал ему, что он прав, и именно здесь таится ключ ко всей этой нехорошей истории. Если так, то Полине грозит серьезная опасность. От кого она исходит пока не совсем ясно, но она реальна. Теперь главное не опоздать. Телефон, на этот раз предусмотрительно помещенный в гнездо, судорожно задергался. Звонил Горелин.

— Королев.

— Майор, ты как всегда оказался прав! — услышал он из трубки сиплый голос. — Я тут поспрашал кого надо и вот, что узнал. Покойного супруга Марики Шнайдер звали Тимофей Колобов. Уроженец Москвы, он давным-давно свалил в Австрию, где и построил свою небольшую по меркам Абрамовича, но огромную по меркам рядового гражданина, империю. Не буду грузить тебя лишними подробностями, но состояние его на момент смерти составляет несколько миллионов. Не рублей, как ты понимаешь.

— В Москве у него остались жена и малолетняя дочь, с которыми он прервал всяческие отношения, — подхватил Королев.

— Точно. После развода он еще два раза связывал себя узами брака. Марика Шнайдер, — его третья супруга, которую он по каким-то там причинам оставил без гроша. А завещал все…

— …своей дочери, оставшейся в России, Полине Тимофеевне Колобовой.

— Молоток, Королев, быть тебе генералом! — прокомментировал Горелин хмуро и закашлялся.. — Что думаешь делать?

— Пока не знаю. Еду к ней. Надо с ней еще раз поговорить. Интересно, почему она до сих пор не знает о наследстве? Если я хорошо помню, то ее отец скончался аж в феврале, а завтра, дай Бог, уже апрель.

— Без понятия. Делом занимается какая-то частная юридическая контора. Их сейчас как собак нерезаных развелось. У них свои правила. Думаешь, это они воду мутят? — насторожился полковник.

— Не знаю, но есть в этом деле кто-то третий, это точно. И если я успею вовремя, то жить нашей Колобовой долгой, счастливой и богатой жизнью, а если нет…

— Послушай, но если ей угрожала Шнайдер, то опасности больше нет. Скорее всего, это именно она запугивала дочь своего мужа. Она была заинтересована в смерти Колобовой больше всех. Вот и снесло бабе крышу. Наняла Сысоева, вот он и перепутал. Чего взять с наркомана-то? Логично рассуждаю?

— Логично, да не совсем. Есть еще кое-что, что не дает мне покоя. Пока рано говорить о чем-то конкретном, но, боюсь, что не только Шнайдер была заинтересована в смерти этой девушки. Есть кто-то еще.

Полковник недовольно посопел в трубку.

— Вот вечно ты, Королев, так! Не ищешь легких путей.

— Кстати, вы не узнавали что именно за контора ведет дело Колобовой?

Полковник зашуршал бумагами:

— «Визенталь, Визенталь и партнеры». Во главе стоит некий Визенталь Марк Александрович.

— Ясно.

— Ой, чуть не забыл! — как-то по-бабьи спохватился Горелин, и Максу представилось, как он смешно всплеснул руками, — Пару часов назад взяли Сысоева. Он уже поет Егорову и Емельяненко свою лебединую песню, так что одним геморроем стало меньше.

— Ну, молоток Ромка! Спасибо, товарищ полковник за хорошие новости.

— Нема за шо. Ладно, держи меня в курсе, — буркнул Горелин и отключился.

Королев отпустил педаль тормоза и прополз вперед еще на пару метров. Противный мокрый снег все лепил и лепил. На дороге образовалась мокрая скользкая каша, в которой беспомощно барахтались несчастные автомобили и пешеходы. Ловко лавируя между тоскующими в пробке машинами, энергично бегал чернокожий парень, предлагая глянцевый журнал с обнаженными красотками.

Макс прикрыл глаза. Неужели он действительно дует на воду и все это устроила бывшая жена Колобова? Ведь полковник прав, после ее смерти Полине никто больше не угрожал. Но все-таки что-то не дает ему покоя в этой истории.

Королев вздрогнул от возмущенного резкого сигнала сзади и открыл глаза. Проехав с десяток метров («Чо встал, баран, мать твою за ногу!») он вновь затормозил. Ничего, еще пара светофоров, а там, за перекрестком, движение было уже более свободным. Взгляд его опять упал на телефон. Одно новое сообщение с просьбой перезвонить. От Елены. Он немедленно набрал знакомый номер.

— Алло, привет? Прости, только сейчас увидел уведомление.

— Макс, хорошо, что ты наконец объявился. Мне очень надо с тобой посоветоваться.

— Что-то срочное?

— Не знаю. Мне кажется, это может быть важно. Ты знаешь о том, что Полинка собиралась замуж за Кравцова?

— Ну да, знаю. Она сама мне об этом сообщила, — неохотно подтвердил Макс. — Просила ничего тебе не рассказывать.

— Знаю, но я не об этом. Эта дурочка подписала какой-то договор, по которому после ее смерти все ее имущество переходит к Кравцову. И наоборот, если вдруг он…

— Что?! — заорал Макс так, что заглушил радио. — Что она подписала?!

— Договор. Что-то вроде контракта о взаимном наследовании, не знаю, как это точно называется. Причем Кравцов оформил все за пару дней. Он ведь юрист.

— Так, стоп. В какой именно фирме он работает?

— Ой, слушай, я не помню. Но у меня где-то записано. А это имеет значение?

— Да, имеет. Можешь поискать? Это срочно.

— Попробую. Не отключайся. У меня где-то в сумке должна быть его визитка. Сейчас… А, вот, нашла. «Визенталь, Визенталь и партнеры».

Макс застонал сквозь зубы. Все встало на свои места. Вот оно то самое недостающее звено. Теперь понятна причина этой странной поспешной свадьбы. Как просто и страшно.

— Эй, Максим, что происходит? — донесся до него, как сквозь вату, встревоженный далекий голос Елены. — Ты меня слышишь?

— Слышу. Ты сказала, что Полина собиралась замуж? Она что, передумала?

— Да. Колобок должна была встретиться с ним сегодня и объясниться.

— Когда?

— Вечером. Но я уже пару часов не могу ей дозвониться. И еще, — Елена на мгновение замялась, словно колеблясь, говорить или нет, — Не знаю, какое это имеет отношение к делу, но мне недавно позвонила Сабурова и сказала, будто бы у Польки сердце пошаливает. Бред какой-то. Колобок была у меня сегодня и ничего такого я не заметила. Да, давление немного поднялось, но сердце? Странно все это, Макс. Мне как-то неспокойно.

Королев почувствовал, как в висках и затылке застучали мелкие болезненные молоточки, и эта монотонная барабанная дробь отозвалась резкой болью где-то под лопаткой.

— Лена, ты не волнуйся, — проговорил он сквозь крепко сцепленные зубы. — Я сейчас еду к ней. Очень скоро мы тебе позвоним. Ладно?

— Хорошо. Я тебе верю. Будь осторожен, пока!

Макс, не дожидаясь зеленого, нажал на газ и вылетел на перекресток.

 

XI

Все. Захлопнулась дверь в ее прошлую жизнь. На тумбочке лежали ключи, оставленные Денисом. На прощание он приобнял ее, нежно поцеловал в щеку и пообещал, что уже завтра все устроит по поводу расторжения договора. Все закончилось.

Полина прошла на кухню, составила чашки в раковину и обессиленно опустилась на стул. Перед закрытыми глазами метались черные мошки, а сердце стучало гулко и неровно. Хорошо еще, что она не стала пить кофе, а незаметно для Дениса, вылила его в раковину. Надо позвонить Митьке. Она повертела в руках выключенный телефон, но в этот момент кто-то настойчиво позвонил в дверь.

— Ну, Воронцов, какой же ты нетерпеливый! — засмеялась Полина и повернула замок.

— Здравствуй, Полина! Прости, что беспокою тебя в такой неурочный час, но у меня к тебе просьба!

На пороге стояла ее соседка Зоя Егоровна Косилец. Завернутая в неизменный «царский» халат с павлинами она, не дожидаясь приглашения, влетела в квартиру и устремилась на кухню. Полина, недоумевая, прошла за ней.

— Что случилось, Зоя Егоровна? Вы хорошо себя чувствуете?

— Хорошо?! Даже не спрашивай! Лучше поинтересуйся, что творится у нас в подъезде! — она плюхнулась на стул, и павлины возмущенно разметали распущенные хвосты.

Косилец схватила графин, стоящий на столе, налила себе полный стакан воды и выпила ее залпом.

— А что именно у нас происходит?

— Эти Новоселовы опять гуляют! Представляешь, я своими глазами видела, как к ним в квартиру завалилась целая толпа народу! Опять эти танцы, песни, вопли! Боже, когда все это закончится?!

Она страдальчески заломила руки, а ее черные нарисованные брови сошлись плаксивым домиком.

Полина постаралась скрыть улыбку. Лично ей всегда была глубоко симпатична эта молодая семья. Шумные компании у них собирались не так уж и часто, к тому же все ребята, приходившие к ним в гости, вели себя вежливо и корректно.

— Зоя Егоровна, успокойтесь! — сказала она мягко, — Ничего страшного. Наверное, Гриша или Надюша празднуют день рождения, вот и позвали гостей. В конце концов, еще не поздно, да и пятница сегодня. Пусть молодежь повеселится.

— И ты туда же?! Ну, конечно, тебе все как с гуся вода, тебе-то ничего здесь не слышно, — Косилец обиженно поджала губы. — А вот я каждый раз после таких гулянок просыпаюсь с головной болью. Как ты не понимаешь, этот шум засоряет чакры. А по чакрам устремлена моя прана.

— А что такое «прана»? — оторопев, спросила Полина.

— Прана, деточка, это жизненная энергия. Тот самый источник, из которого мы черпаем свои силы. Ну да тебе не понять, — махнула она рукой.

«Не понять!» — поддакнули павлины.

— Хорошо, Зоя Егоровна, я вас услышала, — успокаивающе проговорила Полина. — Но что я-то могу сделать? Чем я могу вам помочь в этой ситуации? Чакры я чистить не умею, «прану» пополнить или исправить, — тоже, я всего лишь медсестра, а не буддийский гуру.

— Вот только не надо сарказма! Я пришла к тебе не для того, чтобы выслушивать твои насмешки, а чтобы ты подписала гневное письмо!

— Какое? Гневное? — переспросила Полина.

— Именно! — с мрачным торжеством подтвердила Косилец. — Необходимо потребовать, чтобы этих хулиганов поставили на место правоохранительные органы. Я недавно была в нашем отделении милиции…

— Полиции, — робко поправила ее Полина.

— Неважно, — отмахнулась Зоя Егоровна, — И там мне сказали, что необходимо написать прошение, под которым подпишется большинство жильцов. Вот оно!

Она выудила из глубокого кармана свернутый пополам белый лист бумаги. Заявление на имя начальника полиции, некоего господина Сидорчука, было написано крупным размашистым почерком:

Уважаемый Василий Савельевич!

Все то время, пока в нашем доме в квартире номер сто четырнадцать проживает молодая семья Новоселовых, я нахожусь в состоянии крайнего нервного напряжения. Дело в том, что они регулярно собирают у себя собутыльников, несмотря на время суток и устраивают попойки с оглушительной музыкой, сопровождаемые криками и матерной разговорчивостью, указывающей на отвратительное воспитание. От этого слишком громкого и вульгарного шума я каждый раз получаю новую болезненную порцию телесных и душевных терзаний. Как человек тонкой душевной организации я не могу не чувствовать всю глубину их нравственного и морального падения, и мои переживания по этому поводу — это настоящий признак апокалипсиса под личиной инфаркта. Находясь в состоянии столь сильной экзальтации, я прошу Вас принять меры по выселению вышеуказанных нарушителей общественного порядка из нашего дома.

Надеюсь на понимание и сочувствие, Зоя Егоровна Косилец.

Ниже подписались согласные со мной соседи

После этих слов стояло всего две подписи.

Полина изо всех сил старалась сдержать рвущийся наружу смех. Она свернула «гневное письмо» и протянула его Косилец.

— И кто же уже подписался, Зоя Егоровна? Кроме вас, я имею в виду.

— Баба Тома из сто первой, — независимо отвечала она. — Удивительно, насколько люди стали безразличны к терзаниям своих ближних! Господи, и за что мне все это? — она закатила глаза.

— Значит, если я правильно понимаю, все остальные отказались?

— Да. Вот оно, равнодушие. Но ты-то подпишешь, я надеюсь? — встревоженно спросила Косилец.

Полина присела напротив.

— Послушайте, Зоя Егоровна. Я ни в коем случае не сомневаюсь, что вы человек утонченный и трепетный.

— Да, несомненно.

— Но в данном случае, мне кажется, что вы поступаете не совсем правильно, — предупреждая неминуемый протест, Полина успокаивающе накрыла руку соседки своей ладонью. — Новоселовы вовсе не такие плохие и испорченные, какими вы представили их в этом своем заявлении. Гриша учится в университете на юриста и работает курьером, а Надюша — парикмахером. Уверяю вас, они очень добрые и отзывчивые ребята. Просто они еще совсем молодые. Разве вам в их возрасте не хотелось собраться большой и шумной кампанией, послушать музыку, поиграть на гитаре, потанцевать? К тому же, согласитесь, такие посиделки у них случаются достаточно редко.

— Значит, по твоему, я вру?! — вспыхнула Косилец.

— Что вы, Зоя Егоровна, просто вы ошибаетесь. Мой вам совет, оставьте эту идею, потому что в противном случае вам могут предъявить встречный иск о клевете. А в этом приятного мало.

Косилец молча пожевала губами.

— А может, ты и права. Если ты говоришь, что этот самый Новоселов юрист, то он меня, пожалуй, и засудить может. Что же это творится-то! Никому нет дела до порядочных, честных людей! Везде все куплено!

— Зоя Егоровна, я не вправе давать вам совет, но попытайтесь наладить с ребятами отношения, не впутывая никого со стороны.

Косилец, отвернувшись от Полины, обиженно сопела, и кончик ее напудренного носа подрагивал. Внезапно по ее лицу пошли красные воспаленные пятна, на лбу выступила испарина, а дыхание стало прерывистым и хриплым. По всему было видно, что чувствует она себя действительно неважно.

— Налить вам попить? Что же вы так нервничаете из-за пустяков, право! Может быть, валерьянки накапать? — спросила Полина, испугавшись внезапной перемены в состоянии соседки.

— Да, спасибо. Что-то мне нехорошо, — пробормотала та непослушными губами.

Полина плеснула в высокий стакан остатки воды из графина и накапала туда несколько пахучих коричневых капель.

Выпив предложенное лекарство, Зоя Егоровна вдруг схватилась за сердце.

— Что такое? — не на шутку встревожилась Полина. — Вам нехорошо? Сейчас померяю вам давление, Зоя Егоровна! Я мигом! — она рванула в комнату, а когда через пару секунд вернулась, обнаружила соседку лежащей на полу. Растерянные павлины глупо и недоуменно пялили свои глаза в пустоту, а ветер, врывающийся в форточку волновал их радужные шелковые хвосты. Опустившись на колени, Полина пощупала пульс, но даже беглого взгляда хватало, чтобы понять, что женщина безнадежно мертва.

Голова разорвалась на части, а в ушах словно застрял непрерывный однообразный гул. Он звучал с заунывным упрямством, с каждой минутой набирая силу. Полина не сразу поняла, что звук этот идет не изнутри, а снаружи. Кто-то настойчиво звонил в дверь.

 

XII

…— Все началось давно. Хвост нашей страшной сказки теряется в середине восьмидесятых, когда господин, а тогда еще товарищ Колобов, в поисках лучшей жизни решил бросить опостылевшую семью и свалить за границу. Его жена наотрез отказалась следовать за мужем, потому что ее мать на тот момент была целиком парализована. Колобов настойчиво предлагал ей сдать больную женщину в интернат, на что Нина Андреевна ответила решительным отказом и осталась в России. Кстати сказать, Колобов был реально хорошим спецом и, возможно, для него отъезд за границу на тот момент был единственным выходом. Но не суть. Труды его не пропали даром и уже через несколько лет он сколотил очень приличное состояние. С первой семьей он порвал раз и навсегда — не звонил, не писал, ребенком не интересовался. Просто вычеркнул их из своей жизни на долгие годы. После развода с матерью Полины он был женат еще дважды. Однако так уж вышло, что детей у него больше не случилось. Может, проблемы со здоровьем помешали, а может еще что. Факт в том, что на старости лет он вдруг стал сентиментальным и вспомнил, что когда-то, давным-давно, у него в Москве родилась и осталась дочь. Именно ей он хотел завещать половину нажитого добра, которое она должна была поделить поровну с его третьей супругой, молодой красавицей Марикой Шнайдер, — Макс криво улыбнулся.

Они сидели в квартире Воронцова. За окном плескалась ночь. В город опять пришла оттепель. Снег кончился, и теперь с крыши потоком текла талая вода, с веселым шумом шлепаясь о железный карниз. Воронцов сидел напротив и крутил в ладонях пузатую рюмку. На столе стояла початая бутылка и открытая трехлитровая банка соленых огурцов. Полина давно спала. Временами, она принималась плакать во сне, тогда Митька шел в комнату, гладил ее по спине и поправлял одеяло.

Оперативная группа уже уехала, забрав с собой Кравцова. А скорбная машина без окон унесла в своем чреве безжизненное тело несчастной Зои Егоровны Косилец, завернутое в черный непроницаемый целлофан.

— Слышь, Макс, давай еще по одной, — предложил Воронцов, и, не дожидаясь согласия, плеснул в рюмки водки.

Они молча выпили.

— Давай дальше.

— Так вот. В последний момент Колобов меняет свое решение, так как узнает о том, что его жена ему изменила. Мужик он был, по всему видно, жесткий, и спускать такого не собирался, а поэтому тут же меняет завещание в пользу единственной дочери и подает на развод. Но до официального расторжения брака дело так и не дошло, потому что Колобов внезапно умирает от обширного инсульта.

— И Шнайдер решает исправить несправедливость, — мрачно продолжил Воронцов.

Макс кивнул и пальцами достал из банки огурец.

— Она отправляется в Россию с единственной целью — хлопнуть законную наследницу. Думаю, что она рассуждала так. На момент смерти Колобова она являлась его законной супругой, а посему, если дочь, которой он завещал свои деньги, умирает, все достается ей. Итак, не сказав ни слова родителям, она едет в Москву, где связывается с неким Сысоевым. Этот человек согласился за некоторую сумму убить Полину.

— Кто он? — стальным голосом спросил Воронцов.

— Обычный наркоман. Его родители много лет пытались вылечить его, но потом плюнули и уехали из России, оставив нерадивого сыночка в Москве в компании его дружков, таких же законченных негодяев.

— А как она на него вышла-то? Судя по твоему рассказу, Шнайдер не из тех, кто водит сомнительные знакомства.

— Понятия не имею. Сам Сысоев не особенно интересовался этим. Ему было важно, что можно сорвать неплохой куш. Но я почему-то думаю, что в Германии у них могли быть общие знакомые, ведь его родители уехали именно туда. Теперь мы вряд ли что-то сможем узнать точно. Так вот Шнайдер проводит небольшое расследование и выясняет: где живет Полина, чем занимается, кем работает ну и так далее. Становится ясно, что она не замужем и никаких родственников у нее нет. Думаю, что для этого она нанимала какого-нибудь частного детектива.

— Погоди, Макс, у меня не сходится. Наем детектива, убийцы и прочее — все это очень и очень дорого. Деньги-то у нее откуда? Ты ведь говорил, что Колобов не дал ей ни гроша.

— Ну, не совсем так. Какие-то средства он ей все-таки оставил. По нашим с тобой, Митя, меркам, средства приличные, и даже очень, но в сравнении с основной суммой — плевок, издевка! Мало ей показалось, понимаешь?

Воронцов мрачно хмыкнул.

— Так вот. Короче, все идет, как по маслу. Но этот детектив, видимо, не очень-то добросовестно отнесся к выполнению заказа, так как даже не удосужился узнать, что в последнее время Полина жила не одна, а с подругой. Он просто предоставил заказчице краткую биографию Колобовой и ее распорядок дня. То, что Сысоев оказался в вашем дворе в тот день — не более, чем совпадение. Говорит, что хотел заранее присмотреться к дому и обитателям. Случайно увидел, что в нужном окне зажегся свет и решил не тянуть, тем более что за срочность ему было обещаны дополнительные деньги. Итак, он поднимается наверх. Елена очень торопилась и на беду забыла закрыть дверь, а поэтому в квартиру он проник беспрепятственно. Сысоев стреляет и, как и было оговорено, делает несколько снимков на телефон. По его собственному признанию, тогда он даже не заметил, что убил другую женщину. Он звонит Шнайдер и требует расплатиться. Место выбирал он сам — район ему был хорошо знаком, тихо и безлюдно. Однако взглянув на фотографии, Марика сразу же поняла, что выстрел цели не достиг и отказалась платить. А дальше все банально. Сысоев без колебаний убивает заказчицу, забирает все ее деньги, документы, короче, все, что было в сумочке и растворяется. Удача в том, что он все-таки засветил свои пальцы на пуле, которая застряла в стене при первом покушении. Так мы на него и вышли.

— А звонила-то Шнайдер?

— Угу, — пробубнил Королев, хрустя очередным огурцом, — И писала, кстати, тоже. Глупо, конечно, но баба в ярости способна и не на такое. Здесь мы подходим к концу первой части Марлезонского балета. Вторая еще интересней. Кстати, огурчики у тебя знатные. Сам солил, али помогал кто?

— Не, не сам, — улыбнулся Воронцов, — Мама. Они с отцом уже несколько лет назад в деревню перебрались. Вот, подкармливают.

— Это все, конечно, здорово, и мама твоя молодец, но у тебя из пожрать только огурцы с водкой? — тоскливо спросил Макс, покосившись на холодильник. — Я, между прочим, сегодня только завтракал.

Митька встал и уже через несколько минут на сковородке аппетитно пощелкивали котлеты, а в тарелке лежали бутерброды с кое-как напиленными толстыми кусками сыра и копченой колбасы.

— Ну вот, это другое дело, — оживился Королев, — Наливай!

— А теперь переходим к самому интересному. Жила была на свете девочка Полина. Хорошенькая такая, неиспорченная, скромная, тихая, незаметная, — Макс осекся, увидев, какой убийственный взгляд метнул на него Воронцов из-под белесых бровей.

— Ладно тебе, я же не хочу никого обидеть, — примирительно похлопал его по плечу Королев. — И были у нее две подружки, Лена и красотка Ольга. Не буду пересказывать всю историю, — ты ее и сам знаешь не хуже меня, перейду к главному. Эта самая Ольга как-то раз в очередной из своих визитов на историческую родину, в гостях у Полины встречает некоего Дениса Кравцова, на тот момент — жениха главной героини нашей страшной сказки.

Воронцов досадливо поморщился, налил себе полную рюмку и, не чокаясь, выпил.

— Не знаю что там и как, но с того самого дня они становятся любовниками. По признанию Кравцова, она просто околдовала его. Прошлой зимой он даже летал к ней в Штаты. Но, заметь, — Макс поднял палец, — этот гаденыш так и не оставил Полину, продолжая время от времени вешать ей на уши лапшу. Когда его взяли, он вопил, что на самом деле любил ее, но мне почему-то кажется, что Колобова для него была не более, чем-то вроде бесплатной домработницы.

— Но Поля?! Почему она так долго терпела этого ублюдка рядом с собой? Неужели она не понимала, что ее просто-напросто используют?

Макс пожал плечами:

— Понятия не имею, но думаю, что у нее очень развито чувство ответственности и долга по отношению к окружающим людям. Она, может быть, и хотела дать ему пинка под зад, но думала, что с ее стороны это будет нечестно, ведь всякий раз, когда он возвращался, он говорил красивые слова, клялся в любви и так далее.

Воронцов скривился, как от зубной боли и шумно втянул воздух:

— Ладно, давай дальше.

— Дальше, так дальше. В конце концов, Ольга разводится с мужем-американцем и возвращается в Москву. Денис, наконец, решается и уходит навсегда от Полины, чтобы связать свою жизнь с Сабуровой. И все было бы просто прекрасно, если бы не его величество случай. Надо же было такому произойти, что в тот самый день к нему в руки попадают бумаги, из которых становится понятно, что Полина вот-вот станет обладательницей миллионного состояния. Их адвокатская контора, кстати сказать, очень солидная и известная, — «Визенталь, Визенталь и партнеры» — является непосредственным партнером австрийского филиала, которое ведет дело Колобова. Эту работу поручают Кравцову, о чем он и рассказывает своей любовнице. И вот тут в ее хорошенькой головке созревает очень простой и гениальный план. Денис должен во что бы то ни стало жениться на Полине, а потом убрать ее с дороги, проще говоря, убить. И дело в шляпе. Насколько я могу судить, ее нисколько не смущало, что Полина была ее самой преданной и давнишней подругой. Страшно, конечно, но Кравцов утверждает, что всю комбинацию срежиссировала именно Смит. И, знаешь, я ему верю, по той простой причине, что Дениска жуткий трус. Сам бы он на такое не решился. Я полагаю, что это Ольга была, так сказать вдохновляющей и направляющей силой. Кроме того, убийство вполне можно было свалить на шантажистку. Ведь покушение-то было. Все складывалось, как по нотам, ведь им невдомек было то, что на момент преступления Шнайдер уже несколько дней лежала в морге.

— А как ты это узнал-то?

Макс недобро усмехнулся:

— У Дениски сдали нервы. Выложил нам свою единственную на блюдечке со всеми потрохами. Я взял его возле дверей, и он даже и не сопротивлялся. Говорю же тебе, он слабак! А знаешь, зачем он вернулся? Понял, что оставил в квартире пустую склянку со своими отпечатками. Ну а когда его повязали, испугался, что пойдет паровозом и начал каяться. Хотя, я думаю, что именно так это и будет, потому что против нее у нас есть только его слова. А Ольга, естественно, будет все отрицать. Ну да, были любовниками и что с того?! С морально-этической точки зрения, конечно, гадко, но никакого криминала. А о планах Кравцова ничего не знала и не ведала.

— Вот скоты! — с чувством проговорил Митька, раскладывая по тарелкам еду. Сковородка, брошенная в раковину, тоже возмущенно зашипела.

— Вкуснота! — прокомментировал Макс и откусил добрую половину своей котлеты, — Итак, Кравцов начал бурную деятельность: заставил подписать контракт, сделал предложение, которое к его радости, Полина приняла. Но в самый ответственный момент она вдруг начинает сопротивляться, отказывается идти в ЗАГС и настаивает на том, чтобы Денис как можно скорее аннулировал договор. Кроме того, Колобова по своей наивности рассказала о своих сомнениях Сабуровой. Кравцов сознался, что Ольга утром позвонила ему и назначила встречу. Именно тогда она передала ему ампулу с ядом, которым он должен был «угостить» Полину. Медлить было уже нельзя. И еще. Ольга сегодня звонила Елене и между делом сообщила, что Колобова при встрече жаловалась на проблемы с сердцем. Думаю, она таким образом пыталась подготовить почву, чтобы отвлечь подозрения.

— Поля действительно говорила ей что-то подобное?

— Нет, конечно, — фыркнул Королев.

— Но ведь это же доказывает, что Сабурова врет!

— И что? Скажет, что проявила инициативу, потому что ей якобы показалось, что Поля неважно себя чувствует, заботилась о здоровье подруги. Ну, приукрасила слегка, что такого? Сама по себе эта ложь не является поводом для ареста.

— Ну и сволочь!

— Знаешь, у них ведь почти все получилось. Никто не мог предположить, что именно в этот вечер к Полине заглянет ее соседка, которая, на свою голову, выхлебает всю воду из графина. Кстати, на склянке, которую мы нашли под столом, есть только отпечатки самого Кравцова. Опять ничего, что указывало бы на Сабурову. Ампула без маркировки и указания препарата. Какая-то очень сильная химия, вызывающая остановку сердца. Без цвета, без запаха. Обычно хватает семи-восьми капель, чтобы с гарантией отправить человека к праотцам. Думаю, что Сабурова приобрела ее еще в Америке.

— И что теперь?

Макс пожал плечами.

— Ничего. Полина вступит в права наследства, Кравцова осудят за убийство, а Ольга…. Не думаю, что мы что-нибудь сможем сделать.

Воронцов неуклюже собрал грязную посуду и сунул в раковину. Макс широко и громко зевнул.

— Ну, что, спать, майор? Я тебе постелил в маленькой комнате. Если в душ пойдешь — полотенце на стиральной машинке. Найдешь?

— Найду.

— Слушай, а как там Ленка? — вдруг ник селу ни к городу спросил Митька, — Ты у нее бываешь?

Королев помолчал, а потом поднял глаза и твердо проговорил:

— Знаешь, Воронцов, я женюсь на ней.

Из-за тучи вышла любопытная, ярко-желтая, круглая, как блин луна и, хитро улыбнувшись, подмигнула Максу.